Игры мудрецов

Глава 2. Пророчество

Флавий работает быстро, наверное, как привык до этого с Наилием. Пока я устраиваюсь, включаю планшет, нахожу удобную программу и задумываюсь над анкетой, он уже докладывает, что в секторе сейчас трое мудрецов-двоек: Поэтесса, Конспиролог и Эмпат. Последнего привезли с горного материка после того, как Сновидец лег в анабиоз. Генерал Марк Сципион Мор решил, что держаться за одного Эмпата бессмысленно, и отпустил его к нам. Мудрецы готовы встретиться. С учетом времени на дорогу и все согласования это возможно только к вечеру за два часа до закрытия штаба. Подтверждаю встречу и благодарю капитана. Он в ответ молчит и ждет. Пауза тянется, а я не понимаю, кто первым должен разрывать связь?

– Что-то еще, дарисса? – вежливо спрашивает капитан Прим.

– Нет, у меня пока все.

Он ждет еще немного, ничего не меняется, а я уже краснею и нервно прикусываю согнутый палец.

– Дарисса, поскольку вы выше по должности, – терпеливо поясняет Флавий, – то разговор заканчивать вам. Обычно говорят «отбой».

– Спасибо, капитан Прим, – сконфуженно выговариваю я и спохватываюсь: – отбой.

В гарнитуре раздаются короткие гудки, и я неловко сбрасываю ее с уха дрожащими пальцами. Привыкну, научусь, не все сразу. Вздыхаю и возвращаюсь к анкете.

Теория Создателя достаточно точно описывает все этапы развития личности, но чтобы определить, кто перед тобой – ремесленник, звезда, правитель или мудрец, нужен навык. За те циклы, что я знакома с классификацией, мне достаточно нескольких минут разговора, чтобы почувствовать харизму, заметить характерные детали в манере держаться и сопоставить увиденное со статусом цзы’дарийца. С тем местом, которое он занимает в жизни.

Иногда этап определяется не глядя. Все генералы – правители-двойки. Никто другой просто не в состоянии обойти их в борьбе за власть. Монолитные и непрошибаемые, как древние горы. Да еще и агрессивная харизма топит все вокруг себя. Полки, дивизии и легионы с трепетом восторга внимают речам генералов, а я чувствую фантомный запах. Апельсин от Наилия, корицу от Марка, черный перец от Агриппы и жженый сандал от мастера горного интерната.

Но если с так называемыми «чистыми» этапами все просто, то «переходные» единицы и тройки очень легко перепутать даже мудрецу. Они часто слиты воедино и в классификации пишутся через дробь. Например, звезда-тройка и правитель-единичка – крайне гремучая смесь. Такой цзы’дариец уже не звезда, поэтому лишен харизмы центра вселенной, не обласкан удачей и не выделяется так ярко из толпы, но еще и не правитель, не дорос до их харизмы, пытается руководить, но получается плохо. Там, где не добирает авторитетом, пытается решить вопрос криком и кардинальными мерами. Увлекается, входит в раж, включает «звезду» и забывает, что теперь он не сам по себе, а в команде. Скандал получается феерический. Сам правитель-звезда с ним справиться не может, поэтому обычно появляется его вышестоящее руководство в лице правителя-двойки. Он успешно разгоняет всех по углам, воздает по заслугам и объясняет подчиненному, что так работать нельзя. Я с ума сойду, но не пойму, как эти нюансы вскрыть несколькими вопросами анкеты.

Должны быть узловые точки. Опорные моменты, выявляющие принципиальную разницу между этапами. Но тут возникает еще одна проблема – маскировка. Амбиции заставляют нас тянуться вверх и казаться лучше, чем мы есть на самом деле. Звезды мечтают сделать карьеру и перенимают повадки, ключевые фразы и манеру поведения правителей. Подчас настолько глубоко вытесняя собственные мысли, что обман вскрывается только на крупном провале. Задаче, с которой правитель обязан справиться, а у звезды нет заученного алгоритма действий. Вопросы должны копать под этот наносной слой.

В раздумьях день пролетает быстро, но очень тяжело. Брожу по пустому кабинету, пью воду, чуть ли не головой стучу об стены – легче не становится. Наверное, зря я замахнулась на определение всех подряд, пока достаточно одних мудрецов.

Гарнитура противно пищит на столе. Флавий говорит, что гости прибыли, и просит разрешения войти. Выхожу встречать в коридор и вижу, как от лифта легкокрылой бабочкой порхает довольная Поэтесса, степенно вышагивает Конспиролог в военной форме с нашивками рядового разведки, а за ними, испуганно озираясь вокруг, плетется тощий и маленький цзы’дариец в светлом костюме. Он спотыкается, принюхивается, качает головой и нервно ерошит волосы. Работает Эмпат, читая сразу всех.

– Мотылек! – радостно восклицает Поэтесса и бежит обниматься, забыв о приличиях.

Мужчины молча ждут, пока она осматривает меня с ног до головы и торопливо шепчет над ухом, как я похорошела у генерала. Конспиролога я не видела с атаки на закрытый военный центр, он, как обычно, коротко кивает и тут же отворачивается изуродованной половиной лица к стене. Неудачная попытка самоубийства. Поставил пистолет под подбородок и выстрелил. Снес лицо, но выжил. Шрамы, как могли, свели, а глаз, нос и половину рта спасти не удалось. Эмпат подходит последним и осторожно касается моей руки двумя пальцами. Зажмуривается и тянет носом воздух. Отвечаю зеркально, пропуская через себя облако привязок. Типичный мудрец. Связей минимум, и они очень тонкие. Зато много желтых ниток к семейству Марка. Работал с ними? Интересно, в качестве кого? По эмоциям, возникающим во время беседы, можно многое отследить. Не только правдивость собеседника, но и его истинные мотивы.

– Женщина-тройка – это слишком неожиданно, – ворчит Эмпат и косится исподлобья.

– Не более чем связка Телепата и Сновидца, работающих за потенциальным барьером, – пытаюсь отшутиться я, но мудрец вспыхивает:

– Лучше бы их обоих прикончили. Зачем хранить овощи в холодильнике?

– Чтобы они не испортились, – заявляет Конспиролог и цепляет упирающегося Эмпата за шиворот, – не нужно обсуждать это в коридоре, пойдем в кабинет сядем.

Провожаю их взглядом и смущенно оборачиваюсь к Флавию, но бывший либрарий холоден и невозмутим. Будто каждый день в генеральном штабе мудрецы выясняют отношения.

– И мы пойдем, дорогая, – Поэтесса берет меня за руку и тянет за собой.

Мужчины устраиваются на стульях для посетителей. Пытаюсь сесть рядом, но бывшая соседка по палате толкает за стол. Раз уж я собрала совещание, то должна руководить.

– Я знаю, не все рады видеть меня тройкой, – начинаю с самого неприятного.

– Тем более, что это не ты, – подает голос Конспиролог.

На стуле он сидит свободно и не держит осанку, как военные. Не то чтобы отвык, просто показывает, что я здесь не авторитет.

– Довольно играть в «Угадайку», – сдержанно улыбаюсь в ответ, – это все-таки я.

– Едва ли, – морщится мудрец, – я говорил с Создателем. Тебя использовали, Мотылек. Он просто хотел вытащить тебя из-под генерала.

– И подложить под другого, – не выдерживаю я.

– Совершенно верно, – невозмутимо продолжает Конспиролог. – Любовница – шикарный рычаг давления. Нельзя было упускать такую возможность. Что поделать, нравишься ты правителям. Одного окрутила и со вторым все получилось бы. Но не срослось. Теперь Создатель и Маятник там, а мы здесь.

– Тебя это не устраивает? – спрашиваю, сцепляя пальцы в замок, чтобы никто не увидел, как они дрожат.

Нехорошо начался разговор. У присутствующих здесь цзы’дарийцев чувство такта атрофировалось из-за длительного пребывания в психиатрических клиниках. Плевали они на чужие чувства.

– Меня устраивает все, – Конспиролог растягивает губы в улыбке, отчего изуродованное лицо перекашивается, – я снова в погонах, служу в разведке, состою на хорошем счету у командира. Мотылек, мои способности видеть ложь – нарасхват. А кем я буду у Друза Агриппы Гора? Еще одним сидельцем в четырех стенах? Нет уж, спасибо, мне и тут неплохо.

– Поэтесса? Эмпат? Вы хотите уехать? – решаю сразу выяснить этот момент.

– Я останусь с тобой, Мотылек, – улыбается Поэтесса и тянется через стол, чтобы погладить меня по руке.

Ее причину зовут Публий, и он глава медицинской службы личного легиона генерала. Вовсе не ради меня Поэтесса сидит в секторе.

– А меня просто никто не звал, – усмехается Эмпат, – видимо, не так важен и полезен, как те двое. Я сейчас не только про бодрствующих, но и про спящих.

Собрать мудрецов в одно целое – та еще задача. Нет больших индивидуалистов. Даже звезды склонны иногда образовывать союзы, но только не «наши». Каждый живет в маленькой Вселенной, имеет собственные представления об устройстве мира и своем месте в нем. Даже результаты работы интегрировать не всегда получается. Мы банально придумываем термины заново, объясняя одни и те же вещи, и отстаиваем их с завидным упорством. Теория Создателя хороша универсальностью, и он многое вложил в то, чтобы завоевать расположение других мудрецов. А кто я для них? Любовница генерала, получившая власть над ними по приказу?

– Мы можем работать сами. Без Создателя, – предлагаю я, не ожидая радости в ответ.

Поэтесса задумчиво кусает губу, Эмпат снова закрывает глаза и наслаждается эмоциональным коктейлем. Бледным, как положено мудрецам, но какой уж есть. А Конспиролог наклоняется вперед, опираясь локтями о колени.

– Раскол? Мотылек, нас ведь не так много, чтобы делиться. Плюс твоими стараниями стало на одного меньше. Там двое и здесь четверо. Силы не в нашу пользу.

– Мы не единственные двойки на планете, – поясняю я свою идею, – есть единички, которые вырастут до двоек, и есть двойки, про которых пока никто не знает. Я хочу найти их среди других цзы’дарийцев, и нас станет больше.

Конспиролог молчит и думает, потирая большим пальцем подбородок. Заговоры и коалиции по его части. Если у меня не будет его поддержки, то вряд ли что-то выйдет. А мудрец видит во мне слабую женщину, ничего не знающую о серьезных играх серьезных мужчин.

– Я пока воздержусь, – отвечает он, – найдешь еще хоть кого-нибудь, тогда посмотрим. Извини, Мотылек.

– Я готова помогать, – говорит Поэтесса, – но ты знаешь мои ограничения. Предсказания должны касаться моей жизни хотя бы косвенно. Нам придется часто встречаться, ты согласна?

Благодарно киваю и улыбаюсь ей. Остается один Эмпат. Тщедушный цзы’дариец открывает глаза и отвечает:

– Я останусь. Скучно мне в центрах и на квартире, а тут целый штаб. Ярмарка амбиций и эмоциональных выбросов. Самое оно. Но учти, спрятать себя в прозрачный ящик я не дам!

Выдыхаю и ныряю в Эмпата. Между нами вздрагивает фиолетовая жилка, и со стороны читающего эмоции мудреца в нее щедро вливается энергия. Кто бы мог подумать. Потеряла одного союзника, но нашла другого.

– Пока не выскочишь за потенциальный барьер и не начнешь оттуда убивать цзы’дарийцев, тебе ничего не угрожает, – обещаю Эмпату. Мудрец усмехается и снова принюхивается.

– Странная ты, Мотылек. То психуешь на отказ, то не радуешься согласию. Но психуешь вкусно. Не как мудрец, с огоньком. Я отдельный кабинет не прошу, стул вот этот выделишь и ладно. Коридоры общие? Сколько в день цзы’дарийцев проходит? Я могу спокойно там шататься, не боясь, что выгонят взашей?

Задумываюсь над вопросом, а Конспиролог собирается уходить.

– Договаривайтесь спокойно. Мотылек, ты знаешь, где меня найти. Пойду, не стоит тратить отгул впустую. Прощайте.

Кивает всем по очереди и исчезает, а мне приходится звонить Флавию, чтобы ответить на вопросы Эмпата. Капитан Прим выдает цифры, как из заранее подготовленной таблицы. Иногда добавляет, что так думает или ему так кажется, но осведомленность капитана все равно впечатляет. Эмпат покидает нас совершенно счастливым и обещает вернуться завтра.

Привкус от встречи, и правда, странный, но под вечер уж не остается сил удивляться и расстраиваться. Долгий день, устала. Слишком резкий взяла разбег, нужно экономнее раскладывать силы по дистанции.

– Тебе не жарко в таком закрытом платье? – спрашивает Поэтесса и тянет за рукав. Ткань ползет вверх, открывая розовую полоску свежего шрама. – Это что?

– Филин от меня гнездо защищал, ничего серьезного.

Но мудреца не так просто успокоить. Поэтесса закатывает рукава моего платья выше локтей. Разрисована я, как холст художника-абстракциониста. Филин кромсал когтями, а я отбивалась. Не эстетично, согласна. Мудрец хмурится, ведет пальцем по одному особенно длинному шраму и уточняет:

– Генерал не виноват?

– Нет.

– Не обижает тебя?

– Бездна, нет!

– Ну-ну, не кипятись, – успокаивает Поэтесса, – вижу, что расцвела и похорошела. Хотя сейчас такая уставшая. Месяц ничего о тебе не слышала, соскучилась. А давай пойдем ко мне и поболтаем. Как когда-то в центре. Что скажешь?

В одной палате жили, у одного психиатра наблюдались, о чем только не говорили, лежа в темноте и разглядывая потолок. А потом меня переселили в отремонтированный карцер по распоряжению Наилия, и я осталась одна. Мудрецы теперь в разных секторах, а друзей у меня все меньше.

– Поедем, где ты живешь?

– Там же, – лучится радостью Поэтесса, – у капитана Публия Назо. Прямо под крышей главного медицинского центра. Через дорогу от штаба, пешком дойдем.

Мудрецов давно перестали прятать после истории с атакой на центр, но Поэтесса так и осталась у Публия. Я не удержалась, проверила привязки. Зеленую нашла, а розовую нет. Никакой любви, одна страсть и та спокойная, если не сказать холодная. Зато моя привязка к капитану крепнет изо дня в день, накачиваясь со стороны Публия. Видимся редко, разговариваем тоже, но даже мимолетных воспоминаний и жгучего желания достаточно. Не провоцировать бы мне медика лишний раз, не ходить к нему домой, но я уже согласилась.

– Подожди, – прошу я, – Наилия нужно предупредить. И Флавия.

Мудрец останавливается в дверях, а я вешаю гарнитуру на ухо. Номер генерала вшит в память устройства, и вызвать его можно двойным нажатием на кнопку.

– Наилий, – зову по имени, забыв про обращение «Ваше Превосходство» при посторонних, – я хочу сходить в гости к Поэтессе. К закрытию штаба успею вернуться.

Жалею, что не ощущаю через телефон фантомных запахов и не могу прочитать генерала. В каком он настроении? Просто откажет или причину придумает?

– Ты закончила на сегодня?

И про дисциплину я тоже забываю. Рабочий день у всех одинаков, даже у любовниц генералов. Мне бы повиниться и отменить встречу, но Поэтесса нетерпеливо ждет, и я уже настроилась на разговор. Стыдно. Сбегаю с работы в первый же день. Как после такого относиться ко мне серьезно? И оправдание искать некрасиво, поэтому я признаюсь:

– Да, разошлись все с совещания.

– Хорошо, тогда я тебя от Публия заберу. Вы же к нему идете?

Теряюсь от покладистости Наилия. Бормочу в ответ «хорошо» и слышу от него «отбой». Осталось предупредить Флавия, и он ничего не имеет против.

Из штаба дохожу до медицинского центра в полусне, почти не слушая болтовню Поэтессы. Ощущение неправильности или надвигающейся беды не отпускает. Паранойя, как она есть.

Лифт поднимает нас под крышу. У Публия не свой этаж, как у Наилия, а небольшая квартира под шпилем здания. Фойе с панорамным круговым остеклением. Если подойти близко, то кажется, что висишь в воздухе, а город лежит под ногами. Почти неразличимый в сумерках, словно кто-то пролил на Равэнну синюю краску, испачкав дома, улицы и автомобили. Только желтые вспышки фар и красные капли габаритных огней текут по асфальту.

– Красиво, правда? – шепчет Поэтесса. – Иногда полдня здесь стою. Если прищуриться, то можно поверить, что город живой сам по себе. И под его прозрачным панцирем видно, как кровь течет по венам. Он никогда не спит и питается цзы’дарийцами. Проглатывает их и переваривает, гоняя по артериям улиц. И вырваться невозможно.

– Предсказывала что-то недавно? – спрашиваю, поймав настроение мудреца.

– Да, – хмурится она, – но потом. Я такой пирог испекла с яблоками и корицей, съешь целиком и точно растолстеешь, обещаю.

Куда мне, но я не спорю. Квартира встречает холодным сквозняком работающей климат-системы. Вкусы у Наилия и Публия на темные и квадратные интерьеры совпадают, разве что у врача диваны обиты светлой кожей и не так много металла в отделке. Кухню нахожу по аромату свежей выпечки. Поэтесса усаживает меня за стол и взахлеб рассказывает, что квартиру строили уже после того, как центр начал работать. Наилию не понравилось, что глава его медицинской службы часто спит по ночам в ординаторской, приглядывая за тяжелым пациентом или в ожидании транспортника с ранеными. Жертвует собственным комфортом, чтобы не терять время на поездку за город в особняк генерала и обратно до медцентра. Публий и сейчас не часто спит в своей постели и вообще редко здесь появляется, поэтому мудрецу скучно, и она безумно рада меня видеть.

– Ты продолжаешь свои стихи военным отдавать?

– Не все, бытовые предсказания себе оставляю. И если просто пишу для души.

Поэтесса говорит и нарезает пирог. Под тонким золотистым тестом лежат ровные кубики яблок в сахарном сиропе и темной пыли корицы. От начинки поднимается белый пар, а аромат прогоняет любые мысли кроме одной – с какого бока кусать? Молчим, пока жуем выпечку и запиваем ее молоком. Сколько Поэтесса ни рассказывала про свои пироги, а пробую в первый раз. До этого только фантазировала, сидя на койке в палате и питаясь больничной едой.

– Катастрофически вкусно, спасибо, – благодарю хозяйку и замечаю, что она нервно крутит ложку в руках, – что-то не так?

Мудрец вздыхает и отворачивается, а у меня кусок встает поперек горла. Слишком хорошо знаю, когда так делает, и в первую очередь предполагаю худшее:

– Предсказала что-то неприятное?

Она поджимает губы, и молчание сгущается темными красками. За окном светлой и уютной кухни гаснет вечер. Медленно тает, забирая в ночь остатки синевы. Теперь нас освещают только лампы, вытягивая тени на полу. Длинные и тонкие от ножек стульев, широкие и бесформенные от наших тел, а прямоугольник стола темнеет преградой. Закрылась Поэтесса. Должна что-то сказать, но не хочет. Отодвигаю от себя тарелку и решаюсь спросить сама:

– Поэтесса, помнишь, мы договорились, что если ты предскажешь мою смерть, то я узнаю?

Под белой лампой ее лицо кажется бледным, нос заостряется, а глаза мудрец медленно опускает.

– Я порвала лист, когда написала. Наизусть не успела заучить, прости.

Не представляю себя на ее месте. Озвучивать кому-то приговор выше моих сил. Мне еще не страшно по-настоящему, просто жаль.

– Расскажи суть, я пойму, – поправляю шарф на шее и продолжаю, стараясь казаться безразличной, – мотыльки долго не живут, а я свой огонь давно нашла. Все хорошо. Я надеялась уйти раньше генерала, чтобы не видеть его смерть.

Поэтесса прикусывает губу и долго разглаживает складки на юбке. Не понимает, что для меня каждая минута ожидания – пытка.

– В стихе говорилось про тройку, – наконец, говорит она. – Глаголы с мужским окончанием и местоимение «он», но не кто-то из «наших», совсем другой. Он придет, когда не станет Мотылька.

Все-таки не я. А вот теперь обидно. Предскажи это Поэтесса раньше, и не случился бы побег в четвертый сектор. Да и теперь многое теряет смысл – кабинет, Флавий, поиск мудрецов. Больше всего в жизни боялась казаться тем, кем не являюсь, и вляпалась в это с разбега. Да, Создатель объявил меня тройкой на Совете генералов, но я ведь поверила. Настолько, что всем пожертвовала, а потом осталась в шрамах.

– Сколько мне осталось, там не сказано?

– Нет, Мотылек, – говорит мудрец и всхлипывает.

Молчит и ничего не обещает. Все верно, мы обе знаем, что предсказание сбудется. Хотелось бы пожить подольше, но не мне это решать. Интересно, как я умру? В особняк ракета прилетит? Нет, тогда пострадаю не только я. С лестницы упаду? Сердце остановится? Во сне задохнусь?

– Ты говорила Публию?

Поэтесса качает головой, вытирая слезы.

– Хорошо, – шепчу я. – Иначе он расскажет Наилию. Я сама. Сохранишь предсказание в тайне?

– Конечно… дорогая, – хлюпает носом мудрец. – Вот и посидели, поболтали, вкусного пирога поели. Что ты теперь будешь делать?

Жить, как ни странно. Сколько дней осталось – все мои. Велик соблазн все бросить и сидеть возле Наилия, боясь упустить каждое мгновение. Но он генерал. Штаб, учения, командировки. Я не могу запереть его в спальне особняка, не имею права.

– Пока все в силе, – отвечаю и горжусь, как бодро звучит мой голос, – приходи завтра, подумаем, как искать мудрецов. Раз тройки среди нас нет, то, быть может, смысл моего существования в том, чтобы его найти?

– Зря ты так, – вздыхает Поэтесса, – ну, кто оценит твою жертву? Осталась бы с любимым…

– Я никуда от него не денусь, – улыбаюсь я, – теперь уж точно. Расскажи лучше про себя. Ты счастлива?

Не очень своевременный вопрос, но нужно отвлечься. Мудрец опять вытирает слезы и начинает:

– Я спокойна. Нашла свою тихую гавань и жду моряка, глядя вдаль на море. Публий замечательный. Внимательный и заботливый, о лучшем даже думать не стоит. А что влюбленности яркой нет, так мы оба не молоды, поздно уже.

Не обманывает ни меня, ни себя. Отношения на взаимном уважении – одни из самых лучших.

– Я очень рада за вас…

Закончить фразу не успеваю, в дверь громко стучат. Поэтесса округляет глаза и встает из-за стола.

– Наилий, наверное, – предполагаю я и оказываюсь права, но частично.

Публий тоже пришел. Мужчины стоят на пороге в форменных комбинезонах. Уставшие оба и недовольные.

– Одна медкапсула заменяет трех специалистов, а у меня вечно недобор в той части сектора, – выговаривает военврач, – столичные не хотят ехать в глушь.

– Что значит «не хотят»? – генерал встает рядом со мной, обнимая за талию, но от беседы не отвлекается: – Распредели приказом. Мне учить тебя?

– Я со своим личным составом сам разберусь. Будут капсулы или нет?

Поэтесса так и стоит у двери на кухню, не решаясь привлечь к себе внимание. Публий разувается и расстегивает молнию комбинезона, мазнув по мне безразличным взглядом.

– Посмотрим, – выдыхает Наилий, – десять слишком много, подумай о пяти.

– Девять, – упрямо заявляет военврач, – и я поднимаю вопрос о резерве.

– А по старинке анализы брать и диагнозы ставить не пробовали?

Медик на яд в голосе генерала внимания не обращает.

– Пробовали, но медкапсула быстрее. Восемь.

– Шесть, и развернутое экономическое обоснование мне завтра на почту. Закончили?

Публий кивает, и Наилий тянет меня на выход.

– До завтра, – успеваю сказать Поэтессе, прежде чем дверь закрывается.