Илион

11. Илионская равнина

Боги спустились с Олимпа поиграть. А точнее, они собрались заняться убийствами.

Битва в разгаре; Аполлон подстегивает троянцев, Афина пришпоривает аргивян, другие боги расположились в тени раскидистого дерева на ближайшем холме и время от времени смеются. Ирида и прочие слуги наливают им вино. Только что на моих глазах предводитель фракийцев Пирос, доблестный союзник троянцев, убил камнем сероглазого Диора, который командовал эпейским контингентом греческой армии. Брошенный Пиросом камень лишь сломал ему лодыжку, но почти все товарищи Диора обратились в бегство. Опьяненный битвой Пирос прорубился сквозь горстку тех, кто остался защищать своего предводителя. Несчастный Диор беспомощно лежал в пыли. Пирос вонзил длинную пику в живот эпейца, подцепил внутренности зазубренным наконечником да еще и провернул. Все это время Диор ужасно кричал.

То был самый яркий момент последнего получаса битвы, и я с облегчением вздохнул, когда Афина Паллада, взглядом испросив разрешения других богов, подняла руку и остановила время.

Зрение, усиленное полученными от богов контактными линзами, позволяет мне сквозь лес ощетинившихся копий наблюдать, как Афина превращает Диомеда, сына Тидея, в машину убийства. Я говорю в буквальном смысле. Почти в буквальном. Подобно олимпийцам и мне, Диомед будет теперь отчасти машиной: его глаза, кожа и особенно кровь обретают новые свойства за счет нанотехнологии из какой-то эпохи после моей краткой жизни. В замороженном времени Афина надевает на глаза ахейца примерно такие же линзы, как у меня. Теперь он видит богов и каким-то образом может, сосредоточившись, немного замедлять время в гуще боя, то есть, на взгляд обычного наблюдателя, троекратно повышать скорость своей реакции. У Гомера сказано: «Пламень… зажгла вкруг главы и рамен Диомеда» – и теперь я понимаю метафору. С помощью нанотехнологических устройств в своей ладони и руке Афина обращает пренебрежимо малое электромагнитное излучение вокруг Диомедова тела в серьезное силовое поле. В инфракрасном свете торс, руки, щит и шлем Диомеда внезапно охватывает огонь, «блеском подобный звезде той осенней, которая в небе всех светозарнее блещет». Сейчас, глядя, как сияет Диомед в янтаре остановленного богами времени, я понимаю, что Гомер имел в виду Сириус, Собачью звезду, самую яркую на греческом (и троянском) небе в конце лета. Сегодня ночью она горит на востоке.

Продолжаю внимательно следить. Афина впрыскивает в бедро Диомеда миллиарды молекулярных наномашинок. Как всегда при таком нановторжении, организм воспринимает его как инфекцию, и температура у Диомеда подскакивает как минимум на пять градусов. Я вижу, как армия наномашин движется вверх по его бедру к сердцу, из сердца в легкие, а оттуда снова к ногам и рукам. От жара тело ахейца светится в инфракрасном спектре еще сильнее.

Вокруг меня смерть на поле брани замерла на эти растянувшиеся минуты. В десяти ярдах колесница замерла в застывшем облаке пыли, человеческого пота и конской пены. Возничий – невозмутимый приземистый Фегес, сын троянского жреца и брат доблестного Идея (в чужом обличье я за последние годы много раз преломлял с Идеем хлеб и пил вино), перегнулся через край колесницы, сжимая длинную пику. Рядом Идей замахнулся бичом на коня, а другой рукой сжимает окаменевшие вожжи. Братья мчались прямо на Диомеда в тот миг, когда Афина остановила время, чтобы поиграть в куклы со своим избранником. Она одевает Диомеда в силовые поля, линзы особого видения и прочие наноусиления, словно девчонка, наряжающая Барби. (Я помню девочку, играющую с Барби. Наверное, это сестра из моего детства. Я не думаю, что у меня была дочь. Точно я, разумеется, не уверен, поскольку воспоминания, вернувшиеся в прошлые месяцы, – как осколки стекла с затуманенными отражениями.)

Я так близко к колеснице, что вижу упоение битвы на загорелом лице Фегеса и ужас в его немигающих карих глазах. Если только Гомер не ошибся при описании битвы, Фегес погибнет меньше чем через минуту.

Все новые боги слетаются к месту сражения, словно стервятники на падаль. Бог войны Арес материализуется по мою сторону сражающихся, подходит к замороженной во времени колеснице с Идеем и его обреченным братом и раскрывает за ней собственное защитное поле.

Какое Аресу дело, что будет с этими двумя? Да, Арес не любит греков и убивает их сам или посредством своих орудий при любой возможности, но отчего такая забота о Фегесе и его брате Идее? Просто контрмера против стратегии Афины, которая добавляет сил Диомеду? Осточертела мне эта шахматная игра, в которой живые люди падают, кричат и умирают. Однако стратегия до сих пор меня интригует.

Тут я вспоминаю, что бог войны – единоутробный брат бога огня Гефеста, тоже рожденного Зевсовой женой Герой, а Дарес, отец Фегеса и Идея, долгие годы верно служит богу огня за крепкими стенами Трои.

Эта идиотская война еще сложнее и запутаннее Вьетнамской, которую я смутно помню из моей юности.

Тут Афродита, моя новая покровительница и начальница, квитируется в тридцати ярдах от меня. Она здесь тоже с целью помочь троянцам и насладиться бойней. Однако…

В последние замедленные секунды перед возобновлением реального времени я вспоминаю, что, если бой пойдет как в древней поэме, в следующий час саму Афродиту ранит Диомед. Зачем она сунулась в стычку, зная, что смертный нанесет ей рану?

Ответ известен, и в последние девять лет мне все о нем напоминало, но сейчас осознание поражает меня с силой ядерного взрыва – боги не знают будущего! Никому, кроме Зевса, не позволено раньше времени заглянуть в чек-лист Судьбы.

Все мы, схолиасты, это знаем. Зевс запретил нам обсуждать с богами будущие события, а им не разрешается спрашивать у нас про следующие песни «Илиады». Наша задача – задним числом подтвердить, что Гомерова «Илиада» верно излагает события, которые мы видели и записали. Как часто мы с Найтенгельзером, наблюдая на закате, как маленькие зеленые человечки тащат к берегу исполинские каменные головы, обсуждали этот парадокс слепоты богов к грядущим событиям.

Я знаю, что Афродиту сегодня ранят, но самой богине это неведомо. Как мне воспользоваться этими сведениями? Если я предупрежу Афродиту, Зевс узнает – понятия не имею, каким образом, но точно узнает. Меня распылят на атомы, Афродиту тоже как-то накажут. Как воспользоваться информацией о том, что Афродиту, вручившую мне шпионские дары, сегодня – возможно – ранит Диомед?

Но размышлять некогда. Афина, закончив возиться с Диомедом, выпускает время на волю.

Возвращаются обычный свет, грохот, стремительное движение. Диомед делает шаг вперед, его лицо и щит полыхают; их сияние, насколько я понимаю, видно даже другим смертным, равно ахейцам и троянцам.

Идей опускает бич на конский круп; колесница с грохотом несется на греческие ряды, прямо на Диомеда.

Фегес бросает в него пику, она пролетает в дюйме над левым плечом Тидеева сына.

Диомед – его кожа полыхает жаром, на лбу блестит горячечный пот – бросает копье. Оно попадает Фегесу точно в грудь – «меж сосцов», вроде бы пел по-гречески Гомер. Фегес вылетает из колесницы спиной вперед, падает на землю и несколько раз переворачивается, копье ломается в щепки, катящееся тело останавливается в пыли от колесницы, в которой убитый мчался пять мгновений назад. На Илионской равнине смерть если приходит, то приходит быстро.

Идей на ходу спрыгивает с колесницы, перекатывается и вскакивает, готовый защищать труп брата с мечом в руках.

Диомед выхватывает другое копье и кидается вперед с намерением убить Идея, как только что убил его брата. Троянец обращается в бегство, оставив тело брата в пыли, но Диомед бросает длинное копье ему в спину, между лопаток.

Арес, бог войны, летит вперед – буквально летит, применяя такую же левитационную сбрую, какую боги выдали мне, – и вновь приостанавливает время. Копье замирает менее чем в десяти футах от спины Идея. Арес окутывает Идея силовым полем и запускает время на столько, чтобы поле отклонило Диомедово копье. Затем он квант-телепортирует перепуганного юношу с арены сражения в какое-то безопасное место. Потрясенным и напуганным троянцам кажется, будто черная ночь молниеносно спустилась и унесла их товарища прочь.

Чтобы Аресов брат Гефест, бог огня, не лишился обоих будущих жрецов сразу, думаю я и тут же отскакиваю назад. Заметив во вражеских рядах брешь, пробитую Диомедом, греки кидаются вперед, жестокая сеча возобновляется с новой силой, и я вынужден ретироваться от греха подальше. Пустая колесница катится навстречу ахейцам, которые с радостью набрасываются на богатую добычу.

Арес вернулся. Полупроявившись в виде огромного божественного силуэта, он зычно призывает троянцев сплотить ряды и отразить натиск Диомеда. Однако троянцы раскололись – одни в ужасе бегут от сияющего Диомеда, другие покоряются громовому голосу божества. Внезапно над головами сражающихся перелетает Афина, хватает разбушевавшегося Ареса за руку и что-то быстро шепчет ему на ухо.

Оба квитируются прочь.

Я вновь смотрю налево: скрытая от греков и троянцев, которые отчаянно бьются, вопят, ругаются и умирают вокруг нее, Афродита движением руки повелевает мне следовать за Афиной и Аресом.

Я надеваю Шлем Смерти и становлюсь невидимым для всех богов, кроме Афродиты. Активирую медальон и квитируюсь за Аресом с Афиной по их траектории в пространстве-времени так же легко, как по следам на мокром песке.

Легко быть богом. Если у тебя есть нужное снаряжение.

Они телепортировались недалеко, миль за десять от поля битвы, в тенистое местечко на берегу Скамандра (боги называют его Ксанфом), широкой реки, бегущей через Илионскую равнину. Когда я материализуюсь шагах в пятидесяти от них, Арес резко поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Мгновение я думаю, что Шлем Аида не сработал, они меня увидели и мне конец.

– Что такое? – спрашивает Афина.

– Я вроде бы… что-то почувствовал. Какое-то движение. Квантовую активность или…

Серые глаза Афины глядят прямо на меня.

– Там ничего нет. Я могу видеть во всех диапазонах фазовых перемещений.

– Я тоже, – рявкает бог войны и отворачивается.

Я судорожно перевожу дух, стараясь дышать как можно тише. Шлем Аида по-прежнему меня прячет. Арес принимается расхаживать по берегу взад-вперед.

– В последние дни мне кажется, что Зевс повсюду.

– Да, отец очень на нас зол, – говорит Афина, шагая рядом.

– Тогда зачем ты дразнишь его еще больше?

Богиня останавливается:

– Я? Дразню? Тем, что спасаю моих ахейцев от гибели?

– Тем, что подготовила Диомеда для резни, – говорит Арес. Я впервые замечаю, что кудрявые волосы у этого высокого, мускулистого, идеально сложенного бога отливают рыжиной. – Опасное дело ты затеяла, Афина Паллада.

Афина тихонько смеется:

– Девять лет мы вмешиваемся в эту войну. Бога ради, это же игра. Я знаю, что ты намерен сегодня вмешаться на стороне твоего любимого Илиона и перебить моих аргивян, словно овец! Разве это не опасно – активное участие бога войны?

– Не так опасно, как вооружить ту или другую сторону нанотехнологиями. Не так опасно, как снабдить их полем фазового перемещения. О чем ты думаешь, Афина? Ты пытаешься превратить этих смертных в нас. В богов.

Богиня снова смеется, но, увидев, что ее смех лишь больше злит Ареса, делает серьезную мину.

– Брат, ты же знаешь, что я добавила Диомеду сверхсилу на короткое время. Я хочу лишь, чтобы он пережил эту битву. Твоя дорогая сестрица Афродита уже подговорила троянского лучника Пандара ранить одного из моих любимцев, Менелая, а в это самое мгновение шепчет ему: «Убей Диомеда!»

Арес пожимает плечами. Афродита – его главная сообщница и подстрекательница. Словно обиженный мальчишка (восьмифутовый обиженный мальчишка, вокруг которого пульсирует мощное силовое поле), он берет с земли гладкий камешек и запускает по воде.

– Не все ли равно, умрет Диомед сегодня или через год? Он смертный. Он умрет.

Теперь Афина хохочет ему в лицо без всякого стеснения:

– Разумеется, братец, он умрет. И разумеется, жизнь одного смертного ничего для нас… для меня не меняет. Однако мы должны играть в Игру. Я не позволю этой сучке Афродите менять волю Судеб.

– Кто из нас знает волю Судеб? – сердито буркает Арес, скрестив руки на широкой груди.

– Отец знает.

– Зевс говорит, что знает, – с ухмылкой произносит Арес.

– Ты сомневаешься в словах нашего господина и повелителя? – Афина как будто слегка его поддразнивает.

Арес резко оборачивается, и на мгновение я пугаюсь, что выдал себя каким-то звуком. Я стою на плоском камне, чтобы не оставлять отпечатков ног на песке. Однако взгляд Ареса скользит дальше.

– Я не проявляю неуважение к нашему отцу, – изрекает наконец Арес тоном Ричарда Никсона в Овальном кабинете, говорящего в скрытый микрофон, о котором ему известно. – Вся моя верность, и преданность, и любовь принадлежат Зевсу без остатка, Афина Паллада.

– Что отец наверняка ценит, – отзывается Афина, уже не скрывая ехидства.

Арес внезапно вскидывает голову.

– Проклятье! – кричит он. – Ты нарочно утащила меня с поля боя, чтобы твои ахейцы убили больше моих троянцев.

– Именно. – В устах Афины эти три слога звучат издевательски, и целую секунду я думаю, что сейчас увижу то, чего не видел все эти девять лет, – бой непосредственно между богами.

Однако Арес лишь с досадой пинает песок и квитируется обратно. Афина хохочет и, встав на колени у Скамандра, плещет себе холодной водой в лицо.

– Дурак, – шепчет она, вероятно имея в виду Ареса, но я отношу это к себе, укрытому лишь искажающим полем Аидова Шлема; слово «дурак» очень точно описывает мое безумие.

Афина квитируется обратно на поле боя. Я еще с минуту трепещу, думая о своей дурости, затем следую за ней.

Греки и троянцы по-прежнему убивают друг друга. Тоже мне новость.

Я направляюсь ко второму схолиасту на поле боя (других не видно). Для невооруженного глаза Найтенгельзер – просто еще один грязный троянец, уклоняющийся от сечи, но я вижу зеленоватое свечение, которым боги отметили нас, схолиастов; оно различимо, даже когда мы в чужом обличье. Поэтому я снимаю Шлем Аида, морфирую в обличье Фалка (троянца, которого, кстати, скоро убьет Антилох) и подхожу к Найтенгельзеру, который наблюдает за бойней с невысокого холма.

– Доброе утро, схолиаст Хокенберри, – произносит он при моем приближении.

Мы говорим по-английски. Других троянцев поблизости нет, а дальше нас не расслышать за звоном бронзы и грохотом колесниц. К тому же в обеих разношерстных коалициях привыкли ко всевозможным племенным наречиям и диалектам.

– Доброе утро, схолиаст Найтенгельзер.

– Где ты пропадал последний час?

– Устроил передышку, – вру я.

Такое случается. Порой даже нас, схолиастов, так мутит от этой мясорубки, что мы квитируемся в Трою, чтобы провести часок-другой в тишине, а еще лучше – выпить большую глиняную бутыль вина.

– Я что-нибудь пропустил?

Найтенгельзер пожимает плечами:

– Минут двадцать назад Диомед ринулся в атаку и схлопотал стрелу. Точно по расписанию.

– От Пандара, – киваю я.

Пандар – тот самый лучник, что ранил Менелая.

– Я видел, как Афродита подбивала его выстрелить, – говорит Найтенгельзер, не вынимая рук из карманов плаща.

Разумеется, у троянских плащей карманов нет, так что Найтенгельзер сам их пришил.

А вот это и впрямь новость. Гомер не пел о том, что Афродита подбила Пандара выстрелить в Диомеда – только что Афина раньше убедила его ранить Менелая, дабы война продолжилась. Бедолага Пандар буквально дурак богов в этот – свой последний – день.

– Диомед ранен неглубоко? – спрашиваю я.

– В плечо. Сфенел оказался поблизости, вытащил стрелу. Видимо, она была неотравленная. Афина квитировалась на поле, отвела своего обожаемого Диомеда в сторонку и «…силу влила во члены героя, в ноги и руки».

Найтенгельзер цитирует какой-то незнакомый мне перевод.

– Опять нанотех, – говорю я. – Так Диомед уже нашел и убил лучника?

– Да, минут пять назад.

– Сказал Пандар свою бесконечную речь перед тем, как Диомед его убил? – спрашиваю я.

В моем любимом переводе Пандар оплакивает свою участь в сорока строках, долго говорит с троянским военачальником Энеем – да-да, тем самым! – и они вместе несутся к Диомеду в колеснице, швыряя в него копья.

– Нет, – говорил Найтенгельзер. – Пандар только ругнулся, когда стрела не попала в цель, потом запрыгнул на колесницу к Энею, метнул в Диомеда копье, которое пробило щит и доспех, но не задела мясо, и ругнулся второй раз, когда Диомедово копье угодило ему промеж глаз. Полагаю, очередной пример поэтической вольности Гомера в том, что касается монологов.

– А Эней?

Эта сцена чрезвычайно важна и для «Илиады», и для истории в целом. Я не могу поверить, что пропустил ее.

– Афродита его спасла, – подтверждает Найтенгельзер.

Эней – смертный сын богини, и она всячески его оберегает.

– Диомед громадным камнем раздробил Энею тазовую кость, как в поэме, однако Афродита закрыла раненого мощным полем и сейчас несет его с поля. Диомед чуть не лопнул от злости.

Я смотрю из-под руки:

– И где Диомед сейчас?

Впрочем, я и сам уже заметил греческого воина: он в сотне футов от нас, в самой гуще вражеского войска. В воздухе вокруг него висит кровавый туман, по обе стороны рубящего, колющего, режущего ахейца громоздятся трупы. Форсированный Диомед как будто прорубается сквозь накатывающие волны человеческой плоти, силясь догнать медленно отступающую Афродиту.

– О господи, – вырывается у меня.

– Да уж, – соглашается Найтенгельзер. – За несколько минут он убил Астиноя и Гипенора, Абаса и Поллида, Ксанфа и Фоона, Эхемона и Хромия…

– А чего парами-то? – говорю я, думая вслух.

Найтенгельзер смотрит на меня, будто на своего тупого студента-первокурсника.

– Хокенберри, они на колесницах. По двое. Диомед убивал их по мере того, как колесницы его атаковали.

– А, – пристыженно говорю я.

Я думаю не про убитых троянских военачальников; мое внимание приковано к Афродите. Богиня прекратила отступать и теперь с окровавленным Энеем на руках расхаживает по полю боя, явственно видимая троянцам, которые в страхе бегут от Диомеда. Она электрическими уколами и тычками сияющего излучения подталкивает их обратно в бой.

Диомед видит богиню и, озверев, прорубает последнюю линию троянской обороны. Он молча направляет длинное копье. Афродита небрежно прикрывается силовым полем: подумаешь, какой-то смертный.

Она забыла, что Диомед преображен Афиной.

Диомед кидается вперед. Защитное поле богини трещит и разрывается. Ахеец бьет копьем. Наконечник и древко рвут личное силовое поле Афродиты, шелковые одежды и тело. Острое как бритва жало рассекает запястье богини до красных мускулов и белой кости. Золотой ихор – не алая кровь – брызжет в воздух.

Мгновение богиня изумленно смотрит на рану, затем издает вопль – нечеловеческий, словно рев из блока мощнейших усилителей на женском рок-концерте в преисподней.

Не переставая вопить, она пошатывается и роняет Энея.

Диомед, вместо того чтобы атаковать раненую Афродиту, вытаскивает меч и готовится обезглавить лежащего без сознания Энея.

Тут между взбешенным Диомедом и бесчувственным троянцем квитируется сребролукий Феб-Аполлон и удерживает ахейца пульсирующей полусферой плазменного силового поля. Ослепленный жаждой крови, Диомед рубит желтый оборонительный щит Аполлона, его собственное энергетическое поле пылает алым. Афродита уставилась на свою раненую руку; того и гляди грохнется в обморок и останется лежать беспомощной у ног Диомеда. От боли она, видимо, не может сосредоточиться для того, чтобы квитироваться отсюда.

Внезапно появляется ее брат Арес на пылающей колеснице. Он раскидывает в стороны равно троянцев и греков, расширяя плазменный след летательного аппарата, чтобы сесть рядом с сестрой. Афродита, причитая и плача от боли, пытается объяснить, что Диомед обезумел.

– Он бы и на Отца Зевса напал! – кричит богиня.

– Сможешь править колесницей? – спрашивает Арес.

– Нет!

Теперь Афродита действительно лишается чувств и падает на руки брата, по-прежнему придерживая раненую левую руку правой, испачканной в крови… вернее, в ихоре. Зрелище это странным образом смущает. Боги не истекают кровью – по крайней мере, за те девять лет, что я здесь, такого не случалось.

Ирида, личная вестница Зевса, возникает между колесницей и силовым полем Аполлона, которым тот по-прежнему защищает Энея. Троянцы отступают, выпучив глаза, Диомеда сдерживают перекрывающиеся энергетические поля. Ахеец излучает в инфракрасном диапазоне ярость и жар, так что кажется, будто он сделан из кипящей лавы.

– Отвези ее к матери, – велит Арес, укладывая бесчувственную сестру в колесницу.

Ирида поднимает энергетический аппарат в небо и пропадает из виду.

– Потрясающе, – говорит Найтенгельзер.

– Охренеть, – соглашаюсь я. Впервые за девять с лишним лет я видел, как грек или троянец успешно атаковал бессмертного. Я поворачиваюсь и вижу, что Найтенгельзер смотрит на меня шокированно. Порой я забываю, что он из более раннего времени.

– Да, именно так, – говорю я с вызовом.

Мне хочется последовать за Афродитой на Олимп и увидеть, что произойдет между нею и Зевсом. Гомер, разумеется, это описал, но поэма уже во многом разошлась с реальностью, и события сегодняшнего дня разожгли мое любопытство.

Я начинаю бочком отступать от Найтенгельзера – он настолько захвачен происходящим, что не замечает моего ухода, – и уже готов надеть Шлем Аида и повернуть механизм личного квит-медальона. Однако тут на поле кое-что происходит.

Диомед испускает боевой клич – почти такой же громкий, как вопль Афродиты, эхо которого до сих пор звенит над равниной, – и вновь кидается на Аполлона и Энея. На сей раз наноусиленное тело и квантовофазовый меч Диомеда пробивают внешние слои защитного поля Аполлона.

Бог неподвижно смотрит, как Диомед клинком прорубает себе дорогу в мерцающем силовом поле, словно раскидывая лопатой невидимый снег.

И тут голос Аполлона гремит с таким усилением, что его слышно, наверное, мили на три:

– Опомнись, Диомед! Отступи! Довольно этого безумия – тягаться с богами! Мы не одного рода, смертный. Никогда не были. И не будем.

Аполлон, и до того восьми футов ростом, вырастает в двадцатифутового великана.

Диомед пятится, хотя трудно сказать почему: то ли действительно испугался, то ли просто устал.

Аполлон наклоняется и затемняет силовое поле вокруг себя и лежащего Энея. Когда минутой позже черный туман исчезает, бога здесь уже нет, но Эней по-прежнему лежит на земле, раненый, истекающий кровью, с раздробленным бедром. Троянцы тут же сбегаются, чтобы окружить своего военачальника, пока Диомед его не убил.

Но это – не Эней. Я знаю, что Аполлон оставил на поле осязаемую голограмму, а настоящего раненого унес в илионскую цитадель Пергам, где богини Лето и Артемида при помощи божественной наномедицины за считаные минуты спасут Энею жизнь и залечат его раны.

Я готов перенестись на Олимп, но тут Аполлон квитируется обратно на поле, сокрытый от смертных взглядов. Арес, который по-прежнему собирает троянцев за своим оборонительным щитом, при появлении другого бога поднимает голову.

– Арес, губитель мужей, стен разрушитель! Ты что же, и дальше позволишь дерьму собачьему себя оскорблять? – Невидимый ахейцам, Аполлон указывает на тяжело дышащего Диомеда.

– Оскорблять? Чем он меня оскорбил?

– Болван! – гремит Аполлон на ультразвуковых частотах, которые слышны лишь богам, схолиастам и троянским собакам, немедленно поднимающим жуткий ответный вой. – Этот… этот смертный… только что напал на богиню любви, твою сестру, и рассек сухожилие ее бессмертного запястья! Диомед атаковал даже меня, одного из самых могущественных богов! Афина превратила его в сверхчеловека, дабы выставить на посмешище кровожадного Ареса, бога войны!

Арес круто поворачивается к Диомеду, который не смотрит на бога с той минуты, как не сумел прорубить силовое поле.

– Он смеялся надо мной?! – кричит Арес так, что его слышно отсюда и до Олимпа; я давно заметил, что для бога Арес туповат, и сегодня мое наблюдение подтверждается. – Он смеет со мной шутить?!!!

– Убей его! – кричит Аполлон, по-прежнему в ультразвуковом диапазоне. – Вырежи и съешь его сердце!

И сребролукий бог квитируется прочь.

Арес звереет. Мне очень хочется посмотреть, как там Афродита, сильно ли ранена, но разве можно упустить такое зрелище? И я решаю остаться.

Для начала Арес превращается в быстроногого Акамаса, предводителя фракийцев, и бегает среди троянцев, призывая их отбросить греков, которые, последовав за Диомедом, сильно вклинились в троянское войско. Затем бог войны принимает облик ликийского предводителя Сарпедона и осыпает укорами Гектора – тот сегодня с необычной для себя сдержанностью не участвовал в сражении. Пристыженный упреками того, кого считает Сарпедоном, Гектор присоединяется к своим воинам. Видя, что Гектор ведет их в наступление, бог становится самим собой и возвращается к кольцу воинов, которые защищают от греков голограмму бесчувственного Энея.

Должен признаться, за все девять лет я не видел такой яростной сечи. Если Гомер чему нас и учит, так лишь одному: человек – хрупкий сосуд с кровью и кишками, которые, чуть что, могут вывалиться наружу.

И они и вываливаются.

Не дожидаясь, когда Арес обретет второе дыхание, ахейцы устремляются за Диомедом и Одиссеем. Ржут кони, падают и трещат колесницы. Возничие бичами гонят коней на стену копий и блистающих щитов. Диомед зовет своих людей вперед, продолжая тем временем убивать каждого троянца, который попадается ему под руку.

В вихре пурпурного тумана на поле является Аполлон и выпускает в бой исцеленного Энея – на сей раз настоящего. Он не только исцелен, но и лучится светом, как Диомед, когда Афина закончила его модифицировать. Троянское войско во главе с Гектором при виде воскресшего Энея издает ликующий вопль и устремляется в контратаку.

Теперь Диомед и Эней возглавляют бой каждый со своей стороны и пачками валят вражеских предводителей. Тем временем Аполлон и Арес зовут в бой остальных троянцев. На моих глазах Эней убивает беспечных близнецов Орсилоха и Крефона.

Менелай, оправившись от собственной раны, пробивается мимо Одиссея к Энею. Я слышу, как хохочет бог войны. Арес будет счастлив, если брат Агамемнона, настоящий муж Елены, тот, из-за кого началась война, сложит сегодня голову. Эней и Менелай уже на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Закипает бой на копьях. Остальные бойцы расступаются из уважения к аристейе.

Тут сын Нестора Антилох, добрый друг почти забытого всеми Ахиллеса, выскакивает вперед и встает плечом к плечу с Менелаем, испугавшись, вероятно, что дело греков умрет вместе с их предводителем.

Увидев перед собой сразу двоих легендарных убийц, Эней отступает.

Двумястами ярдами восточнее этой сцены Гектор врубается во вражеские ряды с такой свирепостью, что отбрасывает самого Диомеда. Божественные линзы позволяют Диомеду видеть неразличимого для прочих Ареса, который бьется бок о бок с Гектором.

Я все еще хочу навестить Афродиту, однако разве можно оторваться от такого зрелища? Найтенгельзер как сумасшедший строчит в своем записывающем ансибле. Мне смешно, потому что тысячи благородных аргивян и троянцев, которые сражаются вокруг, неграмотны, как двухлетние дети. Найди они заметки Найтенгельзера, даже на древнегреческом, никто бы ничего не понял.

Теперь в битву включились все боги.

Невдалеке от меня возникают Гера с Афиной. Супруга Зевса убеждает Афину вступить в бой. Та вовсе не против. Геба, богиня юности и прислужница старших богов, слетает на поле в летучей колеснице и передает поводья Гере. Афина запрыгивает следом, сбрасывая хитон и застегивая нагрудную броню. Боевое одеяние Афины сияет. Она поднимает пульсирующий энергией желто-алый щит, от меча бьют в землю молнии.

– Смотри! – кричит Найтенгельзер, перекрывая шум битвы.

На севере блещет настоящая молния. Исполинская слоисто-кучевая туча на тысячи футов вздымается в жарком послеполуденном небе и постепенно принимает очертания Зевса.

– ЧТО Ж, ВПЕРЕД, ЖЕНА И ДОЧЬ! – грохочет небесный гром. – АФИНА, ПОВЕРГНИ БОГА ВОЙНЫ, ЕСЛИ МОЖЕШЬ С НИМ ТЯГАТЬСЯ!

Черные тучи клубятся над полем брани, льет дождь, молнии бьют в троянцев и аргивян без разбора.

Гера проносится на колеснице над головами греков и опускается еще ниже, раскидывая троянцев, словно кегли из кожи и бронзы.

Афина спрыгивает в обычную колесницу к окровавленному, обессиленному Диомеду и его верному возничему Сфенелу.

– Уже выдохся, смертный? – кричит она на Диомеда, вкладывая в последнее слово всю издевку, на какую только способна. – Это ли сын великого воина Тидея? Неужели ты уступишь поле битвы противникам?

Она указывает туда, где Гектор и Арес теснят греков.

– Богиня, – задыхается Диомед, – Гектора защищает бессмертный Арес и…

– А Я ТЕБЯ ЧТО, НЕ ЗАЩИЩАЮ?! – ревет пятнадцатифутовая Афина, вырастая на глазах героя, все еще испускающего бледное свечение.

– Да, богиня, но ведь…

– Диомед, радость моего сердца, убей этого троянца и бога, который его оберегает!

Диомед изумлен, даже напуган.

– Мы, смертные, не можем убивать богов…

– Где это написано? – грохочет Афина, после чего склоняется над воителем и впрыскивает ему под кожу что-то новенькое, передавая его полю энергию своего божественного. Затем отшвыривает бедолагу Сфенела футов на тридцать прочь и, завладев поводьями, хлещет коней, направляя колесницу навстречу Гектору, Аресу и всему троянскому воинству.

Диомед заносит копье – как будто и впрямь задумал убить Ареса.

А ведь Афродита хочет, чтобы я убил саму Афину. Мое сердце бешено колотится от ужаса и волнения. Здесь, на равнинах Трои, скоро все может пойти иначе, нежели предсказывал Гомер.