И явилось новое солнце

40. РУЧЕЙ ЗА ПРЕДЕЛОМ БРИИ

Я стоял на усыпанной цветами траве, душистой и мягкой, как ни одна из тех, что я мял; над головой плыли облака, скрывавшие солнце и раскрашивавшие небеса в темно-голубые и золотые тона. До меня еще доносился отдаленный рев бури, бушевавшей на Горе Тифон. Сверкнула вспышка или скорее тень вспышки, если только можно представить себе такое, – наверно, молния ударила в скалу или вновь выстрелил кто-то из преторианцев.

Я сделал два шага, и все эти звуки и образы стали неразличимы; однако, похоже, не они вдруг исчезли, но я потерял способность – а может быть, всего лишь желание – воспринимать их, как все мы, повзрослев, не замечаем больше вещей, занимавших нас в детстве. Явно, подумал я, это не то, что зеленый человек называл Коридорами Времени. Здесь нет никаких коридоров, а только холмы, волнующееся море травы и нежный ветерок.

Я прошел чуть дальше, и мне стало казаться, что все вокруг знакомо, что я попал туда, где некогда уже был, хотя и не мог вспомнить, куда именно. Нет, это не наш некрополь с его мавзолеями и кипарисами. Не открытые поля, по которым я шел когда-то с Доркас и наткнулся на сцену доктора Талоса, те поля простирались под Стеной Нессуса, а здесь не было никаких стен. Не сады Обители Абсолюта, изобилующие рододендронами, гротами и фонтанами. Если бы не цвет неба, я бы скорее сравнил здешние места с весенней пампой.

Потом я услышал пение бегущей воды, а спустя мгновение увидел ее серебристое мерцание. Я бросился к ручью, вспоминая на бегу о своей былой хромоте и о том, как я пил из ручья в Орифии, а потом вдруг заметил рядом с собой следы смилодона; между глотками я улыбался, думая, что сейчас они бы нисколько не напугали меня.

Я поднял голову и увидел не смилодона, а миниатюрную женщину с разноцветными крыльями, которая, точно желая остудить ноги в прохладном потоке, легко шагала по омываемым водой камням чуть выше по течению.

– Цадкиэль! – воскликнул я, после чего онемел от смущения, вспомнив наконец это место.

Она помахала мне рукой и улыбнулась, потом неожиданно вспорхнула от воды и полетела, а радужные крылья ее затрепетали, точно лоскутки цветастой ткани.

Я встал на колени.

Продолжая улыбаться, она опустилась на берег рядом со мной.

– Похоже, ты раньше не видел, как я летаю.

– Видел однажды – вернее, твое изображение, – ты зависла, раскинув огромные крылья, в межзвездной пустоте.

– Да, там я могу летать благодаря отсутствию притяжения. Здесь же мне приходится значительно уменьшаться. Ты знаешь, что такое гравитационное поле?

Она обвела луг рукой не длиннее моей ладони, и я ответил:

– Я вижу это поле, могучий иерограммат.

Она рассмеялась музыкальным смехом, похожим на перезвон маленьких колокольчиков.

– Мы ведь встречались?

– Могучий иерограммат, я – нижайший из твоих рабов.

– Тебе, должно быть, неудобно стоять на коленях; и, вероятно, ты встречал другую меня с тех пор, как я отделилась от нее. Садись и расскажи мне об этом.

Так я и сделал. Легко и приятно было мне сидеть на берегу ручья, время от времени освежая натруженное горло его холодной чистой водой, и пересказывать Цадкиэль, как я впервые увидел ее меж страниц книги Отца Инира, как гонялся за ней на борту ее собственного корабля, как она обернулась мужчиной по прозвищу Зак и как ухаживала за мной, когда я получил ранение. Но тебе, мой читатель (если только ты и вправду существуешь), уже известны все эти факты, ибо я записал их выше, не пропустив ничего или самую малость.

Здесь, у ручья, занимая Цадкиэль своей историей, я бы постарался быть по возможности кратким, если б не моя слушательница, которая заставляла меня вдаваться в различные подробности и совершать всевозможные отступления, пока я не рассказал ей о маленьком ангеле, повстречавшемся с Гавриилом (случай, вычитанный мною в коричневой книге), и о детских годах, проведенных в Цитадели, на вилле моего отца и в селении под названием Фамулорум возле Обители Абсолюта.

Наконец, когда я, наверное, в тысячный раз остановился перевести дух, Цадкиэль произнесла:

– Неудивительно, что я приняла тебя: во всей твоей истории нет ни слова лжи.

– Я часто лгал по необходимости и даже тогда, когда никакой нужды в этом не было. – Она усмехнулась, но ничего не ответила. Я добавил: – И солгал бы тебе, могучий иерограммат, если бы считал, что моя ложь спасет Урс.

– Ты уже спас его; ты начал еще на борту моего корабля, а закончил в нашей сфере, на поверхности и внутри мира, который ты также «зовешь Йесодом. Наверное, Агилюсу, Тифону и многим другим сражавшимся с тобой казалось, что силы неравны. Если бы они были поумней, то поняли бы, что борьба уже завершена, в ином месте и в иное время; но если бы они были умней, они бы признали в тебе нашего слугу и вовсе не стали бы бороться против тебя.

– Значит, я не могу потерпеть поражение?

– Скажи лучше – не потерпел поражение. Ты мог проиграть на корабле и потом; но ты не мог умереть до испытания, как не можешь и сейчас, до завершения своего дела. В противном случае ты умер бы от побоев, от прямого попадания из того орудия в башне, да мало ли от чего еще. Но скоро твое дело будет завершено. Сила твоя, как ты знаешь, исходит от твоей же звезды. Когда она войдет в ваше Старое Солнце и вызовет рождение нового…

– Я слишком часто хвастался, что не боюсь смерти, чтобы теперь дрожать при мысли об этом, – сказал я.

– Что ж, хорошо, – кивнула она. – Брия – не вечный дом.

– Но это место – Брия или часть ее. Вернее, проход в твоем корабле, тот, который ты показала мне, когда вела меня в отдельную каюту.

– Если так, значит, когда ты встретился со мной на нашем корабле, вы были недалеки от Йесода. Это Ручей Мадрегот, и он течет из Йесода в Брию.

– Из одной вселенной в другую? – переспросил я. – Разве такое возможно?

– А разве может быть иначе? Энергия всегда стремится к низшему состоянию; проще говоря, Предвечный жонглирует вселенными.

– Но ведь это всего лишь речушка, – настаивал я, – такая же, как все реки Урса!

Цадкиэль кивнула:

– Они тоже представляют собой энергию, стремящуюся к низшему состоянию, а что ты видишь, зависит от того, чем ты смотришь. Если бы у тебя были другие глаза или иной разум, ты бы видел все иначе.

Я поразмыслил над этим некоторое время и наконец спросил:

– А как я бы видел тебя, Цадкиэль?

Она сидела рядом со мной на берегу ручья; теперь она улеглась на траву, подперев руками подбородок, и ее яркие крылья поднимались из-за головы, словно два веера, расписанные узорами в виде глаз.

– Ты назвал эти поля гравитационными, и они, помимо всего прочего, действительно являются таковыми. Ты знаешь поля Урса, Северьян?

– Я никогда не ходил за плугом, но знаю их так, как может знать горожанин.

– Именно. И что можно найти по краям ваших полей?

– Частоколы из жердей или живые изгороди, чтобы не пускать скотину. В горах – стенки из сложенных валунов, отваживающих ланей.

– И все?

– Больше ничего в голову не приходит, – признался я. – Хотя, вероятно, я смотрел на наши поля не тем, чем надо.

– Ты смотришь именно тем, чем нужно для тебя, поскольку благодаря этим органам сформировалась твоя личность. Вот еще один закон. Ну, так как – больше ничего?

Я вспомнил шпалеры и воробьиное гнездо, которое как-то видел в одной из них.

– Еще – сорняки и всякий самосев.

– Здесь то же самое. Я как раз такой самосев, Северьян. Ты, может быть, думаешь, что я посажена тут в помощь тебе. Я хотела бы, чтобы это было так, и потому помогу тебе, если смогу; но я – лишь собственная часть, давным-давно отторгнутая, задолго до того, как ты впервые встретил меня. Может быть, когда-нибудь великанша, которую ты зовешь Цадкиэль, – хотя это и мое имя, – захочет, чтобы я снова стала с ней одним целым. До тех пор я останусь здесь, между притяжениями Йесода и Брии… Отвечая на твой вопрос – если бы ты смотрел чем-нибудь иным, то мог бы увидеть меня, как видит меня она; тогда ты смог бы объяснить мне, за что меня изгнали. Но пока ты не видишь подобные вещи, я знаю не больше твоего. Не хочешь ли теперь вернуться в свой мир Урса?

– Хочу, – ответил я. – Но не в то время, которое я покинул. Как я говорил тебе, когда я вернулся на Урс, я думал, что ему суждено замерзнуть до появления Нового Солнца; с какой бы скоростью я ни увлекал к себе мою звезду, она так далеко, что, прежде чем она достигнет цели, в мире пролетят целые века. Потом я понял, что попал в неведомую эпоху и мне предстоит томительное ожидание. Теперь же я вижу…

– У тебя даже лицо проясняется, когда ты говоришь об этом, – прервала меня маленькая Цадкиэль. – Теперь мне ясно, как в тебе распознали чудо. Ты явишь Новое Солнце, прежде чем заснешь.

– Да, если смогу.

– И ты хочешь, чтобы я помогла тебе. – Она помолчала, оглядев меня с серьезностью, которой я никак не ожидал от нее. – Много раз меня называли обманщицей, Северьян, но я бы помогла тебе, если бы это было в моих силах.

– Но ты бессильна?

– Вот что я скажу тебе: Мадрегот течет от великолепия Йесода, – она указала рукой вверх по течению, – к гибели Брии, вон туда. – Она снова подкрепила слова жестом. – Ступай следом за водой и окажешься во времени ближе к приходу твоей звезды.

– Если я – не проводник… Но я же и звезда. Или по крайней мере был ею. Не могу… я словно частично оцепенел…

– Но ведь сейчас ты не в Брие, помнишь? Вернувшись туда, ты снова узнаешь свое Новое Солнце – если оно еще существует.

– Должно существовать! – воскликнул я. – Ему… Мне… нужны мои глаза и уши, чтобы рассказывать ему, что происходит на Урсе.

– Тогда не стоит заходить слишком далеко вниз по течению, – заметила маленькая Цадкиэль. – Наверно, лучше сделать всего несколько шагов.

– Когда я появился здесь, я не видел ручья. Вряд ли я направлялся прямиком к его руслу.

Она пожала маленькими плечиками, ее миниатюрные груди совершенной формы приподнялись и опустились.

– Тогда и говорить не о чем, верно? Любое место одинаково сгодится.

Я встал, припоминая, как я впервые увидел ручей.

– Ручей протекал точно поперек моего пути, – сказал я наконец. – Нет, пожалуй, я последую твоему совету и сделаю несколько шагов по течению.

Она тоже поднялась с травы и вспорхнула в воздух:

– Кто знает, куда может завести единственный шаг?

– Однажды я слышал басню о петухе, – произнес я. – Человек, рассказывавший ее, уверял, что это просто глупая сказка на потеху детям, но, по-моему, в ней содержится кое-какая мудрость. Там говорилось, что семь – счастливое число. Восемь для петушка обернулось перебором.

Я отсчитал семь шагов.

– Что-нибудь видишь? – спросила маленькая Цадкиэль.

– Только тебя, ручей и траву.

– Значит, надо отойти от него. Не перепрыгивай на тот берег, не то окажешься невесть где. Отходи медленно.

Я повернулся спиной к воде и сделал шаг.

– Что ты видишь теперь? Смотри вниз, на стебли и корни травы.

– Темнота.

– Тогда шагни еще раз.

– Огонь… Море искр…

– Еще! – Она парила возле меня, словно раскрашенный воздушный змей.

– Только стебли, как у обычной травы.

– Отлично! Теперь полшага.

Я осторожно ступил вперед. Все то время, что мы беседовали на лугу, мы находились в тени; теперь, казалось, лик солнца скрылся за черной тучей, и передо мной стояла полоса тьмы, не шире моих протянутых рук, но очень густая.

– Что теперь?

– Передо мной сумрак, – сказал я. И потом, хотя я; скорее ощутил, чем увидел ее: – Темная дверь. Мне войти в нее?

– Это тебе решать.

Я подался вперед, и тут мне почудилось, что луг как-то странно наклонился, предстал в том ракурсе, в каком я видел его из своего укрытия на горе. Я сделал всего три шага, но Мадрегот журчал уже где-то совсем далеко.

Из сумрака выплыли неясные буквы; не сразу я понял, что они перевернуты и что самые крупные складываются в мое имя.

Я шагнул в тень, и луг исчез; я потерялся в ночи. Руками я нашарил камень. Я толкнул его, и он подался – сперва неохотно, потом плавнее, но все же мне приходилось преодолевать сопротивление огромного веса.

Будто у самого моего уха хрустальным перезвоном раздался смех маленькой Цадкиэль.