Часть третья Машины
Глава 25
Серый человек
Перворожденные были велики, как горы, и малы, как драгоценные камни, сокрытые в земных недрах. Они надвигались со всех сторон, по собственному выбору присоединяясь либо к детям Влаги, либо к детям Ветра. Поскольку раны не могут исцеляться сами собой, в завываниях бури слышались кровавые песни. Так началась война на небесах.
Дети Влаги прежде всего начертили круг у дома Серебряного Сияния, в котором было столько комнат, сколько людей жило когда-либо на этой земле.
Перворожденные были велики, как горы, и малы, как драгоценные камни, сокрытые в земных недрах. Они надвигались со всех сторон, по собственному выбору присоединяясь либо к детям Влаги, либо к детям Ветра. Поскольку раны не могут исцеляться сами собой, в завываниях бури слышались кровавые песни. Так началась война на небесах.
Дети Влаги прежде всего начертили круг у дома Серебряного Сияния, в котором было столько комнат, сколько людей жило когда-либо на этой земле.
«Он меня ударил».
Ярость, полыхавшая в груди Баррика, угасла, но не исчезла. Она превратилась в ледяной камень. Это его даже радовало — лучше ощущать тяжесть камня, чем пустоту. Баррик вперил взгляд в Ферраса Вансена, который жевал черствый хлеб. Остальные узники, ныне разделившиеся на победителей и побежденных — произошло это после того, как стражники поставили посреди камеры котел с жидкой похлебкой, — были заняты едой или синяками и ссадинами, полученными во время схватки. Тем, кто не отличался ни ростом, ни силой, пришлось смириться с тем, что их ожидает голодная смерть, ибо в борьбе за пропитание они обречены на поражение. Участь этих жалких созданий ничуть не волновала Баррика.
«Он не имел права поднимать на меня руку!»
«Прекрати, — безмолвно произнес Джаир и протянул Баррику кусок хлеба. — Ешь. Он добыл для тебя еду».
«Но он меня ударил!» — не раскрывая рта, воскликнул Баррик.
«Я бы сам это сделал, окажись я ближе, — проронил воин сумеречного племени. — Ты вел себя как мальчишка. Нет, даже хуже. Я не ожидал, что ты так неразумен. Запомни, всем нам грозит опасность, и мы даже не сознаем, насколько она велика. И мы не можем тратить время на такие выходки».
Внезапно пол в камере содрогнулся от мощного удара, словно где-то глубоко в земных недрах исполинский молот опустился на каменную твердь. С тех пор как Баррик оказался здесь, он уже не в первый раз слышал этот звук. Других узников грохот, похоже, ничуть не беспокоил.
Джаир отломил кусок от краюшки, которую держал в руках (ему удалось захватить хлеба больше, чем всем прочим пленникам), а остаток спрятал под плащ.
«Если не хочешь есть сейчас, прибереги его, — обратился он к принцу. — Еда пригодится нам позднее».
«Зачем? — спросил Баррик, стараясь даже про себя говорить так, чтобы внутренний голос передал обуревавшую его горечь. — Ты, судя по всему, вообще не нуждаешься в пище, а у меня нет никакого желания есть. Мы в плену у могущественного бога и вряд ли сумеем отсюда выбраться. Стоит ли поддерживать свою жизнь?»
«Ты напрасно величаешь Джикуйина богом, он всего лишь полубог, — возразил Джаир. — Поверь мне на слово, бог и полубог — это далеко не одно и то же. Не позволяй отчаянию одержать над тобой верх. Жди, наблюдай, а главное, думай. Они забрали у нас оружие, но, к счастью, пока не вышибли нам мозги».
Джаир помолчал, словно собирался добавить что-то еще. Потом, к великому изумлению Баррика, лицо воина из страны теней словно сползло с костей — кожа между подбородком и глазами внезапно исчезла.
Нет, кожа никуда не делась, осознал принц, слегка оправившись от потрясения. Она лишь поднялась наверх подобно лошадиной губе, обнажив бледную влажную плоть, на которой зияло круглое отверстие рта. Пораженный Вансен тоже во все глаза уставился на воина сумеречного племени. Джаир, не обращая на обоих ни малейшего внимания, отправил в свою зубастую пасть кусок хлеба. Под тонким слоем плоти заходили кости и мускулы — челюсти у кваров были устроены иначе, чем у обычного человека Джаир разжевал и проглотил хлеб, а потом с усмешкой поглядел на ошеломленных товарищей.
«Как видите, я способен принимать пищу, — беззвучно произнес он. — Так едят все люди моего племени. Зрелище, быть может, не слишком изысканное», — добавил он с неожиданной досадой.
«Но как ты ухитряешься дышать? — спросил Баррик. — Носа у тебя нет, а рот… почти все время закрыт кожей».
Джаир откинул назад свои длинные темные волосы.
«За ушами у меня есть щели, как жабры у рыб, — сообщил он. — Я могу открывать и закрывать их по собственному усмотрению».
Вслед за этой фразой в беззвучной речи воина из страны теней мелькнул сгусток эмоций, смысл которого Баррик уловил не сразу.
«Благодаря им я даже во время сильного ливня не боюсь наглотаться воды», — добавил Джаир.
Баррик догадался, что бессловесный сгусток эмоций — это смех, хотя и невеселый.
Джаир доел хлеб, и рот его вновь исчез под верхним слоем кожи, натянутым туго, как на барабане. На безупречно гладкой поверхности посверкивали лишь красные глаза.
«Я удовлетворил твое любопытство, — обратился он к принцу. — Теперь ты знаешь, что это означает — быть безликим. А сейчас нам стоит поразмыслить над вещами куда более важными».
С этими словами Джаир встал и потянулся. Несколько узников в испуге бросились врассыпную, но воин сумеречного племени не удостоил их взглядом.
«Я чувствую, что у меня прибыло сил, — сообщил Джаир. — Громовой голос нашего врага оказал на меня благотворное воздействие. Хотя, должен признаться, даже в лучшие свои дни я не рискнул бы напрямую сразиться с Джикуйином. Но если он так же беспечен, как прежде, это сыграет нам на руку».
— Что ты имеешь в виду? — вслух осведомился Вансен.
«Не надо говорить громко, — предостерег его Джаир. — Ты овладел искусством безмолвного общения, и поднимать шум нет ни малейшей нужды».
Баррик недовольно нахмурился. Еще вчера он один понимал речь воина из страны теней и мог отвечать ему, а сегодня это стало доступно грубому солдафону, капитану королевских гвардейцев. Значит, все страдания, перенесенные принцем, не дали ему никаких преимуществ.
«У бессмертных, несмотря на их могущество, есть одна слабость, — продолжал Джаир. — Они не умеют извлекать уроки из пережитого и, следовательно, не умеют изменяться. Джикуйин способен нагнать страху, но он никогда не отличался умом и всегда переоценивал собственные силы».
Воин из страны теней протянул вперед руку и растопырил пальцы. И принц, и Вансен впервые видели этот странный, по всей вероятности, ритуальный жест.
«Во время величайшей войны богов, монстров и людей Джикуйин принял сторону потомков Онейны, — вновь заговорил Джаир. — Можно сказать, нашу сторону, ибо мой народ тоже сражался за клан Онейны. Но Джикуйин отказался выступить в бой, когда должен был это сделать. Вероятно, он думал, что противники уничтожат друг друга к его выгоде. Уже в ту пору он обладал непомерным тщеславием. Когда он вышел на поле брани во главе легиона Смертобоев, было слишком поздно. Потомки Онейны и их сторонники потерпели поражение, а потомки Суразем, Перин и его братья, торжествовали победу. Джикуйин понял, что пути к отступлению отрезаны. Охваченный глупой гордыней, он напал на великого Керниоса и убил одного из отпрысков повелителя Земли, полубога по имени Эннон. Но Керниос, одержимый яростью, был во много раз сильнее Джикуйина. Одним взмахом своего непобедимого копья, именуемого Земной Звездой, он вдребезги разбил щит Джикуйина, сбросил с него шлем и изуродовал ему лицо. Джикуйина ожидала неминуемая смерть, но один из воинов-смертобоев увидел, что его повелитель повержен, и вынес его с поля битвы. После этого многие считали Джикуйина мертвым, но люди народа кваров всегда сомневались в том, что предателя больше нет. Как видите, наши опасения оправдались».
«Но чего он хочет сейчас?» — спросил Баррик.
История, рассказанная воином сумеречного племени, не произвела на него сильного впечатления, ибо оказалась перевернутой с ног на голову версией того, что принц не раз слышал на уроках отца Тимойда.
«Зачем ему столько пленников? И как он намерен поступить с нами?»
Джаир вскинул руку. В глазах его внезапно засверкал огонек тревоги.
«Ни слова более, — беззвучно бросил он. — Сюда кто-то идет!»
По огромному лабиринту пещер, в котором располагалась тюрьма, беспрестанно сновали самые причудливые создания: стражники водили заключенных по коридорам, неуклюжие гоблины разносили котлы с похлебкой и корзины с хлебом. Несколько раз появлялись даже длинноголовые с новыми пленниками, но Джаира все это ничуть не волновало. Впервые чье-то приближение заставило воина сумеречного племени насторожиться. Сердце Баррика забилось быстрее.
Тяжелая металлическая дверь камеры распахнулась, и внутрь ввалился целый отряд косматых обезьяноподобных стражников, вооруженных дубинками. При их появлении заключенные бросились кто куда. Даже те, кто еще не покончил с едой, оторвались от своего занятия и поспешно прижались к стенам. В воздухе повисло напряженное молчание.
«Неужели сюда пожалует сам исполинский полубог?» — в испуге спрашивал себя Баррик.
Внезапно он ощутил, что у него перехватило дыхание. Принц устремил недоумевающий взгляд на дверь. Она была слишком мала, гигант мог пройти в нее, лишь опустившись на четвереньки.
Однако в камеру вошло существо самого заурядного человеческого роста, одетое в длинный плащ с капюшоном. Этот плащ был таким черным, что казалось, он поглощает свет факелов. Из широких рукавов выглядывали невероятно худые руки — кожа, кости да сухожилия. Вошедший откинул капюшон, открыв бритую голову и изможденное лицо, напоминавшее лицо ксандианской мумии. Под серой кожей, топкой, как дамский шелковый чулок, просвечивали кости черепа. Более всего незнакомец походил на труп, уже начавший разлагаться. Лишь сверкающие глаза в глубоких глазницах, как два зеленых полумесяца, не соответствовали этому впечатлению.
— Мой повелитель приказал мне удостовериться, что вы ни в чем не испытываете нужды, — изрек незнакомец.
Голос его оказался таким же безжизненным, как и лицо. Немигающий взгляд был устремлен в пустоту. Баррик заметил, что глаза этого создания лишены век и неподвижны, как у рыбы.
— Я вижу, у вас есть все необходимое и вам не угрожает опасность. Полагаю, однако, что Джаир Штормовой Фонарь и его спутники могут рассчитывать на более удобное помещение. Следуйте за мной, — приказал он, взмахнув костлявой рукой.
Обезьяноподобные стражники так грозно нахмурились, что глаза их почти исчезли под мохнатыми бровями, и подняли дубинки. Баррик попытался встать, но дрожащие ноги подвели его и ему пришлось воспользоваться помощью Вансена. Сделав несколько неуверенных шагов, он оттолкнул руку капитана и присоединился к Джаиру, который покорно следовал за незнакомцем в глубь длинной камеры с высоким потолком. Бритоголовый двигался на удивление плавно, словно его ноги не касались пола.
«Кто этот человек? — беззвучно обратился принц к воину сумеречного племени. — Что он собирается с нами сделать?»
«Не надо сейчас говорить, ни вслух, ни мысленно, — не поворачивая головы, отрезал Джаир. — Не пытайся сопротивляться. Это Уени'ссох, один из Бессонных. Он не бог, но он очень стар и наделен большим могуществом. Молчи!»
Баррик, понурившись, поплелся за ним. Косматые преследователи окружали его с обеих сторон. От их грязных шкур исходил такой тошнотворный запах, что пустой желудок принца болезненно сжался. Троих узников отвели в крошечное помещение, выдолбленное в скале, располагавшейся в глубине огромной камеры. Этот каменный мешок был снабжен тяжелой дверью с зарешеченным оконцем. Тесная камера была совершенно пуста, лишь в углу зияла вонючая дыра отхожего места. Если бы не слабый свет факела, проникающий сквозь зарешеченное оконце, здесь царила бы кромешная тьма. Баррик почувствовал, что с его губ вот-вот сорвется отчаянный визг. Пытаясь сдержаться, юноша дышал как можно чаще и глубже.
Прежде чем исчезнуть за дверью, бритоголовый замер и устремил на узников свой жуткий немигающий взгляд.
«Низко же ты пал, Уени'ссох, — беззвучно произнес Джаир. — Некогда ты жил среди собственного народа и обладал могуществом и влиянием. А теперь стал прислужником ничтожного повелителя».
Если воин сумеречного племени раскатывал уязвить бритоголового, он не достиг своей цели. Тот заговорил вслух, и голос его звучат так же ровно и бесстрастно, как и прежде.
— Мой господин предупредил меня, что здесь собралась странная компания, и, как всегда, не ошибся. Ваше присутствие здесь кажется мне совершенно бессмысленным. Кое-что мне не нравится. Ты, самый молодой. Иди сюда. Джаир Штормовой Фонарь, если ты попытаешься вмешаться, стражники тебя убьют.
«Ничего им не говори! — Беззвучные слова Джаира впились в голову Баррика, как стрелы. — Думай о посторонних вещах! Они ничего не должны узнать!»
Уени'ссох уставился на принца своим немигающим взглядом; узкие щелки его зеленых глаз сверкали в полумраке камеры. Сам не сознавая, что делает, Баррик шагнул вперед и остановился перед омерзительным сероликим созданием, глядя на него, словно зачарованный. Принц чувствовал, как представитель племени бессонных проникает в самые сокровенные его мысли, но был не в состоянии этому противиться. Ему казалось, длинные костлявые пальцы открыли его черепную коробку, словно шкатулку с драгоценностями.
«Нет! — воспротивился Баррик и плотно сжал веки. — Думай о посторонних вещах! — приказал он себе. — О чем угодно!»
Принц попытался представить себе пустоту, абсолютную пустоту, однако помимо его воли пустота эта начала обретать форму, и вскоре перед глазами юноши предстал сад в Южном Пределе — вид из окна его спальни. Эта картина весьма заинтересовала серого человека, и Баррик с содроганием ощутил его интерес. Сделав над собой отчаянное усилие, он попытался прогнать видение, защитить свой внутренний мир от насильственного вторжения. Увы, сад не исчез, а лишь покрылся снегом. Пушистый белый снег валил с неба и оседал на голых ветвях деревьев. Принц оказался в своей комнате, где в это зимнее утро было прохладно, несмотря на затопленный очаг. Он стоял у окна, опираясь на здоровую руку. Он был один… или нет, рядом был кто-то еще.
— Что ты там разглядываешь, рыжик? — раздался у него за спиной знакомый голос.
— Я смотрю на ворон. Ужас, до чего они смешные. Видишь, одна украла что-то на кухне? А все остальные пытаются отнять добычу.
— Бедненькие, они хотят есть. В этом нет ничего смешного.
Бриони подошла к окну. Ее золотистые волосы так блестели, словно сквозь тучи проглянуло солнце.
— Мы должны их покормить.
— Покормить ворон? — расхохотался он. — Да ты совсем спятила, соломенная башка. Может, ты еще предложишь прогуляться в лес и покормить волков? Щенята твоей обожаемой Бронзы наверняка придутся им по вкусу. Правда, даже если мы скормим им весь выводок, бедненькие милые волки вряд ли утолят голод. — Баррик нахмурил брови и сделал вид, что размышляет. — А вот для несчастных ворон щенки послужат неплохим обедом, — добавил он.
Бриони дала брату подзатыльник — совсем не больно — и схватила на руки щенка, лежавшего на кровати.
— Ты слышал его, маленький? Слышал, что он намерен сделать с тобой и твоими братиками и сестричками? Он настоящее чудовище, правда? Но не бойся, я не дам вас в обиду.
Баррик повернулся и посмотрел на сестру долгим пристальным взглядом. Глаза ее испускали поистине чудесный свет. Иногда ему казалось, что из всех обитателей огромного замка лишь она одна по-настоящему жива. Кроме него самого, конечно.
— Девчонка совсем свихнулась, — пробурчал он себе под нос. — Разговаривает с собаками. Что возьмешь с сумасшедшей.
— Кто-то из нас двоих и в самом деле свихнулся, Баррик Эддон, — заявила Бриони. — Только это не я. Довольно нести чушь. Лучше скажи мне то, что я хочу узнать.
— О чем ты?
— Погляди на меня, — произнесла Бриони совсем другим, незнакомым голосом. — Скажи, почему ты здесь.
— Почему я здесь? Не понимаю…
— Хватит притворяться. Ты все понимаешь. У меня мало времени, и я не могу тратить его на пустые препирательства. Скажи, почему ты здесь.
Страшная догадка заставила сердце принца мучительно сжаться.
— Это не… Бриони никогда не стала бы… — пробормотал он.
Ледяная волна страха захлестнула его с головой и унесла прочь сладостное видение. Комната, сад, Бриони — все исчезло. Баррик вновь стоял в крошечной камере под немигающим взглядом Уени'ссоха.
Пепельно-серые губы представителя племени бессонных искривила едва заметная улыбка.
— Юнец оказался сильнее, чем можно было предположить, — вымолвил он. — К тому же он обладает некоторыми… любопытными особенностями. Посмотрим, на что способен второй житель солнечного мира. Он старше, но, возможно, окажется более податливым.
Уени'ссох резко повернулся к Джаиру и вперил в него взгляд.
— С тобой я не собираюсь мериться силами, Грозовой Фонарь. Пока. Иметь с тобой дело — большое удовольствие, а удовольствия я привык откладывать на потом.
Сверкающие щелки глаз устремились на Ферраса Вансена. Баррик почувствовал облегчение, словно железная хватка, сжимавшая его шею, вдруг разжалась. Совершенно обессиленный, принц рухнул на колени. Вансен меж тем шагнул вперед и остановился перед бессонным, как покорный слуга.
Несколько томительно долгих мгновений Уени'ссох буравил капитана гвардейцев взглядом. Затем он вскинул руку, и Вансен покачнулся и рухнул на пол.
— Очень занятно, — бросил Уени'ссох и вновь улыбнулся, обнажив длинные острые зубы, такие же серые, как и его кожа. — Они оба пытаются защищаться, вспоминая одну и ту же женщину. Об этом стоит поразмыслить.
С этими словами он повернулся и поплыл прочь, сопровождаемый звероподобными стражниками. Тяжелая дверь с шумом захлопнулась, и камера погрузилась в полную темноту.
«Что с нами сделают?» — беззвучно обратился принц к Джаиру, но не получил ответа.
— Что они задумали? — спросил вслух нетерпеливый Баррик. — Они… собираются нас убить?
— Даже если они сохранят нам жизнь, такая жизнь вряд ли придется нам по вкусу, — угрюмо пробормотал Вансен.
«Я приказал вам обоим молчать, но вы плохо меня поняли! — Сердитый голос Джаира просвистел в голове у Баррика, как зимний ветер. — Над нами нависла серьезная опасность, и каждое слово, произнесенное вслух, может обернуться против нас».
«Я спрашивал тебя беззвучно, но ты не пожелал мне отвечать!»
Баррик сознавал, что упрек звучит по-детски, но это его не волновало. Тревога за собственную жизнь вытеснила все прочие чувства. Принц с удивлением вспомнил, что еще несколько дней назад его совершенно не волновало, умрет он или останется жить.
«Ты сидел и молчал как камень!»
«Я молчал вовсе не потому, что хотел тебя позлить, — безмолвно ответил Джаир — Мне нужно было подумать. И… проверить себя».
«Проверить себя? Что ты имеешь в виду?»
«Довольно болтовни. — Джаир утомленно закрыл глаза. — Позволь мне остаться наедине с собственными мыслями, мальчик. Иначе расстаться с жизнью придется не только нам троим, но и многим, многим другим».
Растерянный и несчастный, Баррик скрючился в уголке камеры. Воцарилось мрачное молчание.
Наконец принц уснул, чему Вансен был очень рад. Джаир пошевелился и легко встал на ноги, — учитывая, что он давно сидел без движения, такое проворство не могло не удивить.
«Наверное, все дело в том, что представители сумеречного племени живут на земле куда дольше, чем мы, люди, и многому успели научиться, — подумал капитан королевских гвардейцев. — Они владеют всеми ухищрениями черной магии и потому способны пускать нам пыль в глаза. А может, они и правда сильнее, опытнее, искуснее?»
Перед мысленным взором капитана вновь возникла картина, которую он тщетно пытался изгнать из памяти: поле Колкан, где армия сумеречного народа обратила его солдат в бегство, подобно волкам, набросившимся на изнеженных домашних собак.
Джаир подошел к дверям и уставился в зарешеченное оконце.
«Кто-то идет к нам?» — осведомился Вансен.
Он так быстро привыкал к беззвучной речи, что это пугало его самого.
«Тихо», — проронил воин из страны теней, вскинув вверх бледную руку.
Вансен, неудовлетворенный ответом, тоже поднялся и хотел поглядеть в зарешеченное оконце, но Джаир сделал ему знак не двигаться с места. Капитан осознал: сумеречный воин не просто наблюдает за тем, что происходит за дверью. Взор Джаира выражал величайшую сосредоточенность, и в слабом свете факелов, проникающих сквозь решетку, Вансен заметил, как на лбу воина сумеречного племени вздулись синие жилы.
Феррасу Вансену оставалось лишь следить за Джаиром. Взгляд воина из страны теней остановился на одном из узников. Тот был высок ростом и походил бы на человека, если бы не косматая желтая шкура, длинные когти на ногах и острая морда, как у крота. Ощутив на себе взгляд Джаира, пленник поднял голову и огляделся по сторонам. Вначале глаза его выражали лишь равнодушное любопытство, потом в них зажглись беспокойные огоньки, словно косматому досаждали назойливые насекомые. Узник зажал уши, как будто хотел спастись от докучливого жужжания, затем встал и заковылял к толстой металлической двери, за которой стоял Джаир.
У дверей косматый остановился. Лишь несколько дюймов отделяло его острую морду от решетки. Джаир вскинул руку, и глаза диковинного существа закрылись. Тогда воин народа кваров протянул свои длинные пальцы сквозь решетку, коснулся лба чудовища и тоже закрыл глаза.
Несколько мгновений оба стояли неподвижно, словно совершали древний ритуал. Наконец косматый пленник неловко шагнул назад, встряхнул головой, повернулся и, не оглядываясь, побрел прочь. Джаир проводил его взглядом, покачнулся и упал.
Феррас Вансен успел подхватить его. Воин сумеречного племени оказался легче, чем можно было предположить, но все же повис на руках капитана ощутимой тяжестью. Опуская Джаира на пол, Вансен почувствовал его запах — странную смесь ароматов цветов, океана и грубо выделанной кожи.
«Не волнуйся, я вполне здоров».
В беззвучном голосе Джаира слышались необычные нотки — Вансен догадался, что воина из страны теней удивило его смятение.
«Мне нужно лишь немного отдохнуть».
«Но что с тобой произошло?»
«Мне нужно отдохнуть», — повторил Джаир, и его красные глаза закрылись.
К тому времени, когда проснулся Баррик, Джаир уже сидел в углу и потирал виски, словно страдал от головной боли.
— Чем вы тут занимались? — вслух спросил принц, обращаясь к Вансену. — Скажи ты, а то он решил извести меня молчанием.
Капитан гвардейцев не сомневался, что принц заговорил вслух нарочно, рассчитывая вывести Джаира из себя. Он пожалел о том, что отец принца пренебрегал телесными наказаниями, — несколько хороших шлепков пошли бы на пользу своенравному и заносчивому мальчишке.
— Ничего не могу вам сказать, ваше высочество, — проронил капитан. — Я сам не понял, что здесь произошло.
«Я много раз просил вас не говорить вслух. Больше просить не буду. — Брови Джаира сердито сдвинулись. — Прислушайтесь».
Вансен последовал совету воина сумеречного племени, и до слуха его донеслось рычание стражников, стоны узников и звон цепей.
«Они ведут на работу новую партию арестантов, — пояснил воин народа кваров. — Поэтому я должен… сузить свои мысли. Сделать их более глубокими. Я намерен воспользоваться глазами одного из пленников. Того косматого, которого видел капитан Вансен. Я буду смотреть, что он делает, куда идет, в каком месте окажется».
«Но я думал, ты утратил свои невероятные способности, — беззвучно пробормотал ошеломленный Вансен. — Ты же сам сказал, что раны, нанесенные преследователями, превратили тебя… в калеку».
«Теперь я вернул себе утраченное. Полагаю, мое выздоровление вызвала или ускорила встреча с Джикуйином. Его громовой голос пошел мне на пользу. Приятно сознавать, что он захватил нас в плен и, сам того не желая, оказал мне большую услугу».
Джаир умолк, прислушиваясь к беззвучному голосу Баррика.
«Не знаю, хватит ли у меня сил, — ответил он принцу. — Да, возможно, ты прав, — бросил он несколько мгновений спустя. — Попробуем, что из этого получится. Но если я слишком ослабну, я просто-напросто перережу веревку, и вам двоим придется с этим смириться. Связь с узником слишком важна, и я не могу ее прервать».
«О чем ты? — недоуменно спросил Вансен. — Что ты намерен попробовать? И о какой веревке идет речь?»
«Юный принц тоже выразил желание воспользоваться глазами арестанта. Полагаю, мы можем сделать это вместе».
«Неужели?»
Вместо ответа воин сумеречного племени уселся на пол спиной к дверям и сделал принцу и Вансену знак приблизиться.
«Пусть каждый из вас возьмет меня за руку, закроет глаза и отвлечется от всего, что происходит вокруг, — скомандовал он, протягивая Вансену и принцу свои руки с длинными бледными пальцами. Его ногти напоминали лепестки водяных цветов. — Держитесь крепче».
Вансен повиновался. Он испытывал странное чувство, сжимая холодную гладкую руку удивительного создания, однако ничего не происходило.
«Я же сказал, ты должен отвлечься от всего, что происходит вокруг, — раздался у него в голове недовольный голос Джаира. — Если будешь глазеть по сторонам, шевелиться или слишком много думать, ты сведешь на нет все мои усилия».
Капитан королевских гвардейцев плотно закрыл глаза, замер и постарался отрешиться от всех мыслей. Поначалу он ничего не увидел — лишь темноту, где вспыхивали искры, всегда возникающие под закрытыми веками. Но вот одна из искр начала разгораться, разгоняя темноту, которая постепенно развеялась без остатка.
Вансен увидел перед собой мохнатую спину другого узника, а по обеим сторонам — каменные стены узкого коридора. Он не просто смотрел глазами косматого, он ощущал его мысли, но понять их было так же трудно, как уловить смысл в птичьем пении. Однако капитан догадался, что существо, в сознание которого он проник, отчаянно тоскует по дому. Впрочем, под домом косматый подразумевал непроходимую лесную чашу, где деревья сплетаются ветвями, а звериные следы незаметны на ковре опавших листьев. Было у существа и имя, причем весьма мудреное. Оно означало что-то вроде «Попроси милости у доброй Лисийи»; так, по крайней мере, понял Вансен. Пленник испытывал жесточайший страх, однако его поглощаю глубокое безразличие. Вансен осознал, что косматый бедолага полностью покорился собственной участи, ибо неколебимо уверен — изменить что-либо невозможно. Остается лишь принять все происходящее, утолять голод скудной пищей, безропотно выполнять приказы и терпеливо ждать избавления от этого бесконечного кошмара. Узник понимал, что избавление дарует лишь смерть, но это его не пугало.
Холод безнадежности, проникший в душу Вансена, заставил его содрогнуться. Опасаясь, что река воспоминаний, протекающая под тягостными, вялыми мыслями узника, затянет его и не даст вынырнуть, капитан гвардейцев попытался избавиться от власти чужого сознания. Он не хотел быть этим покорным, безропотным существом, он не желал провести остаток дней в ожидании смерти!
Вдруг ему показалось, что его легонько шлепнули — так отец призывает к порядку расшалившегося сына. То был Джаир. Смятение, обуревавшее Вансена, мешало воину из страны теней сосредоточиться, и он требовал, чтобы капитан сохранял самообладание. Пристыженный Вансен собрал волю в кулак, чтобы победить испуг и преодолеть барьер, отделявший его от косматого арестанта.
«Если у тебя есть возможность смотреть чужими глазами, пользуйся ею, — велел себе капитан — Отбрось пустые страхи. Ты останешься самим собой».
И все же, вновь окунаясь в пучину чужого сознания, Вансен испытывал леденящий ужас. Он не ожидал, что опыт окажется таким пугающим.
Колонна арестантов прошла несколько извивистых коридоров и спустилась по винтовой лестнице. Она была такой длинной, что Вансен начал опасаться, как бы в конце пути перед ним не предстал лик самого Иммона, привратника иного мира. Здесь, в глубине, мощные удары, сотрясавшие пол и стены камеры, ощущались еще более отчетливо. Удары раздавались через неравные промежутки времени и были так сильны, что казалось — камни вокруг вот-вот покроются трещинами.
Навстречу колонне шли другие, возвращавшиеся из глубин. В каждой из них было по несколько сотен арестантов, их сопровождали устрашающего вида стражники. Почти все группы арестантов отличались поразительным разнообразием существ, однако было среди них несколько однородных, явно собранных для определенной цели. В одну из них входили мускулистые приземистые существа с бронзовыми пиками. Все они хранили мертвое молчание, их прозрачная кожа слегка светилась. Но самым ужасным было полное отсутствие глаз на широких грубых лицах.
Когда косматый узник и его товарищи по несчастью добрались до нижней ступеньки лестницы, стражники погнали их по длинному коридору. Этот коридор привел их к тяжелой дубовой двери. За ней оказалось помещение, значительно превышавшее размерами огромную общую камеру, где Вансен и его товарищи провели первые часы заключения. Капитан с удивлением увидел посреди пещеры громадную повозку вроде тех, что используют для перевозки сена; колеса ее проделали на земле глубокие борозды, покрытые густым слоем пыли. Судя по толщине этого слоя, повозка не двигалась с места много лет.
В дальнем конце подземного зала зияла распахнутая дверь, достаточно большая для того, чтобы повозка могла пройти через нее. За дверью чернела непроглядная тьма. У самого входа в пещеру в полу зияла дыра, а над ней виднелась деревянная перекладина, снабженная сложной системой рычагов. Бесчисленные веревки свисали с перекладины вниз, в темную бездну.
Вансен никак не мог понять, что за приспособление предстало перед взором косматого узника. Никогда прежде ему не доводилось видеть ничего подобного. Возможно, при помощи этого устройства пленникам придется спускать вниз какие-то грузы? Но какие именно, неужели золото или драгоценные камни? Или, наоборот, их заставят поднимать наверх землю из разработанных копей?
Вооруженные дубинками стражники погнали часть заключенных дальше по коридору, а часть загнали внутрь пещеры, выстроили в ряд и стали прохаживаться взад-вперед. Подсчитать, сколько здесь было стражников, Вансен никак не мог, ибо косматый арестант избегал встречаться с ними взглядом. Какая бы работа ни предстояла пленникам, стражники не торопили их. Казалось, они сами не знали, что делать. Косматый и его товарищи ждали, угрюмо переминаясь с ноги на ногу. Ожидание не слишком затянулось.
Вансен скорее ощутил, чем услышал какой-то скрежет снизу. Как только раздался этот звук, несколько узников бросились к рычагам, а другие подтащили повозку к самому краю глубокой квадратной ямы. Стеная и жалобно бормоча, несчастные создания натягивали веревки до тех пор, пока из ямы не показался огромный деревянный ящик. Покачиваясь, ящик повис в воздухе над гигантской телегой. Арестанты наклонили его, и из него вывалилось несколько десятков трупов, образовавших на дне повозки бесформенную кучу.
Потрясенный Вансен едва не выпустил руку Джаира. А может быть, воин сумеречного племени сам ослабил хватку.
Одно из тел свалилось с телеги и тяжело, словно мешок с зерном, шлепнулось возле колеса. Косматый и еще один узник наклонились, Чтобы поднять труп, и Вансен разглядел, что мертвец был гоблином. Шкуру несчастного густо покрывала грязь, невозможно было определить ее цвет. Никаких следов насилия или смертельных ран капитан не заметил. Правда, на спине мертвого гоблина виднелись два длинных рубца, похоже, от ударов кнутом или плетью. Но эти удары явно были получены давно, ибо рубцы уже начали зарастать мехом. Вне всякого сомнения, причиной смерти гоблина послужили не они.
Косматый арестант выполнял свою мрачную работу как во сне. Взор его затуманился, я Феррас Вансен был этому даже рад, ибо наблюдать за действиями узника было выше его сил. Косматый уложил в телегу еще один упавший труп — на этот раз он принадлежал существу с пупырчатой кожей и вытянутой мордой, в точности такой, как у самого арестанта. Никаких следов насилия, за исключением нескольких кровавых пятен, на мертвеце тоже не было. Вансен почувствовал, как при виде представителя собственного племени сердце арестанта болезненно сжалось. Но в следующий миг косматый впал в прежнюю апатию и равнодушно отвернулся. Впрочем, у него не было времени предаваться скорби над трупом сородича, ибо телега, отчаянно скрипя, двинулась к выезду из пещеры. Косматый обнаружил очередного упавшего мертвеца — его тело покрывал костяной панцирь, обтянутый грубой кожей. Это диковинное существо оказалось тяжелее, чем ожидал арестант; после нескольких тщетных попыток поднять труп косматый решил тащить его волоком. Один из узников поспешил к нему на помощь, чем немало тронул Вансена. Вдвоем они протащили тело по полу и погрузили на телегу.
Телега, увлекаемая пленниками, выехала через дверь в дальнем конце пещеры и двинулась в непроглядную тьму. С одной стороны возвышалась каменная стена, с другой — тянулся головокружительно высокий обрыв. Проехав несколько сотен шагов, телега замедлила движение, а потом и вовсе остановилась, ибо колеса ее забуксовали в грязи. Косматому и его товарищам пришлось, выбиваясь из сил, толкать телегу, пока колеса не высвободились. Пещеру сотряс новый удар — Вансен не столько услышал его, сколько ощутил, как этот гром эхом отозвался в ушах косматого. В течение нескольких мгновений перед глазами узника стояла чернота. Дорога резко уходила в сторону и тонула в густом мраке, который не разгоняли огни факелов.
Узники медленно тащили тяжелую телегу, с трудом преодолевая бесчисленные повороты. Несмотря на все попытки держаться как можно дальше от края обрыва, один из низкорослых пленников потерял равновесие и с отчаянным воплем (Вансен едва расслышал его, но ощутил, как он резанул по ушам косматого) сорвался в бездну. Товарищи погибшего остановились, охваченные ужасом, но стражники тычками и ударами заставили их двигаться дальше.
Преодолев очередной крутой поворот, арестанты увидели целый отряд мохнатых стражников, двигавшийся им навстречу. Звериные лица охранников были повязаны платками, над ними посверкивали лишь маленькие злобные глазки. Это придавало им еще более жуткий вид. Увидев телегу, преградившую им путь, стражники пришли в ярость. Они наставили на узников раздвоенные пики и принялись что-то злобно выкрикивать. Косматому и его товарищам пришлось отодвинуть телегу к скалистой стене, давая стражникам дорогу. Когда отряд прошел мимо, пленники продолжили свой мучительный путь.
Та часть сознания Вансена, что по-прежнему принадлежала капитану, пыталась понять, откуда взялись мертвые тела и куда их везут. Гадать ему пришлось недолго. По мере продвижения телеги свет становился все ярче; он явно исходил не только от факелов, укрепленных на каменной стене. Через каждую сотню футов дорога совершала поворот, и всякий раз свет усиливался. Все сильнее становился и запах — такой отвратительный, что те арестанты, на ком сохранились лохмотья одежды, закрывали ими носы и рты. Косматому, не имевшему на себе ни единого лоскута, оставалось лишь зажимать рукой свою вытянутую морду. Его ощущения были доступны Вансену далеко не в полной мере, но запах гниющей плоти вызвал у капитана приступ тошноты.
В какой-то момент Феррас Вансен почувствовал не только животный ужас, охвативший косматого арестанта, не только свой собственный страх, но и отчаяние принца Баррика. Эти три чувства слились воедино. Баррик пытался встать на ноги, более не в силах выносить обрушившийся на него кошмар. Вскоре Вансен осознал, что связь, соединявшая их с Джаиром, начала слабеть.
«Погоди! — прозвучал у него в голове властный голос воина из страны теней — Не отворачивайся! Ты должен все это увидеть!»
Капитану гвардейцев оставалось лишь подчиниться и крепче сжать холодную руку Джаира.
Несколько десятков стражников в длинных плащах с капюшонами, почти полностью закрывавшим и их лица, выстроились в ряд на широком выступе над исполинской впадиной, почти до краев наполненной трупами самых разных существ. Повсюду горели костры, огромные по краям ямы, маленькие на широких участках выступа. По всей вероятности, дым костров должен был заглушить жуткий аромат разложения. Столбы дыма и снопы искр взмывали вверх, к потолку пещеры, и исчезали в темноте. Горячий зловонный воздух дрожал, колеблемый сквозняками из коридора.
«Нет… нет… я не могу на это смотреть… это слишком страшно…»
Вансен не мог понять, чья это мысль — его собственная, косматого, Баррика или Джаира. Он почувствовал, что кошмарное видение расплывается, ибо глаза его наполнились слезами. А потом темнота поглотила все, и капитан гвардейцев очнулся на полу рядом с Джаиром и Барриком, слабый, разбитый, измученный душой и телом.
Глава 26
Разбушевавшийся ветер
Увис Белорукий, любимец темного Змеоса, получил смертельную рану от Керниоса, и его унесли с поля битвы. Одержимый яростью, Рогатый вышиб из седла отважного Волиоса и нанес ему множество ударов своим боевым мечом, именуемым Белым Огнем. Кровь бога Войны хлынула из бесчисленных ран и окрасила в багровый цвет воды реки Раймтрейл. Наконец великий сын Перина пошатнулся, упал и испустил дух.
Увис Белорукий, любимец темного Змеоса, получил смертельную рану от Керниоса, и его унесли с поля битвы. Одержимый яростью, Рогатый вышиб из седла отважного Волиоса и нанес ему множество ударов своим боевым мечом, именуемым Белым Огнем. Кровь бога Войны хлынула из бесчисленных ран и окрасила в багровый цвет воды реки Раймтрейл. Наконец великий сын Перина пошатнулся, упал и испустил дух.
Пиннимон Вэш, верховный министр Ксиса и других владений великой империи, окинул свою гардеробную недовольным взором. Трое нагих юношей с золотыми ожерельями на шеях и браслетами на лодыжках распростерлись на ковре. Рабы слишком хорошо знали, что дурное настроение господина может иметь для них самые печальные последствия.
— Я не вижу своей шелковой тоги с вышитым соловьем, нашим фамильным гербом, — процедил Вэш. — Ее здесь нет. Эта тога стоит дороже, чем все вы вместе с вашими семьями. Где она?
— Вы приказали отдать ее в стирку, господин, — осмелился напомнить один из рабов.
— Я приказал отдать ее в стирку и принести назад. Однако никто из вас не потрудился этого сделать. Я собираюсь в путешествие. Тога с гербом мне необходима.
Вэш раздумывал, кого из рабов избить первым и хватит ли у него времени избить всех троих, когда прибыл посыльный — наемник из когорты «леопардов», облаченный в боевые доспехи. Судя по его воинственному виду, «леопард» уже предвкушал грядущие дни кровавых сражении. Остановившись у дверей, солдат вытянулся, как стрела, коснулся ладонью лба в знак приветствия и провозгласил:
— Наш повелитель Сулепис, повелитель Поднебесья, властелин Всего Сущего, требует, чтобы вы незамедлительно явились к нему.
Пиннимон Ваш подавил приступ раздражения. Весьма неосмотрительно было бы показывать кому-то, даже простому солдату, что визит к автарку не вызывает у него радости. Тем не менее верховный министр не мог не испытывать досады, поскольку был вынужден оставить безнаказанным непозволительное разгильдяйство рабов. Разумеется, автарк не станет ждать, пока он воздаст негодяям по заслугам. Что ж, делать нечего. Сегодня рабам повезло.
— Иду, — кратко бросил Вэш.
«Леопард» резко повернулся на каблуках и вышел прочь. Министр помедлил в дверях.
— Я скоро вернусь, — грозно изрек он, переводя взгляд с одного раба на другого. — И если к тому времени тога не будет висеть в гардеробе, пеняйте на себя. Если она не будет безупречно чистой, в путешествие со мной отправятся другие рабы. А вы вернетесь к вашим родителям в таком виде, что им придется оплакивать вас. Конечно, если они узнают свои отродья в изуродованных трупах, что произойдет далеко не сразу.
Страх на лицах рабов несколько вознаградил Вэша, с тоской предвкушавшего томительные часы в обществе безумного, властного и требовательного повелителя. Как все старики, верховный министр привык ценить маленькие удовольствия, выпадавшие на его долю.
Автарк принимал ванну в комнате, освещенной огромным количеством свечей. Пиннимону Вэшу не раз доводилось видеть своего повелителя раздетым, но он никак не мог к этому привыкнуть. Дело было отнюдь не в том, что в обнаженном виде автарк представлял собой неприглядное зрелище. Напротив, молодой Сулепис отличался пропорциональным сложением, он был высоким, хотя и слишком худым, на взгляд Вэша (верховный министр предпочитал юнцов, еще не согнавших щенячий жирок). Нет, не похотливые желания, пробуждаемые обнаженным телом автарка, выводили Вэша из душевного равновесия. При виде нагого повелителя им овладевали мысли совсем иного толка. Как это ни дико, ему казалось, что Сулепис носит телесную оболочку лишь потому, что так принято и требуется по статусу. Если бы не вынужденная необходимость, автарк вполне удовольствовался бы лишенным плоти скелетом или бесформенной грудой мяса. Несмотря на гармоничные пропорции, в теле автарка не было ничего человеческого. Именно поэтому, глядя на его наготу, министр не испытывал ни стыда, ни вожделения, ни отвращения — ни одного из тех чувств, какие обычно пробуждает человеческое тело, мужское или женское.
— Ты звал меня, бесценный?
Несколько долгих мгновений автарк сверлил Вэша взглядом, словно не узнавал своего верховного министра. В переменчивых отблесках свечей видно было, как по лицу его скользнула тень недоумения: он никак не мог понять, что делает этот незнакомец в его ванной комнате.
— Ах. Это ты, Вэш, — изрек наконец Сулепис и сделал жест в сторону фигуры, застывшей у края ванны и наполовину скрытой облаками пара. — Поприветствуй Прусаса, нашего скотарка.
Вэш повернулся к убогому скотарку, раскачивавшемуся на своих носилках, словно под порывами ветра. Многие считали Прусаса слабоумным, но Вэш придерживался иного мнения.
— Рад видеть вас, скотарк. Надеюсь, вы пребываете в добром здравии?
Прусас попытался что-то сказать, но попытка осталась безуспешной. Его круглое лицо исказила мучительная гримаса — членораздельная речь всегда давалась бедняге с трудом, а в присутствии автарка он полностью утрачивал этот дар. После долгих усилий с его губ сорвалось невнятное мычание, которое Сулепис встретил одобрительным смехом.
— Довольно, довольно, — махнул он рукой. — Мы не можем ждать весь день, пока ты разродишься своей тирадой. Хотел бы я знать, как ты молишься, Прусас. Даже у Нушаша не хватит терпения выслушивать такое. Сегодня к нам пожаловал еще один гость — полемарк Джохар. Вэш, ты ведь уже знаком с Джохаром?
Пиннимон Вэш слегка поклонился худощавому человеку с ледяным взглядом, и тот ответил ему столь же сдержанным приветствием. Икелис Джохар, верховный полемарк войск автарка, обладал немалым могуществом, и, хотя они с верховным министром четко разграничили сферы влияния, не было сомнений, что в один прекрасный день их интересы неизбежно пересекутся. Глядя на плотно сжатые, не умеющие улыбаться губы главнокомандующего, Вэш осознал, что ждал этого дня не напрасно. Ведь схватка с достойным соперником — хорошее лекарство от скуки.
— Разумеется, мы знакомы, бесценный, — произнес верховный министр. — Мы с полемарком старые друзья.
Губы Джохара судорожно дернулись. Вероятно, он хотел изобразить улыбку, но вместо этого оскалился подобно льву, почуявшему запах врага.
— Да, мы старые друзья, — кивнул он.
— Джохар сегодня в приподнятом настроении, — сообщил автарк. — Не правда ли, главнокомандующий?
С этими словами Сулепис протянул рабам мокрые руки, дабы они натерли их оливковым маслом.
— И у него есть повод радоваться. Его людям предстоит немало потех и развлечений. А то в последние месяцы наши доблестные воины совсем заскучали. После падения Миана они изнывают от безделья.
— Осмелюсь заметить, бесценный, что предстоящую осаду Иеросоля вряд ли можно назвать развлечением, — подал голос Джохар. — На протяжении многих веков никому не удавалось взять крепость Иеросоля силой.
— Тем большую славу стяжает тот, кто сумеет это сделать. Твое имя, полемарк, будет записано в книге истории сразу после моего славного имени.
— Благодарю за то, что возлагаешь на меня столь большие ожидания, бесценный. Уверен, они будут оправданы. Повелитель Поднебесья и властелин Всего Сущего не может ошибаться.
— Да, это так.
Автарк довольно потянулся, словно внезапно вспомнил что-то приятное. Один из стоявших у ванны рабов, пытаясь избежать непозволительного соприкосновения с господином, поскользнулся на влажном полу и упал.
— В моих жилах течет божественная кровь, священная кровь Нушаша, — продолжал Сулепис. — Поэтому я всегда прав. Из любой схватки я выхожу победителем.
Внезапно он окунулся с головой, и вода заходила в огромной ванне волнами, едва не переливаясь через край.
— Очень удобная штуковина, — сообщил автарк, выныривая.
«В жилах твоих братьев тоже текла священная кровь Нушаша, мой славный повелитель, — пронеслось в голове у Вэша. — Однако это не спасло их. Захватив трон, ты пролил немало этой божественной крови».
Верховный министр взглянул на автарка, словно боялся, что тот прочтет крамольные мысли. Разумеется, Вэш прекрасно знал, что бесценный не наделен сверхъестественными способностями. Однако сердце его невольно сжалось, когда он заметил насмешливую ухмылку автарка.
— Не будем терять времени, — молвил Сулепис. — Всем нам предстоит много работы, даже мне, властелину Всего Сущего, не способному ошибаться. А уж о простых смертных нечего и говорить, правда, Вэш? Эй, кто-нибудь, отнесите скотарка в его покои. До скорого свидания, Прусас. Можешь не прощаться, бедняга. Нам нужно подготовиться к торжественной церемонии отплытия и благословения войска. Все это чрезвычайно хлопотно. — Губы автарка вновь искривила ухмылка. — Ныне верные и надежные слуги необходимы мне, как никогда. Ты останешься со мной, пока рабы будут меня одевать? — обратился Сулепис к Вашу.
— Почту за честь, бесценный, — склонился в поклоне Вэш.
— Хорошо. А у тебя, Джохар, несомненно, скопилось немало дел. Помни, мы выходим в море на рассвете.
— Как я могу забыть, бесценный.
— Приятно слышать слова покорности от таких сильных людей, — с улыбкой изрек автарк. — Эти речи ласкают мне слух. Слова покорности обладают особой гармонией, они слагаются в дивную мелодию. Не правда ли, мои беззаветно преданные слуги?
Автарк рассмеялся, но его смех звучал зловеще, словно у него были основания сомневаться в преданности слуг. Впрочем, Вэш прекрасно знал, что автарку неведомы сомнения, так же как неведом страх. Самонадеянность на грани безумия не изменяла Сулепису никогда — ни в пору угрюмого тоскливого детства, ни в пору стремительного восхождения на трон, когда тихий сосредоточенный мальчик поразил всех своей жестокостью.
— Если тебе приятно слышать слова покорности, бесценный, то твоим верным слугам приятно их произносить, — изрек Вэш, когда смех автарка смолк и наступила тишина. Сердце верховного министра замирало от тревоги, но голос звучал со всей возможной искренностью и сердечностью.
Она бесшумно выскользнула в дверь, и никто не остановил ее. Только что Киннитан окружали тепло и уют, она слышала ровное дыхание своих спящих братьев и сестер. А теперь вокруг была тьма, холодная тьма безлунной ночи.
В сумраке Киннитан могла различить лишь смутные силуэты домов, темневших на фоне бархатного вечернего неба, но это мало ее заботило. Улицу Кошачьего глаза она знала как свои пять пальцев и могла бы передвигаться по ней с закрытыми глазами. Киннитан помнила, в каких местах можно споткнуться, где часто образуются лужи и где надо переступать через вылезающие из мостовой камни. Именно потому, что улица была так хорошо знакома, девушка сразу почувствовала — что-то изменилось.
Да, конечно, колодец. Крышка колодца поднята.
Но этого не может быть, сказала себе Киннитан, колодец всегда закрывают на ночь. И все же он был открыт. Девушка не просто видела черную дыру, зияющую в темноте ночи, но и чувствовала, что оттуда исходит опасность.
Тем не менее она двинулась по улице, шлепая по мостовой голыми пятками. Киннитан шла уверенно, словно по велению некоего неведомого божества. Камни мостовой, почти такие же древние, как сам Ксис, были покрыты толстым слоем песка. Песок проникал повсюду. Каждое утро хозяйки усердно махали метлами, подметая улицу у своих домов, но через несколько часов ветер наносил песок снова.
Киннитан почувствовала, что колодец совсем рядом, прежде чем разглядела его в темноте. Казалось, он зияет, словно открытая рана. Легчайший шум коснулся ее слуха — то был плеск воды, доносившийся из глубины колодца.
Девушка наклонилась вперед, хотя внутренний голос умолял ее не делать этого, вернуться обратно, в тепло и безопасность, в лоно семьи, в родной дом, где все сейчас крепко спали. Но она наклонялась все ниже, пока ее лицо не оказалось прямо над гладкой поверхностью воды, а в ушах не зазвучал тихий плеск. Снизу долетало мерное беспрестанное бормотание воды.
Может, там плещется восьминогое чудовище с длинными скользкими щупальцами, вроде морского паука, которого она видела на базаре? Но как такой монстр мог проникнуть в колодец? Что в глубине кто-то есть, Киннитан не сомневалась — она ощущала враждебное присутствие каждой клеткой своего тела.
А еще она чувствовала, что неведомое чудовище движется. Поднимается наверх. Карабкается по стенам колодца, с нечеловеческой силой и упорством цепляясь за влажные камни. Киннитан замерла в оцепенении, руки и ноги отказывались ее слушаться. В голове ее пролетали мысли, полные леденящего ужаса и предчувствия, неумолимые, как пальцы врага, сжимающего беззащитное горло. А тот, кто скрывался в глубине колодца, приближался, как будто повинуясь беззвучному зову.
— Бриони! Помоги мне!
В первое мгновение Киннитан решила, что голос, резанувший ее слух, долетел из колодца. Однако он никак не мог принадлежать восьминогому чудовищу. Несомненно, то был голос юноши, и юноша был так же напуган, как и она сама. Неужели он умоляет ее о помощи? Но почему он называет ее незнакомым именем?
Между тем тот, кто скрывался в колодце, продолжал свое упорное восхождение. Киннитан попыталась закричать, но не смогла разомкнуть губ. Она попыталась вновь, и крик, не находя выхода, раздулся в ней, как шар, угрожая взорвать ее изнутри.
— Бриони! Я здесь!
Она уже видела незнакомца отчетливо, словно он стоял по другую сторону колодца: смертельно бледный юноша с огненно-рыжими волосами. Такими же яркими, как прядь, пламенеющая в ее темных локонах.
Сердце Киннитан готово было разорваться от ужаса. Неужели этот странный юноша не видит, как скользкие щупальца цепляются за край колодца? Киннитан хотела спросить, почему он называет ее чужим именем. Но когда ее губы наконец разжались, с них слетел совсем другой вопрос:
— Зачем ты проник в мои сны?
А потом юноша растаял, как струйка дыма, а из колодца вырвался сгусток мрака, угрожавший поглотить Киннитан. Крик, набухавший в ее груди, наконец вырвался наружу, он звенел и звенел, разбивая темноту на множество осколков…
Киннитан проснулась и села, тяжело переводя дух. Кто-то сжимал ее руку, она отчаянно вырывалась и лишь через несколько мгновений осознала, что ее держат не страшные щупальца, а человеческие пальцы, тонкие, теплые и дрожащие. У кровати стоял Голубь. Мальчик был чуть жив от испуга, он что-то невнятно бормотал, успокаивая ее.
— Не волнуйся, — пробормотала Киннитан.
Она дотянулась в темноте до головы мальчика и погладила его по волосам. Он повис на ней, точно обезьянка, прижавшаяся к хозяину, уличному музыканту.
— Мне просто приснился дурной сон, — сказала Киннитан. — Почему ты так испугался? Ты звал меня?
Разумеется, немой мальчуган не мог ее звать — по крайней мере, вслух. Голос, моливший о помощи, приснился ей. Голос звал какую-то Бриони. Странное имя. Жуткий сон. Кошмары иногда посещали ее, когда она жила в обители Уединения. Это случалось всякий раз, когда верховный жрец по имени Пангиссир заставлял ее пить эликсир, называемый «кровь солнца». От этого мерзкого снадобья у Киннитан начиналась лихорадка, и она боялась утратить рассудок.
Вспомнив страшный сон во всех подробностях, Киннитан содрогнулась. Голубь уже уснул, привалившись к ней тщедушным тельцем и придавив ей руку, которая уже затекла Как она могла надеяться, что автарк смирится с ее бегством, в тревоге спрашивала себя Киннитан. С ее стороны было до крайности неосмотрительно поселиться здесь, в Иеросоле, отделенном от Ксиса лишь морем. Море может переплыть любой корабль. Завтра утром, не откладывая, она должна собрать вещи и поискать себе более надежное пристанище.
Киннитан лежала в темноте рядом с тихо посапывающим мальчиком и слушала шум, доносившийся с улицы. За стенами барака стонал и ревел разгулявшийся ветер.
«Начинается гроза, — подумала девушка. — Ее принес ветер с юга. Как его здесь называют? Кажется, багровый вихрь. Он примчался из Ксанда… Из Ксиса…»
Киннитан осторожно подвинула Голубя и свернулась калачиком. Тот ничего не почувствовал, он сладко спал. Судя по ровному дыханию, все страхи мальчика растворились без остатка. А Киннитан никак не могла успокоиться.
«Ветер надувает паруса кораблей, — повторяла она про себя. — Корабли мчатся по морю и будут здесь со дня на день».
Сон уже представлялся ей недостижимым блаженством, далеким, как небесные светила. Киннитан встала и босиком прошлепала в коридор. Даже дыхание спящих женщин казалось ей зловещим, и она напрасно убеждала себя, что виной всему разыгравшееся воображение. Подойдя к окну, девушка с усилием подняла тяжелый ставень и увидела залитую лунным светом улицу и деревья, качавшиеся под порывами ветра. В этой картине не было ровным счетом ничего необычного или тревожного, однако Киннитан по-прежнему дрожала, словно ожидала увидеть улицу Кошачьего глаза и зияющее отверстие открытого колодца. Но взгляд ее скользил по высоким домам, теснившимся вдоль мола и совсем не похожим на те, что окружали ее во сне. Внезапно Киннитан заметила какое-то движение: мужская фигура в длинном плаще торопливо шагала по направлению к колоннаде. Скорее всего, один из бесчисленных слуг, работавших в крепости. Наверное, неотложные дела вынудили его задержаться на службе до поздней ночи и теперь он спешит домой, сказала себе Киннитан. «А вдруг этот человек наблюдал за бараком, где живут прачки?» — подумала она.
Затаив дыхание, как будто незнакомец мог услышать ее на таком расстоянии, Киннитан опустила ставень и на цыпочках вернулась в постель.
Великолепный тронный зал Ксиса Пиннимон Вэш знал так же хорошо, как дом, где прошло его детство (это огромное здание располагалось в квартале, прилегающем к храму, и для бедняков казалось воплощением роскоши, а для семьи Вэш было самым обычным жилищем). Тронный зал был для верховного министра чем-то вроде рабочего кабинета, и пышность его убранства уже не производила на Вэша никакого впечатления. Но порой ему удавалось посмотреть на это место свежим взглядом, и тогда министр вновь поражался его величию. Своды зала были так высоки, что под ними вполне могла бы уместиться небольшая деревня. Гармония, с какой сочетались черные и белые плитки пола, удовлетворила бы самый изысканный вкус, а искусная роспись потолка воистину была несравненной. Боги Ксиса, глядевшие вниз с потолочных фресок, казались живыми, и под их взглядом Вэшу иной раз становилось не по себе.
Сегодня в тронном зале яблоку было негде упасть. Создавалось впечатление, что все придворные до единого собрались на церемонию отбытия. Даже убогий скотарк Прусас был здесь. Как видно, он покинул свои покои, подчинившись требованию Сулеписа, и тем самым предоставил Вэшу не слишком приятную возможность второй раз за день полюбоваться своей особой. Впрочем, министр с удовлетворением отметил, что ради торжественного случая скотарка, официального наследника империи, нарядили в темную тогу, на которой не были заметны его постоянно текущие слюни.
Народу в зале столпилось так много, что впервые со дня коронации автарка Вэш не смог полюбоваться геометрически правильным узором на полу. Несмотря на праздничную яркость одеяний, собравшиеся хранили напряженное молчание, ожидая, пока верховные жрецы и видные государственные чиновники займут свои места у трона. А те шли непрерывной вереницей, и казалось, их шествию не будет конца. Глашатай выкрикивал громкие имена, произносимые лишь в дни великих праздников:
— Пророк Лунной гробницы из Керраха! Хранитель священных хищников! Повелитель Саркофага из Вушума! Старший жрец Ашхана из Кхехи! Очи благословенного автарка в Верхнем Ксанде! Очи благословенного автарка в Нижнем Ксанде! Пророк Шепота из Суригали! Хранитель священных пчел Нушаша! Переписчик Скрижалей судьбы! Привратник у Врат океана! Заклинатель волн Аписура! Смотритель королевских каналов! Хранитель священных обезьян Нобу! Тайный раб Поднебесья! Господин обители Уединения из Ниссары! Глава королевских стад и отар! Смотритель зернохранилищ из Зушина! Жрец Пришествия из Зораса! Хранитель кнута, убившего Па-Ину! Смотритель драгоценных копей из Укамона! Хранитель великого жезла из Хернигала!
То были лишь немногие из жрецов, явившихся на празднество. Рядом с автарком стоял Пангиссир, верховный жрец Нушаша, самый влиятельный священнослужитель в империи, за его спиной располагались жрецы Хаббили и Савамат — великой богини, которой в основном служили женщины. Однако эти женщины, подобно жрицам Улья, находились в подчинении у жрецов-мужчин и не имели права присутствовать на публичных церемониях. Иными словами, в тронном зале собрались священнослужители, поклонявшиеся всем существующим богам — и самым могущественным, и тем, что довольствовались скромным уделом при своих великих сородичах.
Помимо жрецов и придворных в тронном зале присутствовали военные и морские командиры, а также смотрители конюшен, зернохранилищ, маслобоен и складов, которых было не счесть в огромном дворце-саде. В задних рядах теснились повара, клерки и писцы, ради такого случая оставившие свои кухни и конторы. Разумеется, были здесь и послы всех покоренных стран, вынужденных танцевать под дудку автарка: Туана, Миана, Зан-Аима, Зан-Картума, Мараша, Сани и Йара. Несколько смущенных и растерянных посланников представляли недавно захваченные северные страны: Улос, Акарис и Ториво. Жители далекого острова Хакка щеголяли в юбках из пальмовых листьев, а рядом с ними стояли облаченные в длинные бурнусы вожди пустынных кочевых племен, погонщики верблюдов, а также исполненные надменности всадники из красной пустыни. Именно из клана пустынных всадников вела свой род семья автарка, однако у них хватило разумения смирить свою спесь и вместе с прочими смиренно преклонить колени перед бесценным. (Звание повелителей Пустыни и положение родственников Сулеписа давало веские основания для гордости, однако чрезмерная гордыня перед лицом бесценного могла иметь самые печальные последствия.)
Сам Сулепис, избранник Нушаша, повелитель Поднебесья и Соколиного трона, живой бог, сиял посреди этого великолепия, подобно небесному светилу. Наготу его прикрывала лишь белоснежная набедренная повязка. Автарк воздел руки, как будто собираясь говорить, но не произнес ни слова. Он лишь сделал знак хранителям королевских доспехов, которые стояли поодаль под предводительством своего начальника — верховного хранителя доспехов. На эту почетную должность автарк назначил своего ближайшего друга, пухлого молодого человека по имени Музирен Чах, старшего отпрыска не слишком знатного семейства. В пору младенчества Музирену выпала честь быть вскормленным той же кормилицей, чье молоко питало автарка, однако в жилах его не было ни капли королевской крови. Повинуясь безмолвным распоряжениям своего главы (его взор тревожно метался но сторонам), рабы облачили автарка в широчайшие шаровары и блузу из красного шелка с вышитым на ней соколом Бишаха. Затем они надели на ноги автарка сандалии, обвязали вокруг его талии пояс, украшенный драгоценной пряжкой с гербом империи, и надели ему на шею ожерелье из золота и огненных опалов. После этого рабы принялись облачать Сулеписа в латы. Сначала на него надели кольчугу, сотканную из тонких, но прочных золотых звеньев, затем другие доспехи. Облачение завершили золотые рукавицы и черный плащ, к которому золотыми нитями были пришиты распростертые крылья сокола. Настал самый торжественный момент: рабы водрузили на голову автарка боевую корону, украшенную огненно-красными рубинами.
Когда рабы удалились, к автарку приблизились жрецы, воскурившие фимиам. Потом настал черед Пиннимона Вэша. Верховный министр торжественно выступил вперед и поднес повелителю атласную подушку, на которой возлежал сверкающий, как солнечный луч, жезл Нушаша. Сулепис устремил на него пристальный взор, губы его тронула зловещая улыбка. Внезапно он слегка подмигнул Пиннимону Вэшу, схватил жезл и высоко поднял его в воздух. Несколько леденящих душу мгновений верховный министр ожидал, что автарк сейчас выбьет ему мозги на глазах у потрясенной толпы, а публика, вне всякого сомнения, встретит это деяние — как и любое другое деяние бесценного — одобрительным гулом. Но вместо этого автарк повернулся к колыхавшемуся перед ним людскому океану и произнес своим высоким пронзительным голосом:
— Мы не обретем покоя до тех пор, пока враги Великого Ксиса не будут повержены в прах!
Толпа ответила дружным ревом. Этот рев сначала звучал глухо и низко, как стон раненого зверя, а потом взмыл к расписному потолку, откуда на собравшихся взирали изумленные боги.
— Мы не обретем покоя до тех пор, пока наша империя не завладеет всем миром! — воскликнул автарк.
Рев, и без того оглушительный, стал еще громче. Пиннимон Вэш напрасно ломал себе голову, пытаясь понять причины буйного ликования, охватившего толпу. Это было за пределами его разумения.
— Мы не обретем покоя, пока избранник Нушаша, спустившийся на землю бог, не станет повелителем всех живущих!
Зал содрогнулся от вопля, одновременно вырвавшегося из тысячи глоток, и Вэш всерьез испугался, что расписные плиты потолка не выдержат такого сотрясения и обрушатся.
Автарк повернулся к Вэшу и что-то сказал, однако слова его потонули в шуме. Тогда автарк воздел руки, требуя тишины, которая наступила незамедлительно.
— В наше отсутствие все попечения о вашем благе возьмет на себя верховный хранитель доспехов Музирен Чах, — вымолвил автарк. — Он будет заботиться о моих подданных, как заботился о них я, как отец заботится о своих детях, а пастух — о своем стаде. Всем вам следует неукоснительно повиноваться ему, или по возвращении я обрушу на ваши головы всю силу моего гнева.
Придворным и жрецам оставалось лишь покорно потупиться, всем своим видом давая понять, что сама мысль о неповиновении кажется им невозможной. Вэшу стоило немалых усилий сохранить на лице непроницаемое выражение. Неужели автарк доверит бразды правления Музирену, спрашивал он себя. Этому простаку, никоим образом не предназначенному для такой ответственной роли? Номинально временным главой империи должен был стать Прусас, убогий скотарк, от лица которого правил бы верховный министр Вэш. Что подтолкнуло автарка к столь неожиданному решению? Возможно, выбор пал на Музирена лишь потому, что недалекий юнец не питает честолюбивых амбиций и, без сомнений, не предпримет попытки захватить трон. Это предположение было не лишено смысла, но министр никак не мог поверить, что Сулепис, непоколебимо уверенный в своем божественном происхождении, боится соперничества. Неужели он полагает, что власть его пошатнется лишь потому, что он покинет столицу и отправится завоевывать новые владения?
Музирен Чах благоговейно принял из рук Сулеписа золотой браслет, символ регентства, упал перед автарком ниц и облобызал его ноги. Бесценный сделал толпе знак удалиться, однако все словно приросли к месту (каждый из собравшихся знал, что покидать тронный зал прежде самого повелителя — непозволительная дерзость). Автарк повернулся к верховному министру.
— Нас ждут корабли, — изрек он. — В воздухе пахнет кровью. И… чем-то еще.
Пиннимон Вэш понятия не имел, что имеет в виду Сулепис.
— Но… как поступить с Прусасом, бесценный? — пробормотал он.
— Прусас отправится вместе со мной, — последовал ответ. — Несомненно, наш обожаемый скотарк заслуживает того, чтобы ему показали мир. Ты согласен со мной, старина Вэш?
— Всецело, бесценный. Но скотарку никогда не приходилось путешествовать, и он, может статься…
— Довольно разговоров. Нам необходим министр, облеченный особым доверием. Ты готов следовать за нами?
— Разумеется, повелитель Поднебесья. Я готов незамедлительно отправиться в путь и, как всегда, полон желания исполнять любые твои приказания.
— Вот и отлично. Нас ожидает захватывающее приключение.
Автарк опустился на носилки — в тяжелых доспехах он не мог передвигаться самостоятельно. Носилки должны были доставить его прямо на корабль, а это означало, что нога бесценного более не коснется земли Ксиса. Мускулистые рабы подхватили носилки и направились к дверям тронного зала, оставив Вэша в полной растерянности. Опытный министр сознавал, что привычный ход вещей изменился, но не мог понять новых правил игры.
Глава 27
Бродячие актеры
Тревожась за безопасность своей новой невесты Сайи, Нушаш отвел ее в Лунный Бивень, жилище своего брата Ксоша. То была неприступная крепость из слоновой кости, дарованной Луной (да будет вам известно, дети мои, Луна каждый месяц превращается в слоновую кость и падает с небес). Но внимайте моим речам! Аргал, Ксергал и Эфигал узнали от Шошема Хитреца, где скрывается Сайя. Они собрали огромную армию и двинулись войной на крепость Лунный Бивень.
Тревожась за безопасность своей новой невесты Сайи, Нушаш отвел ее в Лунный Бивень, жилище своего брата Ксоша. То была неприступная крепость из слоновой кости, дарованной Луной (да будет вам известно, дети мои, Луна каждый месяц превращается в слоновую кость и падает с небес). Но внимайте моим речам! Аргал, Ксергал и Эфигал узнали от Шошема Хитреца, где скрывается Сайя. Они собрали огромную армию и двинулись войной на крепость Лунный Бивень.
Она снова одна. Она снова не знает, куда идти. И снова вокруг — ни единой живой души.
Бриони смахнула ладонью слезы, струившиеся по щекам.
«Хватить скулить. Вставай, глупая девчонка! — приказала она себе. — Жалеть себя и оплакивать свою несчастливую судьбу — самое бесполезное занятие, какое только можно придумать. Пока ты будешь хныкать, чего доброго, настанет ночь, и сюда явятся волки. От них ты вряд ли дождешься утешения!»
Бриони встала, ощущая предательскую слабость в коленях. Быть может, все лишь привиделось ей во сне — древняя старушка Лисийя, величающая себя полубогиней, истории о богах, с которыми та якобы накоротке? Может быть, и то, что обитательница лесной чащи накормила принцессу, тоже приснилось изголодавшейся девушке? Усталые измученные путники часто видят такие сны.
Нет, напомнила себе Бриони, Лисийя кое-что оставила на память о себе. Где же амулет, что она подарила принцессе? Бриони пошарила в кармане своей длинной грязной рубахи. Эта рубаха принадлежала юноше, которого она убила; темные пятна запекшейся крови еще виднелись на грязной ткани.
— Я не могла поступить иначе, — одними губами прошептала Бриони, с содроганием вспоминая события той жуткой ночи. — Я защищала себя от насилия. И мерзавец получил по заслугам.
Бриони напрасно обшаривала карманы — подарок богини исчез бесследно. Сердце принцессы упало подобно камню, брошенному в колодец. С ужасом она осознала, что перестала различать сон и явь.
Неужели она сходит с ума? Она, Бриони Эддон, которая несколько месяцев правила страной, хотя и не была королевой? Принцесса Бриони просыпалась каждое утро и сознавала, что на ней лежит груз ответственности за благоденствие подданных. Та прежняя Бриони, окруженная льстивыми советниками и тайными врагами, привыкла доверять только себе. Она в полной мере унаследовала от своих предков силу духа и привычку не сдаваться в любых обстоятельствах. Значит, она будет бороться и сейчас — одинокая, усталая, несчастная. Бриони решила вернуться назад, и сердце ее вновь болезненно сжалось, когда она увидела на покрытой прелыми листьями земле лишь отпечатки собственных ног. И все же девушка не потеряла надежды отыскать хоть какие-то свидетельства того, что ее загадочная спутница действительно существовала.
Вскоре надежды оправдались: Бриони увидела свой амулет. Зацепившись за ветку, он болтался на длинной белой нити, как крошечная луна. Принцесса осторожно сняла с ветки побелевший от времени череп маленькой птички и вознесла благодарственную молитву Зории. Затем она мысленно обратилась к Лисийи и поблагодарила ее за то, что все оказалось явью. Бриони поднесла амулет к носу и вдохнула причудливый запах сухих цветов, напомнивший ей о горшках со специями, что стояли на полках в кухне замка. Белая нить казалась слишком тонкой и ненадежной, и девушка не стала вешать амулет на шею, но спрятала его в карман.
Сама Лисийя ей не приснилась, но ее рассказы, ее удивительные истории — не было ли это игрой воображения?
Неприятная мысль заставила Бриони содрогнуться. Если Лисийя действительно существовала и вывела ее на опушку, значит, она считала, что дальнейшее пребывание в лесу опасно для принцессы.
Спотыкаясь и скользя на покрытой влажными листьями тропинке, Бриони поспешила назад. Меж тем сумерки сгущались, свет, проникавший сквозь голые ветви деревьев, становился все более слабым и рассеянным.
Наконец деревья расступились, и девушка оказалась на краю тонувшей в полумраке долины. В первые мгновения она ничего не могла рассмотреть. Принцесса так запыхалась, что ей отчаянно хотелось упасть прямо на влажную пожухлую траву и немного отдохнуть. Но прежде чем уступить этому желанию, Бриони окинула долину взором и увидела слева огонек. Качаясь и подпрыгивая, он перемещался в темноте. По всей видимости, это был фонарь, укрепленный на повозке, которая двигалась на юг, по направлению к Сиану, а может быть, и в Иеросоль. Кем бы ни была Лисийя, богиней или лесной ведьмой, она не зря привела Бриони именно сюда. Принцесса побежала за удалявшимся огоньком, молясь, чтобы путешественники не оказались разбойниками. Как объяснить, зачем она бродит в такой глуши в полном одиночестве, девушка даже не думала.
Два фургона, стоявшие по обе стороны от костра, выглядели внушительно — как небольшое селение. На несколько мгновений Бриони даже почудилось, что она вновь очутилась в цивилизованной местности. Человек, заговоривший с ней, явно имел возможность приобщиться к благам этой самой цивилизации, о чем свидетельствовала и его благообразная наружность, и его речь, правильная и гладкая. Принцесса даже слышала о нем когда-то: он назвался Финном Теодоросом, и это имя было ей смутно знакомо. Бриони возблагодарила небо за то, что никогда не встречалась с ним лично. Теодорос был поэтом и драматургом, в течение многих лет выполнял заказы Броуна и других вельмож, написал несколько весьма удачных речей для празднеств в День всех сирот и для церемоний, посвященных Перину. Его спутники, судя по их разговорам, были бродячими актерами. Из тех же разговоров следовало, что они всю зиму переезжали из одного провинциального города в другой, давая представления. Сидя у огня, они с любопытством прислушивались к разговору Бриони и Теодороса, однако в большинстве своем куда сильнее интересовались едой. Среди тех, кто поспешно поглощал скудный ужин и накачивался вином, был некто по имени Невин Хьюни — о нем Бриони тоже слышала. Этот пожилой господин, как и Теодорос, носил звание поэта и отличался полным отсутствием моральных устоев. Так утверждали ее фрейлины, леди Роза и леди Мойна. Они вспоминали о Хьюни со странной смесью ужаса и восторга.
— Значит, юноша, твое имя Тимойд? — осведомился Теодорос. Незатейливый маскарад Бриони, похоже, убедил его. — Это имя представляется мне слишком звучным для деревенского парнишки с волосами цвета соломы. Думаю, мы будем звать тебя попросту Тим.
Бриони, назвавшая себя именем верховного жреца, лишь молча кивнула в ответ.
— Как же ты здесь очутился? — продолжал свои расспросы Теодорос. — Ты выглядишь как потерпевший кораблекрушение, но, насколько мне известно, никакая буря не может занести судно на опушку Уайтвуда. И говоришь ты совсем не так, как уроженец Коннора.
— Я заблудился и брожу по лесу уже много дней, а может, и недель, милорд. — Принцесса старалась, чтобы ее голос звучал по-мальчишески резко и по-крестьянски грубо. — Сам не знаю, как это произошло. Я отстал от своих спутников и не нашел дорогу. А говорю так, потому что родился не в здешних краях, а в Южном Пределе.
Перед тем как подойти к путешественникам, Бриони решила выдать себя за странствующего ремесленника. Она никак не ожидала, что придется иметь дело не с простодушным купцом или фермером, а с въедливым и проницательным литератором.
— Хватит мучить парня расспросами, — вмешался один из актеров, здоровяк по имени Доуэн.
Он был так высок ростом, что макушка Бриони не доставала ему до плеча, хотя дочь Олина Эддона не отличалась миниатюрностью.
— Ты что, не видишь? Мальчишка с ног валится от усталости. Он наверняка зверски проголодался.
— И разумеется, не прочь набить утробу за наш счет, — подала голос женщина, которую все называли Эстир.
В ее темных волосах тускло поблескивала седина, а лицо, хоть и поблекшее, было бы миловидным, если бы не застывшее на нем недовольное выражение. Судя по всему, она была из тех, кто не забывает ни одной обиды, даже самой мелкой.
— По-моему, еще одна пара рук нам не помешает, — заявил статный смуглый парень, на вид ровесник Бриони.
Говорил он лениво, словно не был уверен, что окружающие достойны внимать его речам. Бриони предположила, что он состоит в близком родстве с хозяином труппы. Финн Теодорос уже успел сообщить ей, что труппа носит не слишком оригинальное название «Театр Мейквелла». Вероятно, самоуверенный юнец приходится Мейквеллу сыном, решила принцесса. Если только он не сам Мейквелл.
— Можешь не волноваться, Эстир, сегодня парень нас не объест. За ужином ему достанется моя доля. У меня болит желудок и нет никакого аппетита. Спать он будет в моем фургоне — это моя собственность, и я волен распоряжаться ею по своему усмотрению.
Женщина по имени Эстир нахмурилась, но возражать не стала. Она лишь махнула рукой, всем своим видом показывая, что ее мало волнует, получит ли бродяга кров и пищу.
— Что ж, добро пожаловать, блудный Тим, — изрек Теодорос и тяжело поднялся со ступенек фургона.
Бриони прикинула, что этот человек никак не старше ее отца: волосы его были лишь слегка посеребрены сединой. Но двигался поэт как глубокий старик, медленно и с усилием.
— Когда утолишь голод, мы вернемся к нашему разговору, — пообещал он. — Уверен, в путешествии ты не будешь обузой. Я придумаю, каким образом ты сможешь приносить нам пользу.
— Да, по части выдумок ты великий мастер! — заявил один из актеров, сидевших у костра. — Тебе не придется долго ломать голову над тем, как использовать смазливого мальчишку.
Судя по тому, как заплетался его язык, этот человек успел влить в себя изрядную порцию вина. Бриони отметила, что у него очень красивое лицо под копной темных волос, хотя это впечатление несколько портила тяжелая нижняя челюсть.
— Спасибо за лестный отзыв, Педдир, — откликнулся Теодорос, и в голосе его послышалось плохо скрытое раздражение. — Эстир, сделай милость, позаботься о том, чтобы твой брат побольше ел и поменьше пил. Если он снова… захворает, постановку «Ксарпедона» ждет неминуемый провал. Ведь Хьюни, как это ни печально, не способен выучить слова.
— Зачем мне учить слова, когда я сам написал пьесу! — рявкнул Хьюни.
Это был лысый бородатый мужчина, похожий на престарелого вельможу, чье излюбленное занятие — предаваться воспоминаниям о славных днях молодости.
— Написать монолог и произнести его со сцены — это далеко не одно и то же, дружище Невин, — наставительно изрек Финн Теодорос. — Забирайся в фургон, юный Тим. Мы поговорим, пока ты будешь есть.
Внутри тесного фургона поэт опустился на узкую постель и указал на прикрытую крышкой миску, стоявшую на полке. Судя по многочисленным свиткам пергамента, перьям и банкам с чернилами, полка служила также и письменным столом.
— Я не захватил для тебя ложку, так что есть придется руками, — спохватился поэт. — Можешь ополоснуть их вон там, в тазике.
Пока Бриони поглощала чуть теплое тушеное мясо, Теодорос наблюдал за ней со снисходительной улыбкой.
— Знаешь, ты вполне годишься для ролей молодых девушек, — сказал он. — В труппе у нас был юноша для таких ролей, да только в Сильверсайде он решил с нами расстаться. На беду, влюбился в какую-то местную девицу. Для бродячих трупп вроде наших подобная пылкость чувств — настоящий бич. Теперь нам очень не хватает актеров, способных играть юных красавиц. Фейвал не в силах взять на себя все женские роли, а Пилни слишком уродлив. Он может играть только вдов, служанок и кормилиц. А чтобы нанять нового актера, требуются деньги, которых у нас нет.
— Но я… не могу быть актером, — судорожно сглотнув, пробормотала Бриони. — Нет, нет, милорд, у меня ничего не получится. Я никогда в жизни не выходил на сцену.
— Полагаю, ты себя недооцениваешь, — насмешливо вскинув бровь, изрек Теодорос. — Девочка, решившая притвориться мальчиком, просто создана для сцены. Остается, так сказать, добавить еще один виток: ты станешь девочкой, которая притворяется мальчиком, который, в свою очередь, притворяется девочкой.
— Вы… догадались, — выдохнула Бриони.
— Это нетрудно, дитя мое, — рассмеялся Теодорос. — На этот раз ты переоценила свои способности. Настоящего актера не провести — по крайней мере, такого стреляного воробья, как я. Ты еще не появилась на свет, а я уже затягивал мальчишек в корсеты и румянил им щеки. Что касается сцены, это не то место, куда тащат насильно. Тебе решать, хочешь ли ты участвовать в представлениях. Если нет, я подыщу для тебя какую-нибудь другую работу. Спать ты будешь здесь, со мной, так что разоблачения можешь не опасаться…
Очередной кусок тушеного мяса чуть не застрял у Бриони в глотке. До сей поры она общалась с поэтами не слишком близко, однако была наслышана об их вольных нравах.
— Я буду спать… с вами… — растерянно пробормотала она.
Теодорос протянул руку и похлопал ее по колену. Бриони сморщилась и едва не уронила миску.
— Глупое дитя, — вздохнул поэт. — Окажись ты и в самом деле мальчиком, у тебя были бы основания меня опасаться. Но девочки меня не волнуют, так что можешь спать спокойно. Педдир Мейквелл тоже не станет досаждать тебе своими домогательствами, поскольку считает, что ты моя добыча. Педдир охоч до пригожих мальчиков, но перечить он не посмеет. Хотя наша труппа носит его имя, мы держимся на плаву лишь благодаря моим связям в Тессисе.
— В Тессисе? Значит, вы направляетесь в Сиан?
От радости у Бриони голова пошла кругом, и она едва не свалилась с шаткой табуретки.
«Благодарю тебя, добрая Лисийя, — проговорила она про себя. — И тебя, милостивая Зория».
— Да, именно эта благословенная страна является конечной целью нашего путешествия, — кивнул поэт. — Но до приезда в Тессис мы дадим несколько представлений в провинциальных городах. Мы еще ни разу не играли на публике трагедию «Похищение Зории». Да будет тебе известно, спектакль необходимо обкатать, прежде чем представить его на суд взыскательных столичных зрителей.
— «Похищение Зории»? Я не совсем поняла…
— Это новая пьеса, ее сочинил твой покорный слуга. Как ты можешь догадаться по названию, в центре сюжета — похищение Зории коварным соблазнителем Хорсом. Он заточил непорочную деву в своей башне, тем самым положив начало великой войне богов. Не представляешь, какое эффектное будет представление! Тут тебе и гром, и молния, и наводящие трепет голоса богов, раздающиеся откуда-то сверху. И все, как говорится, сделано на медные гроши! — Теодорос довольно улыбнулся. — Честно признаюсь, эта трагедия — предмет моей особой гордости. Уверен, публика в Сиане оценит ее по достоинству.
— Но вы… вы ведь родом из королевств Пределов. Почему же вы решили отправиться так далеко, в Сиан? Чем вам не угодили зрители Южного Предела?
— Сразу видно, что ты не имеешь ни малейшего понятия о нашем ремесле и о том, как мы зависим от прихотей сильных мира сего, — сказал Теодорос, и его улыбка погасла, — Наша труппа прежде принадлежала графу Рорику, она перешла к нему по наследству от отца. Во всем Южном Пределе мы не знали себе равных и пользовались заслуженной славой. Если тебе доводилось слышать, будто труппа лорда-кастеляна могла сравниться с нашей, знай — это полная чушь. Сначала мы играли в театре «Небесный свод». Когда он сгорел, два лучших театра, «Сокровищница» и «Одейон», расположенный за стенами замка, боролись за честь предоставить нам свои подмостки. Но ты, наверное, знаешь, что молодой граф Рорик погиб.
— Погиб? Рорик Лонгаррен?
Лишь после того, как слова слетели с губ, Бриони осознала: то, что она знает полное имя графа, может показаться странным ее наблюдательному собеседнику.
— Увы, это так, — кивнул Теодорос. — Судя по слухам, граф был убит в сражении с сумеречным воинством на поле Колкан. Наследников у него не осталось, и мы потеряли покровителя. Лорд Толли, взявший в свои руки бразды правления, не слишком жалует актеров. По крайней мере, тех, кто стяжал славу при прежнем короле. Нас он лишил всякой поддержки, зато осыпал милостями весьма заурядную труппу. Впрочем, этот сброд уместнее назвать шайкой! Бьюсь об заклад, прежде они промышляли воровством и разбоем. Возглавил эту шайку некий барон Кроуэл — молодой человек, мягко говоря, весьма скромных умственных способностей. А перед нами встал выбор: умереть с голоду или двинуться в путь. Мы выбрали второе. Как говорится, умереть мы всегда успеем, — завершил драматург с грустной усмешкой.
Потом Теодорос вышел из фургона, дабы присоединиться к сидевшим у костра товарищам. Бриони свернулась калачиком на полу и накрылась толстым дорожным плащом хозяина. Устраиваться на кровати она не стала — во-первых, ложе было слишком узким, а во-вторых, несмотря на особые вкусы Теодороса, ей не хотелось ввергать его в искушение. Она думала о кузене Рорике, погибшем в битве с сумеречным воинством. Бриони никогда не питала к Рорику Лонгаррену особой привязанности, но осознавать, что его больше нет в живых, было грустно. Он пал в том же сражении, из которого не вернулся Баррик. Принцесса опустила отяжелевшие веки. Голоса и пение, доносившиеся из-за стен фургона, сливались в одну успокоительную мелодию. Томительному одиночеству пришел конец. Ее вновь окружали люди, пусть не слишком любезные и воспитанные. Сладкая дрема быстро овладела девушкой. Если ей и снились какие-то сны, утром она не могла их вспомнить.
Бывший придворный лекарь устроился на новом месте со всеми возможными удобствами. Помимо кровати и кресла правление гильдии каменотесов предоставило в его распоряжение стол и, похоже, все без исключения книги, какие нашлись в библиотеке ратуши. Одна мысль о том, что человек способен прочитать такую гору книг, вызывала у Чета головную боль. С тех пор как он был посвящен в таинства, он ни разу не открыл ни единой книги. Чет Голубой Кварц отнюдь не был воинствующим невеждой и питал к науке глубочайшее уважение. Но чтение не относилось к числу его излюбленных занятий.
— Я должен был попасть сюда много лет назад! — заявил Чавен, едва взглянув на Чета. — Не могу простить себе собственной глупости! О, знал бы я, что здесь таятся такие сокровища…
— Сокровища? — переспросил удивленный Чет.
Чавен благоговейно взял в руки одну из книг.
— Фундаментальный труд Бистородоса, посвященный происхождению кристаллов! Мои коллеги во всем Эоне полагают, что книга эта безвозвратно утрачена после первого падения Иеросоля. О, если бы кто-нибудь помог мне перевести ее с языка фандерлингов! Представляю, какие драгоценные знания собраны здесь твоими предками…
— Чавен, я…
— Чет, я прекрасно понимаю, что тебе недосуг заниматься переводом, но, может статься, кто-нибудь из метаморфных братьев возьмет на себя этот труд? — не слушая его, продолжал Чавен. — Уверен, среди членов ордена найдется немало ученых, готовых мне помочь…
Мысль о том, что метаморфные братья, известные своей приверженностью старым традициям, согласятся переводить древнюю книгу фандерлингов на язык больших людей, сама по себе была нелепа. Чет даже не допускал, что обратится к ним с подобной просьбой. В любом случае он намеревался обсудить с Чавеном куда более важные вопросы.
— Чавен, послушай, — попытался он овладеть вниманием друга.
— Конечно, я понимаю, что должен сам решать собственные проблемы, — перебил его Чавен. — Мое пребывание здесь и так доставило слишком много хлопот и тебе, и другим фандерлингам. Я оказался на редкость обременительным гостем.
Лекарь покаянно склонил голову. В следующее мгновение он перевел взгляд на книги, и в глазах его вспыхнул восхищенный огонь.
— Но находиться рядом со всем этим и не иметь возможности… — вновь заговорил он о своем.
— Чавен, выслушай меня наконец! — потеряв терпение, рявкнул Чет.
— Да в чем дело, дружище? — изумленно взглянул на него лекарь.
— Я битый час пытаюсь с тобой поговорить, но ты, как заведенный, твердишь об этих книгах. Кое-что произошло. И у нас есть повод… тревожиться.
— Но что случилось? Надеюсь, ваш Кремень пребывает в добром здравии?
— Здоровым его не назовешь, но хуже ему не стало, — ответил Чет — Пожалуй, наметились даже кое-какие изменения к лучшему.
После сеанса с зеркалами, который провел Чавен, память к мальчику так и не вернулась. Однако Кремень стряхнул с себя сонное оцепенение — взгляд его стал осмысленным, он больше двигался, отвечал на вопросы приемных родителей и порой даже заговаривал с ними сам. Опал не могла нарадоваться, глядя на него; давно уже Чет не видел жену такой счастливой.
— За мальчика я тебе очень признателен. Но сейчас я пришел поговорить не о нем. Мы получили письмо из замка.
— Письмо?
— От брата Окроса. Он просит гильдию каменотесов о помощи.
— Низкий предатель! — презрительно сдвинув брови, бросил Чавен. — Чего он хочет?
Вместо ответа Чет протянул лекарю письмо. Тот нашарил в кармане очки и водрузил их на нос. С явной неохотой отодвинув книгу, лекарь принялся за чтение письма.
«О многоуважаемые старейшины гильдии каменотесов, вас приветствует смиренный Окрос Диокетиан, личный лекарь Олина Алессандроса, принца-регента Южного Предела и всех королевств Пределов, а также его матери, королевы Аниссы».
Пробежав глазами эти строки, Чавен пришел в такую ярость, что едва не разорвал письмо в клочья.
— Негодяй! Подумать только, он осмелился поставить собственное имя перед именем королевского сына и его матери! И при этом имеет наглость назвать себя смиренным!
Чавену потребовалось несколько мгновений, чтобы успокоиться и продолжать чтение.
«Надеюсь, ваша почтенная гильдия не откажется содействовать мне в разрешении небольшого вопроса, порожденного моими научными занятиями. И я, и королева Анисса, мать и опекунша новорожденного принца-регента, заранее выражаем вам свою благодарность. Благодарность эта будет поистине беспредельна, если вы соблаговолите прислать в замок человека, сведущего по части зеркал, их изготовления, починки, а также их свойств и отличительных особенностей.
Надеюсь, моя скромная просьба не покажется вам чрезмерной. Убедительно прошу не обсуждать ее за пределами вашей почтенной гильдии. Королева Анисса выражает настойчивое желание сохранять мои научные занятия в тайне, ибо они могут вызвать множество нежелательных слухов среди исполненных предрассудков и невежественных людей».
— Далее подпись и печать, — ледяным голосом проронил Чавен. — Что ж, как говорится, залетела ворона в высокие хоромы.
— Но что ты думаешь об этом? Как нам поступить?
— Как поступить? Разумеется, исполнить его просьбу — прислать ему кого-нибудь. Думаю, лучше всего для этой роли подойдешь ты, старина.
— Я? Но я ничего не смыслю в зеркалах!
— Если ты прочитаешь Бистродоса, станешь настоящим знатоком по части зеркал, — Чавен вновь приподнял толстую книгу и благоговейно опустил ее на стол. — Я помогу тебе, чем сумею. Можешь не сомневаться, на брата Окроса ты произведешь впечатление человека, весьма искушенного в каптромантии.
Предложение Чавена так ошеломило Чета, что он не находил аргументов для спора.
— Зачем это тебе? — только и мог спросить он.
— Окрос Диокетиан рассчитывает проникнуть в мои секреты, а вместо этого мы раскроем его грязные намерения, — пояснил Чавен.
Внезапно лицо его залила смертельная бледность.
— Мы должны это сделать, Чет! — воскликнул он. — Ты — единственный, кому я доверяю. Ты не представляешь, сколько бед могут натворить зеркала в руках этого мерзавца Окроса!
Фандерлинг задумчиво покачал головой. Он не сомневался, что Чавен сумеет настоять на своем. Чет тяжело вздохнул и представил, в какую ярость впадет Опал, узнав, что муж ввязался в такую опасную авантюру.
Несмотря на то что Лисийя исцелила ее от кашля и лихорадки, Бриони чувствовала себя не совсем здоровой. Голод и лишения, перенесенные за время долгих скитаний, давали о себе знать. Но если физическое состояние принцессы оставляло желать лучшего, в душе она чувствовала себя как никогда бодрой и жизнерадостной. В компании тяготы пути переносить гораздо легче; колеся вместе с актерами по пустынным равнинам, где редко встречались селения, а тем более города, Бриони уставала куда меньше, чем в одиночестве. Она почти не говорила со своими спутниками, опасаясь, что ее обман раскроется. Впрочем, предосторожности оказались тщетными: прозорливостью отличался не только Теодорос. Уже на второй вечер Эстир Мейквелл подсела к принцессе, гревшейся у костра, и прошипела ей на ухо:
— Я не против того, чтобы ты притворялась мальчишкой. Но смотри, девочка, если ты навлечешь на меня или на нашу труппу какие-то неприятности, тебе не поздоровится. Так и знай, я волосок за волоском вырву твои соломенные патлы.
Бриони поняла, что на так называемую «женскую солидарность» рассчитывать не приходится. Впрочем, у нее в любом случае не было намерения завязать с Эстир дружбу.
Принцесса надеялась, что вместе с бродячими актерами сумеет добраться до Сиана. Но что ждет ее потом? Она была благодарна своим спутникам за компанию, но понимала: в Тессисе они вряд ли смогут ей чем-нибудь помочь. Финн Теодорос, человек с гладкой речью и острым взглядом, пользовался в труппе непререкаемым авторитетом, однако хозяином считался брат Эстир — Педдир Мейквелл, рослый красавчик, питавший пагубную страсть к вину и, если слова поэта не были поклепом, смазливым мальчикам. Актеры решили назвать труппу именем Мейквелла, поскольку он пользовался некоторой известностью. Педдир неизменно играл главные роли и обладал поистине громовым голосом, обращавшим на себя внимание публики. Впрочем, как признавал Теодорос, зычный бас был далеко не единственным достоинством Педдира, порой достигавшего на сцене захватывающих трагических глубин.
— Видел бы ты, дружище Тим, как эффектно он умирает в последнем акте «Ксарпедона», — рассказывал поэт девушке. — Зрители неизменно проливают слезы, когда пронзенный стрелой Педдир на пороге смерти шепчет свои последние слова.
Невин Хьюни был не менее знаменит, чем Мейквелл, но прославился он не игрой. По утверждению Теодороса, он был посредственным актером и все усилия направлял к единственной цели: привлечь внимание прекрасного пола. На поприще драматурга Хьюни не стяжал особой славы, хотя некоторые его пьесы, например «Опустошительный пожар», вызвали немало толков — прежде всего, благодаря богохульным выпадам автора. Однако главной страстью Невина Хьюни была поэзия, и он предавался стихотворству с неизменным пылом. Даже Бриони помнила наизусть несколько строк из его поэмы «Смерть Карала». Придворный лекарь Чавен частенько декламировал их, заявляя, что этот шедевр примирил его с поэзией, прежде казавшейся ему уделом напыщенных глупцов.
— Когда на Хьюни находит вдохновение, слова рвутся из него, как петарды во время фейерверка, — заметил Теодорос, указывая глазами на вышеупомянутого стихотворца. Тот плелся в отдалении, явно страдая от похмелья и проклиная свою вчерашнюю несдержанность. — Когда я впервые увидел на сцене «Призрак Девониса», я осознал, что поэтическое слово способно увести душу в неведомый мир, вытеснив все насущные тревоги и заботы. Но в ту пору старина Невин был молод. Увы, с годами его талант не развился, а засох под воздействием хмельных паров и скверного характера. Мне самому приходится писать большую часть пьес, — Теодорос задумчиво покачал головой. — Думаю, боги сокрушаются, когда поэтический дар, столь редко даруемый смертным, так бессмысленно расточается.
Эстир, сестра Педдира Мейквелла, была, как уже упоминалось, единственной женщиной в труппе. На сцену она не выходила, но выполняла множество важных обязанностей. На ней лежала забота обо всех театральных костюмах, она собственноручно шила, стирала и гладила их. К тому же Эстир собирала деньги во время представлений и вела расчетные книги. Доуэн Бирч, гигант свирепого вида с густой гривой и постоянно насупленными бровями, вопреки грозной наружности обладал на редкость добродушным нравом. В отличие от товарищей, он избегал крепких словечек. Теодорос порой сравнивал его с огромной бочкой, в которой растворен глоток «истинного джентльменства». На сцене Бирчу доставались исключительно роли чудовищ и демонов, и добряк исполнял их не слишком убедительно. Еще одним ведущим актером был красивый молодой человек по имени Фейвал. Теодорос и Мейквелл постоянно домогались его, но Фейвал обращался с ними пренебрежительно, как с одержимыми похотью стариками. Никаких преимуществ из своего положения он не извлекал, и Бриони прониклась к юноше симпатией, приглядевшись к нему поближе. Он чем-то напоминал ей Баррика — быть может, нарочитой беззаботностью или резкостью, с какой отвечал всем, кто имел несчастье его задеть.
Как-то раз во время очередного перехода Бриони решила завязать с ним разговор.
— Твое второе имя Улиан, — сказала она, шагая рядом с Фейвалом. — Это означает, что ты родом из Улоса?
— Я и правда имел несчастье родиться в этой дыре, — ответил юноша со смехом. — Но едва начал что-то соображать, поспешил удрать оттуда. Тебе, я вижу, воздух родного Южного Предела тоже оказался не по нутру, — добавил он.
Слова его неприятно резанули принцессу.
— Я люблю Южный Предел, — заявила она. — И вовсе не считаю его дырой.
— Тогда почему ты оставил свою любезную родину?
Бриони с опозданием поняла, что разговор коснулся опасной темы.
— Ну… дома со мной плохо обращались, — пробормотала она, всем своим видом давая понять, что не желает обсуждать эту тягостную тему. — Поговорим лучше о тебе. В каком возрасте ты покинул Улос?
— Думаю, мне было не больше десяти. — Юноша нахмурился, задумавшись. — Честно скажу, по части цифр я не слишком силен. Наверное, сейчас мне лет восемнадцать или девятнадцать. Значит, тогда было десять.
— И ты сразу отправился в Южный Предел и стал актером?
— Нет, далеко не сразу, — усмехнулся Фейвал. — Поначалу я мечтал о лучшей участи. Если тебе доводилось слышать, что театр — храм искусств, а актеры — его служители, плюнь в глаза тому, кто это сказал. Театр — выгребная яма или, точнее сказать, рассадник пожирающих друг друга пауков. Угодить туда можно только от отчаяния. А уж если увяз в этом по самые уши, вряд ли сумеешь выбраться.
— Говорят, придворный лекарь Южного Предела тоже родом из Улоса, — осторожно подбирая слова, сообщила Бриони. — Кажется, его звали Чавен. Ты никогда о нем не слышал?
— Ты говоришь о Чавене Макаросе? — уточнил Фейвал, с удивлением глядя на нее. — Конечно, я знаю о нем. Он принадлежит к одной из самых знатных семей в Улосе. Если бы Улос был монархией, Макари стали бы его королями.
— Значит, у себя на родине он хорошо известен?
— Так же хорошо, как Эддоны в Южном Пределе.
Фейвал помолчал и сотворил знак Тригона.
— Бедные Эддоны, — произнес он со вздохом. — Боги были к ним не слишком милостивы. По слухам, все они мертвы, за исключением короля, который томится в заточении. — Юноша вперил в свою собеседницу пронзительный взгляд. — Если ты служил в замке, Тим, у тебя, конечно, были веские причины для побега. В Южном Пределе наступили скверные времена. И замок стал слишком опасным местом для молодой девушки.
— Девушки… — только и выдохнула ошарашенная Бриони.
— А кого же еще, дорогуша? Наших олухов ты можешь дурачить сколько душе угодно, а меня не проведешь. Я сызмальства представляю на сцене юных девиц и, не сомневайся, способен отличить хорошую подделку от скверной. Разумеется, когда передо мной не подделка, а оригинал, я вижу это в мгновение ока. — Фейвал покровительственно похлопал Бриони по плечу. — Признаюсь, роль испорченного мальчишки, готового услаждать старых развратников, удалась тебе неплохо. Предупреждаю, держись подальше от Хьюни. Он большой охотник до молодого мяса, и ему все равно, девочка ты или мальчик.
Бриони подавленно молчала. То, что один член труппы без труда раскрыл ее обман, было весьма неприятно. Но не это поразило принцессу сильнее всего. Фейвал упомянул между делом, что все Эддоны мертвы, и страшные слова эхом звучали в голове у принцессы.
«Не все, не все, не все», — мысленно повторяла Бриони, но слабый шепот тонул в волнах отчаяния.
Днем путники продвигались к Сиану, ночью отдыхали, разбив лагерь в какой-нибудь уютной долине. Так продолжалось до тех пор, пока бродячая труппа не оказалась во владениях местного лорда: этот рыцарь несколько лет назад радушно принял актеров и ныне опять с готовностью распахнул перед ними ворота своего замка. Хозяин не требовал, чтобы в благодарность за гостеприимство актеры устроили в замке представление, однако Педдир Мейквелл решил отправиться в покои лорда и усладить его слух, а также слух его супруги и домочадцев чтением трагических монологов. Педдир не отличался опрятностью, к тому же, по обыкновению, был нетрезв, так что перед столь важным визитом его пришлось выкупать в холодном ручье. Эстир, сестра Педдира, вызвалась сопровождать брата и следить за тем, чтобы он вел себя должным образом. По мнению Бриони, Эстир хотела воспользоваться случаем и поужинать за хозяйским столом, где подавали более изысканные блюда, чем угощение для актеров, разместившихся в конюшнях лорда. Принцесса ее не осуждала. Она и сама с превеликим удовольствием посидела бы в теплой комнате и полакомилась бы чем-нибудь повкуснее овощной похлебки. Впрочем, за последние месяцы принцессе далеко не каждый день доводилось насыщаться горячей овощной похлебкой, да еще с хлебом, и сетовать на это было бы черной неблагодарностью. Бриони успела понять: все познается в сравнении, и разумно поступает тот, кто умеет радоваться каждой малости.
Теодорос рано покинул товарищей, взял с собой миску с похлебкой и вернулся в свой фургон. Он объяснил, что хочет спокойно поработать над новой пьесой, которую обещал прочесть Бриони позднее.
— Уверен, мое творение покажется тебе весьма занятным, — заявил он. — Надеюсь также, что оно послужит тебе хорошим уроком.
Бриони не поняла, что он имел в виду. Когда Теодорос ушел, она продолжала размышлять над его словами. Минувший день оказался на редкость тяжелым, вместе с другими комедиантами принцессе пришлось вытягивать повозку, увязшую в грязи. Она в кровь стерла руки, однако сумела заслужить расположение товарищей. Нынешним вечером они обращались с ней куда более благожелательно, чем обычно.
— Полагаю, юный Тим, ты уже понял, что такое актерское братство, — пророкотал Невин Хьюни, щедро наливая ей эля из бочонка, который прислал им лорд, растроганный выступлением Мейквелла. — Жизнь актеров полна испытаний, и лишь солидарность и взаимовыручка помогают нам выдержать все выпадающие на нашу долю тяготы. Добропорядочные обыватели относятся к нам с презрением, они избегают нас, как зачумленных. Но мы, служители искусства, горды своим высоким уделом и не обращаем внимания на оскорбления невежд.
Бриони, на чью долю в последние месяцы выпали такие испытания, каких Хьюни не видел и в страшном сне, — изгнание, пожар, утрата близких, не говоря уж о многочисленных покушениях на ее жизнь, — равнодушно внимала пьяным жалобам поэта. Однако, чтобы не рассердить его, девушка с сочувствующим видом кивнула.
— Добропорядочные обыватели и в самом деле шарахаются от тебя, как от зачумленного, Хьюни, — заявил Фейвал и подмигнул Бриони. — Но дело вовсе не в том, что они презирают твое ремесло. От тебя смердит, как от козла, старина! Вот в чем главная причина.
Верзила Доуэн Бирч оглушительно расхохотался, и к нему присоединились три других актера — их имена Бриони так и не удосужилась запомнить. Эти тихие бородатые люди казались ей слишком заурядными, и она удивлялась прихоти судьбы, приведшей их на подмостки. Невин Хьюни вперил в обидчика испепеляющий взгляд. Глаза его готовы были выскочить из орбит, рот кривила злобная гримаса. Вскочив на ноги, он выхватил что-то из кармана камзола и бросился к Фейвалу, рыча, как разъяренный зверь. Бриони издала сдавленный крик. В следующий миг оскорбленный поэт нанес удар.
— Спасибо за угощение, дружище, но я сыт этой гадостью по горло, — спокойно произнес Фейвал и отбросил прочь морковку, послужившую Хьюни оружием.
Поэт еще несколько мгновений испепелял противника взглядом, затем невозмутимо поднял морковку, повертел ее в руках и с хрустом надкусил.
— А новенький-то не на шутку перепугался, — довольно изрек Хьюни. — Да, парнишка не привык к нашим невинным шалостям. Визжит он, надо сказать, в точности как девчонка.
Сердце Бриони забилось, как пойманная птица. Хьюни неотрывно смотрел на нее, на лбу его поблескивали капли пота, на щеках рдел багровый румянец. Принцесса догадалась, что поэт изрядно пьян.
— Неужели ты думал, что я и в самом деле убью нашего милого Фейвала?
Испуганной девушке оставалось лишь молча кивнуть.
— Что ж, если ты так пуглив, так и быть — я больше не буду изображать кровожадного убийцу, — заявил Хьюни. — Лучше я изображу галантного джентльмена, умоляющего юную красотку подарить ему поцелуй.
С этими словами он отвесил изящный поклон, придал своему багровому лицу томное выражение, закатил глаза и вытянул вперед губы. Фейвал, расправив воображаемые юбки, скромно потупился и принялся обмахиваться воображаемым веером. Этим самым веером он залепил Хьюни оплеуху, когда тот попытался обнять его за талию.
— Увы, моя нежная страсть осталась безответной, — горестно изрек Хьюни. — Но может, ты окажешься более снисходительным, свет очей моих? — повернулся он к Бриони. — Ты так прекрасен, что мог бы стать возлюбленным самого Зосима…
— Оставь парнишку в покое, Нев, — процедил Доуэн Бирч, прежде чем Бриони успела дать отпор разошедшемуся лицедею.
Ей очень не хотелось, чтобы Хьюни к ней приближался. Во-первых, объятия накачавшегося элем старика были отвратительны, во-вторых, он мог раскрыть ее обман.
— Если ты в дурном настроении, нечего цепляться к людям, — продолжал Бирч. — Никто не виноват, что Мейквелла пригласили в господские покои, а тебя нет!
— Да плевал я на эти приглашения! — возопил Хьюни и, сделав рукой широкий жест, потерял равновесие.
Он с трудом устоял на ногах, но сделал вид, что не собирался падать, а лишь хотел опуститься на землю около костра. Уже почти коснувшись задом пола конюшни, Хьюни заметил, что этот пол покрыт слоем навоза. Он сделал поистине акробатический поворот и уселся на бревно рядом с остальными.
— Прежде чем прекрасная дама из Улоса прервала меня самым бесцеремонным образом, я рассуждал о превратностях актерской судьбы, — произнес он как ни в чем не бывало. — Нам приходится выставлять напоказ то, что все прочие люди почитают нужным скрывать. Священники и жрецы ненавидят нас, ибо мы разоблачаем их ложь и лицемерие. Мы воспроизводим на сцене истории, которыми они пичкают свою паству, и нелепость этих историй становится очевидной. Двери театра являются вратами в подземный мир, хотя их не охраняет грозный Иммон. Но беспощадная правда соседствует в наших представлениях с самым низменным притворством, и никто не может сказать, где кончается одно и начинается другое. Мы сами давно утратили границы между реальной и воображаемой жизнью, и собственные лица порой кажутся нам масками.
Хьюни снова наполнил свой стакан элем и осушил его до дна, явно довольный своей глубокомысленной речью.
— О, я вижу, эль развязал язык нашему славному Невину, — насмешливо заметил Фейвал. — Пока бочонок не опустеет, наш друг успеет объяснить нам, почему именно его следует считать лучшим драматургом на свете.
— А вслед за потоком слов извергнет поток блевотины, — добавил один из актеров.
— Воздержитесь от таких грубых выражений, — подал голос Бирч. — Не забывайте, что среди нас юноша, которому актерские нравы пока еще в диковинку. Может статься, Тим получил более нежное воспитание, чем вы, дети черни.
— Не сомневаюсь, так оно и есть, — пробурчал Хьюни и вперил в Бриони пронзительный взгляд.
Сердце принцессы вновь лихорадочно заколотилось. К счастью, в следующее мгновение подвыпивший поэт позабыл о ней. Поднявшись на нетвердые ноги, он с пафосом провозгласил:
— Слушайте меня, братья, ибо устами моими глаголет истина. Первыми в мире лицедеями были боги — Зосим, Зория и хитроумный Купилас. Мы лишь следуем по их стопам. — Хьюни сделал добрый глоток эля и утер рот рукавом. В свете костра глаза его возбужденно посверкивали, влажная от эля борода блестела. — Какие картины предстают перед внутренним взором бедного поселянина, когда он падает ниц и вопрошает богов о том, что ожидает его за пределами этого мира? Неужели он вспоминает грубую роспись, покрывающую стены храма, примитивные изображения, представляющие богов чем-то вроде огородных пугал? Или же он воображает себе нашего закадычного друга Бирча, такого, каким он предстает в финале «Жизни и смерти короля Николаса»? Помните сцену, когда его герой забирает душу умершего? Надо признать, скромный наш товарищ является там во всем блеске божественного величия, повергающего в трепет и просветляющего души.
— Да, создания великого Невина Хьюни способны возвышать души, — с нарочито серьезным видом вставил Фейвал.
— Твоя ирония неуместна, любезный, — бросил Хьюни. — Вижу, смысл моих слов недоступен вам, жалкие недоумки, блуждающие во мраке невежества. Может, ты окажешься более понятливым, милый мальчик? — повернулся он к Бриони. — Я всего лишь хотел сказать, что, когда люди задумываются о самых важных вещах, какие только есть в этом мире, — о любви, о смерти, о божественном промысле, они вспоминают слова поэтов и представления, сыгранные нами, актерами. Не будь всего этого, люди не имели бы понятия, как выглядят боги и как они объясняются.
Эта тирада была встречена дружным хохотом всей компании, которому Хьюни внимал с видом оскорбленного достоинства.
— Можете ржать сколько угодно, — провозгласил он, в очередной раз наполняя свой стакан. — От этого истина, изреченная мной, не станет менее глубокой. Да, размышляя о великих богах, люди представляют нас, актеров. Они думают о феях, эльфах, демонах и тоже видят нас, наши жуткие маски и причудливые костюмы. Правда, сейчас, когда войска волшебного народа захватили изрядную часть королевств Пределов, у людей появилась возможность увидеть всю эту нечисть воочию. Зритель сам решит, что убедительнее — реальность или искусная театральная подделка.
Хьюни помолчал и откашлялся, словно при воспоминании о нашествии сумеречного народа на несколько мгновений лишился красноречия. Впрочем, пауза была недолгой.
— Наше ремесло позволяет нам уподобиться богам. Никто из представителей иных ремесел не может так воздействовать на умы. Идеи, провозглашенные со сцены, проникают в души людей куда глубже, чем законы и приказы, изданные королями. Неудивительно, что к нам относятся с опаской — ведь наша власть прочнее, чем власть правителей! — Хьюни несколькими глотками осушил стакан, вытер рукавом губы и продолжал: — Всякого, кто занимается изготовлением подделок, будь то подделка золота, драгоценных камней или купюр, объявляют преступником и подвергают суровому наказанию. Лишь мы, актеры, имеем право изготовлять подделки безнаказанно, наши творения вызывают всеобщий восторг и восхищение. Мы способны подделать все — рыцарей, принцев, королей, даже богов! Мы способны подделать любое чувство и вызвать потоки слез! Наше могущество воистину безгранично!
— Ты забыл упомянуть, что мы способны вброд перейти море. Ведь пьяным, как известно, море по колено, а по части возлияний актерская братия не знает себе равных, — отозвался Фейвал. Пафосная речь Хьюни сначала забавляла его, а потом начала раздражать.
— Жаль, что ты не можешь изречь ничего, кроме банальностей и избитых фраз, юный Фейвал, — сказал Хьюни со вздохом. — Из тебя вряд ли получится поэт!
— Скажу тебе честно, я не чувствую ни малейшего призвания к поэтическому поприщу, — усмехнулся Фейвал. — По-моему, сочинять напыщенные вирши — самое бессмысленное занятие на свете. Показав со сцены голый зад, я стяжаю куда более громкий успех, чем после глубокомысленного монолога.
— Как жаль, что обворожительная внешность зачастую соседствует с непроходимой глупостью, — вновь вздохнув, изрек Хьюни. — Остается надеяться, что ты хоть немного поумнеешь, когда твое свежее личико покроется морщинами, а твой хваленый зад превратится в печеное яблоко. Очень скоро так и будет, можешь не сомневаться, — это говорю тебе я, некогда самый красивый мальчик во всем Хелмингси!
— А ныне пригожий мальчик превратился в надутого индюка, и у него осталось единственное средство обольщения — многословные поэмы. Ненадежная приманка, особенно если домогаться любви молоденьких служанок, которые предпочли бы пару звонких монет, — заметил Фейвал; перепалка со старым поэтом явно доставляла ему удовольствие. — Твои стихи предназначены для продажи, и ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой. Жаль только, что они плохо продаются.
— Вдохновение не продается! — прогремел Хьюни. — Поэты неподвластны низменным расчетам!
Судя по реакции остальных комедиантов, сидевших у костра, они не раз становились свидетелями этой игры и хорошо знали ее правила. Товарищи умело подливали масла в огонь, задавая опьяневшему Хьюни провокационные вопросы.
— Ты сказал, что сильные мира сего боятся актеров, — подал голос один из бородачей. — А сами актеры чего-нибудь боятся?
— Как могут актеры влиять на умы, если они непроходимые невежды? — вторил ему Уотерман, мастер по части грома, молнии и прочих сценических эффектов.
— Актеры боятся лишь несдержанности глупцов, перебивающих их в самую неподходящую минуту, — отрезал Хьюни. — Что касается твоего вопроса, Уотерман… Да, по части знаний актеры не могут тягаться с книжными червями. Откровенно говоря, многие из них не умеют ни читать, ни писать. Но им открыт тайный смысл вещей и событий, который не могут постичь ученые, проглотившие сотни толстых томов. Одно наше представление позволяет людям узнать об этом мире больше, чем они постигли за всю свою тоскливую однообразную жизнь. Нам ведомы вечные и неизменные законы бытия, и мы готовы открыть эти законы всем… за достойное вознаграждение, конечно. И тот, кто пребывает во мраке неведения… может… если он готов…
Язык Хьюни начал заплетаться.
— Похоже, дружище Невин, тебе пора подышать свежим воздухом.
Голос раздался за спиной Бриони так неожиданно, что она вздрогнула и едва не завизжала вновь. Обернувшись, она увидела Финна Теодороса, с улыбкой взиравшего на собравшихся.
— Да, старина Финн, я несколько утомился, — кивнул головой Хьюни. — К тому же разговаривать с этими людьми — все равно что метать бисер перед свиньями. Надеюсь, что я никого не обидел этим замечанием. — Он взглянул на Бриони, и на губах его заиграла сладчайшая улыбка. — Возможно, этот милый юноша не откажется составить мне компанию во время прогулки. Он не так закоснел в тупости, как все прочие, и я расскажу ему много интересных вещей — о зарождении театра, о далеких днях, когда актеры были разбойниками и в перерывах между представлениями грабили путников на дороге…
— В следующий раз, — отрезал Теодорос и вперил в Хьюни суровый взгляд. — Сейчас мастер Тим пойдет со мной. А ты поступишь разумно, если дашь своему языку отдохнуть.
— Мой язык привык без отдыха трудиться на благо ближнему, — заявил Хьюни.
— На благо ближнему и на горе нашим бедным ушам, — подхватил Фейвал.
Слова эти были встречены взрывом дружного хохота.
— О чем он говорил? — спросила Бриони, поднявшись в фургон вслед за Теодоросом. — Я почти ничего не поняла.
— Не стоит искать смысла в пустопорожней болтовне старого пьяницы, — махнул рукой Теодорос, явно не желавший обсуждать эту тему. — Скажи лучше, Тим… моя девочка… давно ты покинула Южный Предел?
— Не помню… — с нарочито безучастным видом пожала плечами Бриони.
Она понимала, что в этом вопросе ей отнюдь не следует стремиться к максимальной точности. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь сопоставил начало ее скитаний со временем исчезновения принцессы Бриони.
— Кажется, я убежала из дома вскоре после Дня всех сирот. Сил больше не было терпеть побои. Хозяин каждый день угощал меня затрещинами и оплеухами.
— Когда армия сумеречного народа уже вторглась в королевство?
— Кажется, да, — кивнула Бриони. — Об этом волшебном воинстве никто ничего толком не знал. Говорили, что наша армия попыталась дать им отпор… но эти чудовища победили. — Как ни старалась Бриони держать себя в руках, голос ее предательски дрогнул. — А вы… вам известно что-нибудь о нашествии сумеречного племени?
Теодорос покачал головой.
— Я знаю не больше твоего. Слышал лишь, что на западе Южного Предела состоялось великое сражение, в котором встретились две армии. По рассказам выживших, армия сумеречного племени многократно превосходила армию королевств Пределов и числом, и военным искусством. Завязалась бойня, пролились реки крови. Был убит наш патрон Рорик Лонгаррен, а также многие другие благородные рыцари — Мейн Калон, Тайн Олдрич… Всех и не перечислишь. Со времен воинственного короля Келлика Эддона мир не знал таких кровавых битв.
— А принц… принц Баррик? Вы не слышали, что случилось с ним?
Теодорос пристально посмотрел на свою собеседницу и тяжело вздохнул.
— Похоже, ни одна живая душа не знает, какая участь постигла принца Баррика. Скорее всего, он мертв. Тело его не найдено, ибо по завершении битвы никто не отважился вернуться на поле боя. Все боятся сумеречных воинов, хотя с тех пор они не пролили ни единой капли крови и разбили лагерь у берегов пролива. Несомненно, они чего-то выжидают, но чего именно? — Теодорос невольно содрогнулся. — Так или иначе, больше никто не хочет совершать путешествие на запад. На Сеттлендской дороге не встретишь ни всадников, ни пешеходов. Город, захваченный волшебной армией, все обходят стороной. Чтобы попасть сюда, нам пришлось сесть на корабль в Оскастле.
Бриони казалось, что неумолимые железные тиски сжимают ей сердце — трудно было дышать, в голове помутилось.
— Кто… кто бы мог подумать, что настанут такие тяжелые времена? — пробормотала она.
— Никто, — кивнул Теодорос. — К счастью, людям неведомы горести, ожидающие их впереди… Но довольно сокрушаться, юный Тим. Жизнь продолжается, и ты подал мне великолепную идею.
— Я? О чем вы?
— Сейчас узнаешь. Погляди: здесь, на этих листках, записано мое последнее творение — «Похищение Зории». Я считал, что пьеса уже закончена, но знакомство с тобой, дорогая моя девочка, стало для меня источником вдохновения, и я добавил еще несколько сцен. К тому же я решил приправить пьесу изрядной долей добрых шуток. Они никогда не бывают лишними в кровавой трагедии. Зрители, знаешь ли, устают от битв и смертей и рады любой возможности посмеяться…
— Но при чем же здесь я? — нетерпеливо перебила Бриони. — И почему все поэты изъясняются так путано! Неужели они не могут выражаться просто и ясно, как простые смертные?
— О, как ты непонятлива, моя радость. Дело в том, что твой… маскарад натолкнул меня на удачную мысль. В пьесах часто изображают девушек, которые выдают себя за юношей. Это распространенный сюжет — дочь какого-нибудь бедного дворянина решает бежать из дома, переодевается в мужское платье и выдает себя… скажем, за пастуха. И я подумал: почему то же самое не может сделать богиня?
— Богиня?
— Именно богиня, милое дитя! Сначала в моей пьесе Зория, плененная Хорсом, убегала в одежде простой служанки. Именно в таком виде она странствовала по миру. Но после встречи с тобой я решил, что Зория может переодеться юношей. Превосходная идея, согласна? Богиня скитается среди смертных в обличье прекрасного юноши! Ты понимаешь, сколько увлекательных поворотов и пикантных сцен дарит подобный сюжет?
— Понимаю, — без особого энтузиазма откликнулась Бриони.
Волнующий разговор о битве с волшебным народом так утомил принцессу, что теперь ее клонило в сон. Однако она припомнила рассказы Лисийи и не удержалась от того, чтобы немного поддразнить Теодороса.
— Хочу подарить вам еще одну ценную идею, — заявила она. — Что, если Зорию никто не похищал? Что, если она влюбилась в Хорса по уши и бежала с ним по доброй воле? По-моему, ваша пьеса только выиграет, если вы изобразите в ней влюбленную богиню.
Теодорос потрясенно уставился на нее. Бриони никак не ожидала, что ее слова произведут такое сильное впечатление на человека, привыкшего вольно обращаться с богами и героями.
— Что ты несешь, девочка? — выдохнул он наконец. — Ты понимаешь, что слова твои противоречат священной Книге Тригона? Это же чистой воды богохульство!
— Я не собиралась богохульствовать, — поспешно возразила Бриони. — Я просто подумала, что вы хотите удивить зрителей, и такой сюжетный ход наверняка покажется им неожиданным.
Не дождавшись ответа, Бриони устроилась на краешке кровати Теодороса и свернулась калачиком под одеялом. Изумленный поэт молчал, глядя на пляшущий огонек свечи.
Глава 28
Тайны Чёрной Земли
Сын Бледной Девы родился и достиг полной зрелости, когда зима и лето успели несколько раз сменить друг друга. Его нарекли Горбуном, но не из-за горба — спина его была прямой, как стрела, — а потому что смысл песен сына Бледной Девы был непостижим и так причудлив, что они казались слушателям уродливыми. Горбун был наделен многими талантами. В годовалом возрасте он достиг такой мудрости, что изобрел магические изразцы и даровал их своему отцу, Серебряному Сиянию. Изразцы эти сделали обитель Серебряного Сияния воистину неприступной.
Но вот разразилась война, повлекшая за собой множество смертей. Древние голоса помнят, как сумеречный народ принял сторону потомков Прохладного Ветра, хотя Гром и его братья, одержимые гневом, давили их, точно муравьев. Перворожденные дети Влаги прониклись ненавистью к сумеречному народу, осмелившемуся выступить против них, и подвергли его жестоким гонениям. Позже сторонники Грома достигли великого процветания, и их верность детям Влаги была вознаграждена.
Сын Бледной Девы родился и достиг полной зрелости, когда зима и лето успели несколько раз сменить друг друга. Его нарекли Горбуном, но не из-за горба — спина его была прямой, как стрела, — а потому что смысл песен сына Бледной Девы был непостижим и так причудлив, что они казались слушателям уродливыми. Горбун был наделен многими талантами. В годовалом возрасте он достиг такой мудрости, что изобрел магические изразцы и даровал их своему отцу, Серебряному Сиянию. Изразцы эти сделали обитель Серебряного Сияния воистину неприступной.
Но вот разразилась война, повлекшая за собой множество смертей. Древние голоса помнят, как сумеречный народ принял сторону потомков Прохладного Ветра, хотя Гром и его братья, одержимые гневом, давили их, точно муравьев. Перворожденные дети Влаги прониклись ненавистью к сумеречному народу, осмелившемуся выступить против них, и подвергли его жестоким гонениям. Позже сторонники Грома достигли великого процветания, и их верность детям Влаги была вознаграждена.
Поначалу Вансен никак не мог заставить себя сесть. Воспоминание об огромной яме, наполненной трупами, давило его, как могильная плита.
«Вставай, Феррас Вансен. Ты должен быть сильным».
Вансен не только услышал собственное имя, прозвучавшее у него в голове, но увидел себя со стороны, хотя собственная наружность показалось ему непривычной: кожа слишком темная, черты лица грубые, как у тех уроженцев долин, которых он в детстве часто встречал на городском базаре. Возможно, именно таким капитан королевских гвардейцев представлялся Джаиру.
«Чего ты хочешь от меня? — безмолвно ответил Вансен. — Я устал. Позволь мне уснуть».
«Не время спать, житель солнечного мира. У нас много дел. Прежде всего мы должны осознать смысл того, что видели».
Вансен застонал и открыл глаза, с усилием сел и прислонился спиной к шершавой стене камеры. Баррик по-прежнему спал, подергиваясь и постанывая, словно его мучил кошмар.
«Не будем его будить, — сказал Джаир. — Я хочу кое-что обсудить с тобой».
Перед внутренним взором Вансена упорно возникали мертвые тела, огромное множество мертвых тел. Он боялся, что жуткое видение будет преследовать его до конца жизни.
«Во имя богов, чем они занимаются там, внизу? — обратился он к Джаиру. — Зачем они заморили до смерти всех этих несчастных?»
«Значит, ты тоже заметил, что на трупах нет никаких следов насилия, — кивнул воин из страны теней. — Возможно, причиной их смерти стала непосильная работа».
Джаир внимательно посмотрел на свои руки и коснулся одной ладони тыльной стороной другой.
«Что бы там ни случилось, в Книге великих печалей открылась новая страница», — добавил он.
Вансен внимал его беззвучной речи, и в его сознании возник образ, не имеющий ничего общего с обычной книгой. То было некое собрание застывших идей, слишком сложных для того, чтобы их можно было постигнуть рассудком смертного.
«Да, скорее всего, их заморили работой, — согласился капитан гвардейцев. — По крайней мере, вид у всех до крайности изможденный. Никаких смертельных ран я не заметил».
Вансену приходилось видеть трупы гораздо чаще, чем ему того хотелось бы. Капитан участвовал во многих сражениях, каждое из которых тоже могло бы стать новой страницей в Книге великих печалей. И он слишком хорошо знал, какая рана смертельна, а какая нет.
«Однако мы ничего не можем утверждать с уверенностью, — продолжал Джаир. — Не исключено, что арестантов погубила вода, ведь на большой глубине она часто бывает ядовита. Или скосила какая-то болезнь, например чума. Причин может быть сколько угодно».
При мысли о том, что в громадном каменном мешке, где он заперт со множеством диковинных созданий, свирепствует чума, Вансена пробрала дрожь. При этом он невольно отметил, что безносый монстр, которого он считал нелепой игрой природы, рассуждает логично и основательно, как поднаторевший в диспутах ученый.
«Что еще приходит тебе на ум?» — осведомился капитан.
«Пока ничего. Но я полагаю, причины эти более страшны, чем тяжкий труд, чума или отрава. — Джаир бросил взгляд на Баррика, который по-прежнему бормотал и метался во сне. — Нам не стоит обсуждать с мальчиком то, что мы видели. Он и так на грани безумия, и я не могу уяснить, что тому виной — просто страх или гнет иных обстоятельств. Пора его разбудить. Мне надо сообщить вам обоим нечто важное».
«Более важное, чем горы зачумленных мертвецов?»
Джаир оставил вопрос капитана без ответа, склонился над Барриком и коснулся его плеча. Принц немедленно прекратил метаться и мгновение спустя открыл глаза. Воин сумеречного племени сунул руку в карман куртки и извлек припасенный ранее кусок хлеба. Затем он подошел к зарешеченному оконцу, просунул руку сквозь прутья и, к немалому удивлению Вансена, бросил кусок на середину большой камеры.
После секундного замешательства узники налетели на хлеб, как стая голодных птиц. Сильные отталкивали слабых, мелкие пытались взять проворством, оставив ни с чем больших и неповоротливых. Тишина, еще недавно царившая в камере, сменилась оглушительной какофонией взвизгов, стонов и воплей.
«Теперь мы можем поговорить, не опасаясь, что нас подслушают, — заявил Джаир, возвращаясь к товарищам. — Я чувствую, что кто-то пытается проникнуть в наше мысленное общение. Возможно, Уени'ссох или кто-нибудь из его приспешников. Но эта волна злобы и страха послужит шпиону преградой, а нам — надежной защитой».
«Ты хочешь сказать, кто-то из здешних обитателей способен понимать безмолвную речь?» — морщась от шума, спросил Вансен.
«Разве ты не убедился на собственном опыте, что для этого не надо никаких особых способностей? — пожал плечами Джаир. — Искусством мысленного общения может овладеть каждый. Тебе самому хватило внезапного поворота судьбы. Уени'ссох, как и все бессонные, способен проникать в чужие мысли только с близкого расстояния. Но не будем терять драгоценное время. Слушайте меня внимательно».
Безликий воин повернулся к Баррику, который по-прежнему выглядел вялым и рассеянным.
«Тебя это тоже касается, мой мальчик».
Джаир извлек из кармана куртки некий предмет, но не разжал кулака.
«Я не стану показывать вам то, что держу в руке, — заявил он. — Даже сейчас я не рискну выставить это на всеобщее обозрение. Но вы должны составить представление о размерах этой вещи — быть может, впоследствии вам представится случай завладеть ею».
Вансен в полном недоумении уставился на воина сумеречного племени. Загадочный предмет, который Джаир сжимал в своей длиннопалой руке, по размеру был не больше яйца.
«Но что это такое?» — спросил капитан.
«Я могу открыть вам только одно: это поистине драгоценная вещь, — ответил безликий воин. — Вы не можете представить, как велика ее ценность. Моя госпожа передала ее мне, приказав доставить в Обитель народа кваров. Если я не выполню поручение, между моим народом и жителями солнечного мира вновь вспыхнет война, которая породит неисчислимые бедствия. Поэтому я должен непременно доставить то, что мне доверено. В противном случае Стеклянный договор будет расторгнут и моя госпожа, леди Ясаммез, уничтожит ваш замок и всех его обитателей. Тогда грохот битвы разбудит богов. Мир потрясут страшные перемены. Мой народ умрет, а ваши люди станут рабами».
Вансен бросил взгляд на принца и не заметил на его лице ни ошеломления, ни потрясения. Судя по всему, слова Джаира не достигли сознания юноши.
«Ты… рассказываешь все это мне одному? — догадался Вансен. — Принц ничего не слышит?»
«Да, Феррас Вансен, я хочу, чтобы ты знал о возложенном на меня поручении, потому что у принца есть своя задача, и она потребует от него огромных усилий. Леди Ясаммез удостоила величайшего доверия не только меня, но и этого юношу. Не знаю, с какой целью, но она послала сына смертного племени туда же, куда и меня, — в Обитель народа кваров. Стеклянный договор должен быть выполнен во что бы то ни стало. Я рассказал тебе об этом, потому что знаю: даже если ты не поверишь мне, ты последуешь за принцем повсюду, куда бы он ни направился. Слушай же!»
Джаир вперил в капитана гвардейцев взгляд, одновременно требовательный и исполненный мольбы. Вансен ощущал, что беззвучные слова собеседника скользят в потоке страха, подобно рыбам, плывущим в ледяной воде.
«Запомни. Если меня ждет смерть, ты должен забрать у меня эту вещь и доставить в Обитель народа кваров, — медленно произнес воин сумеречного племени. — Иного выхода нет. Если ты этого не сделаешь, разразится катастрофа. Оба народа, и твой, и мой, потонут в крови и мраке. Конец наступит очень быстро, и он будет поистине ужасен».
Вансен не сводил глаз с непроницаемого лица сумеречного воина.
«Ты хочешь, чтобы я взял на себя поручение, данное тебе? — спросил он. — То есть выполнил волю твоей госпожи, как ты ее называешь… той самой ведьмы, что навела порчу на принца? Хочешь, чтобы я спас твой народ, который развязал бойню и погубил столько моих солдат, сжег наши города, убил множество ни в чем не повинных людей?»
Дрожа от гнева, капитан королевских гвардейцев повернулся к принцу, но тот смотрел на него безучастно, словно видел в первый раз.
«Ты требуешь невозможного», — отрезал Вансен.
«Я не могу ничего от тебя требовать и не могу ни к чему тебя принудить, Феррас Вансен, — изрек безликий воин. — Я могу лишь просить и надеяться, что ты внемлешь голосу разума. Ты ненавидишь мои народ, и я прекрасно понимаю твои чувства, ибо сам питаю ненависть к твоему народу… — Джаир вскинул голову и прислушался. — Мы не можем больше разговаривать. Но запомни мои слова и, когда настанет время, не дай ненависти одержать над тобой верх».
«Я не смог бы забыть твоих слов, даже если бы захотел, — откликнулся Вансен. — Не каждый день враг, причинивший моему народу столько горя, просит меня о помощи. И мне придется выполнить твою просьбу. Да помогут мне боги».
Когда Джаир и Вансен завершили свой странный разговор, не вызвавший у Баррика особого интереса, на принца вновь навалилась дремота. Едва он смежил веки, им овладели кошмары вроде тех, что мучили его в прежней жизни. Баррик опять оказался в неведомом злом мире, населенном врагами и грозившем бесчисленными опасностями. Но теперь жуткие видения стали еще более яркими и осязаемыми, чем раньше. И в каждом сне неизменно появлялась девушка с темными волосами и темными глазами. Она словно стала его сестрой-близнецом, как Бриони. Баррик не знал, кто она такая, ее появление не подчинялось причудливой логике сна, она не играла никакой роли в его лихорадочных фантазиях. Однако во всех сновидениях ощущалось присутствие незнакомки, словно она наблюдала за тем, что происходит в кошмарах Баррика, стоя на далеком холме, спокойная, невозмутимая и сочувствующая.
Баррик проснулся и сел, потирая глаза. Единственный луч света, проникавший сквозь решетку (если тусклый отблеск свечи можно назвать светом), выхватывал из темноты лишь грубые шершавые камни.
Камера медленно кружилась перед глазами принца. В какой-то момент ему показалось, что наполненная гниющими трупами яма разверзлась у самых ног и вот-вот поглотит его. К горлу Баррика подкатил ком тошноты. Он попытался отползти в дальний конец камеры, где находился нужник, однако судороги настигли его на полдороге. Хотя желудок Баррика был почти пуст, камеру наполнил кислый запах рвоты. Ко всем мучениям принца добавились муки стыда. Внутренности его снова судорожно сжались, и он изверг поток зловонной желчи. Феррас Вансен тактично отвернулся, но Баррик воспринял это как новое оскорбление. Он не забыл, что капитан королевских гвардейцев дерзнул поднять на него руку. Принц вновь почувствовал себя униженным — ведь Вансен обращался с ним как с малым ребенком.
Юноша попытался сказать, что не нуждается в снисхождении, но язык отказывался ему повиноваться. Его бросало то в жар, то в холод, покалеченная рука так болела, что он едва сдерживал стоны. Вансен и Джаир молча наблюдали за ним. Капитан попытался ему помочь, но Баррик сердито оттолкнул его, отполз к дальней стене и сжался в комок. Усталость навалилась на него свинцовой тяжестью, лишая возможности говорить и двигаться. Он послушно проглотил смоченный водой кусок хлеба, который протянул ему Вансен, и вновь провалился в сон, наполненный лихорадочными видениями.
«Какой сегодня день?» — спросил себя Баррик, очнувшись.
Вопрос этот удивил его самого — названия дней десятницы стерлись из его памяти точно так же, как небесная синева или приятные запахи, например аромат цветов или сосновых иголок. Внезапно он осознал, что вокруг царит полная тишина. Баррик торопливо сел, содрогаясь при мысли, что тюремщики увели в неизвестном направлении капитана гвардейцев и воина сумеречного племени, оставив его в полном одиночестве. Голова у него закружилась, из глаз посыпались искры, но, когда зрение принца прояснилось, он увидел Вансена и Джаира: они спали, привалившись к стене.
— Благодарю вас, милосердные боги, — с облегчением прошептал принц.
Звук его голоса разбудил Джаира, который открыл свои красные глаза. Вансен тоже пошевелился во сне. Баррик заметил, что щеки капитана ввалились и лицо, обросшее клочковатой бородой, выглядит изможденным. Когда он успел так исхудать?
— Как вы себя чувствуете, ваше высочество? — вслух обратился к принцу Вансен.
— Какая разница, — отрезал Баррик. — Здоров я или болен, мне в самом скором времени предстоит умереть. И вам обоим тоже.
«Не надо поддаваться отчаянию. — Беззвучный голос Джаира, раздавшийся в голове Баррика, был полон уверенности и силы. — Еще не все потеряно. Здесь, в этом месте, я вновь обрел…»
Следующее слово Баррик не разобрал — оно промелькнуло в его сознании, подобно вспышке пламени.
«Скажем так: я обрел свои прежние способности, — пояснил воин из страны теней. — Те самые, благодаря которым я получил имя Штормовой Фонарь».
«Тебе повезло, — откликнулся Баррик. — Что до меня, мне давно не было так паршиво. С тех самых пор, как я покинул замок».
Баррик не кривил душой. После того как он оставил замок и отправился в поход с Тайном Олдричем и другими солдатами, кошмары и мрачные мысли, досаждавшие ему дома, несколько отступили.
Но здесь, в этой жуткой дыре, страдания возобновились и стали сильнее прежнего. Принц почти физически ощущал, что над ним тяготеет проклятие.
«Наверное, этот отвратительный великан Джикуйин как-то покалечил меня, — предположил Баррик. — Его голос… он причинил мне такую боль».
«Не знаю, — покачал головой Джаир. — Одно могу сказать — это необычное место, и не только из-за присутствия полубога. Последние дни я занимался тем, что забрасывал сеть и ловил в нее мысли других узников и стражников. Впрочем, улов получился небогатый, ведь в большинстве своем здешние обитатели мало чем отличаются от животных».
«Ты умеешь ловить чужие мысли?»
«Раньше не умел, а теперь научился. Как ни странно, здесь мои способности не только возродились, но стали сильнее».
«Может, твои удивительные способности помогут тебе вызволить нас отсюда?»
Баррик не сомневался: будь у безликого воина губы, он бы печально улыбнулся.
«Джикуйин и Уени'ссох обладают слишком большим могуществом, и действовать против них силой — чистой воды безрассудство, — ответил Джаир. — Но, повторяю, не впадай в отчаяние. Дай мне время подумать. Мне необходимо проникнуть во все тайны этого места».
«Какие тайны?»
Баррик заметил, что Феррас Вансен внимательно прислушивается к разговору. Возможно, капитан даже вел с Джаиром собственный беззвучный диалог. Эта догадка, как ни странно, не пробудила у Баррика обычной вспышки ревности. Напротив, он ощутил, что они с капитаном нерасторжимо связаны. Временам Вансен вызвал у Баррика ненависть, но порой принц сознавал, что среди всех живущих на Земле у него нет человека ближе, чем капитан королевских гвардейцев, — за исключением Бриони, разумеется.
«Да хранят тебя боги, соломенная башка! — взмолился принц, и его сердце переполнила тоска. — Я отдал бы все на свете, лишь бы увидеть тебя! Лишь бы перемолвиться с тобой словом не во сне, а наяву!»
«Пока ты спал, я не терял времени даром, — сообщил Джаир. — Я отыскал стражника, который часто работает в яме. Наблюдает, как узники грузят тела на повозку».
«И ты… прочел его мысли? Ты сумел узнать, что происходит там, внизу?»
«Нет. Там, где положено быть мыслям и воспоминаниям, у этого стражника пустота. Полная пустота».
«Тогда какой от него прок?»
Баррик вновь ощутил, что на него наваливается свинцовая усталость. Он проснулся всего несколько минут назад, но уже снова хотел спать.
«Я могу воспользоваться глазами этого стражника — так, как я сделал с тем косматым лесовиком. Когда он спустится вниз, я последую за ним, оставаясь в камере».
«Позволь мне присоединиться к тебе, как в прошлый раз, — попросил Баррик. — Я тоже хочу увидеть то, что видит стражник».
Джаир и Вансен многозначительно переглянулись, чем привели юношу в ярость.
«Я знаю, вы оба считаете меня жалким сопляком, — заявил Баррик. — Но я не собираюсь сидеть в камере и пялиться в темноту, когда вы вслед за стражником спуститесь вниз».
«Я вовсе не считаю тебя сопляком, Баррик Эддон, — последовал невозмутимый ответ. — Но не забывай, над тобой тяготеет опасность. Недавний опыт с глазами косматого лесовика не пошел тебе на пользу, кошмары мучают тебя еще сильнее. К тому же мы с Феррасом Вансеном никуда не будем спускаться, мы останемся в камере и последуем за стражником мысленно. Ты не останешься один».
Досада Баррика была так велика, что на несколько мгновений он отбросил свое безразличие.
«Я не ребенок и не нуждаюсь, чтобы меня утешали выдумками, — заявил он. — Говоришь, я не останусь один? Конечно, ваши безжизненные тела составят мне на редкость приятную компанию! Вдруг с вашими мыслями что-то произойдет и они не смогут вернуться? Пусть лучше это постигнет нас троих. Я не хочу сидеть здесь в обществе двух трупов».
«Хорошо, я подумаю и, возможно, изменю свое решение», — изрек Джаир, пристально глядя на принца.
— Ваше высочество, вам не стоит подвергать себя таким испытаниям, — вслух сказал Вансен.
Это замечание вызвало у Баррика новый приступ злобы.
— Я уже понял, капитан Вансен, что ты не считаешь нужным повиноваться приказам, которые тебе не по нраву, — прошипел он, отчаянно пытаясь придать своему голосу нотки холодной властности. — Но не забывай, что я принц Южного Предела, а ты принес клятву верности моей семье. Как бы ни складывались обстоятельства, ты остаешься моим вассалом. Кто дал тебе право распоряжаться мною и навязывать мне свою волю?
Прежде чем Вансен ответил, выражение его лица успело несколько раз измениться.
— Я никогда бы не дерзнул распоряжаться вами, ваше высочество, — произнес наконец капитан королевских гвардейцев. — Вы вольны поступать по собственному разумению, как вы это делали всегда.
Феррас Вансен был прав, и Баррик не мог не понимать этого. Он не сомневался, что рискованная авантюра, в которую он жаждал ввязаться, принесет ему новые мучения. Но одиночество было для него самой худшей пыткой, и принц был готов на все, лишь бы от этой пытки спастись.
— Дойрин, куда ты смотришь? Ребенок мерзнет, придвинь его поближе к камину, не то он простудится и заболеет.
Королева Анисса поднялась на постели и укоризненно посмотрела на няньку — крупную угрюмую девушку с типичным бледным лицом уроженки Коннора.
— Виновата, ваше величество.
Девушка подняла с кресла ребенка и подушку, на которой он лежал, и, всем своим видом показывая, насколько это тяжело, ногой подвинула кресло к огню. Сестра Утта подумала, что здоровому младенцу ничуть не вредно побыть несколько минут нагишом в натопленной комнате, а искры, летящие от очага, представляют для него куда большую опасность.
«Конечно, я не большой знаток по части ухода за младенцами, ведь своих детей у меня никогда не было, — с грустью подумала жрица Зории. — Растить своих детей — это совсем не то, что наблюдать со стороны за чужими».
— Не понимаю, почему я должна повторять одно и то же множество раз, — простонала Анисса.
Худенькое тело королевы немного округлилось во время беременности, но сейчас, после родов, от нее остались кожа да кости.
— Неужели никто не считает нужным прислушиваться к моим словам? Неужели после всех моих страданий я не заслужила немного внимания?
— Не растравляйте себя понапрасну, дорогая, — успокоительно заметила Мероланна. — На вашу долю выпало много страданий, зато сейчас у вас есть замечательный сын. Его отец будет счастлив.
— Да, мальчик и в самом деле замечательный! — с гордостью ответила Анисса и улыбнулась малышу.
Он сосредоточенно смотрел вверх, на няньку, с тем невинным и трогательным выражением лица, какое бывает только у маленьких детей. Именно такие детские лица всегда заставляли сестру Утту невольно сожалеть о том, что ей неведомы радости материнства. О, какой это счастливый, какой высокий удел — пестовать чистую юную душу, наполнять ее любовью, добротой и благочестием, как шкатулку наполняют драгоценностями.
— Я каждый день молю богов, чтобы его отец вернулся к нам как можно скорее, — сказала королева. — Мне не терпится показать Олину, какого красивого сына я ему подарила.
— А как вы его назовете? — спросила сестра Утта. — Или вы хотите сохранить имя в тайне до церемонии благословения?
— Что тут скрывать? Конечно же, его будут звать Олин. Так же, как его отца. Точнее, Олин Алессандрос. Алессандрос — имя моего дедушки, виконта Девона. Олин. Как еще назвать сына короля, если не именем его царственного отца? — с недоумением повторила Анисса.
Сестра Утта не стала напоминать, что у короля есть еще два сына и ни один из них не носит его имени. Анисса могла отреагировать на это замечание непредсказуемо — молодая королева отличалась неуравновешенным характером. Впрочем, может ли быть спокойной женщина, чей муж томится в плену, а пасынок и падчерица пропали без вести? Положение Аниссы было до крайности шатким, и маленький наследник престола служил ей единственной опорой. Неудивительно, что она считала необходимым напоминать всем и каждому о происхождении младенца.
В дверь спальни тихонько постучали. Одна из горничных королевы открыла дверь и обменялась несколькими словами со стражником в мундире гвардии Эддонов, охранявшим спальню.
— К вам лекарь, ваше величество, — сообщила она.
Мероланна и сестра Утта изумленно переглянулись. Через мгновение, когда в комнату вошел вовсе не Чавен, а брат Окрос, они поняли свою ошибку. Ученый, одетый в рубиново-красную тогу академии Восточного Предела, низко поклонился и опустился на одно колено.
— Позвольте выразить вам свое почтение, ваше величество, — вымолвил брат Окрос. — Счастлив приветствовать вас, ваша светлость, — добавил он, повернувшись к герцогине.
Затем брат Окрос встал и отвесил еще один церемонный поклон сестре Утте и остальным дамам.
— Добрый день, милостивые государыни.
— Подойдите ко мне поближе, брат Окрос, — потребовала Анисса. — Я ужасно расстроена. Молока у меня так мало, что его приходится выдавливать по капле. Если бы не кормилица, мой бедный малыш страдал бы от голода.
Сестру Утту удивило то, что королева решила сама кормить ребенка: дамы из высшего сословия редко так поступали. Естественно было предположить, что королева Анисса просто возьмет ребенку кормилицу. Жрица отошла на несколько шагов, давая лекарю и пациентке возможность поговорить с глазу на глаз. Фрейлины, напротив, приблизились к кровати и окружили ее со всех сторон, прислушиваясь к разговору.
— Мы еще не беседовали с братом Окросом, — вполголоса обратилась к сестре Утте Мероланна. — Сейчас как раз подходящий случай.
— Но о чем вы хотите поговорить с ним?
— Хочу спросить, слышал ли он что-нибудь о диковинах, о которых говорила маленькая прорицательница. Например, об этом загадочном лунном доме. Чавен наверняка что-то знал, но его, увы, с нами нет. Может, Окросу тоже об этом известно? Ведь ученые понимают в таких вещах больше нас.
— Вы хотите… рассказать обо всем брату Окросу? — спросила сестра Утта. Ее сердце сжалось от тревожного предчувствия, непонятного ей самой. — Открыть ему пророчество крышевиков?
— Разумеется, я не собираюсь рассказывать ему обо всем, — махнув унизанной кольцами рукой, заявила герцогиня. — Я еще не выжила из ума. Конечно, он не узнает, что мы были в гостях у крышевиков, общались с королевой ростом с мизинец и внимали откровениям крошечной прорицательницы. Я всего лишь полюбопытствую, не слышал ли он о лунном доме и его осколках.
— Но он может что-то заподозрить…
— Ничего он не заподозрит! Должны же мы как-то действовать. Прошло уже десять дней, а мы все сидим сложа руки. Не забывайте, речь идет о судьбе моего сына. Брат Окрос — добрый и почтенный человек, достойный доверия. Полагаю, слава о его учености вполне заслуженна. Не волнуйтесь попусту, сестра Утта.
Брат Окрос тем временем закончил беседу с королевой и уселся за инкрустированный столик, дабы записать рекомендации и советы для фрейлин и няньки.
— Помните, принц слишком мал для того, чтобы кормить его смоченным в молоке хлебом, — сказал он.
— А он любит слизывать молоко и сахар с моего пальца, — надув губы, ответила Анисса.
— Вы можете давать ему с пальца молоко, но ни в коем случае не сахар, — изрек лекарь. — Сахар ему вреден. И прикажите няньке не пеленать младенца так туго.
— Но ведь если младенца туго пеленают, у него будут стройные ноги!
— А также сутулая спина и цыплячья грудь. Непременно скажите нянькам, чтобы пеленали принца как можно свободнее — так, чтобы у него была возможность двигаться.
— Всегда считала, что детей необходимо пеленать как можно туже, — недовольно протянула королева. — Но если вы настаиваете…
Нетрудно было понять, что она забудет совет лекаря, едва он выйдет из спальни.
Брат Окрос поклонился, его тонкие бесцветные губы тронула улыбка.
— Благодарю вас за доверие, ваше величество, — вымолвил он. — Да хранят вас всемогущие боги Тригона, а также Купилас и милосердная Мади Суразем. — Он сотворил знак Тригона, затем повернулся к Мероланне и сестре Утте. — Позвольте мне откланяться, милостивые государыни.
Когда новый придворный лекарь проходил мимо герцогини, она тихонько взяла его за локоть.
— Не будете ли вы так любезны немного подождать в передней, брат Окрос? Мне хотелось бы кое о чем спросить вас. Простите, Анисса, дорогая… то есть я хотела сказать, ваше величество! Мы с сестрой Уттой вас покидаем. Я нуждаюсь в отдыхе. Увы, мой возраст все чаще дает о себе знать.
— Рада была повидаться с вами, дорогая Мероланна, — кивнула Анисса, не сводя глаз с ребенка, уснувшего на руках няньки. — Так мило, что вы навестили меня. Надеюсь, вы будете присутствовать на церемонии благословения, когда мой маленький Сандро получит наконец имя? Осталось совсем немного времени. Если мне не изменяет память, церемония назначена на день, предшествующий Кернейе — как вы его называете?..
— День пророков, — подсказала Мероланна.
— Да, День пророков. Сестра Утта, вас я тоже буду рада видеть.
— Благодарю вас, ваше величество, — кивнула монахиня.
— Эту церемонию я не пропущу ни за какие блага мира, дорогая Анисса, — заверила юную королеву Мероланна. — Ведь имя получит не просто мой маленький племянник, а единственный наследник престола.
Брат Окрос терпеливо ждал их в передней. Увидев герцогиню и жрицу Зории, он улыбнулся, в очередной раз отвесил поклон и зашагал вниз по ступенькам башни вслед за дамами. Сестра Утта отметила, что Мероланна и в самом деле очень устала — вдовствующая герцогиня передвигалась медленно и слегка прихрамывала.
— Чем могу служить, ваша светлость? — любезно осведомился брат Окрос.
— Откровенно говоря, мне нужно кое-что узнать. Прежде всего скажите, вы не получали известий от Чавена?
— К моему великому сожалению, нет, — покачал головой брат Окрос. — А мне так его не хватает. Я выполняю обязанности придворного лекаря, и у меня постоянно возникают вопросы, ответить на которые мог бы только мой предшественник. Мне очень нужен его совет, его помощь! Признаюсь, я привык полагаться на Чавена во всех затруднительных случаях, ведь нас связывает многолетняя дружба.
— Скажите, вы что-нибудь знаете о луне?
Столь резкая смена темы разговора стала для брата Окроса полной неожиданностью. Во взгляде его мелькнуло замешательство, однако он равнодушно пожал узкими плечами.
— О луне? — переспросил он. — Смотря что вы имеете в виду, ваша светлость. Вы говорите про светило, сияющее на небе ночью и иногда видное днем, бледное, как морская раковина? Или же вы спрашивали о прекрасной Мезии, богине с серебряными ногами, которую тоже часто называют Луной? А может, вам угодно узнать, как луна влияет на приливы и отливы океана, а также на ежемесячные женские недомогания?
— Нет, все это не имеет отношения к моему вопросу, — покачала головой Мероланна. — По крайней мере, мне так кажется. Я хотела узнать, не доводилось ли вам слышать о некоем лунном доме?
Окрос молчал очень долго, и сестра Утта решила, что вопрос встревожил его не на шутку. Но когда лекарь наконец заговорил, голос его звучал так же ровно и спокойно, как прежде.
— Вы имеете в виду дворец Хорса, ваша светлость? Древнего лунного демона, вступившего в схватку с богами и потерпевшего поражение? О его дворце, именуемом «лунным домом», говорится во многих легендах и поэмах, повествующих о глубокой древности.
— Думаю, речь идет об этом самом дворце. Скажите, Чавен никогда не упоминал о некоем… предмете, который можно было бы назвать осколком лунного дома?
Брат Окрос так посмотрел на герцогиню, словно только что заметил ее присутствие. Нет, сказала себе сестра Утта, мне чудится, это просто мое беспокойное состояние.
— Почему вы об этом спрашиваете? — выдавил из себя брат Окрос. — Признаюсь, ваша светлость, я несколько удивлен: вы говорите о том, что интересно лишь книжникам и ученым.
— Вы удивлены? — пожала плечами Мероланна. — Но почему же? Или вы полагаете, что пожилым дамам пристало интересоваться исключительно вышиванием?
— Я отнюдь не это хотел сказать, ваша светлость!
Брат Окрос рассмеялся, и сестре Утте показалось, что его смех звучит несколько нарочито.
— Просто эти старые легенды и истории… так сказать, покрытые пылью времен… они порой наводят скуку даже на нас, ученых… и потому я невольно поразился… — Лекарь склонил голову в задумчивости. — Насколько я помню, Чавен ни разу не упоминал об… осколке лунного дома. Но может статься, память мне изменяет. Я непременно просмотрю все письма, полученные от Чавена за многие годы, и, не исключено, отыщу там какие-нибудь интересующие вас сведения. — Брат Окрос помолчал, потирая подбородок. — Дозволено мне узнать, какие обстоятельства пробудили ваш интерес?
— Чтобы пробудить женское любопытство, не нужны особые обстоятельства, — заявила Мероланна. — Просто я услышала краем уха об этом самом лунном осколке, и мне захотелось узнать о нем подробнее. Скорее всего, это чепуха, не стоящая внимания.
— Вы хотите сказать, что этот вопрос не слишком важен для вас, ваша светлость? В противном случае я обращусь за помощью к моим ученым собратьям и приложу все усилия, дабы представить вам полный отчет.
— Нет-нет, в этом нет необходимости, — заверила Мероланна. — Но если вы выполните свое обещание и просмотрите письма Чавена, я буду вам очень признательна. Впрочем, не смею злоупотреблять вашим временем.
После того как брат Окрос откланялся, герцогиня и жрица Зории вышли на воздух и через сад направились к своей башне. Хлопья снега кружились в воздухе и таяли, едва коснувшись мощеных дорожек. Небо было сплошь затянуто тучами, пухлыми, как подушки, и Утта предположила, что к утру снег покроет всю землю.
— Думаю, я поступила правильно, обратившись к брату Окросу, — сдвинув брови, сказала Мероланна. Она все сильнее припадала на больную ногу. — Он нам поможет.
— Этому человеку известно куда больше, чем он сказал, — заявила сестра Утта. — Разве вы не заметили?
— Конечно, заметила. — В голосе Мероланны послышалось раздражение. — Эти книжники вечно кичатся своей ученостью, а остальных людей считают невеждами. Но он наверняка понял, что мы не так глупы, и ему придется поделиться с нами знаниями.
— Надеюсь, герцогиня, вы понимаете, как опасны эти игры?
— Уж если нам кого и стоит опасаться, то не брата Окроса, — ответила герцогиня и с удивлением взглянула на свою спутницу. — Не узнаю вас, сестра Утта. Замок полон кровожадных хищников, а вы боитесь смирного пса. Верьте мне, он не укусит.
— Что ж, мне остается лишь уповать на вашу прозорливость и умение разбираться в людях, — проворчала жрица Зории.
Впрочем, сестра Утта не могла долго сердиться на своего друга. Она вздохнула, подхватила старую герцогиню под локоть, и в быстро гаснущем свете дня обе женщины зашагали через припорошенный снегом сад.
«Даже с такой грубой скотиной мне будет нелегко проделать задуманный трюк, — беззвучно сообщил Джаир. — Чтобы подманить его к дверям нашей камеры, мне нужна полная тишина».
Баррик послушно погрузился в молчание. Принц уже сожалел о своей настойчивости. Им овладели воспоминания о тягостных мгновениях, когда его подхватил темный поток унылых, безнадежных мыслей косматого лесовика, и о кошмарном зрелище, увиденном чужими глазами. Зачем он вынудил Джаира позволить ему снова участвовать в мучительном опыте? При мысли о предстоящих испытаниях сердце Баррика болезненно сжималось и голова шла кругом.
У решетки замаячило отвратительное лицо, более напоминавшее звериную морду. Костистый лоб жуткого существа выступал далеко вперед, так что разглядеть его глаза было невозможно. Из глотки вырвалось ворчание, перешедшее в низкий утробный рык. Стражник явно был чем-то рассержен, но, послушный неведомой воле, не двигался с места.
Джаир тоже приблизился к решетке и заглянул в глаза стражнику. Прошло несколько мгновений, показавшихся Баррику бесконечными. Тишину нарушали лишь вопли узников, время от времени раздававшиеся в большой камере. Стражник раскачивался из стороны в сторону, однако ноги его словно приросли к полу. Джаир не делал ни малейшего движения, и все же Баррик ощущал — между воином сумеречного племени и стражником ходят невидимые волны. Наконец звероподобный охранник издал какой-то странный звук, напоминавший страдальческий стон. Джаир промокнул рукавом бисеринки пота, усеявшие его бледный лоб, и повернулся к товарищам.
«Готово», — беззвучно проронил он.
Баррик уставился на стражника. Теперь он смог разглядеть крошечные тусклые глазки, прикрытые полуопущенными веками.
«Если ты полностью подчинил этого урода своей воле, пусть он освободит нас, — предложил принц. — Поможет бежать».
«От него мало что зависит, — возразил Джаир. — Он лишь разносит пленникам пищу. Ключей от внутренних камер у него нет. Уени'ссох не доверяет их никому. Но помощь, которую он может нам оказать, важнее любого ключа. Садитесь оба. Сейчас я позволю ему уйти, а мы проникнем в его сознание и воспользуемся его зрением».
Как только Баррик опустился на каменный пол, стражник повернулся и двинулся через большую камеру. Узники бросились врассыпную, освобождая ему путь. Он шел прямо на них, словно никого не замечал.
Повинуясь молчаливому приказу воина из страны теней, Баррик закрыл глаза. Поначалу он видел лишь красноватую муть, откуда постепенно выплыли знакомые очертания. Баррик увидел раскрытую дверь и длинный коридор, уходивший во тьму.
Принц видел то, что возникало перед глазами стражника, он слышал звуки, доносившиеся до его ушей, однако никаких связных мыслей ему уловить не удавалось — лишь тягучая вязкая путаница смутных представлений. Это существо мало чем отличается от неразумного животного, догадался юноша.
«Нет, ты не прав», — раздался у него в голове звучный и отчетливый голос Джаира.
Баррик осознал не только присутствие безликого воина, но и присутствие Вансена, ощутимое, как чужое дыхание за плечом.
«Этот стражник — не просто животное. Да и животные вовсе не лишены способности мыслить. Но я подавил его сознание. Это необходимо для того, чтобы он действовал по моей указке, а потом все забыл».
Зверообразный стражник быстро шагал, минуя коридор за коридором. Постепенно он спустился ниже того уровня, где находилась наполненная трупами яма. Походка у него была странная, какая-то подпрыгивающая — возможно, поэтому встречные стражники и заключенные обходили его стороной. Вглядываясь в обитателей подземных глубин, Баррик готов был признать, что эти существа отличаются от животных, хотя даже между собой они обменивались лишь короткими отрывистыми возгласами. Принцу впервые пришло на ум, что свирепые обезьяноподобные создания — такие же пленники, как он сам и его товарищи по несчастью. Разница состояла лишь в том, что им поручено надзирать за другими.
Через каждые несколько минут из глубины доносился раскатистый грохот. Баррик не столько слышал этот звук, сколько ощущал, как он заставляет стражника содрогаться.
«Что это за шум? — обратился он к Джаиру. — Он напоминает раскаты грома или пушечную канонаду».
«Вторая догадка почти верна».
Сказав это, Джаир погрузился в молчание. Стражник споткнулся и с трудом сохранил равновесие.
«Это огонь Горбуна — так мы его называем. Твой народ называет это порохом».
«Неужели там, на глубине, кто-то палит из пушек?»
«Нет. Думаю, они используют порох для того, чтобы глубоко вгрызаться в землю. А сейчас помолчи. Я должен сосредоточиться».
Стражник спускался все ниже и ниже. Наконец он оказался в помещении, где приземистые сероликие существа складывали трупы в огромную плетеную корзину и страшный груз поднимали наверх. Трупы доставляли сюда на повозках, которые тащили другие узники; эти повозки проделали в земле глубокие колеи. По одной такой колее, уходящей во тьму, последовал стражник.
Проход, где тянулась колея, спускался вниз, но наклон был плавным, что позволяло невольникам тащить тяжелые повозки наверх. Трупы были далеко не единственным грузом, доставляемым снизу: несколько раз стражнику встречались повозки, нагруженные землей и камнями, однако они сворачивали в сторону по другому коридору.
Баррик чувствовал, как Джаир и Вансен пытаются понять смысл того, что здесь творилось. Принц ощущал сильнейшую духоту, отчего к его горлу подкатывала тошнота, и слышал постоянные громовые раскаты снизу.
«Если меня заставят работать в этом кошмарном подземелье, я долго не протяну», — пронеслось у него в голове.
Всю свою недолгую жизнь Баррик Эддон противился тому, что его считали хилым и болезненным. Порой он прилагал отчаянные усилия, чтобы скрыть слабость, которую считал достойной презрения. Но наедине с собой принц привык трезво оценивать собственные возможности.
«Я не смогу делать то, что под силу другим заключенным, вкалывающим в этом душном каменном мешке, — признался он себе. — Несколько часов такой работы — и смерть освободит меня».
По мере того как стражник спускался вниз, груженые повозки встречались все чаще. Тащившие их узники, несмотря на тяжесть груза, жались к стенам и уступали стражнику дорогу. Отзвуки грохота, который Джаир назвал «огнем Горбуна», были здесь особенно оглушительны. Они так сотрясали воздух, что несколько раз стражник с трудом удержался на ногах.
Коридор постепенно расширялся, и создавалось впечатление, что он бесконечен. Но вот Баррик увидел огромную арку, не меньше чем вдвое превосходившую ворота Василиска в Южном Пределе. Стражник вошел в арку, и за ней открылась исполинская пещера — даже та, где располагалась яма с трупами, по сравнению с этой казалась крошечной. В пещере гулял обжигающий ветер, вздымавший пыльные вихри. Баррик ощутил, как мех на загривке стражника встал дыбом, а глаза начали слезиться. Пещеру пересекало несколько троп, освещенных факелами. На пересечениях этих троп стояли повозки, и узники нагружали их рудой. Каждый шаг стал для Баррика мучительным — вслед за стражником он чувствовал, как горячий воздух обдает его с ног до головы, словно он попал в пасть огнедышащего дракона. Принц боялся, что вот-вот потеряет сознание и свалится без чувств, как изнеженная девчонка.
«Вы что, ничего не чувствуете? — обратился он к остальным. — Это отвратительное место! Я больше не могу здесь находиться».
«Спокойствие, мой мальчик».
Голос Джаира, невозмутимый и властный, помог Баррику прийти в себя. Он вспомнил, что рядом тот, кому можно полностью доверять, и ужас немного отступил.
«Хорошо, я попробую выдержать. Но разве вы с Вансеном ничего не чувствуете?»
«Полагаю, мы не так чувствительны, как ты».
Больше всего на свете Баррик ненавидел собственную слабость. Самый деликатный намек на его покалеченную руку или слишком юный возраст мог толкнуть принца на безрассудные поступки. Но сейчас Баррик вынужден был признать: да, его терпение на исходе. Напрасно он пытался собрать в кулак остатки мужества — боль, терзавшая его внутренности, становилась невыносимой, беспрестанные приступы тошноты грозили вывернуть его наизнанку.
«Почему мне так плохо? — в тревоге спрашивал Баррик. — Ведь мое тело здесь, в камере. Неужели чужие ощущения могут причинить такие страдания?»
Боль и слабость усугублялись волнами страха, мешавшими дышать. Каждой клеткой тела Баррик чувствовал то, о чем только что сказал Джаиру: стражник привел их в отвратительное место, где невозможно находиться.
«Выпусти меня отсюда!» — взмолился Баррик.
Принц понимал, что такая просьба достойна лишь трусливого сопляка, но его это ничуть не волновало. Боль и страх были сильнее стыда и гордости.
Раскаленный воздух обжигал легкие, грохот едва не разрывал барабанные перепонки. Звероподобный стражник, судя по всему, попал в подземный зал не впервые, однако был напуган не меньше принца. В пещере стояло жуткое зловоние; это был не смрад разлагающихся трупов, не запах немытых потных тел, хотя и это тоже присутствовало. Тяжелый дух гниения и пота заглушал другой, более мощный запах, природу которого Баррик не мог определить. То был запах раскаленного металла, огня и дыма, смешанный с соленым ароматом океана и даже цветов — цветов, выросших на удобренной кровью почве.
Перед взором принца разверзлась глубокая расщелина. Над ней висело густое марево горячего пыльного воздуха, пронизанного светом сотен факелов. Если бы Баррик мог разорвать связь, соединявшую его со стражником, Джаиром и Вансеном, он сделал бы это без колебания, смирившись со званием труса и слабака. Позор страшил его куда меньше, чем эта зияющая пропасть. Но Баррик уже не мог действовать по собственному усмотрению, не мог освободиться от страшного плена чужого сознания. Ему оставалось лишь безропотно ждать конца, цепляясь за образы Джаира и Вансена, чтобы обрести у них поддержку. В голове у него царил полный хаос, который был отражением царившего вокруг хаоса — мечущихся теней, диких голосов, безумных воплей.
Свет становился все ярче. В голове у Баррика зазвучала торжествующая песнь, заглушившая все прочие звуки. Эту бессловесную песнь выводил неведомый голос. Баррик споткнулся и едва не упал — точнее, споткнулся стражник, ставший его глазами. В следующее мгновение он замер на краю пропасти и устремил взгляд вниз.
На самом дне огромной впадины, выдолбленной в камне, копошились рабы, как личинки в гниющем трупе. Их было несколько сотен — обнаженные потные тела, лица, обвязанные тряпками. В самом центре ямы возвышалось диковинное сооружение. Баррик не сразу понял, что это такое. Чудовищный прямоугольник из темного камня, украшенный тусклым золотом, по высоте многократно превосходил шпиль Волчий Клык. Его каменные грани были покрыты резьбой; Баррик различил изображение гигантской сосны, на ветвях которой сидела птица с огромными глазами. Сооружение казалось невероятно древним, древнее самой земли — возможно, оно упало со звезд в самом начале мира. Принц, охваченный ужасом и смятением, тщетно силился понять, что перед ним, как вдруг на него снизошло озарение.
То были гигантские ворота, а изображения сосны и совы — это древние символы Керниоса, бога Смерти и повелителя Земли.
Все поплыло перед глазами у Баррика. В следующее мгновение спасительный обморок вырвал его из плена затянувшегося кошмара. Стражник, Джаир, Вансен, гигантская пещера, кощунственное сооружение — все исчезло, и принц провалился в темноту.
Глава 29
Колокола
Битва длилась целый год, и наконец Перин, повелитель Небес, сразил Хорса, похитившего его дочь, и умертвил его. Пронзив грудь повелителя Луны, он извлек оттуда сердце, воздел его на пику и поднял вверх, дабы все могли его видеть. Приспешники Хорса в страхе бежали или сдались в плен. Порождения зла, называемые сумеречным народом, были одержимы ужасом, загнавшим их в сумрак лесов. Некоторые из них нашли убежище в непроходимых чащах, называемых Кул-на-Квар — Обитель демонов.
Битва длилась целый год, и наконец Перин, повелитель Небес, сразил Хорса, похитившего его дочь, и умертвил его. Пронзив грудь повелителя Луны, он извлек оттуда сердце, воздел его на пику и поднял вверх, дабы все могли его видеть. Приспешники Хорса в страхе бежали или сдались в плен. Порождения зла, называемые сумеречным народом, были одержимы ужасом, загнавшим их в сумрак лесов. Некоторые из них нашли убежище в непроходимых чащах, называемых Кул-на-Квар — Обитель демонов.
Ночь от ночи сны ее становились все более причудливыми, их населяли диковинные тени, отблески огня, тревоги, погони и преследования. Но все эти события казались ей до странности далекими, словно она наблюдала за ними сквозь густой туман или с вершины холма. Такие сны должны были ужасать, и она боялась, но не за себя. «Они его схватили!» — мысль эта пронизывала ее видения, заставляла замирать от горя. При этом она не знала, кто он — незнакомец, о котором она так сокрушается, и кто его неведомые враги. Быть может, добычей теней стал тот самый бледный юноша с рыжими волосами? Но почему он так часто приходит к ней во сне, ведь наяву они ни разу не встречались?
Киннитан проснулась и обнаружила спящего рядом Голубя. Мальчик ворочался во сне, задевая ее костлявыми локтями и коленками, и спать рядом с ним было так же удобно, как на куче колючих веток. Но сердиться на него Киннитан не могла: стоило взглянуть на его худенькое личико, на трогательно приоткрытый рот, как сердце ее наполняла болезненная нежность. К своим младшим братьям и сестрам она не испытывала таких сильных чувств. Возможно, Киннитан ощущала свою ответственность за Голубя, ведь на всем белом свете у мальчика осталась лишь она одна.
Она лежала на узкой жесткой кровати в темноте барака и думала о двух людях, ставших ей самыми близкими, — об этом беззащитном ребенке и о юноше, порожденном ее воображением. Киннитан изумлялась тому, как резко изменилась ее жизнь. Недавно она была самой обычной девчонкой, играла на улице со своими сверстниками. Прошло совсем немного времени, и ей пришлось бежать в другую страну, спасаясь от произвола автарка.
Почему ее судьба так повернулась? Почему Сулепис, повелитель Поднебесья и властелин Всего Сущего, воспылал вожделением именно к ней? Киннитан прекрасно знала, что ее никак не назовешь красавицей. Зеркал в обители Уединения было предостаточно, и у нее была возможность вдоволь насмотреться на собственное узкое лицо, длинный нос, тонкие губы и настороженные глаза. Никакого сравнения с Аримоной, старшей женой автарка, она не выдерживала. И с другими женами тоже.
«Довольно изводить себя», — решила Киннитан и сладко зевнула. Ей отчаянно хотелось спать. Темнота за окном начала развеиваться, однако Киннитан надеялась, что огненная колесница Нушаша начнет свой путь по небесному своду не меньше чем через час. Она тихонько подвинула Голубя, недовольно засопевшего во сне, растянулась на кровати и закрыла глаза.
Проваливаясь в сладкую дремоту, она различила какое-то громыхание. Ей даже показалось, что это звук катящегося по полу камня. За этим звуком последовал другой, более высокий и пронзительный. Два голоса слились воедино, к ним присоединился третий, звонкий и чистый. Колокола, догадалась Киннитан. Она еще не проснулась и потому решила, что колокола возвещают о начале утренней службы в Улье. Лишь окончательно стряхнув с себя сон, девушка вспомнила, где она находится. Стараясь не разбудить Голубя, она спустила ноги с кровати. Ее соседки тоже поднимались. Колокольный звон не умолкал ни на секунду.
Киннитан торопливо пересекла комнату и выскочила в темный коридор. Женщины, в своих длинных ночных рубашках напоминавшие призраков, испуганно метались между кроватей. Перезвон колоколов был таким громким и настойчивым, что разбитая им ночная тишина казалась далеким воспоминанием.
Киннитан подбежала к окну, откуда открывался вид на храм Трех Братьев. Солнце еще не взошло, но в окнах высокой колокольни горели огни.
«Что все это означает?» — в тревоге спрашивала себя Киннитан.
Девушка окинула взглядом улицу, выискивая ранних прохожих, и в свете факелов различила во внутреннем дворе знакомый силуэт. Вне всякого сомнения, это был тот самый светловолосый мужчина, которого она видела прошлой ночью. Мужчина, который торопливо скрылся в тени колоннады. Киннитан ощутила, как холодные щупальца страха сжимают ее сердце. Этот человек снова здесь. Он наблюдает за домом, где она живет. Очень может быть, наблюдает за ней. Но кто он такой? И что ему нужно?
Девушка замерла у окна. Дул свежий предрассветный ветер, ее кожа покрылась мурашками. Колокольный перезвон гремел над городом. Случилось что-то ужасное.
Колокольный звон раздался, когда Пелайя читала утреннюю молитву в семейной часовне. Он был таким громким, что казалось, стены вот-вот не выдержат его напора и рухнут. В часовне собралась вся семья — сестры Пелайи, ее мать и брат. На скамье было так тесно, что Пелайя, повернувшись, едва не спихнула на пол своего младшего брата Кирила.
— Храни нас милостивая Зория! — воскликнула мать Пелайи, передавая няньке младшую из дочерей. — Боюсь, в городе пожар. Надо увести детей в безопасное место!
— Но это не пожарный набат! — возразила Пелайя, стараясь перекричать неумолкающий гул колоколов.
— Да откуда ты знаешь! — тут же возразила Телони. Несмотря на испуг, она была раздражена.
— Что тут знать? — пожала плечами Пелайя. — Во время пожара бьют в один колокол. А тут звонят все сразу.
Мать повернулась к Кирилу.
— Ступай, отыщи отца, — распорядилась она. — Спроси у него, что случилось.
— Мама, давай лучше я пойду! — предложила Пелайя, слишком взволнованная для того, чтобы терпеливо ждать известий. — Кирил еще маленький и толком ничего не поймет.
Прежде чем мать успела возразить, девочка бросилась к дверям часовни.
— Не беги как угорелая! — крикнула ей вслед мать. — Телони, иди с сестрой, а то она натворит глупостей. А ты оставайся здесь, Кирил. Я не могу допустить, чтобы все дети разбежались кто куда.
В ответ мальчик обиженно заревел, да так громко, что на несколько мгновений заглушил звон колоколов.
— Вечно ты все делаешь по-своему! — проворчала Телони, нагоняя сестру около лестницы. — Мама хотела, чтобы папу нашел Кирил.
— С чего ему такая честь? Только потому, что он мальчишка! А если я девочка, мне всю жизнь держаться за мамину юбку?
С этими словами Пелайя приподняла свои собственные юбки, чтобы не споткнуться на ступеньках. И на лестницах, и в коридорах было полно людей, многие из которых не успели толком одеться. Охваченные паникой, они сновали туда-сюда, пытаясь понять причины разбудившего город колокольного звона.
— Не беги так быстро! — взмолилась Телони.
— Если ты плетешься, как недоенная корова с пастбища, это не значит, что я должна тебя ждать, — ухмыльнулась Пелайя.
— А вдруг и в самом деле пожар? — испуганно выдохнула Телони.
Пелайя не ответила. Она ускорила шаг и стала перепрыгивать через две ступеньки. Полное отсутствие наблюдательности у людей поражало ее до глубины души. Не случайно Пелайю так тянуло к чужестранному королю Олину Эддону: он всегда обращал внимание на то, что происходит вокруг, и делал выводы.
— Говорят же тебе, никакой это не пожар, — бросила на бегу Пелайя. — Скорее всего, колокола звонят, потому что на Иеросоль напали войска автарка.
Эти слова так испугали Телони, что она остановилась и схватилась за стену.
— Автарк… какой автарк? — прошептала девочка одними губами.
— Правитель Ксиса, дурочка. Какой же еще? В последнее время все только о нем и твердят.
— Не смей называть меня дурочкой! — возмутилась Телони. Оскорбление придало ей сил. — Я твоя старшая сестра! Скажи лучше, что нужно от нас этому… автарку.
— Понятия не имею, Тели. Знаю только, что папуля вот уже несколько месяцев твердит о приготовлениях к войне. Неужели ты ничего не слышала?
— Слышала, конечно. Но я думала, это так, разговоры… и на самом деле никакой войны не будет. Зачем какому-то автарку нападать на Иеросоль? Мы ему ничего не сделали!
— По-моему, войны начинаются без всякой причины. Правителям они необходимы — не знаю почему.
— Но ведь они не ворвутся в город, правда? — дрожащим голосом спросила Телони. — Этот твой автарк и его солдаты? Стены нашей крепости неприступны, так все говорят.
— Может, автарк не станет штурмовать крепость, а осадит город, — пожала плечами Пелайя. — Тоже мало приятного. Придется потуже затянуть пояса, — добавила она и ущипнула сестру за талию. — Сама понимаешь, без конфет и сладких булочек мы долго не протянем!
— Да ты смеешься надо мной! Какая ты все-таки злюка!
— Ладно, хватит болтать. Побежали наверх.
Пелайя обожала дразнить сестру, но сейчас это не доставило ей обычного удовольствия. Неумолчный звон, разносившийся над городом, наполнял душу тревогой, и самые невинные шутки казались слишком жестокими.
Девочки нашли отца в вестибюле около тронного зала. Графа Перивоса окружали испуганные придворные, они засыпали коменданта крепости вопросами. Лишь стражники у стен сохраняли непроницаемое спокойствие.
— Как вы здесь оказались? — спросил граф Перивос, увидев дочерей.
— Мама хотела послать к тебе Кирила, узнать, что случилось, — быстро затараторила Телони. — Но Пелайя его опередила. Она выскочила из часовни, как ошпаренная кошка, и мне пришлось бежать за ней.
— Вам обоим нечего здесь делать. Немедленно возвращайтесь к матери, помогите ей приглядывать за младшими! — приказал граф.
— Папуля, но ты так и не сказал, почему звонят колокола, — подала голос Пелайя. — Это ведь автарк…
Граф Перивос грозно нахмурился, давая понять, что считает этот вопрос неуместным.
— Не исключено, — отрезал он. — Мы получили тревожные известия из западных фортов. Но говорить о вражеском нападении преждевременно. Автарку известно, что наши укрепления невозможно взять штурмом. Вполне вероятно, он хочет продемонстрировать нам свою мощь, чтобы обрушить ее на другую цель.
Это предположение показалось Пелайе не слишком убедительным. Она видела, что отец и сам не верит собственным словам.
— Идем, — потянула она за рукав сестру. — Нас ждет мама.
— Скажите ей, что нам лучше перебраться в дом около рынка. Здесь, на крепостном холме, слишком опасно. Если, вопреки ожиданиям, автарк захватит наши западные форты, мы попадем под пушечный огонь. Скорее всего, этого не случится, но предосторожности никогда не бывают излишними. Передайте маме, чтобы собирала вещи. Я вернусь еще до дневной молитвы.
Пелайя поднялась на цыпочки и коснулась губами щеки отца. Еще несколько лет назад для того, чтобы поцеловать дочь, он должен был согнуться вдвое, а теперь Пелайя могла обхватить его грудь руками и вдохнуть исходивший от его одежды запах духов.
— Идите, девочки, — мягко сказал граф. — Мама наверняка сходит ума от тревоги.
— В городе мы будем в полной безопасности, — заявила Телони, когда они спускались по лестнице.
Сестрам приходилось проталкиваться в густой толпе. Вид у людей был такой испуганный, словно колокольный звон призывал их на суд богов.
— Даже если автарк начнет палить из пушек, до нашего дома ядра не долетят.
Совсем недавно Пелайя жалела о том, что напугала Телони, но вновь не устояла перед искушением поддразнить сестру.
— Если он откроет огонь от ворот Саламандры, ядра будут разрываться точно около рынка, — заметила она, сама ужасаясь собственной жестокости.
Телони побледнела и так сильно пошатнулась, что Пелайе пришлось схватить ее за руку.
— Не трусь! — поспешно выпалила она. — Я пошутила!
Пелайя пообещала себе, что впредь будет помалкивать — ведь так можно довести сестру до истерики. Да и маме лучше сказать, что опасность не слишком велика.
— Скорее всего, автарк и не думает палить по городу, — сказала она, сжав руку сестры. — В любом случае в доме у рынка нам нечего бояться. Иди скажи маме, что папа велел нам срочно перебраться туда. А у меня есть еще одно… маленькое дельце.
Бедняжка Телони была так расстроена, что не могла говорить. В молчании она наблюдала, как Пелайя повернула в сторону сада.
— Куда… ты? — выдохнула наконец Телони.
— Говорят тебе, у меня дело. Иди к маме, Тели. Я скоро вернусь.
Пелайя пересекла двор Четырех Сестер, на бегу едва не врезавшись в колонну гвардейцев в голубых мундирах со знаком Стрекозы — древним символом королей династии Девонов. Династия эта давно прекратила свое существование, но по-прежнему считалась в Иеросоле символом законности и порядка. Гвардейцы, в обычных обстоятельствах непременно уступавшие дорогу знатной девице, продолжали печатать шаг, не обращая на Пелайю ни малейшего внимания. Лица их были исполнены такой мрачной решимости, что у девочки заныло сердце.
«Папуля всегда говорил: надо быть полным безумцем, чтобы надеяться захватить Иеросоль, — сказала она себе, стараясь заглушить страх. — А уж он зря болтать не станет. Тысячу лет никто не мог взять приступом нашу цитадель! И автарку придется уйти ни с чем».
Однако успокоить себя оказалось не так просто, как Телони. Пелайе чудилось, что воздух наполнен тревогой — ветер принес ее с моря, как приносит с полей аромат цветов. Колокольный перезвон стих, но наступившая тишина была зловещей, словно мир замер в предчувствии катастрофы.
Когда Пелайя ворвалась в сад, Олин Эддон, сопровождаемый стражниками, как раз вышел на ежедневную прогулку. После недолгого спора пленный король убедил солдат позволить ему подняться на стену, откуда открывался вид на запад — на крышу дворца, дамбу, пролив и зеленую ширь океана. Несмотря на гулявший в саду холодный ветер, поверхность воды была гладкой, как мрамор. Пелайя вспомнила, что отец упоминал о западных фортах, и отыскала взглядом полуостров, терявшийся в туманной дымке. Пролив и серое небо как будто слились воедино в неярком утреннем свете.
— Я не ждал вас сегодня, юная госпожа, и уж конечно, не рассчитывал, что вы удостоите меня таким ранним визитом, — как всегда галантно проговорил король и печально улыбнулся. Олин Эддон заметно осунулся, и морщины, избороздившие его лоб и щеки, стали глубже. — Разве вас освободили от уроков? Боюсь, ваша наставница сестра Лирис будет очень недовольна вашим поведением.
— Прошу, не надо меня дразнить. Вы слышали колокольный звон? Его невозможно не услышать.
— Вы правы, моя прекрасная госпожа. Какой-то шум и в самом деле досаждал мне все утро.
Пелайя нахмурилась. Она терпеть не могла, когда король начинал дурачиться, с серьезным видом изрекая глупости, словно забавлял малого ребенка. Неужели именно так он разговаривал со своей дочерью, о которой вспоминал с такой грустью и нежностью? (О сыне он говорил не так часто, что не могло не удивлять Пелайю.)
— У меня очень мало времени, — сказала девочка. — Надо спешить домой. Я зашла узнать, как вы себя чувствуете, ваше величество.
— К чему этот формальный титул? — пожал плечами Олин Эддон. — Он звучит так неуместно, что режет мне слух сильнее колокольного набата. Тем не менее благодарю вас за заботу, моя госпожа. Я чувствую себя наилучшим образом, и ваши волнения совершенно излишни. Решетки на окнах и прочные засовы на дверях моей уютной комнаты спасают меня от опасностей. — Он внимательно взглянул на Пелайю и добавил совсем другим тоном: — Простите мою пустую болтовню. С моей стороны это крайне бестактно. Вижу, вы и в самом деле испуганы.
Пелайя собиралась возразить, но вдруг почувствовала, что ее глаза увлажнились от слез. Разреветься перед этим человеком и тем самым окончательно убедить его, что она всего лишь маленькая девочка, ей вовсе не хотелось.
— Признаюсь, мне немного страшно, — потупившись, пробормотала Пелайя. — А вам разве не страшно?
На лице Олина Эддона мелькнуло тревожное выражение, тут же исчезнувшее под обычной маской куртуазной учтивости.
— Моя судьба в руках богов, — невозмутимо изрек он.
Будь Пелайя менее наблюдательна, она могла бы решить, что эта маска приросла к его лицу.
«Судьба всякого человека в руках богов, — подумала Пелайя. — И моя, и всех моих близких. Но если то, что с нами происходит, есть отражение воли богов, почему нам так часто бывает страшно?»
— Как по-вашему, чего хочет от нас автарк? — спросила она вслух.
— Кто его знает, — пожал плечами Олин Эддон. — Одно могу сказать вам в утешение: многие короли и автарки пытались взять приступом Иеросоль, но их усилия оказались тщетными. Лет сто назад Лептис… — Король смолк, сдвинув брови. — Простите мою забывчивость, я никак не могу вспомнить, какой именно Лептис — Третий или Четвертый. Помню, что он носил прозвище «Жестокий», но этого явно недостаточно, чтобы отличить одного автарка от другого. Жестокости им всем не занимать. Так вот, этот самый Лептис Жестокий поклялся, что разрушит городские стены, открыв по ним огонь из мощных пушек. Но вам, наверное, известна эта история?
— Да я слышала… что-то такое, — пробормотала Пелайя, не желая признаваться в своем невежестве. Не то король опять начнет сетовать, что она пропускает уроки. — И что же сделал тот Лептис? Ушел ни с чем?
— Именно так, моя юная госпожа, — рассмеялся Олин. — В противном случае мы с вами говорили бы на языке Ксиса, а в цитадели возвышались бы храмы Нушаша и черной Сургали. Лептис Жестокий намеревался разрушить храмы всех богов, которых считал ложными, а жителей Иеросоля — тех, кто уцелеет после бойни — обратить в истинную веру. В течение целого года он палил по крепостным стенам из пушек, но не причинил им никаких значительных повреждений. Представьте себе, у защитников осажденного города появились союзники — москиты и мошки, тучами налетавшие из северных долин. От их укусов вражеских солдат косила лихорадка. Тысячи воинов полегли под стенами цитадели. В конце концов оставшиеся в живых потребовали, чтобы автарк снял осаду и позволил им вернуться в Ксис. Однако Лептис Жестокий упорствовал, ибо полагал, что отступление нанесет урон его чести. Солдатам пришлось убить Лептиса и объявить правителем его сына. После этого они погрузились на корабли и поплыли обратно к берегам Ксиса.
— Значит, автарка убили его собственные солдаты?
— У них не было выбора. Усталость и голод заставляют желать мира даже самых кровожадных воинов. Короли и автарки полагают, что самая заветная мечта солдат — отдать жизнь во славу военачальников. Но они глубоко ошибаются.
Пелайя поглядела на воды пролива по-прежнему недвижные, как мрамор, потом перевела взгляд в ту сторону, где за безбрежным океаном стоял Ксис — город из белого камня под неумолимым солнцем.
— Как вы думаете, на этот раз нам тоже предстоит осада? — спросила она. — Вражеские войска будут стоять у стен нашего города целый год, а то и больше.
— Полагаю, все не так страшно, — улыбнулся Олин. — Скорее всего, нападение на Иеросоль — стратегическая уловка автарка Главная его цель совсем другая, не такая неприступная. Но он хочет быть уверен, что флот и армия Иеросоля не помешают ему в осуществлении его планов.
Впервые после того, как колокольный звон разбил сонную тишину раннего утра, Пелайя вздохнула с облегчением. И отец, и король Олин утверждали, что автарк не собирается покорять Иеросоль. Два таких умных человека не могли ошибаться. Уж кто-то, а они хорошо разбирались в этих… военных хитростях.
— Надеюсь… — начала девочка и неожиданно осеклась.
Ей показалось, что в глаза ей ударило солнце. Пелайя приставила руку козырьком ко лбу и поняла, что солнце у нее за спиной. Ее ослепил блеск воды, внезапно превратившейся в сверкающее зеркало.
— Пелайя? Что с вами?
Голос Олина Эддона доносился откуда-то издалека. Губы Пелайи сами собой шептали молитву Тригону. Заученные с детства слова казались сейчас единственно важными и спасительными.
— Посмотрите… — выдохнула она.
Король Олин подошел к ней и устремил взгляд на Куллоанский пролив и полуостров.
— Я ничего не вижу, — пожал он плечами. — Конечно, глаза мои не так молоды и остры, как ваши…
— Вы не туда смотрите.
Пелайя указала пальцем в сторону океана. Олин повернул голову. В это самое мгновение вновь ударили колокола. Воздух над цитаделью содрогался, словно в небесной вышине боги сражались, нанося друг другу удары железными копьями.
А на юго-востоке над океанской ширью внезапно вырос лес — как будто целая чаща высоких, лишенных листвы деревьев покинула родной берег и двинулась к берегам Иеросоля. Приглядевшись получше, Пелайя догадалась, что это мачты бесчисленных кораблей. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять: на Иеросоль надвигается гигантская флотилия автарка, сотни, а может быть, тысячи военных судов. Паруса их закрыли горизонт, как множество белых облаков.
— Храни нас Сиведа Белая Звезда, — прошептала Пелайя.
Собственное имя внезапно показалось ей отвратительным — ведь океан стал для города злейшим врагом.
— Помогите нам, три всемогущих брата! Не оставь нас своим заступничеством, благословенная Зория! Да пребудет с нами милосердие богов!
— Аминь, дитя мое, — сдавленным шепотом подхватил Олин. — Нам остается уповать лишь на милосердие богов. Если их еще интересуют людские дела.
Проталкиваясь через толпу обезумевших от ужаса людей, Дайконас Во направлялся к своему жилищу. Постоялый двор, где он снимал комнату, находился недалеко от Теогонских ворот, у подножия холма, на склоне которого раскинулось старое кладбище. Узкая грязная улица, ведущая к постоялому двору, была местом сомнительным, но Во это ничуть не беспокоило. Постоялый двор был для него самым подходящим пристанищем, ибо жильцы там постоянно менялись и почти не обращали друг на друга внимания.
В большинстве своем люди, встречавшиеся ему по пути, спешили в ближайший храм Тригона или в цитадель. За стенами крепости уже собралось великое множество горожан. Все они то и дело смотрели на небо, словно тревожный перезвон, возмутивший их покой, доносился не с колокольни храма, а из-за облаков.
Причина тревоги уже ни для кого не была тайной. Проклятия автарку Ксиса звучали со всех сторон, перемежаясь с крепкими словечками в адрес лорда-протектора Иеросоля Лудиса Дракавы.
Дайконас Во был доволен ходом событий. План похищения беглянки должен осуществиться, что называется, без сучка без задоринки. Правда, в какой-то момент у наемника появились основания для беспокойства: высокопоставленный узник крепости — Олин Эддон, король Южного Предела — проявил к девчонке непонятный интерес. Дайконас Во испугался, что король хочет сделать ее своей любовницей — такой поворот событий послужил бы серьезным препятствием, так как добычу пришлось бы умыкнуть из-под носа у стражников Дракавы. Но, к счастью, пыл Олина Эддона быстро угас. Девчонка по-прежнему жила в бараке вместе с другими прачками, и похитить ее не составляло ни малейшего труда.
Теперь, когда в городе поднялась паника, наступил самый подходящий момент. Как только Иеросоль падет под натиском войск автарка (Во не сомневался, что ждать этого придется недолго), он доставит автарку Сулепису вожделенную пленницу и получит заслуженную награду. Сначала, разумеется, автарк должен избавить Дайконаса от проклятого насекомого, что сидит у него внутри и грозит гибелью. Правда, Во не отличался наивностью и не был уверен, что после выполнения задания его так просто отпустят — зачем бесценному расставаться со столь полезным человеком? Но автарк всегда действует под влиянием собственных капризов, и, если Во сумеет ему угодить, Сулепис может исполнить обещание.
Казалось бы, расставаться с таким могущественным хозяином невыгодно, однако наемник слишком хорошо понимал, что от живых богов лучше держаться подальше. Во твердо решил: если автарк не освободит его от мерзкого насекомого, он найдет способ освободиться сам. Собственную жизнь Дайконас Во ценил превыше всего.
Он добрался до постоялого двора. В коридорах было пусто — колокольный перезвон заставил жильцов раньше обычного подняться со своих кишащих клопами постелей и погнал на улицы. Дайконас Во поднялся по шаткой скрипучей лестнице и вошел к себе комнату. Растянувшись на узкой постели, он с наслаждением прислушивался к тревожному гулу города, охваченного предчувствием войны. Дни этого города сочтены; наемник знал это лучше, чем кто-либо другой. Вскоре кровавый поток унесет тысячи жизней. Дома и храмы превратятся в груды развалин. Дайконасу Во будет где разгуляться, ведь среди бойни он чувствует себя как рыба в воде.
Мысли о предстоящей великой резне приятно волновали воина из когорты «белых гончих». Прикрыв глаза, он слушал, как кровь шумит у него в ушах, сливаясь с колокольным перезвоном.
Глава 30
Знахарка
Сошем Хитрец, кузен Сайи, явился к ней и напоил ее сонным зельем. Когда Сайя погрузилась в сон, Сошем похитил ее, чем вызвал среди богов великое смятение. Но на его пути поднялась буря, вздымавшая клубы песка. Этот песок ударил пленнице в лицо и разбудил ее. Сайя убежала от похитителя. Он не смог найти ее посреди разбушевавшиеся стихии, и его намерения остались неосуществленными.
Сошем Хитрец, кузен Сайи, явился к ней и напоил ее сонным зельем. Когда Сайя погрузилась в сон, Сошем похитил ее, чем вызвал среди богов великое смятение. Но на его пути поднялась буря, вздымавшая клубы песка. Этот песок ударил пленнице в лицо и разбудил ее. Сайя убежала от похитителя. Он не смог найти ее посреди разбушевавшиеся стихии, и его намерения остались неосуществленными.
Мэтт Тинрайт долго стоял на грязной улице под моросящим дождем, удивляясь собственной робости. Причиной тягостной растерянности была отнюдь не перспектива визита в «Квиллер Минт» и даже не то, что придется иметь дело с Бриджит, которая в последний раз обошлась с поэтом весьма пренебрежительно. Нет, Тинрайта страшило другое: он понимал, что перешел границы дозволенного для человека, занимающего такое скромное положение. Навязывать свое общество Элан М'Кори, родной сестре супруги герцога Саммерфильда, было с его стороны непозволительной дерзостью. А то, что он решил содействовать Элан в осуществлении отчаянного плана, это чистой воды безумие.
«Смелее, дружище, — подбадривал себя Тинрайт. — Вспомни о Зосиме. Он рисковал не меньше твоего, дабы спасти Зорию, дочь повелителя Небес!»
Покровитель поэтов и пьяниц часто приходил на ум Тинрайту. Мэтт даже решил сделать его героем поэмы, заказанной Хендоном Толли. Зосим не относился к числу наиболее значительных богов, но всегда действовал решительно и отважно.
«Да, Зосиму нетрудно было геройствовать, — грустно усмехнулся Тинрайт, пока холодные дождевые капли стекали у него по шее и проникали под одежду. — Он не обладал большим могуществом, но все же он бог. А меня и человеком-то трудно назвать. Многие считают, что поэт не заслуживает этого гордого звания… Ладно, хватит ныть. — Тинрайт тряхнул головой, отгоняя тревожные мысли. — Как говаривал мой покойный папаша, пока руку не протянешь, ничего не достанешь».
Правда, старик Тинрайт любил так говорить, когда протягивал руку за выпивкой.
— О, каким ветром к нам занесло такого важного гостя? — Губы Бриджит искривились в язвительной усмешке. — Тебя что, вытурили из замка? Или ты забыл что-нибудь, когда навещал нас в последний раз?
— Где Конари? — пропустив ее колкости мимо ушей, спросил Мэтт.
— Пару часов назад спустился в подвал, хотел перебить всех крыс вилкой. С тех пор я его не видела и не слышала. Понятия не имею, где он сейчас. Со мной он предпочитает не разговаривать, в точности как ты.
Насмешливая улыбка, игравшая на губах Бриджит, сменилась выражением откровенной злобы.
— Впрочем, что тебе со мной лясы точить, ты же меня знать не знаешь. Ведь так ты сказал своему приятелю, старому потаскуну, который во все глаза таращился на мои сиськи?
В этот ранний утренний час в тускло освещенном зале почти не было посетителей, кроме двух-трех нарушителей королевского указа, запрещавшего жителям города посещать таверны и трактиры раньше полудня. Тинрайт подозревал, что они не явились в трактир спозаранку, а просто вчера так перебрали, что уснули на покрытом соломой полу и только сейчас продрали глаза. Конари, владелец «Квиллер Минта», предпочел сделать вид, что не замечает неурочных гостей, и не стал разжигать для них очаг и открывать ставни.
Тинрайт пристально посмотрел на Бриджит, собиравшую с пола пивные кружки. Поэт решил немного смягчить сердце девушки, извинившись за тот прошлый визит, когда он не проявил должной учтивости. Однако из множества оправданий, пришедших на ум, ни одно не показалось ему достаточно убедительным.
— Не сердись, Бридж, — наконец пробормотал Мэтт. — Сам не понимаю, как это сорвалось у меня с языка… Ну, будто я тебя знать не знаю. А что до Пазла, было бы странно, если бы он на тебя не пялился. Все посетители любуются тобой, ты ведь настоящая красотка.
Бриджит обожгла его сердитым взглядом, давая понять, что не придает этой болтовне никакого значения. Впрочем, она кокетливо откинула со лба темный локон, невольно вспомнив все пылкие комплименты, какими поэт осыпал ее прошлой весной.
— Не пытайся заговаривать мне зубы, Мэтт Тинрайт, — заявила Бриджит. — Говори прямо, что тебе нужно? Без крайней нужды ты бы сюда не приперся, я точно знаю.
Тем не менее взгляд девушки смягчился и в голосе не слышалось прежней злобы. Извинение, пусть даже невнятное, подействовало. Тинрайт в очередной раз подивился, до чего женщины падки на лесть.
— Да, проницательность не изменила тебе, Бридж, — промурлыкал он. — Мне и в самом деле кое-что нужно. Но не думай, что я прошу об одолжении. Можешь не сомневаться, я вознагражу тебя за беспокойство.
В глазах Бриджит тут же вспыхнула прежняя подозрительность.
— Только всемогущие боги Тригона знают, как часто люди приходят ко мне и просят порадовать их юнцов-сыновей, — процедила она. — Но чтобы человек так заботился о дедушке, или кем там тебе приходится этот морщинистый распутник, впервые вижу. Передай своему приятелю, Тинрайт, что старикам следует умерять похоть.
— У тебя одна похоть на уме! — буркнул Тинрайт.
Он был так взволнован, что позабыл о намерении подольститься к Бриджит. К тому же она несла чушь: Пазл был вовсе не так стар, чтобы забыть о любовных утехах.
— Я… мне нужно… мне нужна знахарка…
— Ах вот как! — Бриджит зашлась смехом, но глаза ее метали молнии. — Значит, ты обрюхатил какую-нибудь деревенскую девку, служанку из замка, и теперь хочешь, чтобы она вытравила плод при помощи какого-нибудь снадобья. Что ж, на такие подвиги вы все горазды. Это до какой же степени надо потерять стыд и совесть, чтобы прийти ко мне и…
— Ты ничего не поняла, — нетерпеливо перебил Тинрайт. — Никого я не обрюхатил. Знахарка нужна мне совсем для другого дела.
— Для какого же, позволь узнать? — вскинула бровь Бриджит. — Может, ты рассчитываешь получить у нее любовное зелье? И с его помощью затащить к себе в постель одну из разряженных знатных шлюх из замка?
Тинрайт тяжело вздохнул. Разговор с этой женщиной явно истощил его терпение. Но отступать было поздно.
— Я… я все объясню тебе потом, Бриджит, — пробормотал он. — Это вовсе не то, что ты вообразила. Я просто хочу… облегчить муки человека, страдающего от тяжкого недуга.
Тинрайт прилагал отчаянные усилия, чтобы не выдать голосом своего волнения. Сердце его билось, как пойманная птица.
— И я… я же сказал, ты не останешься внакладе.
С этими словами он сунул руку в карман и извлек серебряную монету. Деньги ему пришлось одолжить у Пазла. Поэт не представлял, из каких доходов будет выплачивать долг, но сейчас ему было не до расчетов.
— Возьми это, Бридж. Если поможешь мне, получишь еще одну. Но только Конари не говори ни слова. Идет?
Бриджит в изумлении уставилась на монету.
— Но ты… ты ведь не собираешься никого убивать? — прошептала она одними губами.
Судя по тому, как испуганно Бриджит посмотрела на поэта, она не сомневалась, что ее давний приятель собирается сделать именно это.
— Н-нет, — с запинкой ответил Тинрайт. — Но это все… запутанное дело. Такое запутанное, что разобраться в нем могут только боги. Принеси-ка мне лучше пива. Может, оно прояснит мне мозги, и я сумею тебе что-то объяснить.
— Только не забудь заплатить, причем за две кружки, — заявила Бриджит. — Чтобы выслушать твои объяснения, мне тоже нужно укрепить свои силы пивом.
Тинрайт не мог припомнить, когда в последний раз бывал в окрестностях лагуны Скиммеров при свете дня. За всю жизнь ему доводилось бывать здесь не часто. Это было довольно странно, если учесть, что трактир «Квиллер Минт», долгое время служивший ему домом, от лагуны отделяло всего несколько сотен шагов. Тем не менее улица Барки, получившая свое название из-за расположенной здесь таверны «Красная Барка», служила границей, за которой начинался пропахший рыбой квартал, населенный исключительно скиммерами и беднейшими из всех бедняков Южного Предела. Только после заката молодые шалопаи нарушали эту границу и шатались по бесчисленным тавернам вблизи лагуны.
Тинрайт свернул на улицу Барки и двинулся к Тюленьей дорожке — главной улице квартала скиммеров. Она тянулась вдоль лагуны и заканчивалась у рыночной площади, в тени новых стен. Утро выдалось серое, солнце никак не могло прорваться сквозь пелену туч, но Тинрайт был рад неяркому освещению. Он проскочил незамеченным по пустынной улице, где не встретил ни одного прохожего, за исключением женщин, выливавших в сточные канавы ведра с помоями, да играющих детей. Тем не менее поэт с опаской озирался по сторонам — ему казалось, что вот-вот чья-нибудь рука высунется из окна или двери и схватит его за шиворот. Невольно поеживаясь под любопытными взглядами детей, он быстро шагал в сторону Тюленьей дорожки — эту улицу Мэтт хорошо знал, там он не ощущал себя белой вороной.
Тюленья дорожка была единственной улицей в квартале скиммеров, где часто бывали чужаки. Рыбаки и их жены часто заходили сюда, чтобы приобрести амулеты, охраняющие от бед и напастей. Скиммеры считались непревзойденными мастерами по части изготовления амулетов, в особенности тех, что оберегают от опасностей на воде. В тавернах на Тюленьей дорожке подавали наваристый рыбный суп и крепкий солодовый напиток под названием вискери, и среди горожан было немало любителей подобного угощения. Многих влекло сюда любопытство — ведь и лагуна, и окружавший ее квартал, и его обитатели представляли собой экзотическое зрелище. Даже уроженцы таких дальних мест, как Бренленд и Джаел, считали своим долгом заглянуть сюда — ведь за исключением нескольких поселений на дальних южных островах скиммеров можно было встретить только в лагуне.
Питались они почти исключительно дарами моря, причем не только рыбой, но и водорослями. Даже знаменитый напиток вискери напоминал по вкусу морскую воду. Мужчины племени скиммеров, крупные и длиннорукие, даже в зимнюю стужу одевались очень легко, а летом расхаживали с голым торсом. Женщины, напротив, с головы до пят кутались в длинные одеяния и закрывали лица шарфами. Тинрайт знал, что причиной тому служит исключительно скромность, а к холоду местные женщины ничуть не более чувствительны, чем представители сильного пола. В иных обстоятельствах Тинрайт счел бы, что длинные одежды и покрывала придают женщинам пленительную загадочность — так закутанные до самых глаз путешественницы из Ксанда неизменно тревожили его воображение. Но с женщинами племени скиммеров все обстояло иначе. Поэту доводилось слышать, как городские повесы бахвалятся своими победами над обитательницами лагуны. Разумеется, прежде чем распускать язык, хвастуны не забывали удостовериться, что поблизости нет мужчин-скиммеров. Но у самого Мэтта никогда не возникало искушения проверить, соответствуют ли истине рассказы о податливости и пылкости этих женщин. Даже в публичном доме, расположенном около театра «Небесный свод» (это заведение было хорошо знакомо Финну Теодоросу и Невину Хьюни), Тинрайт никогда не останавливал свой выбор на девушках морского племени. На его вкус, у них была слишком холодная кожа, а духи и притирания не могли заглушить свойственный всем скиммерам рыбий запах, напрочь отбивавший у поэта любовный аппетит. В борделе лица этих девушек были открыты, и, когда Мэтт глядел на них, он испытывал странное смущение, причину которого сам не мог понять. Быть может, широкие скулы, выпученные глаза и почти полностью отсутствующие брови просто-напросто не соответствовали его представлениям о красоте.
Впрочем, в городе есть места куда более опасные, чем Тюленья дорожка. Теперь, когда он шагал по узкой улице, едва не касаясь плечами стен, она представлялась ему едва ли не спасительным островком. Жизнь кипела здесь так же бурно, как в любом другом квартале Южного Предела, даже на Маркет-сквер. В предрассветную пору, когда рыбаки выходили в море, и на закате, когда они возвращались с уловом, воздух здесь звенел от диковинных песен.
Тишина, царившая на Тюленьей дорожке сегодня, казалась странной даже для позднего утра. Тинрайт не ожидал, что улица окажется такой пустынной. Больше всего людей толпилось у свежего пожарища — пламя уничтожило несколько домов и лавку. Примерно с десяток взрослых и вдвое больше детей бродили среди обуглившихся развалин, выискивая, не уцелело ли в огне что-нибудь ценное. Некоторые из них подняли голову и проводили Тинрайта подозрительными взглядами, словно приняли его за злоумышленника, вернувшегося на место преступления, чтобы позлорадствовать.
Когда поэт проходил мимо лавки, двое мужчин-скиммеров, разделывавших рыбу длинными зазубренными ножами, оставили свое занятие и уставились на него, покачивая головами. Их холодные глаза в сочетании с ножами невольно внушали мысль об убийцах.
Наконец Мэтт дошел до переулка Серебряный Крюк и, следуя указаниям Бриджит, повернул направо. Через несколько сотен шагов он обнаружил еще один переулок, невероятно узкий и темный. Оглядевшись вокруг, поэт вздохнул с облегчением — все в точности соответствовало описанию трактирной служанки. По обеим сторонам тянулись глухие задние стены домов, между крышами тускло серел лоскуток неба. Переулок кончался тупиком, где стоял один-единственный дом. Вход в этот дом располагался ниже тротуара, так что к двери вело несколько ступенек.
Тинрайт уже собирался постучать, но его внимание привлек висевший над дверью шишковатый рог длиной с вытянутую руку.
«Это что за диковина? — По спине поэта побежали мурашки. — Неужели рог единорога? Или еще какого-то неведомого чудовища?»
— Что, красавчик, хочешь стащить эту штуковину?
Голос, раздавшийся за спиной у Тинрайта, заставил его подпрыгнуть от неожиданности. Он оглянулся и увидел, что вход в тупик преградила чья-то широкая приземистая фигура. На память ему тут же пришли рыбаки-скиммеры и их устрашающие ножи. В полном замешательстве поэт попятился и едва не упал на ступеньки.
— Нет, нет, что вы! — пробормотал он, беспомощно взмахнув руками. — Я просто… смотрел. Я ищу Айслин, знахарку.
— Вот оно что! — буркнул незнакомец, приближаясь к Тинрайту. Поэт сжал кулаки, понимая, что в этой драке он вряд ли победит.
— Значит, ты нашел то, что искал.
От неожиданности поэт лишился дара речи. Голос у знахарки был густой и низкий, да и наружность мужеподобная.
— Вы… Айслин? — только и сумел выдохнуть он.
— Надеюсь, что так, — прохрипела знахарка. — Если я не Айслин, значит, сотню лет живу под чужим именем.
Лицо ее по-прежнему было скрыто капюшоном, и Мэтт видел только глаза — большие, водянистые, почти бесцветные. Эти жуткие глаза вполне соответствовали гнетущей обстановке глухого безлюдного переулка.
— Отойди-ка в сторонку, молодой олух, — скомандовала знахарка. — А то из-за тебя мне не попасть в собственный дом.
— Простите, — прошептал поэт и торопливо посторонился.
Морщинистая, покрытая бородавками рука старухи показалась ему отвратительной, и он быстро перевел глаза на висевший над дверью рог.
— Скажите, это рог единорога?
— С чего ты взял? Нет, это клык кита, пойманного около Вуттских островов. Или ты скупаешь рога единорогов и готов предложить за него хорошую цену? В таком случае забудем про кита — это самый что ни на есть единорожий рог!
Старуха зашлась каркающим смехом, перешедшим в хриплый кашель, и бесцеремонно толкнула Мэтта локтем в бок. Манеры ее оставляли желать лучшего, но, как ни удивительно, страх поэта улетучился без остатка. Эта неотесанная особа уже вызывала у него симпатию.
Знахарка открыла дверь. Тинрайт спустился по ступенькам и вслед за хозяйкой вошел в дом. Потолок в комнате был таким низким, что гостю пришлось согнуться почти вдвое. Над головой нависали потолочные балки, так что казалось, будто поэт попал в нору меж корней огромного дерева. Балки были сплошь увешаны связками высушенных растений и водорослей. Стоило Тинрайту повернуться, как его головы касался букет сухих цветов или кожаный мешочек с ароматическими травами. Никогда прежде он не видел столько амулетов: деревянные, глиняные, костяные, они болтались на веревочках между сухими растениями. Как только хозяйка или гость задевали их, они начинали вращаться в воздухе, словно танцевали. Почти все амулеты изображали животных и птиц, по большей части морских: тюлени, чайки, рыбы, угри. Такие же вещицы теснились на столах, полках и даже на полу.
Тинрайт понял, что двигаться в жилище знахарки надо с превеликой осторожностью, чтобы не повредить ничего из диковинных фигурок. Разнообразие амулетов так поразило его, что он вертел головой по сторонам, не в силах скрыть любопытство. Мэтт с изумлением заметил, что у глиняных и деревянных животных есть крошечные стеклянные глазки и взгляд их кажется почти живым.
— Вот ты где, проказница, — внезапно промурлыкала Айслин, хотя в комнате не было никого, кроме ее самой и гостя. — Наверное, соскучилась по мне?
Застывшая черно-белая чайка, которую Тинрайт принял за чучело, вдруг открыла клюв и махнула крыльями.
— Она живая! — воскликнул поэт, от неожиданности подался назад и едва не потерял равновесие.
— Более или менее, — усмехнулась старуха. — У нее нет одной лапки, у моей бедной Coco. Крыло тоже повреждено, поэтому летать она не может. Крыло-то, конечно, заживет со временем, но вряд ли она захочет от меня улететь. Правда, дорогая моя подружка?
Словно в подтверждение ее слов, чайка тяжело вспорхнула знахарке на плечо.
— Тебе и здесь хорошо, да, разбойница?
Айслин скинула капюшон и размотала шарф, покрывающий ее голову. Черты лица старухи были весьма характерны для женщины племени скиммеров: широко расставленные глаза, пухлые подвижные губы. Как у всех пожилых скиммеров, у нее почти не было морщин — кожа людей этого племени с годами становилась жесткой, словно дубела, но не обвисала складками. На щеках и на переносице знахарки синела татуировка, побледневшая и почти стершаяся от времени.
— Хочешь выпить, красавчик? — обратилась старуха к Тинрайту. — День сегодня холодный, и ты наверняка не прочь малость согреться.
— А что у вас есть? Вискери? — уточнил поэт, не любивший этот напиток.
— Такую дрянь я не пью, — покачала головой знахарка. — Это пойло годится только для моряков из Перикала и прочих олухов. Крепкое черное вино — вот знатный напиток. Если хочешь, могу тебя угостить.
Раздвигая рукой свисающие с потолка амулеты, Айслин скользнула в дальний угол комнаты, где на деревянном столе стояли бесчисленные горшки и кастрюльки. По всей видимости, этот закуток служил ей кухней. Фигура знахарки напоминала пивной бочонок, но старуха сняла свой длинный плащ и двигалась удивительно легко и проворно.
— А из чего оно сделано, это ваше вино? — осведомился поэт. — Я никогда не слышал о черном вине.
— Из водорослей, из чего ж еще, — пожала плечами Айслин. — Не бойся, мой мальчик, моим вином ты не отравишься. Ты явился к знахарке — неужели ты ожидал, что она угостит тебя молоком?
Тинрайт ничего не ответил. Они сам не знал, чего ожидал, отправляясь к знахарке, — о привычках представительниц этого ремесла у него были самые смутные представления.
— Знаю, многие считают, что между знахаркой и колдуньей нет большой разницы, — донесся до него скрипучий голос Айслин. — И скажу честно, это не так уж далеко от истины. Но от моего угощенья тебе никакого вреда не будет. Разве что облысеешь как колено, — добавила она со смехом.
Одним глотком осушив свой стакан, Айслин уже собиралась налить себе второй, но передумала и со вздохом опустилась на единственный с гул, имевшийся в доме. У Тинрайта, не посмевшего отказаться от угощения, кружилась голова. Он сидел на шаткой табуретке и прилагал отчаянные усилия, чтобы не свалиться на пол. Тем не менее соленое как кровь вино придало ему смелости, растопило тревогу и развязало язык. Мэтт охотно выпил еще один стаканчик и наконец решился заговорить о деле. Выложив свою просьбу, он стал растерянно озираться по сторонам, словно не понимал, как оказался в этом диковинном месте.
— Не вижу никаких причин отказать тебе, — задумчиво пробормотала старуха. — Ты, наверное, и сам понял, что я давно ничего не боюсь. Иначе я не пустила бы к себе в дом незнакомого человека.
Тинрайт покачал головой. Чайка по имени Coco злобно скосила на него глаз-бусинку и сделала вид, что хочет клюнуть его в ухо. Птица, похоже, невзлюбила незваного гостя, и каждое движение Тинрайта казалось ей подозрительным. Она уже успела несколько раз клюнуть его в ладонь и в лодыжку.
— Под незнакомым человеком вы имеете в виду меня? — уточнил Тинрайт. — Откровенно говоря, меня ни одна живая душа не испугается. Ведь сразу видно, что я не собираюсь вас убивать и грабить.
— Убить или ограбить меня ты бы не смог, даже если бы захотел, — расхохоталась старуха. — Я легко справлюсь с таким, как ты. Просто прихлопну тебя, как воронье яйцо. — Взгляд ее, устремленный на поэта, внезапно стал сосредоточенным и внимательным. — И все же ты чужой. Ты из племени гуляющих днем. Как тебя зовут?
Прежде чем Тинрайт успел ответить, старуха махнула рукой.
— Не важно. Как бы тебя ни звали, людей твоего племени у нас не любят.
— Но почему? — спросил поэт, уставившись на знахарку.
Под действием винных паров ему почудилось, что Айслин удивительно напоминает огромную бородавчатую жабу, наряженную в бесформенное платье. Это сравнение поэт счел таким удачным, что не смог удержаться от неуместного хихиканья.
— Почему? Клянусь великим господином морей, ты сам знаешь ответ на свой вопрос! Разве ты не видел следов пожара на Тюленьей дорожке? Кто, по-твоему, сжег эти дома?
— Уж точно не я! — возмущенно ответил Тинрайт.
— Конечно не ты, дурень. На твое счастье. Но это сделали жители замка, молодые злобные хищники, сбившиеся в стаю. Три человека из нашего племени погибли, в том числе малый ребенок. Как после этого мы должны относиться к гуляющим днем?
— Но почему они это сделали?
Тинрайт вспомнил злобные взгляды скиммеров, собравшихся на пепелище, и по спине у него пробежала дрожь.
— Я ничего не слышал о пожаре, — счел нужным заверить он.
— Ничего удивительного. То, что происходит у нас, не волнует обитателей замка. Если половина наших домов сгорит, в замке никто и бровью не поведет, пока пожар не подойдет вплотную к вашим жилищам. Тогда вы, конечно, засуетитесь, как ошпаренные клопы.
Знахарка откинулась на спинку стула и взмахнула руками у себя перед носом, словно отгоняла скверный запах.
— С тех пор как народ кваров пересек Границу Теней, дела пошли из рук вон плохо, — заявила она. — Нас, скиммеров, они презирают, называют морской нечистью, и нам надо готовиться к самому худшему. Когда народ кваров приходил в прошлый раз, во времена моей прабабушки, мы хлебнули горя. Всех жителей Южного Предела прогнали с насиженных мест, но мы пострадали в первую очередь. Наши соседи вдоволь поиздевались над нами.
— Мне очень жаль, — вздохнул Тинрайт.
Проклятое вино, поначалу придавшее бодрости, сыграло с ним злую шутку. В голове у поэта стоял туман, и он никак не мог вспомнить, почему разговор зашел о событиях, не относящихся к его делу.
— Что это за народ такой диковинный — кары?
— Ты произносишь неправильно. Впрочем, чего еще ждать от вашего безмозглого племени… Да будет тебе известно, квары — это одно из многих имен древнего народа, живущего за Границей Теней. Народ сумерек.
Старуха так пристально поглядела на гостя, словно хотела проникнуть в его мысли.
— Что-то ты засиделся в гостях, красавчик, — изрекла она. — День клонится к вечеру. Думаю, тебе пора идти восвояси. Таким, как ты, лучше не разгуливать в темноте по Тюленьей дорожке.
— Да, вы правы.
Тинрайт поднялся, отвесил хозяйке поклон и, раздвигая свисавшие с потолка амулеты, закружил по комнате в поисках двери. Чайка следовала за ним по пятам, сердито раскрывая клюв, но поэт старательно делал вид, что не замечает злобной птицы.
— Погоди! — окликнула его Айслин. — Ты сказал, что хочешь кое-что у меня купить.
— Ах да! — воскликнул поэт, внезапно вспомнивший о своем деле.
— Черное вино не для твоей слабой головы, парень, — заметила знахарка и, хрустнув суставами, поднялась со стула. — Пойду посмотрю, есть ли у меня то, что тебе надобно. А ты больше не садись, иначе заснешь.
Хозяйка ушла на кухню, а Тинрайт остался в обществе чайки. Они смотрели друг на друга с величайшим пренебрежением, пока старуха не вернулась. В руках у нее была заткнутая пробкой стеклянная бутылочка размером с детский кулачок.
— Этот яд испускают осьминоги из южных морей, — пояснила она. — Маленькие твари, никогда и не подумаешь, что они могут убить человека… Надо окунуть в яд иголку, и одного укола будет достаточно. Смерть будет быстрой и безболезненной. Но смотри, будь осторожен. Яд не разбирает, кто хочет умереть, а кто нет.
Тинрайт дрожащими руками взял у старухи бутылочку и боязливо уставился на нее. Жидкость, плескавшаяся внутри, казалась прозрачной и безопасной, как вода.
— Спасибо, — прошептал Тинрайт. — Я… буду осторожен.
— Да уж, осторожность тебе не помешает, — кивнула знахарка и засмеялась своим каркающим смехом. — Этой отравы хватит, чтобы убить дюжину крепких мужиков. Я стараюсь лишний раз не брать ее в руки. Однажды я чуть не отправилась на тот свет, пролив каплю себе на ладонь. — Айслин тяжело опустилась на стул. — Забудь, где и от кого ты это получил. Что бы ни случилось, ты меня знать не знаешь и видеть не видел. Бояться я давно разучилась, но не хочу связываться с этими вашими братьями Толли. Заруби себе на носу: если кто-нибудь явится сюда и начнет расспрашивать о бутылочке из голубого стекла, можешь считать себя покойником. Уяснил?
— Уяснил, — кивнул Тинрайт.
Перед его мысленным взором немедленно возникли дюжие рыбаки-скиммеры, вооруженные длинными ножами. Черное вино плескалось в желудке, угрожая прожечь в нем дыру. Поэт помедлил несколько мгновений и бережно опустил бутылочку в карман.
— Видно, парень, ты плохо понимаешь, что такое осторожность, — проскрежетала Айслин. — Если споткнешься, упадешь и разобьешь бутылочку, ты больше не поднимешься! Заверни ее во что-нибудь. Вот, возьми лист ламинарии, он прочный и толстый.
Тинрайт послушно взял холодный плотный лист, завернул в него зловещую склянку и снова сунул в карман. Отрава никак не могла проникнуть к нему в кровь, и все же он чувствовал себя больным. Покачиваясь, он направился к двери.
— Эй, ты ничего не забыл? — раздался у него за спиной скрипучий голос.
— Ах да, — оборачиваясь, пробормотал поэт. — Примите мою благодарность.
— На что мне сдалась твоя благодарность, селедка вяленая? — ухмыльнулась старуха. — Выкладывай денежки. Одну серебряную монету и две медные. Не сомневайся, беру недорого.
— Да-да, конечно.
Тинрайт поспешно извлек деньги и вручил знахарке. Она быстро провела по поверхности каждой из монет шершавым большим пальцем, проверила их на зуб и сунула за пазуху.
— А теперь ступай к своей зазнобе. И помни о том, что я сказала. Лучше тебе выпить всю бутылку залпом, чем хотя бы словом обмолвиться о том, где ты ее получил.
Тинрайт молча кивнул и направился к двери. Ощущение того, что яд уже сковывает его движения и путает мысли, с каждой минутой усиливалось. Не без труда поднявшись по ступенькам, Мэтт вышел на улицу, залитую гаснущим светом серого дня.
Он добрел до поворота, обернулся и увидел, что Айслин стоит в дверях своего дома и провожает его взглядом. Знахарка вскинула руку и помахала ему на прощание, но ее пучеглазое лицо было холодным и отстраненным.
Мэтт Тинрайт махнул рукой в ответ и прибавил шагу, чтобы как можно скорее покинуть квартал скиммеров. Сумерки, надвигавшиеся на город, и хрупкая бутылочка со смертью, лежавшая в кармане, подгоняли его.
Опал вернулась с рынка с полупустой корзинкой. Лицо ее выражало величайшую тревогу.
— Прекрати изводить себя, моя милая старушка, — заметил Чет. — Я проведу в замке всего один день. Будь спокойна, ничего со мной не случится.
— Я беспокоюсь вовсе не о тебе, — проворчала Опал, а потом покачала головой. — Нет, конечно, я беспокоюсь о тебе. Лучше бы тебе держаться подальше от этих безумных больших людей. Но сейчас меня расстроило другое: в доме у нас не осталось ни крошки съестного, и на рынке тоже хоть шаром покати.
— Неужели? Куда же делась вся еда?
— Поражаюсь твоей глупости! — фыркнула Опал. — Ты и смолоду умом не отличался, а к старости совсем отупел. Замок окружила армия волшебного народа, поэтому купцы не отправляют в Южный Предел корабли с товаром и для фандерлингов нет никакой работы. Неужели ты не слышал об этом, слоняясь около ратуши?
— Конечно слышал.
Чет задумчиво покачал головой. Опал была права: времена наступали тяжелые.
— Беркан Худ, новый лорд-констебль, обещал, что не менее двух сотен фандерлингов в самом скором времени получат работу, — напомнил он. — Несколько артелей будут ремонтировать стены замка. И Киноварь говорит, что волноваться не о чем.
— Может, работу они и получат, — косо усмехнулась Опал. — Только вряд ли им заплатят.
Она скинула шаль и принялась яростно намыливать руки над тазом с водой.
— Братья Толли уже отдали кучу денет купцам, которые отважились привезти товары в Южный Предел, — пробурчала она. — К тому же они снарядили несколько военных кораблей для защиты гавани и наняли моряков. Теперь казна опустела, и пополнять ее нечем.
— Ты слышала об этом на рынке?
— А ты думаешь, женщины говорят только о шитье да соленьях?
Опал вытерла руки о подол линялого заштопанного платья. Чету вдруг стало стыдно за то, что его жена так плохо одета.
— Мужчины презирают женщин! — продолжала Опал. — А женщины во сто крат их умнее. И в политике разбираются ничуть не хуже.
— У меня нет никаких сомнений в том, что моя женушка заткнет за пояс любого министра, — рассмеялся Чет. — Жаль, что я не могу назначить тебя на какой-нибудь высокий пост.
— Ладно, хватит насмешничать, — отрезала Опал. — Лучше поговори с мальчиком. Он плохо спал ночью. А я попытаюсь приготовить хоть какой-то обед из того, что мне удалось купить.
Кремень сидел на кровати. Его белые как лен волосы были спутаны, лицо казалось унылым и отрешенным.
— Привет, парень! — с наигранной бодростью окликнул его Чет. — Как делишки?
— Ничего, — отозвался Кремень, по-прежнему глядя в пространство.
— А выглядишь ты не лучшим образом. Твоя ма… Опал сказала, что ты плохо спал.
Чет опустился на кровать рядом с мальчиком и похлопал его по колену.
— Я вообще не спал.
— Но почему?
Чет пристально вгляделся в бледное, почти прозрачное лицо пасынка. Кремень явно страдал от отсутствия солнца. Чету трудно было в это поверить — фандерлинги в большинстве своем не нуждались в солнечных лучах и всячески старались их избегать.
— Здесь так шумно, — проронил мальчик. — Эти голоса… они никогда не умолкают.
— А, тебя потревожил шум, — пробормотал Чет.
Прошлым вечером Киноварь и несколько других членов гильдии каменотесов заглянули к Чету, чтобы потолковать о его предстоящем визите в замок. Но говорили они негромко и быстро разошлись.
— Извини. Мы постараемся вести себя потише.
— Здесь слишком много народу, — продолжал мальчик.
Чет хотел спросить, что он имеет в виду, но Кремень тут же добавил:
— Меня мучают страшные сны. Очень страшные.
— И что же тебе снилось?
Кремень покачал головой.
— Сам не знаю. Глаза, сверкающие в темноте. И еще что-то, оно тянуло меня вниз. — Он судорожно перевел дыхание. — Мне было так больно!
— Это всего лишь сон, дружище. Не придавай ему значения. Ты пережил тяжелые времена, но скоро все наладится.
Желая ободрить мальчика, Чет обнял его за плечи и почувствовал, что тот дрожит всем телом.
— Но я хочу снова уснуть! — воскликнул Кремень. — Никто этого не понимает. А они не позволяют мне уснуть. Они все время зовут меня.
— Если ты хочешь спать, ложись, — пробормотал Чет. Он помог мальчику устроиться на подушках и укрыл его одеялом. — Никто тебе не помешает. Постарайся хорошенько отдохнуть. Опал рядом, в соседней комнате. А я сейчас уйду по делам, но скоро вернусь, — приговаривал он, ласково поглаживая пасынка.
Мальчик послушно закрыл глаза, и вскоре его охватила беспокойная дрема. Убедившись, что Кремень спит, Чет тихонько поднялся и на цыпочках вышел из комнаты.
«Как помочь ему? — спрашивал он себя. — Мальчик тает на глазах, и мы не понимаем, что с ним происходит. Правда, он всегда был странным, но прежде в нем кипела жизнь. А после того как я нашел его в святилище тайн, Кремня словно подменили».
Чету не хотелось ничего говорить Опал — она и без того места себе не находила от тревоги за Кремня. Он просто махнул ей рукой, направляясь к двери.
— Только что приходила Вермильон Киноварь, — окликнула его Опал. — Ее муж просил кое-что тебе передать.
— Что именно? — остановился в дверях Чет.
— Чавен хочет повидаться с тобой до того, как ты поднимешься наверх.
— Хорошо, я пойду прямо к нему.
Лекарь ждал Чета в ратуше, в самом центре зала с зеркальным полом. Несколько фандерлингов, занятых приготовлениями к новому собранию гильдии каменотесов, осторожно обходили Чавена, как дети обходят впавшего в задумчивость отца. Чет в очередной раз подивился тому, какими маленькими они кажутся по сравнению с обитателями земной поверхности.
Погруженный в размышления Чавен не обратил ни малейшего внимания на появление Чета. Тот вежливо откашлялся, затем окликнул лекаря по имени:
— Чавен! Ты хотел поговорить со мной?
Чавен вздрогнул и обернулся.
— О, это ты, дружище… Прости, я стал таким рассеянным. Это место странно действует на меня. Не то что бы оно меня совсем успокаивало… Но все мои опасения как-то притупляются.
Присутствие повелителя Горячего Мокрого Камня, пусть даже в виде статуи, никогда не успокаивало Чета. Он удивленно взглянул на друга, потом перевел глаза на Керниоса, парящего под потолком, и на его отражение в зеркале под ногами. Между этими двумя изображениями сурового темноглазого бога Земли Чет всегда чувствовал себя до крайности неловко. Собственное отражение, представлявшее его чудовищем с коротким туловищем и невероятно длинными ногами, лишь усугубляло смущение фандерлинга.
— Мне передали, что ты хочешь меня увидеть, — сказал он.
Чавен с трудом отвел глаза от Керниоса — бог неодолимо притягивал его взор.
— Да-да. Мы должны еще раз повторить то, что ты скажешь в замке.
— В этом нет ни малейшей нужды! — заявил Чет и мысленно добавил несколько крепких словечек. — Мы с тобой все повторили десятки раз. Ты не доверяешь моей памяти?
— Прости, но это очень важно.
Чет сокрушенно вздохнул.
— Мне придется притворяться, будто я знаю то, чего на самом деле не знаю. Поэтому, если брат Окрос спросит меня о чем-то, что мне неведомо, я отделаюсь глубокомысленным мычанием, а после скажу, что мне необходимо посоветоваться с коллегами-фандерлингами. — Он с досадой посмотрел на Чавена. — Потом, конечно же, приду к тебе, и мы найдем ответ.
— Превосходно. А ты помнишь, как выглядит мое зеркало? Сумеешь его узнать?
— У твоего зеркала три створки, оно вставлено в темную кипарисовую раму, — отчеканил Чет. — Рама покрыта резьбой, изображающей глаза и ладони.
— Да. А если мерзавец Окрос вынет зеркало из рамы или заменит ее?
Чет едва не заскрежетал зубами.
«Терпение, — приказал он себе. — Для него это наиважнейшее дело».
Чавен напоминал Чету пьяницу, который с тупым упорством трясет опустевший кувшин, надеясь извлечь оттуда еще несколько капель выпивки.
— На поверхности зеркала есть небольшая кривизна, — покорно ответил Чет.
— Именно так. Молодчина!
— Может, ты наконец разрешишь мне идти? А то Окросу надоест ждать, и он откажется от моих услуг.
— Ты не забудешь записать все его вопросы? Они помогут мне понять, что именно собирается делать этот негодяй. Обещай, что ничего не упустишь!
Вместо ответа Чет коснулся грифельной дощечки на шнурке, висевшей у него на шее.
— Мне и в самом деле пора.
Чавен проводил друга до дверей, повторяя последние наставления. К великому облегчению Чета, лекарь не стал выходить из ратуши. Как видно, ему не хотелось даже на короткое время расставаться с богом Земли, чье общество действовало на него так благотворно.
Чет не покидал Города фандерлингов уже много дней, а может, даже целый месяц. С тех пор наверху произошли многочисленные перемены, которые не могли не удивить его. Атмосфера тревоги и возбуждения, прежде царившая в замке, уступила место усталости и страху. Затянувшаяся осада никак не способствовала бодрости духа, а бесконечное напряженное ожидание утомляло больше, чем прямое столкновение с опасностью.
Лица прохожих, выглядывавшие из-под капюшонов и шалей, были красны от холода и мрачны. Даже обитатели королевской резиденции, которым не грозил голод, пребывали в унынии. Сытые придворные, попадавшиеся навстречу Чету, неуловимо напоминали затравленных волков. Даже самые жизнерадостные из них как будто прятали под маской любезности и жизнерадостности тягостные мысли о борьбе за существование, ожидающей их впереди.
Изменился и сам замок. На стенах внутреннего двора были устроены деревянные галереи, по которым разгуливали стражники, около колодцев застыли в карауле солдаты, на лужайках паслись овцы и свиньи. Народу в замке было больше, чем на рынке в торговый день. Чет предъявил стражникам письмо брата Окроса, и его пропустили в ворота. Солдаты смерили его любопытными взглядами да отпустили несколько шуточек про фандерлингов. Чет не в первый раз сталкивался с пренебрежительным отношением больших людей, однако его удивила злоба, звучавшая в голосах стражников.
«Да, тяжелые времена ужесточают нравы, — вздохнул он про себя. — Даже в лучшую пору здесь, наверху, ходили упорные слухи, будто король подкармливает фандерлингов. Попробуй докажи, что это полная чушь и мы всегда сами зарабатываем себе на жизнь. А теперь, когда голод грозит всем, эти пустые выдумки обернулись против нас».
Чет был неприятно поражен, когда увидел, что брат Окрос обосновался в кабинете Чавена и завладел обсерваторией. Впрочем, это было закономерно — ведь он сменил Чавена на посту придворного лекаря. Фандерлинг напомнил себе, что надо скрывать от Окроса знакомство с его предшественником и ни в коем случае не упоминать имени Чавена.
Молодой лопоухий послушник открыл Чету дверь и, не проронив ни слова, провел его в обсерваторию — комнату с высоким потолком, снабженным раздвижными панелями. Брат Окрос восседал за столом, заваленным книгами. Он поднялся навстречу фандерлингу — хрупкий невысокий человек с блестящей плешью, обрамленной седыми волосами. Его умное худощавое лицо дышало приветливостью и дружелюбием. Чет своими ушами слышал, как брат Окрос говорил о магическом зеркале лекаря с Хендоном Толли, однако ему было трудно поверить, что перед ним тот коварный злодей, одно упоминание о котором вызывало у Чавена приступ ярости.
В любом случае Чет не должен выдавать своей осведомленности.
— Чет Голубой Кварц прибыл в ваше распоряжение, — представился он, поклонившись. — Меня прислала гильдия каменотесов.
— Да, я жду вас с нетерпением. Вы и в самом деле хорошо разбираетесь в зеркалах?
— Я принадлежу к семейству Голубого Кварца из клана Горного Хрусталя, — осторожно подбирая слова, сообщил Чет. — Как известно, зеркала делают из хрусталя или из стекла, и потому их изготовление находится в ведении нашего клана. Разумеется, я обладаю кое-какими сведениями. Хватит ли моих скромных познаний для ваших надобностей, господин, мы выясним после того, как вы соблаговолите ввести меня в курс дела.
— Превосходно, — кивнул брат Окрос, смерив фандерлинга испытующим взглядом. — Приступим.
С этими словами брат Окрос взял со стола фонарь, сделал Чету знак следовать за собой и вышел из обсерватории. Они спустились вниз по лестнице и прошли несколько длинных коридоров. Чет нечасто бывал в доме Чавена и понятия не имел о том, куда они направляются. В какой-то момент он даже испугался, что Окрос ведет его к той самой потайной двери, которой Чет пользовался прежде, когда дом принадлежал его другу. Это могло означать лишь одно: их хитрость разгадана, новому придворному лекарю прекрасно известно, кто такой Чет и кто его прислал. Фандерлинг с трудом сдержал вздох облегчения, когда Окрос привел его к совсем другой двери, отпер ее и пригласил войти. В самом центре комнаты стоял стол, а на нем возвышался некий предмет, накрытый тканью. Более всего этот предмет напоминал покойника, ожидающего погребения или воскресения из мертвых.
Брат Окрос бережно поднял ткань двумя пальцами. Взору Чета предстало зеркало — точно такое, как описывал Чавен. Темная кипарисовая рама с резьбой в виде человеческих глаз и затейливо переплетенных пальцев, едва заметная кривизна — точнее, небольшая выпуклость, благодаря которой отражение искажалось, если смотрящий в зеркало чуть отодвигался в сторону. Именно поэтому долго глядеть в зеркало было утомительно. Чет сделал над собой усилие, чтобы скрыть радость узнавания.
— Каких сведений вы хотите от меня, господин? — почтительно осведомился он. — Это обычное зеркало… и оно не нуждается в ремонте…
— Да, я знаю! — кивнул брат Окрос, и Чет различил в его голосе взволнованные нотки. — Это зеркало… ничего не делает.
— Ничего не делает? Вы хотите сказать, не отражает предметов? Но насколько я могу судить…
— Не надо притворяться невеждой, фандерлинг! — нетерпеливо перебил брат Окрос, сбросив всю показную любезность. — Это магическое зеркало, и вы прекрасно это видите. Неужели в вашей гильдии собрались тупицы, считающие, что я поднял столько шума из-за обычного зеркала? Да будет вам известно, это древнее магическое стекло, одно из тех, что иногда называют изразцами. Но, увы, оно утратило чудодейственные способности. Вы и дальше будете притворяться, будто слышите о нем впервые? Или вы и в самом деле полный невежда?
Чет смотрел на зеркало, не отрываясь. Он чувствовал, что его собеседник не только раздосадован, но и напуган.
— Я отнюдь не невежда, господин, и уж тем более не притворяюсь, — с достоинством ответил фандерлинг. — Я всего лишь хотел узнать, какие именно сведения вам необходимы. Вы желаете сообщить мне что-нибудь еще? — осведомился он, силясь припомнить ученые слова и выражения, которыми пичкал его Чавен. — Будьте любезны, скажите мне, в чем состоит основная проблема — в преломлении или в отражении?
— И в том и в другом, — буркнул тщедушный лекарь. Слова Чета, похоже, несколько смягчили его. — Как видите, на зеркале нет никаких повреждений, но его особые свойства утрачены. Оно перестало быть магическим. Теперь оно годится лишь для дамского будуара.
— Не подскажете ли, каким образом оно к вам попало?
— Почему вы этим интересуетесь? — спросил Окрос, бросив на фандерлинга подозрительный взгляд.
— Поверьте, господин, не из праздного любопытства. Видите ли, все без исключения книги, посвященные магическим зеркалам, а также руководства, которые мы, стекольщики, пересказываем друг другу устно, советуют в поисках неведомого опираться на уже известные факты.
Чет очень надеялся, что эта тирада не покажется Окросу заученной, хотя именно так и было в действительности. Чавен заставил фандерлинга вызубрить несколько глубокомысленных фраз, а также имена и названия, чтобы время от времени вставлять их в разговор. Однако фандерлинг чувствовал, что этого запаса хватит ненадолго.
— Возможно, вы позволите мне забрать это зеркало с собой, дабы мои товарищи по гильдии могли осмотреть его и…
— Вы что, спятили? — не дослушав его, взревел Окрос. Он протянул руки к зеркалу, словно защищал беспомощное дитя от рассвирепевшего пса. — Не может быть и речи! Зеркало стоит дороже, чем весь ваш Город фандерлингов со всеми жителями в придачу!
Его глаза, устремленные на Чета, метали молнии.
— Простите, господин, — потупившись, пробормотал Чет. — Я не думал, что вы сочтете мое предложение оскорбительным.
— Боюсь, вы вообще не даете себе труда подумать! — произнес Окрос. — Пригласив сюда, вам оказали высокую честь, а вы, похоже, этого не понимаете. Не забывайте, что я личный лекарь принца-регента, то есть королевский лекарь! И я не потерплю неподобающего обращения! Смотрите, как бы вам не пришлось дорого заплатить за вашу дерзость!
Впервые за время своего визита в замок Чет испугался. Причиной тому были не угрозы брата Окроса — хотя тот вполне мог вызвать стражников и отправить фандерлинга в тюремный каземат, — но лихорадочное исступление, охватившее королевского лекаря. Чавен тоже вел себя как помешанный, когда речь заходила о злополучном зеркале. Неужели это стекло обладает силой, превращающей разумных, уравновешенных людей в безумцев?
— Пожалуй, мне следует побывать в Городе фандерлингов и ознакомиться с вашей библиотекой, — более спокойным тоном заметил брат Окрос. — Надеюсь, ваша гильдия не будет чинить мне препятствий.
Чет понимал, что от этого намерения нового придворного лекаря следует отговорить во что бы то ни стало.
— Разумеется, господин, мы будем рады, если вы удостоите наш город визитом, — произнес он вслух. — Это большая честь для нас. Но должен предупредить: самые важные сведения о зеркалах содержатся вовсе не в книгах. Они хранятся в умах наших стариков. Вы владеете языком фандерлингов?
Брат Окрос уставился на него так, словно услышал неуместную шутку.
— Что это еще за язык фандерлингов? — спросил он. — Разве у вас внизу говорят не на языке королевств Пределов, а на каком-то другом наречии?
— Должен признать, сэр, именно так. Наши старики давным-давно не покидали Города фандерлингов и могут изъясняться лишь на языке своих предков.
Это утверждение нельзя было назвать лживым, хотя стариков, говоривших только на древнем языке фандерлингов, осталось в городе очень мало.
— Полагаю, если вы позволите мне вернуться вниз и посоветоваться с товарищами по гильдии, это пойдет на пользу делу, — продолжал Чет. — Я поделюсь с ними своими наблюдениями, и через пару дней мы сумеем найти ответы на все ваши вопросы, можете в этом не сомневаться. Уверен, для столь занятого человека, как вы, это наилучший выход.
— Что ж, возможно, вы правы…
— Позвольте мне сделать кое-какие пометки.
Брат Окрос кивнул в знак согласия, и Чет быстро нарисовал на грифельной доске зеркало, раму и пометил изображение загадочными знаками. Убедившись, что рисунок его произвел на королевского лекаря должное впечатление, он вспомнил, что Чавен просил его кое-что выведать у Окроса. Чавен предложил задать несколько осторожных наводящих вопросов, но они, как назло, вылетели у Чета из головы. Поэтому он спросил без обиняков:
— Скажите, милорд, а вам не доводилось видеть в зеркале что-то необычное? Каких-нибудь птиц или животных?
Брат Окрос уставился на своего собеседника с таким изумлением, словно у того внезапно выросли крылья и хвост.
— Нет, — покачал он головой. — Я же сказал вам, зеркало утратило магические способности.
— Да, конечно.
Чет низко поклонился, повесил грифельную доску на шею и направился к дверям. Недолгого знакомства с братом Окросом оказалось достаточно, чтобы понять: под маской дружелюбия скрываются совсем другие чувства.
— Еще раз благодарю вас. Вы оказали честь нашей гильдии, обратившись к нам за помощью, — заверил Чет на прощание. — Я посоветуюсь со своими коллегами и в скором времени вернусь.
— Надеюсь, мне не придется долго ждать, — раздалось ему вслед.
На улице было холодно, и Чету пришлось надеть на голову капюшон, который почти закрывал ему глаза. Именно поэтому он чуть не врезался в женщину, внезапно вышедшую из тени у Вороновых ворот. Испуганный собственной неучтивостью, Чет остановился и поднял глаза на незнакомку — та была едва ли не вдвое выше его. В следующее мгновение он ее узнал. Они встречались примерно месяц назад.
— Вы приходили в мой дом, — обратился Чет к молодой женщине. Вид у нее был такой отрешенный, словно она бродила во сне. — Но я не знаю вашего имени.
— Меня зовут Уиллоу, — откликнулась женщина. — Впрочем, это не имеет значения.
Она замерла, пристально глядя на Чета. Несомненно, ей что-то было от него нужно, однако Чет чувствовал, что она ничего не скажет. Если он не выяснит сам, зачем ей понадобился, они простоят здесь до утра, а то и до следующего вечера.
— Чем я могу вам помочь? — спросил он напрямик.
— Боюсь, что ничем.
Терпение никогда не относилось к числу главных добродетелей Чета, а ныне он чувствовал, что весь небольшой запас терпения, отпущенный ему природой, истощился.
— Тогда позвольте мне идти. Жена заждалась меня с ужином.
— Я хочу поговорить с вами о человеке по имени Джил, — вымолвила женщина.
— Ах да! — воскликнул Чет, охваченный воспоминаниями. — Вы были к нему очень привязаны.
Она ничего не ответила, продолжая сверлить его взглядом.
— Мне очень жаль, но я не могу сообщить вам ничего утешительного. Нас обоих захватили в плен солдаты сумеречного воинства. Меня они отпустили, а Джила ожидала более печальная участь. Их королева, или военачальница, или кто там она у них, приговорила его к смерти. Я ничем не мог ему помочь. Увы, он мертв.
— Нет, — покачала она головой. — Он не умер.
— Разумеется, дух его жив, — кивнул Чет, стараясь не встречаться с женщиной взглядом. — А сейчас прошу меня простить, я должен идти. Я очень сожалею, что все так случилось.
На губах молодой женщины появилась улыбка, отчего выражение ее лица стало еще более странным.
— Нет, он не умер, — повторила она. — Я слышу его голос. Каждый день он разговаривает с леди Дикобраз. И то, что говорит Джил, вызывает у нее ненависть.
— О чем вы?
— Так, ни о чем. Я только хотела сообщить вам, что слышала, как вчера, а может быть, даже сегодня Джил говорил о вас. — Женщина покачала головой, словно ее собеседник должен был понимать, как трудно внимать голосам мертвых. — Он сожалел о том, что не может вас предостеречь. Говорил, что вам и вашему народу грозит опасность. Мир ожидают большие перемены. Под Городом фандерлингов откроется дверь, через которую утечет мертвое время.
Молодая женщина кивнула, довольная тем, что ей удалось в точности передать загадочное послание.
— Прощайте.
Она повернулась и пошла прочь. Чет смотрел ей вслед, и его бил озноб, вызванный отнюдь не зимним холодом.
Глава 31
Девушка с тёмными глазами
В течение столетия боги сражались друг с другом, и Бледной Девой овладел такой сильный страх, что она решила сдаться на милость своего отца и тем самым положить конец кровавой распре. Однако ее супруг Серебряное Сияние, его брат и сестра препятствовали этому, угрожая ей смертью. Хитрец, сородич Бледной Девы, тайно явился к ней и сыграл нежную мелодию, сообщая о том, что поможет ей бежать. Хитрец сам пожелал обладать Бледной Девой, и его желание было близко к осуществлению. Но поднялась страшная буря, и среди великого смятения он потерял ее. Бледная Дева потеряла память и долгое время бродила, не ведая, кто она и куда направляется.
В битве Белый Огонь убил Буйвола, сына Грома. Гром, охваченный яростью, убил Серебряное Сияние, супруга Бледной Девы, отца Горбуна. В тот день пролились реки крови, и музыка бытия после этого стала мрачной.
В течение столетия боги сражались друг с другом, и Бледной Девой овладел такой сильный страх, что она решила сдаться на милость своего отца и тем самым положить конец кровавой распре. Однако ее супруг Серебряное Сияние, его брат и сестра препятствовали этому, угрожая ей смертью. Хитрец, сородич Бледной Девы, тайно явился к ней и сыграл нежную мелодию, сообщая о том, что поможет ей бежать. Хитрец сам пожелал обладать Бледной Девой, и его желание было близко к осуществлению. Но поднялась страшная буря, и среди великого смятения он потерял ее. Бледная Дева потеряла память и долгое время бродила, не ведая, кто она и куда направляется.
В битве Белый Огонь убил Буйвола, сына Грома. Гром, охваченный яростью, убил Серебряное Сияние, супруга Бледной Девы, отца Горбуна. В тот день пролились реки крови, и музыка бытия после этого стала мрачной.
Он падал так давно, что успел забыть, каково это — не падать. Он не помнил, куда летит — вверх или вниз. Он уже не помнил, что означают эти слова. В его памяти сохранились только исполинские ворота, откуда внезапно вырвался черный ветер. Ветер подхватил его и увлек с собой, и теперь он летел в темноте, беспомощный, как подхваченный бурей воробей.
— Сестра! — звал или пытался позвать он. — Я падаю! Помоги мне…
Но она не спешила на помощь, и память его более не рождала спасительных призраков. Пропасть, разделившая их, была так широка, что даже узы крови не могли перекинуть через нее мост.
— Сестра! Я умираю…
Он никогда не думал, что умрет и не успеет проститься с сестрой. Но она должна знать, как сильно он любил ее. В этом безумном мире она одна служила ему поддержкой и опорой. Он всегда чувствовал ее любовь и в ней находил утешение…
— Кто… ты… такой?
Едва слышный шепот коснулся его слуха. Нет, это был даже не шепот, а шелест цветов, распускающихся под лучами солнца. Сладостный звук, неуместный посреди беспросветного мрака.
— Кто здесь? Это ты, Штормовой Фонарь?
Он знал, что воин сумеречного племени тут ни при чем — слова его никогда не звучали нежной мелодией, они были холодны и прозрачны, как капли, падающие с ветвей после дождя. А сейчас с ним говорила женщина, он это чувствовал. Голос ее ласкал измученную душу. И он знал, как она выглядит: юная девушка с темными глазами и черными волосами, та самая, что часто являлась ему во сне.
— Кто ты? — упорно вопрошал он, вглядываясь в темноту.
Падение не останавливалось, но то было не просто низвержение в бездну — нет, он летел к неведомой цели.
— Я знаю тебя? — допытывался он.
— Кто я? — Она замолчала, словно вопрос привел ее в недоумение. — Я не знаю. А кто ты?
Какой глупый вопрос, пронеслось у него в голове. Однако ответить на него оказалось непросто.
— У меня есть имя, — сообщил он. — Но я позабыл его и сейчас не могу вспомнить.
— Со мной произошло то же самое, — откликнулась она. Голос ее по-прежнему был тихим, но упоительно мелодичным. — Я позабыла свое имя. Как странно…
— Тебе известно, где мы?
Он узнал ответ прежде, чем голос ее вновь зазвучал в его сознании.
— Нет. Мы потерялись. Потеряли себя.
Он ощутил в голосе незнакомки печаль и понял, что страх и отчаяние ведомы не только ему. Больше всего на свете он хотел бы помочь ей или хотя бы утешить. Сам он уже обрел утешение в сознании того, что его одиночество не беспредельно и еще одна живая душа разделяет его участь.
— Я хочу тебя увидеть, — сказал он. — Я уже видел тебя прежде.
— Ты видел меня?
— Да, ты наблюдала за мной. Это ведь была ты? Кто-то гнался за мной по пятам, и холмы были охвачены пламенем…
— Так это был ты! — В голосе ее зазвучала радость узнавания и обретения. — Я боялась за тебя.
— Я хочу тебя увидеть.
— Но кто ты? — повторила она.
— Я не знаю, — раздраженно бросил он и тут же спохватился, ибо осознал, что своим раздражением отгоняет ее прочь.
То, что он до сих пор способен раздражаться и досадовать, явилось неожиданностью для него самого. Ему казалось, что темнота, окружавшая его со всех сторон, поглотила все чувства.
— Я знаю только, что я это я, — попытался он объяснить. — Знаю, что видел тебя прежде. Знаю, что ты…
Он запнулся, ибо в этом мире, лишенном четких представлений и очертаний, слова утрачивали смысл.
— Ты проникла в мое сердце, — признался он наконец. — Прежде этого никому не удавалось… с тех пор, как я расстался с ней…
Он говорил о своей сестре, о второй половинке своей души, пытался вспомнить ее имя и не мог этого сделать. В ответ последовало долгое молчание.
— Ты ее любишь, — донесся до него нежный шелест.
— Люблю, — отозвался он и тут же ощутил, как связь их ослабела.
Облако непонимания разделило их, и девушка с темными глазами вновь начала отдаляться.
— Не уходи! — взмолился он. — Я должен тебя увидеть! Я хочу…
Он вновь запнулся, не в состоянии подобрать слово, способное выразить суть его желания. В голове его царило смятение, и все же он понимал: ему необходима причина, чтобы цепляться за жизнь. Ему хотелось обрести убежище, дарующее покой, встретить родственную душу, откликающуюся на самые сокровенные помыслы. Но его окружала беспросветная тьма, и лишь нежный шепот разгонял ее, подобно лучу надежды.
— Я начинаю кое-что различать вокруг, — внезапно произнесла она. — В какое странное место мы попали!
— Что ты имеешь в виду?
— Посмотри! Здесь стены, высокие стены. А это, кажется… дорога?
Теперь он тоже видел в темноте какие-то размытые очертания. Сумрак, сквозь который они неслись, поредел, в нем брезжил свет и угадывались неясные контуры. В самом центре можно было различить подобие дороги — точнее, то были мостки через пустоту. Эта опасная пустота стремилась поглотить все. Она существовала, но в то же время являлась угрозой всему сущему. То был сгусток небытия, готовый поглотить бытие.
— Нет, это не дорога, — произнес он, вглядываясь в контуры, становившиеся все более отчетливыми. — Это мост.
Через мгновение они встретились на этом мосту — юноша и девушка, которые видели друг друга смутно, как сквозь толщу воды. Они уже не были детьми, но еще не стали взрослыми, и смысл невероятных и пугающих событий, происходящих в мире, оставался для них тайной.
Темные глаза незнакомки неодолимо притягивали его, хотя он не мог долго смотреть в них — ее лицо начинало расплываться, словно зрение, утомленное созерцанием пустоты, отказывалось воспринимать живую человеческую плоть.
Ее глаза завораживали не только потому, что были большими и темными, как глаза неведомых животных, взирающие на путника из лесных дебрей. Его поразило, что незнакомка не просто смотрит на него, но, без сомнений, видит его. Если она его видит, значит, он не призрак, не плод собственного воображения. Эта мысль помогла ему вынырнуть из пучины безумия. Он ощущал себе путником, долго бродившим в заснеженной равнине и внезапно увидевшим приветливый огонек костра. Взгляд ее давал шанс на спасение.
— Кто ты? — вновь задал он важнейший вопрос.
— Я уже говорила тебе, что не знаю.
Девушка ответила так же, как прежде, но слегка улыбнулась, и улыбка неузнаваемо преобразила ее печальное лицо.
— Я не могу понять, вижу я сон или сама кому-то снюсь, — задумчиво произнесла она. — Один из нас снится другому, согласен? А может, мы оба — всего лишь чужие сны?
Он знал, что это шутка. Девушка не была порождением его фантазии, она была явью, заставившей его поверить в реальность собственного существования.
— Кто ты? — обратилась она к нему.
— Узник, — сказал он, ощущая, как из мрака забвения всплывают воспоминания о пережитом. — Изгнанник. Жертва.
— Многие из живущих в этом мире могут назвать себя жертвами, — вымолвила она, и в голосе ее послышалось не только сожаление, но и горечь. — Я спрашиваю о том, кто ты такой, а не о том, что с тобой случилось.
Он пребывал в замешательстве, не зная, что сказать. Жалобы и сетования не находили у нее сочувственного отклика, а ему так хотелось поплакаться на свою горькую участь и бесчисленные невзгоды, ниспосланные богами. К кому еще боги были так неоправданно жестоки?
— Ты не понимаешь. Со мной что-то не так, — начал он и тут же осознал, что на узком мостике над бездной небытия многословные объяснения невозможны. — Я безумец. Я калека.
— Если ты хочешь пробудить во мне сострадание, ты выбрал для этого не лучший способ, — откликнулась девушка, и в ее голосе послышалась легкая насмешка. — Попробуй что-то другое.
Он хотел заговорить о другом, хотел развеселить ее, но это было выше его сил. Размышления о собственных несчастьях давно стали сутью его существования, и он не мог отречься от них. Он бы не выдержал этих бесчисленных бед, если бы не сознавал, что ниспосланные ему страдания — знак некоей избранности.
— Но я не хотел становиться таким! — воскликнул он, и отчаяние, звучавшее в его голосе, переросло в ярость. — Не хотел, чтобы все это случилось! У меня больше нет сил.
— О чем ты?
Насмешка исчезла без остатка, она смотрела на него пристально и печально, более того — она его видела. Образ ее был так смутен, что он не мог различить ее черты, но этот взгляд, этот неповторимый взгляд он узнал бы из тысячи.
— Это слишком… Один ужас за другим. Даже сами боги… — Он запнулся, чувствуя, что случившееся с ним невозможно выразить словами. — Надо мной тяготеет проклятие. Я старался справиться с этим, но, увы, не сумел. Я не могу больше так жить.
— Уверена, ты вовсе так не думаешь. Ты просто… рисуешься.
— Нет! Когда я говорю, что предпочел бы смерть такой жизни, я ничуть не кривлю душой.
При слове «смерть» он представил себе, что никогда больше не увидит ни любимую сестру, ни эту таинственную новую подругу, найденную во тьме. Но даже осознание этого горестного обстоятельства ничего не изменило. У него осталось лишь одно желание — избавиться от тяжкого бремени, которое взвалили на него боги.
— Ты не должен так говорить. — Жалость, которую она испытывала к нему, сменилась досадой. — Смерть не минует никого из нас. Как можно пренебречь краткими мгновениями жизни?
— Но если жизнь полна боли и ничего больше в ней нет?
— Измени свою жизнь. Сделай ее другой.
— Легко сказать, — пожал он плечами.
Утратив сочувствие своей неизвестной собеседницы, он ощущал себя обиженным и разочарованным. Но сильнее обиды был страх. Он боялся, что она исчезнет, оставив его в одиночестве на этом узком мостике, перекинутом через бездну небытия.
— Ты ошибаешься, — донесся до него беззвучный голос темноглазой девушки. — Сказать это мне было нелегко. А сделать еще труднее, я знаю. Но иного пути у тебя нет.
— И каков он, мой путь?
— Терпение. Упорство. Борьба.
— Если я… если я не сдамся, ты придешь ко мне опять?
— Не знаю.
Ее улыбка, нежная, как птичья песнь на рассвете, на миг разогнала тьму.
— Я не знаю, удастся ли мне найти тебя. Но я буду тебя искать, потому что ты мне нужен. Но кто ты?
— Не могу сказать, я сам не знаю. Молю тебя, возвращайся.
— Я постараюсь. Помни, ты должен жить. Должен жить во что бы то ни стало…
В следующее мгновение все исчезло — бездна, мостки, девушка с темными глазами. Баррика Эддона вновь окружила непроглядная тьма.
Феррас Вансен не сводил глаз со спящего принца, пока не убедился, что юноше стало легче. Баррик, растянувшийся на каменных плитах пола, уже не стонал и не метался, кошмары отпустили его. Вансен больше не боялся, что жизни принца угрожает опасность. Правда, капитан гвардейцев по-прежнему не понимал, что так подействовало на юношу.
«Скажи, что мы видели… там? — безмолвно обратился он к Джаиру. — Какие-то странные ворота. Ты до сих пор ничего не объяснил. Велел только придержать ноги мальчику, когда тот начал метаться по полу. Почему ты отмалчиваешься?»
«Потому что сам ничего не понимаю».
Мысли воина из страны теней текли медленно, как облака в летнем небе.
«У того, что мы видели, есть только одно объяснение. Хотя я могу ошибаться, и не стоит отдаваться во власть наваждения. Однако, размышляя об этих диковинных видениях, я неизменно прихожу к одному и тому же выводу».
«К какому выводу? — Вансен бросил взгляд на принца; тот во сне свернулся калачиком, словно маленький ребенок, у которого болит живот. — Прошу тебя, выражайся яснее. Я простой солдат, я плохо разбираюсь в богах, демонах и всяких магических штуковинах. Скажи откровенно, что означало это видение?»
«Ты видел сосну и сову, — последовал ответ. — Возможно, тебе известно, что это символы Черной Земли. А значит, перед нами предстали ужасные ворота, которые охраняет страж по имени Иммон — так, по-моему, вы его называете. Ворота, ведущие в подземные чертоги повелителя Иммона, сурового Керниоса».
Когда Вансен услышал это, перед его мысленным взором предстало вовсе не изображение одного из богов Тригона, не статуя и не фреска на церковной стене. Нет, в душе его ожили детские воспоминания: образ кошмарного существа, рассказами о котором старшие братья пугали его в сумерках. Лицо этого существа скрыто маской, его руки в перчатках, оно хватает непослушных детей (а порой и послушных, особенно если застанет их в одиночестве) и тащит под землю.
«Керниоса… бога мертвых? — с запинкой произнес капитан гвардейцев. — Ты хочешь сказать, что мы стояли у входа в его дворец?»
Вансен невольно содрогнулся. Потрясение от встречи с исполинским полубогом Джикуйином меркло в сравнении с этим поразительным известием. Неужели здесь, в глубине, под их ногами находится обитель всемогущего бога, одного из трех братьев, чей суровый взгляд преследовал Ферраса Вансена с первых дней жизни, чья мрачная тень проникала в его детские сны и превращала их в кошмары?
«Но это… невозможно, — пробормотал капитан. — Почему дворец Керниоса оказался именно здесь?»
«А почему бы ему здесь не быть? — пожал плечами воин сумеречного племени. — Место не хуже любого другого. Мы видели вход во дворец — точнее, один из многочисленных входов. Никому не известно, где находятся остальные».
«Что ты имеешь в виду? Если ворота здесь, то и дворец должен быть здесь. Но почему мы его не видели? Он скрыт под толщей камня?»
Джаир в ответ покачал головой. На его гладком лбу залегла едва заметная складка — единственное свидетельство тревоги, охватившей невозмутимого сумеречного воина.
«Обычаи богов, их быт и устройство их жилищ не имеют ничего общего с нашими, — ответил он. — Они ходят неведомыми путями, живут в неведомых пространствах. Дверь, которую мы видели, может открыться в ином мире или в ином времени».
Безликий воин поднял обе руки вверх и попытался пояснить свои слова загадочным жестом: сначала соединил их, потом развел.
«Да, это слишком трудно для понимания», — признал он.
Феррас Вансен вспомнил, как сложно ему было в прошлый раз найти выход из страны теней. Затем он попытался представить себе нечто еще более сложное, сбивающее с толку даже Джаира, выросшего в здешнем туманном обманчивом краю.
«Скажи, а зачем там копаются полчища рабов? Зачем этот Джикуйин и его сероликий прислужник посылают узников к воротам? — Капитана гвардейцев пронзила догадка столь ужасная, что у него перехватило дыхание. — Там… с другой стороны… ждет сам Керниос?»
«Нет, не ждет, — покачал головой Джаир. — Боги давно оставили землю. По крайней мере, известные мне боги — Перин Громовержец, Керниос и Иммон Черный Кабан. Все они погрузились в беспробудный сон».
— Что же тогда они ищут? Сокровище? — Взволнованный Феррас Вансен незаметно для себя заговорил вслух. Звук собственного голоса, охрипшего после долгого молчания, неприятно резанул слух.
— Джикуйин и его приспешники посылают туда пленников, потому что потеряли рассудок, — тоже вслух отчеканил Баррик, усаживаясь и открывая глаза. — Народ кваров — это племя безумцев, но боги и полубоги сумели превзойти их в безумии. Они ниспослали на землю смерть и разрушение.
Принц изо всех сил пытался преодолеть свою немощь и держать голову прямо. Вансен невольно восхитился силой его характера.
Должно быть, Джаир что-то безмолвно ответил принцу. Последовала пауза, после чего Баррик снова заговорил вслух:
— Не могу. От этих беззвучных разговоров у меня голова раскалывается. Не волнуйся, я не сболтну лишнего. И было бы гораздо лучше, если бы ты говорил с нами обоими одновременно.
«Попробую, — откликнулся Джаир. — Значит, дитя человеческое, ты полагаешь, что люди моего племени утратили рассудок? Жаль, что слова твои далеки от истины. Будь мы всего лишь безумны, наши беды были бы не столь велики. Твоими устами говорят боль и обида, ибо боги, покинувшие этот мир, обрекли тебя на страдания. Ты во многом похож на меня. Мы оба чувствуем силу этого места, но чувствуем ее по-разному».
— Сделай милость, выражайся яснее, — попросил Баррик. — Я ничего не понимаю.
«Ты наделен такой же восприимчивостью, как и мы, безликие. Именно поэтому голос Джикуйина едва не убил тебя, а при виде ворот Иммона ты погрузился в тяжкий сон, от которого с трудом пробудился. Все это весьма странно. Можно подумать, что ты… что ты…»
Безликий воин на мгновение опустил веки, погрузившись в задумчивость.
«Впрочем, все это не имеет никакого значения, — заявил он, вновь открывая глаза. — Важно совсем другое. То, что я хочу вам сейчас рассказать».
Воин сумеречного племени поудобнее устроился на каменном полу и снова прикрыл свои красные глаза, собираясь с мыслями.
«Когда Керниос был изгнан из этого мира, он оставил здесь все материальное, все, что состояло из плоти», — изрек он наконец.
Вансен в замешательстве взглянул на Джаира, не уверенный в том, что правильно постиг смысл его беззвучных слов.
— Керниос был изгнан? — переспросил он. — Но кем и за что?
— Выражайся яснее, — вновь попросил Баррик. — Я устал от загадок и недомолвок.
«Да, Керниос был изгнан, — повторил воин из страны теней. — Он и прочие боги были вынуждены покинуть этот мир и скрыться в обители сна и забвения».
— Но кто вынудил их сделать это?
«Я объясню вам все, если только вы оба не будете без конца прерывать меня неуместными вопросами, — откликнулся Джаир. — В особенности это касается тебя, нетерпеливый юный принц, которому взбрело в голову говорить вслух и привлекать всеобщее внимание».
Гнев воина сумеречного племени сверкнул в сознании обоих его собеседников, как вспышка молнии.
«Нам повезло, ибо рядом с нами нет ни единого существа, способного слышать безмолвную речь или понимать язык смертных. Но не будем испытывать нашу удачу. Нам угрожает страшная опасность, сверх самых худших моих ожиданий. — Джаир потер пальцами виски, словно его мучила головная боль. — Прошу, позвольте мне рассказывать так, как я считаю нужным».
Даже Вансен, еще не привыкший к безмолвному общению, ощутил, что мысли Джаира проникнуты беспредельным отчаянием.
Принц Баррик поднял руки, признавая свою неправоту.
«Прежде всего, я должен кое-что сообщить вам о себе, — продолжал Джаир. — Я не просто воин и, откровенно говоря, от рождения не был к этому предназначен. Среди кваров есть те, кто похож на вас, и их называют племенем Высших — не оттого, что наружность людей солнечного мира кажется нам прекрасной, но она свидетельствует о древнем происхождении. Но даже Высшие так сильно отличаются от вас, людей солнечного мира, что спутать их со смертными невозможно. В большинстве своем все они наделены способностью изменять внешность по собственному усмотрению. Некоторые давно выбрали себе образы, на протяжении тысячелетий наводящие ужас на смертных. Другие же, подобно богам, принимают земное обличье лишь тогда, когда это им необходимо. Есть и такие, как я, — они происходят из знатных семей, обладающих властью и могуществом, однако отличаются необычной наружностью. Даже соплеменники считают нас диковинными созданиями. Я — один из безликих, как нас называют. Многим это кажется уродством. От рождения наши лица закрывает плотный слой кожи, который мы носим на протяжении всей жизни. Как будто в награду за это „уродство“ нам дарованы разнообразные способности: чувства наши особенно остры, мы воспринимаем то, что ускользает от других. Благодаря умению проникать в потаенную суть вещей мы способны отыскать правильный путь даже там, где самые могущественные из наших соплеменников блуждают в потемках. Мы, безликие, зачастую становимся первопроходцами, исследующими неведомые пути. Некоторые из нас служат в Подземной библиотеке, что находится в Обители народа кваров — это величайший город, наша столица. В древнем книгохранилище мы вступаем в общение с духами тех, кто оставил свою бренную плоть, а также с теми, кто никогда не носил телесной оболочки. Служба в библиотеке — высокий удел, дарованный избранным. Я мог бы попасть туда, ибо я с младых лет ощущал призвание к этому. Но, к несчастью, у моего отца были при дворе могущественные недруги, и он пал от их рук. Моя мать была изгнана из Обители народа кваров недоброжелателями, имевшими большое влияние на короля Иннира. Они вертели королем, как хотели, при этом убеждали его в своей верности и преданности. Долгие годы мы с матерью скитались, не зная приюта, пока нас не взяла под покровительство Ясаммез — леди Дикобраз, великая бунтарка, женщина. Она не принадлежит никому, кроме самой себя. В ее доме я вырос и возмужал. Когда мать моя, уставшая от бесчисленных разочарований и поражений, сдалась смерти, я был уже достаточно взрослым, дабы выбрать себе военное поприще. Все мои способности и дарования пригодились не для науки и созерцания, но для битв и сражений во славу женщины, приютившей и вырастившей меня. Да будет вам известно, Джикуйин — не первый полубог, с кем мне довелось иметь дело. Едва мои руки достаточно окрепли для того, чтобы удержать меч, я вместе со своей госпожой отправился в Даунвуд, где принял участие в битве с Барумбаногатиром, побочным сыном старого повелителя Сумерек, — вы, люди солнечного света, зовете его Сверос Вечернее Небо. Гигант Барумбаногатир умертвил три сотни воинов моей повелительницы, прежде чем ей удалось низвергнуть его наземь, разбить его щит и пронзить ему горло копьем. Вместе со своей повелительницей я сражался против племени бессонных, против вероломных горных гномов. Я был готов отдать жизнь во имя народа кваров, хотя нас, безликих, все считали изгоями и относились к нам как к вьючным животным, которых привязывают на краю лагеря, в отдалении от костров и палаток. Лишь королеве Сагри по прозванию Древняя Песня было открыто истинное предназначение безликих. Она знала, что мы — разящий меч. Даже когда этот меч вложен в ножны, он наводит страх на врагов и заставляет их умерить свои притязания. Леди Ясаммез происходила из семейства королевы, и Сагри почитала ее как одну из самых древних и чистокровных Высших. Королева знала, что моей повелительнице дарована долгая жизнь и отвага — то, что король, королева и их предки утратили безвозвратно, получив взамен Огненный Цветок. Царственное семейство получило его от последнего бога. Впоследствии это обернулось проклятием…»
Внимая беззвучному рассказу воина из страны теней, Феррас Вансен словно окунался в темные воды истории и чувствовал кипение таинственных и устрашающих событий. Он хотел спросить, что такое Огненный Цветок, однако счел за благо промолчать: он не хотел прерывать Джаира, впервые заговорившего так откровенно.
«Леди Ясаммез, моя повелительница, сражалась во имя нашего народа на протяжении веков, предшествующих моему рождению, — вновь заговорил безликий воин. — В кровопролитной бесславной битве, разыгравшейся в Серебряной Равнине во время войны богов, моя повелительница уничтожила земное воплощение Уреха — не божественного бастарда, но истинного бога, чьи неуязвимые доспехи покрывала шкура магического волка За один этот подвиг она достойна восхваления и прославления до тех пор, пока свечи времени не догорят дотла. Но не только это великое событие заставило меня вспомнить о давней битве. Она состоялась в тот самый день, о котором я уже говорил вам, — в день, когда Джикуйин намеренно не спешил на поле сражения, надеясь дождаться его исхода и использовать победу для собственной выгоды. Однако его расчетам не суждено было оправдаться, ибо в схватку с Джикуйином вступил сам Керниос. Он ослепил гиганта и едва не убил».
Вансен прекрасно помнил историю о том, как Джикуйин и его воины-смертобои вознамерились отсидеться в стороне, не вступая в бой, однако хитрость полубога обернулась против него самого.
«Так ты говоришь, увечье Джикуйину нанес сам Керниос?» — спросил капитан.
«Именно он. Джикуйин был так тяжело ранен, что долго не мог излечиться. Но теперь по каким-то неведомым причинам, ускользающим от моего понимания, Джикуйин задался целью прорыть себе путь в чертог повелителя Черной Земли. Люди твоего племени называют его Керниосом».
«И у тебя нет никаких предположений о том, какие цели преследует Джикуйин?» — спросил Вансен.
«Возможно, он желает отомстить обидчику. Не исключено, что он намерен завладеть непобедимым копьем Земная Звезда или каким-либо еще достоянием повелителя Черной Земли. В одном я не сомневаюсь: если Джикуйину удастся войти в подземную обитель Керниоса, могущество его возрастет неимоверно. Поражение, которое он потерпел много веков назад, повергло его в уныние. То, что вы видели перед собой, это лишь тень прежнего Джикуйина. Но из всех побочных детей богов в живых остался он один. И если он сумеет вернуть себе прежнюю силу, он получит полную власть над миром».
«Как бы то ни было, мы не можем ему помешать», — сказал Вансен.
«Ты ошибаешься», — откликнулся Джаир.
«Ты хочешь сказать, мы способны защитить мир от этого чудовища?» — недоверчиво уточнил капитан гвардейцев и повернулся к Баррику — посмотреть, дошел ли до принца смысл невероятного утверждения безликого воина.
Но мальчик, который по-прежнему тяжело дышал, лишь бросил в ответ злобный взгляд.
«Да, мы можем защитить мир, и прежде всего — защитить самих себя, — вновь раздался беззвучный голос Джаира. — Иначе мы против воли станем участниками древнего магического ритуала, для которого нужны кровь и сущность всего живого. Вы, смертные, зовете эту сущность душой. Такие ритуалы невозможны без жертвоприношений».
Слова Джаира напоминали удары отточенного кинжала — безболезненные, но смертельные.
«И в жертву приносят тех, кто обладает силой и могуществом».
«О чем ты?» — спросит Вансен, смутно догадываясь, каким будет ответ.
«Как ты думаешь, почему до сих пор нас троих, в отличие от остальных узников, не изнуряют непосильной работой до смерти? Именно потому, что один из нас нужен Джикуйину. Скорее всего, это я, ибо я принадлежу к племени безликих. А может, ему нужны все трое, так как с нашей помощью он надеется открыть себе путь в подземный чертог Керниоса. Ему нужна наша кровь. Ему нужны наши души».
Баррик понял, что про Ферраса Вансена можно точно сказать одно: он не привык сдаваться. Иными словами, в самой безнадежной ситуации Вансен всегда будет искать выход. Его неколебимый здравый смысл и несокрушимое телесное здоровье зачастую вызывали у принца досаду и раздражение, однако он не мог отрицать упорства и настойчивости капитана. Впрочем, оптимизм казался Баррику обратной стороной глупости.
«А вот девушке с темными глазами наверняка понравился бы этот неунывающий солдафон», — подумал Баррик и ощутил болезненный укол в сердце.
— Что же нам делать теперь?
Вансен намеренно задал свой вопрос вслух, чтобы принц смог его услышать. Однако Баррику вовсе не хотелось пускаться в обсуждение плана действий. У него было другое желание — ударить капитана чем-нибудь тяжелым.
— Уж конечно, мы не можем сидеть сложа руки и ждать, пока эти мерзавцы потащат нас на свой жертвенный алтарь, — продолжал Вансен.
— Ты что, намерен вступить в бой с безумным полубогом, а также со всеми его демонами и чудовищами? — насмешливо спросил Баррик. — Думаю, они с превеликим удовольствием разорвут нас на мелкие части.
Когда Баррик произнес эту фразу, он неожиданно почувствовал удовольствие, вопреки смыслу слов. Юноше хотелось поддразнить не только капитана, но и Джаира, задумавшего нечто неосуществимое. Правда, принц понимал, что эта самонадеянность рождена не только непроходимой глупостью его товарищей по несчастью. И Вансен и сумеречный воин не могли почувствовать всю силу этого места так, как чувствовал ее Баррик. Эта сила давила на него страшной тяжестью даже сейчас, когда полубога не было поблизости — если только Джикуйин не присутствовал незримо в каждом уголке своих подземных владений. Мудрость Баррика была результатом его восприимчивости: он слишком хорошо предвидел исход предстоящей схватки, чтобы обсуждать ее детали.
«А если она, девушка из моего сна, вовсе не считает обреченную схватку бессмысленной? — вдруг пришло ему на ум. — Разумеется, не считает. Ведь она, подобно этим двум тупицам, уверена, что человек не должен сдаваться в любых обстоятельствах».
Баррик внезапно почувствовал стыд.
«Позор или смерть — вот выбор, который мне предстоит, — вздохнул он. — Отличный выбор, ничего не скажешь».
«Спору нет, наши шансы на победу ничтожны. Не понимать этого было бы чистой воды безумием, — раздался в голове у принца спокойный голос Джаира. — Но иного выхода у нас нет. Как я уже сказал, на меня возложено важное поручение, и я не могу провалить его в угоду Джикуйину и его приспешникам».
— Все понятно, — пробурчал Баррик. — Но что ты предлагаешь? Наброситься на этих чудищ с кулаками?
«Прежде всего, я предлагаю тебе перестать говорить вслух, — заявил воин из страны теней. — Даже если беззвучная речь причиняет тебе боль, она должна стать для нас единственным способом общения. Я буду говорить с вами обоими и передавать каждому из вас то, что ответил мне другой. Конечно, это изрядно замедлит беседу. Но раз мы намерены обсуждать важные вещи, между нами тремя должно быть полное понимание».
«Если вам приятно помечтать о том, как вы победите Джикуйина, не буду вам мешать, — беззвучно произнес принц. — Что до меня, я не вижу толку в пустой болтовне. Нас захватил в плен не просто гигант, а полубог. И нам отсюда не выбраться».
«Да, выбраться отсюда почти невозможно, — кивнул Джаир. — Попытка побега грозит нам гибелью, но этот будет гибель в бою и по собственному выбору. Такая смерть представляется мне желанным уделом по сравнению с тем, на что мы обречем себя, если будем безропотно ждать, пока нас поведут на заклание. Мы ничего не теряем, но можем многое приобрести. Но сначала я должен найти огненный песок и придумать, как завладеть им».
«Что?» — растерянно переспросил Баррик.
Этот образ казался слишком загадочным — принц представил себе нечто вроде огненной дорожки.
Джаир несколько мгновений помолчал, словно прислушивался.
«Я уже говорил вам о горящем черном песке, огне Купиласа, — ответил он наконец. — Феррас Вансен только что напомнил мне, что вы, жители солнечного мира, называете его порохом».
«Даже если в этом подземелье есть порох, как мы сможем найти его, сидя в камере? — возразил Баррик. — С таким же успехом можно помечтать о том, что нам на подмогу подоспеет вооруженное войско или батарея пушек. Эти бредни ни к чему не приведут».
«Они используют огненный песок каждый день, чтобы ускорить раскопки, — пояснил Джаир. — Закладывают его в расщелины между камнями и поджигают. После взрыва отламываются огромные куски породы. Это происходит где-то здесь, в глубине. Нам остается лишь выяснить, где именно, и похитить порох».
«Сделать это чрезвычайно просто: надо превратиться в летучих мышей и проскользнуть меж прутьями решетки, — усмехнулся Баррик. — Мы заперты в клетке, и нам отсюда не выйти, неужели ты не понимаешь? Мы пленники, и тут ничего не изменишь!»
«Ты ошибаешься, мальчик мой, — покачал головой Джаир. — Мы станем пленниками только тогда, когда смиримся со своей участью».
Глава 32
Воспоминания о Симмикине
Боги-изменники, Змеос по прозванию Рогатый и Зуриал по прозванию Безжалостная (его сестра и супруга), были изгнаны из небытия, поглотившего Свероса, отца Всего Сущего. На некоторое время в божественном Ксандосе воцарился мир. Месийя, супруга Керниоса, оставила его, дабы присматривать за луной в обители покойного Хорса. Керниос же был так великодушен, что взял в жены Зорию, невзирая на ее бесчестье.
Боги-изменники, Змеос по прозванию Рогатый и Зуриал по прозванию Безжалостная (его сестра и супруга), были изгнаны из небытия, поглотившего Свероса, отца Всего Сущего. На некоторое время в божественном Ксандосе воцарился мир. Месийя, супруга Керниоса, оставила его, дабы присматривать за луной в обители покойного Хорса. Керниос же был так великодушен, что взял в жены Зорию, невзирая на ее бесчестье.
Странно все-таки, что путешествие в обществе бродячих актеров и вояж в сопровождении кортежа придворных мало чем отличаются друг от друга, размышляла Бриони. Комедиант ты или член королевской семьи, в каждом городе приходится делать остановку и развлекать его обитателей, заверяя их в том, что тебе еще никогда не приходилось бывать в таком чудном месте. А потом, наедине со своими близкими, ты начинаешь сетовать на скверные дороги, отвратительную еду и обилие клопов.
Впрочем, были и различия. Когда Бриони сопровождала отца в его поездках по королевствам Пределов, она могла не опасаться, что местным жителям не понравится, как принцесса и ее спутники выглядят и ведут себя, и они начнут бросать в королевский кортеж тухлые яйца и гнилые овощи. Даже если бы эта дикая идея и пришла в чью-то безумную голову, вооруженные стражники быстро пресекли бы это.
Нынешним вечером принцесса особенно остро сожалела о прежних временах, об утраченном покое и безопасности. Уже перевалило далеко за полночь, но члены бродячей труппы, вместо того чтобы завалиться спать на постоялом дворе или хотя бы на уютном сеновале, уныло брели под моросящим дождем по ухабистой дороге. На их беду оказалось, что хозяин самого большого постоялого двора в Халлия-Фер — городе, который они только что покинули, — доводится родным братом главе магистрата. Этот самый хозяин заявил, что актеры надули его, не выдав заранее оговоренную долю выручки от последнего представления. Хотя Эстир, сестра Педдира Мейквелла, утверждала, что расчет был произведен своевременно и справедливо, магистр вступился за своего жуликоватого братца и выслал ему на подмогу солдат городского гарнизона. Актерам не только пришлось выложить сумму, изрядно превышающую первоначальные требования алчного трактирщика, но поспешно убраться из города. Ночная тьма сгущалась, когда актеры, голодные и усталые после вечернего спектакля, двинулись в путь в надежде найти город, где к служителям искусства относятся с большим уважением.
Бриони тоже пришлось идти пешком. Великан Доуэн Бирч совсем расхворался, и она уступила ему свое место в фургоне. Девушка сделала это с готовностью — Бирч был добрый малый, а длинные пешие переходы давались ему тяжело, даже когда он был здоров, ибо ноги его буквально подкашивались под тяжестью мощного тела. Принцесса жалела лишь о том, что погода не благоприятствовала прогулкам на свежем воздухе. Летом, в гептамене или октамене, когда ночи теплы и благоуханны, путешествие доставило бы ей куда больше удовольствия.
— Милостивая Зория, укрепи и поддержи меня, — бормотала Бриони себе под нос.
Финн Теодорос поднял ставень и высунул голову в крошечное оконце фургона.
— Что, юный Тим, утомился? — осведомился он.
Поэту доставляло удовольствие называть Бриони мальчишеским именем, и он старался делать это как можно чаще.
— Еще как, — откликнулся поддельный Тим. — Чертовски утомился и насквозь промок.
— Ничего страшного. Всем приходится платить за дары, которыми нас наградили боги.
— Какие дары, позвольте узнать?
— Свобода. Творчество. Мужское достоинство. И все такое прочее.
И толстый поэт, довольный собой, опустил ставень. Он явно собирался улечься на свою узкую постель и всласть поразмышлять о собственных выдающихся душевных качествах.
За последнее время Бриони пережила столько необычайных событий, что научилась приспосабливаться к любым обстоятельствам и быстро освоилась со своим новым положением. С тех пор как принцесса прибилась к актерам, прошло уже около полумесяца — вдали от придворных церемоний, напоминавших о том или ином знаменательном дне, Бриони трудно было уследить за ходом времени. Еймен, первый месяц года, сменился дименом, но дни были по-прежнему короткими, и погода ничуть не изменилась. Снега, к счастью, почти не было, но дожди и пронзительные ледяные ветра изрядно досаждали путешественникам. Бриони все больше убеждалась в том, что скитания — незавидный удел.
Труппа двигалась на юг по Большой Кертской дороге, вдоль границы Сильверсайда. Актеры делали остановки в каждом более или менее крупном городе, где имелась площадка для представления и достаточно жителей, чтобы это представление принесло хоть какой-то доход. С деньгами публика расставаться не любила, предпочитая расплачиваться овощами и другими съестными припасами. В некоторых деревнях после спектакля в коробке для сборов не оказывалось ни единой монеты, а лишь несколько лепешек, немного гороха и зелени. Актерам оставалось лишь радоваться, что у них хотя бы есть возможность сварить суп и утолить голод, воистину зверский после спектакля. К радости всех участников труппы, благочестивая пьеса «Мальчик-сирота на небесах» пользовалась большим успехом, равно как и драма «Теомахия», повествующая о войне Перина и его братьев против старых злобных богов. Но больше всего деревенским жителям нравились исторические пьесы, в особенности «Король-разбойник из Торвио» и знаменитый шедевр Хьюни — «Ксарпедон». Заглавную роль в последнем исполнял Педдир Мейквелл, и ему неизменно удавалось стяжать овации, изображая предсмертные муки героя. Чтобы смерть выглядела особенно убедительно, Педдир прятал под одежду пузырь со свиной кровью и в нужный момент протыкал его, обагряя подмостки. Несмотря на то что Бриони в последнее время слишком часто видела настоящую смерть, она не могла смотреть на эту сцену без содрогания. А у зрителей кровавая кончина Ксарпедона вызывала бурный восторг. Гибель героя или невинной жертвы неискушенные деревенские жители зачастую встречали протестующими возгласами, а смерть злодея — криками радости. Сцена, в которой благородный Керниос пронзал копьем злобного рогатого Змеоса, неизменно сопровождалась всеобщим ликованием. Не меньшую радость вызывала и схватка отъявленного злодея Милиоса с разъяренным медведем, кончавшаяся для короля-разбойника весьма печально.
На размытых дождем дорогах южного Сильверсайда царило странное для этого времени года оживление. Актерам то и дело встречались груженные товарами повозки мелких торговцев и бредущие пешком крестьянские семьи: люди снимались с насиженных мест, чтобы искать работу на юге. Бриони полностью оправилась от ран и ожогов, полученных во время пожара в доме Эффира дан-Мозана, а также от последствий голода, и чувствовала себя лучше, чем когда-либо. Ее бодрости не омрачала даже необходимость носить мужскую одежду, хотя, конечно, принцесса не отказалась бы сменить ее на другую — почище и без вшей. Прежде, наблюдая за братьями, девушка всегда завидовала свободе движений, которую дарит мужской костюм, и радовалась любой возможности избавиться от длинных неудобных юбок, хотя ей вовсе не хотелось быть мальчиком. Теперь, когда наряд ее состоял из грубых штанов и свободной туники, она могла бегать, прыгать и даже ездить верхом, не заботясь о том, что кому-то это покажется непристойным. Почему же девушки не носят такую удобную одежду, порой спрашивала себя Бриони.
Она вспоминала Южный Предел и ежедневные споры с Розой и Мойной по поводу туалетов. Фрейлины стремились сделать ее платья до невозможности пышными и неуклюжими. Воспоминания пробуждали тоску по дому. Бриони очень скучала по своим подругам, не говоря уже о Мероланне, Чавене и прочих домочадцах. Но эта тоска не шла нив какое сравнение с острой болью, охватывавшей принцессу при мысли о Баррике.
Неужели тогда, на женской половине дома Эффира дан-Мозана, она и в самом деле видела Баррика в зеркале? Или то была игра ее расстроенного воображения? Что имела в виду Лисийя, когда сказала: «Вокруг тебя и твоего брата творятся диковинные события, непостижимые для меня»? Как видно, полубогиня была уверена, что отражение в зеркале — не плод фантазии Бриони. Принцесса не сомневалась, что не принадлежит к числу пророчиц, ведь боги наделяют пророков особыми знаками. Но если видение соответствует истине, Баррик томится в плену. Мысль о том, что он жив, наполняла Бриони радостью. Но когда она вспоминала, каким унылым, несчастным и одиноким предстал перед ней брат, сердце ее сжималось.
Впрочем, Бриони тоже была одинока, хотя ее окружали люди. Она не могла не чувствовать одиночества в разлуке со своим братом-близнецом, с которым прежде не расставалась даже на день. Когда она видела Баррика в зеркале, видел ли он ее? Тоскует ли он по ней так же сильно, как она тоскует по нему? А может, страдания заставили его забыть обо всем, даже о сестре.
«Интересно, что случилось с Феррасом Вансеном, призванным охранять моего брата?» — спросила себя Бриони. При мысли о том, что капитан королевских гвардейцев скверно исполнял свои обязанности и позволил захватить несчастного Баррика в плен, принцесса ощутила приступ злобы. Но может быть, Вансен спас принца от более страшной участи? Или погиб, пытаясь защитить принца?
Последнее предположение не утешило Бриони: страшно было думать о том, что Баррик в плену совершенно один, без помощи и защиты. Мысль о том, что капитан гвардейцев находится рядом с принцем, служила хоть и слабым, но утешением.
«Все, что мне остается, это молиться за них обоих», — вздохнула Бриони.
Перед ее мысленным взором предстал Феррас Вансен, высокий и статный, с каштановыми волосами. Когда он смотрел на принцессу, на его лице неизменно появлялось выражение почти детского восхищения, странное для бывалого солдата.
«Да кто он такой, чтобы я о нем думала? — сердито оборвала себя Бриони. — Я потеряла всех своих близких. Отец в плену, брат пропал без вести, Шасо и Кендрик погибли. А я вспоминаю о каком-то капитане гвардейцев. По правде говоря, его воинская доблесть весьма сомнительна, так как в первом же бою он потерял половину своих людей. Сама не знаю, жалость или глупость стала причиной того, что я дала ему еще один шанс и оставила на его попечении самое дорогое, что осталось у меня в жизни».
Сделав над собой усилие, Бриони выбросила из головы образ Вансена и сосредоточилась на брате и загадочном видении. Может статься, видение послали ей боги? Говорят, боги покинули этот мир, но ей довелось встретиться с живой полубогиней по имени Лисийя. Вполне вероятно, что боги наблюдают за людьми, время от времени вмешиваясь в их дела. Что, если видение ниспослал сам Эривор, покровитель их семьи? Наверное, он рассчитывал, что Бриони сумеет постичь его смысл, но она оказалась слишком тупа.
«Великий повелитель Морей, просвети свою глупую дочь! — взмолилась Бриони. — Милосердная Зория, удели мне малую толику твоей мудрости!»
Думать о том, что брат находится среди врагов, было так мучительно, что на глаза у Бриони выступили слезы. Посторонним людям Баррик часто казался излишне вспыльчивым, даже грубым, и лишь Бриони знала, как он беззащитен. Порой он напоминал краба, чьи хрупкие клешни никому не могут причинить вреда, а под скорлупой прячется нежное, уязвимое нутро.
Как-то раз — сколько же лет было тогда близнецам, девять или десять? — отец позволил хранителю гончих собак подарить им щенка. Очаровательный черный увалень привел обоих в восторг. Баррик хотел назвать его Иммоном, но Бриони решительно воспротивилась. Девочка была очень набожна и не оскверняла проклятиями ни свой язык, ни свои помыслы. Брат смеялся над ней и дразнил «благословенной Бриони», но она оставалась тверда Баррик подбивал ее на богохульство — назвать собаку именем великого привратника у ворот повелителя Земли! Это приводило Бриони в ужас. Ей удалось отговорить брата, и щенка назвали Симаргилом в честь верного пса, служившего Волиосу (надо признать, сама Бриони весьма вольно обращалась с этим священным именем и быстро переделала его в Симмикина). Щенок рос на редкость ласковым, хотя нередко сопровождал свои игры и прыжки рычанием и покусыванием. Бриони привязалась к нему всем сердцем, словно к младшему брату. Баррик, напротив, вскоре отказался играть со щенком, заявив, что у него нет желания возиться с такой злобной зверюгой.
Бриони никак не могла смириться с тем, что брат не принимал участия в ее играх со щенком. В конце концов Баррик, которого она донимала насмешками, пересилил себя и однажды стал наблюдать, как она щекочет мохнатый живот щенка и затевает с ним шутливую схватку, заставляя хватать себя за руку.
Бриони так настойчиво убеждала брата не трусить и подойти поближе, что он послушался. Но когда Баррик сделал несколько шагов по направлению к щенку, девочка тут же поняла, что эти двое вряд ли подружатся. Баррик приближался к маленькому веселому созданию так, словно входил в волчью клетку. Симмикин сразу насторожился. Во взгляде щенка, устремленном на Баррика, не было и следа обычной дружелюбной приветливости. От девочки щенок ожидал новых проказ и забав, а от мальчика — враждебных происков, пинков и ударов.
— Погладь его, — шепотом посоветовала Бриони. — Сядь на корточки и погладь его по голове, он это любит. Ты ведь любишь, когда тебя гладят, Симмикин?
Щенок повернул голову к своей юной хозяйке, но скосил глаза чтобы не выпускать Баррика из поля зрения. Умей он говорить, он не сумел бы более ясно выразить, что прикосновение мальчика не доставит ему никакого удовольствия.
Баррик протянул руку к щенку так боязливо, словно ему предстояло разворошить осиное гнездо. Симаргил испустил приглушенное рычание. Баррик тут же отдернул руку, и щенок попытался его укусить. Бриони едва успела схватить пса за ошейник.
— Видела? — дрожащим от обиды голосом спросил Баррик. — От этой мерзкой твари лучше держаться подальше.
Бриони прекрасно понимала, что щенок ни в чем не виноват. Скорее всего, он почуял запах недоверия и страха, исходивший от ее брата, и это пробудило в нем желание защищаться. И все же принцесса не могла поверить, что ее обожаемый Симмикин способен кого-нибудь укусить по-настоящему.
— Вот уж не думала, что большой мальчишка может так бояться маленького щенка, — заявила она. — Попытайся погладить его еще раз. Я буду держать его ошейник. Он поймет, что ты не причинишь ему вреда, и перестанет злиться.
— У этого глупого пса было достаточно времени понять, что я не причиню ему вреда, — возразил Баррик. — Он знает меня с тех пор, как появился на свет. Я не сделал ему ничего плохого, а он с каждым днем ненавидит меня все сильнее.
— Ох, ну ты и трус, рыжик! Просто ты не умеешь обращаться с собаками. Дай ему понюхать свою руку. И не отдергивай ее, как только он зарычит.
— А может, дать ему попробовать мою руку на вкус? — возмутился Баррик. — Будь у меня, как у всех прочих людей, две здоровые руки, я бы так и сделал. Жаль, рука у меня одна, и я должен ее беречь.
Бриони насмешливо округлила глаза. Она горячо сочувствовала своему брату и, будь это возможно, взяла бы на себя его боль. Но девочка вовсе не считала, что сухая покалеченная рука может оправдать трусость.
— Зачем ему тебя кусать, рыжик! Давай, протяни руку!
Баррик угрюмо сдвинул брови, однако подчинился ее приказу. Щенок тихонько зарычал, но тут же умолк, и дрожащие пальцы мальчика коснулись его головы. Бриони, считавшая себя знатоком по части воспитания собак, не знала, что внезапное молчание щенка не предвещало ничего хорошего. Она с умилением наблюдала, как ее брат-близнец и ее обожаемый питомец наконец-то преодолели взаимную неприязнь. Когда робкие пальцы Баррика скользнули вниз, к кудрявому загривку щенка, Бриони выпустила ошейник, чтобы почесать собачье брюшко. Симмикин прижал уши и испустил странный пронзительный звук, напоминавший испуганный вопль. В следующее мгновение он вцепился в правую руку Баррика, глубоко запустив в ладонь свои острые зубы. Баррик завизжал и отпрянул назад. Щенок повис у него на руке, но Баррик сильно лягнул его в бок, отчего пес заскулил и разжал зубы.
В течение нескольких томительно долгих минут мальчик смотрел на собаку так, словно перед ним было чудовище, сошедшее со страниц старых книг. Щеки Баррика покрывала смертельная бледность, глаза расширились от ужаса. Внезапно кровь прилила у него к голове, лицо до корней волос вспыхнуло багровым румянцем. Бриони показалось, что голова брата охвачена пламенем. Не говоря ни слова, он схватил один из луков Бриони, стоявший у стены, и набросился на обидчика Бриони приросла к полу и с ужасом наблюдала, как ее брат яростно колотит скулящего и извивающегося щенка. Несчастное животное попыталось спрятаться под кровать Бриони, но Баррик преградил щенку путь, продолжая его бить по уже покрывшейся багровыми рубцами спине. Тут Бриони стряхнула с себя оцепенение, завизжала и схватила брата за руку, ощутив под пальцами горячую липкую кровь, струившуюся из раны.
Щенок, воспользовавшись моментом, забился под кровать. Баррик бросил треснувший лук на забрызганный кровью пол и выбежал из комнаты, всхлипывая и бормоча проклятия.
Будь на месте Баррика кто-то другой, Бриони прониклась бы к нему лютой ненавистью. Ненавидеть Баррика она не могла, хотя оправдать его поступок не могла тоже. Злополучный щенок навсегда утратил прежнюю жизнерадостность. Он заметно прихрамывал и стал таким пугливым, что забивался под кровать, стоило кому-то повысить голос. Баррик старался не замечать его, а Симаргил научился различать его шаги и, заслышав их, убегал из комнаты. С тех пор по поведению собаки можно было узнать о приближении принца.
Да любой другой человек, проявивший подобную жестокость, стал бы заклятым врагом Бриони. Из всех дурных качеств человеческой натуры жестокость вызывала у нее наибольшее отвращение. Но она слишком хорошо знала брата и помнила, что приступы ярости являются отражением его страхов и ночных кошмаров, с самого раннего детства с удручающим упорством преследовавших его.
Подчас Баррик вел себя чудовищно, но его самые неприглядные поступки пробуждали у сестры не отвращение, а сострадание. Бриони не сомневалась, что под маской грубости и заносчивости, которой Баррик отгородился от мира, скрывается чуткая и ранимая душа. После смерти их матери одна Бриони знала, что по ночам Баррик часто просыпается в слезах и хватает сестру за руку, чтобы убедиться в реальности собственного существования. Он изводил ее насмешками, но в редкие минуты откровенности говорил, что без нее не смог бы жить. Больше всего на свете Баррик боялся, что после смерти душа его не обретет покоя, что в наказание за богохульство, надменность и гордыню он не попадет на небеса и будет разлучен с благочестивой душой Бриони.
«Мой черный колючий терновник» — так подчас называл Баррика отец. С тех пор как Баррик получил право самостоятельно выбирать себе одежду, он одевался исключительно в черное.
— В отличие от обычного терновника, эта колючка ухитряется колоть саму себя, — грустно шутил король Олин.
Догадывался ли отец о том, что передал младшему сыну тяготевшее над ним проклятие? При мысли об этом Бриони испытывала жгучую боль. То, что жизнь ее обожаемого отца и брата-близнеца отравил душевный недуг, само по себе было ужасно; но тяжелее всего было сознавать, что они тайно договорились сберечь от нее свою тайну. Теперь на все воспоминания Бриони падал отсвет подозрительности — ей казалось, что прошлое проникнуто ложью и фальшью. Самые разные события ее детства, счастливые, тревожные, печальные, порой представлялись ей хитроумными измышлениями, придуманными исключительно ради того, чтоб занять глупую девчонку и не позволить ей вмешиваться в серьезные взрослые дела.
Воспоминания об отце и брате, быть может потерянных навеки, были так мучительны, что Бриони гнала их от себя. «Помогите мне думать о них поменьше, всемогущие боги, иначе я сойду с ума!» — порой молила она. Но все мольбы оказывались тщетными, мысли возвращались вновь и вновь, принося с собой новые страдания, наполнявшие собой каждый день и каждый час Бриони.
Достигнув озерного края вблизи границы Сиана, дорога принялась петлять меж болотистых пустошей и скалистых хребтов крохотного княжества Тайрос-Бридж. За несколько дней пути бродячая труппа не встретила ни одного города, ни даже деревни, где можно было бы дать представление. Запасы съестного быстро истощились, и актеры потуже затянули пояса. На одной из крупных ферм, расположенных уже на территории Сиана, им пришлось забыть о высоком искусстве и помочь фермеру починить загон для скота и построить новый хлев. В награду тот предоставил им кров в сухом и теплом амбаре и несколько раз накормил до отвала. Бриони вместе со всеми таскала тяжелые камни, не обращая внимания на ледяной ветер и дождь. Конечно, принцесса не привыкла к тяжелому труду, но шутки товарищей не давали ей упасть духом. К собственному удивлению, она чувствовала себя почти счастливой.
«Что еще мне остается делать теперь, когда престол, принадлежавший моей семье, захвачен врагами? — спрашивала она себя. — Позабыть о том, что я принцесса, и безропотно возиться в грязи, ворочая камни. Пусть руки у меня стали красными и грубыми, как у простой крестьянки, мне на это наплевать».
Бриони на собственном опыте убедилась, что тяжелая работа это наилучшее лекарство от тягостных мыслей. Каждый вечер она буквально валилась с ног от усталости, и у нее не оставалось сил на тревоги и терзания. В большинстве своем люди живут именно так, думала принцесса. Дни проводят в трудах, ночью спят крепким сном. Развлечения для них — невероятная редкость. Неудивительно, что представления бродячих актеров собирают толпы восторженных зрителей. Теперь Бриони понимала почему перемены, произошедшие в королевстве, так мало занимали ее подданных. Жизнь этих людей полна тяжелых забот, а политические игры во дворцах и замках бесконечно далеки от их суровой обыденности. Принцесса твердо решила: вернув трон Эддонов, она заставит придворных несколько дней в месяц строить загоны на сырых, открытых холодным ветрам пастбищах.
Бриони представила себе, как отнесутся к этому приказу изнеженные франты и щеголихи, и невольно засмеялась вслух, испугав добряка Доуэна Бирча.
— Клянусь всемогущим Тригоном, парень, совсем спятил! — пробормотал тот. — Хохочешь без причины, как ненормальный! И смех у тебя какой-то дикий. Я уж подумал, что ненароком уронил тебе на ногу камень и ты завываешь от боли.
— Если бы ты уронил мне на ногу камень, тебе бы самому не поздоровилось, — заявила Бриони. — От моего крика ты бы наверняка оглох, и твоя глухота послужила бы достойной расплатой за мою хромоту.
— У мальчишки острый язык, — заметил Бирч, обращаясь к Фейвалу, ведущему актеру труппы. — Пожалуй, вскоре он заткнет за пояс самого Хьюни.
— Острый язык — это полбеды, — с кислой улыбкой изрек Фейвал. — Надеюсь, язык этого юноши никогда не станет таким грязным, как у мастера Невина. И у него не возникнет желания превзойти почтенного джентльмена по части богохульств.
— Даже если желание возникнет, ему вряд ли удастся его осуществить, — раздался громовой голос Хьюни. — Ни этому мальчишке, ни кому-то из вас не выдумать тех грандиозных проклятий, какие срываются у меня с языка каждое утро, когда моя бедная голова трещит с похмелья, а желудок горит огнем. Впрочем, телесные муки — сущий пустяк по сравнению с мыслью о том, что я по-прежнему принадлежу к презренной компании воров, болванов и потаскух мужского пола.
— Кто привел сюда осла? Мне кажется, я слышал его пронзительные вопли. — Финн Теодорос, полагавший, что возраст и тучность дают ему право не слишком надрываться на работе, поднялся с недостроенной стены, где только что восседал. — Ах нет, это милейший Невин упражняется в остроумии! Увы, нашему дорогому другу пора понять, что остроумие — дар богов, и непроходимый глупец не сможет его развить, даже если измучает всех своими плоскими шутками.
— Я и не думал шутить, — проворчал Невин. — Я сказал, что меня окружают болваны и потаскухи мужского пола. Хотелось бы мне, чтобы это была шутка. Но это горькая правда.
— И горше всего сознавать, что среди этих болванов и потаскух тебе по праву принадлежит первенство, — подал голос Педдир Мейквелл.
— Довольно пререкаться, — отрезала его сестра. — Как я погляжу, языками вы все работать мастера, а вот руки предпочитаете поберечь. Помните, чем скорее мы закончим, тем скорее сможем утолить голод и отдохнуть в тепле.
— Да, в теплом уютном амбаре, — подхватил Фейвал. — Самое подходящее помещение для ослов, не правда ли, мастер Хьюни?
— Заткнись, или узнаешь, каково это, когда по твоим зубам прогулялось ослиное копыто, — прошипел Хьюни.
Бриони прислушивалась к этим словесным баталиям, забавлявшим ее, и забывала про холод и усталость.
— Вот, смотри. — Бриони обращалась к молодому румяному актеру по имени Пилни. — Возьми палку и попробуй еще раз. Только помни, это будет не палка, а меч. Чтобы нанести хороший удар мечом, ты должен действовать им так, словно это продолжение твоей собственной руки.
Она разгребла ногами солому, расчистила площадку и встала напротив Пилни, сжимая палку в руках.
— Если ты будешь держать оружие как пучок морковки, тебе несдобровать, — заметила она, одним ловким ударом выбила дубину из рук Пилни и коснулась дубинкой его ребер.
— Где ты научился так здорово драться, Тим? — выдохнул ошеломленный Пилни.
— Меня выучил мой… бывший хозяин. Он был большой мастер по этой части.
— Дети мои, идите-ка сюда, — позвал Финн Теодорос. — Прикончить друг друга этими дубинами вы еще успеете.
Актеры удобно устроились на соломе в просторном сарае, стараясь не замечать запаха навоза от коров и лошадей, с которыми им приходилось делить помещение. У такого соседства были и положительные стороны: от горячего дыхания множества животных в сарае было тепло, как в хорошо натопленной комнате.
— Я вот что подумал, — важно изрек Теодорос. — Дней через десять мы, с помощью богов, доберемся до Тессиса. И если мы хотим произвести впечатление на жителей этой славной столицы, нам надо подготовить что-нибудь новенькое. Предупреждаю, публика там избалованная. К вашему сведению, только в восточной части Тессиса театров больше, чем во всем Эоне. Так что у нас непростая задача.
— Избалованная публика или нет, моего «Карала» они будут смотреть разинув рты, — заявил Хьюни. — Эту пьесу невозможно испортить. Даже такой бездарь, как Мейквелл, умудряется производить сильное впечатление, когда мы ее играем.
— Да, гениальная актерская игра может вдохнуть жизнь в самые бездарные напыщенные вирши, — усмехнулся Педдир Мейквелл. — Впрочем, не будем спорить о достоинствах пьесы. Старина Хьюни прав в одном: «Смерть Карала» пользуется большим успехом у жителей Сиана, ведь там рассказывается история их любимого короля. К тому же у нас в репертуаре полно исторических драм и зажигательных комедий, которые наверняка придутся по вкусу самой взыскательной публике.
— Четыре года назад «Смерть Карала» и в самом деле пользовалась в Тессисе успехом, — согласился Теодорос. — Но с тех пор пьесу поставили в нескольких местных театрах, и она наверняка успела надоесть зрителям. Я не уверен, что она даст хорошие сборы.
— Даже если на сцену выйдет сам прославленный автор? — Невин Хьюни был так взбешен, что рука его, сжимавшая кружку с элем, дрогнула, и добрая половина драгоценного напитка пролилась. — Да стены тамошнего театра будут сотрясаться от оваций! — заявил он непререкаемым тоном.
— Что ты предлагаешь, Финн? — обратилась к Теодоросу Эстир Мейквелл. — По-твоему, мы должны купить какую-нибудь тессианскую придворную пьесу и поставить ее на потребу публике? Увы, для этого у нас нет средств. Денег едва хватит, чтобы не умереть с голоду в пути. Даже если учесть то, что мы получили от…
Эстир запнулась, встретив предостерегающий взгляд Теодороса.
— Если ты хочешь узнать, что я предлагаю, помолчи и дай мне возможность высказаться, — проворчал Теодорос.
Бриони так и не поняла, в чем причина его недовольства.
— Несдержанность в речах — большой порок, тем более для женщины. У меня и мысли не было покупать какие-нибудь сианские бредни. Как вам всем известно, я написал превосходную пьесу под названием «Зория, трагедия богини-девственницы».
— Нам всем об этом слишком хорошо известно, — буркнул Педдир Мейквелл. Он тихо положил руку на колено Фейвала, и юноша грубо ее сбросил. — Ты забыл, что мы большую часть года репетировали твой шедевр и даже несколько раз сыграли его в Сильверсайде? С чего ты вздумал преподносить нам его как великую новость?
— Для тебя моя пьеса, может быть, и не нова, но она станет новостью для тессианской публики, в отличие от «Смерти Карала», — ответил Теодорос, всем своим видом показывая, как трудно сохранять терпение в разговоре с такими непроходимыми тупицами. — К тому же я внес в пьесу множество изменений. Точнее сказать, переписал ее заново. Роль великого Перина как нельзя лучше подходит для тебя, Педдир, а роль жестокого бога Змеоса, лишившего невинности тысячи девиц, просто создана для нашего непревзойденного Хьюни. О, конечно, наш друг — не любитель женского пола, и ему будет непросто изобразить героя, чьи природные склонности не соответствуют его собственным. Но я уверен, он с честью выдержит испытание, и его талант засверкает новыми гранями.
— Боюсь, даже моего таланта не хватит, чтобы наделить смыслом твое творение, — пробормотал Хьюни. — Впрочем, попробовать можно. Если жителям Тессиса и правда надоели хорошие пьесы, может быть, они клюнут на пустую поделку.
— Возможно, Хьюни готов сыграть Змеоса, но я не горю желанием играть роль богини-девственницы, — заявил Фейвал. — Представляю, какие бесконечные монологи ты для нее написал! Моя бедная голова не вместит больше ни строчки. Я и так учу в два раза больше текста, чем кто-либо из вас.
— Дайте наконец мне договорить! — возвысил голос Теодорос. — Я понимаю, что твоя голова распухла от длинных монологов, Фейвал, и потому приготовил для тебя роль почти без слов. Говорить тебе придется мало, зато ты все время будешь красоваться на сцене, привлекая восторженные взоры публики.
— Что ж это за роль такая? Дерево или скала?
— Не дерево и не скала, а самая настоящая богиня. В новом варианте пьесы будет действовать Зуриал, супруга Змеоса и невестка Хорса. Несмотря на свою поразительную красоту, моя героиня обладает злобным нравом, она ревнива и готова убить любого, кто встанет у нее на пути. Именно она — главный враг кроткой и чистой Зории.
— Поразительная красота — этого мне не занимать, — лениво изрек Фейвал. — Но раз ты назвал свою писанину «Зория — богиня-девственница», кто-то должен играть заглавную роль? Я-то рад, что меня миновала эта участь. Неужели ты полагаешь, что увалень Уотерман способен сыграть воплощение всех мыслимых и немыслимых добродетелей?
— Нет, Уотерман вряд ли подойдет, даже если сбреет усы, — усмехнулся Теодорос. — Но у юного Тима нет никаких причин отказаться играть богиню-девственницу.
С этими словами он сделал в сторону Бриони широкий жест — жест посла, вручающего драгоценный подарок монарху дружественной державы.
— Тим моложе вас всех, он еще не успел огрубеть и потому без труда сойдет за юную девицу, — пояснил свой выбор Теодорос. — Особенно если не смотреть на него с близкого расстояния, — добавил драматург и улыбнулся Бриони многозначительной улыбкой, вызвавшей у девушки сильнейшее желание наградить его хорошим пинком.
— Да ты, я вижу, совсем рехнулся, старина! — возмутился Мейквелл. — Для того чтобы играть на сцене, нужны опыт и умение, а откуда они у мальчишки? Разве он способен говорить и двигаться как женщина? Он и понятия не имеет о семи женственных позах! Роль какого-нибудь бессловесного оруженосца — вот все, что ему можно доверить. Сыграть женщину, к тому же богиню, ему не по зубам.
— Я бы не задумываясь предложил роль Зории тебе, Мейквелл, — ответил Теодорос, — если бы все зрители ослепли и оглохли. Ты большой знаток по части женственных поз, но надо быть слепым, чтобы увидеть в тебе юную девушку. И лишь глухой сочтет твой голос женским.
— А я думаю, юный Тим отлично справится, — заявил добряк Бирч. — Он смышленый паренек, все схватывает на лету.
— Спасибо за лестное мнение о моих скромных способностях, Доуэн, — откликнулась Бриони. — Но у меня нет ни малейшего желания играть на сцене. И уж тем более я не хочу изображать благословенную Зорию, которую глубоко почитаю. Богиня мне такого не простит.
— Значит, ты считаешь наше ремесло низким? — рявкнул Хьюни. — Кто бы ожидал от приблудного щенка столь возвышенных чувств? Может, на самом деле ты переодетая герцогиня, путешествующая под чужим именем?
Бриони испуганно уставилась на него. Старый пьяница и подумать не мог, насколько его издевательское предположение близко к истине.
— Не делай таких испуганных глаз, — со смехом посоветовал Фейвал. — Все давно знают, что ты девчонка.
— Девчонка? — вскинул голову Доуэн Бирч. — Где девчонка?
Фейвал что-то прошептал ему на ухо, и у добродушного гиганта глаза на лоб полезли.
— Как только он согласился ночевать в одном фургоне с этим старым развратником Теодоросом, я сразу понял, дело нечисто, — насмешливо сообщил Педдир Мейквелл. — Ни один смазливый мальчишка не пошел бы добровольно тебе в лапы, милейший Финн.
— Да и твои чары привлекают только деревенских дурачков, дорогой Педдир, — огрызнулся драматург. — Но это к делу не относится.
— Все знали, что я не мальчик… — прошептала потрясенная Бриони.
Ее обман раскрылся. А она-то воображала, что ловко разыгрывает свою роль!
— Ты рядом с нами почти месяц, — мягко сказал Теодорос. — У нас было время к тебе приглядеться.
— Всего лишь месяц? — удивилась Бриони. — А мне казалось, я с вами уже целую вечность.
— Ладно, довольно болтовни, — заявил Фейвал. — Поговорим о деле. Если наш Тим, или как его теперь называть, будет играть богиню Зорию, я ничуть не огорчусь. Напомню, что по контракту все главные женские роли принадлежат именно мне, но, раз Финн сочинил для меня другую роль, не такую многословную, я не возражаю. Пусть Тим покажет себя на подмостках. Я согласен с Доуэном, он отлично справится.
— Выбор за тобой, Тим, — заметил Теодорос. — Думаю, мы по-прежнему будем называть тебя так, ибо женщины, как известно, не имеют права выступать на сцене. Если ты согласишься, в Тессисе мы сыграем пьесу, которую я без ложной скромности могу назвать своим лучшим созданием. Кстати, знакомство с тобой стало для меня главным источником вдохновения.
— Вот как? — язвительно спросил Мейквелл. — Значит, в новом шедевре обрюзгший старик будет совращать девчонку, переодетую мальчишкой? А я-то думал, что ты не изменяешь своим вкусам, Финн.
— Не завидуй, Педдир, — кротко изрек Теодорос. — Мои отношения с юным Тимом чисты, словно рядом со мной живет сама непорочная Зория. Тим, дитя мое, не обращай внимания на грубые выходки мастера Мейквелла и сообщи нам наконец свое решение. Если согласишься выйти на сцену, ты не только выручишь всю труппу, но и заработаешь неплохие деньги. В Тессисе мы можем рассчитывать на хорошие сборы. Сианцы любят театральные представления так же сильно, как жители Иеросоля — религиозные процессии.
— Я очень польщена тем, что вы доверяете мне ответственную роль, — осторожно произнесла Бриони. Ей не хотелось обижать людей, уже ставших для нее верными товарищами. — И все же я откажусь. Я не буду играть на сцене ни при каких обстоятельствах. Нигде и никогда. Найдите кого-нибудь другого.
На то, чтобы выучить текст роли, у Бриони было всего десять дней. Монологи Зории оказались невероятно длинными, к тому же драматург не придерживался единого ритма и размера, что делало заучивание особенно сложным. Репетиции обычно происходили по ночам, после вечернего представления — труппа вынуждена была играть, чтобы заработать себе на ужин. Новый спектакль готовился во дворах трактиров и сараях, освещенных слабым светом свечей и продуваемых ветром. Но актеры, не обращая внимания на усталость и холод, с пылом произносили монологи и обсуждали мизансцены (Бриони выяснила, что это слово означает расположение исполнителей на подмостках).
«До чего я докатилась, — сокрушалась она порой. — Была принцессой и жила в замке, а теперь стала бродячей лицедейкой, имеющей наглость изображать великую богиню. Кто я теперь, сама не знаю — ни девчонка, ни мальчишка, а какой-то урод с соломой в волосах и со вшами под грязной одеждой».
Тем не менее она была свободна. Свободна от хороших манер, от правил этикета, от скучных дворцовых обязанностей. Бриони не чувствовала себя счастливой, но в уныние она не впадала. Она отчаянно скучала по дому, по отцу и брату, тяготы бродячей жизни иногда казались невыносимыми, но все же она не могла не признать — на ее долю выпало настоящее приключение.
Глава 33
Рёв крокодилов
Аргал и его братья начали осаду крепости Лунный Бивень. Во время этой осады погибло несметное множество богов, о дети мои, тысячи и тысячи богов.
Нушаш был полон решимости уничтожить сводных братьев, и лишь предательство одного из родичей помешало ему сделать это. В конце концов он отступил на солнце, где ждала его Суригали, госпожа Справедливости, его сестра и супруга. Его родной брат остался на луне. Он захватил в качестве военной добычи Ненизу, супругу Ксергала, и сделал ее своей супругой.
Аргал и его братья начали осаду крепости Лунный Бивень. Во время этой осады погибло несметное множество богов, о дети мои, тысячи и тысячи богов.
Нушаш был полон решимости уничтожить сводных братьев, и лишь предательство одного из родичей помешало ему сделать это. В конце концов он отступил на солнце, где ждала его Суригали, госпожа Справедливости, его сестра и супруга. Его родной брат остался на луне. Он захватил в качестве военной добычи Ненизу, супругу Ксергала, и сделал ее своей супругой.
Дым затянул Куллоанский пролив, подобно густому туману, и лишь порывы ветра немного рассеивали густые черные клубы. Военные корабли, посланные автарком Ксиса, разрезали морскую гладь у самых стен Иеросоля. Их спущенные на воду длинные весла казались лапами гигантских насекомых, а пушки на палубах извергали огонь. Защитники цитадели не оставались в долгу: белые облака дыма вздымались над артиллерийскими орудиями, бившими по неприятелю. Многие корабли получили пробоины, на некоторых вспыхнули пожары, но ни один пока не был потоплен. Пелайя утешалась лишь тем, что пушечные ядра, долетавшие до стен Иеросоля, не причинили крепости почти никакого ущерба.
— Посмотри, папуля! — воскликнула Пелайя, сжимая руку отца. — Ядра отскакивают от стен, как горох.
— Стены цитадели чрезвычайно прочны, — с невеселой улыбкой ответил граф Перивос. — Но это не означает, что тебе можно здесь оставаться. Это зрелище не для юных девиц. Я очень благодарен тебе за то, что ты передала мне обед и записку от мамы. Но теперь ты должна вернуться домой.
Комендант крепости повернулся к стоявшему поодаль вооруженному слуге — высокому парню со страдальческим выражением лица.
— Прошу тебя, Эрил, проводи молодую госпожу домой. И передай моей жене, что ни ей, ни детям не следует больше приходить во дворец, пока я сам не позову их.
— Хорошо, граф Перивос, — с поклоном ответил слуга. — Я в точности передам ваши слова графине.
Пелайя поднялась на цыпочки и обхватила шею отца руками, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Эрила. Граф, погруженный в свои мысли, в ответ лишь рассеянно погладил дочь по голове.
— Вам не следует так вести себя, графиня, — изрек слуга, когда они с Пелайей вышли на лестницу. Когда-то давно он, к великому удовольствию Пелайи, называл ее «маленькая хозяйка», но те времена остались в прошлом. — Перед посторонними вы должны быть сдержанной.
— Какими посторонними, Эрил?
Замечание слуги задело девочку за живое, потому что она очень старалась не уронить честь семьи. О том, что она принадлежит к одной из самых знатных фамилий Иеросоля, Пелайя помнила с пеленок. В жилах Акуанисов текла кровь Девонов — королевской династии, правившей Иеросолем всего несколько веков назад. Погребальные маски Девонов украшали парадный зал родового особняка в Сирисе. Пелайе они всегда казались ликами мирных, обретших покой привидений. В отличие от своей сестры Телони, Пелайя никогда не робела перед чужими людьми, но и не позволяла себе хихикать или бегать вприпрыжку, как неразумное дитя. Она была уверена, что всегда производит впечатление серьезной и благовоспитанной молодой девицы.
— Разве вы не заметили, что рядом стояли солдаты? — спросил слуга.
— Ты имеешь в виду Тео и Дамиана? И Спиридона? — удивилась Пелайя. — Как я могу считать их посторонними? Все они много раз были у нас дома. Я отношусь к ним так… словно они мои дядюшки.
Тут Пелайя немножко покривила душой, особенно в отношении красавца Дамиана.
— Ну, очень-очень молодые дядюшки, — поправилась она. — И уж конечно, нет ничего зазорного в том, что я позволила себе обнять папу у них на глазах и…
Девочка не договорила, потому что за стенами раздался такой мощный грохот, что статуя Перина, стоявшая в нише над лестницей, покачнулась и едва не упала. Пелайя невольно завизжала и бросилась к окну.
— Что вы делаете, графиня! — Слуга, позабыв обо всех правилах приличия, бесцеремонно схватил ее за руку. — Скорее отойдите прочь! Вы хотите, чтобы вам снесло голову ядром?
— Не болтай глупостей, Эрил! — отрезала Пелайя, в любых обстоятельствах остававшаяся дочерью своего отца. — Пушечным ядрам ни за что сюда не долететь — по крайней мере, пока враги не ворвутся в цитадель. Ох, клянусь милосердной матерью Сиведой, ты только посмотри!
Над древними стенами поднимался черный дымовой столб — одно из зданий, расположенных на набережной в Нектарийской гавани, было охвачено огнем.
— Похоже, снаряд попал в пороховой склад! — воскликнула Пелайя. — Ужас как полыхает!
Пелайя не знала, что ее предусмотрительный отец заблаговременно приказал перенести большую часть пороха из склада на набережной в более безопасные места. Не сделай он этого, город лишился бы половины своего стратегического запаса, а грандиозный взрыв стал бы поистине разрушительным.
— Я должна сообщить папе, — заявила Пелайя и побежала вверх по лестнице, оставив позади растерянного Эрила.
— Зачем ты вернулась? — сердито спросил отец, обернувшись к ней.
Взгляд его был исполнен смятения, и Пелайя впервые поняла, что город может пасть, а все его жители — погибнуть. Ужасная догадка так поразила девочку, что на несколько мгновений она лишилась дара речи.
— Склад… — пролепетала она наконец. — Пороховой склад в Нектарийской гавани… В него попал снаряд, и он… он взорвался…
Лицо графа Перивоса немного смягчилось.
— Я знаю, — ответил он. — Не забывай, здесь тоже есть окна. Возвращайся скорее к маме. Она с ума сходит от беспокойства.
«На нем лежит ответственность за целый город», — подумала Пелайя, с гордостью глядя на отца.
Граф уже отвернулся от нее и склонился над картами, разложенными на столе. Его большие руки, придерживавшие края пергамента, походили на корни большого дерева. Пелайя почувствовала, что задыхается от любви и тревоги.
Пиннимон Вэш, верховный министр Сулеписа, драгоценного автарка Ксиса, отнюдь не был любителем морских путешествий. По мнению Вэша, морской воздух, ради которого его предки покинули пустыни Ксанда и обосновались на побережье, веял запахом разложения. Плавное покачивание корабля на волнах заставляло Вэша вспомнить ощущения из далекого детства, когда он схватил желтую лихорадку и несколько недель пробыл на грани смерти, измученный тошнотой, выворачивавшей его наизнанку. Никто уже не ждал, что мальчик выздоровеет, поэтому в благодарность за его исцеление отец принес лучшего барана в жертву богине Савамат (об этом случае Вэш никогда не упоминал в присутствии автарка, признававшего только одного бога — Нушаша).
Сойдя по шатким сходням на твердую землю, верховный министр был так счастлив, что молча вознес благодарственную молитву милостивой Савамат и Эфиалу, повелителю Морей.
Корабль пристал в самой южной части полуострова под названием Палец, тянувшегося вдоль западного побережья Иеросоля. Вонючие клубы желтого и серого дыма, вздымавшиеся над землей, не позволяли рассмотреть полуостров целиком. Создавалось впечатление, что защитные сооружения парят над дымными облаками, как чертоги богов. Военные действия, начавшиеся в полночь с высадки моряков на двух противоположных концах полуострова, почти завершились. Защитники фортов проявили подлинное мужество, но численное превосходство неприятеля было слишком значительным. Лудис Дракава, вопреки советам своих министров, отозвал значительную часть солдат из береговых гарнизонов, и это обстоятельство оказалось воистину роковым. Береговые укрепления не выстояли под градом снарядов с горящей серой, низвергавшихся на них катапультами автарка. Когда утреннее солнце показалось над горизонтом, неприступные стены превратились в пылающие развалины. Защитники фортов задыхались, ядовитый дым разъедал глаза и легкие. Солдат автарка заблаговременно снабдили масками из пропитанной специальным составом плотной ткани, и дым не причинял им особого вреда. Почти не встречая сопротивления, они вскарабкались на стены по веревочным лестницам. Солдаты Иеросоля, ослабевшие, ослепшие, измученные удушьем, не могли противостоять их натиску, как стайка детей, вступивших в сражение со взрослыми мужчинами.
«Если бы можно было применить такую же тактику при захвате самого города, война закончилась бы через несколько дней», — подумал Вэш.
Но чтобы запалить цитадель, серы и катапульт потребовалось бы слишком много. Даже всесильный автарк не смог бы снабдить армию таким количеством снарядов. Тем не менее Вэш оценил военное искусство полемарка Икелиса Джохара и остальных военачальников, предпринявших атаку в полном соответствии с планами. Орудия, установленные на стенах форта, не могли поразить цели в Иеросоле, однако захват Пальца значительно укрепил позиции нападавших.
Шатер автарка уже раскинулся на одном из склонов, недалеко от головного корабля флотилии — четырехмачтового военного фрегата «Пламя Нушаша». Несмотря на то что местонахождение божественного пассажира предполагалось держать в тайне, борта судна покрывали ослепительно яркие полосы золотистого и пурпурного цвета, отличавшие его от всех прочих кораблей. По обеим сторонам были изображены огромные, наводящие ужас глаза бога, на носу раскинула могучие крылья позолоченная фигура имперского сокола. Полосатый шатер, украшенный десятками флагов с изображением сокола, тоже поражал великолепием. Именно туда направился Пиннимон Вэш, заметно прихрамывая и отмахиваясь от стражников, предлагавших ему помощь. Сулепис, властелин Всего Сущего, ясно дал понять, что лояльность верховного министра вызывает у него сомнения. Вэшу очень не хотелось предстать перед повелителем дряхлым стариком, опирающимся на руку солдата Автарк был молод, а молодые склонны видеть в телесных немощах проявление умственного бессилия.
Сулепис в золотых доспехах и усыпанной рубинами боевой короне восседал на походном троне, установленном на возвышении в центре шатра. Рядом почтительно замер главнокомандующий, что-то докладывавший автарку. В некотором отдалении толпились многочисленные жрецы и рабы, а также гвардейцы из когорты «леопардов» в латах, с мушкетами в руках. Глаза их, подобно взору грозного хищника, чье имя они носили, горели безжалостным огнем.
— Добро пожаловать, Вэш! — воскликнул автарк. Он вытянул пальцы, напоминавшие птичьи когти, и почесал себе подбородок краешком золотой рукавицы. — Тебе следовало остаться на корабле и как следует отдохнуть. К тому же сейчас нам всем предстоит вернуться к тому месту, где мы высадились на сушу.
— Прости, бесценный, но я не понял зачем, — смиренно изрек Вэш.
Автарк улыбнулся и посмотрел на Икелиса Джохара. Военачальник кивнул. Лицо его оставалось непроницаемым, как всегда.
— Чтобы полюбоваться, как на берег высадятся императорские крокодилы, — пояснил автарк.
Несколько мгновений Вэш пребывал в полном замешательстве. В голове его проносились самые невероятные догадки относительно намерений Сулеписа. Неужели автарк приказал выловить в каналах Ксиса несколько громадных рептилий, чтобы выпустить их на перешеек или в каналы, окружавшие цитадель? Конечно, огромные свирепые животные нагонят страх на кого угодно. Но крокодилы не различают своих и чужих, поэтому вполне способны наброситься на воинов автарка.
Верховный министр давно привык, что его непредсказуемый повелитель может увлечься самой дикой идеей, и не выдал своего удивления. Он шел к кораблям рядом с носилками Сулеписа вместе с полемарком Икелисом Джохаром, а также целой толпой слуг и придворных, и ломал голову над тем, какой толк от крокодилов на войне. Лишь увидев огромное орудие, стоявшее на борту одного из шести грузовых судов, Вэш понял, что напрасно опасался встречи со свирепыми рептилиями.
— Ах, бесценный, вот что ты имел в виду! — воскликнул он. — Пушки!
— Самые большие и мощные пушки в истории человечества, — сияя от гордости, сообщил автарк. — Каждая стоит дороже, чем шкатулка с драгоценностями! О, какой рев они поднимут, мои возлюбленные крокодилы! От их рева сердца врагов уйдут в пятки!
Бронзовое жерло каждого орудия по длине раз в шесть-семь превышало человеческий рост. Чтобы сдвинуть тяжелые пушки с места, понадобилось несколько десятков солдат; обливаясь потом, они тянули толстые канаты. Мастера, отливавшие пушки, придали им сходство с беспощадными речными хищниками: на каждом орудии были изображены глаза из топазов, а жерла покрывали бронзовые пластины, напоминавшие крокодиловую кожу. Вес одного ядра в десяток раз превосходил рост человека. По расчетам оружейников автарка (их предупредили, что, если расчеты окажутся неверными, их ожидает мучительная смерть), снаряды могли долететь до самой отдаленной части перешейка.
— Прекрасное зрелище, — сказал автарк, когда мокрые от пота солдаты водрузили одну из пушек на гигантскую повозку. — Императоры Иеросоля очень удачно приказали построить эту широкую мощеную дорогу. Если бы они не позаботились о наших удобствах, пушки пришлось бы тащить волоком по песку, что продлило бы ожидание. Но теперь сладостный момент недалек. После утренней трапезы мы услышим громовые голоса моих крокодилов. Идем, Вэш. Поговорим о делах, пока я буду завтракать.
Автарк не выразил ни малейшего намерения разделить трапезу с верховным министром. После нескольких часов на твердой земле измученный желудок Вэша успокоился, и он не отказался бы утолить голод. Верховный министр понял, что на приглашение Сулеписа рассчитывать не приходится, и не выказал разочарования. Как все приближенные автарка, он в совершенстве овладел искусством скрывать свои истинные чувства.
— Я всегда к твоим услугам, бесценный, — с поклоном изрек Вэш.
— Простите, что я позволил себе побеспокоить вас, король Олин, — сказал граф Перивос.
Бородатый узник улыбнулся.
— К сожалению, сэр, я не могу принять вас со всеми почестями, как сделал бы у себя в замке. Но я рад вашему визиту. Прошу вас, входите.
Он махнул рукой пажу, который с благоговейным трепетом взирал на гостя: Олин был всего лишь чужеземным королем, а граф Перивос — представителем одного из самых древних и влиятельных семейств Иеросоля.
— Будь добр, мальчик мой, принеси нам вина, — обратился Олин к пажу. — Думаю, лучше всего торвианского.
Перивос Акуанис окинул глазами комнату пленника — не слишком большую, обставленную простой, хотя и удобной мебелью.
— Я сожалею о том, что вам приходится жить в такой убогой обстановке, ваше величество, — заметил он. — Но, увы, это зависит не от меня.
— Отсутствие роскоши не доставляет мне никаких страданий, — пожал плечами король. — Если у меня и есть основания для недовольства, они не относятся к помещению, предоставленному мне лордом-протектором. Впрочем, у Лудиса Дракавы наверняка есть скрытые достоинства. Иначе ему не стал бы служить такой выдающийся человек, как вы.
Граф Перивос хотел что-то ответить, но взгляд его упал на стражников, стоявших у двери.
— Выйдите отсюда, — распорядился он. — Здесь мне ничто не угрожает.
Стражники повиновались. Граф Перивос откашлялся.
— Олин Эддон, я не сомневаюсь, что вы честный и благородный человек, — произнес он. — И потому буду говорить с вами откровенно. На службе меня удерживает отнюдь не верность Лудису Дракаве, хотя я должен отдать этому человеку должное — во время его правления в стране, раздираемой гражданской войной, воцарились мир и спокойствие. Но я предан не ему, а своему городу и своему народу. Ради процветания Иеросоля я готов на все.
— Но ваше происхождение дает вам право претендовать на трон, — заметил пленный король. — А если ваши амбиции не простираются так далеко, вы могли бы оказать поддержку правителю, более близкому вам по духу и убеждениям.
— Я не хочу ничего менять, ибо уверен, что в нынешнем моем положении я принесу городу больше пользы, чем в любом другом, — возразил граф Перивос. — Да, я не король и даже не королевский советник Я солдат. Смею надеяться, я достиг определенных высот в военном искусстве. Моим учителем был Перис Копалис, лучший военачальник нашего времени. И теперь у меня осталось лишь одно желание: использовать все мои знания, дабы защитить город и его жителей от кровожадного чудовища, автарка Ксиса.
— Я хорошо помню Копалиса, — заметил король. — Нам доводилось встречаться на поле сражения. С тех пор прошло лет двадцать, не меньше. Клянусь богами, он был человек редкого ума! — Олин едва заметно улыбнулся. — И судя по тому, что мне доводилось слышать о вас, граф Перивос, вы его достойный преемник. Насколько я понял, вы не питаете к Лудису неприязни и он не питает неприязни к вам?
— За чувства Лудиса Дракавы я не могу поручиться, — нахмурившись, ответил граф Перивос. — Лорд-протектор обладает весьма переменчивым нравом, и некоторые особенности его душевного склада вызывают у меня беспокойство. Но никто не упрекнул бы его в недостатке ума. Он стремится использовать всякого, кто способен принести ему пользу, вне зависимости от того, как этот человек к нему относится. Именно поэтому ему служат представители самых разных наций, религий и политических лагерей. Двое из его советников сражались против него во время гражданской войны. Во дворец их доставили прямо из тюремных камер, где они ожидали смерти. Один из послов Дракавы — темнокожий уроженец Туана.
— Необычный выбор, — вскинув бровь, проронил король. — Впрочем, такое случается.
— Да, я помню, вам тоже служил знатный уроженец Туана. Но насколько мне известно, этот человек предал ваше доверие.
Лицо короля Южного Предела исказила гримаса боли, неожиданная для человека, привыкшего держать в узде свои чувства.
— Прошу вас, не напоминайте мне об этом, — пробормотал он. — Мне сообщили, что он убил моего сына, но я не мог в это поверить. А теперь до меня дошли слухи, что он… похитил мою дочь. Нет муки страшнее, чем знать о горькой участи своих детей и не иметь возможности им помочь. Вы тоже отец, граф Перивос, и вы понимаете, каково мне. Словами этого не выразить.
Король Олин поднялся и прошелся по комнате взад-вперед, потом взял со стола бокал с вином и сделал большой глоток. Когда он поставил бокал на стол, лицо его вновь обрело выражение непроницаемого спокойствия.
— Полагаю, мы уже смогли составить представление друг о друге, граф Перивос, — произнес он. — Впрочем, даже если бы вы не произвели на меня самого благоприятного впечатления, я с готовностью оказал бы вам любую помощь — в благодарность за доброту вашей милой дочери. Так что я всецело к вашим услугам.
— Я хотел поговорить с вами о Сулеписе, — кивнул граф Перивос. — Вам доводилось сражаться с одним из автарков Ксиса, и вы давно предупреждали меня об угрозе, которую представляет для нас эта империя. Ваши предположения оправдались, а значит, в вашем лице я могу найти опытного и дальновидного советчика. Скажу без ложной скромности: я достаточно умен, чтобы не считать зазорным обращаться за советом и помощью к тем, кто наделен большей прозорливостью. Скажите, как нам спасти город? Вы знаете, что военные корабли автарка стоят у наших берегов и его солдаты уже высадились на землю Иеросоля, причем в двух разных местах.
— В двух разных местах? — озадаченно переспросил Олин Эддон. — Я слышал лишь о том, что они атаковали полуостров Палец. Сегодня утром стражники только об этом и говорили. Но где произошло второе вторжение?
Граф Перивос многозначительно посмотрел на дверь, потом перевел взгляд на короля Олина. Лицо коменданта крепости, покрытое двухдневной щетиной, было бледным и взволнованным.
— Вы не должны говорить об этом никому, король Олин, — вполголоса сказал он. — Одни боги знают, каким образом войскам автарка удалось высадиться у северного устья пролива, около озера Стривотос. Энандер, король Сиана, послал несколько сотен солдат под началом своего сына Энеаса, чтобы укрепить гарнизон форта на острове Темпль, к северу от города. По пути солдаты столкнулись с войсками автарка, которые открыли по ним огонь. К счастью для воинов Сиана, у захватчиков не было пушек и они палили только из мушкетов. Так что сианцам удалось бежать, и они сообщили нам эту ошеломляющую новость.
— Не только ошеломляющую, но и весьма удручающую, — ответил Олин Эддон. — Но как войска автарка там оказались? Неужели военным кораблям удалось незаметно пройти через пролив?
— Будь я проклят, если понимаю, как это могло случиться, — вздохнул граф Перивос. — Скажу откровенно, известие привело меня в отчаяние. Поскольку неприятели захватили наши форты на полуострове Палец, мы не можем помешать их судам продвигаться на запад, в сторону великого озера. Таким образом, мы будем отрезаны от союзников. Во время осады нам никто не поможет.
— Вы просите совета, граф Перивос, но как я могу советовать что-то такому опытному человеку? — покачал головой Олин. — Слава о вашем военном искусстве перешагнула пределы Иеросоля. Ваше имя я узнал задолго до того, как… стал гостем вашего славного города. Что касается нынешнего автарка, с ним я никогда не сражался и имею весьма слабое представление о его тактике. Двадцать лет назад, когда я вступил в войну с южанами, их армия была весьма разношерстной и плохо организованной. Но с тех пор многое изменилось…
— Тем не менее вы лучше меня знаете, чего ждать от Сулеписа. Буду вам весьма признателен, если вы сообщите о каких-то его тайных слабостях, ускользнувших от внимания моих осведомителей. Быть может, мы сумеем использовать его уязвимые места в собственных интересах. Полагаю, не стоит упоминать о том, что в благодарность за полученные сведения я попытаюсь узнать как можно больше о нынешнем положении вашей страны и вашей семьи.
— А, вы намекаете на то, что я предложил вам сделку. Я пошел на это, потому что не знал вас и сомневался, поверите ли вы мне. Теперь я готов сообщить все, что вас интересует, не прося ничего взамен. Но вряд ли я знаю больше, чем вы. У вас наверняка есть опытные осведомители, не упускающие ничего, достойного внимания…
Тем не менее король Олин проговорил целый час, пока не припомнил все, что знал о молодом автарке Сулеписе и о его армии.
Когда король закончил, граф Перивос некоторое время хранил молчание. Затем он со стуком поставил стакан на стол и в расстройстве хлопнул себя по коленям.
— Ваши слова не утешили меня, король Олин, но известие о вторжении вражеских войск в Крейс тревожит сильнее всего. Неприятель в десять, а то и в двадцать раз превосходит нас числом. В сложившейся ситуации мы не можем рассчитывать на подкрепление. Надо смотреть правде в глаза — Иеросоль не выдержит осады. Если нас не сломят вражеские силы, нас победит голод.
— Осада продлится несколько месяцев, — заметил Олин Эддон. — За это время многое может измениться. Возможно, вам в голову придут спасительные идеи. Возможно, у вас появятся новые союзники. — Король вперил в своего собеседника проницательный взгляд. — Будь я свободен, я стал бы первым из этих союзников и возглавил бы армию северян, чтобы прорвать осаду.
Перивос Акуанис невесело рассмеялся.
— Не стоит говорить о том, чему не суждено сбыться. Если бы я мог переубедить Лудиса Дракаву, я был бы богом. А будь я богом, я спас бы мой город без посторонней помощи. — Граф снова взял стакан и осушил его одним глотком. — Не обессудьте, если мои слова показались вам резкими, король Олин. Но вы понимаете не хуже моего: сейчас, когда мы окружены врагами, лорд-протектор не оставляет надежды использовать вас в качестве козырной карты в политической игре. Даже если он отказался от намерения получить в жены вашу дочь, да хранят ее боги, он рассчитывает на что-то другое. Впрочем, вряд ли Сулепис предложит Дракаве приемлемые условия сделки. Однако наш лорд-протектор ни за что не выпустит из рук добычу, то есть вас. Простите, я слишком долго докучал вам, ваше величество. Не смею более злоупотреблять вашим временем.
С этими словами граф Перивос поклонился и направился к двери. Но Олин тут же нагнал его и схватил за руку.
— Постойте! Постойте, заклинаю вас!
Ловким движением Акуанис выхватил из-за пояса нож и приставил его к горлу пленного короля.
— Я не буду звать стражников, ибо по-прежнему вижу в вас благородного человека. И меня удивляет, что вы ведете себя столь неподобающим образом.
— Простите… я… не хотел вас оскорбить…
Король Олин выпустил руку графа и отступил на шаг.
— Вы упомянули о какой-то сделке… между автарком и лордом-протектором. Неужели Сулепис хочет получить меня?
— Так вы ничего не слышали? — спросил граф Перивос, пристально глядя на узника. — Я полагал, что у вас более надежные источники. Да, Сулепис пожелал получить вас, но взамен не предложил Дракаве ничего заслуживающего внимания. Поэтому сделка не состоялась.
— Но зачем я ему понадобился? — Олин Эддон сжал кулаки, словно в поисках опоры цеплялся за воздух. — Какой прок автарку от короля маленькой северной страны, которого он ни разу в жизни не видел? Я не представляю для него никакой угрозы!
Граф Перивос, по-прежнему не сводя с короля глаз, спрятал нож в ножны.
— Возможно, автарк придерживается иного мнения, — сказал он. — Так или иначе, вы должны знать об этом больше, чем кто-либо другой. Может быть, настоятельное желание автарка видеть вас своим… гостем связано с какими-то обстоятельствами, ускользнувшими из вашей памяти. И если вы вспомните эти обстоятельства, вы поможете не только себе, но и мне. Точнее, не мне, а городу, который я надеюсь спасти от голода, пожара и разграбления, — добавил граф, и его невозмутимое лицо на мгновение стало встревоженным и усталым.
Король Олин устало опустился на скамью.
— Еще раз прошу меня извинить, — пробормотал он. — Но сегодняшний день слишком богат на потрясения. Я в полной растерянности. Ни память, ни здравый смысл ничего мне не подсказывают.
— Все же я надеюсь, что со временем у вас появятся предположения и вы не откажетесь поделиться ими со мной, — ответил граф Перивос. — А я обещаю сообщить вам все, что смогу узнать о вашей семье. Насколько мне известно, несмотря на вторжение сумеречного воинства, опасность для вашего королевства не слишком велика. Ваши родственники, братья Толли, защищают интересы вашего новорожденного сына, объявленного принцем-регентом. — Граф Перивос внезапно запнулся. — Вам ведь известно, что у вас недавно родился сын? — торопливо спросил он.
— Да. — Король Олин кивнул головой с отсутствующим видом предельно измотанного человека. — Я получил письмо от жены. Ребенка назвали Олин Алессандрос. Жена сообщает, что он здоров и благополучен.
— Уверен, эта новость послужит вам утешением, — кивнул граф Перивос. — До свидания, король Олин. Надеюсь, боги будут милосердны и позволят нам встретиться еще раз.
— Вы уповаете на милосердие богов? — с горькой усмешкой отозвался Олин. — Значит, вы все-таки опасаетесь, что Дракава выдаст меня Сулепису?
— Нет. Я опасаюсь, что автарк ворвется в город и перебьет нас всех, — мрачно проговорил Перивос и сделал знак Тригона. — Тогда нам останется лишь молиться, чтобы боги даровали нам достойную смерть.
— Я предпочитаю молиться о том, чтобы боги сохранили вас и вашу семью, — покачал головой узник. — И мою семью тоже.
Пленный король и его гость пожали друг другу руки, и граф Перивос вышел прочь.
Солнце уже достигло зенита, когда первая из мощных пушек была собрана, водружена на гигантскую повозку и доставлена к стенам осажденной крепости. В воздухе по-прежнему стоял острый запах серы, вызывавший у Пиннимона Вэша мучительные приступы тошноты. Хорошо еще, что желудок верховного министра был почти пуст, ибо ему удалось перехватить на ходу лишь кусок хлеба, несколько оливок и мандарин.
— Впечатляющее зрелище, да, Икелис? — спросил автарк.
На губах его играла гордая улыбка отца, взирающего на свое чадо.
— Ни одна армия мира еще не имела таких пушек, — ответил главнокомандующий и бросил на Вэша суровый взгляд, словно верховный министр позволил себе усомниться в этом. — Они превратят цитадель в груду камней, а жалкий пес Лудис Дракава будет с воем просить пощады.
— Метать камни в Дракаву — слишком ничтожная цель, не для этих прекрасных орудий, — возразил автарк. — Мой богоподобный отец удостоил Лудиса Дракаву своего покровительства, и я вовсе не желаю этому человеку смерти. Если он погибнет, наше предприятие доставит мне куда меньше удовольствия.
— Боюсь, смысл твоих слов ускользнул от моего понимания, бесценный, — пробормотал Джохар и вновь взглянул на Вэша, на этот раз с откровенной растерянностью. В отличие от верховного министра, главнокомандующий еще не привык к резкой, подчас совершенно необъяснимой перемене планов автарка. — Мне казалось, что твое главное желание — падение Иеросоля.
— О да, я буду на вершине блаженства, когда эти стены, бывшие неприступными, превратятся в груду камней, — изрек Сулепис. — Я счастлив, что благодаря нашим восхитительным пушкам нам не придется тратить время на долгую осаду.
— Но, бесценный, стены Иеросоля не пробить даже такими снарядами. — Джохар указал на огромный камень, который катили к пушке два десятка взмокших от пота рабов. — Толщина этих стен составляет несколько десятков ярдов, и о прочности кладки ходят легенды.
Довольная улыбка, игравшая на губах автарка, погасла.
— Ты думаешь, я об этом не знаю, верховный полемарк? — процедил он.
Как человек, сделавший неверный шаг и одной ногой зависший над пропастью, Икелис поспешно отступил назад.
— Я не сомневаюсь в том, что тебе известно куда больше моего, бесценный. Ты живой бог, а я всего лишь смертный, мой разум слаб и ограничен. Мой удел — смиренно ждать твоих приказов.
— Рад, что ты это сознаешь. Так вот, мы поступим следующим образом. Установим пушки под крепостными стенами, выберем цель и будем палить в одно и то же место, пока там не образуется пробоина. Когда это произойдет, войскам останется лишь ринуться в пролом и захватить город.
— Но… хватит ли одной пробоины, ведь протяженность этих стен так велика… — в замешательстве пробормотал полемарк. — К тому же защитники крепости не будут сидеть сложа руки — у них есть свои пушки. На головы наших солдат обрушатся потоки кипящего масла и град стрел. Мы потеряем тысячи, нет, десятки тысяч солдат.
Безумное предложение автарка так поразило Икелиса, что он забыл об осторожности.
— Десятки, а то и сотни тысяч! — взволнованно повторил он.
— Когда речь идет о моей неувядающей славе, разговоры о потерях неуместны! — отрезал автарк.
В его бесцветных глазах сверкали огни бешенства.
— Уверен, мои солдаты счастливы отдать жизнь за своего повелителя. Впрочем, хотят они того или нет, им придется приобщиться к вечности, став частью немеркнущего сияния моего божественного отца — Нушаша.
Автарк рассмеялся, и его смех прозвучал в воцарившейся тишине пронзительной резкой мелодией. Даже Икелис, привыкший посылать солдат на смерть, с невольным ужасом взирал на своего повелителя, спокойно рассуждавшего о гибели тысяч людей.
— Думаю, имперские крокодилы проголодались и не прочь поужинать, — продолжал автарк. — Настало время услышать их голоса. Пусть они покажут, на что способны.
Смуглое лицо Икелиса Джохара оставалось непроницаемым, однако на нем проступила предательская бледность. Полемарк несколько раз поклонился Сулепису и, пятясь, отошел от его кресла, спустился с позолоченного помоста и взмахнул рукой, подзывая подчиненных. Распоряжения главнокомандующего были быстро переданы по цепи и через несколько мгновений дошли до стоящего у пушки артиллериста. Выслушав приказ, тот поклонился и несколькими поворотами колеса привел в боевую готовность свирепо оскалившееся орудие. Потом солдат замер, вытянув руки по швам и не решаясь вытереть струившийся со лба пот.
— Готов служить повелителю Поднебесья и властелину Всего Сущего! — отрапортовал артиллерист. — Да пребудет милость небес с великим городом Ксисом!
Живой бог поднял бледную руку.
— Пусть твой питомец покажет себя, укротитель крокодилов.
— Огонь! — скомандовал артиллерист.
Полуобнаженный солдат поднес к жерлу пушки пылающий факел.
На мгновение в воздухе повисла звенящая тишина. Казалось, огромное дуло орудия втянуло в себя все звуки мира. Взглянув в сторону пролива, Пиннимон Вэш с удивлением убедился, что волны по-прежнему набегают на берег, а чайки носятся над пенными гребнями.
В следующее мгновение верховный министр Ксиса рухнул на колени, зажимая уши руками. Ему казалось, что голова его превратилась в улей, где жужжит неисчислимое множество пчел. Когда ветер отнес в сторону облако дыма, повисшее над пушкой, все увидели, что орудие откатилось на несколько ярдов назад и раздавило двух злополучных солдат. Главный артиллерист, хмурясь, разглядывал кровавое месиво под колесами пушки.
— Следует приковать ее цепями или насыпать под колеса побольше песку, — пробормотал он. — Иначе она будет отъезжать после каждого выстрела, и мы потеряем уйму времени.
Вэш удивился тому, что не утратил слух. Он слышал голос артиллериста, звучавший как сквозь толстую пелену.
— Все это ерунда, — разобрал он так же приглушенный голос автарка. — Имперский крокодил не обманул наших ожиданий. Посмотрите на это! — И Сулепис взмахнул рукой, унизанной золотыми напальчниками.
В крепостной стене на дальнем краю пролива зияла, подобно открытой ране, внушительных размеров пробоина. На стене суетились солдаты, казавшиеся отсюда крохотными, как муравьи. Судя по всему, они пребывали в смятении и никак не могли поверить, что враг обладает таким могущественным и неумолимым оружием.
— Что ж, мы только постучали в их двери, а они уже переполошились, — изрек автарк, довольно потирая руки. Сухой хруст его суставов неожиданно показался Вэшу оглушительным. — Они чувствуют, что скоро мы войдем в их дома!
Через несколько мгновений воздух наполнился тревожным перезвоном — колокола храмов Иеросоля вновь зазвонили.
Глава 34
Ворота Иммона
После смерти Серебряного Сияния род его пришел в упадок. Белый Огонь и Рассудительность были изгнаны в небытие, которое прежде послужило приютом старику Сумерки. Слуги их по большей части погибли. Лишь Горбун остался в живых, ибо дети Влаги нуждались в его искусных руках. Они сделали его своим рабом, подвергли его пыткам и лишили мужского естества, дабы он более не мог распространить семя потомков Ветра.
Однако победители не решались воспевать свои деяния, а, напротив, измышляли лживые легенды, чтобы скрыть свой позор и печаль. Но правду невозможно утаить. Истинная история вышла наружу и получила название «Королевство слез».
После смерти Серебряного Сияния род его пришел в упадок. Белый Огонь и Рассудительность были изгнаны в небытие, которое прежде послужило приютом старику Сумерки. Слуги их по большей части погибли. Лишь Горбун остался в живых, ибо дети Влаги нуждались в его искусных руках. Они сделали его своим рабом, подвергли его пыткам и лишили мужского естества, дабы он более не мог распространить семя потомков Ветра.
Однако победители не решались воспевать свои деяния, а, напротив, измышляли лживые легенды, чтобы скрыть свой позор и печаль. Но правду невозможно утаить. Истинная история вышла наружу и получила название «Королевство слез».
Загадочная девушка с темными волосами не приходила к нему во сне вот уже несколько дней. Дни и часы в камере тянулись томительно долго. Баррик по-прежнему сердился на Вансена и Джаира, все еще не придумавших убедительный план побега (воин сумеречного племени погрузился в странную апатию и целыми днями сидел неподвижно, ни единым словом не нарушая глухого молчания). Принцу хотелось отвлечься от тяжелых мыслей и опасений, терзавших его днем и ночью. Он тосковал по незнакомке, оставившей его наедине с горькими раздумьями.
Порой юноше казалось, что темноволосая девушка явилась к нему вестницей смерти и, несмотря на все разговоры о стойкости и мужестве, ее появление означает одно: жизнь его близится к концу. Возможно, незнакомка — дочь Керниоса, пробужденная ото сна близостью чудовищных ворот. Баррик не был уверен, что у Керниоса есть дочь, — на уроках у отца Тимойда он всегда пропускал мимо ушей бесконечные родословные богов. Но раз у других богов имелись дочери, почему бы ей не быть и у Керниоса.
Но если темноволосая девушка действительно является посланницей небытия, то смерть не так страшна, как он полагал прежде. Лик смерти вовсе не отвратителен — он прекрасен, исполнен доброты и сострадания. И кто бы мог подумать, что смерть так молода! Она выглядит моложе самого принца. Впрочем, если она богиня, ее наружность не имеет значения. Ведь всем известно, что боги способны принимать любое обличье, они могут прикинуться не только людьми, но животными, деревьями и даже звездами.
Но стоит ли гадать о том, когда и при каких обстоятельствах оборвется его жизнь? Наяву голова Баррика раскалывалась от боли и назойливых мыслей, во сне ему досаждали кошмарные видения, и он почти не отличал сон от реальности.
«Чем я заслужил такие мучения? — беспрестанно спрашивал себя принц. — Это несправедливо. Несправедливо».
«Жалеть себя — самое пустое занятие. — Баррик вновь услышал нежный голос незнакомки, но то было лишь воспоминание — Гони эти мысли прочь».
«Как там говорил Джаир? — силился припомнить Баррик. — Мы станем пленниками лишь после того, как смиримся со своей участью».
Даже молчаливый и спокойный Вансен явно осуждал принца за слабость и безволие. Достаточно было взглянуть на капитана королевских гвардейцев, чтобы понять: он уверен, что страдания Баррика не стоят выеденного яйца.
Баррик открыл глаза и покосился на капитана, дремавшего рядом с ним. Отросшая в заточении борода несколько смягчила резкие черты Вансена, но не скрыла глубокие впадины щек. Арестанты до последней капли съедали похлебку, которую приносили им стражники, но скудная пища не могла утолить терзавшего их голода, и они таяли на глазах. Баррик никогда не отличался упитанностью, и теперь сквозь его тонкую кожу проглядывали кости, а искривленные сухожилия на покалеченной руке можно было рассмотреть во всех подробностях.
Баррик вновь закрыл глаза, и перед внутренним его взором возникло лицо отца, короля Олина.
«Надеюсь, отец, у тебя все хорошо, — беззвучно прошептал принц. — Ты стыдился того, что сделал со мной, и избегал любых разговоров об этом. Скоро я умру и больше не буду досаждать тебе своим видом».
Но разве отец виноват в случившемся? Виной всему тяготеющее над ними проклятие, отравленная кровь Эддонов. Кровь отца была здоровее, чем кровь Баррика. Когда Олин покинул замок, бремя проклятия ослабело — об этом свидетельствовали письма короля. С Барриком, увы, произошло иначе. Когда он покинул родной дом, железные тиски безумия сжались еще крепче.
Баррик плотнее сжал веки, призывая сон, который никак не приходил. Тихое шарканье ног, долетевшее до его слуха, заставило его открыть глаза. Последняя партия заключенных только что вернулась с работы. Один из обезьяноподобных стражников направлялся прямиком к маленькой камере, где сидели принц и его товарищи по несчастью. Джаир, скрючившийся в дальнем углу, медленно поднял голову.
«Что понадобилось этому страшилищу?» — спросил себя Баррик, и сердце его сжалось от тревожного предчувствия. Быть может, настало время кровавой жертвы, предсказанной Джаиром.
Стражник подошел к решетке, загородив косматым телом свет из большой камеры. Джаир встал и сделал несколько шагов по направлению к нему. Легкость и плавность его движений несколько успокоили Баррика. Он уже научился различать скрытый смысл жестов безликого воина и теперь понял, что Джаир не предупреждает об опасности, но лишь советует соблюдать осторожность.
Странное создание застыло, прижав лицо к прутьям решетки. С его губ не слетало ни звука. Баррик так и не понял, что произошло между стражником и Джаиром. Они обменялись долгими пристальными взглядами, потом чудовище затрясло лохматой башкой и попятилось назад. Его лицо, похожее на звериную морду, было растерянным и почти испуганным.
В течение следующих часов и дней еще несколько стражников и заключенных повторили загадочный ритуал, за которым Баррик наблюдал с возрастающим недоумением. Быть может, все это было как-то связано с порохом, о котором упоминал Штормовой Фонарь. Однако принц никак не мог уяснить, в чем заключается эта связь, — ведь ни один из тех, кто приближался к решетке, не принес с собой коричневого порошка. Все это до странности напоминало Бронзовую церемонию, свидетелем которой Баррик не раз становился в замке. Во время этой церемонии самые знатные вельможи Южного Предела подходили к королю, восседавшему на престоле Волка, и складывали у ног монарха свое оружие. Имена участников ритуала выбивали на бронзовых табличках, которые впоследствии укрепляли на стенах храма Тригона. Отличие заключалось в том, что чудовищные обитатели великой бездны ничего не приносили воину сумеречного племени и ничего не получали взамен.
А ведь с тех пор, как король Олин в последний раз проводил Бронзовую церемонию, прошел почти год, припомнил Баррик. Вскоре после этого отец отправился в путешествие, которое окончилось для него так печально. Быть может, теперь вассалы приносят клятву верности принцессе Бриони? Баррик ощутил такой острый приступ тоски по дому, что на его глазах выступили слезы. В следующее мгновение юноша содрогнулся от отвращения к себе, к собственной слабости и беспомощности.
«Есть ли на свете более жалкое создание, чем я! — вздохнул он про себя. — Я способен только проливать слезы, словно малое дитя, и ждать смерти. И я умру не так, как подобает воину и принцу, — иначе смерть не явилась бы мне в обличье девушки с темными глазами, полными печали и сострадания. Я был готов отдаться в ее власть, как жалкий менестрель, как слюнявый поэт. И даже она, моя вожделенная смерть, считает, что я сдался без боя, — сказал себе Баррик, и эта мысль огнем опалила его нутро. — Даже она считает меня трусом!»
Баррик поднялся, не обращая внимания на боль в руке, которая особенно сильно ныла после долгого бездействия. Он прошел в тот угол, где, уткнувшись подбородком в грудь, сидел Джаир, и опустился на пол рядом с ним. Безликий воин не шевелился с тех пор, как последний посетитель отошел от решетки. Теперь он открыл глаза и устремил на юношу пристальный взгляд.
«Чтобы поговорить со мной, тебе нет необходимости сидеть рядом, — беззвучно произнес он. — Мы можем общаться на любом расстоянии. Ты с каждым днем становишься сильнее».
«Зачем к тебе приходят все эти стражники и арестанты?» — спросил Баррик.
«Я приучаю их действовать по моей указке, — последовал ответ. — Больше я ничего не могу тебе сообщить, так как все мои планы могут сорваться».
Некоторое время Баррик молчал, погрузившись в раздумья.
«Скажи, почему все это происходит? — спросил он наконец. — Я не о том, чем ты занят теперь, но… обо всем».
«Прошу тебя, выражайся яснее».
«Сейчас происходит то, чего не случалось никогда прежде. По крайней мере, на протяжении сотен лет. Граница Теней сдвинулась, твой народ вторгся в Южный Предел и развязал войну с моим народом. А этот полубог по имени Джек Чейн, или как там его зовут, вознамерился откопать подземный дворец Керниоса. Нельзя сказать, что все эти события в порядке вещей».
В сознании Баррика промелькнуло нечто, напоминающее быстро растаявшую искру. Он понял, что его собеседник рассмеялся.
«В том, что наши народы сцепились друг с другом, нет ничего необычного, — заявил воин из страны теней. — В течение долгих лет люди солнечного мира убивали нас без зазрения совести. А мы дважды переступали границы ваших владений».
«Я не о том. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!»
Джаир вперил в принца долгий взгляд и медленно кивнул.
«Знаю. Но есть вещи, которые я не могу открыть тебе даже сейчас, хотя по воле обстоятельств мы стали союзниками. Я поклялся моей повелительнице, и эти клятвы налагают на меня нерушимые обязательства. Однако кое-что я должен тебе сообщить, и я это сделаю. Твой товарищ тоже может выслушать мой рассказ — если хочет, конечно».
Баррик повернулся к Феррасу Вансену и увидел, как капитан королевских гвардейцев, пробужденный от сна молчаливым призывом Джаира, открыл глаза и медленно сел.
«Времени у нас немного, поэтому мне надлежит быть кратким, а вам — внимательными, — беззвучно произнес воин сумеречного племени и раскинул свои бледные пальцы. — Помимо опыта у моего народа есть два пути обретения мудрости. Одним из них является дар, именуемый Огненным Цветком».
При этих словах в сознании Баррика возникла некая идея, но рассудок отказывался ее вместить — никогда прежде безликий воин не обращался к столь емким и сложным образам.
«Второй путь носит название Подземной библиотеки, — продолжал Джаир. — В самых потаенных местах Обители народа кваров мудрость древних дней сберегается в виде Сохраненных и их голосов — это и есть Подземная библиотека. Голоса передают нам мудрость Сохраненных, и таким образом мой народ обретает знания и память».
Беззвучная речь Джаира обрела ритм и напевность, словно он повторял историю, заученную в детстве.
«Эти голоса вместе с мудростью Огненного Цветка, которую подчас называют даром, возвышают Избранных над всем нашим народом и позволяют нам владычествовать над землями и песнями. Вам наверняка доводилось слышать, что боги покинули этот мир и ныне обитают в королевстве сна. Это произошло благодаря проискам бога по прозванию Горбун. Об этом событии я могу сообщить немногое, однако именно благодаря ему стало возможным то, что произошло впоследствии. Огонь вражды, разгоревшийся в давние времена, тлеет по сей день, а место, где вспыхнуло пожарище, мы зовем Падением Богов, а вы — Южным Пределом. Да, принц Баррик, речь идет о твоей родной стране».
Баррик в растерянности уставился на рассказчика. Неужели боги жили в Южном Пределе? Неужели именно там они встретили свою смерть? Поверить в это было трудно, и принцу показалось, что он вновь видит сон.
«Несколько лет назад голоса начали предупреждать нас, что сон богов становится все более чутким, — продолжал Джаир. — Как луна вызывает приливы и отливы, а также пробуждает волнение в крови, боги способны приближаться к нам, даже когда они спят. Теперь они ближе, чем когда-либо».
Джаир смолк, чтобы выслушать безмолвный вопрос Вансена.
«Нет, я больше ничего не могу вам объяснить, — ответил безликий воин. — Вам достаточно знать, что боги были вынуждены покинуть мир живущих и в течение долгих лет не вмешивались в дела этого мира, пребывая в сонном забытьи, почти таком же глубоком, как смерть. Но сейчас боги пробуждаются, они приближаются к нам. Мысли и сны людей — и вашего народа, и нашего — наполняет их присутствие. Это представляет для всех нас серьезную опасность, ибо даже во сне боги способны приносить людям бедствия, великие и малые. Они полны желания вернуть себе то, что некогда принадлежало им безраздельно. По несчастному стечению обстоятельств, в грозную годину пробуждения богов с Избранными из моего народа произошло нечто ужасное, погрузившее Обитель народа кваров в великую скорбь и печаль. Наша королева Сагри, повелительница Древних Напевов, при смерти».
Баррик привык к тому, что безликий воин никогда не выдает своих чувств, и очень изумился, ощутив пронзительную тоску Джаира.
«Нужно сказать, что Избранные кончают свои дни не так, как смертные, — вновь заговорил Джаир. — Все мы, подобно жителям солнечного мира, можем пасть жертвами болезни, насилия или несчастной случайности. Но высокородные, такие как король Иннир и королева Сагри, отличаются от прочих живых существ. Это все, что я могу открыть вам. Да, я понимаю, что вам хочется узнать больше, но это не моя тайна. Я не имею права ее открывать. Однако кое-что я вам расскажу. Королева Сагри умирает, и сейчас ей необходимо то, что можно отыскать лишь в древнем священном месте вашего народа — иными словами, в столице вашего королевства, в замке под названием Южный Предел. Два столетия назад отчаяние вынудило нас захватить этот замок, но мы были вынуждены его оставить. Ныне отчаяние вновь побудило нас перейти границу Южного Предела. На этот раз нам следует помнить о том, что сон богов может прерваться. Южный Предел находится очень близко от королевства богов. Голоса из Подземной библиотеки предупреждают нас, что попытка захватить замок и использовать то, что там хранится, для спасения королевы Сагри может иметь самые печальные последствия. Если мы разбудим спящих богов, начнется эра крови и мрака».
«Но почему? — не удержался от вопроса Баррик. — Зачем богам нести в этот мир кровь и мрак?»
Принц взглянул на Вансена и был поражен его бледностью, различимой даже в полумраке. Можно было подумать, что закаленный в боях солдат только что узнал точный день и час собственной смерти.
— Кровь и мрак… — шепотом повторил Вансен, как будто эти слова поразили его в самое сердце.
«Как волк, который видит перед собой кусок мяса с кровью, боги не смогут удержаться от искушения ввергнуть мир в пучину бедствий, — ответил Джаир. — Такова их природа. Сон оказался для них ловушкой — они попались в нее, как хищные звери попадают в капканы, расставленные охотником. Богам свойственна невероятной силы ярость. Но даже перед лицом этой страшной угрозы люди не откажутся от своего владычества над миром. В далеком прошлом, когда боги еще не оставили землю, люди были их покорными слугами. Тогда их было мало, и они не имели чувства собственного достоинства. За прошедшие века люди не только расплодились, но и обрели мудрость. Если боги пробудятся, на земле вспыхнет война, и жестокостью она превзойдет все прежние войны. Без сомнения, она завершится победой богов, а остатки людского племени будут влачить жалкое существование. На развалинах городов им придется построить новые храмы в честь безжалостных и бессмертных владык».
Смысл сказанного Баррик уловил не полностью, однако мрачная уверенность Джаира произвела на него гнетущее впечатление.
«Итак, опасаясь потревожить сон богов, мой народ оказался перед трудным выбором, — продолжал воин сумеречного племени. — Некоторые хотели любой ценой спасти жизнь королевы. Их вдохновляла и поддерживала леди Ясаммез, моя повелительница. Были и такие, кто предлагал иной выбор. Это путь короля Иннира, и у него нашлось немало сторонников. Я же опасаюсь, что этот путь лишь отложит на время неизбежную развязку и сделает ее еще более жестокой. Мы пошли на компромисс и заключили Стеклянный договор. Это соглашение спасает людей солнечного мира от полного истребления, ибо мы, приверженцы леди Ясаммез, свято верим: наша цель важнее милосердия и оправдывает любые жертвы».
У Баррика закружилась голова.
«И ты… ты в это веришь, Джаир? — с запинкой спросил он. — В то, что твоя цель оправдывает гибель всех жителей Южного Предела, мужчин, женщин и детей?»
«Тебе трудно понять, на чем зиждется моя уверенность, ибо ты не знаешь, как велики ставки», — последовал невозмутимый ответ.
Мысли безликого воина показались принцу каплями ледяной воды, падающими на камень.
«Я не могу рассказать тебе все, ибо эта тайна не для смертных».
«Тогда расскажи, что там у вас произошло. Ваши король и королева пошли войной друг на друга, а потом заключили перемирие?»
«Слово „война“ не может отразить сущность того, что произошло между королем и королевой, — сказал Джаир. — Да будет тебе известно, они не просто наши повелители и супруги. Они брат и сестра. Ты, как никто другой, способен понять все сложности этого обстоятельства».
«Брат и сестра…»
«Да. Вот все, что тебе следует знать. У меня нет времени пересказывать тебе всю историю моего народа и нет желания просвещать тебя. Молчи и слушай!»
Раздражение Джаира было таким сильным, что каждое его слово напоминало удар.
«Нет ничего более хрупкого и ненадежного, чем перемирие, достигнутое благодаря Стеклянному договору. Пока условия договора остаются в силе. Мы разгромили вашу армию, однако не захватили ваш последний оплот. Но мы должны это сделать, и мы непременно сделаем это. В самом скором времени по вашей земле потекут реки крови, хотя эта мысль не радует меня».
«Не думал, что ты наш заклятый враг, Штормовой Фонарь, — с горечью выдохнул Баррик. — Значит, я напрасно отнесся к тебе по-дружески».
«Я не нуждаюсь в твоем дружеском расположении, — ответил воин из страны теней. — Мне нужно твое понимание. Мне жаль, что ты заблуждался, полагая, что наша дружба способна изменить течение событий. Грядущее не в силах остановить даже боги, если бы они захотели».
«Тогда зачем ты рассказываешь нам это? Если мы обречены, не все ли равно, по какой причине нам суждено погибнуть».
«Как я уже сказал, мир балансирует на острие ножа. И мы должны приложить все силы, чтобы сохранить это равновесие. Вот, смотри. — Джаир сунул руку за пазуху своей изодранной рубашки, вытащил нечто, завернутое в грязную тряпку, и положил сверток на ладонь. — Я говорил тебе об этом, но никогда не показывал. Сейчас я решил пренебречь осторожностью, ибо надеюсь, что ты поймешь, как велика опасность и как много от нас зависит. Моя повелительница леди Ясаммез приказала мне доставить эту вещь королю Инниру. От того, сумею ли я выполнить поручение, зависит судьба мира».
Джаир передал сверток Баррику. Принц был так удивлен, что едва не выронил его.
«Почему ты решил отдать его мне?»
«Я подозреваю, что у Джикуйина есть какие-то планы на мой счет. Боюсь, он намерен использовать меня, чтобы открыть ворота Иммона и войти во дворец повелителя Земли. Если так случится, я погибну, и стекло погибнет вместе со мной. Этого нельзя допустить ни в коем случае».
«Но почему ты выбрал меня? — качая головой, спросил Баррик. — Посмотри на меня! Я так слаб, что едва передвигаю ноги! Я болен, и голова моя полна безумных мыслей. Отдай твое стекло Вансену. Он выполнит поручение наилучшим образом и доставит сверток по назначению. Он храбрый солдат, и на него… можно положиться».
Баррик бросил взгляд на капитана королевских гвардейцев и осознал, что ничуть не кривит душой. У принца накопилось немало обид на Вансена, но, несмотря на горькие упреки и ругань, юноша восхищался этим человеком, завидовал его силе и стойкости. Иными словами, если бы Баррик поборол свою заносчивость, он многое бы отдал за такого друга.
«Именно так я собирался сделать вначале, но потом передумал», — сказал Джаир.
В сознании Баррика воцарилась тишина, и он догадался, что воин сумеречного племени говорит с Вансеном. Затем взгляд красных глаз вновь устремился на принца.
«Бесспорно, Феррас Вансен смел и отважен. Но в отличие от тебя он не удостоился прикосновения леди Дикобраз. Моя повелительница избрала тебя, Баррик Эддон, она дала тебе поручение, смысл которого скрыт даже от меня. Ее поддержка поможет тебе преодолеть препятствия, непреодолимые для всех остальных. Но ты не сможешь сохранить жизнь, если тебе суждено ее отдать, — словно против воли добавил безликий воин. — Поэтому, прошу тебя, действуй рассудительно и осторожно! Феррас Вансен будет с тобой неразлучен, но именно тебе я доверяю величайшую ценность».
«Значит, ты хочешь, чтобы я оказал любезность твоей повелительнице, собравшейся уничтожить мой народ от мала до велика?»
«Ты не слушал меня или я переоценил твои способности, — сокрушенно произнес Джаир. — Ты что, не понял, что речь идет вовсе не о любезности? Если слепой король Иннир не получит то, что сейчас находится в твоих руках, леди Ясаммез двинет свои войска на Падение Богов — твой дом, который вы называете Южным Пределом, — и захватит его. Но если стекло окажется у короля, есть надежда, хотя и слабая, что договор не будет нарушен и войска леди Дикобраз не пойдут в атаку».
Баррик судорожно сглотнул. Всю свою недолгую жизнь он старался избегать ответственных поручений. Он боялся не справиться и лишний раз напомнить всем и каждому, что он — лишь слабое беспомощное дитя с изуродованной рукой и помраченной душой. Сейчас ему представился шанс доказать обратное.
«Хорошо. Если ты настаиваешь, я готов, — решительно произнес Баррик. Перед мысленным взором принца возникла темноглазая девушка. Ей придется изменить нелестное мнение о нем. — Я сделаю все, что от меня зависит».
«Только не смотри на то, что я тебе дал, — предостерег Джаир. — Ты недостаточно силен для этого. Вещь обладает великим могуществом, и смотреть на нее опасно».
«У меня нет ни малейшего желания на нее смотреть».
Баррик сунул сверток в карман рубашки, предварительно убедившись, что там нет дыр.
«Пусть Красный Олень поможет тебе на трудном пути», — изрек Джаир Штормовой Фонарь.
Лицо воина сумеречного племени оставалось непроницаемым, но Баррик понял, что его собеседник испытал огромное облегчение. Впервые принц осознал, что Джаир тоже изнемогает под тяжестью бремени, которое взвалили на него против его воли. Внезапно Джаир напрягся, как маленькое животное, ощутившее на себе взгляд хищника.
«Скажите быстрее, какой сегодня день?» — спросил он, переводя огненный взор с Баррика на Ферраса Вансена.
Оба лишь растерянно пожали плечами.
«Конечно, откуда вам знать, — беззвучно пробормотал Джаир. — Дайте мне подумать».
Безликий воин закрыл глаза руками и замер, словно позабыл обо всем на свете.
«Остался один день, — сообщил он, опуская руки. — В лучшем случае два».
«О чем ты? — удивленно спросил Баррик. — Что такого произойдет через день или два?»
«Начнется церемония, посвященная повелителю Земли, — ответил Джаир. — Священные дни почитания того, кого вы называете Керниоса. Уверен, вы по-прежнему устраиваете в это время пышные празднества».
Баррику потребовалось несколько мгновений, чтобы догадаться, о чем говорит воин из страны теней.
— Он имеет в виду Кернейю, — сказал он вслух, повернувшись к Вансену. — Конечно, празднеств в честь Керниоса еще никто не отменял. Но, клянусь богами, разве уже наступил димен? Сколько же времени мы провели в этом гнусном подземелье?
«Достаточно долго для того, чтобы потерять счет дням, — откликнулся Джаир. — Если я не ошибся в расчетах, нам всем конец. Они придут за нами, как только начнутся празднества, а я не успел подготовиться».
Безликий воин более не произнес ни слова. Он опустил голову и погрузился в молчание — глухое, как плотно закрытая дверь.
«Умереть в начале праздника Керниоса само по себе неутешительно, — размышлял Феррас Вансен. — К тому же в этой проклятой норе мы утратили всякое представление о времени и понятия не имеем о том, когда настанет роковой день».
Капитан королевских гвардейцев вспомнил рассказы о том, как древние племена, некогда проживавшие на землях Южного Предела, привязывали к дереву пленников, предварительно ослепив их, и оставляли на съедение волкам. Несчастные томились в ожидании неизбежного конца, не зная, когда он наступит.
Слова воина сумеречного племени так встревожили Вансена, что он долго не мог заснуть. Потом, забывшись дремой, он всякий раз вздрагивал, стоило принцу Баррику пошевелиться или когда в большой камере вскрикивали узники.
Мысли о Кернейе не оставляли капитана. Даже в детстве, в Далер-Троте, это был мрачный и унылый праздник. В ожидании Кернейи глава каждой семьи вырезал маленькие черепа: с первыми лучами солнца их надлежало установить на могилах родственников, окружив цветами, как дань уважения повелителю Земли, рано или поздно забирающему всех в свои владения. Отец Ферраса Вансена всегда сетовал на лень и нерадивость жителей Далер-Трота — во избежание лишних усилий они вырезали черепа не из камня, а из мягкого дерева. На родине отца, на Вуттских островах, дары повелителю Черной Земли надлежало мастерить лишь из прочного гранита. Впрочем, Феррас Вансен никогда не сомневался в том, что отец семейства, потерявший троих детей и вынужденный украшать черепами их могилы, а также могилы родителей и прародителей жены, в глубине души радуется тому, что эти скорбные дары можно изготовить из податливой сосны, а не из твердого камня.
Черепа, черепа. Феррас Вансен никак не мог выбросить их из памяти. Перебравшись в город, он выяснил, что жители Южного Предела приобретали ритуальные черепа на улице Мастеровых и выбирали каменные или деревянные в зависимости от того, какой суммой располагали. В дни, предшествующие Кернейе, на Маркет-сквер можно было купить даже черепа из особого белого хлеба с глазницами из темной глазури. Ферраса Вансена это приводило в полное недоумение. Ему казалось, что превращать в лакомство жертву Керниосу — кощунство, чреватое суровым наказанием.
«Тогда я был неотесанным мужланом, только и всего, — вздохнул капитан. — Не зря надо мной потешались. Помню, Коллум Дайер до упаду смешил своих приятелей рассказами о том, как я трясусь при каждом раскате грома, ожидая конца света. Как будто парень из деревни не знает, что такое гром!»
Предаваясь мрачным воспоминаниям, Вансен завис на зыбкой грани между сном и реальностью. Перед мысленным его взором возникало то лицо злополучного Коллума Дайера, то картины мрачного праздника, когда в храмах зажигали черные свечи, жрецы-мантиссы скрывали свои лица под масками сов и повсюду звучали заунывные песнопения, посвященные богу Смерти и Подземных Глубин. Лишь шарканье множества ног, донесшееся из коридора, вырвало капитана из плена тягостного забытья.
Серый человек по имени Уени'ссох проплыл по полу, словно по ковру из облаков. Ледяной огонь, полыхавший в его глазах, был так ярок, что узники в большой камере от страха прижались к стенам. Вансен сделал над собой усилие, чтобы не отвести взгляд от этого кошмарного существа с лицом ожившего трупа.
«Время настало», — безмолвно изрек сероликий, и голос его рассек напряженную тишину, как удар хлыста.
Несколько звероподобных стражников в плохо пригнанных доспехах окружили Вансена и обоих его товарищей.
— Что вам от нас надо, будь вы все прокляты! — рявкнул Вансен, поднимаясь на корточки.
Он слишком хорошо понимал, что сопротивление бесполезно. Стоит сероликому сделать знак, и стражники проткнут пленников копьями.
«Я не буду ничего вам объяснять, — произнес Уени'ссох. — Ваши последние часы принадлежат Джикуйину».
Повинуясь его беззвучному приказу, стражники заковали руки Джаира в кандалы и накинули ему на шею петлю из толстой веревки. Тоже самое они проделали с Барриком и Вансеном. Уени'ссох оглядел закованных в цепи узников, молча повернулся и вышел из камеры. Стражники поволокли их к выходу. Прочие арестанты поспешно отворачивались от них, как от живых мертвецов.
«Не отчаивайся. Помни, надежда умирает последней».
Мысли Джаира прозвучали в сознании капитана гвардейцев едва слышно, точно голос, принесенный ветром с вершины холма.
«Наблюдай за мной и делай как я. Не позволяй никому похитить твой рассудок и твое мужество. А если Уени'ссох заговорит с тобой, не слушай и молчи».
Надежда? Вансен не нашел в своем сердце ни малейшей искорки надежды. Он знал, что их ожидает, и конец представлялся ему неотвратимым.
Звероподобные чудовища протащили арестантов по бесконечным коридорам и крутым лестницам, ведущим вниз, в глубину. На протяжении всего пути царившую в подземелье тишину нарушало лишь шарканье босых ступней стражников, сливавшееся в назойливую мелодию, гнетущую, как барабанная дробь у подножия виселицы. Вансен уже видел этот запутанный подземный лабиринт глазами убогих существ, оказавшихся во власти Джаира, и теперь, шагая по коридорам, никак не мог поверить в реальность происходящего. Каменные стены оказались вовсе не такими гладкими, как ему представлялось. Их покрывали замысловатые узоры, круги, спирали и загадочные рисунки, где угадывались очертания людей и животных. Некоторые рисунки производили жуткое впечатление: со стен взирали совы с глазами, подобными звездам, и люди, чьи конечности были отрублены и сложены перед кошмарными птицами, как кровавая дань. Прочие изображения были не менее зловещими. Вансен увидел человеческие черепа с пустыми глазницами и сразу узнал в них символы повелителя Земли. Смысл других образов — завязанные узлами веревки и квадратные котлы на коротких ножках — остался для него тайной. Разглядывая стены, капитан отметил, что чаще всего там встречается изображение свиньи. Это животное особо почиталось Иммоном, угрюмым слугой Керниоса.
«Его забрал Черный Кабан!»
В памяти капитана раздался плач, долетевший из детских лет. Старая женщина безудержно рыдала, сокрушаясь о безвременной смерти своего сына.
«Будь проклят ненасытный кабан и будь проклят его бессердечный повелитель! — ударяя себя кулаками в грудь, восклицала она. — Никогда больше я не зажгу свечу в честь Кернейи!»
Кернейя. В далекой стране, где солнце по-прежнему каждое утро восходит на небеса и каждый вечер садится за линию горизонта, на улицах собирались толпы. Они хотели посмотреть на праздничное шествие: статую бога, чье лицо скрывала маска, проносили по городу на носилках. Несмотря на ранний час, все до единого были пьяны — зеваки, слуги, несущие носилки, даже жрецы повелителя Земли. Город погружался в тяжкий, невеселый хмель, словно гулял на затянувшейся погребальной трапезе. А теперь он, Феррас Вансен, оказался во владениях бога Смерти, у самых дверей его обители.
По спине у капитана королевских гвардейцев пробежал холодок, и он усилием воли подавил дрожь. Ему хотелось коснуться руки Баррика, напомнить юноше, что он не один, что он получит помощь и поддержку, но кандалы мешали это сделать.
Узкий каменный коридор внезапно расширился. Узники вошли в огромную пещеру, скупо освещенную дюжиной факелов. Своды пещеры терялись во мраке, на обсидиановых стенах мелькали слабые отблески. Но после долгого путешествия по темным коридорам Вансену почудилось, что свет в пещере горит очень ярко, как в храме Тригона в дни великих праздников. Когда он увидел собственными глазами ворота Иммона, они показались ему еще более громадными, чем в видениях, открывшихся благодаря невольным осведомителям Джаира. Двери в подземный чертог возвышались посреди пещеры, огромные, как скала. На обычные ворота они походили не больше, чем отлитая из бронзы исполинская статуя Перина — на обычного человека.
Стражники тычками отогнали арестантов к шершавой каменной стене. Здесь уже собралось множество рабов, и все угрюмо молчали, в тревоге поглядывая на многочисленных караульных.
Получив несколько бесцеремонных пинков, узники поняли, что им надлежит встать на колени. Вансен опустился на каменный пол и тут же расчихался, так как в нос ему забилась носившаяся в воздухе каменная пыль. Баррик рухнул на колени как подкошенный и замер без движения. Вансен попытался подвинуться к юноше поближе и посмотреть, не ранен ли он, но передвигаться на коленях со скованными руками оказалось так трудно, что капитан едва не упал.
«Помни, о чем я сказал…» — раздался у него в голове беззвучный голос Джаира.
Внезапно стражники и рабы пришли в движение — Вансен даже испугался, что они услышали слова воина сумеречного племени. Затем царившую в пещере тишину разбил оглушительный грохот, напоминавший барабанную дробь. В следующее мгновение капитан осознал, что это шум шагов, и понял, почему все стражники, даже те, чьи спины от природы были изогнуты дугой, попытались выпрямиться. Стоявшие на коленях рабы, испуская жалобные стоны, упали ниц и прижались лицами к каменному полу.
В проеме пещеры появилась гигантская фигура полубога. Украшавшие его черепа на веревках качались из стороны в сторону, как увлекаемые волной водоросли. Вансен вгляделся в Джикуйина и впервые различил признаки, свидетельствующие о его преклонном возрасте: чудовище заметно хромало, опираясь на посох размером с дерево, а голова его клонилась набок, словно мощная шея отказывалась держать ее. Тем не менее обличье Джикуйина было таким жутким, что мускулы капитана гвардейцев обмякли и мочевой пузырь невольно опорожнился, когда полубог обнажил в довольной ухмылке огромные обломанные зубы. Он понял, что конец неотвратим, а надежда, о которой говорил Джаир, напрасна. Невозможно вырваться живым из лап этого отвратительного создания.
Пленники по-прежнему выли и стенали, распростершись на полу. В какой-то момент Вансену представилось, что все это: темная угрюмая пещера, толпа измученных, грязных и окровавленных существ, рыдающих у ног беспощадного повелителя, — лишь кошмарный сон. Явь не могла быть такой чудовищной. Наверное, он потерял рассудок и отдался во власть тягостных видений. В сознании капитана всплыли ужасающие истории. Деревенский священник рассказывал их ребятишкам, чтобы они твердо усвоили: того, кто нарушит волю богов, ожидает жестокое наказание.
— О Перин, повелитель Небес, испускающий свет! — одними губами прошептал Вансен. — Спаси нас и проведи невредимыми через все испытания! О Эривор, облаченный в серебряную кольчугу! Успокой морскую стихию и сохрани наш корабль. О Керниос, повелитель Черной Земли! Защити нас своей милостивой дланью.
Вансен повторял полузабытые слова детской молитвы и слишком хорошо сознавал, что они совершенно бессильны. Ни молитвы, ни заклинания не могли его спасти. Исполинская фигура неотвратимо приближалась, под ногами полубога хрустели прочные камни, и каждый шаг сокращал расстояние, отделяющее капитана гвардейцев от смерти.
«Не впадай в отчаяние!» — вновь раздался у него в голове беззвучный голос, на этот раз повелительный и резкий.
Повернувшись, Вансен увидел, что Джаир по-прежнему стоит прямо, высоко вскинув голову. Взгляд багровых глаз выдавал страх, охвативший воина сумеречного племени, и в то же время был исполнен ярости. Принц Баррик, опустившийся на колени рядом с Джаиром, раскачивался из стороны в сторону, как тростинка на ветру. В переменчивом свете факелов бледное лицо юноши казалось застывшей маской. Странно, но именно в этот момент черты принца особенно остро напомнили Вансену черты принцессы, и он ощутил обжигающую вспышку почти забытого чувства. Он должен выполнить обещание, данное Бриони, а значит, он не имеет права сдаваться, пока жив. Отчаяние — слишком большая роскошь для солдата.
Возносить молитвы богам Тригона — нелепое занятие для тех, кто находится у ворот подземной обители. Вдруг еще одна молитва всплыла в сознании Вансена, как рыбка, плеснувшая на поверхности воды: молитва, обращенная к кроткой богине, призыв к милостивой Зории, повелительнице Голубок. Губы капитана шевелились, но слова застревали в перехваченном судорогой горле.
— Зория, о блаженная девственница, помоги нам… не оставь нас…
В следующее мгновение слова молитвы, сама Зория, даже собственное имя — все вылетело из головы Ферраса Вансена, как сухие листья, подхваченные мощным порывом ветра. Джикуйин остановился прямо перед ними и наклонился. Исполинское лицо полубога, напоминавшее изрытую кратерами луну, было совсем близко.
— У меня для вас приятное известие.
Голос гиганта пронзил Вансена до костей. Дыхание Джикуйина было горячим, как воздух, вырывавшийся из плавильного горна.
— Вы станете свидетелями моего торжества. Более того, вам выпала честь принять в нем участие.
Вансену казалось, что пустые глазницы черепов глядят на него насмешливо, а рты издевательски кривятся.
«Мой череп ожидает та же участь», — с содроганием подумал капитан гвардейцев.
Видят боги, он сделал все, что мог. Но его усилия оказались тщетными.
Джикуйин повернул свою исполинскую голову, чтобы лучше рассмотреть Вансена и его товарищей. Ощутив на себе взгляд огромных, как пушечные ядра, глаз полубога, капитан невольно отвернулся, не в силах вынести потоков беспощадного огня этих багровых глаз.
— Ваша кровь поможет открыть ворота Иммона, — прогрохотал Джикуйин. — Передо мной распахнется путь в покои повелителя Грязи, короля Червей, утоляющего жажду мочой. Он лишил меня глаза, и я отомщу ему. Я получу его трон и копье Земная Звезда. Я скрою свое лицо под его маской из желтой кости. И пусть тогда боги возвращаются в этот мир — никто из них не сравнится со мной в силе.
«Ты окончательно обезумел», — насмешливо произнес Джаир.
Многие узники услышали беззвучную речь воина сумеречного племени. Над толпой поднялся испуганный ропот — рабы опасались, что наказание, которое заслужил смельчак, падет и на их покорные головы.
— Боги не бывают безумными, — заявил Джикуйин, сопроводив свои слова громовым раскатом хохота. — Как может быть безумным тот, кто способен исполнить любое свое желание? Прольются потоки крови. Ворота распахнутся, и случится все, о чем я говорил.
«Скорее кровь моя высохнет и превратится в пыль, чем я позволю тебе пролить хоть одну ее каплю ради твоих безумных затей», — заявил Джаир.
Джикуйин протянул свою громадную руку, растопырив пальцы так, словно собирался размазать Джаира по каменному полу. Он лишь слегка ударил безликого воина, однако этого оказалась достаточно, чтобы тот потерял равновесие и рухнул на пол. Рабы, находившиеся рядом, с воплями бросились врассыпную, а Джаир остался лежать ничком на каменных плитах.
— С чего ты взял, что мне нужна твоя кровь, ты, жалкое отродье Ветра? — осклабившись, спросил Джикуйин, и своды пещеры содрогнулись от его оглушительного голоса.
Чудовище вновь протянуло руку, сбило Вансена с ног и схватило Баррика. Принц сдавленно вскрикнул и потерял сознание. Джикуйин пренебрежительно бросил обмякшее тело на каменный пол рядом со стражниками.
— Мне нужен он, дитя солнечного мира, — сообщил полубог. — Я чувствую, как от него исходит запах Огненного Цветка. Его кровь сослужит мне службу.
Вансен беспомощно потрясал закованными в кандалы руками, пока стражники увлекали Баррика к воротам. Капитану гвардейцев казалось, что сила его отчаяния порвет любые цепи, но кандалы лишь издевательски звенели, когда он пытался их сбросить. Феррас Вансен зарычал, как раненый зверь. Неизбежная гибель принца — катастрофа, по сравнению с которой собственная смерть представлялась пустячным событием, не стоящим сожалений.
Кто-то схватил его за руку. Вансен нанес удар локтем, и один из смрадных косматых стражников упал на спину, однако проворно вскочил и опять налетел на капитана. Вансен уже готовился ударить его снова, когда взор его упал на лицо диковинного создания. Отсутствующее выражение этого лица, более напоминавшего звериную морду, поразило капитана. Взгляд стражника был устремлен в пустоту, как у слепого. Косматые когтистые лапы сжимали какой-то ключ.
«Они хотят снять с меня кандалы перед тем, как убить? — пронеслось в голове у капитана. — Неужели эти недоумки не понимают, что я свою жизнь дешево не отдам и прикончу добрый десяток из их братии? Зачем они так рискуют?»
Тем не менее стражник подошел к Вансену и принялся неуклюже тыкать ключом в замок. Капитан вспомнил, что такая же рассеянная гримаса застывала на лицах убогих созданий, когда они по молчаливому призыву Джаира подходили к решетке камеры. Вансен обернулся к воину сумеречного племени. Штормовой Фонарь замер, вперив взгляд в пространство. Он так сосредоточился, что его глаза потухли, превратившись в красные щели. Еще один стражник стоял рядом с Джаиром и снимал с него кандалы. Замысел безликого воина удался: стражники подчинились его воле и безропотно выполняли его приказы. Но время неумолимо отсчитывало последние мгновения жизни принца Баррика.
Стражники подтащили принца к исполинским воротам, по высоте и ширине превосходившим самый большой храм Южного Предела. Уени'ссох, омерзительный приспешник жестокого полубога, медленно вышел из тени, встал рядом с Барриком и воздел в воздух костлявые руки.
— О ты, чьи глаза горят, а крылья белы как снег, услышь наш призыв! — произнес он своим безжизненным ровным голосом.
Вансен понимал каждое слово, хотя никогда прежде не слышал наречия, на котором говорил сероликий. Этот язык напоминал человеческий не больше, чем стрекотание сверчков; он заполнял уши, как вязкий тягучий поток. Тем не менее смысл произнесенного мгновенно достигал сознания капитана.
— Повелитель червей, обрати на нас свой взор! — продолжал Уени'ссох. — Пустой сосуд, удостой нас своим вниманием!
Голос сероликого резко взмыл вверх, обретая мощь. Теперь он бурлил в голове у Вансена, как кипящая вода в котле, заглушая мысли капитана. Заклинание произносилось медленно и ровно, оно не имело ничего общего с теми песнопениями в честь Керниоса, которые Вансен слышал прежде. Однако отдельные строки показались ему знакомыми — должно быть, он слышал их от деда, молившегося на могиле бабки, среди зеленых холмов. Тусклый мертвящий голос порождал в сознании картины, не имеющие ничего общего с детскими воспоминаниями. Перед мысленным взором Вансена стоял залитый багровым светом мир изменчивых теней — мир, где ему предстояло закончить жизнь. Предчувствие конца, неотвратимого и бессмысленного, заставило сердце капитана болезненно сжаться.
Стражник, послушный воле Джаира, еще возился с кандалами Вансена. Руки капитана гвардейцев по-прежнему были скованы, и он прилагал отчаянные усилия, чтобы не подчиниться чарам тусклого ровного голоса. Вансен обещал себе бороться до последнего вздоха.
— Посмотри, темнота поглощает нас, как река. Настало время отправиться в страну Багрового Солнца. В страну, где солнце заходит, чтобы больше никогда не взойти. О бог с сожженной ногой, дозволь нам укрыться в тени твоих одежд! Когда настанет последний день бытия, разреши нам отправиться туда, где мы будем наблюдать за смертью солнца! О отец воронья, чьи длани сокрыты железными перчатками! О узел, который не развяжется до скончания времен! Мы содрогаемся от страха. Открой нам ворота!
Поначалу охваченному смятением и ужасом Вансену показалось, будто массивное каменное сооружение растворяется в воздухе или тает на глазах, словно оно сделано изо льда. Несколько мгновений спустя капитан понял: происходит нечто гораздо более странное. Ворота слегка приоткрылись, и сквозь узкую щель полилась такая непроглядная тьма, что свет тысяч звезд не смог бы ее разогнать. Сердце Вансена колотилось, как пойманная в силки птица. Тело его обмякло пустым мешком, словно вдруг лишилось мускулов и костей.
«Феррас Вансен, не впадай в отчаяние!»
Слова донеслись до капитана, как шелест ветра с другого конца света, но он не мог последовать беззвучному призыву Джаира. Воин сумеречного племени не утратил своих способностей — он проникал в сознание Вансена и Баррика, подчинял себе стражников, возившихся с кандалами, и многих других, кого Вансен не видел и не имел понятия об их существовании. Он чувствовал, как Штормовой Фонарь натягивает свою сеть, как паук, хотя она могла порваться в любой момент. Безликий воин обладал поистине изумительным даром. Вансен и представить себе не мог ничего подобного.
«Борись! — настаивал Джаир. — Бейся за свою жизнь! За жизнь мальчика! За жизнь твоего народа! Мне нужно выиграть время».
Время? Но зачем? Вансен не сомневался, что героические усилия воина сумеречного племени обречены на поражение. В кандалах или нет, пленникам не избежать смерти, ожидающей их в темноте подземелий. То, что скрывается за чудовищными воротами, поглотит их, а вместе с ними — весь мир…
Но даже когда все стало бессмысленным, Феррас Вансен не забыл клятву, которую он дал сестре принца Баррика. Ничего, кроме этой клятвы, не сохранила его память. Прошлое капитана, даже его собственное имя — все это унес поток жутких непостижимых слов, извергаемых сероликим.
— Серебряный клюв, пошли к нам своих летучих слуг! Принц воронов, укажи нам путь в небесах! Распахни перед нами ворота и позволь нам войти!
Голос серого человека наполнил пещеру, как рев разбушевавшихся волн, налетающих на скалистый берег. При этом он оставался вкрадчивым, словно тихий шепот. Ни один человек не был способен издавать такие звуки.
— Океан грязи, где спят мертвецы, пропусти нас! Спящее дерево, что разрушает горы своими могучими корнями, пропусти нас! Лес замирающих сердец, где вдоль дорог играют флейты заблудших, пропусти нас! Слезный дождь, огнем обжигающий лица странников, пропусти нас!
Ворота уже полностью распахнулись, за ними сияла кромешная тьма — непроглядная, но живая. Вансен почувствовал ее дыхание, и сердце его испуганно сжалось: он представил себе, как тьма забьется ему в глотку и задушит его.
— Пожиратель черепов, уничтожь наших врагов, которые подстерегают нас на пути! Корни бессмертной сосны, наполните вашим запахом наши ноздри, дабы мы не ощущали смрада демонов! Пастырь мумий, позволь нам пройти целыми и невредимыми через обитель мертвецов! Черные кости, помогите нам выдержать напор ледяных ветров! Покров звенящей пыли, скрой нас от всех взоров, кроме взоров звезд!
Серый человек сделал знак, и два огромных косматых стражника заставили Баррика опуститься на колени напротив Уени'ссоха, по-прежнему распевавшего таинственные заклинания. Один из стражников схватил юношу за волосы и оттянул его голову назад. Другой извлек из ножен устрашающего вида кинжал с широким зазубренным лезвием и осторожно, почти бережно приставил его к тонкой шее принца. Феррас Вансен оцепенел от ужаса и тщетно пытался встать на ноги. В этот момент усилия стражника, возившегося с кандалами, наконец увенчались успехом, и с рук капитана гвардейцев соскользнули кандалы. Не обращая внимания на острую боль в онемевших суставах, он бросился к Баррику и его убийцам.
— Узкий путь, открой нам ворота!
Заунывное бормотание бессонного наполняло весь мир, наполняло голову Вансена, не оставляя места для мыслей. Слова, тяжелые, точно камни, падали на капитана, ломая ему кости. А может, то были не слова, а громовой хохот Джикуйина? Силуэты принца, стражников, серого человека отчетливо вырисовывались в свете факелов на фоне абсолютной темноты, словно боги уничтожили мир, в котором они обитали прежде.
Тусклый голос Уени'ссоха исполнился торжества.
— Изогнутая раковина, допусти нас в свою сердцевину! Повелитель Кипящего Котла, верни нам наши забытые имена! Властелин Травы, открой ворота! Хозяин Земли, открой ворота! Черная Земля! Черная Земля! Открой ворота, отделяющие бытие от небытия!
В темноте за воротами, несомненно, таилось нечто — нечто невидимое, но всепроникающее, погибельное для любой жизни. Вансен, содрогаясь от ужаса, набросился на стражника, державшего клинок у горла принца. На память ему внезапно пришли наставления Донала Марроя, невероятно далекие, долетевшие из другой жизни. Он схватил стражника за мохнатый локоть и вывернул так, что тот завопил от боли и выпустил нож. Вансен схватил оружие и завертелся на месте, выискивая глазами Уени'ссоха. Сероликий, погруженный в транс, как будто не замечал ничего вокруг, и капитан решил сначала разделаться со вторым стражником. Он вырвал принца Баррика из его лап и нанес звероподобному существу сокрушительный удар. Стражник рухнул на пол. Вансен схватил подвернувшийся под руку камень и принялся колотить им по кандалам на руках принца. Баррик кричал от боли, ибо оковы глубоко впились в его искалеченную руку, но капитан делал свое дело, не обращая внимания на его вопли.
«Мне нужно еще несколько мгновений», — услышал Вансен.
Мысли капитана пребывали в таком смятении, что он не сразу понял, кто с ним говорит, а когда наконец догадался, не сразу постиг смысл сказанного.
«Продержись еще несколько мгновений!» — беззвучно молил Джаир.
Наконец замок был сломан, и кандалы принца с грохотом упали на камень. В следующее мгновение стражник оправился от удара и налетел на Баррика. Вансен оттолкнул принца в сторону и глубоко вонзил кинжал в мохнатое уродливое тело. Несколько мгновений капитан и стражник смотрели в глаза друг другу, содрогаясь и тяжело переводя дух. Вансен видел, как за спиной врага мечутся во тьме невидимые грозные силы, и ужас пробирал его до костей, не давая вздохнуть.
Капитану очень хотелось знать, есть ли у Джаира план или воин сумеречного племени вынужден полагаться на волю случая. Скорее всего, истине соответствовало второе предположение. Стражник, пронзенный кинжалом, медленно осел вниз, но его товарищ набросился на Вансена со спины. Капитан сумел его сбросить и увернулся от удара, когда другой стражник целился ему прямо в лицо. Сцепившись клубком с двумя косматыми созданиями, Вансен покатился по полу. Они колотили друг друга, позабыв обо всем, и не заметили, как оказались у распахнутых ворот. В следующее мгновение все трое провалились в темноту.
Мрак.
Холод.
Небытие.
Звероподобные создания закружились на месте и исчезли, поглощенные бездной; их пронзительные вопли растаяли в тишине. Вансен хотел закричать, но понял, что лишился голоса. Крик рос в его груди, угрожая разорвать легкие, но с губ не срывалось ни звука. В ушах стоял лишь свист воздуха, рассекаемого падающим телом.
Феррас Вансен стремительно несся вниз, в бездонную пустоту. Ему повезло в одном: он уже не сознавал того, что с ним происходит.
Глава 35
Церемония Благословления
Из всех мятежных богов, выживших в битве с Тригоном, немногие сохранили свободу. Одним из них был Купилас, сын Змеоса. Умелец убедил сородичей в том, что впредь будет хранить им верность, и пообещал создать множество прекрасных вещей, кои принесут немалую пользу трем божественным братьям и их небесному городу. Свои обещания он выполнил. Купилас обучил смертных целительству и другим искусствам, в том числе виноделию. С тех пор они могли приносить в жертву богам не только мясо и кровь, но и вино.
Из всех мятежных богов, выживших в битве с Тригоном, немногие сохранили свободу. Одним из них был Купилас, сын Змеоса. Умелец убедил сородичей в том, что впредь будет хранить им верность, и пообещал создать множество прекрасных вещей, кои принесут немалую пользу трем божественным братьям и их небесному городу. Свои обещания он выполнил. Купилас обучил смертных целительству и другим искусствам, в том числе виноделию. С тех пор они могли приносить в жертву богам не только мясо и кровь, но и вино.
Сестра Утта внимательно разглядывала свое отражение. Видеть себя в зеркале ей доводилось до крайности редко, ибо жрицы Зории не пользовались предметами роскоши и не имели ни желания, ни возможности изучать собственную наружность.
— Ужас, — буркнула себе под нос сестра Утта. — Я похожа на одного из тех лицедеев, что дают представления на улицах в дни праздников.
— Вовсе нет, — возразила Мероланна.
Жрица не могла разглядеть ее из-за целого облака пудры. Юная горничная Эйлис явно переусердствовала в своем желании сделать лицо Утты как можно белее.
— Вы выглядите на редкость привлекательно, — заверила герцогиня. — Настоящий благородный господин.
— Но мне вовсе ни к чему походить на благородного господина, — проворчала сестра Утта. — Насколько я понимаю, цель нашего нелепого маскарада — выдать меня за простого слугу. Впрочем, и за слугу, и за господина меня может принять только слепец. Я пожилая женщина, ваша светлость. И как я согласилась на такую безумную затею?
— Вы должны мне доверять, сестра Утта, — заметила герцогиня, щеточкой стряхивая с лица жрицы Зории излишек пудры.
Юная горничная закашлялась, и Мероланна жестом приказала ей выйти из комнаты.
— Увы, сама я не могу отправиться туда, — продолжала герцогиня, когда они остались в спальне одни. — Я обязана присутствовать на церемонии благословения, которая, судя по всему, будет чрезвычайно пышной. В Южный Предел прибыл сам герцог Карадон. Братья Толли стремятся укрепить свое положение всеми возможными способами и хотят, чтобы мы, Эддоны, содействовали им. Если я откажусь участвовать в церемонии, пусть даже под благовидным предлогом, они не простят мне этого. Вам, моя дорогая, выпала самая ответственная роль.
«Роль, которую я вряд ли сумею сыграть», — про себя добавила сестра Утта.
Вслух она сочла за благо не возражать, лишь взглянула на Мероланну как можно строже. Жрицу Зории все сильнее пугало безрассудство герцогини, проявлявшееся во всем, что касалось ее потерянного сына Мероланна совершенно забыла об осторожности. Ее планы становились все более смелыми и причудливыми, как будто действовать предстояло не в изобилующей опасностями реальности, а в некоей авантюрной пьесе, где клинки сделаны из картона, а вместо крови проливаются потоки краски. Сестре Утте в этой пьесе досталась роль солдата, беспрекословно выполняющего приказы командира.
— Боюсь, ваша светлость, я не вполне понимаю, на что вы рассчитываете… — нерешительно начала жрица.
— Конечно, вы не можете меня понять, — перебила ее герцогиня. — Понять чувства матери, потерявшей свое дитя, может только другая мать. Поэтому делайте то, о чем я прошу, ведь каждый шаг мне подсказывает сердце.
Сестра Утта тяжело вздохнула в ответ.
Наконец переодевание было закончено, все узлы и пряжки непривычного мужского костюма завязаны и застегнуты. Сестра Утта в последний раз бросила сокрушенный взгляд на несуразное создание, в которое она превратилась по милости Мероланны. Из зеркала на нее глянул пожилой невысокий слуга, одетый в длинный коричневый кафтан и бесформенную шляпу. Сестра Утта с содроганием поглядела на свои ноги, обтянутые узкими штанами и выставленные на всеобщее обозрение. Что ж, придется смириться с бесстыдством, сказала она себе, ведь мужчины не видят в этом ничего зазорного.
— Думаю, ни один костюм на свете не может сделать женщину по-настоящему похожей на мужчину, — заметила она, покосившись на герцогиню. — Различия в строении лица слишком бросаются в глаза.
Сестра Утта провела пальцем по своему подбородку, слишком круглому и мягко очерченному.
— Ничего, это можно исправить, — заявила Мероланна, обматывая вокруг шеи жрицы Зории длинный шарф, скрывший половину лица. — Сейчас холодно, и никого не удивит, что вы так закутались. Особенно сегодня.
— Вы уверены, что мы поступаем разумно?
Сама Утта дала на этот вопрос отрицательный ответ и теперь разрывалась между здравым смыслом и преданностью Мероланне.
— Честно говоря, сестра Утта, меня совершенно не волнует, разумно мы поступаем или нет, — призналась герцогиня.
Она хлопнула в ладоши, и в спальню вошла маленькая горничная.
— Помоги мне надеть драгоценности, Эйлис, — обратилась к ней герцогиня. — Вам лучше не терять времени, — добавила она, повернувшись к сестре Утте. — Сейчас зима, темнеет рано. У нас есть всего лишь несколько часов.
Сестра Утта сомневалась, надо ли так спешить, но говорить об этом не стала. Мероланна сама признала свой замысел неразумным, и спор о его деталях не имел ни малейшего смысла. К тому же за долгие годы знакомства с герцогиней жрица Зории убедилась в том, что переспорить Мероланну — трудная задача, требующая тщательной подготовки и немалых усилий.
— Хорошо, — кивнула она. — Когда я вернусь, незамедлительно явлюсь к вам, как мы условились.
— Я так признательна вам, моя дорогая, — изрекла Мероланна, не поворачивая головы, ибо горничная застегивала у нее на шее ожерелье, громоздкое, как якорная цепь. — Не представляю, что бы я без вас делала.
Мэтт Тинрайт позволял себе взглянуть на нее лишь изредка и тут же поспешно отводил глаза. Он боялся, что вожделение и сознание собственной вины сияют в его взоре так же ярко, как свечи, горящие в алтаре.
Только один раз Элан М'Кори повернулась в его сторону, и глаза их встретились в пронизанном светом пространстве храма Тригона. Не менее полусотни шагов отделяло Тинрайта от предмета его страсти, но он почти физически ощутил взгляд Элан и едва сдержал блаженный вздох. Несмотря на торжественную церемонию, на ней было черное платье и вдовья вуаль, правда не такая густая, как обычно. Казалось, из всех жителей Южного Предела она одна по-прежнему скорбит о Гейлоне Толли. Возможно, так и было в действительности. Тинрайт до сих пор не понимал, что привязывало Элан к Гейлону — надежда на удачное замужество или любовь. Но Мэтт давно уяснил, что женское сердце — непостижимая загадка для мужчины, и оставил всякие попытки эту загадку разгадать.
Хендон, младший брат погибшего герцога, стоял рядом с Элан. Его серо-голубой костюм с черной отделкой можно было бы назвать воплощением элегантности, если бы не слишком пышные рукава: в них руки Хендона выглядели слишком толстыми, толще ног. Если взоры Мэтта Тинрайта неодолимо приковывала Элан, то у правителя Южного Предела она не вызвала никакого интереса. Хендон Толли не удостоил ее ни единым взглядом или словом и все время шептался с королевой Аниссой, расположившейся по другую сторону от него. Королева впервые после рождения ребенка вышла из своих покоев. Она была бледна, но выглядела довольной и счастливой. Внимание и любезность правителя Южного Предела, несомненно, находили у нее самый радостный отклик.
Рядом с королевой стояла няня, державшая на руках новорожденного принца. Посмотрев на крошечное розовое личико под кружевной оборкой чепчика, Мэтт Тинрайт невольно задумался о том, какая странная судьба у этого малютки. Если бы Олин Алессандрос появился на свет несколько месяцев назад, он стал бы младшим ребенком в большой семье, счастливым отпрыском могущественного и мудрого монарха, в чьем королевстве парят мир и благоденствие. Будущее не сулило бы ему никаких забот и тревог, за исключением тех, что неизменно выпадают на долю сильных мира сего. А сейчас младенец остался на свете почти без защиты: один его брат погиб, другой бесследно исчез, та же участь постигла сестру. Отец, ни разу не видевший сына, томился в плену. Прежде Мэтт Тинрайт и не думал, что можно сочувствовать грудному младенцу, не способному осознать всей тяжести своего положения, но маленький принц Олин пробудил в его душе чувство, весьма похожее на жалость. Воистину это было удивительно. Особенно если учесть, что младенец с рождения обладал всеми благами, о каких Тинрайт страстно мечтал.
Точнее сказать, принц Олин обладал почти всеми благами. Даже отпрыску королевской семьи не дано владеть тем… тем, чего Тинрайт желал сильнее всего. Мысль о том, что его желание никогда не исполнится, пронзила сердце поэта, и он пошатнулся. Сегодня ночью он лишится последней надежды.
Тинрайт украдкой взглянул на Элан. Щеки ее по-прежнему были бледны, глаза потуплены. О, если бы она могла ответить на его чувство! Но, увы, любовь поэта не вызвала в ее душе никакого отклика. Элан М'Кори впустила в свое сердце смерть, а для любви там не осталось места.
Иерарх Сисел завершил молитву, обращенную к Мади Суразем, поблагодарил богиню за то, что она оберегала младенца и его мать во время родов. Тинрайт отметил, что иерарх выглядит усталым и встревоженным, — впрочем, кто из жителей Южного Предела сейчас выглядел иначе? Тень грядущего нашествия сумеречного племени висела над замком подобно грозовой туче, внушая страх даже тем, кто считал своим долгом изображать беззаботность и веселье. Мрачные предчувствия были не единственной причиной царившего в замке уныния. Многие жители уже начали ощущать нехватку съестных припасов, поскольку корабли заходили в гавань чрезвычайно редко, а беженцы, хлынувшие под защиту крепостных стен из окрестных городов и деревень, изрядно увеличили количество голодных ртов. Тинрайт, как положено поэту, мало беспокоился о хлебе насущном, но даже он сознавал, что весной в Южном Пределе может начаться настоящий голод.
Иерарх Сисел подошел к маленькому алтарю, возведенному специально для церемонии благословения. На большом каменном престоле горел священный огонь. Языки пламени вздымались вверх, от них под сводами храма вились струйки дыма.
— Кто принес этого ребенка, дабы вверить его милости богов? — задал вопрос иерарх.
— Я, — едва слышно ответила Анисса.
Иерарх кивнул.
— Неси его сюда, женщина.
К немалому удивлению Тинрайта, королева не понесла сама младенца к алтарю, а сделала знак няне следовать за собой. Когда они встали перед алтарем, Сисел раскрыл одеяльце, в которое был завернут новорожденный принц.
— Да пребудет с тобой плодородная земля Керниоса! — произнес он и помазал пятки младенца землей, стоявшей на маленьком алтаре в золотом сосуде.
— Да пребудет с тобой могучая рука Перина! — С этими словами иерарх поднял с алтаря большой крест, называемый Молотом, и коснулся им головы ребенка.
— Да пребудут с тобой глубокие воды Эривора, покровителя твоих предков, хранителя твоей семьи!
Сисел окунул пальцы в чашу с водой и окропил макушку ребенка. Младенец нашел это не слишком приятным и разразился плачем. На лице Сисела мелькнула едва заметная гримаса недовольства, но тут же исчезла, сменившись обычным непроницаемым выражением.
— Живи во славу всемогущих братьев и всех прочих богов, обитающих на небесах! — провозгласил он, сотворив знак Тригона. — Уповаю на то, что милость богов пребудет с тобой от первого до последнего вздоха, и нарекаю тебя именем Олин Алессандрос Бенедиктос Эддон.
Иерарх обвел глазами собравшихся.
— Кто заменит отсутствующего отца ребенка?
— Я, ваше преосвященство, — откликнулся Хендон Толли.
Анисса устремила на него сияющий взгляд, полный признательности. Глядя на нее, можно было подумать, что Хендон действительно является отцом младенца. В этот момент Тинрайт отчетливо осознал, что Элан — слишком мелкая добыча для Хендона Толли. Его притязания простираются гораздо дальше. Если король Олин не вернется в родной дом, его молодой жене понадобится покровитель и защитник. А кто подходит для этой роли лучше, чем молодой красивый лорд, уже взваливший на себя тяжкое бремя управления королевством?
Хендон Толли взял младенца из рук няньки и медленно обошел вокруг алтаря, словно представляя юного принца его будущим подданным, собравшимся в храме. Остальные семьи, даже самые богатые, проводили церемонию благословения у себя дома. До нынешнего дня всех детей, родившихся в семье Эддонов, вверяли милости богов в маленькой часовне Эривора. Огромный храм Тригона использовали для церемонии впервые. Любопытно, кому пришла в голову мысль провести ритуал с такой помпой, размышлял Тинрайт. Прежде он полагал, что обряд назначили, не дожидаясь приезда герцога Карадона, потому что близилась Кернейя, а давать ребенку имя в первые дни празднеств в честь повелителя Земли считалось дурной приметой. Теперь поэт не сомневался — Хендон Толли не стал ждать старшего брата, ибо хотел, чтобы все внимание было обращено на него одного.
Хендон Толли вторично обошел вокруг алтаря, подняв младенца над головой. Толпа, наблюдавшая за обрядом в благоговейном молчании, разразилась приветственными возгласами и аплодисментами. Особенно усердствовали Дарстин Кроуэл и прочие приспешники Толли. Правда, оглядываясь по сторонам, Тинрайт заметил на некоторых лицах — весьма немногочисленных — выражение с трудом скрываемого отвращения. Авина Броуна и кое-кого из старых придворных в храме не было; как видно, они сумели придумать благовидные предлоги для своего отсутствия. Тинрайт подивился их смелости; будь он знатным вельможей, он не стал бы сердить Хендона Толли.
Несколько мгновений спустя, когда иерарх Сисел произносил заключительную молитву, Тинрайт понял нелепость своих рассуждений. Он думает о том, как опрометчиво пропускать церемонию благословения, а сам при этом снабжает ядом любовницу Хендона Толли!
«Верно говорят, любовь это болезнь, лишающая человека рассудка», — вздохнул поэт, наблюдая за пришедшей в движение толпой.
Одни направились к выходу из храма, другие стремились подойти к королеве Аниссе и представителям высшей знати. Так бывало множество раз в конце разных обрядов и церемоний, однако сейчас все собравшиеся в храме знали, что за проливом в жутком безмолвии притаился могущественный и беспощадный враг.
«Нынешний праздник — настоящий пир во время чумы, — сказал себе Тинрайт. — Удивительно, как ловко эти люди умеют скрывать свои истинные чувства. Впрочем, это к лучшему. Дай мы себе волю, замок превратится в сумасшедший дом».
К ужасу Тинрайта, Хендон Толли заметил его, когда Мэтт попытался проскользнуть мимо.
— А, да это, кажется, поэт, — бросил правитель Южного Предела, устремив на Тинрайта насмешливый взгляд.
Ради того, чтобы удостоить стихотворца парой слов, Хендон прервал беседу с Тирнаном Хавмором. Элан, стоявшая рядом, старалась не смотреть на Тинрайта.
— Вы хотели лишить нас своего блистательного общества, сэр, — с саркастической ухмылкой заметил Толли. — В чем дело? Неужели поэма для завтрашнего праздника не готова и вы боитесь в этом признаться? Или вы вдруг поняли, что поэтические достоинства вашего творения оставляют желать лучшего?
— Завтра поэма непременно будет закончена, милорд, — пробормотал Тинрайт.
Последние десять дней он засиживался за столом далеко за полночь, переводя пропасть свечей и лампового масла, — к неудовольствию Пазла, который был по-стариковски бережлив и имел привычку укладываться в постель сразу после заката.
— Надеюсь, скромные достоинства моего творения не разочаруют вас, милорд, — пролепетал поэт.
— Я тоже на это надеюсь, Тинрайт. — Хендон Толли довольно осклабился, как лиса, обнаружившая птичье гнездо. — Очень надеюсь.
Правитель Южного Предела вновь повернулся к Хавмору, вполголоса сказал ему несколько слов и направился к выходу, увлекая за собой Элан М'Кори так небрежно, словно она была собакой или плащом. Когда Хендону показалось, что Элан идет недостаточно быстро, он резко повернулся и ущипнул ее за плечо. Она лишь поморщилась и тихо застонала.
— Если я приказал тебе идти быстрее, потаскуха, ты должна лететь как птица, — сказал Хендон ровным спокойным голосом. — А если вздумаешь показать свой строптивый нрав в присутствии моего брата, пеняй на себя. Хоть ты и неуклюжая корова, придется тебе сплясать нам на потеху.
Хавмор и прочие свидетели этой безобразной сцены сделали вид, что ничего не заметили. В какой-то момент Тинрайту показалось, что все это — плод его разыгравшегося воображения. Элан, потупившись, безропотно последовала за Хендоном, и на ее белоснежном плече багровело пятно.
Когда длинное платье не сковывает движений, это странное и непривычное ощущение. Сестра Утта была чуть жива от смущения — свои голые ноги она видела лишь тогда, когда принимала ванну или готовилась ко сну. Еще вчера жрица Зории и думать не могла, что ей доведется разгуливать по улицам в бесстыдно обтянутых узких штанах.
Она была достаточно умна и не ругала принцессу Бриони, когда та захотела носить мальчишескую одежду. Однако в глубине души жрица Зории сознавала, что с девочкой творится что-то неладное. Возможно, причиной сумасбродных выходок Бриони была печаль, пропитавшая атмосферу замка. Но теперь сестра Утта отчасти поняла свою воспитанницу, без конца твердившую о том, что «по-настоящему свободной можно быть только в мужских штанах». Возможно, разговоры о том, что боги создали женщин слабыми, не имеют под собой ни малейших оснований, и если бы женщины одевались так, как одеваются мужчины, они бы сравнялись с ними в силе и ловкости?
«Нет, вряд ли, — сама себе возразила сестра Утта. — Мужчины сложены иначе, и это дает им определенные преимущества. Даже если женщина ростом выше мужчины, ей ни ля что с ним не справиться».
Но физическая сила отнюдь не является залогом превосходства, продолжала рассуждать сестра Утта. Иначе империями правили бы могучие львы и тяжеловесные быки. Этим миром владеют люди, они подчинили себе быков и хлещут их кнутами, заставляя тащить нагруженные повозки. Неужели принцесса Бриони права и женщинам приходится довольствоваться участью бессловесной скотины?
«А может быть, мы сами выбираем подобную участь? Но в чем причина нашей безропотности? Покорность свойственна прирожденным рабам. Власть хозяев не была бы такой прочной, если бы рабы не признавали ее… Пожалуй, меня слишком занесло, — спохватилась сестра Утта. — Все-таки приравнять женщин к рабам, а мужчин к хозяевам не вполне справедливо. Среди женщин есть немало таких, кто вертит мужчинами как хочет. Лучше мне оставить бесплодные умствования и думать о том, куда я иду. А то, чего доброго, забреду прямо в лагуну и утону!»
Сестра Утта огляделась по сторонам. До лагуны было еще довольно далеко — жрица лишь наполовину прошла Оловянную улицу и находилась около храма Онир Кима, то есть за пределами квартала скиммеров. Увидев башню храма и знакомые здания, сестра Утта с облегчением поняла, что не заблудилась. Никогда прежде ей не доводилось уходить так далеко от замка, за исключением тех случаев, когда она вместе с другими жрицами Зории пересекала дамбу, направляясь на весеннюю ярмарку.
Навстречу ей двигалось несколько мужчин, заполнивших почти весь тротуар. Подойдя ближе, Утта убедилась, что они не принадлежат к племени скиммеров. Судя по грубым небритым лицам и поношенной грязной одежде, то были простые работники. К немалому удивлению жрицы, они и не подумали уступить ей дорогу. Напротив, они уставились на нее с мрачным интересом.
«Я забыла, что теперь никто не видит во мне женщину, а тем более жрицу Зории, — напомнила себе сестра Утта. — Нечего ждать, что прохожие будут почтительно расступаться при моем приближении. Неужели эти люди ведут себя так бесцеремонно лишь потому, что считают меня мужчиной? Или они преградили мне путь по какой-то другой причине?»
— Эй, ты! — окликнул ее самый низкорослый из незнакомцев. Его ленивый самоуверенный тон свидетельствовал о том, что, несмотря на рост, коротышка имеет влияние на товарищей.
— За какой надобностью тебя занесло к нам, коротышка?
Столь пренебрежительное обращение задело сестру Утту, тем более что она сочла его совершенно незаслуженным. Для женщины она была довольно высокой и по росту не уступала обидчику, хотя была уже его в плечах.
— У меня здесь дела, — буркнула она, стараясь говорить низким голосом. — Прошу, дайте мне пройти.
— Дела в квартале скиммеров? — переспросил забияка, возвысив голос, словно желал довести до сведения всех остальных этот непристойный ответ. — И какие же, позволь узнать? Наверняка хочешь отыскать покладистую девку с рыбьими глазами?
От неожиданности сестра Утта на несколько мгновений лишилась дара речи.
— Вовсе нет. Я же сказал, у меня дела, — пробормотала она и тут же испугалась, что ее слова могут прозвучать слишком надменно. — Хозяин послал меня с поручением, — поспешно добавила она.
— Вот как? — изрек докучливый незнакомец. — Тебя, значит, послал хозяин. А твой хозяин какие делишки обделывает в квартале скиммеров? Бьюсь об заклад, хочет нанять рыбаков за бесценок и тем самым лишить бедных людей работы. Ох, парни, поглядите на этого красавчика! — воскликнул коротышка и зашелся лающим смехом. Сделав шаг вперед, он с ног до головы окинул сестру Утту взглядом — Мягкий и дряблый, как говяжий студень. Похоже, ты из тех, кому девки без надобности.
— Прошу вас, позвольте мне пройти.
Сестра Утта прилагала отчаянные усилия, чтобы скрыть дрожь в голосе, однако это ей не удалось.
— По-твоему, мы должны отпустить тебя подобру-поздорову? — усмехнулся коротышка, подходя к ней вплотную. От него так разило вином и потом, что у жрицы Зории закружилась голова. — И ты думаешь, мы так и сделаем?
— Сделаете, — раздался незнакомый голос. — Пропустите его.
И сестра Утта, и низкорослый забияка с удивлением обернулись и увидели совершенно лысого человека, вышедшего, должно быть, из какого-то бокового переулка. Лицо его пересекал шрам, из-за чего одно веко было опущено. Приглядевшись получше, сестра Утта поняла, что это скиммер. От компании рабочих, преградивших ей путь, покатилась волна ненависти, и сестра Утта ощутила это почти физически.
— Привет, рыбья морда, — процедил вожак. — Зачем же ты выбрался из своего пруда? К твоему сведению, эта часть города принадлежит людям с чистой кровью.
На лице скиммера не дрогнул ни один мускул. Для представителя своего племени он был довольно высок ростом и отличался крепким сложением, однако вряд ли мог дать отпор целой шайке врагов. Рабочие приблизились к нему, так что он оказался в плотном кольце. Скиммер улыбнулся — при этом его изувеченное лицо перекосилось, — вскинул голову и издал звук, напоминающий кваканье лягушки. Тут же на улицу высыпало не менее десятка молодых скиммеров, вооруженных чем попало. Кто-то сжимал в кулаке багор, кто-то, зловеще усмехаясь, поигрывал дубинкой.
— Помоги нам, милостивая Зория, — едва слышно выдохнула сестра Утта. — Кажется, эти люди собираются устроить настоящую бойню.
— Тебе не следовало заходить дальше Барочной улицы, — заявил ей коротышка.
При этом он не сводил глаз с первого скиммера, тоже сверлившего его взглядом. Оба лениво переступали с ноги на ногу, словно хищники перед схваткой.
— Здесь тебе нечего делать. Заруби себе на носу, это наша территория.
Низкорослый вожак говорил медленно, как будто нехотя. Сестра Утта поняла, что он разжигает в себе ярость для драки — тщательно, как жрец разжигает священный огонь. Противники, постепенно достигавшие боевой готовности, неодолимо притягивали ее взор. По спине у сестры Утты бежали мурашки, ноги словно приросли к земле.
— Убирайся, пока цел, — раздался у нее над ухом голос одного из скиммеров.
Она ощутила, как сильные руки схватили ее, отодвинули в сторону и дали напутственный толчок в спину. Сделав несколько неуверенных шагов, сестра Утта поскользнулась и упала в грязь. Она испуганно оглянулась, ожидая, что недавние обидчики пустятся за ней в погоню, однако никто не обратил внимания ни на ее бегство, ни на ее падение. Противники были слишком поглощены друг другом и утратили всякий интерес к незнакомцу. Вожак рабочих и лысый скиммер вытащили ножи и исполняли друг против друга некий замысловатый, почти изысканный танец. Товарищи в молчании наблюдали за ними, ожидая первого удара, как сигнала к началу схватки.
Сестра Утта с трудом поднялась, кое-как отряхнула одежду и поспешила прочь. Крик боли и ярости ударил ей в спину. За ним последовал еще один, грубые голоса слились в злобный возбужденный хор. Жители ближайших домов выглядывали на улицу и, ничуть не удивленные кровавым зрелищем, равнодушно закрывали окна.
Ребенок, открывший овальную дверь, отличался очень малым ростом и невероятных размеров глазами. Глядя на него, сестра Утта почти поверила, что скиммеры и в самом деле не принадлежат к человеческому роду. Жрица Зории по-прежнему дрожала всем телом, и не только потому, что все еще не пришла в себя после стычки с уличными забияками. Все, что окружало ее в квартале скиммеров, включая запахи и звуки, казалось ей до крайности странным; самые привычные вещи, даже окна и двери, принимали диковинные формы и обличья. Кто бы мог подумать, что ей придется дойти до самой лагуны и стоять у шаткого трапа, ожидая, пока ее впустят в плавучий дом? Какие неожиданные повороты готовит нам жизнь!
В пору детства Утты Форнсдодир на Вуттских островах уже не осталось скиммеров, но о них ходило множество легенд и сказаний. Таинственные герои этих историй мало походили на жителей лагуны. Впрочем, местные скиммеры тоже были загадочными созданиями — достаточно взглянуть на их внешний вид. Сестра Утта осознала, что за двадцать лет жизни в замке ни разу не удосужилась перемолвиться со скиммерами хотя бы словом, не говоря уж о том, чтобы познакомиться с ними поближе.
— 3-здравствуй, — выдавила она из себя, обращаясь к маленькому скиммеру. — Я хочу поговорить с Рафом.
Ребенок внимательно смотрел на нее. Бровей у него не было, лицо под гладко зачесанными назад волосами (по обыкновению как женщин, так и мужчин этого племени) сохраняло детскую округлость. Сестра Утта никак не могла понять, мальчик перед ней или девочка. Наконец маленький скиммер повернулся и вприпрыжку побежал в дом, оставив дверь открытой. Сестра Утта догадалась, что это можно расценивать как приглашение войти, и с трепетом вступила на палубу, где возвышалась дощатая хижина.
Жрица вошла в хижину и едва не ударилась головой о притолоку. Потолок был такой низкий, что ей пришлось согнуться в три погибели. Она увидела лестницу и поняла; этот дом больше, чем казалось снаружи. В нем было не меньше трех этажей, узкие лестницы — сестра Утта с трудом умещалась на них — вели вверх и вниз. Здесь обитало множество детей: с полдюжины большеглазых мордашек выглянули из углов и закутков, не проявляя ни страха, ни радости по поводу появления незваного гостя. Старшие дети обходились минимумом одежды, а младшие разгуливали нагишом, хотя холод стоял слишком сильный даже для димена, а плавучее жилище не отапливалось. Один из малышей держал за ногу потрепанную куклу. Судя по длинным золотистым локонам, эту игрушку сделали не скиммеры — сестре Утте никогда не доводилось встречать светловолосых скиммеров, хотя кожа у них порой бывала очень светлая, как у жителей северных островов.
Вслед за своим юным провожатым сестра Утта поднялась по ступенькам, прошла по тесному коридору, потом по такой же узкой лестнице спустилась вниз. Теперь она оказалась на палубе, откуда открывался вид на лагуну. Маленький скиммер привел ее сюда самым длинным и запутанным путем.
Молодой мужчина, который сращивал концы тросов, оторвался от своего занятия и поднял голову. Ребенок, явно довольный тем, что может избавиться от общества незнакомого гостя, нырнул в дверь и исчез. Мужчина глянул на сестру Утту и вернулся к своим тросам.
— Кто вы? — осведомился он низким грудным голосом, обычным для скиммеров.
— Утта… сестра Утта. А вы Раф? Я должна кое-что передать вам.
Он кивнул, по-прежнему не отрывая взгляда от тросов.
— Сестра Утта? То-то, едва взглянув на вас, я сразу решил, что для мужика видок у вас жидковатый. Даже для бездельника из теплого места.
Сестра Утта догадалась, что молодой скиммер имеет в виду замок. Он говорил с таким отвращением, словно речь шла о притоне, где собираются мошенники и продажные женщины.
— С чего это вы вздумали вырядиться мужиком? Или вам сказали, что нам сгодится любая женщина, даже старуха?
Сестра Утта вздрогнула от обиды.
«Я и есть старуха, — напомнила она сама себе. — Не на что обижаться».
Жрица Зории устремила на своего собеседника изучающий взгляд. Раф сосредоточенно возился с тросами, словно позабыл о ее присутствии. Он был очень молод, едва ли не моложе тех скиммеров, которых она видела на Оловянной улице. Руки его были слишком длинными даже по меркам его племени, чуть выдвинутая вперед челюсть свидетельствовала о решительном характере, а тонкие ловкие пальцы — о том, что он поднаторел во многих ремеслах.
— Меня послала герцогиня Мероланна, — сообщила сестра Утта. — Ей назвали ваше имя и заверили, что на вас можно положиться. Нам нужен гребец.
— Назвали мое имя? — Молодой скиммер недоуменно вскинул безволосую бровь. — Я никого не просил болтать обо мне в замке. Кто это такой разговорчивый?
— Если вам так важно, герцогиня узнала о вас от Турли Длинные Пальцы.
— Понятно, — фыркнул Раф. — Этот хитрец спит и видит, как бы отправить меня на погибель. Он знает, что нынешней весной, когда Эна станет совсем взрослой, мы с ней поженимся, а он останется с носом. — Раф поднял голову, и в его взгляде впервые мелькнуло нечто вроде любопытства. — Значит, вашей герцогине нужен гребец. Я так понимаю, она готова хорошо заплатить?
— Думаю, вы останетесь довольны. Герцогиню еще никто не упрекал в скупости.
— Тогда, женщина с Вуттских островов, расскажите мне подробно, чего она от меня хочет и когда намерена расплатиться.
— Откуда вы знаете? — изумленно выдохнула жрица Зории.
— Что вы с Вуттских островов? — со смехом спросил он. — Догадаться нетрудно. У жителей этих островов особый запах, от которого они никогда не смогут отделаться. Запах, кстати, довольно приятный, куда лучше вони сианцев или уроженцев Джеллона. Тех я вообще различаю за милю. Вы пахнете морской пеной и весенней травой, а от людей с Джеллона разит свиным навозом. Они не едят рыбу, зато пожирают свинину. Ну ладно, хватит об этом. Давайте поговорим о более занятных вещах. Например, о серебряных монетах. Они ничем не пахнут, но очень приятно звенят.
Глава 36
Двуличная женщина
Сайя долго блуждала в пустыне и много страдала, пока не дошла до ворот дворца Ксергала. Она рухнула на землю, ибо совершенно обессилела и была близка к смерти. Ксергал, повелитель Земли, был пленен ее красотой. Он не пустил ее в царство мертвых, но сделал своей супругой и королевой. После этого с губ Сайи не слетело ни единого слова.
Сайя долго блуждала в пустыне и много страдала, пока не дошла до ворот дворца Ксергала. Она рухнула на землю, ибо совершенно обессилела и была близка к смерти. Ксергал, повелитель Земли, был пленен ее красотой. Он не пустил ее в царство мертвых, но сделал своей супругой и королевой. После этого с губ Сайи не слетело ни единого слова.
На всех рынках Сиана во множестве продавались черепа, и выпеченные из покрытого глазурью хлеба, и вырезанные из сосны. Черепа, сделанные из прекрасного гладкого мрамора, встречались гораздо реже — их приобретали для семейных усыпальниц лишь богатые купцы и вельможи. Повсюду мелькали цветочницы с корзинами белых асфоделей, которые во время празднеств надлежало прикалывать к воротнику или корсажу. Приближение Кернейи чувствовалось во всем.
Когда Бриони осознала, что ее путешествие с труппой бродячих актеров длится уже целый месяц, она очень удивилась. Время летело до странности быстро. Нынешнее занятие принцессы тоже было странным: каждый вечер ей приходилось выходить на подмостки и изображать богиню Зорию, дочь Перина. Положа руку на сердце, ничего более странного и вообразить нельзя. В пьесе Финна Теодороса богиня, юная девственница, выдавала себя за юношу, а играла ее девушка, выдававшая себя за мальчика, — от всей этой путаницы кружилась голова. Бриони старалась не думать об этом и безропотно выполнять указания товарищей по труппе.
Новый вариант трагедии о похищении Зории еще ни разу не был сыгран целиком, но актеры уже отрепетировали большинство главных сцен и представили их перед жителями сел и деревень на севере Сиана. Выходя на сцену перед публикой, собравшейся во дворе какой-нибудь захолустной харчевни, Бриони неизменно испытывала трепет — ведь она говорила от лица великой богини (хотя всего лишь произносила слова, сочиненные Финном Теодоросом). Перемещаясь с места на место, труппа двигалась на юг вдоль реки Эстериан. Города, встречавшиеся по пути, становились все больше, число зрителей на спектаклях тоже увеличивалось.
— У меня скоро голова лопнет! Так много слов мне приходится запоминать, — как-то раз пожаловалась Бриони. — Каждый день повторяю текст, а выучила только половину. Боюсь, всю роль мне не одолеть.
— Ничего, одолеешь, — заверил ее Финн Теодорос. — Ты на редкость смышленое создание, ты просто создана для актерского ремесла. И заучить тебе осталось не слишком много. Большую часть монологов ты знаешь назубок.
— Они очень длинные… А если я забуду текст прямо на сцене? Однажды так и случилось. Хорошо, Фейвал подсказал мне слова.
— Если эта неприятность повторится, он вновь придет тебе на помощь. Ни о чем не волнуйся, моя девочка… я хотел сказать, мой мальчик, — с ухмылкой изрек драматург. — Кстати, если слова вдруг вылетят у тебя из головы, а подсказать будет некому, ты вполне можешь придумать что-нибудь сама. Даже если понесешь полную околесицу, зрители этого не заметят. Хьюни, Мейквелл и прочие привыкли к подобным неожиданностям. Они выручат тебя и выведут на верную дорогу.
Бриони припомнила, что нечто вроде этого Стеффанс Найнор говорил ей по поводу дворцовых церемоний. Принцессе всегда казалось, что ее роль очень сложна, что бы ни думал лорд-кастелян. Вот и теперь, несмотря на все старания Теодороса, Бриони одолевало беспокойство.
Долина реки Эстериан считалась самой плодородной частью Эона. Цепочка пологих холмов, между которыми раскинулись черноземные поля, тянулась от северного берега озера Стивотол, где располагался город Тессис, на сотни миль вверх по течению реки и доходила до горной гряды к северо-востоку от Хартвуда. Бриони припомнила, что в этой долине, по словам ее отца, проживало не менее четверти всего населения Эона. Теперь принцесса собственными глазами увидела фермы, тесно лепившиеся по склонам холмов, и многочисленные города, по размерам не уступавшие городам ее королевства, за исключением разве что самого Южного Предела. Отец был прав.
Бродячая труппа посетила Угенион — в прошлом оживленный торговый город, ныне переживающий упадок, а также Онир-Диотродос со знаменитым плавучим храмом и Дорос-Каллида, где публика особенно тепло принимала актеров. Лишь несколько часов пути по Королевской дороге (которую в этих краях называли «дорогой короля Карала») отделяло один город от другого. Бриони невольно отмечала и сходства, и отличия между Сианом и королевством Пределов, все это бередило ее душу, и она тосковала по дому сильнее, чем когда-либо. Люди вокруг изъяснялись на ее родном языке, но с таким сильным акцентом, что Бриони едва понимала их. Финн Теодорос поднимал ее на смех, утверждая, что с акцентом говорит она сама, а не местные жители, ибо этот язык ведет свое происхождение отсюда, из Сиана. Подчас зрители, собравшиеся на представление, находили акцент актеров чрезвычайно забавным, громко повторяли за ними слова, передразнивая их произношение, и заливались хохотом. При этом местная публика оказалась на редкость благодарной и щедрой на аплодисменты. Невин Хьюни утверждал, что сианские фермеры являются более искушенными театралами, чем неотесанные селяне и даже горожане Южного Предела.
— Именно здесь и возникло сценическое искусство, — объяснил он Бриони и сделал широкий жест, указывая на долину.
Против обыкновения, в долине не было видно ни единой фермы. Не верилось, что театр зародился в столь диком краю, но поэт, находившийся под действием винных паров, жаждал порассуждать на отвлеченные темы. Заметив недоумение, мелькнувшее в глазах Бриони, он сердито нахмурился.
— Разумеется, я имел в виду не эту поляну под дубом, а всю страну, — заявил Хьюни. — Праздничные мистерии Иеросоля — скучнейшие истории, посвященные не богам, а благочестивым смертным, в большинстве своем пророкам онири и другим мученикам, — в Сиане превратились в увлекательные представления. Во время Великой и Малой Зосимы здесь играли драмы, в Ночь неистовых песнопений — зажигательные комедии. И пьесы, и драматурги, и актеры, все это существует здесь уже больше тысячи лет.
— И на протяжении тысячи лет ни актеры, ни драматурги не могут заработать в этой стране денег на пропитание, — угрюмо подхватил Педдир Мейквелл.
— Потому что такого добра в Сиане великое множество, — пояснил Хьюни. — Ведь если в городе слишком много сапожников, цена на башмаки не поднимется.
— Но если здесь так много своих сапожников… то есть актеров… зачем мы сюда приехали? — спросила Бриони. — Не лучше ли выбрать место, где театральные представления в диковинку?
Хьюни взглянул на нее, прищурив глаза.
— Для юной служанки ты вовсе не глуп, дружище Тим. Где ты научился так гладко изъясняться?
Финн Теодорос, не дав Бриони ответить, громко откашлялся.
— Надеюсь, ты не намерен прочесть бедняге Тиму трактат по истории сценического искусства, Невин? Ему вполне достаточно знать, что жители Сиана ценят наше мастерство. Актерам приятнее играть перед ценителями, чем перед невеждами. К тому же мы приготовили для здешней публики кое-что новенькое.
— Новенькое? — переспросила Бриони.
— Я имею в виду тебя, моя юная прекрасная богиня. Зрители будут рыдать, когда тебя увидят.
— Ну, рыдать им не из-за чего, Финн! — В голосе Фейвала послышались нотки плохо скрываемой досады. До недавнего времени никто не оспаривал у него лавров первой сценической красотки. — Главное, чтобы они не забросали ее тухлыми яйцами. И нас заодно.
— Помяните мое слово, Тим произведет настоящий фурор, — заявил Теодорос. — Он, то есть она, заткнет вас всех за пояс.
«Как же трудно понять, когда эти люди говорят серьезно, а когда шутят! — вздохнула про себя Бриони. — Но я так устала, что мне на это наплевать».
Город Ардос-Перинос располагался на склоне холма Некогда здесь была крепость одного знатного семейства, но те времена давно миновали, и ныне замок стал резиденцией священнослужителя, занимавшего не самый высокий пост, но состоявшего в родстве с королем Сиана — Энандером. Когда Бриони услышала это имя, она навострила уши: Шасо часто повторял, что король Энандер может помочь ей, но потребует за это награды.
— Какой он, этот король Сиана? — спросила она у Теодороса, который решил немного размять ноги и шагал рядом с фургоном.
Бриони никогда не встречалась с Энандером, а из членов его семьи видела только нескольких неродных племянников короля. Повелитель Сиана не хотел подвергать своих детей риску, посылая их в такую отдаленную страну, как Южный Предел, и сам не имел желания пускаться в далекое путешествие. Впрочем, принцесса знала, что король пользуется репутацией весьма достойного и благоразумного монарха. Ее отец всегда отзывался о нем уважительно, как о человеке, совершившем множество славных дел. Правда, рассказы о доблестных походах и сражениях относились к временам юности Энандера, а сейчас ему миновало шестьдесят.
Теодорос пожал плечами.
— Насколько я могу судить, здешний король пользуется любовью своих подданных, а это уже немало. Он храбрый воин, однако не питает чрезмерной склонности к сражениям. Он почитает богов, но не настолько, чтобы грабить свой народ, собирая средства на строительство храмов. Но сейчас он вступил в преклонный возраст и, как я слышал, утратил интерес ко всему, за исключением своей любовницы, некой баронессы из Джеллона. Об этой особе по имени Ананка идет не слишком лестная молва. Говорят, король Геспер изгнал ее из страны, однако эта перелетная пташка очень быстро нашла себе новое гнездышко. — Теодорос задумался, меж его бровей залегла глубокая складка. — Похождениям ловкой баронессы посвящена одна пьеса. Если мне не изменяет память, она называется «Невеста-кукушка», — сообщил он. — Только ее уже не играют. Кому охота сразу после представления отправиться на плаху…
Последние фразы Финна Бриони слушала вполуха. Упоминание о Геспере, короле Джеллона, лишило принцессу душевного равновесия — этот низкий предатель продал ее отца Лудису Дракаве. О, как бы ей хотелось приставить меч к груди этого негодяя и посмотреть, как он ползает у ее ног, умоляя о пощаде!
— У короля есть наследник — принц Энеас. Приятный молодой человек, хотя, на мой взгляд, излишне дородный, — словно сквозь туман, донесся до нее голос Теодороса. — Он терпеливо ждет, когда настанет его время. По слухам, он наделен многочисленными добродетелями, благочестив, храбр и все такое. Разумеется, подобными прекрасными качествами толпа награждает любого принца. Подчас тот, что в юности пользовался доброй славой, превращается в кровавого деспота, едва взойдет на престол.
Бриони немало слышала об Энеасе. Когда ей было лет семь-восемь, принц далекой страны был излюбленным героем ее детских фантазий. Она не видела его даже на портретах и не имела представления о том, как он выглядит, но одна из ее фрейлин (уроженка Сиана и дальняя родственница короля Энандера) прожужжала девочке все уши рассказами о красоте и добром нраве юного принца. Бриони мечтала о том, как это воплощение всех мыслимых достоинств посетит их страну с визитом, увидит ее и тут же объявит во всеуслышанье, что не желает другой невесты. Но эти сладкие грезы остались в далеком прошлом.
За разговором они поднялись почти на самую вершину холма. Стены нависавшего над ними замка казались панцирем гигантского морского чудовища, выброшенного на берег прибоем. Погода стояла необычная: несмотря на зимнюю стужу, солнце светило так ярко, что припекало головы путников, а вдали, за рекой, собирались темные тучи.
— Долго еще до Тессиса? — осведомилась Бриони.
Теодорос махнул рукой, пыхтя и отдуваясь. Подъем на холм дался ему нелегко.
— Вон он, — выдохнул он.
— Что вы имеете в виду? — поразилась Бриони, уставившись на каменные стены. Еще несколько мгновений назад она не сомневалась, что перед ней крепость Ардос-Перинос. — Вы хотите сказать, что вот это Тессис?
Бриони глазам своим не верила. Перед ней был замок гораздо меньше ее собственного, и трудно было представить, что это и есть столица могущественного государства.
— Да нет, глупое дитя, — досадливо нахмурился драматург, который никак не мог отдышаться. — Потрудись-ка повернуть голову. Гляди… вон туда.
Бриони повернулась в ту сторону, куда указывал ее спутник, и открыла рот от изумления. Они поднялись высоко, и деревья не мешали ей разглядеть то, что скрывалось за излучиной реки. Там, в долине, вздымалось целое море крыш, шпилей и башен, тысячи труб выпускали клубы дыма в бледное зимнее небо. Долину пересекали бесчисленные каналы, тянувшиеся от реки Эстериан, воды их сверкали в солнечном свете, и казалось, что город опутан серебряной паутиной.
— Милостивая Зория, какой огромный городище! — восхищенно прошептала Бриони.
— Говорят, Иеросоль еще больше, — невозмутимо заметил Теодорос, вытирая пот со лба. — Но мне в это как-то не верится, — добавил он с улыбкой. — Ты ведь никогда не бывала в Тессисе?
Бриони молча покачала головой. В душе у нее царило такое смятение, что она не могла произнести ни слова. Принцесса с горечью осознала, что ее надежды на помощь и поддержку короля Сиана не имеют под собой ни малейших оснований. Вряд ли правитель такой огромной страны примет близко к сердцу дела далекого королевства, которое по сравнению с его владениями кажется крошечным клочком земли. Скорее всего, король Энандер просто посмеется над принцессой-беглянкой, а то и вовсе не захочет ее слушать.
— Ни один город не идет в сравнение с Тессисом, — изрек Теодорос. — «При виде этих белоснежных стен и башен, тучи разгоняющих, всяк смертный думает, что зрелище небесного чертога ему открылось», — с пафосом продекламировал он. — Стихи не мои, а некоего поэта по имени Вандерин. Но я с ним согласен. Кстати, тебе известно, что в прежние времена Сиан владычествовал над миром?
— Город выглядит так, словно он владычествует до сих пор, — пробормотала Бриони.
«Клянусь богами, я и не думала, что бывают такие широкие улицы, — думала Бриони, когда они двигались к городским воротам в потоке телег, повозок и пешеходов. — Вот эта улица шире, чем Маркет-сквер в Южном Пределе. А Финн говорит, что она не самая большая в Тессисе и в сравнении с улицей Фонарей покажется мне жалким переулком».
При первом знакомстве Финн Теодорос чувствительно задел гордость принцессы, назвав ее «деревенщиной с соломенными волосами». Сейчас Бриони ощущала, что вполне заслуживает этого прозвища. В этом удивительном городе девушка позабыла о том, что она принцесса, без устали вертела головой туда-сюда, глазела по сторонам и восхищенно таращила глаза, как и положено деревенщине, впервые попавшей на ярмарку. От городских ворот их отделяло не менее мили, но даже пригороды казались более богатыми и оживленными, чем центр Южного Предела.
— Где мы остановимся? — спросила Бриони у Теодороса.
Тот с превеликим удовольствием вновь занял свое место в фургоне и смотрел на нее из оконца.
— На замечательном постоялом дворе около Восточных ворот, — сообщил он. — Мы уже не раз получали там приют. Я договорился с хозяином, что мы проведем у него целую десятницу. Так что у нас будет достаточно времени, чтобы дать несколько представлений и навести на постановку последний лоск. А когда мы убедимся, что все идет без сучка и без задоринки, подыщем местечко поближе к центру.
— Знаешь, Финн, я знаком с тем человеком, который построил театр Зосимион у моста Коллегии Иерархов, — сообщил Фейвал, подходя к ним. — Судя по дошедшим до меня слухам, сейчас у него неприятности. Он имел неосторожность поссориться с мастером королевских увеселений, и его театр простаивает без дела.
— Славная новость. Возможно, именно туда мы со временем переберемся.
— Но театр свободен и сейчас…
— Об этом не может быть и речи! — рявкнул Теодорос и тут же добавил, чтобы смягчить резкость своего отказа: — Пойми, дорогой мой Фейвал, я уже обо всем договорился с хозяином постоялого двора. Более того, я ему заплатил. И можешь не сомневаться, он не вернет денежки назад.
— Да уж, конечно, — пожал плечами Фейвал. — Но все же мне стоило бы поговорить с хозяином театра. Может быть, потом…
— Разумеется, узнай, на каких условиях он согласен нас принять, — кивнул Теодорос. — А сейчас мы отправляемся на постоялый двор, в квартал под названием Нора Чакки, — заявил он, и его улыбка показалась Бриони почти виноватой.
Принцесса несколько удивилась тому, что Теодорос так категорически отверг предложение Фейвала, но собственные заботы заставили ее быстро забыть об этом странном случае. Она чувствовала себя листком, подхваченным мощным речным потоком, — оставалось лишь всецело положиться на волю обстоятельств. Так было, когда она шла по лесу в обществе древней полубогини по имени Лисийя. С тех пор прошел всего месяц, однако встреча с диковинной лесной обитательницей уже казалась странным сном, подернутым дымкой времени. Бриони сунула руку под рубашку, нащупала амулет Лисийи и тихонько погладила крошечный птичий череп. Что ожидает ее в этом неведомом городе, в чужой стране? Лисийя вывела ее на дорогу, где девушка встретилась с бродячими актерами. Но старуха не сказала ни слова о том, какие еще испытания готовит Бриони судьба и как она должна действовать. Наверное, Лисийя хотела, чтобы все важные решения принцесса принимала самостоятельно. Быть может, она хотела устроить девушке своеобразное испытание. Как известно, испытывать смертных — излюбленное занятие богов.
«Зачем это?» — спрашивала себя Бриони.
Никто и никогда не потрудился ей объяснить, по какой причине боги так любят ставить смертных в трудное положение и наблюдать, сумеют ли те найти выход.
«Может, боги спасаются от скуки?» — предположила Бриони и ужаснулась своей дерзости.
«Наверное, они смотрят, кто из людей достоин награды, а кто — наказания, — решила она. — Так или иначе, сейчас я могу лишь плыть по течению. О, если бы кто-нибудь подсказал, как мне поступить!»
Покойный Шасо не раз говорил о том, что беглецам необходимо собрать армию, хотя бы несколько вооруженных отрядов. Он не сомневался: когда Бриони объявит во всеуслышанье о том, кто она такая, братья Толли попытаются ее уничтожить и принцессе понадобится надежная защита. По мнению Шасо, именно сианский король мог предоставить ей войско. И вот после множества злоключений Бриони добралась до Сиана. Больше всего на свете ей хотелось попасть в Иеросоль, где томился в плену отец. О, как она была бы счастлива, если бы смогла вновь увидеть его лицо, услышать его голос! Но она знала, что об этом лучше не мечтать: даже если ей удастся добраться до Иеросоля, она в лучшем случае станет пленницей, как и король Олин. Гораздо разумнее попытать счастья здесь, обратившись за помощью к давним союзникам.
А может быть, старый солдат Шасо слишком полагался на военную силу и рассуждал чересчур прямолинейно, когда уверял, что нельзя вернуть королевство без могучей армии?
Воспоминания о Шасо заставили сердце Бриони болезненно сжаться. Какую страшную несправедливость совершили они с братом, заставив этого человека, чья преданность была поистине безграничной, долгие месяцы томиться в каменном мешке.
«А теперь Шасо мертв. По моей вине. Из-за моей глупости, моей самонадеянности, моей…»
— Эй, Тим, дружище, что случилось?
В голосе Фейвала слышалось искреннее беспокойство.
— С чего это ты вдруг разнюнился?
Бриони с досадой смахнула слезы, струившиеся по щекам. И как такая плакса могла надеяться, что ее примут за мальчишку, сердито спросила она себя. Хорошо, что больше не надо никого обманывать.
— Просто… кое-что вспомнилось, — пробормотала она.
Постоялый двор, где они обосновались, назывался «Двуличная женщина», и Бриони не могла отделаться от ощущения, что в этом странном названии есть нечто зловещее. Оно словно намекало на ее собственное положение. Таверна притулилась в дальнем углу старой рыночной площади, в квартале Нора Чакки. Как выяснила Бриони, словом «чакки» здесь называли жителей гор, которые перебирались в город и нанимались на самую тяжелую и грязную работу. Именно они селились в лабиринтах узких грязных улиц, расположенных в непосредственной близости от городских стен. В ясные дни тень этих высоких стен накрывала почти весь квартал, не позволяя жителям ощутить прикосновение лучей зимнего солнца. Один из многочисленных каналов отрезал Нору Чакки от всего остального города.
На вывеске над дверью таверны была изображена женщина с двумя лицами: одно сияло улыбкой, а другое было искажено гримасой злобы. Хозяин, дородный усатый малый по имени Бедойас, провел актеров через двор с недовольным видом человека, вынужденного размещать в своей спальне скот.
— Вот ваше помещение, — проронил он. — Я уже приказал мальчишке отвести лошадей в конюшню. И помните, без моего разрешения вы не смеете даже гвоздь в стену вбить. Ясно?
— Ясно, радушнейший и любезнейший хозяин, — кивнул Финн. — Если кто-нибудь будет о нас спрашивать, отсылайте его ко мне. Да будет вам известно, меня зовут Теодорос.
Когда хозяин удалился, дабы проводить в комнаты других гостей (в эту зиму их было не слишком много), Бриони помогла товарищам возвести во дворе сцену. На этот раз они соорудили ее с большей основательностью, чем обычно, ведь им предстояло провести здесь не менее десяти дней. Некоторые члены труппы в плотницком ремесле были искуснее, чем в актерском, а Доуэн Бирч, Фейвал и Педдир Мейквелл в прошлом работали в строительных артелях.
Хьюни заявил, что прежде ему тоже доводилось плотничать, однако Финн Теодорос громогласно уличил его во лжи.
— Да как ты смеешь мне не верить, заплывший жиром боров? — возмутился Хьюни.
Он помогал Фейвалу и еще двум актерам скрепить бочки, служившие опорой для сцены. Актеры не возили бочки с собой, так как знали, что ими можно разжиться в любой таверне. «Двуличная женщина» не стала исключением.
— К твоему сведению, за свою жизнь я построил больше домов, чем ты съел жареных цыплят!
— О, старина, похоже, ты своими руками построил Тессис! — с насмешливым благоговением заявил Педдир Мейквелл. — Судя по упитанному брюху нашего славного Финна, цыплят он съел несколько сотен.
— Шутка была бы недурна, дражайший Мейквелл, если бы твое собственное брюхо не напоминало наполненный жиром курдюк, — с видом оскорбленного достоинства изрек Теодорос. — Увы, ты подобен золотарю, который насмехается над кожевенником за то, что тот скверно пахнет!
Бриони сама не понимала, почему эта шутливая перебранка кажется ей такой забавной. Не обращая внимания на сердитые взгляды Эстир Мейквелл, она умирала со смеху. Они с Эстир наполняли бочки песком, дабы сделать опору более прочной. Эстир так и не преодолела изначальной неприязни к Бриони — точнее, к человеку по имени Тим, — так как лишний голодный рот, по ее мнению, ввергал труппу в новые расходы, а взамен приносил слишком мало пользы. Но в последнее время Эстир чуть смягчилась и порой удостаивала Бриони нескольких слов.
— По-моему, эти дурацкие шутки могут смешить только малых детей, — заявила Эстир, недовольно сдвинув брови. — Смотрю, по уму все вы недалеко ушли от неразумных младенцев, пачкающих пеленки и пускающих слюни. Правда, младенцы не умеют ругаться, в отличие от вас.
Это замечание вновь заставило Бриони расхохотаться. Несмотря на холод и тяжеленную лопату, уже набившую мозоли на ладонях принцессы, Бриони пребывала в прекрасном расположении духа. Она с удивлением подумала, что почти счастлива — впервые за долгое, очень долгое время. Тяжелые мысли и опасения не развеялись, но она сумела к ним притерпеться, как к застарелым недугам, уже не доставляющим прежних страданий.
Актеры ловко водрузили дощатые подмостки на бочки, наполненные песком, и закрепили их веревками. Бриони, как самая легкая, должна была взобраться на новую сцену и проверить ее на прочность. Когда девушка несколько раз высоко подпрыгнула и пробежалась туда-сюда, все убедились, что работа сделана на славу. Настал черед других приготовлений. Меньший из двух фургонов вкатили во двор и установили за сценой, дабы он служил гримерной, а также опорой для разрисованных задников. К крыше фургона приставили лестницу, и теперь она могла изображать горные вершины или заоблачные выси, откуда боги возвещают смертным свою волю. Бриони хлопотала, но то и дело устремляла взор в сторону настоящих гор, чьи вершины уже окрасились багровыми отблесками заката. Неужели там действительно обитают всевидящие боги, знающие все людские слова и деяния? По крайней мере, об этом ей твердили всю жизнь.
«Но Лисийя сказала, что боги давно погрузились в глубокий сон, — вспомнила Бриони. — По ее словам, они лишь изредка слышат нас и никогда не видят».
Странно было думать о том, что боги ослепли и позабыли о существовании рода людского, превратились в дряхлых стариков, целыми днями дремлющих на своих тронах, вялых и равнодушных ко всему.
«Если верить Лисийи, так оно и есть. А еще она сказала, что боги полны желания вернуться в мир».
Эта мысль заставила Бриони содрогнуться, хотя она сама не понимала почему. Чтобы отвлечься, она вместе с другими комедиантами принялась собирать камни и подпирать ими колеса повозки.
На обед хозяин таверны подал им рыбную похлебку в большом жестяном котле. Похлебка, против всех ожиданий, оказалась вкусной, хотя и чрезмерно острой. Насытившись, Бриони почувствовала тошноту, однако не из-за обилия пряностей, а от беспокойства, охватившего начинающую актрису. Двор таверны уже наполнялся зрителями, хотя представление должно было начаться лишь после того, как колокола городских храмов прозвенят «ночное благословение». До сих пор Бриони выступала лишь перед дюжиной сельских жителей, а сегодня вечером ей предстояло пленить своей игрой не менее сотни взыскательных горожан.
«Чего ты боишься, глупая девчонка? — спрашивала она себя. — Это испытание — сущая ерунда по сравнению с теми, что уже выпали на твою долю. Ты сражалась с демоном, ты вырвалась из замка, захваченного врагом. Ты много раз играла роль королевы — или принцессы-регента, — и многочисленные зрители оставались довольны. Если сегодня ты не сумеешь угодить публике, тебе ничего не угрожает. Твоя голова не упадет с плеч, а ведь твоя жизнь столько раз висела на волоске. — Бриони вспомнила о Хендоне Толли, и кулаки ее невольно сжались от гнева. — День, когда этот негодяй взойдет на плаху, будет самым сладостным днем в моей жизни. Пожалуй, я сама возьму в руки топор и нанесу удар».
Родственники Бриони, ее фрейлины и наставники нередко сокрушались о том, что принцесса растет настоящим сорванцом, хотя девочка никогда не отличалась кровожадностью. Однако ненависть принцессы к Хендону Толли была такой жгучей, что заставляла ее измышлять для врага самые жестокие наказания.
«Помимо всего прочего, я должна расквитаться с Толли ради Шасо, — сказала она себе. — Мой преданный друг мертв, и я не могу вознаградить его за страдания, перенесенные по моей милости. Я могу только отомстить за него».
Принцесса знала, что Шасо не причастен к убийству ее старшего брата, но до сих пор не выяснила, на ком лежит вина. Кендрика убили с помощью колдовства, но чья рука направляла злодеяние? Мысли и дела Хендона Толли были черны, но он искреннее удивился, узнав о том, что произошло с одной из горничных Аниссы. Такое удивление невозможно сыграть — Бриони, поневоле ставшая актрисой, знала это точно. Но если братья Толли не виновны в смерти Кендрика, кто же тогда виноват? В то, что горничная-ведьма не только осуществила, но и замыслила убийство, Бриони поверить не могла. Возможно, злоумышленника следует искать среди королей, соперников Олина? Или злодейский замысел родился в голове у далекого и неведомого автарка? Или же сумеречное племя, прежде чем вторгнуться на чужие земли, нанесло упреждающий удар? Так или иначе, за несколько месяцев происки врагов и магия практически уничтожили семью Эддонов, лишили жизни или разбросали по свету. За что Бриони и ее близким такое наказание? Чем они прогневили богов?
— Привет, Тим.
Фейвал втиснулся в фургон и тут же принялся стягивать через голову рубашку.
— Вид у тебя какой-то растерянный. Помочь тебе надеть платье? Я думал, ты справишься самостоятельно.
Фейвал, как главный исполнитель женских ролей, был знаком с премудростями дамских туалетов лучше самой Бриони, которая обычно одевалась с помощью горничных.
— Нет, спасибо, — покачала она головой, радуясь тому, что насущные заботы отвлекли ее от тяжких дум. — Я просто задумалась. Сейчас начну одеваться.
— Народу набился полный двор, — сообщил Фейвал и с равнодушием актера, привыкшего переодеваться на людях, стянул с себя штаны.
С тех пор как Бриони прибилась к бродячей труппе, ей не раз приходилось любоваться обнаженными мужскими телами. Тем не менее девушка так и не привыкла к этому зрелищу и поспешно отвернулась. Она успела заметить, что Фейвал хорошо сложен и обладает прекрасно развитой мускулатурой. Если бы не застенчивость Бриони, смотреть на него было бы приятно, призналась она самой себе.
«Наверное, Баррик прав и мне в самом деле следовало родиться мальчишкой, — вздохнула принцесса. — Похоже, я так же ветрена, как представители мужского племени, и так же неравнодушна к телесной красоте».
Впрочем, порой в душе Бриони пробуждались желания, непонятные ей самой. По ночам, лежа без сна девушка испытывала приступы тоски, не имеющие ничего общего с тоской по отцу и братьям. В такие минуты ей отчаянно хотелось, чтобы рядом был не просто красивый мужчина, но человек, способный согреть ее своим теплом и защитить от всех напастей. Образ этого неведомого друга и защитника был туманным и расплывчатым.
Но изредка перед внутренним взором Бриони возникали, к ее изумлению, знакомые черты. Она видела лицо не прекрасного принца, но самого обычного человека — капитана королевских гвардейцев, так скверно справившегося со своими обязанностями. Причуды собственной души выводили принцессу из себя. Кто он такой, чтобы она думала о нем? Она даже не знает, жив он или погиб.
«Нет, нет, Феррас Вансен жив, — поспешно возразила себе Бриони. — Иначе и быть не может. Он жив и здоров. И сейчас он рядом с моим братом, охраняет и защищает его».
И все-таки девушка поражалась тому, как хорошо она помнит его лицо, далекое от идеала мужской красоты. Нос капитана, похоже, был сломан в одном из давних боев, глубоко посаженные глаза под насупленными бровями устремлялись то в землю, то к небесам. Он как будто боялся, что принцесса обожжет его взором.
Бриони затрясла головой, отгоняя назойливые мысли.
«У меня слишком разыгралось воображение», — сказала она себе.
— Ты закончил переодеваться, Тим? — донесся до нее голос Фейвала.
— Да, то есть нет, — пробормотала Бриони. — В этом платье так много булавок. И все они норовят меня уколоть.
«Похоже, я схожу с ума, — пронеслось у нее в голове. — Надо во что бы то ни стало вырваться из плена этого безумия. Даже если Феррас Вансен жив, он пропал без вести, как и мой брат. Прошлая жизнь закончилась, все, что в ней происходило, отдалилось, словно случилось не со мной, а с другим человеком. Упиваться воспоминаниями — бессмысленное занятие. Сегодня я бродячая актриса, занимающая в труппе самое скромное положение. Моя главная задача — заработать себе на стол и ночлег. С этим надо смириться».
— Теперь мы находимся за границей королевств Пределов, так что произносите слова своей роли громко и отчетливо, иначе зрители вас не поймут, — наставлял участников спектакля Педдир Мейквелл. — Кстати, где Пилни?
Актеры собрались в узком переулке за таверной. В фургоне, превращенном в гримерную, для всех не хватало места, а двор был наполнен зрителями. Горожане уже закончили дневную работу и с нетерпением ожидали, когда же начнутся празднества Кернейи. Один конец переулка упирался в глухую кирпичную стену, в другом возвышалась гора строительного мусора, и можно было не опасаться, что сюда забредут случайные прохожие. Однако жители стоявших в тупике домов то и дело выглядывали из окон, бросая любопытные взгляды на актеров в причудливых разноцветных костюмах.
— Куда запропастился этот олух Пилни? — сердито повторил Мейквелл.
Пилни — он был моложе Фейвала, но значительно уступал ему и в красоте, и в наглости — молча поднял руку. В сегодняшнем представлении этому крепко сбитому румяному юноше досталась роль бога Хорса. На сцене ему приходилось много общаться с Бриони, однако в жизни он до сих пор не обменялся с ней и парой слов.
— Вижу, — важно кивнул Мейквелл. — На этот раз, парень, давай поосторожнее, когда будешь играть сцену смерти. На прошлом спектакле ты безнадежно перепачкал кровью и мой костюм, и занавес. Когда станешь умирать, сделай милость, отползи от меня подальше, прежде чем раздавить бычий пузырь. Не то после спектакля так тебя отделаю, что узнаешь цвет собственной крови.
Пилни выпучил глаза и поспешно закивал головой.
— Если ты кончил запугивать несчастного юнца, Педдир, не позволишь ли мне дать исполнителям несколько ценных указаний? — с преувеличенной вежливостью спросил Финн Теодорос.
— Костюмы стоят кучу денег, их надо беречь! — немедленно вступилась за брата Эстир Мейквелл.
— Точнее сказать, кучу денег стоит костюм дражайшего Педдира, — возразил Финн. — А всем остальным приходится довольствоваться линялыми тряпками.
— В конце концов, чье имя носит труппа? — проскрежетал Педдир. — Кто все время на виду? Кого хотят увидеть зрители?
— Разумеется, непревзойденного трагика Педдира Мейквелла, — с комическим благоговением изрек Финн. — Ты правильно сказал мальчику: надо быть осторожным с бычьей кровью. Первейшая обязанность всякого любимца публики — пленять взоры зрителей роскошным нарядом. Правда, когда твой герой выходит из жестокой схватки с врагами, не обагрив одежд кровью, это выглядит несколько неправдоподобно. Но кого волнуют такие пустяки?
— Твои тупые шутки мне изрядно надоели. Если бы ты сам стирал костюмы, у тебя бы убавилось остроумия.
— Раз ты так дрожишь над своим костюмом, дружище Мейквелл, почему бы тебе не надеть поверх фартук мясника? — вставил Невин Хьюни. — Этот наряд тебе очень подойдет. Ведь ты орудуешь мечом, как представитель этого славного ремесла.
— Довольно! — перекрикивая поднявшийся смех, вскинул руку Финн Теодорос. — Потрудитесь успокоиться и выслушать меня. К вашему сведению, я внес в пьесу кое-какие изменения. Милейший Хьюни! В первом акте, когда Зосим приходит к Перину и описывает ему укрепления замка Хорса, вместо «покрыт сияющими кристаллами льда» извольте сказать: «покрыт кристальным льда сиянием». Это лучше соответствует стихотворному размеру. Что касается вас, о всемогущий Перин, умоляю сделать над собой усилие и запомнить, что «сребристая луна» и «ребристая луна» — это отнюдь не одно и то же. Вы постоянно путаете эти два слова, отчего ваши реплики приобретают, мягко говоря, странный смысл.
Эти слова вызвали новый взрыв смеха, однако на сей раз Педдир Мейквелл счел за благо не обижаться.
— Да на таком слове, как «сребристая», можно язык сломать, — с ухмылкой заметил он. — Уверен, ты до отказа наполнил монологи Перина этими словечками исключительно для того, чтобы мне досадить. По твоей вине я стану заикой.
— По моей, как же иначе, — рассеянно кивнул Теодорос, пробегая глазами клочок бумаги с пометками. — Да, вот еще что. В той сцене, где три брата идут приступом на Лунный замок, не произносите реплики о грохоте барабанов, пока эти самые барабаны действительно не загрохочут за сценой. — Драматург перевернул свой покрытый каракулями клочок. — О, чуть не забыл. Во втором акте, когда Зория пытается убежать от Хорса, а тот ее хватает, нашему милому Пилни не следует слишком церемониться. Пилни, мальчик мой, ты дотрагиваешься до руки Зории, словно боишься обжечься. Сделай милость, забудь об учтивых манерах и схвати ее так, чтобы она поняла — с тобой шутки плохи.
Пилни залился румянцем и пробормотал себе под нос что-то невразумительное. Теодорос повернулся к Бриони.
— А вот тебе, юный Тим, в этой сцене следует быть мягче и женственнее. Помни, ты богиня-девственница, а не уличная потаскуха. Когда Хорс схватит тебя, прояви кротость и смирение. Не пытайся доказать зрителям, что ты способна дать отпор любому наглецу.
На этот раз пришел черед Бриони смущенно краснеть. Она слишком хорошо запомнила наставления Шасо: если тебя хватают за руку, вырывайся. Когда они играли эту сцену в первый раз, она так вывернула Пилни запястье, что бедняга побледнел от боли. Возможно, именно по этой причине вне сцены он старался держаться от Бриони подальше.
— А где любезнейший господин Бирч? Доуэн, я знаю, что больное колено доставляет тебе много неудобств, и все же прошу: когда Волиос получает от Змеоса сокрушительный удар, не надо опускаться на землю медленно и осторожно. Если зрители заметят, что убитый боится ушибиться, трагедия превратится в фарс.
Гигант нахмурился, но кивнул в знак согласия. Бриони было очень жаль Доуэна, она знала, как он мучается от боли в ногах. Она решила непременно отыскать подходящий материал и сделать подушечки для его распухших коленей.
Теодорос продолжал давать указания. Он изменил несколько мизансцен, дабы у Фейвала и Хьюни, игравших Зуриал и Змеоса, была возможность проскользнуть в гримерную, скинуть с себя костюмы, облачиться в доспехи и предстать на сцене уже в образах воинов божественной армии, которую Перин ведет на цитадель бога Луны. К немалому удовольствию Фейвала, в четвертом акте драматург сократил монологи Зуриал — коварной богини, державшей Зорию в заточении, пока Змеос и Хорс сражались против Перина и его сподвижников.
Поправки были внесены и в сцену смерти Хорса. Так как Пилни имел удручающее обыкновение понижать голос, когда требовалось говорить как можно громче, драматург передал большую часть его заключительных монологов Хьюни — тот, по словам Теодороса, хотя и не давал себе труда постичь смысл сказанного, зато ревел, как голодный телок. Замечаниям, изменениям и советам не было бы конца, если бы в переулке не появился хозяин таверны. Он осведомился, намерены ли актеры начать свое дурацкое представление или решили выждать, пока рассерженные зрители разнесут его постоялый двор в щепки?
— О всемогущие боги Зосим, Купилас и Девона, смягчите сердца тех, кто пришел к нам сегодня! — прижав руки к груди, произнес Теодорос традиционную фразу, благословляющую начало спектакля. — Начнем, друзья мои!
Первые три акта прошли как по маслу. Во дворе таверны яблоку было негде упасть, однако день выдался пасмурный, поэтому по обеим сторонам сцены пришлось зажечь факелы. В их неровном свете Бриони не могла разглядеть лиц зрителей, к тому же скрытых капюшонами и шляпами. Она заметила, что среди собравшихся преобладает простой рабочий люд, а знатные господа и дамы не почтили представление своим присутствием. В первом ряду расположилась компания юнцов — судя по виду, подвыпившие подмастерья. Они громко переговаривались, свистели и отпускали скабрезные замечания, когда на сцене появлялся актер в женском платье, Фейвал или Бриони. То обстоятельство, что они насмехаются над бессмертными богинями, нимало их не смущало.
Бриони, к собственному удивлению, держалась на сцене довольно уверенно. Многодневные усилия, потраченные на заучиванье монологов, не пропали даром, и строчки сами всплывали в памяти. Несколько раз она запнулась, но реплики других актеров помогли ей не растеряться и вовремя вернуться на верную дорогу. Пьеса явно увлекла зрителей, о чем свидетельствовали обеспокоенные возгласы и одобрительные крики, сопровождавшие каждый поворот сюжета. Когда Перин повел свое воинство на замок Хорса и Пилни, взобравшись на крышу фургона, изображавшего лунную цитадель, бросил вызов неприятелю, толпа разразилась улюлюканьем. Судя по сердитым лицам парней, они были не прочь взобраться на сцену, присоединиться к армии богов и воздать похитителю богини-девственницы по заслугам. В сцене, где Хорс убивает Волиоса, сына Перина, Доуэн Бирч превзошел самого себя — не пожалев больных коленей, он рухнул на землю как подкошенный, и между его судорожно сжатых пальцев заструились ручейки крови из раздавленного бычьего пузыря. Тут многие женщины не удержались от слез, и до ушей Бриони долетели сдавленные всхлипывания.
В четвертом акте богиня-девственница, усыпив бдительность Зуриал, ускользала из-под ее надзора. Однако стоило беглянке покинуть замок, как поднялась снежная буря (изображавшаяся при помощи белых тряпок, укрепленных на длинных палках). Растерянная и испуганная, Зория сбилась с пути. Что касается самой Бриони, она и не думала сбиваться, ибо прекрасно помнила монолог, который в этот трагический момент надлежало произнести ее героине.
О снег! Ты жалишь мне лицо, подобно жестоким пчелам Змеоса,
Ты царапаешь мою кожу, как тысяча мелких камешков!
Я должна облачиться в одежду мальчика-слуги.
Она не пристала моему девичеству,
Ставшему для меня источником бед,
Но она не позволит холоду убить меня.
Едва Бриони произнесла эти строки, как сиявший перед ней световой тоннель начал стремительно сужаться, факелы и затянутое облаками небо закружились в едином водовороте, поглощаемые наступавшей со всех сторон темнотой. Девушка покачнулась, но тут же восстановила равновесие. Перед глазами у нее беспрестанно вспыхивали искры, словно в темноте порхало бесчисленное множество светлячков. Сделав над собой отчаянное усилие, Бриони сумела закончить монолог.
Мне стало немного теплее, но я заблудилась,
Без еды, без воды и тепла мне предстоит умереть.
И вместо того чтобы плавным изящным движением опуститься на колени, она сделала то, чего Финн добивался от Доуэна Бирча, — с грохотом рухнула на дощатый помост. Темнота накрыла ее. Сквозь толстый непроницаемый покров до Бриони не доносилось ни звука, даже гул обтянутого мешковиной барабана, изображавшего завывания бури, стих. Не только звуки и запахи, но и все ее чувства исчезли, вытесненные одним-единственным ощущением: она близка к Баррику, как никогда, ее сознание слилось со смятенным сознанием брата.
Из темноты на нее надвигался отвратительный демон с худыми, как плети, конечностями и серым лицом трупа. Поначалу Бриони затрепетала и решила, что за ней пришла сама смерть. Потом она догадалась, что обрела способность видеть то, что видит сейчас Баррик. Непроницаемая жуткая маска со сверкающим ледяным взором принадлежала не смерти, но существу столь же неумолимому и беспощадному.
Бриони попыталась выкрикнуть имя брата, но, как всегда бывает в ночных кошмарах, не сумела произнести ни звука Серое лицо ожившего мертвеца приближалось. Оно было таким мерзким, что Бриони не могла смотреть на него и не могла отвести взгляд.
— Зория! — раздался чей-то звучный голос над самым ее ухом. — Она лежит здесь без чувств, моя добродетельная кузина! Неужели ты умерла, о прекрасная дочь повелителя Небес! Кто же он, злодей, ставший виновником твоей гибели?
Сквозь вязкую пелену Бриони осознала, что это Фейвал. Пытаясь спасти положение и выиграть время, он дал волю своему воображению, импровизируя на ходу. Бриони открыла глаза и увидела перед собой встревоженное лицо юного актера. Какое счастье, что исчезло то, другое лицо, ужасное, как сама смерть!
— Ты можешь подняться, о моя прекрасная кузина? — пропел Фейвал, обнимая ее за талию и помогая встать на ноги. — Обопрись на мою руку.
— Ты спятила? — прошептал он ей на ухо.
Девушка молча стряхнула его руку и огляделась по сторонам. Ее товарищи по сцене растерянно переглядывались, не зная, что делать дальше. Публика, похоже, тоже догадалась — происходит что-то неладное. Усилием воли Бриони прогнала все мысли о Баррике. Сейчас не до того. Необходимо скрыть свои истинные чувства под маской. В прошлой жизни, будучи принцессой, она приобрела немалый опыт по этой части.
— О благородный мой кузен…
Бриони покачнулась и с трудом перевела дыхание.
— О благородный мой кузен, любезный Зосим! — вновь начала она. — Я нашла в себе силы продолжить путь и прошу, помоги мне скрыться от злых ветров!
При этих словах Финн Теодорос, стоявший за сценой, с огромным облегчением вздохнул, и его громкий вздох, должно быть, расслышали зрители.
В таверне осталось лишь несколько припозднившихся посетителей, торопливо доедавших свой ужин. Во дворе пьяные подмастерья орали непристойности о красотке-богине, с которой каждый из них не отказался бы свести близкое знакомство. Эстир и Педдир Мейквелл заперлись в комнате, подсчитывая сегодняшнюю выручку. Теодорос, Хьюни и все остальные отмечали успех и уже успели опрокинуть изрядное количество кружек с элем. Бриони по-прежнему чувствовала себя не лучшим образом. Она понуро притулилась на скамье с кружкой, не выпив ни глотка, и сосредоточенно разглядывала свои башмаки. Что за напасть приключилась с ней на сцене? Никогда прежде такого не бывало. Да, она видела Баррика в зеркале, но видеть брата и слиться с ним воедино — разные вещи. И этот страшный сероликий… человек или кто он там… От него явно исходит смертельная угроза… угроза, направленная против Баррика.
Бриони судорожно сглотнула комок, подступивший к горлу. Чувство собственного бессилия жгло ее, как огонь. Она уверена, что брату грозит опасность, и ничем не может ему помочь! Ничем! Она даже не знает, где он! Есть ли на свете что-то более мучительное, чем сидеть сложа руки, когда тень смерти нависла над тем, кого ты любишь…
— Я вижу, госпожа, вы решили последовать моему совету.
Голос, раздавшийся над ухом Бриони, показался ей знакомым.
Она резко обернулась и увидела темнокожее лицо, тоже знакомое. Но чье это лицо, Бриони припомнила не сразу.
— Давет!
Принцесса соскочила со скамьи, едва не расплескав эль. Увидеть человека из прошлой жизни было так приятно, что Бриони едва не бросилась ему на шею. Лишь несколько мгновений спустя она осознала, что они с Даветом дан-Фааром встречались при весьма печальных обстоятельствах — он был послом Иеросоля и вел переговоры от лица Лудиса Дракавы, державшего в плену ее отца.
Давет улыбнулся, заметив ее замешательство.
— Госпожа, насколько я понимаю, вы не забыли вашего покорного слугу. Возможно, вы помните также, что я настоятельно советовал вам оставить замок и повидать мир. Откровенно говоря, я не ожидал, что вы примете мой совет так близко к сердцу. Неужели вы выбрали поприще бродячей актрисы?
Бриони поймала на себе несколько любопытных взглядов, брошенных не только членами труппы.
— Тише, — прошептала она. — Никто не должен знать, что я девушка, а тем более принцесса.
— Так вы выдаете себя за юношу? — удивился Давет. — Боюсь, не много найдется простаков, которые попадутся на ваш обман. Но что вы делаете здесь, в таком странном костюме и в неподходящем обществе?
Охваченная подозрением, Бриони пристально вгляделась в его лицо.
— Тот же самый вопрос я могу задать вам. Почему вы здесь, а не в Иеросоле? Или вы больше не служите Лудису Дракаве?
— Нет, госпожа, я по-прежнему служу ему, хотя многие люди, многократно превосходящие меня мудростью, сочли за благо покинуть Дракаву. — Давет бросил взгляд через плечо Бриони, и глаза его сузились. — Но что это?
Обернувшись, Бриони увидела хозяина таверны, идущего через двор в обществе брата и сестры Мейквеллов. Однако внимание Давета привлекли не они, а сопровождавшие их солдаты — их было не меньше дюжины, и на мундирах у них красовались гербы городского магистрата. Бриони смотрела на них, раскрыв рот от изумления. Когда до нее дошло, что арест грозит ей куда более тяжелыми последствиями, чем остальным актерам, спасаться бегством было уже поздно — солдаты окружили их со всех сторон.
Один из стражников, с офицерским значком на плаще, выступил вперед.
— Бродячие комедианты, именующие себя «Театр Мейквелла», вы арестованы по приказу его величества короля, — отчеканил он.
Капитан перевел взгляд на Давета и сурово сдвинул брови.
— Ты тоже арестован, парень. Мне приказано брать под стражу всех темнокожих выродков, а ты явно из их числа.
Давет готов был испепелить капитана взглядом, но не сдвинулся с места.
— Вы поступите разумно, если попридержите язык, сэр, — мрачно ответил он.
— Какова причина нашего ареста? — Финн Теодорос пытался говорить спокойно и невозмутимо, но дрожащий голос выдавал его тревогу. — В чем нас обвиняют?
— А то вы не знаете! — Тонкие губы капитана скривились в усмешке. — В шпионаже, в чем же еще. В этом деле вы изрядно преуспели, правда? Не все же дурака на сцене валять. В награду за ваше искусство вам выпала честь воспользоваться гостеприимством его величества. Боюсь только, комнаты у вас будут не такими уютными, как в таверне господина Бедойаса. Зато они снабжены прочными дверями и надежными замками. Так что о побеге забудьте. И сейчас ведите себя смирно, без глупостей. К вашему сведению, за воротами ждут еще два десятка солдат.
— О чем он говорит? — прошептала Бриони на ухо Давету. — С чего он взял, что мы шпионы?
— Молчите, — едва слышно ответил он. — Что бы ни случилось, молчите. Не поддавайтесь ни на какие уловки.
Бриони, понурив голову, вышла со двора вместе с остальными комедиантами. Эстир Мейквелл не могла сдержать слез, а юный Пилни рыдал в голос. Впрочем, казалось, что плачут все, потому что начался дождь и капли его стекали по лицам злополучных арестантов.
— К сожалению, я никак не могу пойти с вами, — громко произнес Давет.
Бриони обернулась, думая, что он обращается к ней. Давет прижался к ограде постоялого двора, и между его пальцев, затянутых в перчатки, сверкнул нож.
— Вы решили сразиться с целым взводом солдат? — выдохнула Бриони, но Давет даже не взглянул в ее сторону.
— Хватит дурить, черномазый, — проскрежетал капитан. — Будь ты силен, как сам Гилиомет, тебе не справиться с моими ребятами.
— Не знаю, скольких я сумею уложить, но клянусь Зосимом Саламандросом, их будет немало, — бросил Давет.
Несколько стражников двинулось в его сторону, но темнокожий уроженец Туана сделал угрожающее движение ножом, и они замерли на месте.
Капитан тяжело вздохнул.
— Посмотрим, поможет ли тебе Зосим Саламандрос, — буркнул он и уставился на Давета, как мясник смотрит на баранью тушу перед разделкой. — Вы слышали, как бахвалился этот наглый молодчик, — обернулся он к солдатам. — Разберитесь с ним. А у меня слишком много дел, чтобы тратить на него время.
Двое солдат, облаченных в латы и вооруженных копьями, бросились вперед. Бриони испустила сдавленный крик. Давет, чей кинжал был намного короче, чем оружие его противников, сделал ложный выпад, словно собирался метнуть кинжал в одного из стражников, затем резко повернулся, ловким движением вскочил на ограду и спрыгнул вниз. Придя в себя после мгновенного замешательства, оба солдата бросились к воротам. Несколько товарищей последовало за ними, но грозный окрик капитана заставил их остановиться.
— Этих двух будет вполне достаточно, — заявил он. — Проворства и сообразительности им не занимать. Будьте спокойны, черномазый далеко не уйдет.
— Если только он не умеет летать, как Стривос, — с усмешкой вставил хозяин таверны Бедойас. — Этот малый и в самом деле совершил большую глупость — за стеной тупик, бежать ему некуда.
Бриони отчаянно захотелось залепить толсторожему трактирщику хорошую оплеуху.
Но солдаты, к ее великому удивлению, вернулись во двор без Давета. На их лицах играли растерянные улыбки, словно они никак не могли поверить в то, что упустили арестанта.
— Его нигде нет, сэр, — пробормотал один из них. — Как сквозь землю провалился.
— Или улетел, — с ухмылкой, не предвещающей ничего хорошего, подсказал капитан. — О его поразительных способностях мы поговорим позднее.
Солдаты заставили Бриони и комедиантов выстроиться в ряд, вывели их прочь со двора и погнали к крепости, стоявшей в центре города.
«Когда же судьба устанет наносить мне новые удары? — задавалась бессмысленным вопросом принцесса-изгнанница. — Я лишилась трона, смирилась со скромной жизнью бродячей актрисы. Оказывается, и этот удел слишком хорош для меня».
На глазах принцессы выступили слезы, и ей никак не удавалось их сморгнуть. Вокруг бурлил жизнью огромный чужеземный город, но Бриони уже не смотрела по сторонам.
Глава 37
Безмолвие
Наконец Гром и его братья отыскали Бледную Деву, которая бродила в пустыне, утратив память и позабыв собственное имя. Теперь, когда его поруганная честь была восстановлена, Гром не имел на Бледную Деву никаких притязаний. Но его брат Черная Земля несчастливо жил со своей женой по имени Вечерняя Заря. Музыка, соединявшая их, утратила мелодичность. Поэтому он решил отослать Вечернюю Зарю и взять в жены Бледную Деву. Черная Земля дал ей новое имя — Утренняя Заря, дабы воспоминания о прошлом никогда не ожили в ее памяти. После этого Бледная Дева погрузилась в молчание и проводила дни, сидя подле супруга в темных палатах, расположенных глубоко под землей. Возможно, она вспоминала Серебряное Сияние, своего прежнего супруга, или же их сына Горбуна, но никогда не обмолвилась об этом ни словом.
Наконец Гром и его братья отыскали Бледную Деву, которая бродила в пустыне, утратив память и позабыв собственное имя. Теперь, когда его поруганная честь была восстановлена, Гром не имел на Бледную Деву никаких притязаний. Но его брат Черная Земля несчастливо жил со своей женой по имени Вечерняя Заря. Музыка, соединявшая их, утратила мелодичность. Поэтому он решил отослать Вечернюю Зарю и взять в жены Бледную Деву. Черная Земля дал ей новое имя — Утренняя Заря, дабы воспоминания о прошлом никогда не ожили в ее памяти. После этого Бледная Дева погрузилась в молчание и проводила дни, сидя подле супруга в темных палатах, расположенных глубоко под землей. Возможно, она вспоминала Серебряное Сияние, своего прежнего супруга, или же их сына Горбуна, но никогда не обмолвилась об этом ни словом.
Пока Мэтт Тинрайт вытирал пот со лба и переводил дыхание, Пазл сыграл на флейте несколько тактов. На взгляд Тинрайта, мелодия была слишком веселой и не соответствовала трагическим событиям, о которых шла речь в стихах. Но он закончил поэму слишком поздно, и для того, чтобы подобрать подходящую музыку, времени не оставалось.
Мэтт кивнул старому шуту, давая понять, что готов продолжить. Многие придворные — правда, далеко не все — учтиво понизили голоса.
— Наконец Суразем взошла на родильное ложе, — провозгласил Тинрайт.
Слова он произносил нараспев, на сианский манер, что вошло в моду при дворе.
Четыре ветра прилетели, дабы охладить ее лоб.
Ее сестра, ее живое подобие, стояла у изголовья —
Темная Онейна, связанная священным обетом,
Подобно волу, коего против воли запрягли в плуг.
Ее собственный малолетний сын
Висел, скованный смертным холодом, на сосновом суку.
Ибо жестокий Сверос провозгласил, что никто
Не должен принимать роды у одной из сестер…
В какое-то мгновение Тинрайт почти забыл о том, что в этом многолюдном зале ни единая живая душа не вслушивается в его слова. Если бы кто-то вдруг пожелал понять, о чем идет речь в поэме, шум голосов и взрывы пьяного смеха помешали бы ему. Тем не менее тягостные предчувствия, угнетавшие душу поэта в последние дни, внезапно растворились. Гордое сознание того, что он читает свое творение перед королевским двором Южного Предела, пьянило его, как крепкое вино. Он настал, звездный час Мэтта Тинрайта!
Но лишь голова отпрыска Перина появилась из божественного лона,
Темная Онейна поняла, что пришло ее время, и похитила
Обагренного кровью младенца из чрева своей сестры.
Погубив существо, которое так долго оплакивал весь мир,
Онейна жестоко отплатила за смерть ее собственного сына
И посеяла времена великой вражды между богами.
Одним из немногих, кто действительно внимал поэме, был ее заказчик — Хендон Толли. Когда Тинрайт заметил это, по спине у него пробежали мурашки. Другой слушательницей оказалась Элан М'Кори, предмет несчастливой страсти поэта, женщина, которая предпочла его любви смерть.
Все остальные остались равнодушны и к Тинрайту, и к его творению. Особенно откровенно пренебрегал поэмой брат Хендона, герцог Саммерфильда. Карадон Толли куда больше походил на покойного Гейлона, чем на нынешнего правителя Южного Предела. Выступающая вперед челюсть свидетельствовала о суровом характере, а широкие плечи — о незаурядной физической силе. Квадратное лицо герцога не выдавало ни малейшего проблеска чувства и казалось лицом статуи. Однако Тинрайт знал, что невозмутимость Карадона обманчива — молва утверждала, что он подвержен вспышкам ярости и скор на расправу, хотя, в отличие от брата, быстро остывает и не склонен упиваться собственной жестокостью. Герцог Карадон бесцеремонно разглядывал придворных, толпившихся в огромном банкетном зале, словно прикидывал, будут ли они верно служить братьям Толли. Всякий, кто ощущал на себе его тяжелый взгляд, приходил в замешательство и не мог скрыть беспокойства.
Глядя на этого человека, сильного и могущественного, Мэтт Тинрайт ощутил, как сердце его болезненно сжалось.
«Видно, я совсем спятил, если решил вмешаться в дела братьев Толли! — вздохнул он про себя. — Я для них лишь жалкая букашка. Они раздавят меня и не заметят».
Он вспомнил, как несколько дней назад понуро тащился в замок, уверенный, что идет на казнь. Эти воспоминания ожили в его душе, вытесняя строки поэмы. Тинрайт судорожно сглотнул подступивший к горлу ком, усилием воли заставил себя сосредоточиться, раскинул руки и возвысил голос:
Когда Сверос, грозный властелин Всего Сущего, умер,
Три вероломных брата, вскормленные предательством,
Замыслили похитить то, что по праву принадлежало Перину.
До той поры они скрывали свои черные намерения
Завесой льстивых слов и фальшивых улыбок.
Тем временем Змеос, их главарь, был пожираем огнем зависти.
Тинрайт заметил, что шум в зале усилился — некоторые придворные, уставшие слушать, ерзали на стульях и явно выражали нетерпение. Душу поэта раздирали два одинаково сильных чувства: он страшился гнева всемогущего Хендона и боялся насмешек над своим сочинением. В тревоге Мэтт спрашивал себя, не слишком ли затянутым получилось вступление. Ведь любой ребенок, воспитанный в истинной вере, с пеленок знает историю о трех братьях, на которых восстали другие три брата, дети того же отца. Но теперь этой истории надлежало придать особое звучание — ведь Хендон Толли пожелал провести параллель между войной богов, разгоревшейся в начале мира, и недавними событиями в Южном Пределе. Поэтому в поэме необходимо было всячески подчеркивать чистоту и самоотверженность отпрысков Мади Суразем и вероломство старого Свероса, повелителя Сумерек. Нетрудно было догадаться, что таким образом Хендон рассчитывал приписать себе чужие добродетели.
Тинрайту было немного стыдно, что он поставил свой талант на службу подлинному воплощению зла, каким, без сомнений, являлся Хендон. Но поэт утешал себя тем, что ни одна живая душа не поверит в эту невразумительную чушь. Олин Эддон пользовался всеобщей любовью, в юности стяжал славу бесстрашного воина, в зрелые годы — мудрого и справедливого правителя. Ни у кого и мысли не возникнет, что в образе низкого и подлого Свероса выведен король-изгнанник. Ведь возвращения Олина ждут все жители Южного Предела.
К тому же Тинрайт был поэтом, а поэтам не пристало сражаться с сильными мира сего. Так он часто говорил себе. Наставлять земных властителей на путь истинный — неблагодарная задача, на нее не стоит растрачивать поэтическое вдохновение. Долг поэта — оберегать свой талант, а значит, и свою драгоценную особу.
«Мы, жрецы Гармонии, слишком уязвимы, — повторял себе Тинрайт. — Лишь после гибели поэта осиротевшее человечество осознает тяжесть утраты и впадает в неутешную скорбь. Но, увы, от этой скорби нам уже ни холодно ни жарко».
Обведя глазами зал, Тинрайт вновь убедился в том, что лишь Хендон Толли вслушивается в слова поэмы с неподдельным интересом. Его брат Карадон перестал ощупывать толпу глазами и обратил равнодушный взор на гобелены, украшавшие стены банкетного зала. Придворные перешептывались, украдкой бросая на герцога любопытные взгляды. Нынешним утром большинству из них пришлось, невзирая на холод и пронизывающий ветер, участвовать в торжественной встрече Карадона. Герцог Саммерфильда высадился на берег и прошествовал в замок в сопровождении своей свиты, а также целого эскадрона солдат в полном боевом вооружении. На их щитах красовался герб семейства Толли — дикий вепрь на фоне скрещенных копий. Лица солдат были так суровы и угрюмы, что даже самые беспечные горожане поняли: братья Толли не просто устроили эффектное зрелище, они демонстрируют свою силу.
Пока Тинрайт декламировал строфы о победе великих братьев, богов Тригона, над их жестоким отцом Сверосом, Карадон по-прежнему смотрел в пустоту, поглаживая собственные пальцы. Его брат Хендон подался вперед, глаза его сверкали довольным блеском, на губах играла улыбка. Элан М'Кори, напротив, все глубже и глубже уходила в себя. Ее взгляд стал таким же холодным и безжизненным, как взоры давно почивших вельмож на полотнах в портретном зале. Мэтту всегда казалось, что эти высокородные особы взирают на него надменно и неодобрительно. Возможно, лишь душевное смятение заставило поэта различить те же чувства в рассеянном взгляде Элан. К тому же он отваживался взглянуть в ее сторону только мельком.
Мэтт знал на опыте, что привести к счастливому концу сюжет о бессмертных богах чрезвычайно трудно. Но сделать это было необходимо — в поэме, сочиненной по случаю церемонии благословения принца, нельзя живописать кровавую вражду, вспыхнувшую между отпрысками Мади Суразем и отпрысками Онейны. Тинрайт не мог допустить, что Хендон Толли, каким бы он ни был жестоким и кровожадным, желает прославить день благословения новорожденного принца поэмой о том, как царственные братья уничтожили потомство другой супруги своего отца. Если король Олин или кто-то из его детей вернет себе трон, наверняка найдутся доброжелатели, которые сообщат о странных поэтических пристрастиях правителя. Тогда Хендону не избежать обвинения в государственной измене. Как и прославлявшему его поэту.
Государственная измена. Когда Тинрайт приступил к последним строфам, на лбу у него выступили бисеринки пота.
«Не оставь меня своими милостями, Зосим, покровитель поэтов!» — взмолился он.
Глупо страшиться обвинений в будущем, если сегодня ночью он намерен совершить преступление, грозящее смертью.
Прежде чем перейти к финальной строфе, где Перин низвергал своего жестокого пьяного отца, Тинрайт сделал многозначительную паузу. В обычной жизни он мало задумывался о том, существуют ли боги и способны ли они вмешиваться в людские дела. Легенды и мифы служили для него неисчерпаемым кладезем сюжетов, и не более того. Но бывали редкие моменты, когда в душе поэта оживало чувство благоговейного страха перед богами, как в детстве. В такие моменты он чувствовал их присутствие так же осязаемо, как человек чувствует упавшую на его лицо холодную тень. Сознание того, что ему придется ответить за содеянное перед судом богов, пронзило Тинрайта ледяной иглой.
Великий Сверос, повелитель Сумерек, издал вопль ярости:
«Как смеют сыновья плевать в лицо отцу?
Мое проклятие пребудет с ними вечно
И падет на все их потомство.
Так будет до скончания времен».
Они сковали его цепями, выкованными Керниосом,
И заточили его в темную бездну мира,
Дабы он томился в вечном мраке,
Пока небытие не поглотит его без остатка.
Ноги у поэта дрожали — то ли от дурных предчувствий, то ли от усталости, ведь стоять ему пришлось долго. Наконец он прочитал заключительные строки, Пазл поднес к губам флейту и сыграл нечто бравурное. Тинрайт низко поклонился. Хендон Толли первым несколько раз хлопнул в ладоши. Придворные, следуя его примеру, разразились жидкими аплодисментами и одобрительными возгласами. Элан М'Кори поднялась со своего места и направилась к выходу. Тинрайт заметил, как глаза ее сверкнули под вуалью. Хендон Толли протянул руку и бесцеремонно схватил Элан за рукав:
— Куда вы так спешите, дражайшая невестка? Наш милый поэт немало потрудился, дабы доставить нам удовольствие. Он жаждет услышать похвалу из ваших прекрасных уст.
— Отпусти ее, — пробурчал Карадон Толли. — Пусть все убираются восвояси. Нам с тобой есть о чем поговорить, брат.
— Но как же наш бедный стихотворец? — с ухмылкой настаивал Хендон. — Неужели прекрасные дамы не наградят его ни единым словом одобрения?
Элан покачнулась, и Тинрайту показалось, что она вот-вот упадет без чувств. Если бы это случилось, тщательно разработанный план поэта пошел бы прахом: вокруг Элан собрались бы обеспокоенные фрейлины и горничные, к ней пригласили бы лекаря, и в этот вечер она ни на мгновение не осталась бы в одиночестве. Однако Элан взяла себя в руки.
— Разумеется, любезный деверь, я очень благодарна поэту за доставленное удовольствие, — произнесла она усталым ровным голосом. — Его поэма произвела на меня сильное впечатление. Произведения, посвященные деяниям богов, всегда чрезвычайно поучительны. Мы внимаем им и осознаем, как построить собственную жизнь согласно требованиям разума и справедливости.
С этими словами она сделала реверанс, оперлась на руку своей горничной и медленно вышла из зала. Шум голосов, стихший во время речи Элан, поднялся вновь.
— Благодарю богов за то, что моя жена не похожа на эту надменную особу, — поджав губы, изрек Карадон. — С такими нежными цветами чересчур много возни. Маленькая Элан всегда была слишком меланхолична.
Хендон Толли сделал поэту знак подойти и, когда тот почтительно приблизился, сунул ему в руку звякнувший кошелек.
— Благодарю вас, лорд Толли, — пролепетал Тинрайт и сунул кошелек в карман так поспешно, что не успел понять, туго ли он набит. Это уже большая удача — получить от Хендона награду, а не оплеуху или оскорбление.
— Вы очень добры, милорд. Я счастлив, что мое скромное творение…
— Ваше скромное творение изрядно меня позабавило, а в последние дни мне редко случалось забавляться. Кстати, вы заметили, как сморщился старый хрен Броун, когда вы читали о том, что кровь властителя-тирана удобрит почву нашей родной страны? Я чуть не расхохотался, глядя на него.
— Я… я ничего не заметил, милорд.
— Откровенно говоря, среди придворных нашлось не много ценителей поэтического слова, — продолжал Хендон. — Во время чтения все ерзали, как караси на сковородке. Нет, здешний двор не идет ни в какое сравнение с двором Сиана. Тамошние вельможи образованны, остроумны, способны оценить хорошую шутку и понять смысл философской метафоры. А эти невежи и тупицы нагоняют на меня скуку. Их общество кажется мне пресным, как овсяная каша без соли.
— Довольно, Хендон, — резко бросил Карадон. — Отпусти наконец писаку. Нам предстоит серьезный разговор, и ты изрядно утомил меня своими дурацкими забавами.
Тинрайт заметил, как Хендон метнул на герцога странный взгляд, в котором насмешка соединилась с отвращением.
— Слушаюсь и повинуюсь, старший брат, — отчеканил он. — Вы можете идти, поэт.
Тинрайт поспешил воспользоваться разрешением. Он был готов дать руку на отсечение, что Хендон замыслил убить собственного брата. Карадон явно знал о его намерениях и, возможно, собирался нанести упреждающий удар. Братья так сильно ненавидели друг друга, что не давали себе труда скрывать это даже в присутствии постороннего. Прекрасное семейство, ничего не скажешь. Неудивительно, что Элан хочет спастись от них любой ценой и предпочитает смерть такой жизни.
— Благодарю вас, лорды, — бормотал Тинрайт, пятясь задом к двери. — Вы были очень добры ко мне.
Заметив, что Эрлон Мигер — придворный поэт, слишком много о себе воображавший, — стал свидетелем его разговора с братьями Толли, Тинрайт испытал миг истинного блаженства. По лицу Мигера было видно, что он отчаянно завидует, и Мэтт почувствовал себя избранником судьбы.
— Купи себе вина, Тинрайт, — крикнул ему вслед Хендон Толли. — Наверняка у тебя пересохла глотка. По-моему, читать вслух нескладные вирши — такая же утомительная работа, как и убивать. Но не такая приятная.
Никогда прежде ему не доводилось проводить час в таком томительном ожидании. Он постучал в ее дверь, когда колокола били окончание вечерней молитвы.
Элан М'Кори, облаченная в свободный черный балахон, открыла дверь сама. Тинрайт догадался, что она отослала всех слуг, дабы не подвергать его риску, и вновь испытал пронзительный приступ нежности. Эта женщина пробуждала в нем такие сильные чувства, что это удивляло его самого.
Он посвятил любовному безумию множество стихотворений, но впервые на собственной шкуре познал, что это такое. Прежде поэт испытывал чувство тайного превосходства по отношению к своим героям, сгоравшим в любовном огне. Ныне не проходило мгновения, чтобы Мэтт не вспомнил о Элан М'Кори: он думал о ней, когда ел, пил и даже спал. «Сладостная истома», о которой он так часто упоминал в своих творениях, была мучительнее любого телесного недуга. Порой, когда после бурной ночи, проведенной в обществе Хьюни и Теодороса, у Тинрайта раскалывалась голова, он думал, что достиг предела страданий. О, как сильно он ошибался! Головная боль была сущим пустяком в сравнении с пресловутой «сладостной истомой». Выражение «сердечная рана» оказалось вовсе не метафорой, оно имело буквальный смысл! И лекарство от этой раны оставалось одно — смерть!
Боль незаживающей «сердечной раны» усугублялась страданиями Элан. Поэт ощущал их как свои собственные. Прежде он и думать не думал, что способен на такое!
Тинрайт хотел взять Элан за руку, но она не позволила.
— Госпожа, позвольте мне в последний раз попросить вас — не делайте этого!
Тинрайт чувствовал себя невероятно усталым и опустошенным. Он знал, что его мольба будет напрасной. Колесо судьбы, увлекавшее Элан, невозможно было остановить. Но он не мог отказаться от последней попытки.
— Вы преданный, добрый друг, Мэтт, — ответила она. — Сложись все иначе, я была бы счастлива ответить на ваше чувство. Но у меня нет иного выхода. Хендон не из тех, кто выпускает добычу из когтей. Мои страдания доставляют ему радость, и если он узнает, что я питаю к вам привязанность, он убьет вас без колебания. Мне этого не вынести. — Элан опустила голову. — Недалек тот день, когда Хендон завладеет королевой Аниссой. Возможно, он уже добился своего — по крайней мере, он флиртует с этой глупой девчонкой, словно она уже стала вдовой. Никто не знает, какие темные бездны зла таятся в душе этого человека.
Она глубоко вздохнула, затем развязала тесемки на вороте балахона, и он упал к ее ногам. Тинрайт невольно зажмурил глаза, ибо Элан показалась ему ослепительно прекрасной. Под балахоном скрывалось белоснежное платье, в котором она походила на невесту или на привидение.
— Вы принесли то, о чем я просила? — дрогнувшим голосом осведомилась Элан.
Ее охватило возбуждение, взор ее светился счастьем, словно ей и в самом деле предстояло идти к венцу.
— Ты принес мое спасение, мой милый, добрый Мэтт?
— Принес, — судорожно сглотнув, ответил он.
Мэтт сунул руку в карман и нащупал крошечный флакончик, вытащил его и бережно развернул сначала обрывок бархата, украденный у Пазла, затем зеленый лист водоросли, который дала ему знахарка. Повеяло запахом моря.
— Что это? — сморщила нос Элан.
— Не имеет значения. Это то, что исполнит ваше желание, госпожа.
Он сам трепетал от волнения, как жених перед соединением с возлюбленной. Элан была так прекрасна, так невыразимо хороша в этом простом белом платье. Жаль, что слезы, застилавшие глаза, мешали Мэтту насмотреться на нее вдоволь.
— Я помогу вам. Буду держать вашу голову.
Элан отвела завороженный взгляд от флакончика и удивленно посмотрела на Мэтта.
— Разве в этом есть необходимость?
— Это необходимо, чтобы… не запятнать ваше платье, госпожа, — в смятении пробормотал Тинрайт. — Чтобы не испортить… вашей красоты.
В горле у него стоял ком, мешавший дышать, и сглотнуть этот ком не было никакой возможности.
— Боги наградят вас за вашу доброту ко мне, Мэтт. Я знаю, что не могу принести счастье вам, как и любому другому мужчине. Но… если вы хотите… вы можете любить меня.
По его лицу она поняла, что он пребывает в полном замешательстве.
— Я хотела сказать, вы можете… обладать мною безраздельно. Приговоренные к смерти могут позволить себе все. И мне будет приятно… испытать несколько мгновений нежности… прежде чем…
Элан запнулась, не в силах продолжать. Одна-единственная слеза сорвалась с ее ресниц и скатилась по бледной щеке. Она улыбнулась и смахнула слезу. Мужество этой хрупкой женщины воистину не знало границ.
— Я не могу, госпожа, — выдохнул Тинрайт. Его сердце готово было выскочить из груди. — О боги, Элан, моя возлюбленная Элан! Я и мечтать не смел… — Он вытер лоб, на котором, несмотря на вечернюю прохладу, выступили капли пота. — Но я не могу… так. Это слишком… тяжело.
Элан покачала головой. Ее улыбка — спокойная, нежная, печальная — резала его душу, как нож.
— Я все понимаю, милый Мэтт. Все это мой эгоизм. Но я надеялась…
— Элан, вы не представляете, какое глубокое чувство я испытываю к вам, — с жаром перебил Тинрайт. — Прошу вас, не будем больше говорить об этом. Это выше моих сил. — Он отчаянно заморгал, пытаясь прогнать слезы. — Прошу вас, позвольте мне держать вашу голову… на коленях. Ложитесь.
Элан послушно опустилась на пол рядом с ним, и он ощутил тяжесть ее головы, теплоту ее тела, такого стройного, гибкого и совершенного.
— Ничего не бойтесь, — прошептал Мэтт. Он казался себе чудовищем, подобным Хендону Толли. — Закройте глаза и откройте рот.
Элан повиновалась. Он невольно залюбовался ее густыми ресницами, бросавшими тень на щеки.
— Мне нужно помолиться, — спохватилась она, открывая глаза. — Молитва никогда не помешает. Верю, милостивая Зория меня услышит. Даже если богиня отвергнет мою просьбу, я должна попробовать.
— Конечно, — кивнул он.
Несколько мгновений ее губы беззвучно шевелились. Тинрайт, словно зачарованный, не мог отвести от нее взгляда.
— Я закончила, — едва слышно сказала Элан и вновь смежила веки.
Он наклонился, ощущая на щеках ее легкое дыхание, и коснулся губами ее губ. Элан, охваченная напряженным ожиданием, слегка вздрогнула, и на ее губах заиграла улыбка. Она выглядела в точности так, как в самых сладостных грезах поэта. Прежде чем он успел поднять голову, несколько слезинок скатилось из его глаз и упало на ее щеку. Мэтт подумал, что умрет вместе с ней, погибнет от любви и печали…
— Элан, — прошептал он. — Простите меня. Простите за то, что я сейчас сделаю.
Она не ответила, лишь приоткрыла рот и стала похожа на ребенка, с замиранием сердца ожидающего, когда мать даст ему ложку горького лекарства. Поэт обернул пробку рукавом и вытащил ее из флакона, потом позволил одной капле, одной-единственной капле, пролиться в рот Элан.
Она тихо вздохнула и проглотила яд.
— Я думала, будет намного хуже, — призналась женщина. — Горечь… не такая уж сильная.
Тинрайт не смог выговорить ни слова в ответ.
— Если бы все сложилось по-другому, я могла бы вас полюбить, — сказала Элан, и на губах ее вновь заиграла улыбка. — Какое странное чувство… Язык мне больше не повинуется… Так быстро…
Голос ее прервался. Дыхание становилось все более тихим, пока совсем не прекратилось.
Феррас Вансен только что был здесь, а мгновение спустя исчез, сорвался в бездну небытия, не успев даже вскрикнуть. Все произошло слишком быстро, и Баррик Эддон, подобно человеку, которому снарядом оторвало ногу, чувствовал потрясение, но не саму потерю.
Полубог по имени Джикуйин сотрясал воздух пещеры своим громовым голосом. Баррику казалось, что этот голос проникает внутрь его существа, ломает кости и разрывает жилы.
— Они сумели освободиться от оков, эти проклятые обманщики!
Гигант повернул свою косматую голову к Баррику, бессильно распростершемуся на земле у самых ворот. Прищурив огромные глаза, полубог уставился на своего приспешника. Серое лицо бессонного утратило обычную непроницаемость: судя по всему, он тоже был удивлен.
— Уени'ссох! — Полубог обращался не к Баррику, но его голос раскалывал череп принца. — Продолжай, безмозглый олух!
Баррик догадался, что впервые слышит настоящую речь Джикуйина, а не беззвучные мысли, булыжниками перекатывавшиеся в его голове. Впрочем, и то и другое было для принца одинаково мучительно.
— Ворота по-прежнему открыты! — Голос Джикуйина впивался в мозг тысячами игл. — Завершай заклинание!
Уени'ссох сделал несколько шагов по направлению к своему повелителю. Баррик поднялся на дрожащие ноги, и тут же два стражника, вооруженных зазубренными топорами, сделали угрожающий выпад в его сторону. Баррик понял, что ему лучше не двигаться, иначе он умрет через несколько мгновений. Он взглянул на свои руки и с удивлением обнаружил, что они свободны: прежде чем исчезнуть в темноте, Вансен ухитрился освободить принца от кандалов.
«Ложись!»
Приказ прозвучал в его голове громовым раскатом. Поначалу Баррик даже решил, что к нему мысленно обращается Джикуйин.
«Ложись на землю!»
Баррик в замешательстве огляделся по сторонам. Джаир тоже освободился от оков и теперь стоял на небольшом возвышении. Несколько стражников распростерлись у ног безликого воина, а в руке у него пылало нечто, напоминающее сверкающий череп.
«Если не хочешь умереть прямо сейчас, ложись немедленно!» — вновь зазвучал в голове у принца властный голос Джаира.
Баррик последовал приказу. Он успел увидеть, как Джаир взмахнул рукой и сумрак пещеры разрезала крошечная комета. Принцу показалось, что все вокруг замерло; головы стражников и заключенных, как подсолнухи, поворачивались вслед за светящимся шаром. В следующее мгновение пещеру озарила вспышка ослепительно яркого света, мощная горячая волна подняла Баррика в воздух и вновь швырнула на землю. Принц замер, приникнув к каменному полу и всем телом ощущая, как сотрясаются стены и своды пещеры.
В голову его ворвался поток чужого сознания, такой бурный и яростный, что юноша не смог разобрать ни единого слова, ни единой мысли. Беззвучный голос Джикуйина молотом бился в мозгу, и Баррику казалось, что его череп вот-вот расколется, как яичная скорлупа.
«Как это жалкое ничтожество, этот безликий слизняк посмел завладеть моим драгоценным огненным порошком?» — неистовствовал Джикуйин.
Баррик, оглушенный и растерянный, чувствовал, что ему остается лишь неподвижно лежать на спине и ждать конца света, до которого осталось совсем недолго. Внезапно он вспомнил, что принц должен встретить смерть достойно, и попытался сесть. Однако конечности отказывались ему повиноваться.
Эхо еще одного взрыва, прогремевшего где-то в отдалении, сотрясло своды пещеры. На этот раз за взрывом последовала не звонкая напряженная тишина, а нестройный хор испуганных визгов и воплей. Баррик вспомнил, что в мире по-прежнему есть звуки и расстояния, хотя он стремительно приближается к своему концу. Юноше удалось сесть и отбросить нечто влажное, прилипшее к его руке. То был кусок чьей-то окровавленной кожи. Стражники и пленники, жертвы первого взрыва, валялись на полу пещеры. Изуродованные, разорванные на части тела превратились в кровавое месиво, и Баррик невольно порадовался тому, что царивший в пещере полумрак не позволяет рассмотреть это жуткое зрелище во всех подробностях.
Джаир теперь стоял в одиночестве, толпа вокруг него рассеялась, уцелевшие стражники расползались во все стороны. В обеих руках воин сумеречного племени держал черепа, вымазанные какой-то грязью. Он явно привлек к себе на помощь магические силы, неведомые Баррику.
«Вставай и беги, Баррик Эддон!»
Повинуясь беззвучному приказу безликого воина, Баррик поднялся и сделал несколько неуверенных шагов.
«Я задержу их, пока у меня не кончатся огненные шары», — пообещал Джаир.
Баррик не смог ничего ответить, но воин сумеречного племени уловил его смятение.
«Мне удалось заполучить взрывные устройства, — пояснил он. — Я приказал пленникам наполнить черепа порохом, запечатать грязью и оставить здесь. Таким образом жертвы Джикуйина отомстят своему мучителю».
Мысли Джаира метались в сознании Баррика, как языки пламени, раздуваемого ветром. Безликий воин смеялся! Впервые Баррик понял, что дух сражения — стихия, враждебная самому принцу, — для Джаира является живительным и благотворным.
«А теперь беги, не теряй времени! Попытайся подняться наверх!»
«Но Вансен…»
«Ему уже ничем не поможешь. Скорее всего, он мертв. Во всяком случае, для нас. Вещь, которую я тебе доверил, с тобой?»
Баррик совсем забыл о зеркале. Он поспешно сунул руку за пазуху и кивнул.
«Да».
«Помни, что тебе необходимо доставить эту вещь по назначению. Беги! А я сделаю все, что в моих силах».
«Но мы можем бежать вместе…»
«Нет, кто-то должен задержать врагов. Пусть спасется хотя бы один из нас. Отправляйся прямиком в Обитель народа кваров. Судьба мира зависит от тебя…»
«Но…»
— ДОВОЛЬНО! — раздался громовой голос.
Над визжащим и вопящим стадом пленников возник исполинский силуэт Джикуйина. Казалось, полубог стал еще огромнее, он раздулся, как парус корабля под ветром. Голова его почти касалась свода пещеры.
— МНЕ НАДОЕЛО ВОЗИТЬСЯ С ТОБОЙ, ШТОРМОВОЙ ФОНАРЬ. ДВЕРЬ В ЧЕРТОГ ПОВЕЛИТЕЛЯ ЗЕМЛИ ОТКРЫТА. ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДИН СПОСОБ СНЯТЬ ЗАКЛЯТИЕ, МЕШАЮЩЕЕ МНЕ ПРОНИКНУТЬ ВНУТРЬ, — ПРОЛИТЬ КРОВЬ ЭТОГО МАЛЬЧИШКИ ИЗ ПЛЕМЕНИ СМЕРТНЫХ. НИКТО И НИЧТО, НИ ОДИН ЗАКОН, НИ ДАЖЕ КНИГА ОГНЕННОЙ ПУСТОТЫ НЕ ЗАПРЕТЯТ МНЕ ЭТОГО СДЕЛАТЬ.
Джикуйин сделал шаг по направлению к Баррику. Джаир наклонился к факелу, пылавшему у его ног, и запалил еще один череп. Стремительным ловким движением он метнул в гиганта свой снаряд. Высекая снопы искр, череп взорвался неподалеку от Джикуйина и заставил его пошатнуться. Однако взрывная волна задела и Баррика, который рухнул на колени.
«Беги!» — не оборачиваясь, приказал Джаир и метнул в гиганта еще два черепа.
До того как они взорвались, воин сумеречного племени устремился к ревущему от ярости Джикуйину, сжимая в руках копье одного из убитых стражников. Вспышка света, последовавшая за взрывом, скрыла от Баррика и полубога, и его отважного соперника. Принц едва не оглох; от жара ему казалось, что кожа у него на щеках вот-вот обуглится.
Голова у Баррика предательски кружилась, но ему удалось встать. Слезы застилали глаза, но он все равно не сумел бы ничего разглядеть — в пещере разгуливали вихри поднятой взрывом пыли. Двигаясь наугад в том направлении, где, как ему представлялось, находился выход, он то и дело наступал на трупы и искалеченные тела еще живых, слабо стонавших под его ногами. Один из косматых стражников, чье лицо превратилось в кровавую рану, вцепился в лодыжку Баррика обугленными пальцами. Баррик изо всех сил пнул его, затем нагнулся и вытащил из-за пояса стражника топор. Хотя у принца была лишь одна здоровая рука, таким оружием он вполне мог нанести удар. Наконец он очутился на склоне, откуда можно было подняться наверх. Задерживать его никто не пытался — на пути беглеца встречались лишь мертвые и умирающие.
Уже шагая к выходу из пещеры, Баррик обернулся и увидел, что полубог по имени Джикуйин возвышается над морем пламени. Оглушительный хохот монстра звучал так, что грозил разорвать на части его же собственную голову. В руках у гиганта извивался Джаир. Могучие длани Джикуйина уже переломали все кости воина сумеречного племени, но тот продолжал наносить удары копьем, целясь в сердце противника. При каждом новом ударе из груди полубога извергались потоки черной крови, но он только громче смеялся, словно не чувствовал ни малейшей боли.
— НАПРАСНО СТАРАЕШЬСЯ, СЛИЗНЯК! — ревел гигант. — В МОИХ ЖИЛАХ ТЕЧЕТ БОЖЕСТВЕННАЯ КРОВЬ СВЕРОСА! Я МОГУ УТОПИТЬ В СВОЕЙ КРОВИ ВСЕ ТВОЕ ЖАЛКОЕ ПЛЕМЯ И ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ!
Джаир не отвечал ни слова и продолжал колоть копьем грудь, лицо и руки Джикуйина, безуспешно пытаясь ослабить железную хватку.
— ТЫ НАПРАСНО НАДЕЕШЬСЯ, ЧТО МАЛЬЧИШКА СУМЕЕТ УЛИЗНУТЬ! Я СХВАЧУ ЕГО, КАК КОШКА ХВАТАЕТ ПРИДУШЕННУЮ МЫШЬ! — хохотал Джикуйин. — А ПОТОМ Я ПРОЛЬЮ ЕГО КРОВЬ И ВОЙДУ В ЧЕРТОГ КЕРНИОСА!
Баррик понимал, что ему надо бежать. Если он потеряет время, жертва Джаира окажется напрасной. Но тут внимание принца привлек свет факелов, метавшийся у самого выхода из пещеры. Несколько гномов — низкорослых согбенных существ, отдаленно напоминавших фандерлингов, — тащили по коридору тяжелую груженую повозку. Поначалу Баррик решил, что там трупы, но пригляделся и увидел, что на повозке стоят бочки, обложенные соломой.
На одной из бочек восседал бородатый гном. Он не обращал ни малейшего внимания на воцарившийся в пещере хаос. Взгляд его был устремлен в пустоту и выражал лишь желание добраться до цели длинного томительного пути.
— Я ОБРЕТУ МОГУЩЕСТВО ПОВЕЛИТЕЛЯ ЗЕМЛИ! — прогрохотал Джикуйин, почерневший от крови, что струилась из бесчисленных ран. — ВЕСЬ ТВОЙ НАРОД ПРЕВРАТИТСЯ В ГОРУ ТРУПОВ, ИЗ КОТОРЫХ Я ВЫЛОЖУ ПОСМЕРТНУЮ ЭПИТАФИЮ. ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ТАМ НАПИШУ?
«Позаботься лучше об эпитафии самому себе, безумец. — Беззвучный голос Джаира был так слаб, что Баррик с трудом разобрал его. — Думаю, лучше всего подойдет вот это: „Его погубила непредусмотрительность“».
С этими словами безликий воин взмахнул копьем и нанес мощный удар, распоровший шею монстра. Джикуйин злобно взревел. Однако это увечье причинило полубогу не больше вреда, чем все предыдущие. Джаир, не вынимая копья из раны, подтянулся на нем и обхватил голову Джикуйина руками и ногами. Полубог издал грозный рык, похожий на грохот взрыва, сделал несколько исполинских шагов и приблизился к воротам.
В это время гномы, толкавшие телегу, не смогли ее удержать, и она покатилась по склону, с каждым мгновением набирая скорость. Вместо того чтобы спрыгнуть, возница отчаянно замахал факелом и уронил его на солому. Солома мгновенно вспыхнула, и повозка превратилась в громадный костер. Она катилась прямиком на гиганта, который яростно мотал головой, пытаясь стряхнуть врага, не подозревая о новой опасности. Однако Джаир вцепился в него, как клещ.
Наконец Джикуйину удалось оторвать от себя Джаира, вывернув ему суставы. Руки воина из страны теней безжизненно повисли, онемевшие пальцы выпустили копье. Джикуйин опять взревел, на этот раз торжествующе. Горящую повозку он по-прежнему не замечал. Баррик, с замиранием сердца наблюдавший за схваткой, догадался, что горящие бочки набиты порохом.
— Я ПРОГЛОЧУ ТЕБЯ ЗАЖИВО, ЖАЛКАЯ БУКАШКА! — пророкотал полубог.
«Смотри не подавись. — Разорванная кожа, прикрывавшая второе лицо Джаира, обнажила его крошечный рот, искривленный в издевательской ухмылке. — Погляди-ка туда».
Баррик увидел, что лицо Джикуйина мгновенно изменилось, едва полубог увидел полыхающую телегу. В следующую секунду пещеру охватила огненная буря, снопы пламени взметнулись под своды, сотрясавшиеся от грохота. В голове у Баррика пронеслась последняя мысль Джаира То была насмешка над побежденным врагом, слишком поверившим в свое могущество. Не оглядываясь назад, падая и спотыкаясь, принц устремился вверх по склону. Он чувствовал, что сознание воина сумеречного племени гаснет, как догорающая свеча.
Беглеца сопровождали пронзительные крики гномов, упустивших повозку. Начавшееся светопреставление вывело их из сонной апатии. Неистовый грохот взрывов, многократно повторенный эхом, перекрыл новый, еще более мощный звук — это обрушились своды пещеры. Огромные камни срывались с мест и падали, громыхая, как небесные барабаны. Несчастные гномы, против желания ставшие виновниками катастрофы, метались, как испуганные крысы. Баррик, накрытый взрывной волной, упал на колени и закрыл голову руками.
А камни потоком низвергались вниз, в пещеру, ставшую могилой жестокого полубога, его приспешников и рабов. Ворота в обитель бога Керниоса вновь были плотно запечатаны — быть может, навсегда или на ближайшую тысячу лет.
Глава 38
Перед сверкающим взором
Даже боги плачут, когда вспоминают о Теомахии — кровопролитной войне между кланом трех небесных братьев и темным кланом Змеоса по прозванию Рогатый. Самые лучшие пали в сражении и навсегда исчезли. Их славные деяния остались в веках, ибо честь богов стала высоким примером для людей, стремящихся снискать их любовь.
Даже боги плачут, когда вспоминают о Теомахии — кровопролитной войне между кланом трех небесных братьев и темным кланом Змеоса по прозванию Рогатый. Самые лучшие пали в сражении и навсегда исчезли. Их славные деяния остались в веках, ибо честь богов стала высоким примером для людей, стремящихся снискать их любовь.
Никогда в жизни Пелайя не видела ничего подобного. Даже в самых страшных ночных кошмарах, когда оживали кровожадные чудовища из няниных сказок, девочка не испытывала такого ужаса и безысходности.
Небо над Иеросолем почернело, словно на город надвигалась сильнейшая гроза. Но то были не грозовые облака, а завеса дыма: она скрыла солнце и не давала ему выглянуть вот уже три дня. Большая часть квартала Фонтанов и гавани Краба была охвачена пожарами. Из окон фамильного особняка, расположенного недалеко от Сухопутного рынка, Пелайя видела багровое зарево. Это жуткое завораживающее зрелище притягивало девочку, языки пламени казались ей лепестками дивных цветов, распустившихся по всему городу. В кварталах около дамбы ядовитый желтый туман, испускаемый горящей серой, проникал в дома и выгонял оттуда жителей. Пелайя слышала, как отец сказал одному из слуг, что выдумка с серой оказалась на редкость удачной для автарка и несчастливой для города. Из-за удушливых испарений окрестности Нектарийской гавани совершенно опустели, и большая часть улицы Фонарей погрузилась в мертвое молчание, нарушаемое лишь топотом солдат — они перебегали от укрепления к укреплению, в зависимости от целей вражеской атаки. Несомненно, близился конец света, который постоянно возвещали так называемые пророки, проповедовавшие на площадях перед маленькими церквями. Но кто мог подумать, что эти оборванные завшивевшие безумцы говорят правду?
— Немедленно закрой окно, Пелайя! — раздался у нее за спиной голос сестры. — Ты напустишь ядовитого дыма и погубишь нас всех!
Испуганная Пелайя поспешно опустила раму, едва не прищемив пальцы. Затем она повернулась к сестре, чтобы резко ответить, но сердитые слова застыли у нее на губах. Телони выглядела растерянной и несчастной, лицо ее было бледным, как гипсовая маска.
— Зря ты так боишься, — проронила Пелайя. — Ядовитый дым сюда не долетит. Он стоит над дамбой, а ветер дует с другой стороны. Нам ничего не угрожает.
— А что ты там высматриваешь? Зачем вообще смотреть… на это?
Лицо Телони исказила гримаса отвращения. Можно было подумать, что на улице за окном бродил какой-нибудь уродливый нищий, и Телони поражалась бестактности сестры, которая беззастенчиво глазела на обиженное природой создание.
— Зачем смотреть, спрашиваешь? — возмутилась Пелайя. — Затем, что идет война, и я хочу знать, что происходит!
Пелайя никак не могла объяснить поведение матери и старшей сестры. Обе старательно делали вид, будто никакой войны не существует. Маленький Кирил отказывался следовать их примеру — мальчуган не выпускал из рук деревянный меч, сражаясь с воображаемыми полчищами врагов.
— Тебя это совсем не волнует?
— Конечно волнует. — Глаза Телони наполнились слезами. — Но мы ничего не можем изменить. И совершенно ни к чему растравлять себя попусту.
Пелайя, не слушая сестру, вновь подошла к окну, подняла раму и высунулась так далеко, что чуть не упала. Сердце девочки испуганно замерло, когда она представила, как упадет вниз, на булыжники внутреннего двора.
Телони тихо охнула и схватила сестру за руку, пытаясь оттащить от окна.
— Не мешай, Тели. Лучше посмотри сама. Я покажу тебе, чем сейчас занят наш папуля.
— Не хочу я ничего видеть. И тебе не дам. Все равно ты ничего не понимаешь в сражениях. Ты всего лишь девочка, к тому же младше меня.
— Я все прекрасно понимаю. В отличие от тебя, я не пропускаю мимо ушей то, что говорит папуля и другие взрослые.
Пелайя подняла раму как можно выше и подперла ее деревянной палкой, чтобы освободить руки.
— Вон, смотри туда, на Фонтанные ворота! В этом месте пушки автарка пытаются пробить в стене брешь. Но папуля не позволит им это сделать. Как только он понял, что задумали враги, он приказал за первой стеной возвести еще одну.
— Еще одну стену? Но если пушки сумеют разрушить первую стену, они разрушат и вторую.
— Возможно, так и будет. Но к тому времени солдаты построят третью стену… потом четвертую… и так далее. Автарк останется ни с чем.
— Правда? — Во взгляде Телони мелькнуло облегчение. — А если враги сделают подкоп под стеной? Кирил говорит, воины автарка копают быстро, как кроты, и, если захотят, мигом пророют туннель от гавани до нашего сада.
— Нашла кого слушать! — презрительно округлив глаза, воскликнула Пелайя. — Кирил болтает что в голову придет. Со страху ты забыла, что ему всего семь лет.
— Но разве это неправда?
— Погляди лучше сюда. — Пелайя указала на диковинное сооружение, стоявшее на ближайшей к ним крепостной стене. — Знаешь, что это такое? Машина для метания камней. Она может бросать здоровенные камни — такие же большие, как снаряды автарка. Когда папа и его помощники заметят, что враги роют туннель, они метнут в них парочку камней, и от тех останется мокрое место.
— Они будут метать камни… прямо в людей?
Пелайя насмешливо фыркнула. Кажется, эта дурочка собралась проливать слезы по неприятельским солдатам.
— А как же иначе? Какой прок от камней, если они летят мимо цели?
— Очень хорошо, — кивнула Телони. Она и не думала плакать, напротив, в ее глазах появился довольный блеск. — Но откуда ты все это знаешь, Пелайя?
— Я же сказала — надо слушать, о чем говорят взрослые. Кстати, из их разговоров я поняла, что солдатам автарка не удастся прорыть туннели незаметно. Папуля их перехитрит. При помощи гороха.
— Какого еще гороха?
— Самого обычного сушеного гороха. Папа приказал своим людям врыть в землю вдоль стен барабаны и насыпать на них сушеного гороха. Если кто-то начнет копать около этих барабанов, горошины будут подпрыгивать. Поднимется шум, мы сразу все поймем и угостим врагов каменюками и кипящим маслом.
— Но у автарка так много солдат!
— Это ему не поможет. Наша цитадель неприступна, разве ты не знаешь? Никогда и никому не удавалось взять Иеросоль, так говорит папа. Будь у старого императора наследник, Лудис Дракава ни за что не вошел бы в цитадель. Это любому дураку известно. Совет двадцати семи боялся автарка, поэтому принял решение распахнуть ворота перед Дракавой.
— А вдруг сейчас этот самый совет примет решение распахнуть ворота перед автарком? Вдруг он предложит им выгодную сделку?
Пелайя покачала головой.
— Жадности членам совета не занимать, об этом все знают. И жестокости тоже. Но из ума они пока не выжили. Автарк славится тем, что никогда не выполняет своих обещаний. Как только он окажется в городе, он вздернет их на виселицы и оставит на съедение воронам.
Когда Пелайя думала о грозном и неведомом автарке, она вспоминала героя детских сказок — гиганта по имени Каменный Башмак, злобное создание, способное проглотить человека заживо и выплюнуть кости. Девочка очень хотела успокоить сестру, скрывая собственные страхи под маской невозмутимого спокойствия, и при этом понимала: конец света стремительно приближается. Пелайя вытащила палку, подпиравшую окно, и опустила раму.
— Идем, поможем маме. Мне надоело здесь торчать!
— Нет, нет, давай еще посмотрим! — горячо попросила Телони. — Я хочу своими глазами увидеть, как солдат автарка будут забрасывать камнями и поливать кипящим маслом.
Пелайя твердила полуденную молитву, когда ее пронзила внезапная догадка. Клубы ядовитого дыма, потоки горячей смолы и снаряды, извергаемые пушками автарка, заставили лорда-протектора и его советников покинуть дворец и перебраться в более безопасное место — дворец Сокровищ, расположенный на площади Владык. Но никто ни словом не обмолвился о том, что остальные обитатели дворца тоже нашли новое пристанище. А это означало, что король Олин по-прежнему там, под непрерывным пушечным огнем.
Ни один из слуг не смог сказать девочке, где искать графа Перивоса. Пелайя попыталась узнать это у матери, но та, охваченная тревогой за мужа, в ответ на ее расспросы разразилась слезами. Она не имела понятия, где сейчас граф, не знала даже, жив он или мертв. Пелайя слонялась по дому и пыталась отвлечься, но ее мысли упорно возвращались к Олину Эддону. Судя по всему, никого, кроме нее, участь пленного короля не волновала. Она вновь направилась к матери, чтобы поделиться с ней своими переживаниями. Но Айона Акуанис всю ночь провозилась с младшим ребенком, плохо засыпавшим на новом месте, и задремала прямо в детской.
Пелайя пристально вгляделась в лицо матери. Сейчас, когда сон заставил ее забыть о тревогах, она выглядела такой молодой и прекрасной. Лишать ее недолгих часов отдыха было бы слишком жестоко. Пелайя на цыпочках вышла из детской, отправилась в комнату матери, села за стол и принялась писать письмо. Если бы сестра Лирис увидела, какие красивые ровные строки выходят из-под пера девочки, она гордилась бы своей ученицей. Впрочем, замысел Пелайи не привел бы ее наставницу в восторг. Закончив письмо, Пелайя запечатала его воском с материнской печатью.
Затем она пошла в буфетную, где Эрил пытался отдавать распоряжения трем растерянным слугам. В доме царила полная неразбериха — семья никогда не переезжала в городской особняк в это время года, и слуги не успели приготовиться к прибытию хозяев.
— Будь любезен, отнеси это письмо в крепость, — произнесла Пелайя как можно более властно. — А потом тебе придется кое-кого сюда доставить.
Взгляд Эрила выразил наивысшую степень изумления, какую слуга мог позволить себе в разговоре с хозяйской дочерью.
— Вы хотите, чтобы я сходил в крепость, юная госпожа? Но это слишком опасно. Что вам так срочно понадобилось? Кажется, мы захватили все необходимое.
— Я не говорила, что ты должен доставить сюда кое-что, — отрезала Пелайя. — Я сказала — кое-кого. Речь идет об очень важном узнике, короле другой страны. Лорд-протектор оставил его в крепости на верную погибель.
— Если дело касается особы королевских кровей, я не могу его сопровождать. По крайней мере, пока не получу приказа от вашего отца, — заявил Эрил непререкаемым тоном старого слуги, привыкшего ждать подвоха от юных барышень, чьи распоряжения обычно вызваны пустыми прихотями.
— Я тебе приказываю!
— Вот как? Может, мне стоит сходить к графине Айоне и спросить, подтвердит ли она ваш приказ?
— Мама очень устала и сейчас спит. Не надо ее беспокоить. Прошу тебя, Эрил, не упрямься! — взмолилась Пелайя. — Папа знает этого человека и ценит его. Он будет очень рад, если мы с тобой его спасем.
Эрил прижал ко лбу ладони с мученическим видом жреца, которого всуе отвлекают от общения с богами.
— Значит, юная госпожа, вы хотите, чтобы я рисковал жизнью ради спасения чужеземного узника? Не знал, что вы так жестоки. Думаю, мы поступим благоразумно, если дождемся возвращения хозяина. Пусть он сам распорядится на этот счет.
Пелайя уставилась на Эрила, пытаясь испепелить его взглядом. Он был упрям, как только может быть упрям старый преданный слуга. Девочка прекрасно понимала, что спорить с ним бесполезно. Даже если ей удастся заставить его выйти из дома, нет никаких гарантий, что он выполнит ее поручение. В городе сейчас царит полный хаос, и, вернувшись, Эрил со спокойной совестью заявит, что не сумел добраться до крепости.
Сердце Пелайи колотилось, как пойманная птица. Казалось, в груди ее эхом отдаются разрывы снарядов, сотрясающие крышу над головой злополучного Олина Эддона. Пойти в крепость сама она не могла, ибо появляться на улицах в одиночестве было совершенно недопустимо для девицы благородного происхождения. Столь безрассудный поступок, несомненно, имел бы самые печальные последствия для Пелайи, но ничем не помог бы королю Олину. Ей нужен был вооруженный охранник.
— Хорошо, дождемся папы, — стараясь казаться спокойной, кивнула девочка, поспешно отвернулась и вышла из буфетной.
В голове у нее созрел план — такой дерзкий, что Пелайя сомневалась, сумеет ли осуществить его. Но если уж она смогла воспользоваться материнской печатью, неужели все сорвется из-за трусости старого слуги?
Выйдя на улицу, девочка решительно направилась к воротам соседского дома, где проживало состоятельное семейство Палакастрос. У ворот, как всегда, стояло несколько нищих. В отличие от бережливой матери Пелайи, богатая вдова Палакастрос уже задумывалась о том, что произойдет с ней после смерти, и пыталась заслужить расположение богов, помогая неимущим. Почти каждый день слуги выносили нищим остатки хозяйской трапезы, и толпа сирых и убогих, неизменно собиравшаяся на улице, изрядно раздражала Айону Акуанис и других домовладельцев. Осада заставила нищих попрятаться по углам, сегодня их было меньше чем обычно. Они быстро окружили Пелайю.
Девочка редко бывала в обществе чужих людей, тем более таких оборванных и грязных, поэтому она с трудом удержалась от желания убежать. Однако Пелайя справилась с собой. Она выбрала самого старого и хилого нищего, от которого трудно было ожидать каких-то опасных действий, схватила его за рукав и оттащила в сторону. Остальные недовольно заворчали.
— Ступай вон в тот дом, — сказала она, сунула ему в руку медную монету и указала на собственный особняк. — Спроси Эрила, дворецкого. Скажи, что будешь говорить только с ним. Когда он выйдет к тебе, передай ему, что Пелайя будет ждать его у храма Сиведа на улице Милостивого Заккаса. А еще скажи, что она просила его взять с собой меч. Если выполнишь поручение в точности, завтра я принесу тебе еще две монеты. Понял?
Старый нищий поспешно кивнул и сунул монету за пазуху.
— Храм Сиведа, — повторил он.
— Правильно. И еще скажи: если Эрил приведет с собой мою мать или кого-то еще, я спрячусь и они никогда меня не найдут. Дома меня больше не увидят — по его вине. Запомнил?
— Ради трех монет я что угодно запомню, — ухмыльнулся старик и залился смехом, перешедшим в кашель. Или наоборот: он закашлялся, и кашель перешел в смех. — За три монеты я выучу наизусть Книгу Тригона. Три дня я не ел ничего, кроме травы, а голод, как известно, обостряет память.
Пелайя нахмурилась, опасаясь, что старик потешается над ней. Разве человек может питаться травой? И откуда этот жалкий беззубый бродяга знает про Книгу Тригона? Впрочем, это не имело значения. Важно только одно — во что бы то ни стало спасти короля Олина.
«Если мой план сработает, то когда-нибудь король Олин в знак благодарности пригласит меня в свое королевство, — пронеслось в голове у Пелайи. — Мама и сестры рты раскроют, когда узнают, что монарх Южного Предела желает видеть меня при своем дворе. А я лишь пожму плечами и скажу: разве вы забыли, что мы с королем Олином старые друзья?»
Увлеченная мечтами, она свернула на улицу Милостивого Заккаса. Конечно, неплохо было бы иметь с собой оружие, вздохнула Пелайя. Но девочка не могла взять с собой даже кухонный нож, не вызвав подозрений. Поэтому ей особенно нужен был Эрил и его меч. Правда, прошли долгие годы с той поры, когда Эрил сражался под началом ее отца. Но дворецкий еще не слишком стар и крепко сложен. Вряд ли злоумышленники рискнут приблизиться к Пелайе, когда ее сопровождает такой охранник. К тому же сейчас день, а разбойники нападают под покровом ночи.
«Не сошла ли я с ума?» — внезапно спросила себя Пелайя, окинув взглядом улицу.
Большинство прохожих, попадавшихся ей навстречу, были солдатами. Мирные жители, испуганные пушечной канонадой, отсиживались в своих домах за плотно закрытыми ставнями.
«Что я делаю?.. Ты делаешь доброе дело, — ответила сама себе Пелайя и тут же поправилась, вспомнив, что Зория предостерегает против гордыни и самомнения: — Пытаешься сделать доброе дело».
Тряпка, которой комендант крепости завязал лицо, сползла на подбородок, и вездесущая пыль забилась в нос и рот. Граф Перивос выплюнул пыль и подтянул тряпку на место. Чтобы завязать ее, ему пришлось положить на землю лопату. Граф выругался сквозь зубы. Подумать только, у него под началом сорок эскадронов солдат, а он вынужден собственноручно орудовать лопатой!
— Дым! — раздался голос дозорного.
— Всем лечь! — крикнул граф Перивос и бросился на землю.
Приказывать не было необходимости — солдаты в большинстве своем уже распростерлись на земле, уткнувшись лицами в пыль. В воздухе повисла напряженная тишина, прорезанная жутким свистом. Огромный снаряд попал в стену цитадели, заставив ее содрогнуться. Несколько увесистых камней с грохотом сорвались со своих мест.
Выждав несколько мгновений, граф Перивос открыл глаза и встал. В воздухе стояла густая туча каменной пыли, не позволявшая ничего рассмотреть даже в двух шагах. Солдаты медленно поднимались на ноги, и комендант крепости невольно отметил, что они похожи на оживших покойников.
Один из мастеров-каменщиков осмотрел стену, за последние несколько дней выдержавшую не менее сотни пушечных ударов.
— Запас прочности на исходе, граф, — сообщил каменщик, приближаясь к Перивосу. — Нам повезет, если стена простоит до завтра.
— Значит, мы должны закончить работу сегодня, — отрезал граф и повернулся к старшему мастеру Иринису. — У нас очень мало времени. Еще несколько таких ядер, и внешняя стена рухнет.
Граф Перивос привык доверять Иринису. Этот уроженец Краса не отличался ни высоким ростом, ни физической силой, зато обладал трезвым умом, рассудительностью и большим опытом, ибо ему пришлось возводить оборонительные сооружения на бесчисленных войнах.
Почесав небритый подбородок, Иринис окинул взглядом внутренний двор — десять дней назад здесь был прекрасный тенистый парк, ныне превратившийся в пустырь, где из развороченной земли торчали жалкие обломки деревьев. Вторая стена позади той, что приняла на себя удар вражеской артиллерии, была почти готова.
— Нужно только время, чтобы ее покрасить, граф, — прищурившись, бросил Иринис.
— Покрасить?
Комендант крепости слегка подался вперед, не веря ушам своим. В этом не было ничего удивительного — в ушах до сих пор звенело после взрыва.
— Я не ослышался, ты сказал «покрасить»? Самое подходящее занятие, особенно сейчас, когда цитадель на наших глазах превращается в груду обломков!
Иринис нахмурился, но, судя по выражению его лица, слова графа не показались ему обидными. Мастер удивлялся тому, что такой образованный и поднаторевший в военном деле человек, как Перивос Акуанис, не понимает элементарных вещей.
— Разумеется, милорд, нам необходимо покрыть стену слоем золы и глины, — заявил он. — Тогда враги не смогут ее разглядеть.
— Но как же…
Граф Перивос покачал головой. В бывшем парке уже кипела работа — солдаты, уцелевшие во время взрыва, и даже те, кто получил легкие ранения, взялись за лопаты.
— Признаюсь, твои слова поставили меня в тупик.
— Что толку в наших бойницах, граф, — сказал Иринис и указал на новую стену, снабженную отверстиями, позволявшими обстреливать врага из арбалетов, — если люди автарка не попытаются воспользоваться брешью, пробитой их ядрами? Но как только они заметят новую стену, они откажутся от штурма. Поэтому мы пойдем на маленькую военную хитрость.
— Неужели стена, заляпанная грязью, станет менее заметной?
— Уверяю вас, это так. Грязи нам хватит с избытком, мы сможем испачкать стену как следует. Пока эти паршивые псы заметят ловушку, мы успеем прикончить добрую их половину. Представляю, как они взвоют от неожиданности, когда…
Мастер не успел завершить свое оптимистическое предсказание, ибо к графу Перивосу подбежал его помощник, в чьем ведении находились все вопросы, связанные с переселением обитателей дворца. Он так мчался, словно за ним гналась стая взбесившихся собак.
— Граф! — закричал он, едва переводя дух. — Лорд-протектор передал чужеземного короля автарку!
Перивосу Акуанису потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, о ком идет речь.
— Вы имеете в виду короля Олина? — спросил он. — Вы хотите сказать, что Лудис Дракава передал Олина Эддона, короля Южного Предела, в руки автарка? Но как это возможно?
Задыхавшийся помощник ответил не сразу.
— Не знаю, как это возможно, милорд, — пробормотал он наконец. — Одно могу сказать: гвардейцы Дракавы пришли за королем Олином, прежде чем я успел перевести его вместе с другими узниками в безопасное место. Я понимаю, что подвел вас, граф. Мне очень жаль.
— Вашей вины здесь нет, — покачал головой Перивос Акуанис. — Но почему вы решили, что короля Олина передадут автарку? Быть может, гвардейцы отведут его к лорду-протектору?
— Их командир предъявил мне приказ с печатью Лудиса Дракавы. Там говорилось, что узника следует доставить в Нектарийскую гавань, где он будет передан правителю Ксиса, который, в свою очередь, обязуется выполнить «заранее оговоренные условия соглашения» или что-то в этом роде.
Граф Перивос ощутил запах подлости и предательства. Что заставило Лудиса сдать врагу такой крупный козырь, каким был король Олин? Может, он рассчитывал на прекращение осады? Но Сулепис не из тех, кто отказывается от своих планов, даже получив вожделенную награду. К тому же король маленького северного государства, не способного выкупить своего монарха у Лудиса, вряд ли станет выгодной добычей. Комендант крепости терялся в догадках, и ни одна из них не казалась ему убедительной.
Одно он знал точно: сейчас нельзя терять драгоценное время. Граф Перивос передал помощнику кипу листов с чертежами защитных сооружений и повернулся к старшему мастеру.
— Иринис, следи за тем, чтобы люди работали не покладая рук. Скорее всего, внешняя стена не простоит до утра. И не забудь, что стена у Фонтанных ворот нуждается в срочной починке — она уже наполовину обрушилась.
Граф резко повернулся и зашагал по искореженной, усыпанной камнями и обугленными ветками земле, где прежде располагался сад императрицы Тало, мирное пристанище певчих птиц и влюбленных пар. Ныне этот райский уголок выглядел так, словно бог Смерти Керниос смял его своими железными башмаками.
Временная резиденция лорда-протектора находилась во дворце Сокровищ — величественном здании с мраморными колоннами. Около дворца в карауле стояло несколько взводов солдат — судя по всему, Лудис Дракава, лорд-протектор Иеросоля, опасался не столько вторжения неприятельских войск, сколько враждебности собственного народа.
Именно такая мысль пришла в голову Перивосу Акуанису, когда он торопливо проходил между рядами караульных.
«Сегодня врагу удалось дважды прорвать нашу оборону, — вздыхал он про себя. — Этого могло не произойти, будь эти солдаты там, где идет сражение. Тысяча вооруженных до зубов солдат охраняет драгоценную жизнь одного-единственного человека, в то время как остальные семь тысяч — вся армия Иеросоля — отражают натиск бесчисленного войска неприятеля. Судя по всему, совет совершил роковую ошибку, передав трон Лудису. Члены совета рассчитывали, что у кормила власти встанет сильный правитель, способный противостоять автарку Ксиса. Увы, их надежды не оправдались».
Если снаружи дворец напоминал крепость, внутри он походил на храм Тригона. Не менее дюжины бородатых жрецов в длинных черных одеяниях, как толпа ворон, толпились вокруг доставленного сюда Зеленого Трона. Как упомянутые птицы, они производили много шума, нимало не заботясь о том, чтобы принести хоть какую-то пользу. Граф Перивос никогда не доверял Лудису Дракаве, но в последнее время его неприязнь сменилась едва сдерживаемой яростью. Он ненавидел Лудиса даже сильнее, чем автарка Ксиса. Сулепис оставался размытым образом врага, а Лудис был весь на виду. Почти каждый день коменданту крепости приходилось сталкиваться с недалеким и себялюбивым правителем и сглатывать желчь, глядя в это квадратное лицо с нависшими мохнатыми бровями.
Лорд-протектор поднялся и хлопнул в ладоши, словно окружавшие его жрецы в самом деле были воронами.
— Убирайтесь прочь! От ваших старушечьих причитаний нет никакого толку. И передайте своему иерарху — если он хочет поговорить со мной, пусть приходит сам. Я буду использовать храмы так, как считаю нужным. К вашему сведению, идет война.
Несмотря на приказ, жрецы не спешили расходиться. Наконец, недовольно ворча, они потянулись к дверям. Лудис нахмурился и откинулся на спинку трона. Его блуждающий взгляд встретился со взглядом графа Перивоса.
— Мне надо благодарить судьбу за то, что тригонарх похищен сианцами много лет назад, — проворчал Лудис. — Иначе он замучил бы меня упреками и наставлениями. Какие новости вы принесли мне, Акуанис? — спросил он, прищурившись. — По вашему лицу вижу, что скверные.
— Не сомневаюсь, известие, которое привело меня сюда, для вас не является новостью, — отрезал граф Перивос. — Правда ли то, что я слышал об Олине Эддоне?
Лудис попытался придать своему лицу выражение детской невинности, плохо сочетавшееся с отвислыми щеками и седеющей бородой.
— Откуда же мне знать, что именно вы слышали, — усмехнулся он.
— Прошу вас, лорд-протектор, оставьте эти игры. Вы хотите сказать, что с королем Олином не произошло ничего непредвиденного? И он по-прежнему находится в своей камере? Мне сообщили, что он передан автарку… и это является частью сделки, об условиях которой мне ничего не известно.
— Тем лучше для вас, — скрестив на груди толстые руки, изрек Дракава. — Будет лучше, если вы и дальше останетесь в неведении.
Граф Перивос не предвидел такого поворота событий. Дракава обладал вздорным и переменчивым нравом, однако умел действовать решительно и, на памяти Акуаниса, ни разу не пожалел о содеянном. Изображать неразумное дитя, скрывающее страх наказания под напускной бравадой, было ему несвойственно. В свое время этот человек не остановился перед тем, чтобы обвинить в колдовстве одного из верховных жрецов, к несчастью являвшегося единственным законным претендентом на трон Иеросоля. По приказу Дракавы его вытащили из храма, где он нашел убежище, и подвергли мучительной казни, привязав к хвостам двух лошадей. Отчего же теперь лорд-протектор утратил былую самоуверенность?
— Значит, это правда. Может быть, ошибку еще не поздно исправить? Где сейчас король Олин?
Во взгляде Лудиса светилось искреннее удивление.
— Клянусь бородой Гилиомета, почему мы должны что-то исправлять? Неужели этот бледнокожий северянин так много значит для вас?
— Вы забываете о том, что он король! А еще он честный и во всех отношениях достойный человек. Мне очень жаль, что я не могу сказать этого о правителе Иеросоля.
Лудис метнул в него гневный взгляд. Граф Перивос внезапно осознал, что дворец со всех сторон окружен солдатами, не подчиняющимися коменданту крепости, зато получающими щедрую плату от лорда-протектора.
— Вы поступаете неразумно — рубите сук, на котором сидите, — со злобной ухмылкой процедил Дракава.
— Но объясните мне, какие цели вы преследуете? Какую выгоду вы получите, передав ни в чем не повинного человека в руки этого… чудовища, Сулеписа?
В ответ Лудис Дракава хрипло рассмеялся. Однако он по-прежнему не смотрел в глаза своему собеседнику.
— Вы забыли, с кем вы разговариваете, Акуанис. Ваша репутация опытного военного инженера не дает вам права задавать мне подобные вопросы. Я действую в интересах города и не обязан давать отчет…
Шум, донесшийся из-за дверей, не дал ему закончить. Солдат в плаще с крестом Эстерианского дома яростно растолкал гвардейцев Дракавы, пытавшихся преградить ему дорогу, и рухнул на мозаичный пол перед троном.
— Лорд-протектор! — вскричал он. — Солдаты Ксиса ворвались в крепость у Фонтанных ворот. Мы удерживаем их во дворе храма у подножия крепостного холма, но они многократно превосходят нас числом. Мы не сможем сдерживать их натиск долго. Лорд Келофас умоляет вас срочно прислать помощь.
Акуанис подался вперед, мысли об Олине Эддоне вылетели у него из головы. Всего несколько миль отделяло двор храма от особняка, где находились его жена и дети, наивно уверенные, что им ничего не угрожает. Если оборона у Фонтанных ворот прорвана, его семью и тысячи ни в чем не повинных городских жителей ожидает страшная участь.
— Предоставьте в мое распоряжение несколько взводов гвардейцев, — обратился он к Дракаве, и эта фраза прозвучала как приказ, а не как просьба. — Я задам Сулепису хорошую трепку. Ваш дворец охраняют тысяча солдат, но если армия Сулеписа ворвется в город, проку от них будет не больше, чем от утлой лодчонки во время шторма.
Несколько мгновений Дракава пребывал в замешательстве, потом на лице его мелькнуло странное выражение.
— Будь по-вашему, — изрек он. — Оставьте мне два взвода. Они необходимы, чтобы охранять сокровищницу и трон.
Граф Перивос был поражен: лорд-протектор, несмотря на их жестокую размолвку, так легко согласился на его требования. Впрочем, времени на удивление уже не осталось. Граф упал на колени и коснулся полом лба. Он кланялся не Лудису Дракаве, а всем правителям Иеросоля, королям и королевам, императорам и императрицам, восседавшим на этом величественном троне. Поднявшись, он бегом бросился к дверям. Комендант крепости молился о том, чтобы рабочие в саду императрицы успели доделать вторую стену. В противном случае город был обречен, и сдерживать вражеский натиск у Фонтанных ворот не имело смысла.
— Надеюсь, мы будем гордиться вашей победой, Акуанис, — крикнул ему вслед Лудис Дракава. Голос лорда-протектора звучал так беззаботно, словно он наслаждался веселым представлением. — Весь Иеросоль смотрит на вас!
Эрил был так взбешен сумасбродной выходкой своей юной госпожи, что поначалу не желал смотреть на Пелайю. В угрюмом молчании он следовал за ней, и меч, висевший у него на поясе, почти касался уличной пыли. Лишь когда они подошли к подножию Крепостного холма и стали подниматься по дороге, серпантином уходившей вверх, старый слуга нарушил молчание:
— Вы не имели права так делать, госпожа! Из-за вашего безрассудства мы оба погибнем. Спору нет, я простой слуга. Но это вовсе не значит, что я не дорожу своей жизнью и готов расстаться с ней из-за пустой прихоти.
Пелайя с недоумением взглянула на своего провожатого. Ей казалось, что у Эрила нет повода сердиться на нее и так беспокоиться о собственной жизни.
— Пойми, я никак не могла обойтись без твоей помощи, — проникновенно произнесла она, удивляясь тому, что старик не понимает очевидного. Неужели он ждет, что она будет рассыпаться перед ним в извинениях? — Мы должны спасти несчастного узника, Эрил. Не простого узника, а короля.
Эрил лишь метнул в нее злобный взгляд. Пелайя растерянно поежилась. Кто бы мог подумать, что Эрил, старый верный Эрил, может смотреть на молодую хозяйку с такой ненавистью!
— В любом случае, бояться нечего, — в некотором смущении пробормотала Пелайя. — Уверяю тебя, мы вернемся домой еще до ужина. А во время вечерней молитвы ты скажешь богам, что совершил сегодня доброе дело.
Эрил пренебрежительно фыркнул. Такая перспектива его явно не утешала.
Во дворце и в крепости оставалось множество людей — по большей части солдаты и слуги, — но Пелайя быстро поняла, что Олина Эддона среди них нет. Камера чужеземного короля была пуста, дверь широко распахнута.
— Но где же он? — чуть не плача, вопрошала девочка Она так рисковала, и все ее усилия оказались тщетными!
— Его здесь нет, барышня, — сообщил один из солдат, с любопытством наблюдавший за странной посетительницей. — Лорд-протектор приказал перевести его в другое место.
— Но куда? Скажите мне, умоляю! — Пелайя махнула запечатанным письмом. — Мой отец — граф Перивос!
— Я знаю, барышня, — кивнул солдат. — А вот куда перевели пленника, не имею понятия и потому никак не могу вам об этом рассказать. Гвардейцы лорда-протектора увели его в неизвестном направлении. Вряд ли вы сумеете его найти.
— Хватит болтать, — перебил его второй солдат. — Ей нечего здесь делать. Тут идет война и летают снаряды! Вдруг что-нибудь случится? Нам придется своими головами отвечать за нее перед графом!
Не обращая внимания на протесты Эрила, Пелайя обогнула Гулкий мол и направилась к дому Коссопа. Возможно, слуги, работавшие во дворце, остались в своих жилищах, решила она. Вдруг кто-нибудь из них знает, куда увели короля Олина? Например, та прачка с темными волосами. У Пелайи было немало случаев убедиться, что слуги прекрасно осведомлены обо всем, что происходит с их господами.
Пройдя мимо колоннады, сотрясаемой отзвуками далеких разрывов, Пелайя убедилась, что ее предположение верно: большинство слуг осталось в крепости, хотя и не по своей воле. Встречные смотрели на знатную барышню так, словно это по ее вине они подвергали себя опасности. Пелайе оставалось лишь радоваться, что рядом с ней шел Эрил, вооруженный мечом внушительных размеров. Девочке казалось, что охваченные страхом и отчаянием обитатели бараков совсем одичали и, подобно бездомным собакам на городских свалках, готовы разорвать на части любого.
— Молодая особа, с которой я хочу поговорить, живет вон там, — сказала Пелайя, указывая на длинное невысокое здание. — Бедняжка, ей каждый день приходится так далеко ходить в свою прачечную!
Эрил пробормотал под нос нечто невразумительное, и Пелайя не стала его переспрашивать.
Они подошли к бараку и обнаружили, что его обитатели решили сами позаботиться о своей безопасности. Несколько крепких молодых женщин, вооруженных катками для белья, стояли у дверей в карауле. Чужаков они встретили не слишком приветливыми взглядами, но все же пропустили внутрь.
К своему великому облегчению, Пелайя сразу увидела темноволосую девушку. Та с подавленным видом сидела на кровати, словно ожидала, когда снаряд пробьет крышу и положит конец ее постылой жизни. Пелайя с удивлением поняла, что юная прачка ничуть не обрадовалась при виде высокородной гостьи. Когда взгляд девушки упал на Эрила, ее лицо исказилось от страха.
— Он меня преследовать! — закричала она, вскочив с кровати. — Следить за мной! Ходить за мной много дней!
— Клянусь вам, госпожа, она ни разу меня не видела, — нахмурившись, пробурчал Эрил. — Я принял все меры предосторожности. Кто-то рассказал ей обо мне.
— Этот человек — мой слуга, он следил за вами по моему приказу, — успокоительным тоном произнесла Пелайя. — Я хотела выяснить, где вы живете, только и всего. Чтобы без промедления отыскать вас, если король Олин вновь пожелает с вами поговорить. Скажите, вам известно, где сейчас король Олин? Гвардейцы лорда-протектора забрали его из камеры и куда-то увели.
Недоуменный взгляд девушки ясно дал понять: у нее слишком много собственных горестей, чтобы волноваться о короле Олине. Пелайя сдвинула брови. Объясняться с прачкой, которая с трудом понимает твой язык, — нелегкая задача!
— Мне нужно его найти, — медленно и отчетливо произнесла она. — Очень нужно. Я хочу ему помочь.
В рассеянном взгляде девушки мелькнул проблеск понимания.
— Хотеть помочь? — неуверенно переспросила она.
— Да, именно хотеть помочь! — радостно подтвердила Пелайя.
Темноволосая прачка схватила графскую дочь за руку и, прежде чем та успела воспротивиться столь бесцеремонному обращению, потащила ее через всю комнату. Она действовала так решительно, будто вела Пелайю прямо к королю Олину. Однако на кровати, перед которой остановилась девушка, сидел вовсе не монарх Южного Предела, а всего-навсего еще одна прачка — добродушная круглолицая особа по имени Язи, взявшая на себя обязанности переводчицы. По-иеросольски она изъяснялась не намного лучше своей подруги, однако совместными усилиями им удалось выяснить, что темноволосая девушка никак не может содействовать в поисках короля Олина. У нее самой прошлой ночью пропал брат, маленький немой мальчик. Поскольку девушка плохо поняла Пелайю, она подумала, что та говорит о нем.
— Он не мог меня бросать, — с тоской повторяла темноволосая прачка, обводя барак глазами.
— Ваш брат непременно найдется, — заверила Пелайя. — Я скажу отцу, и он пошлет солдат на поиски мальчика. Но скажите, известно ли вам что-нибудь об Олине, короле Олине?
Ксандианская девушка покачала головой. Судя по ее растерянному лицу, само предположение, что она может что-то знать об участи чужеземного короля, представлялось ей диким.
— По-моему, нам пора уходить, госпожа, — непререкаемым тоном заявил Эрил. — Вы заставили меня тащиться через весь город, подвергли опасности свою собственную жизнь и мою в придачу. Может, хватит глупостей? Или вы намерены искать пропавшего мальчишку?
— Нет, конечно нет. Я только…
Пелайя не успела договорить, когда к ним подошла еще одна прачка Она была значительно старше темноволосой девушки и ее пухленькой подруги. На морщинистом лице темнел след ожога.
— Слава Великой Матери, вы обе здесь! — воскликнула пожилая женщина, прислонившись к стене и тяжело переводя дух. — Я… бежала со всех ног… боялась… что не застану вас.
Взгляд ее упал на Пелайю.
— О… барышня… — растерянно пробормотала она. — Простите мою неучтивость.
Пелайя, раздосадованная тем, что такой важный разговор прервали, лишь молча кивнула. Она решила, что Эрил прав, им нужно как можно скорее вернуться домой.
— Что случилось, Лоза? — спросила круглолицая Язи.
— Этот немой мальчуган, ее брат! Он там, наверху, на башне казначейства. И он, похоже… — Пожилая прачка беспомощно всплеснула руками, не в силах подобрать подходящее слово. — В общем, он не в себе!
— Голубь? — дрожащим голосом воскликнула Киннитан. — Он… ранен?
— По-моему, цел и невредим, — заявила Лоза. — Но он прячется на старой башне у дамбы и не желает оттуда спускаться. Наверное, этот пушечный грохот всему виной. Бедняжка перепугался до смерти. Думаю, его сестре надо забрать его оттуда как можно скорее.
— Бежим, — скомандовала Язи. — Я с тобой. Голубь меня любит.
— Тебе лучше остаться здесь, — возразила Лоза. — Говорю же, мальчонка обезумел от страха. Он едва не свалился вниз, когда я попыталась подойти поближе. Думаю, чужим к нему лучше не приближаться, иначе…
Лоза покачала головой, не желая или будучи не в состоянии назвать словами то, что может произойти.
— Пусть его сестра идет одна. То есть со мной. Я покажу, где это.
Темноволосая девушка поняла далеко не все сказанное, но на губах ее мелькнула улыбка, а в глазах вспыхнул огонек надежды. Повернувшись к Язи, она сказала ей несколько слов на родном языке. В какой-то момент Пелайя решила, что ей следует пойти с юной прачкой и по мере сил помочь ей — в конце концов, король Олин явно удостаивал эту девушку своего расположения. Но голос благоразумия напомнил, что у Пелайи достаточно собственных проблем и она поступит до крайности опрометчиво, если займется чужими.
Темноволосая девушка и пожилая женщина выбежали из барака, и Пелайя тоже собралась уходить.
— Я рада, что она нашла своего брата, — сказала она, улыбнувшись круглолицей прачке. — Важнее семьи нет ничего на свете. И я должна возвратиться к своим родным. Да хранят вас всех боги.
Обитательницы барака безмолвно, как кошки, провожали необычную гостью взглядами, пока она шла к дверям.
— Я уверена, все будет хорошо, — в пустоту произнесла Пелайя, выскочила из барака и бегом припустила за Эрилом, который решительно шагал в сторону Сухопутного рынка.
Лоза и Киннитан пересекли внутренний двор и оказались в пустующей части дворца, где прежде работали клерки. Киннитан испытывала странное чувство, с топотом пробегая по коридорам, где прежде передвигалась лишь на цыпочках, опасаясь побеспокоить кого-нибудь из важных господ и заслужить наказание.
— Ума не приложу, почему он убежал? — спросила Киннитан. Теперь, когда знатной барышни и ее слуги не было рядом, она могла свободно изъясняться по-иеросольски. — И как тебе удалось его отыскать?
Пожилая женщина развела руками.
— Говорю же тебе, он перепугался пушек, бедняжка. От этого грохота не только ребенок с ума сойдет. Я услышала, как он кричит, и подошла поближе к башне. Но он не пожелал ко мне спуститься.
— Ты услышала, как он кричит? — недоуменно переспросила Киннитан. Все ее тревоги ожили вновь. — Но Голубь не умеет кричать. Он немой. Ты уверена, что это был именно он? Мой брат?
Лоза сердито затрясла головой.
— Иди и убедись собственными глазами. Сама посуди, зачем мне тебя обманывать? Может, я не слишком точно выразилась — он не кричал, а громко стонал. Нам надо свернуть вот туда.
— Но ты сказала, он на башне старого казначейства. Это же совсем в другой стороне.
— Неужели я сказала про казначейство? От всех этих хлопот и переживаний у меня голова идет кругом.
Лоза вытянула посеревший от грязи палец, указывая на приземистое здание богадельни. Стены его были сплошь увиты плющом, и в зарослях с трудом можно было разглядеть дверь, ведущую на единственную башню.
— Я имела в виду богадельню, а вовсе не казначейство. Старую богадельню. Он здесь, можешь не сомневаться. Сейчас сама увидишь.
Вслед за Лозой Киннитан вошла в сумрачный вестибюль. Вокруг стояла гулкая тишина. Богадельня пустовала уже несколько лет, ее обитатели были переведены в другое место. Мозаика на полу крошилась и разрушалась, как зубы древнего старика, и трудно было понять, кого из богов она изображает. Киннитан терзало подозрение, что старая прачка по каким-то неясным причинам решила ее обмануть. И вдруг она увидела Голубя: он замер на верхней лестничной площадке, глаза его были расширены от ужаса. Сердце Киннитан радостно заколотилось. Она бросилась к мальчику, но он не сделал ни малейшего движения ей навстречу. Девушка пригляделась и заметила, что его губы шевелятся, словно он пытался ей что-то сказать, позабыв об отсутствии языка.
— Голубь?
Киннитан уже поняла, что с мальчиком творится неладное. Она не видела его рук и лишь несколько мгновений спустя разглядела, что он держит их за спиной. В обычных обстоятельствах Киннитан решила бы, что мальчик приготовил ей сюрприз. Поднявшись еще на несколько ступенек, она увидела, что руки Голубя связаны, а конец веревки прикручен к ручке тяжелой железной двери, выходившей на лестничную площадку. Наконец она оказалась рядом и, обняв мальчика, ощутила, что он дрожит всем телом.
— Что происходит? — спросила она, повернувшись к Лозе.
Пожилая женщина молчала.
В следующее мгновение Киннитан, похолодев от ужаса, увидела, как пожилая прачка взялась за свое лицо, содрала со щек морщинистую кожу и отбросила прочь, как ненужную тряпку. Потом выпрямилась и сразу стала выше на голову и шире в плечах. Лоза вовсе не была старухой. Она даже не была женщиной.
От ужаса Киннитан не совладала с мочевым пузырем, и тоненькая струйка потекла у нее по ногам.
— Кто… вы? — с трудом ворочая непослушным языком, выдохнула она.
— Это не имеет значения, — ответил незнакомец на родном языке Киннитан.
Кожа его, покрытая пятнами воска, закреплявшего маску, казалась почти такой же белой, как у короля Олина. Но на этом сходство кончалось — взгляд молодого мужчины не был ни печальным, ни добрым. Лицо его вообще не выражало никаких чувств, словно неподвижное лицо каменной статуи.
— Меня прислал автарк. — Незнакомец сбросил длинное широкое платье и остался в мужской одежде. — Не вздумай орать, или я перережу глотку этому щенку. Кстати, если ты решишь бросить его и спастись бегством, знай, что вот этим ножом я могу прикончить даже бегущего кролика, не говоря уж о такой удобной мишени, как ты.
Жестом умелого фокусника он поднял руку, показывая длинный острый кинжал.
— Впрочем, я не стану тебя убивать. Кинжал вонзится тебе в колено, и ты никогда больше не сможешь ходить без палки. Или попадет между двумя твоими позвонками, и ты вообще не сможешь ходить. Но мне не хочется тащить тебя к бесценному на себе. Так что я предпочел бы не калечить тебя — разумеется, если ты будешь послушной.
Ногой он отбросил прочь платье и отрезал привязанный к талии мешок, набитый старыми тряпками, — благодаря этому мешку его фигура казалась бесформенной и оплывшей, как у старухи.
Киннитан прижала к себе Голубя, стараясь унять сотрясавшую мальчика дрожь.
— Но… — пробормотала она и осеклась, взглянув в непроницаемое лицо своего преследователя.
В глубине души она знала, что однажды автарк непременно настигнет ее, и лишь надеялась, что это случится не скоро.
— Вы не причините вреда мальчику?
— Если щенок будет вести себя разумно, он останется цел и невредим. Но он принадлежит автарку, и я верну его хозяину.
— Он не собственность автарка, он всего лишь ребенок! И он не сделал ничего дурного!
По губам преследователя скользнуло отдаленное подобие улыбки, будто слова Киннитан показалась ему нелепыми до забавности.
— Садись! — приказал он. — И вытяни ноги.
Киннитан попыталась возражать, но незнакомец с поразительной скоростью преодолел разделявшие их ступеньки и угрожающе навис над ней. Лезвие ножа блестело в нескольких дюймах от глаза девушки. Поняв, что сопротивление бесполезно, она повиновалась. Приставив нож ей к горлу, он придерживал лезвие большим пальцем одной руки, а другой ловко стреножил свою пленницу, связал ей лодыжки и оставил между ними веревку длиной примерно в локоть. Затем незнакомец достал из своей сумки длинное платье — Киннитан видела такие на дворцовых горничных — и заставил девушку надеть его. Подол платья почти касался пола, не позволяя разглядеть, что ноги Киннитан связаны.
— Этот малый понимает человеческую речь или он еще и глух, как чурбан?
— Он все понимает, — одними губами прошептала Киннитан.
Она сознавала, что у них с Голубем нет ни малейшей надежды на спасение. Даже если Язи и другие прачки, обеспокоенные ее долгим отсутствием, отправятся на поиски, они будут искать ее в старом казначействе, а не здесь.
— Если попытаешься бежать, щенок, я отрежу ей нос, понял? — сказал незнакомец, обратив свое бледное непроницаемое лицо к Голубю. — Главное для автарка — вернуть беглянку назад, а в каком виде она прибудет, его мало волнует.
Голубь бросил на преследователя затравленный взгляд. Будь он действительно щенком, он бы зарычал или, не тратя времени на угрозы, впился зубами в ногу врага Но он был всего лишь маленьким мальчиком, поэтому молча кивнул.
— Тогда не будем терять времени.
Преследователь легонько пнул мальчика, так что тот заскулил и вскочил на ноги. Незнакомец перерезал веревку, стягивавшую руки Голубя, и тот стал растирать затекшие запястья. На Киннитан мальчик старался не смотреть, явно стыдясь того, что против воли участвовал в осуществлении хитроумного плана, лишившего ее свободы.
— Смотрите, без глупостей, — еще раз предупредил незнакомец. — Мне не хочется убивать или калечить кого-то из вас, но если другого выхода не будет, я так и сделаю. Давайте, двигайтесь. — Он указал на дверь. — Негоже заставлять нашего господина долго ждать. В отличие от меня, он очень нетерпелив. К тому же по сравнению с ним я сущий добряк.
С трудом передвигая связанные ноги, Киннитан спустилась по лестнице и вышла в пустынный двор. Она была так потрясена, что не могла даже плакать. Не прошло и часа с тех пор, как девушка выбежала из барака, а ее жизнь полностью переменилась. Совсем недавно у нее были друзья, у нее была свобода, которая, несмотря на все бытовые тяготы, дарила ей истинное счастье, у нее были надежды. Теперь она утратила все. Киннитан вновь стала собственностью безумца — безжалостного и бессердечного живого божества.
Глава 39
Город Багрового Солнца
После того как жестокий Аргал искалечил Хаббили, сына Нушаша, тот остался в полном одиночестве. Он отправился в дальний путь на запад, в легендарные края, до которых не добрался ни один путешественник. Рассказывают, дети мои, что он достиг цели и говорил с отцом, после чего вернулся на земли, известные нам всем.
Своему великому отцу он обещал, что когда-нибудь низвергнет детей матери Шузаем, и выполнил свое обещание.
После того как жестокий Аргал искалечил Хаббили, сына Нушаша, тот остался в полном одиночестве. Он отправился в дальний путь на запад, в легендарные края, до которых не добрался ни один путешественник. Рассказывают, дети мои, что он достиг цели и говорил с отцом, после чего вернулся на земли, известные нам всем.
Своему великому отцу он обещал, что когда-нибудь низвергнет детей матери Шузаем, и выполнил свое обещание.
Долго, бесконечно долго человек без имени бродил по лесу, среди черных тополей и высоких кипарисов, колеблемых ветром, дуновения которого были неслышны и неощутимы. Темная река протекала возле его тропы, но потом свернула в сторону и исчезла в туманной мгле. Плакучие ивы вздрагивали, как охваченные горем женщины, и склоняли ветви над безмолвными водами.
Человеком овладела такая огромная усталость, что его уже не волновало, где он находится и как оказался в этом краю теней и туманов. Он шел и шел, а в душе и мыслях его царила полная пустота. Солнце ни разу не проглянуло на небе, откуда лилось тусклое сияние — ни тьма ни свет. Человек помнил, что уже бывал в обители вечных сумерек, но в эту угрюмую страну он попал впервые. Все его чувства умерли. Он сознавал лишь одно: надо продолжать движение, чтобы не превратиться в нечто безжизненное, как окружавшие его черные тополя. Если он остановится, вязкая почва поглотит его и он обернется травой или деревом.
Больше всего на свете человек желал избавиться от этого беспредельного одиночества. О, если бы рядом зазвучал чей-нибудь голос, способный сказать несколько слов, пропеть песню или заплакать. Но странника со всех сторон обволакивала бесконечная тишина. Он пытался говорить сам с собой, но не смог — он не только утратил собственное имя, но и разучился произносить слова. Ничто не могло нарушить эту тишину. Темные птицы сидели на ветвях над головой странника, такие же безмолвные, как деревья, вода и ветер.
Человек продолжал идти.
Внезапно из тумана вновь показалась река. На другом берегу мелькали какие-то неясные тени, силуэты мужчин и женщин. Странник увидел кое-что еще, не веря собственным глазам. Он горько сожалел о том, что утратил дар речи и не может обратиться к сумеречному народу с просьбой о помощи. Человек знал, что ему не перебраться на другой берег; хотя темные воды были почти неподвижны, он не доверял их обманчивому спокойствию.
«Но если воды поглотят меня, что я потеряю?»
Он не мог ответить на этот вопрос и все же чувствовал, что пустота его сознания не абсолютна. Он владел некой истиной, хотя сам не знал, в чем она заключается, и боялся, что угрюмый поток может эту истину унести.
«Но как же мне перебраться на другой берег?»
«Это невозможно. Если ты сделаешь это, ты никогда не вернешься».
Перед ним стоял крошечный голый ребенок — девочка трех-четырех лет. Ее светлые волосы развевал беззвучный ветер. Странник ощутил приступ острой жалости к этой девочке, такой маленькой и беззащитной. Но, взглянув в ее глаза, сиявшие диковинным янтарным блеском, он понял: это не ребенок. По крайней мере, не дитя смертного племени.
«Кто ты?» — безмолвно спросил он.
Голос ее никак не мог принадлежать маленькому ребенку. Каждое слово она роняла медленно и важно, как каплю расплавленного золота.
«Я из тех, кто остался, когда все остальные ушли. Из тех, кто охраняет это место. Нет, „охраняет“ это неверное слово. Лучше назвать меня не охранником, а проводником. А тебе, несомненно, нужен проводник, ибо ты блуждаешь, не ведая пути».
«Я… хотел перебраться на другой берег. Мне необходимо это сделать. Я… мне показалось, я увидел там что-то знакомое».
«Тем больше у тебя причин для опасений. Люди твоего племени часто сбиваются с пути, преследуя что-то знакомое или то, что кажется знакомым. Ты еще не готов. Твое время скоро настанет. Но сейчас оно еще не пришло».
Смысл ее слов ускользал от его понимания. Да и как он мог что-то понять, если он не знал даже собственного имени? Несмотря на предостережение, его неодолимо тянуло на другой берег.
«Прошу тебя. — Он попытался схватить девочку за руку, но она оказалась неуловимой и неосязаемой, как тень. — Прошу тебя. Я никогда не говорил ему… никогда…»
На ее непроницаемом, как мраморная маска, лице отразилась жалость.
«Ты взял на себя слишком много обязательств, — беззвучно произнесла она. — Ты оказался здесь, потому что обстоятельства сложились для тебя самым несчастливым образом. Ты можешь перебраться через реку и увидеть то, что было, и то, что есть сейчас. Но чтобы вернуться на этот берег, тебе понадобится не только сила, но и удача».
Он склонил голову, одержимый желанием, которого не мог назвать и до конца осознать.
«Ты очень добра».
«Доброта не изменит здешних законов. — Лицо девочки выражало беспредельную печаль. — Эти законы подобны путям звезд на небесах, они определены раз и навсегда, они не знают снисхождения. Если ты попадешь на тот берег, ты не должен принимать там никакой пищи и никаких подарков. А еще тебе надо вспомнить свое имя».
«Но это невозможно…»
Он окинул глазами бесконечные заросли, словно искал ускользавшее от него имя меж прямых древесных стволов. Все усилия были напрасны — имя потерялось в глубинах памяти.
Девочка грустно покачала головой.
«Неужели ты не можешь вспомнить, как тебя зовут? Тогда идти на риск — чистое безумие. Только сильные духом могут попасть в город и остаться в живых».
Она протянула свою бледную, прозрачную руку, и к берегу подплыла лодка — утлое суденышко из потемневших досок, сколоченных ржавыми гвоздями.
«Это все, чем я могу тебе помочь. Я делаю это в память о человеке, который был похож на тебя. Он тоже доверил мне свою жизнь, но это случилось давным-давно. Запомни, твое имя — Феррас Вансен. Ты из племени смертных, но ты еще жив. А теперь иди».
В следующее мгновение он оказался на середине реки. Берега исчезли, его окружал непроглядный туман.
Долго, бесконечно долго он скользил в утлой лодке по темной воде, не зная, куда движется. Громадные тени мелькали на тусклой поверхности вод, и лодка качалась, пересекая их, как на волнах. Несколько раз водную гладь взрезали какие-то существа; он успел разглядеть, что шкуры у них темные и блестящие, как полированный металл. Существа не проявили никакой враждебности, словно не заметили его. Но он был рад, что лодка спасла его от необходимости вплавь пересекать холодный поток, где можно стать добычей загадочных чудовищ.
«Меня зовут Феррас Вансен», — напомнил он себе.
Он чувствовал, что готов вновь забыть свое имя, потерять в тумане. Когда девочка назвала его так, он сразу поверил. Но здесь, посреди темной воды, нельзя было полагаться на память.
«Как я оказался в этом туманном краю?»
Ненадежная память отказывалась отвечать. Девочка сказала, что он очутился здесь по несчастливому стечению обстоятельств — вот все, что он знал. Как ни странно, в этом знании было нечто успокоительное.
Его руки и ноги, прежде осязавшие шершавую поверхность дерева, внезапно ощутили нечто скользкое. Он взглянул вниз и с содроганием увидел, что лодка уже сделана не из серых досок, а из змей: сотни блестящих рептилий тесно переплетены друг с другом, как стебли тростника, из которого плетут циновки. В отличие от стеблей тростника, змеи были живыми, они извивались и шипели. Он поджал под себя ноги, не понимая, что страшнее — сплетенная из змей лодка или кишащий чудовищами темный поток.
Не в силах стряхнуть с себя оцепенение, он увидел, что лодка начинает распадаться — змеи вырвались на свободу и падали в тихие воды, как толстые веревки. Они выпутывались все быстрее и быстрее, борта лодки разрушались, и лишь под ногами еще оставалась зыбкая извивающаяся опора.
Он вперил взгляд в туман, пытаясь разглядеть противоположный берег или хотя бы выступающий из воды камень, который мог бы его спасти. Лишь несколько скользких змеиных тел отделяло его от воды. Он попытался вспомнить имена богов и помолиться о спасении, но эта задача была не по силам его ослабевшей памяти.
«Феррас Вансен. Так меня зовут. Я капитан, мне пришлось много воевать. Я люблю женщину, которая меня не любит и никогда не полюбит. Мое имя Феррас Вансен».
Стоило ему произнести это мысленно, как опора под ногами распалась и его поглотила ледяная тьма.
Он очнулся не посреди реки и даже не на берегу, а на сумеречной улице. Многочисленные фонари отбрасывали тени и отблески на булыжную мостовую. Свет их был неровным, и силуэты обшарпанных домов с трудом угадывались во мгле. Улица была совершенно пустынной, без единого прохожего.
«Где я?» — подумал Вансен.
Кто-то услышал его немой вопрос.
«Ты в городе спящих, — раздался у него в голове голос девочки, вернувшей ему имя. Голос был таким тихим, словно она стояла на другом берегу реки, исчезнувшей из виду. — У тебя только один путь, Феррас Вансен, и это путь вперед. Помни…»
Едва слышный голос оборвался. Мгновение спустя Вансен уже не мог вспомнить его звучание, не мог вспомнить, как выглядела девочка. Он двинулся вперед по мостовой и с удивлением заметил, что его шаги не производят ни малейшего звука. Впрочем, здешняя тишина была не такой глухой, как в таинственном лесу. До него доносилось отдаленное звяканье капель воды, он слышал слабый шелест ветра.
В большинстве своем окна домов были темными, но кое-где горел свет. Он заглянул внутрь и увидел людей. Все они были погружены в сон, даже те, кто стоял или ходил. Глаза их были закрыты, движения казались медленными и бесцельными. Многие обитатели странного города сидели на стульях, прислонившись к стенам пыльных запущенных комнат, неподвижные, как каменные изваяния. Кто-то помешивал варево в горшках, но огонь в очаге не горел. Другие нянчили детей, вялых и податливых, как тряпичные куклы: их головки беспомощно мотались, рты послушно раскрывались, когда родители подносили к ним пустую ложку.
Картина эта казалась столь удручающей, что он решил больше не заглядывать в дома.
По мере того как он приближался к центру города, улица заполнялась прохожими, хотя все они двигались, как усталые пловцы. Взгляды невидящих глаз были устремлены в свинцово-серое небо. Здесь, в центре, встречались и повозки, нагруженные какими-то свертками. К великому изумлению Вансена, лошади тоже спали, челюсти их медленно пережевывали пустоту. Толпа плыла, как стая рыб на дне зимнего озера; люди заходили в лавки и покупали вещи, которых не могли увидеть или попробовать на вкус. Спящие музыканты играли беззвучные мелодии на покрытых пылью инструментах, спящие клоуны кружились в танце, напоминавшем танец снежинок, и кувыркались по земле, не замечая того, что их выцветшие костюмы покрываются грязью.
Путник озирался по сторонам, страх и недоумение, овладевшие его душой, с каждой минутой усиливались. Внезапно он заметил молодую женщину, которая, отделившись от толпы, направлялась прямо к нему. Если бы не сонное оцепенение, она, пожалуй, была бы хороша собой. Лицо женщины заливала молочная бледность, под длинными опущенными ресницами угадывалось серебристое сияние глаз. Но ее нижняя губа отвисла, как у слабоумной, мышцы не слушались, и она никак не могла изобразить улыбку. Подняв руку в знак приветствия, женщина протянула пришельцу увядший цветок. Его белые лепестки были испещрены красными полосами, напоминавшими следы крови.
«Это асфодель, цветок бога», — догадался он, хотя никак не мог вспомнить, имя какого бога связывают с этим цветком.
— Я красива? — спросила женщина.
Ее губы почти не шевелились, но голос был звонким и ясным.
— Да, — ответил он, ибо законы учтивости не предполагали иного ответа.
Впрочем, он не слишком грешил против истины — когда-то, без сомнений, женщина была красива. Возможно, вырвавшись из этого сонного царства, она сможет вновь обрести красоту.
— Ты очень любезен. Возьми мой цветок. — Она плотно сжала губы, словно пыталась сдержать дрожь. — Я давно не слышала таких, как ты. Здесь так одиноко.
Сердце его пронзила жалость, ион протянул руку, но, прежде чем его пальцы коснулись воскового стебля, образ другой женщины, юной и невыразимо прекрасной, возник перед его внутренним взором. Он замер, и в голове у него прозвучало предостережение, долетевшее издалека: «Не принимай никаких даров».
— Мне очень жаль, но я не могу взять цветок, — мягко ответил он.
Лицо женщины мгновенно изменилось, сквозь человеческий облик проступил совсем другой — дикий, древний, злобный. Тело ее изогнулось, как узловатый древесный корень, пальцы костлявых рук превратились в устрашающие когти. Она несколько раз взмахнула руками, как машет крыльями рассерженная птица, издала короткий вопль, исполненный ярости и отчаяния, и растворилась в сумраке.
Растерянный и печальный, он пошел дальше.
На дальней городской окраине, среди мусорных куч и свалок, где оборванные грязные нищие грелись вокруг дымящих костров, он наконец увидел того, кого искал, чей силуэт разглядел с другого берега реки. Сейчас ему казалось, что с тех пор минуло много лет, а то и много жизней. Там был старик, погруженный в сон, подобно всем обитателям этого города. От старости его некогда сильные руки покрылись темными прожилками вен и узлами вспухших суставов, могучая спина согнулась, и теперь он напоминал нахохлившуюся птицу, которая пытается согреться на морозе. Феррас Вансен заметил, что сквозь тело старика просвечивает слабое пламя костра, словно он не плотнее туманной дымки.
— Отец! — пробормотал он и тут же осекся, охваченный внезапной неуверенностью. — Папа, — с запинкой произнес он почти забытое детское слово, — это и правда ты?
Старик взглянул на него, точнее, устремил слепые глаза в том направлении, откуда доносился голос. Его лицо не только пропускало свет — оно изменяло форму, как масляное пятно на поверхности воды.
— Я никто. Откуда я могу тебя знать?
— Ты Падар Вансен. Я твой сын Феррас.
Старик покачал головой.
— Нет, я Перинос Эйо, великая планета. После своей смерти я в течение четырех дней лежал в каменной гробнице, в окружении тьмы и далеких звезд. А потом проснулся и увидел свет, ослепительный свет… — Старик горестно вздохнул, из-под его сомкнутых век выползла слеза. — Но я вновь забыл все и теперь не знаю, где я, кто я такой…
— Ты умер в своей постели, папа. У меня не было возможности попрощаться с тобой. — Феррас Вансен почувствовал, что его глаза обжигают горючие слезы. Он не умел плакать и не знал, что это так больно. — Никакой каменной гробницы у тебя не было. В таких гробницах хоронят богачей, а мы жили бедно. Если бы я успел на похороны, я купил бы тебе деревянный гроб, но, увы, мне не удалось приехать. Тебя похоронили, завернув в погребальный саван. — Феррас Вансен виновато склонил голову. — Прости, папа. Я был далеко.
— Помоги мне. — Старик протянул руку. Прикосновение этой руки, холодной и влажной, было не более осязаемым, чем прикосновение тумана. — Помоги мне найти путь назад. Я должен узнать ответы на вопросы, и тогда я обрету покой.
— Я сделаю для тебя все.
Феррас Вансен говорил искренне. Отец своей непомерной требовательностью отравил его детство, он давил на неокрепшую душу, как крышка каменного гроба, о котором грезил старик. Но любовь сына была сильнее обид и страхов. Он был готов на все ради того, чтобы выполнить просьбу отца. Он забыл о предостережениях, звучавших в его сознании все слабее: «Отказывайся от пищи. Не принимай никаких даров. Помни свое имя». Если отец прикажет, он низвергнет с престола богов.
«Но боги тоже погрузились в сон, — пронеслось у него в голове. — Кто сказал мне об этом?»
— Идем, — произнес он, обращаясь к призраку отца, становившемуся все прозрачнее. — Идем, я отведу тебя туда, где ты обретешь все, в чем нуждаешься.
Они вышли из города и оказались под сенью густого леса. Взобрались на холм, где росли увитые плющом березы, и спустились в долину, погруженную в мертвую тишину. Они перешли через реку цвета крови по камням, поднимавшимся из вод, как зубы чудовища. Они шли и шли, и блеклое свинцово-серое небо тускло сияло, и этот свет никогда не разгорался ярче.
Они шли долго, хотя в этом странном месте невозможно было судить о времени. Отец Вансена пел на ходу. С его губ срывались то непонятные ритуальные песнопения, то бесконечные унылые песни о разложении плоти и оскудении памяти. Сыну старик не сказал ни слова. Судя по всему, прошлая жизнь полностью стерлась из его сознания. Порой Вансену казалось, что он стал жертвой ужасного заблуждения и этот человек — совсем не его отец. Но в следующее мгновение какое-нибудь до боли знакомое выражение, мелькнувшее на прозрачном лице спутника, убеждало Вансена в том, что он не ошибся.
Они перешли еще четыре реки. По одной из них плыл лед, в другой вода бурлила и кипела, третья была полна неподвижных зеленых водорослей — они не шевелились, хотя течение неслось между этими причудливыми растениями. Последнюю реку невозможно было разглядеть, ибо ее скрывал густой туман, висевший над глубокой расщелиной. До путников доносился шум потока, и Вансен сжал руку старика — точнее, призрачный сгусток в форме руки.
Наконец все направления слились воедино, каждый шаг в точности походил на предыдущий, каждая песня старика дословно повторяла предшествующую. Тени подступали к путникам все ближе, их жуткие очертания нагоняли ужас. Но стоило Вансену громко произнести собственное имя и имя своего спутника, как тени растворялись в сумраке. Вскоре они появлялись снова, но их очертания уже не были так ужасны. Они приветливо предлагали то, в чем нуждались усталые путники, — вкусную еду и мягкие постели. Однако Вансен, помня о предостережении, решительно отказывался, и видения опять исчезали.
Они брели, пока не добрались до края широкой пустоши, где вздымали клубы пыли стремительные ветры. Здесь им пришлось замедлить шаг, ибо ветер дул им прямо в лицо, лишая последних сил. Старик часто останавливался, и Вансену приходилось тащить его волоком по густой серой пыли. Однажды, когда завеса туч скрыла тусклый свет неба и путники оказались в полном мраке, старик опустился на землю и распростерся ничком, не в состоянии подняться. Он все еще пел таинственную песню о белых браслетах и изменчивых, словно дым, сердцах. Феррас Вансен в отчаянии склонился над отцом. Он знал, что может уйти, а старик не увидит и даже не заметит этого. Но он не мог так поступить. Он поднял отца и взвалил себе на спину. К его великому изумлению, тело Падара Вансена, прозрачное и неосязаемое, оказалось тяжелым как камень. Феррас вынужден был то и дело останавливаться и переводить дух.
Но вот пыльная буря улеглась. Их по-прежнему окружала пустошь — необозримое пространство, покрытое серой пылью. Однако на горизонте Вансен различил некий смутный силуэт. Приглядевшись, он узнал очертания дома или, точнее, хижины из неотесанных камней и бревен. В глубокие расщелины между камнями набилась пыль, скопившаяся за века. Дом походил не на человеческое жилище, а на кучу помета, оставленную исполинским насекомым. Около хижины стоял человек. Он опирался на посох, как кертские пастухи, спускавшиеся с гор в долину, где прошло детство Ферраса Вансена.
«Да, я вырос в долине!»
Он понял, что память его жива, и испытал несказанную радость. Эта радость вытеснила тревогу, вызванную появлением еще одного живого существа в здешней пыльной пустыне.
«Я — Феррас Вансен, уроженец долины».
Незнакомец был почти раздет, не считая куска ветхой ткани, прикрывавшей его бедра. Его длинная борода казалась серой — то ли от седины, то ли от вездесущей пыли. Он не двигался, а взгляд его был неотрывно устремлен на путников. Когда они приблизились, Феррас Вансен осознал: он впервые встретил в этом таинственном краю человека, чьи глаза открыты и видят то, что происходит вокруг. Без сомнений, старик бодрствовал.
— Кто ты? — осведомился Вансен. — Или мне запрещено спрашивать об этом?
Глаза незнакомца сверкнули из-под насупленных бровей. Он улыбнулся, но улыбка его не выражала ни дружелюбия, ни враждебных намерений.
— Вы подошли к последней реке, но то место, куда вы стремитесь, находится не здесь, не в обители Сна, — изрек он. — Если вы переправитесь на другой берег, вы найдете там великих, с коими желаете встретиться.
— Я ничего не понял, — пожал плечами Феррас Вансен.
Его отец опустился на землю и снова запел.
— Тебе нет нужды понимать, — молвил бородатый незнакомец. — Ты должен делать то, что тебе нужно сделать. Все, что случится с тобой дальше, зависит от того, кто гораздо сильнее меня.
Старик переступил с ноги на ногу. Его босые ступни потрескались и задубели, как у человека, никогда не носившего обуви. В отличие от отца Вансена, он не походил на призрак и был таким же материальным, как любое живое существо. Вансен видел каждую морщинку на его лице, каждый волосок на его бороде.
— Ты так и не скажешь мне, кто ты, господин?
Старик покачал головой.
— Я не господин — по крайней мере, не твой. Кто я? Силуэт, образ, а может, просто слово. Вот и все. А теперь входите. Там есть вода — вам обоим надо умыться.
Сам не понимая, каким образом, Феррас Вансен очутился в хижине. Стоило путникам войти внутрь, и вечные сумерки сменились ночью — сквозь щели в стенах Вансен видел черное бархатное небо, усыпанное бриллиантами звезд. Он подошел к стене и приник к одному из отверстий. Хижину окружали звезды, бесчисленные звезды, они сверкали, как свечи, зажженные в честь всех богов. Звезды были сверху, по сторонам и даже снизу. Пораженный невероятным зрелищем, Феррас Вансен повернулся к отцу и увидел, что тот умывается в деревянной лохани, такой же грубой, как сама хижина.
Вансен присоединился к нему. Вода, омывшая пропыленную кожу, доставила ему наслаждение, ненадолго затмившее все прочие чувства. За время скитаний он позабыл о том, что у него есть тело, и теперь было приятно вспомнить об этом. Даже призрак отца, словно сотканный из тончайшей паутины, светился от удовольствия.
— Я много раз мог приехать домой, однако я этого не делал, — признался Вансен. — Я боялся тебя, папа. Боялся, что ты будешь мной недоволен. Порой я ненавидел тебя и ничего не мог с этим поделать. Ненавидел за то, что ты всегда создавал трудности там, где их можно было избежать.
Впервые за долгое время отец перестал петь и погрузился в молчание. Он выпрямился, вода текла по его лицу и рукам, как дождевые капли по оконному стеклу.
— Я пленник своих убеждений, — произнес Падар Вансен. — Так мне всегда казалось. Но сейчас я ни в чем не уверен. Все унеслось, растаяло как дым…
Слова отца ложились на душу Вансена, как целительный бальзам на рану. Он упивался ими, как измученный жаждой человек, добравшийся до чистого ручья. Но старик не успел договорить, и они вновь оказались за пределами хижины, посреди пыльной пустоши, над которой тускло светилось сумеречное небо. Бородатый незнакомец по-прежнему опирался на посох — изогнутую узловатую палку, на вид такую же древнюю, как он сам.
— Ступайте в ту сторону, — изрек он и указал туда, где виднелось нагромождение красноватых камней, покрытых пылью. — Раздробите эти камни и вотрите их в свои тела. Тогда вы сможете пересечь свет последнего заката и сохранить память о самих себе. Это касается вас обоих. Там, куда вы отправляетесь, нет различий между живыми и мертвыми, все подчиняются одним и тем же законам.
Вансен подошел к куче камней, взял два из них, потер один о другой и превратил их в кроваво-красное крошево. Следуя наставлениям незнакомца, он натер себя каменной пылью и почувствовал, как в его тело входит свет. Когда он закончил, его тело засияло. Такое же чудо произошло с отцом — он тоже засветился изнутри и стал более материальным.
— Это вещество дает жизнь даже тем, кто не способен любить, — донесся до Вансена голос бородатого старца. — Живых оно защищает от смерти, ибо там, куда вы направляетесь, дыхание жизни притягивает смерть, как мед притягивает мух. А теперь идите.
И старец исчез, растворившись в пыльном облаке. Подобно вихрю, это облако закружилось на том месте, где он только что стоял. Вансен задержал дыхание, и со следующим вдохом поток пыли устремился в его грудь. Он сам стал пылью. Поток подхватил его.
Их окружал город, настоящий огромный город, по сравнению с которым город спящих был жалкой деревней.
По утверждениям оракулов, это поселение, величайшее из всех существующих, занимает все земное пространство. В какие бы дальние края судьба не занесла жителя нашего мира, под его ногами всегда находятся дома и улицы города Багрового Солнца. Если верить оракулам, здесь никогда не звучит смех, плач заменяют приглушенные всхлипывания, а пение — еле слышный шепот.
Феррас Вансен и его отец шли по городу, окутанному тишиной, словно пеленой тумана. У всех прохожих глаза были открыты, взгляды устремлены в пустоту, а лица выражали безнадежность. Вансен с трудом передвигал ноги, словно к ним привязали тяжелые камни. Все улицы походили друг на друга, ибо повсюду царили тоска и уныние.
Увлекая за собой покорного отца, Вансен двигался к центру города, туда, где стоял дворец повелителя Земли. Тысячи безмолвных призраков устремлялись в том же направлении — к исполинским черным воротам, притягивавшим их, как магнит. Многие путники были обнажены, наготу других прикрывали лишь ветхие лохмотья, которые позволяли разглядеть их тела, поросшие перьями, косматым мехом или разноцветной чешуей. Вансен не мог понять, кто перед ним, люди или чудовища. Они с отцом перемещались в толпе, как щепки, подхваченные медленным течением реки. Ворота и исполинские стены дворца становились все ближе.
Феррас Вансен взглянул на отца. Старик был единственным из этой толпы, кто шел с закрытыми глазами. Черты его по-прежнему оставались расплывчатыми, как дым, но обретенное сияние сохранилось и напоминало отражение пламени на серебряной поверхности. Приглядевшись, Вансен убедился, что остальные призраки тоже светятся — точнее, отражают свет окон дворца, залитых багряными отблесками заката.
— Обитель Дальнего Запада, — прошептал старик. Он не пытался ничего объяснить, просто повторял бессмысленные слова как молитву. — Гнездо ворона. Замок, где все распадается. Великое сосновое дерево…
— Но прежде мы должны миновать ворота Свиньи, — раздался чей-то тихий голос.
Слова разнеслись по толпе, как пламя охватывает поросшее сухой травой поле.
— Ворота. Ворота, — повторял приглушенный хор бесчисленных голосов.
Призраки сопровождали это слово стонами, хотя один из них хрипло засмеялся, словно впервые услышал шутку в мрачном городе цвета крови. Но вскоре его смех перешел в сдавленные рыдания.
— Свинья почует любой обман, и тогда всех нас проглотят, — звенело в воздухе.
Хор голосов становился все громче, темнота сгущалась, как дымовая завеса. Феррас Вансен уже не видел, что творится вокруг. Даже силуэт отца растворился во мраке. Вансен блуждал в непроглядной тьме, и голоса мертвецов сменились голосами животных, лающих, фыркающих, блеющих. Как будто призраки людей превратились в призраки животных. Оглушительная какофония звуков пронзала душу отчаянием и безнадежностью. Перед мысленным взором Вансена невольно возникла печальная картина — скотобойня, куда бредут стада испуганных бессловесных тварей. Казалось, темнота дышит злобой, угрожая вновь похитить его память.
«Такое уже было со мной, — твердо сказал он себе. — Я шел по дороге с хлыстом в руках, перегоняя стадо в Малый Стел. Это лишь воспоминание из моего собственного детства».
— Я Феррас Вансен, — произнес он вслух, обращаясь к пустоте. — Я жив. И я помню свое имя.
Кто-то приблизился к нему вплотную — он всем существом ощущал эту близость, опасную, как близость грозовой тучи. Неведомое, почти касавшееся его кожи, было так велико, что превосходило темноту. Оно отвратительно пахло. Вансен чувствовал, что оно забавляется.
— Ты действительно жив.
То были не слова и даже не мысли, но нечто неизмеримо большее, напоминающее перемещение пластов воздуха. Тем не менее Вансен понял их смысл. Он понял также, что сопротивление бесполезно, ибо тот, кто завладел им, обладает непостижимым для человеческого разума могуществом. Вансен не испытывал страха — страх был простым человеческим чувством, неуместным в этих обстоятельствах.
Вновь раздался голос, беззвучный и такой мощный, что его сила приводила в движение планеты и звезды.
— Проходи. Я буду говорить с тобой, а после Он примет решение. Ты умрешь или будешь жить… пока.
В следующее мгновение он оказался в самом странном месте, какое только могло представить воображение. Там были пышно убранные покои, и в то же время — жуткая яма; мрачный в своей роскоши тронный зал с небесным сводом вместо потолка, бесконечным и непроглядно черным. Дикая земля, на которой узлами вспухли древесные корни, серебряная башня, устремленная в беспредельную высь, сжимающая сердце боль печальных мотивов — все это невероятным образом соединялось здесь. Вансен был один, призрак отца исчез, но мириады теней метались по стенам гигантского зала. В самом центре замерла исполинская тень.
Голос, уже говоривший с ним, раздался вновь:
— Повелитель говорит, что не знает тебя. Он не видел тебя в своих снах.
— Меня зовут Феррас Вансен, — упорно повторил капитан. Ему вовсе не хотелось, чтобы повелитель Царства Призраков встретил его, как давнего знакомого. — Я жив. Я хочу одного: помочь отцу обрести покой.
Снова зазвучал голос привратника, медленный, как сползающий с горной вершины ледник, и такой же холодный:
— Ты не можешь ему помочь. Твоя попытка — непозволительная дерзость. Удел твоего отца в руках богов, смертный не в силах его изменить. Ты должен исчезнуть. При всей своей ничтожности ты стал помехой на пути того, что должно свершиться.
Вансен невольно содрогнулся, услышав гнев в голосе титана.
«Я не замышлял ничего дурного!» — хотел крикнуть он и тут же устыдился своего малодушия. Даже если он обречен вечно прозябать в тоскливом сумраке, питаясь глиной и пылью, он не должен терять достоинства.
— Я пытался помочь отцу. Неужели боги так суровы, что осудят меня за это?
В воздухе висела напряженная тишина, пока ее не нарушил голос привратника. Судя по всему, слова Вансена не коснулись его слуха.
— Будь благодарен за то, что слышишь голос Отца Земли. Даже когда он тихо бормочет во сне, эти звуки могут лишить тебя рассудка. Но он так великодушен, что позволяет тебе уйти. Ты можешь пересечь реки и вернуться целым и невредимым в те земли, откуда пришел. Если ты не воспользуешься этим разрешением, ты станешь одним из подданных повелителя раньше отпущенного тебе срока. А этот срок ничтожно мал, жизнь смертных мимолетна, как жизнь бабочек.
— Но почему ты говоришь со мной? — спросил Вансен. — Почему ты не погрузился в сон, подобно отцу земли?
— Ты ошибаешься. Я тоже сплю, — последовал ответ. — Очень может быть, что и ты, и эти мертвецы, и даже сам Отец Земли — это лишь мои сновидения.
Привратник расхохотался, и мир содрогнулся от его хохота.
— А теперь иди, — приказал он. — Возвращайся в страну живых, если можешь. Такой щедрый дар не предлагают дважды.
Внезапно огромный зал, наполненный безумием, сном и странными песнями, идущими из земных глубин, исчез. Голос привратника умолк. Во всей вселенной остался лишь Феррас Вансен, охваченный тоской и смятением. Он стоял на мосту, перекинутом через небытие, и с содроганием ощущал, как ненадежна эта опора, отделяющая его от бездны. Он не видел, какой длины этот мост, ибо края его терялись во мраке. Но у него был выбор: двигаться вперед, навстречу неизвестному, или назад, где ждал бесконечный покой смерти. Призрака отца уже не было рядом, старик остался в городе Багрового Солнца, покорный своей судьбе. Падар Вансен уже не принадлежал к миру живых. Его сын не мог помочь отцу и не мог забыть его. Но все же встреча со стариком не прошла для него даром — теперь на душе у Вансена стало легче.
— Меня зовут Феррас Вансен, — произнес он во весь голос.
Ответа не последовало, даже эхо не повторило его слова. Но это не имело значения, ибо Вансен говорил для себя одного.
— Я капитан, я участвовал во многих сражениях. Я люблю Бриони Эддон и знаю, что любовь моя останется безответной. Я устал блуждать без цели, устал умирать и собираюсь выбрать другой путь.
И он зашагал вперед.
Глава 40
Жертва Великому Нушашу
Горбун работал не покладая рук, желая угодить детям Влаги, и благодаря его усилиям их королевство обрело славу и величие. Он поставил свое ремесло на службу тем, кто уничтожил его семью, он возводил для них дворцы и башни, он выковал для Грома непобедимый молот, а для Черной Земли — смертоносную пику, он сплел для Урожая корзину, которая неизменно наполнялась плодами, он создал много других чудесных вещей.
Но в сердце он носил изъян, о котором говорило его имя, и песни его были полны не только печали, но и неизбывной горечи. Он грезил о мести и строил несбыточные планы, однако не мог сравниться в могуществе с братьями, в чьих мелодиях звучала сила. Однажды он вспомнил о Пустоте — своей бабушке. Лишь ее опустошенность могла сравниться с его собственной. Тогда он отправился к Пустоте и перенял все ее искусства. Он научился странствовать по ее тайным дорогам, пересекающим весь мир. Он обрел много других навыков, но в течение долгого времени скрывал их, ожидая подходящего момента.
Горбун работал не покладая рук, желая угодить детям Влаги, и благодаря его усилиям их королевство обрело славу и величие. Он поставил свое ремесло на службу тем, кто уничтожил его семью, он возводил для них дворцы и башни, он выковал для Грома непобедимый молот, а для Черной Земли — смертоносную пику, он сплел для Урожая корзину, которая неизменно наполнялась плодами, он создал много других чудесных вещей.
Но в сердце он носил изъян, о котором говорило его имя, и песни его были полны не только печали, но и неизбывной горечи. Он грезил о мести и строил несбыточные планы, однако не мог сравниться в могуществе с братьями, в чьих мелодиях звучала сила. Однажды он вспомнил о Пустоте — своей бабушке. Лишь ее опустошенность могла сравниться с его собственной. Тогда он отправился к Пустоте и перенял все ее искусства. Он научился странствовать по ее тайным дорогам, пересекающим весь мир. Он обрел много других навыков, но в течение долгого времени скрывал их, ожидая подходящего момента.
Похититель Киннитан потратил немало сил, прежде чем сумел открыть проржавевший замок. На его непроницаемом лице выступили бисеринки пота, когда он ковырялся в замке железным штырем, извлеченным из рукава рубашки. Киннитан стояла поодаль, стараясь не смотреть на солдат, которые таскали тяжелые камни и складывали их у основания стены всего в сотне ярдов отсюда. Она понимала, что солдаты не видят ни ее, ни Голубя, ни страшного человека, захватившего их в плен, потому что они скрыты тенью акведука.
— Наверное, ты сейчас прикидываешь, стоит ли позвать на помощь этих солдат, — произнес незнакомец на превосходном ксисском языке. Он словно прочитал мысли Киннитан, хотя даже не взглянул в ее сторону. — Да будет тебе известно, я вырос в Парусных рядах, около доков. Тамошние рыбаки любили проделывать такой фокус: извлекали устрицу из раковины, подбрасывали в воздух и ловили на острие ножа. И все это одной рукой. — Он махнул свободной рукой, показав ей зажатый между пальцев нож. — Если сделаешь хотя бы одно движение, я покажу тебе этот фокус — только вместо устрицы будет глаз мальчишки.
Голубь теснее прижался к Киннитан.
— Так вы выросли в Ксисе? — любезно осведомилась Киннитан. Она решила, что ей нужно по возможности поддерживать хорошие отношения с незнакомцем. — Никогда бы не подумала. Вы похожи на северянина.
Он не удостоил ее ответа, продолжая сосредоточенно терзать замок отмычкой. Наконец ворота со скрежетом распахнулись. Они прошли под каменной аркой и, увлекаемые незнакомцем, спустились по обшарпанной лестнице с одного из склонов Крепостного холма. Киннитан было до крайности неудобно идти со связанными лодыжками, несколько раз она чуть не упала. Воздух над гаванью был густым и темным. Киннитан сначала приняла это за туман, но потом поняла, что это дым. Издалека доносился грохот пушек, который казался безопасным, как отзвуки бури, что разразилась над чужой страной.
Нектарийская гавань превратилась в руины, в воде плавали бесчисленные обломки сожженных и взорванных кораблей. Большая часть складов была охвачена пожаром, но усилиями солдат, брошенных на борьбу с огнем, пожар удалось остановить. Измученные, покрытые копотью солдаты не обратили ни малейшего внимания на мужчину с двумя детьми. Один из гвардейцев — судя по золотому якорю на плаще, он был моряком — что-то крикнул им на бегу. Киннитан не разобрала слов, но незнакомец вскинул руку, подтверждая, что все в порядке. Удовлетворенный гвардеец побежал дальше.
Пушки палили с дамбы, корабли отвечали им огнем с моря. Вглядываясь в даль, Киннитан с содроганием различила у входа в гавань силуэты громадных галер автарка.
Пройдя вдоль доков, они свернули на улицу Онири-Данейя, в недавнем прошлом одну из самых оживленных в городе, ибо здесь располагались многочисленные лавки. Улица тянулась от гавани на восток, в центр старого города. Киннитан не узнала ее: мостовую перегородили брошенные повозки и телеги, на тротуарах возвышались груды обломков. Картина была такой печальной, что сердце Киннитан снова сжалось в приступе отчаяния. Она отчетливо поняла, что помощи ждать неоткуда — в городе, охваченном огнем и осажденном вражескими войсками, никто не заметит исчезновения юной прачки и ее немого брата. Она крепче сжала руку мальчика. Прежде она могла преодолеть все испытания. Но теперь она должна спасти не только себя, но и этого несчастного ребенка.
— Поживее шагайте, — распорядился незнакомец. — И попридержите языки.
— Скажите, так ли уж вам необходим мальчик? Ведь он всего лишь… — начала Киннитан.
В следующее мгновение она рухнула на колени, лицо ее пылало, на глаза выступили слезы. Похититель нанес удар так стремительно, что она даже не заметила, когда он замахнулся.
— Я же сказал, попридержи язык, — процедил незнакомец. — В следующий раз пущу тебе кровь. И ее будет гораздо больше, чем сейчас.
В руке незнакомца жалом змеи сверкнуло лезвие. Голубь пронзительно вскрикнул. Киннитан и не знала, что он умеет так кричать. Голос мальчика был полон такой боли и страха, что у нее засосало под ложечкой. Голубь прижал руку к голове, и кровь заструилась меж его пальцами. Когда он отвел окровавленные пальцы, Киннитан увидела, что его ухо наполовину отрезано — мочка болталась, как лоскуток ветхого гобелена.
— Перевяжи мальчишку.
Незнакомец извлек из своего мешка тряпку — обрывок старушечьего платка, который он использовал для своего маскарада.
— И не думайте, что вы в безопасности, раз я взялся доставить вас к автарку живыми. Я могу нанести вам раны, которые удивят даже хирургов бесценного. Посмейте еще раз ослушаться меня, и я покажу вам мое мастерство. Можете не сомневаться, по сравнению со мной самые искусные палачи, ожидающие вас в Ксисе, — сущие неумехи.
Он сделал угрожающий жест, приказывая пленникам продолжать путь.
Киннитан туго перевязала ухо Голубя, чтобы остановить кровь. Она поняла, что незнакомцу лучше не перечить, и беспрекословно шла или останавливалась по его приказу. Ее сердце то бешено колотилось у самого горла, то проваливалось в пятки, как лягушка, ныряющая на дно пруда. Она знала что спасения нет, и не могла с этим смириться.
Вскоре они подошли к морю с другой стороны, где у причала безмятежно покачивался длинный ряд лодок. Они остановились около одной из них, совсем маленькой, но способной вместить троих пассажиров. Незнакомец приказал Киннитан и Голубю улечься на дне, под выгоревшим навесом, едва скрывавшим их от солнца, а сам сел на весла. Проворно лавируя между обломками кораблей и не обращая ни малейшего внимания на крики охранников, он взял курс в открытое море, откуда доносился грохот пушек и долетали клубы дыма. Киннитан исподтишка поглядывала на него. Он работал веслами без всяких усилий, лишь на шее у него то вздувалась, то опадала голубая жилка.
— Какую же награду обещал вам автарк, если вы выполните задание? — набравшись смелости, осведомилась Киннитан. — По-моему, мало чести взрослому и сильному мужчине гоняться за двумя детьми, не сделавшими ему ничего дурного.
— Хочешь знать, какую я получу награду? — взглянув на нее через плечо, бросил незнакомец. — Наградой будет моя собственная жизнь. — Уголки его рта слегка дрогнули в слабом подобии улыбки. — Награда, может, не слишком щедрая. Но чтобы ее заслужить, я готов на все.
Больше он не сказал ни слова. Киннитан обняла дрожащего Голубя, пытаясь его успокоить. Мысль о холодных объятиях океана, готовых принять ее, если прыгнуть за борт, не оставляла девушку ни на секунду. Да, она утонет, но это быстрая и легкая смерть. Это счастливый удел по сравнению с муками, которые ей готовил автарк. Если бы не маленький мальчик, прижавшийся к ней всем телом, Киннитан сделала бы выбор без колебаний. Лучше пойти камнем на дно, чем снова встретить безумный взгляд автарка, ощутить, как его унизанные напальчниками руки царапают ее кожу. Но как оставить беспомощное немое дитя на милость этого человека, не ведающего человеческих чувств? Она не могла избавиться от страданий такой ценой. А если броситься в океан, сжимая Голубя в объятиях? Наверное, он поймет, что это спасительный выход, и не будет сопротивляться.
Незнакомец поднял весла, оставил их болтаться в уключинах, извлек из своего мешка веревку и крепко-накрепко прикрутил к деревянной скамье лодыжки обоих пленников.
— Твои глаза выдают все, что у тебя на уме, — усмехнулся он, пристально глядя на Киннитан.
Она в тоске посмотрела назад — туда, где на фоне вечернего неба четко вырисовывались силуэты домов и башен обреченного города. Корабли, теснившиеся в гавани, были украшены изображениями огненного глаза Нушаша, и Киннитан с мучительной ясностью ощутила на себе горящий взор самого Сулеписа.
— В следующий раз прячь глаза, когда задумаешь какую-нибудь глупую выходку, — донесся до нее насмешливый голос незнакомца. — Впрочем, тебе уже не поможет никакая хитрость.
Вэш едва пришел в себя после недавнего морского путешествия и не имел ни малейшего желания снова пускаться в плаванье. Стоило ли доживать до почтенных лет и достигать высочайшего положения, если не имеешь права выбирать, на море или на суше тебе оставаться?
Однако ему пришлось молча проглотить досаду, ибо проявление малейшего неудовольствия могло иметь самые печальные последствия. Вэш расправил плечи и, стараясь как можно тверже ступать по палубе качавшегося на якоре корабля, вошел в каюту бесценного. Это было просторное помещение, обшитое деревянными панелями и увешанное роскошными коврами, благодаря которым здесь было тепло даже холодными штормовыми ночами. В центре, на уменьшенном подобии Соколиного трона (надежно прикрепленном к полу, чтобы качка не могла поставить автарка в неловкое положение) восседал человек, чья прихоть обрекла Пиннимона Вэша на новые тяготы и неудобства.
— А, Вэш, вот и ты.
Автарк лениво простер руку, сверкнув золотыми напальчниками. Помимо драгоценных украшений наряд Сулеписа состоял из льняной набедренной повязки и широкого пояса, сплетенного из золотых нитей.
— Как раз вовремя. Этот толстяк, чье имя я все время забываю…
Сулепис смолк, давая понять, что министру следует подсказать ему ускользнувшее из памяти имя.
— Возможно, ты говоришь о Базилисе, бесценный?
С холмов, возвышающихся над морем, долетел оглушительный грохот, произведенный одной из пушек-крокодилов. Стены каюты затряслись, а Вэш сделал над собой усилие, чтобы не вздрогнуть.
— Да именно о Базилисе. Он доставил мне подарок от Лудиса. Живой бог сегодня счастлив.
Однако Сулепис не выглядел счастливым. Напротив, взгляд его был еще более лихорадочным и возбужденным, чем обычно, а челюсти беспокойно двигались, как у почуявшей мясо собаки.
— Мы долго ждали этого дня. Чтобы он настал, нам пришлось приложить немало усилий.
— Именно так, бесценный. Мы приложили немало усилий.
По лицу автарка пробежала тень.
— Вот как? Значит, ты тоже потрудился, Вэш? Ты проводил ночи без сна, вчитываясь в древние книги? Или же боролся с созданиями, обитающими во тьме? Или ты сознавал, что ставкой в этой игре служит твоя божественная голова, а в случае неуспеха тебя ожидают муки, один рассказ о которых может убить обычного человека? Неужели, Вэш, ты хочешь сказать, что ждал и трудился не меньше, чем я?
— Разумеется нет, мой несравненный повелитель. Я имел в виду совсем другое. Прости, если мои слова показались тебе непочтительными. — По спине Вэша ручьями катился пот. — Я лишь хотел сказать, что мы, твои покорные слуги, пребывали в величайшем беспокойстве, не зная, увенчаются ли успехом твои старания. Но все заслуга всецело принадлежат тебе, тебе одному!
Вэш клял себя за неосторожность. Вот уже год он служит этому сумасшедшему юнцу и до сих пор не научился взвешивать каждое слово!
— Прошу тебя, бесценный, прости мою невольную дерзость…
— Хорошо, Вэш, я не обижаюсь на тебя. Я знаю, что ты мой верный и преданный слуга. — Автарк внезапно обнажил белоснежные зубы в улыбке — такой же добродушной, как оскал молодой акулы. — Ты напрасно боишься, что я могу неверно истолковать твои слова, старина. Да будет тебе известно, мне виден скрытый смысл речей и поступков. Я знаю, кто из моих подданных по-настоящему мне предан. Все помыслы моих приближенных видны мне как на ладони.
Вэш слегка покачнулся, надеясь, что Сулепис этого не заметит. Ему отчаянно хотелось сесть, но никто не имел права сидеть в присутствии бесценного. Верховный министр понимал, что его непредсказуемый повелитель на что-то намекает и этот намек может быть чрезвычайно опасен. Но на что именно? Возможно, ему донесли, что Марук, новый капитан когорты «леопардов», сделал в присутствии Вэша непочтительное замечание? Но ведь Вэш никоим образом не выразил согласия — напротив, он резко оборвал наглого солдафона! Он виноват лишь в том, что не доложил автарку о предательских воззрениях нового капитана. Впрочем, эта вина не столь уж ничтожна.
«Но если я буду доносить о каждом вольнодумце, дерзнувшем неодобрительно отозваться о правлении бесценного, к концу года все палачи автарка умрут от переутомления, а дворец-сад опустеет и превратится в обитель призраков», — с тоской подумал Вэш.
Он низко склонил голову, гадая, удастся ли пережить следующий час.
Сулепис поднял руки, сосредоточенно сдвинул брови и принялся разглядывать свои напальчники.
— Полагаю, мне надо заказать напальчники в виде когтей сокола, — задумчиво изрек он. — В честь грядущей победы над Иеросолем. Что ты об этом думаешь, Вэш?
Верховный министр с трудом сдержал вздох облегчения. В течение ближайшего часа он может не тревожиться за свою жизнь.
— Уверен, так вы почтите ваших предков, в особенности… — Вэш запнулся, прикидывая, не вызовут ли его слова новую вспышку царственного гнева. Соображение, которое он намеревался высказать, представлялось ему безобидным, и он решил продолжать: — В особенности великого Ксарпедона. Он парил над Ксандом, как сокол, оберегая вашу империю.
— Ах да, Ксарпедон, — пробормотал автарк. — Он был самым великим в нашем роду. До тех пор, пока я не удостоил землю своим присутствием.
Из-за занавеса беззвучно появился слуга и замер, склонив голову и ожидая, пока Сулепис соизволит обратить на него внимание.
— Что тебе? — скользнул по нему взглядом автарк.
— Почтенный Базилис прибыл, бесценный.
— Превосходно! Скажи ему, пусть войдет. А ты, Вэш, пока отойди в сторону.
Верховный министр повиновался, прошел сквозь кольцо толпившихся у трона слуг и встал у стены рядом с золотыми носилками скотарка, которые были немного меньше носилок самого Сулеписа. Убогий Прусас выглядывал из окна, как испуганный рак-отшельник из своей скорлупы. Вэш кивнул ему в знак приветствия — пустая формальность, ибо слабоумный скотарк не замечал подобных вещей.
Откинувшись на спинку трона, Сулепис махнул рукой, разрешая впустить евнуха. Мгновение спустя в каюту вошел Базилис. Длинное одеяние придавало его дородной фигуре поистине величественные размеры. Пыхтя и шурша плотной тканью, он опустился перед автарком на колени.
— О повелитель Великого Шатра, да пребудет с тобой вечно благословение Нушаша… — начал он, но Сулепис заставил его замолчать, пнув обутой в сандалию ногой.
— Уйми поток своего красноречия. Где он? Где узник?
— Его… его здесь нет, бесценный. Я думал, ты пожелаешь услышать о том, как я…
Автарк наградил его новым пинком прямо в лицо. Евнух жалобно заскулил и повалился на спину. Скорчившись, он в ужасе уставился на своего повелителя. Руки его мелко дрожали, из рассеченной губы хлестала кровь.
— Немедленно доставить сюда узника, — распорядился Сулепис. — Я пожелал видеть его, а не тебя, пустоголовая скотина.
— Д-да, драгоценнейший. Я немедленно исправлю эту оплошность.
Базилис, пятясь на четвереньках, пополз к дверям каюты. Его громадный зад, обтянутый яркой тканью, покачивался в воздухе, как пестрый зонт.
Сулепис повернулся к Вэшу с сокрушенным лицом учителя, вынужденного дать нагоняй нерадивому ученику.
— Глупость моих подданных порой поистине безгранична, — изрек он. — Надеюсь, наш гость не заставит себя ждать. Прояви любезность, Вэш, и в его присутствии говори по-иеросольски. Ты свободно владеешь этим языком?
— Прежде владел свободно, бесценный, но мне давно не выпадало случая попрактиковаться.
— Случай представится сейчас. — На губах Сулеписа заиграла снисходительная улыбка доброго дядюшки. — Знание иеросольского может сослужить тебе хорошую службу. Как знать, вдруг тебе придется управлять той частью нашей империи, где все говорят на этом наречии.
Пока Вэш размышлял, следует ли понимать фразу автарка как обещание сделать его вице-королем Эниона или же не надо придавать этому значения, в каюту ввели узника.
Вэш невольно отметил, что человек, приблизившийся к трону в окружении евнуха и стражников, в сравнении с автарком казался существом иной породы. Сулепис был молод, красив и строен, его гладкая кожа имела золотистый оттенок, черты хищного, как у сокола, лица отличались тонкостью и правильностью. Северный король, напротив, был наделен самой заурядной внешностью, его темная всклокоченная борода явно нуждалась в расческе, под глазами залегли темные круги, свидетельствовавшие о том, что он долгое время прожил без свежего воздуха. Так мог бы выглядеть средней руки купец или ремесленник, однако взгляд узника, устремленный на автарка, красноречиво говорил о том, что этот человек принадлежит к иному сословию. То был спокойный, задумчивый взгляд опытного правителя, знающего цену себе и окружающим. На памяти Вэша только один человек держался в присутствии бесценного столь же невозмутимо — Дайконас Во, солдат-убийца. Однако Дайконас Во не умел улыбаться, а в глазах северного короля играли насмешливые огоньки, губы были презрительно изогнуты. Судя по выражению его лица, происходящее представлялось Олину чрезвычайно забавным. Вэшу оставалось лишь гадать, почему его непочтительная мина не вызвала у Сулеписа нового приступа гнева.
— Вот и вы! Король, мой брат! — воскликнул Сулепис и величественным жестом воздел унизанные золотыми напальчниками руки. — Принесите стул для его величества!
Двое слуг заметались по огромной каюте в поисках стула и подали его королю.
— Я давно хотел встретиться с вами, король Олин, — продолжал автарк. — Я так много о вас наслышан, что мне кажется, мы с вами давно знакомы.
— Я чувствую то же самое, — вымолвил король Олин, опускаясь на стул. — Я тоже много о вас наслышан. И мне тоже кажется, что мы с вами давно знакомы.
— Какое удивительное совпадение! — Автарк засмеялся, и его смех звучал до странности искренне и беззаботно. — Но я боюсь, слухи представили вам мою особу в самом черном свете. Но ничего, вскоре вы измените свое отношение. Мы с вами подружимся, увидите. Иначе и быть не может! Полагаю, прежде всего нам следует отбросить церемонии, принятые между монаршими особами. Если соблюдать все условности, наши встречи станут длинными и утомительными. А встречаться мы будем часто. Я хочу наговориться с вами вдоволь. Надеюсь, вы разделяете это желание.
— Насколько я понимаю, пока вы не собираетесь меня убивать? — сложив руки на коленях, осведомился Олин.
— Убивать вас? Как это могло прийти вам в голову? Я считаю встречу с вами драгоценным подарком, Олин Эддон. С таким подарком не сравнятся ни золото, ни амбра, ни знаменитые рубины Сиркота! И я сделаю все, чтобы наслаждаться вашим обществом как можно дольше!
— О чем вы говорите?
В голосе северного короля послышались резкие нотки, и Вэш невольно съежился от испуга. Разговаривать с драгоценнейшим таким тоном мог лишь безумец, вознамерившийся расстаться с жизнью самым мучительным способом, после долгих и изощренных пыток. Как ни странно, Сулепис не стал звать Мокори, своего любимого палача. Напротив, он довольно захихикал.
— Да, конечно, вы не знаете, в чем состоит мой замысел. Боюсь, несмотря на весь ваш ум и ученость, вы не постигнете его величия, даже если я снизойду до объяснений.
Во взгляде Олина любопытство смешивалось со все более откровенным недоумением. Вэш тоже был сбит с толку необычным поведением Сулеписа. Может быть, повелитель вовсе не так безумен, как кажется, спрашивал он себя. Может быть, он, Пиннимон Вэш, тоже не в состоянии постичь величие его замыслов? Так или иначе, верховный министр с радостью убедился в том, что непредсказуемость Сулеписа ставит в тупик не только его.
— Пока я понял одно: сегодня вы меня не убьете, — проронил король Олин.
— Почему вы все время твердите об убийстве? — с притворным изумлением воскликнул Сулепис. — Я же сказал вам, об этом не может быть и речи! Нас ожидают славные дела и долгие беседы. Но прежде всего вам необходимо переодеться и привести себя в порядок. Я вижу, Лудис скверно о вас заботился.
— Дозволено мне будет узнать, какую цену вы за меня заплатили? — склонив голову, осведомился северный король. — Или Лудис преподнес мою скромную персону в дар, ибо считает вас долгожданным гостем?
— Ах, Олин… вы не возражаете, если я буду называть вас просто Олин? А вы можете называть меня бесценным или даже… да, пожалуй, вам стоит называть меня Великим Соколом.
— Ваша любезность поистине не знает границ.
— Уверен, мы с вами поладим. У вас есть чувство юмора, а все мои придворные начисто лишены его!
Автарк откинулся на спинку трона и знаком подозвал слуг.
— Отведите короля Олина в баню и помогите ему как следует вымыться! — распорядился он. — После хорошенько накормите его. И пусть один из вас пробует все блюда, чтобы король мог наслаждаться трапезой со спокойным сердцем. Вскоре мы встретимся снова, Олин. Нам есть что обсудить. Вместе мы перевернем мир!
— Насколько я понимаю, у вас нет сомнений в том, что я готов помогать вам в исполнении столь грандиозной задачи, — произнес Олин, вперив в автарка пристальный взгляд.
Смелость этого дикаря вызвала у Вэша невольное уважение.
— О, ваше согласие не является непременным условием моего успеха, — слегка нахмурившись, заявил автарк. — Как это ни печально, вам не суждено увидеть воплощение моего великого замысла. Но вы можете утешаться сознанием того, что сыграли важную роль в его осуществлении. Не будь вас, мир пребывал бы в сумраке заблуждений, а с вашей помощью он озарится великим светом Нушаша. Точнее, Нушаша Сулеписа, так как спасителя мира будут звать именно так. — Автарк наградил чужеземного короля ленивой улыбкой сытого хищника. — Как я уже сказал, мы скоро встретимся, Олин Эддон, и предадимся упоительной беседе! Я уверен, что мы подружимся! Увы, этой дружбе не суждено продлиться долго. А сейчас ступайте. Вас ждут горячая ванна и сытный ужин.
Как только похититель извлек из конверта несколько листков пергамента с печатями автарка, все солдаты и матросы, толпившиеся на палубе флагманского корабля «Пламя Нушаша», исполнились величайшего почтения. Киннитан страстно желала, чтобы бюрократическая волокита, которой так славился Ксис, затянулась как можно дольше, но все вокруг стремились помочь незнакомцу, избавив его от препон и проволочек. В сопровождении солдат они поднялись по сходням. Киннитан отметила, что, судя по шлемам, солдаты принадлежат к отряду «леопардов», капитаном которого прежде был Джеддин, виновник ее несчастья. Почему же она не донесла на него, как только этот безумец признался ей в любви? Неужели его признание польстило ее самолюбию? А может, она прониклась к нему жалостью, разглядев за обличьем сурового солдата душу страдающего без ласки ребенка, каким он был когда-то? Своей любовью он погубил ее так же верно, как если бы ударил кинжалом в сердце. Эта авантюра, начавшаяся с преступной страсти и преступного попустительства, была обречена. Конец известен, Киннитан не сумела его избежать.
Когда они оказались на палубе, к ним подошел один из евнухов и отвел Голубя в сторону. Киннитан попыталась протестовать, но быстро замолчала: она поняла, что без нее мальчик получит надежду на спасение.
— Не надо плакать! — повернулась она к рыдавшему Голубю. Утешить его могла лишь ложь, и Киннитан не замедлила к ней прибегнуть. — Я скоро вернусь, — пообещала она. — Все будет хорошо. Иди с ними и делай все, что они скажут.
Но обмануть Голубя оказалось не так просто, что бы не расстраивать ее еще сильнее, он сдержал рыдания, но, уходя, бросил на нее тоскливый взгляд брошенной собаки.
Офицер из отряда «леопардов» спросил у похитителя, не желает ли он привести в надлежащий вид себя и свой «подарок».
— Мне приказано доставить ее к драгоценнейшему как можно быстрее, — ответил тот. — Думаю, он простит меня, если я не буду тратить время на то, чтобы навести на нее красоту.
Офицер и один из высокопоставленных евнухов понимающе переглянулись.
— Как вам угодно, господин, — с поклоном изрек придворный.
У Киннитан перехватило дыхание, когда она шла по бесконечно длинному коридору качавшегося на волнах корабля. Она оцепенела и не замечала ничего вокруг. Ее сердце словно превратилось в камень, тяжелый и холодный. Если бы она могла сейчас броситься в воду, она моментально пошла бы ко дну.
Они остановились у массивных дубовых дверей, и офицер обыскал похитителя, что-то смущенно пробормотав в свое оправдание. Евнух проделал то же самое с Киннитан. Дыхание его имело привкус мяты, смешанный с запахом гнилых зубов. При других обстоятельствах прикосновения этого человека заставили бы Киннитан содрогнуться от отвращения, но сейчас она стала бесчувственной, как приготовленный к погребению труп. Чувства ей больше не были нужны. Пустота — вот все, что она ощущала.
Евнух распахнул дверь и подвел их к высокому человеку, который, вытянув длинные ноги, сидел на стуле посреди каюты. Он внимательно изучил документы, предъявленные похитителем.
Киннитан не знала этого человека. Она понимала только одно: это не автарк.
— Полемарк Икелис Джохар, главнокомандующий имперскими войсками! — торжественно провозгласил провожатый и три раза ударил посохом по деревянному полу каюты.
Военачальник поднял голову, скользнув взглядом сначала по Киннитан, потом по ее похитителю.
— Значит, ты Дайконас Во? Я слышал это имя раньше. Твой отец служил в отряде «белых гончих».
Значит, у человека с непроницаемым лицом, лишившего ее свободы, есть имя, подумала Киннитан. Впрочем, его имя было ей ни к чему. Скоро ей предстоит забыть все имена, даже свое собственное.
— Да, полемарк, — ответил похититель. Лицо его по-прежнему оставалось каменным, однако в присутствии военачальника он стал менее самоуверенным. — Простите, мой господин, но могу я узнать, когда мне будет дозволено предстать перед автарком? Я выполнил приказ, который…
— Знаю, знаю… — Полемарк замахал рукой. — Ты поступил правильно, без промедления доставив ее сюда. Но, увы, ты разминулся с драгоценнейшим всего на несколько часов.
— Что? — В голосе Во впервые зазвучало беспокойство. Как ни странно, он тоже мог испытывать человеческие чувства. — Я не понимаю…
— Драгоценнейший изволил отплыть на самом быстром своем корабле «Ясный сокол», — сообщил полемарк. — Руководить завершением осады он поручил мне. — Губы военачальника тронула усмешка. — После падения Иеросоля я стану здешним правителем. Чувствую, придется приложить немало усилий, чтобы помешать солдатам — в особенности твоим товарищам, «белым гончим», — сжечь город до основания. Сердца их полны ярости. Они слишком долго томились в бездействии.
Киннитан по-прежнему пребывала в оцепенении. Приготовившись к встрече с автарком, она вдруг оказалась в положении человека, ступившего на горящие угли, но ощутившего под ногами холодный камень. Девушка с трудом осознала, что пытки и смерть откладываются на неопределенное время. Она сама не знала, стоит ли радоваться нескольким лишним дням жизни, которые предстояло провести в мучительном ожидании.
Главнокомандующий войсками империи хлопнул себя по коленям и встал. Он был высок ростом, а в плечах еще шире, чем Дайконас Во.
— Что ж, передай свою добычу моим слугам, они сохранят ее живой и невредимой до возвращения автарка.
— Нет, — отрезал Во.
Полемарк резко повернулся к нему. Лицо его выражало величайшее удивление.
— Что я слышу? Ты осмелился возразить мне, солдат?
— Да, мой господин, бесценный приказал мне найти девчонку и доставить ее к нему как можно скорее. Мне, и никому другому. Я намерен в точности выполнить приказ. Чтобы сделать это, мне нужен быстрый корабль.
Главнокомандующий готов был насквозь прожечь взглядом строптивого солдата. Губы его искривились в усмешке, не скрывавшей его досады.
— Значит, тебе нужен быстрый корабль? А тебе не кажется, что ты слишком дерзок? Даже для «белой гончей».
Несмотря на угрожающий тон полемарка, Дайконас Во обрел прежнюю невозмутимость. Тревожные огоньки, метавшиеся в его глазах, погасли.
— Мой господин, я никак не думал, что вы сочтете дерзостью желание точно исполнить приказ бесценного. Я солдат, и беспрекословное выполнение приказа — закон для меня.
Полемарк по-прежнему сверлил Дайконаса Во взглядом. Тот не опускал головы. Киннитан чувствовала, что эти двое вступили в схватку не менее ожесточенную, чем битва двух гладиаторов на арене цирка. Наконец Икелис Джохар кивнул, безмолвно признав себя побежденным.
— Будь по-твоему, — изрек он. — Мы подыщем тебе корабль. При встрече с автарком ты сообщишь ему, что мы отправили тебя вслед за ним по твоему собственному настоянию.
— Безусловно, я сделаю это, мой господин. А пока корабль готовят к отплытию, я хотел бы утолить голод и жажду.
Полемарк сердито сдвинул брови, но счел за благо не придавать значения очередной дерзости Во.
— Слуги позаботятся о тебе. А сейчас прошу меня извинить, Дайконас Во. Меня ждут другие, не менее важные дела.
— Позвольте мне задать еще один вопрос, мой господин.
Дайконас Во, судя по всему, уверился в собственной неуязвимости и решил вывести из терпения всемогущего полемарка.
— Давно ли бесценный отбыл в Ксис?
— В Ксис? — К Икелису Джохару мгновенно вернулось хорошее расположение духа. — Кто тебе сказал, что бесценный отправился в Ксис? Нет, тебе предстоит долгое путешествие. Корабль бесценного держит курс на север, и ты последуешь за ним.
— На север?
Киннитан и не подозревала, что Дайконас Во способен на такое откровенное изумление.
— Но куда именно направляется автарк?
— В маленькую захолустную страну. О ней мало кто слышал, в ней никто никогда не бывал, — ответил полемарк и сделал знак слуге, чтобы ему принесли напиться. — Эта страна так мала, что бесценный взял с собой всего сто солдат. Впрочем, они стоят целого войска. Среди них немало твоих товарищей, «белых гончих». По его приказу мы вышлем вслед еще три корабля с солдатами и одного из имперских крокодилов — так бесценному угодно называть новые дальнобойные пушки.
— Если эта страна так мала, зачем отправлять туда столько солдат и мощные орудия? — растерянно спросил Во.
— Как знать? — пожал плечами Икелис. Он взял из руки слуги кубок с питьем и сделал жадный глоток. — Замыслы автарка ведомы ему одному. Я знаю только одно: этот медвежий угол называется Южным Пределом. А теперь уведи отсюда эту беглую шлюху и позволь мне вернуться к моим обязанностям.
Глава 41
Родственница смерти
С тех пор боги воцарились в полной силе и справедливости, защищая землю от всякого зла. Отцы человечества благоденствовали под их мудрым правлением. Всякий, кто следует учению трех братьев и их пророков, кто питает к ним истинную любовь, после смерти обретает мир и покой на небесах.
С тех пор боги воцарились в полной силе и справедливости, защищая землю от всякого зла. Отцы человечества благоденствовали под их мудрым правлением. Всякий, кто следует учению трех братьев и их пророков, кто питает к ним истинную любовь, после смерти обретает мир и покой на небесах.
Рыбацкое судно, только что прибывшее из Джела, принесло в Южный Предел новость: автарк направил грозную военную флотилию к берегам Иеросоля. Моряки узнали это от своих товарищей, недавно побывавших в Девонисе. Корабль покинул южные воды, не дождавшись новых известий, однако никто из обитателей замка не сомневался, что Иеросоль, древний священный город, ожидает длительная осада.
События, происходящие наверху, редко волновали жителей Города фандерлингов, но этот год принес слишком много плохих новостей: король Олин попал в плен, старший принц пал жертвой убийц, близнецы пропали без вести и, возможно, тоже погибли. Многие фандерлинги были убеждены, что конец света не за горами. Недалек тот день, когда повелитель Горячего Мокрого Камня потеряет терпение и разрушит все, что успели создать смертные. Работу в Городе фандерлингов найти было трудно, еды и питья почти не осталось, и благочестивые горожане целыми днями молились, уповая на милосердие и снисходительность богов.
Парочка метаморфных братьев не придумала ничего лучше, чем каждый день выходить к городским воротам и обрушиваться с упреками на каждого, кто покидал город и отправлялся к погрязшим в грехах жителям земной поверхности. Чет отвернулся и сделал вид, что не слышит обращенных к нему увещеваний. Однако слова метаморфных братьев задели его за живое.
«Если бы у меня был выбор», — вздохнул про себя Чет.
— Вскоре тебе за все придется ответить, брат Голубой Кварц! — крикнул ему вслед один из братьев. — Будь уверен, Старейшие не похвалят тебя! Но еще есть время одуматься! Покайся, порви с теми, кто толкает тебя на путь погибели, и ты обретешь спасение!
Чет собирался дать назойливым святошам достойный отпор, но резкие слова застряли у него в горле. Возможно, метаморфные братья правы, сокрушенно подумал он. Спору нет, времена сейчас тяжелые, а он явно имел несчастье навлечь на себя немилость богов.
«Не оставь меня без твоей защиты, о повелитель Горячего Мокрого Камня! — взмолился Чет. — Спаси и сохрани твоего покорного слугу. Я старался действовать во благо моим родным и друзьям!»
Бог, как и следовало ожидать, не удостоил его ответом, предоставив и дальше терзаться сомнениями. Провожаемый пронзительными криками метаморфных братьев, сожалеющих о заблудшей душе, Чет покинул город.
В замке царила суета. По пути Чет встретил великое множество солдат, узкие улицы были густо запружены народом, и фандерлингу потребовалось вдвое больше времени, чтобы добраться до внутреннего двора. В одном из своих поступков он уже и в самом деле горько раскаивался: ему не следовало возвращаться к брату Окросу.
Те представители большого народа, которые удосуживались заметить фандерлинга, смотрели на него почти с отвращением, как на грязную бродячую собаку, проскользнувшую в открытую дверь дома. Несколько раз прохожие толкали его, чуть не сбивая с ног. Возница, управлявший тяжелой телегой, не счел нужным пропустить маленького человека или хотя бы придержать волов. К счастью, Чет успел отскочить с мостовой в жидкую грязь, иначе закончил бы жизнь под огромными колесами выше собственного роста.
«Что за безумие охватило этот город? — спрашивал себя Чет. — Откуда такая ненависть? Неужели мы, фандерлинги, виноваты в том, что сумеречный народ раскинул лагерь на другом берегу залива? Или в том, что автарк двинул свой флот на Иеросоль? Похоже, люди считают именно так».
Однако он подавил приступ злобы, понимая, что попусту растравлять себя нет никакого смысла. Лучше смотреть в оба и по возможности избегать столкновений с пешеходами и повозками.
Караульные у Вороновых ворот сделали все, чтобы Чет окончательно упал духом. Сначала они обрушили на фандерлинга поток острот по поводу его роста, потом стали строить скабрезные предположения относительно того, зачем он понадобился брату Окросу. Проглотив обиду, Чет терпеливо ждал, когда их остроумие истощится. Сердце его упало, когда колокола на башне храма пробили полдень: он опоздал к часу, назначенному королевским лекарем. Однако через несколько мгновений Чету улыбнулась удача. К воротам подъехала повозка, нагруженная винными бочками. У возницы не оказалось документов, дающих ему право въехать во внутренний двор, и солдаты заявили, что заберут часть его груза. Чет воспользовался перепалкой между стражниками и возницей, чтобы украдкой проскользнуть в ворота.
«Почему Окрос не встретил меня в обсерватории, как в прошлый раз? — с досадой думал Чет. — От обсерватории до Города фандерлингов всего несколько сотен шагов. Я давно был бы на месте, и не пришлось бы выслушивать насмешки этих ослов».
Однако в письме, которое получил Чет, ему предписывалось явиться в покои коменданта замка. Видимо, королевский лекарь находился там по служебной надобности.
«Неужели брат Окрос принесет с собой зеркало? — с недоумением спрашивал себя фандерлинг. — Как же он сумеет пронести его через весь замок?»
Узнав, что его вероломный друг вызывает Чета в замок, Чавен Макарос просиял от удовольствия.
— Слава богам, это означает лишь одно: Окрос по-прежнему блуждает в потемках! — воскликнул лекарь, когда прочитал письмо. — Конечно, тебе стоит навестить беднягу, Чет. С моей помощью ты наставишь его на путь, который заведет его в тупик.
Вспомнив этот разговор, фандерлинг раздраженно фыркнул. Подумать только, два безумных лекаря не могут поделить какое-то зеркало, и по их милости он, Чет, должен терпеть все эти неудобства и оскорбления. Впрочем, не подчиниться приказу, скрепленному королевской печатью Южного Предела, было бы с его стороны крайне неосмотрительно.
Чет Голубой Кварц был в королевской резиденции десять лет назад, когда в составе большой артели, возглавляемой старым Роговиком, копал под королевской кухней погреб для новой кладовой. Работа оказалась нелегкой и, как он понимал сейчас, довольно странной: король строго ограничил пространство, где им следовало копать, и в результате новая кладовая имела причудливую изогнутую форму. Тем не менее Чет вспоминал те времена с удовольствием — тогда он был начинающим каменных дел мастером, и сознание того, что он трудится над благоустройством королевского жилища, наполняло его душу гордостью.
Сегодня же у него не было ни малейших поводов для гордости. К тому же он сильно опоздал и боялся навлечь на себя гнев Окроса. У Чета тоскливо засосало под ложечкой, когда он увидел караульных у дверей резиденции. Прежде, когда он исследовал холмы у Границы Теней, он часто наведывался в Южный Предел и нравы здешних стражников изучил не хуже, чем свойства камней и минералов. Фандерлинг не сомневался, что сейчас его ждет новая порция унижений и новая проволочка, из-за которой он опоздает еще сильнее. Опыт подсказывал ему, что одинокий стражник, как правило, бывает покладистым, двое караульных тоже стараются не перетруждать себя лишней работой, но если солдат несколько, каждый из них начинает красоваться перед товарищами, показывая свою бдительность или свой острый язык. Для маленького человека, представляющего собой очень удобную мишень для насмешек, это могло стать настоящим бедствием.
Чет решил не искушать судьбу и юркнул за изгородь, спрятавшую его от глаз стражников. Он двинулся через сад к западному крылу резиденции, рассчитывая найти какой-то вход, чтобы беспрепятственно проникнуть внутрь здания. Вскоре поиски его увенчались успехом — он увидел распахнутое окно, почти скрытое голыми ветвями кустов. Оно было так мало, что обычный человек никак не смог бы в него протиснуться. Вероятно, именно по этой причине его оставили незапертым. Протолкнув в узкое отверстие свое тщедушное тело, Чет замер на подоконнике. Когда глаза привыкли к темноте, он убедился, что в комнате, заставленной кувшинами, бочками и кадками, к счастью, нет ни одной живой души. Судя по всему, здесь располагалась кладовая. Чет спрыгнул на пол, поспешно пересек комнату и выскочил в коридор.
Теперь ему предстояла нелегкая задача — отыскать путь в покои лорда-коменданта и при этом остаться незаметным для многочисленных обитателей замка (которые, чего доброго, могли догадаться, что он проник сюда в обход караульных). Чет миновал первый из громадных залов, встретившихся на пути, и горестно вздохнул. Он уже опоздал на целых полчаса. Брат Окрос будет в ярости.
Залы и коридоры сменялись, а фандерлинг по-прежнему плохо понимал, в какую сторону ему следует двигаться. Неожиданно он оказался в гостиной, где сидели за вышиванием несколько молодых дам. Они в изумлении воззрились на маленького человека, а фандерлинг отвесил им низкий поклон, попятился назад и выскочил во внутренний сад. Поблуждав там какое-то время, он вышел в коридор, где располагались конторы и кабинеты официальных лиц.
«Лучше бы я позволил солдатам вдоволь потешиться, — сокрушался Чет. — Теперь трачу драгоценное время впустую».
Но тут он с облегчением понял, что находится именно в той части замка, куда ему надо было попасть, и больше нет нужды прятаться, заслышав звук шагов. Чет обратился за помощью к пажу, наградившему его подозрительным взглядом, и выяснил, где находятся покои лорда-коменданта. Вскоре фандерлинг остановился перед полированной дубовой дверью, покрытой изысканной резьбой. Он уже собирался постучать, как вдруг что-то ужалило его в руку.
Чет приглушенно выругался и хотел прихлопнуть нахальное насекомое. Однако, поднеся руку к глазам, он увидел, что на него напал вовсе не шершень и не слепень: в мякоть ладони вонзилась длинная колючка. Чет попытался ее вытащить, но она впилась так глубоко, что не поддавалась. В конце концов он сумел вытащить злосчастную колючку, и удивлению его не было предела: на ладони лежала миниатюрная стрела, оперенная крыльями мухи.
Фандерлинг уставился на диковинную находку, не зная, что и подумать. Оглядевшись по сторонам, он заметил, что по гобелену на противоположной стене карабкается крошечное существо, напоминающее человечка. Только тут Чет понял, кем был его загадочный враг. Но зачем крышевику понадобилось нападать на него? У представителей этого племени не было поводов враждовать с фандерлингом. К тому же Чет подружился когда-то с крышевиком Жуколовом.
Миниатюрный стрелок не пытался скрыться — уцепившись за гобелен, он ждал, когда Чет подойдет к нему. Фандерлинг с трудом подавил искушение почувствовать себя всемогущим гигантом — для этого надо было всего лишь грубо схватить крошечное создание и швырнуть его на пол. Сегодняшний день был полон неприятностей, к назначенному часу Чет безнадежно опоздал, поцарапанная стрелой рука болела, но все-таки он не позволил злости управлять собой. Прежде всего надо выяснить, почему крышевик сделал это, а уж потом решать, какого наказания он заслуживает.
Чет подошел к крошечному человечку и увидел, что тот совсем молод. Испуганное лицо стрелка было незнакомо фандерлингу.
— Что это ты себе позволяешь, парень? — угрожающе процедил Чет.
Человечек висел на длинной нитке, вытянутой из гобелена, как скалолаз на веревке. Он взмахнул свободной рукой.
— Прошу тебя, не сердись! — пропищал он. — Ты ведь Чет? Друг Жуколова?
— Предположим, меня зовут Чет. Но это не дает тебе права пускать в меня стрелы.
— Я всего лишь хотел, чтобы ты меня заметил. Жуколов просил предупредить тебя об опасности. Не заходи в эту дверь!
Взгляд крышевика был полон ужаса.
«Должно быть, этому крохе я представляюсь грозным исполином, способным раздавить его», — не без удовольствия отметил про себя Чет.
Тем не менее он слегка подался назад.
— Про какую опасность ты тут лепечешь?
— Сейчас не время объяснять! Прячься!
С этими словами крышевик проворно вскарабкался по нити до самого верха и юркнул за гобелен, словно заметив нечто, недоступное взгляду Чета.
За дубовой дверью раздался скрежет — кто-то отодвигал задвижку. Неужели и правда надо прятаться? Но почему? Чет явился в замок по вызову королевского лекаря! Его единственная провинность — непозволительно затянувшееся опоздание.
«Но старина Жуколов не из тех, кто любит шутить, — пронеслось у него в голове. — И если он послал этого малого предупредить меня об опасности, значит, мне есть чего бояться».
По спине у фандерлинга побежали мурашки, волосы на затылке встали дыбом. Не исключено, что Жуколов ошибся и на самом деле никакой угрозы нет. А если он прав?
В поисках убежища Чет огляделся по сторонам. Он не мог, подобно крышевику, юркнуть за гобелен. В нескольких шагах от двери в глубокой нише стояла статуя Эривора. Чет бросился туда, вскарабкался на пьедестал и скрючился за изваянием. Статуя предательски покачнулась, но, когда дверь открылась, уже обрела равновесие.
— Он обо всем догадался! — раздался голос, который Чет сразу же узнал. Вне всякого сомнения, он принадлежал брату Окросу. — Не понимаю, Хавмор, почему вы просто не послали за ним солдат?
— Нам ни к чему лишний раз будоражить этих мелких землероек, — произнес другой голос. — Если бы он явился сюда по собственному желанию, все вышло бы наилучшим образом. Но раз он такой догадливый, я сейчас же пошлю за ним солдат!
— Да, он наверняка у себя дома. Больше ему негде прятаться. Я уверен, он знает, где сейчас Чавен. Его вопросы относительно зеркала говорят о том, что ему слишком многое известно. И я догадываюсь, из какого источника он черпал знания.
Голос брата Окроса был тверд и в то же время кипел от гнева, как раскаленное железо. Хотя собеседники избегали называть фандерлинга по имени, не требовалось большого ума, чтобы понять — речь идет именно о нем. Чет с содроганием представил, как солдаты врываются в его дом.
— Идем, брат, — произнес тот, кого назвали Хавмором. Судя по голосу, он, в отличие от королевского лекаря, сохранял спокойствие. — Думаю, вам надо отправиться туда вместе с солдатами. Они могут упустить из виду что-нибудь важное.
— Я сделаю это с превеликой радостью, — заявил брат Окрос. — Если мы найдем Чавена Макароса, мне хватит нескольких часов с ним наедине, чтобы мы смогли сообщить лорду Хендону сведения, которые он высоко оценит.
Хавмор и королевский лекарь двинулись по коридору в сопровождении солдат. Опасность оказалась более чем реальной! Если бы Жуколов не послал ему на выручку маленького стрелка, Чет неминуемо попал бы в западню. И только Старейшим известно, какая участь ожидала его в дальнейшем — длительное заключение или камера пыток.
«Сейчас они уже на пути в Город фандерлингов и вскоре будут у меня дома!» — беззвучно прошептал Чет.
Опасность грозила не только ему — она грозила Опал и Кремню! Если Чавен не спрячется, его неминуемо схватят. Необходимо предупредить их, но как? При всем желании Чет не сумеет опередить проклятого Окроса.
Удостоверившись, что коридор пуст, фандерлинг выскользнул из ниши, подбежал к гобелену, несколько раз дернул за него и шепотом позвал маленького стрелка:
— Прошу тебя, помоги мне! Нужно как можно быстрее доставить сообщение в Город фандерлингов!
Через несколько мгновений юный крышевик появился на стене у самого потолка и спустился вниз по длинной нити.
— Нет, сэр, я никак не могу этого сделать, — пропищал он. — Город фандерлингов слишком далеко. Верхом на птице туда не доберешься. Спору нет, проворства мне не занимать, поэтому мастер Жуколов и дал мне такое важное поручение. Но тягаться с большими людьми по части быстрой ходьбы мне не по силам.
Чет в отчаянии опустился на пол и заскрипел зубами от бессилия. Даже если бы ему удалось незаметно выскользнуть из дворца и проскочить мимо караульных у Вороновых ворот, он тоже не смог бы обогнать солдат и Окроса. Предупредить своих он не успеет. Страшно подумать, что будет с Опал и мальчиком. И все из-за Чавена и его зеркала, будь оно трижды неладно!
— Будь проклят тот день, когда я связался с чужими тайнами, — пробормотал Чет.
Внезапно на память ему пришел подземный коридор, проложенный под обсерваторией Чавена. Если воспользоваться этим коридором, можно добраться до окраины Города фандерлингов за считанные минуты. Быть может, еще не все потеряно. Окросу и солдатам придется долго блуждать в лабиринтах темных узких улиц в поисках его дома — вряд ли местные жители поспешат на помощь большим людям. Фандерлинга очень не любят, когда громоздкие жители земной поверхности вторгаются в их владения.
«Конечно, шансов у меня немного, — сказал себе Чет. — Но это лучше, чем ничего».
Он вскочил и сделал юному крышевику, по-прежнему висевшему на нити, знак спуститься поближе.
— Спасибо тебе, парень. Передай мою благодарность Жуколову. До конца своих дней я буду молиться за вас обоих. А теперь я должен спешить — надо спасать мою семью.
Чет со всех ног бросился по коридору, оставив крошечного человечка болтаться на нити.
В последние два дня Мэтт Тинрайт постоянно находился в центре всеобщего внимания, и это обстоятельство, которое он в другое время счел бы весьма приятным, сейчас казалось чрезвычайно обременительным. Так как ему выпала честь читать свое творение перед Хендоном Толли и его братом, герцогом Карадоном, многие придворные решили, что поэт стал любимчиком правителя и с ним стоит поддерживать знакомство. Те, кто раньше и не глядел на Тинрайта, теперь не давали ему прохода, умоляли сочинить любовную поэму или замолвить словечко перед всесильными братьями Толли.
Наконец ему выпала возможность остаться в одиночестве. Почти все обитатели замка отправились на Маркет-сквер, где шли празднества в честь третьего дня Кернейи. Коридоры, внутренние дворы и зимние сады опустели, и никто не навязывал Тинрайту своего общества, когда он вышел из резиденции и углубился в лабиринт узких извивистых улочек.
Вскоре он добрался до двухэтажного дома, стоявшего в конце длинного ряда ветхих обшарпанных строений, и тихо поднялся по лестнице. Поэт не опасался, что его кто-нибудь услышит, — жители ближайших домов упивались дармовым элем на Маркет-сквер. Однако он чувствовал себя преступником, а преступники, как известно, никогда не поднимают лишнего шума и передвигаются осторожно и быстро. Бриджит открыла дверь. На девушке было платье, какое она обычно носила в таверне, — пышные груди выпирали из корсажа, как яблоки, не уместившиеся в корзине. Но ее взгляд был суровым и неприветливым.
— Тинрайт, мерзкое насекомое, тебе следовало прийти час назад! Из-за тебя я потеряю место и умру с голоду! Вот погоди, я пойду к твоему Хендону Толли и выложу ему всю правду о тебе.
При этих словах сердце у Тинрайта екнуло.
— Даже не шути так, Бридж, — взмолился он.
— Я и не думаю шутить, — хмуро процедила она. Обернувшись, Бриджит указала на кровать, на которой угадывались контуры лежащего тела. — Должна признать, она довольно миленькая. По крайней мере, для покойницы.
Тинрайт покачнулся и схватился за дверной косяк.
— Я же просил тебя прекратить дурацкие шутки! И впусти меня наконец. Совершенно ни к чему, чтобы кто-нибудь увидел меня здесь.
Девушка слегка отступила, позволив ему войти в комнату.
— Бриджит, любовь моя, поверь, я бесконечно благодарен тебе, — пробормотал поэт. — Ты так много для меня сделала. Я понимаю, что не заслуживаю такой доброты.
— Если ты воображаешь, что вместо платы меня можно задобрить льстивыми словами, ты глубоко ошибаешься.
— Нет, что ты. Вот, держи. — Мэтт достал из кармана монету и вложил ей в руку. — Я знаю, что никогда не смогу отблагодарить тебя по-настоящему.
— Что верно, то верно, — кивнула Бриджит. — Ладно, мне пора. Можешь сколько угодно наслаждаться обществом своей прекрасной дамы. — По губам Бриджит скользнула усмешка. — Я догадывалась, Мэтти, что с головой у тебя не все в порядке. Но не до такой степени.
— Скажи, она проявляла хоть какие-нибудь признаки пробуждения?
— Да, пару раз она тихонько стонала и металась. Словно ей снился дурной сон. — Бриджит набросила на плечи шаль. — Я пошла. Конари будет в ярости, и, чтобы его умаслить, мне придется работать допоздна. Мне лучше не ссориться с этой старой селедкой — в такие времена надо держаться за свое место.
— Ты настоящий друг, — пылко заявил поэт.
— А ты чокнутый. Впрочем, я уже говорила.
С этими словами девушка повернулась, захлопнула за собой дверь и выскочила в серый ненастный день.
Дыхание Элан по-прежнему было едва слышным, и все же Тинрайт чувствовал, что она близка к пробуждению. Отложив книгу сонетов, он поспешил к ее изголовью. Глаза Элан открылись, лицо выражало величайшее недоумение.
— Где… где я? — прошептала она одними губами. — Это место… где мне… положено ждать?
Взгляд ее скользнул по лицу Тинрайта.
— Кто… вы?
Поэт молил всех богов о том, чтобы снадобье знахарки не повредило рассудка Элан.
— Я Мэтт Тинрайт, ваш покорный слуга, госпожа.
Его имя как будто ничего ей не говорило. Однако через несколько мгновений лицо Элан исказилось от душевной муки.
— О Мэтт, неужели вы тоже приняли яд? Зачем, зачем? Вы должны были жить.
Он набрал в грудь побольше воздуха.
— Я… не принимал яд, Элан. И вы тоже. Точнее, вы не приняли смертельную дозу. Вы живы.
Она покачала головой, и ее веки бессильно опустились.
Судя по всему, она его не слышала. Быть может, ему остается лишь одно — выбежать в сырую холодную ночь и никогда больше не возвращаться, думал Тинрайт. Меньше всего на свете ему хотелось покидать ее. Но когда Элан поймет, что он обманул ее доверие, захочет ли она смотреть на него?
— Что? — Ее взгляд стал более осмысленным. Глаза казались огромными и испуганными, как у попавшего в западню животного. — О чем вы говорите?
Бежать было поздно. Надо признаться в содеянном и выдержать все, что за этим последует.
— Я сказал, госпожа, что вы не умерли. Вы живы.
Элан безуспешно попыталась поднять голову. Она беспокойно переводила глаза с одного предмета на другой.
— Но… как же так? И где я сейчас? О, я поняла, вы говорите неправду. Наверное, вы демон, принявший обличье Тинрайта. Вы хотите меня испытать.
Поэт знал, что момент истины будет для него мучительным, однако действительность превзошла его ожидания.
— Вы ошибаетесь, леди Элан. Я вовсе не демон. Я самый настоящий Мэтт Тинрайт. И вы действительно живы. Я не мог допустить, чтобы вы умерли. — Он опустился перед ней на колени и сжал ее руку, все еще холодную, как у покойницы. — Вы в полной безопасности. У меня есть достойные доверия друзья. И я все устроил. Одна женщина, моя добрая знакомая, согласилась дать вам приют и ухаживать за вами… вы можете не сомневаться в ней…
Мэтт Тинрайт чувствовал, что его язык заплетается от волнения. Он всегда славился красноречием, но близость этой женщины неизменно превращала его в застенчивого и неловкого мальчишку.
— Вместе с ней мы похитили вас из дворца, — пробормотал он.
Поэт не решился признаться, что они притащили безжизненное тело Элан в корзине для грязного белья.
— Но Хендон… — прошептала она, снова закрыв глаза.
— Он думает, что вы скрылись в неизвестном направлении. Честно говоря, он не слишком расстроен. Это дурной человек, леди Элан…
— О милосердные боги, он непременно найдет меня! Что вы наделали, Мэтт Тинрайт! Вы сошли с ума!
— Об этом я слышу со всех сторон.
Элан вновь попыталась подняться и бессильно откинулась на подушку.
— Я доверяла вам, как самой себе. А вы меня предали.
— Нет, нет, я не могу вас предать! Я люблю вас! И я не мог смириться с тем, что вы… не мог допустить…
— Тогда вы дважды безумны. Разве это не безумие — любить мертвую женщину? Если я раньше не могла ответить на ваше чувство, как я могу любить вас сейчас, когда вы лишили меня последней надежды на спасение?
Слезы хлынули у нее из глаз и потекли по щекам, но она их не вытирала — возможно, у нее просто не было сил. Тинрайт потянулся к ней со своим носовым платком, но Элан отвернулась.
— Оставьте меня в покое.
— Госпожа…
— Я ненавижу вас, Тинрайт, — сквозь слезы выдохнула Элан. — Вы мальчишка, неразумный и легкомысленный мальчишка, и ваше легкомыслие обрекло меня на величайшие страдания. Убирайтесь прочь, я больше не желаю вас видеть. Но прежде чем вы уйдете, скажите — нет никакой надежды, что яд все же убьет меня?
Тинрайт покачал головой.
— Вы спали почти три дня. Скоро к вам вернутся силы.
— Понятно, — Элан открыла глаза и пристально вгляделась в поэта, словно пыталась запечатлеть в памяти его лицо. Через секунду ее веки вновь опустились. — Что ж, я сама о себе позабочусь. Я сделаю то, что задумала, без помощи труса, не способного взглянуть в лицо смерти.
— Но…
— Ступайте прочь! Если вы не уйдете, жалкое малодушное создание, я подниму такой крик, что сбежится вся улица. На это у меня хватит сил.
Закрыв за собой дверь, Тинрайт долго стоял на лестнице в тяжком оцепенении, не зная, куда идти и что делать. Вновь начался дождь, превративший грязную улицу в болото. Башня Лета возвышалась над домами, как погасший маяк над штормовым морем.
«Я не могу вернуться к ней и не могу ее оставить, — терзался Мэтт, пока ледяные струи дождя проникали ему за воротник и стекали по спине. — Зосим, коварный и насмешливый бог, ты вновь поймал меня в ловушку! Наверное, ты потешаешься над моим несчастьем. И почему я вдруг вообразил, что ты и твои небесные братья прониклись ко мне сочувствием и готовы помочь?»
— Опал! — во все горло позвал Чет и зашелся кашлем. Он запыхался так, словно его легкие были забиты сухим гипсом. — Опал, собирай мальчика! — снова крикнул он, едва отдышавшись. — Нам надо прятаться.
Но Опал словно исчезла. Она не вышла к нему и не откликнулась на его зов.
Чет бросился в спальню — там оказалось пусто. Ни Опал, ни мальчика. Сердце Чета, только что выдержавшее бешеную гонку по подземному коридору, готово было вырваться из груди. Куда они запропастились? И Опал, и Кремень могли быть в дюжине разных мест, но у Чета не осталось времени искать их. С минуты на минуту в дом ворвутся солдаты под предводительством брата Окроса.
Чет выскочил из дома на Уэдж-роуд и принялся колотить в двери соседних домов. Из окна выглянула насмерть перепуганная Агата Селадон. Она понятия не имела, где сейчас Опал. Другие соседи тоже ничем не могли помочь Чету. Бормоча под нос молитвы, обращенные к Старейшим, он бросился в ратушу со всей быстротой, на какую только были способны его усталые ноги.
У величественного здания ратуши толпилось непривычно много народу. На крыльце перед главным входом собралась толпа. Внутри было так же многолюдно. Знакомые окликали Чета со всех сторон, но, когда он спрашивал их про Опал или Кремня, лишь пожимали плечами.
Ворвавшись в вестибюль около палаты совета, Чет едва не столкнулся с Чавеном. Королевский лекарь отскочил в сторону, схватил фандерлинга за руку и несколько мгновений выжидал, пока тот переведет дыхание.
— Мне не терпится услышать, какие новости ты принес сверху, — заявил Чавен. — Но твои друзья срочно вызвали меня в ратушу. Судя по всему, в палату проник какой-то чужак из большого народа, как вы нас называете. Все очень волнуются.
— Клянусь повелителем Горячего Мокрого Камня, тебе нельзя туда заходить! — воскликнул Чет, вцепившись в рукав Чавена. — Я искал тебя, чтобы предупредить. Наверное, в палате собраний сейчас один из солдат, посланных братом Окросом, или он сам!
— Окрос? О чем ты говоришь? — изумленно пробормотал лекарь.
— Я все расскажу… Но боюсь, если они уже в ратуше, моя новость запоздала. — Тяжело дыша, Чет опустился на пол. — Сейчас я отдохну немного и пойду, — пробормотал он. — Надо срочно найти Опал.
— Прежде расскажи мне, что произошло, — взмолился Чавен. — По словам хранителей ратуши, внутрь проник один-единственный человек. Возможно, мы сумеем поймать его, прежде чем сообщники успеют его хватиться.
Несколько фандерлингов хотели подойти к Чету, но Чавен жестом отогнал их прочь.
— Расскажи все по порядку, — потребовал он, опустившись на корточки рядом с другом.
— Это уже не имеет значения, — простонал Чет. — Опал и Кремень пропали, и я не могу их найти. Солдаты скоро будут здесь, мы не в силах им помешать, Чавен.
— Возможно, ты прав. — Неожиданно к лекарю вернулась былая самоуверенность. — Но это не означает, что я так просто сдамся этому негодяю Окросу!
Чавен повернулся к собравшимся вокруг фандерлингам.
— У вас должно быть оружие, хотя бы пики и каменные топоры. Принесите их. Прежде всего мы должны поймать лазутчика, проникшего в палату совета. Ему придется рассказать нам, где его сообщники и каковы их планы.
Ученый муж, никогда не державший в руках оружия, собирался повести фандерлингов на бой против Хендона Толли и целого отряда вооруженных до зубов солдат. Если бы Чет не был так близок к отчаянию, нелепость ситуации позабавила бы его. Но при мысли о том, что над Городом фандерлингов нависла опасность и в этом есть немалая доля его вины, охота смеяться пропадала.
— Клянусь всеми богами и их пророками, мне никогда в жизни не бывало так холодно! — в очередной раз пожаловалась Мероланна. — Надо было захватить с собой побольше меховых плащей. Неужели в этой лодке нет ничего теплого и старой женщине придется замерзнуть насмерть?
Молодой скиммер Раф, сидевший на веслах, даже не взглянул на герцогиню.
— Это вам не барка для морских прогулок, а простая рыбачья лодка, — бросил он. — Может, в мешке найдется тюленья шкура.
Герцогиня взглянула на сестру Утту, полагая, что та незамедлительно займется поисками шкуры. Однако жрица не двинулась, и герцогиня, сокрушенно вздыхая, принялась собственноручно рыться в мешках, лежавших под лавкой.
Сестра Утта тем временем пристально разглядывала Рафа, который служил им не только лодочником, но и проводником (по крайней мере, пока они плыли по морю). Его длинные мощные, как у всех скиммеров, руки без видимых усилий орудовали тяжелыми веслами. Шея у него была длиннее, чем у большинства соплеменников, и между лопаток выступало подобие небольшого горба. Раф явно не чувствовал холода, ибо его тонкая рубашка, пузырем надувавшаяся на ветру, служила скорее для приличия, чем для тепла.
Самой любопытной особенностью Рафа были перепонки на пальцах его рук и ног, которые сестра Утта разглядела не сразу. Прежде ей доводилось слышать рассказы о «перепончатых лапах» скиммеров, и теперь она собственными глазами убедилась в том, что это не выдумка.
Неужели все остальные легенды тоже соответствуют истине? Если так, народ скиммеров имеет с людьми не больше общего, чем племя крышевиков.
— Что у вас говорят об этом? — неожиданно спросила она. Слова сорвались с ее губ, и сестра Утта осознала, что скиммеру непонятен ход ее мысли. — Я хотела узнать, откуда ваш народ ведет свое происхождение.
Раф посмотрел на нее, недоверчиво сдвинув брови.
— С чего вы об этом спрашиваете?
— Представьте себе, несмотря на свой преклонный возраст, я не утратила любознательности. Я выросла на Вуттских островах, где вашего народа уже не осталось, хотя легенд о нем ходит множество.
— Легенд? — с досадой переспросил он. — Иначе и быть не может.
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что Вуттские острова прежде принадлежали нам.
— Правда?
— Еще бы, — фыркнул Раф. — Наши короли правили там испокон веку, вместе с Великим собранием. И даже Золотая стая порой отдыхала на скале Эги-Вар.
Сестра Утта понятия не имела, о чем он говорит.
— Но почему скиммеры покинули острова?
— Об этом надо спрашивать Т'Чайана Кровавую Руку, а не меня.
— Кто он такой?
Глаза молодого скиммера округлились от изумления. Он не мог поверить, что его собеседница ни разу не слышала такого громкого имени.
— Неужели вы не знаете Т'Чайана, Несущего Смерть? Этот убийца уничтожил почти всех скиммеров на островах, включая женщин и детей. Он изгонял людей моего племени из домов и преследовал их, травя собаками и поливая дождем стрел.
— Быть может, вы имеете в виду короля Тейна Белого? — удивленно моргая, предположила сестра Утта.
Жрица была гораздо начитаннее своих земляков, она проглотила много книг и в женском монастыре в Конноре, и в монастыре Восточного Предела, где приняла обет служения Зории. Она знала историю лучше, чем большинство мужчин, однако то, о чем говорил молодой скиммер, явилось для нее новостью.
— О короле Тейне в книгах говорится совсем немного, — заметила сестра Утта. — Но я слышала его имя еще в детстве. После того как Коннор завоевал острова и обратил всех жителей в тригонатскую веру, прежняя наша история была забыта.
— Значит, ваш народ не помнит Т'Чайана Кровавую Руку? — Молодой скиммер недоуменно покачал головой. — Быть не может. Видно, вы смеетесь надо мной. Наверное, вы сожалеете о его черных делах. Или гордитесь ими.
— Никак не возьму в толк, о чем вы говорите? — недовольно осведомилась Мероланна, высунувшись из-под тюленьей шкуры, которой она накрылась с головой.
Сестра Утта покачала головой.
— Нет, мы не сожалеем о его делах и не гордимся ими, — произнесла она, виновато глядя на Рафа. — Это печально, но история нашего народа утонула во мраке забвения.
Молодой скиммер в ответ лишь недоверчиво фыркнул и замолчал. Он старался не встречаться глазами с сестрой Уттой, словно именно она была виновата в том, что ее народ предпочел забыть о преступлениях, совершенных против его предков.
День выдался холодный, ненастный, дождь то стихал, то начинался снова. Туман, висевший над материковой частью города, казался сестре Утте до странности тяжелым. Небеса словно провисли, не в силах выдержать груза свинцовых туч. Вглядываясь во мглу, жрица различала знакомые силуэты — шпили храмов и флагштоки на рыночных площадях. Туманная пелена придавала им диковинные очертания, и они походили на ребра из скелета древнего чудовища.
Лодка приближалась к берегу, и ее так подбрасывало на волнах, что старая герцогиня судорожно хваталась то за деревянный борт, то за руку сестры Утты. Ветер чуть не сдувал их со скамей, заставляя пригнуться к самому дну. Сестра Утта пожалела о том, что не надела мужской костюм, гораздо лучше приспособленный для борьбы с разбушевавшимися стихиями.
Наконец они оказались на отмели, и Раф вытащил лодку на песчаный берег.
— Можете выходить, — буркнул он. — Если и промочите ноги, то не сильно.
— Разве вы не пойдете с нами?
— Хотите за одну серебряную монету нанять и гребца, и телохранителя? — усмехнулся Раф. — Не слишком ли дешево? Я подрядился доставить вас сюда и отвезти назад. А пока вы будете заниматься своими делами, я посижу здесь, на песочке. Соваться к Старейшим у меня нет никакого желания. Они не жалуют наше племя.
Сестра Утта помогла герцогине выбраться из лодки. Несмотря на все усилия Мероланны, края ее длинных юбок насквозь промокли.
— А почему Старейшие не жалуют ваше племя? — спросила сестра Утта.
— Почему? — Раф расхохотался, и его лицо стало похожим налицо обычного человека. — Потому что мы стоим за ними, только и всего.
Слова его остались загадкой для жрицы, но она не успела задать вопрос, потому что Мероланна поскользнулась и упала в воду. Сестра Утта принялась ее поднимать, Раф выпрыгнул из лодки и поспешил на помощь. Совместными усилиями им удалось вытащить герцогиню на песок.
— Милосердная Зория, вы поглядите на меня! — простонала Мероланна. — Я насквозь промокла. Непременно подхвачу простуду, и она сведет меня в могилу.
— Подождите, — бросил молодой скиммер, ловко забираясь в лодку. — Завернитесь вот в это. — Он протянул дамам тюленью шкуру.
— Благодарю вас, вы очень любезны, — изрекла Мероланна, и ее церемонная вежливость показалась сестре Утте несколько неуместной на пустынном морском берегу.
— Я очень любезен, а с вами все равно не пойду, — проворчал Раф, возвращаясь в лодку.
— Ваша светлость, я с самого начала подозревала, что это не самая лучшая идея, — сказала сестра Утта. — Теперь я в этом уверена.
Жрица старалась не всматриваться в окна брошенных домов вдоль Портовой улицы: темные провалы глядели зловеще, как пустые глазницы черепов. Даже здесь, на городских окраинах, где дома были низкими, а ветер дул пронзительно, туман застилал все вокруг, не позволяя ничего разглядеть на десять шагов вперед.
— Нам надо вернуться в замок, — настаивала жрица.
— Не пытайтесь переубедить меня, сестра, — отрезала герцогиня — Я проделала этот путь не для того, чтобы вернуться ни с чем. Я должна поговорить с сумеречным народом, и я это сделаю. Они могут убить меня, если захотят. Но я узнаю, что стало с моим сыном.
«Если они убьют вас, меня они тоже не отпустят», — подумала сестра Утта, но сочла за благо не произносить эту фразу вслух.
Она понимала — ничто не заставит Мероланну отказаться от своего намерения. Жрица чувствовала, что все безнадежно. В этом призрачном туманном мире они с Мероланной казались духами, вырвавшимися из подземного царства Керниоса. Сестра Утта не сомневалась, что им обеим в самом скором времени предстоит отправиться в царство мертвых. Путь к отступлению был отрезан, ей оставалось лишь возносить беззвучные молитвы Зории.
Они прошли по круто уходившей вверх улице, где Мероланна поскальзывалась при каждом шаге, и оказались на открытой мощеной площади Цветочного рынка. Цветов здесь, правда, никогда не продавали, зато торговали рыбой, и рыбным запахом были до сих пор пропитаны серые деревянные прилавки. На площади, прежде такой оживленной, не было ни души, жители окрестных домов нашли убежище в замке или перебрались в южные города. Однако сестра Утта не могла избавиться от ощущения, что за ними кто-то следит. Ощущение это стало еще отчетливее, пока они с герцогиней пересекали площадь; каждый шаг давался жрице с большим трудом, словно туман пропитал ее кости, сделав их рыхлыми и тяжелыми. Когда из проема арки, темневшего на другом конце площади, показался неясный силуэт, сестра Утта испытала чувство, близкое к облегчению.
Богатое воображение жрицы, питаемое услышанными в детстве сказками и историями из книг, рисовало самые причудливые картины. Она готовилась к встрече с гигантами, уродливыми монстрами или богоподобными существами, поражающими красотой, но никак не ожидала увидеть самого обычного человека в грубой домотканой одежде.
— Добрый день, сударыни, — произнес он.
Сестра Утта решила, что перед ней один из немногих горожан, не покинувших свой дом. Трудно было поверить, что сумеречный народ не причинил ему ни малейшего вреда и не произвел в нем никаких перемен. Она пригляделась и заметила, что в незнакомце есть какая-то странность, хотя трудно было сказать, в чем именно эта странность заключалась. Когда он приблизился, сестра Утта невольно отступила назад. Это не ускользнуло от его внимания.
— Не надо меня бояться, — сказал он и низко поклонился Мероланне. — Вы ведь герцогиня? Несколько раз я видел вас в замке… вскоре после освобождения.
— После освобождения? — в недоумении пробормотала Мероланна.
Сестра Утта не сводила глаз со странного человека — его лицо было самым заурядным, но знакомым.
— Позвольте узнать, сэр, с кем мы имеем честь разговаривать? — набравшись смелости, осведомилась жрица.
— На протяжении многих лет все знали меня под именем Джила, — откликнулся незнакомец. — Ныне я вернул себе прежнее имя — Кайин. Возможно, вам интересно узнать мою историю. Мне тоже было бы интересно, если бы только я ее помнил. Но сейчас моя единственная задача — сопровождать вас. Позвольте отвести вас к ней.
— К кому? — дрожащим голосом спросила Мероланна.
Сестра Утта онемела от страха. Солнце садилось за дамбу, оставляя город во власти теней.
— О ком вы говорите, любезнейший? — настаивала Мероланна.
— О властительнице этого города. Вам приказано явиться к ней.
— Приказано? — метнув в незнакомца надменный взор, переспросила герцогиня.
— Именно так, ваша светлость. Госпожа может приказывать всем и каждому, ибо ни одна королева не сравнится с ней величием. — С этими словами он ловко втиснулся между дамами и взял обеих под руки. — Даже боги трепещут перед ней. И это неудивительно, ведь она в родстве с самой смертью.
— Вы изъясняетесь загадками, что представляется мне чрезвычайно странным, — заявила Мероланна. — Объясните, что это за таинственная особа? О ком вы говорите с таким благоговением? И как вы сами здесь оказались?
— Моя речь кажется вам странной, потому что я не человек, — ответил незнакомец. — Но к народу кваров я тоже уже не принадлежу. Долгие годы я прожил в обличье смертного, позабыв о своем прошлом, и это не прошло для меня даром. Воистину, таких, как я, больше нет на свете.
Сестра Утта с содроганием заметила, что изо всех углов и укромных закутков с кошачьей бесшумностью выползают тени. Оглянувшись назад, она различила в сумраке не менее трех десятков призрачных воинов. Все они были высокими, их глаза зловеще сверкали из-под низко опущенных капюшонов. Сердце сестры Утты замирало от страха, однако она ничего не сказала. Если Мероланна ничего не видит, пускай наслаждается последними спокойными минутами.
Герцогиня изо всех сил старалась вести себя невозмутимо.
— Ваш рассказ не очень-то льстит вам, — вымолвила она. — Когда два народа воюют, лишь малодушное существо может утверждать, что не принадлежит ни к одному из них.
— Если вы удалите у рыбы жабры, герцогиня, вы станете упрекать ее за то, что она больше не может жить в воде? — спросил незнакомец. — Или за то, что после этой операции она не превратилась в человека?
За разговором они дошли до конца погруженной во мглу площади. Незнакомец остановился и поднял вверх руку.
— Вот мы и пришли, — сказал он.
Перед ними возвышалась громоздкая каменная башня ратуши, где собирались члены городского совета — второго оплота власти в Южном Пределе. Во времена слабых, безвольных королей городской совет обретал силу и правил государством по собственному усмотрению. Неуклюжая квадратная башня ратуши возвышалась над домами, как труба исполинского особняка, скрытого под землей, а само здание очень изменилось. Резкие контуры смягчились, стали плавными и размытыми. Сестра Утта не сразу поняла, что причина этого — заросли плюща, густо опутавшего особняк. Когда она в последний раз проходила мимо ратуши, никакого плюща здесь не было. Но сейчас темно-зеленая сеть выглядела так, словно росла здесь веками.
Призрачные воины, в молчании сопровождавшие гостей, все прибывали, их уже было несколько сотен. За спинами герцогини и сестры Утты стояла целая армия, занявшая собой всю площадь: лес грозно поднятых копий, море бледных враждебных лиц и тускло блестящих глаз. Никто из них даже отдаленно не напоминал смертного человека. Жрица подавила отчаянное желание бежать и сотворила знак Тригона. Она повернулась к Мероланне, чтобы предупредить ее о присутствии безмолвного воинства, и по лицу герцогини догадалась, что та все знает. Мероланна лишь делала вид, что ничего не замечает, пытаясь сохранить самообладание.
Призрачная армия окружала их со всех сторон, но между рядами воинов остался узкий проход, позволяющий подняться по ступенькам ратуши.
«Зория, прости мне все мои прегрешения, прости мне гордыню и дурные помыслы», — взмолилась сестра Утта.
Затем гордо подняла голову и с видом безвинно осужденного пошла по ступенькам вслед за человеком, потерявшим свой народ.
Когда глаза сестры Утты привыкли к сумраку, царившему в зале ратуши, она с удивлением увидела, что там собралось множество представителей сумеречного племени. Эти диковинные существа — народ кваров, как они сами себя называли, — передвигались бесшумно, словно кошки. При виде посетительниц они повели себя в точности как эти животные — глянули на испуганных женщин блестящими глазами и равнодушно отвернулись. Впрочем, один из кваров проявил откровенную враждебность: оскалил острые, как иглы, зубы и тихо зарычал. Сестра Утта была близка к обмороку. Ее ноги стали ватными и отказывались слушаться.
— Осталось совсем немного, — мягко сказал Кайин, подхватывая ее под руку. — Она ждет вас, видите? Не правда ли, она прекрасна?
Сестра Утта позволила увлечь себя в центр зала, где виднелись две фигуры: одна сидела на простом стуле, другая стояла рядом. Стоявшая была женщиной, одетой в свободное платье без всяких украшений. Глаза ее сверкали, как подернутые туманной дымкой зеркала.
На стуле сидела тоже женщина, и в ее наружности не было ровным счетом ничего примечательного — за исключением необычайно высокого роста. Создавалось впечатление, что она выше самого рослого мужчины. При этом женщина казалась хрупкой и худой, хотя ее тело закрывали тусклые, усеянные колючками доспехи. Никогда прежде сестра Утта не видела столь непроницаемого лица, не выражающего никаких чувств. По сравнению с этой женщиной суровый лик Керниоса, чья статуя стояла на Маркет-сквер, можно было счесть милым лицом доброго дядюшки. Огромные раскосые глаза и плоские бледные губы были словно вырезаны из камня. Сестра Утта почувствовала, как по спине у нее бегут мурашки. Что этот странный человек говорил про свою повелительницу? Кажется, он назвал ее родственницей смерти.
«Милостивая Зория и боги, обитающие на небесах, она похожа на саму смерть», — беззвучно прошептала жрица.
Мероланна, судя по всему, тоже испугалась. Обе дамы, увлекаемые Кайином, с трудом передвигали заплетавшиеся ноги и, приблизившись к трону, без сил рухнули на колени.
— Герцогиня Мероланна Эддон, из королевской семьи Южного Предела, — торжественно провозгласил Кайин, как герольд, возвещающий о прибытии гостей на придворном балу.
Если он и правда прежде жил в замке, нет ничего удивительного в том, что он знает имя Мероланны, отметила про себя сестра Утта. Но Кайин тут же добавил:
— Утта Форнсдодир, жрица Зории. Эти дамы желают получить у вас аудиенцию, леди Ясаммез.
Женщина, облаченная в доспехи, медленно перевела глаза сначала на Мероланну, потом на Утту. Взор ее обжигал холодом, как прикосновение ледяных пальцев. Через секунду она отвернулась, словно посетительницы перестали для нее существовать.
— Твои шутки не доставляют мне удовольствия, Кайин, — молвила она. Голос ее был так же холоден, как и взгляд. — Уведите их прочь.
Она распростерла свои длинные белые пальцы, пробормотала что-то вполголоса, а потом произнесла два слова на языке, который понимали Мероланна и сестра Утта:
— Убейте их.
— Подождите! — Голос герцогини дрожал, но она поднялась с колен.
Сестра Утта, уверенная в том, что настали последние мгновения ее жизни, с жаром молилась.
— Я пришла к вам не как враг, а как мать! Мать, совершившая страшную ошибку, — воскликнула Мероланна. — Пришла, уповая на вашу доброту и понимание. Неужели вы убьете меня за это?
Ясаммез уставилась на герцогиню. В глазах ее по-прежнему не отражалось ни малейшего проблеска чувства.
— Но я не мать. Более не мать, — изрекла она. — Кого вы ищете?
— Свое дитя. Своего сына. По слухам, его похитили сумеречные люди… из народа кваров. Ваш народ. Я хочу узнать, что с ним случилось.
Лицо старой герцогини смертельно побледнело, но голос звучал уверенно, почти требовательно. Сестра Утта взглянула на нее с восхищением. При всех недостатках Мероланны, никто не мог упрекнуть ее в трусости.
— Вы слышали, госпожа? — неожиданно подал голос Кайин. — Она обращается к вам, как женщина к женщине. Как мать к матери. Неужели ее горе не смягчит вашего сердца — сердца матери?
К своему великому изумлению, сестра Утта различила в его голосе искреннюю мольбу.
Ясаммез метнула в него взгляд, исполненный невыразимой злобы. Жрица почувствовала, что этот взгляд способен испепелить человека, как огонь испепеляет сухой листок. С бледных губ повелительницы сорвался поток непонятных слов, лязгающих и гремящих, словно железные цепи. Кайин внимал ей с мученической улыбкой человека, отрезавшего себе палец, чтобы наказать собственную руку.
Родственница смерти вновь посмотрела на сестру Утту и Мероланну. Жрица потупилась, не в силах вынести этот взгляд.
— Вы явились ко мне в печальный день, — изрекла Ясаммез. — В день, когда я узнала о смерти моего дорогого Джаира. В день, когда я почувствовала, что его больше нет. О, как бы я хотела, чтобы моим сыном был этот отважный воин, а не жалкий предатель, которого я вижу перед собой! Джаир Штормовой Фонарь погиб, и Стеклянный договор расторгнут, ибо стекло никогда не будет доставлено в Обитель народа.
Чтобы заглушить душевную боль, Ясаммез с размаху ударила рукой по грубому деревянному подлокотнику кресла и разбила его в щепки. Но лицо ее оставалось невозмутимым.
— Знайте, что я возобновляю военные действия против вашего народа, — изрекла она. — Война продлится до тех пор, пока моя армия не захватит землю, которую вы называете Южным Пределом. Если для достижения цели мне понадобится уничтожить всех представителей вашего племени, включая женщин и детей, я сделаю это без колебания.
Она вновь устремила взор на посетительниц. Огонь ярости погас, ее глаза опять стали ледяными.
— Пожалуй, я не убью вас, ибо разумнее использовать вас в качестве посланниц, — процедила она. — Но больше ни слова не говори о своем сыне, старая потаскуха из страны солнечного света. Если кто-то из моих подданных похищает человеческие отродья, меня это ничуть не волнует.
Ясаммез махнула рукой. К сестре Утте и герцогине, почти потерявшей сознание, приблизились стражники. Жрице казалось, что это сон; правда, она никогда не видела таких страшных снов.
— Я с радостью снова услышу, как ваши люди вопят от боли, — бросила на прощание жестокая повелительница.
Глава 42
Друг Ворона
Итак, истинные боги правили миром благодаря Хаббили и мудрости Нушаша. На землю пришли покой и процветание. И тот, кто почтительно склоняет голову перед богами, после смерти будет служить могущественным правителям на далеком западе. Так говорят пророки. Так говорит бог Огня. Это правда, дети мои, истинная правда.
Итак, истинные боги правили миром благодаря Хаббили и мудрости Нушаша. На землю пришли покой и процветание. И тот, кто почтительно склоняет голову перед богами, после смерти будет служить могущественным правителям на далеком западе. Так говорят пророки. Так говорит бог Огня. Это правда, дети мои, истинная правда.
После спектакля Бриони успела снять костюм Зории и переодеться в мужскую одежду, но этот маскарад не обманул солдат, которые обыскали ее самым бесцеремонным образом. Фейвал Улиан, напротив, не успел переодеться и отправился в тюрьму в наряде Зуриал, супруги мятежного бога Змеоса. Обоим, и девочке в мужском костюме, и юноше в женском платье, пришлось выдержать град насмешек и непристойных замечаний.
Бриони поместили вместе с Эстир Мейквелл. Комната, где они оказались, не была тюремной камерой, однако ничем не напоминала спальню для желанных гостей. Воздух в этой сырой каморке без окон пропах плесенью, мочой и потом, а из мебели здесь имелась лишь грубая деревянная скамья. Лязг засовов на тяжелой двери, захлопнувшейся за спинами узниц, прозвучал последним аккордом похоронного марша.
— Почему же я сразу не догадалась, что ты встретилась нам не случайно! — злобно прошипела Эстир. — Опять паршивый козел Теодорос, его обычные фокусы. Наверняка хотел подложить тебя кому-нибудь в постель и выведать какие-нибудь тайны. Из-за тебя и этого старого олуха наши бедные головы окажутся на плахе.
— Что вы несете! — возмутилась Бриони. — Я не шпионка.
— Так я тебе и поверила, — пробурчала Эстир, с надменным видом скрестив руки.
Бриони видела в глазах соседки ужас, и гнев принцессы сменился подобием жалости.
— Честное слово, я не выведывала никаких тайн, — пробормотала она. — Я просто… убежала из дома и наткнулась на вашу труппу.
Эстир в ответ недоверчиво фыркнула.
— А почему вы сказали, что Теодорос опять принялся за свои фокусы? — осмелилась спросить Бриони. — Он что, уже занимался… шпионажем?
Эстир обожгла ее взглядом.
— Не пытайся провести меня, милочка. Я своими глазами видела, как ты болтала с темнокожим парнем из Ксиса, как со старым другом. Если ты не заодно с Финном, откуда тебе знать этого малого?
Бриони покачала головой. Она была рада, что Давету удалось сбежать, но ее собственную участь это не облегчало.
— Я встречалась с ним в Южном Пределе, но к Финну это не имеет никакого отношения. Если два человека знакомы, один из них непременно должен быть шпионом? Клянусь… клянусь Зорией, я никогда не выведывала никаких секретов.
Бриони ударила себя кулаком в грудь и испытала странное чувство: за время спектакля она так сроднилась с Зорией, что теперь как будто клялась собственным именем. Ее внимание привлек какой-то шорох за дверью.
— Как вы думаете, нас подслушивают? — спросила она, понизив голос.
— Если тебе нечего скрывать, какая разница, подслушивают нас или нет? — проворчала Эстир, однако в голосе ее уже не слышалось прежней злобы. — Может быть, ты права, лучше не болтать лишнего. Одно могу сказать: твой жирный приятель, будь он неладен, не в первый раз попадается. Меня бы это не волновало, если бы он не навлек беду на всех нас.
Бриони окинула взглядом сырые стены — на них выступала влага, словно пот. Принцесса понятия не имела, куда она попала. Чтобы добраться сюда, арестантам потребовался почти час. Можно было предположить, что их привели в королевский дворец, точнее, в глубокое подземелье под ним.
«Моя жизнь может оборваться здесь, и никто не догадается, кем я была на самом деле, — подумала она. — Принцессу Бриони Эддон казнят как чужеземную шпионку. Король Энандер, сам того не зная, окажет великую услугу Хендону Толли. А может быть, король в сговоре с Толли и мой арест — вовсе не досадная случайность?»
Это предположение казалось невероятным. Такое маленькое государство, как Южный Предел, никогда не представляло угрозы для могущественного Сиана. Какими обещаниями Хендон Толли мог склонить правителя огромного королевства к пособничеству? Ведь династический переворот в Южном Пределе не сулил Сиану никаких выгод, и у здешнего монарха не было ни малейших причин поддерживать узурпатора.
Если бы знать, в какую сеть интриг впутан Финн Теодорос! И почему Давет оказался на постоялом дворе?
Бриони погрузилась в мрачное молчание, пытаясь понять, насколько серьезно ее положение и как его можно исправить.
«Мне нельзя сдаваться, ни в коем случае нельзя, — беззвучно твердила она. — Это слишком позорный конец».
Проведя в тягостных раздумьях около часа, она поднялась, подошла к двери и принялась молотить в нее кулаками.
— Скажи своему капитану, или кто там у вас главный, что мне нужно срочно с ним поговорить. Я хочу сделать признание.
— Что это ты задумала, негодница? — всполошилась Эстир, но Бриони даже не взглянула в ее сторону.
Через несколько мгновений дверь со скрежетом распахнулась. На пороге стояли два стражника, вид у них был усталый и скучающий.
— Что шумишь? — бросил один из них. — Говори быстро, что тебе надо.
— Я хочу предложить твоему командиру соглашение. Передай ему: если он приведет в мою камеру человека по имени Финн Теодорос и позволит мне поговорить с ним, я сделаю признание, которое заинтересует самого короля Сиана.
Эстир наблюдала за происходящим, открыв рот.
— Ах ты, маленькая шлюха! — процедила она наконец. — А еще клялась, что не шпионка! Навлекла на нас беду, а сама хочешь выйти сухой из воды!
— И уведите отсюда эту женщину, — хладнокровно добавила Бриони. — Она ничего не знает. Отпустите ее или поместите в другую камеру. Мне все равно.
На лицах солдат отразилось любопытство. Они обменялись быстрыми взглядами и захлопнули дверь. По коридору прогремели их тяжелые шаги.
— Дрянь! — завопила Эстир Мейквелл и подскочила к Бриони. Девушке оставалось лишь надеяться, что она не пустит в ход кулаки и не вынудит ее защищаться. — Какая наглость! Подумать только, она приказывает солдатам увести меня!
Бриони крепко схватила Эстир за руку повыше локтя, прервав поток обвинений.
— Помолчите, — отрезала она. — Я пытаюсь вам помочь.
Эстир уставилась на девушку, злобное выражение ее лица изменилось и стало испуганным. Бриони поняла, что выдала себя, из комедиантки превратившись в принцессу королевского дома Эддонов.
— Если сумеете держать рот на замке, все выйдут из этой переделки целыми и невредимыми, — произнесла Бриони, и в ее голосе зазвучали властные нотки. — В противном случае я ничего не обещаю.
Преображение Бриони так поразило Эстир, что она лишилась дара речи. Не сказав ни слова, женщина забилась в дальний угол камеры и оставалась там, пока за ней не пришли стражники.
Под глазом у Финна Теодороса багровел свежий синяк, на лысой голове кровоточила глубокая ссадина. Войдя в камеру, он бросил на Бриони виноватый и растерянный взгляд. Стражники подтолкнули его к деревянной скамье, вышли и закрыли за собой дверь.
— Рад тебя видеть, Тим, мой юный друг, — воскликнул он нарочито жизнерадостным тоном. — Похоже, эти простые и грубые люди, чуждые театральному искусству, не оценили твоего маскарада. — Он коснулся вспухшей щеки и поморщился. — Клянусь, я никому не сказал о том, что ты не мальчик.
— Они убедились в этом сами, когда обыскивали меня, — усмехнулась Бриони. — Но это уже не имеет значения.
Принцесса перевела дыхание. Стражники оставили их наедине, а это могло означать лишь одно: они подслушивают.
— Мне необходима ваша помощь, — обратилась она к Теодоросу. — Я хочу узнать правду.
В его глазах, устремленных на Бриони, недоверие смешивалось с любопытством.
— Дитя мое, ты хочешь слишком многого! Кто в этом грешном мире способен понять, где правда, а где ложь?
Бриони, знавшая его склонность к глубокомысленным изречениям, пропустила последнюю фразу мимо ушей.
— Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно, — настойчиво сказала она и обвела комнату многозначительным взглядом. — Все, что вы считаете возможным рассказать.
— Девочка моя, мне ужасно жаль, что по моей милости ты оказалась в таком мерзком месте. Я пытался объяснить этим людям, что ты ни в чем не виновата, но они не желают слушать.
— Не волнуйтесь обо мне, Финн. Я не такая невинная овечка, какой вы меня считаете. Скажите только одно: вы работаете на Хендона Толли?
— Толли? — переспросил он, внимательно вглядываясь в ее лицо.
— Возможно, я сумею вас защитить, но прежде вы должны сказать мне правду. Прошу вас, будьте откровенны.
— Ты сумеешь меня защитить? Девочка моя, боюсь, ты забыла, что на самом деле ты не всемогущая Зория. Ты лишь изображала богиню на подмостках!
Финн попытался насмешливо улыбнуться, но его губы дрожали от испуга. Он судорожно сглотнул и придвинулся вплотную к Бриони.
— Я… я сам ничего не знаю толком, — едва слышно прошептал он. — Задание я получил не от Толли, а от… другого человека. Могу лишь сказать… он занимает в Южном Пределе высокое положение.
— От лорда Броуна? — предположила Бриони. — Авина Броуна?
Брови Финна удивленно поползли вверх.
— Откуда ты знаешь? — выдохнул он.
— Если мне удастся нас спасти, вы поймете сами. Значит, вы встречались с Даветом дан-Фааром, посланником Дракавы, по поручению Броуна?
На этот раз потрясенный Финн Теодорос ограничился молчаливым кивком.
Бриони встала и подошла к двери.
— Мне необходимо поговорить с капитаном стражников или с другим офицером! — крикнула она. — Я хочу сделать признание, которое, вне всякого сомнения, заинтересует вашего короля.
На сей раз ей пришлось довольно долго ждать, прежде чем дверь открылась. В камеру вошли несколько стражников, а вслед за ними — человек в роскошном шелковом камзоле с высоким воротником, свидетельствующим о его принадлежности к королевскому двору. Его волосы и остроконечная бородка были совершенно седыми, однако он вовсе не казался старым. Напротив, он передвигался изящно и грациозно, как юноша. Тем не менее принцессе его наружность показалась неприятной, ибо он отдаленно напоминал Хендона Толли.
— Прошу вас, не беспокойтесь, — любезно проговорил незнакомец, когда Бриони и Теодорос попытались подняться со скамьи. — Я маркиз Атния, секретарь короля. Вы утверждаете, что располагаете сведениями, представляющими интерес для его величества. Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что, если я напрасно потеряю время, вас ожидает суровое наказание.
Бриони гордо вскинула голову. Ей доводилось слышать о маркизе Атния: он принадлежал к старинному богатому роду и считался одним из самых влиятельных людей Сиана. Несомненно, стражники поняли, что ее слова — не пустое бахвальство. Финн Теодорос, сидевший рядом с ней на скамье, слегка покачнулся. Появление столь важной персоны напугало его так, что он едва не лишился чувств.
— Я действительно располагаю чрезвычайно важными сведениями, — сказала Бриони, поднимаясь со скамьи. — И я причиню немалый вред многим людям, если буду по-прежнему скрывать то, что мне известно. Прежде всего, хочу сообщить, что я не актриса. И тем более не шпионка. Уверена, что человек, которого вы видите рядом со мной, и его товарищи тоже не замешаны в шпионаже. Они ничего не замышляли против Сиана и короля Энандера.
— Почему вы решили, что мы примем ваши слова на веру? — осведомился маркиз. — Думаете, одних ваших утверждений достаточно, чтобы мы отказались от намерения вытянуть из вас правду на допросе с пристрастием?
Бриони глубоко вздохнула. Ей было страшно — решительный момент настал, пора сбросить маску.
— Я полагаю, вы не захотите подвергнуть пыткам дочь одного из самых старых и надежных союзников Сиана, маркиз, — ответила она и гордо выпрямила спину. — Меня зовут Бриони те Мериэл те Кризант М'Коннорд Эддон. Я дочь Олина, короля Южного Предела, действующая принцесса-регент королевств Пределов.
«Это сон, — говорил он себе. — Я оказался в плену собственного кошмара».
Крики и вопли долетали со всех сторон, сливаясь в терзающую слух мелодию. Коридоры были наполнены огнем и дымом, повсюду метались какие-то черные фигуры, безликие, как персонажи сновидений.
«Но что означает этот жуткий сон?»
Он остановился на пересечении нескольких туннелей и опустился на корточки рядом с опрокинутой повозкой. Каждая жилка, каждая косточка тела болела так, что он с трудом двигался. Стоило ему пошевелить сухой рукой, и в нее словно вонзались зубы свирепого хищника.
«Быть может, этот сон означает, что пришло время моей смерти?»
Мимо него неуклюже проковыляло какое-то маленькое существо, жалобно скулящее на ходу. Баррик попытался встать, но его усилия не увенчались успехом. Ноги ослабели и отказывались его держать, сердце билось под ребрами, как птица в клетке. Принц опустил голову и хватал ртом воздух.
«Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!» — беззвучно твердил Баррик.
Он понимал, что эти заклинания бессильны. Джаир не хотел умирать, но это не спасло его от гибели, — принц чувствовал, что воина из страны теней больше нет в живых. Феррас Вансен тоже не хотел умирать, однако его поглотила бездонная беспощадная тьма. Почему же он, Баррик, надеется на иной удел? Ему предстоит встретить смерть здесь, в этом отвратительном месте, в окружении врагов и чудовищ.
«Я не должен сдаваться. Не должен. Я обещал…»
Он не помнил, что именно обещал и кому дал обещание. Перед мысленным взором Баррика все время возникали три лица, они то сливались воедино, то вновь разъединялись: любящее и встревоженное лицо сестры, обрамленное светлыми волосами, непроницаемый и лишенный возраста лик женщины из сумеречного племени и лицо темноглазой девушки, приходившей к нему во сне. Последняя, возможно, была лишь плодом фантазии, но отчего-то казалась более реальной, чем остальные.
«Ты не должен сдаваться, — сказала ему темноглазая девушка, когда они стояли на узком мостике над бездной небытия. — Сражайся. Борись во что бы то ни стало».
Тогда он не понял или не захотел понять ее слов. Но она настаивала, она верила в то, что он сумеет победить боль и отчаяние.
«Борьба — вот все, что тебе остается», — сказала она ему, и взгляд ее был полон сочувствия.
Борьба. Чтобы бороться, надо хотя бы встать на ноги, а у него не было на это сил. Неужели никто не понимает, как он устал, как он смертельно устал? Он не виноват в том, что у него больная рука, что кровь его отравлена проклятием. Не он развязал войну с сумеречным народом, и во владения безумного полубога он явился не по собственной воле. Почему все эти женщины требуют от него так много? Почему они настаивают на том, что он должен победить отчаяние, выполнить поручение, вернуться домой целым и невредимым? Разве он не имеет права на отчаяние?
Но три женщины не оставляли его в покое. Баррик тяжело вздохнул, закашлялся и, сплюнув сгусток крови и пепла, заставил себя подняться.
Почти все коридоры, поначалу направлявшиеся наверх, вскоре вновь устремлялись вниз. Был только один способ убедиться в том, что проход действительно ведет вверх, — отыскать лестницу. Баррик Эддон оказался далеко не единственным, кому пришла в голову эта мысль, — охваченные ужасом существа, метавшиеся в задымленных недрах, тоже рвались на поверхность земли. Впрочем, некоторые из них по непостижимым причинам упорно стремились туда, где нашли свою смерть Джаир и Джикуйин, — в охваченную пламенем пещеру, где уже обрушился потолок. Баррику приходилось проталкиваться в толпе обезумевших чудовищ, мчавшихся на верную гибель. В суматохе он потерял топор, свое единственное оружие, но взамен нашел на земле брошенную лопату. Когда в узких коридорах становилось слишком тесно, Баррик расчищал себе путь, нанося удары направо и налево. Это заставляло испуганных монстров прятать когти и зубы и прижиматься к стенам.
Он увидел немало загадочных мест, где творилось нечто невообразимое. Чтобы добраться до очередного лестничного пролета, ему потребовалось пересечь просторную пещеру, где несколько десятков крылатых существ терзали чье-то окровавленное тело. В пронзительных голосах чудовищ слышалась злобная радость. Жертва, скорее всего, принадлежала к племени преследователей, напавших в лесу на Джаира, однако нельзя было утверждать это определенно — от нее остался лишь жалкий обрубок. Баррик отвернулся, чтобы не видеть отвратительного зрелища, и поспешил прочь. Страшная гибель неведомого существа напомнила ему о собственной беззащитности. На лестнице принц нашел тускло поблескивавший клинок, скорее всего, брошенный кем-то в панике. Оружие представляло собой странную смесь топора и кинжала, однако было гораздо удобнее, чем неуклюжая лопата.
На нескольких подземных этажах толпились крошечные суетливые создания: они скакали по полу, потолку и стенам, их ничуть не волновала разразившаяся в недрах катастрофа, и они не имели ни малейшего желания покидать свое пристанище. У них были круглые плотные тела и тонкие лапки, как у мышей. Одно из диковинных существ коснулось руки Баррика своими острыми коготками, и это прикосновение показалось принцу отвратительным. Он замахал своим оружием, отбивая у прочих тварей охоту к нему приближаться.
Никогда в жизни Баррик Эддон так не уставал. Он упорно поднимался по длинным и крутым лестницам — ни одна из лестниц замка в Южном Пределе не сравнилась бы с ними, — но поверхность земли была так же далеко, как и прежде. Воздух, по-прежнему горячий и влажный, затруднял дыхание. Баррик заблудился, и прилив сил, порожденный отчаянием, стремительно шел на убыль. На пути по-прежнему попадались необычные существа, поражающие взор своим уродством, однако их становилось все меньше. Большую часть времени Баррик карабкался по ступенькам и брел по коридорам в одиночестве. Он понимал, что это опасно, так как одинокая фигура неизбежно привлекает внимание. Отвратительный полубог погиб, но это не означало, что его приспешники позволят Баррику вырваться на свободу.
Как только юноша заметил существо, которое было меньше его самого, он схватил эту тварь за руку — точнее, за длинную голую лапу. Диковинное создание выпучило круглые глаза, и без того вылезающие из орбит, испустило пронзительный визг и, прежде чем Баррик успел сказать хоть слово, разлетелось на части. Конечности отделились от туловища, сплелись в скользкий юркий комок и быстро покатились вниз по лестнице вслед за товарищами. Баррик был так поражен этим маневром, что на несколько мгновений замер на месте. Внезапно чья-то косматая тень, мелькнувшая на стене, вывела его из оцепенения.
Тень нагнала его стремительно, и лишь по гнилостному запаху Баррик понял, что это один из обезьяноподобных стражников. Оттеснив юношу, чудовище устремилось вниз, туда, где исчезла стая пучеглазых созданий, способных к удивительным метаморфозам. Баррик порадовался тому, что эти твари представляются стражнику более желанной добычей, чем он сам.
«Наверное, они хороши на вкус», — подумал он.
Принц страдал не только от боли и усталости, но и от голода. Нынешним утром стражники не сочли нужным принести пищу ему, Вансену и Джаиру, как обреченным на смерть.
«Неужели мне придется поймать и съесть одну из этих тварей? — в ужасе спрашивал себя Баррик. — Нет, они чересчур омерзительны. К тому же слишком шустрые».
На площадке между лестничными пролетами, залитой неверным светом мигающих факелов, Баррик увидел чей-то силуэт, выскользнувший из темного коридора. Существо, отдаленно напоминавшее маленького человечка, скользнуло по Баррику испуганным взглядом и уже хотело умчаться вниз, но принц с неожиданной ловкостью рванулся вперед и схватил беглеца за спутанные жирные волосы.
— Стой, или я убью тебя, — бросил он. — Говори, ты понимаешь мой язык?
Пленник оказался гномом вроде тех, что волокли повозку, ставшую причиной пожарища. У него были тоненькие искривленные ручки и ножки, сросшиеся мохнатые брови, нос в форме луковицы и спутанная борода, закрывавшая половину лица. Он яростно отбивался, выказав незаурядную для миниатюрного создания силу, однако Баррик крепко сжимал его растрепанные космы пальцами здоровой руки. Чтобы гном не сомневался в серьезности угрозы, Баррик поднес к его лицу клинок. Больная рука мучительно ныла от напряжения, и принц сжимал зубы, чтобы не застонать и не выдать собственной уязвимости.
— Не нада, не нада, — лепетал гном. — Бивать не нада…
Баррик с трудом понял его лепет.
— Говоришь, не надо тебя убивать? — грозно проскрежетал он. — Я сохраню тебе жизнь, если ты мне поможешь. Я хочу выбраться на поверхность. Ты знаешь, куда идти?
Несколько мгновений маленький человечек смотрел на него, испуганно мигая, потом кивнул.
— Ты хочешь видеть свет? Здесь, в горе, нет. Внутри горы пещеры, много, много. А свет не здесь.
Баррик прислушался к его бормотанию и понял, что оно не лишено смысла. Судя по всему, он совершал подъем внутри высокой горы — неудивительно, что ему никак не удавалось выбраться на поверхность! С губ принца сорвался вздох облегчения. У него еще есть надежда увидеть небо — пусть даже сумеречное, днем и ночью тускло сияющее над страной теней.
— Говори, как мне выбраться к свету, — встряхнул он пленника.
— Туда, — гном сделал неопределенный жест волосатой рукой с темными потрескавшимися ногтями. — Вон туда.
Баррик выпустил его и переложил клинок в здоровую руку.
— Вижу, объяснять ты не мастер, — буркнул он. — Значит, тебе придется меня проводить.
— Не бивать меня?
— Если выведешь меня к свету, никто тебя убивать не будет. А вот если попробуешь убежать, я насажу тебя на эту штуковину, — заявил Баррик и грозно взмахнул клинком.
Кровь и убийство были ему ненавистны, но еще большую ненависть вызвала мысль о том, что остаток дней ему придется провести в отвратительной пещере.
Шагая вслед за гномом, он заметил, что коридоры становятся все более пустынными. Баррик не знал, хорошо это для него или плохо. Поначалу они двигались в горизонтальной плоскости и миновали бесконечное множество пещер, по всей видимости, служивших складами. Здесь валялись груды хлама: сломанные инструменты, потрепанные корзины для руды, дырявые бочки, истрепавшиеся веревки и прочее вышедшее из употребления старье. В одной из пещер было очень холодно, и Баррик решил, что поверхность уже близка и в шахту залетает ледяной зимний ветер. Однако вскоре ему пришлось убедиться в тщетности этих надежд — он увидел, что вдоль стен пещеры высятся глыбы льда и снега. Откуда они здесь взялись? С какой целью их сюда доставили?
Ответы на эти вопросы быстро нашлись. В туманной дымке, наполняющей пещеру, Баррик рассмотрел горы трупов, аккуратно сложенные между ледяными глыбами. Невозможно было определить, кому принадлежали эти мертвые тела, ибо все они были расчленены так ловко, словно над ними потрудился опытный мясник. Кошмарное зрелище заставило принца окончательно упасть духом. Дрожащим голосом он осведомился у своего провожатого, что это за страшная кладовая, но гном в ответ лишь равнодушно пожал плечами.
Юноша терялся в догадках. У повелителя Подземного Царства явно не было необходимости запасать мясо — пленников кормили жидкой похлебкой, а стражников было слишком мало, чтобы съесть эти горы подернутой инеем багровой плоти. И разве за Границей Теней можно найти лед? Здесь царит вечное ненастье, дождь и ветер, но ни единой снежинки, не говоря уж о ледяных валунах, принц здесь ни разу не видел.
«Похоже, эти трупы предназначены для самого Джикуйина», — решил Баррик, и желудок его свело от отвращения.
Он подтолкнул своего провожатого, чтобы шагал быстрее. Поскорее прочь из этой жуткой кладовой.
Они миновали еще одну огромную пещеру, освещенную одним-единственным факелом. Гном видел в темноте куда лучше Баррика, так как передвигался вполне уверенно. Принц мельком глянул на свертки и мешки, сложенные вдоль стен, не испытывая ни малейшего желания узнать, что там хранится. Посреди пещеры в глубокой расщелине протекал ручей — рассмотреть его в сумраке Баррик не мог, но отчетливо слышал журчание воды. Десятки крохотных бледных созданий, хлопая крыльями, носились под сводами пещеры. Одна из этих тварей неожиданно опустилась на плечо Баррика и так испугала его, что он невольно вскрикнул и едва не порезался собственным клинком, замахнувшись на дерзкое создание. Приглядевшись, он понял, что крылатые существа, гроздьями висевшие на стенах и потолке пещеры, это белые саламандры, слепые и совершенно безобидные.
Выйдя из пещеры с саламандрами, Баррик понял, что они идут не вверх, а вниз. Он схватил гнома за шиворот и потребовал объяснений. Маленький проводник задрожал всем телом, ощутив приставленный к горлу клинок, однако его простодушный взгляд свидетельствовал о том, что гном не замышлял никакого обмана.
— Нада идти вниз, от Рутман Найсти, никак нельзя другая дорога, — пробормотал он. — Иначе пропадать. Если сразу вверх, слишком круто, никак нельзя.
Баррик безуспешно ломал голову над этими невнятными словами. За неимением другого выхода он решил полностью довериться своему провожатому и следовать за ним, полагаясь на то, что в конце концов гном выведет его к свободе и свету.
Теперь, когда в душе у принца ожила надежда, он не мог не думать о своих погибших товарищах. В этом темном душном подземелье смерть много раз приближалась к нему вплотную, да и сейчас он не был уверен, что сумеет спастись. Но ему никогда не приходило в голову, что из всей троицы уцелеет только он. Даже если он выберется из пещеры живым, он останется в одиночестве посреди враждебного неведомого мира.
Усилием воли Баррик отогнал эту мысль, потому что понимал: если этого не сделать, она отнимет у него последние силы, и он рухнет на землю, чтобы уже никогда не подняться.
Они вступили в широкую пещеру, освещенную множеством маленьких свечей на потолке и на стенах, мерцавших, как звезды. Маленький бородатый человечек остановился и перевел дыхание.
— Пришли, — охрипшим от страха шепотом сообщил он. — Здеся. Смотри. Отсюда лазить к свету.
Баррик устремил взгляд в том направлении, куда указывал гном. В дальнем конце комнаты пробивалась узкая полоска света — то ли дверь, ведущая к свободе, то ли досадный обман зрения.
— Там? — одними губами спросил Баррик.
— Да.
Гном, которого принц по-прежнему держал за шиворот, беспокойно заерзал. Быть может, он боялся, что его коварный замысел сейчас будет раскрыт, или не верил, что Баррик выполнит свое обещание и отпустит его на свободу.
— Иди вперед, — распорядился Баррик. — Посмотрим, открыта ли дверь.
Неожиданно для самого себя принц рассмеялся. В голове у него царила странная пустота — ему было все равно, дурачит его гном или нет.
Опустошенность сменилась почти невыносимой радостью, когда он подошел поближе и увидел огромную дверь из темного дерева, украшенную металлической резьбой. Судя по пробивавшемуся из-за двери свету, она была открыта — вероятно, охваченные паникой стражники забыли ее запереть. С помощью гнома, проявившего необычную для миниатюрного существа силу, Баррик потянул за ручку, и дверь приоткрылась так, что он вполне мог в нее протиснуться. В другое время принц заинтересовался бы фигурами и рунами, вырезанными на темном металле, но сейчас у него было одно желание — как можно скорее увидеть свет и вдохнуть вольный воздух.
После душного сумрака, царившего в подземелье, серый сумеречный день в стране теней показался Баррику ослепительно ярким. Свет ударил ему в глаза, словно он вышел под палящее полуденное солнце.
Для гнома яркий свет был невыносимым. Закрыв глаза руками и что-то жалобно бормоча, он попятился назад. Баррик не стал ему препятствовать — гном честно выполнил их договор, и принц не собирался отказываться от своих слов. Однако несколько мгновений спустя маленький человечек вылетел из пещеры и покатился под ноги Баррику. Из спины его торчали три оперенные стрелы, и кровь, хлеставшая из ран, успела насквозь промочить грязную рубашку. Гном был еще жив, но его прерывистое свистящее дыхание говорило о том, что он при смерти.
— Ты очень удобная мишень.
Слова, долетавшие из пещеры, падали, как тяжелые камни, и гулкое эхо делало их еще более зловещими.
— Если попытаешься бежать, мои стражники мигом тебя подстрелят. Ты умрешь так же, как твой маленький приятель. Хочешь жить — немедленно возвращайся в пещеру.
Ноги Баррика приросли к земле, и он при всем желании не сумел бы бежать. Впрочем, попытка бежать была обречена — невидимые лучники вонзят в него множество стрел раньше, чем он найдет укрытие. К тому же в заточении принц так ослабел, что догнать его не составило бы никакого труда Баррику оставалось лишь выполнить приказ и вернуться в пещеру. Там, в окружении обезьяноподобных стражников и вооруженных луками длинноголовых, стоял Уени'ссох, приспешник покойного Джикуйина. Лицо его по-прежнему было серым, как у трупа, глаза сверкали холодным голубым огнем.
— Прежде ты принадлежал Джикуйину, — ровным невыразительным голосом изрек бессонный. — Теперь Джикуйин мертв, и ты принадлежишь мне. Ворота в чертог повелителя Земли должны быть открыты, и ты поможешь нам в этом. Смерть Джикуйина изменила только одно — сокровища богов получит не он.
— Я не буду вам помогать, — отрезал Баррик. — Лучше убейте меня.
Он метнулся к выходу, готовый получить на бегу стрелу и умереть на месте. Жгучая боль, пронзившая его ногу, заставила его споткнуться и упасть. Баррик скорчился на полу и увидел, что стрела вонзилась в его лодыжку. От боли перехватывало дыхание, но принц по-прежнему не отводил глаз от дверного проема, пропускавшего дневной свет, прекрасный и манящий. Только теперь юноша в полной мере осознал, как его гнетут мрак и духота подземелья. Легкие отказывались вдыхать воздух, пропитанный запахом дыма, гниения и крови.
Конец неотвратимо приближался. Баррик боролся до конца, он сделал все, что было в его силах. Но ведь он говорил им — всем этим людям, убеждавшим его не сдаваться, — что сил у него очень мало. Он с самого начала знал, что обречен на поражение. Те, кто на него полагался, наверняка тоже знали об этом.
Серолицый человек сверлил Баррика взглядом своих сверкающих глаз. Он высунул тонкий, как у ящерицы, язык и облизал сухие губы.
— Есть некая вещь… Да, у тебя есть некая вещь, — молвил Уени'ссох. — Я это чувствую. Могущественная вещь.
Баррик в ответ лишь слабо застонал, не постигая смысла этих слов. Внезапно его пронзила догадка.
Зеркало. Священный предмет, который доверил ему Джаир! Баррик ощутил холодок в том месте, где завернутое в тряпицу зеркало касалось его груди. Этот монстр, этот оживший труп не получит его.
— Не понимаю, о чем ты… — с нарочитым равнодушием пробормотал принц.
— Молчи.
Уени'ссох вытянул длинную руку. Костлявые пальцы почти коснулись груди Баррика. Длинноголовые и косматые стражники окружили своего повелителя, как демоны на храмовых фресках.
— Отдай его мне.
Баррик покачал головой, выражая величайшее недоумение. Но хотя серолицый так и не коснулся его, принц чувствовал, что неодолимая сила вытягивает зеркало из кармана его рубашки. Все его существо воспротивилось этому, словно зеркало пустило корни в его груди и оторвать его можно лишь вместе с куском живой плоти. Баррик пронзительно закричал, но на каменном лице Уени'ссоха не дрогнул ни один мускул; лишь огонь, пылавший в его глазах, становился все сильнее.
Баррик зажал карман, не выпуская зеркало, но внезапно волна слабости и безразличия накрыла его с головой. Что толку сопротивляться? Он не в силах противостоять этому мерзкому существу, чья власть поистине безгранична.
«Ты должен отдать его!» — прозвучало в мозгу принца, и Баррик с содроганием осознал, что это голос Уени'ссоха.
— Нет, нет! — попытался возразить Баррик, но бессильный протест захлебнулся в пучине отчаяния.
Бледные губы серолицего искривились в ухмылке. Зеркало рвалось прочь и увлекало за собой тело Баррика. Уени'ссох опустился на колени рядом с ним.
— Ты хочешь отдать его, человек солнечного мира, — проговорил он. — Ты хочешь. И когда оно окажется у меня, я пойму, по какой причине Одноглазый так заинтересовался тобой.
«Ты ничего не получишь!» — хотел крикнуть Баррик, но собственный язык не слушался его.
Уени'ссох был слишком силен. Принц понял, что сейчас потеряет зеркало, а вместе с зеркалом потеряет все.
— Сопротивляться бесполезно, — изрек бессонный.
Он вновь осклабился, обнажив длинные желтые зубы. Баррик заметил, что на его пепельно-сером лбу выступили капли пота.
«Я не должен сдаваться без боя, — сказал себе Баррик. — Но я не знаю, как сражаться с таким противником».
И все же он сопротивлялся. Напряжение серолицего возрастало, а желание оставалось неосуществленным.
Баррик ощутил, что в груди у него разгорается огонь. Но нет, огонь полыхал не внутри, а снаружи — это зеркало раскалилось и отражало все попытки Уени'ссоха завладеть им. При этом оно не причиняло Баррику ни малейшей боли и сияло ярким светом, как солнце. Ослепительная вспышка заставила стражников повалиться на пол, закрыв глаза когтистыми лапами. Баррик чувствовал лишь легкое пощипывание, словно по телу его пробегали искры. До его слуха донеслись чьи-то пронзительные завывания. Подобно пауку, поймавшему в свою паутину громадную смертоносную осу, Уени'ссох пытался вырваться на свободу и спастись бегством. Казалось, сам воздух вокруг был пропитан ужасом. Серолицый уже не стремился завладеть зеркалом, но зеркало не отпускало его.
— Нет! — оглушительно возопил Уени'ссох.
Он попытался встать, но невидимая сила заставила его распластаться на полу. Как рыба на горячем песке, серолицый забился в судорогах. Глаза его вылезали из орбит, мускулы вздымались под пергаментной кожей, словно готовы были ее разорвать. Поток крови хлынул из его рта, в мгновение ока залив грудь и руки. Звероподобные стражники, ослепленные и испуганные, громко заскулили и бросились врассыпную, сбивая друг друга с ног. Невидимая раскаленная нить, соединившая вытянутую руку Уени'ссоха и предмет, спрятанный на груди у Баррика, пульсировала и натягивалась.
Внезапно серолицый вспыхнул, как факел.
За долю секунды пламя целиком охватило его иссохшее тело. Уени'ссох пронзительно вопил, извивался и выгибался дугой. Беспощадный огонь вырвался из его глазниц и открытого рта. Стражники, потрясенные этим зрелищем, с воем скрылись в сумраке подземных коридоров.
Когда Баррик вновь взглянул на Уени'ссоха, от того остался лишь обугленный остов. Подавив приступ тошноты, принц бросился к выходу, переступил через пронзенный стрелами труп гнома и шагнул навстречу сиянию дня.
Он остановился в дверном проеме и в замешательстве окинул взглядом долину, расстилавшуюся внизу. Неужели он действительно свободен? И что произошло несколько мгновений назад? Неужели ему удалось победить отвратительного монстра, многократно превосходящего его силой? Баррик не обольщался на свой счет — он знал, что Уени'ссоха уничтожило зеркало, не желавшее идти в его руки. Пока серолицый не попытался завладеть им, зеркало никак не проявляло своего могущества. Возможно, если бы речь шла лишь о жизни Баррика, зеркало не помешало бы Уени'ссоху его убить. Но принц не был в этом уверен. Откровенно говоря, он ни в чем не был уверен и не имел желания гадать и размышлять.
Прежде всего он вытащил стрелу из своей окровавленной лодыжки. Саднящая боль, забытая во время схватки с Уени'ссохом, тут же напомнила о себе. Прихрамывая, Баррик спустился по склону и отыскал дорогу, которая привела его и других пленников в это кошмарное место. Сколько дней или месяцев миновало с тех пор, он не имел понятия. Баррик думал только об одном: надо уйти как можно дальше от подземелья, чтобы никакие преследователи не сумели его догнать.
Баррика шатало от слабости, его глаза отвыкли от тусклого сумеречного света и беспрерывно слезились, поэтому он не сразу заметил, что огромные статуи, маячившие перед ним, раскачиваются и трясутся. Когда одна из них сорвалась с пьедестала и разлетелась на куски, Баррик понял — творится что-то неладное. В следующее мгновение еще две статуи рухнули вниз и превратились в груды обломков. Земля содрогалась, ибо чье-то исполинское тело рвалось наверх из глубин.
Когда перед затуманенным от ужаса взором Баррика возникло нечто бесформенное и косматое, он подумал, что за ним гонится гигантский паук. Длинные, изломанные конечности чудовища тянулись в стороны, как щупальца медузы, дымились и растекались на глазах, как расплавленный воск. Можно было подумать, что это существо вырвалось из-под ножа мясника, унеся с собой свои разрубленные члены. Но когда принц увидел ободранное лицо, истекавшее не кровью, а золотистым ихором, жалкие остатки бороды вокруг беззубой пасти и единственный глаз, горящий безумным огнем, он с содроганием понял, кто перед ним.
— Я настиг тебя, жалкий кусок дерьма.
Нижняя челюсть Джикуйина была сломана и висела на тонких полосках плоти, испуская жидкость, по виду напоминавшую расплавленный металл, поэтому его речь звучала как невразумительное рычание. Однако, несмотря на бесчисленные раны, голос полубога не утратил своей силы. Он обрушился на Баррика, как камнепад, и заставил его упасть на колени.
— Ты вообразил, что я мертв, жалкий тупица? Нас, бессмертных, не так легко убить!
Баррик вскочил на ноги и метнулся в сторону, рассчитывая ускользнуть от неуклюжего изувеченного гиганта, однако полубог с неожиданным проворством вытянул одну из своих изломанных ног, преграждая путь.
— Куда ты так спешишь, дитя солнечного мира? Ты забыл, что должен сослужить мне службу? Твоя кровь распахнет двери божественного чертога. Я войду туда и вылечу все свои раны. Есть только одно затруднение…
Баррик опустил отяжелевшую голову. Он не смог убежать от Джикуйина, а исход схватки с уродливым исполином заранее предрешен. Путь к отступлению отрезан. Надежда на спасение рухнула.
— Есть только одно затруднение…
Баррик Эддон сунул руку в карман рубашки и выхватил зеркало. Поначалу оно было чуть теплым, затем мгновенно раскалилось, наливаясь силой. Но справиться с Джикуйином оказалось гораздо труднее, чем с его серолицым приспешником. Стоило полубогу протянуть руку — или конечность, отдаленно напоминавшую руку, — и волшебное свечение погасло.
— Не знаю, что у тебя там за штуковина, отродье смертных, но против меня она бессильна, — пророкотал Джикуйин.
Его единственный залитый кровью глаз не выражал ничего, как и превратившееся в бесформенную кровавую массу лицо, однако Баррик почувствовал, что победа над зеркалом приободрила и позабавила полубога. У него не было оснований сомневаться в правоте Джикуйина — зеркало превратилось в холодную безжизненную стекляшку.
— В моих жилах течет кровь великих богов! — рявкнул Джикуйин.
В следующее мгновение что-то упало с небес и скрыло лицо полубога, как живая черная тень. Джикуйин закричал от боли — так громко, что череп Баррика едва не разлетелся на куски. Когда принц заставил себя посмотреть на врага, черная тень исчезла, а изувеченный исполин, оглушительно стеная, закрывал руками лицо. Когда Джикуйин наконец отвел руки, Баррик увидел, что на месте его единственного глаза зияет пустая золотистая впадина.
«Он ослеп! Ослеп!» — пронеслось в голове у Баррика.
Юноша понял, что это его единственный шанс спастись. Пока Джикуйин стонал и в ярости воздевал руки, Баррик нагнул голову, со всех ног бросился прямо на него и, резко метнувшись в сторону, проскочил между огромными золотыми когтями, украшавшими ладонь размером с колесо телеги.
Гигант догадался, что добыча ускользнула. Из его глотки вырвался отчаянный рев, от которого содрогнулись окрестные холмы, а с горных вершин сорвались грохочущие камни. Баррик не оглядывался и бежал так быстро, насколько позволяли его измученные ноги. Он был предельно вымотан, ему приходилось то и дело останавливаться, чтобы перевести дух. Несмотря на это, расстояние между ним и Джикуйином неуклонно возрастало, и злобные крики, сотрясавшие воздух у него за спиной, вскоре стали далекими, как раскаты грома.
Наконец Баррик ощутил себя в безопасности. Он рухнул на колени и стал хватать воздух ртом. Черная тень, парившая в воздухе над его головой, резко снизилась и, едва не задев Баррика крыльями, коснулась земли. Спаситель Баррика сделал несколько подпрыгивающих шажков, взгромоздился на камень и уставился на юношу черным глазом-бусинкой. Баррик и не предполагал, что встреча с этим надоедливым созданием доставит ему такую радость.
— Это ты, Скарн? — спросил он.
— Как видишь. А где мой хозяин?
Баррик не сразу понял, о ком спрашивает ворон.
— А, ты про Вансена. Он… Его больше нет. Он упал в пропасть.
Ворон продолжал пристально разглядывать Баррика.
— Я тебя спас. Выклевал глаз тому громиле. Если бы не я, он бы тебя прикончил. Скажи, это был Джек Чейн?
Баррик молча кивнул. Он так устал, что у него не было сил разговаривать.
— Значит, я победил бога. Вот это да! Теперь я самый могущественный ворон на свете! — Потрясенный этим открытием, ворон запрыгал на камне и торжествующе закаркал. — Не всякому ворону удается ослепить бога! Отныне меня следует называть Скарн Могучий.
— Джикуйин не бог, а всего лишь полубог, — поправил Баррик, ложась на спину.
Ему хотелось уйти подальше от страшной пещеры, но он больше не мог сделать ни единого шага.
Скарн как будто не расслышал его слов. Он продолжал подпрыгивать, громогласно повторяя:
— Подумать только, ворон победил бога! Наверное, впервые за всю историю мира! Мой подвиг войдет в легенды.
Баррик посмотрел на раздувшуюся от самодовольства птицу и неожиданно засмеялся. Его хриплый лающий хохот перешел в приступ мучительного кашля.
Когда юноша отдышался и сел, его пронзила внезапная мысль.
— Скажи-ка мне, героический и могущественный ворон, где находится Кул-на-Квар? Так называемая Обитель народа?
Ворон вперил в него пронзительный взгляд.
— Сначала ответь, как ты меня отблагодаришь? Ты ничем не помог мне, а я тебя спас. Ослепил бога. — Ворон гордо вскинул голову. — Никто не сможет этого отрицать. Скарн Могучий победил Джека Чейна!
— Ты действительно меня спас, и я очень тебе признателен, — кивнул Баррик. — А если ты поможешь мне добраться в Кул-на-Квар, я… я сделаю так, что тебе никогда в жизни не придется добывать себе пищу. Я собственноручно буду приносить тебе свежее мясо на золотой тарелке.
— Правда? — Ворон несколько раз подпрыгнул и хлопнул крыльями. — Что ж, это мне подходит. Не знаю только, можно ли тебе доверять.
Голова у Баррика была пуста, как выдолбленная тыква, но все же он почувствовал укол уязвленной гордости.
— Я привык держать свое слово. К твоему сведению, я принц. Сын короля.
Ворон издал отрывистый звук, выражавший скорее недоверие, чем благоговейный восторг.
— Иметь дело с принцами мне не приходилось, и я понятия не имею, чего от них ждать. — Скарн задумался, мигая блестящим глазом. — Но ты друг моего хозяина. Значит, мы с тобой будем действовать заодно.
— Будем действовать заодно, — эхом повторил Баррик. — Всемогущие боги, кто бы мог подумать, что я найду такого союзника?
Он уже падал от усталости, поэтому подполз к кустам и уронил голову на сложенные руки.
— Если кто-то попытается меня убить, подними тревогу, ладно? — попросил он ворона.
Не дожидаясь ответа Скарна, Баррик провалился в сон — такой же глубокий, как подземелье, откуда он выбрался.
Вансен шел вперед, потому что ему не оставалось ничего другого. Шаг за шагом он брел по бесконечному узкому мосту, повисшему над бездной небытия. Иногда он останавливался передохнуть, но очень ненадолго — он боялся забыть, в каком направлении движется, и по ошибке повернуть назад.
Порой он представлял себе, что идет не по мосту над бездной, а по краю огромного бесконечного кольца, плывущего во тьме. Ему казалось, что он, Феррас Вансен, приговорен к такому наказанию, но он не мог вспомнить, в чем заключалось его преступление, хотя чувство вины было отчетливым и сильным. Должно быть, он получил бессмертие и обречен вечно бродить по замкнутому кругу.
Неужели боги способны на такую жестокость, спрашивал он себя. А если он стал бессмертным, почему он чувствует усталость, как при жизни?
И почему мысли о богах так упорно терзают его? Почему он вновь и вновь размышляет об их власти над смертными, о справедливости посылаемого ими возмездия? Едва он пытался вспомнить, каким образом оказался здесь, на узком ненадежном мосту, его сознание заволакивала пелена тумана. Он забыл, где был прежде; забыл все, что случилось после того, как он бросился на стражников в подземелье полубога. Перед его мысленным взором возникали обрывки каких-то картин, связанных с отцом и неким таинственным городом, но эти образы не имели отношения к действительности, потому что его отец умер много лет назад.
Несомненно, отца и загадочный багровый город он увидел во сне. Может быть, это место тоже ему приснилось? А если мост над бездной существует в реальности, кто и зачем отправил Вансена в этот бесконечный путь?
И что произойдет, если он сорвется с моста, случайно или намеренно? Что его ждет, смерть или бесцельное и бесконечное падение, еще более тягостное, чем блуждания во мраке? Этот вопрос мучил Вансена. Он решил, что узнает ответ на опыте. Когда все силы кончатся и тоскливая безысходность полностью завладеет его душой, останется один выход — падение. Но будет ли этот выход спасительным?
Феррас Вансен не знал ответа. Но он мог задавать вопросы, и это спасало его от безумия.
Он моргнул, а когда поднял веки, ему показалось, что он закрыл глаза на целый год, а не на мгновение. Все вокруг переменилось до неузнаваемости.
Бездна исчезла. Вечная тьма небытия превратилась в самый обычный сумрак, скопление теней, где угадывались какие-то неясные силуэты. Вместо неосязаемой бесплотной опоры под ногами был камень, надежный и прочный. Его окружала не бескрайняя пустота населенная кошмарами, а нечто совсем другое.
Вансен в испуге остановился — он так привык к однообразию, что любые перемены казались ему обманом. Опустившись на колени, он почувствовал холодок камня. Капитан коснулся камня лбом. Камень был реальностью. И он, Вансен, осязал эту реальность.
Он поднялся на ноги и с изумлением понял, что сумрак рассеивается. Где-то поблизости находился источник света, разгонявший тени. Это был знакомый и привычный огонь факелов. Вансен увидел вокруг каменные стены, покрытые затейливой резьбой. Он поднял глаза и разглядел резной свод, откуда на него глядела некая исполинская фигура, темная и зловещая. Капитан гвардейцев содрогнулся, однако в следующее мгновение понял, что это всего лишь статуя — громадное изваяние Керниоса. Он снова содрогнулся, когда такая же статуя посмотрела на него снизу, и тут же осознал, что это отражение. Каменный пол, на котором он стоял, был отполирован до блеска, являя собой подобие огромного зеркала, отражавшего искусную резьбу потолка и великого Керниоса, взиравшего то ли сверху, из небесного чертога, то ли снизу, из своего подземного царства.
У Вансена закружилась голова. Он покачнулся, но сделал над собой усилие и устоял на ногах. Куда он попал? В глубокую пещеру, расположенную под обителью Джикуйина? Он сорвался в бездну, зиявшую за открытыми воротами царства Керниоса, — может быть, теперь он в святилище повелителя Земли? Однако все вокруг выглядело слишком обычным. Спору нет, резьба на потолке поражала красотой, и статуя Керниоса производила сильное впечатление… но все это никак не походило на потусторонний мир.
Ноги у Вансена подгибались, он задыхался. Прежде он и не думал, что человек может дойти до такого изнеможения. Впрочем, усталость означала главное: он жив. Еще одним доказательством жизни служила эта комната, хотя здесь не было ни единой души, кроме него. Вансен заметил массивную дверь, приблизился к ней и попытался открыть. Как ни странно, тяжелая дверь распахнулась от слабого толчка.
За дверью открылась еще одна комната, где толпилось множество темных фигур. Поначалу Вансен решил, что они ждут его, но потом заметил изумление на лицах собравшихся. Все они оказались малы ростом и не доходили капитану гвардейцев даже до пояса. Возможно, это были слуги Керниоса. Впрочем, маленькие человечки работали и на копях Джикуйина. Больше всего Вансена волновало, сумеют ли они понять его язык.
— Вы… меня… слышите? — проговорил он, подняв руки.
— Во имя Старейших, ответь, что ты делаешь в палате совета, чужестранец? — грозно сдвинув брови, спросил один из маленьких человечков. — Никто не разрешал тебе входить туда.
С этими словами человечек резко повернулся и устремился к двери, откуда только что вышел Вансен. Остальные последовали его примеру. Все бросали на Вансена тревожные взгляды, словно перед ними стояло кровожадное чудовище.
Вансен смотрел им вслед, и по спине у него бежали мурашки. Эти неведомые существа не просто понимали его, но превосходно говорили на его языке, и произношение выдавало в них жителей Южного Предела. Куда он попал? Какое новое испытание приготовила ему судьба?
Вансен окинул взглядом комнату, успокаивая отчаянно бьющееся сердце. Он пытался понять, что же с ним произошло, но боялся этого понимания. Его уже окружила целая толпа маленьких человечков, вооруженных копьями, лопатами и молотками. Капитан гвардейцев вскинул руки, показывая, что не вооружен и не имеет дурных намерений. Внезапно его внимание привлек человек, вошедший в комнату вместе с неведомыми обитателями неведомой страны. Это был дородный человек вполне нормального роста, примерно такого же, как у самого Вансена. Более того — лицо человека показалось капитану гвардейцев смутно знакомым.
— Я знаю вас, сэр, — произнес он, когда большой человек подошел ближе. — Вы ведь… клянусь богами, вы Чавен, королевский лекарь!
— Вы ошибаетесь, — отрезал незнакомец. Он никак не походил на командующего армией, даже такой миниатюрной. — Мое имя не Чавен. Вы нарушили границы чужих владений, не имея на то разрешения. Отвечайте, с какой целью вы проникли в ратушу Города фандерлингов?
Вансен вытаращил глаза от изумления.
— В ратушу Города фандерлингов? — не веря ушам, повторил он. — Но как я здесь оказался?
— Об этом вам лучше знать, — ответил королевский лекарь.
Во взгляде его мелькнула искра узнавания, он покачнулся от неожиданности и сделал фандерлингам знак отступить назад.
— Я знаю этого человека, — пробормотал он. — Но до сих пор считалось, что он пропал без вести во время битвы с сумеречным народом. Ваше имя Вансен, сэр? Вы капитан королевских гвардейцев?
— По крайней мере, я был им. Но где я?
— Я же сказал, — медленно покачал головой Чавен, — вы в Городе фандерлингов, непосредственно под замком Южного Предела.
— В Южном Пределе! — выдохнул Вансен.
Он потрясенно огляделся по сторонам, сделал несколько неуверенных шагов в сторону Чавена и маленьких воинов, вскинувших свое оружие, и рухнул на колени. Воздев руки к небесам, он возблагодарил богов, положивших конец его испытаниям. Толпа фандерлингов в смятении наблюдала, как большой человек распростерся на полу, смеясь, рыдая и прижимаясь лицом к благословенной каменной тверди.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ