Хоккенхаймская ведьма

Глава 8

Он когда-то особо и не разбирался в пище. Еда есть еда, главное, чтобы брюхо было сыто. Солдатская заповедь. Но это было до того, как Волков попал в гвардию. Там он стал привыкать к белому хлебу, яйцам, молоку и меду на завтрак. Привык настолько, что бобы с луком и хлеб, пусть даже на оливковом масле, вызывали у него раздражение. Настроение после такого завтрака устанавливалось плохое. А тут еще бургомистр пришел. Господин Гюнтериг вроде как и говорил заискивающе, и вид у него был просящий, но на самом деле он упрямо гнул свое:

– Наш город – верный слуга императора. Понимаете?

– Все мы верные слуги императора, – соглашался с ним кавалер.

– У нас есть грамота от императора, где он записал наши привилегии в торговле сеном и овсом. Когда еретики были у стен Ланна, мы поставляли императору фураж бесплатно.

– Сие похвально.

– Скорбью стало бы для нашего города, что женам нашим уготован позор. Мы не хуже других городов.

– Так для любого города такое скорбь, а от меня вы что хотите? – спрашивал Волков, надеясь, что отец Иона выйдет из нужника и этот разговор можно будет закончить.

– Общество хочет знать, что ожидает жен и юного писаря?

– Так спросите у святых отцов, я только страж. Откуда мне знать.

– Но вы же вели следствие!

– Помогал, только помогал. Тем более что приговоры выносят отцы, а не я. Так что спрашивайте у членов Святого трибунала. Отцы-комиссары дело уже прочли, наверное, и решение уже приняли.

– Уж больно отцы-комиссары суровы, к ним и подойти боязно, – бургомистр не собирался от него отставать, – может, вы мне скажете.

– Неправда ваша, прелат-комиссар отец Иона добрейшей души человек.

– И все-таки, я бы от вас хотел услышать, мы как-никак миряне, нам легче договориться…

Гюнтериг начинал уже раздражать кавалера. Волков понимал, куда тот клонит, да еще и отец Иона сегодня засиделся. И он спросил напрямую:

– Да что ж вам сказать-то? Чего же вы хотите от меня? Говорите, чего ходите вокруг да около.

– Надобно освободить от суровой кары жен наших, – выпалил бургомистр. – Посодействуйте. Общество просит.

– Общество? А не то ли общество на меня кидалось драться? Не общество ли ваше било Сыча и людей его? – Он замолчал и, приблизив свое лицо к лицу Гюнтерига, добавил: – Люди ваши на меня, рыцаря божьего, руку поднимали!

– Раскаиваются, – ни капли не смутился Гюнтериг, – господин рыцарь, они раскаиваются. Просят содействовать женам.

– Женам? Или Магде Липке?

– Магде Липке, родственники очень волнуются за нее.

– Да не за нее они волнуются, они за себя волнуются. Не хотят, чтобы их бабу на площади кнутом били, – он опять приблизился к бургомистру, – то позор большой. Для всей семьи позор.

– Просят они за нее… Сулят, – не отставал бургомистр.

– Сулят! Мне их посулы ни к чему, да и пустое это. Святые отцы больно злы на наветчиков. И я зол. Так что ступайте к святым отцам, за кого другого еще просил бы, а за Магду Липке не стану. Из-за навета тут сидим, время тратим и деньги вместо того, чтобы ведьм суду предавать.

– Ну а за нашего писаря, за Вольфганга Веберкляйна, попросите? Родители его так убиваются, так убиваются. Нижайше просят о снисхождении. Он хороший молодой человек, неопытен еще.

– Хорошо, о нем поговорю, – согласился кавалер, – сколько дадут родители, чтобы ему не было позора?

– Они люди небогатые…

– Сколько?

– Десять талеров монетой земли Ребенрее.

– Не сильно они за сына волнуются, – кривился Волков.

– Они люди небогатые, – молитвенно сложил руки Гюнтериг. – Очень надеются на доброту вашу.

– Хорошо, за него я поговорю, – повторил рыцарь, тем более что к мальчишке он злости не испытывал. – А за остальных двух женщин не просить?

– Пусть Бог им судьей будет, – отвечал бургомистр, – и все-таки, может, походатайствуете насчет Магды…

– К святым отцам, – перебил его кавалер. – Кстати, бургомистр, вы бы эшафот перед ратушей поставили бы. И палачу деньги вперед выдайте.

– Да как же так, – искренне удивился Гюнтериг, – неужто все на казну города ляжет?

– Именно, комиссия только расследование ведет, правду ищет и суд вершит – приговор выносит. А экзекуция – то дело власти мирской. Ваше дело.

– Экзекуция? – переспросил бургомистр.

– Исполнение.

– За счет казны?

– Эшафот и палач за ваш счет. И не забудьте помост с лавками для святых отцов, чтобы следить за делом могли. И не делайте грустного лица, мы не сами сюда приехали, это ваши жены нас сюда пригласили.

Гюнтериг и сам начинал ненавидеть баб и их проклятый навет. Он кивал понимающе, а сам подсчитывал расходы городской казны.

Кавалер настраивался на сложный разговор со святыми отцами по поводу писаря Вольфганга Веберкляйна, но все вышло на диво легко и бысто.

– Это тот писарь, что донос писал? – спросил отец Иоганн.

– Да, и семья просит от казни его освободить, – пояснял кавалер.

– За десять монет?

– Да.

– Так мало они дают за язык сына.

– Бургомистр сказал, что семья небогата.

– Небогата? Что ж, берите, что есть, – сказал отец Николас, – нам алчность не к лицу. Еще штраф ему выпишем в десять монет, и будет хорошо.

– Да, да, – кивал отец Иоганн, – будет хорошо. Будет достойно. А только за писаря деньги предлагали?

– Нет, еще за зачинщицу, – отвечал кавалер, – за Магду Липке, но я отверг. Подлая баба, не раскаялась.

– Что ж, – отец Иоганн был немного разочарован. – Пусть так. А за остальных жен давали?

– Нет, бургомистр сказал, что Бог им судья.

– Что ж, – отец Иоганн внимательно смотрел на Волкова и тихо произнес: – Сын мой, утаить серебро от Святого трибунала есть грех корысти. Не утаил ли ты себе мзду?

– Отец мой, – Волков не отводил глаз и говорил так же тихо, – даже думать о том, что я утаю мзду, для меня оскорбление.

– Да благословен будь, – отец Иоганн осенил кавалера крестом.

Но Волков не считал, что разговор окончен:

– Святые отцы.

– Да, сын мой.

– Куда пойдет серебро, что мы возьмем тут? Затраты у меня велики, добрым людям платить нечем, как время придет.

– Да знаем мы, знаем, – успокаивал отец Иоганн, – все серебро, что тут возьмем, пусть людям твоим идет.

– Не волнуйся, рыцарь, в другом городе найдем ведьм, все затраты покроются, – говорил отец Николас.

– Не было такого, чтобы сатана Святой трибунал без серебра оставил, – добавил отец Николас.

И оба отца засмеялись, а Волков приободрился, видя, что не волнуются монахи.

Отец Иона бледен был, хворь не отпускала его, поэтому вставал с лавки тяжело и говорил негромко. И чтобы было тихо, чтобы слышали его люди, что битком набились в зал, кавалеру пришлось предпринимать усилия и кое-кого взашей гнать на улицу.

Провинившиеся сидели на лавке, вокруг них солдаты, монахи расположились чуть поодаль, остальные все стояли. Слушали внимательно. А отец Иона говорил:

– Господом и Святой Церковью право, данное мне судить, пусть оспорит кто. Есть такие?

Никто не оспорил. Отец Иона обвел всех взглядом и продолжал:

– Нет никого? Писарь, пиши, оспаривающих нет. Я, брат ордена Святых вод Ердана, ауксиларий славного города Ланна и приор монастыря Святых вод Ердана, прелат-комиссар Святого трибунала инквизиции, отец Иона, и архипресвитер кафедрального собора славного города Ланна и член комиссии Святого трибунала инквизиции, отец Николас, и брат ордена Святых вод Ердана, каноник, член комиссии Святого трибунала инквизиции, отец Иоганн, взялись вести расследование по делу о навете и пришли к такому решению: Магда Липке, жена головы гильдии кузнецов города Алька, и Петра Раубе – жена столяра, и Марта Крайсбахер, и писарь городского магистрата Вольфганг Веберкляйн, решив сотворить зло, удумали навет и клеветали против вдовы Гертруды Вайс, что держит сыроварню здесь же в городе Альке. Инквизиция установила, что зачинщицей являлась Магда Липке, сама она была на следствии зла, запиралась, говорить не хотела и не каялась. На вдову Вайс она клеветала, так как сын ее ко вдове ходил за мужским. И та его привечала. Петра Раубе и Марта Крайсбахер тоже на вдову были злы и клеветали, так как мужья их ходили к вдове за мужским и та их привечала. Обе жены сии говорили неохотно, только после покаялись. Писарь Вольфганг Веберкляйн не запирался, говорил охотно и каялся, зла на вдову не имел, бумагу стал писать за мзду в два талера, что сулили ему жены, что зло затеяли.

Отец Иона вздохнул, еще раз обвел глазами собравшихся. Все, и женщины, и мужчины, и солдаты, и даже кавалер с ротмистром, внимательно слушали, ждали, когда монах продолжит, и тот огласил приговор:

– Святой трибунал постановил: Магду Липке бить кнутом у столба пятнадцать раз.

Женщина смотрела на него яростно, а по залу прокатился ропот удивления.

– С мужа Магды Липке взять пятнадцать талеров земли Ребенрее или четырнадцать талеров славного города Ланна. А язык ей усечь, как положено за клевету и наговор.

– Да как же так, это что, праведный суд? – заорал кто-то. Люди заволновались, а кавалер выглядел орущего и указал на него ротмистру пальцем. – Какая ж в нем праведность. Невинных судят!

Солдаты тут же схватили человека, а он надумал сопротивляться, так на нем платье дорогое тут же порвали и били его в кровь, а он орал:

– Неправедный суд, неправедный!

Его поволокли по полу и выгнали из зала.

– Подлость! – заорала Магда Липке, вскакивая с лавки и придерживая разодранное в лохмотья платье, – подлость, а не суд.

– Будешь трибунал облаивать, так мы тебе еще и клеймо присудим, – тоже встал со своего места отец Николас и указал перстом на злую бабу. – На лоб! Угомонись, жена, Богом тебя прошу.

Женщина села, но успокоиться не могла. А отец Иона оглядел всех и продолжил негромко:

– Петра Раубе, тебя трибунал приговаривает бить кнутом у столба десять раз, пусть муж твой заплатит пять талеров земли Ребенрее трибуналу, также мы приговариваем тебя к усечению языка за навет и клевету.

– А-а-а, – заорала женщина, потом зарыдала.

А отец Иона говорил дальше:

– Марта Крайсбахер, приговариваем тебя бить кнутом у столба десять раз, пусть муж твой заплатит за тебя пять талеров, приговариваем тебя также к усечению языка.

– О Господи, да за что же, – завыла толстуха, – это они меня подбили на клевету.

– За навет и клевету, – закончил отец Иона.

– Я не виновата, Господи, ну вы хотя бы денег у мужа не берите. Он убьет меня.

– Не убьет, – заверил толстуху отец Николас, – то грех, а вот поучить тебя пускай поучит, чтобы урок был.

– Да и так уже будет, – рыдала женщина. – Не берите денег с него.

– Ему и самому урок будет, как в блуд ходить, – добавил отец Иоганн.

Бабы рыдали, их пришлось затыкать, чтобы не мешали отцу Ионе читать приговор. Только злобная Магда Липке молчала, таращилась на судей да горела внутри огнем злобы.

– Трибунал приговаривает, – продолжал толстый прелат-комиссар тихим голосом, – Вольфганга Веберкляйна, писаря городского магистрата, к десяти талерам земли Ребенрее штрафа в пользу Святого трибунала инквизиции. За корысть. И пусть два талера, что взял за подлое дело, тоже принесет.

Юноша встал и низко кланялся несколько раз судьям.

Волков думал, что уже закончили, но, к его удивлению, отец Иона продолжил чтение приговора:

– Святая инквизиция также постановила Гертруду Вайс, вдову… Ее что-то нету здесь, – удивлялся монах, – ну да ладно, бить ее у столба кнутом пять раз и взять с нее два талера земли Ребенрее штрафа в пользу трибунала. А также пусть она день стоит у столба, чтобы все видели ее.

Брюнхвальд озадаченно уставился на Волкова, но тот сам об этом слышал впервые и тоже был удивлен.

– Деньги все пусть выплатит городской магистрат из казны, а город потом все деньги взыщет с виновных.

Люди из магистрата и сам бургомистр рады такому раскладу не были, стояли с кислыми лицами. Да разве тут поспоришь?

– Святым отцам города Алька ночью быть при осужденных, исповедовать их и дать им причастие. На том все. Трибунал свою работу закончил. Кавалер, добрый человек, проследите, чтобы приговор зачитали на рыночной площади и у главной кирхи города. Да простит нас Господь.

Люди стали расходиться, завывших с новой силой женщин потащили в тюрьму. Приговор Волков забрал у писаря и передал Брюнхвальду, а сам поспешил поймать Гюнтерига:

– Господин бургомистр, деньги мне принесите сегодня, мне нужно будет с трактирщиком рассчитаться.

Господин Гюнтериг кивнул невесело.

– И те десять монет, что обещали мне за содействие вашему писарю. Не забудьте.

Бургомистр опять кивнул.

– И не забудьте, что к рассвету эшафот на площади должен быть готов. И чтобы лавки для святых отцов имелись.

На этот раз Гюнтериг даже не кивнул, только смотрел на Волкова, поджав губы.

– И не смотрите на меня так, вон на баб своих так смотрите, – злился кавалер, – если бы не они, мы бы тут не оказались.

Господин бургомистр и на этот раз промолчал.

Он еще не доехал до постоялого двора, как его догнал Брюнхвальд и заговорил сразу:

– Отчего попы вдову решили наказать?

Волков глянул на него удивленно, но ничего не ответил.

– А вы знали, что вдову пороть собираются? – продолжал ротмистр – видно, этот вопрос не давал ему покоя.

– Нет, с чего мне знать, я ж не выношу приговоров.

– За что бабу бить будут, непонятно.

– Все понятно, за блуд.

Волкову было понятно, а вот Брюнхвальду нет, он не соглашался.

– Так, не замужем она.

– Карл, я не буду спорить, мне все равно.

Они въехали во двор трактира, но, видимо, ротмистр не считал разговор законченным:

– Кнутом бить будут, да еще два талера возьмут.

– Ничего, не обеднеет, сыр всегда людям требуется.

– И еще у столба стоять весь день, на позоре.

– Карл, что вы хотите? – Волков слез с коня.

– Может, попросить попов, чтобы изменили приговор? – предложил Брюнхвальд.

– Вы в своем уме? – Волков стал пристально его разглядывать. – Изменить приговор? Да Максимилиан его уже на рынке прочел, теперь у церкви читает, и с чего бы попам менять приговор? А-а, старый вы дурень, Брюнхвальд, – догадался кавалер, – вам что, приглянулась вдова?

– При чем здесь это, – бурчал ротмистр, – приговор несправедливый.

– А по мне, так справедливый.

– Пять ударов кнутом по женской коже? Справедливо?

– Скажем Сычу, чтобы бил милостиво и не попортил кожу.

– А два талера?

– Карл, я целыми днями думаю о том, чем платить вашим людям и вам, – начинал злиться Волков, – и я даже представить боюсь, сколько еще с меня попросит трактирщик за постой. И уж я, не задумываясь, возьму с вдовы два талера, а раз вы так за нее переживаете, отдайте эти пару монет сами.

Брюнхвальд насупился, стал таким, каким Волков его увидел в первый раз, суровым и жестким:

– У столба ее будут день привязанной держать.

– Попы уедут, сразу отпустим.

– Позор ей будет.

– Ей уже позор. Весь город знает, что к ней мужики ходили. И что трем бабам из-за нее языки повырывали.

– Думаете, ей лучше уехать? Думаете, что семейство Липке ей не простит этого?

Кавалер развел руками, мол, ты и сам все понимаешь. Он бросил поводья Ёгану и пошел в трактир, кавалеру совсем не хотелось продолжать этот разговор, а вот Брюнхвальд еще, видимо, не закончил. Шел за ним.

Да, на счастье Волкова, почти в дверях трактира его встретил брат Ипполит и, поздоровавшись, произнес:

– Господин, есть ли у вас время поговорить с бароном?

– Есть, – сразу согласился кавалер. – А что он хочет?

– Думается мне, он вам хочет дело предложить.

– Дело? Один барон мне уже дело предлагал. Мне не понравилось. – Волков не хотел больше ни с чем подобным связываться, да нельзя отказывать человеку, который ездит в карете с гербом герцога Ребенрее, даже не выслушав его. – А что за дело, не знаешь?

– Не знаю, но думаю, оно будет конфиденциальное.

Хмурый Брюнхвальд стоял рядом, ждал. Кавалер глянул на него и сказал монаху:

– Конфиденциальное. Ну, пойдем, послушаем.

Барон уже не лежал в кровати, выглядел лучше, и Волков сразу это отметил.

– Рад, что вы идете на поправку, барон, – сказал он, садясь в кресло и беря у слуги стакан с вином.

– Все благодаря вам, кавалер, этот молодой монах на удивление неплохой лекарь, и чтец, и умник, – отвечал фон Виттернауф, садясь в кресло напротив. – Как идет ваша инквизиция?

– Дело закончено, ведьм не нашли. Бабы оклеветали вдову, к которой ходили их мужья.

– Как раз тот случай, когда вдова была веселой, – усмехнулся барон.

– Ну, теперь ей уже не до веселья, получит пять кнутов и ненависть семей, чьим женам палач отрежет языки за навет.

– В общем, всем по заслугам.

– Да.

– Вы не пьете вино, – заметил барон, – ах да, я забыл, вы держите какой-то свой пост.

– Святые отцы решили, что я недостаточно свят для их миссии, наложили епитимью. – Волкову приходилось нелегко, речь барона была изысканна и утонченна – в прошлый раз, когда они посещали его с Брюнхвальдом, барон говорил проще. Кавалер пытался говорить так же.

– Я позвал вас, чтобы поговорить. Вас это не удивило? – начал барон.

– Судя по тому, сколько вы обо мне расспрашивали, это должно было случиться, – заметил кавалер.

– Да, наверное, вы правы. Должно быть, для вас мое приглашение очевидно, – едва заметно улыбнулся фон Виттернауф. – Понимаете, у меня есть одно дело, но…

Он замолчал. И кавалер продолжил за него:

– Вы бы хотели услышать от меня обещание, что ваше дело останется тайной и я никому о нем не расскажу?

– Вы удивляете меня своей проницательностью, – кивнул барон, – именно об этом я и хотел вас просить.

Волков чуть подумал, вздохнул и отпил вина: пост постом, а когда речь идет о серьезном предприятии, можно и нарушить его. И начал:

– Барон, у меня сейчас непростое положение, через неделю я должен выплатить людям довольствие, еще мне нужно будет заплатить за постой в этом трактире, а он недешев. Думаю, что мне потребуется сто монет, а трибунал не собрал в этом городе и пятидесяти. Мало того, я не могу бросить святых отцов и заняться другими делами. Поэтому я не стану вам ничего обещать, вряд ли я смогу помочь вам. Так что лучше не раскрывайте мне своей тайны.

– С вашими делами смог справиться и ваш ротмистр, – заявил Виттернауф. – Охранять попов немудреное дело.

– Да, может быть, но обстоятельства складываются так, что я не могу бросить это дело.

– Я слышал о вас еще до того, как мне рассказал о вас ваш монах. Конечно, я не знал вашего имени, но случай с дуэлью сделал вас известным при дворе принца.

– Боюсь, что эта слава не послужит мне добром, – отвечал кавалер.

– Да уж, известие о смерти Кранкля огорчило принца. Но он умный человек, уверяю вас. Вы, наверное, догадались, что я близок ко двору курфюрста.

– Карета с его гербом стоит во дворе. Нетрудно догадаться.

– Я уполномоченный посол Его Высочества герцога Карла Оттона Четвертого курфюрста Ребенрее.

Волков жестом сделал знак уважения.

– И я, и герцог, и мой друг, канцлер земли Ребенрее Венцель, – продолжал барон, – остались бы вам признательны, кавалер, если бы вы оказали нам услугу. Я наслышан о ваших подвигах и полагаю, что именно вы нам и нужны.

Барон замолчал, ожидая реакции рыцаря.

А вот теперь Волков совсем не хотел оказывать услугу всем этим знатным господам. Подвиги! Нет, что-то не нравилось ему в этом деле. Неужели у такого влиятельного человека, как принц Карл, которого считают вторым в империи, не нашлось желающих оказать ему услугу? Не может такого быть. Нет, хватит с него, за один подвиг он получил пожизненную хромоту и вечную боль в ноге, а за второй папский нунций требовал следствия и устроил ему розыск. Нет, Волков и знать не хотел, что это за дело:

– Дорогой барон, я не могу бросить святых отцов.

– Вы говорили о том, что вам не хватает пятьдесят талеров. Это решаемый вопрос. Моя посольская казна ограничена, но я готов выделить вам деньги.

– Дело не в деньгах. Дело…

Барон его прервал, он уже не был так любезен.

– Кавалер, против вас ведется дознание в Ланне, бургомистр Фёренбурга мечтает колесовать вас на площади. Не думаю я, что в вашем положении следует отталкивать руку дружбы. Тем более что услуга будет вознаграждена.

– Против меня ведется дело в Ланне, и магистрат Фёренбурга хочет видеть меня на своей площади именно потому, что я в свое время не оттолкнул такой руки, которую вы мне теперь протягиваете. – Волков встал, передал бокал с вином слуге. – Пока я не могу принять вашего предложения, барон. Я служу Святому трибуналу.

Он поклонился и пошел к двери, а Виттернауф только кивнул в ответ, явно недовольный переговорами.

Волков шел к себе и надеялся, что следующее дело инквизиции даст ему денег, чтобы полностью расплатиться с людьми ротмистра. И не придется оказывать услуги, за которые ему будут благодарны столь влиятельные нобили.