Грот Дайомы

ГЛАВА 6 КОРАБЛЬ И ЗАМОК

Аррак вспоминал свои былые воплощения.

Как уже говорилось, чаще всего Он выбирал магов и редко ошибался: маги, ощутив в себе небывалую силу, свершали многое. Иногда они становились великими правителями, иногда стояли за спиной владык и диктовали им свою волю; иногда удалялись от мира, лишь время от времени пугая жалких людишек, прах земной, то разрушительным наводнением, то извержением вулкана, то небывалыми ураганами и штормами. Случалось и так, что они сохраняли верность своему божеству, считая, что в них вселился Ариман, Мардук, Асура либо иное верховное существо – из числа тех, кому поклонялись в этом жалком крохотном мирке. Аррак не возражал и не пытался переубедить своих Избранников; Его забавляла перспектива сыграть роли всех земных богов.

Бесспорно, лучшим из магов был Ксальтотун, верховный жрец Сета в ахеронском городе Пифоне. Жестокий, властный, надменный… Сколько лет миновало с тех пор? Сколько раз этот ничтожный шарик обернулся вокруг другого, побольше, жаркого и светящегося, который люди называли Оком Митры?

Три тысячи, прикинул Аррак. Не слишком много времени, но и не слишком мало: три тысячелетия даже для Него были изрядным отрезком вечности.

Этот ахеронец Ксальтотун давно истлел в могиле… или не истлел? Помнится, в ту давнюю эпоху на берегах Стикса были отличные бальзамировщики… И, быть может, мумия жреца до сих пор упрятана в какой-нибудь пирамиде или тайном святилище, заброшенном и неведомом миру живых… Аррак мог бы узнать это, но труп Ксальтотуна его не интересовал; Он хранил память о прежнем своем Избраннике, и этого было вполне достаточно.

Когда-нибудь, через десять или двадцать тысяч лет, Он позабудет об этом Ксальтотуне, доставившем некогда столько развлечений… И самое главное из них – под конец!

Дух Изменчивости ощутил чувство, сходное с весельем. Этот ахеронский чародей владел камнем, магическим огненным рубином, и почитал сей талисман источником силы – грозной Силы, способной покорить не только людей, но и сами пространство и время. Быть может, так оно и было; во всяком случае, та игрушка предназначалась не для слабых человеческих рук и не для жалкого смертного ума, хотя бы и принадлежавшего величайшему магу на свете. Стараниями Аррака камень исчез, растворился, канул в ночь и вечность – разумеется, тогда, когда Он наконец решил избавиться от Ксальтотуна и больше не оказывал Избраннику помощи. Жрец Сета не пережил утраты; его держава, древний Ахерон, пал, а сам Ксальтотун бежал в Стигию, и там душа его рассталась с телом, освободив Аррака.

Это было забавное приключение! Такое же, как замышлялось теперь с Гор-Небсехтом, стигийским магом, которого Дух Изменчивости собирался обменять на вана Эйрима, будущего властелина мира.

– Не нравится мне этот Гирдеро, – сказал Идрайн. – Не нравится, господин!

Он умел говорить совсем тихо, так, что лишь Конан слышал его, и эта негромкая речь, почти шепот, не вязалась с обликом голема, с его чудовищными мышцами, могучими плечами и гигантским ростом. Казалось, грудь и горло этого серокожего исполина должны производить совсем иные звуки, громкие и трубные, похожие на грохот горного обвала или грозный рык бури; однако он предпочитал не колебать воздух ревом и рычаньем.

Конан выслушал его и кивнул.

– Мне Гирдеро тоже не нравится, клянусь бородой Крома. Ну так что? Спрыгнем за борт, чтоб убраться поскорей с его лоханки?

– Я видел, где хранят оружие, господин, – молвил голем. – В чулане, в конце гребной палубы, под замком.

– И я видел. Что дальше?

– Этот замок я могу сбить одним ударом.

– А потом? Идрайн сосредоточенно нахмурился.

– Потом? Потом я возьму секиру, а ты – меч, мой господин.

– Кишки Нергала! Уж не собираешься ли ты разделаться с командой?

– Конечно, господин. Я должен заботиться о твоей безопасности. А безопасней всего захватить корабль, не дожидаясь предательского удара.

Конан покачал головой. Зингарцы, экипаж «Морского Грома», гляделись хорошими бойцами и было их много – не сотня, как он полагал сперва, а целых две. Сотня сидела на веслах, и еще сто составляли абордажную команду – стрелки, копейщики и меченосцы. Кое-кто из этой братии был из отставных королевских гвардейцев, ветеранов лет под сорок, остальных же Гирдеро набрал в своих поместьях, выкупив людей от службы в армии. Эти парни прошли неплохое обучение и были преданы своему господину, словно верные псы. Служба на капере нелегка, но в регулярном войске им пришлось бы еще тяжелее, и потому никто не рвался натянуть доспех с королевским гербом.

– Мне – секиру, тебе – меч, – бубнил Идрайн. – Я буду бить, ты – добивать…

– Что-то ты сегодня разговорился, – оборвал его Конан. – И речи твои мне не нравятся. Одной секирой и одним клинком не положишь две сотни воинов, парень.

– Я положу.

– Может, и так. Но у тебя-то шкура каменная, а мне достанется не один удар. Соображаешь, нелюдь? – Он постучал кулаком по массивному загривку Идрайна. – Прикончат меня, и что ты скажешь госпоже?

– Я сумею защитить, – буркнул гигант. – Госпожа останется довольна. Госпожа меня вознаградит.

– Вознаградит? – Это было для Конана новостью. – Чем вознаградит?

– Даст душу. Сделает человеком.

– А зачем? – Киммериец в удивлении уставился на бледно-серое лицо Идрайна. – Пусть Кром нарежет ремней из моей спины! Не понимаю, зачем тебе становиться человеком?

– Так велела госпожа. Велела, чтобы я этого хотел. И я хочу, – тихо прошелестел голем.

– Ублюдок Нергала! Вот почему ты следишь за мной, словно портовая шлюха за толстым кошельком! Оберегаешь, чтобы заполучить награду? Свою вонючую душонку?

Идрайн ничего не ответил, равнодушно разглядывая то море, то небо, то трепетавшие над головой паруса. Они сидели на палубе рядом с лодкой, которых на «Морском Громе» имелось две: побольше, на четыре пары гребцов, и поменьше, на два весла. Обе эти лодки были надежно укреплены в пространстве между мачтами; каждая, как успел проверить Конан, могла идти под парусом, и в каждой хранился небольшой запас продовольствия и пресной воды. Насчет этих суденышек у киммерийца были свои планы.

Серокожий исполин сменил позу, опершись спиной о борт лодки. Два десятка полуголых горбоносых зингарцев, работавших с парусами, старались не смотреть в его сторону – слуга аргосского купца Кинтары внушал им необоримое отвращение и ужас. Охотней всего эти смуглые молодцы проткнули бы серокожего стрелами да скинули за борт; но капитан, дом Гирдеро, не велел пока что трогать эту тварь из гирканской тундры, и моряки подчинились. Для своего экипажа Гирдеро был богом и королем – и на борту «Морского Грома», и на твердой земле.

Но у Идрайна было совсем иное мнение о капитане.

– Не нравится мне этот Гирдеро, – опять пробубнил он, навалившись спиной на лодку. Суденышко дрогнуло под его напором и закачалось.

Конану Гирдеро тоже не нравился. Этот зингарский петух был заносчив, высокомерен, хитер и скуп; за пять дней плавания он ни разу не пригласил купца из Мессантии к своему столу, не оказал почтения, не угостил добрым вином, не удостоил беседой. Не дал даже пары штанов и рубахи, хоть запасов на «Морском Громе» было с лихвой! Правда, двум потерпевшим кораблекрушение мореходам выделили каюту, крохотную вонючую каморку в задней части трюма, но Конан считал, что его золотая цепь стоит большего. Пусть не беседы с гордецом капитаном, но приличной одежды, пищи и вина – безусловно! А его поили жидкой кислятиной, словно последнего из гребцов! И каморка, куда сунули их с Идрайном, слишком походила на тюремную камеру.

Нет, Гирдеро ему определенно не нравился. Не только из-за своей жадности и неких непонятных планов, которые капитан строил насчет спасенных, но и потому, что заносчивый зингарец властвовал над телом Зийны. Эту светловолосую стройную девушку Конан заметил еще с берега, а поднявшись на борт, с искусно разыгранным удивлением поинтересовался, кто же она.

– Моя рабыня, – коротко ответил Гирдеро. – Подстилка!

Но киммериец полагал, что Зийна достойна большего. Она была красива, и красоту ее не портили даже синяки на руках, плечах и шее – следы ночных ласк Гирдеро; она казалась неглупой и, видимо, получила неплохое воспитание; наконец, она не имела никакого отношения к колдовству! Последнее в глазах Конана являлось едва ли не самым важным обстоятельством, ибо на Острове Снов, вкушая блаженство в объятьях рыжей ведьмы, он никогда не забывал, с кем имеет дело. А потому подумывал и о других женщинах, пусть не столь прекрасных и могущественных, зато не способных обратить его в кабана или отправить на край света, в Ванахейм, в замок стигийского чародея. Впрочем, памятуя о гибели своей «Тигрицы» и неотомщенном экипаже, он не возражал против Ванахейма, но вот перспектива сделаться кабаном или медведем его никак не устраивала. С присущей варварам инстинктивной мудростью Конан чувствовал, что сегодня он мил зеленоглазой Дайоме, а завтра – не мил; что же случится послезавтра?

Словом, если б он мог выбирать между Дайомой и Зийной, между женщиной-колдуньей и женщиной-рабыней, то колебался бы недолго. К тому же у Зийны были такие прекрасные волосы, светлые и пушистые, такие голубые глаза, такие полные груди! Конечно, Белит, его возлюбленная, погибшая в Черных Землях, была еще краше, еще желанней, но у Зийны имелось важное преимущество и перед ней: Зийна была жива. И близка – только руку протяни!

В первый же день, сбросив куртку и пояс в своей каморке, Конан выбрался наверх и пару раз улыбнулся девушке. На большее он не рискнул, ибо за ним мог следить не только Гирдеро, но и рыжая колдунья, владевшая магическим зеркалом. А потому следовало проявлять осторожность; и Конан, улыбнувшись Зийне в третий раз, занялся кислым вином и морскими сухарями. Он съел и выпил все, что дали им с Идрайном на двоих, ибо голем, к счастью, не нуждался в пище.

На второй день Зийна улыбнулась ему в ответ и с нескрываемым интересом начала разглядывать мощные плечи и мускулистый обнаженный торс Конана, посматривая и в синие его глаза. Было раннее утро; гребцы и воины спали на нижней палубе, парусная команда висела на реях, Гирдеро еще не выходил из своей каюты. Момент показался Конану вполне подходящим, чтобы выразить расположение прелестной девушке. Ущипнув ее за тугое бедро, он спросил:

– Похоже, ты из Немедии, детка?

Немедия, особенно Бельверус, ее столица, славилась статными светловолосыми девушками, но тут Конан ошибся: Зийна покачала головкой, шепнув:

– Нет, господин, из Пуантена.

Что ж, и в Пуантене встречаются белокурые красотки с голубыми очами, хоть там это редкость! Конан уже собирался продолжить разговор, но тут заметил, что голубые очи Зийны словно бы подернулись пеленой, а по щекам ее катятся слезинки. Вероятно, память о родине расстроила наложницу Гирдеро; Пуантен и в самом деле был прекраснейшей из аквилонских провинций, невосполнимой утратой, достойной того, чтобы ее оплакать.

Протянув руку, киммериец вытер слезы девушки и ласково погладил ее по волосам. Теперь он сожалел, что коснулся ее бедра фривольным и грубоватым жестом: Зийна явно не относилась к числу продажных шлюх и не заслуживала подобного обращения. В этой девчонке чувствовалась порода! И в манере держаться, и в негромком чистом голосе, и в горделиво-покорном и печальном выражении лица. Негоже этой белой курочке оставаться подстилкой под зингарским петухом, решил Конан, и вдруг сообразил, что она целует его руку.

– Ты добр ко мне, господин…

Он снова погладил ее по волосам и раскрыл было рот, чтобы молвить пару сочувственных слов, но внезапно ему показалось, что кто-то стоит за спиной. Конан наклонился, шепнул: «Иди, малышка. Завтра, здесь, на рассвете…» и подтолкнул Зийну к двери капитанской каюты. Дождавшись, когда она исчезнет, киммериец медленно обернулся – перед ним маячила каменная физиономия Идрайна.

– Прах и пепел! Что тебе надо, проклятая нечисть? – прошипел Конан. – Следишь за мной, серозадый?

Исполин покачал головой.

– Не слежу, господин. Охраняю.

– От кого? От этой малышки?

Идрайн, по своему обыкновению, молчал, и раздраженный Конан велел ему спуститься в каморку и не высовывать носа весь день.

– Но я должен быть рядом с тобой, – возразил голем. – Во-первых, я должен заботиться о твоей безопасности. А во-вторых, что я буду делать один в каюте?

– Думай о будущей своей награде или спи, – приказал Конан, пропуская мимо ушей первое и отвечая на второе. – Спи, нелюдь! Клянусь Кромом, зингарцы уже косятся на тебя. И немудрено: ты ведь не ешь, не спишь и не молишься Митре!

– Пища мне не нужна, – подтвердил исполин. – А сон… Я даже не знаю, что это такое, господин.

Конан смягчился. Этот Идрайн, по сути дела, был несчастным созданием, таким же несчастным, как светловолосая Зийна: девушку лишили свободы, а серокожий никогда ее не знал. И не чувствовал прелестей жизни – даже таких, что доступны любому рабу: вкуса сухой корки, солнечного тепла или дуновения свежего ветра на лице, благодетельного беспамятства сна… Сон! Подумать только, он не имел понятия о сне!

Киммериец попытался растолковать это.

– Когда человек устает… – начал он.

– Я не устаю, господин, – прервал его голем. – И я пока что не человек.

Конан зашел с другого конца.

– Ты видел, как ночью я лежу в каюте – молчаливо, неподвижно и с закрытыми глазами?

– Да, господин. Неподвижно и с закрытыми глазами. Но ты не молчишь. Ты делаешь так: хрр… хрр…

– Во имя когтей Нергала! Хрр делать не обязательно! Просто растянись на спине, закрой глаза и ни о чем не думай… или думай о приятном.

Он надеялся, что мысли о приятном заменят Идрайну сновидения. Странно, что Дайома, владычица сонного царства, лишила свого слугу способности видеть сны. Быть может, она считала, что, пребывая в состоянии камня, серокожий выспался на всю жизнь? Или сны, по ее мнению, помешали бы ему действовать быстро и эффективно?

– Отправляйся вниз, – повторил Конан, – и делай что велено. Чтоб я не видел твоей серой рожи до завтрашнего утра!

Глядя в спину удалявшегося голема, он подумал, что Зийна была бы куда лучшим и более приятным спутником в странствиях, чем Идрайн. Если бы он мог выменять ее у Гирдеро на этого каменного олуха! Или украсть… с ее согласия, разумеется.

Согласие он получил на следующее утро, потолковав с девушкой в предрассветный час. Она то и дело пугливо посматривала на дверь капитанской каюты – видно, боялась, что Гирдеро проснется и обнаружит ее отсутствие; но страх не мешал ей подставлять Конану губы, теплые, мягкие и покорные, совсем не похожие на огненные алчущие уста Дайомы. Пользуясь сумраком, Конан устроил девушку у себя на коленях, приподнял ей тунику и уже начал ласкать упругие бедра и трепещущую грудь, как над горизонтом показался краешек солнца. А вместе с ним пришел Идрайн.

Конан, увлеченный своим делом, не заметил его, но вдруг девушка тихо взвизгнула, вырвалась из его объятий и, оправляя одежду, исчезла в каюте Гирдеро. Киммериец, разъяренный, вскочил на ноги.

– Ты… ты… Шакалья моча, пес, отродье пса!

– Солнце всходит, господин, – невозмутимо заявил голем. – Ты велел не показываться на глаза до утра, но утро уже наступило.

Споры были бесполезны; этот каменный истукан понимал приказы буквально. Временами Конану казалось, что они с Идрайном знакомы не пару дней, а целую вечность – и целую вечность этот болван преследует его, появляясь в самый неподходящий момент. От серокожего надо было избавиться! Хотя бы потому, что киммерийцу голем мнился недреманным оком Дайомы, постоянно нацеленным ему в затылок. Владычица Острова Снов будто бы следила за своим возлюбленным в два глаза: через магическое зеркало и с помощью бдительного Идрайна. Конану это не нравилось. Совсем не нравилось!

– Женщина Гирдеро была с тобой, – равнодушно отметил голем.

– Была, – рыкнул Конан. – Ну и что?

– Если кто-нибудь из зингарцев заметит и донесет Гирдеро…

– Вот тогда и возьмемся за топоры, серое чучело! Мысль насчет топоров запала, видно, в голову Идрайна, и в ближайшие дни он все чаще приставал с этой идеей к своему господину. Вот и сегодня:

– Отчего ты не хочешь порубить команду, господин? Самое время… Перебьем всех, а первым – этого Гирдеро… Не нравится мне он. Что-то замышляет…

Замышляет, точно, – подумал Конан. Он не раз уже ловил косые взгляды зингарца, а вчерашней ночью Зийна поведала ему, что Гирдеро притащил из корабельной кладовки и спрятал в своем сундуке две пары кандалов с цепями толщиной в три пальца. Вероятно, затем, чтоб были под рукой, когда понадобятся… Не прав ли Идрайн, предлагая перерезать экипаж «Морского Грома»? – мелькнуло у киммерийца в голове. Он мысленно взвесил оба плана: принять открытый бой или тайно покинуть корабль на одной из лодок, прихватив с собой Зийну, а взамен оставив Гирдеро серокожего голема. Первое представлялось ему более достойным и славным, второе – более разумным.

Будучи человеком быстрых решений, иногда действующим под влиянием импульса, Конан избрал второй вариант. Не потому, что его беспокоила схватка с многочисленной и хорошо вооруженной командой «Морского Грома», но скорей из-за Идрайна. С этим настырным спутником Конану хотелось расстаться, и побыстрее! Что же касается схваток и драк, то он подозревал, что на пути к Кро Ганбору, в пиктских чащобах и ванахеймской тундре, их будет предостаточно. Стоит ли сожалеть о том, что ему не удастся свернуть шею Гирдеро, этому зингарскому петуху? В конце концов, у него были иные задачи: добраться до замка Гор-Небсехта и отомстить за свою «Тигрицу» – а заодно и избавиться от Дайомы.

Сунув руку в сапог, Конан погладил рукоятку своего стигийского кинжала и ухмыльнулся, представив, как лезвие пронзает грудь колдуна и обращается в прах. Ядовитая кровь Нергала! Он швырнет обломки к ногам рыжей ведьмы и распрощается с ней навсегда! Ему не нужны ни ее богатства, ни она сама, ни видения славы и власти, что убаюкивали его по ночам! Ее остров – та же тюрьма, позолоченная клетка для павлина! А он не павлин, он – ястреб… Внезапно Конан понял, что Идрайн снова толкует о своем – как бы перебить команду и завладеть судном. «Перебьешь, серая шкура, – подумал киммериец, – перебьешь, когда меня не будет на борту». Он поднялся, в раздражении пнул ногой лодку и властным жестом прервал Идрайна.

– Устал я от тебя, нечисть. Иди-ка вниз и спи. Или думай о том, что станешь делать, превратившись в человека.

Скрипнула дверь капитанской каюты, и на палубе появился Гирдеро – как всегда, в блестящем полированном панцире, в шлеме с пестрыми перьями, высоких сапогах кордавской кожи и роскошных бархатных штанах с разрезами по бокам. Любовь к пышному убранству – к сияющей стали, начищенной бронзе, плюмажам, бархату и шелкам – была национальной чертой зингарцев, отчасти компенсировавшей их мрачность и серьезность, так несвойственную прочим жителям юга. Зингарцы, особенно люди благородной крови, совсем не походили на веселых аргосцев с их трескучей быстрой речью, и на говорливых шемитов, удачливых купцов и искусных ремесленников. Отличались они и от обитателей Стигии, чья обычная угрюмость объяснялась темным и ужасным культом Сета, Змея Вечной Ночи, довлевшим над берегами Стикса, и отягощенностью тайными колдовскими знаниями. Что касается зингарцев, то они были людьми горделивыми, часто – высокомерными, коварными и себе на уме. Многие из них, однако, отличались искренним гостеприимством, благородством и святой верностью данному слову – тот же Сантидио, например. Но Гирдеро к числу этих многих не относился. Глядя на его голенастую фигуру и холодное мрачное лицо, Конан уже почти не испытывал сомнений, что капитан «Морского Грома» хочет накинуть ему на шею железную цепь – вместо той золотой, что получена им в оплату проезда на Острове Снов. Лишь одно оставалось неясным: то ли зингарец просто желает продать купца Кинтару вместе с его серокожим слугой на рабском рынке Кордавы, то ли опознал в оном купце знаменитого разбойника, за голову которого назначена награда.

Гирдеро важно поднялся на кормовую надстройку, оглядел горизонт, перебросился парой фраз со своим кормчим; потом глаза его отыскали Конана, все еще торчавшего у лодки. Едва заметно кивнув головой, Гирдеро подозвал киммерийца к себе – впервые за пять дней.

– Солнце взойдет дважды, и мы увидим землю, берег нечестивых пиктов, – сказал капитан. – От него повернем на юг, к Барахам и устью Черной реки. Тебе случалось бывать на Барахских островах, купец?

– Случалось, почтенный дом, – молвил Конан, отметив, что зингарец прямо-таки прожигает его подозрительным взглядом.

– И что ты делал в сем пиратском гнезде? Киммериец пожал плечами.

– Торговал. Разве ты не знаешь, благородный дом, что многие купцы из Зингары, Аргоса и Шема торгуют с Барахами? Клянусь светлым оком Митры, – он протянул руку к солнцу, – не все островитяне пираты и разбойники. Там много рыбаков, есть козопасы, гончары и корабельные мастера. Они солят рыбу и мясо, льют свечи, обжигают большие горшки для вина и воды, делают бочки… и они отличные мореходы и гребцы. На моем погибшем судне были матросы-барахтанцы.

– Все они, особенно моряки – бандиты и злодеи, – угрюмо насупившись, заявил Гирдеро и смолк. Если у зингарца и были какие подозрения о связях купца Кинтары с пиратами, пока он предпочитал оставить их при себе.

После долгого молчания капитан покосился на Конана и сказал:

– Замечаю я, носишь ты наголовный обруч из простого железа. К чему бы? Он похож на рабский ошейник.

– Ошейник и есть, – ухмыльнулся Конан. – Был я в стигийском плену и продали меня в рабство в Луксур. Там хозяин, один из местных жрецов, надел на меня цепь и железный ошейник… Ну, а когда пришло время бежать, я прихватил то железо с собой, добрался в Мессантию, и там мне отковали на память этот обруч. С тех пор и ношу.

Он почти ничем не рисковал, рассказывая эту историю, ибо на Западном побережье никто не жаловал стигийцев – ни гордые жители Зингары, ни веселые аргосцы, ни предприимчивые шемиты. Все они поклонялись Митре или, на худой конец, Мардуку, и хоть торговали со Стигией, всегда помнили, какой бог – точнее, демон – владычествует на берегах Стикса. Вот и сейчас, при упоминании стигийского рабства Гирдеро кивнул – не то чтобы сочувственно, но вполне по-человечески, – и поинтересовался:

– А что ты сделал со своим хозяином, с тем жрецом из Луксура, наложившим на тебя цепи?

Хмыкнув, Конан бросил на зингарца многозначительный взгляд.

– Расшиб ему башку, почтенный дом, только и всего. Той самой цепью, на которую он меня посадил.

Расшиб башку! Ха!

Неужели эта крыса, злодей из злодеев, и в самом деле полагает, что его можно принять за купца из Мессантии? Не видел что ли он, дом Гирдеро, мессантийских купцов! Солидные люди, с лицами, украшенными пусть не благородством, но хитростью – однако не с такой разбойной рожей! Всякие были среди них, тучные и худые, высокие и низкие, но опять же этаких мускулистых молодцов с шеей, как у быка, не попадалось. А руки? Руки? По ним сразу видно, что привыкли они не монеты считать, а срывать чужие кошели и держаться за рукоятку топора, а не за стилос, коим записывают на пергаменте перечень товаров. Да будь этот тип хоть трижды гандерландцем, как он утверждает, дома Гирдеро ему не провести!

Капитан «Морского Грома» искоса взглянул на своего пассажира, опять спустившегося на палубу, к лодкам, и быстро отвел глаза. Нельзя, чтоб разбойник почуял, будто его в чем-то подозревают… нельзя… время еще не пришло… А придет оно дня через четыре, когда минует корабль устье Черной реки, и над холмистым берегов встанут гордые башни Кордавы, королевского города, столицы славной Зингары. Вот тут-то и придет пора хватать разбойника и ковать в железо! А пока пусть пребывает в спокойствии… все же проезд до Кордавы он оплатил… щедро оплатил…

Гирдеро с первого взгляда понял, кто ему попался. Еще там, на острове! Можно натянуть любые лохмотья и трижды назваться потерпевшим кораблекрушение купцом, но куда спрячешь темные лохмы, и горящие синие глаза, и огромный рост, и плечи шириной с гребную скамью? И эту манеру говорить, совсем неприличную для купца, зато вполне подходящую душегубу и злодею? И эту привычку шарить рукой у пояса, будто там торчит рукоять меча?

Ха! Нет уж, Гирдеро не проведешь! Не на того напал, проклятый головорез!

Собственно, почему проклятый? Дом Гирдеро подумал, что ему-то не за что проклинать злодея. Он получил великолепную цепь, а еще получит королевскую награду и славу поимщика самого грозного пирата на всем Западном побережье. Потом продаст слугу разбойника, эту здоровенную серокожую тварь… за него тоже можно выручить неплохие деньги…

При этой мысли глаза Гирдеро жадно блеснули. Он был высокомерен и храбр, как всякий зингарский дворянин, но, не в пример прочим членам своего сословия, деньги считать умел. А потому и прельстился каперским промыслом, испросив королевскую грамоту и корабль у повелителя Зингары. Занятие это являлось благородным, вполне подходящим для родовитого человека, и отнюдь не безвыгодным.

А теперь, после поимки знаменитого пирата, перед Гирдеро открывались самые блестящие перспективы. Он мог отдать злодея в руки палачей Его Величества в обмен на королевскую долю в «Морском Громе»; мог просить командования над целой флотилией каперов; мог добиться военной экспедиции на разбойные Барахские острова, торчавшие у берегов Зингары словно бельмо на глазу. Мало ли чего мог благородный воин и капитан, изловивший в океанских водах такую акулу, как этот Амра, Конан из Киммерии, волк и сын волка!

Пусть он жрет, пьет и спит, думал Гирдеро, пока через четыре дня не проглотит в вине снотворное зелье. Пусть наслаждается безопасностью, пусть тешится тем, что обманул зингарского дворянина, пусть тайком щупает Зийну, эту пуантенскую шлюху, пусть заигрывает с ней! От нее не убудет!

Тут мысли Гирдеро переключились на Зийну. Неласковая девка, размышлял он, хмурая, хоть и красивая… Надо будет продать ее вместе с Идрайном из Лифлона, с этой серокожей тварью, купив взамен красотку из Шема или Турана, где женщины приучены тешить мужчин и принимают хозяйские ласки, не каменея от ненависти и страха. Впрочем, заигрывания пирата ей вроде бы приятны… Ну, пусть, пусть!

Бросив еще один взгляд на свою добычу, беспечно загоравшую у мачты, Гирдеро решил, что надо прибавить людей в ночной вахте. И наказать, чтоб получше следили за обоими разбойниками! Амра, видно, могучий воин, а уж слуга у него – сам Нергал во плоти! Ну и чудища обретаются в этом Лифлоне, на краю мира…

Тем временем мнимый лифлонец сидел, скорчившись, в маленькой каморке под гребной палубой, и спал, как было велено. Искусство сна он освоил еще не совсем и потому находился скорее в состоянии чуткой полудремы, различая скрип весел в уключинах, перебранку гребцов, плеск воды за бортом и звон оружия стражи. Еще он думал о господине, о госпоже и обещанной ею награде.

Приказы господина полагалось исполнять – но лишь в том случае, если они не противоречили распоряжениям госпожи. А их было всего три: не удаляться от господина, защищать его и вернуть назад, на остров, где осталась госпожа. С каждым днем Идрайн все лучше понимал смысл каждого из этих трех поручений. Ему уже было ясно, что их буквальное исполнение не приведет ни к чему хорошему: скажем, если следить за господином днем и ночью, то это лишь вызовет его гнев. То же самое и с защитой; в определенных случаях – как с той светловолосой девушкой – господин вполне мог сам постоять за себя. Отсюда следовал неоспоримый вывод: ему полагалось находиться вблизи господина, но не на его глазах. Так близко, чтобы он мог в любой момент прийти на помощь.

Разумеется, самым лучшим решением было бы овладеть кораблем. Идрайн знал, что сумеет перебить всех на борту; жалкое оружие зингарцев в том не помеха, как и их многочисленность. Да и не надо убивать всех – достаточно прикончить этого Гирдеро, его помощников и еще десятка три или четыре, пока остальные не поймут, что их усилия бесполезны. В любом случае какая-то часть экипажа должна остаться, чтобы вести судно и прислуживать господину, ибо вдвоем не управишься с парусами и рулевым веслом.

О всех этих вещах, как и о награде, обещанной ему, Идрайн думал с полным равнодушием существа, лишенного души. Да, у него была цель – вернее, несколько целей: главная – заслужить награду, и дополнительные – исполнить все распоряжения госпожи. Но он не стремился к ним с той страстью, упрямством и неистовством, что свойственны человеку; ему приказали желать – и он желал. Чувства его были лишь иллюзией человеческих чувств, но иллюзией превосходной, способной обмануть любого, кто не был посвящен в тайну его происхождения.

Кем же он был? Не бог, не человек, не демон, не дух и не душа, заблудшая с Серых Равнин, и даже не зомби, не мертвец, оживленный магической силой какого-нибудь колдуна… Пожалуй, он являлся неживой субстанцией, в которую живое существо – в данном случае, Владычица Острова Снов – вложило определенные умения, знания, цели и приказы, сформировавшие подобие разума. И поскольку целей было немного, Идрайн, каменный голем, умел добиваться их с дьявольской настойчивостью.

Прошло еще два дня, и прямо по курсу «Морского Грома» поднялись из морской синевы холмы страны пиктов, заросшие сосновыми лесами. Пиктское побережье начиналось в паре дней пути от устья Черной, за которой стояла Кордава, и тянулось далеко на север, до Киммерии и самого Ванахейма. Конан знал, что ближе к полярным краям сосновые боры и дубовые рощи сменяются осинниками, березой и почти непроходимыми зарослями елей Были там и болота с ржавой водой и корявыми деревьями, и вересковые поляны, и травянистые сырые луга; на юге же властвовали джунгли, населенные всякими хищными тварями – львами и черными пантерами, леопардами, огромными змеями, чудовищными бесхвостыми обезьянами и тиграми с клыками длиной в ладонь. Все это обширное прибрежное пространство, омываемое Западным океаном, называлось Пустошью Пиктов. Но Пустошь вовсе не была пустой и получила свое имя лишь потому, что в пиктских землях не имелось ни городов, ни крепостей, а лишь лесные селения, и соединяли их не дороги и торговые тракты, а тайные тропы. Пиктам хватало и этого; они не сеяли и не жали, а жили охотой и грабительскими набегами на соседей.

Солнце начало садиться, и корабль повернул к югу. Зингарцы, покончив с вечерней трапезой, спускались вниз, на гребную палубу и в трюм, укладывались на скамьях, залезали в подвесные койки. Гирдеро тоже исчез за дверью своей каюты в кормовой пристройке, отдав последние распоряжения помощнику, сухопарому зингарцу, которому выпало нести ночную вахту. Конан, однако, заметил, что караулы усилены: кроме рулевых и десятка моряков, следивших за парусами, на палубе остались пять человек в полном вооружении, с копьями и мечами. «Опасается, петушок, – мелькнуло в голове у киммерийца. – Опасается!» Вот только кого? Пиктов, нередко выходивших в море на больших челнах, или своих пассажиров?

Он спустился в крохотную каюту, где, привалившись спиной к переборке, дремал Идрайн. Корабль постепенно затихал; гребцы устроились на своих скамьях, воины в гамаках. Вскоре гул голосов и вялая перебранка сменились дружным храпом, и лишь где-то вверху поскрипывали под напором ветра мачты да хлопали паруса. Ночь, к счастью, выдалась безлунная, вполне подходящая для задуманного Конаном дела. Больше тянуть он не мог, ибо на следующее утро «Морской Гром» оказался бы уже вблизи зингарских берегов.

Тем не менее, он ждал; ждал в полном мраке, так как в каморке его не было ни оконца, ни светильника. Но отсутствие света не являлось помехой; инстинктивное чувство времени никогда не покидало киммерийца, и он неплохо видел в темноте. Задуманное им надлежало выполнить перед самым солнечным восходом, когда небо еще усеяно звездами, сон особенно крепок, а глаза вахтенных и стражей начинают слипаться от усталости.

Тянулось время; Конан ждал. Иногда он беззвучно шевелился, чтобы не затекли мышцы; рука его скользила то к защитному обручу на голове, то к рукояти запрятанного в голенище кинжала, проверяя, на месте ли его нехитрое снаряжение. Из угла, где скорчился голем, не доносилось ни звука; казалось, там нет вообще никого, лишь одна тьма, пустота и холод.

Наконец Конан решил, что время пришло. Неслышно подвинувшись к Идрайну, он потряс гиганта за плечо и тихо, одними губами, шепнул:

– Вставай, серокожая нечисть. Пора выбираться с этой лоханки.

Голем встрепенулся.

– Будем резать зингарцев, господин?

– Не всех, только палубную команду. Потом спустим лодку, и к берегу! С рассветом окажемся на твердой земле.

– Что я должен делать?

– Придушить охрану. Но тихо, во имя Крома! Справишься?

– Справлюсь.

– Тогда поднимаемся на палубу. Там разойдемся: я – на нос, ты – на корму… Да, еще одно: малышка Зийна Удерет вместе с нами.

– Зачем, мой господин?

– Много вопросов задаешь, ублюдок Нергала, – буркнул Конан. – Я сказал; так тому и быть.

Он дернул Идрайна за руку, в который раз удивившись, насколько холодна и тверда плоть голема. Казалось, шкуру его и мощные мышцы не пробьют ни копья, ни стрелы, ни бронза, ни острая сталь; он был неуязвимей аквилонского рыцаря, закованного в доспехи от ступней до головы. На миг киммерийца кольнуло сожаление; такой боец был бы не лишним на долгом пути к замку Кро Ганбор… Упрямо мотнув головой, он подавил это чувство: что решено, то решено.

Тихо ступая, они выбрались на палубу. Конан двигался бесшумно, как лесной хищник, со стороны же Идрайна вообще не доносилось ни звука. Он был огромным, массивным и тяжелым, но перемещался с ловкостью черной пантеры вендийских джунглей; доски не скрипели под его ногами, не шуршала одежда, не было слышно и дыхания. Одним словом, нелюдь, – подумал Конан.

Он вытянул руку в сторону стражей, расположившихся у двери капитанской каюты. Над ними горел факел, и все пятеро, как и рассчитывал киммериец, дремали; кто привалившись спиной или плечом к переборке, кто опершись на копье. Перья на бронзовых шлемах подрагивали в такт покачиванию корабля.

Идрайн, кивнув, скользнул в темноту; Конан двинулся на нос судна, придерживаясь за лодочный борт. Три матроса ночной вахты спали под лодкой, и он, вытащив кинжал, быстро прикончил их. Заколдованный клинок резал человеческую плоть и кости, не встречая сопротивления; киммерийцу чудилось, что лезвие входит в воду или в жидкое масло. Никто из зингарцев не вскрикнул и не пошевелился, когда души их отлетали на Серые Равнины, и Конан, довольно хмыкнув, направился дальше.

Еще двоих он нашел у самого бушприта, под косым парусом, увлекавшим корабль к югу. Эти не спали, а развлекались игрой в кости при свете масляной лампы. К счастью, оба были слишком увлечены своим занятием и пересчетом монет, серебристой кучкой лежавших на войлочной подстилке. Конан возник из темноты словно ночной дух и воткнул клинок под лопатку ближайшего игрока, одновременно зажав ему рот левой рукой. Приятель убитого не успел сообразить, что случилось; его выпученные глаза встретились с холодным взглядом синих зрачков, и в следующий момент он слабо захрипел, ничком повалившись на палубу.

Киммериец снова хмыкнул. Некогда, в Шадизаре и Аренджуне, воровских и разбойных городах, ему довелось пройти неплохую школу тайных убийств. Учителя-заморанцы говорили: хочешь тихо убрать человека – режь горло. От уха до уха, тогда не закричит! Конан хорошо усвоил этот совет.

Осмотрев трупы, он снял с их поясов кошельки и, стараясь не звенеть, пересыпал в один из них серебро. Пригодится! Дорога к Ванахейму не близка…

Еще он обнаружил колчан со стрелами и заряженный арбалет, что было весьма кстати: на передней мачте, в корзине, сидел впередсмотрящий, и прежде Конану не удавалось придумать, как бы добраться до него, не слишком нашумев. Теперь эта проблема была решена.

Он лег на палубу лицом вверх и прижал арбалет к плечу. На самом кончике мачты раскачивалось нечто темное, бесформенное; через несколько мгновений рысьи глаза киммерийца различили округлый бок корзины, плечи морехода и его голову на скрещенных руках. Он, похоже, дремал; свистнула стрела, ударила стража в лоб, и дрема его превратилась в вечный сон.

Шестеро, отсчитал Конан. Кроме охранников, оставались трое у руля и старший ночной вахты. Все они были на корме, но оттуда не доносилось ни звука.

Повесив за спину арбалет и колчан, он неслышно двинулся к кормовой надстройке, благодаря про себя Дайому. Владычица Острова Снов посылала попутный ветер, и «Морской Гром» шел уверенно, чуть покачиваясь на мелкой волне; к ночи половина парусов была спущена, но и оставшихся хватало, чтобы корабль сохранял остойчивость.

Скользнув мимо лодок, Конан убедился, что с охраной покончено. Идрайн свернул шеи всем пятерым голыми руками; зингарцы валялись на палубе, и головы их были отогнуты к груди, словно у цыплят, приготовленных для вертела. Стараясь не греметь оружием, Конан отстегнул пару мечей, собрал копья и вместе с арбалетом погрузил все это добро в меньшую из лодок.

На трапе кормовой надстройки возникла огромная фигура Идрайна. Голем спустился, перешагнул через трупы и присел рядом с киммерийцем, возившимся с веревками. Наконец, пробормотав проклятие, Конан перерезал их ножом и освободил лодку.

– Все сделал, господин, – сообщил Идрайн. – Что теперь?

– Теперь возьмем эту посудину и спустим за борт. Нашарив причальный канат, Конан обмотал его вокруг мачты. Затем они подняли лодку, подтащили к борту, спустили вниз на вытянутых руках и разжали пальцы. Днище с тихим плеском ударилось о воду, канат натянулся, и суденышко заплясало на волне рядом с «Морским Громом».

– Жди здесь, – велел Конан.

Ступая на носках, он подкрался к двери капитанской каюты и приложил ухо к теплому дереву. Изнутри доносилось лишь мерное похрапывание Гирдеро, и несколько мгновений Конан боролся с искушением войти и воткнуть клинок в глотку зингарскому петуху. Нергал с ним, решил он наконец; лучше уйти по-тихому, возложив все остальные дела на Идрайна.

Киммериец негромко свистнул, дверь приоткрылась, и в щель проскользнула Зийна. Фигурку девушки скрывал шерстяной плащ, на ногах были прочные кожаные башмаки.

– В лодку, – распорядился Конан. – Там, у левого борта…

Он взял факел и посветил Зийне, пока она, ухватившись за канат, перебиралась в суденышко. Зийна была ловкой и крепкой, так что эта операция не потребовала много времени.

– Поставь мачту, – сказал киммериец. – Сможешь?

– Смогу.

Она принялась возиться с мачтой и растяжками, а Конан повернулся к Идрайну, застывшему у борта словно серое изваяние.

– Теперь ты. Садись!

– После тебя, господин.

– Хорошо.

Киммериец взялся за канат и вдруг хлопнул себя по лбу.

– Ядовитая кровь Нергала! Забыл! Чтоб Митра прижег мне задницу своей молнией!

– Что случилось, господин?

– Топор! Понимаешь, топор! У зингарцев, которым ты свернул шеи, были только мечи! А нам нужен топор!

– Зачем?

– Затем, что земли пиктов, куда мы высадимся на рассвете, покрыты лесами! Такими лесами, что там не обойдешься без топора или доброй секиры. Меч хорош против человека, а против дерева нужен топор… Без него не выстроишь шалаш, не сделаешь плот, даже костра не разложишь!

Конан отпустил канат и решительно двинулся к люку, ведущему на гребную палубу.

– Постой, господин, – сказал Идрайн. – Если нам нужен топор, я спущусь вниз и достану его. Помнишь о кладовке, где хранится оружие? Там моя секира. Я сорву замок и возьму ее.

– Отличная мысль! – Киммериец вновь отступил к борту. – Ты умный парень, Идрайн! Поторопись же за своей секирой и постарайся не шуметь.

Когда фигура голема скрылась в люке, Конан тигриным прыжком подскочил в большой лодке и продырявил ее. Он не нуждался в топоре; зачарованный стигийский клинок резал дерево с той же легкостью, как и людскую плоть.

Превратив лодку в решето, киммериец соскользнул в плясавшее на волнах суденышко и рассек канат. Борт «Морского Грома» сразу отодвинулся, ушел в предрассветную мглу; лодочку отшвырнуло, закружило, и в лицо Конану, возившемуся с веслами, плеснули соленые брызги. Зийна испуганно вскрикнула за его спиной:

– Веревка оборвалась, господин! Твой человек остался на корабле! Гирдеро убьет его!

– Парус! – рявкнул Конан. – Ставь парус, женщина, и садись к рулю! Да поживее! А я буду грести!

Уже навалившись на весла, ощущая упругое сопротивление волны, чувствуя, как лихорадочное возбуждение покидает его, киммериец глубоко вздохнул и добавил:

– О моем человеке не беспокойся, с ним Гирдеро не совладать. Не совладать! Да и не человек он вовсе…

Жуткий рев, от которого сотрясались стены каюты, пробудил дома Гирдеро, зингарского дворянина и капитана «Морского Грома», от сна. По привычке он пошарил рядом рукой, но теплого тела Зийны не было; тогда, предчувствуя недоброе, Гирдеро схватил меч и выскочил на палубу.

В сумрачном свете занимавшегося утра он увидел пятерых мертвых стражей, распростершихся на досках, еще троих матросов, валявшихся у лодки с перерезанными шеями, и серокожего исполина с секирой, который высился по левому борту подобно гранитному изваянию Нергала. Гигант тянул руки в туман, будто хотел зацепиться пальцами-крючьями за прибрежные утесы земли пиктов, и ревел:

– Господин! Господин! Где ты? Где ты, господин? Великий Митра, разбойник сбежал! – мелькнуло в голове у капитана. Сбежал, оставив своего слугу, лифлонское отродье! Но почему?..

Это требовалось немедленно выяснить, и Гирдеро твердым шагом направился к серокожему гиганту. Страха в его сердце не было: из люка уже вылезали пробудившиеся воины и гребцы, вооруженные до зубов.

Гирдеро ткнул лифлонца мечом в бок – вернее, попытался ткнуть: острие клинка даже не поцарапало кожу великана. Однако он обернулся, уставившись на капитана холодным и пустым взглядом.

– Ты, блевотина Сета! Где твой хозяин?

Лезвие огромной секиры блеснуло в первых солнечных лучах и опустилось на правое плечо Гирдеро. Рухнув на палубу и корчась в предсмертных муках, он успел еще увидеть, как серокожий исполин шагнул навстречу его воинам, как снова сверкнул чудовищный топор, как упали первые бойцы, тщетно пытаясь проткнуть великана копьями.

Его секира поднималась и падала, поднималась и падала, словно серп, срезающий стебли тростника. Стоны, крики и предсмертный хрип огласили корабль…

Через пару дней «Морской Гром» подошел к пирсу кордавской гавани. Паруса на судне были спущены, из сотни весел шевелилась едва ли половина, а на палубе застыли двое рулевых с бледными лицами и гигантская фигура воина с топором. Он был облачен в потертую кожаную безрукавку, такую же серую, как его плечи и грудь, и покрытую бурыми пятнами.

Едва нос корабля коснулся причала, серокожий великан перепрыгнул на скользкие мокрые доски и, не оборачиваясь, зашагал к торговой площади, стиснутой тавернами и кабаками, складами и лавками, веселыми домами, башнями двух маяков и бараками портовой стражи. Двигался он уверенно и с поразительной быстротой, расталкивая попадавшихся навстречу мореходов, торговцев, пьяных и нищих. На площади великан осмотрелся, скользнул безразличным взглядом по бочкам с вином, призывно распахнутым дверям харчевен, по сверткам бархата, серебряным чашам, кувшинам и стальным клинкам, выставленным в лавках; казалось, он искал чего-то другого, а весь этот товар оставил его совершенно равнодушным. Наконец, вытянув длинную руку, он поймал за плечо какого-то мальчишку-оборванца.

– Ты, слизняк! Где тут торгуют лошадьми?

– Что? – Мальчишка попытался вырваться, но с таким же успехом он мог приподнять любую из каменных маячных башен.

– Где торгуют лошадьми? – тихо и внятно произнес серокожий. – Говори, или я сломаю тебе ключицу.

В темных глазах великана вспыхнули огоньки, и оборванец на миг онемел от ужаса. Что там ключица! Это чудище могло одним движением свернуть ему шею!

– Т-там, го-господин… – пробормотал растерянный мальчишка, тыкая куда-то в сторону причалов и теснившихся рядом с ними кораблей.

– Не там. Там море, – покачал головой серокожий, – а мне нужен рынок, где продают лошадей. Пошли, покажешь!

И он зашагал по площади, таща за собой мальчишку.