Имажинали

Рафаэль Альбер Вторая смерть Люциуса ван Каспера[22]

Панам, 11 нуовобря 1872 года

Дорогой друг,

я по-прежнему в Панаме.

Злополучные события, побудившие меня покинуть Бу-дю-Монд, неожиданно отразились на моем путешествии, сама конечная цель которого, кажется, снова и снова ускользает от меня, только чтобы вынырнуть чуть дальше. Дейзоль был прав: я забываю, что жил другой жизнью — когда-то.

Чтобы удовлетворить последний каприз моей усеянной терниями судьбы, мне необходимо то специальное снаряжение, о котором ты мне рассказывал. Попытайся раздобыть его для меня и пришли мне как можно скорее. Я прекрасно помню, что ты мне говорил в этой связи, но, видишь ли, выбор у меня невелик. А взамен этой услуги ты получишь рассказ. Портрет и рассказ. Я распишу тебе второй, а ты нарисуешь первый. Потом скажешь мне, хорошо ли окупились все хлопоты, которые ты принимаешь на себя…

Помнишь ли ты эльфов, встретившихся мне на Зеленом холме Пависа и о которых я рассказывал в своих письмах? Они показали себя куда менее свирепыми, чем те, что жили в Смердящем Лесу! Мне сказали, что так стало по милости духа Гармонии Пависа, который пронизывает все и вся вокруг. Я охотно этому верю. Нет ничего, способного устоять против магии этого невероятного города пустошей. Ей поддаются сами эльфы, несмотря на свою растительную природу, волокнистую кожу, деревянные кости и древесный сок, текущий по их жилам.

Да, я знаю, ты увлекаешься всем, что связано с этим уникальным народом. Я уверен, что ты перечитываешь вслух все те необычные имена, что доносят до тебя мои письма… Поэтому я с удовольствием перескажу тебе встречу, которая произошла у меня вчера ближе к вечеру здесь, в Панаме. Тем более что это дает мне новую надежду на то, что я смогу дотянуться до Люциуса.

Позволь мне приступить.

Ко всему привыкаешь, знаешь ли… к шуму, к едкому пару от машин и двигателей, к странным наречиям, которые слышишь со всех сторон. Во многих отношениях Панам — такой же замечательный город, как и Павис. Тебе бы он понравился, мой друг, тебе бы он понравился. И жаль, что тебя нет здесь, со мной. Он заслужил свою репутацию, этот Панам, поверь мне! Здесь как будто собрались все народы королевства: улицы полны гоблинов, лепреконов, орков и гоблинов, которые гуляют в полном добром согласии вперемешку с людьми. Поверишь ли, если я скажу, что кентавры тут работают как такси?

После моих первых злоключений я нашел себе другого гида, юного горожанина по имени Леопольд. Этот мальчик — просто мечта: энергичный и молчаливый. Под его водительством мы вчера весь день ходили по бульварам, разыскивая след Люциуса. К сожалению, тщетно.

Я так наглотался пыли и потерял столько воды, что в итоге укрылся на террасе «Жажды странника», одной из таверн, примыкающих к Гран-Марше. Там было людно, и мне повезло, что нашелся свободный столик под одним из больших цветных холщовых тентов, которые придают этому месту такое обаяние. Оставляю тебе представить, насколько меня поддержало поданное тепловатое пиво… Я потягивал его, наблюдая за рослыми гоблинами-рабочими, работающими на площади. На прошлой неделе сошел с рельсов трамвайный поезд, и прежде, чем его снова использовать, нужно было отремонтировать пути. Вызвали двух кудесников по металлу, и они под руководством техномага из Академии занимались распрямлением рельсов и укладкой их снова на брусчатку.

Я решил еще раз вернуться с Леопольдом к обсуждению наших дел. Он предложил на следующий день продолжить обход его знакомцев, но у меня возникли некоторые сомнения в эффективности такого метода. На мой взгляд, лучше было начать с того места, где в последний раз видели Люциуса: с его дома на улице Ординэр. Увы, теперь меня знают в квартале Фарфадет^[23] и, как ты можешь вообразить, отнюдь не в нимбе святого, что сильно сужает мою свободу действий. Именно это я и втолковывал Леопольду, когда в моих ушах прозвучал голос:

— Надо же, экая незадача! Я мигом вам его найду, этого вашего знакомого…

Позади меня, положив ноги на стол и раскачиваясь в кресле, приподняла руку с бокалом абсента некая странная личность.

— С кем имею честь? — холодно спросил я.

В ответ этот тип поднялся и несколько нетвердым шагом обошел наш стол, чтобы воздвигнуться перед нами с тем возмутительным бесстыдством, которое, похоже, стало в столице в порядке вещей. Он невнятно пробормотал:

— Сильво Сильвен, к вашим услугам.

Он уже находился сильно навеселе, хотя вечер едва начался. Как и все представители его расы, он был невысок, не больше трех футов^[24], довольно субтильного телосложения, угловат. Сухощав. Кожа его имела нежный оливково-зеленый цвет, глаза без зрачков — блеклые золотисто-желтые, волосы — как короткая трава, потемневшая под солнцем. На нем был поношенный, но хорошо пошитый черный костюм: пиджак, жилет и прямые брюки. Над заостренными ушками красовалась шляпа-котелок.

Он снял наконец непослушной рукой полуразвязанную зеленую ленту, стягивавшую воротник его белой рубашки, и без лишних слов присоединился к нашему столу. Когда он уселся, я увидел, что на шее у него кожаный ремешок, на котором висит маленький серебряный ключик. Похоже, это было его единственное украшение.

— Ну, в чем она, закавыка? Кто этот Люциус?

Как ты себе, конечно, представляешь, от его присутствия мне стало сильно не по себе, а подобная вопиющая бестактность так и вовсе оскорбила. Но если я чему-то и научился в своих странствиях, то это тому, что в современных городах — а в особенности на мостовых столицы Королевства — следует ожидать всего и не удивляться ничему. Напротив, следует развивать в себе то, что здесь называют «открытость»; я подразумеваю пресловутую широту взглядов, которая в моих глазах, не скрою, выглядит как универсальное оправдание терпимости к чему угодно — равно как и к его противоположности.

— Он нам ни к чему, месье, — прошептал мне Леопольд с решительной враждебностью.

Я жестом заставил его замолчать и взял на себя труд удовлетворить незнакомца.

— Люциус — мой брат.

— Вы потеряли брата? Это не так банально, как потерять часы, конечно.

— Кто вы? Какой-нибудь искатель приключений? Частный детектив?

Эта идея, казалось, весьма его позабавила.

— Частный детектив, ха, ха… Недурная идея. Слышишь, Пиксель?

Его глаза под полями котелка устремились к небу, будто он разговаривал с покойником. И вдруг эльф скривился, словно от боли. Не скрою от тебя, что по виду он был порядком не в себе.

— Вы хорошо себя чувствуете?

Он треснул кулаком по своему котелку, а после вернул его на место, потому что шляпа съехала ему на ухо.

— Я в полном порядке, а что? Послушайте, я тут давненько и знаю квартал Фарфадет Пуассонье как свои пять пальцев. У меня там, скажем так, свои подходы.

— Он вам по ушам ездит, месье, — вклинился Леопольд.

— Мир, парень, — непринужденно бросил эльф. — Ты меня своим нытьем трезветь заставляешь.

Я встал. Начав словесные нападки на моего юного проводника, он перешел черту.

— Месье! Позвольте!

— Да позволяю я, позволяю… Долго он уже здесь, ваш Люциус? Три месяца? Возможно, чуть больше. Ему за пятьдесят, усиленно душится, с редкой шевелюрой, землистым лицом и таким же носом, как у вас, верно?

Я снова сел. Эльф продолжал говорить, свертывая сигаретку:

— Я вам его найду, вашего брата, раз уж вы так вежливо попросили. Нет, пока что никаких разговоров о деньгах, — оборвал он меня, предвидя мой вопрос. — Давайте обсудим это позже. Где я смогу с вами связаться?

— В «Подворье Одина», бульвар Саббат д’Опаль, в 9-м округе.

— Я знаю, где это.

С этими словами он с некоторым трудом поднялся, прикурил свою самокрутку и, удаляясь неуверенным шагом, бросил через плечо:

— Не отлучайтесь далеко. Вскоре ждите меня с новостями.

Мне отсюда слышно, как ты раздумываешь. Любопытный эльф, не правда ли? Думаю, он один из тех Выкорчеванных, о которых мне рассказывали эльфы Пависа, помнишь? Бедняга, который бежал из своего леса или был бесславно изгнан из него, и стал больше походить на человека, чем на своих лесных собратьев. Предполагаю, что так, но безо всякой уверенности: в Пависе об этих изгоях говорили исключительно с отвращением и презрением, и не распространялись на эту тему.

В любом случае, оставляю тебя поразмыслить, насколько его появление смутило мой ум. Я знаю улицу Фарфадет, она проходит в двух шагах от улицы Ординэр. Действительно ли сможет этот бедняга, который, похоже, не в своем рассудке, найти моего брата?

Я надеюсь на это всем сердцем. На том закончим.

Твой близкий и преданный друг,

Р. ван Каспер

P.S. Я обещал тебе рассказ. Портрет и рассказ. Теперь очередь за тобой. И за твоими кистями…

Панам, 20 нуовобря 1872 г.

Мой дорогой друг,

Сегодня я был на волосок от того, чтобы схватить Люциуса! Я побывал на Центральном почтамте, недалеко от Верхнего города, в нелепой надежде, что могло уже прибыть то, о чем я тебя просил. Как обычно разочарованный, я отправился к своему постоялому двору на паровом трамвайчике, который ходит вдоль набережной Гуивр. Стоял час Хлеба^[25], обеденный перерыв, и, значит, не было никакой возможности найти себе сидение, кроме как на империале^[26]. Но там, наверху, чувствуется вкус дыма и сажи, извергаемых большой трубой двигателя, и путешествовать таким образом соглашаются лишь нищие. Так что мне пришлось — хотя чем это лучше? — мучиться среди толпы в тесноте. Цепляясь одной рукой за поручень, я стоял впритирку между гоблином с торчащими клыками и двумя молодыми девицами, которые жутко хихикали, обсуждая свои неудачные любовные похождения в таверне. В середине вагона оживленно болтала добрая дюжина джентльменов средних лет. Это оказалась группа магов-целителей, направлявшихся на конференцию по клинической психотерапии. Над окружающим гамом реяли обрывки их бесед:

— Нет-нет, дорогой коллега, гипноз показал великолепные результаты в лечении поведенческих расстройств и…

— … иллюзорная терапия гораздо эффективнее в некоторых случаях шизофрении…

— …манипулируя мозгом пациента таким образом! Заклинания, которые вы используете, чтобы выправить его психику, действуют не более чем косметически на его искаженное восприятие, накрывая его другим восприятием, таким же усеченным и отстраненным от реальности, как и рожденные им фантазии…

— …и я утверждаю, что адекватная фармакопея возвращает субъекту полное наслаждение его измененными умственными способностями. Мое лечение…

— …побочные эффекты ваших по сути простых лекарств, а также риск привыкания, весьма губительны для и без того ослабленного разума…

— Возвращаясь к гипнозу, я считаю, что это именно тот метод, с которым вы согласитесь. Я…

Я чуть было не предложил им себя в качестве подопытного кролика, так сильно внутренняя ярость, которая снедает меня, порой подводит опасно близко к безумию. К счастью, они сошли прежде, чем я успел решиться…

Этот трамвай — странное изобретение, мой друг, и не самое комфортное, как ты понимаешь. Вообще говоря, уголь и его производное, пар, здесь вездесущи. На транспорте, на заводах в промышленных районах, в некоторых недавно механизированных портах мегаполиса… Все эти дурные новшества затапливают улицы и небо вредными — менее или более — миазмами. И это я не говорю о тех шумных автомобилях, которые ездят, плюясь копотью, и которые, став новой причудой богатых аристократов, все сильнее стремятся вытеснить конные экипажи. Честно говоря, мне трудно разглядеть во всем этом прогресс, который так расхваливает герцогское правительство. Ах, как мы далеки от нашей маленькой зеленой долины с ее мирными деньками! И как мне хочется вернуться домой!

Короче говоря, я стоял там, слегка призадумавшись, поглядывая за тем, как за окном проплывают всевозможные суденышки, беспрерывно идущие по Вьене, и вот в тот момент, когда трамвай въехал на бульвар Даоин-Сидхе^[27], я узнал его. Он, должно быть, сел на последней остановке и стоял впереди, рядом с водителем. Он повернулся ко мне спиной, но его широкие плечи, поджатые слишком тесным костюмом, и венец истончившихся волос вокруг его лысины не могли меня обмануть.

Моя реакция, как ты рассудишь, была глупейшей, но я не смог сдержать крика ярости, который сорвался с моих губ:

— Люциус!!!

Ах! Я не жалею о своем легкомыслии уже ради одного выражения его обрюзгшего лица, когда он обернулся и увидел меня. Но ты подумай, как ловко этот зловещий хитрец сообразил, как обернуть ситуацию себе на пользу. Он соскочил с трамвая, едва не попав под переполненный омнибус, идущий в противоположном направлении, и начал удаляться так быстро, как только позволяла его шаркающая походка. Пока я под градом оскорблений ожесточенно проталкивался к задней платформе, чтобы в свою очередь сойти, мне посчастливилось через окно мельком увидеть, как он безжалостно расшвыривает семейство гномов на углу маленькой, забитой народом улочки.

Когда я, наконец, смог сойти с трамвая, его уже поглотила толпа, нахлынувшая на тротуары, и я бы, конечно, потерял его, если бы шум голосов не привлек мое внимание к площадке перед одним из дешевых театров, которых полно на главных бульварах. Какая-то толстуха, опрокинутая на задницу перед входом, вопила от возмущения, а два джентльмена во фраках и шапокляках^[28] пытались поставить ее на ноги. В воздухе все еще стоял сильный душок той ужасающей смеси парфюмов, которыми Люциус вынужден окутывать себя из страха того, что его истинная сущность и скверна, каковая он есть перед ликом Господа нашего Джизу, будут раскрыты. В самом деле, я, воспользовавшись нюхом, не хуже гончей следовал за ним по пятам вдоль кирпичных стен театра. И только достигнув задней части здания, неподалеку от входа для артистов, я увидел, как он ковыляет на юг, поворачивая обратно к Вьене, которую мы только что оставили позади. О нет! подумал я. На этот раз… и ты простишь мою чрезмерную уверенность… на этот раз ему не удастся ускользнуть от меня, как он сделал это в Танелорне, нырнув в волну.

Со злобным ликованием я вновь выкрикнул его имя:

— Люциус!

Мне хотелось, чтобы он знал, что его выслеживают, ловят, гонят, как волка в лесу. Мне хотелось, чтобы он боялся. Увы, с ним поравнялся фиакр, он вскочил на подножку и предоставил экипажу себя увлечь, несмотря на возмущенные крики пассажиров и на то, что кучер в ливрее хлестал его кнутом. Вот экипаж пересек набережную Гуивр, по которой мы проезжали несколько минут назад, и, к моей великой радости, въехал на мост Нострадамуса. Я говорю «к моей великой радости», потому что кучер, занятый тем, что отпихивал моего брата от двери, за которую тот цеплялся, не заметил толпы, блокировавшей движение через центральный пролет, и по глупости въехал в зарождающийся затор и застрял. Каждый раз, когда Люциус, казалось, снова ускользал от меня, фортуна, словно в насмешку надо мной, заставляла надеяться на поворот колеса в мою пользу!

Поэтому я бежал так быстро, как только мог, пробираясь между паровыми авто, каретами и другими экипажами, к вставшему фиакру. Люциус, конечно же, меня не дожидался, но обитатели экипажа все еще кричали на него и потрясали кулаками в сторону обступившей толпы. Подтянувшись за спицы высокого колеса с железным ободом, я попытался разглядеть его, но тщетно. Зато прояснилась причина, отчего же постоянно росла толпа: на вершине одной из опор моста, на выступающем треугольником парапете, стоял взъерошенный мужчина, казалось, взвешивая в руках здоровенный кусок песчаника — камень внушительных размеров, надежно привязанный к его толстой шее веревкой. Человек был одет в льняной фартук, что служит отличительным знаком у здешней гильдии мясников, а его толстощекое лицо с густыми бакенбардами и большими усами являло собой маску отчаяния.

Как я уже сообщал тебе в предыдущем письме, панамцы обладают болезненной склонностью к трагическому и мрачно-жуткому. Мельчайшая капля крови, малейший намек на насилие заставляют их стекаться словно на спектакль, причем бесплатный. Соответственно, самоубийцы привлекают многочисленную и азартную аудиторию. В тот день на мосту одни делали ставки: прыгнет — не прыгнет; другие увещевали несчастного одуматься или издевались над двумя жандармами, которые, уложив велосипеды на булыжники, неуклюже пытались успокоить разгоряченные головы. Люциус, потерявшись из вида, слился с толпой.

Я отступился от идеи разглядывать всех зевак по очереди, и у меня остался только один, причем необычный, способ: «Чуткий Нос». Я когда-нибудь рассказывал тебе об этом маленьком заклинании, выученном у любезного парфюмера из «Утешения»? Не помню, это было так давно… С тех пор у меня ни разу не случалось ни любопытства, ни присутствия духа, ни случая открыть для себя его действие. Сегодня же все сошлось. И оно… Ах, как бы тебе описать? Поистине, каков шок для обоняния! Джизу! Все эти запахи, которые вдруг накрыли меня! Это вызвало у меня ужасную тошноту, которая чуть не заставила меня расстаться с завтраком у всех на глазах. По обычным меркам моего носа ощущение было как тот фейерверк, на который мы вместе как-то смотрели на Большой ярмарке Конфлюента, помнишь? Шквал запахов, потоп. Однако, когда миновало первое мгновение, я быстро обнаружил, что можно… лавировать… да, лавировать в этом потоке разнообразных ароматов. Я их почти что видел. Красные блестки пота, тяжелые желтые пары дыхания, цветочные нотки редких женских духов, зеленая вонь конского навоза, и вот, наконец, кислотный, радужный блеск Люциуса. Не пьянящие амбре, из которых он составил свой главный наряд, нет, но сама суть холодного разложения, захватившего его… Ведомый своим носом, я пошел по его следу. Собака, говорю же тебе! Я был охотничьим псом, вынюхивающим след моего врага — волка.

Пока я с грехом пополам скользил среди скопища любопытных, над передними рядами взлетел удивительно визгливый голос мясника-самоубийцы:

— Я прыгну! Не подходите ближе, или я прыгну! Клянусь, я прыгну!

На что группа насмешливых фарфадетов, повисших рядком на фонарном столбе, ответила бессердечным скандированием:

Надо признать, что детина, побледневший и вцепившийся в камень, выглядел не слишком решительно. Думаю, что двоих жандармов сдерживали не столько его жалкие угрозы, сколько неустойчивость его равновесия. Они явно опасались, что могут, поторопившись, стать причиной его случайного падения.

Несмотря на усиливающуюся давку, я продвигался, следуя за запахом, и почти не замечал окружающего. Вскоре запах стал сильнее, ближе, настолько близко, что не требовалось никакой магии, чтобы почувствовать его. Мой брат был где-то там, совсем рядом.

Увы, он увидел меня первым.

Всего в нескольких шагах от меня передние ряды внезапно раздвинулись, и из них, встреченный громкими криками удивления и гнева, выскочил Люциус. Мощным ударом плеча он оттолкнул пару жандармов в сторону и, буквально бросившись на самоубийцу с его камнем, с силой столкнулся с ним. Они рухнули в пустоту, мой брат обхватил мясника своими огромными ручищами, как влюбленный обнимает свою невесту.

Ошеломленная толпа издала единый крик, заглушивший плеск тел, пробивших гладь Вьены, чтобы быть поглощенными ею. Тогда все эти бездушные бездельники разразились воплями: одни развеселясь, другие с жестоким удовлетворением, кое-кто, возможно, все же от жалости и печали; хотел бы я в это верить, хотя такие точно не были в большинстве.

Конечно, первым, кто бросился, перегнувшись, склониться над рекой, был я. Но круг на воде, уносимый течением, уже таял, и вскоре толпа, лишенная развлечения, последовала его примеру. Я остался в одиночку таращиться в мутные воды Вьены. По берегу Верхнего города, этого большого укрепленного острова на реке, идут лишь крепостные валы, и Люциус вряд ли решился бы там всплыть. Поэтому все мое внимание было приковано к правому берегу, я неустанно водил глазами вверх-вниз по реке и обратно.

По указанию полиции к месту падения отправились какие-то лодочники, и начали переговоры с несколькими ундинами, которые из любопытства высунули из воды свои расплывающиеся головки. Но, похоже, немедленного результата им не удалось добиться. Если по сравнению с другими нимфами, обитающими в наших долинах, ундины Вьены и не так безумно пугливы, то во всех других отношениях они того же пошиба. Можно тысячу раз утонуть, пока кто-то втолкует прекрасным элементалям, чего от них ждут; а после этого еще нужно убедить их действовать, что не так-то просто, как мне сказали: эти причудливые существа неохотно вмешиваются в земные дела.

Ах, Люциус, Люциус! В некотором смысле я не могу им не восхищаться. Можно думать на его счет все, что угодно, но его хитрость, его ум, его способность выходить из опасных ситуаций заставляют испытывать уважение. На мосту, зная, что я наступаю ему на пятки, зная, что его почти поймали, в одно мгновение он сумел оценить свои шансы, и с дерзостью и решимостью соответствующим образом отреагировал. Понимаешь ли, простой прыжок в воду его бы точно не выручил: его бы спасли, возможно, вопреки желанию. Нет, ему требовался балласт, груз, который увел бы его на дно. Я прикидываю, что тогда, набив карманы камешками или мусором, который несет с течением, или заполнив легкие водой, он бы смог спокойно, хотя и небезболезненно, как я полагаю, вновь выйти на открытый воздух в укромном месте. Нет, правда, он достойный… он был достойным наследником нашего покойного отца. Он обладает смелостью, силой, решительностью. Жаль, что ему не досталось вдобавок и части отцовской мудрости.

Я долго стоял на мосту Нострадамуса, уставившись на воду.

Из глубин подняли только тело мясника в льняном фартуке.

Твой близкий и преданный слуга,

Р. ван Каспер.

Панам, 2 альтебря 1872 г.

Мой дражайший друг,

я получил твою посылку и письмо, которое к ней прилагалось. Будь благословен тысячекратно.

Коробка не пострадала при транспортировке, как и ее драгоценное содержимое. Я только надеюсь, что смогу правильно использовать арбалет. Он такой тяжелый и громоздкий! Теперь я вспоминаю, почему не хотел брать его с собой, когда уезжал.

Шлем, напротив, истинное чудо. Те мелкие доработки, которым, по твоим словам, ты его подверг, значительно повысили его эффективность. Если бы я был им снаряжен по дороге к Стене Пана, Люциус ни за что бы не смог обратить против меня свой крик. Тогда дело давно оказалось бы решено.

Что касается этой куклы из коряги-плавника и ткани, то я прекрасно понимаю, что, связываясь с этим нечестивым и святотатственным предметом, я грешу перед Господом нашим Джизу; сколько раз мы подолгу разговаривали об этом! Но мое решение принято. Чтобы покарать брата и обелить честь нашей семьи, я готов на все, даже на то, чтобы рискнуть своей бессмертной душой, лишь бы это отдало Люциуса в мои руки.

Кто знает? Быть может, Бог, в своей бесконечной доброте, решит, что это малое зло для победы над гораздо бóльшим, и простит меня?

Прими мою всемерную благодарность, друг мой.

Твой близкий и преданный товарищ,

Р. ван Каспер.

Панам, 10 альтебря 1872 г.

Мой друг,

никогда еще я не был так счастлив черкнуть тебе весточку, как в этот миг. Ибо наконец те слова, которым, как я часто подумывал, никогда не прозвучать, я вывожу тебе в это прекрасное утро, когда все кругом кажется мне светлее.

Вот они: Люциуса больше нет.

Да, мой славный. Наконец-то, наконец-то я преуспел. Ах, как я могу тебе выразить свою радость?

Все случилось прошлой ночью. На Нотр-Дам-де-Плюро только-только пробил час Кота^[29], когда эльф, этот Сильво Сильвен, прислал мне сообщение, что я должен приготовиться нынче вечером, в час Вздохов.

В назначенное время он появился у стойки «Подворья» и послал за мной. Предупрежденный посыльным, я немедленно покинул свой номер и нашел его… в баре гостиницы, с бокалом абсента в руке! Я почувствовал, как во мне поднимается один из этих жесточайших приступов гнева, и мне стоило больших усилий подавить его. Ах, я подумал о тебе в тот момент, о тебе и о романтическом мифе, который ты создал в своем воображении вокруг этих лесных существ. Этот эльф, решил я, не стоит чернил в книгах, которые ты читаешь о них! Пьянчуга, непросыхающий алкоголик! Мы холодно поприветствовали друг друга легким движением подбородков.

— Я нашел его, — объявил он, заказывая еще один бокал.

— Где вы его нашли?

— Рядом.

— Где?

— На улице Сатиров, это в двух шагах отсюда.

Я знаю эту улицу, потому что часто ходил ею по пути на Центральный почтамт. В некотором роде, я этим обязан тебе…

— Я немедленно отведу вас туда, — бесстрастно добавил эльф.

Он поигрывал своим волшебно зеленым бокалом, давая мне понять, что желает сначала допить его. Понятно, я счел это совершенно неуместным и чрезвычайно пагубным. Разрушительное воздействие алкоголя могло подорвать его и без того весьма сомнительные способности, о чем я ему сообщил в следующих выражениях:

— Я бы вас настоятельно просил допить вашу бутылку и проводить меня к брату, пока вы еще в состоянии ходить. Мне нельзя терять времени, и тем более — на то, чтобы глядеть, как вы гробите те немногие остатки соображения, которыми вроде бы обладаете.

— Я пью, чтобы набраться храбрости.

— Храбрости?

— Выдать вам вашего брата.

— Не понимаю.

— Допустим, я поделюсь с ним кое-какой историей. Нет, не тревожьтесь, я с ним даже не разговаривал… Моя точка зрения шире. Я предпочитаю выступать в защиту всевозможных изгнанников.

Никто из тех, кто меня знает, полагаю, не назовет меня наивным. Кроме того, сначала я и сам было подумал о притворном сопротивлении, о своего рода шантаже, чтобы вздуть цену, которую он потребует за свои услуги. Но — и я должен признаться, что меня это тронуло, — его оливковое лицо в тот момент выражало искреннюю печаль. Этот эльф страдает, друг мой. От внутреннего зла, именуемого меланхолией. Мне знакомо оно, это зло. Оно поселяется глубоко внутри вас, ядовитым шипом в ваших потрохах. И кое для кого, кому запретили возвращаться, оно неизлечимо.

Надо думать, именно оттого меня и подтолкнуло спросить:

— Как давно вы покинули свой лес?

— Уже не помню, — солгал он. — Двадцать… Тридцать лет… Я больше не считаю.

Он осушил третий бокал.

— Я понимаю, — прошептал я. Господи, тридцать лет!

В моем сознании пронеслись вечера в долине, ледяная вода горных ручьев, стада, взбирающиеся на пастбища в хорошие деньки, запах сосен, цвет нашего летнего солнца… И некоторые из этих мыслей, без сомнения, пропечатались у меня на лбу, в глазах, потому что эльф уставился на меня с новым выражением.

— А вы? — спросил он.

— Я? Три года, всего лишь.

Но подумал: три года — уже, и он услышал это. Вам это покажется странным, но каким-то образом мы с эльфом поняли друг друга. На какое-то мгновение. Но это длилось недолго.

— Приступим… — вздохнул он с едва заметной улыбкой. — Теперь все сказано, и мы, в некотором роде, среди своих… Не будем больше тратить ваше время. В конце концов, время — действительно деньги.

Мы вернулись к делу.

— Сколько? — спросил я.

— Двадцать ливров.

— Договорились.

Он чуть не поперхнулся, настолько был удивлен, что я не торгуюсь. Я потянулся за своим большим бумажником, достал четыре пятерки и положил их одну за другой на стойку перед ним. Его глаза чуть не выскочили из орбит, и я подумал, что он искусает губы до крови. Ах, Джизу, в каких жалких он был обстоятельствах, никакого сомнения… Думается, он никогда в жизни не видел столько денег. И, конечно, сожалел, что не запросил больше с самого начала.

— Мне нужно еще раз на минутку зайти в свою комнату, — сказал я. — Будьте готовы, когда я спущусь.

Он кивнул, и я поспешил наверх, чтобы экипироваться. Я надел свой плащ с пелериной, под которым кое-как спрятал арбалет и шлем, а куклу сунул в один из карманов. Заодно я взял два отцовских «Аммета». Это дуэльные пистолеты, правда, довольно устаревшие, но лучших я не знаю.

Когда я вернулся в бар, эльф допивал очередной бокал абсента.

— Теперь идемте. Боюсь, мой брат нас не станет дожидаться. Если он исчезнет…

— Это не грозит. В настоящий момент он крайне занят игрой в тонк без потолка ставки. Значит, если я правильно разобрался в характере, он не собирается никуда трогаться.

Трудно было не узнать неумеренного пристрастия Люциуса к азартным играм, а также его полного отсутствия ограничителей. Эльф не мог такого выдумать.

— Собственно, — продолжал он, — он играет против двух моих друзей. Я обещал им, что они разделят банк и деньги, которые ваш брат может оставить на столе… Вы не возражаете?

— Нисколько. Деньги меня не заботят.

— Счастливый вы человек.

Саббат д’Опаль — шумная улица. Вдоль нее все отправляются на главные бульвары в центре или, наоборот, в северные кварталы разгула, особенно в Мигаль с его публичными домами. В этот час, при последнем искусственном свете дня, тротуары чернели от публики, а проезжая часть была полна экипажей, карет, кэбов и авто с дымящимися трубами. Видишь ли, панамская ночь богата на зрелища, в особенности на театральные; можно выходить в город каждый вечер, и не остаться без развлечения. Что хорошо — среди всех этих зевак меня не замечали, несмотря на арбалет у меня на боку.

Дойдя до Фантастического Музея профессора Берлюпена, мы повернули на восток по маленьким улочкам. Ты, несомненно, сочтешь безрассудством, что я отважился отдалиться от бульварных огней в компании незнакомца, да еще и нечеловека, но можешь быть уверен: если бы у меня были хоть малейшие сомнения в его намерениях, я бы ни за что не пошел за ним. Нет, серьезно, я считаю, что он не способен на коварство. Он простодушен, в нем нет ни капли двуличия. Поэтому я бесстрашно следовал за ним, прижимая к себе под накидкой свое снаряжение. Должно быть, это придавало моему силуэту курьезный вид, но если он что-то и заметил, то не проронил ни слова.

Вскоре мы оказались на улице Сатиров, магистрали оживленной, хотя и в стороне от главных дорог столицы. Народец там шляется примерно тот же, что и в соседнем квартале Мигаль, а потому обстановка, как ты понимаешь, мало чем отличается от тамошней. Несколько не доходя до мрачноватого кабачка без возраста и вывески, эльф Сильвен остановил меня, положив ладонь мне на предплечье:

— Ваш брат внутри. В одном из альковов, прикрытых портьерами, справа от входа. В третьем от двери.

И врос, казалось, в землю, ожидая моей реакции. Я уставился на него, ничего не отвечая. Обычно это быстро рождает у собеседника неловкое ощущение, что ставит меня в выгодное положение, но он стоял не моргнув, а его желтые глаза без зрачков смутили меня до такой степени, что я отвел взгляд.

— Я в вас более не нуждаюсь, — бросил я, недовольный собственной слабостью.

— Вы уверены? Нет, я об этом говорю, потому что Люциус вовсе не хочет, чтобы вы его нашли, как мне сказали. И после стольких лет погони за ним было бы поистине обидно, если бы он снова проскользнул у вас между пальцами…

Поганец не ошибался. Я спросил:

— Сколько?

— Да совершенно нисколько! Просто пытаюсь оказать любезность. Скажем, это дополнительная услуга, уже включенная в стоимость….

Надо ли говорить, что он даже не постарался придать своему притворству хотя бы тени убедительности, и я ни на секунду ему не поверил. Скорее всего, он договорился со своими подельниками, играющими в тонк, разделить банк и сумму, которую Люциус обязательно оставит на столе, если его изловят. Так что он был заинтересован в моем успехе.

— Есть ли второй выход из этого… притона?

— Да, рядом с туалетом есть дверь. Она ведет в переулок.

— Значит, займите позицию там и смотрите, чтобы мой брат не сбежал.

Я не счел нужным предупреждать его о природе того, что нам противостояло.

В любом случае, его шансы преградить путь Люциусу были практически равны нулю. Я надеялся исключительно на то, что он чуть приостановит моего брата, если все пойдет не так, как я планировал. Он исчез в грязном, подозрительном переулке, а я подошел ко входу в забегаловку. На двери корявая надпись, начертанная неверной рукой, гласила: «Здесь торгуют табаком». Я склонился к узкому окошку, мутному от грязи, не имея возможности разглядеть, что ждет меня внутри. Да и какое это имело значение? Я был готов. Я надвинул на уши шлем: наступила тишина. Далее я проверил карманы, на месте ли кукла и пара пистолетов, а затем крепко стиснул под плащом арбалет. Затем недрогнувшей рукой я толкнул растрескавшуюся деревянную дверь.

Все взоры в зале этой табачной-распивочной на улице Сатиров обратились ко мне. Вокруг деревенского вида столов сидели несколько неказисто одетых орков и людей — рабочих и работниц; эти зашли оглушить себя выпивкой — как они ходят на фабрику, так же механически. В углу, у нерастопленного камина, пара пьяненьких клюриконов^[30] вяло упражнялась на скрипке и шестидырочной флейте, окропляя это убогое сборище никого не веселящим подобием музыки.

Полы моей пелерины колыхнул сквозняк. В желтоватом свете немногочисленных масляных ламп я по трем ступенькам медленно спустился на некогда белую плитку. Под шлемом стояла полная тишина, мне слышались только шумы внутри груди от собственного дыхания, биение крови в висках и тусклое, искаженное эхо ударов моих шагов. Через полуоткрытую дверь в тыльной части заведения до меня доносился запах дешевого винища, жира и скверного табака — если только он не шел от пола или от самой мебели. Стоящий за стойкой бармен, старый одноглазый орк, у которого остался только один клык, вызывающе уставился на меня и что-то крикнул, не отрываясь от протирания кружек. Я проигнорировал его и, пересчитав висевшие на правой стене портьеры, направился к третьей.

— Люциус!

Забавное было ощущение, как почти беззвучен в моих же ушах мой собственный приглушенный голос. Распахнулась под встревоженной рукой занавесь, и из комнатки появился мой брат… то, что когда-то было моим братом… Оно увидело меня, на этот раз не удивившись. Его губы шевельнулись, и трое мужчин, неприязненно глядя на меня, поднялись. В одно слово, в один жест я забросил посредине между ними «Хаос», и они тяжело осели, не соображая ни бельмеса. Какая жалость, что против Люциуса заклинания Дейзоля всегда были так неэффективны! Люциус побледнел бы при виде своего хулиганья, мямлящего и пускающего слюни на стульях, — если бы мог. Он отступил на несколько шагов назад, опрокидывая столы и сидящих за ними, а затем, почувствовав себя загнанным, решился применить ту силу, которая безусловно выдает его как скверну, каковой он и является, и которую поэтому он пускает в ход только в крайнем случае. Он завопил. Я видел его широко разинутый рот, губы, задравшиеся над гнилыми зубами, и грудь, наполненную воздухом, который он теперь использует единственно для испускания звука. Но не слышал ничего. Шлем, хвала Богу, хвала тебе, — само совершенство. И пусть все в зале дико извивались, затыкая кулаками уши, прежде чем попáдать, как один, — застыв и побелев как свечи, — я устоял на ногах.

Люциус, не веря, окинул меня своим ледяным взглядом и отступил назад. Тогда я распахнул огромный плащ и, подняв арбалет в своих карающих дланях, прицелился и спустил курок; тетива сухо щелкнула, в моих пальцах отдался удар. Люциус, конечно, не испугался — ни одно оружие не способно причинить ему серьезного вреда, и он это знает. Но такого он не ожидал. С живостью горного льва моя Дымящаяся Сеть развернулась и взлетела через всю комнату, чтобы с размаха ударить по нему. Шары-боло и канаты обернулись вокруг него, обмотав его несколько раз по всему телу, он закачался на пару мгновений, затем рухнул, как упавшее дерево с яростным выражением на бледном лице. Я без промедлений пересек комнату, бросив арбалет на столе, вместо него взявшись за куклу и черные как смоль иглы.

Я присел рядом с тварью… Ах! Джизу! От ее запаха у меня забилось сердце!.. и я выдернул у него три волоска. Она не реагировала, она будто бы отказалась от борьбы, слишком плотно запеленутая в Сеть, которая слабо курилась желтоватой, походящей на серу пылью. В алькове, из которого выскочил Люциус, вместе со всеми стали жертвами воя два сообщника эльфа, усатый колосс и один из этих рыжеволосых пикси, но меня это не печалило: хорошенькая головная боль, которой наградит их этот неприятный эпизод, быть может, заставит их вести себя более добродетельно. Я закрепил три волоска на кукле, как ты объяснял в своем письме, и воткнул первую иглу в ее матерчатое горло. Создание у моих ног икнуло, словно поперхнулось. Я внимательно осмотрел его, опасаясь какого-нибудь подвоха, а затем снял шлем. Оно уже не кричало, и по его глазам, где смешались искренняя ненависть с паникой, я понял, что оно более не могло этого сделать. Маг не солгал, видишь? его святотатственная магия оказалась эффективнее всех экзорцистских чар Дейзоля. Стоит ли удивляться? Ведь именно он превратил Люциуса в этот бездушный ужас, позволил ему играть со мной и избежать справедливого возмездия… Но, в конце концов, оказанная нам помощь искупает его вину, и по возвращении, как ты обещал ему в обмен на сотрудничество, я позабочусь о том, чтобы его казнь была быстрой.

Обезвредив самое жуткое оружие монстра, я ухватился рукой за желтую сетку, подальше от его зубов и ногтей, и потянул к задней части кабачка. В конце длинного темного коридора я распахнул ногой хлопнувшую о стену маленькую дверь. Там ждал меня последний сюрприз.

О да, эльф, прислонившийся к омерзительной кирпичной стене, был тут. Но он держал в руке свой котелок и разговаривал с ним. Вернее, он разговаривал с кем-то в своем котелке… Я знаю, тебе трудно будет в это поверить, как и мне самому, но клянусь Господом нашим Джизу, я видел кого-то, или, по крайней мере, что-то, что из нее торчало: пару миниатюрных ножек в старых синих штанах и с босыми ступнями, болтающих в воздухе, как у забравшегося на сук ребенка! И от маленького создания внутри шляпы исходило мягкое оранжевое сияние, которое освещало снизу лицо склонившегося над ним эльфа… При звуке распахнувшейся двери котелок погас. Эльф поспешно вернул его на свои большие заостренные уши и принял деланно-невинное выражение лица, небрежно засунув руки в карманы. Но развитие событий показало, что я не обознался.

Сделав шаг в мою сторону, он спросил:

— Я слышал что-то вроде крика… Все прошло так, как вы хотели?

Я вытянул свой улов наружу. Он слегка приподнял бровь:

— Сдается, что да…

Не удосужившись отозваться, я сосредоточился на кукле. Мне хотелось управиться по-быстрому, на случай, если полиция — или кто бы то ни было — явится помешать мне. В ячейках Дымящейся Сети зашевелился беспомощный Люциус. Не глядя на того, кто когда-то был моим братом, я воткнул первую из пяти оставшихся игл в крест, вырезанный на маленьком деревянном туловище пупса. Когда металлическое острие вонзилось, он выгнул спину, словно от мучительной боли. Эльф вынул руки из карманов. Следуя буква в букву твоим указаниям, я воткнул вторую иглу. Люциус напрягся еще сильнее, ломая себе хребет.

— Что вы делаете? — бросил мне эльф, внезапно встревожившись. — Прекратите!

Он сделал шаг ко мне в скудном свете из оставшейся открытой двери.

— Не вмешивайтесь, — велел я ему, поднося к кукле кончик третьей иглы. — Вы понятия не имеете, в чем тут дело.

— И мне плевать! Я не могу вам позволить мучить этого беднягу!

Приостановив свое занятие, я быстро достал из плаща один из «Амметов» и направил его на эльфа.

— Ничто и никто не остановит меня, предупреждаю вас.

— А я отказываюсь быть пассивным свидетелем… и тем более соучастником… убийства.

— Тогда уходите. Немедленно. Не оглядываясь. Или я тебя убью.

Он задумался на секунду, потом поклонился, приложа руку к сердцу:

— Сожалею, не согласен ни на одно из этих предложений…

Мне, разумеется, следовало бы насторожиться. Но ты должен понять, что в ту минуту, когда я уже достигал цели, когда мои поиски были близки к завершению, я мог совершенно естественно совершить этот промах. Ибо, когда эльф устроил фарс с почтительными поклонами, его котелок буквально ринулся этаким импровизированным снарядом с его черепа, и попал мне прямо в лицо. Сию минуту, когда я пишу эти слова, мой нос до сих пор его не забыл — как и мое запястье, которое эльф, переступив через спутанную тварь, бесцеремонно вывернул, чтобы отобрать пистолет.

Когда плясавшие перед моими глазами звезды померкли, он уже стоял улыбаясь, с котелком снова на голове и с моим «Амметом» в руке, и ствол целился мне в грудь. Только подумай, как я был расстроен и разгневался на самого себя, и каких усилий мне стоило сохранить спокойствие в голосе:

— Вы совершаете трагическую ошибку.

— Сожалею, не могу дать вам убить этого человека, независимо от ваших к нему претензий.

— Он убийца! Преступник гнуснейшего пошиба!

— Рассейте мои сомнения… Разве вы сами не собирались его убить?

— Я вершу справедливость!

Эльф пожал плечами.

— Убийца, мститель… От меня часто ускользают нюансы.

— Прошу вас. Есть такое, что вам неизвестно, и о чем я предпочел бы умолчать.

— У вас есть право хранить молчание. Так вам и скажут фараоны, когда приедут.

— Однако вы должны меня понять, — заявил я, глядя на его котелок. — У всех нас есть свои маленькие секреты.

Он разгладил пальцем поля своей шляпы.

— Очко в вашу пользу.

— Кроме того, имейте в виду, что убить Люциуса для меня попросту невозможно, потому что, по правде говоря, я уже сделал это три года назад.

Эльф принял это к сведению. Дуло пистолета уже не глядело так недвусмысленно в мою сторону.

— Мне некогда вдаваться во все подробности. Поймите, что мой брат был развратником, игроком и богохульником, и что он причинил… много вреда… кое-кому, дорогому моему сердцу. Как того требовало мое происхождение, я велел ему исправиться и искупить свои грехи, но он отказался, рассмеявшись мне в лицо. Тогда я бросил ему вызов и убил его на дуэли, которую все из свидетелей сочли во всех отношениях благородной и честной.

— Это правда, выглядит он не очень свежим, — согласился эльф, бросив скептический взгляд на Люциуса в его Дымящейся Сети. — Но все равно ему смерть не так уж повредила…

— Вы смеетесь, вас-то это не затронуло. Вы смеетесь над страданиями, над святотатством, над моими поисками… Но вы не на той стороне воюете. Сегодня мой брат уже не человек: колдун с Востока позволил ему избежать смерти, превратив его в мерзкого упыря.

Эльф моргнул:

— Упырь. В Панаме.

— Да.

— Мы говорим о такой твари, которая ни мертва, ни жива, которая откапывает на кладбищах покойников, чтобы сожрать их, и которая криком тотчас парализует любого, кто ее услышит?

— Да.

На его зеленом лице начала проступать насмешливая улыбка, как вдруг его разом озарило. Выражение его лица резко изменилось.

— Проклятье! Этот парфюм, гнилые зубы, эта рожа ходячего трупа, недавние вопли…

За первым прозрением последовало другое. Он вполоборота развернулся к двери пивной.

— Вот дерьмо! Эдгар и Ручища!

— Ваши друзья целы и невредимы. Они очнутся со страшной головной болью, и это случится с минуты на минуту. Вы мне пока позволите закончить?

Он все еще колебался:

— Даже не знаю… Полиция обязательно поможет вам, если вы…

— Честь моей семьи слишком сильно запятнана преступлениями этого негодяя, которого вы решили взять под защиту. Мне следует разобраться одному. — Затем, видя, как опустился пистолет в его обвисшей руке, и что его внимание отвлечено, я сказал — Позвольте мне вас окончательно убедить.

Прежде чем он успел отреагировать, я вытащил из кармана второй «Аммет» и хладнокровно всадил пулю в голову Люциуса. Эльф вздрогнул, и дуло пистолета в его руке мгновенно метнулось в мою сторону:

— Вы рехнулись?!

Но монстр у наших ног принялся извиваться, рыча и корча ужасные гримасы, а его ногти, смахивающие на когти, со скрипом зацарапали друг о друга.

— Ох! Это ужасно! — воскликнул эльф. — Такой скрежет! Будто вилкой по фарфоровой тарелке!

Из переулка, отходившего под прямым углом к нашему, возникла одна из тех женщин, что торгуют своими прелестями на каждом темном углу. Ну, просто-напросто жалкая шлюха из трущоб. На ней было заплатанное платье, из-под которого виднелись грязные икры, и туфли с отваливающимися подошвами на плоском каблуке, а короткие рукава открывали руки, покрытые синяками, ожогами и отвратительными струпьями. И что хуже всего, она красовалась в совершенно превосходной «Маске Загляденья»: сочные красные губы, розовая кожа цвета персика, изящно выгнутые брови, округлые скулы, волосы собраны в аккуратный пучок. Одному Богу известно, откуда взялась эта привлекательность, возможно, наворожил ее сутенер, но каким же непристойным казалось мне столь великолепное лицо, наведенное на эту презренную шлюху…

— Что за кутерьма? — хрипло буркнула она.

А потом — завидев лежащего на земле Люциуса и мой дымящийся револьвер:

— Ой! Убийцы! Ко мне, девочки! Убивают! Помогите!

И убежала туда же, откуда явилась.

Я посмотрел на эльфа. Он не мог оторвать глаз от существа, которое все еще дергалось в сверхъестественной ярости.

— У меня остается мало времени, — сказал я. — Вы мне позволите?..

Он выпрямился и, развернув «Аммет» на ладони, протянул его ко мне рукоятью.

— Полагаю, я должен извиниться перед вами, месье ван Каспер.

Я взял пистолет.

— Делайте то, что должны, — добавил эльф. — Мне нужно позаботиться о друзьях.

— Я могу надеяться, что вы сохраните молчание обо всем этом?

— Ну… Как вы сказали, у каждого из нас есть свои маленькие секреты. — И, отсалютовав мне рукой с котелком, он скрылся в кабаке.

Оставшись один, я повернулся к Люциусу, размахивая оставшимися иглами.

Об остальном можешь догадаться сам.

Оставляю право на точку в этой истории за полицией. Я уложил куклу на тело упыря, у всех на виду, пусть поймут, кто в силах. Что до меня — моя роль окончена. Я упрятал шлем, прибрался в своей комнате, собрал чемоданы. Дилижанс отбывает во Второй час Инструментов^[31], я должен вернуться к новогодним праздникам.

Я не плакал по брату. Вернее, я оплакал его три года назад, после того, как убил его. То, что я уничтожил в переулке за кабаком, не было моим братом.

Это мое последнее письмо, друг мой. Жди меня у Колодца Желаний через две недели.

Я возвращаюсь домой.

Твой преданный друг,

Р. ван Каспер.

P.S. Я снова увидел эльфа, как раз перед тем, как сесть на рейс. Он принес мне арбалет, совершенно незаметно.

Мне кажется, я его недооценил; под его нищенской внешностью в нем есть определенное благородство. Когда я усаживался в экипаж, он посмотрел на меня своими удивительными глазами и сказал просто: «Счастливо вернуться домой».

Я не мог не обернуться, пока дилижанс увозил меня по бульвару. Он стоял на тротуаре: недвижный силуэт, тень призрака.

Потом его поглотила дымка большого города.