Грешники, которыми мы стали

Я качаю головой. Это ничего не значит.

– Хорошо, – Валери встаёт. – Вы двое, оставайтесь здесь и приготовьте что– нибудь. Я пойду вдоль течения, чтобы спасти Джас, – она делает паузу и оглядывается. Она понимает, что оставляет нас наедине со всем, что поможет нам выжить.

– Мы будем здесь, когда вы вернетесь. Альянс, помнишь?

– Союзы для идиотов, – она сужает глаза. – Вы знаете, что я с вами сделаю, если что– то будет не так.

Она поворачивается и идет в обратном направлении.

– Без разницы. Они, вероятно, убьют нас всех в любом случае. Вы, ребята, дерьмово выглядите. Можете поесть и отдохнуть. Эй, вы можете помочь мне разобрать эту лачугу. Вдруг найдете что– нибудь ещё, что поможет нам продержаться на день дольше, – не говоря больше ни слова, она направляется к потоку.

– Это работает не так, – бормочет Кейси. Но Валери слишком далеко, чтобы услышать.

Я пытаюсь моргнуть, но мои глаза сухие, и они покалывают. У меня больше нет сил. Мой мозг слишком перегружен, чтобы понять, что здесь есть еда. И огонь, и одеяла.

Почему мне до сих пор так чертовски холодно?

Кейси встаёт первым. Он снимает с себя одежду и остается в одних боксерах. Затем берет одеяло из палатки и закутывается в него. Он осматривает сад, лачугу. Мне удается встать и снять с себя футболку и штаны. Потом я тоже беру одеяло и закутываюсь в него.

– Есть ли вероятность, что этой еды хватит, чтобы прокормить четырёх человек больше недели? – спрашивает Кейси. – Я думаю, что нет.

– Мы можем умереть раньше, чем через неделю.

Я сижу, упираясь лбом в колени. Увидеть Меган – слишком для меня. Я забыла, как бывает больно.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает Кейси. Когда я не отвечаю, он продолжает: – Я приготовлю что– нибудь поесть. А ты пока можешь пойти поспать в палатке.

– Я не ребенок, чтобы ухаживать за мной, – говорю я, не поднимая головы. – Сомневаюсь, что ты устал и травмирован меньше меня.

– Эвелин.

Это в первый раз, когда он произносит моё имя так выразительно. Этого достаточно, чтобы заставить меня поднять голову. Его лицо выражает смесь различных эмоций.

– Я не очень понимаю, что произошло в пещере, но, как я знаю, психи не раскиваются за те ужасные вещи, которые сделали.

Мои глаза наполняются слезами, когда я думаю о Меган.

– Это сложно.

– Я уверен, что это так. Я не прошу тебя объяснять мне, но не сиди здесь и не делай вид, будто ты не хочешь разрыдаться прямо сейчас.

Я сдираю потрескавшуюся кожу с пересохших губ зубами и смотрю на черные потоки воды.

Он прав. Это сложно, и я не хочу объяснять ему. Людям надоело выбирать, верить мне или нет в самый ужасный момент моей жизни, в месяц моего суда. Я бы предпочла оставить это в прошлом.

Вместо того чтобы ответить Кейси, я наблюдаю за потоком, который переходит в водоворот. Природа не может создать нечто подобное. И это говорит о том, что мы заблуждаемся насчет этого места. Большая часть того, что вокруг нас, естественна: роса, зеленые деревья, богатая, мягкая почва под ногами и утренний туман, который висит в воздухе. Но в водовороте есть что– то механическое. Им управляют.

Кейси вырывает пару картофель и морковок из земли и промывает их в воде. Он хватает банку тушеного мяса и потрёпанную старую кастрюлю из лачуги, затем осторожно открывает банку кухонным ножом. Я чувствую себя бесполезной, пусть я и несчастна, так что встаю и иду искать дрова.

Валери обчистила большую часть земли, но мне удается найти охапку хвороста, в то время как я пытаюсь удержать одеяло на себе. В конце концов оно соскальзывает вниз и обнажает мой лифчик. Я проговариваю проклятья про себя, вновь накидываю одеяло на плечи, стоя на коленях возле костра, дуя на угли. Кейси смотрит на меня. Не уверена, из– за моих действий или из– за моей груди.

– Где ты научилась этому?

– Я была скаутом.

Он поднимает бровь.

– Шучу. Все, что мы делали, это продавали печенья и были милыми. Не знаю. Возможно, видела по телевизору. Что ж, это работает.

Он пожимает плечами и держит сковородку над огнём. Это занимает некоторое время, чтобы нагреть её. Наконец мы едим хрустящий картофель. Он такой горячий, жирный и божественный.

Мы съели не так много, но я больше не могу, мой желудок полный. Он пихает последний картофель на сковороде в мою сторону.

– Ешь, – говорю я.

Он подчиняется. После того, как доедает, он говорит:

– Интересная ситуация. Мы вынуждены быть здесь все вместе, хотя среди нас нет надежных людей.

– Это мягко сказано.

– Но я не думаю, что кто– нибудь захотел бы проходить через это в одиночку.

– Так вот почему ты не отпустил меня в озере? Ты не хочешь оставаться здесь один? Я думала, что ты сказал, что лучше быть одному, потому что не надо смотреть, как другие умирают.

– Я...Я не знаю.

– Ты мог остаться с Джас.

Он смотрит на меня, но ничего не отвечает. Я думаю, что ответ слишком сложен для него – я спрашивала его лишь потому, что он считает, что я достойна жить.

Я встаю, позволяя одеялу соскользнуть с моего тела. Я знаю, что моё белье полностью прозрачное, но я не жду, чтобы увидеть реакцию Кейси. Вместо этого я иду к ручью. Он спрашивает меня, куда я иду, но я не отвечаю.

Я пью воду и моюсь в ней. Я нахожусь далеко от водоворота, поэтому не могу увидеть Кейси. Я опускаю ноги на дно, позволяя илистому дну массировать их. Концентрируюсь на воде, когда что– то сжимает мою грудь. Я не могу поддаться панике. Если я сделаю это, то сойду с ума. Я поднимаю ноги, и трещины в моих ногтях заполнены жёлтой глиной. Опустившись на колени, я касаюсь чего– то мягкого и податливого. Красивый жёлтый цветок. Красивая жёлтая ромашка.

Я собираю так много, как только могу унести с собой. Когда возвращаюсь в лагерь, Кейси не обращает на меня внимания, потому что вернулись Валери и Джас.

***

– Мы хотим прийти к компромиссу.

– Нет, вы хотите, чтобы мой клиент признал свою вину.

Я сидела за алюминиевым столом. Мой адвокат был справа от меня, моя мама – слева. Я сдирала кутикулу под столом, пока не выступила кровь. Месячное испытание было ещё не завершено.

Я онемела.

Не поддается лечению. Не хочет общаться.

– Мы можем предложить сделку, если она признается.

– Даже если вы уменьшите срок, никто...

– Никто не будет уменьшать срок. Приговор будет изменен на один месяц в ПЦ.

Передовой центр? Это привлекло моё внимание.

Прокурор продолжил, но я уже знала ответ. Если даже я не уверена, что виновата, как присяжные могли утверждать это?

– Таких, как она, отправляют в Передовой Центр. Улик и показаний свидетелей достаточно.

– В случае, если вы забыли, ПЦ сейчас проходит испытания, – в голосе моего адвоката слышалось недоверие.

– Но он уже прописан в законе, – прокурор откинулся на спинку кресла, дергая за лацканы пиджака. – Что бы вы предпочли, мисс Ибарра? Длительный и растянутый судебный процесс? Смертный приговор? Или простая тюрьма, где вы будете свободны и сможете искупить свою вину?

Моя мать яростно покачала головой. Я чувствовала, как напряжён мой адвокат. Мне дана возможность положить конец всем судам. Прямо сейчас. Искупление или смерть. Если честно, смерть звучит намного лучше, чем дурная слава.

Адвокат спросил:

– Ты хочешь в Передовой Центр, не так ли?

Я киваю головой.

Прокурор улыбнулся, а моя мать начала плакать.

***

«Временная тюрьма». Прокурор, должно быть, шутил.

Три недели спустя национальные новости объявили, что ПЦ были готовы, и предложения для текущих судебных процессов были одобрены. Я была первой, кто заполнил заявку в ПЦ, но я не была одинока долго.

Когда меня забрали из моей камеры на обед, это было как в любой обычный день. Охранники постоянно следят за нами с оружием в руках, как ястребы, с выступа. Обычно я ела одна, или за столом людей, которые любили есть в одиночку. Социопаты. Я была слишком легкой мишенью для других девушек, особенно после того, как мой судебный процесс получил широкую огласку в СМИ. Я бы не удивилась, если бы все в столовой знали, кто я.

Меня всегда кто– то пихал. За день до этого одна из девушек прыгнула на меня и ударила кулаком в почку, но охранник прервал нашу борьбу прежде, чем она нанесла мне серьезный ущерб.

Сегодня был день словесных атак:

– Готова умереть, сука?

Я рисовала пальцем на тарелке остатком горчицы, поднимая голову. Я вытерла руки о штаны. Она была отвратительна. Дреды, кривой рот. Ужасная татуировка покрывала половину её лица.

Но она ничего не боится.

– Вполне готова.

Это правда. У меня всё болело. Если бы я умерла, то ничего не чувствовала бы. И я бы была с Меган.

Я посмотрела вниз на тарелку, на моё горчичное солнце, на траву и почувствовала тепло этого поля, где я никогда не побываю. Ни одна, ни с Меган. Я не смогу сфотографировать её, пока она наблюдает за закатом, не смогу увидеть огонь в её глазах, которые отражают солнце.

– Мило, – плюнула она, кивая на мой рисунок. – Уверена, это не то же самое, что фото той убитой тёлки.

Я сжала руки в кулаки. Такого рода притеснения я слишком хорошо знала. Я знала, что убеждала себя, будто это происходило из– за того, что многие из них были больные и хотели иметь такую же славу, что и я.

Обычно я могла справиться с этим, но сегодня хотела заехать кому– нибудь костяшками пальцев в нос.

Мне не представился шанс.

По всему залу вспыхнул хаос. Женщины вскочили на столы и начали кричать, бросать еду, пинать подносы. Все признаки борьбы. Охранники пытались остановить толпу, но сегодня все было хуже, чем обычно. Какая– то авторитетная фигура свистнула в свисток. Даже охранники больше не направляли свои автоматы на толпу.

– Вот дерьмо, – пробормотала девушка с дредами.

Я взяла свой поднос и поставила его на вершину стола. Кровь, остатки бекона. Я смотрела на это, как на картину – красивую, яркую и живую. Я хотела сделать нечто подобное.

Один охранник повел прочь девушку с короткими светлыми волосами и оторванным рукавом. Он повернул её, и я узнала её. Даже несмотря на то, что она была вся в крови. Я узнала её.

Валери Крейн.

Она боролась с охранниками, плюя в них красной слизью. Внезапно наши глаза встретились.

Я могла поклясться, что она улыбнулась мне.

– Лучше запомни это лицо, – сказала мне девушка с дредами.

– Почему это?

– Она получила сегодня путёвку в ПЦ. Кто знает? Находясь рядом с ней всё время... Может быть, она выбьет из тебя всю дурь, в конечном итоге.

Я села обратно.

– Это то, что ты хочешь сделать со мной, не так ли?

– Это то, что такой говнюк, как ты, заслуживает.

Она хотела взбесить меня этим, но это никогда не работало. Я не люблю давать людям здесь подобного рода удовлетворение.

Она оставила меня тогда, идя туда, откуда пришла, через кровавый след, как будто это было не более чем грязь на полу.

Я не узнала её имени, или что она сделала. Она не имеет значения.

Но Валери Крейн... Вот она будет иметь значение.

ГЛАВА 5

Всё, что говорит Джас, пронизано волнением.

Она считала, что мы были мертвы. Она думала, что если бы никого больше не встретила, то провела бы остаток своего времени здесь голодной и в одиночку.

– Я была уверена, что умру от голода, – говорит она, впиваясь зубами в консервированного цыплёнка.

Она даже не удосужилась разогреть его. На ней нет рубашки, потому что я взяла её несколько минут назад, чтобы постирать, и Валери изучает рану на ее плече.

– Растворяющееся лезвие нанесло неплохой урон, – говорит Валери, проводя пальцем по краю раны.

Джас шипит и сбрасывает её руку:

– Брось это, – она выдавливает из себя улыбку.

– Тогда хорошо, что Эрити досталось от Передового Центра, – добавила я, второй раз обедая твердым сыром и свежими помидорами. – Не так уж важно сейчас, но вы видели ящик в воде?

Валери покачала головой:

– Я надеялась, что его вынесло на берег. Я имею в виду, если в нём была действительно еда. Но, так или иначе, я нигде не смогла найти его.

– Что за чёрт, – я потёрла виски.

– Наживка, – говорит Кейси. – Им нужно было что– то, чтобы затащить тебя в ту пещеру.

Дрожь пробегает через моё тело, но я отталкиваю эту мысль и возвращаюсь к своему сыру.

***

Небо окрашено тёмно– синим цветом. После того, как Валери отдала мне мои ботинки, сумку и брюки, я стала искать возле склона дерево, чтобы переодеться и подготовиться к предстоящей холодной ночи. Без топора было трудно, но мне удалось найти охапку веток.

Кейси подсчитал количество нашей еды, и по его оценке выяснилось, что запасов нам хватит на десять дней, а потом мы должны будем отправиться на поиски продовольствия.

Но я не беспокоюсь о том, что происходит прямо сейчас, никто из нас, если быть честной. Это не имеет значения. Как минимум, трое из нас погибли в первые дни. Ужас, который я испытала сегодня, не может сравниться с тем, который я испытаю завтра.

Единственное, что мы можем пока делать – есть. Спать. И ждать.

Я беру оловянную чашку из сарая и наполняю её водой, затем возвращаюсь в лагерь.

– Ты серьёзно собираешься пить её? Не прокипятив? Ты знаешь о лямблии [4]? – спрашивает Валери, когда я сажусь. – Ты когда– нибудь слышала фразу «взрывной понос»?

Джас фыркает.

– А ты проверяла на себе? – я подношу чашку ко рту.

– Я много читаю. Вы знали, что некоторые люди делают это для того, чтобы больше узнать о некоторых вещах? Люди, которые читают, на восемьдесят пять процентов меньше склонны к преступлению.

– Тебе, должно быть, не очень повезло, – сказал Кейси.

Я делаю большой глоток прохладной воды.

– Хорошо, если в конечном итоге я умру от взрывного поноса, то позволю вам смеяться над моим трупом.

– А делать непристойные вещи с ним?

– Только, если очень сильно захотите.

***

Как и прошлой ночью, когда солнце скрывается за горами, температура моментально падает.

– Это ж– же н– неестественно, – говорю я, постукивая зубами.

– Как и в– водоворот. О– очень мала вероятность, ч– что за д– двадцать минут т– температура упала на т– тридцать градусов.

– Я из Коннектикута, – спокойно говорит Джас, только сейчас надевая свою рубашку. – Температура никогда не волновала меня. Но вы правы, это странно.

– Что ими д– движет? Они п– пытаются мучить н– нас?

Никто не отвечает. Мы все вчетвером лежим рядом друг с другом в палатке и пытаемся заснуть. Валери и Джас скрючиваются под одеялом, в то время как Кейси лежит позади меня.

Даже в капюшоне и окруженная телами, я дрожу так сильно, что спина начинает болеть.

***

Утренний свет просачивается в палатку сквозь тонкую ткань из нейлона.

Снаружи какое– то животное шаркает прочь по траве. Я застыла. Слышится всплеск воды. Это что– то упало в озеро.

Оно задыхается и стонет.

Я отбрасываю одеяло прочь и переползаю через Валери и Джас, чтобы добраться до выхода палатки. Валери случайно ударяет меня коленкой в глаз. Я распахиваю заслонку и выползаю наружу. Парень лежит лицом верх в воде у берега.

Я вскакиваю на ноги и бегу к воде. Я падаю на колени, мои единственные брюки тут же промокают. Я трясу его и зову по имени.

– Воды, – говорит он хриплым голосом.

– Ты в воде, идиот, – я помогаю ему сесть.

Когда понимает, что я сказала, он наклоняется вперед и начинает пить прямо из озера, при этом кашляя.

К этому времени Джас выползает из палатки и смотрит на нас.

– Завтрак! – говорю я. – Сделай завтрак и поторопись!

***

Таннер сидит на пне у костра, уминая свою третью порцию консервированной курицы и картофеля.

Я рассказываю ему о том, что произошло за прошедшие дни, пока Валери промывает рану Джас. Таннер кладет свою тарелку и внимательно слушает, сложив ладони перед собой и изредка поправляя очки. Когда я заканчиваю, он рассказывает, что случилось с ним.

Он был снаружи, когда мы обнаружили жертву Салема. Он убежал в лес задолго до того, как дом весь сгорел, но оставался рядом с ним в течение нескольких следующих дней.

– Там ничего не было. Я мог только собирать росу с листьев и думать о своём. Пока не встретил Гордона.

– Что случилось? – спросил Кейси.

– Он попытался ударить меня ножом. Преследовал меня в грязном ущелье. Иногда я прятался в густом кустарнике. Однажды наткнулся на пещеру. Он был у меня на хвосте всё время.

– Почему? – спросила я. – Почему он сделал это? Он знает, что здесь нас судят по нашей нравственности. Эрити умерла, пытаясь убить Джас.

Таннер покачал головой.

– Я думаю, он знает, что обречен. И забавляется, прежде чем уйти.

– Так почему Передовой Центр не позаботится о нём? – спрашивает Валери. – Они уже позаботились о трех садистских уродах. Они явно знают, что делать.

– Трех? – спрашивает Таннер. Я забыла рассказать ему о Блейзе.

Когда я информирую его, он бледнеет.

– Это не имеет никакого смысла.

– Я знаю, – соглашается Кейси.

– Ой, да ладно вам, ребята. Вы ведёте себя так, будто не вы провели последние месяцы своей жизни в тюрьме, – говорит Валери, отходя от Джас. – Если ты психопат, то лжёшь. Много. Парень может и говорил о Библии, но это не означает, что он не с приветом.

Таннер открыл рот, собираясь поспорить, но затем закрывает его. Он не может. Никто из нас не может, потому что мы не знаем, что происходило в голове Блейза.

Мы знаем, что происходит только в нашей голове, ни в чьей больше.

Таннер фыркает.

– Ну, эти призраки, очевидно, испытывают нас, но как именно, я не уверен. Я имею в виду, они не могут быть реальными. Боже, жертвы логически не могут быть здесь, мертвые девушки...

Я вздрогнула. Кейси смотрит на меня.

– Мы знаем, что четверо из нас были протестированы, правильно? Салем, Эрити, Блейз и Эвелин. Единственный, кто остался в живых – это Эвелин. Нам известно, что они испытывают нас через мозговые волны. Таким образом, то, как Эвелин реагировала на изображение её преступления, отличается от других.

– Это очевидно, – говорит Кейси. – Я имею в виду, никто из нас не видел, как был убит Блейз, но мы видели, как умер Салем, пытаясь снова переспать со своей жертвой, и Эрити умерла, когда пыталась принести в жертву Джас.

– И, Эвелин?

Взгляд Кейси встречается с моим, но он отворачивается. Он собирается сказать, когда я перебиваю его:

– Я была в шоке. Запаниковала. Думала, что умру.

– Ты раскаивалась, – говорит Кейси. – Ты не знаешь этого. Я мог бы раскаяться, как Блейз раскаивался в доме.

– Дай мне передышку, Эвелин.

– Я просто хочу поставить точку.

– Дети, – смиренно говорит Валери.

– Я не могу понять, что вызывает эти...события, – говорит Таннер. – Я не знаю, подвергнемся ли мы этому. Если это обязательно, то мы умрём, а Эвелин снова пострадает.

У меня запершило в горле.

– Так что же нам делать? – спрашивает Джас.

Таннер пожимает плечами.

– Пока мы не знаем, что собой представляет спусковой крючок, но будем ждать. Есть. Гулять в лесу. Наслаждаться всем этим, будто это наши последние минуты жизни. Всё.

– Ждать, – Валери кусает губы. – Я... Я видела свою сестру. Не думаю, что это был тест. Конечно, я не пережила ад, как остальные, но она была тем, кто привёл меня сюда, на это место. По сравнению с тем, что пережили вы все, я бы сказала, что была в раю до сих пор.

Так мои видения Тодда не означают, что я схожу с ума.

– Может, некоторые из переживаний служат для того, чтобы наградить нас, а не убить, – говорит Таннер.

– Я тоже видела своего брата, Вал. Когда мы были ещё в доме. Я побежала за ним по коридору.

– И забежала в мою комнату, – прерывает меня Кейси.

Я прочищаю горло.

– А потом я видела его у озера. Он указывал на ящик в воде, в котором, я думала, была еда.

– Что привело тебя к тесту, – закончил Таннер. – Что касается дома...

– Он привёл меня туда, – я стреляю в Кейси взглядом.

Джас фыркает. Кейси не находит это смешным.

– Не уверен насчет этого, – вздохнул Таннер. – Я думаю, нам придётся ждать большего, чтобы работать над этим, не так ли? Что для нас важно сейчас, так это то, что мы должны понять, имеет ли значение, если мы останемся здесь или пойдём в лес в одиночку. Мы не можем скрыться от тестов. Если бы могли, это место не очень– то подошло бы, не так ли?

***

Атмосфера в лагере после разговора не слишком хороша. Я не могу помочь, но всё ещё размышляю над тем, что сказал Таннер. Он должен быть прав. В Передовом Центре мы нигде не можем скрыться от испытаний.

Наше временное убежище не является безопасным.

Никакое место небезопасно.

Хорошая новость заключается в том, что я нашла кусок мыла в кладовой. Джас отчитывает меня из– за мытья в воде – что– то о том, что мыло может убить рыбу. Я возражаю, что в мои обязанности не входит забота о рыбе. К тому же, я не видела ни одной рыбины здесь.

Я ушла вниз по течению, чтобы умыться, подальше от водоворота. Я тщательно стираю свою одежду, потом раскладываю её на камнях, чтобы она высохла. Пена от рубашки, которая была на мне, когда убили Эрити, окрашивается в розовый. Я полощу свои волосы, когда Валери садится на ближайший камень, опуская ноги в воду.

Я скрещиваю руки на голой груди.

– Не возражаешь?

– Не совсем, – говорит она и добавляет. – У нас проблема.

Она объясняет мне, что группа разрывается от того, что мы должны делать с Гордоном, одиноким и психованным рейнджером, блуждающим по лесу. Таннер считает, что мы не должны беспокоиться, несмотря на то, что он скрывался от этого ублюдка в течение нескольких дней. Он убеждён, что не сможет нас убить, если этого не захочет ПЦ.

Я качаю головой, опускаясь в воду.

– Мне не нравится эта идея.

– Кейси думает, что мы должны расставить мини– ловушки из нашей еды.

– Слишком сложно. Разве мы не можем попарно дежурить в ночное время?

– Спасибо. У кого– то ещё остался здравый смысл.

Я возвращаюсь с Валери в лагерь, завернутая в одеяло. Выжимаю волосы, когда она рассказывает о нашем плане. Тот факт, что я добровольно вызываюсь на дежурство с Кейси в первую ночь, не очень радует его.

– Даже если нас будет двое, это не означает, что он не собирается навредить кому– нибудь из пары, – утверждает он. Его волосы стоят дыбом из– за жира, его футболка коричневого цвета из– за почвы и золы. Я хочу толкнуть его в воду, потому что он такой грязный. А также потому, что он раздражает меня.

Я избегаю зрительного контакта с ним, когда помогаю Джас готовить обед, используя импровизированную разделочную доску из кладовой. Мы планируем демонтировать всю хижину на дрова, когда поймём, как сделать это без молотка или топора. Я нарезаю красный лук возле огня, а Кейси нависает надо мной, дожидаясь моего ответа.

Я бросаю лук в суп.

– Я не знаю, чего ещё ты ожидаешь, что мы можем сделать. Построить крепость из прутьев? Научится метать ножи?

– Ножи растворяются, – говорит он.

– Я уверена, что это не первый раз, когда кто– то доказывает, что он психически не здоров, находясь в Передовом Центре. Я почти уверена, что он уже мёртв. Вспомни, как быстро была убита Эрити.

– Ах, так ты думаешь, что люди, которые создали это место, отправили нас сюда, чтобы защитить? Отличная мысль, Эвелин. Я бы сказал, даже гениальная.

– Ножи растворяются, когда касаются плоти. Мы знаем это.

– Можно убить человека, не закалывая его.

Я вздыхаю, пытаясь оставаться спокойной.

– Я бы сказала, что мы хорошо сработались, как команда неудачников. Пожалуйста, не испорть это так рано, Кейси.

Я возвращаюсь к резке овощей, и он уходит прочь. К счастью для меня, так как я должна провести половину ночи с ним; он охлаждает свой пыл, принимая ванну.

Я жду наступления ночи в компании Таннера на берегу ручья.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Хорошо, насколько могу.

Я кивнула. Подходящий ответ для данной ситуации.

– Я тебе нравлюсь, не так ли?

Я смеюсь с удивлением.

– Что это должно значить?

– Не знаю. С тех пор, как в поезде ты предложила почесать мой нос зубами.

– Ты милый.

– Почему?

– Потому что ты волнуешься достаточно, чтобы хотеть знать ответы на всё.

– И я выгляжу как ребёнок.

– И ты выглядишь как ребёнок.

– По крайней мере, ты честна, – на его лбу появляются морщинки от беспокойства. – Присяжные признали меня виновным. Единственная причина, по которой я здесь... что же...

– Потому что ты насмехался.

– Я говорил, чтобы защитить себя.

Я помню эту историю. Таннер столкнул хулигана со скалы, чтобы дети могли ловить рыбу в своём родном городе.

– Ты защищался?

– В основном.

Я могу понять это. Кто издевается, избавляя себя от запугивания от других, защищает себя. В основном.

– Почему он выбрал тебя?

– Почему любой парень не может выбрать кого угодно? Это случается, это – часть истории. Некоторые из нас вырастают, и мы нежелательные – умнее или меньше, геи или темнее, чем должны быть. Таким образом, нас дразнят или изменяют нашу сущность. Мой отец сказал мне перестать вести себя как девчонка, и это первый раз в жизни, когда я послушал кого– то, кроме себя. И посмотри, где я теперь, – он берёт камень и швыряет его в воду. – Он последовал за мной к реке. Я в одиночестве прогуливался вдоль скалы...

Он замолкает на мгновение.

– Тёмные мысли посещают мою голову, Эвелин. Иногда бывает трудно избавиться от них.

Я собираюсь ответить, когда возвращается Кейси, одетый в мокрую рубашку.

– Всё в порядке, малыш?

– Да, папа. Мама уже спрашивала меня.

Я фыркаю, и взгляд Кейси останавливается на несколько секунд на мне, прежде чем он говорит:

– Всего лишь уточняю.

***

После того, как Таннер, Джас и Валери ушли ночевать в палатку, между мной и Кейси повисла напряженная тишина. Я завернулась в два одеяла и смотрела в темноту.

Он тычет палкой в угли.

– Что ты думаешь о том, что сказал Таннер? О том, что независимо от того, где мы находимся, что делаем, мы не можем скрыться от наших испытаний?

Отлично, это не совсем то, о чём я хочу говорить. Я тщательно обдумываю свой ответ в голове, прежде чем сказать:

– Я думаю, что следующий тест появится тогда, когда мы меньше всего этого будем ожидать. И когда это произойдёт, я не уверена, что буду в состоянии справиться с этим.

– Верится с трудом. – Шум от углей заполняет тишину. – Учитывая количество дерьма, которое выпало на твою душу... Я думаю, ты поражена трагедией сейчас.

Странно, что он затронул то дерьмо, с которым я имела дело, будто не я была его причиной.

– Я не веду себя так. Не становлюсь оцепеневшей, когда мой измеритель дерьма зашкаливает.

– Полезно знать, полагаю.

– Почему? Таким образом ты можешь убедиться, что никакой другой трагедии не происходит со мной?

Шум от углей прекращается.

– Что, черт возьми, ты несешь?

– Брось, Кейси. Ты ведешь себя так, будто стоишь во главе всего. Вот почему ты не хочешь сидеть и ждать Гордона.

– Тогда что я хочу сделать, если ты так чертовски умна?

– Черта с два я знаю. Так как ты не можешь контролировать его отсюда, ты лучше пойдешь и найдешь его, чтобы самому убить. Это то, что ты сделаешь, не так ли?

Мне не нужно много времени, чтобы понять, что я сказала.

Я поворачиваюсь к нему:

– Я не это имела в виду.

– Нет, это.

Он стоит, подбирая новое бревно и кидая его в огонь. Искры летят в разные стороны. Я стряхиваю одну с плеча.

– Да, ты имела в виду то, что сказала. Ты думаешь, что я собираюсь умереть здесь, потому что предпочел бы убить кого– то, чем позволить ему убивать других людей.

– Нет, Кейси, нет, я не знаю. – Я понятия не имею, на самом деле. Как хорошо я знаю этого парня? Мало. Статистические данные говорят, что только двое из нас выживут в этом месте.

Должна ли я надеяться на лучшее или готовиться к худшему?

– Я предполагаю, что ты выяснишь, не так ли? – спрашивает он.

– Не надо.

– Что? Ты сама это сказала. Что я не могу контролировать, то убиваю. С чего бы им позволить такому, как я, сбежать?

– Заткнись, хорошо?

– Тише!

Сначала я подумала, что он передразнивает меня. Но его рот открыт. Он прислушивается к чему– то. Я задерживаю дыхание и жду, но ничего не слышу.

– Что это было?

А потом слышу его: треск веток, перемещение тела.

Кейси и я одновременно вскакиваем на ноги. Я смотрю в направлении, откуда слышен шум, но ничего не вижу в темноте.

– Животное, – говорит он.

Я качаю головой. До этого я не видела каких– либо животных в Передовом Центре. Возможно, они прятались. Я жду суеты, шипения, рыка.

Всё, что может означать какое– то движение в темноте, как естественная часть пейзажа.

Но затем темнота начинает напевать.

Я хватают запястье Кейси и слушаю. Я знаю эту песню.

Ш– ш, малыш, не плачь,

Засыпай, маленький мой[5].

Я касаюсь ножа в кармане, выпустив Кейси.

– Кто там? – спрашивает Кейси смиренно.

Когда ты проснешься, тебе достанутся

Все прелестные маленькие лошадки.

– Я собираюсь пойти проверить.

– Ты с ума сошла? – спрашивает он.

– Что лучше? Ждать здесь или выяснить, что, чёрт возьми, происходит?

Он не может с этим поспорить.

– Я тоже пойду, – говорит он. Но он не уверен. Я слышу это в его голосе.

Я знаю, что должна бояться больше, чем боюсь сейчас. Огонь от моего препирательства с Кейси подпитывает меня. Мы работаем, как команда неудачников. Сейчас не время отступать. Я на дежурстве. Мне нужно выяснить, что напевает. Или кто. Мне нужно защитить преступников– неудачников, с которыми я закончу здесь.

Черные и гнедые, пятнистые и серые.

– Все прелестные маленькие лошадки, – шепчет Кейси.

Жужжание не звучит по– детски. Если бы это было так, я бы ожидала появления Тодда. Вместо этого баритон, спокойный, как он часто поёт эту песню.

Ветки хрустят под моими ногами, когда я ступаю на цыпочках под навесом веток, Кейси находится справа от меня.

– Кто здесь? – спрашиваю я в темноте.

Из– за костра позади нас мои глаза медленно привыкают. Жужжание прекращается.

Здесь никого.

– Эй? – голос Кейси пропадает в тенях.

– Посмотри вокруг, – говорю я. – Может быть, в стороне ручья?

– Разделимся?

– Мы хотим убедиться, что здесь никого, не так ли?

– Да. Да, конечно.

Я слушаю, как его шаги исчезают и возвращаются в лес. Я бы всё отдала сейчас за фонарь.

Нет никаких причин, почему инженеры ПЦ не могли бы незаметно выскользнуть из своих укрытий, за исключением того, чтобы наблюдать, как один из нас страдает без другого.

– Эй?

Моя уверенность тает, остаётся только шептать.

Там, далеко, на лужайке

Очень бедный маленький ягненок.

– КТО ЗДЕСЬ?

Пчелки и бабочки кружат у него перед глазами.

Бедный маленький ягненок горько плачет.

Пение останавливается, и Гордон где– то там, в темноте, говорит:

– Я никогда не захожу далеко. Я хочу, чтобы вы видели, но они всегда умирают раньше.

Мне нужно бежать. Мне нужно убираться отсюда, чёрт возьми.

– Что ты хочешь? – я стараюсь контролировать свой голос. – Что. Ты. Хочешь? – но я выдыхаю слова в неистовом, невнятном беспорядке.

Он ничего не говорит в ответ.

Я цепляюсь за нож в своём кармане и пытаюсь услышать его шаги, но их нет. Я жду, слыша лишь то, что позади меня Кейси выкрикивает моё имя. Уверена, остальные уже проснулись.

Я спрашиваю:

– Кто всегда умирает до этого?

Но темнота не отвечает.

5 мая, прошлый год

В десяти милях от университетского городка

Вечером холодно. Заходящее солнце окрашивает холмы в тёмно– оранжевый. Позади нас, мимо машины Меган, припаркованной на обочине, проносятся с гудением автомобили. Я задаюсь вопросом: что они думают, что мы делаем, две девушки посреди поля, смотрящие в никуда.

Мы только что были в городе. У меня до сих пор перед глазами картинка мусорного ведра и недоеденная коробка китайской еды, с которыми мы имели дело.

Меган продолжает делать кадры, настраивает объектив, делает больше снимков. Её платиновые локоны развивает ветер.

– Безумно красиво.

– Поторопись, – я захныкала в шутливой форме.

– Прости, не могу уйти сейчас. Это могут быть лучшие кадры, которые я когда– либо делала.

– Шучу. Я больше, чем развлекаюсь сейчас.

– Ммм...

– Это правда.

– Ты такая странная. Как ты можешь любить ходить на эти экспедиции? – небо окрашивается в более тёмный цвет синего.

– Нужно узнать больше о том, с кем я буду работать.

Она сморщила свой нос.

– Конечно. Я думаю, ты просто хочешь докучать мне.

– И то правда.

На самом деле, настоящая правда заключалась в том, что она была источником чистого вдохновения. Этот закат не был аномалией, хотя она пыталась убедить меня в обратном. Она погорячилась о красоте мусора на улице. Кто делает так? Никто, только если у кого– то такой же иммунитет к монотонности, как у Меган. Она видела прекрасное во всём.

Мы взяли буррито из мексиканского ресторана возле университетского городка прежде, чем отправиться назад в квартиру. Она загрузила все кадры на планшет, и я выбрала свой любимый, тот, где розовый перемешивался с канареечным цветом.

Она включила наше любимое комедийное шоу и стала наблюдать, как я поставила холст перед собой и начала рисовать.

***

У меня ушёл месяц, чтобы закончить наш первый совместный проект.

Фото Меган было только основой картины. Я легко прикасаюсь к ней серией штрихов, из которых сделаны толстовка и джинсы, пучки волос, которые совпадают с жёлтым в небе над ней. Облака отличались от тех, что были на фотографии. Я рисовала их в скрученных руках, которые ухватились за воздух – согнутые кисти и длинные, скрученные пальцы.

Если бы вы спросили меня тогда, я бы сказала, что не знаю, что это значит. Мне пришла идея, и я решила воплотить её в жизнь. Но психологи на телевидении могли бы многое сказать о моём выполнении скрученных рук в небе, и Меган на переднем плане.

Даже в то время я была в заговоре против неё.

ГЛАВА 6

Я хочу отрицать, что Гордон прятался возле нашего лагеря прошлой ночью. Я хочу обвинить свой недосып, своё бурное и испуганное воображение в том, что слышала. Но Кейси не допустит этого.

– Кто– то был здесь, Эв. Мы слышали, как он напевал. И ты можешь поставить на свою задницу, что мы не вообразили одно и то же.

Эв. Он произнёс это так небрежно, будто мы давние знакомые. Я не уверена, что куплюсь на это, но ничего не говорю.

К сожалению для нас двоих, мы должны рассказать Таннеру, Джас и Валери, что приводит к волне возмущения.

– Если мы не уйдём, то этот подонок может вернуться в любое время, – говорит Валери за завтраком.

– И если мы сделаем это, кто сможет утверждать, что он просто не последует за нами? – оспаривает Таннер.

Мы разделили две банки острой ветчины. Я ненавидела острую ветчину до сегодняшнего утра. Теперь жареное, переработанное мясо было тем, в чём нуждалось моё тело. Я обнаружила, что слизываю оставшийся жир с пальцев и, закончив, начала слушать мнение каждого о сложившейся ситуации.

– Таннер прав, – Кейси рисует палкой круги по грязи. – Мы можем собрать вещи и пойти куда– нибудь, но это не означает, что будем в большей безопасности, чем здесь. Чёрт, это может означать, что мы в меньшей безопасности. У нас есть проточная вода.

– Мы могли бы найти другое место внизу по течению, – Джас обнимает колени и качается взад– вперёд. Я могу сказать, что она хочет, чтобы мы ушли, и она стала бы первой, кто начал бы собирать вещи, прими мы такое решение.

– Эв? – снова Эв. – Твой голос решающий.

Это простое решение для меня.

– Мы остаёмся. – Я не верю в то, что одно место может быть безопаснее другого, но здесь я чувствую начало нашего союза. – Не думаю, что он сможет навредить нам. Он преследовал Таннера, но никогда не был близко, чтобы навредить, я права? – Таннер мгновение думает, затем кивает. – Если попробует, то умрет. Как Эрити. Так что, давайте останемся здесь.

Валери сжимает челюсть, но ничего не говорит.

***

У меня ушло много времени, чтобы задаться вопросом, что, если они растянут эти испытания на месяцы, только чтобы помучить нас. Каждое потрескивание веток, каждый хруст листьев за ручьём хватит, чтобы волосы на затылке встали дыбом. Даже с теорией Таннера, что мы как пьяные блуждали бы по лесу, никто не отходит от лагеря более чем на сто футов, и только лишь для того, чтобы сходить в туалет.

Кейси пытается научить Таннера разводить огонь. Они складывают брёвна, и, когда Кейси инструктирует Таннера, чтобы тот поджёг хворост, Таннер вскрикивает и бросает зажигалку, обсасывая два пальца. Кейси фыркает и убирает руку Таннера ото рта, прищуривается, когда тот рассматривает травмированные пальцы.

– Лучше быть осторожным. В следующий раз, когда будешь поджигать, почисть их.

– Ну– ну, очень смешно, – говорит Таннер.

Я смеюсь.

– Домик из брёвен у вас получился лучше.

Кейси поднимает бровь.

– Ах да, Мисс Эксперт по огню? Не хотите ли показать ребятам, как это делается?

Я встаю, хлопая в ладоши.

– Не имею ничего против.

***

Во время простоя я занимаю себя тем, что превращаю глину в густую жидкость. Когда жёлтый цвет готов, я выбираю в саду ветки ягод с красной, фиолетовой и синей кожурой, а затем давлю их пальцами.

Они будут идеальными.

Изготовление краски – мой способ отключиться.

Я привыкла иметь дело с таким дерьмом, как это, за исключением красной земли, которую находила возле дома. Теперь из– за уроков, которые были в моём колледже, я немного знаю о том, как создать естественную краску. Я измельчаю уголь и кипячу кожуру от ягод, пока отвар не темнеет и не густеет. Моя палитра представляет собой калейдоскоп из красных, розовых, синих и жёлтых цветов. Я несу мокрый кусок угля к валуну, который находится за пределами лагеря, и сажусь со скрещенными ногами, чертя чёрный ствол и скрюченные руки. Хотя это не похоже на дерево. Это то, как я вижу.

Это каприз.

Маленькие пальцы щекочут моё плечо, скользя к шее, к волосам. Они зажимают пряди и тянут.

– Тебе нравится? – спрашиваю я Тодда.

– Это хорошо, – он дёргает сильнее. – Я не люблю деревья, которые рисую в школе.

Маленькие руки царапают мой висок, и я прислоняюсь к его потной коже.

Запоминаю его.

Как это может быть ненастоящим?

– Почему тебе не нравятся твои деревья?

– Они слишком изогнутые. Мама говорила, что ты придешь домой и покажешь мне, как рисовать деревья. Она сказала... сказала, что ты можешь даже позволить мне воспользоваться своими красками.

Я тянусь вверх и касаюсь его руки, размазывая краску по всей его эластичной коже. Я подношу его руку к губам, целуя пальцы.

– Почему ты сделала это? Почему оставила меня?

Я напряглась.

– Что рассказала тебе мама, Тодд?

Это не Тодд. А тест Передового Центра. Ты не можешь забыть это, Эв. Ты не можешь ослабить свою бдительность.

Ветер охлаждает мою кожу, и я знаю, что он ушёл. Дрожь пробегает по моему телу, и я тянусь вперёд, размазывая розовый листок на одной из моих угольных веток.

***

Визит Тодда почти столь же захватывающий, как наступление чёртовых месячных. Почти.

Я рассказываю об этом Джас и Валери, когда мы сидим на корточках вокруг полуразобранного сарая, используя вилки, чтобы почистить ногти.

– Чёрт, это отстой, – Валери вытирает лоб тыльной стороной ладони. – К счастью, у меня закончились за день до поезда. – Она кивает в сторону Джас, которая очищает ногти на другой стороне сарая и не обращает на нас никакого внимания, бессознательно потирая свою исцеляющую колотую рану свободной рукой. – У нее также должны начаться через пару дней. Думаю, она сойдет с ума.

С высунутым языком изо рта Джас концентрируется на заклинивании вилки правильно. Не похоже, что она волнуется.

– Что мы будем делать?

– Пускай кровит. Постирай одежду, когда закончатся. Надеюсь, это не оставит пятен.

– Ужасная идея. – Я скрестила руки на груди. – Что насчёт твоего рюкзака? Я ничего не получила в шахте.

– Тампонов нет, мэм.

– Сексистские ублюдки.

– Ни хрена. Что ж, дай мне знать, если ты что– нибудь выяснишь. Мне нужно приготовить обед.

– Спасибо, – бормочу я, зная, что не должна чересчур беспокоиться. Уверена, что прежде женщины имели дело с месячными в лесу. С наименьшим, чем то, что у нас есть.

Я хватаю нож из наших запасов и рассматриваю одеяла в нашей палатке, находя самое тонкое и маленькое из нашей коллекции. Развешиваю его на ветках ближайшего дерева, разрезая на кусочки.

– Что ты делаешь?

Кейси, который в потоке моет груду тарелок, с ужасом смотрит на меня.

– Разрабатываю женские гигиенические средства, давно потерянная ремесленническая техника.

– Но мы будем нуждаться в этом.

Я не знаю, то ли это холодные ночи, то ли ПМС, то ли тот факт, что он снова дышит над моим плечом.

– Да, ты совершенно прав, мы будем нуждаться в этом для вагин. Поэтому, пожалуйста, позволь мне вернуться к моей работе, прежде чем я залью всё здесь кровью.

Я возвращаюсь к своему нарезанию. После минутного труда без перерыва половина одеяла изрезана, и я бросаю взгляд вниз, к ручью, чтобы увидеть пустое место.

Я купаюсь и исправляю положение. Таннер сидит на берегу, борясь с занозой, которая глубоко засела в его мясистой ладони.

В кастрюле с нашим завтраком осталось немного жира от мяса, так что я собираю его на кончик пальца и несу ему.

Садясь и взяв его ладонь, я тру жир над занозой.

– Что это?

– Жир от свинины, – говорю я. – Соль поможет вытянуть занозу.

Он фыркает, поправляя очки.

– Я бесполезен здесь.

Я кусаю губы, чтобы скрыть свою улыбку.

– Ты издеваешься надо мной? Я занозный врач. Вы сидите на своей веселой попе и рассуждаете о том, как работает эта тюрьма.

– Они говорят, что невежество есть блаженство.

– Они представляют собой кучку задниц.

Он усмехается.

– Почему остальные девушки не могут быть как ты?

– Осужденными убийцами и психопатами? – я подмигиваю ему, и он закатывает глаза.

Я возвращаюсь назад в лагерь.

Джас и Валери сидят у огня, что– то увлечённо обсуждая, пальцами прослеживая татуировку цветка на локте Валери.

– Ребята, вы знаете, куда пошёл Кейси?

Джас одёргивает руку, как будто была пойма за тем, что не должна была делать.

Валери пожимает плечами.

– Собирает дрова?

– У нас их целый сарай. Этого хватит на несколько дней.

– Может быть, зов природы. Мы все должны делать своё дело.

Я вздрагиваю. Не иметь ванную почти настолько же плохо, как то, что щупальце тащили меня на дно озера.

Джас указывает вверх по течению.

– Ранее я видела, как он шёл в этом направлении.

Я киваю и иду в том направлении, которое она указала. Там есть намёк на заросшую тропу, лежащую через молодые сосны. Я запихиваю своё беспокойство подальше и продолжаю поиски.

Когда я натыкаюсь на поляну, то замираю. Моё сердце стучит так сильно, что я чувствую его в горле.

Это лагерь – следы ног вокруг костра, содержимое сожгли до пепла. Возможно, прошло несколько дней. Это не может быть кто– нибудь из нашего лагеря. Никто не уходил на долгий срок, чтобы успеть разжечь костёр, да и с чего бы?

Я задерживаю дыхание и прислушиваюсь – ни шагов, ничего. Нет ничего. Ни ветра, ни пения птиц.

Где– то в лесу затрещали ветки.

Всё моё тело кричит «Беги!».

Тащи свою задницу отсюда.

– Эви.

Я поворачиваюсь на звук голоса Тодда, но он больше не произносит ни слова. Я начинаю идти, звук потока воды эхом разносится по лесу. Я достигаю вершины холма. Кейси погружает ноги в бассейн с горячей водой – горячий источник в окружении гладких скал с одной стороны и покрытого мхом гранитного выступа – с другой. Шум воды звучит как музыка.

Я скрещиваю руки на груди, чтобы скрыть трясущиеся руки.

– Скрываешь это от остальных?

– Только что нашёл это место, на самом деле, – он наклоняет голову. – Выглядишь так, будто призрака увидела.

Я ничего не говорю и спускаюсь вниз по склону. Достигаю горного выступа бассейна и перетаскиваю ноги. Вода выглядит божественно, но я не могу отделаться от чувства, что что– то обернётся вокруг моей талии и утащит в ад.

– Там есть костёр.

– Я видел. Думаю, мы знаем, кто был там.

– Гордон?

– Да. Мы ничего не можем сделать с этим сейчас.

– Это мог быть кто– то другой. Например, Стелла.

– Ты права, это могла быть Стелла.

Я действительно не знаю, что сказать. Я могла бы сказать что– нибудь о направлении, но, хорошо, что мы будем делать? На самом деле, мы ничего не можем сделать. Лишь ждать. И охранять наше дерьмо. Или надеяться, что он мёртв.

Я хочу сказать Кейси что– то, что разрядит обстановку между нами. Он злится на меня, может, из– за одеяла, может, из– за чего– то другого. И единственное, что приходит мне на ум – это смерть и погода.

– Ну, я...эээ..надеюсь, что тебе нравится купаться. Я буду рада видеть тебя в лагере.

Когда я говорю, его глаза останавливаются на чём– то позади меня. Его лицо становится бледным, как у покойника, выражая тревогу, он выскакивает из бассейна и в считанные секунды надевает ботинки, встав на ноги.

Он произносит моё имя.

– Что?

– Иди мимо меня. Продолжай идти, пока не выйдешь к потоку. Следуй за ним в лагерь и не смей оглядываться.

Дрожь пронзает всё мое тело. Он знает, что я не буду. Он точно знает, о чем я думаю.

– Не надо.

Он не угрожает. Он в ужасе.

Я оглядываюсь через плечо.

Сначала я ничего не вижу. Я думаю, что он издевается надо мной – он, должно быть, точно издевается надо мной, потому что позади меня ничего нет, кроме рощи молодых деревьев. Но потом я прищуриваюсь. За мной находится лопата, прислонённая к стволу ели.

Я глазею на эту чёртову лопату, пытаясь понять, что так сильно напугало Кейси. А потом она щёлкает.

Мой стол. Его лопата.

Он похоронил своего отца.

Это испытание Кейси.

– Это может быть ничем, – я пытаюсь убедить его, но мой голос дрожит. – Может быть, они поощряют нас. Лопата может быть полезна.

– Возвращайся. Назад. Эвелин.

Я поворачиваюсь к нему, пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, даже если тест Кейси означает, что каждая последующая секунда приближает меня к тому, что я буду наблюдать за тем, как он умирает.

– Что ты собираешься делать? – спрашиваю я.

– Последую за тобой в лагерь.

– Обещаешь?

– Иди.

Его шаги слышны позади меня. Туман просачивается сквозь ветки, блокируя солнце. Мои ноги горят из– за быстрой ходьбы, стараясь не переходить на бег.

Я теряю его. Я теряю рассудок.

Скрипучий голос эхом разносится по лесу.

– Убегаете, как я, не так ли?

Я застываю.

– Эвелин, беги, – командует Кейси.

Без него – нет. Я не уйду без него.

С намёком на южный акцент голос говорит:

– Закопай меня в землю, но я всё равно доберусь до тебя. Я всё ещё могу разорвать тебя.

Я оборачиваюсь, чтобы мельком увидеть фигуру, выходящую из– за деревьев. Потом встречаюсь взглядом с Кейси. Помимо паники я вижу в его глазах решимость.

– Я не брошу тебя, – я протягиваю руку.

Он берёт её, и мы бежим по скользкому пути. Мой пульс отдаётся в ушах. Я слышу каждый нервный вздох, срывающийся с губ Кейси, как если бы это был единственный звук в воздухе. Туман густеет, пока путь перед нами не становится почти невидимым.

Он ведёт меня вправо, вниз холма.

Я подчиняюсь во влажной среде, и заставляю ноги бежать быстрее, пока они не начинают гореть.

Уже запутавшихся в анорексичных руках листвы, нас всё же кое– что останавливает. Каменная стена, может быть, десять футов в ширину (прим: примерно три метра). Я не могу сказать, что, если мы обойдём ее вокруг, она не окружит нас.

Мужчина стоит на вершине холма, с которого мы мчались вниз, с лопатой в руке. Ему, возможно, пятьдесят. Небритая челюсть, серые от седины волосы. Рабочие сапоги, джинсы и тёмно– синяя рубашка на пуговицах. Лопата из горячих источников – он несёт её в руках.

– Твой отец.

– Я могу поднять тебя. Ты должна будешь беспокоиться только о спуске, – он сжимает руки вместе и прижимает их к коленям, делая это чисто механически.

Он готов к смерти. Как я.

– Я не оставлю тебя одного.

Человек с важным видом спускается вниз по склону, волоча за собой ржавый совок.

Стук, стук, стук.

Он похож на Кейси. Старше. Меньше мяса на костях. Очень болезненный вид, он выглядит полупрозрачным. Как будто поднялся из могилы, которую вырыл для него Кейси.

– Чего ты хочешь? – бормочет Кейси.

Тишина.

– Ты попадёшь в ад со мной, – Кейси пихает меня.

Боль пронзает кожу моей головы, когда ветки запутываются в моих волосах. Я падаю на задницу в беспорядочные мёртвые кусты, ветки царапают меня. Я пытаюсь за что– нибудь ухватиться, чтобы встать, но земля не отпускает меня.

Грубые ветки растягиваются и загибаются на моих коленях, удерживая меня на земле.

Кейси застывает в ужасе от того, что происходит. Он не обращает внимания на человека– демона, который замахивается лопатой.

Я кричу имя Кейси. Лопата приземляется ему на плечи.

Он падает на колени, и его отец замахивается, ударяя металлом по спине Кейси.

Кейси падает на землю.

– Ты – маленький ублюдок. Никогда не ценил меня.

Кейси кашляет, когда лопата в третий раз соприкасается с его телом. Он расслабляется, голова поворачивается в мою сторону.

Он сдаётся. Он не может сделать это.

– Борись! – кричу я.

Виноградная лоза сдавливает мою талию, удерживая на месте. Нож. Я использовала его, чтобы разрезать одеяло. Он в кармане моей толстовки.

Я извиваюсь, пока не добираюсь до него, перекатывая в одежде. Я осматриваю виноградную лозу так быстро, как могу, пока клочки пены не отвлекают меня.

Стук металла по костям заполняет воздух. Слезы оставляют полосы на грязных щеках Кейси.

Под пеной скрывается каркас проводов. Деликатно– волокнистый. В этот момент я разрезаю закрученную нить из них, лоза ослабевает, и я свободна.

– Никогда не уважал крышу над головой. Всё, что я дал тебе. Просто хотел большего, пока не было достаточно, не так ли?

Я распутываю себя, листва царапает моё лицо, когда выползаю на руках.

Отец Кейси делает шаг влево, спиной ко мне, его нога находится в опасной близости от шеи Кейси.

– Я потратил слишком много времени, пытаясь защитить твою шкуру. Должен был вывести тебя куда– нибудь и застрелить, как плохую собаку, когда у меня был шанс.

Он поднимает лопату, на этот раз прицеливаясь к голове Кейси.

– Лучше поздно, чем никогда.

Я не раздумываю. Или, может быть, я думаю, что приняла решение, что мне всё равно. Я атакую, погружая нож в спину отца Кейси.

Он опускает лопату, но не превращается в дым, или с воем не возвращается обратно в землю. Я прохожу сквозь него, как если бы он был проекцией. Иллюзией. Я вонзаю этот нож прямо в настоящие мышцы – прямо в мясо – клиновидное лезвие между двух ребер.

Тёплая кровь стекает по рукоятке.

Он выгибает спину и падает на колени. Подонок пытается поднять лопату, как будто не был выведен из строя. Я выхватываю лопату прежде, чем он сможет сделать это. Отец Кейси умер, и такой ситуации просто быть не может.

Я позволяю логике взять надо мной верх.

Осколки рукоятки впиваются в мою плоть, когда я размахиваюсь со всей силой. Лопата рикошетит в череп отца Кейси, и он падает вперёд, лицом погружаясь в грязь. Нож торчит из его спины.

Пока я неподвижно стою, Кейси переворачивается, приподнимаясь на трясущихся руках, и ползёт к своему отцу. Рукоятка ножа опускается и поднимается с каждым вдохом.

Вверх и вниз. Вверх и вниз. Я подстраиваюсь под отца Кейси. Вдох и выдох. Вверх и вниз.

Кейси балансирует на коленях и хватает рукоятку ножа обеими руками, дергая её. Он позволяет ей упасть, на этот раз в другом месте. Его правая почка.

Опять. Нижняя часть его позвоночника. Его шея.

Его лопатка.

Кейси кромсает и кромсает, кровь попадает на его лицо и одежду, когда вытаскивает рукоятку ножа. Он не останавливается, не тогда, когда его отец должен быть мёртв – снова – его спина не более чем рваная ткань, изуродованная кровью.

Я падаю на колени, схватив забрызганную руку Кейси. Я называю его по имени снова и снова, поддев его пальцы, пока нож не падает на красную землю.

Мы стоим, словно статуи, над трупом.

Что я наделала?

Я завершила цикл, вот что я сделала. Я убила, чтобы защитить. Но это не означает, что это правильно.

Я доказала, что могу убивать снова.

Они собираются убить меня сейчас. В любой момент. Я могу чувствовать, как сильно бьётся моё сердце. Оно знает, что это последний его шанс наделать шума.

Я просто перестану существовать.

Моё дыхание сотрясает тишину.

Ничего не происходит.

Кейси заводит его руку назад, ползёт в кусты, в которых я запуталась, и его начинает рвать. Его спина выгнута, как животное, когда выплевывает желчь изо рта.

– Ты сделала только хуже. Он собирался убить меня. Это должен был быть конец. Теперь я должен сидеть и ждать, чтобы умереть.

– Ты не знаешь этого.

Он мрачно усмехается и садится.

– После того, что я только что сделал, ты реально думаешь, что они позволят мне жить? Я доказал, что они правы. Я бы убил его ещё раз, если бы у меня был шанс. – Его голова запрокидывается назад. – Вы слышите? Вы можете покончить со мной сейчас!

Я вздрогнула, когда его голос эхом разнесся по лесу.

– Я помогала. По крайней мере, тебе не придется ждать смерти в полном одиночестве.

Его лицо выражает поражение.

– Почему... почему ты сделала это?

Я открываю рот, но не могу подобрать слов, чтобы объяснить, что наблюдать за тем, как бил его отец, было намного хуже, чем смотреть на то, что случилось с Эрити.

– Ты жив. Он нет. Если они решили убить тебя – хорошо, но это не означает, что я буду сидеть и ничего не делать.

– Это тупой ответ.

Я кладу ему ладонь на грудь. Он шипит под давлением.

– Ты потерял свой рассудок, – говорю я.

Его глаза смотрят на искалеченный труп.

– Он виноват в этом.

***

Восхождение на холм требует больше усилий от Кейси, чем от меня. Мыслями он где– то далеко. Он не разговаривает. Я держу свои пальцы переплетенными с его, когда вывожу его из долины. Он останавливается, плечи резко опускаются. Я крепче сжимаю его руку и обещаю:

– Еще немного.

– Я не могу. – Он использует мало усилий, чтобы дёрнуть меня назад, останавливая нас. – Зачем тратить время? Я должен остаться здесь и ждать, что меня прикончат. Я не могу подвергать этому всех в лагере.

– Я не для этого спасала твою задницу, чтобы позволить тебе сделать это.

– Я никогда не просил тебя спасать меня, – огрызается он, его взгляд более пустой, чем был до этого.

Звучит очень знакомо.

– Заткнись и продолжай идти, – приказываю я, но угроза смешна, потому что мой голос дрожит. Я не знаю, почему паникую. Может быть потому, что после всего того, что я сделала, он до сих пор не заботится о том, чтобы жить.

Похоже на то, что он не думает, что у него есть причина для этого.

Такое чувство, что прошли часы после того, как мы повторили наш путь назад к горячему источнику. Я захожу первая, вода достаточно прохладная.

Кейси тоже заходит, морщась, когда погружается в воду. Он очень бледный. Я тяну его рубашку вниз и начинаю заниматься его головой, стараясь скрыть ужас на своем лице, когда вижу следы ушибов.

Он опускается на колени. Я замачиваю свою белую футболку, которая становится розовой, когда я вытираю запекшуюся кровь с его лица, волос, висков.

– Я заслуживаю ада, – говорит он.

Я скольжу рубашкой по его ушибам на ключицах, по старым шрамам на груди, вниз по его рукам. Шрамы от пыток.

Я прослеживаю их.

– Нет. Он заслуживает ада. Он заслуживает умереть снова и снова.

– Прекрати, Эвелин.

– Он сделал это с тобой, не так ли?

– Не жалей меня.

Ненависть Кейси к насилию ради насилия вдруг приобретает гораздо больший смысл. Это не из– за глубокого внедренного комплекса. Это потому, что он испытывал такое иррациональное, излишние насилие в течение всего детства.

До тех пор, пока он не покончил с этим.

– Они собираются убить меня. Это то, что должно произойти сейчас. – Он качает головой. – Я только хотел защитить маму. Его смерть была единственным решением. Он должен оставаться мёртвым, как и я.

Кейси нуждается в порядке и контроле, в вещах должен быть смысл. Он полная противоположность хаосу. Он противоположность всему, что разрушило мою жизнь.

Я склоняю к нему голову, мои губы обрушиваются на его. Может быть, я чувствую жалость к нему, но на самом деле больше, чем это.

Он вдыхает через нос, и я отстраняюсь.

– Скажи мне остановиться.

Он не делает этого. Он наклоняется и с жадностью целует меня. Я захватываю его нижнюю губу и медленно кусаю, затем отпускаю его рот и переключаюсь на шею. Я целую его ушибы.

– Тебе просто жаль меня.

Я беру его лицо в свои руки.

– Ты знаешь, что я почувствовала, когда воткнула ему нож в спину, Кейси? Облегчение. Это то, что ты чувствовал, когда похоронил его?

Я смахиваю слезу, которая стекает по его щеке, подушечкой большого пальца.

– Я знаю, что чувствую себя очень хорошо. Если он проклинает тебя, то пусть проклинает и меня. Так сделай мне одолжение и поверь, что это не из– за жалости к тебе.

Я целую его челюсть, и он касается моих лопаток, рыдая в сгиб моей шеи.

Мы всё ещё здесь. Он живой и держит меня изо всех сил.

Мы всё ещё здесь.

***

Никто не заметил нашего отсутствия к тому времени, как мы вернулись в лагерь. Никто не задает вопросов, касающихся того, почему наши футболки розового цвета, почему у меня лицо в царапинах, почему Кейси хромает.

Все одержимы гораздо большей проблемой.

Стелла нашла нас.

И это намного хуже, чем то, как облажался Кейси.

***

Социальная работница была пугливой.

Разговор с Брендой был неестественным, не то чтобы тюремная терапия была когда– либо естественной.

Мы сидели в комнате для свиданий. Мои руки были скованны на столе.

Бренда поправила очки на переносице и положила свои руки перед собой. Я знала эту женщину менее двадцати минут, и это жест был уже седьмым. Она согнулась немного вперёд, как будто это поможет ей увидеть, как работает моя душа, немного яснее.

Я откинулась на спинку сиденья, как будто несколько дополнительных дюймов между мной и это женщиной что– то изменит.

Хотя Бренду заинтриговало моё появление, я не могу игнорировать намёк на страх, который видела за этой отвратительной оправой из проволоки. Она была осторожна с каждой женщиной в этом тюрьме, или только с таким злом, как я?

Вопросы, которые она задавала мне, были стандартными, будто она задавала их снова и снова каждому заключённому, которого посещала, подводя их к тому, какое преступление они совершили, или какое наказание получили.

– Как ты думаешь, тюрьма испытывает тебя?

Вопрос, я уверена, был одинаковым для всех. Это был вопрос, который показывал, принял ли её всерьёз её клиент. Осторожный ответ будет состоять из пищи или что я больше не в состоянии срать в одиночестве. Но более эмоциональный отклик – это было бы тем, во что Бренда могла вонзить свои пальцы.

– Я не хочу говорить о тюрьме. Тюрьма была частью моих мучений, и я скоро уезжаю. Я должна буду столкнуться со смертью. Не было ли это более важным?

– Тогда о чём ты хочешь поговорить?

Другой стандартный ответ, который заставит меня чувствовать, будто я ещё под контролем.

– О Передовом Центре.

Мышцы на её лице дёрнулись – это подсказка, которая сказала мне, что она не хочет говорить о Передовом Центре. Но она была тюремным терапевтом. Конечно, она разговаривала о вещах намного хуже.

– Отлично. Хорошо, Эвелин. Как ты думаешь, Передовой Центр будет испытывать тебя? Как ты считаешь, он заставит тебя бороться с истиной твоего прошлого – со скрытыми тайнами, которые не были выведены на поверхность во время суда?

Я почувствовала кровь Меган.

– Я думаю, что все мы – каждый преступник, который отправлен в Передовой Центр – противостоит своей вине. Самый последний момент, когда они могли бы оправдать свои действия. Могли бы сказать «нет» причинению боли.

– Хм, – Бренда подтолкнула вверх её очки. – Я думаю, ты права.

– Тогда у них есть шанс быть злодеем, трусом или героем. Два из этих варианта являются непоправимыми. – Мои мысли были разбросаны, но я чувствовала себя хорошо. Я молчала так долго. Но боль от травмы пошла на убыль, даже моё предложение ПЦ было близким. Я восстанавливала голос.

– Какая ты, Эвелин? – она моргнула, её глаза увеличились.

– Я? – это был простой вопрос, на который я бы хотела ответить. Такого рода вопрос я хотела, чтобы задал мне адвокат во время судебного процесса, потому что мой ответ был настолько чистым и болезненно честным. Таким неоспоримым.

– Я трусиха.

***

Быть трусихой не было только тем, о чём я могла рассуждать. Я проживала со своей трусостью каждый день, даже в тот день, когда призналась в этом Бренде, потому что сразу после нашей встречи электронная форма освещения моей стены запросила моё согласие.

Лиам хочет приехать, чтобы навестить меня.

Я остановилась, чтобы принять решение. Нет, я не просто замерла. Я позволила форме светиться всю ночь, и смотрела на это, пока не смогла моргнуть, потому что мои глаза пересохли настолько сильно, что я подумала, что могу ослепнуть.

Но потом я вспомнила – больше никакого срыва. Срыв приводит лишь к страданиям.

***

Стекло, разделяющее нас, создало весьма ощутимое пространство между нами, чтобы делать вид, будто его не существует на самом деле. Парень передо мной был лишь голограммой Лиама, иллюзией, чтобы наказать меня ещё больше. Я села и взяла выпуклый проволочный телефон – что– то из прошлого века, хотя необязательно так. Что– нибудь более современное кто– нибудь из нас наверняка бы украл. Он выглядит по– другому – пока не было ничего о нём, что я могла бы отнести к необычному. Всё ещё светловолосый, голубоглазый и худой. С красивым шрамом в виде полумесяца на подбородке. Но было такое чувство, будто моя память о нём каким– то образом искажена, несмотря на то, что я видела его несколько месяцев назад в суде.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Эвелин. – Его голос был таким, каким я его запомнила.

– Что?

Он прижал пальцы к стеклу.

– Я не могу перестать думать о тебе.

– Лиам... – То, как его имя слетело с моего языка, вернуло меня на пять лет назад, когда мы пытались отдышаться между поцелуями. Горе от этих воспоминаний живёт собственной жизнью, занимая меня, пока я не могу сделать ничего, кроме как с ужасом посмотреть на него.

Я была его четверть наших жизней.

И он бросил меня.

– Выслушай меня. Я был эгоистом, потому что никогда не навещал тебя после всего, через что ты прошла. Я не знал, что должен делать.

– Лиам.

– Я знаю, что ты невиновна, Эви. – Его пальцы напряжены, как будто он пытался пробраться через стекло. – Боже, я знал это во время судебного процесса. Я был напуган.

– Остановись.

– Я никогда не прощу себя. Ты нужна мне...

– Извините, – я плакала. Один охранник злобно посмотрел на меня, и я пообещала, что этого больше не повторится. Он позволил мне остаться, но следил за мной в оставшееся время нашего разговора.

Лиам развалился в кресле и зарылся лицом в его свободной руке.

– Ты не обратил внимания на новости? Я уже получила своё предложение.

– Это всего лишь на месяц. Всего месяц, и ты будешь свободна: от своего преступления, от тюрьмы, от всего этого. – Он был в бредовом состоянии.

Дрожь пронизывает моё тело. Нет ничего, что я могла бы сделать. У меня ничего нет, чтобы бороться с этим.

– Ох, Лиам.

Я хотела сказать, что собираюсь умереть без него. Я хотела заставить его страдать от этой мысли всю оставшуюся жизнь. Но я не могу, потому что всё ещё люблю его.

Он стиснул зубы, плечи трясутся от рыданий, которые отражаются через устройство.

– Это несправедливо.

Поток картинок, переполненных нашим изображением, наполнили меня.

– Я никогда не хотел этого.

– Я знаю. Мне жаль.

Я попробовала запомнить его лицо, пообещав себе держаться за это, так долго, пока я нахожусь в Передовом Центре.

Мерцая, слёзы стекают по моим щекам. Я облизнула треснувшую нижнюю губу и почувствовала вкус соли.

– Прощай, Лиам.

ГЛАВА 7

Стелла обнимает свои колени, сидя рядом с огнем и безмолвно смотря на пламя, пока оно поедает древесину у наших ног. Ее руки поцарапаны и покрыты коркой, лицо пестрит синяками, и на нем выделается пара черных глаз.

Ее стройная фигура превратилась в костлявую за пару прошедших дней. Но она не ест. Валери готовит лучшее, что может быть в этом месте: из двух банок кусочков говядины, морковки и карамельного лука. Запах настолько хорош, что становится больно. Несмотря на полную тарелку перед собой, Стелла глядит на огонь, ее золотые локоны сейчас кажутся огненно– красными.

– Что– то случилось с ней там, – говорит Валери, поедая кусочки говядины.

Если это было похоже на то, что я видела, то думаю, я понимаю.

Джас и Валери были настолько поглощены приходом Стеллы, что даже не заметили отсутствия Кейси. Таннер спросил, где он, и я ответила, что он был в палатке, потому что ему не по себе.

Я не решаюсь сказать, что случилось на самом деле. Может быть, я не хочу, чтобы лагерь был готов к борьбе больше, чем должен.

В течение часа я ждала, когда Стелла поест. Я задавала ей вопросы: почему у нее столько ушибов, где она была, что видела. Но она даже не понимает, что я говорю. После того, как ее обед остывает, я разогреваю его на сковороде и отношу Кейси.

Он лежит на боку в палатке, его грудная клетка поднимается и опускается. Он сердито смотрит на нейлоновую стену, даже когда я подношу ему тушеное мясо.

– Мы могли умереть в любую секунду, ты знаешь. Ты можешь потратить последние секунды на жалость к себе, или же насладиться прекрасной едой, которую Валери приготовила для нас.

– Правильно, Эвелин. Я чувствую жалость к себе. Отвали.

Я могу сказать, что поцелуй повлиял на наши отношения.

– Так что, ты попытаешься переубедить меня, не так ли? Удачи с этим.

Мы долго смотрим друг на друга, прежде чем он говорит:

– Я не думаю, что одно из них сломано.

– Ты о чем?

– О ребрах. Я не думаю, что одно из них сломано.

– Тогда прекрати размышлять и ешь эту проклятую еду, которую я принесла тебе.

Вызов. Он ждет немного, пока я не закатываю глаза, а потом, поморщившись, садится. Я передаю ему тарелку, и он ест все с помощью пальцев, облизывая их до чистоты.

– Я знала, что ты голодный.

– Ты сказала им?

– О твоем отце?

Он вздрагивает.

– Нет. Смысл пугать их, если нет способа, чтобы остановить все, что происходит.

– Что ж, спасибо, что помогаешь мне сохранить достоинство в неприкосновенности.

– Тебе нечего стыдиться.

– Не нужно стыдиться убийства собственного отца?

Я чувствую его недоверие.

– Кейси, – я медленно проговариваю его имя по слогам и тянусь к подолу его рубашки. Его дыхание сбивается, когда я скольжу рукой под ткань и прислоняю ладонь к животу и шрамам на коже.

– Разбитая бутылка пива, – говорит он мне. – Я вышел, чтобы покататься на велосипеде с другом. Я не сказал ему или маме, куда собираюсь. Она сидела и смотрела, прижимая ткань ко рту. Когда он закончил со мной, она обернула мой живот бинтами. Сказала мне, что я должен быть хорошим, или это будет продолжаться. Но быть хорошим – не гарантия того, что это вновь не произойдет.

Я не могу глотать. Мой рот настолько сухой.

– Он заслуживает худшего, чем то, что получил.

– Тебе не следует так говорить, – произносит он быстро. Испуганно. – Не тогда, когда они слышат.

– Без разницы. – Я перемещаю свои руки вниз по его животу, чувствуя, как напрягаются его мышцы от прикосновения моих пальцев. – Они знают, что уже происходит в моей голове.

Снаружи раздается оглушительный грохот, лязг от металла, и Валери вопит:

– Что за хрень с тобой происходит?

Я перекатываюсь через Кейси, и он выходит за мной из палатки.

Валери перебирает наши кастрюли и посуду. Стелла расхаживает взад и вперед, пробегая пальцами по своим спутанным волосам.

– Она сумасшедшая, – тихо говорит Джас, сидя на бревне.

– Мы должны идти! – кричит Стелла. – Вытащите свои головы из задниц и собирайтесь! Двигайтесь! Двигайтесь! Они идут!

Она кидается на стопку горшков. Валери толкает ее на землю.

– Эй! – кричу я. – У нее травма.

– Это понятно, – огрызается Валери. – Но это не повод разводить панику.

Я смотрю назад, на Кейси, который наблюдает за всем этим без всякого интереса.

Джас протягивает Стелле руку, чтобы немного утешить, но та отмахивается от нее.

– Тогда чего ты ждешь от нас? – спрашиваю я.

– Отправь ее восвояси, – Валери сплевывает, когда заканчивает собирать посуду.

***

Я знаю, что Кейси не хочет, чтобы я рассказывала кому– нибудь о нашей стычке, но это глупо – скрывать информацию от главного мозга нашей группы. Так что, когда Джас и Валери моются, а Кейси спит, я все рассказываю Таннеру. Он заинтересован моим объяснением нашей схватки, смело спрашивая болезненные детали: эмоции, которые я испытывала, когда засадила нож в спину отца Кейси; была ли его кровь теплой; сколько раз Кейси ударил его ножом.

– Это не логично, что Передовой Центр позволяет вам пройти испытания путем убийства.

– Точно, – говорю я. – Я была уверена, что мы умрем.

Таннер хмурится.

– Если только не существует множество алгоритмов, которые использует система. Может быть, некоторые тесты имеют простое решение, как у Эрити и Салема. Но, возможно... возможно, Передовой Центр медленно собирает данные о таких заключенных, как вы с Кейси, через ваши мысли и действия. Это имело бы смысл, не так ли? Если бы это был один тест, Передовому Центру нужно было бы держать нас тут только несколько часов, а не целый месяц.

– Какие данные? – спрашиваю я.

– Скорее всего, они пытаются определить обоснованные насильственные действия в сравнении с необоснованными насильственными мыслями. Отец Кейси атаковал его, и все, что ты сделала, защитила его. Может быть, если только насильственные мысли, которые вы выражаете во время своего присутствия здесь, необходимы для самосохранения, и вы в итоге избегаете наказания.

От огня разносится смех Стеллы, медленный, раскатистый, хриплый.

– Маленький мальчик. Маленький мальчик, ты ничего не знаешь. Вы все в своей крепости в лесу друг с другом.

Она в сознании. У меня есть возможность.

– Что случилось с тобой, Стелла?

– Он возвращается. Закапай его, сожги его, разорви на куски. Он всегда возвращается.

– Что делает? – спросил Таннер.

Она вцепилась в узлы из своих волос, дергая за них. Обильные, безобразные слезы катятся по ее щекам, создавая чистые полосы на грязном лице.

– Он продолжает находить меня. Снова и снова, и снова. И я говорю ему, что это была не я. – Ее голос срывается из– за рыданий. – Но он не верит, потому что позже находит меня и снова обвиняет.

Я хочу спросить ее, о чем она, черт возьми, говорит, но в этот момент возвращаются Валери и Джас, и Стелла перестает плакать, вытирая красные мокрые щеки, прежде чем еще раз вытереть кожу. Таннер и я переглядываемся. Мы оба знаем, что бесполезно спрашивать у нее что– то еще.

Закапай его, сожги его, разорви на куски.

Слова мечутся в моих мыслях, пока я пытаюсь заснуть.

Мы все лежим на своих местах, между мной и Кейси сегодня дистанция больше.

Стелла отказывается войти в палатку, хотя Валери и Таннер дежурят до полуночи.

Закапай его, сожги его, разорви на куски. Он всегда возвращается.

Валери пытается поговорить с ней, но она не слишком хороша в этом.

– Если бы ты сказала нам, что с тобой случилось, мы могли бы помочь, – говорит она. – Но вместо этого, из всех нас ты – сумасшедшая сучка, и у меня не хватит сил, чтобы понять тебя.

– Ты не должна понимать меня, – говорит Стелла, ее голос жутко звучит нараспев, и все ноты вместе звучат неправильно. – Вы и весь ваш лагерь беззаботны. Сидите здесь, едите свою пищу.

– Да? И что ты предлагаешь мне делать по– другому, а?

– Ничего, – голос Стеллы изменяется до монотонного. – Это так убого, что вы не замечаете.

– Не замечаем чего? – спрашивает Таннер.

– Того, что это место терпеливо ждет, чтобы содрать вашу кожу и вырвать внутренности.

– Заткнись и иди спать, – говорит Валери. – Прежде чем я заставлю тебя.

Кейси вдыхает и выдыхает, глубоко и медленно, его лицо сморщилось, словно он увидел что– то ужасное во сне.

***

Следующий день проходит без происшествий.

Кейси учит Таннера готовить завтрак на открытом огне. Парень способен удивить нас умными словами, которые вылетают из его рта, но он не может выполнить любую практическую задачу, которая спасет его жизнь.

– Картофель горит! – вопит Таннер. Утренняя трагедия. – Я все испортил!

Когда Кейси смеется, в уголках его глаз образуются морщинки. Резкая, теплая волна накрывает мое сердце.

В этот момент он не думает о своем отце. Прогресс.

Я потратила время после полудня на картину. Я была в состоянии работать над ней каждый день, но на этот раз она получает несколько часов моего внимания.

Я без рубашки, потому что не хочу испачкать свою последнюю чистую футболку, хотя здесь мода не имеет значения. Но это раскрепощает. Я вытираю свои запачканные пальцы о живот, красные следы переплетаются с синим и черным.

– Я подумал, что это могло бы быть твоим, – говорит глубокий голос. Я застываю, глядя вниз на лифчик, который измазан черными и желтыми отпечатками пальцев, а затем обратно на свое дерево. Почти закончила. Миндаль – красные, розовые и синие пятна в форме листьев украшают ветки. Их края светятся желтым от глины.

Я поворачиваюсь, чтобы увидеть, что Кейси без рубашки.

– Почему ты голый?

– Почему ты голая?

– Туше. – Я погружаю палец в синий и провожу им по камню, создавая еще один отросток на угольной плоскости.

– Я не знал, что в тебе есть это.

– Что? – Я вытираю свою руку о живот.

– Что ты рисуешь подобным образом.

Я подавляю желание закатить глаза.

– Я думала, что ты эксперт в моем судебном разбирательстве.

– Я никогда не говорил этого.

– Одна из моих картин была психологическим доказательством. Следственные прокуроры использовали ее, чтобы прибить меня, как муху, – сумасшедшее дерьмо. «Исполняя собственное пророчество». Это было во всех новостях.

Он качает головой, скрестив руки на своей голой груди, которая была покрыта синяками.

– Я не помню. Что это было?

– Что было чем?

– Рисование? Что в этом было такого дерьмового?

Я думаю мгновение, прикусив губу, а затем окунаю палец в синюю краску.

– Я покажу тебе.

– Сейчас?

– Иди сюда.

– Как ты собираешь показать мне это сейчас?

– Просто иди сюда и сядь.

Он медлит, но уступает.

– Передо мной. Сядь передо мной. – Я изучаю его грудь, когда он выполняет мою просьбу, решая, где я хочу начать. Мое внимание привлекают рубцы и синяки, которые покрывают его кожу. Острая боль вины пронзает живот, когда я ловлю себя на том, что есть что– то красивое в этой изувеченной коже.

Я тянусь и задеваю его кожу под левым соском пальцем, покрытым краской.

Он резко вдыхает, а потом смеется.

– Серьезно?

Я говорю с самым бесстрастным лицом:

– Ты не возражаешь? Я работаю.

Свет отражается в его глазах, выражение его лица доведет меня до беды.

– Хорошо. Леди хочет работать, поэтому я позволю ей делать ее работу.

– Спасибо, – сказала я решительно, пытаясь игнорировать возбуждение, которое проносится от моего живота к бедрам. Что– то кажется неправильным: быть возбужденной здесь, в Передовом Центре.

Мое следующее движение не помогает в этом. Я прошу лечь его.

На этот раз он сразу выполняет мою просьбу.

Я обвожу его кожу тремя пальцами, покрытыми краской цвета голубого неба. Достигнув шрамов, я впадаю в отчаяние, потому что хочу читать его, как шрифт Брайля[6].

Я не знаю, как долго он находится подо мной, но остается неподвижным, только его грудь опускается и поднимается. Когда я начинаю спускаться к области ниже пупка, он быстро вдыхает.

– Тебе щекотно?

– Нет, – отвечает он.

Когда я очерчиваю кожу снова, на его спине маленькая полоса от земли.

Я не хочу говорить ему, что закончила. Хочу продолжать касаться его горячей, разрисованной кожи. Наш поцелуй был моим способом забрать его боль – я была убеждена в этом. Мы даже не говорили о нем. Я думала, это будет забыто до тех пор, пока мы не умрем, но теперь он передо мной, покрытый моим небом и облаками, – корабль из моего прошлого здесь, от Меган до Передового Центра.

Она бы хотела, чтобы он был моим.

– Я закончила, – я вытираю руки о свою ключицу.

Он медленно садится.

– Это...небо.

– Да, – я встаю, нуждаясь в отдыхе от этого удушья. Всего в нескольких метрах от ручья есть скоростной спуск. Недолго думая, я расстегиваю брюки– карго и выскальзываю из них.

– Что в небе может так насторожить психологов?

Я не знаю, что сказать. Я могла бы объяснить, что Меган тоже была расписана наподобие картины, но не готова вернуться к ней сейчас. Не в данный момент.

Таким образом, вместо того, чтобы говорить, я снимаю лифчик.

Я стою спиной к нему, но даже так я чувствую напряженность в воздухе. Я забираюсь на скалы, стараясь не поскользнуться, пока не оказываюсь в бассейне посередине ручья.

Он ничего не сказал. Ему нужно собратья с мыслями некоторое время.

Я складываю свои руки вместе и поднимаю их, наклоняя ладони, пока ледяная струйка не смывает большую часть краски на моей груди и животе, не оставляя ничего, кроме призраков цвета на коже.

– Тебе лучше помыться, – кричу я. – Если это дерьмо засохнет, ты будешь в краске несколько дней.

Когда я выхожу из ручья, он входит. Я обнимаю себя за грудь, но это не мешает ему смотреть на меня, пока мы проходим мимо друг друга. Мое сердце бешено колотится напротив сжатых ладоней.

На берегу я становлюсь на колени, спиной к воде, и вытираюсь своей рубашкой. Я чувствую его присутствие, когда он садится рядом за мной, словно его тело излучает тепла в миллионы раз больше, чем должно.

– Ты не должен сворачивать шею, чтобы посмотреть на мои сиськи, Кейси. Все, что тебе нужно сделать – это попросить.

Он усмехается.

– Иногда у тебя нет фильтра во рту.

– Пошел ты, – я смотрю на него и улыбаюсь.

Он улыбается в ответ. Улыбка яркая, пока его выражение лица не меняется, и я знаю, что он думает о чем– то более грязном, пока мои губы двигаются.

– И даже твои инстинкты. Похоже, ты не думала, что можешь свернуть себе шею, когда наносила удар ножом моему отцу.

Я сосредотачиваюсь на своей рубашке, выворачиваю ее, чтобы можно было надеть.

– Похожая ситуация была с Джас, когда она была ранена. Черт, даже с Салемом. Это твой инстинкт. Помогать людям, независимо от того, какой урон это нанесет тебе. И я думал об этой ситуации на озере, когда ты хотела найти пищу для меня и Джас, потому что была уверена, что умрешь здесь. Так скажи мне, Эвелин, как кто– то с таким инстинктом может организовать массовое убийство?

Мои пальцы застревают, оборачиваясь вокруг хлопчатобумажной ткани.

– Потому что мой диагноз – психопат, Кейси, и это то, что делают психопаты.

– Ложь, – говорит он нагло, проводя рукой по волосам, отчего те встают дыбом на затылке. – Если ты и доказала мне одну вещь, так это то, что ты не эгоистична. То есть то, что делает психопата таким чертовски предсказуемым.

Из меня вырывается смех.

– Так что? Ты думаешь, что я не совершала его – не совершала своего преступления?

– Не знаю.

– Ты тратишь свое время, пытаясь понять меня. Я знаю, что ты хочешь сделать. Мы одиноки. Я не хочу умирать в одиночестве, и ты не хочешь умирать в одиночестве, но с той лишь разницей, что тебе нужно представить меня в лучшем свете у себя в голове, чтобы быть со мной.

– А тебе не нужно?

– Нет. Ты мне нравишься такой, какой ты есть. Настоящий ты. – Я поворачиваюсь, пока не вижу его лицо. Оно достаточно близко, чтобы я могла различить точный цвет его глаз. Мозаика зеленого, золотого и лесного ореха. – Если ты хочешь кого– то, к кому сможешь прижаться, когда наступит конец света, я не должна быть чем– то меньшим, чем злым человеком.

– Все же от этого я не буду чувствовать себя лучше, не думаешь?

Я бросаю свою рубашку на землю и поворачиваюсь к нему. Схватив его за плечи, я падаю на колени.

Я пытаюсь сохранить невозмутимое выражение лица, несмотря на свой уровень адреналина и на то, что мы без одежды. Хотя его проклятое лицо ничего не выражало, и мне не удалось шокировать его так, как я хотела.

– Ты скажи мне, – я бросаю ему вызов. Я настолько близко, что могу посчитать веснушки на его носу. Они заставляют казаться его моложе, чем он есть, как я знаю.

Его теплые, мозолистые руки хватают меня за бедра и тянут к себе, глаза лихорадочно блестят, и я вспоминаю, что прошел почти год с того момента, когда я к кому– то прикасалась – действительно прикасалась – а не то рукоприкладство, которое получала от тюремных охранников или резкие объятия мамы. Был момент в тюрьме, когда я думала, что умру, как младенец в детских домах, к которым никогда не прикасались. Мое сердце разбилось, потому что оно знало, руки вокруг меня были моими собственными руками.

Он наэлектризован, заряжает меня после нескольких месяцев одиночества.

Между нами ничего нет, кроме мокрого белья. Одна из его рук скользит по моей спине вверх, прижимая меня так, что моя грудь прикоснулась к его груди. Он стонет, когда я сажусь ему на колени. Мои пальцы зарываются в его черные волосы.

– Это то, чего ты хочешь? – шепчу ему на ухо.

Он не сразу реагирует. Одна из его рук остается на моей спине. Другая сжимает мое бедро, когда он пытается прижать меня еще ближе к себе, как будто это вообще возможно.

– Как давно это было у тебя?

К моему собственному удивлению, я смеюсь.

– Как давно у меня был секс, или как давно ко мне не прикасались с намеком на то, что я главная сволочь земли?

Это не смешно. Он знает, что это не смешно. Я хочу поцеловать его. Мне нужно сделать это.

Внезапно он толкает меня обратно на траву, и я оказываюсь под ним.

– Оба варианта.

– Одинаковое количество времени. 10 месяцев.

– Со дня суда.

– Со дня суда, – повторяю я. Он закусывает губу. Думает.

Я тянусь вверх, чертя линию от нижней части грудной клетки до пупка, где цвет его кожи меняется.

– Каково это? – спрашивает он.

– Что?

– Ты сказала, что тебя не касались почти год, так каково это?

– Я... – что я могла сказать? Я могла бы сказать, что это напоминает мне, что в жизни есть еще чувства, кроме жесткого матраса тюремной койки под моей спиной весь день. Хотя кто захочет слушать эту напыщенную ерунду?

Вместо этого я говорю:

– Как наш поцелуй.

Его губы дергаются, и рука начинает скользить вверх, к внутренней стороне моего бедра.

– Ты такая холодная. – Он опускает свой открытый рот к моей шее и медленно выдыхает.

Из меня вырываются проклятия.

– Что? – Его рука скользит выше, большой палец отслеживает край моего нижнего белья.

– Не останавливайся.

Его зубы задевают мою челюсть.

– Что ты предлагаешь?

– Я...я, – его губы напротив моих. Так близко. – Мне нужен кто– то, с кем я могу пережить конец света.

В тот момент, когда я это говорю, небо вспыхивает зеленым светом, как будто сигнализируя о надвигающемся конце света. Он пихает мой подбородок своей переносицей.

Его язык скользит по моей ключице в следующий момент. Давление в моем животе растет, и я кусаю губу так сильно, что чувствую вкус крови.

Я вижу кровь.

Капельки из глаз маленькой девочки.

Я задыхаюсь из– за застрявшего в горле крика. Кейси замечает девочку, с трудом поднимаясь на колени, и тянет меня к себе.

– Я не могу найти маму. – Она зажмуривает глаза, кровь, стекая по щекам, капает на подбородок, попадая на концы ее черных волос.

Мое хриплое дыхание и хриплое дыхание Кейси звучит синхронно. Я держусь за него изо всех сил.

– Я не могу найти маму! – она вопит и, прихрамывая, срывается с места, ее джинсы разорваны на клочки, кровь сочится из ран под ними.

– Она бежит к лагерю, – говорит Кейси.

Я тянусь за своей одеждой.

– Нам нужно спешить.

Крик пронзает воздух. Джас.

После того, как я оделась, мы бежим в лагерь.

Девочка стоит между палаткой и вновь разведенным огнем. Таннер на ногах, его кулаки сжаты. Его глаза мечутся между нами и девочкой. Стелла обнимает свои колени и качается взад– вперед в грязи.

Джас отступает к дереву, Валери прикрывает ее, как щит.

– Я сказала тебе, что мне жаль, – она цепляется за рубашку Валери. – Я все тебе отдам.

Девочка стоит так близко к огню, что ее кровавые слезы шипят, когда попадают на пламя.

– Верни мою жизнь.

Ее стоны становятся все громче, пока она не начинает кричать, сочится кровь – ее щеки окрашиваются в темно– красный.

– Уходи, – командует Валери.

Девушка вздрагивает.

– Мне нужна мама. – Ей не больше двенадцати. Молодая. Ранимая. – Я хочу найти маму.

– Поищи ее в другом месте.

– Но...

– УХОДИ, – рычит Валери.

Девушка опускает голову, ее ожерелье с крестом болтается ниже подбородка.

– Но мне сейчас так одиноко.

Волоча голые, костлявые ноги через грязь, она уходит из нашего лагеря, исчезая в тени леса.

– Мне так одиноко. – Так одиноко.

Так одиноко.

Стелла вытягивает шею в сторону Джас, на ее лице вспыхивает злая улыбка.

– Она, должно быть, твоя, да? Она красивая.

***

Девочка была последней, кто умер в аварии, которую спровоцировала Джас. Она была в коме в течение трех дней, прежде чем умерла. Джас была тем, кто вытащил ее из машины до того, как приехала полиция. Она была пьяна, но авария привела ее в чувство.

У девочки были порезы под глазами от разбитого стекла. Из– за этого она выглядела так, будто плачет кровью.

– Почему? – Кейси палкой перебирает угли в костре. – Почему она пришла в лагерь сейчас?

Валери и Джас переглядываются. Джас заламывает руки перед собой.

– Мы говорили о... несчастном случае.

Она имеет в виду свой собственный несчастный случай. Свое преступление.

– Я думаю, что это дерьмо испугало меня больше, чем что– либо еще, – рука Валери все еще неподвижно покоится на спине Джас словно защита. – Как она неожиданно появилась, прямо когда...

Джас начинает плакать, и Валери хмурится и наклоняет голову.

– Я не хочу поддеть вас или показаться равнодушным, – говорит Таннер, – но мне нужно знать. Вы говорили о девочке?

Джас кивает. Валери гладит ее по спине. Прикосновение является последней роскошью, которую мы можем себе здесь позволить.

– Так вы думали о девочке, и она появилась в лагере? – Таннер пытается выяснить у Джас.

– Нет, – прерываю я. Глаза Кейси остекленели. Интересно, проигрывает ли он в голове тот момент, когда девочка с кровью наткнулась на нас, как и я. – Кейси и я были у ручья и первыми увидели ее.

– Было ли что– нибудь странное в том, как она появилась?

Кроме того, что она наблюдала за тем, как он лежал на мне полуголый?

– Нет...что ж..., – я помню свет. – Был странный сигнал зеленого цвета, прежде чем она появилась. Это было частью твоего преступления? – спрашиваю я Джас.

Она фыркает и качает головой.

– Я не знаю.

Таннер потирает подбородок, думая.

– Это не похоже на другие тесты.

Или это был тест для всех. Я думаю о Тодде и сестре Валери. Но они были образами комфорта, а не страха.

Валери встает и начинает расхаживать взад и вперед перед костром.

– Я возьму первые часы сегодня вечером.

– Я тоже, – говорит Джас.

– Тебе нужно отдохнуть. Особенно после этого.

– Но я хочу быть с тобой.

Между ними происходит безмолвный спор.

Наконец, Валери говорит:

– Ты будешь с Эвелин.

Джас кладет голову на колени, запуская пальцы в волосы.

Я подхожу к ней.

– Пойдем в палатку, Джас.

– Еще даже не темно, – говорит она, не поднимая головы.

– Пойдем.

Когда я помогаю ей встать, она уступает. Внутри палатки мы ложимся рядом друг с другом.

Она смотрит сквозь дырочки в сетке, на небо, а минуты идут.

– Да, я заслужила это.

Может быть, она права, наверное, мы все это заслужили.

Но вместо этого я говорю:

– Не думай так.

– Все нормально. – Она берет меня за руку. – Я готова снова умереть.

– Ты не должна быть готова к смерти, пока не встретишься с ней. – Право, я должна съесть свои слова и не быть такой лицемерной. – А как насчет влюбленности?

Сразу же ее глаза находят окно в стене палатки, в котором видно, как Валери точит нож камнем у костра.

– Ты влюблена в нее.

Она сердито смотрит на меня.

– Нет.

– Ага.

– Никто не должен быть ни в кого влюблен здесь. Зачем влюбляться в кого– то, чтобы потом потерять их?

Палатку трясет. Кейси перемещается в дальний угол. Я глотаю комок, образовавшийся в горле.

– Потому что это может быть последний раз, когда ты в состоянии сделать это.

Она моргает, ее голова запрокидывается назад.

– Ты в порядке?

– Не уверена. Ничто больше не кажется реальным.

– Видимо, это нормально.

– Ты чувствуешь, что это все взаправду?

Поскольку мой взгляд встречается с взглядом Кейси, пульс ускоряется.

– Нет, но я допускаю, что это мой наркотик. Я считаю, что они сводят меня с ума с тех пор, как я ушла.

Грусть вспыхивает на его лице.

– Не оставляй меня сегодня, – говорит Джас.

– Ни одного из вас.

– Я бы не мечтала об этом. – Я тянусь через нее и беру руку Кейси. Таннер сегодня останется на страже с Валери, и мы даже пригласили Стеллу, но она не появится, так что мы не беспокоимся.

– Как вы думаете, на что похожа смерть? – бормочет Джас.

Кейси сжимает мою руку. Как будто знает, что мои мысли возвращаются к моменту, когда мы стояли на коленях вокруг поддельного трупа отца Кейси и ждали смерти. Я была так уверена, что каждый вдох может оказаться последним. Это был первый раз, когда я думала о том, что произойдет после того, как мое сердце перестанет биться.

Кейси говорит первый:

– Когда горел дом, я думал, что мы уже умерли.

– Ад явно не заботится о нашем тестировании, – говорит Джас.

– Ты веришь в ад? – он спрашивает ее.

Она думает некоторое время.

– Нет. Я верю в поиски искупления, даже после смерти.– Опять это слово. Искупление. – Эвелин? – спрашивает Джас.

У меня не хватает смелости сказать ей, что мой измученный ум не может думать ни о чем, кроме того, что смерть не является чем– то бесконечным, а оказывается удушающей чернотой.

Но я пытаюсь представить что– то другое для нее. Я стараюсь притвориться, как тогда, когда думала о присоединении Меган.

– Смерть будет похожа на то, что ты плывешь на спине в чистейшей воде и о чем– то думаешь под палящим солнцем. Ни о чем не беспокоясь. Ничто не может снова разбить твое сердце. Некого терять.

– В одиночестве? – спрашивает Джас.

– Да. В одиночестве.

Кейси сжимает мою руку еще крепче. Джас права. Любовь – это как стирка: постирай, прополоскай – повтори. Влюбленность для всех нас сейчас так же бессмысленна, как моя вера в то, что мы с Лиамом будем всегда вместе.

Ничто не вечно, кроме одиночества.

***

Мягкие стенки палатки трясутся, как будто кто– то борется за то, чтобы выйти.

Все кричат. Я просыпаюсь.

– Валери! – Джас кричит, выбегая из палатки.

Кейси и я обмениваемся непонимающими и испуганными взглядами, прежде чем откинуть одеяла прочь. Он стонет, когда первый раз за несколько часов потягивается, и я проношусь мимо него, выползая из палатки и становясь на ноги.

Джас быстро исчезает в лесу.

– Что случилось? – кричу я Таннеру, который сжимает свои волосы в кулак.

– Валери сказала, что ей нужно в туалет. Она...она...

– Говори!

– Она была утащена в лес. Что– то утащило ее в лес.

Что– то?

Я срываюсь с места, Кейси бежит за мной.

Его дыхание тяжелое – ему больно, я знаю, что каждый шаг дается ему с трудом, но он не отстает. А даже ускоряется, когда мы мельком видим, как Джас борется с веткой на своей ноге впереди. Наклон холма заставляет нас всех идти, и я чуть не запутываюсь в ногах, прежде чем мы достигаем земли. Валери лежит на спине посередине поляны, хватаясь за что– то на шее. Джас бежит прямо к ней, падая на колени.

Когда я подхожу ближе, то могу различить предмет на шеи Валери. Удавка. С помощью Джас она в состоянии выпутаться из нее, хватая ртом воздух.

Я падаю на землю с другой стороны от нее.

– Какого черта произошло?

Валери кашляет, слезы появляются на ее глазах, когда она потирает шею. Она выдавливает из себя:

– Она скользнула вокруг меня, как змея. Я не знала, что происходит, пока не стало слишком поздно.

Кейси обегает поляну вместе с Таннером. Петля крадется по земле самостоятельно.

– Они все видят, – Стелла поет на краю поляны. Она крутит вокруг пальца прядь волос. – Они возьмут свои робото– пальцы и сдерут твою кожу. Держу пари, им нравится это.

– Заткнись, – приказываю я.

Я прослеживаю взгляд Валери и вижу детскую куклу, мягкое тело и фарфоровые конечности, голова разрублена. Стеклянные кусочки покрывают землю.

– Не смешно, – бормочет Валери, и темнота окутывает небо, пока не остается ничего, кроме серого призрака света. Поднимается туман, и мое внимание привлекают три тела, которых не было прежде – три тела, свисающие с петель, их ноги раскачиваются взад и вперед.

Дерево скрипит под их весом.

Сдавленный всхлип вырывается из горла Джас.

– Теперь ты кричишь, – говорил Стелла.

– Нет, – незамедлительно говорит Валери. – Я виновна, как смертный грех. Мои присяжные знали это. Я знаю это. Я не собираюсь сидеть здесь и делать вид, что выживу. – Она встает. – Вы слышите меня?

Она говорит Передовому Центру, как делал это Кейси, убеждая кого– нибудь слушать. Она надеется связаться с ними, или она сдается?

– Прекрати, – говорит Джас, но Валери не слушает. Она пристально смотрит на три качающихся тела, несовпадающие рубашки и серая плоть. Фиолетовые губы. Выпуклые глазницы. Когда это закончится? Оживут ли они или упадут на землю, бросая свои удавки друг за другом на шею Валери, чтобы задушить ее? Будут ли бить ее, как делал это отец Кейси?

Заразят ли ее? Взорвется ли она?

Никто ничего не говорит. Валери словно камень, она бросает им вызов, а затем, когда проходит несколько минут, говорит:

– Мне нужно в туалет.

И потом уходит.

Дерево стонет из– за тел.

Стелла вскрикивает:

– Нет! – она вопит, идя к центру поляны. – Вернись, тупая сука!

Я вскакиваю, мои пальцы сжимаются вокруг ее запястья. Она выдергивает свою руку.

– Они не доделали это до конца, как с ними! Она не должна уходить!

Что– то внутри меня щелкает. Я беру ее руки и встряхиваю.

– Почему? Почему ты все портишь?

Она тает в моих руках, падает на землю и бесстыдно начинает плакать, сопли и слезы капают с ее подбородка.

– Я.. Я только...прикоснулась? Снова и снова он приходит... О– он может касаться меня. О– он может сделать мне больно, и это НЕСПРАВЕДЛЕНО, КОГДА Я ЕДИНСТВЕННАЯ, КТО НЕ ВИНОВАТ. ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО, ЧТО ОНА МОЖЕТ УЙТИ.

Стелла задыхается и, несчастная, корчится на земле. Она не встанет. Даже тогда, когда мы уходим, чтобы вернуться в лагерь, подальше от тел, которые болтаются под тусклым небом. Я держу за руку Джас, когда мы следуем за Кейси, размышляя, что случилось с Валери.

Но она в порядке. Она сидит и потирает шею прямо в центре нашего оскверненного лагеря. Наша еда украдена.

Наша палатка, наши одеяла, наши сумки порезаны на кусочки.

21 мая, прошлый год

Школа

Мы не понимали, на какую блестящую концепцию наткнулись, Меган и я.

Она взяла курс своего любимого профессора, человека, который был мастером изобретательности. Он очень сильно любил эту концепцию – идея преобразования красивой фотографии в художественную форму, что отразило ее оригинальность и создало новую форму – он хотел бы создать целую галерею, основанную на этой концепции.

– В следующем семестре мы откроем выставку, – пообещал он на встрече со мной и Меган. – Вы обе будете руководить командой до конца лета, чтобы начать поиски партнеров и продвинуть эти проекты.

Мы держались за руки все время под столом. Этот проект должен был быть насыщен нашими интересами, но это намного больше. Это было чем– то академическим, чем– то прекрасным. Способ, благодаря которому мы можем оставить свой след в колледже. У художников немного целей, только надежда на то, что мы не будем голодать до смерти, и кто– то оценит нас.

– Готовы вы ли к этому? – спросил профессор. – Я хочу убедиться, что вы обе посвящены в детали, прежде чем начать посылать электронные письма и направлять средства на открытие галереи в следующем году.

– Да! – завизжала Меган, прежде чем я открыла рот. – Да! Конечно. Мы начнем планировать встречи как можно скорее, не так ли, Эв?

– Я... гм ...да, конечно. – Конечно, мы будем.

***

В тот же вечер у нас был праздничный ужин с Ником и Лиамом в хорошем «Новом американском месте». Ребята почти не знали друг друга, что было безумием.

Технически этот обед должен был состояться несколько месяцев назад, когда Меган и Ник только начали встречаться.

То, как он комфортно и нежно обращался с ней за столом, заставляло выглядеть эту ситуацию так, будто мы делали подобные вещи каждые выходные.

– Ник, – сказала Меган с раздраженным вдохом, когда принесли нашу еду. Она была расслабленной все время, пока мы ели, но когда я встала, чтобы пойти в уборную, я увидела его руку на ее бедре, под тканью платья.

Может быть, если бы он нравился мне больше, такие вещи казались бы сексуальной причудой его или обоих, или же способ получить удовольствие. Но он не нравится мне, поэтому весь оставшийся вечер я стреляла в него взглядом. Хотя он и не обращал на меня внимания. Вместо этого он говорил о политике с Лиамом, у меня же не было никакого желания разговаривать на эту тему. Не говоря уже о теме войны.

– Людям нужна боль войны, чтобы функционировать, – Ник накручивает спагетти на вилку. – Без чего– то настолько хаотичного мы не будем вообще испытывать эмоции.

Лиам напрягся. Он был полным пацифистом в сердце, и я знала, что не было никакого способа, чтобы он признал теорию хаоса Ника. Я ударила его, чтобы он успокоился.

Но это не сработало.

– Конечно, эмоции бы были. Просто было бы меньше горя.

Меган коротко вздохнула, и я подумала, что Ник делал под столом.

– Не было бы никакого способа, чтобы понять, что такое счастье и безопасность в мирном обществе, – сказал Ник.

Я знала, что это заявление было смехотворным. Просто потому, что в мире не было войны, не означало, что ничего плохого или грустного не произойдет: были аварии, люди все еще могли умирать от болезней. Всегда будет место для вещей, которые можно оплакивать.

Но я не стала спорить, потому что спорить с философией кого– то, кто в ней уверен, было бессмысленно.

– Брось, – пробормотала я Лиаму.

Официантка проходит мимо нас, неся поднос с мартини.

Ник продолжил:

– Люди всегда пытались понять цель хаоса. Не только насилия, всего – математики, физики, изменения климата, нейронов в мозге, гребаные божественные вмешательства.

Меган заерзала на своем месте и посмотрела в сторону туалетов.

– Я знаю, что такое теория хаоса, – сказал Лиам.

– Тогда ты согласишься с логикой, что это составляющая в рамках почти всех доказательств, что это необходимо.

Официантка споткнулась возле Ника, мартини соскользнул с подноса и ударился о каменный пол с ужасным грохотом.

Меган встала и потянула вниз подол.

– Святое дерьмо! – закричал Лиам и вскочил со своего места, чтобы помочь официантке.

Несколько других людей тоже встали.

Но только не Ник. Он остался на своем месте, его внимание переключилось на меня.

Я знаю, что он поставил ей подножку. Лиам ничего не сказал об этом, когда мы ехали на машине домой, и так как он был единственным, кто видел это, я не стала ничего говорить.

С помощью телефона я искала Ника. Я делала это раньше, когда Меган пошла с ним на первое свидание (это то, что делают друзья), и этот поиск принес те же результаты. Ничего. Никаких новостей, отсутствие анкеты на сайтах, ни блогов – по крайней мере, не относящиеся к Нику Маллоу, которого я знала. Я надеялась, что пропустила статью, в которой наглядно описывался его арест за какое– то безумное преступление, которую я могла бы показать Меган, но такой не было. О нем ничего не было в Интернете. Я даже не знаю, возможно ли такое.

Лиам решил остаться дома этой ночью, поэтому, когда парни подвезли нас, и мы были дома, я должна была спросить:

– Как секс с ним?

Она тут же закрылась от меня.

Ее спина выпрямилась, на лице появилась фальшивая, хитрая улыбка, та, которую она использует, когда хочет что– то взорвать.

– Почему ты спрашиваешь?

Я хотела сказать, потому что его рука была под твоей юбкой весь вечер, но воздержалась.

– Потому что он постоянно где– то поблизости, и это моя работа – спрашивать тебя о сексе.

Мы сидели друг напротив друга в патио. Она потянулась к трубке на углу стола и начала рыться в сумочке. Я занервничала – я не знаю как, но эта ухмылка и ее внезапная необходимость в курении в течение двадцати секунд были верным знаком.

– Что случилось, Меган?

Она вздохнула с облегчением, когда нашла свой пакетик.

– Ничего.

– Ох, даже не думай пудрить мне мозг.

– Он извращенец, ты знаешь? Не как изворотливый извращенец. Но что– то есть. – Она закурила, и я ждала, когда она выдохнет. – В первый раз он меня связал.

– Он что? Хорошо...хорошо. Но он же сначала спросил, да? Это было по взаимному согласию?

– Он не спрашивал. Но, я имею в виду, ты должен все попробовать в первый раз, не так ли? – она снова закурила.

– Это было по взаимному согласию?

– Господи, Эв. Он не насиловал меня, если ты об этом. Что с тобой?

– Как ты думаешь, что со мной? Он был собственником весь вечер, и я должна убедиться, что это нормально.

– Ты думаешь, я не знаю, хорошо ли я себя чувствую или нет? Я в порядке. Я не хочу сидеть здесь и спрашивать, ваш секс с Лиамом по взаимному согласию или нет.

– Какое это имеет отношение?

– Ты должна доверять мне, Эв. Поверь, я делаю правильные решения для себя. Господи.

Все не так, как я планировала.

– Прости меня, Меган. Он новый парень, и я скептически отношусь к нему, потому что очень сильно тебя люблю. Ты знаешь это.

– Да. – Она поставила трубку вниз и встала. – Я устала и пошла спать. – Она остановилась, когда была на полпути. – Кстати, скажи Лиаму, чтобы он попытался избегать разговоров с Ником, которые могут привести к разговору о теории хаоса. Он одержим ей. Это раздражает.

***

Я должна была понять намеки. Я должна была понять, что чутье не ошибается, когда вы о ком– то так сильно заботитесь.

Но в то время я надеялась, что она была права. Я надеялась, что Бог был прав. Но она не была, потому что Ник знал правду.

Мир пропитан хаосом.

ГЛАВА 8

Во– первых, трудно сказать, кто это сделал: кто– то из заключенных или Передовой Центр, затем я вспоминаю, что остался только Гордон. Несмотря на то, что он безумен, а также мал для этого – он, определенно, не в состоянии сделать подобное за время нашего отсутствия.

Нет, это механическое решение, должно быть, принял Передовой Центр. Стелла была права: мы притворялись, что находимся в целостности и сохранности, в нашем– то положении. Это означало, что мы сели на мель в пустынной бухте. Я перебираю кусочки того, что раньше было палаткой, одеялами и запасными футболками.

Валери пинает пустую банку в воду и начинает все проклинать.

– Мы знали, что рано или поздно еда закончится, – Кейси садится на пень и массирует виски. – У нас все хорошо. Мы просто должны пройти через это.

– Добро пожаловать обратно в мир живых, Мистер Беззаботный, – огрызается Валери.

– Что, черт возьми, это должно означать?

– Как будто я не заметила, что последние несколько дней ты хандришь. Теперь же ты излучаешь фальшивый оптимизм, потому что все мы несчастны.

Кейси вскакивает на ноги.

– Ты хочешь знать, почему я хандрил? Я могу сказать прямо сейчас, потому что твоя маленькая иллюзия ничто по сравнению с тем, что я пережил вчера.

Голос Валери повышается.

– Ох, неужели? Что ж, я рада, что твоя боль заставляет чувствовать себя таким особенным.

– Прекратите кричать, пожалуйста, – просит Джас, кстати, не особо вежливо. Удивительно, но это срабатывает: Кейси и Валери затыкаются, но перед этим Валери стонет и трет синяки на шее.

Это место не боится понемногу избивать нас. Я думаю, такая же угроза существует в тюрьмах, но из– за других взрывоопасных заключенных.

На этот раз мы фактически в ловушке.

Мы не заслуживаем меньшего.

Большая часть мира думает, что мы достойны долгой и мучительной смерти. Ушибы Кейси и Джас, возрастающий маразм Стеллы, скорее всего, это только начало.

Стелла.

– Где Стелла? – спрашиваю я.

Даже Таннер, который держался на расстоянии от остальной части нашей компании, осматривает границы лагеря, пытаясь найти что– нибудь полезное в остатках, пожимает плечами.

– Я не думаю, что она сделала это. В последний раз я ее видел в лесу, прежде чем мы пошли назад.

– Скатертью дорожка, – говорит Валери. – Сучка была головной болью, ничем больше.

Я вынуждена согласиться с ней, особенного после того, как всё сумасшествие говорит о том, что Валери не должна быть в состоянии, которое помогло ей уйти от испытания. Со Стеллой что– то не так, но я не думаю, что кто– то из нас может ей помочь.

Внезапно Таннер спрашивает:

– Что ты говорил до этого, Кейси?

– Когда? – спрашивает Кейси.

– Ты как– то назвал тест. Ты назвал его иллюзией. Что заставило тебя сказать так? Они не являются фантомами. Если бы мы не знали, что твой отец мертв, ты бы мог подумать, что он жив. Материален.

Кейси краснеет.

– Что ты имеешь в виду? Что о его отце? – спрашивает Джас.

Кейси все рассказывает. Не со злостью, но выглядит почти так, будто использует это, как предложение мира. Все карты на столе, поэтому мы можем разобраться в этом дерьме вместе.

– Он не был реальным. Логично же, – говорит Таннер, сидя возле костра.

– Если правительство не реанимировало его, чтобы помучить Кейси, – предполагает Валери.

Кейси размышляет над этим мгновение.

– Я не рассматривал зомби.

Таннер закатывает глаза.

– Рассматривая реальные обстоятельства, я думаю, что термин Кейси был ближе всего к реальности. Иллюзии.

– Ну, о виртуальном моделировании не было и речи, – говорю я.

– Но как они становятся ощутимыми, как они чувствуются реальными... – говорит Кейси.

Таннер чешет голову.

– Технологии. Должно быть.

Но как такие технологии вообще возможны? Я чувствовала Меган в своих руках. Она была здесь, умирала. Иллюзия Кейси, как сказал Таннер, могла поднять лопату и оставить реальные – очень реальные – кровоподтеки Кейси.

– Мои неученые догадки состоят в том, что эти иллюзии должны держать нас в достаточной напряженности до момента, пока наши мысли и действия станут неустойчивыми и незащищенными, – говорит Таннер. – Затем мы умрем.

Я думаю о Стелле. Ее душевное состояние – то, что было подвергнуто пыткам снова и снова. Может быть, Передовой Центр не может получить точное показание ее моральной стрелки. В некотором роде они должны свести ее с ума, чтобы образовалась трещина, которая позволит увидеть ее внутреннее зло.

– Что теперь? – спрашивает Джас.

***

Мы наслаждаемся костром из того, что осталось от лагеря. Мы используем все. Клочки ткани, последние доски из сарая. Пятеро из нас ютятся рядом друг с другом и смотрят, как все горит.

В начале второй половины дня, когда наш лагерь напоминает не более, чем груду пепла, мы уходим с одеждой.

Валери удивительно представляет себе географию этой местности. В своем памяти она может точно воссоздать, как далеко находится озеро, а также сгоревший дом – в другом направлении. Мы не хотим возвращаться к одному из тех мест, потому что знаем, что там. Если повезет, мы сможем найти другой способ снабжения нужными вещами.

Или же наткнемся на другой тест.

Но это, на самом деле, не имеет значения, потому что, где бы мы ни находились, безопасность нам не светит.

Поэтому мы направляемся на запад.

Дорога идет под наклоном вниз в неглубокую долину. На вершине я разглядываю черную изрезанную линию между деревьями, которая огибает это место и ведет обратно к озеру.

– Граница, – фыркает Таннер. – Должны ли мы вернуться назад?

Валери слишком любопытно.

– Если мы будем идти вдоль границы некоторое время и выясним, под каким углом она огибает это место, то сможем сказать, насколько оно большое.

– Геометрия никогда не была моей сильной стороной, – говори Таннер. – Теперь исчисление... Попросите меня нарисовать график чего– либо, и я скажу, что оно охватывает.

Валери хлопает его по плечу.

– Не переживай, малыш. Я тебя прикрою.

Мы следуем за нетерпеливой Валери вниз к долине, к черной стене, сделанной предположительно из титана, и при этом на стену невозможно залезть.

Сосны растут напротив, как будто они были здесь всегда, как будто стена здесь была всегда. Солнце просачивается сквозь ветки, образуя лучики света, но этого не достаточно, чтобы я чувствовала себя в безопасности.

Мы идем и идем, пока я не могу отделить язык от нёба. Ничего не меняется, кроме наклона земли, пока мы следуем вдоль стены в сторону озера. Должно быть, мы тащимся около часа по прямой, прежде чем наталкиваемся на небольшой сток воды. Все вместе приседаем и жадно глотаем столько воды, сколько сможем.

Джас издает сдавленный крик. Она кашляет. Я потираю свои щеки, когда Валери говорит:

– Боже мой. Боже мой, это...э то пиздец.

Обе девушки прикрывают рты рукой, другая рука Валери обернута вокруг плеч Джас, защищая ее. Их внимание обращено на берег слева от нас.