Император и молот

Глава 9

Император римлян понуро опустился на походный стул с исказившимся от бесконечной усталости лицом.

– Полное фиаско, – сказал он. Потянулся за Святым Копьем, которое всегда было при нем, прижался щекой к наконечнику. Через несколько секунд почтительно, но по-прежнему устало поставил Копье на место.

– Даже Копье бессильно меня утешить, – продолжал Бруно. – Я слишком грешен. Я прогневил Господа.

Два задыхающихся от послеполуденного зноя телохранителя неуверенно поглядели друг на друга, потом на четвертого человека в палатке – дьякона Эркенберта, который, отвернувшись, добавлял в питьевую воду вино.

– Ты прогневил Господа, herra? – переспросил Йонн, самый бесшабашный и глупый из двоих. – Ты же по пятницам ел рыбу. И Бог знает – да и мы все знаем, – что у тебя давно не было женщин, хотя тут полно…

Его товарищ больно наступил ему на ногу кованым сапогом, и голос Йонна оборвался.

На лице Бруно ничто не отразилось, он продолжал усталым тоном:

– С греческим огнем вышла неудача. Сорок добрых братьев убиты и взяты в плен, Агилульфа вытащили из воды сильно обгоревшим. – Во взгляде императора мелькнуло оживление, он распрямил плечи. – Уверен, что эти греческие ублюдки выстрелили нарочно, хотя знали, что могут попасть в наших. Но как бы там ни было, – он снова откинулся на спинку стула, – мы проиграли. Греческий адмирал отказывается повторить атаку, все время хнычет о своих потерях. И Волк Войны разрушен. Ворота целы и невредимы. Я не виню тебя, Эркенберт, но ты должен признать, что во втором их выстреле было нечто дьявольское. Казалось бы, можно надеяться, что Бог пошлет своим слугам удачу. Если они его верные слуги. Боюсь, что я к таковым не отношусь. Уже не отношусь.

Эркенберт не поднял взгляда, продолжая наливать флягу за флягой словно в бездонную бочку.

– Нет ли других знаков, о император, что Бог отвернулся от тебя?

– Их слишком много. К нам продолжают поступать перебежчики. Они заявляют, что были христианами и их насильно обратили в ислам. Мы заставляем их есть ветчину, потом проверяем их сведения. Все говорят одно и то же. Арабская армия уже буквально за холмом, ее ведет лично халиф Эр-Рахман. Десятки тысяч воинов, говорят они. Сотни тысяч. Всех, кто не исполняет волю халифа, сажают на кол. А самое худшее ты и сам знаешь, о дьякон. Ни слова не слышно о Святом Граале, Лесенке воскресения, которая должна стоять рядом с Копьем смерти. Сколько уже людей погибло во время поисков? Иногда я слышу во сне их стоны. Тот пастушок, который приходил за Граалем в крепость, ты замучил его до смерти. И тот мальчик, светловолосый, который в пламени рухнул с небес. Они должны были прожить долгую жизнь, но теперь они мертвы. И тщетно, все тщетно…

Император откинулся еще глубже, его длинные руки коснулись земли, глаза закрылись.

Металлические латные рукавицы лежали перед ним на столе. Дьякон Эркенберт тихонько подошел к ним, взял одну, взвесил в руке и вдруг со всей своей тщедушной силой ударил рукавицей по лицу ничего не подозревавшего императора. Из сломанного носа тут же хлынула кровь. Пока ошеломленные телохранители тянулись к рукояткам мечей, Эркенберт был уже сбит с ног, распростерт на столе, и рука, подобная стволу дуба, стала душить его за горло, а острие кинжала нацелилось в глаз.

Постепенно атмосфера разрядилась, император выпрямился и отпустил дьякона.

– Стойте, где стояли, парни. А ты объясни, за каким чертом ты это сделал?

На обращенном к нему бледном лице не мелькнуло и тени страха.

– Я ударил тебя, потому что ты предаешь Господа. Бог послал тебя исполнить волю Его. Какова бы Его воля ни была! А ты, ты впал в грех отчаяния! Ты ничем не лучше самоубийцы, который ищет убежища в смерти из страха перед волей Господней. За одним исключением. Ты еще можешь искупить свою вину. На колени, нечестивец, который должен быть императором, и умоляй, чтобы Всевышний простил тебя!

Император медленно опустился на колени, кинжал выпал у него из руки, он стал бормотать «Отче наш», а кровь все струилась по его лицу. Эркенберт дождался конца молитвы.

– Достаточно. Пока достаточно. Исповедуешься перед своим исповедником. А сейчас сиди тихо. – Дьякон осторожно ощупал сломанный нос императора. Император оставался недвижим, привыкнув к боли за время своих многочисленных самоистязаний.

– Ничего страшного. Через пару дней будешь выглядеть по-старому. Выпей-ка это, – дьякон протянул Бруно то, что умудрилось не расплескаться из кружки. – А теперь послушай, что я тебе скажу. Да, греческий огонь нам не помог. Да, Волк Войны разрушен. Да, Грааль все еще не найден. Но задумайся об этих перебежчиках, о тайных едоках свинины, которые приходят в твой лагерь. Они вероотступники и дети вероотступников, многократные предатели. Пришли бы они к тебе, если бы думали, что халиф этих басурман может победить тебя? Нет. Они бегут, потому что уверены в его поражении. Так поставь их в передних рядах твоей армии, напомни об участи, которая ждет у мусульман тех, кто отрекся от их лжепророка. Порази халифа, как Самсон, сильный у Господа, разил филистимлян.

Император поскреб испачканный кровью подбородок:

– Это звучит так, как будто численное превосходство за нами, а не…

– Тогда разбей мусульман в горных теснинах. Отомсти за смерть неистового Роланда. Как там поют менестрели в «Песне о Роланде»?

К общему удивлению, отозвался флегматичный Йонн:

– Они, франки то есть, поют: «Chrestiens unt dreit et paiens unt tort» – «Христиане праведны, а язычники лгут». Я слышал эту песню на рынке в Лойвене. Я из-за нее и вступил в Орден.

– «Христиане праведны, а язычники лгут». Вот все, что нужно знать в этой жизни. Но чтобы укрепить твою веру, я расскажу тебе еще одну историю. Когда посланники благословенного папы Григория прибыли в Англию, чтобы проповедовать Евангелие, мои соотечественники их не слушали, они предпочитали быть язычниками, в точности как нынешние еретики. И тогдашний архиепископ Павлиний совсем пал духом, готов был в своей слабости покинуть Англию и вернуться в Рим. Но тут апостол Петр, первый папа нашей Церкви, от которого получили свою власть все последующие папы, явился Павлинию во сне и безжалостно выпорол его веревкой с завязанными на ней узлами, а потом приказал архиепископу продолжать свое дело. А когда Павлиний проснулся, на его теле, там, где его стегал святой Петр, все еще были видны следы веревки. И Павлиний продолжил свой поход и победил. Так сделай это и ты, император! А в наказание за твое малодушие, хоть я и не твой исповедник, назначаю тебе такую епитимью: идти в первых рядах сражаться за Святую Церковь!

Император поднялся на ноги и поглядел на дьякона сверху вниз.

– А как насчет наказания для тебя, малыш? За то, что ты ударил избранного Богом?

Дьякон выдержал его взгляд:

– Я добуду тебе Грааль или умру.

Мощная ладонь сжала его плечо.

– Добудь мне Грааль, и тогда я дам вот какую клятву. Если я разобью неверных, то я сделаю тебя не архиепископом и даже не кардиналом, а самим папой Римским. У нас уже было слишком много итальяшек, которые никогда не покидали стен Рима. Нам нужен новый папа Григорий. Истинный наследник святого Петра.

– Но папский престол занят, – пролепетал Эркенберт, едва не лишившись дара речи от грандиозности внезапно открывшейся перед ним перспективы.

– Это можно будет устроить, – сказал Бруно. – Как уже не раз делали.

В лагере халифа, Наследника Пророка, разыгрывались другие драмы. Следуя обычаю, войсковые командиры в час заката собрались для рапорта, один за другим входя в установленный несколько часов назад огромный павильон – именно из-за его размеров и времени, необходимого на его установку и разборку, армия так медленно продвигалась на север полуострова. Командиры подходили к дивану халифа, останавливаясь перед знаменитым кожаным ковром, по бокам которого наготове стояли палачи с обнаженными скимитарами и намотанными на запястья шнурками для удушения. Рядом с халифом теперь неотлучно находился его любимый советник, юный Мухатьях. Генералы смотрели мимо него оловянным взором. Советы его были нелепы, предположения глупы. Рано или поздно халиф от него устанет. Генералы старались также не смотреть на занавеску позади дивана: согласно закону и обычаю женщины халифа не могли появляться на его официальных аудиенциях, но им исстари позволялось незаметно смотреть и слушать. Поговаривали, что женщины тоже пользуются благорасположением халифа и далеко завели повелителя по его нынешней дороге безрассудства. Но заявить об этом вслух никто бы не осмелился.

– Доложите мне о дезертирах, – резко сказал халиф. – Сколько еще тайных пожирателей свинины сбежало от вас сегодня? Сколько предателей долгие годы служили в армии и теперь покрывают ее бесчестьем?

Начальник конницы ответил:

– Несколько человек пытались сбежать, халиф. Мои всадники их догнали. Сейчас все они ждут твоего приговора. Ни один не ушел.

Далеко не все из сказанного было правдой. Генерал не имел ни малейшего представления, на сколько человек уменьшилась за этот день численность армии. Он знал только, что сбежавших было немало и многие из них принадлежали к его элитным кавалерийским частям. Но он не стал в этом признаваться, как поступил бы когда-то. Прежде всего он был уже третьим начальником конницы с того времени, как армия вышла из Кордовы, и смерть двух его предшественников отнюдь не была легкой. А во-вторых, раньше его мог бы выдать какой-нибудь честолюбивый подчиненный или соперник, как это произошло с начальником пехоты, но теперь всем генералам удалось договориться между собой: ведь конкуренты могли устранять друг друга слишком быстро, да и подчиненные уже не стремились выдвинуться.

Халиф повернулся к генералу передового отряда:

– Это правда?

Тот в ответ лишь поклонился. Халиф задумался. Что-то шло не так, он это чувствовал. Кто-то предает его. Но кто? Мухатьях нагнулся и зашептал халифу на ухо. Халиф кивнул.

– Относительно тех частей, которые приютили тайных пожирателей свинины, отступников от shahada. В бой они пойдут впереди всех. – Тон его стал более резким. – И не думайте, что я не знаю, кто они! Мои верные помощники всему ведут счет. Если мои приказы не будут выполняться, я выясню, кто продолжает укрывать предателей. У нас еще много колов. Пора сделать так, чтобы они не пустовали. И сегодня сажайте на них подальше отсюда! Вопли предателей беспокоят моих жен.

Отпущенные халифом генералы разошлись. При этом они старались не смотреть друг на друга. Все понимали, что приказ был отдан дурацкий. Выставить вперед ненадежные части – северян, новообращенных и мустарибов – означало просто сорвать атаку. Но даже намек на это был бы расценен как предательство. Поэтому одним оставалось лишь уповать на Аллаха, а другим – готовить себе путь для бегства. Начальник конницы задумался о резвости своей любимой кобылицы, прикинул, сможет ли незаметно переместить часть полковой казны в седельные сумы. С сожалением решил не рисковать: хорошо, если удастся спасти хотя бы свою жизнь.

Позади, в гареме за занавесом, три заговорщицы быстро переговаривались на своем скрытом от непосвященных языке.

– У нас все еще остаются две возможности. Сбежать к франкам, там сделает свое дело Берта, или к языческим морякам, этих берет на себя Альфлед.

– Три возможности, – поправила черкешенка.

Две другие женщины взглянули на нее с удивлением. Черкесской армии на Западе никогда не было.

– Наместника Пророка должен сменить его преемник.

– Все преемники одинаковы.

– Не все, если вера изменится тоже.

– Кордовцы начнут есть свинину и поклоняться Иешуе, сыну тетеньки Марьям? Или выучат иврит и отвернутся от Пророка?

– Есть другой путь, – спокойно настаивала черкешенка. – Если сам Наследник Пророка будет разбит в битве с неверными, вера пошатнется. Те, кто во всем обвиняет неправильное руководство, станут сильнее. Один из них – Ицхак, хранитель свитков. К ним тайно принадлежит и мудрец Ибн-Фирнас. Его родственник Ибн-Маймун сейчас командует конницей. Говорят, что даже Аль-Хоризми, слава Кордовы, поддерживает мутазилитов – тех, кто хочет перемен. Такие люди стали бы слушать даже медноволосую принцессу Севера, если бы сочли ее слова резонными. Я бы скорее предпочла жить в Кордове под властью таких людей, чем кутаться в кишащие блохами меха на Севере.

– Если бы мы смогли найти таких людей, – согласилась с ней Берта.

– Любой мужчина будет лучше, чем наш недоносок, – сказала Альфлед. Она раздосадованно потянулась всем своим длинным телом.

В уединенном дворике в центре Септимании также обсуждались будущее и дела веры. Торвин настоял, чтобы жрецы Пути впервые за много месяцев собрались на свой священный круг. Их было только четверо: Торвин, жрец Тора, Скальдфинн, жрец Тюра, Хагбарт, жрец Ньёрда, и лекарь Ханд, жрец Идуны. Тем не менее они очертили священную линию, разожгли огонь Локи на одном краю, воткнули копье Одина, Отца всего сущего, на другом и могли надеяться, что их разговор будет идти под незримым покровительством богов. Чтобы не пренебречь и человеческой мудростью, позвали, как иногда делали, посторонних: ратоборца Бранда и толмача Соломона, чтобы сидели вне круга, смотрели и слушали, но говорили только по особому приглашению.

– Он говорит, что его видения прекратились, – начал Торвин без всяких предисловий. – Он говорит, что больше не ощущает внутри себя своего отца. Он даже не уверен, что у него действительно был отец-бог. Подумывает о том, чтобы выбросить свой амулет.

Переводчик Скальдфинн ответил тоном ласкового увещания:

– Этому есть очень простое объяснение, не так ли, Торвин? Все дело в этой женщине, в Свандис. Она несколько недель ему твердила, что никаких богов не существует, что это просто расстройство воображения. Она растолковала ему его сны, объяснила, что это просто искаженные воспоминания о том, что случилось на самом деле, проявление тайных страхов. Теперь он верит только ей. Вот видения и исчезли.

– Раз ты так говоришь, – вмешался Хагбарт, – значит, ты признаешь ее слова правдой. Что видения приходят не извне, а изнутри. А внутри себя он убежден, что у него не должно быть видений, вот их и нет. Но мы-то всегда верили, что видения приходят извне. И я видел тому доказательства. Я помню, как Виглик Провидец очнулся после видения и рассказал нам вещи, которых он не мог знать. Позднее все подтвердилось. То же самое бывало и с Фарманом, жрецом Фрейра, и со многими другими. Эта женщина не права! А коль скоро она не права, твое простое объяснение не годится.

– Но есть еще одно простое объяснение, – продолжал Торвин. – Что все рассказанное им – правда. Что Локи вырвался на волю и день Рагнарока близок. Его отец Риг не может говорить с ним, потому что… его посадили в темницу? заставили молчать? Что делают с побежденными богами? На небесах идет война. И наши уже проиграли.

Последовало долгое молчание, жрецы и их гости обдумывали сказанное. Торвин вытянул с пояса свой молоток, в задумчивости стал тихонько и ритмично постукивать им по ладони левой руки. Глубоко внутри у него крепло убеждение, что высказанная им точка зрения правильна. Единый Король Шеф, которого Торвин впервые встретил в качестве беглого английского раба, был избранником богов: Тот, Кто должен прийти с Севера, герой одного из священных пророчеств Пути. Мирный король, который сменит воинственных королей прошлого, который вернет мир на правильную дорогу, уведет его от христианского мира Скульд. Сначала Торвин не хотел в это поверить, разделял предубеждение своего народа и своей религии против англичан, против всех, кто не умеет говорить по-норвежски. Постепенно он изменил свое мнение. Видения. Свидетельство Фармана. Старинный рассказ о короле Шефе. Победы над другими королями. Торвин вспомнил заявления норвежского короля Олафа, предсказателя и провидца, который смерть своих родственников и то, что его род прервался, безропотно принял в качестве воли богов. Он вспомнил смерть Вальгрима Мудрого, у которого не хватило мудрости прекратить сопротивляться неизбежному даже после того, как испытание доказало правоту Шефа.

И наконец, сильнее всего веру Торвина поддерживало то, что все свершалось так непредсказуемо. Мальчишка Шеф, даже когда стал взрослым, вел себя не так, как должен себя вести посланец богов. Он вообще почти не интересовался волей богов, с большой неохотой стал носить нагрудный амулет и, по-видимому, постоянно спорил даже со своим отцом и небесным патроном. Он не любил Одина и плохо слушал священные истории. Его интересовали только машины и разные хитроумные устройства. И это было совсем не то, чего мог бы ждать от него любой жрец Пути. Но Торвину снова и снова приходило на ум, что боги посылают совсем не то, чего ждут от них люди, будь то хоть мужчины, хоть такие женщины, как Свандис. Все, что они посылали, все, что они делали, можно было узнать по особому ощущению, по своеобразному привкусу. Однажды почувствовав его, перепутать было невозможно. Торвин слышал рассуждения еврея Соломона об особенном свойстве христианских Евангелий, которые, даже противореча друг другу, оставались свидетельствами действительно происходивших событий. Именно такое ощущение появлялось у Торвина при мысли о Шефе и его видениях. Они были ни с чем не сообразны, бесполезны, иногда просто нежелательны. И это доказывало их истинность.

Наконец Торвин подвел итоги:

– Дело вот в чем. Если видения ложны, у нас не остается доказательств, что наши боги существуют. Тогда мы спокойно можем избавиться от наших белых одежд, от наших пекторалей и других священных атрибутов, можем просто заниматься своими ремеслами, которыми всегда зарабатывали себе на жизнь. Видения приходят либо изнутри, как сновидения, как расстройства мозга и желудка; либо они приходят извне, из мира, где живут наши боги, и не зависят от нас. Я не знаю, как это выяснить.

Из круга послышался четвертый голос, тихий и усталый: голос лекаря Ханда. Уже несколько недель, с самой первой встречи его друга Шефа и его предполагаемой ученицы Свандис, малыш-лекарь выглядел неприветливо, замкнуто, даже сердито. Ревность, полагали окружающие: у него отнял любимую женщину человек, от которого этого меньше всего можно было ожидать. Сейчас Ханд заговорил решительно:

– Я могу выяснить это для вас.

– Каким образом? – спросил Хагбарт.

– Я уже давно знаю – с тех пор, как мы с Шефом выпили у финнов напиток видений, – что я и сам могу увидеть видения, если выпью нужного зелья. И по-моему, все видения Шефа происходят от одного и того же корня. Вернее сказать, не от корня, а от грибка. Вы все знаете, что когда рожь при уборке отсыреет, на ней появляются такие черные рожки, спорынья. У вас, норманнов, она зовется rugulfr, ржаная волчанка. И мы все знаем, что зерно нужно высушивать, а со спорыньей есть его нельзя. Но полностью избавиться от спорыньи очень трудно. Она вызывает видения, а в больших дозах сводит с ума. Думаю, наш друг особенно к этому восприимчив, так бывает с некоторыми людьми. Его видения появляются после того, как он поест ржаной хлеб или ржаную кашу. А что мы едим здесь с тех пор, как кончились наши запасы? Мы едим белый хлеб из хорошо просушенной пшеницы. Но у меня хранится снадобье из рожков спорыньи. Я в любой момент могу вернуть его видения.

– Но если ты так считаешь, – начал Хагбарт, – значит, ты согласен со Скальдфинном и Свандис. Все видения – просто болезнь пищеварения. А не послания богов. И богов не существует.

Ханд окинул слушателей невыразительным взором, не надеясь отстоять свою точку зрения.

– Да нет. Я много думал об этом. Вы все жертвы того способа рассуждать, которого я избегаю. Вы рассуждаете «или – или». Или изнутри, или извне. Или ложь, или истина. Этот способ годится только для самых простых вещей. Но не там, где замешаны боги. Я лекарь. Я научился смотреть на организм пациента как на единое целое, а уж потом определять, какая у него болезнь. Иногда болезней сразу несколько. Поэтому наши представления о богах я тоже рассматриваю как единое целое. Если нам, жрецам Пути, предложить выразить наши верования словами, мы сказали бы, что боги существуют где-то вне нас, скажем, на небе, и они были там прежде нас. Они нас создали. Что касается богов других людей, например, христиан или встреченных нами здесь иудеев, это просто ошибка, их богов на самом деле не существует. Но то же самое они говорят о наших богах! А из чего следует, что правы мы, а они ошибаются? Или что правы они, а мы ошибаемся? Может быть, мы все правы. И все ошибаемся. Правильно, боги существуют. Но неверно, что они нас создали. Может быть, это мы их создали. Я думаю, что наш разум – вещь очень странная, вещь выше нашего понимания. Мы не знаем, как он устроен, и не можем узнать этого. Может быть, наш собственный разум нам недоступен, потому что он находится вне нашего времени и вне нашего пространства – ведь видения Виглика и видения Шефа переносят их туда, куда их телам ни за что не добраться. Думаю, что в этих странных местах и созданы боги. Из вещества разума. Из веры. От веры боги становятся сильнее. И слабеют от неверия и забвения. Поэтому вы понимаете, Торвин и Скальдфинн, что видения Шефа могут быть настоящими посланиями богов. Но начинаются они из-за рожков спорыньи или из-за моего снадобья, неважно. Здесь можно обойтись без «или – или».

Хагбарт нервно облизал губы, по сравнению с убежденностью и внутренней силой малыша-лекаря голос его прозвучал довольно неуверенно:

– Ханд, я не думаю, что это правильное мнение. Сам посуди: если боги становятся сильнее от веры в них, то сколько всего на свете существует людей Пути и сколько христиан? Если Христа поддерживает вера сотен тысяч христиан, то в наших богов верят вдесятеро меньше людей – значит, наши боги давно треснули бы, как орех на наковальне.

Ханд невесело рассмеялся:

– Я сам когда-то был христианином. Ты думаешь, я сильно верил? Я верил, что если не заплатить церковную десятину, лачугу моего отца сожгут дотла. В мире много христиан, я знаю. Один из них – король Альфред. Шеф мне однажды рассказал, как короля Альфреда приютила вдовая старуха и заставила печь лепешки. Она тоже была христианкой. Но не все люди Церкви – христиане. И не все, кто произнес shahada, верят в Аллаха. Они не верят ни во что или верят в шариат, а твои соотечественники, Соломон, верят в свои священные книги. Не думаю, что такая вера имеет значение. Ведь если боги созданы нами, их нельзя обмануть, как мы обманываем самих себя.

– А если Единый Король перестал верить в своих богов? – спросил Торвин.

– Из этого не следует, что боги перестали верить в него. Ведь они появляются из разума других людей, а не только из его собственного. Дайте мне попробовать мое средство. Но сначала вот что. Эта женщина – уберите ее подальше. Сдается мне, что у нее есть такая же сила, как у ее отца – Бескостного, дракона-оборотня.

Жрецы переглянулись, посмотрели на догорающий костер и, ни слова не говоря, кивнули.

Шеф принял протянутый Хандом кубок, но посмотрел не на снадобье, а в глаза своего друга – своего друга детства, а теперь, возможно, своего соперника или врага.

– От этого питья мне приснится мой отец?

– От него у тебя снова будет видение, как раньше.

– А если мой отец ничего не хочет мне сказать?

– Тогда ты, по крайней мере, будешь знать это наверняка!

Шеф поколебался и осушил чашу. Знакомый затхлый привкус.

– Но я не уверен, что хочу спать.

– Тогда бодрствуй. Видение все равно появится.

Ханд забрал чашу и молча вышел. Шеф остался один-одинешенек. Свандис исчезла, и никто не знал куда. Бранд и остальные его избегали. Он сидел в маленьком закутке верфи, прислушиваясь к отдаленным торжествующим и радостным крикам. Катапультеры отмечали победу над греческим огнем и Волком Войны. Шеф предпочел бы праздновать вместе с ними.

Через некоторое время комната поплыла перед глазами, зрение застилали разноцветные вспышки и спирали. Шеф обнаружил, что рассматривает их с маниакальным вниманием – словно это поможет ему удержаться и не соскользнуть к тому, что уже ждет его.

Когда зрение якобы прояснилось, Шеф увидел перед собой гигантское лицо. Один только нос был больше всего Шефа, глаза казались черными омутами, за кривившимися губами торчали огромные зубы. Лицо смеялось над ним. В уши ворвался ужасный грохот, и Шеф пошатнулся от ударившего как шквал взрыва хохота. Шеф снова ощущал себя мышью. Мышью, застигнутой хозяином дома на кухонном столе. Он весь завертелся, пригнулся, стал искать, где спрятаться.

Хлопок, и что-то его накрыло. Ладонь. Снизу просачивался свет, и пока Шеф полз к отверстию, внутрь проникли два пальца другой руки, большой и указательный, они словно вишенку подхватили его с поверхности стола. Пальцы сжимали туловище, не сильно, пока не сильно. Шеф знал, что достаточно им сжаться посильнее, и его внутренности полезут наружу изо рта и заднего прохода, как у человека, которого придавил спускающийся по каткам корабль.

С обращенного к нему лица не исчезала дикая усмешка. Даже в своем отчаянном положении Шеф смог разглядеть, что это лицо сумасшедшего. Не просто сумасшедшего, а безумца. Шеф узнал лицо того, кто был прикован рядом с плюющимся ядом змеем. Лицо того, кого освободил его отец-бог и от кого Шеф потом прятался на гигантской лестнице возле змеиного погреба богов. Лицо Локи. Локи свободного, каким его изначально создали боги.

– А вот и любимчик моего брата, – стал издеваться Локи таким густым басом, что его с трудом можно было слышать. – Мой брат освободил меня, но, по-моему, он не рассчитывал, что я тебя поймаю. Не раздавить ли мне тебя прямо сейчас, чтобы покончить со всеми его планами? Я знаю, ты в меня не веришь, но все равно ты умрешь в этом сне. И какая-то часть тебя навеки останется здесь, со мной.

Шеф не мог ответить, но продолжал оглядываться по сторонам. Где его отец Риг? Где другие боги? У Локи найдется много врагов.

– Или бросить тебя моим питомцам? – продолжал голос. Рука наклонила Шефа так, что он смог посмотреть вниз, под стол. Шевелящийся клубок змей обвивался вокруг ног безумного бога. Время от времени змеи кусали Локи, Шеф видел их ядовитые зубы, ощущал запах яда.

– Я проглотил так много яда, что уже не чувствую его, – захохотал голос. – У меня есть еще другие питомцы, некоторых ты уже видел.

Новый поворот, и перед Шефом появилось открытое море, из него выскакивали и снова исчезали гигантские мокрые спины. Это были косатки, киты-убийцы, которые чуть не добрались до Кутреда и самого Шефа, убили Вальгрима Мудрого и всех его людей в гавани Храфнси. Но это были хотя бы теплокровные животные, похожие на человека даже в своей хитрости и коварстве. Шеф видел и других, у них были гнусные стылые глаза над мерзкими зубами, а что внизу – еще хуже. Шефа пронзил ужас при мысли, что они могут схватить его, что жизнь кончится в челюстях такой твари, даже не сознающей, что она делает. Он почувствовал, как на теле у него выступил холодный пот.

– Хорошо, очень хорошо. Теперь ты испугался. Но можешь не бояться так сильно. Ты мне еще пригодишься, человечишка. Ты уже сослужил мне неплохую службу. Греки сжигают людей заживо, арабы сажают их на кол. Но ты можешь нести людям смерть на расстоянии. Ты можешь нести им смерть с небес. И ты способен на большее. Ты, с твоими удивительными факелами и с твоими непонятными машинами. За этим кроется больше, чем ты когда-нибудь сможешь узнать. Но ты направишь людей по верному пути. По моему пути. И тогда ты заслужишь мое благоволение. Я не мог помочь своему любимцу, которого ты убил в воде, Ивару Женоубийце, потому что я был прикован. Но теперь я свободен. Есть что-нибудь, за что ты хочешь отомстить, как я и Ивар?

– Нет, – сказал Шеф, и голос его прозвучал, как птичий щебет, как писк мыши у кошки в лапах. Он не чувствовал никакой отваги. Локи задал вопрос. Ответ известен. Нет смысла лгать.

Безумное лицо склонилось к нему. Шеф понял, что старается представить себе, как бы оно выглядело без шрамов и язв от змеиного яда, без этого выражения гневного мстителя. Словно пытаешься угадать, каким могло бы быть лицо закаленного в боях ветерана, если бы его жизнь сложилась по-другому. Большой и указательный пальцы надавили на туловище Шефа, но еще не в полную силу.

– Смотри туда.

Шеф увидел грандиозный мост, который в то же самое время был радугой, а в конце его холодно посверкивали стальные лезвия.

– Все боги, мой отец и мои братья, ушли по мосту Бифрост, и Один вызвал свой Эйнхериар, чтобы охранять его. Они думают, что я пойду по мосту на приступ, с моими союзниками-гигантами и с моими детьми, чудовищным отродьем Локи. А знаешь, почему я не пойду на приступ?

– Когда-то это был ваш дом, сударь. До того, как вы погубили Бальдра.

На этот раз пальцы сжались сильнее, Шеф чувствовал, как стонут его ребра, готовые треснуть и осколками вонзиться в сердце.

– Я не хотел, чтобы Бальдр погиб. Я хотел, чтобы они сами увидели, каковы они.

– Я знаю это, сударь. Как и мой отец Риг. Поэтому он и освободил вас.

Лицо разгладилось, на нем отразилась способность рассуждать здраво.

– Ты пытаешься договориться со мной, человечишка?

– Да, сударь.

– И что же ты мне предложишь?

– Я пока не знаю, сударь. Вернуть вам ваше место в Асгарде?

– Ты не сможешь этого сделать, – произнес голос Локи. – Но, может быть, ты сумеешь что-то дать мне. Теперь выслушай мое предложение. Исполняй мою волю. Сделай больше огня, больше машин, стань поклонником моим, а не Рига, отвернись от Пути и принеси в мир ужас. И за это я дам тебе больше, чем когда-либо сулил мой отец Один. Своим любимцам он посылает удачу – до тех пор, пока не передумает, как это было с Сигурдом Змеиным Глазом, которого ты убил, когда он запутался в собственных шнурках. Я дам тебе удачу до тех самых пор, когда ты умрешь, старый и наводящий ужас. Подумай о мужчинах, которыми ты будешь распоряжаться. Подумай о женщинах, которых сможешь взять. Все это может быть твоим.

И вот тебе подарок от меня. Больше всего на свете ты хочешь получить греческий огонь. Я дам его тебе, а вместе с ним надежды, которые превзойдут все твои мечты. Когда придет время, скажи греку: «Лучше всего она зимним утром». Увидишь, как он начнет перед тобой пресмыкаться.

А сейчас иди. Но не думай, что сможешь сбежать от меня теперь, когда я свободен. Или что тебе сможет помочь твой отец, запертый по ту сторону моста Бифрост.

Шеф вдруг обнаружил, что летит, взбираясь все выше и выше, как камень из катапульты. Он крутанулся в воздухе, пытаясь развернуть ноги вниз, с ужасом думая, куда может упасть, в море с глазастыми и зубастыми тварями или на землю, покрытую ядовитыми змеями.

Под ним оказалась кровать, он пытался вскочить, убрать свои ноги от ядовитых зубов. Чьи-то руки прижимали его к кровати, он почувствовал на своей обнаженной коже мягкие груди Свандис. На долгие секунды он, дрожа, прильнул к ней.

– Ты знаешь, что ты говорил во сне? – наконец спросила она.

– Нет.

– Ты кричал это по-норвежски снова и снова. Skal ek that eigi, skal ek that eigi, that skal ek eigi gera.

Шеф машинально перевел:

– Не сделаю этого, не сделаю этого, этого я не буду делать.

– А чего «этого»? – спросила Свандис.

Шеф понял, что в отчаянии сжимает свой нагрудный амулет.

– Отказаться от него, – сказал он, разглядывая серебряную лесенку. – Отказаться от амулета и служить Локи в обмен на его милости. Что там за шум снаружи?