Грот Дайомы

ГЛАВА 11 УСАДЬБА, ОСТРОВ И ЗАМОК

Серокожий прошел испытание!

Мысль об этом настраивала Аррака на благодушный лад – как всегда, когда предстояло развлечение. Снова и снова он прокручивал Б памяти одну и ту же картину: дочь Имира, танцующая на фоне белесого марева пурги; киммериец, уставившийся на нее выпученными глазами; его женщина, ничтожный прах земной, в страхе сжавшаяся у костра; и серокожий исполин, подпирающий спиной скалу. Орирга не сумела его зачаровать; он просто уснул, продемонстрировав полное равнодушие к прелестям снежной девы.

Итак, он остался жив. Киммериец, впрочем, тоже; почему-то Орирга решила разделаться лишь с его спутницей. Но женские дрязги Аррака не интересовали.

Дух Изменчивости предвкушал момент, когда сможет ускользнуть в новое тело. Эти бесконечные переселения и смены плотского облика являлись одной из причин, по которой Он получил прозвище Великого Ускользающего. Но знали о сем немногие – лишь божества, властвующие над земным миром, их ближние помощники и кое-кто из демонов, способных распознать Аррака под человеческой личиной.

На время Он расстался с любимейшими из своих занятий – с воспоминаниями о прошлом, с мыслями о собственном могуществе, с думами о том, когда же минет срок Его казни. Если б Ему предложили сейчас вернуться в Предвечный Мир, в сияющие Небесные Грады, Он, скорее всего, попросил бы отсрочить возвращение; Он хотел насладиться последним ходом в старой игре и первым – в новой, еще не начавшейся.

Старой игрой, сыгранной почти до конца, являлся Гор-Небсехт; новой, пока что непознанной и манящей – этот серокожий гигант, этот убийца, равнодушный к потокам крови и женским чарам. Аррак желал, чтоб они вступили в поединок – тут, в замке, перед Его недреманным оком. Пусть сражаются, а Он выберет достойнейшего! И пусть бьются на равных! На этот раз Он не будет помогать Гор-Небсехту; пусть стигиец сам защищает свою жизнь.

Колдун против воина, воин против колдуна… Кто же из них одолеет? Кто окажется сильнее?

Возможно, размышлял Аррак, падут оба, но в том нет беды. Жаль потерять серокожего, но если он не выдержит последней проверки в сражении с колдуном, значит, ему не суждено сделаться вместилищем Древнего Духа. И тогда – коль серый исполин убьет Гор-Небсехта и погибнет сам – тогда Он, Аррак, переселится в какого-нибудь ванира из замковой дружины и заставит его уйти к Эйриму. Для этого подойдет даже ничтожный киммериец, спутник серокожего… Конечно, если в Кро Ганборе не останется ни одного более достойного существа, которое могло бы перенести Его в своем теле и разуме в усадьбу ванирского вождя.

– Выпьем за врр-рагов, брр-рат Конан, – произнес Эйрим Высокий Шлем. Речь его после многочисленных возлияний казалась невнятной, но все-таки понять хозяина усадьбы Рагнаради было можно. Он поднял огромный рог, окованный бронзой, чокнулся с гостем и рявкнул: – Во имя прр-роморр-роженной задницы Имира! Выпьем за врр-рагов, брат мой, ибо пока у человека есть врр-раги, он жив!

Конан, тоже испивший немало, с одобрением мотнул головой. Они с Эйримом сидели за грубо отесанным столом в обширном бревенчатом покое с закопченными сводами, в личных чертогах ванирского вождя. Пол здесь устилала солома, за спинами пирующих пылал огромный очаг, а по бокам тянулись низкие полати, устланные шкурами; над полатями висело оружие, награбленное с половины мира. Еще здесь были две двери: одна, в дальней стене, вела во двор, а другая, около очага – в Длинный Дом, где коротали зимнее время воины Эйрима. Больше в хозяйской горнице не имелось ничего примечательного – если не считать мохнатого пса, трех седоусых соратников-ванов, нескольких бочонков с пивом и вином, а также заставленного блюдами стола. На одном из этих блюд разлеглась зажаренная целиком свинья, уже обглоданная на три четверти.

Рога сдвинулись с глухим стуком, плеснула густая пивная пена. Все пятеро – гость, хозяин и седоусые витязи – выпили за врагов.

– Хорошо ты сказал, брат, – вымолвил Конан, отирая рот нетвердой рукой. – Х-хорошо, клянусь Кромом! Ч-человек жив, пока у него есть враги! – Он сделал паузу, наблюдая, как Найрил, один из седоусых, наполняет рога по новой из полупустого бочонка. – Но ч-человеку нужны и друзья, Эйрим! Так выпьем же за них!

– Хмм, дрр-рузья… – протянул охмелевший вождь ваниров, поглаживая шрам на подбородке. – Дрр-рузья – сомнительное дело, брат Конан… Врр-раг – он всегда врр-раг… А дрр-руг – сегодня дрр-руг, а завтра – врр-paг. И пока он жив, морр-ржовы кишки, не разберешь, кто он таков!

Конан не стал спорить. Обглодав последние остатки мяса со свиной ноги, он швырнул кость псу и предложил:

– Т-тогда выпьем за п-покойных друзей, брат Эйрим. С мертвецами-то все ясно!

– Вот с этим я согласен, брат Конан! – ухмыльнулся владыка Рагнаради. Три седоусых воина, кормчие его кораблей, враз кивнули головами. Найрил, Храста и Колгирд плавали еще с Сеймуром Одноглазым, отцом Эйрима, и, после вождя, являлись самыми важными людьми в усадьбе Рагнаради. Их присутствие на пиру было знаком особого почета, оказанного Эйримом, сыном Сеймура, Конану из Киммерии – и никак не меньшим, чем жареная свинья на столе. Не так уж много у Эйрима оставалось свиней в хлеву после долгой зимы и голодной весны! Однако он не поскупился, велел заколоть самую жирную.

Трое кормчих почти не вмешивались в беседу хозяина с гостем – то ли были молчаливы от природы, то ли предпочитали налегать на пиво и мясо, пока того и другого имелось вдосталь. Окинув взглядом их покрасневшие от хмельного лица, Конан осушил рог и пристально уставился на ванирского вождя.

– А скажи-ка мне, брат Эйрим, п-почему ты не стал пить за ж-живых друзей? Не х-хотел ли ты нанести мне обиду? В-ведь я – ж-жив, и я т-твой друг! Уже целый день и п-половину ночи – друг!

Подсчет был совершенно точным – они начали пить со вчерашнего утра, едва лишь Конан с Идрайном заявились в усадьбу, а сейчас стояла глухая ночь. Прошло достаточно времени, чтоб подружиться до гробовой доски.

Эйрим взлохматил густые волосы, отливавшие начищенной медью. Ванирский вождь был года на три постарше Конана и почти столь же высок и широк в плечах, как киммериец. Большой вождь, храбрый и удачливый, как сказал Хорстейн, сын Халлы, и было это чистейшей правдой, ибо владел Эйрим и людьми, и кораблями. Но истиной являлось и другое, тоже поведанное Хорстейном: удача Эйрима могла кончиться в любой момент, В усадьбе его находились незваные гости, сотня отщепенцев из Кро Ганбора, и он не мог тронуть их, поскольку опасался угроз колдуна. Пока что он даже не хотел говорить на эту тему, обрывая Конана всякий раз, когда тот упоминал Гор-Небсехта. Но историю об Острове Снов и его зеленоглазой владычице выслушал с интересом. Конан поведал ее, ничего не утаив – кроме загадочной природы Идрайна, своего слуги. В ответ Эйрим буркнул, что остров в теплых морях, видать, тот самый, что интересует стигийского колдуна. При этом он многозначительно переглянулся со своими кормчими.

Сейчас, убедившись, что рога наполнены до краев, вождь встал, слегка покачиваясь, и вполне рассудительно промолвил:

– Я не желаю нанести тебе ни обиды, ни оскорбления. Ни того, ни другого, брат мой Конан. Брат, а не дрр-руг! В этом большая р-разница.

– Какая?

– Клянусь Имирр-ром! Разве ты не понимаешь? Я же говорил: дрр-руг может стать недрр-ругом, а брат – всегда брат.

– Вроде врага? – уточнил Конан.

– Врр-роде, – подтвердил Эйрим.

– Так в-выпьем за братьев?

– Выпьем!

Они выпили, и хозяин Рагнаради кивнул Найрилу:

– Наливай!

– Пиво кончилось, – ответствовал тот, пнув ногой бочонок.

– Наливай вина! Барр-рахтанского!

– Кончилось.

– А арр-гоское?

– Тоже.

Покачиваясь, Эйрим недоверчиво разглядывал опустевшие бочонки, потом распорядился:

– Пусть р-рабы несут аквилонское! И еще пива! Побольше!

Вино и пиво было доставлено без промедлений. Перед очередным возлиянием пирующие решили покончить с жареной свиньей, и некоторое время в бревенчатом чертоге раздавались лишь чавканье, хруст да стук костей, которые бросали собаке – огромному мохнатому псу, вертевшемуся у стола.

– Вот, – сказал Эйрим, лаская широкой ладонью загривок своего любимца, – вот настоящий дрр-руг, который не предаст! Потому что не умеет!

– Т-тогда выпьем за псов, – сказал Конан.

– Выпьем!

Красное аквилонское хлынуло в рога, а из них – в глотки. Способность ваниров поглощать еду и хмельное питье казалась неистощимой, но Конан им не уступал. За долгие дни скитаний по равнинам Ванахейма ему до смерти надоели сирюнчи и пахнувшая мхом вода, а потому он не отказывался ни от свинины, ни от соленой рыбы и темного китового мяса, ни от каши из пшена, вареной репы и моченых ягод, ни от пива, браги, вина, меда и прочих яств, что подносили расторопные рабы. Он ел и пил за двоих, за себя и за Идрайна, дремавшего сейчас в Длинном Доме, в каком-нибудь тихом уголке, под надзором воинов Эйрима.

Вождь западных ванов устроил гостю почетный и обильный пир, чему имелись целых три причины. Прежде всего, Эйрим скучал и потому обрадовался пришельцу, славному воителю из Киммерии, повидавшему свет и отхватившему немало голов. Одной из них, как вскоре выяснил хозяин, была голова Хеймдала, давнего недруга Эйрима, что явилось вторым поводом чествовать странника. Тут уж Конан сделался не просто гостем, а братом, ибо Хеймдал лет десять назад прикончил Сеймура Одноглазого; выходило, что киммериец, сам того не ведая, отомстил за эйримова отца.

Но имелась и третья причина – быть может, самая веская. На подворье Эйрима стояли две полусотни бойцов из замка Кро Ганбор, дожидавшиеся своего господина, стигийского колдуна. Предводительствовали ими Торкол и Фингаст, люди малопочтенные, а говоря начистоту – изгои, ублюдки и смрадные псы, коих Эйрим в другое время и на порог бы к себе не пустил. Тем более – идти с ними в поход! С ними и с мерзким чародеем! Да еще в такие края, о которых в Ванахейме никто слыхом не слыхивал!

Однако Эйрим, сильный, храбрый и удачливый Эйрим, боялся; он хорошо знал, что колдун может сделать с его рабами и дружиной, с его усадьбой, ладьями и с ним самим. А потому молчал, ни словом не противореча Торколу и Фингасту в том, что касалось будущей экспедиции – подготовки кораблей к долгому плаванию, снаряжению их запасами и прочим делам. Но уж сажать за свой стол этих двух ублюдков он не собирался! И сейчас, пируя с Конаном и ближними своими людьми, Эйрим Высокий Шлем наслаждался маленькой местью. Пусть видят Торкол и Фингаст, как он принимает почетного гостя – хоть тот и не рыжий ванир, а черноволосый киммериец!

Хозяин снова встал и поднял рог с красным аквилонским – в знак того, что хочет держать речь.

– ы выпили за врр-рагов и покойных дрр-рузей, за братьев и за собак, – сказал он. – Еще мы пили за тебя, Конан, за меня, за моих людей и мой корабли, за их весла и мачты, за снега Ванахейма и горр-ры Киммерии… Помнится мне, мы поднимали рога за печень Крр-рома и задницу Имрр-ра… Теперь настало время выпить за женщин! За твою рр-рыжую с Острова Снов!

Конан понурился и помотал головой.

– Н-нет, брат мой Эйрим, н-не хочу я за нее пить. Она – ведьма, обманщица!

– Хмм… – Эйрим недоуменно оглядел горницу, полати, пылающий очаг и две двери – ту, которая вела во двор, и ту, которая вела в Длинный Дом. – Ведьма и обманщица, говоришь? А почему, брат Конан?

– Все дело в с-снах, брат Эйрим… С-сны – всегда обман.

Вождь ваниров, покачиваясь на нетвердых ногах (все же выпито было немало!), погрозил Конану пальцем.

Ты не прр-рав, брат, не прр-рав! Я не считаю сны обманом. Подумай, что есть наша жизнь? Тот же сон, полный славных битв, дальних странствий, веселых пирров и любви! Жизнь проходит, как сон! И просыпаемся мы лишь в самый последний миг, на ложе смерти, когда сразила нас сталь или доконала болезнь… Так можно ли гневаться на ту, что посылает сны? Пусть она ведьма, зато – крр-расивая женщина, а?

При этих словах Конан несколько протрезвел, восприняв их как намек – намек, что пора поговорить о деле. Он поднял свой сосуд с вином, сдвинул его с рогом Эйрима и сказал:

– Ладно, в-выпьем за рыжую. И за то, чтоб освободить ее от колдуна. Он ведь и тебе ненавистен, брат Эйрим?

– Ненавистен, – подтвердил вождь, влив в глотку аквилонское. – Прислал ко мне своих ублюдков, а те стали грр-розить… мол, не выполнишь повеление господина, не доживешь до зимы! И никто не доживет в твоем жалком крысятнике! Господину подчиняются ураганы, и сметут они в море и дома твои, и корабли, и запасы пива, и людей – всех до последнего раба! Господин! – Эйрим хмыкнул, – Им он, может, и господин, да не мне!

– Т-тогда давай прикончим его, – предложил Конан. – Вместе! А людей его перережем.

– Хорошая мысль… – Эйрим вдруг перестал покачиваться, будто и не пил вовсе. Он посмотрел на своих кормчих, но те, не отрываясь от блюда с китовым мясом, смущенно потупились. – Хорошая мысль, брат Конан, – повторил хозяин Рагнаради и мечтательно уставился в закопченный потолок. – Перерезать глотки Торколу и Фингасту… и всей их своре…

– А потом и колдуну, – добавил Конан, Храста, кормчий, прожевал ломоть мяса и буркнул:

– Мысль хорошая, да опасная. Против колдуна мы не пойдем.

– Не пойдем, – подтвердил Колгирд. А Найрил добавил:

– Ублюдков его мы не боимся, клянусь Имиром! Их в замке осталось пять десятков, плюнуть да растереть… Сам колдун страшен! Смешает нас с грязью в тундре да с камнями на морском берегу.

– Колдуна я беру на себя, – сказал Конан. Он принялся есть кислые моченые ягоды, зачерпывая их ладонью – это помогало побороть хмель.

Некоторое время ваниры переглядывались и молчали, обдумывая слова гостя. Наконец Колгирд, взглядом попросив у Эйрима разрешения, пробормотал:

– Колдун-то, говорят, крепок… Ни сталь его не берет, ни бронза, ни камень. Как ты справишься с ним, брат Эйрима?

Конан погладил железный обруч, плотно сидевший на его висках, затем вытащил из-за пояса нож и положил рядом с миской, в которой плавали остатки ягод.

– Мне колдун не страшен, – он усмехнулся, лаская пальцами золотистый клинок. – Говорил я вам, что ведьма с зелеными глазами дала мне оружие и защиту от колдовских чар. Этот кинжал и обруч, что у меня на голове.

Эйрим и трое седоусых внимательно оглядели и то, и другое. Потом хозяин Рагнаради произнес:

– Защита, брат Конан, дело твое, и дело опасное – ведь как испытаешь этот обруч, не сразившись с колдуном? – Тут Эйрим сделал паузу и покосился на своих соратников; те враз кивнули. – А вот оружие… его можно было бы и проверить. На вид – хороший клинок, клянусь Имиром… да только и у меня найдутся не хуже. Есть меч, откованный в дальних краях, в самом Иранистане – так им бревно перерубишь с одного удара. Однако…

– Однако скалу твой меч не возьмет, – сказал Конан. А потом развернулся и швырнул нож в очажный камень – да так, что лезвие погрузилось в него по самую рукоятку.

Некоторое время в горнице царила ошеломленная тишина. Ваниры рассматривали рукоять, сверкавшую аметистами и рубинами, чесали в рыжих космах, хмыкали и переглядывались. Конан молчал, понимая, что за мысли ворочаются под их толстыми черепами. Одно дело – послушать сказочные истории про далекий Остров Снов, про его госпожу-чародейку, повелительницу иллюзий, про ее вражду с волшебником из Кро Ганбора; и совсем другое – убедиться, что те рассказы правдивы.

В горнице со стенами из толстых сосновых бревен будто повеяло чем-то нереальным, чудесным, колдовским. Дрогнуло пламя в очаге, взметнулись искры, таинственные отблески заиграли на клинках мечей и секир, развешанных по стенам; и чудилось, что шкуры, устилавшие полати, вдруг обратились в живых зверей, медведей да волков, следивших за людьми сверкающими желтыми глазами.

Эйрим наклонился, поднял бочонок с аквилонским и приник к нему, гулко глотая; вино текло по широкой груди ванирского вождя, капало на стол и лавку. Потом он утерся, подошел к очагу, с видимым усилием выдернул из камня нож и долго разглядывал его, пытаясь найти царапины на лезвии. Но их не было.

– Я дал бы тебе за этот клинок один из своих кораблей, – произнес наконец Эйрим, – но даже не буду предлагать такого обмена. Лучше всади нож в брюхо колдуну. Прикончи его, и я – клянусь Имиром! – отдам тебе всю добычу, что возьму нынешним летом в теплых краях.

– Она мне не нужна, – сказал Конан. – Мне нужны воины, которые справились бы со стражей Кро Ганбора.

– Сотня из них – на моем подворье, – заметил Эйрим. – В стенах замка осталось человек пятьдесят, не больше.

– Я не хотел бы возиться с ними. Мне нужно добраться до колдуна.

– Что ж, – произнес Эйрим, возвращая Конану кинжал, – давай выпьем, брат мой, и обсудим, как приуменьшить их число. Если ты справишься с тварью из Кро Ганбора, я готов рискнуть и вырезать обе его полусотни. Скажем, завтрашней ночью…

Дайома, Владычица Острова Снов, с довольным вздохом отложила свое магическое зеркало. Картины в нем были смутными и неопределенными; она видела то рыжие языки пламени, пылавшего в огромном очаге, то покрытые копотью своды обширного зала, то лица ваниров, заросшие рыжими бородами, хищный блеск их глаз, крепкие руки, тянувшиеся к блюдам с едой. Но главное она уловила: ее возлюбленный добрался до Ванахейма и сидел сейчас в усадьбе какого-то их вождя, отдыхал перед последним броском к Кро Ганбору.

Конечно, ему нужна была передышка – после страшной пурги, подстерегавшей его в ванахеймской тундре. Дайома не могла разобрать, что там случилось; в ее волшебном кристалле проносились лишь снежные смерчи да изредка мелькал лик возлюбленного, то искаженный яростью, то застывший, с остановившимся взглядом. Но, так или иначе, он пережил эту колдовскую бурю, посланную мерзким стигийцем, и находился теперь в двух или трех днях пути от его замка. Идрайн по-прежнему был с ним, а значит, никакая беда возлюбленному не грозила. Что же касается пуантенки, то ее Дайома нигде не могла найти. Возможно, эта ничтожная погибла во время бури – что было бы не так плохо, как призналась себе Владычица Острова Снов. Такой исход освобождал возлюбленного от лишних колебаний, когда ему придется подумать о возвращении на остров.

Итак, развязка событий близилась, и Дайома полагала, что план ее вскоре увенчается полным успехом. Теперь ничто не могло остановить возлюбленного или помешать ему, он миновал океанские просторы и дебри Страны Пиктов, он сражался и странствовал по равнинам Ванахейма, он побеждал в каждом бою, он уцелел во время метели. Осталось поставить точку, завершающий штрих, пронзив кинжалом грудь стигийца. Грудь, живот или горло – как больше понравится возлюбленному… В этом Дайома не собиралась лишать его права выбора.

– Не пойти ли нам облегчиться? – сказал Эйрим Высокий Шлем, сын Сеймура Одноглазого.

Самое время, подумал Конан; выпито немало да и съедено изрядно. Пора облегчиться, а затем продолжить переговоры. Ему никак не удавалось уломать Эйрима отправиться в поход на замок Кро Ганбор: ванирский вождь с охотой соглашался перебить ратников Гор-Небсехта, обосновавшихся в его усадьбе, но в обитель колдуна идти не хотел, отговариваясь тем, что люди ему не подчинятся. Конечно, волшебный клинок брата Конана, продырявивший камень, был серьезным доводом; однако, по утверждению Эйрима, нож выглядел бы еще лучше в брюхе мертвого колдуна. Кто его знает, этого Гор-Небсехта? А вдруг он, издыхая, ухитрится наслать порчу на тех, кто захватил его замок? Нет, хозяин Рагнаради не желал рисковать!

Конан проследовал за ним на задний двор, к земляному валу, где были выкопаны прикрытые досками ямы. От них тянуло смрадом. Ночь, как всегда в летнее время в Ванахейме, была светлой, и киммериец мог разглядеть тянувшийся поверх насыпи частокол из заостренных бревен, торчавшие по углам вышки и тени ближних сараев. Земля уже просохла, и кое-где появились пучки чахлой травы – больше всего под стенами, защищавшими от ветра.

Усадьба Эйрима стояла на широком косогоре, полого спускавшемся к воде. Поперек его был выстроен Длинный Дом, крепкая бревенчатая цитадель с фундаментом из дикого камня, в коей коротали зиму воины со своими женщинами и отпрысками. Дом был велик: двести шагов в длину и пятнадцать в ширину, ибо в нем размещалась вся дружина Эйрима, кроме самых знатных бойцов. Внутри Дом представлял собой одну огромную залу с подпертым столбами потолком, с многочисленными очагами, у которых грелись его обитатели и на которых готовили еду, по стенам шли лежанки в два яруса, а посередине были устроены лавки и столы. Место на лежанках поближе к очагам отводилось для старых заслуженных воинов и тех, кто имел семьи – их крохотные конурки разгораживали свисавшие с потемневших балок шкуры.

Фасадом Длинный Дом выходил к бухте, а с другой стороны к нему торцом было пристроено еще одно сооружение, впятеро меньше размером – жилище самого Эйрима, его жен и ближних людей. Надо заметить, что в южных краях, где-нибудь в Аквилонии или Офире, все выглядело бы иначе: господский терем или дворец красовался бы на переднем плане, на виду у моря и неба, тогда как воинскую казарму задвинули бы куда подальше. Но ваниров заботила не красота, а безопасность, и потому вожди их предпочитали обитать поближе к задним дворам. Разумеется, дворы эти были обнесены валами, защищены частоколами и сторожевыми башнями, на которых днем и ночью дежурили бойцы с тугими луками, готовые поразить чужаков. Эйриму это, тем не менее, не помогло: незваные гости из Кро Ганбора проникли в его крепость беспрепятственно, прямиком через главные ворота.

Справа от Длинного Дома, образуя с ним прямой угол, тянулся огромный сарай, заставленный бочонками с пивом и вином, бочками с китовым жиром и соленой рыбой, кадками с ягодой, заваленный мешками, полными овса и пшена. Здесь же хранилась и добыча летних набегов, не самая ценная и дорогая: кожи, холстина, ремни, грубое сукно, невыделанные шкуры, слитки бронзы и бруски железа. В самом конце сарая, дальнем от моря, располагалась кузница, а за ним находились псарня и свинарник, примыкавшие к защитной земляной насыпи.

Таким же образом была обустроена и левая половина усадьбы, защищенная тыном и насыпью, в которой рабы отрыли себе землянки. Тут тоже имелись два обширных строения, подобных сараю с припасами и свинарнику и вытянутых вдоль по косогору. В первом из них зимой хранили корабельное снаряжение – съемные мачты, весла и паруса, бочки с дегтем, веревки и канаты, бронзовые якоря, носовые украшения, связки стрел и дротиков, большие щиты, коими в бою прикрывались поверх бортов. Сейчас в корабельной кладовой расположились люди Гор-Небсехта, а все ее содержимое дней десять назад перетащили на ладьи – те покачивались у берега, где северные воды уже очистились от льда. За этим хранилищем стоял обширный навес, под которым зимовали корабли. У него не было стен, только двускатная кровля на столбах; торцом же навес выходил к воротам, от которых начинался спуск к бухте. Эта плотно утоптанная и широкая дорога тянулась на две сотни шагов, до самых причалов; по ней скатывали в воду корабли.

Но Конан сейчас их не видел. Он находился на заднем дворе, спиной к защитному валу; прямо перед ним был вход в жилище Эйрима, за которым маячили смутные контуры Длинного Дома, справа тянулась стена сарая с припасами и кузницы, а слева темнели бревна бывшего корабельного склада – из него доносился дружный храп сотни глоток. Эйрим помочился в ту сторону, сплюнул и подтянул штаны.

– Всех перережу, – злобно пробормотал он. – Завтра же, как уснут! Ты только не подведи с колдуном, брат Конан, – он подтолкнул киммерийца в бок, – а то не сносить мне головы!

– Колдун – мой, Торкол и Фингаст – твои, – коротко отозвался Конан.

Рядом пыхтел Колгирд, усаживаясь на карачках над выгребной ямой.

– Устроим им ночь длинных ножей, – произнес он, забирая в ладонь свисавшие на грудь усы.

– Ночь кровавых секир, – поддержал Храста.

– Ночь выпотрошенных животов, – ухмыльнулся Найрил.

– После такой ночи не худо бы прогуляться и к колдуну, – сказал Конан.

– Нет, братец, с ним разбирайся сам, – вождь ваниров еще раз плюнул в сторону корабельного склада. – А как разберешься, возвращайся ко мне. Поплывем вместе на юг, погуляем!

– Колдуна-то я прикончу, если доберусь до него, – пообещал киммериец. – Справиться бы с остатками дружины… – Он поднял взгляд на Найрила: – Ты вроде бы обмолвился, что в Кро Ганборе пять десятков воинов? Ну, придется мне потрудиться…

Внезапно Эйрим насторожился; от Длинного Дома долетел какой-то шум, потом грохнула распахнутая дверь, раздались приглушенные вопли, топот и тяжелое дыхание. Казалось, там, под стеной, в закутке между хоромами вождя и сараем с припасами, кипит схватка; Конан уже различал гулкие звуки ударов и сочные проклятья. Но сталь, однако, еще не звенела.

– Надо взглянуть, – с тревогой сказал Эйрим. – У кого-то хмель в башке бродит… Ну, я его вышибу – вместе с мозгами!

Он заторопился к месту драки, и трое кормчих шли за ним, словно матерые волки за вожаком стаи, готовые растерзать нашкодивших двухлеток. Конан шагал последним. Хоть он и приходился теперь названным братом Эйриму, но все ж таки был тут чужаком и понимал, что не его дело вмешиваться в распри эйримовых воинов. Вот если они сцепились с людьми колдуна… Тогда бы он мог поработать – и кулаками, и ножом.

Эйрим свернул за угол своих хором, на миг остановился, будто бы в удивлении, потом побежал, топоча сапогами. Киммериец и трое седоусых мчались следом.

У стены Длинного Дома, около раскрытой двери, высился серокожий гигант, окруженный двумя десятками ваниров. Конан облегченно вздохнул, заметив, что секиры при нем не было, зато руки серокожего мелькали с непостижимой быстротой, и каждый удар достигал цели: два вана уже валялись на земле, и еще с пяток потирали кто плечо, кто грудь, кто скулу. Долго ли пробежать сорок шагов? Но за это время Идрайн сшиб еще троих и начал проталкиваться к двери – видно, хотел разыскать свою секиру или что-нибудь другое, столь же острое.

– Стой! – закричал Конан, подскочив к нему. – Стой, нечисть! Ты почему затеял драку, мешок с дерьмом Нергала? Я велел тебе сидеть тихо и спать! Спать, а не размахивать кулаками!

Он был в ярости. Если этот серокожий ублюдок убил эйримовых воинов, то брат Конан мог тут же стать врагом Конаном! Ему совсем не хотелось биться со всей дружиной хозяина Рагнаради, сложив голову в этом грязном дворе, под стенами Длинного Дома. Прах и пепел! У него была совсем иная цель, и до нее оставалось не больше нескольких дней пути!

Ваниры расступились, с почтением пропуская вождя. Эйрим Высокий Шлем, сунув ладони за пояс, разглядывал своих людей, ворочавшихся и стонавших на земле; по лицу его блуждала ухмылка. Затем он поднял глаза на Идрайна – тот, повинуясь хозяйскому приказу, стоял столбом, но зрачки его поблескивали с явной угрозой. Конан заметил, что волосы и куртка голема мокры, и от него несет пивом.

– Кто первый начал? – поинтересовался вождь.

– Он… он… – забормотали воины. Один прохрипел, держась за ребра:

– Бешеный волк, да пожрет его Имир!

– Кабан недорезанный! – добавил второй, еле двигая разбитой челюстью. Остальные молчали; и было похоже, что двое из тех, что валялись на земле, замолкли навсегда.

Конан ткнул голема кулаком.

– Ну, а ты что скажешь?

– Лживые псы, – равнодушно произнес Идрайн. – Лживые псы, рыжие шкуры! Я спал, как было велено; они спрятали мою секиру и решили, что смогут справиться со мной. Прикажи, господин, и я перебью этих шакалов!

Внезапно Эйрим расхохотался. Хриплые звуки неслись из его глотки, лицо покраснело, а увесистый кулак то и дело прохаживался по спине Конана – не со злым умыслом, но от избытка восторга.

– Вот это боец, клянусь бородой Имира! Всем готов пустить кровь! А ты, брат, зовешь меня в Кро Ганбор… Зачем? Зачем тебе я, зачем мои люди? Твой слуга расправится с полусотней воинов как волк со стаей сирюнчей! – Эйрим в последний раз хватил Конана кулаком и повернулся к драчунам – к тем из них, что еще держались на ногах. – Ну, моржовы кишки, говорите, что вы с ним сделали? Подпалили штаны? Пустили крысу за шиворот? Или поднесли прогорклого пива?

– Поднесли… – пробормотал один из ваниров. – Не прогорклого, хорошего пива поднесли… Видим, скучает парень, дремлет, а это не дело, когда все пьют. Сунули и ему рог, только он выпить с нами не захотел, нанес обиду, протухшая задница! Ну, мы…

– Что – вы? – поторопил Эйрим смолкнувшего воина.

– Ну, мы и опрокинули ему на голову цельный бочонок… Чтоб, значит, напился, как следует… Тут все и началось!

Эйрим снова захохотал, потом ткнул Конана в бок и покосился в сторону распростертых на земле тел.

– Похоже, твой слуга пришиб двоих из моей дружины. Я о том вспоминать не буду, если он завтрашней ночью выпустит кишки десятерым из шайки Торкола и Фингаста. Справедливая цена, как полагаешь, брат Конан?

Киммериец кивнул.

– Справедливая. Пусть ему вернут топор, и он прикончит не десятерых, а хоть полсотни.

– Ну, а я что говорил? – усмехнулся Эйрим. – Зачем тебе мои воины в Кро Ганборе, коль есть у тебя такой помощник?

Он отвернулся и начал распоряжаться: велел убрать трупы, вправить вывихнутые суставы, обмотать ремнями переломанные кости и напоить всех раненых и ушибленных крепким вином. Конан, не обращая внимания на поднявшуюся суету, думал о том, что теперь в Кро Ганборе он сможет положиться только на серокожего. Не даст ему Эйрим людей, не даст! И раньше не хотел Высокий Шлем соваться в колдовское логово, а теперь, поглядев на подвиги Идрайна, наверняка в замок не полезет! Значит, все выходило так, как задумала госпожа Дайома: Идрайн, нелюдь, прибьет воинов колдуна, а он, Конан, разделается с Гор-Небсехтом… Ну, чему быть, того не миновать, решил киммериец; хорошо еще, что эйримовы бойцы положат завтра две трети дружины колдуна.

Тела были убраны, а раненые, опасливо поглядывая на Идрайна, пошли утешаться хмельным. Эйрим, Конан и троица седоусых отправились в хозяйские чертоги – допивать аквилонское и посовещаться насчет резни, что намечалась следующей ночью. Голема киммериец забрал с собой, подальше от греха. До рассвета было еще далеко, и за оставшееся время серокожий вполне мог снять головы со всех обитателей Длинного Дома.

На пороге эйримовой горницы Конан огляделся и заметил, что в корабельном хранилище, где спали люди Торкола и Фингаста, мелькают огни. Видно, их разбудил шум драки, подумал он, прикрывая за собой дверь.

Проклятый киммериец! Добрался-таки до усадьбы Эйрима!

Щека Гор-Небсехта раздраженно дернулась. Затем он отвел взгляд от полированной поверхности алтаря и подошел к окну. Над башнями и стенами Кро Ганбора в сером ночном небе плыли серые облака. Замощенный камнем двор, походивший на глубокий колодец, был темен и тих; лишь у огромных ворот позвякивали кольчуги стражей. Замок стоял на высокой скале, и из окна стигиец мог разглядеть море. Оно тоже было темным, почти как замковый двор, а не сияло ледовыми всполохами как прежде.

Пора отправляться к Эйриму, – подумал маг, сбросив с плеч тяжелую мантию из медвежьей шкуры. Ему было жарко; хоть раннее ванахеймское лето не баловало теплом, он все же предпочитал зимние вьюги.

Вьюги! В тундре вьюги с ураганным ветром приносят людям смерть, особенно если за дело взялся Имир со своим мерзостным потомством… Как же киммерийцу удалось спастись? Он был почти мертв, зачарован танцами снежной девы… И все-таки выжил! Как и его спутник, этот сероликий великан…

Теперь оба она у Эйрима, и о чем-то сговариваются с ванирским вождем. А может, просто пьют; ванам только дай повод добраться до бочонка с вином. Буйные, дикие люди! А во хмелю – тем более!

Гор-Небсехт долго следил за полутемной эйримовой горницей, за столом с постепенно пустеющими блюдами, за пятью участниками трапезы, за огромными рогами с пивом и вином, что раз за разом опрокидывались в жаждущие глотки. Маг надеялся, что пир вот-вот закончится дракой – пьяной дракой, где в ход идут миски и скамьи, ножи, которыми только что кромсали мясо, винные бочонки и кулаки. Было бы так удачно, если б Эйрим со своими шакалами прикончил киммерийца! Не все ли равно, кто это сделает: ванирский вождь или ванирский божок… По справедливости, Эйриму полагалось искупить неудачу Имира.

Но пир, судя по всему, протекал спокойно, и оставалось лишь изумляться, как эти вспыльчивые дикари, поглощавшие хмельное бочками, ухитряются сохранять самообладание. Лица их краснели, багровели, отливали алым; огромные руки стискивали рога, губы шевелились, глаза сверкали. Однако драться они не желали.

Гор-Небсехт, утомленный зрелищем бесконечной трапезы, на время покинул свой всевидящий алтарь. Это случилось прошлым вечером; но сейчас, глухой ночью, он узрел все ту же картину: пять рослых фигур за столом, подъятые рога, блюда, на которые навалены новые груды рыбы, каши и мяса. Пятеро пили и ели с жадностью оголодавших волков; киммериец не отставал от ванов, а ваны – от киммерийца. С прошлого вечера изменилось лишь то, что на пиру теперь присутствовал и серокожий. Но лишь присутствовал, а не ел; скорчился в темном углу за очагом и будто бы погрузился в дрему. Гор-Небсехт едва его разглядел.

Оторвавшись от созерцания ночного моря и мрачных небес, стигиец начал прохаживаться по огромному пустому залу. Сейчас он не думал о Силе, о власти над стихиями, то покидавшей его, то вновь возвращавшейся; не мечтал он и о женщине с зелеными глазами, не вспоминал об острове ее, который непременно будет захвачен и разграблен; не строил он и планов о дальнейшем, о тех днях, когда рыжая ведьма окажется в стенах Кро Ганбора. Маг размышлял о киммерийце и его сероликом спутнике – и, чем дольше он обдумывал эту проблему, тем ясней понимал, что выпускать этих людей из усадьбы Эйрима не стоит.

В конце концов, если Высокий Шлем не собирается прикончить их, есть и другие способы! Гор-Небсехт ни на миг не забывал, что в эйримовой цитадели обосновалась сотня его воинов, что возглавляют их два матерых волка и что сам Эйрим вряд ли решится защитить своих гостей, бродягу-киммерийца и серокожего. Зачем ему свары с могущественным чародеем? Если уж Эйрим подчинился один раз, в деле с походом на юг, почему бы ему не подчиниться и второй? Конечно, киммериец – гость, но Гор-Небсехт знал, что ваниры не слишком привержены законам гостеприимства. Нередко случалось, что хозяин закалывал спящего гостя, польстившись на его добро, или гость в пьяной драке пробивал секирой череп хозяину.

Размышляя о диких нравах ваниров, стигиец остановился у алтаря и властно простер над ним руку. Картина в полированном камне сменилась; теперь Гор-Небсехт видел не полутемный покой Эйрима с пятью фигурами за столом, а ложе из шкур, на коем распростерся Фингаст. Его посланец спал на спине, раскрыв рот, задрав вверх нечесаную бороду, и чародей с отвращением передернул плечами, представив, как воняет от него пивом, брагой и китовым мясом. Лицо ванира было перекошено, щека подергивалась; похоже, решил Гор-Небсехт, рыжая ведьма с далекого острова послала ему не слишком приятный сон. Затем стигиец прикрыл глаза и сосредоточился, пытаясь достучаться к дремлющему разуму Фингаста.

Он не мог передать ему связного указания, конкретной мысли, выраженной словами. Такое было лишь во власти божеств; лишь они могли внедряться в человеческое сознание – во сне либо наяву – и диктовать смертным собственную входа. Хотя Гор-Небсехт питал презрение ко всем богам, начиная от Митры, Подателя Жизни, и кончая мерзостным Нергалом, он признавался самому себе, что некоторые трюки из божественного арсенала ему не по плету. Даже если б вся его Сила была при нем! Тем более теперь, когда он лишился части магического дара…

Но Гор-Небсехт владел искусством передачи настроений. Не столь уж мало, если учесть, что к настроениям относятся гнев и ненависть, беспокойство и ревность, черное горе и беспричинная радость, апатия и жажда деятельности. Ее-то маг и пытался пробудить в Фингасте, внушив ему заодно и тревогу. Проснись, – повелевал Гор-Небсехт, – проснись, тупая скотина, враг рядом! Враг уже у двери, уже крадется к твоему ложу, уже занес над тобой топор! Проснись, рыжий боров! Ищи врага! Ищи высокого воина с черными волосами! Отправляйся к Эйриму – враг у него! Найди! Найди и убей!

Наконец ванир зашевелился, сел и нащупал рукоять лежавшего рядом меча. Обтерев покрытые испариной виски, Гор-Небсехт довольно кивнул. Он в последний раз пригляделся к лицу Фингаста, на котором сонная одурь сменялась решимостью, заметил, что тот посматривает на спящего рядом Торкола, и взмахнул рукой над своим каменным столом. Взору его снова открылись бревенчатые чертоги Эйрима и пятеро мужчин, сидевших за столом.

Они едва успели допить бочонок аквилонского и прикончить блюдо с горячим китовым мясом, как дверь распахнулась. Не та дверь, прорубленная у очага, что вела в Длинный Дом, а та, что выходила наружу, к заднему двору, выгребным ямам, кузнице и судовому хранилищу.

Пирующие сидели к ней лицом и спиной к огню, и никому не пришлось оборачиваться, когда на пороге возникли две рослые фигуры в медных кольчугах. Конан заметил, что один из незваных гостей молод, примерно его лет, с длинными рыжеватыми усами, свисавшими ниже подбородка; другой был постарше, с решительным и мрачным лицом и рваным шрамом на щеке. У обоих к поясам были подвешены мечи; старший держал в руках топор, а младший – боевую палицу с бронзовыми шипами.

– Пьете? – пробурчал воин со шрамом вместо приветствия. – Веселый пир, я вижу! А по какому случаю?

Эйрим вскочил, грозно насупив брови, – Каков бы ни был случай, Фингаст, ты не должен врываться ко мне, да еще вооруженным! Клянусь челюстью Имира, я этого не потерплю!

– Потерпишь, – сказал молодой – видимо, Торкол, как догадался киммериец. – Потерпишь, Эйрим, сын Сеймура. Не то наш господин…

– Знаю, знаю! – Хозяин Рагнаради махнул рукой. – Не то ваш господин сделает так, что я не доживу до зимы! И никто не доживет в моем жалком крысятнике! Господин повелевает ураганами, и сметут они в море и дома мои, и корабли, и запасы пива, и людей – всех до последнего раба! – Постепенно голос Эйрима возвышался; теперь он почти кричал. – Все это мне известно, Торкол-отцеубийца, только я ведь против господина вашего не умышляю! Пью – свое, и ем – свое, и пирую со своими людьми!

– А этот тоже твой? – Фингаст ткнул секирой в сторону Конана.

– Мой! Брат мой Конан!

– Не похожи вы на братьев, – угрюмо заявил воин со шрамом. – У нас, ваниров, золото в волосах, а этот черен, как ненастная ночь.

Конан встал, обошел вокруг стола и с угрозой уставился на Фингаста.

– У одних ваниров и впрямь золото в волосах или благородная бронза, – сказал он, – а у других – сущее дерьмо! Хоть цветом и схоже с золотом, да не то! Дерьмо в волосах, дерьмо в голове, а на устах – речи смрадной гиены. Ты, верблюжья моча, почему сюда ворвался? – Тут киммериец перевел взгляд на Торкола: – А ты, усатый шакал, зачем грозишь брату моему Эйриму? Или он в своем доме уже не хозяин? Прах и пепел! Два недоумка дерзят вождю, храброму сыну Сеймура Одноглазого! Клянусь Кромом, таких у нас в Киммерии вяжут да бросают живьем в выгребные ямы!

Не всякий мог потягаться с Конаном в сквернословии. Лица воинов Гор-Небсехта сначала побледнели, затем побагровели; наконец Фингаст прорычал:

– У вас в Киммерии никого не бросают в выгребные ямы, хорек! У вас и ям-то таких нету! Всем известно, что киммерийцы гадят под себя, да еще по заднице размазывают!

Ухмыльнувшись, Конан повернулся к Фингасту, задрал куртку и выставил зад:

– Раз так – понюхай, Меченая Шкура! И убирайся, пока я не разукрасил тебе другую щеку!

За столом злорадно заржали. Седоусый Храста, тот вовсе свалился со скамьи и, держась за живот, ползал среди пустых бочонков и обгрызенных псом костей. Найрил и Колгирд то в восторге молотили кулаками по коленям, то хлопали друг дружку ниже поясницы, повторяя: «Понюхай, Меченая Шкура!» Даже Эйрим, имевший вид раздраженный и грозный, не выдержал, захохотал.

Конан, с довольным блеском в глазах, отступил к стене. Дело было сделано: он оскорбил приспешников колдуна, а Эйрим со своими людьми смеялись – значит, одобряли нанесенную обиду. Теперь, если б Эйрим и захотел после всех обещаний насчет завтрашней ночи пойти на попятную, миру не быть! Сказанное и сделанное смоет только кровь.

Молодому Торколу захотелось получить ее немедленно – он поднял палицу и с бешеным ревом рванулся к Конану. Но Фингаст, который был постарше и поопытней, ухватил его за пояс и что-то прошептал – насчет гнева господина и отданных им приказов, насколько удалось расслышать Конану. Однако и сам Фингаст еле сдерживался; шрам на его щеке налился сизой кровью, пальцы каменной хваткой сошлись на древке секиры. Он погрозил оружием киммерийцу и прохрипел:

– Отдай его, Эйрим! Отдай нам!

– Почему? – Хозяин Рагнаради взглянул на Фингаста с хорошо разыгранным недоумением. – Ты хочешь зарубить моего брата? За пару сказанных в горячности слов?

– Нет! Нергал с его словами и с его вонючим языком! Но наш господин повелел взять черного хорька и вырвать ему сердце!

– Ваш господин? Когда же он изъявил свою волю?

– Сегодня ночью, Эйрим, сегодня ночью! Вождь ваниров задумчиво поскреб подбородок.

– До башен Кро Ганбора не один день пути, – заметил он. – И что-то я не помню, чтобы в мои ворота сегодня стучался гонец. Может, ты, Найрил, видел его? Или ты, Храста? Или Колгирд? – Эйрим бросил вопросительный взгляд на своих седоусых кормчих.

– Моему господину не нужны гонцы, чтоб шепнуть тайное слово своему слуге! – яростно выдохнул Фингаст. – Вспомни, Эйрим, кто мой господин! Вспомни, и отдай нам эту киммерийскую крысу!

– Твой господин шептал слишком тихо, и я ничего не расслышал, Фингаст! – На губах Эйрима змеилась издевательская усмешка.

Внезапно воин со шрамом отступил к распахнутой двери, потянув за собой Торкола. Теперь оба они, стиснув кулаки, стояли по бокам дверного проема и словно бы стерегли его; а снаружи, во дворе, начала шевелиться и позванивать металлом некая плотная масса, почти неразличимая в сером сумраке северной ночи.

– Значит, слово господина ты не расслышал, Эйрим? Не расслышал, и киммерийца не отдашь? – с угрозой произнес Фингаст. – Ну, слушай тогда меня… я-то близко! – Он оскалил зубы в ответ на усмешку Эйрима. – Слушай, Высокий Шлем! Воины твои спят либо пьют, а наши построены во дворе, и на всех брони да кольчуги. У всех топоры да мечи в руках, у всех щиты да дротики… Тебя и старшин твоих, – Фингаст метнул взгляд на кормчих, – убьем первыми, вместе с киммерийцем. А дружину вырубим на треть! Треть прикончим, две трети покорятся и поплывут с нашим господином хоть в Кхитай, хоть в страну Амазон… Ясно, сын Сеймура? Ты-то нам не нужен, нужны твои люди, твои корабли да твои припасы!

Эйрим переменился в лице.

– Врешь ты все, моржовы кишки! На валу и башнях сторожа! Или они не заметили, как ты вывел во двор своих ублюдков?

– Заметили! – торжествующе рявкнул Фингаст. – Только сторожа твои уже бегут на Серьге Равнины, и у каждого между ребер торчит стрела!

Он пронзительно свистнул, и во дворе загремело железо, в дверь полезли воины в медных бронях и рогатых шлемах, над столом свистнул дротик, впился в скамью; второй опрокинул миску с мочеными ягодами.

– Похоже, эти парни решили не дожидаться завтрашней ночи, – пробормотал Храста, подняв над головой бочонок. Найрил ухватился за огромное блюдо с рыбой, Колгирд, громко вызывая подмогу, прыгнул к двери, что вела в Длинный Дом. Эйрим же метнулся к стене, где над полатями висели его меч, шлем и щит.

– Идрайн! – позвал Конан. – Идрайн!

Он не успел договорить, как голем уже стоял за спиной, поигрывая секирой. Киммериец повернулся к Эйриму.

– Мой слуга кое-что тебе задолжал, братец. Позволишь ли рассчитаться?

– Еще бы! Самое время, клянусь Имиром, – хозяин Рагнаради уже напялил свой высокий шлем, и голос его глухо звучал из-под забрала. Колгирд распахнул внутреннюю дверь и скрылся в глубине Длинного Дома; Найрил и Храста, один с блюдом, другой – с бочонком, пятились к очагу, готовые к обороне.

Но сражаться им не пришлось. Конан вытянул руку к двери, к толпе валивших в горницу воинов, и рыкнул:

– Ну-ка, серая нелюдь! Возьми их!

Словно ураган пролетел по бревенчатому чертогу Эйрима. Серокожий гигант ринулся вперед подобно выпущенной из катапульты глыбе, сокрушающей на пути и бронзовые шлемы, и окованные железом щиты, и медные кольчуги, и человеческую плоть, прикрытую доспехом. Топор Идрайна гулко грохнул о металлический ванирский наплечник, потом голем подхватил еще одну секиру, вырвав ее у сраженного воина, и пошел бить в две руки; только слышалось – гулкое «бумм!» да тоном пониже – «бамм!» Движения серокожего были стремительными и уверенными; казалось, он испытывает удовольствие от битвы, от собственной необоримой мощи, от власти своей над немощными человеческими телами.

Ваниры, ошеломленные этим натиском, попятились. В горнице их было десятка три, все – опытные воины, и сделали они все, как надо: передние прикрылись щитами, задние разом выметнули топоры на длинных рукоятях, боковые обошли врага, ударили ему в спину. Куртка Идрайна вмиг превратилась в лохмотья, но на коже его не было ни кровинки, ни царапины; лезвия секир и клинки мечей молотили по каменной шкуре голема, но не могли даже высечь искр, кои случаются, когда металлом бьют о камень.

А серокожий рубил! На этот раз он пользовался одним и тем же приемом: не обращая внимания на вражеские удары, сек топорами между шеей и плечом, разваливал противника напополам, до паха или бедра. Чудовищные раны мгновенно исторгали кровь, алые лужицы хлюпали под ногами Идрайна, устилавшая пол солома сделалась влажной и багровой. Груда внутренностей и изуродованных тел росла у двери.

Голем успел прикончить двенадцать или пятнадцать человек, когда враги сообразили, что биться с ним в замкнутом пространстве опасней вдвойне. С громкими воплями ваниры начали выбегать во двор; Идрайн, поторопив последних богатырским пинком, последовал за ними. В горнице остались шестеро: Найрил и Храста с отвисшими челюстями, Конан и Эйрим, добравшиеся наконец до своих мечей, да Фингаст с Торколом – те, выпучив глаза, по-прежнему подпирали стену по обе стороны двери. Из глубины Длинного Дома доносился гул возбужденных голосов, металлический лязг и скрип торопливо натягиваемых кольчуг. Конан, однако, сомневался, что хоть один воин Эйрима успеет сегодня омочить клинок в крови врагов.

Он подбросил в воздух свой меч, словил его, оглядел замерших у двери людей колдуна и повернулся к хозяину усадьбы.

– Ну, кого из них ты хочешь, брат Эйрим? Если выбор за мной, то я взялся бы за того разговорчивого недоумка, который со шрамом. Поганая кровь Нергала! Я же обещал разукрасить ему другую щеку!

Эйрим молча кивнул, и два воина с обнаженными клинками начали с неспешностью приближаться к Фингасту и Торколу.