Игры по-королевски

1.

Долгая осенняя ночь еще не отступила за край земли, и замок спал, погруженный в крепкий предутренний сон. Король проснулся внезапно, будто от толчка в сердце, и сразу сел на своем просторном жестком ложе. Через широкое окно в темную комнату заглядывали звезды, тающие в синем небе, как снег на ладони. Очарованный прохладным безмолвием уходящей ночи, король, не зажигая огня, быстро оделся и привычной дорогой, которую он нашел бы и с закрытыми глазами, спустился во внутренний двор замка.

Он любовался светлеющим небом, по которому вольный ветер гонял редкие тучи, и непонятная, пронзительная радость заставляла его беспрерывно улыбаться звездам и белому лику луны.

…Король прошелся по мощенному камнем двору, остановился в самом его центре и провел рукой по гладкому кедровому столбу, врытому в землю. Что-то показалось ему странным. Светлое дерево сияло в темноте влажным золотым блеском, и король удивленно хмыкнул: старый столб заменили новым, а он даже не заметил, когда это слуги успели так потрудиться. Тихое постукивание заставило короля поднять голову. На самом верху столба, среди серой предутренней мглы, качались осиротевшие, пустые клетки для охотничьих птиц.

Король не поверил своим глазам. Птицы были его гордостью, его счастьем, и, зная об этой страсти хозяина замка, гости везли ему в подарок самых лучших ловчих птиц, обученных охоте на уток, зайцев и лис. Их было у него не меньше четырех десятков, а теперь они исчезли, все: злобные белые кречеты, рыжие и пестрые соколы с пушистыми лапками, необычно маленькие ястребки, легко поднимающие в когтях удирающего зайца; исчез даже его любимый черный сокол, за которого король заплатил невероятные деньги, — грозный, жестокий, ни разу не вернувшийся на кожаную рукавицу короля без добычи…

Все это кровожадное когтистое, пернатое воинство было выпущено на свободу чьей-то предательской рукой, и теперь только ветер хлопал открытыми дверцами пустых клеток. Король едва сдержался, чтобы не закричать от ярости и поднять на ноги весь замок. Он мрачно оглядел посветлевшее небо, словно надеялся отыскать среди гаснущих звезд темные, стремительно рассекающие воздух тени, и отправился побродить по саду.

Расстроенный потерей птиц, он не сразу обратил внимание на произошедшую с садом перемену. Но когда непривычно низкие ветви молодого дуба больно хлестнули его по лицу, он очнулся и удивленно воззрился на невысокие гибкие вязы и буки, на бодро тянущиеся к небу дубки, на тоненькие вербы, колышущиеся на ветру на месте прежних, старых… Вид этого молодого, пышно разрастающегося сада, словно в одночасье обновленного невидимым садовником, потряс его до глубины души.

Озираясь и задумчиво потирая пальцами виски, король неуверенно пошел по усыпанным желтыми листьями дорожкам.

… Прогнившие бревна старого колодца кто-то заменил новыми, а сам он до краев был полон воды, чистой и свежей. Король долго, без всяких мыслей, смотрел в зыбкое темное зеркало, где смутно отражалось начинающее розоветь небо, потом медленно, словно чего-то опасаясь, обернулся, чтобы взглянуть на замок.

Его темную громаду заря затянула нежнейшим пурпурным шелком, бледнеющим и тающим на глазах. Первые же лучи солнца сорвали этот призрачный покров, и у короля перехватило горло. Словно только что выстроенный или отмытый от многовековой пыли и плесени, неизбежной на холодных влажных камнях, замок торжественно сиял жемчужно-серыми боками своих непробиваемых стен, и его крепкие, стройные башни, еще не потерявшие ни одного каменного зубца, пронзали высокое небо.

Силы небесные, в смятении думал король, кто это навел здесь такой порядок?… Он стремительным шагом пересек сад и вернулся во внутренний двор. Только теперь он заметил, что вокруг царит непонятная тишина — на вышках нет часовых, собаки, радостно скуля, не ластятся к нему по своей привычке, не всхрапывают рано просыпающиеся кони. Король распахнул двери конюшни. Новые двери… новые потолочные балки… новые загоны и стойла для лошадей… Он закричал, и его крик гулко пронесся по длинному, остро пахнущему свежим деревом строению. Пусто…

Сердце у короля готово было выпрыгнуть из груди. Он бросился в замок, но неожиданно пришедшая ему в голову мысль заставила его остановиться. Конечно, это единственное объяснение: он спит, и ему снится странный, яркий, как явь, сон. Король с облегчением вздохнул и протер глаза.

Сон не кончался. Солнце уже вставало над долиной, и где-то на реке глухо стучали колесами мельницы, но замок и не думал пробуждаться и встречать новый день.

Король побежал по ступеням лестницы вверх, на второй этаж башни, где находились комнаты прислуги. Ему нужно кого-нибудь найти и получить разъяснения, иначе — король содрогнулся — он просто сходит с ума…

Цепляясь мечом о громоздкие сундуки и путаясь ногами в плетеных ковриках, он распахивал каждую встречающуюся на его пути дверь, заглядывал в темные углы, с надеждой бросался к постелям, но нигде никого не находил. Таинственный полумрак пустынных покоев отвечал ему пугающим молчанием и эхом его мечущихся шагов. Длинный плащ мешал стремительному бегу, король на ходу сорвал его, швырнул на пол и взлетел по ступенькам на третий этаж.

Лучи встающего солнца ярко озаряли нарядные и светлые, пропахшие загадочными ароматами покои королевы. Убедившись, что и здесь нет ни одной живой души, король присел на подоконник глубокой оконной ниши и, как потерянный, оглядел заснеженные пики далеких горных хребтов, начинающие желтеть пастбища, реку, блистающую на солнце, и черную бархатную кайму леса за ней.

Он прищурился — за рекой не было деревень…

Больше не в силах терпеть эту муку, он в отчаянии закричал:

— Таотис!

И вновь бросился на поиски. В глаза ему назойливо лезла пугающая обновленность будто только что сработанных вещей. Все в замке сияло и искрилось, радужно переливалось и сверкало: новая позолота взамен запыленной и потускневшей, мебель, еще источающая сладковатый аромат драгоценной древесины, не потерявшие яркости ковры и занавеси, знакомые с детства безделушки, оружие на стенах, посуда на полках и в шкафах. И на всем этом великолепии — ни единого изъяна, нанесенного временем или неосторожной рукой…

Король сорвал со стены маленькое изображение своей матери в круглой серебряной оправе и со смешанным чувством удивления и страха рассмотрел его. Задорное лицо темноволосой красавицы было выписано яркими, чистыми красками, будто и не лежал этот портрет в кармане куртки короля, когда он еще ребенком однажды упал в пруд…

Не чуя под собой ног, король несся по лестницам, залам, комнатам и вдруг остановился. Что же это он бегает, как юнец? Разве это возможно? Ему семьдесят два года, он стар и немощен, и недавно у него отнялась правая рука…

Король поднял руку, поднес ее к глазам, сжал и разжал пальцы, потом, холодея от непонятного предчувствия, шагнул к большому, от пола до потолка, зеркалу.

…Он неподвижно стоял перед зеркалом и смотрел на себя, черноволосого, молодого, такого, каким он был лет сорок назад, и горько думал о том, что даже близость смерти, презираемой им, — а он славно бился когда-то — ни разу не смогла так позорно исказить страхом его черты. Измученное неизвестностью, испуганное лицо… Он снова молод и даже красив… ведь молодые все красивы… Король злобно рассмеялся. Вот так, оказывается, сходят с ума! Помешался… Сумасшедший король… Нет, он разом покончит с этим.

Он вынул из ножен меч. Стройный парень в зеркале сделал то же самое. Король в ответ скривился и направил острие клинка себе в грудь. Вдруг одна мысль, как молния, мелькнула у него в голове, меч выпал у короля из рук и со звоном покатился по гладкому каменному полу. Ведь он уже умер… Он вспомнил, как простился со всеми и поехал умирать, как вдруг тоскливо завыли вокруг собаки и неизъяснимый покой, глубокий, как сон, объял его… Так значит, он умер, и с ним происходит то, что скрыто от живущих…

Это открытие не прибавило королю бодрости. Он устало склонился и поднял меч. Зачем ему такая жизнь — в одиночестве, в красивом, но пустом замке?…

Но Ян тоже умер, полоснула его по сердцу не утихающая, острая боль, и он тоже должен быть здесь, ведь это его дом… Он найдет Яна…

Как спасение, пришедшее, когда его уже не ждут, до короля вдруг донеслись слабые, отдаленные звуки клавесина — кто-то играл в парадном зале, в соседней башне.

Король ринулся на звуки музыки и с сердцем, бешено прыгающим в груди, остановился у тяжелой резной двери, ведущей в тронный зал. Переведя дух, он осторожно открыл ее.

Сияние, исходящее от стен, обитых сверкающей тканью, на мгновение привычно ослепило короля. Это дивное по красоте шитье придумала королева, обладающая счастливым даром легко соединять возможное с невозможным, и грубые отбеленные холсты, затканные пышными серебряными цветами, однажды украсили парадный зал, чтобы поражать гостей своим изысканным великолепием.

В самом конце зала, за клавесином, спиной к королю, сидела королева. Яркое пятно ее бархатного платья цвета изумруда, красивая узкая спина и уложенные в высокую прическу пышные льняные волосы притягивали потрясенный взор короля, и поначалу он даже не заметил юношу, стоящего у окна.

Юноша теребил на груди золотой медальон и глядел во двор замка. Кор, вспомнил король, и, как пьяный, пошел к сыну по скользкому, выложенному разноцветными камешками полу. Королева, ничего не замечая, продолжала играть, и ее музыка звучала как страстная просьба, как отчаянный призыв к пробуждению…

Кор обернулся и увидел отца. На ходу расстегивая душивший его воротник, король медленно приближался к сыну. Он не сводил с него глаз. Все знакомо ему в облике Кора — эта гордая осанка, широкие плечи, густые белокурые волосы, голубые глаза… Сын красив пронзительной, как у матери, красотой…

Юноша шагнул вперед. Уголки его губ раздвинулись, на щеке заиграла ямочка, а в глазах неудержимо заплясали знакомые… веселые огоньки…

Король остановился, и глаза у него защипало.

— Ян… — сдавленным голосом произнес он. — Я узнал тебя… Это ведь ты… — Он зашатался.

Ян бросился ему навстречу, и они крепко обнялись после невероятно долгой, ненавистной разлуки…

Королева вскочила на ноги и, прижимая руки к груди, вся в слезах, смотрела на них.

— Тиса, — обернулся к ней король, — я не знаю, радоваться мне или пугаться.

— Радоваться, конечно, радоваться… — задыхаясь от волнения, повторяла королева.

Молодая и красивая, как тогда, когда король впервые встретил ее, такая красивая, что при виде нее у него кружилась голова, она обнимала мужа, а он без конца, не стесняясь, целовал ее мокрое от слез лицо.

— Я не сошел с ума? — спрашивал он ее, и Ян белозубо смеялся, с любовью и нежностью глядя на эту красивую пару.

Звук чьих-то приближающихся шагов прервал их радостные восклицания.

Король обернулся и в дверях зала увидел троих странно одетых мальчиков. Самый высокий из них, рыжеволосый, довольно фыркнул и подмигнул онемевшему королю. Самый маленький, черненький, с глазками, как вишенки, счастливо улыбался. И только у третьего мальчика, прислонившегося к двери, был хмурый вид. Он потянул высокого за рукав, что-то тихо сказал ему, и странная троица удалилась.

Король, обнимая королеву за плечи, ошеломленно заглянул ей в глаза.

— Я все тебе объясню… — счастливо прошептала она, пряча лицо у него на груди.

2.

— Дорогой мой, мне самой трудно поверить в то, что случилось с нами, но ничего не остается… только верить… и радоваться… — глядя на мужа сияющими глазами, говорила королева. — Я так счастлива…

Деревца в саду, по которому они бродили, обнявшись, шелестели ветвями и роняли им под ноги желтые и красные листья.

Мягкий, переливчатый, как у мурлычущей кошки, голос Тисы волновал короля сейчас больше, чем смысл ее слов. Король чувствовал, как горят его щеки, и улыбался. Остановившись, он отстранился, чтобы в который раз оглядеть ее всю, прекрасную, как волшебница из сказки…

Нежная, удивительная красота Тисы повергала каждого, кто впервые видел ее, в состояние глубокой ошеломленности. Король сам долго не мог привыкнуть к ее восхитительному облику и поверить, что эта женщина живая, настоящая, а ее белая, как лунный свет, кожа — теплая…

И сейчас он любовался ею, озаренной осенним солнцем, и не мог отвести глаз. Тиса щебетала без умолку, и вдруг смысл ее слов стал доходить до короля.

— Подожди, — перестав улыбаться, сказал он. — Прошло пятьсот лет?

— Это сказка… Мы снова живем, мы молоды… И Ян тоже жив!

— Кто те дети, которых я видел?

— Мне кажется, это им мы обязаны… своей новой жизнью… — запинаясь, проговорила королева.

— Ты боишься сказать мне прямо, Тиса? Это нынешние хозяева замка?

— Наверное, да…

В больших голубых глазах королевы затрепетало смятение. Король пристально смотрел ей в лицо.

— Я воин, Тиса, а ты ведешь себя со мной так, будто я сейчас упаду в обморок. Скажи мне правду.

— Мы здесь чужие, и нас только трое из прежней жизни… — глотая слезы, прошептала королева. — В этом мире другая жизнь, и мы должны привыкать к ней… Я верю, что мы сможем начать все сначала…

— И здесь нет Аны?… Кора?… — глухо выговорил король.

Королева побледнела и прижала руки к груди.

— Прошу тебя, Властислав, пообещай мне, что ты никогда не будешь напоминать мне о прошлом… Его больше нет… — Она смахнула слезы и устремила печальный взор куда-то вдаль, сквозь толщу каменных стен, окружающих замок. — Мы должны смириться с этим, иначе боль раздавит нас…

Король обнял ее. Королеву трясло, как в лихорадке. Под тихий шорох падающих листьев они пошли по исполосованной неяркими лучами солнца дорожке, не замечая, что из окна башни за ними наблюдают.

— Как я ее ненавижу… — прошептал Дизи и отвернулся.

— Не плачь, — сказал Тики.

Во второй раз за этот долгий день король обошел замок. Он печально оглядывал крутые своды галерей, украшенные каменной резьбой, огромные пустынные залы, комнаты, будто только что покинутые людьми, и ему снова казалось, что он видит сон. Король без королевства… в не принадлежащем ему замке…

Полный горьких дум, он вошел в тронный зал.

В высоких окнах уже умирал закат. Жарко пылал огонь в огромной изразцовой печи. На троне, закутавшись в длинную королевскую мантию из горностая, сидел молодой мужчина и с интересом прислушивался к разговору двоих мальчиков, стоявших у окна, — их король уже видел сегодня утром.

Заметив короля, дети прервали беседу. Рыжеволосый, прищурившись, доброжелательно поглядывал на вошедшего. Второй с недовольным видом отвернулся.

Король остановился посреди зала и некоторое время хмуро рассматривал незнакомых ему людей в странной одежде — грубых синих куртках и штанах.

— Мы только что говорили о том, можно ли обычного человека научить вещам необычным, — прервав неловкое молчание, весело сказал рыжеволосый. — Не попробуете ли, король, сдвинуть с места этот сундук, не прикасаясь к нему? — И он указал на большой кованый сундук у стены.

— Я не чародей… не волшебник… — выдавил из себя король.

— И все же, прошу вас, попробуйте. — Неожиданно для короля рыжеволосый мальчишка схватил его за руку и увлек за собой, к сундуку. — Посмотрите на него попристальней, и, я уверен, сундук сейчас зашатается.

Король взглянул на сундук и собрался было возразить, но сундук вдруг затрясся, его крышка с грохотом откинулась, и во весь рост в нем встал маленький черноглазый мальчик. Король вздрогнул от неожиданности. Мальчик беззлобно рассмеялся, выскочил наружу и принялся бегать по залу. Все вокруг захохотали.

Король сильно покраснел и, резко повернувшись на каблуках, пошел к двери, но рыжеволосый догнал его и положил ему руку на плечо.

— Шутка не удалась, извините… Я хотел развеселить вас, и только. — Король остановился. — Если позволите, мы побудем вашими гостями еще некоторое время. — Рыжеволосый обернулся к стоящему у окна мальчику. — Дизи, помоги мне. — Они подошли к трону, склонились над человеком и, подхватив его, перенесли в кресло у печи. Полы мантии разлетелись в стороны, и король увидел, что у человека нет ног… — Прошу вас, король, садитесь.

Король подошел к мальчикам, взглянул на пустой трон, но садиться не стал.

— Называйте меня Властиславом, — сказал он.

Рыжеволосый задумчиво посмотрел на короля.

— Вы мне нравитесь, Властислав, — серьезно сказал он. — Меня можете называть Александром, моего друга — Дизи. Это тоже наш приятель, Федор. — Он поискал глазами. — А где Рики?…

— Наверное, к Павлику побежал, — сказал парень без ног.

— У вас сегодня трудный день, Властислав, — продолжал рыжеволосый, — но уже завтра вам станет легче. Вы мужественный человек, и примете все, что послано вам судьбой. На вашем поясе меч — в этом времени он тоже может пригодиться. Я дам вам один хороший совет. Не пытайтесь понять все сразу. И доверьтесь нам. — Король слушал эти странные речи, и на душе у него почему-то стало спокойнее. — И еще… — Рыжий мальчик подошел к королю вплотную и как-то особенно доверительно и просто произнес: — То, что произошло с вами, — чудо. И на вашем месте я радовался бы этому.

Король неуверенно кивнул, повернулся и медленным шагом вышел из тронного зала.

3.

Рассвет выдался серым и холодным. Ветер гнал над замком тучи, они быстро мелькали на небе, роняя тяжелые редкие капли. Тоскливая тишина, прерываемая только свистом ветра, наводила на Яна уныние, и ему отчаянно захотелось увидеть отца и мать.

Напрасно потратив на их поиски целый час, он спустился во двор и, повинуясь какому-то безотчетному порыву, вошел в покои Кора, занимающие весь первый этаж северной башни. Осторожно и неслышно ступая в полумраке, Ян миновал две комнаты и оказался у большой залы, некогда служащей брату и гостиной, и спальней одновременно.

Словно ледяная рука сжала его сердце…

Сквозь неплотно задернутые бархатные портьеры на окнах, выходящих во двор, струился мутный свет, и все здесь было, как прежде — тяжелый спертый воздух, пробирающий до костей холод, тусклое сияние множества золотых и серебряных вещей, которые всегда имели над Кором особую власть… И едва уловимый, опасный, устрашающий запах зверя…

Посреди залы, скорбно застыв на стуле с высокой резной спинкой, сидела королева. Она разговаривала с королем, который расхаживал вокруг нее, скрестив на груди руки. Ян замер в дверях и, оставаясь незамеченным, прислушался.

— Ты говоришь, волка убили почти сразу после… моей смерти? — Голос короля был хриплым. — Кто его убил?

— Любомир, — не поднимая глаз, очень тихо ответила королева. Ее бледное прекрасное лицо сияло в полумраке, как луна среди туч.

— Дорогой друг… — воодушевляясь, пробормотал король. — Я надеялся на тебя, Любомир… И что? Это действительно был оборотень?

— Какие глупости! — неожиданно горячо возразила королева. — Самый обычный волк, только черный и крупнее других. Мертвым его долго возили по деревням, чтобы успокоить крестьян…

— Это правильно, — кивнул король. — Кор правил долго?

— Долго и мудро, — подтвердила королева. — Твои опасения были напрасными. У Кора оказался настоящий талант. Никогда еще наш народ не жил в таком достатке…

Король просветлел лицом.

— На ком он женился?

— О, ты же знаешь Кора — он всегда был непрост… Он выбрал себе в жены настоящую принцессу. Очень горда, даже высокомерна, не в меру самостоятельна — но красавице, да к тому же еще и королеве, не пристало быть простушкой…

Король рассмеялся.

— Представляю ваши перепалки…

— Ну, нет, до этого дело не доходило, — улыбнулась королева. — Я не вмешивалась в их отношения.

— Внуки?…

— Двое… мальчик и девочка…

— А как… Ана?…

Ян не сводил с матери глаз и видел то, чего не замечал отец — королева очень волнуется, хотя изо всех сил скрывает это. Ей плохо, страшно. И ей все труднее говорить. Он выступил вперед и громко произнес, стараясь, чтобы его голос звучал весело:

— Вот вы где! Я обошел весь замок, пока нашел вас. — Он приблизился к окну и решительно раздвинул портьеры, впуская в комнату косые солнечные лучи, пробившиеся сквозь тучи. — Хватит сидеть в этом подземелье, словно узникам! Посмотрите, как хорошо на воле… Что такое? Отец, ты слышишь? — вдруг обернулся он к королю. Тот насторожился, прислушиваясь, потом оба, не сговариваясь, бросились во двор.

Навстречу им со счастливым визгом и лаем выскочили несколько охотничьих собак. Дрожа от радости, они подпрыгивали, чтобы лизнуть хозяев в лицо, ошалело вертелись на месте и жадно обнюхивали их высокие сапоги.

— Стрела! Ворчун! Лис! Это вы, проказники? — взволнованно кричал король, трепля собак за загривки.

Неожиданно в воздухе громко захлопали крылья, и целая стая ловчих птиц закружилась над головой короля и Яна. Король в восторге засвистел, подставляя руку. На нее сверху камнем упал большой черный сокол. Не успели птицы с шумом облепить пустые клетки, висящие на столбе, как из конюшни донеслось ржание — заслышав знакомые голоса, заплясали на месте кони.

…Четыре жеребца стояли рядом в соседних стойлах. Ян с королем поочередно обошли их.

— Ян, это ведь Месяц… — потрясенно говорил король, обнимая за шею гнедого красавца-коня. — Ты не понимаешь, сын… Это мой любимый конь, он погиб, когда тебя еще не было на свете… — Глаза у короля подозрительно заблестели. — Здравствуй, Месяц… — Красно-рыжий конь фыркал и мягкими влажными губами теребил королю ухо.

Вторым оказался жеребец серой в яблоках масти, Град, конь королевы, третьим — черный, как смоль, Малыш. По привычке он сразу полез к Яну в карман за сахаром. У четвертого стойла король с Яном печально замерли.

Белый, как снег, дивной красоты конь стоял смирно, пригнув голову, и грустно прядал ушами.

— Ветер? — высоким трагическим голосом вскрикнула незаметно подошедшая королева. — Это ведь Ветер?!

Не дожидаясь ответа, она выбежала из конюшни на середину двора и отчаянно закричала, оглядывая молчаливые башни замка:

— Ана! Где ты? Ветер уже здесь, девочка моя! Мы ждем тебя! Папа здесь… и Ян…

Ответа не последовало, только встрепенулись птицы на клетках и испуганно залаяли собаки. Король хотел обнять жену, но она вырвалась и побежала в южную башню, где находились комнаты Аны…

До самого вечера королева бродила по замку, как безумная, и искала дочь. Король с Яном, опасаясь за ее рассудок, неотступно следовали за ней. Наконец поняв, что ее усилия напрасны, королева накинула на Ветра уздечку и вывела его из конюшни. Король пытался остановить ее, но королева измученным голосом сказала ему:

— Разве ты не видишь, Властислав? Это как в сказке, придуманной ребенком… Сбывается то, о чем я так мечтала когда-то — прожить с тобой новую жизнь, не делая ошибок… увидеть тебя молодым… и чтобы наш дорогой мальчик был снова жив… И это сбылось! Пусть теперь к нам вернется Ана. Пусть! В сказках всегда бывает только хороший конец…

Она решительно отстранила мужа и повела белого коня за ворота замка. На мосту она сняла с него уздечку, постояла, обхватив руками его теплую шею. Потом изо всех сил шлепнула коня по крупу. Конь заржал и галопом поскакал в долину, в холодные синие сумерки.

— Скачи, Ветер! — обливаясь слезами, кричала ему вслед королева. — И возвращайся вместе со своей хозяйкой!

4.

Рассекая грудью сырую пепельно-серую мглу, Ветер мчался так, будто за спиной у него выросли крылья. Широкая, как река, дорога, ведущая из замка, разбегалась по долине множеством других, но у Аны не было сомнений, по которой из них направить коня. Там, где на краю большого болота два лесистых холма наползали друг на друга, словно столкнувшиеся лбами бараны, в просторной ложбине раскинулся цыганский табор.

Гулко звенела под быстрыми ногами коня подмерзшая земля, мелькали облетевшие темные рощи, сжатые поля, низины и холмы, и когда небо посветлело, всадница наконец различила в белесой дымке впереди себя островерхие шапки цыганских шатров.

Густой едкий дым, смешиваясь с туманом, далеко стелился по округе, и Ана сразу почувствовала неладное — слишком много костров пылало в таборе. У ближайшего из них, где сидели одни мужчины, она спешилась. Лица цыган были хмурыми, каждый держал в руках крепкую палку или длинный нож.

— Почему невеселы? — поздоровавшись, по-цыгански спросила Ана и подсела к огню.

— Вчера черный волк утащил ребенка… — мрачно ответил один из мужчин. — Дину… внучку Михая…

Ана помнила эту смышленую и улыбчивую девочку…

— Больше он не причинит вам зла, — резко сказала она и, взяв за повод коня, пошла по просыпающемуся табору.

Кое-где из шатров и кибиток показывались испуганные детские лица и после сердитого окрика тут же исчезали. Женщины начинали готовить на кострах еду, мужчины занялись лошадьми. Ану приветствовали приглушенными голосами, и она с болью замечала, что страх стер с лиц людей улыбки. У синего шатра ее окликнула пожилая цыганка. Взглянув в осунувшееся лицо девушки, она вдруг тихо ахнула.

— Что, бабушка? — спросила Ана.

— Ничего, доченька… Устала ты очень… Заходи, отдохни у нас… — пригласила женщина.

Ана покачала головой и пошла дальше.

— Ты видел ее лицо, Роман? — обернулась цыганка к сыну, который, сидя на земле, чинил конскую сбрую. Женщина понизила голос. — Ана убила черного волка…

У цыгана заблестели глаза, но испуганный вид матери встревожил его.

— И что? — осторожно спросил он.

Цыганка дрожащей рукой издалека как бы прикоснулась к голове удаляющейся девушки и отдернула руку.

— Несчастье, большое несчастье…

— Думай, что говоришь! — буркнул цыган.

Женщина прикрыла рот краем своего большого цветастого платка и, пряча слезы, прошептала:

— Волк укусит ее…

Разыскав Матея, Ана уединилась с ним в шатер, чтобы никто не помешал их беседе. Старый цыган, когда-то пришедший в замок, чтобы сообщить Ане, что она дочь своего народа, молча ждал, пока девушка напьется воды.

— Матей, — заговорила Ана, — табор должен уйти. Как можно скорее…

— Что-то случилось?

— Случилось… Черный волк больше никого не убьет. — Старик слушал, не поднимая глаз. — Но люди из замка могут отомстить за него.

— Они будут искать тебя?

— Да…

— Здесь?

— Да.

— Почему, дочка? — тихо сказал цыган.

— Теперь они решат, что волк — это я… — Ана едва не заплакала, но гнев пересилил обиду и усталость.

Матей горестно покачал головой. Разве такая красота может быть злой? Как же люди не понимают этого?

— Старая Ненила давно нашептывала цыганам, что волк — это король, — сокрушенно сказал он.

Ана закрыла лицо руками и заплакала тихо, как больной ребенок…

Без ропота и излишней суеты табор снялся с места и осторожно, путая следы, часто меняя направление, двинулся по укрытой первым снегом долине.

Привыкший к превратностям судьбы кочевой народ легко вводил в заблуждение жителей деревень, так что, доведись преследователям опросить крестьян, одни сказали бы, что цыгане ушли на восток, другие — на север, третьи ответили бы, что не видели, так как табор неожиданно снялся с места ночью, а четвертые просто пожали бы плечами.

Ана переоделась в одежду цыганки, но расстаться с Ветром отказалась и ехала верхом. Ну да, невесело размышлял Матей, глядя, как она гордо покачивается в седле своего вызывающе роскошного коня, ты так же похожа на простую цыганку, как я — на нежную фею…

Ана мрачнела с каждым днем. Все чернее становилась тоска в ее черных глазах. Без слез смотрела она на заснеженные холмы, на скованные ледяным дыханием зимы реки, на людей, с которыми делила путь, и Матею казалось, что она ничего не видит.

Однажды утром, не выдержав, он перегородил ей дорогу своим конем. Ана равнодушно объехала его. Тогда старик достал плетку и больно ударил Ветра. Конь взвился на дыбы и едва не скинул всадницу.

— Что ты делаешь?! — возмущенно закричала Ана, с трудом удерживаясь в седле.

Словно не слыша ее, старик принялся изо всех сил хлестать белого коня. Обезумевший от боли Ветер понесся по полю.

Как сумасшедший, старик свистел, улюлюкал и, не обращая внимания на отчаянные крики Аны, гнал коня по долине, пока тот весь не покрылся пеной. Когда, обессилев от бешеной скачки, Ветер остановился, Ана скатилась на мерзлую землю и зашлась в рыданиях.

Матей медленно подъехал, спешился и помог ей подняться.

— Ты проснулась, дочка? — сказал он. — Ничего, поплачь. А потом вытри слезы.

— Как будто камень на душе… давит… болит… Мне кажется, что моя жизнь кончилась. Или это был сон.

— Просто твоя жизнь переменилась. Эти люди, с голубой кровью, сделали из тебя принцессу, — сердито сказал Матей. Они с Аной догоняли табор, и он был рад, что она наконец заговорила. — Но место цыгана — у костра, в таборе, а не в королевском замке.

— Я вернулась…

Матей покачал головой.

— Ты не цыганка.

— Кто же я? — с усилием спросила Ана.

Бабочка, красивая яркая бабочка, которую не пожалеет зима, хотел сказать Матей.

— Это ты должна понять сама.

— Я пыталась. Но я не могу.

— Должно пройти время, дочка.

— Почему ты называешь меня дочкой?

Матей отвел взгляд.

— Кто-то ведь должен тебя так называть, правда?

Некоторое время они ехали молча, потом Ана посмотрела старику в глаза.

— Спасибо, Матей… — сказала она и, пришпорив Ветра, поскакала вперед. Длинный плащ широкими синими волнами колыхался у нее за плечами.

Не было в таборе девушки красивее и веселей Лолы. Парни просто сходили по ней с ума. А она вдруг привела со стороны чужака. Женщины завистливо вздыхали, глядя на них. И правда, очень уж они подходили друг другу, а любили так, будто знали, что совсем мало времени отведено им быть вместе. Поженили их по цыганскому обычаю, но они сразу ушли из табора. Муж Лолы — Матей уж и не помнил, как его звали, — нанялся в работники к мельнику в одной из здешних деревень, домик построил. В то лето табор долго кружил по долине, и Лола иногда приезжала навестить родных. Вдруг что-то не заладилось у молодых, Лола пропала, а когда объявилась, с ребенком на руках, долго плакала и рассказывала матери странные вещи. Муж часто уходит из дома неизвестно куда, возвращается измученный и в таком виде, будто его палками били. По ночам притворяется спящим. Но Лола знает, что он не спит, а только все время вслушивается в темноту ночи. Встанет тихонько, подойдет к окну, но не выглядывает — словно боится. А теперь Лола и вовсе напугана до смерти. Муж сказал ей, что если его не будет пять дней, а ночью она вдруг услышит, что вокруг дома кто-то тихо ходит, пусть она навсегда забудет о нем, не медля дочку отнесет в замок, непременно в замок, а сама возвращается к себе в табор… Мать Лолы от таких вестей сделалась просто больной и кричала, что больше ни за что не отпустит дочь к сумасшедшему, но Лола ночью тайком вскочила на коня и была такова. Ее искали и вскоре нашли… в ячменном поле… мертвую, без ребенка, с зажатой в руке дорогой серьгой… И, страшное дело, тело Лолы было все искусано и исцарапано, будто терзала его бешеная собака, сорвавшаяся с цепи… А в округе сразу стало известно, что король с королевой удочерили девочку.

И разве нужно Ане знать это? Бедной девочке, во второй раз в жизни потерявшей семью? Да Матей скорее даст отрезать себе язык, чем расскажет об этом. И табор молчаливо поддерживает его. Ничего, кроме новой печали, не добавит этот рассказ к участи девушки из замка. Об одном только предупредит Матей Ану. Если когда-нибудь у нее родится ребенок с голубыми глазами и это вызовет недоумение, пусть она припомнит разговор со старым Матеем, улыбнется и скажет: в деда…

И еще он скажет ей: я вижу, дорогая, как часто ты смотришь на высокие горные цепи, перегородившие долину. Очень скоро ты уйдешь от нас. Запомни, дочка, ты теперь одна, и тебе не на кого надеяться. Не смотри на мир такими распахнутыми глазами. Люди злы, завистливы, жестоки. Они непременно захотят отобрать то, что у тебя есть, — красоту и молодость, ведь ты так беззащитна. Прошу тебя, скажет он принцессе, спустившейся из замка в долину, ожесточи свое сердце. Не открывай никому своей души, ранимой и нежной, как поцелуй ребенка, иначе ты погибнешь. Ведь часто то, что на закате кажется важным, на рассвете вдруг теряет смысл, ибо каждый ищет выгоду для себя, и корысть побеждает… Пожалуйста, дочка, послушайся старого цыгана, пожившего на свете! Если вдруг среди ночи тебя разбудит неясная тревога, вскакивай на коня и мчись прочь, потому что это цыганская кровь предупреждает тебя об опасности. Бойся слишком пристального взгляда, мужского или женского, остерегайся навязываемой дружбы, случайного попутчика. Не верь никому. И никогда не считай себя в безопасности — ты одинока, ты бедна, ты красива… Может ли быть добыча более легкой?! Вот о чем скажет Матей девушке с печальными глазами… бабочке, летящей навстречу зиме…

Ана не стала ни с кем прощаться. Долгие проводы — лишние слезы. Догнав табор, она сменила цыганское платье на свой черный мужской костюм и устремила бег коня на восток.

5.

Гору со срезанной, будто ножом, верхушкой нельзя было не заметить даже издали. Она одиноко возвышалась посреди заснеженной равнины. Но добраться до нее оказалось делом непростым — дорогу преграждало круглое озеро с маленькими островками. В его заледенелых зарослях пищала выдра, совсем близко на дерево проворно взбежала рысь. В этой глухой стороне было полно непуганого зверья, и Ана поспешила выехать из-под деревьев на ровное место.

Привстав в стременах, она оглядела нелюдимую местность. Лед на озере был еще слишком тонок, чтобы выдержать тяжесть всадника, а само озеро окружали топи, припорошенные снегом и особенно коварные на излете осени.

Решив не испытывать судьбу, Ана повернула Ветра, сделала большой крюк и в сумерках подъехала к горе. Вблизи она еще больше напоминала огромный каменный стол. Объехав гору, Ана приблизилась к ее западной стороне, спешилась и пошла вдоль нее, пока не обнаружила вход в узкий коридор, ведущий вглубь. Выступ на морщинистом боку скалы делал его совсем незаметным.

Где-то далеко завыли волки. Ана вздрогнула. Достав смоляной факел, она зажгла его и повела коня по проходу, который, расширяясь, привел к небольшой двери, окованной красной медью.

Четыре больших ларя стояли на полу просторной комнаты, скрытой в недрах горы. Ана поочередно открыла их. Сундуки были полны доверху. Золотые перстни, браслеты, пряжки, серьги… ожерелья из кораллов, янтаря, драгоценных камней… венцы из золотой проволоки, слитки чистого серебра, зернистое золото, ссыпанное в чаши…

Блеск этих сокровищ болью воспоминаний отозвался в душе Аны. Отец так хотел, чтобы она была счастлива. Он оставил ей много, даже слишком много… Но она хочет, чтобы ее любили не за деньги.

Ана вынула из уха свою тяжелую серьгу и бережно положила поверх драгоценностей. Она больше не принцесса. Дорогое, любящее лицо матери вдруг встало перед ней.

— Мама… — прошептала она и горько заплакала.

Ветер тихо заржал у нее за спиной. Ана не успела обернуться. Чьи-то сильные жилистые руки сдавили ей горло, и свет померк у нее в глазах.

Горячий воздух накатывал волнами. Сильно болело горло и тянуло руки, связанные за спиной. Ана открыла глаза. У каменной печи, на сваленных грудой дровах, сидел незнакомый молодой мужчина и хмуро наблюдал за ней. Заметив, что девушка очнулась, он подошел и помог ей сесть.

Ана находилась все в той же комнате. Круглые колонны подпирали высокий свод. Прислонясь спиной к одной из них, Ана разглядела незнакомца. У него были длинные русые волосы, остриженные весьма неумело, грустные серые глаза и большие руки, которые он не знал, куда деть.

— Я Гарай, хранитель сокровищ, — без долгих предисловий начал он. — А кто ты?

Ана закашлялась.

— Хранитель? Отец ничего не говорил мне о тебе… — Все больше удивляясь, она смотрела на его поношенный плащ из черного сукна и грубые сапоги из воловьей кожи. Хранитель, а одет, как простой крестьянин…

— Кто твой отец?

— Король Властислав.

— Как тебя зовут?

— Ана.

Гарай встал и подсел поближе, чтобы лучше видеть глаза девушки.

— Почему ты здесь? Одна? Как ты прошла через все ловушки?

— Отец предупредил меня.

— Я хочу послушать. Рассказывай.

— Развяжи меня! — вспылила Ана. — Я не собираюсь ничего рассказывать!

— Тогда я убью тебя, — спокойно сказал Гарай и посмотрел на свои огромные руки.

Горло у Аны все еще болело. Глупо так рисковать, подумала она.

— В правом углу двери небольшое углубление. Я вставила в него кинжал и надавила.

— Дальше.

— На первую ступеньку не наступила, на пятой постояла, досчитала до пяти, шагнула назад, на третью, переступила через три, спокойно шла до шестнадцатой… — Ана говорила еще долго, Гарай внимательно слушал, и морщины на его лбу постепенно разглаживались. — Когда я дошла до конца коридора, я вынула из стены два кирпича и потянула на себя рычаг. Потом вернулась и без опасений провела Ветра…

Гарай кивнул и подумал.

— Зачем ты пришла сюда? Одна? Взять что-то из драгоценностей?

— Приумножить их.

Гарай вскочил и подошел к сундуку, у которого он застиг Ану.

— Проделать такой путь, чтобы положить одну серьгу? — удивился хранитель.

Девушка молчала.

— Хорошо… Последний вопрос… Назови тайное имя королевы.

— Таотис, — тихо сказала девушка.

Гарай подошел и развязал ей руки.

— Повинуюсь тебе, принцесса, — сказал он и неловко поклонился.

… После скромного ужина, предложенного Ане, Гарай принялся чистить ее коня. Ана дремала на звериных шкурах, брошенных прямо на каменный пол.

— Как ты стал хранителем? — сонно спросила она.

— Моя семья уже два века хранит сокровища. Это большая честь для нас. Когда умер мой отец, хранителем стал я.

— Наверное, тебе нравится рассматривать драгоценности?

— Нет, — странным голосом ответил Гарай.

— У тебя есть семья? Дети?…

— Есть. Два сына, старшему десять, младшему три.

— А где твоя деревня?

— В двух днях пути отсюда.

Успокоенная, Ана быстро заснула.

Утром Гарай пошел проводить ее. Ветер в нетерпении приплясывал на месте. Его волновала свежесть зимнего утра, манили раскинувшиеся до самого горизонта белые поля. Конь фыркал, пуская из ноздрей пар.

— Я вернусь за сокровищами, когда стану счастливой, — склонившись из седла, сказала Ана Гараю.

— Желаю тебе счастья, принцесса, — горячо проговорил тот, сжимая в руках свою лисью шапку и кланяясь.

— Прощай, Гарай! — крикнула Ана и пришпорила коня.

Она направилась на запад. Горы вставали впереди очевидным ориентиром, но почему она так убеждена, что ей нужно именно туда? Потому что в долине опасно оставаться, или потому, что она всегда мечтала оказаться там и время пришло?

Ана была недовольна собой. От встречи с Гараем у нее осталось неприятное чувство недосказанного, непонятого. И оно зудит, не давая забыть о себе. Она оглянулась. Хранитель все еще стоял у скалы, и его маленькая фигурка казалась очень одинокой.

Интересно, почему у него такая странная прическа? Довольно неопрятная, словно человек сам себя подстригает. Ана поехала тише. Ты слишком любишь себя, принцесса, вдруг сказала она себе. Тебя разволновал вид золота, и тебе не было никакого дела до человека, оберегающего твое благополучие. Этот потухший взгляд, еле скрываемая тоска в голосе, когда он говорил о детях, — они тебя ничуть не озаботили… Ведь у тебя есть более важные дела!

Она повернула коня назад.

…Печь в сокровищнице слабо теплилась. Гарай сидел возле нее на широкой скамье, обхватив руками голову. Ана бесшумно подошла и тронула его за плечо. Гарай вздрогнул.

— Так я и думала, — тихо сказала девушка. — Ты страдаешь… Из-за чего? — Хранитель молчал. Ана присела с ним рядом. — Пожалуйста, расскажи мне.

— Что тут рассказывать…Три года назад мой отец умер, и я стал хранителем этих сокровищ, — торжественно произнес он, вставая.

— Но в твоем голосе печаль… Здорова ли твоя жена? Дети?

— Не знаю… — сразу сникнув, ответил Гарай.

— Почему? — удивилась Ана.

—Я не видел их три года… Став хранителем, я дал священную клятву не покидать сокровищ. Раз в месяц мне приносят еду, одежду…оставляют в условленном месте… но видеться с кем-то мне запрещено… Мой отец провел в этой комнате всю свою жизнь, и мой дед, и прадед…

Ана потеряла дар речи. Она обвела глазами темное холодное подземелье, где не было ни одного окна, сундуки, набитые несметными богатствами, человека в одежде крестьянина, который не знал, куда девать свои огромные руки. Кровь бросилась ей в лицо.

— Ты тратишь свою жизнь на то, чтобы охранять эти треклятые сундуки? — закричала она.

— Я дал обещание.

— Кому нужно твое обещание? Твоей жене? Детям? Старым родителям?

— Королю, нашему правителю. Не смущай меня, принцесса, иди своей дорогой, — крепясь, глухо сказал Гарай. — Я не клятвопреступник.

От острой жалости у Аны защемило сердце. Вряд ли отец даже подозревал о существовании хранителей…

— Вот почему у тебя такой землистый цвет лица — ты, наверное, почти не выходишь на поверхность… Сидишь тут и не знаешь, что творится на белом свете. — Ана поднялась и встала перед Гараем. — Король Властислав умер две луны назад… Мои братья… Ян и Кор… тоже умерли… Я единственная наследница престола, и мне единственной отец оставил эти сокровища. Встань на колени, хранитель! — Смущенный услышанным, Гарай опустился перед Аной на каменный пол. — Освобождаю тебя от данной тобой клятвы и запрещаю появляться в этом подземелье под страхом смерти. Повелеваю тебе вернуться домой, пахать землю… растить детей… — Ком встал у Аны в горле. — Прости меня за эти три года…

Гарай повалился Ане в ноги и, глухо рыдая, принялся целовать ее сапоги.

— Будь счастлива, принцесса… — все повторял он. — Бог наградит тебя за твою доброту…

6.

…Ястреб в небе… качающиеся желтые колосья… страшное лицо, мелькнувшее совсем рядом… Убирайся! Факелы… звон оружия… тепло огня… кони… собаки… звуки клавесина… тихий смех… У тебя красивое платье, Ана… Застольные песни… запах благовоний, дыма, промокших под дождем плащей… Какой скользкий этот пол, осторожнее, Ана! Звуки охотничьего рога… отец… возбужденное загорелое лицо… Пора спать, дети… Я спою вам песню… «…Ты вернешься, дорогая… ты взойдешь на этот зеленый холм… я обниму тебя… и мы никогда не расстанемся, пусть даже солнце собьется с пути и ночь прогонит день… Что ж, пусть тогда звезды приблизятся к нам и освещают нам дорогу…»

… Мама, ты сейчас далеко и беспокоишься обо мне. Прости меня, прости, прости. Я не могла найти слов для расставания с тобой. Просто поверь, что это было необходимо. Я всегда помню и думаю о тебе. Ты знаешь, моя жизнь сейчас непроста, но я независима и здорова — ты всегда говорила, что это самое главное…

…У жизни оказалось много сторон, некоторые из них обрушились на нее с беспощадностью врага. Сменив дорогие одежды на простые, всегда закрывая от любопытных глаз нижнюю часть своего лица, она пересекала родную долину, с каждым днем приумножая свой опыт выживания. На постоялых дворах она требовала отдельную комнату и крепко запирала дверь. Ловкий удар кинжалом, которому обучил ее отец, уже дважды спасал ее от гибели. Пояс с зашитыми в него золотыми монетами, быстрый конь и удача помогли ей через три долгих месяца оказаться по ту сторону горных хребтов.

Она уже здесь, в краю ее грез. Но радости от этого не испытывает. Здесь те же, что и на родине, холмистые равнины, озера, реки, бревенчатые избы, крытые соломой… замки на скалистых утесах… Говорят, по берегам рек моют песок, добывая золото, но не похоже, что край этот процветает, — слишком жалобные песни поют женщины в селениях, слишком суровы взгляды у мужчин. Здесь ее не ждут, и впереди — бесконечное белое пространство, чужое и неприветливое. Но она едет по нему, вперед и вперед — лишь бы не оглядываться на далекие горные цепи.

Ледяное крошево, сыпавшееся с неба, сплошной белой завесой обволакивало всадницу. Ветер то и дело проваливался в глубокие сугробы, и Ана отчаянно пыталась найти дорогу в этой непроглядной тьме. Наконец ветер донес до нее слабый запах дыма — верный признак жилья. Она повернула коня и вскоре выехала на задворки занесенного снегом селения. Деревенька была совсем маленькой, в несколько бревенчатых изб с соломенными крышами. Она подъехала к ближайшей избе, спешилась и постучала в наглухо закрытое ставнями окно.

В доме было тихо, но через несколько мгновений глухой мужской голос через дверь настороженно спросил:

— Кто?

— Пустите на ночлег, я вам заплачу, — крикнула Ана.

За дверью послышались глухие голоса, спорили мужчина и женщина. Женщина говорила испуганно, мужчина успокаивал ее.

— Я очень замерзла, пустите, — снова крикнула Ана, изнемогая от усталости.

Наконец дверь приоткрылась, и в нее выглянула молодая симпатичная женщина. Держа в руках восковую свечу и кутаясь в вязаную шаль, она пыталась разглядеть в темноте ночную гостью. Ана выступила вперед. Увидев ее лицо, женщина выронила из рук свечу, вскрикнула и отскочив, захлопнула дверь. Ана услышала, как она испуганно запричитала.

— Убирайся, Дора! — озлобленно крикнул через дверь мужчина. — Не смей стучаться в наши дома, иначе я соберу всех мужчин нашего селения, и тебе не поздоровится! — В его голосе был страх.

— Я не Дора, — опомнившись, закричала Ана. Яростные порывы ветра толкали ее в спину и валили с ног. Она уже давно не чувствовала пальцев рук. — Я не знаю, кто такая Дора! Пустите переночевать, неужели у вас нет сердца? Я замерзну у вас под дверью! Мне некуда идти!

Женщина за дверью запричитала еще сильнее, и Ана услышала, как в доме заплакал ребенок. Через некоторое время мужчина приоткрыл дверь. В руках он сжимал топор. Женщина сзади светила ему свечой.

— Посмотрите на меня, я не Дора, — с отчаянием повторила Ана.

Пристально взглянув в ее лицо, мужчина что-то негромко сказал женщине. Та выглянула из-за его спины и нехотя признала:

— Вроде и правда, не она…

Ану впустили в дом. Хозяин увел Ветра под навес. В тесной полутемной комнате, где в колыбели, подвешенной к потолку из отесанных бревен, лежал ребенок, хозяйка помогла гостье скинуть обледеневший плащ, усадила ее за стол и подала глиняную чашу с горячим медовым напитком. Покачав ребенка и перекинувшись парой слов со стариком на лежанке в углу, она села прясть пряжу. Вскоре в дом вернулся хозяин.

— Не обижайся на нас, — сказал он Ане. — Не за ту тебя приняли. За Дору.

— Почему так боитесь ее? — спросила Ана, растирая окоченевшие пальцы.

— Шляется по озерам и лесным болотам, которые честные люди обходят стороной, — кому ж охота попасться русалкам в руки? — буркнул мужчина. — Беда с ней всегда ходит рядом, и всякая грязь к ней липнет. Притягивает к ней злых людей, вечно они рядом с ней трутся…

— Ужа унесет из-под порога — только пусти ее в дом… — пугаясь самой этой мысли, торопливо добавила хозяйка.

— Зачем же? — спросила Ана.

— Скверная девка, отчаянная… Она самого лешего схватит за космы и заставит плясать, — сказал старик со своей лежанки. — Она незаконнорожденная. И вроде дочь самого Сохора…

— Сохора?

— Соседнее королевство, — пояснил хозяин дома. — Наши враги извечные… Сохор пока молод был, лютовал сильно, воевал со всеми подряд. Много чужих земель присоединил к своим. Непосильной данью облагал народ — брал по кунице с каждой сохи… Если осаждал какой замок, осажденные кости ели, но живьем не сдавались — знали, что смертью умрут жестокой. Потом, видно, в наказание за душегубство, немощь на Сохора напала, видать, всю свою силу на злобу извел, стал беспомощным, как цыпленок. А детей у него — в каждом замке по паре, и все от разных жен. — Мужчина взглянул на жену, та презрительно фыркнула. — И все — хилые, немощные или полоумные. Само небо против того, чтобы род его поганый продолжался. Ну, а Дора — дочь одной из его любовниц, Годки. Правда, люди говорят, будто и не дочь она ему вовсе. Но Годка на своем стояла, пока не отравили ее завистницы. Многим она поперек горла была — отличал ее Сохор. Вот как-то вспомнил Сохор про свою былую славу, велел собрать войско большое, но кто возглавит его? У самого сил нет. Собрал детей. Все глаза отводят. И только Дора вскочила на коня, ей еще и десяти не было, замахала своим детским мечом: «Я поведу вас!» И так угодила старику, что больше ни дня не мог жить он без этой бедовой девчонки. Да только она в тринадцать лет влюбилась в какого-то бродягу и сбежала из замка. Сохор проклял ее и запретил даже имя ее упоминать. Уже с год как она вернулась, потрепанная, злобная… голова вся в шрамах… А жадная… — Мужчина покачал головой. — Все пытается пробиться к Сохору, но тот уперся — не желает видеть ее. Теперь она рыщет, как бешеная собака, по полям и лесам, ищет, чем поживиться. Недавно ее здесь видели. Вот мы и подумали на тебя.

— Похожа ты на нее немного, — с каким-то сомнением проговорила женщина. — Она тоже черноглазая, люди говорят… А языком, как змея, жалит.

Зимний день блистал снежным великолепием и слепил яркими бликами. От самого горизонта, где возвышалась синеющая гряда Козьих гор, широкой белой лентой по белому полю вилась река. Ана медленно съезжала с отлогого холма, когда пустынная снежная равнина вдруг огласилась резкими криками и свистом — как тучи в ветреный день, неслись по полю всадники с обнаженными мечами. Они гнались за одиноким седоком, и его гнедой конь, красновато-рыжий, с черным хвостом и гривой, выбивался из сил. Погоня мчалась за ним по пятам.

Всадник резко повернул своего коня, намереваясь спуститься к реке, и поскакал прямо в сторону Аны. Девушка наконец разглядела, кого настигал целый отряд сильных, хорошо вооруженных мужчин, — это был худенький испуганный мальчик, одетый в черное. Увидев Ану, он жалобно закричал:

— Помогите!

Услышав его крик о помощи, всадники впали в ярость и принялись осыпать мальчика всеми возможными ругательствами. Ана застыла в замешательстве, не зная, как ей поступить — силы были слишком неравными. Мальчик тем временем уже почти спустился к реке, но, к несчастью, конь поскользнулся на снежном склоне, скатился вниз, увлекая его за собой, и придавил мальчику ногу. Тот безуспешно пытался высвободить ее. Мужчины радостно закричали. Ана подъехала, быстро соскочила с коня и помогла беглецу подняться. Оглянувшись на всадников, спускающихся с горы, он, прихрамывая, побежал к реке.

— Подожди! — крикнула ему Ана, но он даже не остановился.

Больше не мешкая, Ана вскочила на Ветра и поскакала вправо, собираясь обогнуть гору. Солнце светило ей прямо в глаза. Улюлюканье за спиной заставило ее обернуться и придержать коня.

Мальчик добежал до реки. Ее высокие обрывистые берега не оставляли всадникам ни малейшей надежды настичь его — лошади просто не смогли бы спуститься вниз. Ловко, как куница, мальчик скользил меж валунов и вскоре очутился у самой кромки льда. Мужчины за его спиной злорадно засвистели: река в этом месте зияла широкими полыньями из-за бьющих на дне горячих ключей. Белесый пар курился над излучиной. Ана увидела, как всадники, убрав мечи, выхватили луки. Затравленно закричав, мальчик отчаянно бросился вперед, как заяц, петляя между полыньями. Хрупкий зеленоватый лед у него под ногами трещал и крошился, но мальчик, не останавливаясь, несся по нему, не замечая свистящих за спиной стрел, и через несколько минут оказался на той стороне реки. Он быстро вскарабкался на берег, встал, широко расставив ноги, и крепко сжатым маленьким кулачком замахнулся на своих преследователей. Ана засмеялась. Всадники, хмуро взглянув в ее сторону, излили свой гнев яростными криками:

— Ты еще встретишься на нашем пути, ведьма! — кричали они мальчику. — Земля откажется носить тебя, проклятое отродье, и ты попадешься в яму для волков, которую мы выроем для тебя! А хищные птицы выклюют тебе глаза, Дора!

Ана пораженно слушала, не замечая, что часть всадников, отделившись от отряда, спускается по другой стороне холма, чтобы перехватить ее. Когда она опомнилась и пришпорила коня, было уже поздно — они мчались навстречу ей.

Ветер испуганно ржал, на ходу откидывая назад голову, но Ана не могла остановить его бег и зачарованно глядела, как всадник во главе отряда, одетый в широкий черный плащ, из-под которого сверкала кольчуга, с побелевшим от бешенства лицом достает из колчана стрелу и натягивает лук. Когда стрела, пропев, пронзила ей грудь, она смотрела в его почти прозрачные, светло-голубые глаза.

7.

— Боги… Я в жизни не видел такого красивого лица…

— Будешь болтать или дело делать?

— Да-а… выстрел меткий…

— Замолчи!

— Повязка была слишком слабой. Она потеряла много крови. Вряд ли выживет.

— Не понимаю, зачем я кормлю тебя?

— Разве я принес мало пользы своему королю?! Когда прошлой осенью свирепый вепрь сбил с ног моего короля, разве не старый Страба зашил его раны и ночи подряд не смыкал глаз, готовя чудодейственные мази?

— Болтун! Смотри, она открыла глаза. Дай ей что-нибудь попить.

Большая полутемная комната в тусклом лунном свете, казалось, не имела границ. С некогда позолоченных дубовых балок здесь свисали обветшалые драпировки, местами затянутые паутиной; к удушливым, спертым запахам редко проветриваемого помещения, пыли, запустения примешивался сладкий запах воска от оплывающих свечей, сливаясь в один-единственный, который нельзя было спутать ни с чем, — запах бедности.

Странные тени незнакомого места, смутный шепот и словно чье-то постоянное дыхание тревожили больную девушку, чей организм сопротивлялся смерти. Лихорадка изматывала ее. Лишь на короткие мгновения она могла различать в своем горячечном полузабытьи мужские и женские лица чужих людей, с трогательной почтительностью ухаживающих за ней. И тогда она понимала, что все считают ее приговоренной. Это молчаливое сочувствие волновало ее, и временами ей казалось, что она снова в далеком призрачном замке над долиной…

…Старые рощи и тихие равнины… ранние сумерки… скрип подъемного моста… яркая осенняя листва под ногами… Ян, мой мальчик! Держите ее… Возьмите птицу… Я люблю тебя, отец… Сверкающая золотом сбруя… роскошный пояс… Олень загнан, мой правитель… перья цапли — в крови… Не покрывай оборотня, король! Резкий, хищный поворот головы, пригнутой, как перед прыжком… немигающий взгляд… Ты мне нравишься живой… Живой. Ночной ветер, шелест ветвей и крадущаяся среди деревьев тень… Это я… Это я! Горькая отрава воспоминаний…

…Красная запыленная портьера под самым потолком, рядом с широким ложем, на котором лежала Ана, шевелилась, словно под ней ползла крыса или кошка. Ана не отрываясь смотрела на нее и пыталась слабой рукой нашарить на своем поясе кинжал.

Послышались звуки шагов. В комнату стремительно вошел высокий молодой мужчина. Он окинул взглядом покои, освещаемые неярким светом ненастного зимнего дня, и, что-то разыскивая, прошелся вдоль стен, заставленных потемневшей от времени мебелью. Потом мельком взглянул на постель и удивленно хмыкнул: больная пришла в себя. Он подошел и, плотно сжав губы, молча постоял, разглядывая девушку. Ана тоже рассматривала его. Мужчину нельзя было назвать красивым, но его горделивый мужественный вид притягивал взор. Мрачный, беспокойный взгляд светло-голубых глаз выдавал скрытую тревогу — словно какой-то тайный недуг подтачивал его здоровье. У мужчины были вьющиеся русые волосы и борода. Одежда говорила о его высоком положении.

— Я едва не убил тебя, — с горькой улыбкой произнес он. — Я не понял, что это была женщина. Я не воюю с женщинами.

— А Дора? — едва слышно спросила Ана.

Лицо у мужчины исказилось.

— Это не женщина. Это бешеная собака. Как тебя зовут?

— Ана.

— Я хочу, чтобы ты поправилась. Но зачем ты помогла Доре? — спросил он посуровевшим голосом.

— Я думала, это ребенок…

— Ты нездешняя? Откуда ты?

Ана молчала. Рядом с ее ложем, подняв облако пыли, вдруг с шумом оборвалась и рухнула на пол портьера. В складках темно-красного бархата, чихая и пытаясь выбраться, копошилось какое-то живое существо.

— Муха! Вот ты где, негодяй! — воскликнул мужчина.

Он схватил портьеру, сильно ее тряхнул, и оттуда с проклятиями вывалился разъяренный ушибами человечек. Одет он был в ветхий серый балахон, подвязанный веревкой. Ухваченный мужчиной за шиворот, он яростно сопротивлялся этому унижению и орал разбитым в кровь ртом, будто его разрезали на куски:

— Пусти! Я убью тебя! Прочь от меня руки!

Мужчина захохотал, встряхивая карлика так, словно хотел выбить из него пыль. Тот болтался в его сильных руках, будто тряпичная кукла.

— Пусти его, — слабым голосом сказала Ана. — Ему больно…

Карлик перестал орать и уставился на девушку своими большими, немного навыкате, серыми глазами. Его лицо не было безобразным, но несколько багровых шрамов пересекали лоб.

— У тебя появилась защитница, а, Муха? — весело сказал мужчина. — А ну-ка, говори, негодяй, зачем ты поранил Рогача? Зачем располосовал ему ухо?

— Я убью его! — снова завопил карлик.

— Ты другие слова знаешь? — уже раздражаясь, сердито спросил мужчина. — Все. В корзину.

Выражение яростной непримиримости на лице карлика сменилось растерянностью и детской беззащитностью. Он замолчал и вдруг тихо и жалобно заплакал.

— Посидишь в корзине, ничего, — строго сказал мужчина и повернулся к Ане. — Он боится высоты, а корзина на шесте. Специально для него.

— Пусти его! — гневно сказала Ана и попыталась сесть в постели.

Мужчина внимательно взглянул на нее, кивнул, опустил карлика на пол и вышел.

8.

Через две недели глубокая рана в груди почти затянулась, и Ана уже могла вставать и медленно ходить по замку. Построенный по обычаям времени среди скал, с одной стороны он был защищен крутой скалой, с другой — рвом и валами. На валах стояли высокие бревенчатые стены с вышками, с которых дозорные бдительно озирали окрестности. Каменный мост, перекинутый через ров, упирался в тяжелые ворота, запирающиеся на бревно. Над ними тоже стояла вышка. Из узких окон единственной, почти бесформенной, башни открывался вид на покрытую снегом равнину, селения, теснящиеся по ходу реки, леса, застывшие в своем зимнем оцепенении. Черно-белый пейзаж был унылым, дни пасмурны.

Замок знавал лучшие времена. Бедно одетая многочисленная прислуга была вечно голодна. Следы запустения лежали на всем, и былая роскошь, теперь потускневшая, казалась горьким упреком нынешним хозяевам замка. Расшатанные деревянные плиты пола скрипели под выцветшими коврами, обивка стен поблекла, большие каменные печи страшно дымили, но запах дыма хотя бы заглушал запах сырости и мышей.

Обитатели замка сносили тяготы бедности с достоинством, вызывающим у Аны восхищение. Дружина короля Далибора была немногочисленной, но хорошо вооруженной и организованной. Это были суровые воины, которые видели свое предназначение в служении родине. В замке царил культ оружия. Оно было развешано повсюду на колоннах, украшенных резьбой и искусной росписью. Щиты, мечи, копья вперемежку с рогами зубров и лосей составляли главное украшение замка.

Ане бродила по обширным задымленным залам, и, заслышав издали шуршание складок ее длинного пышного платья, обитатели замка радостно приветствовали ее. Ни для кого уже не было секретом, что король влюбился в прекрасные черные глаза, всегда печальные.

Рядом с Аной привыкли видеть грустного большеглазого карлика, который, как собачонка за добрым хозяином, всюду неотступно следовал за ней. Он был ни молодым, ни старым. Он не знал своих родителей, много скитался и погиб бы, не подбери его король прошлой зимой замерзающим на пустынной дороге. Вместо благодарности он испытывал к своему спасителю странную неприязнь, словно это король был виноват во всех его несчастьях. Между ними существовало какое-то нелепое соперничество, борьба, которая чрезвычайно забавляла короля. Только появление в замке Аны на время примирило их.

Ана сшила для Мухи одежду воина, и теперь карлик горделиво вышагивал по замку, придерживая на поясе крошечный кинжал и бросая по сторонам дерзкие взгляды.

— Ты должен уметь защитить себя, — говорила ему Ана.

По ее просьбе, для него смастерили маленький лук и настоящие стрелы. Он быстро выучился метко стрелять и теперь ловко отбивался от Рогача, необычной породы пса, которого привезли королю откуда-то издалека. Рогач был огромен и необыкновенно злобен, и когда его спускали порезвиться на воле, весь замок трепетал.

Но это серое чудовище, с гладкой шерстью и остро торчащими на массивной голове ушами, с огромной, постоянно раскрытой красной пастью, робело при виде Аны. Всегда бесстрашный, Рогач замирал на пороге ее покоев, долго стоял в нерешительности, а, дождавшись ее внимательного взгляда, терялся, отводил глаза и, поджав хвост, спешил уйти. Муха провожал его радостными воплями.

Ломающимся голосом, то глуховатым, то свистящим, похожим на шелест ветра, этот маленький человечек рассказывал Ане удивительные сказки, рожденные его неприкаянной жизнью, полной тревог, и потому особенно трогательные. Она слушала его, прикрыв глаза и отрешась от всего вокруг; болезненная бледность покрывала ее лицо, и в такие минуты король, цепенея от безотчетной тревоги, целовал ее тонкие прозрачные пальцы. Не проходящая печаль в ее глазах, какая-то тайна, витающая над ней, распаляли его воображение, и с каждым днем король все сильнее привязывался к этой странной, нежной, сдержанной в словах девушке. Он редко улыбался ей, потому что ее красота, весь ее необычный облик слишком волновали его.

— Благословенная земля… На юге страны особенно много золота, Козья гора богата серебряной рудой, но Сохор отвоевал ту часть. Он все богатеет — мой народ бедствует… Он силой отобрал у нас почти все рудники — то, что было создано тяжелым, упорным трудом, добыто потом и кровью… Мой слабый духом отчим трусливо отдал Сохору то, что не имел права отдавать. И теперь ночь без конца над родиной… бедность, болезни, горе… — говорил Далибор Ане. Они медленно ехали верхом и смотрели на беспредельную белую даль, на цепи гор с их заснеженными пиками и безмолвные леса. День был безветренным, но хмурым. Две одинокие птицы кружили в небе у них над головами.

— Я слышала, по берегам рек моют золотой песок.

Далибор покачал головой.

— Все хотят разбогатеть… Нивы и сады поросли сорной травой, потому что больше никто не хочет их возделывать — все ищут золото. Деревни пустеют. Хлеба мало, и его покупают втридорога у соседей. Старейшины ропщут, но мы не можем ничего изменить.

— Вы не можете воевать с Сохором?

— Нам не на что вооружить войско. Проклятая бедность!

— Должен быть выход. Нужно привлечь соседей и объединиться против Сохора.

— Разумные речи. Только не с кем объединяться. Соседи слева никогда не пойдут против Сохора, они тоже разорены. Властислав умер. — Ана искоса взглянула на Далибора. Глядя прямо перед собой, он продолжал: — Позади, за огромным болотом, которому мы не можем найти конца, глухие леса. Там еще во множестве водятся лани и зубры. Там живут другие племена, что говорят на непонятном языке. Зачем им умирать за нас? А справа — большая страна, раздираемая кровавыми распрями, им тоже не до нас. Если Сохор надумает сейчас воевать с нами, мы станем его вечными данниками…

Ана с тревогой взглянула на Далибора, но ничего не сказала. Король повернул коня, и они направились через небольшой лесок к замку.

Трое всадников незаметно следовали за королем и его спутницей.

— Нужно поворачивать назад, Дора, — сказал один из них. — Еще немного, и нас заметят. Мы и так ведем себя глупо.

— Закрой рот, Ярош. Тебя никто не спрашивает. Не зли меня, — не глядя на говорящего, хриплым голосом быстро ответила маленькая женщина, восседающая на гнедом жеребце, и ее рука привычно метнулась на пояс, где в ножнах висел кинжал.

— Совсем спятила, — буркнул себе под нос мужчина, но воздержался от дальнейших речей и отстал, чтобы оказаться у женщины за спиной.

Подавшись немного вперед, та с жадным любопытством вглядывалась в высокую, статную фигуру Далибора, скользящую вдалеке среди деревьев. Король, одетый в черный плащ, отороченный мехом, держался в седле очень прямо. Нет, ни у кого больше Дора не встречала такой благородной осанки и скупости жестов, говорящих о высоком происхождении и привычке повелевать. Она видела, как он умеет стрелять из лука и биться на мечах… А его мрачный, пылкий взгляд — бездна гордости!… Он переворачивает всю ее душу… Взгляд воина… повелителя… Только этот мужчина мог бы сделать ее кроткой и послушной… безропотной рабой… Ты будешь моим, Далибор, с замирающим сердцем твердила про себя Дора.

— Кто это с ним? — вдруг обратила она внимание на спутницу короля.

— Женщина, — осторожно ответил Ярош.

Это слово привело Дору в ярость.

— Витт, убей ее, — приказала она второму всаднику, молчаливому рябому мужчине. Тот спокойно кивнул и вынул из ножен меч. — Ярош отвлечет короля. А меня здесь нет. Поняли? — И она поскакала назад, чтобы укрыться в кедровнике.

… Ярош сделал большой крюк влево, чтобы незамеченным оказаться рядом с королем. Витт в это время обогнул лесок справа. Неожиданно им обоим повезло: перед королем и женщиной возник глубокий лог. После короткого шутливого спора, с какой стороны его объехать, они разделились. Король поскакал к Ярошу, а его спутница — прямо в руки к Витту.

Не мешкая, Витт пришпорил своего серого крапчатого и на всем скаку вылетел на всадницу. Но она уже была готова к неожиданной встрече: в ее руках невесть откуда появился небольшой узкий меч, и она принялась отбиваться им от нападавшего. Кони, испуганно храпя и взрыхляя копытами снег, бок о бок кружились по кругу. Услышав возгласы и звуки борьбы, король резко осадил своего жеребца и развернулся. Ярош на расстоянии поскакал за ним, наблюдая за ходом событий.

Витт ожесточенно нападал, но женщина ловко уклонялась от его прямых тяжелых ударов и проворно парировала косые. Неожиданно она перекинула меч в левую руку, сделала резкий выпад, а когда Витт, защищаясь, поднял свой меч, мгновенно ударила его в живот чем-то зажатым в правой руке. Витт покачнулся, выронил меч и схватился обеими руками за рану. Кровь ярко окрасила его одежду, тут же застыв на морозе. Он пробовал удержаться в седле, но не смог и тяжело рухнул на землю.

Ярош помчался прочь. Король не стал его преследовать, он торопился к женщине, которая спешилась и склонилась над Виттом.

— Ана! — в тревоге закричал он. — Отойди от него!

Ярош налегал на плетку и не мог отделаться от странных мыслей. Ему все казалось, что когда-то он уже это видел: в левой руке меч… короткий замах правой и — резкий, как вспышка молнии, снизу вверх косой удар кинжалом…

И вдруг его самого словно ударили.

— Властислав? — оторопело произнес он и на ходу обернулся, чтобы еще раз взглянуть на женщину.

Рана в груди Аны снова открылась после нападения. Она бредила, никого не узнавала. Король ходил черный, с трудом понимая, что ему говорят. Муха, забившись в угол, за портьеру, часами сидел там неподвижно, вслушиваясь в прерывистое дыхание больной, ее бессвязные слова и наблюдая за королем, который день и ночь мерил комнату шагами. Через неделю Ана наконец пришла в себя, но Страба, понимая, что это лишь передышка перед концом, решился на разговор с королем.

— Больше нельзя тянуть, мой правитель, — тяжело вздохнув, сказал он. — Нужно прижечь рану каленым железом.

— Это поможет? — выдавил из себя король.

— Я надеюсь. Но… будем готовы ко всему… Она может умереть и во время прижигания…

— Ты спятил, раз предлагаешь мне такое, — страшно улыбнувшись, сказал король и похлопал лекаря по плечу.

— Это единственный выход, — твердо сказал Страба. — Если мой король хочет, чтобы девушка выжила. Мой отец только так лечил безнадежных больных — или они навсегда излечивались, или их страдания заканчивались быстрее…

Король захохотал. Страба опустил глаза и стоял молча.

— Я согласен, — неожиданно прервав смех, сказал король.

Ана лежала на кровати, вытянувшись и закрыв глаза. По комнате бесшумно сновали люди — она не замечала их. Принесли жаровню, на которую положили короткий железный прут. По знаку Страбы, прислуга покинула покои.

— Кто это сделает? — вполголоса спросил король.

— Я попросил Бивоя, — сказал Страба. — Руки привяжем полотенцами, а на ноги сядет кто-нибудь из его лучников.

Услышав их разговор, Ана открыла глаза. Ее больной взгляд привел короля в смятение. Она приподнялась на локтях, и, увидев жаровню и склонившегося над ней короля, вздрогнула и вся сжалась.

— Уберите огонь… У меня болят руки… — едва слышно сказала она.

— Ана…

— Ты будешь меня пытать? — шепотом спросила она короля.

Король стиснул зубы, резко повернулся и вышел.

— Позовите Бивоя, — сказал Страба.

… Король широкими шагами метался по коридору. Приближенные и прислуга в молчаливом ожидании понуро стояли вдоль стен. За дверью, ведущей в комнату Аны, была тишина. Она тревожила всех еще больше, чем если бы оттуда доносились страшные крики.

Ожидание стало совсем невыносимым, когда дверь неожиданно отворилась. Вышел Бивой, немолодой черноволосый военачальник вместе с несколькими своими лучниками, и сразу вслед за ними — Страба. Король замер на месте.

— Мы всё сделали, — ни на кого не глядя, негромко сказал лекарь.

Покачнувшись, король перевел дух и шагнул к дверям, вслед за ним бросились остальные. Ана полулежала на кровати. Взгляд ее черных глаз, под которыми залегли тени, был холодным и застывшим, словно жизнь уже покинула ее измученное тело. Только слабо подрагивали пальцы рук, лежащих поверх атласного одеяла.

Король в нерешительности остановился у постели.

— Больно, Ана? — пытаясь скрыть тревогу, наконец выдавил он.

Не узнавая, она взглянула на короля и поднесла к глазам свои ладони.

9.

Дора нещадно хлестала коня, который все сильнее хромал на заднюю правую ногу — отряд всадников, за которым она тайно следовала уже больше часа, уходил по заснеженной равнине. В сумерках ей труднее будет продвигаться, чтобы не отстать, а тут еще захромал конь… Всадники были гонцами, причем, королевскими. Они что-то везли в большой крытой повозке, охраняемой со всей тщательностью, на какую только были способны эти отцовские остолопы-ратники, разжиревшие от безделья, разнежившиеся от сытой жизни. Они и в седле-то держатся кое-как, того и гляди вывалятся… В Доре бушевала злость. А королевская дочь, как нищая, бездомная бродяжка, скитается в поисках куска хлеба! Но когда-нибудь этой несправедливости будет положен конец. Дора твердо верила в свою судьбу.

Отряд остановился на ночлег у трех одиноких сосен, наполовину заметенных снегом. Дора укрылась в овраге и ждала до ночи, благо мороз был слабым, а под седлом коня — теплая звериная шкура, свисающая почти до земли. Под ней Дора и отсиживалась. Она с малых лет научилась выживать в открытом поле, прятаться и появляться в неожиданный момент, убивать без жалости и притворяться обиженной. Она давно усвоила людские привычки, поэтому сейчас просто терпеливо ждала, когда ночных дозорных, выставленных у повозки, сморит сон.

…Луна неторопливо плыла в облаках. Проникнув в спящий лагерь, Дора подкралась к повозке, отогнула меховой полог и юркнула внутрь. Она быстро ощупала длинный узкий ящик, занимающий всю повозку. Судя по количеству сопровождающих его, поклажа дорогая… Хорошо бы, если б это были драгоценности…

Дора открыла обитую бархатом крышку. В темноте нельзя было разобрать, что лежит внутри. Она приподняла полог, и лунный свет озарил таинственный предмет, охраняемый отрядом ратников. Он засверкал, как блики солнца на воде, как самый большой алмаз в короне ее отца… Дора с трудом сдержала радостный возглас. Лучшей новости она не могла получить!

Она вернулась к своему коню и снова забралась ему под брюхо. Радостное возбуждение не давало ей уснуть. Гонцы объезжали земли Сохора с большим королевским мечом! Она помнила его, этот большой, почти в человеческий рост, сверкающий железный меч, выставленный в тронном зале как символ могущества и власти королевства! Сколько раз, еще девочкой, Дора, подставив скамью, гладила его осыпанную драгоценными камнями рукоять, разговаривала с грозным и безмолвным оружием и лелеяла свои мечты…

Наконец-то… Наконец-то отец собрался повоевать… Королевские гонцы повезут меч по селам и деревням, и, завидев его издали, в страхе заплачут женщины и возрадуются мужчины, стосковавшиеся по настоящему делу. С нетерпением они наточат свои мечи, навострят копья, натянут новую тетиву на луки и изготовят стрелы. Они выберут коней получше, бросят под расписные седла звериные шкуры и привяжут к ним молоты и тяжелые палицы. Они вденут в уши серьги, наденут кожаные наколенники, косматые шапки и шлемы из бычьей кожи с железным обручем, прикроются щитами, крест-накрест окованными красной медью. Всех, кто ростом выше него, соберет меч под знамена Сохора! Зазвенят стремена, уздечки и шпоры, и долго будут рыдать женщины вослед устремившимся на кровавую сечу… Нетрудно будет им доскакать до поля битвы — труднее вернуться обратно…

Дора не спала до утренних стаявших звезд.

— Война без пощады… Заплачут по прежним временам… Дань будут платить золотом, полотном, мехами, медом, породистыми жеребцами… Острите мечи! — опьяненная запахом близкой и жестокой схватки, мстительно говорила она в темноту ночи воображаемому войску, собираемому Сохором, и смеялась своим визгливым смехом, неприятным, как холод металла…

Огромными прыжками Рогач мчался по замку. Его грозный вид и лай наводили ужас на обитателей замка, и все спешили уйти с его дороги. Муха во весь дух улепетывал от него, крича на бегу:

— Ана! Ана!

Рогач настиг его у самых покоев Аны, ударил тяжелыми лапами в спину и, завалив, со злобным рычанием принялся трепать. Защищая руками лицо и горло, Муха не мог воспользоваться своим крошечным кинжалом и только надрывался истошными воплями. Ана рывком распахнула дверь и, встав на пороге, крикнула:

— Рогач!

Дернувшись, как от удара плети, пес разжал челюсти, а когда девушка подскочила к нему и замахнулась, съежился, припав к полу. Карлик несвязно причитал, ощупывая окровавленными ручками свой разодранный камзол из зеленой парчи, сшитый для него Аной.

— Убей его, Ана… — все всхлипывал он, пытаясь приставить к месту оторванную полу.

Ана не ударила Рогача. Словно очнувшись ото сна, она удивленно взглянула на скулящую у ее ног собаку и страдальчески сдвинула брови.

— Рогач… — тихо позвала она и, склонившись, осторожно прикоснулась к голове пса.

В страхе прикрыв глаза, Рогач сотрясался мелкой дрожью, потом, словно решившись, покорно опустил голову и подставил Ане шею…

— Уйди! — с непонятной яростью закричала девушка и бросилась в свои покои. Муха отполз в сторону, кое-как поднялся и заковылял вслед за ней.

Необыкновенной красоты свадебное платье, благоухающее неземными ароматами и украшенное по низу цветами из драгоценных камней, само было похоже на волшебный цветок, неожиданно распустившийся в этом мрачном замке. Оно стояло на деревянной подставке в комнате Аны. Золотая сетка, нежная, словно сотканная из паутины, и усыпанная круглыми изумрудами, покрывала пышную юбку из тончайшей драгоценной тафты, белой, как пена, а расшитый жемчугом узкий корсаж переходил в высокий прозрачный воротник, колеблющийся при малейшем дуновении.

— Его начали шить в тот день, когда я родился. Его шили для тебя. Примерь его… — обходя платье со всех сторон и любуясь им, говорил Далибор Ане, которая безучастно сидела в кресле. На полу у ее ног пристроился Муха. — Ты слышишь? — Ана кивнула. — День выбора невесты — старый обычай, и мы должны его чтить, даже если я уже выбрал свою невесту. Примерь платье. Боюсь, оно будет тебе немного велико, ты так похудела, — озабоченно сказал король. — Швеи подгонят его по твоей фигуре. Ана, слышишь?

Ана встала из кресла, в нерешительности постояла и, словно лишившись последних сил, опять села. Король остановился перед ней, пристально посмотрел ей в лицо и помрачнел.

— Не нужно, Далибор… Я не хочу его мерить, — вымученно произнесла девушка, глядя через его плечо.

Король обернулся. За спиной у него никого не было.

— Почему ты так обращаешься со мной? — тихо сказал он. — Ты измучила меня своими капризами. Ты сама не знаешь, чего хочешь. Тешишь свою непомерную гордость, не считаясь с теми, кто любит тебя… — Он заговорил громче и раздраженнее. — О чем ты думаешь? Ты когда-нибудь видела себя со стороны? — Ана молчала, опустив глаза, но даже и теперь королю казалось, что она не слышит его. — Посмотрись в зеркало! — закричал король. — Ты спишь на ходу, ходишь, как пьяная… ощупывая вещи руками, не понимая, что держишь в руках! О чем ты грезишь? Что пытаешься забыть? Надень это платье, или я разорву его в клочья! Разрежу на куски! Прямо сейчас!

Ана взглянула на него. В ее черных глазах промелькнуло страдание, и взгляд снова сделался безразличным. Король перевел дух и замолчал надолго, расхаживая по комнате и иногда поглядывая на девушку. Муха настороженно следил за королем и что-то сердито шептал.

— Почему ты все время смотришь на свои руки? — не скрывая раздражения, спросил король. — Разве ты не знаешь, что это плохая примета?

— Не знаю…

— Это к смерти. Перестань смотреть на них! Зачем ты это делаешь?!

— Они болят, — глухо сказала Ана. — Посмотри… Мне кажется, или они и вправду черные?

Далибор подошел к ней, взял ее ладони в свои и посмотрел. Потом сел за стол и обхватил голову руками.

— Они не черные, — раздельно произнося каждое слово, ответил он.

… Этой же ночью, холодной и ветреной, дождавшись, когда замок погрузится в темноту, Ана взяла Муху за руку и, стараясь ступать бесшумно, пошла в конюшню. Ее качало от слабости. Ветер встретил ее тихим радостным ржанием. Ана с трудом оседлала его и вывела во двор.

Там, с факелом в руке, с непокрытой головой стоял король. Из окон башни, уже освещенных светом свечей, украдкой смотрели люди. На глазах у всех король встал на колени. Пурга яростно набрасывалась на огонь, пляшущий в его руке, и заметала белой пылью его черный плащ.

— Не оставляй меня… — полным страдания голосом произнес он. — Я не смогу без тебя жить… любимая…

Ана больным взглядом смотрела на короля и стояла, не зная, на что решиться. Король поднялся с колен, осторожно высвободил из рук Аны поводья и кинул их подбежавшим слугам. Потом взял Муху за руку с другой стороны, и они втроем медленным шагом вернулись в башню.

Утром гонец из дальнего поселения привез в замок страшную весть. Он был измучен тяжелой дорогой и отморозил на руке два пальца, но, отказавшись от горячего медового напитка, поднесенного ему с дороги, поспешил в тронный зал, где его уже ждал король.

— Война! — скорбно склонив в поклоне голову, сообщил он.

Тотчас во все концы королевства устремились гонцы с приказом Далибора вооружаться и собираться в войско.

— Зачем я отпустил Бивоя? — говорил король Ане. — Куда он отправился? Как назло… И все лучники ушли с ним. Восемьдесят человек. Что ж, это судьба… Бивой станет моим преемником. Ведь после меня не останется наследника. Я уже распорядился.

— Бивой скоро вернется, — сказала Ана.

— Завтра, когда мы уйдем, тебя укроют в лесах, в моем тайном убежище. Урсула будет опекать тебя.

— Твоя нянька ненавидит меня. Зачем ты посылаешь ее со мной?

— Она предана мне. Я возьму с нее слово, что она позаботится о тебе.

— Ты вернешься!

Король задумчиво смотрел на Ану.

— С этой войны не вернется никто. Это знают все. Но разве ты слышишь в моем замке плач и горькие стенания? Каждый из нас унесет с собой как можно больше жизней наших врагов. — Он нежно погладил Ану по щеке. — Об одном я жалею — ты не успела стать моей женой. Моя королева…

При этих словах Далибора Ана, не сумев скрыть отчаяния, заплакала:

— Я буду ждать тебя…

— Мы уже пришли к соглашению с Сохором. Страна бедна… и он понимает, что невыгодно еще больше разорять ее, жечь… Будет одна большая битва. На южной границе, в Трехречье… День пути отсюда.

Ана подняла на него заплаканные глаза.

— Правда? И будут соблюдены обычаи?

Король кивнул. Ана поднялась из кресла и порывисто обняла его.

Прощание дружины с обитателями замка, молчаливое и сдержанное, было омрачено неприятным событием — прошедшей ночью платье невесты исчезло из покоев Аны. Слуги безуспешно обыскали весь замок. Король был разгневан, но Ана, как могла, успокаивала его:

— Мое синее платье ничуть не хуже. Его даже не придется перешивать…

— Эта кража — позор… Красть у короля… — Давая выход гневу, король яростно затягивал свой пояс из дубленой кожи, пробитый серебряными гвоздиками. Тонкие цепочки, скрепляющие на нем золотые бляхи, нежно звенели.

— Мне все равно, в каком платье я выйду за тебя замуж, — сказала Ана.

— Ты никогда не говорила мне, что любишь меня, — дрогнувшим голосом произнес король.

— Ты не собирался на войну…

Король горько усмехнулся.

— Понимаю… Это жалость к отправляющемуся на смерть.

Ана покачала головой и прильнула к его груди, обтянутой кольчугой.

— Просто я только сейчас поняла, как ты мне дорог…

10.

— Через час я жду тебя. Служанки помогут тебе собраться.

— Не дождешься.

— Ты слышишь? — Урсула была вне себя от гнева. — Я обещала Далибору позаботиться о тебе!

— Я сама о себе позабочусь. Я буду ждать его здесь.

Урсула схватила Ану за руку и, резко рванув, развернула ее от окна, у которого девушка стояла. Длинная и костлявая, она была необычайно сильной, а гнев только усиливал угрозу, исходящую от нее.

— Ты будешь делать то, что я тебе скажу! — прошипела она, больно стискивая своими железными пальцами локоть Аны, и тут же почувствовала, как что-то острое кольнуло ее в бок.

— Выйди отсюда, — спокойно произнесла Ана, сжимая в руке кинжал. — Благодари бога, что ты нянчила Далибора.

Она отвернулась и снова принялась смотреть в окно. Урсула попятилась. Из ее горла вырывались нечленораздельные звуки. Она выскочила из покоев Аны и с силой захлопнула дверь.

— Проклятая ведьма… — прошептала она, сжимая кулаки. — Воровка… Несчастье на наш дом…

Гонец, которого обитатели замка в большой тревоге ждали уже пять дней, прибыл под вечер. Женщины и трое стариков, оставшиеся в замке, помогли спешиться седоку в заиндевевшем плаще и провели его в просторную столовую. Стянув с головы меховой капюшон, он подсел к огню, обвел взглядом напряженные лица столпившихся вокруг него женщин и, счастливо вздохнув, разлепил обветренные февральской метелью губы:

— Спустили псов…

Раздался общий радостный возглас. Заплакав, женщины бросились обниматься.

…Далеко отсюда морозным ранним утром два огромных войска, как две черные тучи, нашли друг друга в заснеженном поле и с грозным гулом выстроились тесными рядами. Солнце играло на острых копьях, шлемах и обнаженных мечах.

Воздух дрожал от боевых песен, доносившихся с обеих сторон, от ржания коней, лая свирепых псов, рвущихся с поводков, и клекота хищных птиц, которых несли на плечах или на рукавицах. И смерть в ожидании обильной жатвы уже витала над полем…

Много часов подряд стояли так полчища вооруженных до зубов воинов, собравшихся здесь, чтобы уничтожить друг друга. Ждали гонца. Наконец он показался. Он гнал коня во весь опор, и, завидев его, в нетерпении заревели оба войска. Передние их ряды прикрылись щитами, чтобы сбить натиск первой атаки, самой яростной и жестокой, остальные ощетинились стрелами, копьями и мечами. Гонец доскакал, бесстрашно встал между двух огней и поднял вверх руку. Тишина воцарилась над полем. Гонец набрал в грудь побольше воздуха и зычно крикнул, провозглашая волю богов:

— Спустить псов! — И поскакал прочь, чтобы быстрее убраться с дороги.

Яростный дикий рев разочарования вырвался из множества глоток. Лучники взметнули вверх луки, и тысячи стрел с оглушающим свистом пронзили небо. Снова и снова натягивали лучники тетиву, чтобы дочиста опустошить колчаны от ставших бесполезными стрел: звезды против кровопролития. Так сказали ведуньи, живущие в лесах, и никто не осмелится нарушить запрет, войска разъедутся, не убив ни одного врага. Когда все стрелы осыпались на землю, оба войска спустили собак и хищных птиц.

Под одобрительные крики людей в кровавой схватке сцепились овчарки и свирепые лохматые псы, обученные охоте на диких зверей в лесных чащах. Снег стал красным, а воздух — темным от поднявшихся в небо сотен соколов-сыроядцев, кречетов, ястребов, сарычей, которые бились, сталкиваясь грудью и на лету выхватывая из вражеских тел куски мяса.

Лай, рычанье, гортанный клекот, возбужденные крики воинов, стоны раненых и умирающих собак — все смешалось в ужасающий, отвратительный гул. А когда сражающиеся наконец перебили друг друга, на поле, залитое кровью, опустились уцелевшие птицы да с окрестных лесов поднялись и закружили в небе сотни воронов, еще с вечера в нетерпении поджидающие добычу. Охрипшие от криков войска разъехались, не пролив ни капли вражеской крови, а война, согласно предсказанию, была отложена на три месяца.

Дочь Сохора, разъяренная тем, что ей не удалось потешиться на поле битвы, возглавив большую дружину отца, огнем и мечом тут же прошлась по Заозерным рудникам. Жилища рудокопов были обращены в пепел, шахты завалены каменными глыбами, орудия разрушены, и многое число жизней погублено…

Далибор еще две недели не возвращался домой: он пытался поймать Дору. Напав на след ее отряда, он перебил половину разбойников, но Дора, как змея, в который раз ускользнула.

11.

Небольшая, последняя, горсть камешков, взятая из ларца с фамильными драгоценностями старинного королевского рода Далибора, не могла особенно украсить синее платье Аны, которое спешно расшивали ко дню выбора невесты, но это было лучше, чем ничего. Две молодые искусные швеи трудились без отдыха, стараясь уложиться в срок и угодить королю. По указанию Аны, пышную шуршащую юбку они прошили золотыми нитями, по низу расположили самые крупные камни, а лиф и узкие рукава вразброс украсили крошечными звездочками алмазов. Поначалу швеи ворчали, возмущенные простотой замысла, но Ана настояла на своем, и вскоре стало ясно, что платье выходит удивительно красивым.

Замок готовился к свадьбе. В знак уважения, во все крупные роды королевства уже были разосланы приглашения показать невест, хотя, по обычаю, любая девушка могла посетить замок короля в этот день, и ее обязаны были принять с почестями. Король выберет себе невесту, и через неделю назовет ее своей женой.

В замке был только один человек, недовольный предстоящими празднествами. Это была Урсула. Прямая, как жердь, она ходила по замку, наблюдая за тем, как варят в больших котлах мясо и коптят колбасы, как скребут полы, чистят потемневшую мебель и трясут ковры. Плотно сжав тонкие губы и сложив на животе руки, она смотрела издалека, как швеи корпят над платьем невесты, и лицо ее все больше омрачалось — так грозовая туча темнеет с каждой минутой, наливаясь влагой, пока не грянет гром. Поздним вечером, улучив минуту, она вошла в покои Далибора.

Король сидел за столом и что-то быстро писал. Увидев Урсулу, он кивнул и отложил перо.

— Ты чем-то недовольна, няня? — спросил он, откинувшись на спинку кресла. Лицо у него было осунувшимся.

Урсула помолчала, не зная, с чего начать.

— Далибор… Я нянчила тебя…

— Говори без предисловий.

Женщина угрюмо взглянула на короля.

— Она околдовала тебя. Заморочила. Оплела сетями, из которых ты не можешь выбраться. Ты должен найти в себе силы и освободиться от нее, мой мальчик!

Далибор нахмурился.

— Ты скажешь, что я уже стара, слепа и глуха… Но чтобы понять, что она ведьма, не нужно быть особенно зорким… — Урсула подошла поближе к королю и наклонилась, чтобы лучше видеть его глаза при свете свечи. — Из-за нее ты выглядишь больным, изможденным, как будто тысячи болезней напали на тебя. Ты слаб. — Урсула выпрямилась и отрезала: — Это из-за нее ты перестал быть похожим на короля, на мужчину!

Далибор ударил ладонью по столу.

— Не забывайся!

— Посмотри на нее внимательно, и ты скажешь, что я права, — не смутившись и говоря тише, но убедительнее, продолжала Урсула. — Разве ты не видишь? Она слушает тебя и не слышит… а когда смотрит, то кажется, что она видит сквозь тебя. Ее боятся все собаки… Она, как привидение, шляется по ночам… Каждую ночь она торчит на крыше башни и смотрит, смотрит в окно, на горы — как будто зовет из темноты что-то темное… — В голосе Урсулы проскользнул страх. — А ее красота? Разве может быть женщина такой красивой? И ей ничего не делается… даже после такой жестокой болезни, когда любая красота сойдет с лица. Но нет… только не у нее… — Урсула с осуждением покачала головой. Король слушал, опустив глаза. — Ты ничего не знаешь про эту женщину, и уже хочешь сделать ее нашей королевой!

— Мои подданные любят ее, — тихо сказал король.

— Ну, да… Она умеет залезть в душу… Улыбнуться, когда нужно, притвориться страдающей, несчастной… Это колдовские штучки, Далибор… Знаешь, что я думаю?… — Урсула печально глядела на короля. — Она не просто ведьма. Она сумасшедшая… — Король вздрогнул и поднял глаза. — Вчера ночью я подошла к ее дверям и приоткрыла. Она стояла у окна, ее шатало из стороны в сторону… Потом она села за стол, взяла зеркало… — Далибор слушал Урсулу, и такое страдание вдруг отобразилось на его лице, что старая женщина на минуту замолчала, пронзенная жалостью, но потом заговорила снова: — Она смотрелась в зеркало и твердила с безумным видом: «Нет!»

— Что? — не понял король.

— Она говорила в зеркало: «Нет! Нет!» — Урсула перевела дух.

— Няня, она перенесла тяжелую болезнь… Это я ранил ее, не забывай…

— Она спасла Дору!

— По неведению.

— Не женись на ней, Далибор, заклинаю тебя всеми нашими богами… Она погубит и тебя, и все наше королевство… — Урсула заплакала.

— Я люблю ее, няня, — спокойно и твердо произнес король. Он встал и прошелся по комнате.

— Хорошо… — сказала Урсула, вытирая слезы. — Хорошо… Я не хотела говорить тебе… Знаешь, кто украл платье невесты? — Король обернулся и замер на месте. Урсула закивала головой. — Я сама это видела. Той ночью, перед вашим уходом, она вместе с этим гаденышем, которого ты подобрал в лесу и который ненавидит тебя, разрезала платье на сотни кусочков и спрятала у себя под периной. Ты не видел ее лица, Далибор… Возбужденное, раскрасневшееся… Она так торопилась, будто за ней гнались…

— Я не верю.

Нянька короля кивнула и, сгорбившись, побрела к двери.

— Я люблю эту женщину… больше жизни! — крикнул ей вслед король.

Не оборачиваясь, Урсула вышла и тихо прикрыла дверь.

В ночь перед днем выбора невесты Ана заснула на удивление быстро. Ей приснилось, что Далибор входит в комнату, садится за стол и молча начинает есть. Он не смотрит на нее. Сердце у Аны сжимается от внезапной тревоги. Ей больно, как никогда, но гордость не позволяет ей заплакать.

— Почему ты не смотришь на меня, Далибор? — хочет спросить она, но он опережает ее.

— Очень много дел, — по-прежнему не глядя на нее, в сторону, говорит король. Он знает, что Ана здесь, но она уже не входит в его жизнь. Она чужая.

Оглушенная этим несчастьем, Ана стоит у стола, безвольно опустив руки, а вокруг, не замечая ее, ходят люди, занимаются своими делами. У них своя жизнь, и никто не интересуется ее собственной. Она чувствует себя потерянной, маленькой, ничего не значащей, и начинает ненавидеть себя за свою ненужность.

От сильной душевной боли она проснулась. То, что это был просто сон, не успокоило ее. Она боялась своих снов…

Ана встала с постели и привычно бесшумно, чтобы никого не потревожить, поднялась на крышу башни, на выстуженный ветрами чердак, где не один десяток лет, покрываясь пылью, копился всякий хлам. Ее тянуло сюда, к грязному заледеневшему окошку, которое она отогревала свечой, и каждую ночь, пугаясь неизвестно чего, она смотрела в него и замирала от ужаса перед непонятным и неизбежным, что надвигалось из темноты, со стороны гор. Какое-то быстрое движение, жадное, как у напавшей на след собаки, чудилось ей на далеком неразличимом горизонте. То приближающиеся, то удаляющиеся гулкие голоса и шорохи, чье-то тяжелое прерывистое дыхание, запах крови, страшные видения — словно из далекой, когда-то прожитой ею жизни, — все это вызывало у нее странную дрожь, головокружение, почти обмороки…

Она не понимала, что с ней происходит, но знала, что все вернулось: ночные кошмары, боль, ужас, которые терзали ее прежде, в другой жизни, в другом замке… Нет, твердила она, ужасаясь догадке, которая сводила ее с ума, лишала мужества, наполняла горечью и невероятным страхом, я не хочу…

Когда ее тело начинали мучить судороги, она знала, что ей поможет только одно, и она начинала улыбаться, потом тихонько и все громче, веселее — смеяться, пока не приходило облегчение. Она торопилась увидеть себя со стороны — как в зеркале. Она неизменна. Ее не смогут изменить. Она прежняя — красивая, уверенная в себе, сильная. Она справится с этим. Завтра она скажет мужчине, который стал ей очень дорог, как она любит его. У них родятся дети, и они будут долго и счастливо жить в этом замке, пусть бедно, пусть, но обязательно счастливо. Она не боится непонятного, незнакомого имени, которое огненными буквами все чаще вспыхивает в ее сознании. И не хочет думать о том, что когда она поймет, что значит это короткое, звучное слово, это знание убьет ее, разрушит, уничтожит… И это будет страшнее, чем просто смерть, которой она не боится… Прочь! Пошла прочь! Убирайся…

12.

Едва некогда позолоченных кровель башни замка коснулись первые солнечные лучи, гости, пешие и конные, потянулись на смотр невест. Они собирались до вечера, и замок с трудом вмещал всех желающих посетить короля в столь приятный и значимый для него день. Празднества должны были начаться на закате солнца, когда прибывшие отдохнут с дороги.

…Тронный зал, украшенный новыми драпировками и блеском множества свечей, давно не видел такого количества красивых девушек. Семьи подводили своих красавиц к королю, сидящему рядом с Аной в большом дубовом кресле, и представляли. Король благосклонно кивал.

— Я рад видеть, — говорил он Ане, — что обнищание моей страны никак не сказывается на красоте моих подданных. Словно наши боги пытаются приободрить мой народ в его несчастье и вознаграждают, говоря тем самым, что нельзя расставаться с надеждой. Ты сегодня особенно молчалива, — заметил король, — и хороша…

— У меня столько соперниц, что я даже теряюсь, — через силу проговорила Ана. Она чувствовала себя неловко, как будто занимала чужое место. Из-за нее король предпочел сидеть в дубовом кресле, а не на троне, и Ана все чаще ловила неблагосклонные взгляды из толпы.

— Они тебе не соперницы, — спокойно проговорил король, кивком головы приветствуя очередную красавицу. Заглядевшись на короля, синеглазая и светловолосая девушка замешкалась, вызвав у короля улыбку.

Неожиданно толпа гостей зашумела, заволновалась. Прокатившись волной по залу, слуха короля достигла новость. Он потемнел лицом и повернулся к Ане.

— Это будет самая удачная и злая шутка в моей жизни, — глухим от ярости голосом сказал он.

— Что ты хочешь сделать? — встревожилась Ана.

Король посмотрел на Ану, и его взгляд смягчился.

— Я никогда не причиню тебе зла. Знай это… — с любовью в голосе сказал он и поднялся навстречу идущей к нему через зал без всякого сопровождения, охраняемой только обычаем, женщине в нарядном желтом платье, на поясе которого висел кинжал.

Это была Дора.

С худосочным и подвижным, как у обезьянки, телом, Дора казалась подростком, перенесшим в детстве множество невзгод. Ее лицо с мелкими чертами, заметно посеченное шрамами, было лишено какого-либо обаяния из-за злого и брезгливого выражения. В темных настороженных глазах таились подозрительность и необузданная жестокость, а в каждом движении скользила неуравновешенность человека, легко впадающего в гнев.

Приподнимая длинную юбку, так, чтобы были видны ее крошечные ступни, дочь Сохора вызывающе манерно шла по залу. Нервно подергивая обнаженными худыми плечами и постукивая каблуками, она бесцеремонно пересекла боязливо расступающуюся гудящую толпу, приблизилась к королю и дерзко вскинула свою коротко стриженую кудрявую голову.

— В твоем имени нужно заменить одну букву, Дора, дорогая… — сказал король, подходя к ней вплотную и вежливо улыбаясь, так что со стороны не было понятно, что в эту минуту он наносит гостье оскорбление и с трудом сдерживает ярость.

Дора дернула плечом и что-то прошептала, пытаясь погасить злой блеск в своих черных глазах.

— Мне показалось, или ты и в самом деле щелкнула зубами? — весело и негромко продолжал король. Он пытался понять причину ее появления, распознать безумие, подвигшее ее на этот поступок.

— Ты будешь моим, Далибор! — не тратя слов попусту и беззастенчиво глядя королю в глаза, пылко сказала Дора. Его близость безумно волновала ее.

Это было неожиданно. Едва уловимая улыбка тронула губы Далибора.

— Я уже твой… — проникновенным голосом ответил он и наклонился к ней. — Приди скорей в мои объятия.

— Ты иронизируешь? — с каким-то веселым интересом спросила она, запрокинув голову и во все глаза глядя на него.

— Нет. Как можно? — Ее самоуверенный вид и тон непонятной тревогой отозвались в его сердце, но времени остановиться и подумать уже не было. Он обернулся, обвел глазами зал и торжественно объявил, подняв вверх смуглую руку Доры: — Король сделал свой выбор!

Все присутствующие остолбенели от неожиданности. В наступившей тишине было слышно, как шелестят пышные юбки женщин и потрескивают свечи. В дальнем конце зала кто-то задел и уронил стул.

— Почему же вы не поздравляете своего короля? — произнес король голосом, сразу отрезвившим подданных.

Все задвигались, загомонили, захлопали. Доре почтительно поднесли синее платье. Король предложил невесте руку и удалился вместе с ней, чтобы она переоделась в новый наряд. Дора, казалось, и не сомневалась в таком исходе дела. Как ненормальная, она все время визгливо смеялась, в восторге запрокидывая темную голову и не сводя глаз со своего избранника.

Выставленная на обозрение зала, гудевшего в недоуменном ожидании, Ана сидела, гордо выпрямившись и подняв голову, как будто все случившееся ее не касалось. Глаза ее оставались спокойными, но горечь недоброго предчувствия опустила книзу уголки ее ярких губ.

Наконец громко заиграла музыка, расступилась толпа, и король вошел в зал — с непроницаемым лицом, под руку с торжествующей невестой, одетой в синее платье Аны. Платье было заметно велико ей и волочилось по полу, но это не смущало сияющую избранницу короля, которая просто упивалась своим счастьем. По знаку короля, им поставили два кресла посреди зала, и, медленно поклонившись, под восторженные крики толпы, пара уселась.

Ана по-прежнему сидела одна. Едва она увидела короля, все происходящее вдруг стало раскручиваться перед ней в каком-то медленном, заторможенном темпе. Голоса людей отдалились и доносились глухо, как из тумана. Она опустила со шляпы вуаль, чтобы никто не видел ее растерянного лица, и горячие слезы, показавшиеся чужими, — она не поняла, что плачет, — покатились по щекам. Далибор не смотрел на нее.

Вовсю играли музыканты, перед толпой подпрыгивали и веселились акробаты, а к ней, как к прокаженной, по-прежнему никто не подходил. Она не чувствовала своего тела, не понимала, где находится, что делает, — все самые тяжелые предчувствия последних дней охватили ее, придавили, уничтожили. Чужая…

Кто-то тронул ее за руку. Она подняла голову. Человек в крикливо яркой одежде жестикулировал, что-то говорил ей, и, взяв за руку, куда-то увлек. Фокусник, вспомнила Ана, что-то сказала. Человек энергично закивал, подталкивая ее к помосту, на котором стоял дубовый стул. Ана видела, что все хлопают и во все глаза, с жадным, нездоровым любопытством смотрят на нее. Только Далибор по-прежнему сидел, отвернувшись. Фокусник развязным жестом попытался поднять вуаль с ее лица — Ана ударила его по руке, он стушевался и обратил все в шутку.

Как со стороны, она увидела себя идущей к помосту по сверкающему натертому паркету, в котором отражались чужие лица, сияние и блеск свечей, ее платье цвета вишни и, темным качающимся пятном, — лицо, прикрытое вуалью. У тебя красивое платье, Ана… Через силу она заставляла себя сделать каждый новый шаг, через силу — не смотреть на мужчину, который украл ее сердце… не повернуться… не закричать… Какой скользкий этот пол,осторожнее, Ана!

Под ноги ей бросился Муха, что-то отчаянно запищал — схватив его за ворот, как тряпку, куда-то отшвырнули, унесли. Ана уселась на стул. Наступила тишина. Фокусник кривлялся перед ней и публикой, кричал и махал руками. Принесли украшенную золотыми звездами ширму, установили вокруг Аны. Она сидела с неподвижным взглядом, как неживая. Грянула музыка. Ширму убрали, и восторгам толпы не было конца: и стул, и девушка бесследно исчезли.

Гостям всегда нравился этот фокус. Все знали, что в помосте есть люк, но это не портило впечатления от зрелища, ведь все происходило мгновенно. Мгновение — и человека нет… Это казалось очень занимательным. От желающих поучаствовать в фокусе не было отбоя. Все они через какое-то время снова появились в зале, все, кроме Аны.

13.

Ана очнулась от сильного холода, пронизывающего ее тело. Она лежала на грязной подстилке, в мрачной и темной, похожей на подземелье, комнате. Решетка перегораживала комнату поперек. Тусклый свет лился в небольшое круглое окошко. Ана ощупала сильно болевшее горло — железная цепь, другим концом прикованная к кольцу в стене, перехватывала его и тяжело волочилась по ледяному каменному полу…

Она села. Голова у нее кружилась. Она вспомнила, как кресло вдруг плавно опустилось вниз, а ее схватили за руки и накинули на голову какое-то покрывало. Она и не сопротивлялась, убитая горем, которое на нее обрушилось, и безучастно позволила себя куда-то увести. Она плохо себя чувствовала, апатия захватила ее настолько, что ей было все равно, кто эти люди, которые распоряжаются ею, что с ней будет потом, — все потеряло смысл, ведь Далибор больше не хотел ее видеть. Ее сразу напоили горячим терпким напитком, и она провалилась в спасительное не-бытие.

…Где-то наверху раздались голоса, заскрипели тяжелые двери и вскоре в окружении охранников перед Аной возникла Дора, радостно возбужденная, торжествующая. Она куталась в длинную соболью шубу и некоторое время наблюдала за Аной, жадно вглядываясь в ее лицо.

— Я купила тебя, — видя, что Ана не собирается вступать в разговор и хищно улыбнувшись, сказала она. Она отослала охрану повелительным жестом. — Далибор сначала не соглашался, но я назначила такую цену, что он не смог устоять. — Ана молчала. — Тебе интересно? Ты сейчас поражена, теряешься в догадках… — Дора тихо засмеялась. — Знаешь, какое у меня было детство, красавица? Наверняка не такое, как у тебя. Нет, ты не можешь себе его представить. Все издевались надо мной и моей матерью. Мы с ней подыхали от голода, от болезней, бывали дни, когда нам не давали даже куска хлеба… Последняя приживалка в замке моего отца жила лучше и сытнее, чем я. — Дора недобро ухмылялась. — Но я терпела. Мать приучила меня к мысли, что я должна выжить. Это она внушила мне безумную надежду: настанет день, когда я стану королевой… Эта мысль согревала меня в самые жестокие морозы… поддерживала… окрыляла… — Дора раскинула в стороны руки и легко крутанулась на месте. — И это случилось! Перед смертью отец наконец признал меня своей дочерью и закрепил за мной право на трон. Нищая дочь Годки — нищей любовницы короля — теперь хозяйка огромной страны! Ты в моем замке. — Не в силах скрыть свою радость, Дора громко засмеялась. — Я пообещала Далибору на три года воздержаться от войны с ним. И разрешила ему жениться на мне. Самый желанный мужчина двух королевств теперь мой. Мой!

— Я счастлива умереть за его народ, — прошептала Ана помертвевшими губами.

— Умереть? — Дора прищурилась. — Нет, я не для этого тебя купила.

— А для чего? — резко спросила Ана.

— Я думаю, ты уже догадалась.

— Я не гадалка.

— Неужели? А я думала, каждая цыганка умеет гадать.

Сердце у Аны сжалось. Дора задумчиво рассматривала ее.

— О, дорогая, только я понимаю, как нелегко тебе жить среди людей… скрывать свои желания, чувства, — смиренно и даже робко сказала она, подходя поближе. — Когда я думаю о том, как коварна твоя бесхитростность, я испытываю не сравнимый ни с чем восторг.

— Оставь меня в покое, — глухо сказала Ана. — Что тебе нужно?

— Твоя сила. Твой необыкновенный дар. Твоя мощь, не доступная обыкновенным людям. Это просто чудо, что я встретила тебя… Мы станем друзьями, правда? — вкрадчиво сказала Дора. Ее черные глаза сверкали жутким, неприятным огнем.

Ана изумленно смотрела на Дору, и недобрые предчувствия, мучившие ее, все усиливались. Дора опасливо прикоснулась к ее руке. Ана резко отстранилась.

— Я счастлива… — почти благоговейным шепотом произнесла Дора. — Не каждый может похвастаться дружбой с оборотнем.

Муха кричал и сопротивлялся, как мог. Ухватив с обеих сторон за руки, слуги волокли его в покои короля. Король шел следом, пошатываясь, как больной. Карлика затолкали в плетеную корзину и подвесили на веревке под потолком, в нескольких метрах от пола.

… Озаренный огнем свечи, Далибор сидел за столом, обхватив голову руками. У его ног пристроился Рогач. Когда из покачивающейся корзины доносился слабый стон, пес поглядывал на корзину и недовольно ворчал.

— Я убью тебя, — после долгого молчания донеслось сверху.

— Ты опять? Молчи…

— Ублюдки вы с твоей Дорой, вшивой, потасканной… костлявой…

Король стукнул кулаком по столу. Рогач приподнялся и, посмотрев на короля, заворчал.

— Гадина… Я убью тебя. — Сверху раздались всхлипы.

— Моя родина гибнет, и если в моих силах остановить ее падение, неужели ты думаешь, что я постою за ценой?!

— Эта цена имеет название!

— Я не знал, что это преступление, — мечтать о лучшей жизни для своего народа…

— То, что ты сделал, — не преступление. Это хуже.

Далибор вскочил, как разъяренное животное, и закричал:

— Дора стерла бы мою страну с лица земли! Лучше погибнуть от собственного меча, чем изменить родине!

— Да, лучше погибнуть, — вторил ему голос из корзины. — Что ж ты не погиб?

Король опустился в кресло.

— Не погиб… Не погиб… — прошептал он.

Муха перестал плакать.

— Я знаю, почему ты не погиб, — сказал он. — Это Ана спасла тебя. Она разрезала свое платье и подкупила гонца, чтобы он объявил, что война отложена. Ты по-королевски отблагодарил ее, гадина… Молчишь? Не знаешь, что сказать… Мучайся теперь, если ты еще можешь что-нибудь чувствовать. Обнимайся со своей Дорой, которая вспарывала животы рудокопам…

— Замолчи! Замолчи! — страшным голосом закричал Далибор. — Я убью тебя! Рогач вскочил и залаял. Карлик засмеялся:

— Позови свою невесту. Вместе позабавитесь! И этого, серого, такое же чудовище, как и его хозяин…

Король упал за стол и глухой стон, похожий на рыдание, донесся до Мухи. Он на время замолчал, подумал и вдруг негромко произнес:

— Она любила тебя.

Далибор поднял голову.

— Она любила тебя, — повторил карлик, наблюдая за ним в дырочку в корзине.

— Замолчи…

— Любила.

— Замолчи!

Муха закричал во все горло:

— Она любила тебя! Любила!

Жестом, беспомощным, как женский упрек, король заткнул уши и тоже закричал — чтобы заглушить голос, который раздирал кровавую рану на его сердце…

Ветер заметал в низкое маленькое окошко рои белых мух. Лежа на полу, она с трудом дотягивалась до него, чтобы снова и снова взглянуть на серое ночное небо и жадно подставить ветру свое пылающее лицо. Если бы только увидеть звезды. Ей сразу стало бы легче.

У нее опять болят руки. Она поднесла к глазам почерневшую ладонь. Они пытали ее огнем. Она не кричала — кричит только слабый… Они хотели вызвать к жизни невозможное и отвратительное, то, о чем она все время пыталась забыть и что осталось где-то далеко, за той темнеющей горной грядой. Оно осталось далеко отсюда!

Она снова посмотрела в окно. Себя не обманешь… Прошлое всегда с нами. От него нельзя укрыться за высокими снежными перевалами. Оно настигнет тебя и там…

Снаружи начиналась буря. Ночной ветер становился все холоднее и неистовее, но в его голосе ей слышалось обещание скорого прихода весны. Еще совсем немного, и отступят долгие мглистые ночи — солнце растопит их холод; в долинах лопнут на деревьях почки, яростно пробьют землю зеленые ростки и заплещутся реки. Потом заколосятся хлеба, и посреди летнего зноя холод этой бесконечной ночи будет казаться ей далеким и призрачным. Да он уже и отступил… ей жарко… Рана в груди просто пылает, и горят ладони. Этот ветер… он стал вдруг нестерпимо горячим, и она не понимает — как это возможно? Наверное, это сон…

…Жаркий полдень плавит камни, и густое обжигающее марево скатывается с вершины холма, толкая в грудь девочку, карабкающуюся вверх. Там, высоко, ее ждет белокурый мальчик. Он звонко смеется и подбадривает ее. Она не узнаёт его, но тоже смеется, скрывая свое смущение, и упрямо взбирается по крутому склону, напрягая последние силы. Для нее сейчас нет ничего важнее, чем дойти до вершины.

— Иду, уже почти дошла… — все повторяет она, тяжело дыша. — Не смейся надо мной… Ты противный… Видишь, я уже дошла…

Из-под ног у нее сыплются камни, с шумом скатываясь вниз и где-то далеко встречаясь с землей. Она боится даже смотреть туда, на незнакомую ей сожженную зноем равнину, на раскаленные каменные россыпи и чахлые рощи, изнывающие под солнцем. Оглушающая тишина вокруг вдруг начинает звенеть, будто где-то далеко и печально заныли скрипки.

Не слушая их, мальчик протянул к ней руки и начал петь другую, свою, песню. Она остановилась и, с трудом сохраняя равновесие, прислушалась.

— Ты вернешься, дорогая… Ты взойдешь на этот зеленый холм, я обниму тебя, и мы никогда не расстанемся… — пел мальчик.

Он подошел к самому краю вершины, склонился, и она увидела, что у него светлая тень. Ей вдруг стало так легко и свободно стоять здесь, между небом и землей, и слушать этот родной, звонкий голос. Она узнала его… Она поднимется, и ее встретят все те, кто покинул ее и кого она так любит… Ее ждут!

Она обернулась — ее собственная тень тоже была светлой. Засмеявшись, она протянула руки к мальчику, поджидающему ее на вершине.

— Я иду к тебе, Ян, — сказала она. — Я иду к тебе.

Она выпрямилась и легко побежала вверх, больше не слушая грустную мелодию далеко позади себя, и вскоре та стихла совсем — хватающая за сердце… печальная, как неразделенная любовь…

— Смотри, ты мне не верила… — Ярош сунул Доре в руку кружевной платочек, испачканный чем-то голубым. Она поднесла его к глазам.

— Вчера мне даже показалось, что она вот-вот обернется, — трепеща, произнес один из стражников, провожающих Дору в подземелье. — Лицо сделалось таким страшным… ужас… Голову запрокинула назад и оскалилась, как… как…

— Быстрее! — вся задрожав от нетерпения, пробормотала Дора.

Стражники отворили тяжелую железную дверь. Дора, держа в руке горящий факел и путаясь в длинной шубе, стала торопливо спускаться по скользким ступенькам. От влажного и холодного воздуха факел сразу затрещал.

— Ждите здесь! — крикнула Дора стражникам. Те послушно замерли за дверью.

Она остановилась у решетки, перегораживающей комнату, трясущимися руками отомкнула большой замок и, воткнув чадящий и уже едва тлеющий факел в кольцо на стене, вошла внутрь. Ее глаза не сразу привыкли к темноте. Она постояла, прислушиваясь, и тихо позвала:

— Ана?

В углу что-то зашуршало. Дора двинулась на звук и отпрянула, наткнувшись на странного вида старуху. Ее темная фигура была маленькой и зловещей, и веяло от нее чем-то пугающим. Она стояла неподвижно, устремив на Дору пылающий взор.

— Ана?! — затрепетав, выдохнула Дора.

Она шагнула вперед и тут же обнаружила свою ошибку: Ана лежала на полу у окна. Старуха, склонившись над ее неподвижным телом, прислушалась, глубоко вздохнула, и от ярости ее просто скрючило.

— Как я ненавижу этих глупых людей… — всхлипнула она. — Ждать столько лет и все потерять… — Дора слушала ее, широко раскрыв глаза. — Какое красивое лицо… Девочка моя… — Старуха затопала ногами. — Нежная! Как цветок! А какое отважное сердце! — Она повернулась к Доре и затряслась еще сильнее. — Подойди-ка поближе, я выгрызу тебе глаза… — Дора завизжала от страха. — Безмозглая дурочка… Это я, я подкинула тебя Сохору… а ты нагадила мне… мерзавка… дрянь… — шипела старуха на отступающую в ужасе Дору.

— Как подкинула? Почему? — наконец выдавила та из себя. — Разве он не мой отец? Но ведь…

— Когда вы с Аной родились, я выкрала только тебя, — чтобы Стинс, ваш отец, тебя не убил… Но Ану — не успела… Зачем вы пытали ее? Разве в ваших силах было заставить ее воспользоваться ее даром? — Старуха едва не плакала от досады. — Даже я не могла этого сделать — столько лет… столько лет… — Она замахнулась на Дору своей клюкой, но со злостью разбила ее о каменную стену. Потом постояла, тряся огромной лысой головой, и повернулась к съежившейся Доре. — Не стану я тебя убивать… Конец твоей жизни просто замечателен… такого не придумаешь впопыхах…

— Возьми меня с собой, я буду помогать тебе… — дрожа от волнения, предложила Дора.

Старуха острым ногтем полоснула Дору по щеке, размазала между пальцами ярко-красную кровь и показала Доре.

— Вода, — презрительно сказала она. Потом шагнула в темноту и исчезла.

Вечером следующего дня в замок Далибора вернулся Бивой со своими лучниками. Он привез четыре сундука с драгоценностями, за которыми его посылала Ана. На это неслыханное богатство можно было много лет вооружать огромную армию и противостоять любому врагу. Узнав, что Далибор отдал Ану Доре, Бивой увел с собой свой отряд, навсегда покинув страну.

Ночью Муха прокрался в покои короля, к изголовью его постели. Король неподвижно лежал на спине. Карлик вскинул вверх руку со своим крошечным кинжальчиком.

— Смелее, Муха… — вдруг донесся до него надломленный голос.

Рука карлика задрожала, он опустил ее, потом замахнулся снова, швырнул оружие на пол и закричал, как будто ему причинили невероятную боль. Прибежавшая на шум охрана схватила его.

— Пустите его, — бесцветным голосом сказал король, даже не пошевельнувшись. — Пусть делает, что хочет.

Плача, Муха побежал в конюшню и вывел Ветра. Ему отворили ворота замка, и он ушел. Король стоял у окна и смотрел, как они уходят в темную ночь, заметаемую пургой. Через два дня их нашли замерзшими на пустынной дороге в лесу.

…Тягостная тишина, как в доме, где появился покойник, воцарилась в замке. Король несколько дней тихо ходил по комнатам и улыбался. Приближенные и слуги, стыдясь его состояния, старались не попадаться ему на глаза. Встретив кого-нибудь на своем пути, король останавливал и, положив руку ему на плечо, долго всматривался в лицо, что-то вспоминал, а потом отпускал.

14.

Модуль двигался по сложной траектории, заданной автопилоту в соответствии с задачами, возложенными на него. Самое главное, он должен был оставаться невидимым, и использовал для этого все свои возможности. Проще всего бортовому компьютеру было придавать движущемуся аппарату форму облака или маскироваться под метеорологические зонды землян, но он не злоупотреблял таким примитивом, способным ввести в заблуждение только неискушенную молодую цивилизацию, подобную земной. Для того, чтобы ускользнуть от более достойного противника, в ход шли серьезные способы маскировки — от сильного защитного экрана до исчезновений в искривленном пространстве.

Космос не прощает беспечности, поэтому бортовые системы модуля работали с полной нагрузкой. В течение последних трех суток был обнаружен «чужой» модуль в орбите планеты 4-XIX-4, как обозначалась Земля в общепринятом галактическом каталоге. Чужак обретался на обратной стороне земного спутника и только один раз вылетал с места базировки. Посланный крошечный модуль — сторож проследил путь практически не таящегося незнакомца. Того интересовало обширное энергетическое пятно над третьим океаном. Новорожденное пятно было нестабильным и грозило неприятностями хлипкому космическому суденышку, решившему подзарядиться за его счет, поэтому, покрутившись рядом с энергетической кормушкой, он ни с чем вернулся на свою лунную базу. Тики посовещался с компьютером.

— Мне кажется несколько нарочитой его беспечность, — сказал он. — Земля в зеленом поясе, приближение к ней запрещено, а он болтается здесь на виду у всех.

— Он слишком плохо оснащен, чтобы обнаружить «Солнце», — не без гордости парировал компьютер. — Мы ему не по зубам. Поэтому он так спокоен.

— Прогноз?

— Подберет несколько крох — подзарядится — и покинет эту звездную систему.

— И все-таки я бы не хотел, чтобы под его корявой оболочкой обнаружился модуль четырехсотого поколения.

— Мы не можем проверить авангардность модуля, не повредив его защитный слой.

— Степень защиты слоя?

— Восемнадцатая… — Компьютер озадаченно замолчал.

Тики возмущенно фыркнул.

— Ты о чем-нибудь думаешь? Откуда у технически отсталого судна такие возможности? Идентификацию провели?

— Да.

— Впрочем, что от нее толку? — задумчиво произнес Тики. — Покажи его.

Большой экран, перед которым сидел Тики, загорелся. Темный модуль цилиндрической формы сидел в центре плоского лунного моря. Сторож полетал над ним и неподвижно завис.

— Проверить придется.

— Вариант первый. Прямой контакт.

— Отпадает.

— Вариант второй. Контрольное сближение сторожа.

Раздался мелодичный звон — просили разрешения войти в кабинет, и в дверях появился Дизи. Тики повернулся к нему и кивнул на кресло, стоящее рядом.

— Зачем? — продолжая разговор, спросил он компьютер. — Чтобы он его расстрелял?

— Возможно. Но мы успеем его прощупать. Других вариантов нет. В свете открывшихся обстоятельств этот путь наиболее предпочтителен.

Тики снова взглянул на экран. Унылый лунный пейзаж стал еще более пустынным — на нем больше не было модуля-пирата.

— Твой сторож проспал, — встревоженно сказал Тики.

Хорошо разбиравшийся в интонациях хозяина, компьютер озадаченно запищал.

— Сторож показывает, что все нормально… — после секундной паузы сказал он. — Модуль на месте…

— Сюда посмотри, на пустой экран! — закричал Тики. — Ей-богу, четырехсотый, неэквивалентный. Ищи!

— Проблемы? — спросил Дизи.

Тики поморщился.

— Надеюсь, что нет

Повисла неловкая пауза. На обзорном экране появилось удивительной красоты зрелище — рассыпанные по черной бездне идеальной формы жемчужины звезд. Крупный полукруг Земли с ее бело-голубыми и коричневатыми разводами на этом фоне казался инородным телом, чудесным, странным.

— Я закончу некоторые дела и мы вернемся туда, — сказал Тики, не сводя глаз с экрана.

Дизи вздохнул.

— Мне кажется, что ты меня избегаешь. Почему ты не разрешаешь мне…

— Я беспокоюсь о Рики, — перебил его Тики. — Кстати, Федя жалуется на боли. Я хочу, чтобы ты немедленно его осмотрел.

— Это все?

Тики кивнул и отвернулся.

…Он разработал новое контрольное задание и покинул кабинет. Модуль под названием «Солнце», полученный Тики от нидов вместе с кораблем, был машиной последнего поколения. Он был компактен, удобен, обладал отличными техническими характеристиками и, что самое главное, имел обширный банк информации по данному сектору — уточненной, достоверной. Жилая зона была расположена наверху, над отсеком управления и технической зоной, поэтому Тики поднялся наверх и пошел по коридору, прислушиваясь к звукам. Он только что отследил на мониторе в своем кабинете, чем занимался каждый из членов экипажа. Дизи осматривал Федю, Павлуша с Рики уже спали.

Впереди, в конце коридора, мелькнула фигура Дизи, свернувшего в жилой отсек. Через мгновение, разорвав тишину, из динамиков рванулся полный боли и страха крик. Тики остолбенел, потом бросился к комнате, где спали дети.

Павлик сидел на кровати, испуганно протирая глаза. В полумраке Тики различил фигуру склонившегося над кроватью Рики Дизи. Тики ударил рукой по выключателю на входе и, подскочив, плечом оттолкнул Дизи.

— Спокойно, Тики! — закричал тот.

Рики лежал весь в крови. Он был в сознании и только жалобно стонал. Из глубокой раны у него на горле сочилась кровь.

— Волк… — прошептал он, увидев Тики, и заплакал.

— Спокойно? — закричал Тики. — Спокойно?!

— Ему нужно помочь! Что ты делаешь? — Дизи пытался оттеснить Тики, но тот схватил мальчика на руки и побежал с ним в медицинский отсек.

— Я ничего не сделал. Перед этим я разговаривал с Федей. У него покраснели культяпки, сильно зудятся… Я поставил ему укол и пошел спать. — Тики смотрел на говорящего Дизи, неприятно щуря глаза, и молчал. — До своей комнаты я не дошел, услышал крики и прибежал. Он сидел на кровати и держался рукой за горло…

— Я же видел это — что общение с тобой не идет ему на пользу. Страх перед черным волком, ночные кошмары… Он всегда боялся тебя, — с холодным подозрением в глазах произнес Тики. — Помнишь? В горах?

— Ты должен поверить мне, Тики. Я не причинил Рики зла.

— Называй меня Александром!

— Твое имя и звание не имеют значения. Главное — что на сердце.

— Я тоже считал тебя своим другом!

— Не было волка! Почему ты мне не веришь?

— Я хочу, чтобы ты держался от Рики подальше, — произнес Тики. Он стоял у прозрачной полусферы, под которой лежал усыпленный Рики. Его рана уже почти исчезла, затянулась.

— Я не могу оправдать себя, — подавленно сказал Дизи. — Не потому, что виноват, а потому, что не имею права объяснить тебе, что это было. Но чтобы ты знал… — В руках у него невесть откуда появился медицинский скальпель. Дизи махнул им и отрубил себе половину среднего пальца на левой руке. Палец упал на пол.

— Ты что это делаешь? Что? — закричал Тики. Дизи угрюмо молчал. — Еще сцены мне устраивает!

Он поднял с пола палец, сгреб слабо сопротивляющегося мальчика в охапку и подтащил к одному из медицинских аппаратов, стоящих в отсеке. Он положил отрубленный палец на стеклянную матовую тарелку, аппарат деловито зажужжал, пронзая палец тоненькими иглами. По панели побежали ряды цифр. Тики засунул руку Дизи в отверстие, и ее сразу ухватили прочные держатели. Несколько игл вонзились в руку, к ране был приставлен палец и через несколько минут уже пришит к прежнему месту. Тики искоса наблюдал за безучастным к происходящему, словно погруженному в глубокий транс, Дизи.

— Может, все-таки дашь объяснение? — настороженно спросил Тики, когда аппарат закончил работу. — Дизи молчал. — Не хочешь разговаривать?

— Тики… — позвал слабый голос. Рики пришел в себя. — Я все слышал… Я увидел волка во сне…

— Не защищай его! — резко сказал Тики. — Дизи, выйди отсюда.

Тяжелой походкой Дизи пошел к выходу. В дверях он остановился.

— У Феди растут ноги, — безразличным голосом сказал он и вышел.

15.

— Узнаешь эти места, старик? — спрашивала Лотис, обходя поваленное дерево.

На их пути все время возникали препятствия в виде густого кустарника, камней или куч сухого хвороста. Красивые своей осенней желтизной деревья местами еще покрывали облысевшие склоны гор, сопротивляясь пожарам, засухам и ветрам, которые вершили разрушения с неумолимостью времени.

Дуй шел, постоянно озираясь и оглядывая горы, словно пьяный, с тяжелого похмелья не понимающий, куда попал. Иногда какие-то смутные догадки неожиданно возникали в его воспаленном мозгу и так же внезапно исчезали. Тогда он бредил, вставал на колени, обхватив голову руками и приникая к земле. Лотис молча ждала окончания приступа. Холодное, высокомерное выражение не покидало в такие минуты ее лица, и когда Дуй приходил в себя и молил ее об исцелении, он видел в глазах этой странной женщины лишь равнодушие или досаду. В нем рос страх. Он боялся надоесть спутнице своими жалобами, боялся остаться один в незнакомом месте, боялся жить дальше такой мучительной, непонятной жизнью, какая была у него теперь, боялся умереть. Каким-то шестым чувством он понимал, что она видит его насквозь, знает все, что с ним случилось, и даже — он весь сжимался от страха — что произойдет с ним потом.

— Помнишь, ты рассказывал, как жил здесь?

Он не помнил. Женщина сердилась. Старик втягивал голову в плечи, и его худое тело начинала сотрясать дрожь. Он неловко прикрывал лицо рукой, будто защищаясь от удара, и женщину это выводило из себя. Она убыстряла шаг, старик, спотыкаясь, бежал за ней. Он очень хотел вспомнить свою жизнь в этих унылых, безжизненных краях — лишь бы она не сердилась. Но все его усилия были напрасными.

Однажды вечером горы расступились, открывая вход в широкую долину. Они спустились с вершины горы и углубились в лес, густой дубняк, где было так темно, что казалось, ночь обретается здесь и ждет своего часа, чтобы вырваться из убежища и объять долину. Старику было не по себе, но женщина уверенно шла вперед, к узкой светлой полоске на краю леса, где начинались поля. Терпкий дым костра, доносившийся сюда неизвестно откуда, только подстегивал ее нетерпение. Она словно видела что-то далеко впереди себя и легкой походкой пересекала полумрак чащоб.

Неожиданно неподалеку раздался перестук копыт по пересохшему руслу реки. Лотис властным жестом показала старику, чтобы он спрятался в тени дуба, и сама встала рядом с ним. Чудесный призрак — всадница на прекрасном сером в яблоках коне — промчался мимо них. Из-под белоснежной накидки, отороченной драгоценным мехом, виднелось бархатное платье изумрудного цвета, а нежная ручка придерживала шляпу, которую норовил украсть ветер. Белокурая красавица была измучена, и торопила коня, чтобы успеть выбраться из лесу до наступления полной темноты. Она стремительно исчезла, мелькнув на темно-синем фоне неба, словно диковинная птица.

Старик впал в странное оцепенение. Он не слышал, что сказала ему удивленно смотрящая вслед женщине Лотис, и покорно побрел за ней. Вскоре они вышли из леса.

Холодный туман опускался на молчаливую долину, слабо пропуская сквозь себя розовое свечение последних закатных лучей; в их блеске вдруг засиял ее темный уголок, открыв взору высокий замок на горе. Его длинные зубчатые тени косо легли на озаренные светом склоны. Замок стоял, как новенькая игрушка, преподнесенная взамен старой, как драгоценный дар, как чудо, свершившееся наяву…

Старик весь задрожал, протянул к замку руку, словно пытался прикоснуться к нему, и вдруг повалился на землю. Ему стало плохо, сильная боль сдавила голову. Лотис стояла над ним, молча глядя, как мгла надвигается на долину со всех сторон. Старик пришел в себя, только когда на темном небе проглянули звезды.

— Встань, — властно сказала ему женщина.

Она поднесла к его лицу раскрытую ладонь и, глядя в глаза, велела остаться и ждать ее здесь, на границе леса. Дуй покорно уселся под кряжистый дуб с кривыми ветвями и закрыл глаза, погружаясь в глубокий сон, который навевали на него слова и плавные движения Лотис.

Когда она ушла, он медленно открыл глаза и, сощурившись, посмотрел ей вслед. Взгляд у него был осмысленным, жестоким.

Ночь была ветреной и дождливой. Капли дождя нестройно стучали в окна; под их глухой перестук в мягкой постели засыпалось легко, как в детстве после долгого дня, полного игр и развлечений. Дождь ночной птицей влетел в распахнутое окно, превратился в большую собаку и тихо застучал по паркету, крадучись приближаясь к ложу, на котором спал король. Когда осторожное постукивание прекратилось и тяжелое зловонное дыхание коснулось короля, он открыл глаза. Рядом с изголовьем его постели стоял волк.

Черный, как порождение ночи, он был трижды больше любой самой крупной собаки. Интерес к лежащему человеку в его немигающих желтых глазах быстро пропал, и волк тенью мелькнул через темноту залы в проем двери.

Король досчитал до шестидесяти, прежде чем смог унять страх и шевельнуться.

Трусливая курица, вяло сказал он себе. На глаза почему-то навернулись слезы. Он медленно поднялся и сел в постели. В голове не было никаких мыслей — будто только что пережитый страх выжег их все до одной. Дождь хлестал в раскрытое окно холодными потоками. В соседней башне, которая виднелась из комнаты короля, горела свеча. Сквозь серую пелену дождя ее жалкий огонек трепетал отчаянно и стойко, и это придало королю мужества. Он встал и оделся. Тяжесть меча в руке окончательно привела его в себя, и, видевший в темноте, как кошка, он, пригнувшись, короткими перебежками побежал по замку.

Сейчас он не понимал, как мог так испугаться. Стыд гнал его вперед, через пространство зал и коридоров, огромность которых впервые вызывала раздражение. Один раз ему даже почудилось, что через анфиладу комнат кто-то тихо прошел, но он безуспешно обшарил каждый уголок второго этажа. Утомившись, он подошел к окну и прижался лицом к стеклу, чтобы охладить разгоряченное лицо.

Шум утихающего дождя стал ровнее, постепенно стихая. Громадная черная тень внизу неторопливо пересекла внутренний двор замка и исчезла в башне напротив, где горела на окне свеча. Глотнув побольше воздуха, король стиснул в руке меч и, как напавшая на след собака, бросился в погоню.

…Из-под двери лился свет и доносились голоса. Задыхаясь, король распахнул дверь. На него удивленно смотрели Александр, Дизи и высокая светловолосая женщина, которую прежде королю не доводилось видеть. Властислав молча смотрел на них, а они на него. Все слова, которые он хотел сказать, вдруг застряли в горле. Какое-то странное тепло и умиротворение охватило Властислава, и сама мысль о черном волке, блуждающем по замку, показалась нелепой и смешной. Женщина улыбнулась уголками красивых губ, что-то негромко сказала мальчикам. Александр сделал рукой нетерпеливый жест:

— Все в порядке… Идите спать, Властислав. — Вид у него был озабоченный.

Король попятился и выскочил за дверь.

Ночь кончалась. Небо начало сереть, но Тиса так и не смогла уснуть. Она встала у окна и стала расчесывать свои прекрасные белокурые волосы, глядя, как серебрятся лужи во дворе и копошатся птицы в накрытых кусками кожи клетках.

За спиной у нее тихо открылась дверь. Тиса обернулась. Посреди комнаты стояла светловолосая женщина.

— Кто вы? — прошептала Тиса и прижала руки к груди.

Незнакомка обошла ее кругом и оглядела с головы до ног.

— Какие нежные руки, утонченные жесты… Какая трогательная беззащитность во взгляде… — недобро усмехнувшись, сказала она.

— Кто вы? — повторила королева, бледнея на глазах.

— Королевская, неземная красота… — все с тем же невыразимым презрением продолжала женщина и вдруг с исказившимся от гнева лицом закатила королеве пощечину.

Королева вскрикнула и выпрямилась в ожидании чего-то ужасного. Женщина отступила на шаг и, презрительно подняв подбородок, произнесла короткую фразу на незнакомом певучем языке. Из глаз королевы покатились крупные слезы. Как подстреленная птица, она упала на колени и закрыла лицо руками.

Они долго шли по просыпающемуся лесу, пока не остановились в глубокой ложбине между холмами, заросшей травой и скрытой от глаз.

Тиса была очень бледна и исцарапанными руками поминутно утирала слезы, падающие на ее зеленое бархатное платье. Лотис внимательно оглядела усеянное гранитными валунами дно лога, постояла, прищурив глаза и прислушиваясь, потом велела своей спутнице повернуться лицом к уже пылающему востоку. Тиса повиновалась, но закрыла лицо руками и зарыдала.

— Ло, неужели ты это со мной сделаешь? Пожалуйста, пожалей меня… — дрожащим голосом произнесла она. — Разве нельзя обойтись без этого?

— Хватит лить слезы! — ожесточенно закричала Лотис и длинным прутом ударила Тису по спине. — Ты волк!