Христо-люди

ГЛАВА 11

Весенние инспекции в этом году оказались благосклонными. Только два поля на весь район оказались приговоренными к сожжению, и ни одно из них не принадлежало ни моему отцу, ни дяде Энгусу. Два предыдущих года были такими плохими, что люди, в первый год колебавшиеся в отношении к домашнему скоту, производившему отклонения, на второй год перебили его. В результате стало гораздо больше нормальных рождений. Больше того, тенденция к норме все усиливалась… Это вселяло мужество в людей, они стали дружелюбнее и общительнее. В конце мая многие готовы были поручиться, что уровень отклонений на этот раз небывало низок. Даже старый Джекоб вынужден был согласиться, что божественное недовольство на какое-то время было отложено.

- Господь милосерден, - сказал он неодобрительно. - Дает им последний шанс. Будем надеяться, что они изменят свои обычаи, иначе все будет плохо в следующем году. Пока все идет хорошо, но посмотрим…

Однако никаких признаков ухудшения не было. Поздние овощи свидетельствовали о такой же нормальности, как и ранние всходы. Погода также обещала хороший урожай, и инспектор большую часть времени проводил дома и стал очень популярен.

Для нас, как и для всех остальных, все предвещало спокойствие, хотя нас ожидало трудное лето. Возможно, так бы и получилось, если бы не Петра.

Однажды, ранним июньским утром, она совершила два поступка, которые ей были строго запрещены. Во-первых, хотя она была одна, она на своем пони уехала с территории нашей фермы. Во-вторых, она не держалась открытых мест, а отправилась в лес.

Леса в Вакнуке, как я уже говорил, относительно безопасные, но и в них нужно сохранять осторожность. Дикие кошки нападают редко, только в отчаянном положении, обычно они предпочитают спасаться бегством. Тем не менее, не очень умно отправляться в лес без оружия, так как сюда иногда забредают большие животные из окраин, охотящиеся в дикой стране.

Призыв Петры пришел также внезапно, как и в первый раз. Хотя это и не был сильный, подавляющий волю страх, как раньше, все же эмоция была выражена интенсивно: глубокое отчаяние и тревога передались полностью. К тому же девочка не контролировала свою мысль. Она просто излучала так сильно, что стирала у меня в мозгу все, оставляя в сознании лишь смутные тени.

Я попытался пробиться через эту мысль и связаться с остальными, но не смог установить контакта даже с Розалиндой. То, что я испытывал, трудно передать: я как бы пытался расслышать что-нибудь сквозь шум, или увидеть сквозь густой туман. К тому же в мысли не было и намека на причину тревоги. Это был, если можно выразить мысль в обычных словесных терминах, бессловесный крик протеста. Просто рефлекторное чувство, без сознания и контроля. Я сомневался даже, знает ли она, что делает. Скорее это было инстинктивно…

Все, что я мог сказать - это был сигнал отчаяния, и шел он с определенного направления.

Я выбежал из кузницы и схватил ружье - одно из ружей всегда висело у входа, заряженное и подготовленное для стрельбы в случае необходимости. В несколько минут я оседлал лошадь и поскакал. Единственное, что я мог определить по зову - это направление. Миновав живую изгородь, я ударил лошадь пятками и поскакал в сторону западного леса.

Если бы Петра хоть ненадолго перестала посылать сигнал отчаяния, и в этот промежуток мы могли бы связаться друг с другом, то последствия были бы другими, вернее, их совсем могло бы не быть. Но она не перестала… Она продолжала беззвучно кричать, и этот ее сигнал как щит отделял нас друг от друга, и я ничего не мог сделать.

Местами дорога была плохой. В одном месте я упал и потратил много времени на то, чтобы вновь поймать лошадь. Но в лесу продвигаться стало еще труднее. Густые заросли мешали поворачиваться, и я был вынужден ехать по единственной различимой тропе. Вскоре я понял, что ошибся. Подлесок был слишком густым, чтобы сразу ехать в направлении сигнала, поэтому мне пришлось вернуться и искать тропу вновь. Само по себе направление меня не беспокоило: Петра ни на мгновение не переставала посылать сигнал. Наконец я нашел очень узкую тропу, закрытую свисающими ветвями так, что я должен был сильно нагибаться, но ведущую в правильном направлении. Вскоре дорога стала лучше, и я смог продвигаться быстрее. Наконец я выехал на открытую поляну.

Петру я вначале не увидел. Мое внимание сразу привлек ее пони. Он лежал на дальнем конце прогалины с разорванным горлом. Над пони склонилось существо, наиболее отклонившееся из всех виденных мной. Оно вырывало куски мяса, и было столь поглощено едой, что не услышало моего приближения.

Зверь был красно-коричневого цвета с желтыми и темно-коричневыми пятнами. Его огромные, заканчивающиеся подушечками лапы, были усеяны клочками шерсти, передние лапы были окровавлены и заканчивались длинными когтями. Шерсть свисала и с хвоста, поэтому он был похож на длинное перо. Морда у животного была круглая, глаза - как два желтых стекла. Уши, широко расставленные, свисали, нос был вздернут. Два больших резца выступали из верхней челюсти, и зверь использовал их так же, как и когти, разрывая тушу.

Я начал снимать ружье со спины. Это мое движение привлекло внимание зверя. Он повернул голову и застыл, глядя прямо на меня. Кровь покрывала нижнюю часть его морды. Подняв хвост, зверь начал размахивать им из стороны в сторону. Я снял ружье и готов был выстрелить, когда стрела пробила горло зверя. Он подскочил, перевернулся в воздухе и опустился на все четыре лапы, все еще глядя на меня своими желтыми зрачками. Моя лошадь испуганно подала назад. От неожиданного толчка я выстрелил в воздух, но прежде, чем животное прыгнуло, в него попало еще две стрелы. Одна в затылок, другая в заднюю часть тела. Еще мгновение зверь стоял, потом упал мертвым.

Справа от меня на прогалину вышла Розалинда, держа лук в руке. С противоположной стороны появился Майкл со стрелой наготове. Он следил за животным, опасаясь его нападения. Хотя мы теперь были совсем рядом друг с другом, зов все еще продолжал оглушать нас.

- Где она? - Спросила Розалинда вслух.

Мы осмотрелись и увидели на молодом дереве, в двадцати футах от земли, маленькую фигурку. Она сидела на развилке и обеими руками держалась за ствол. Розалинда подбежала к дереву и сказала, что можно спускаться. Петра продолжала держаться за ствол, она казалась неспособной понять, что ей говорят. Я спешился, залез на дерево и спустил девочку, а Розалинда подхватила ее. Затем она посадила девочку в седло перед собой и постаралась успокоить, но Петра взглянула на своего пони, и отчаяние ее возросло.

- Надо остановить ее, - сказала Розалинда, - она соберет здесь нас всех.

Майкл, убедившись, что зверь действительно мертв, присоединился к нам. Он с беспокойством смотрел на Петру.

- Она не понимает, что она делает. Это что-то вроде крика испуга. Лучше бы она и в самом деле кричала. Уедем, чтобы она не видела пони.

Розалинда отъехала, поляну заслонили кусты, и Майкл заговорил с Петрой, стараясь отвлечь ее. Она, казалось, не понимала, и ее отчаянный беззвучный крик не ослабевал.

- Может, мы попробуем передать ей мысль одновременно? - Предложил я. - Что-нибудь успокоительное, дружеское, облегчающее. Готовы?

Мы старались в течение пятнадцати секунд. В отчаянном вопле вначале был перерыв, и резкий, потом она вновь отгородила нас друг от друга.

- Все, - сказала Розалинда и прекратила внушение.

Я с беспокойством смотрел на Петру. Ее зов несколько изменился, острота тревоги уменьшилась, но смущение и горе все еще были сильны. Она начала плакать. Розалинда взяла ее на руки и прижала к себе.

- Пусть поплачет, это успокоит ее, - посоветовал Майкл.

Мы ждали, когда она успокоится, когда случилось то, чего я опасался. Из-за дерева верхом на лошади показалась Рэчел, немного позже подъехал юноша. Я никогда его не видел раньше, но знал, что это Марк.

Раньше мы никогда не собирались вместе. Мы знали, что это небезопасно. Было ясно, что остальные две девушки в пути. Скоро они присоединятся к нам, и мы соберемся все, хотя еще раньше решили, что такого быть не должно.

Мы словами объяснили приехавшим, что случилось, и посоветовали им уехать как можно быстрее, чтобы нас никто не видел вместе. Марк, Майкл и Рэчел должны были уехать, а мы с Розалиндой остаться с Петрой и успокоить ее.

Все согласились с нами и сразу же разъехались в разные стороны.

Мы же старались успокоить Петру, но все было безуспешно.

Минут через десять появились, прокладывая свой путь через кустарник, две девушки: Салли и Кэтрин. Они тоже были с луками наготове. Мы надеялись, что кто-нибудь из уехавших встретит их и повернет обратно, но, очевидно, они ехали разными дорогами.

Девушки подъехали ближе, недоверчиво глядя на Петру.

Мы объяснили им все словами и также посоветовали уехать. Они уже поворачивали лошадей, когда из-за деревьев на прогалину выехал на гнедой кобыле большого роста человек.

Он остановил лошадь и уставился на нас.

- Что здесь происходит? - Спросил он.

Он был мне незнаком. Я потребовал у него то, что обычно требуют у незнакомцев… Он нетерпеливо протянул мне удостоверение с отметкой текущего года. Было ясно, что никто из нас не находится вне закона.

- Что это значит? - Вновь спросил он.

Мне очень хотелось сказать, что это не его дело, но я решил, что в данных обстоятельствах лучше действовать тактично. Я объяснил ему, что на пони моей сестры напал зверь, мы услышали ее крики. На его лице ничего не отразилось. Он продолжал смотреть на меня, а потом повернулся и принялся рассматривать Салли и Кэтрин.

- Возможно, но что вас двоих привело в такой спешке сюда? - Спросил он сестер.

- Мы услышали крики ребенка, - сказала Салли.

- Я был рядом и не слышал никаких криков, - возразил он.

Салли и Кэтрин посмотрели друг на друга. Салли пожала плечами.

- Но мы слышали, - коротко сказала она.

Видимо, следовало вмешаться мне.

- Я думал, что все на милю вокруг слышат ее, - сказал я. - Пони тоже кричал, бедный маленький пони.

Я провел его за кусты и показал растерзанного пони и мертвого зверя. Он удивленно глядел, как бы не веря своим глазам, но все еще не успокоился. Он захотел теперь увидеть удостоверения Розалинды и Петры.

- Зачем это? - В свою очередь спросил я.

- Разве вы не знаете, что окраины засылают своих шпионов? - Ответил он.

- Нет, не знаю, - ответил я. - Но разве мы похожи на людей окраин?

Он игнорировал мой вопрос.

- Да, посылают. И есть указание следить за ними. У нас

в жизни много беспокойств, и чем скорее мы очистим от них леса, тем будет лучше.

Он все еще казался неудовлетворенным. Взглянув на пони еще раз, он сказал Салли:

- Этот пони уже, по крайней мере, полчаса не может кричать. Как вы вдвоем смогли направиться прямо к этому месту?

Глаза Салли стали немного шире.

- Что ж, отсюда доносились крики, а когда мы подъехали ближе, то услышали, как плачет девочка, - просто сказала она.

- Вы хорошо сделали, - заметил я, - вы бы спасли девочке жизнь, если бы не находились дальше, чем мы. Теперь все кончено, и, к счастью, она не ранена. Но она сильно напугана, и я хочу отвезти ее домой. Спасибо вам всем за то, что вы хотели помочь.

Девушки поняли. Они поздравили нас со спасением Петры, выразили надежду, что она скоро придет в себя, и приготовились уезжать. Мужчина задержался. Он все еще казался неудовлетворенным и удивленным. Но сделать ничего не мог. Он окинул нас троих долгим взглядом, подождал, не скажем ли мы еще что-нибудь, но мы молчали. Тогда он посоветовал нам держаться подальше от леса и ускакал вслед за девушками. Мы следили, как он исчезает за деревьями.

- Кто это? - Встревожено спросила Розалинда.

Я мог ей только ответить, что по удостоверению его имя

Джером Скиннер. Мне он не был знаком, и, очевидно, наши имена тоже ничего не говорили ему. Я мог бы спросить Салли, но Петра все еще мешала нам обмениваться мыслями. Я испытывал незнакомое, приглушенное чувство одиночества. И оно было так неприятно, что я поразился силе страсти Энн, заставившей ее закрыть перед нами свой мозг на долгие месяцы.

Розалинда все еще обнимала Петру. Я снял с мертвого пони седло и упряжь, выдернул из тела зверя стрелы, и мы направились к дому.

Когда я принес Петру домой, ее уложили в постель. После полудня и в течение всего вечера она продолжала издавать беззвучный крик горя, но к десяти часам вечера он стал ослабевать, и вскоре совсем прекратился.

- Слава богу, она, наконец, уснула, - сообщили мы друг другу.

- Кто этот Скиннер? - Одновременно и с беспокойством спросили мы с Розалиндой у девушек.

Ответила Салли:

- Он здесь недавно. Его знает мой отец. У него ферма на границе с лесом, недалеко от того места, где мы встретились. К несчастью, он заметил нас и, конечно, удивился, почему это мы сломя голову скачем в лес.

- Он показался очень подозрительным. А почему? - Спросила Розалинда. - Может, он что-нибудь знает о передаче мысли? Я не думала, что кто-нибудь из них знает.

- Он не может ни воспринимать, ни посылать мысли, я только что пыталась связаться с ним, - ответила Салли.

Донесся вопрос Майкла о том, что произошло после его отъезда. Мы все объяснили. Он заметил:

- Некоторые из них думают, что какая-то передача мыслей возможна, но представляют это себе крайне примитивно - что-то вроде передачи смутного чувства или представления. Они называют это телепатией, те, что верят в нее. Большинство из них и в телепатию не верят.

- Считают ли они ее отклонением, если верят в ее существование? - Спросил я.

- Трудно сказать. Я даже не знаю, ставился ли этот вопрос вообще. Рассуждая же академически, можно сказать, что если бог способен читать мысли людей, то и правильное подобие бога тоже должно быть на это способно. Можно утверждать, что это свойство временно утрачено людьми после Наказания, но я не рискнул бы выставлять этот аргумент в свою защиту на суде.

- Этот человек что-то заподозрил, - сказала ему Розалинда. - Еще кого-нибудь из нас расспрашивали?

Все ответили отрицательно.

- Хорошо, - сказала она. - Но мы должны позаботиться, чтобы этого больше не случилось. Дэвид, постарайся научить Петру словам самоконтроля. Если она будет продолжать посылать свое отчаяние, то вы все должны игнорировать его, или, по крайней мере, не отвечать. И предоставьте это Дэвиду и мне. Если же ей нельзя будет противостоять, как это было в первый раз, то пусть тот, кто достигнет ее первым, постарается как-нибудь лишить ее сознания, и в тот же момент, как только побуждение прекратится, все должны повернуть обратно и как можно быстрее скрыться. Мы должны быть уверены, что больше не соберемся вместе. Вы согласны?

Все согласились, а затем отключились, оставив нас с Розалиндой обсуждать, как лучше убедить Петру.

Первое, что я уловил, проснувшись на следующее утро, было отчаяние Петры. Но теперь оно было другим: тревога улеглась, но оставалась жалость к погибшему пони. И по силе воздействия ее мысль ослабела по сравнению с предыдущим днем.

Я попытался вступить с ней в контакт, и, хотя она и не поняла меня, я отчетливо ощутил остановку и чувство удивления в течение нескольких минут. Я встал с постели и вошел в ее комнату. Она была рада моему обществу, отчаяние ее уменьшалось, пока мы болтали. Перед уходом я обещал взять ее на рыбалку после полудня.

Очень нелегко на словах объяснить, как воспринимаются мысленные образы. Все мы начинали с самих себя и вначале действовали неумело, но постепенно, особенно когда мы обнаружили друг друга, наша способность обострилась. С Петрой же обстояло по-другому. В шестилетнем возрасте она обладала силой передачи, намного превышавшей нашу нынешнюю, но она не использовала ее сознательно и не контролировала.

Я пытался объяснить ей, но даже теперь, в восьмилетнем возрасте, она не поняла меня. После часа бесполезных попыток, когда мы сидели на берегу и следили за поплавками, я почувствовал, что разговор надоел ей, и она уже не старается понять меня.

Необходим был другой путь.

- Давай поиграем, - сказал я ей. - Закрой глаза. Держи их крепко сжатыми и представь себе, что смотришь в глубокий-глубокий колодец. Ничего не видно, кроме темноты. Ты готова?

- Да, - ответила она, крепко сжав веки.

- Теперь не думай ни о чем, кроме того, как темно и как далеко до дна. Думай только об этом и смотри в темноту.

Поняла?

- Да, - опять сказала она.

Я представил себе кролика и дернул его за нос. Она хихикнула. Что ж, и то хорошо, по крайней мере, ясно, что она может принимать мысли. Я уничтожил кролика и представил себе куклу, затем несколько цыплят, и затем лошадь с повозкой. Через минуту или две она открыла глаза и посмотрела на меня с недоумением.

- Где они? - Спросила она меня, оглядываясь.

- Их нигде нет. Это всего лишь мысленные картинки, - сказал я. - Это игра. Теперь я закрою глаза, мы вместе будем играть в колодец, в его темноту. Теперь твоя очередь представить себе картинку, чтобы я мог ее себе увидеть.

Я добросовестно выполнял свою роль и поэтому полностью раскрыл свой мозг для восприятия. Это было ошибкой. Последовала ослепительная вспышка. Общее впечатление было такое, будто меня ударила молния. Ошеломленный, я упал и на некоторое время потерял сознание.

Конечно, никакой картины я не увидел. Но когда я очнулся, до меня донеслись протестующие мысли остальных. Я объяснил, что произошло.

- Ради небес, будь осторожен, не позволяй ей вновь проделывать это. Я чуть не всадил топор в ногу, - сердито сказал Майкл.

- Я обожгла руку у котла, - донеслось от Кэтрин.

- Успокой ее, - посоветовала Розалинда.

- Она не беспокоится, просто она очень сильно передает, сказал я.

- Но мы не можем этого воспринять, - ответил Майкл. - Она должна уменьшить силу передачи.

- Я знаю… Я попытаюсь. Может, у кого-нибудь возникла идея, как объяснить это ей? - Спросил я.

- Ну что ж, в следующий раз предупреждай нас до того, как она попытается, - сказала Розалинда.

Я отключился и вновь перенес внимание на Петру.

- Ты слишком сильно думаешь, - сказал я. - Нарисуй маленькую картинку, очень далекую и неяркую. Делай это медленно и осторожно, как если бы ты делала ее из паутины.

Петра кивнула и вновь закрыла глаза.

- Начинается, - предупредил я остальных и сам собрался, надеясь, что в этот раз смогу воспринять.

И на этот раз последовал маленький взрыв, он тоже несколько ошеломлял, но я успел ухватить очертания мысленного образа.

- Рыба, - сказал я, - рыба с повисшим хвостом.

Петра радостно рассмеялась.

- Несомненно, рыба, - донеслось от Майкла. - Ты на верном пути. Теперь остается только сократить силу передачи до одного процента, прежде чем она прожжет нам мозги.

- Теперь ты показывай мне, - сказала Петра, и урок продолжался.

В следующий полдень у нас состоялось еще одно занятие. Это было трудное и утомительное дело, но прогресс был налицо. Петра начала понимать, что такое передача мысленных образов, понимать по-детски, как мы и ожидали, но теперь она воспринимала верно, несмотря на помехи. Наибольшая трудность по-прежнему заключалась в том, чтобы уменьшить силу ее передачи: когда она приходила в возбуждение, ее мысли били, как молот. Остальные сообщали, что они не могут работать, пока мы занимаемся. Это было все равно, что пытаться не обращать внимания на удары молотка по голове. В конце урока я сказал Петре:

- Сейчас я попрошу Розалинду передать тебе мысленную картинку. Закрой глаза, как раньше.

- А где Розалинда? - Спросила Петра, оглядываясь.

- Ее здесь нет, но для маленьких картинок это неважно.

Смотри в темноту и ни о чем не думай. А вы все, - мысленно обратился я к остальным, - отключитесь и не мешайте. Давай, Розалинда, посильнее и поярче.

Розалинда представила себе пруд, окруженный тростником. В нем плавало несколько уток, смешных добродушных уток разного цвета. Они легко плавали, будто танцуя, кроме одной, неуклюже спешившей за другими. Петре понравилось, она засмеялась от радости. Затем внезапно мысленно передала свое удовольствие. Это ошеломило нас всех. Мы очень устали, но прогресс был очевиден.

На четвертом уроке она научилась воспринимать мысль, не закрывая глаза, что было еще одним шагом вперед. К концу недели мы многого достигли. Ее мысленные образы были еще резкими и неустойчивыми, но они постепенно улучшались. Она начала улавливать наши мысли, передаваемые друг другу.

- Очень трудно видеть всех сразу, - сказала она. - Но теперь я различаю, кто посылает мысли, ты или Розалинда, или Майкл, или Салли, но дальше я путаюсь. Остальные очень сильно сбивают меня, и я их плохо слышу.

- Кто это остальные? Кэтрин и Марк?

- О, нет. Этих я знаю. Совсем-совсем другие. Они очень далеко отсюда, - нетерпеливо сказала она.

Я решил воспринять это спокойно.

- Мне кажется, что я их не знаю. Кто они?

- Не знаю, - ответила она. - Разве ты их не слышишь? Они не здесь, а далеко-далеко, - и она указала на юго-запад.

Я обдумывал услышанное.

- Ты их все еще слышишь? - Спросил я.

- Да, слегка, - ответила она.

Я постарался уловить что-нибудь, но не смог.

- Попробуй, передай мне, что ты воспринимаешь от них, - сказал я.

Она попыталась. Что-то донеслось до меня, причем такое, чего никто из нас раньше не слышал. Оно было непостижимо и весьма туманно. Возможно потому, - подумал я, - что Петра пытается передать то, чего и сама не понимает. Я так ничего и не понял, несмотря на то, что очень старался. В конце концов, я позвал Розалинду. Но и она ничего не поняла. Петра старалась изо всех сил, поэтому после нескольких попыток разобраться, мы решили отложить это на будущее.

Несмотря на склонность Петры время от времени производить то, что выраженное звуками воспринималось бы как сплошной рев, мы все гордились ее успехами. Мы были возбуждены, как если бы обнаружили неизвестного человека, которому предстояло стать великим певцом. Только для нас это было гораздо важнее.

- Очень интересно, - сказал Майкл. - Но только как бы она не выдала нас, пока не научится контролировать себя.

Примерно через десять дней после гибели пони Петры, за ужином дядя Аксель попросил меня помочь ему установить колесо, пока еще не стемнело. Внешне просьба выглядела обычно, но что-то в его тоне заставило меня согласиться без колебаний. Я последовал за ним, и мы направились к стогу, где нас никто не мог увидеть и услышать. Зажав соломинку в зубах, он серьезно посмотрел на меня.

- Ты был неосторожен, Дэви? - Спросил он меня.

Можно быть неосторожным в разных делах, но только об одном он мог спросить с таким видом.

- Не думаю, - сказал я.

- Может, кто-нибудь из остальных?

Я вновь ответил, что вряд ли.

- Гм, - пробормотал он. - Тогда почему же Джо Кэрли расспрашивал о тебе? Как ты думаешь?

Я не знал почему, и сказал ему об этом.

Он покачал головой.

- Мне это не нравится, мальчик.

- Только обо мне, или об остальных тоже?

- О тебе и о Розалинде Мортен.

- О, - неуверенно сказал я, - если только это Джо Кэрли… Может, о нас пошли какие-то сплетни, и он хочет устроить скандал?

- Может быть, - сдержанно согласился дядя Аксель. - С другой стороны, именно Джо инспектор использует, когда хочет провести какое-нибудь тайное расследование. Мне это не нравится.

Мне это тоже не нравилось. Но Джо прямо нас не расспрашивал, и я не знал, где он мог взять улики против нас. Вообще, трудно было бы подобрать обвинение, которое внесло бы нас в число официально включенных в список отклонений.

Дядя Аксель покачал головой.

- Эти списки никогда не заканчиваются, - сказал он. - Нельзя перечислить миллионы отклонений, которые могут встретиться: только наиболее частые. Когда же встречаются новые, то их подвергают испытаниям. Это часть работы инспекторов, и они обязаны проверять полученную информацию.

- Мы думали о том, что могло случиться, - сказал я. - Если ведутся расспросы, значит, они не уверены в том, что ищут. Все то, что мы делаем, должно сбивать их с толку: мы ведь ведем себя как нормальные. Если Джо или еще кто-нибудь знает что-нибудь, то это только неопределенные подозрения без единого доказательства.

Дядя не выглядел успокоившимся.

- Рэчел казалась слишком ошеломленной самоубийством сестры. Ты думаешь, она…

- Нет, - твердо ответил я. - Если бы она пыталась скрыть что-либо, мы бы знали.

- Что ж, тогда остается Петра, - сказал он.

Я с удивлением взглянул на него.

- Откуда вы узнали о Петре? Я никогда не говорил вам.

Он удовлетворенно кивнул.

- Значит, она тоже. Я так и думал.

- Но как вы обнаружили? - Повторил я вопрос, спрашивая себя, не могла ли у кого-нибудь еще возникнуть такая мысль.

- Она вам сказала?

- О, нет! Я наткнулся на это случайно, - он замолчал, потом добавил. - Косвенным образом это пришло от Энн. Я говорил вам, что нельзя было позволять ей выходить замуж за того парня. Это тот тип женщины, которая не успокаивается, пока не превратит себя в рабыню мужа, полностью предоставив себя, его власти. Такой была Энн.

- Вы думаете? Вы думаете, что она рассказала Алану о себе?

- Да, - кивнул он. - Она сделала большее, она рассказала ему обо всех вас.

Я недоверчиво посмотрел на него.

- Да, Дэви. Может, она и не хотела этого. Может, вначале она рассказала только о себе, будучи из тех людей, которые не умеют хранить свои секреты в постели… И может, он вытащил из нее имена остальных… Но он хорошо их знал… Он знал…

- Но даже если он об этом знал, то как же вы об этом узнали? - Спросил я с растущим беспокойством.

Он заговорил, вспоминая.

- Была когда-то банда в порту Риго. Ее организовал парень по имени Кроуч, кстати, с большой выгодой для себя. Туда входили три женщины и двое мужчин, они делали все, что он приказывал. Если бы он рассказал все, что знал про них, то один из этих мужчин был бы повешен за мятеж в открытом море, а две женщины были бы казнены за убийство.

Я не знаю, что сделали другие, но он и их держал в повиновении. Это была очень искусная организация, занимающаяся шантажом. Они добывали всякие компрометирующие сведения. Кроуч посылал женщин к матросам, и то, что они приносили от матросов, он забирал. Я знал, каким путем он держит их в повиновении, я видел выражение его глаз, когда он ждал их. Выражение тайного злорадства, поскольку они были полностью в его власти, и он знал об этом.

Как только он нахмурится, они бросаются выполнять его приказы.

Дядя Аксель в задумчивости молчал.

- Никогда не думал, что вновь увижу такое выражение в церкви Вакнука. Я удивился и встревожился, но так оно и было. Оно было на лице Алана, когда он взглянул на Розалинду, потом на Рэчел, потом на тебя и на маленькую Петру. Его больше никто не интересовал, только вы четверо.

- Ты мог ошибиться, ведь это только выражение… - Сказал я.

- Но не такое выражение. О, я бы узнал такое выражение сразу, оно перенесло меня в Риго. Если бы это было не так, откуда бы я узнал о Петре?

- Что же вы сделали?

- Я пошел домой и немного подумал о том Кроуче и той комфортабельной жизни, которую он вел, потом еще о разных вещах. А потом я вложил новую стрелу в мой лук.

- Так это были вы? - Воскликнул я.

- Это был единственный выход, Дэви. Конечно, я знал, что Энн будет обвинять вас всех, но она не могла разоблачить вас, не выдав себя и свою сестру. Риск был велик, но я пошел на него.

- Да, риск был. Мы чуть не попались, - и я рассказал о письме Энн к инспектору.

Он покачал головой.

- Я не думал, что она так далеко зайдет, бедная девочка, - сказал он. - То же самое, что должно было произойти с Аланом. Он был не дурак. Он принял бы меры до того, как начать действовать: он написал бы письмо с указанием вскрыть после своей смерти. Это было бы чрезвычайно опасно для вас.

Чем больше я обдумывал все это, тем более опасным мне казалось сложившееся положение.

- Вы подвергали себя большому риску, дядя Аксель, - сказал я.

Он покачал головой.

- Небольшой риск для меня, небольшой риск для вас. Вы стоите того, чтобы за вас бороться. Иначе все повторится…

Дядя Аксель замолчал. Потом заговорил, немного поколебавшись:

- Помнишь, я рассказывал тебе про Мортена. Так вот, с ним плавал еще один человек. Он не был профессиональным моряком, и никто теперь не помнит, как его звали. Но у него была громадная жажда познать историю древних людей. За этим он и отправился в плавание на юг. И там он отыскал-таки древние книги и рукописи, а возможно и еще что-то. По ним он написал книгу «Путь древних», а найденное принес на корабль. К сожалению, он не дожил до конца плавания. В своих поисках он слишком далеко забирался в дурные земли, и это сказалось. Все найденное им уничтожили церковники, но рукопись удалось утаить и сохранить. Собственно, это он, своим огненным энтузиазмом, пробудил в Мортене стремление к раскрытию людям правды о южных землях и вызвал стремление к осмыслению природы Наказания.

Дядя Аксель тяжело вздохнул, внимательно поглядел на меня и продолжал:

- Мне удалось прочесть его рукопись и даже переписать ее. Именно она пробудила во мне, как и во многих других, читавших ее, такое отношение к нашей жизни. В ней тоже не все понятно, видимо, он успел слишком много узнать, но все же его мысли более близки нам, чем писания древних авторов. Наступило время тебе ознакомиться с этой книгой. Я думаю, что тебе предстоят тяжелые испытания, и ты должен знать про ошибки и надежды твоих предков. Кто не желает помнить прошлого, навеки приговорен к тому, чтобы переживать его вновь и вновь.

И дядя Аксель протянул мне исписанную тетрадь.

С трудом, разбирая его почерк, я начал читать. Книга начиналась словами: «Я обложу вас жилами и выращу на вас плоть, и покрою вас кожей, и введу в вас дух - и оживете».

Понемногу чтение захватило меня.

«…Как показали последние исследования, в системе отношений «природа - человек» природа выступала отнюдь не пассивным, тем более страдательным партнером. Человеку казалось временами, что он берет над природой верх, что не природа ему, а он диктует природе свои законы, которым она начинает послушно следовать. Чем дальше развивалась наука, тем глубже она постигала систему вселенной, в которой человеку отведено не малое, но и не столь уж большое место, тем чаще склонялась к выводу, что путь прогресса определяется отнюдь не навязыванием природе своих желаний. Этот путь требует вдумчивого и неторопливого постижения законов и закономерностей природы, умения ими пользоваться, поскольку человек в своей биологической сути остается частью природы, подчиняется законам биосферы.

Терпеливая, гибкая, самовосстанавливающаяся природа отступала перед натиском человека, когда человек овладел силами пара, электричества, атома, используя природные ресурсы, уничтожая и перерабатывая для своих нужд огромные количества биомассы. Человеку богатства биосферы казались неисчерпаемыми. Он вырубал леса, распахивал степи, создавал огромные водохранилища, собирался растопить ледники в горах и направлял в обратную сторону воды рек. Но внезапно все изменилось.

После сотен лет победоносной войны с природой за какие-то полтора - два десятилетия выяснилось, что все это не так просто и не так хорошо. Что, беря у природы, ей нужно обязательно давать соответствующую компенсацию. Что при концентрации промышленных предприятий, необходимо создавать вокруг них леса и парки, создавать искусственные водоемы и очищать воду. Что вырубленные леса не восстанавливаются сами, а их исчезновение резко меняет климат в худшую сторону. Что огромные водохранилища на месте бывших лугов и полей катастрофически нарушают сложившееся на тысячелетия экологическое равновесие. И если человек заинтересован в собственном будущем, он должен со вниманием относиться к своему настоящему, в первую очередь к природе, которую получил в наследство от предыдущих поколений.

«Венец природы», каким привык, было считать себя человек, внезапно обнаружил, что существование его вида зависит от существования природной среды - и не вообще какой-нибудь, а именно той, в которой он возник, сформировался, вместе с которой развивался на протяжении сотен тысяч и миллионов лет. Человеку нужен воздух - но лишь того химического состава, которым он дышал на протяжении всех тысяч поколений; ему нужна вода - но вода с теми примесями, к которым приспособился его организм, а не с какими-либо еще; ему нужна пища - но именно такого химического состава, который удовлетворяет потребности его организма, и так - до бесконечности. В конце концов, ему нужна вся биосфера Земли - такая, в какой он вырос, а не измененная промышленными выбросами и радиоактивными отходами.

Эта биосфера, состоящая из бесчисленного количества компонентов, часть которых употреблялась в пищу, часть сжигалась и уничтожалась, часть видоизменялась, при ближайшем рассмотрении оказалась единой. Из нее ничего нельзя было изъять безнаказанно. Каждый мельчайший биологический вид, каждый кусок территории со своей фауной и флорой, каждый кубометр воды, участвующий во всеобщем круговороте, являлся необходимым звеном в единой цепи жизни.

Рано или поздно, разрыв каждой такой цепи приводил к необратимым изменениям.

Еще недавно мы привыкли смотреть на болота как на пустопорожние, «бесполезные» пространства, которые необходимо осушить, раскорчевать, обработать. Правота такой точки зрения казалась столь очевидной, что человек с присущим ему пылом принялся за уничтожение болот и преобразование природы по своему усмотрению. Результаты не замедлили сказаться. Причем совершенно не те, на которые человек рассчитывал. Вместе с болотами стали исчезать реки, леса, пересыхать поля. Там, где еще недавно зеленели луга и сочные поймы, пронеслись первые черные бури, разрушавшие, уносившие за мгновения всю ту благородную почву, которая накапливалась тысячелетиями… Так оказалось, что болота - огромные резервуары воды, приготовленные природой на аварийный случай, резервации растительной жизни на случай засухи и пожаров, которые останавливаются у его края или опаляют болото только поверху. Как человек запасает на случай пожара огнетушители, бочки с водой и ящики с песком, так предусмотрительная природа, создавшая жизнь, во множестве запасла болота, где не только человек, но и все живое в критический момент может найти убежище и поддержку…

Понемногу я стал понимать, что Наказание возникло не на пустом месте и не из-за какой-либо вины перед богом, а каждодневно подготавливалось людьми. И быть оно могло в любой форме, которая была следствием либо земных условий, либо условий развития разума во вселенной, либо синтеза того и другого, как, собственно, и получилось у нас на Земле в результате Посещения.

«…Однажды и только однажды в ходе своего планетарного бытия Земля могла создать оболочку жизни. Точно так же лишь единожды эта жизнь оказалась в состоянии подняться на ступень сознания. Одно время года для мысли, как одно время года для жизни. Не надо забывать, что вершину древа с этого момента составляет человек. Человек не сотворен таким уж могучим, чтобы ему не требовалось сузить окружающий его мир и соорудить себе какое-нибудь укрытие… Адам и Ева по преданию обзавелись лиственным кровом раньше, чем одеждой. Человеку был нужен дом и тепло - сначала тепло физическое, потом тепло привязанностей. У людей есть все: красота, любовь, тепло, у них есть все это с древнейших времен, и поэтому им нужно только тепло, любовь, доброта, внимание, чтобы полностью раскрыться. Значит, глупо сокрушаться из-за гнусности ушедшего мира. Нужно строить свой, но не забывать про прошлое. А если вас огорчает и даже ужасает невозвратность однажды утраченного счастья, однократно полученной жизни, единственного друга или милой сердцу, то стоит уничтожить этот риск мгновенной потери содержания целой жизни - и пропадет все величие и святость жизни, ее прелесть, доблесть души и правда Земли. Людям трудно вообразить мир без себя. «Да здравствует мир без меня!» - Это хорошо, великодушно сказано, однако предпочтительней мир со мной, в крайнем случае - я без мира. Соглашаться с тем, что мир будет существовать без тебя, крайне трудно, сознание этому противится. И тогда - у скольких! - Звериная, кошачья хватка: пусть все, что угодно, только бы я! Пусть весь мир перестанет существовать, но лишь бы - я, я, я вот сейчас, вот в эту минуту! Лишь бы я существовал!..

Чуть отдышавшись, они прибавляют: «…И при этом неплохо чтоб существовал! Любой ценой!»

И тогда им назначают цену…

Так уничтожается тепло привязанностей, так рождается потребитель. Потребитель - всегда только разрушитель, пусть даже потенциальный. Чтобы стать созидателем, надо научиться сохранять существующее. Наука эта настолько сложна, что и сейчас, через два с половиной миллиона лет, как я исчисляю древо человеческое, далеко не каждый из нас оказывается охранителем. Не охранником, нет (для этого нужно не сознание, подготовленное жизнью и бытом многих поколений, а всего лишь приказ и дубинка), а охранителем - по любви и пониманию, по способности к самоотречению, - чтобы в охраняемое вложить всего себя не для сегодняшнего, а для завтрашнего дня, для других поколений, ради которых и твоя жизнь согрета огнем далекого костра предков.

Тот человек, вооруженный топором, копьем, но отграниченный пламенем костра от окружавшей его природы, которая, казалось ему, тонет в беспросветном мраке, еще не был человеком. Он не мог претендовать на это высокое звание потому, что его глаза слепили голод, желание и костер, который не столько освещал мир, сколько превратно толковал его, утверждая свет, жизнь, истину только в освещенном им круге. На самом же деле все это лежало вне его пределов. Дочеловек именно боролся с природой, уничтожая ее, разрушая, сокрушая ударами топора, навязывая ей свое собственное сопротивление, наделяя ее собственными яростью и страхом.

Мне часто кажется, что мы, живущие сейчас, вновь те же люди. Мы ограничили себя кругом веры и, пусть внутренне критикуемой, покорностью всем решениям правительства. Все, что написано в наших догматах, и все, что высказано нашими чуткими и мудрыми вождями, неукоснительно признается единственно верным, не подлежащим не только сомнению, но даже осмыслению. Мы считаем, что верно и нравственно только то, что лежит внутри одобренного верой и постановлениями круга. мы уничтожаем отклонения, уничтожаем ростки всего нового, того нового, что не укладывается в рамки ранее принятых законов, удовлетворяющих вождей и их окружение. И борются за чистоту перед лицом господа не охранители, а охранники. Перед нами лежит мир чудес, мир, ждущий наших рук и умов, мир, ждущий и ищущий в нас не мелочных, фанатичных и ограниченных надзирателей, а внимательных друзей, старших братьев, являющихся гармоничной частью всего сущего, частью единого целого, неотделимой частью разума вселенной. Нужно выйти за пределы нашего круга, сделать то, что не удалось нашим предкам, но что они завещали нам. Свободу и счастье человек приобретет не от церкви, не от правительства - от них мир лишь переполняется приказами: «делай, как я, не то арестую! Молись, как я, не то изобью!» - А от внутреннего самовоспитания, раскрытия в себе умения понимать красоту и сложность мира, умения разделять чистоту и грязь, правду и ложь, заблуждения и продуманную корысть. И при этом не бояться…

У древнего человека было достаточно сил и жизнестойкости, чтобы выжить в этой борьбе, понять кое-какие идеи, воплотить их в орудия из дерева, камня, кости, защититься от первого натиска стихий. Но к созиданию и преображению природы он мог прийти тоже только через понимание и наблюдение. Для этого требовалось не противостояние. Человек должен был почувствовать себя заодно с природой, увидеть в ней не противника, а союзника, во всяком случае, партнера… То же предстоит и нам. Осознанная любовь к своему народу не соединима с ненавистью к другим. Любя свой народ, свою семью, скорее будешь любить другие народы, другие семьи и людей, пусть даже они отличаются от тебя, от твоего народа. Даже если они отклонения. В каждом человеке существует общая настроенность на ненависть или на любовь, на отъединение себя от других или на признание чужого - не всякого чужого, конечно, а лучшего в чужом, не отделимая от умения заметить это лучшее. В этом сила людей, которая позволит им пройти через вселенную. Эта сила напомнит нам нашу собственную забытую историю, шаг за шагом проведет по ней и покажет, что не войны, не страх и ненависть, а дружба, сотрудничество с окружающим миром и взаимопонимание позволят нам выстоять, вырасти и найти свой путь в трудных коридорах времени - путь, который сейчас еще далек от своего конца, и от которого, возможно, зависит нечто большее, чем сохранение жизни на нашей родной планете…»

Читая, я начинал видеть наш мир, свои поступки, поведение дяди Акселя, моего отца и других в совсем ином свете. Мне было горько, что я тратил и трачу свои способности исключительно на приспособленчество, что не понимал этого раньше. Досадовал, что дядя Аксель дал мне прочесть это только теперь, хотя осознавал, что раньше я не был достаточно зрел, чтобы сделать правильные выводы из прочитанного и мог бы наделать массу глупостей. Во мне рождалось что-то новое и прекрасное. Ясно, что немедленно за чтением я не стал бы другим, но книги вкладывали в меня все то, что рано или поздно, после беспощадных раздумий, поставило бы меня в ряды искателей и борцов за человечность, рядом с Мортеном и его товарищами.

Я продолжал читать про события во время Наказания…

«… Одновременно сползали с гор ледники, сокрушая отмеченные на картах леса, деревни, церкви, погребая пашни, дороги, перевалы. Лежали мертвые на осклизлой, растоптанной, мокрой земле, в грязи, в налитых водой колеях, в наполненных грязной жижей кюветах у дороги. В это время на равнинах и в горах поднимался уровень озер, затапливая пойму и берега, поднимался уровень внутренних морей, наступавших на стены прибрежных городов, выгонявших из нор животных и змей, от которых людям приходилось спасаться, как и от волн. А в местах, где зона демонстрировала свою мощь, растрескавшиеся такыры пересыхающих озер наполнялись «живым туманом». Жители гор опускались в предгорья, а понизившийся уровень мирового океана открывал для человека очередную плоскость морской террасы. И в это же время в лесной зоне под ударами ядерных устройств, торфяники наполнялись влагой, выросший было на них лес погибал, и мягкий мохнатый торф из круглых озер обволакивал пни и остатки деревень аборигенов…

Так продолжалось недолго…

Перемена наступала незаметно. Она начинала ощущаться много позже того, как невидимый маятник достигал определенного ему предела и начинал с усилием продираться назад сквозь вязкое, тормозящее его ход пространство времени. Только благодаря подвигу Кандида, понявшего и остановившего «Часы жизни», сила зоны была подорвана. Переход к противоположному состоянию совершался долго. Он походил на планомерное, медленное наступление невидимых армий, выпивающих степные ручейки, озера, чуть ли не вдвое сокращавших обширные водоемы, понижавших уровень грунтовых вод, иссушавших материки и загонявших вверх, к бесплодным каменным вершинам, горные ледники. Горели леса, дымились высохшие торфяники в зоне, пересыхали степи, в воздухе носилась радиоактивная пыль и серые хлопья «живого тумана».

Если период военных действий был короток, энергичен и катастрофичен - на морях бушевали штормы, гигантские приливные волны обрушивались на берега, «всемирные потопы» погребали под слоями «сосущего ила» города, которые еще не были уничтожены атомной атакой, сверкающие глэтчеры обрушивались в долины хаосом ледяных глыб и оползнями, - то засушливая фаза агонии зоны подкрадывалась исподволь. Она обманывала временным увеличением дождливых дней, порою общим похолоданием, туманами. Тогда казалось, что Странники вернулись. А между тем, год от году иссякали источники, и земля, принимающая всезатопляющий ливень, оказывалась вскоре сухой, растрескавшейся и обнаженной.

Можно считать доказанным, что биосфера зоны была тесно связана с биосферой Земли, а потрясения, нанесенные биосфере зоны, с неизбежностью привели к изменениям экологических связей Земли. Если человек не мог приспособиться к изменившимся условиям, он погибал или оказывался в своеобразном эволюционном тупике, где с трудом поддерживал раз достигнутый уровень. Изменение образа жизни, пищи, внешних условий, а вместе с ними и биохимии организма неизбежно должно было привести к изменению наследственности. Такое положение заставляет задуматься над следующим вопросом: в каком направлении под влиянием изменившейся природной среды и среды искусственной менялся генетический код человека? Как это происходило, в какие сроки, к чему приводило - пока неизвестно. А значит, и к отклонениям нельзя подходить только с меркой божественного соответствия. Кто знает, может, некоторые из них - наше будущее.

Создание мутантов отрывало человека от биосферы, укрепляло его позиции, делало его относительно независимым от климата, территории, естественных ресурсов. Одновременно это отторжение ослабляло человека как биологический вид. Борьба за существование из плана физического оказывалась перенесенной в область знания, область мысли, неосферу. Это относится к тем мутантам, которые дали человеку отличия не столько внешние, сколько внутренние, резко расширяющие способности и возможности людей. Возможно, эти способности были давно заложены в людях, но до сего момента находились в «затемненном» состоянии. И если прежде выживал наиболее сильный, наиболее ловкий, наиболее выносливый, то с течением времени его место займет наиболее гибкий, наиболее опытный человек, представляющий уже не биологическую единицу, а социальную группу. Кооперация, как правило, до сих пор была кратковременной, от случая к случаю. Люди объединялись для коллективной охоты, постройки общественного дома, загона для животных, на рыбной ловле. Семья была единственной постоянной общественной единицей, и вопрос ее существования, кроме критических ситуаций, связанных с жизнью поселка или города, зависел от нее самой. Немощным и хилым приходилось плохо. Для жизни требовался доброкачественный, здоровый человеческий материал.

С развитием человеческих способностей все изменяется. Будущее достигается не на срезе сегодняшнего дня. Понять, предугадать и объяснить его можно, только помня о прошлом и зная его. Если человек смутно представляет своих родителей, не знает, какими были его деды и прадеды, а знает лишь образ господа, то для него будет загадкой его собственный ребенок. В самом деле, какие черты характера он может унаследовать? Какие таланты в нем проявятся? Какие наследственные болезни наложили отпечаток на его генетический код?..»

Читая, я понимал значение не всех слов, видимо, дядя Аксель был прав, говоря, что автор много успел понять так хорошо, что не счел нужным объяснить. А может, он надеялся объяснить все по прибытии в Риго? Теперь этого уже не узнать. Но, несмотря на это, общий смысл написанного, действительно, был ясен и понятен. У меня словно раскрывались глаза. Теперь я мог совсем по-другому воспринимать написанное Баневым и другими пророками древности. Теперь я мог быть достойным учеником великих учителей. Теперь я мог бороться, зная, что я отстаиваю, и не стесняясь своих способностей. Воздействие этой книги я мог сравнить разве что с осознанием своей непохожести на нормальных людей.

Я заканчивал чтение, когда уже темнело.

«…Путь, ведущий исследователя в космос через ритмы биосферы и глубинные тайны нашей планеты, заманчив и увлекателен. Земной шар покачивается в «солнечном ветре» над твоими ладонями. И все же изучение прошлого без попытки изучить - хотя бы в малой степени - его созидателей мне представляется неэтичным.

Потому что человек…

Но что же такое человек? - Перебиваю я сам себя. Что значит его история, та, казалось бы, давно превратившаяся в пыль, стертая ледниками, похороненная в глубине озер и морей, занесенная песками пустынь, периодически превращавшихся в зеленые саванны? Зачем разбираться в прошлом, склеивая его, как склеивают черепки разбитого горшка, в котором уже ничего не сварить? Но этот склеенный из обломков горшок приобретает над нами магическую власть, и, забросив сиюминутные, более практические и важные дела, мы прикасаемся к нему, рассматриваем его, спорим о его происхождении, назначении, судьбе, как будто бы от этого зависит судьба нас или наших детей.

Может быть, так оно и есть?

Индивидуальность - это память. Лишите человека памяти, сплетенной из солоноватости вкуса первого поцелуя, от которого кружилась голова и дрожали ноги, из нежной ласки солнечного луча, скользнувшего по подушке после беспамятства болезни, из запаха трав за околицей, отмечавших первый шаг в большой и неведомый мир, когда беспричинна радость, и жизнь кажется почти полетом, лишите человека стыда проступка, о котором никто не знает, горечи слез первой утраты - и что останется от него?

Так, может быть, прошлое и есть коллективная память человечества, без которой оно станет идиотом, живущим сиюминутными отправлениями?

Если это не так, откуда же у человека этот непреходящий интерес к прошлому, в которое он как в саркофаг помещает свое происхождение, идеалы, мечты, надежды, словно все лучшее, все, ради чего стоит жить, бороться и, если надо, умирать, находится не в настоящем, не в будущем, а в давно прошедшем?

Мне приходилось говорить о прошлом с разными людьми. Не только о глубокой древности, но и о событиях столетней, а то и меньшей давности. И всякий раз удавалось отметить момент, когда интерес к прошедшему оказывался выше интереса к настоящему. Не так ли из смутного в детстве сознания рождается интерес к неведомому, существовавшему раньше нас, - интерес к предметам, людям, событиям? Пытливый, обретающий гибкость ум лижет мысли ушедших эпох, пытаясь постичь, заключенные в них идеи, уловить аромат времени, как огонь лижет сухие ветки разгорающегося костра. Он питается вещественностью исчезнувших миров и взвивается ярким пламенем мысли, надеясь проникнуть сквозь время, просочиться по капиллярам трещин обожженного кварца к его сохранившейся середине.

И каждый раз это приводило к человеку. Он существовал как знак интеграла, как бы объединяя собой все и давая смысл всему существующему в мире: тот «микрокосм» мыслителей, который в нашем сознании занял срединное положение между двумя бесконечностями микро и макромира.

Да и могло ли быть иначе? Не потому ли возникла наука, возникла из напряженного стремления к постижению себя и мира, к снятию мучительного противоречия в сознании между «я» и «не я», к утверждению человека в мире, - что, сколько бы ни говорить о возможных «случайностях», конечным продуктом земной биосферы (а вместе с ней и космоса) оказывается именно человек?

Само существование человека есть факт непрерывно длящегося «акта творения». Согласно древним источникам, он начался взрывом нейтронной среды сверхновой, привел к созданию биосферы, а ее эволюция, в свою очередь, привела к возникновению человека - феномена, в отличие от всей остальной материи несущего в себе настойчивую потребность самопознания и самопостижения. Это и есть грань, отделяющая человека от природы и его «малых братьев».

Разум разлит в природе шире, чем мы иногда думаем.

Есть и другая сторона, быть может, не менее важная для человечества и для биосферы. При внимательном рассмотрении можно заметить, что структура прошлого, угадываемая нами в земных катаклизмах, ритмических пульсациях и потрясениях, причины которых лежат за пределами нашей планеты, оказывается отражением чрезвычайно сложной структуры большого космоса, в котором несется наш общий космический корабль - планета земля.

Он идет под всеми парусами через бездны времени и пространства, выдерживая космические штормы и вторжения, рассекая волны космических цунами, дрейфуя в тисках космических льдов - и все это невидимые штурманы аккуратно заносят каждый раз на страницы судового журнала с обозначением координат и точной даты. Время и пространство не пощадили ни корабль, ни бортовой журнал. От его ранних записей осталось немного, но сейчас мы уже начинаем разбирать отдельные символы, сопоставляем, их друг с другом, пытаемся догадаться об их назначении. Чтобы записи оказались упорядоченными, сконцентрированными, понадобилось создать человека, к которому, в сущности, говоря, они и были обращены. В кабалистических письменах прошлого скрыта формула постижения нас самих и нашего будущего. Эти записи - как лоции отважных первооткрывателей, по которым опытные капитаны, вооруженные опытом и знаниями, предугадывают возможные опасности, чтобы встретить их во всеоружии, встретить достойно.

От того, как человек относится к своему прошлому, в конце концов, зависит, сумеет ли он достойно встретить свое будущее…

Заканчивалась тетрадь следующими признаниями:

«…Сейчас, когда я вошел в дух памятника Кандиду, построенному неизвестными мне мастерами и спрятавшими в нем его мысли, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо. В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий собор нашей древней славы. Страшно, жутко подходить к нему. Невольно глазу хочется найти в нем знакомые пропорции наших привычных памятников. Напрасный труд! Нет в нем этих черт, все в нем полно особой дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. Находясь рядом с ним, чем напряженнее я пытался ощутить время, отделяющее далекое прошлое от настоящего, чем внимательнее всматривался в предметы внутри него, пытаясь увидеть за ними создавшего их человека, тем больше убеждался, что преграды времени нет. Во все эпохи человек был одинаково человеком: умным и глупым, недоверчивым и легковерным, мужественным и трусом, художником и ремесленником, предателем и подвижником. Он любил, страдал, боролся, подпадал жару страсти и зову за горизонт. Он отличался разрезом глаз, широтой скул, формой черепа, цветом кожи, языком, на котором он излагал свои мысли, но даже в крайностях своих не выходил за рамки, определяющие и сейчас этот единственный вид: ХОМО САПИЕНС, обитающий на нашей планете. Разве не идет дождь для всех равно? Не дышим ли мы все единым воздухом? Все народы, все отклонения и все мутанты равноправны и все совершают общее дело для человечества.

Что же касается нынешних правителей и отцов церкви, со своим повальным отрицанием всех отклонений, то они просто страшны. Они, в сущности, деспоты. В них деспотический эгоизм и нетерпимость. На самом деле, какой свободы являются они поборниками? Поверьте им на слово и возымейте в вашу очередь желание быть свободными. Начните со свободы самой великой, самой законной, самой желанной для человека, без которой всякая другая не имеет смысла - со свободы мнений. Посмотрите, какой ужас из этого произойдет, как они на вас накинутся за малейшее разногласие, какой анафеме предадут, доказывая, что вся свобода в безусловном и слепом повиновении им и их доктрине. Благодарю за такую свободу!»

Бог жив, пока я жив, в себе его храня. Я без него ничто, но что он без меня?..»

На этом записи прерывались. Я молча вернул тетрадь дяде Акселю. Я не испытывал нервного потрясения, как тогда, когда дядя Аксель дал мне прочесть книгу Банева. Я испытывал сильное чувство какого-то просветления и необходимости думать и анализировать свою жизнь. Дядя Аксель с улыбкой глядел на меня. Он правильно понимал мое состояние и не хотел мешать моим мыслям. К прочитанному трудно было что-то добавить.

Через некоторое время он заговорил:

- Теперь я полностью выполнил свой долг. Дальше - время действовать тебе. Я верю в тебя, мой мальчик. Я знаю, тебе будет трудно, но трагическое - это божья гроза, освежающая сферу жизни. Ты как-то спрашивал меня, верю ли я в бога? По-твоему, бог - кто? Бородатый судия. Сидит на облаках и насылает на землю Наказание, да? Бог так ясен, так близок и так прост, что, глядя на него, ты не знаешь, не представляешь, не веришь, что это бог. В этом несчастье его, потому-то люди и не веруют в настоящего бога. Вместо него им подсунут корыстными правителями и проповедниками злобный лицемер, и он где-то там, вдали, сам по себе, поэтому каждый верит в него. Вот в чем суть!.. А в бога нужно верить тогда, когда он не в лике божьем, когда он по-человечески делится с тобой хлебом, кормит, одевает, укрывает тебя, улыбается, целует тебя, готов умереть ради тебя, черту душу отдаст ради тебя, - вот тогда нужно верить в бога! Если бог объявится богом, да возьмет тебя за ухо, поставит к стенке и скажет: «я бог! Веруй в меня!» - Тогда грош цена твоей вере. Нет, ты поверь в бога, который похож на тебя, на меня, на тетю Гэррист. Понятно?

После этой вспышки он снова замолчал, потом добавил:

- Теперь ты знаешь все. Скоро будет совсем темно, давай закончим с нашими делами.

Мы вновь вернулись к первоначальной теме.

- Все эти расспросы, не могут они быть связаны с Аланом? Ведь прошло уже много времени, - сказал я.

- Да, не думаю, чтобы Алан успел поделиться с кем-нибудь информацией, он хотел сам преуспеть в этом, - согласился дядя Аксель со мной. - Они вряд ли знают много, иначе расследование велось бы по-другому. К тому же, инспектор не захочет портить отношения с твоим отцом, так же как и с Энгусом Мортеном. Но все это не приближает нас к решению загадки, кто же это все начал.

Я подумал, что, может быть, это связано с гибелью пони Петры. Дядя Аксель знал о его смерти, не более. У нас было молчаливое соглашение, что чем меньше он знал о нас, тем легче ему было бы выпутаться в случае чего. Но теперь, поскольку он все равно знал о Петре, я описал ему происшествие. Это все равно не вывело нас на путь, но на всякий случай он записал имя того мужчины.

- Джером Скиннер, - повторил дядя без особой надежды.

- Что ж, посмотрю, что из этого можно сделать.

Вечером я передал всем разговор с дядей Акселем и содержание прочтенной мной книжки. Она настолько органично вошла в мое сознание, что я просто «перелил» ее из себя в других. Мы впитали ее, как впитывает влагу пересохшая земля. Но обсуждение мы отложили из-за возникшей опасности. В результате совещания к окончательному выводу прийти не удалось. Майкл сказал:

- Что ж, если вы с Розалиндой уверены, что в нашем районе ничего не могло вызвать подозрения, значит, след ведет к человеку в лесу. Если источник он, то он должен был сообщить свои подозрения инспектору своего района, а тот передал их в рапорте нашему инспектору. Тогда об этом узнали бы несколько человек, и запросы затронули бы Салли и Кэтрин. Для нас плохо то, что это подозрение совпадает со слухами о неприятностях со стороны окраин. Я посмотрю, что можно будет узнать завтра, и сообщу вам.

- Но что нам лучше всего сделать?

- Пока ничего, - посоветовал Майкл. - Если вы правы относительно источника, то образуются две группы: Салли и Кэтрин в одной, и вы с Розалиндой, Дэвидом и Петрой в другой. Мы трое - я, Рэчел и Марк в этом не замешаны. Не делайте ничего необычного, чтобы не возбудить подозрений. Если дело дойдет до расспросов, мы должны обмануть их, действуя, как договорились. Но наше слабое место Петра, она слишком мала, чтобы все понять. Если они начнут с нее, то это кончится для нас стерилизацией и ссылкой в окраины.

Это делает ее ключом ко всему делу. Они не должны заподозрить ее. Возможно, ее и не подозревают, но так как она была с вами, то могут начать подозревать. Если к ней будет проявлен какой-нибудь интерес, то нужно предпринять что-то, иначе она выдаст нас всех.

Вероятно, это минует нас, но если дело будет ухудшаться, Дэвид должен будет принять меры. Ваша обязанность, Дэвид - следить, чтобы ее не допрашивали ни в коем случае. Если для того, чтобы предотвратить это, нужно будет убить кого-нибудь, вы должны это сделать. Подозревать вас во втором убийстве вряд ли будут. Не забудьте, если они начнут добираться до истины, то истребят всех нас.

Если наступит худшее, и спасти Петру вы не сможете, лучше убейте ее, чем допустить стерилизацию и высылку в окраины, так будет милосердней для ребенка. Вы поняли? Согласны ли вы с этим?

Все согласились.

Когда я подумал о маленькой Петре, искалеченной, лишенной всего и посланной в окраины умирать с голода, я тоже согласился. Да и прочитанное давало силы для борьбы. Видимо, суровые предложения Майкла, и согласие всех остальных тоже черпало силы оттуда. Нам было ясно наше место в этом мире.

- Хорошо, - продолжал Майкл, - лучше будет, если вы четверо и Петра подготовитесь к побегу в случае необходимости.

Он начал объяснять все подробно. Трудно было выбрать наиболее пригодный способ действия. Открытое действие со стороны одного из нас могло навлечь подозрение на всех остальных. Наше несчастье заключалось в том, что мы узнали о расспросах именно тогда, а не на два дня раньше…