Гражданская война

"Но только не те, у кого обманом отняли детей", -- подумал я.

Скотт говорил это и смотрел на меня, словно гипнотизируя. И я смотрел на него, время от времени отводя взгляд, делая вид, что рассматриваю камин...Признаюсь, мне нелегко было противостоять ему.

-- С Рейном Павла познакомил я, -- продолжал Скотт, -- Томашевскому он был необходим для работы. Но однажды, каким-то образом Томашевский снял на пленку гораздо больше, чем следовало бы. Что там! Он вообще не должен был находиться в тот день, в тот час над операционной. Рейн узнал обо всем уже позже... Рассердился... Или нет, с его стороны это была какая-то трусливая ярость. Тогда-то мы и поссорились с Павлом. Он потребовал объяснений, назвал меня негодяем, подлецом... С тех пор между нами пролегла трещина -пропасть. Павел не пошел в полицию -- знал, мне тогда не сдобровать. А может быть, он подумал о тех матерях -- каким ударом оказался бы для них этот процесс. Рейн затаился, наши с ним отношения прервались. Но прошел год, и Рейн пришел ко мне все с тем же. Я отказался. Тогда же, во время этого его визита, совершенно случайно, в клинике он увидел Элизабет. Он сразу ухватился за эту идею -- вытянуть деньги из тебя, вытянуть много... Дело в том...

Скотт поднялся с дивана, подошел к стене, открыл невидимый со стороны бар в стене, налил себе, то ли нарочно, то ли так уж пересохло в горле... Он не спешил.

-- Дело в том, что Элизабет была его пациенткой, и Томашевский снимал на видеопленку ее роды... И самое главное, Рейн утверждал, что у нее родился нормальный здоровый ребенок, которого он, Рейн, заменил после на мертвого... Но, во-первых, я не верил Рейну, не представляя себе, как он собирается на законных основаниях вернуть тебе ребенка, а во-вторых, опасался, что на поверхность всплывет много лишнего, мне наплевать было на Рейна и его сообщников, но я хотел остаться в тени... Я даже пытался помешать ему... Рейну необходимы были доказательства для тебя, с этой целью он, очевидно, и проник в дом Томашевского. Что там произошло, не знаю. Не думаю, что его убил Павел. Да и разобрался я во всем тогда не сразу. Они бесследно исчезли оба -- и одновременно. Уже потом, через свои контакты в полиции, я выяснил, что труп принадлежал не Томашевскому. Скорее всего, здесь замешаны мутанты, также охотившиеся за Павлом и его архивом...

Скотт говорил монотонно, смотрел уже устало, однако с легкой усмешкой на устах.

-- Тем неизвестным в доме Томашевского был я. Мое честолюбие, этот вечно пожирающий меня монстр, наконец мог утолить свой голод. Я был уверен, что Павел, будь он даже жив, в чем, кстати, я сильно сомневался, в дом никогда не вернется. Я слишком хорошо его знал... Не мог я отказаться от такого шанса. Я думал, что мир будет у моих ног... Простак Павел оказался куда хитрее, чем я полагал. Кейс никак нельзя было вскрыть иначе, как набрав правильный шифр, в противном случае сработало бы взрывное устройство, так мне объяснил один знаток этого дела... Но в тот момент, когда кейс оказался в моих руках, я еще ничего не знал. Мне хотелось петь, плясать, вопить во все горло от счастья. Наверное поэтому я был так неосторожен: проглядел тебя и едва не расстался с жизнью, когда в лесу Сен-Жермен меня обстреляли в упор из встречного "мерседеса". Я уже бросился из машины и вдруг услышал голос Элизабет, оглянулся -- она, на заднем сиденье... В ту ночь Элизабет ночевала у меня. Ты хотел откровенного разговора? -- пожалуйста. Элизабет часто ночевала у меня и в ту ночь тоже. Я любил ее. А разве ты любил? Что-то не помню. Кем она тебе была? Всего лишь красавица-жена, ублажавшая твое самолюбие, а затем сумасшедшая, психически больная, которой ты не дал бы ничего, кроме жалости. Я любил ее, и Элизабет любила меня. И наша любовь длилась не год, а пять лет, пока болезнь не поборола ее окончательно. Элиз умерла только в прошлом месяце... А Элен -- наша дочь...

Что ты еще хочешь услышать? Ах да, где черновики... Архив... Он в надежном месте, очень надежном. Трижды у меня переворачивали всю квартиру и в клинике, в моем кабинете, и уже здесь, мне угрожали по телефону. Я все время чувствовал их дыхание, совсем близко. Но скоро от меня отстали; ни у кого не было твердой уверенности, что кейс у меня, тем более, что почти год до случившегося я не поддерживал с Томашевским никаких отношений. Итак, шифр...

-- "Анна и Вильям", -- сказал кто-то, но то был я.

-- "Анна и Вильям"... Бог мой -- должен был догадаться... Поверишь ли, никакой радости... Но почему? Я ждал этого дня тридцать лет... Но, может быть, слишком долго... Мне пора...

Он давно пережил все это и теперь, вынужденный по чужой прихоти копаться в своей памяти, словно со старого заброшенного чердака вытащил ненужный хлам, бросил мне под ноги и сказал: "Это твое". Жестко? Но даже, когда он говорил о любви, его голос ни на секунду не дрогнул... Не ожил... Нет, не жестко.

Скотт поднялся, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

-- Я хочу видеть ту пленку, роды Элизабет..., -- наверное, сфинкс не говорил с таким каменным лицом...

-- Будь по-твоему, если только она действительно в кейсе, как, вероятно, полагал Рейн. Жду тебя около девяти вечера, здесь же.

Я выехал на своей машине за ворота, проехал метров сто, свернул в лес и заглушил мотор.

О чем я думал? Что терзало душу? -- Я не в силах вспомнить, но было до сумасшествия грустно. Горько. Так горько...

Меня отвлек телефон. Говорил Карл.

-- Морис, немедленно приезжай в Ретуни. Пат исчезла...

28.

Полиция была повсюду. Внизу, у центрального входа, отбиваясь от нескольких досаждавших им журналистов и немногих штурмующих клинику родственников больных; в полном боевом снаряжении, с автоматами, в бронежилетах, в фойе -- слоняясь без дела; на лестницах -- подозрительно присматриваясь ко всем, кто проходит мимо; на этаже, где находилась палата Патриции; у ординаторской на посту; и прохаживаясь по коридору из конца в конец. Едва ли я бы пробился сам через все эти заслоны, но мне помог все тот же молоденький офицер полиции, с которым я встречался здесь же, две недели назад.

Пока мы шли с ним наверх, он коротко сообщил мне, по какой причине в больницу вторгся чуть ли не батальон полиции:

-- Здесь устроили настоящую бойню...

Старший офицер, к которому он подвел меня, невысокий плотный блондин с широким лицом, мясистым носом, но с крохотными бесцветными глазками, еще не старый, но, вероятно, уже подумывающий о пенсии, разговаривал с двумя господами в штатском, чья весьма респектабельная внешность явно указывала на их принадлежность к "власть имущим". Оба они были примерно одного возраста -- лет шестидесяти -- и крупного телосложения, но если один производил впечатление атлета на пенсии, то другой скорее напоминал пивную бочку, оба носили очки, и оба, наверное, тратили не более трех-четырех движений, чтобы расчесать и аккуратно уложить в пробор свои реденькие и едва прикрывавшие лысины волосы. Вели они себя по-разному: "атлет на пенсии" был сдержан, сосредоточен, и если говорил, то словно любуясь собой; "пивная бочка" -наоборот, был слишком экспансивен:

-- ...и вы считаете, этого достаточно? -- услышал я сильный итальянский акцент.

-- Однако мы делаем все возможное, -- довольно сухо отвечал ему старший офицер.

-- Значит, сделайте невозможное!

-- Поймите, комиссар, фитиль уже горит, и остается только надеяться, что вы потушите его раньше, чем все мы взлетим на воздух, -- сказал "атлет на пенсии".

-- Прошу прощения, мсье, -- осторожно подал голос мой сопровождающий.

-- Мсье комиссар, это г-н де Санс, отец Патриции де Санс.

Все трое, прервав беседу, впились в меня взглядом... Право, мне стало не по себе.

-- Господа, прошу вас... Что происходит? -- взволнованно спросил я.

-- Да, разумеется, -- кивнул мне комиссар, снова обернулся к господам в штатском и сказал тоном человека, которому постоянно мешают, -- Вы позволите, мсье?

-- Комиссар, к полуночи жду от вас доклада. Не разочаровывайте меня. Кориме, -- сказала все с тем же итальянским акцентом "пивная бочка", -Желаю удачи!

Кориме пригласил меня в ординаторскую, выгнал оттуда врачей, и, усевшись на стол, предложил мне стул напротив.

-- Мсье де Санс, вы, наверное, слышали -- времени у меня нет. Но дело не в том, что с меня снимут голову, если я не найду, пусть даже под землей, сообщников вашей дочери, а в том, что взрыв, говоря языком моего начальства, может произойти. Я хочу сказать, что последствия медлительности в данный момент непредсказуемы. Поэтому перейдем непосредственно к делу. Больше года мы шли по следу террористической организации "Адам и Ева". На ее счету десятки, если не сотни человеческих жизней, и мне наплевать, что это жизни так называемых мутантов -- перед Богом и законом все равны. Несколько дней назад нам стало известно о намечаемой этой организацией широкомасштабной акции террора. И, несмотря на то, что у нас не было прямых улик против вашей дочери, мы взяли ее под стражу, под личную мою ответственность. По нашим сведениям, именно она стоит во главе "Адама и Евы".

-- Но, мне кажется, вы не о чем не можете говорить с уверенностью, -подметил я.

-- Тут уж ничего не поделаешь -- это так. Наши осведомители ни разу не представили нам документальных подтверждений, выступить же в роли свидетелей по делу никто не рискует. Однако, смею вас уверить: то, что касается Патриции, -- правда, и у меня нет в том сомнений. Скажу вам и о другом. Патриции де Санс была необходима охрана. Некоторые из ее друзей, также находившиеся под присмотром, исчезли, и есть все основания думать, что они убиты. Мы полагаем, что они стали жертвами террористической организации уже иного толка -- "Наследники". Мсье де Санс, я говорю с вами так откровенно не только из-за полного отсутствия времени, я знаю вашу историю и понимаю, что многого знать о своей дочери вы не могли, и, надеюсь, не успели сделаться ее сообщником. Так или иначе, однако мы не предполагали, что события будут развиваться столь стремительно... И трагично...

-- Сегодня, около 8 часов, -- сказал Кориме, а я сразу попытался вспомнить, где же я находился в этом время... Ну конечно же, стоял в шкафу в квартире Томашевского -- ...точнее в 8.15, в клинику ворвались вооруженные автоматами люди, шестеро в одежде ку-клукс-клана, и принялись методично расстреливать всех мутантов, которые попадались им на глаза. Затем они добрались до этого этажа, прошлись по всем палатам, и здесь никого, кроме мутантов, не тронули... В перестрелке с полицейскими один из нападавших был убит, затем они ушли по пожарной лестнице, прихватив и вашу дочь.

-- Но что, если ее похитили, -- высказал я, как мне казалось, это отнюдь не лишенное смысла предположение.

-- Я еще не все сказал... Это побоище длилось минуты четыре, и все-таки мы едва не прищемили им хвост, -- они даже не успели забрать тело своего товарища. Отстреливаясь, они бросили его у лестницы, уже во дворе. Скрылись они на мотоциклах. Так вот, этот убитый нам известен как член "Адама и Евы".

Комиссар замолчал. Он оглянулся на стол, на котором сидел, нашел взглядом оставленную кем-то банку пива, взял ее, встряхнул и, обнаружив, что она пуста лишь наполовину, без лишних церемоний и без малейшей доли брезгливости опрокинул в себя все ее содержимое, а после, так и держа ее в руке, продолжил:

-- Я могу не говорить вам о смерти двух полицейских, они исполняли свой долг, но кроме них погибли еще двадцать четыре человека: четверо детей, двенадцать женщин и восемь мужчин, это не только больные, это врачи, медсестры, просто посетители. Но, если мы не найдем убийц, кто знает, не случится ли что-нибудь страшнее... И не все ли равно, кто устроит светопреставление? "Адам и Ева", обезумевшая от вида крови, или тысячи мутантов, обуреваемые жаждой мести, а уж "Наследники" не преминут воспользоваться создавшейся ситуацией, подольют масла в огонь... Времени у нас ровно столько, сколько, быть может, понадобится какому-нибудь пронырливому журналисту, чтобы пронюхать подробности трагедии.

-- Что вы от меня хотите? -- по-настоящему подавленный свалившейся на меня ответственностью, спросил я.

-- Где нам искать Патрицию де Санс? -- произнес Кориме, на мгновение голос его изменился, в нем слышалась мольба.

-- Я этого не знаю, -- ...не смог я сказать о замке, не смог.

-- Жаль... -- помолчав с минуту, процедил сквозь зубы комиссар и добавил, -- если это так на самом деле, то жаль... Если не хотите этого сказать, то значит вы ничего не поняли и весь наш разговор впустую, и тогда обидно вдвойне, за вас и за весь род человеческий.

Комиссар встал со стола, подошел к двери, -- я следом за ним, -- он распахнул ее передо мною и сказал подчеркнуто вежливо и сухо.

-- Мсье де Санс, надеюсь, излишне говорить вам о конфиденциальности нашей беседы. Прощайте! И если наши пути разойдутся, буду только рад.

Я вышел, а комиссар Кориме, захлопнув за мной дверь, остался в кабинете. Я все еще находился под прессом услышанного, и вдруг голос Карла:

-- Здравствуйте, Морис, вам обо всем известно?

-- Да, -- выдавил из себя я, и, взглянув на Карла, увидел, что на грудь его наложена повязка.

-- Куда тебя?

-- Ничего серьезного...

Карл, раненный в грудь двумя пулями, тем не менее держался так, словно получил две царапины. Он как-то виновато стал объяснять мне, что был ранен одной из первых автоматных очередей и потому с самого начала изменить уже что-либо не мог.

-- Перестань оправдываться, Крал, твоей вины в том нет, ты ведь не должен был охранять ее от друзей, -- сказал я.

-- Но я видел, в последний момент видел, как ее силой вытащили из палаты, не думаю, что Пат хотела идти с ними, -- с сомнением в голосе возразил он.

-- Карл, отправляйся вниз, найдешь мою машину, подожди в ней, а я хочу еще кое-что для себя выяснить...

Я искал молоденького лейтенанта, да, да, -- все того же, и, когда нашел, попросил его показать мне убитого террориста.

-- Я знаю в лицо некоторых друзей дочери, -- пояснил я ему свою просьбу.

-- Мне придется доложить комиссару, -- отвечал мне лейтенант; скоро он пришел и принес разрешение:

-- Пойдемте.

А через пятнадцать минут я уже садился за руль. Карл с заднего сидения, внимательно изучив мое лицо, заметил:

-- Морис, вы выглядите так, словно увидели призрак.

-- Призрак?! Вот уж верно, -- пробормотал я, работая как автомат. Вывел машину на автостраду, набрав скорость, перестроился в крайний левый ряд, и уже тогда сказал, то ли Карлу, то ли разговаривая с самим собой:

-- Только что я видел едва остывшее тело человека, труп которого я осматривал еще две недели назад...

Да, вы не ошиблись... Убитым террористом был Анри Росток...

29.

Я отвез Карла домой. Филидора на месте не оказалось, я напрасно прождал его, наверное, с час, а после отправился в Сен-Клу. Почему не в замок? -возможно, спросите вы, но мог ли я быть уверен, что за мной не следит полиция, это во-первых, и во-вторых -- я не поехал по той простой причине, что не надеялся найти там Патрицию.

Уже около родных стен, в машине замурлыкал телефон.

-- Морис, я был у Куена, -- услышал я в трубке голос Рейна.

-- Какого черта! -- меня почти взбесил его поступок, -- в этом не было необходимости! Мы же договорились, Рейн!

-- Я подумал, что будет лучше, если... К тому же Куен дал слово, его интересует только архив Томашевского, даже если Скотт причастен к убийству моего отца, он обещал ни во что не вмешиваться и ничего не сообщать полиции...

-- И ты полагаешь, Скотт отдаст архив?!

-- Морис, здесь со мной рядом Андрэ Пани, это человек Куена, он хочет с тобой поговорить.

-- Месье де Санс, -- произнес в трубку сильный мужской голос, -- если вы и в самом деле радеете за друга, тогда о чем мы спорим. Этот архив. Вы знаете его цену и знаете, чем это может обернуться для господина Скотта... Вы должны помочь и нам, и ему.

"Увы, он прав", -- подумал я.

-- Хорошо, я еду, где вы?

-- В ста метрах от его виллы.

Андрэ Пани был циклопом. Над переносицей в основании высокого лба под косматой зависшей козырьком бровью, почему-то рыжей, в отличие от его попорченных сединами волос, как смоль, черных и с таким же матовым блеском, под бровью, взлетевшей высокой дугой, одиноко пронзительно смотрел его единственный черный глаз. Однако в выражении его прямоугольного и плоского лица с широким вдавленным в череп носом, не было звериной тупости известного мифологического героя, поверите ли -- оно казалось даже добрым и только морщины делали его таким. Голова могла бы представляться большой, но при его данных в два с лишним метра роста и почти столько же в плечах -- отнюдь нет, под ослепительно белой сорочкой с короткими рукавами без труда угадывался могучий торс. Что за силища! -- невольно вызывал он всем своим видом вздох восхищения. Одно слово -- циклоп.

Был с нами и некто Гоне, тоже в штатском, но невысокий, коренастый, лет пятидесяти от роду и СВОЙ...

У ворот виллы мы задержались ненадолго. Нас встретили двое охранников, одного из них звали Филип Конс, другого -- Клод...

-- Полиция! Отдел по борьбе с наркотиками, -- предъявил Гоне ордер на обыск.

Я понял, что это лишь прикрытие.

-- Нам нужен доктор Скотт, он дома? -- говорил Гоне.

-- Да, мсье.

-- Доложите ему о нашем визите.

В течение пяти минут охранник тщетно пытался связаться со Скоттом, затем обратился к нам.

-- Мсье, вероятно, хозяин отдыхает... Но Клод (это был второй охранник) проводит вас.

Очень скоро мы входили в дом. Один лишь Андрэ Пани весьма живо отозвался на примечательный интерьер гостиной: вращая головой во все стороны, он несколько раз повторил: "Однако, однако", -- но затем спросил:

-- Клод, вы уверены, что хозяин не покидал виллы?

-- Нет, мсье, он никуда не уезжал с утра.

Такой ответ и удивил, и насторожил меня -- не уезжал? Он же собирался в клинику! Или кейс Томашевского где-то здесь?

-- Д-р Скотт не может быть в парке? -- спросил Пани, прохаживаясь по гостиной, словно заглянув в некий музей.

-- Обычно у хозяина нет подобной привычки, он домосед, хотя кто знает.

-- Клод, где спальня д-ра Скотта? -- вдруг сказал я, почему-то подумал о спальне -- и, к сожалению, оказался прав...

Охранник, по-видимому интуитивно почувствовав в Пани старшего, вопросительно на него посмотрел; как, впрочем, и я на него.

" Пожалуйста, Клод, покажите нам дом,-- верно уловив обеспокоенность в моем взгляде, принял решение Пани, -- А Вы, Гоне, проверьте парк, а после давайте сюда всю прислугу, если не ошибаюсь, она расположена в том небольшом домике, за оранжереей..."

Мы бегло осмотрели первые два этажа, однако ничто не привлекло нашего внимания, и только на третьем...

" Здесь рабочий кабинет, библиотека, спальня,.."-- едва мы вышли из лифта в коридор, объяснил Клод.

В доме Скотта полы всюду были из красного дерева, и потому мы не сразу заметили потемневшие капли крови рядом с кабинетом.

Пани присел на одно колено:

"Совсем свежая..."

Я заглянул за приоткрытые двери -- никого. Следы крови вели в спальню. Пани скрылся за ее дверью и тотчас позвал нас.

Когда мы вбежали, Пани стоял посреди комнаты, а на кровати лицом вниз лежал Скотт, на его сорочке рдели алые пятна...

"Мсье де Санс, вы ведь, кажется, врач... не смогли бы вы осмотреть тело?" -- произнес Пани.

Чтобы исполнить его просьбу, мне не понадобилось много времени, вот только далось это нелегко... Смерть Скотта наступила примерно за два-три часа до нашего прихода, а пули попали в область сердца и живота, -- обо всем этом я и сказал Пани.

" Благодарю вас, мсье, -- кивнул мне Циклоп, -- пойдемте, господа, надо дождаться приезда полиции, ему мы все равно уже ничем не поможем."

В гостиной он звонил по телефону, сообщал об убийстве, когда вместе со служанкой вернулся Гоне. Служанка, полная обаятельная женщина средних лет, услышав, что ее хозяин мертв, изменившись в лице, тихонько вскрикнула

-- Это все, Гоне? -- положив трубку, спросил Пани.

-- Да, мсье.

-- Повара Жака хозяин на сегодня отпустил, а Луиза уехала в деревню и будет только послезавтра, -- выпалила на одном дыхании служанка и притихла, словно испугавшись собственной смелости.

-- Ваше имя? -- посмотрел на нее Пани.

-- Мария... Мария Кантера, -- уже иным, дрожащим от волнения голосом произнесла женщина.

-- Когда Вы в последний раз видели д-ра Скотта?

-- Он проводил этого мсье, -- она покосилась на меня, -- затем попросил позвать Жака... Мсье приезжал сразу после завтрака... значит, было около десяти утра.

-- И больше вы его не видели?

-- Нет, мсье. Когда Жак вернулся от хозяина, то сказал, что уходит на весь день, что до хозяина, то он у нас строгий и не позволяет беспокоить попусту...

-- Вам не известно, у д-ра Скотта в доме было оружие?

-- ...Да, пистолет, обычно он лежал в ящике стола, в кабинете...

-- Мэм, вы ничего необычного не заметили? Может быть, за завтраком? Или в последние дни?

-- Наш хозяин всегда словно лед, он вида-то никогда не подаст, хоть все плохо, хоть все хорошо. Вот с дочкой они последнее время не ладили, это точно.

-- У них были ссоры?

-- Нет, но я видела: отношения у них испорчены.

-- Вы можете объяснить .в чем это проявлялось?

-- Да нет же, испорчены были и все тут...

Андрэ Пани еще долго терзал горничную, затем Клода, затем Филиппа Конс -- второго охранника, и его ответы Циклопу я не могу не передать...

-- Скажите, Конс, кто-нибудь сегодня приезжал на виллу?

-- Этот месье, утром (естественно, речь шла обо мне).

-- Кто-нибудь еще?

-- Нет... Впрочем, после него приехала мадемуазель Элен, ее все утро не было дома.

-- Вы все время находились в дежурке?

-- Я, да...

-- А Клод?

-- Да его-то и не было с час... но он наверняка был у Марии, он, бывает, заходит к ней.

-- В котором часу?

-- С трех до четырех...

-- Элен Скотт уехала в это время?

-- Да.

-- Вам ничего не показалось странным?

-- Пожалуй, мсье... мадемуазель едва не снесла ворота, притормозив от них в каких-то сантиметрах...

-- Она ничего не сказала?

-- Мсье, у хозяев нет привычки докладывать нам.

-- Конс, скажите, а можно ли проникнуть в парк, на виллу, минуя вас?

-- Хм... если я скажу "да" -- меня надо уволить... Не думаю, мсье... здесь столько аппаратуры за каждым деревом, а вдоль забора -- собаки на привязи, любого разорвут...

В этот момент их беседа прервалась -- приехала полиция...

Меня и Рейна Пани довел до ворот, сам он пока не собирался покидать виллу. Я шел и думал об Элен. Где она? Что с ней? Думал о ней и Пани.

-- Мсье де Санс, кстати, как складывались отношения отца и дочери, у них не имелось причин для вражды?

-- Послушайте, вы!!! -- возмутился я собственной догадке, -- к чему вы клоните?

-- Во всяком случае, этого нельзя исключить... -- мягко сказал Пани.

-- Бред, -- отказывался верить я.

-- Будем надеяться, что скоро все проясниться...

Я подвез Рейна до города. Расстались мы очень сухо. Только в те минуты я понял, насколько он мне неприятен, и, вероятно, Рейн это почувствовал.

Слишком многое вместил в себя тот день... Смерть Томашевского, загнанного в угол собственным гением... Смерть охотников, ставших дичью, и тех, кто вытянул несчастливый жребий, оказавшись утром в больнице Ретуни... Смерть Скотта, до конца мной никогда не понятая, и что если справедливая... но, увидев его мертвым, я не мог избавиться от щемящей сердце тоски... Когда-то я называл его своим другом и теперь его не стало, совсем...

Вокруг сеяли смерть. Но это была лишь прелюдия к кошмару, который ждал всех нас впереди...

Уик-энду, пронесшемуся черной тучей, не суждено было уйти мерной поступью. Ровно в полночь новости одной из государственных телекомпаний вышли с сенсационным материалом: некто, пожелавший остаться неизвестным, передал журналистам документы частного расследования по террористической организации "Адам и Ева". В течение десяти минут телеведущая смаковала будоражащие воображение подробности гибели десятков мутантов. О Ретуни еще не знали...

30.

Спустя два дня хоронили Скотта. Было около полудня, по-летнему ясно и солнечно, по-осеннему ветрено и нежарко. Всего несколько человек провожали Вильяма в последний путь: двое его коллег -- врачи клиники Рикардо, знакомая вам Мария Кантера, я, Филидор, Андрэ Пани и священник. Все были одеты в траур, хранили скорбное молчание, никто не плакал... Священник произнес надгробную речь...

Когда гроб опускали в могилу, к богатому фамильному склепу приблизилась пышная похоронная процессия;.. им всем еще предстояло пройти горестный ритуал от начала до конца, нам же оставалось только положить цветы. Мир праху всех умерших...

Скотт вскоре остался один. Я и Андрэ Пани чуть отстали от ушедшего вперед Филидора; мы шли неширокой, открытой для света аллеей, справа, слева от нас оставались кресты, склепы, надгробные плиты, маленькие часовенки... царство покоя...

-- Есть что-нибудь новое? -- спросил я у Пани.

-- Немногое... В него стреляли трижды, возможно, из его же пистолета, он до сих пор не найден, потом перетащили из кабинета в спальню. Он был, вероятно, еще жив, но одно из ранений оказалось смертельным, он не мог долго протянуть... Отпечатки пальцев -- только Элен и служанки.

-- Значит, Элен? Ерунда!

-- А если она каким-то образом узнала о старых прегрешениях отца? В конечном итоге немалая часть его состояния нажита преступными деяниями...

-- Андрэ, она любила своего отца...

-- Поссорилась, вспылила, выстрелила, когда опомнилась -- перенесла отца в спальню, но было поздно, испугалась и сбежала.... так или иначе, а это одна из версий, разрабатываемых полиций...

-- Это невозможно... Я хочу сказать, что она не могла стрелять в него.

-- Надеюсь, полиция ошибается.

Мы слышали стенания женщин, ветер донес дым кадила... Почувствовав чей-то взгляд, я обернулся... Прячась среди окруживших гроб людей, на меня смотрела Элен. Я мгновенно отвернул голову... Мне необходимо было встретиться с ней...

-- Я, пожалуй, пройдусь среди могил... хочется побыть одному, -- сказал я как можно более естественным тоном, затем окликнул Велье:

-- Филидор! Не жди меня, встретимся вечером... Прощайте и Вы, Андрэ.

Все же Андрэ Пани, как мне тогда показалось, что-то заподозрил. Он метнул быстрый взгляд в сторону склепа, где кто-то из друзей или родственников почившего протяжно и громко говорил проникновенные слова, затем внимательно посмотрел мне в глаза, однако простился очень просто, молвив:

-- Я все понимаю...

Я дождался, пока Филидор и Пани скроются из виду, подошел к группе людей в черном, осторожно пробрался к Элен и встал у нее за спиной.

-- Элен, -- зашептал я ей на ухо, -- нам надо поговорить.

Мы отошли недалеко, но на достаточное расстояние, без опасений быть кем-то услышанным. Глаза Элен застилали слезы, она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

-- Это ужасно, Морис, ужасно.

-- Девочка моя... дело гораздо серьезнее, чем ты, может быть, думаешь: полиция подозревает в убийстве тебя.

-- Как ты сказал?

-- Полиция...

-- Нет, нет, я не о том... ты сказал: "Девочка моя"... Ты ведь любишь меня, несмотря на ни что, правда?

Бог мой! Я готов был поклясться всеми святыми, что это правда. Я готов был подхватить ее на руки и целовать, целовать, целовать... Только сознание того, что кладбище не совсем подходящее для этого место, сдерживало меня, и я произнес коротко:

-- Я люблю тебя.

-- Милый, -- прильнула ко мне Элен, и меня захлестнули ранее неведомые чувства.

Мы стояли так несколько минут, обнявшись, не говоря ни слова.

-- Элен, нам лучше уйти, тебя повсюду разыскивают, и, может статься, здесь будут искать в первую очередь. Где ты сейчас живешь? -- наконец сказал я.

-- В гостинице.

Это была дешевая гостиница: двухэтажная, грязная, отвратительная, в номере с обшарпанными стенами и посеревшим от сырости потолком не было ничего, кроме кровати, стула и умывальника с разбитой раковиной и протекающим краном.

Хозяйка, немолодая женщина с распухшим лицом, неимоверно толстая, вручая нам ключ от комнаты Элен, понимающе улыбнулась и, вероятно, для того, чтобы подчеркнуть свою проницательность, добавила:

" Полиция заглядывает сюда ну крайне редко."

"Пожалуй, оно и верно, для Элен эта ночлежка гораздо надежнее любого фешенебельного отеля", -- подумал я.

Мы снова были вместе. В почти пустой, неуютной, жалкой комнатушке, но вместе. И снова, оказавшись наедине с Элен, я потерял ощущение реальности всего происходящего... Я помню, как целовал подушечки ее пальцев, как она взяла мою руку, будто котенок, потерлась щекой о мою ладонь,.. ее горячее дыхание,.. и нежную кожу, дрожь пробегала по ней, словно мелкая зыбь по уснувшему от ласк луны морю,.. как я коснулся губами ее лба, осыпал поцелуями лицо, шею, как, опьяненный запахом ее тела, сжал в своих объятиях... Элен, я, мы, бесконечно, в полусне, в полузабытье говорили друг другу: "любимый, единственный, родная... я люблю тебя, Элен,.. я люблю тебя, Морис"... А потом она сказала, что у нас будет ребенок...

Та ночь была нашей, вся без остатка.

31.

Утром, условившись с Элен, что она не будет покидать номер, я уехал к Филидору. В который раз я обращался к нему за помощью. Мы обо всем договорились -- он обещал спрятать Элен у надежных людей. Нам надо было выиграть время. Когда через два часа я вернулся, комната была пуста.

-- Где она? -- сбежав вниз к консьержке, вскричал я.

-- Но мсье, мадемуазель ушла, ничего не сказав, -- фальшиво улыбаясь, ответила хозяйка, сама невинность.

Слепая ярость порой наш наилучший союзник. Вот и тогда -- я схватил ее за грудки и сдавил с такой силой, что бедняжка вдруг стала пунцовой и едва смогла вымолвить:

-- Ее увели...

-- Кто? -- прошипел я, немного ослабив хватку.

-- Она не назвала себя, этакая яркая блондинка, стройная, лет 25, -- на одном дыхании выговорила женщина.

-- Что она сказала?

-- Чтобы я держала язык за зубами -- и хорошо заплатила.

Отпустив вздрагивающую, словно под током, перепуганную хозяйку гостиницы, я пошел к машине.

"Пат, это Пат!.." На следующий день после убийства Скотта со мной по телефону связался Роже Шали, сказал он следующее: "Здравствуйте! Узнали?!... Она в полном порядке, цела и невредима. Подробности при встрече..." Он говорил о Патриции... Но почему она это сделала? Где теперь Элен? В замке? Она с Пат более в безопасности, чем со мной. Я должен просто ждать. Но не будет ли это ошибкой?

Да, именно так я утешал себя тем, что причин для беспокойства нет, что Элен скоро даст о себе знать. Напрасно...

Во второй половине дня я позвонил в офис Роже Пали, но Мария Стюарт ничего не знала. Ближе к вечеру, не в силах более томиться ожиданием, отправился в Париж, не имея никакой цели.

Я находился в пути, когда позвонил Карл.

-- Вы вместе? -- он думал, я с Элен, -- Отец предупредил меня, я собирался к Вам.

-- Нет, я один.

-- Возникли проблемы?

-- Кажется, да...

-- Приезжайте. Может быть вместе что-нибудь решим.

-- Может быть... -- неопределенно ответил я и положил трубку.

Впереди загорелся красный свет, я притормозил и, словно забыл, где нахожусь, сидел как кукла, на которой испытывают ремни безопасности.

"Что же случилось с Элен?" -- терзала одна мысль.

Я вернулся на дорогу, когда моя машина внезапно, сама по себе, подалась вперед, тут же вышел, захлопнул за собой дверцу и увидел, что стоявший за мной полосатый, будто зебра, BMW врезался мне в задний бампер.

"Спишь! Зеленый же!"-- взвизгнул набежавший на меня импозантный лысеющий господин, очевидно, его владелец, но только после этого он вздохнул сокрушенно, и круглое лицо неожиданно расплылось в широкой улыбке. -- Ладно, парень, не будем ссориться, хоть ты и виноват отчасти, но я готов все забыть и даже компенсировать твои потери... Свои так свои...

Оставим в стороне его заблуждения относительно моей вины, он был прав в главном -- еще за секунду до его последних слов я с удовлетворением тоже подумал: "Свой".

Будто из-под земли вырос полицейский -- четырехрукий великан с безобразным безносым лицом.

-- Прошу прощения, господа, что здесь происходит? Предъявите ваши документы, -- прогундосил он.

-- А пошел ты, -- скороговоркой отвечал лысеющий господин, уже намереваясь сесть в свою машину.

-- Это ты мне, слизняк?! -- взревел полицейский, хотя лицо его оставалось спокойным. Никогда раньше я не слышал, не видел, чтобы мутанты, находящиеся при исполнении служебных обязанностей, вели себя подобным образом, напротив, что отличало их, так это какое-то особенное чувство долга.

Владелец BMW, взглянув в глаза надвигающегося гиганта, так и застыл у открытой дверцы, словно кролик перед удавом. Одним, почти неуловимым движением руки мутант поставил его на колени, затем, не обращая внимания на то, что жертва, не отправившись от удара, все еще судорожно хватает ртом воздух, поднял за галстук и бросил на капот.

-- Ноги на ширину плеч, -- орал он.

На тротуаре останавливались прохожие -- становилось все интереснее. Но кто они были! Лишь одно, два, промелькнувшие лица ЛЮДЕЙ, испуганные, извиняющиеся или беспомощные, остальные -- мутанты, наблюдавших за расправой, кто с любопытством, кто одобрительно, но, ради БОГА, только не сочувственно.

Меня задело за живое. Да, это было раньше. Я хорошо помнил тот балкон, того длинного, как жердь, трехглазого, но как подавлены мы были тогда, соприкоснувшись с произволом, с грязью,.. и что за наваждение?! В который раз!.. Неужели в них не осталось ничего человеческого, неужели, потеряв человеческий облик, они утратили милосердие? Так ли мы виноваты перед ними? Если жизнь обернулась трагедией, то разве не нашей общей?

...Глас вопиющего в пустыне! Сантименты! Предо мной были враг и свой, которого унижали и били...

Мой возглас: "Стоять" последовал за вторым беспощадным ударом гиганта. И пока тот, кого я называл в те минуты почти братом, бессильно сползал по капоту вниз, мутант медленно повернулся и с недоумением и насмешкой посмотрел на меня. Но затем он увидел перед собой дуло пистолета (с некоторых пор я уже не расставался с оружием), и в глазах его отпечатался страх.

" Отойдите на пять шагов," -- приказал я ему.

Полицейский покорился; между тем уже собравшаяся толпа угрожающе сделала шаг вперед. Я быстро подошел к сидящему на земле человеку, наклонился к нему, спросил:

-- Сможете вести машину?

-- Да... -- смахивая слезу со щеки, согласно кивнул он.

Я помог ему сесть за руль. Мы обменялись долгими взглядами; он коротко сказал "спасибо", и его BMW рванулся с места, тараня расступившуюся толпу. И, только оставшись один, я увидел, что, спасая незнакомца, сам оказался отрезанным от машины тремя малоприятными господами. Оружие, видимо, нисколько не пугало их. Скверным было и другое -- я упустил из поля зрения полицейского.

Через мгновение мне показалось, будто портовый кран поднял мое тело над землей, а затем, разжав стальные лапы, бросил вниз... Полицейский наклонился надо мной снова, взял за руки и за ноги... Я бился, барахтался, извивался, но был для него словно ребенок...

-- Потрудитесь поставить мсье на ноги, -- внезапно прозвучал грозный окрик.

Когда ему беспрекословно подчинились, я мог узнать моего избавителя.

-- Я полагаю, у Вас буду крупные неприятности, -- пряча какие-то свои документы, уже обычным для себя голосом говорил Андрэ Пани; четырехрукий полицейский стоял перед ним навытяжку, не смея возразить. -- Господа, мне думается, инцидент исчерпан, -- громко произнес Пани и обвел взором толпу, будто выискивая провинившегося.

Он был убедителен. Очень скоро около моей машины мы остались только вдвоем.

-- Чертовски Вам обязан, -- поблагодарил я его.

-- Не стоит...

-- Что же это, простое совпадение, что Вы оказались здесь? -- мне неловко было спрашивать об этом Пани, я действительно чувствовал себя обязанным ему, и все же...

-- Вы правильно поняли. Мне поручена Ваша безопасность, -- без обиняков отвечал он.

-- И как долго за мной следят? -- напряженно спросил я, помня об Элен.

-- Вы хотите знать, известно ли нам, где и с кем вы провели прошедшую ночь? Да...

Я молчал.

-- ...Но, кажется, вернувшись в гостиницу, вы не нашли ее.

-- Все верно, -- глухо произнес я, умалчивая о дочери, а потом постарался быть подчеркнуто официальным: -- Мсье Пани, еще раз, позвольте выразить вам мою крайнюю признательность. Надеюсь, я волен в своих поступках?

Андрэ Пани пристально глянул на меня черным оком.

-- Кажется, пока мое присутствие только пошло вам на пользу...

Этим наш разговор и окончился. Но всю дорогу, пока я ехал к Велье, меня, словно магнитом, тянуло взглянуть на зеркало заднего вида, на белоснежный "порше" Пани.

Вечером мы с Карлом шли дорожками Булонского леса. Было очень спокойно и пустынно. Ветер, умудренный погонщик, лениво гнал тучи, словно невзначай задевал верхушки деревьев, срывал один, другой пожелтевший лист и забывал о нем...Это была осень, первые ее дни.

-- Значит, этот Андрэ Пани и сейчас следит за нами? -- спросил Карл.

-- Вероятно. Но признаюсь, он подоспел вовремя... я стал было читать последнюю молитву, -- усмехнулся я.-- Но теперь об Элен... Она была вчера на похоронах отца. Ночь мы провели вместе, в гостинице, а утром, в мое отсутствие, появилась Патриция и увела ее с собой.

-- Патриция объявилась?

-- Да.

-- Кажется, они подруги.

-- Право, уже не уверен...

-- Элен... она значит для тебя очень многое? -- спросил он мягко.

Я вдруг ощутил непреодолимую потребность выговориться. Карл умел слушать. Я рассказывал ему об Элен, о нас с ней, как будто я и Элен были вместе целую вечность... Наверное, потому, что любил я впервые. Но когда я умолк, Карл тихим голосом осторожно произнес:

-- Мне кажется, ты знаешь о ней не все... думаю, она мутант...

32.

...Ну почему я уступил настойчивым просьбам Карла и в ту ночь он пошел со мной...

Мы уходили из дома Велье с наступлением глубоких сумерок, соблюдая все меры предосторожности, чтобы остаться незамеченными, прежде всего, для людей Куена. На ближайшей автостоянке нас ждал заранее взятый напрокат автомобиль. В течение следующего получаса, покружив по городу, убедившись, что никто не преследует нас, мы направились на юго-запад, и вскоре проторенная дорога привела к замку...

Я не надеялся найти в замке Патрицию, не надеялся найти там и Элен, но не мог же я просто сидеть и ждать... И где, как не в замке, я должен был искать их в первую очередь?

Я был там дважды, оба раза ночью, но почему-то мне казалось, что днем этого полуразрушенного каменного идола не существует вовсе... Мы оказались рядом с его стенами ближе к двенадцати. Ветер порой завывал в бойницах, и тогда из-за речки доносился словно шепот леса. Я подумал, что это слишком поэтично, слишком возвышенно и как-то не вяжется с местом, где пролилась кровь. Я будто накликал беду.

На верхней площадке башни Карл услышал приглушенный крик.

-- Ты мог ошибиться? -- не зная, умеют ли мутанты ошибаться, спросил я.

-- Вряд ли... -- мрачнея, ответил Карл и стал спускаться по ступенькам.

Из осторожности, дабы не привлечь чье-либо внимание, перед пропастью, где оканчивалась лестница, мы погасили фонари. Провалились в кромешный мрак. По веревке спустились вниз, ощутили под ногами каменный пол... Перестраховываясь, прислушались. Тишина угнетала.... Зажгли фонари.

Свет, рассеяв мрак, терялся, не добираясь до стен, почти неуловимо обозначив колонны, словно подпирающие темноту... Тихие наши шаги отдавались эхом... Мы подошли к бурым, поеденным ржавчиной воротам, запертым снаружи. Провели свет вдоль стен -- он ощупал их -- голые холодные стены, вечность как остывший камин, замурованные двери в соседние комнаты, обрушенную лестницу наверх... Помост, гильотина, ковер -- исчезли, но осталась плита, открывавшая вход в подземелье.

Когда мы встали, над ним замок вздрогнул от звука человеческого голоса. Он был пронзительным и хриплым, и нельзя было сказать, женщина то или мужчина... разбуженная, оробевшая тишина. Мы более не раздумывали.

Коридор подземелья шел без ответвлений, прямой, узкий, так, что мы едва могли идти рядом, с настолько низким потолком, что было не разогнуться, встать в полный рост, и стены дышали сыростью. Через тридцать шагов по правую руку была ниша, где находился каменный мешок не менее трех метров глубиной, прикрытый сверху решеткой... Но о чем это я... сначала на решетке мы увидели наполовину обглоданный крысами труп мужчины... Затем через каждые пятнадцать шагов, то по правую, то по левую руку, в нишах с каменными мешками, либо на решетках, либо рядом мы находили трупы людей... Я насчитал их девять. В самой дальней части подземелья мы нашли единственного живого человека. Женщина сидела на голом полу на дне каменного мешка и смотрела на нас пустыми и дикими глазами; у ног ее, растревоженные светом фонаря, противно попискивая, беспокойно сновали крысы... Велье сорвал замок, убрал решетку. А женщина... женщина, увидев протянутые к ней руки, забилась в угол и стала плакать.

Карл все сделал сам -- силы и ловкости ему было не занимать. Однако наверху нам пришлось связать эту женщину... Я трижды назвал это создание женщиной. Но было ли это так... Она более всего походила на старуху смерть, что неумело воспользовалась услугами косметолога... И вот что еще: поверх изорванной холщовой, до колен рубашки, источавшей омерзительный запах, было зеленое грубое покрывало. Я подумал: может быть, она и есть белокурая подруга казенного на моих глазах мутанта, это была страшная догадка...

Подавленные, возвращались мы к машине. Черные мысли не покидали меня. "Адам и Ева" ступила на тропу войны... Они убили всех своих пленников, впрочем, кроме одной несчастной, но не лучше ли ей было умереть... Неужели сбываются пророчества Кориме, думал я.... и с ужасом гнал от себя плохие предчувствия -- ...Элен, что же с ней..."

-- Морис, я знаю, где искать Патрицию.

"Где же?" -- откликнулся в мыслях я.

Не доезжая до Версаля, мы свернули в лес и тогда я понял, куда лежит наш путь... Мир во мне рушился, бесновался, но и самому себе я не признавался в очевидном, пока машина не остановилась на берегу дремавшего при слабой луне пруда, близ "дворца" моей Элен.

-- Здесь? -- молвил я неслышно, мне ответил лишь стон женщины, лежавшей на заднем сиденье. -- Откуда ты знаешь этот дом? -- спросил я чужим голосом.

-- Девушка, о которой я тебе рассказывал, -- твоя дочь. И привозила она меня в этот дом, -- было заметно, с каким трудом дались ему эти слова. -Нам следует разделиться. Я заберусь на балкон, проникну в дом. Тебе лучше остаться в машине...

-- Нет, постой. Я отец Патриции. И если ее искать буду я, в том нет ничего странного. Сделаем все так, как ты сказал, но мне незачем оставаться в машине. Я постучусь в дверь; если не смогу войти, то по меньшей мере отвлеку их внимание.

Карл согласился со мной. Я выждал условленные десять минут и, подъехав к дому, остановился под самыми окнами. Как только я постучался, дверь открыли.

Молодой человек, почему-то в кованых сапогах, в облегающем трико и широкой белой сорочке с колоколообразными рукавами, тонколицый, но с уверенным взглядом смерил меня с головы до пят и сказал, чуть заикаясь:

-- К-к-кто вам нужен?

-- Патриция де Санс.

-- Ее здесь нет.., -- он смотрел на меня не отрываясь.

-- Она моя дочь, и я хочу ее видеть, -- все жестче говорил я.

-- Она будет, может быть... п...позже, -- после этого он попытался закрыть дверь.

Я помешал ему, сделав шаг навстречу.

-- Я могу войти и подождать ее?

-- Я вас не... не знаю.

-- Клод, кто там? -- услышал я чей-то еще голос.

-- Он уже уходит, -- произнес Клод, вновь потянув к себе дверь.

-- Довольно, я хочу видеть хозяйку этого дома, Элен Скотт, -- покачав головой, сказал я.

-- Впусти его, Клод.

Я вошел и заметил в гостиной некую перемену: один угол был занавешен пурпурно-черной материей, среди зала стояли несколько кресел, на пол была брошена знакомая мне медвежья шкура... Тот, кто распорядился впустить меня, стоял перед лестницей на второй этаж, был по пояс голый и в шароварах. Настоящий атлет, он упивался осознанием того, как он силен и красив, но в кофейно-молочных глазах его сквозила неимоверная тупость. Стиснув зубы, задвигав челюстями, он обозначил могучие желваки (ему, очевидно, нравилось, как выглядело в этот момент со стороны его лицо), глянул же точно так, как смотрели на меня ранее мутанты -- невидяще...

-- Зашли -- значит, присаживайтесь, Клод сказал Вам: Патриция скоро будет, -- с легкой ухмылкой сказал он и пошел наверх.

-- Простите, -- обратился я к нему, понимая, что он может внезапно войти в комнату, в которую пробрался Карл, -- где я мог Вас встречать раньше?

Он, обернувшись вполоборота, сказал:

-- Клод, займи гостя.

Но когда Клод, предложив мне присесть, вытащил из-за кресла бутылку красного вина, его товарищ остановился рядом с одной из комнат второго этажа и тогда оглядел меня.

-- Я не уверен, что мы встречались...

После этого он скрылся за дверью. Но ничего не произошло. И вскоре он вышел оттуда, чтобы присоединиться к нам. Однако замечу, дружеской беседы не получилось -- И Клод, и его товарищ, и я упорно молчали.

Минул час. Я решил, что мне пора уходить, времени у Карла было достаточно. Попросив передать Пат, чтобы она связалась со мной по телефону в машине, но ни в коем случае ни с домом, я откланялся. Меня не задерживали.

Я подъезжал к месту, где мы расстались с Карлом, метров за десять увидел его упрямо стоящую на моем пути фантасмагорическую фигуру, остановился и, когда выглянул из машины, услышал его слова: "Ее там нет". Однако почему-то он смотрел не на меня, а в черную провалившуюся в ночь дорогу. Дорогу, вдруг вспыхнувшую светом... Я закричал: "Беги!", но он не шелохнулся, будто ослеп. Потом что-то разорвалось. Потом мне в лицо ударил свет фар пронесшейся над телом Карла машины. Она врезалась на полном ходу в мою, и все оборвалось...

33.

Я часто спрашиваю себя: почему не ребенок, родившийся на корабле у матери-самоубийцы, и не тот двухголовый, впервые увиденный мною в баре, и не моя Элен, и даже не Патриция с ее одержимостью вершить свой суд, а она -вернувшаяся спустя лета, ее высочество Гильотина стала для меня тем символом, за которым стоит век мутантов, за которым обрывается в никуда, словно в прорву, век человека разумного, "homo sapiense", почему? зачем? Может быть, потому, что тогда открыв глаза, я увидел гильотину? А увидев, ужаснулся... Нет, не я был предназначен ей в жертву, но Карл. Над телом Велье, растерзанного взрывом, униженного палачами, возвышалась жрицей смерти Патриция, и никто, взглянув на нее, не посмел бы сказать, не погрешив перед истиной, что она творит неправое дело, что совесть ее нечиста...

То, что Карл все еще оставался жив-- уже было чудом: ему оторвало нижнюю часть туловища и вместе с ним его три конечности, четвертая же повисла на коже; из чрева, черной от крови и грязи дыры вывалились внутренности... его тонкий лик, изуродованный огнем и металлом, тем не менее хранил маску каменного спокойствия, словно не было той адской боли, словно костлявая старуха с остро отточенной косой, обдавая своим смрадным дыханием, не заглядывала в его глаза; оставшиеся руки привязали, схватили в колодки, словно он был неким титаном -- бессмертным и всепобеждающим... Но жизнь его была в моих руках... в прямом смысле, -- мои связанные руки держали веревку, тянувшуюся к замку ножа гильотины... Я полусидел - полулежал на полу, облокотившись о стену; голова моя была перебинтована, дышать было тяжело и больно... При тусклом свете свечей -- яркая люстра была потушена -- видение это приобрело истинно зловещую суть, все теперь подчинялось ей -- стены с целым театром теней и весь дом, огромный и пустой.

"...Так вот что скрывал занавес", -- сказал я себе.

Пат отошла от распятого на скамье Карла, встала против меня в двух шагах:

-- Пат, остановись! Он сын Филидора! Он мой друг! Останови это! -хрипел я.

-- Тебя не интересует судьба Элен? -- на ее лице ничего нельзя было прочесть.

-- Что с ней?! -- заскрежетал я зубами.

-- Ты никогда не пытался приподнять ее челку... Понимаю, она всегда была осторожна... так нет? А зря, ты увидел бы преинтереснейшую вещицу... Элен у нас дома.. но она не родит от тебя ребенка.

-- Кто ей запретит? -- я еще не осознал смысла ее слов.

-- Она мутант, я не позволю ей родить от тебя ребенка.

-- Я люблю ее.

-- Нет, -- Пат покачала головой, -- нет... этого не будет...

-- Что ты с ней сделала?! -- к чему было спрашивать, я ведь все понял...

На втором этаже появились Клод и четверо прекрасных юношей. Я не преувеличиваю -- юноши с отточенной красотой, статные, гордые, с лицами монахов -- аскетов...

"Это так,.. -- пронеслось в голове, -- убивая, они несут свой крест, и как фанатично преданы, должно быть, своей вере, и как слепы...

-- Патриция! -- громко обратился шедший впереди к моей дочери, -- Нам пора...

-- Ступайте, я догоню вас.

Они прошли мимо, не удостоив ни Карла, ни меня взглядом, как будто все это их не касалось. И вышли из дома.

-- Ты свободен,.. -- вновь говорила со мной Пат, и после этих слов сняла предохранитель с замка гильотины.

Я почувствовал как натянулась веревка, и в ту же секунду понял, что это правда -- стоило мне отпустить ее лишь на немного, защелка окажется ниже ножа, и нож обрушится вниз... тогда я легко смог бы освободиться.

-- Быть может, мы увидимся, -- почти прошептала Патриция, посмотрев на прощание мне в глаза.

Я и Карл остались вдвоем. Он еще дышал, и казалось, что засыпает...

"Несчастный,.. -- подумал я о Карле, -- ...Боже, за что ты отнял у моей дочери милосердие. Разве не могла ты, Пат, обойтись без этого жестокого спектакля. Его минуты сочтены. Он умер бы так или иначе...

Он перевел на меня взгляд, губы его что-то прошептали. Я же ощутил на губах солоноватый вкус слез...

Я не знал, который час, день это или ночь. Руки мои слабели, сквозь пелену перед глазами я видел, как гильотина, словно зверь, готовится к прыжку. Я видел умирающего Карла, и Филидора, и его жену... Всего на мгновение все куда-то провалилось, будто ветер задул свечи. Но мерзкий звук и хрип, слившиеся воедино, вернули сознание... Веревка ослабла, нож находился внизу, и у моих ног -- голова друга...

Я оставался в доме до тех пор, пока кто-то не поднял шторы, свет дня ворвался, опрокинув свет свечей, пока кто-то не вывел меня на свет божий. Тогда я прислонился к дверям и увидел рядом Роже Шали.

-- Ну же, прейдите в себя, очнитесь! -- тряс он меня за плечи.

Я поморщился от боли, хватаясь за грудь, и пробормотал:

-- Похоже, у меня сломано ребро.

-- Поедемте...

34.

Роже Шали вставил видеокассету в гнездо видеоблока, расположенного справа от рулевой колонки. Экран вспыхнул светом. Изображение, сначала прыгающее и нечеткое, постепенно стало идеальным...

Неширокое шоссе с вытянувшимся на всем его протяжении по обе стороны караулом высоченных тополей: набегающие и пролетавшие где-то левее встречные машины, а впереди -- цистерна; но вот камера ушла влево и тут же назад -вправо -- не обогнать... снова цистерна, затем слева появляется помешавший обгону автобус, так похожий на длинный аквариум, за рулем здоровенный детина, широкое лицо, добрая улыбка, он лукаво подмигивает и смотрит прямо на камеру.

-- По видимому, его очаровала моя Симона, -- пояснил Роже Шали.

Автоцистерна проползла назад, справа, и исчезла. Теперь впереди, оторвавшись от камеры метров на сто, было только такси, и еще дальше -- два мотоцикла, на одном из них сидели двое...

-- После больницы все шестеро террористов разъехались в разные стороны, эти же остались вдвоем, вернее, втроем. Вместе с вашей дочерью. Сразу после Ретуни они сняли с себя маски... А это такси, обратили внимание? Я заметил его еще у больницы... -- комментировал Роже Шали.

...Указатель у дороги. Небольшой городок Кели. Ухоженные домики, аккуратно подстриженные газоны. Случайные прохожие, и, странно, ни одного мутанта. Тихо, мирно, спокойно... О, это не Париж! Гостиница. Двухэтажная, с яркой вывеской, уже старенькое, но весьма симпатичное здание, будто кусочек декораций из фильмов по романам Дюма-отца. Мотоциклы остановились у входа...

-- Не похоже, чтобы она сопротивлялась, не правда ли? Возможно, ее отключили на время. Через 15 минут она выйдет вполне самостоятельно, -сказал детектив в тот момент, когда двое парней-мотоциклистов волокли Пат в гостинцу, поддерживая ее под руки.

...Камера приближалась все медленнее. За мотоциклами остановилось такси. Из него вышел высокий стройный господин в наброшенной на плечи джинсовой куртке, не оборачиваясь к камере лицом, он скрылся за черной дверью.

-- Значит, 15 минут... Сейчас будьте внимательнее.

Элен вышла из гостиницы, села на мотоцикл, как двери черного дерева вновь открылись и показалась джинсовая куртка.

-- Роже! -- вырвалось у меня.

-- Знаете его?

-- Это Роберто...

...Патриция стремительно оглянулась на Роберто, даже на мгновение задержалась на нем глазами. Он же стоял, словно ощупывая своим слепым взором небо, как человек, уверенный в себе больше, чем кто бы то ни было на свете. А затем мотоцикл унес ее. Камера дождалась, пока Роберто сядет в такси и выключилась.

-- Пока все,.. -- сказал Роже Шали.

-- И что из того следует? -- пробормотал я.

-- Сегодня вечером я дам вам исчерпывающую информацию о тех, кто охотится за вашей дочерью.

-- Кто были эти мотоциклисты? -- обреченно спросил я.

-- Хороший вопрос... У гостиницы осталась Симона, она мой агент. Что до этого, как вы сказали, Роберто, я нашел способ проследить его путь; он вернулся в Париж, на улицу N. Ну, а я продолжал присматривать за мадемуазель. Очень скоро, а точнее в 11-10 она была на вилле доктора Скотта.

-- Примерно в то же время я и Скотт находились в гостиной, -- припомнил я, -- значит ли это, что Скотт скрыл от меня ее присутствие?

-- Она перелезла через забор, собаки ее знают, они ее не тронули... Допускаю, что доктор Скотт не знал о гостье. Однако, как долго она оставалась там, мне неизвестно. Ясно одно: она ушла до приезда полиции. Или все тем же путем через забор, но почему тогда не к спрятанному мотоциклу, где ее ждал я, или к одной из машин, что покидали виллу. Наиболее вероятно, что ваша дочь была в машине Элен Скотт. Я снова нашел мадемуазель, когда она следила за вами и Элен. На следующий день, через четверть часа после того, как вы ушли из гостиницы, Элен Скотт силой привезли в этот загородный дом, а прошлой ночью она оказалась у вас, в Сен-Клу. Что касается Вашей дочери, то сейчас она скрывается у одного из своих друзей...

-- Вы слышите меня? -- спросил Роже Шали со странным для него участием.

Я утвердительно покачал головой, но после того слушать его перестал, а между тем детектив говорил еще долго.

Роже высадил меня в Сен-Клу, у дома, простившись словами:

"Итак, до вечера!"

Вновь ответив ему кивком головы, я пошел к дверям. На пороге остановился.

"Что же я скажу Филидору... Карла больше нет, Филидор... Карла больше нет, Прости... Карла больше нет...

Я не звонил, но дверь открылась. Меня встречала Элен.

-- Элен, -- прошептал я, -- как ты, девочка?

У нее потекли слезы. Мы бросились друг к другу в объятия.

-- Его больше нет... нашего ребенка, -- сквозь рыдания произнесла она. Я стал целовать ее губы, лицо, и, коснувшись пальцами ее челки, словно обжегся, но снова поднес руку... Элен же взглянула на меня умоляюще, и я не осмелился. А потом сказал ей, что погиб Карл, что я должен ехать к Филидору. И сказав, не сделал того, что собирался, будучи не в силах тотчас же вынести еще одно испытание...

35.

Мертвецким сном я проспал до полуночи. Глаза открылись вдруг, как вдруг отлетел и сон, и я не сразу осознал, что от боли в груди -- ребро было сломано, и в том не оставалось сомнений, я же ограничился лишь тугой повязкой. Рядом спала Элен, родной мой человечек, крепко и спокойно.

"Все нормально, все будет нормально,.. -- успокаивая себя, сказал я, -...мы еще будем счастливы".

Словно призрак, отправился я блуждать по дому... Закричал во сне Бобби, застонал, умолк; встревоженная Кэтти вышла из своей спальни, прошла на кухню, приняла таблетку, наверное, снотворное, но тут ее внук всхлипнул и заплакал, она бросилась назад, к себе, и было слышно, как она убаюкивает его, словно младенца. Я прислушался к улице. Ни звука. Все притаилось: люди, машины, коты и собаки, птицы, деревья, и ветер, и шорохи,.. и даже лунный свет. Тучи сгущались... Я поднялся к Элен, сел на кровать,.. и незаметно для себя вновь уснул.

Мне снился хороший сон... Водопад -- переливающаяся радугой лавина воды, сверкающие бриллианты брызг, искрящийся бисером воздух... водопад ли? -- зеркало, сокрывшее от непрошеного взора пещеру, где на полу огромная лохматая шкура медведя, на ней я и Пат, у стены стоят Филидор и Карл, почему-то Роберто с Лаурой, и слышен из глубины пещеры голос Элизабет "Я здесь..." Я взглядом ищу Элен и не нахожу ее, но все ближе голос Элизабет "Я здесь". Я иду во мрак, ловлю чьи-то горячие губы, а потом поцелуй, словно наяву... Я открыл глаза и увидел совсем близко лицо Элен.

-- Я люблю тебя, -- шепчет она, и мне становится очень хорошо от этих слов, но я вспоминаю о Карле, о Пат, о том ужасе, что обрушился на этот мир, и на душе снова пакостно и неуютно.

-- Сколько времени? -- пробуждаясь, спросил я.

-- Четыре часа дня.

-- Однако я спал, -- кисло улыбаясь сказал. -- Что нового? Филидор...

-- Он не звонил...

-- Вчера ко мне обещался заехать некто Роже Шали.

-- Нет,.. его не было. Звонил г-н Куен, но он позвонит еще... Кэтти утром была в супермаркете, пришла очень испуганная...

-- Что?

-- ...Они все неестественно вежливы и обходительны. Люди исчезли с улиц, раньше такое случалось только ближе к вечеру...

Вы заметили как она сказала? -- "Они"... -- Я понял, что стояло за этим, Элен никогда не отождествляла себя с ними, и уж не знаю, плохо это или хорошо...

Скоро Кэтти позвала к столу. Обед больше походил на заупокойную трапезу. Ели молча. С сосредоточенными лицами. Может быть, излишне тщательно и долго пережевывали каждый кусочек пищи. Кэтти изредка бросала обеспокоенный взгляд на окна. Бобби, притихший, словно мышка, не отрывал глаз от тарелки; внук Кэтти уже второй день как опасался выходить из дома. Прошлым вечером, когда я спал, пришла посылка на его имя -- в ней оказалась дохлая, с мешком на голове, кошка... Рассеянна быпа Элен...Да и мои мысли были где-то далеко.

По телевизору лихо раскручивался сюжет какого-то боевика. Он никого не интересовал, но без телевизора гробовая тишина стала бы просто невыносимой. И вдруг боевик прервался спецвыпуском новостей... Уверен, те немногие посвященные, в числе которых был и я, уже поняли, о чем пойдет речь. Мир затаил дыхание...

Спустя несколько минут трагедия в Ретуни, тщательно скрываемая властями, перестала быть тайной. Отсчет времени начался.

Я встал из-за стола, отодвинул ужин. За мной поднялась Элен. В это время позвонил Куен.

-- Здравствуйте, мсье де Санс.

-- Здравствуйте, мсье.

-- Вы смотрели?!

-- Да. Что за этим последует?

-- Как бы там ни было, но Ваша персона не утратила для меня своей значимости. Я пришлю Вам Андрэ... Вы не против?

-- Как Вам угодно...

-- Он приедет ближе к одиннадцати...

Потянулось время... Поползло...

Мир долгие месяцы или годы, балансировавший на грани между Разумом и Безумием, -- грани острой, словно лезвие бритвы; мир, созданный НАМИ, и в который вторглись ОНИ, с неутолимой жаждой его изменить, вдруг потерял равновесие, и разве понять, когда все свершилось, был ли это чей-то злой умысел или желание повернуть все к лучшему, или какая-то нелепость, и стал рушится в пучину человеческих страданий, где царит хаос, где властвуют инстинкты скорее грязные, нежели верные.

А Разум лишь вопрошает: "Что будет?" Растоптанный толпой ребенок, выпавший из рук споткнувшейся на мостовой матери? Кровь на ритуальном кинжале? И человека, заметьте, кровь! Выстрелы в спину, когда убийца тихой сапой мстит из-за угла, подло, низко, зато наверняка?.. или противостояние лоб в лоб, когда смешивается кровь врагов и друзей, когда одержавший в схватке верх станет праздновать, может быть, Пиррову победу?..

Страшные это мгновения, когда рушится мир. Жуткие это мгновения, когда теряется точка опоры. И ведь надо-то так мало -- обуздать гордыню; Я вспоминаю тот вечер... На западе занималось зарево, будто кто-то там, на Небе, истекал кровью... Может быть, то был перст Божий...

36.

Быстро смеркалось. На город опускалась ночь и пугающая своей непредсказуемостью тишина... Но сколько же может продолжаться такая тишина?

Элен лежала с открытыми глазами, лицом к таяющему свету, поджав колени, обхватив их руками, лежала поверх постели, не раздеваясь, и здесь же, рядом, сидел я. Но очень скоро вокруг -- и в комнате, и вне дома -- поселился властолюбивый мрак. Он заслонил от меня дорогое лицо, скрыл стены и мебель черными шторами, а на кровать набросил такое же черное покрывало, оставив лишь окно как сумрачный ковер, расписанный незамысловатым узором.

Я протянул руку туда, где должно было висеть бра...

-- Не зажигай свет! Мне страшно,.. -- уловив мое движение, поспешно прошептала Элен.

Что истинно страшно, так это когда люди боятся света, когда они ищут защиты у тьмы... Это значит, тьма правит миром...

-- Элен, любимая,.. все будет хорошо. И постарайся уснуть. Уйдет ночь, а с ней и напрасные тревоги, -- сказал я, склоняясь над ней, пытаясь разглядеть блеск ее глаз.

-- В эту ночь нельзя спать... Я чувствую... Я же мутант.

-- Карл тоже был мутантом, но я любил его как брата, как сына...

-- Знаешь, мне пригрезилось, так ясно, словно наяву... водопад и пещера, мы вдвоем и... нет, не хочу об этом... Водопад, пещера, вокруг джунгли, море красок, сочных, живых, голоса птиц... и рев водопада... Как думаешь, есть еще на свете девственные леса или они остались лишь в воображении людей?

-- Я люблю тебя...

-- Правда? Любишь?.. Тогда обещай мне: если мы переживем эти дни, мы найдем ту пещеру под водопадом и обязательно там, где нет людей...

Где-то совсем близко у дома хрустнула ветка, почти неслышно, но среди застывшей тишины очень отчетливо, и тут же что-то тяжелое упало на балкон.

-- Тихо,.. -- прошептал я на ухо Элен.

Там на сумрачном ковре вдруг возник силуэт человека... И разрывая линии ковра, кто-то открыл дверь балкона и шагнул в комнату.

Элен сжала мою руку в своей и почти беззвучно произнесла:

-- Пат!

Коснувшись лишь имени, Элен, словно коснулась и самой Патриции.

-- Элен?! -- достаточно громко произнесла ночная гостья.

-- Зачем ты здесь? -- жестко спросил я.

-- Ты?. Отец, кажется, это и мой дом.

-- Что ж, осторожнее... у тебя руки в крови...

-- Ты не задавался вопросом -- имеешь ли ты право судить меня?

-- Думаю, да. Уж так распорядилась судьба, оторвав нас друг от друга на целую вечность, но от этого я не перестал быть твоим отцом, а ты -- моей единственной дочерью... к несчастью.

-- Все, что я хочу -- сохранить мой мир и отвратить его конец. Это преступно? Ты прав, мои руки в крови, это кровь Самуэля Ли, Сиднея, тех, чьих имен я не знала, и кровь детей, даже младенцев... Как и ребенка Элен... Но кто-то должен был взять на себя эту ношу... Бог с ними -- будь они просто уродами. Все гораздо сложнее... Нас, которых так много, во много раз больше чем их, развратила убийственная самоуспокоенность, что этот мир создан человеком и для человека. Мы потеряли зубы и когти, мы оборвали нити, связывающие нас, как будто время остановилось и будто мы вечно обречены быть самыми, самыми, самыми. Но это мираж -- наше царствование. Они сильнее нас -- вот это реально... Ты прав: у меня нет к ним жалости, как нет жалости в драке не на жизнь, а на смерть. Каждый из них -- будь то ребенок или взрослый -- должен умереть, иначе... иначе участь наша будет жалкой...

Я слушал ее отчаянную исповедь; слушал, не видя ее лица, ее глаз, голос ровный, сильный, чуть приглушенный, с нотками надежды найти понимание, но уверенный в своей непогрешимости перед истиной... Слушал молча...

-- Я расскажу тебе о девушке, одной моей близкой подруге... Она была чиста, юна, а сердце ее жаждало любви. По ночам она влюблялась в свое отражение в зеркале, восхищаясь тем совершенством, каким одарил ее господь, телом, которое принадлежало ей, его плавными изгибами, прозрачной кожей, тонкой шеей, грудью древнегреческой богини, ногами нимфы... О, если бы ты знал, как ждала она своего первого мужчину... И вот появился он -- сильный, умный, смелый, но такой нерешительный с ней наедине. Но, может быть, виноваты чужой город, чужая школа, и то, что друзья его остались где-то в далекой Испании, или то, что им обоим было только по пятнадцать?.. Прошло две недели. Две недели счастья. Она любила и видела, что любима, так почему же он ни разу даже не взял ее за руку?.. Тогда она бросилась в омут... она привела его к себе домой ночью, тайком от посторонних глаз... Она любила и видела, что любима -- можно ли ее судить за это. Она обнажила перед ним свое тело, которое теперь принадлежало уже не ей, а ему, и сама же, от волнения путаясь в его одежде, обнажила и тело возлюбленного. И, почувствовав его упругую мужскую плоть, она опустилась на колени, обняла его бедра... и отпрянула, словно ужаленная... Тысячи тончайших волосатых щупалец, извивающихся и кишащих, словно клубок червей, вдруг слились вместе -- его ноги исчезли. Всего на мгновение потеряв над собою контроль, он стал тем человеком-змеей, чудовищем, каким создала его природа и которого уже не прятали ни одежда, ни сумрак спальни... Скажи, сколько сил надо было той девушке, чтобы побороть охватившее ее отвращение. На следующий день... Одним словом, она стала избегать его. А спустя три дня он застрелился. Было ли ей жалко его? Наверное. Но затем случилось нечто, что жалость превратила в ненависть. В ее классе было еще трое мутантов, над которыми все издевались, кого считали животными, какими-то недочеловеками, их звали Самуэль Ли, Сидней и Кора... Вскоре после смерти... юноши Кора обманом завлекла ее в спортзал. Там ждали друзья Коры... Они насиловали ее всю ночь. Они стали у нее первыми -- двухголовый Самуэль Ли и Сидней с лицом на затылке и лицом впереди...

-- Что сталось с ней?

-- Она покончила с собой.

Нет, история эта не напоминала историю Ромео и Джульеты, что-то не вязалось здесь с извечной темой беззаветной и воистину смелой любви, описанной великим драматургом, но мог ли Шекспир измыслить подобный поворот сюжета, мог ли он думать о том, что ждет его Ромео, обо что разобьются два любящих сердца...

Я почувствовал, что будто каменная глыба навалилась на меня всей своей непосильной тяжестью, и, казалось, остановится сердце, как сами по себе сжимались в кулаки пальцы: но от безысходности я лишь стиснул зубы, шумно вздохнул и мотнул головой, словно отрешаясь от наваждения; подумал -- каково же сейчас Элен; снова видел перед собой Патрицию, тщетно пытался всмотреться в черный призрак, все еще стоящий у окна, и не поверить что она осталась прежней -- холодной и рассудительной, чуждой волнений. Может быть, именно поэтому я нашел руку Элен, взял в свою, но потом оставил, поднялся с постели и встал рядом с дочерью, обратив бесполезный взгляд во мрак улицы...

-- Элен, -- вновь заговорила Патриция, -- Я ни в чем не раскаиваюсь. Ты знала -- я сдержу слово.

-- Ты чудовище... -- произнес я тихо, -- в чем был виноват этот неродившийся ребенок?

-- В том, что он родился бы мутантом.

Почему-то в эту секунду я вспомнил о Скотте, страстно любившем ее, мою дочь.

-- Кто убил Вильяма? -- наверное, я думал вслух.

И если этот вопрос все же относился к Пат, то она не ответила, может быть, не нашлась, что ответить. Она отошла от окна в глубь комнаты, мне показалось, опустилась в кресло и, лишь спустя минуту, я снова услышал ее голос, впервые за все время дрожавший.

-- Вчера я видела свою мать... твою жену, отец.

Я словно не расслышал ее слов...

-- Элизабет?

-- Она в клинике Рикардо... Вильям лгал, он все лгал, но лучше бы его ложь была правдой.

37.

"ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ"

С той памятной ночи, столь красочно описанной Просперо Мериме в "Хронике времен Карла Великого" минули века. Изменилось, казалось бы, все, и лишь СМЕРТЬ не знала бега лет. Люди все так же, один на один, вступали с ней в отчаянную схватку, все так же кто-то склонял перед ней колени, а кто-то приносил в жертву вместо себя врага или друга.

Все, что будет рассказано мною в это главе, один для всех жуткий сон. Я упомяну обо всем, что хоть как-то отложилось в моей памяти...

Не успел я в полной мере осмыслить сказанное Патрицией, как рвануло!!! Как будто некая страшная сила решила играть в детские кубики, выбрала дом, что стоял по соседству с тем, где жили Симпсоны, а потом взыграл каприз... Кирпичи, рамы, решетки, листы крыши, мебель, тряпье, вещи и тела людей -все взлетело, зависая в одетом в траур небе, совершив акробатические финты, опало на газоны, мостовую, тротуары, на соседние дома... И сразу замелькали зловещие тени. Рассыпаясь, словно муравьи, устремились люди туда, где непроглядная темень, но, возвращаясь на свет пожарища, иные из них, рыская, напоминали уже волков.

Я выбежал на балкон. Что-то темное размером с теннисный мяч пронеслось совсем близко, едва не задев голову. Инстинктивно я пригнулся; оказалось, камень, но за ним вдогонку летели уже другие; звон бьющегося стекла донесся снизу -- били окна первого этажа. Под градом камней мне ничего не оставалось, как поспешно ретироваться в комнату.

Затишье наступило минуты через две, и я наивно подумал, что, быть может, этим все и закончится.

-- Надо сходить вниз, узнать, что там...

-- Я с тобой! -- воскликнула Элен.

-- Иди один, будет лучше, если она останется, наверху безопаснее, -неожиданно вмешалась Пат: -- так или иначе, а сейчас мы все на одном тонущем корабле...

Вот только могла ли на то согласиться Элен?! И потому, как она метнулась ко мне, словно прячась за моей спиной от Патриции, что-либо говорить было излишне.

Мы едва спустились в гостиную, как в окна, разбиваясь об их решетки, полетели бутылки с бензином, затем снаружи позаботились о факелах, и тогда подоконники, портьеры вспыхнули бесцветным и алым пламенем.

Какие иной раз нелепые мысли посещают нас в критические моменты жизни.

"Мне бы подвизаться пожарником, кажется, всю свою жизнь я только и делаю, что спасаюсь от огня", -- подумал в ту минуту Ваш покорный слуга.

-- Кэтти! -- закричал я, вместе с Элен принимая бой.

-- Кэтти! -- звал я, срывая на пол карнизы, помогая себе, чем только можно, чтобы погасить пламя.

Кэтти наконец появилась; с рукой на сердце, она, кажется, едва удерживалась от того, чтобы не упасть в обморок; увы, мне некогда было интересоваться ее здоровьем;

-- В доме есть огнетушители?!

-- Они... Я сейчас, мсье! -- выпалил выскочивший из-за спины бабушки Бобби и кинулся куда-то к кухне. Тем временем в окна полетели еще две или три бутылки, на лестнице показалась Пат и сообщила, что огонь в двух спальнях. Слава Богу, Бобби, проявивший в ту ночь настоящее мужество, не заставил себя ждать...

-- Пат! Второй этаж твой! -- крикнул я, указывая на один из двух тяжелых баллонов, что принес юноша, и овладевая другим.

Патриция же упрямо покачала головой и будто нашла более рациональное средство, уверенно пересекла гостиную, бросив на ходу непонятную фразу: "Сосунки!", распахнула дверь, но сделала лишь шаг, как, оглушенная бейсбольной битой, медленно сползла вниз по стене и осталась сидеть на пороге. Тот, кто ее бил, пятясь и ухмыляясь, отступал -- ребенок лет двенадцати, ОБЫЧНЫЙ циклоп. Я подбежал к дочери и, удостоверившись, что это лишь нокаут, встал рядом с ней.

Нашими врагами были однокашники Бобби, только их стало на десяток больше. Проклятые, несчастные в своем уродстве, отвратительные в поглотившей их ненависти, 12-13-летние мальчишки, вооруженные главным образом бейсбольными битами, встречали каждую свою удачу, будь то точное попадание камнем или бутылкой, оглушительными криками восторга, прыжками, сопровождая все это неприличными телодвижениями, выглядевшими тем более гадко и омерзительно, когда это были дети. Я видел их глаза и понимал, что, улыбнись им удача, они убьют без раздумий и сожаления. Но мог ли я ответить им тем же?! И, мне кажется, они чувствовали мое бессилие перед ними, и потому вид пистолета, выглядывающего из-за пояса, ничуть не внушал им страх. Однако я все еще не расстался с огнетушителем, а уж применить его, как говорится, сам черт велел. Я было подумал об этом, как почувствовал удар сзади по икрам. Я охнул, упал на одно колено и тут же, оборачиваясь, вовремя поставил руку под биту, метившую мне в голову, а затем той же рукой схватил оказавшегося за моей спиной циклопа повыше ступни, потянул на себя -- он испуганно, цепляясь за воздух, взмахнул своими недоруками и повалился на спину уже в дом. Пущенные не чтобы промахнуться, чтобы поражать, три биты, одна за другой, опрокинули меня, прежде чем я успел переключить свое внимание на что-то еще. Мои враги не мешкали: сразу окружили, поволокли меня за ноги подальше от дверей к дороге. Изловчившись, я нажал на кран оказавшегося как никогда эффективного оружия, направляя струю пены во все стороны. Пены хватило ровно настолько, чтобы раскидать мальчишек, одолевших было взрослого мужчину. Освободившись, я увидел, что трое самых крепких и рослых любителей бейсбола вбегают в мой дом. Вы знаете, кто разделался с ними? -- Бобби! Тем же способом, что и я, искупав их с головы до пят. Но всего одно неосторожное движение едва не стоило внуку Кетти жизни, -- наступая, он споткнулся на ступеньках и оказался на земле. Сверху, ему на поясницу, прыгнул монстр о двух головах, другой крикнул: "Лови!"-- и бросил небольшую канистру. Уродец, стоящий на спине Бобби, уже готовился облить его бензином, и лишь я помешал ему, в прыжке оттолкнув к стене... Уж так получилось, что канистра, перевернувшись, плеснула ему на одежду, и лежавший, словно выжидая, в траве факел коснулся адской смеси, рождая факел живой...

Я ужаснулся, как, наверное, ужаснулся и Бобби, -- я уже поднял его, он схватился за мою руку, в глазах его отразилось пламя, губки задрожали, -как, наверное, ужаснулись и все наши "друзья"- мутанты, вставшие неподвижно, покоряясь гипнозу зрелища вдруг объявленной казни, а двухголовый катался по земле и дико вопил.

-- Беги, парень, -- произнес я, подтолкнув Бобби к дому, наклоняясь за его баллоном.

Я пытался подавить огонь пеной, но то ли оттого, что несчастный словно нарочно в каком-то остервенении только мешал всем этим попыткам, беснуясь от боли, то ли оттого, что делал я это неумело, все, казалось, впустую. Выбежала Элен с огромным одеялом, набросила на него, на помощь ей пришел я, а он бился, проявляя невозможную для столь юного возраста силу; и только вдвоем мы задушили пламя, прежде чем оно превратило ребенка в обугленную мертвую куклу.

Война, по крайней мере с ними, маленькими убийцами, была окончена. Но они не позволили перенести их друга в дом, чтобы мы могли оказать пострадавшему первую помощь.

-- Я врач, -- попытался было образумить их я.

-- Мы отнесем Клода его родителям, -- сказал один за всех и глядя на меня исподлобья.

-- Но он может умереть...

-- Тогда вы ответите за это...

О чем мне больше всего хотелось спросить у них -- кто родители Клода?

Я не решился.

Я все же вынес им носилки. Они восприняли это как должное и, дружно подхватив их уже с Клодом, понесли словно знамя.

Только теперь я оглянулся вокруг. Порой так случается -- человек, спасаясь от ночного кошмара, проснувшись, вдруг осознает, что явь еще более страшна, нежели сон.

И только теперь, оглянувшись вокруг, я увидел, что стою среди улицы, где Насилие и Жестокость, на руках в паланкине, принесшие ЗЛО, вселяясь в души и монстров, и людей вершили черный суд, и ЗЛО, шаман без сердца, бил в свой громкий бубен -- то размеренно, сотрясая воздух грохотом взрывов бомб или машин, то часто-часто, срываясь на стрекот автоматных очередей, то почти замолкая, какими-то одиночными робкими выстрелами, и все завывая воплями женщин, полными боли и ужаса, то плачем детей, то исступленными ариями сумасшедших, тех, кто сошел с ума, и тех, кто раболепствовал перед Злом... но даже ЗЛО было лишь слугой -- СМЕРТИ! И она, поднявшись над улицей черным клубящимся, утопающим в ночи дымом, размашисто косила жизни... Взмах -- и две, взмах -- и пять... взмах -- и десять... Капли крови летели с той косы на холодный камень,-- он раскалялся, питали траву-- она чернела, капли стекали по листьям, словно был дождь, но, коснувшись огня, возносились в небо...И мне показалось, что однажды, в далеком прошлом, я уже видел все это. Когда "Виктор Гюго", подойдя к острову Бапи в Индонезии, оказался в самом пекле, когда все пассажиры и экипаж стали свидетелями извержения вулкана Акунг, бедствия, обрушившегося на местную деревеньку. Вокруг был мрак, огонь, и тот же животный ужас...

Но смех... идиотский и дьявольский, будто пощечина, встряхнул меня, избавляя от навязчивого воспоминания. В тридцати метрах, у ограды моего сада, мутант без шеи со страшной головой без лба, вырастающей из туловища и выдающейся вперед, могучими лапами повалил спиной на землю молодую женщину и, разорвав на ней платье, насиловал ее, извергая смех, как худшее из наказаний.

Я выстрелил. На удивление точно. Монстр так и остался на женщине, не посмевшей даже сбросить его с себя.

-- Морис! -- Элен повисла на моей руке, -- Пойдем же.

-- Элен, ступай, ступай в дом...

Но, почему-то, говоря эти слова, я почти оттолкнул ее, пусть к дому, но оттолкнул...

И снова выстрелил. В урода с раздвоенной головой, наседавшего на какого-то парня, тонкого, стройного, в очках, по виду маменькиного сыночка, переростка, зачахшего за разучиванием гамм. Но пули, словно заколдованные, ушли в никуда, хотя расстояние было меньшим... Я уже видел как, пересекает улицу женщина с прижатым к груди младенцем; она в одной нижней сорочке, простоволосая, а за ней тени чудовищ, еще более чудовищных и огромных в отблесках танцующего в дикой пляске пламени. И падающую из окна второго этажа тринадцатилетнюю девушку, мою соседку, и в том же окне ее отца, осевшего вниз и медленно положившего голову на подоконник, будто уснувшего. И вставшую на дыбы машину скорой помощи и рухнувшую набок... Она переворачивается, потом еще дважды, и накрывает толпу монстров, измывающихся над кем-то, кого они сами определили в "чужаки", и та скорая помощь вдруг превращается в куски живой и неживой материи...

Где-то завыла полицейская сирена. И так же внезапно стихла.

Зарычал пулемет... То в конце улицы сражался трехэтажный особняк, который брали штурмом по всем правилам...

С неба упал луч прожектора. Подул ветер. Загудело... То совсем низко прошел вертолет...

...А двухголовый, с головами, более всего подходящими бегемоту, вышибал ногой окно дома мадам Симпсон.

В ту секунду я подумал о ней как о самом родном человеке.

Вы, наверное, помните, что наши дома разделяли сто метров, и я словно бросился вплавь по реке смерти, обманув Харона, непременно собираясь вернуться, будто бы можно было пренебречь волей богов, нарушив установленный ими порядок вещей.

Кто-то падал рядом... Кто-то цеплялся за мою одежду... Кто-то звал меня... или то шептал мой воспаленный мозг. А я сам себе больше напоминал робота, нежели существо с сердцем, способным чувствовать, воспринимать желания и боль. В этом роботе в те мгновения работали зрение, охватывающее все 360 градусов, рука, неустанно сжимающая оружие, наслаждающееся своим талантом убивать, и ноги, то ли необыкновенно послушные, то ли необыкновенно упрямые.

Я наконец добежал до дома м-м Симпсон, нырнул в зияющую дыру, оскалившуюся осколками стекла, где минуту назад скрылся враг, и оказался в ухнувшей с головой во мрак гостиной. Мрак этот создавали толстые красные портьеры, волнами опускающиеся к полу, и если бы не стон улицы, врывающийся через разбитое окно, то могло показаться, что эта гостиная отгорожена от мира неким магическим кругом. И не было здесь ни одной живой души; ни самой м-м Симпсон, ни ее старой прислуги, ни проникшего сюда монстра.

Какие бы катаклизмы не случались, в нашей жизни всегда найдется кто-то, кто среди горя и безнадеги возрадуется... Так пируют на остывающем поле брани грифы-стервятники и невинные аквариумные рыбки вдруг возжелают человечины, коль взбунтуется море, выйдет из берегов и поглотит сушу, так крысы берут в полон города, когда мор изводит людей, так в обезумевшем мире человек физически сильный объявляет себя единственным судьей...

Расположение комнат в доме мне было известно. Через щель у двери в спальню я увидел мадам Симпсон, лежавшую в постели под одеялом, но лежавшую как-то очень тихо, и здесь же -- вставшего на подушку рядом, ногами в туфлях, отнюдь не монстра, а обыкновенного человека, который срывал со стены живописное панно -- убегающую в степь дорогу на фоне всегда сумрачного неба. Под панно был сейф.

-- Эй, приятель! -- неслышно открыв дверь и наставляя на него пистолет, окликнул я незнакомца.

Он стремительно повернулся ко мне лицом, взмахнув руками, будто защищаясь от удара, и замер, как тот ворон, у которого украли сыр. Он и был похож на ворона, только очень неказистого? Сгорбленный и худой, с маленькой головой и маленьким личиком, с близко посаженными глазами по бокам его, вот уж точно, скорее клюва, чем носа.

-- А где же мутант? -- как-то недоверчиво спросил я.

-- А... мутант? Во-он, у кровати, мутант, -- вдруг широко улыбнувшись, сказала он, мотнув головой влево. И только тогда, на полу, близ кровати я действительно увидел искусно сделанный маскарадный костюм, двухголового монстра, который ввел меня в заблуждение. Мой взгляд задержался на секунду, но человеку-ворону этого оказалось достаточно, чтобы выстрелить в меня из неведомо как появившегося у него пистолета... Уже почувствовав обжигающую боль слева пониже ключицы, выстрелил я. Мы упали оба, одновременно, но затем голову поднял только один. Зажимая рукой струившуюся из раны кровь, мгновенно пропитавшую сорочку, я встал и подошел к кровати. Мадам Симпсон была задавлена подушкой. И мне показалось это нелепым -- подушкой,.. не убита пулей, не сожжена заживо, не разорвана на части... подушкой...

Мне нечего было здесь больше делать. Я возвращался к Элен, Пат, Кэтти, Бобби. Я возвращался в свой дом, единственный мой приют. Мне вновь предстояло преодолеть реку, разделившую царство мертвых и царство живых. Но ноги стали упрямо непослушными, а плечо нестерпимо жгло, и теплая, липкая и тяжелая кровь выносила из бренного тела последние силы. Демоны зла -- вот кто, наверное, толкал меня вперед...

Я проломил кому-то череп и карлику-циклопу всадил пулю в живот... степенный господин-мутант, может быть, никому не причинивший вреда, судя по всему, охваченный ужасом и отчаянием от всего увиденного, застыл у моих ног убитый... Морисом де Сансом... И еще один монстр, сраженный пулей того же Мориса де Санса, отправился к праотцам. А Морис де Санс вновь и вновь стрелял в уродов вокруг себя, спасая, спасаясь, убивая, калеча, не щадя... пуля за тринадцатилетнюю соседку, растерзанную неким диплодоком, за незнакомого малыша, надетого на шпиль острой ограды, за тех, кто отстреливался в особняке с колоннами в конце улицы -- я с вами всеми, Морис де Санс с Вами!..

Кто-то выбил из руки пистолет. На моем пути встал точно снежный человек. Я размашисто ударил его в квадратную челюсть, он лишь пошатнулся, легко поймал мою правую руку, а потом переломил ее в запястье... Какой отвратительный хруст!.. странно, но я не чувствовал боли и бил его в пах ногами... Он отпускает меня, мою кисть, охает, садится на корточки, а я львом, тигром или ангелом смерти, бросаясь на него, опрокидываю его на спину и, подхватив пистолет с земли рукой здоровой, навожу черное дуло прямо в рот...

Мутант выплевывает мне в лицо какие-то грязные обрывки слов... и захлебывается пулей. Но чьи-то ноги разбегаются по мне и справа, и слева, в разъяренных кованых сапогах, и я чувствую, как глаза и лицо заплывают кровью, моей кровью, как немеет тело, но если не сломить, то не сломить, и я хватаюсь за эти кованые сапоги, один выворачиваю за носок, тяну к себе, выше их, сквозь одежду вонзаю зубы в тело, но сапоги другие бьют меня по спине, по почкам, по голове и в живот.

Когда кто-то попадет по сломанному ребру, я теряю этот мир; но почему-то сапоги, вдруг опрокинувшись, становятся мертвыми... Взгляд, уже безучастный, блуждает по людям, мутантам, и пока я лежу среди трупов врагов, душа моя словно в раздумье: остаться ли со мной или уйти. Однако мне нет до того никакого дела. Только ночь предо мною...В ней у порога своего дома некто господин Рибли расстреливает в упор двухголового сына; в ней семья де Ризе, где отец и дочь -- мутанты, а мать и сын -- нет, гибнет в объятом ярким пламенем доме, они пытаются спастись через окна и двери, но их одного за одним пригибает к земле выстрелами, а затем, на скорую руку перевязав черными от копоти простынями, всюду разбросанными по газону, отправляют, словно дрова в камин, назад...

И этот неумолкающий голос боли, наполняющий улицу...

-- Слава Богу, Вы живы! -- воспел рядом мой ангел-хранитель.

-- Пани, Вы! -- узнал я...

Через какое-то время я пришел в себя уже на диване в гостиной, и, наверное, бинтов на мне было больше, чем одежды.

-- Что за шум?

-- Скоро все закончится, в город вошла армия, -- ответила мне не отходившая от меня Элен.

-- Это танки, мсье! --сказал, стоящий у окна, Андрэ Пани.

Всхлипнула Кэтти...

-- Где Пат? -- вспомнил я о дочери.

-- Она ушла вслед за Вами...

"Неужели я, зная Пат, полагал, что она усидит дома, когда вокруг убивают ее братьев и сестер... Где же ты? Не нашла ли ты свой конец в этом аду?"

Я попросил Элен помочь мне и, опираясь на ее плечо, добрался до окна, встал за спиной Пани.

Танки, не задерживаясь, прокатились по улице, скрылись за поворотом, а потом все стихло... Если бы только не пылающий факел, как будто вознамерившийся спалить сокрывшие луну тучи, если бы только не огонь, все более и более вклинивающийся между домами, захватывая деревья и ограды, и скамейки, крохотные садовые домики и оранжереи, то подбирающийся лениво, то набрасывающийся коршуном, ненасытный, коварный и объявивший себя здесь ДНЕМ, если бы не пожар, то могло бы показаться, что ночь снова вошла в старое размеренное русло. Где-то на севере взмыла осветительная ракета, вспыхнула десятками белых солнц, затем другая, западнее, рассыпаясь десятками желтых звезд, и третья, совсем близко, над нашими головами -- словно брызги крови титана... Военные брали мир в свои руки.

Джип Роже Шали я узнал сразу. Он показался из-за дома с колоннами, полуразрушенного, но не сдавшегося, пронесся по улице, аккуратно объезжая тела людей, но сметая с пути иные всевозможные препятствия, и остановился вне моего поля зрения, очевидно, напротив гаража. Я услышал, как смолк мотор.

Теперь уже без чьей-либо помощи я медленно прошел к дверям.

Андрэ Пани, услышав колокольчик звонка, вопросительно посмотрел на меня своим единственным оком.

-- Все в порядке, -- отвечал я ему, -- этого гостя я ждал.

Замок щелкнул, лихо провернулся, крякнул, и наконец разжал стальные клещи. Я распахнул дверь.

Роже Шали стоял на пороге всего секунду... затем стал падать, бревном. У детектива было какое-то очень печальное и глубокомысленное лицо...

Он упал на меня, и, конечно же, в моем-то положении, я оказался под ним, на полу;.. заметил, как Андрэ с пистолетом на вытянутых руках стреляет в улицу и как чьи-то чужие пули рвут его тело, окрашивая рубашку в цвет жизни и смерти. Высвободив левую руку, я выстрелил в ворвавшегося в дом яйцеголового с глубоко запавшими в череп глазницами, где горели совершенно круглые красные, как у разъяренного быка, глаза; с седловидным уродливым носом, вывороченными ноздрями и тонкими нитками губ. Я словно сфотографировал его для себя, потому что он, смертельно раненный, все шел и шел на меня, хотя каждый раз, когда я нажимал на курок, невидимая сила отбрасывала его назад. Когда я выпустил последнюю пулю, яйцеголовый будто ждал ее -- обняв свой живот, он остановился и рухнул на низенький шахматный столик, на поле белых и черных клеток привнося цвет алый.

Но с улицы в гостиную вбежали еще трое. Пани убил одного, а затем нашел свой конец -- оторванный огненным смерчем от земли, будто Антей, он испустил дух.

Мутанты хозяевами прошлись по залу. Я положил рядом с собой бесполезный пистолет, обойм больше не было, отвалил труп Роже Шали, но подняться не смог -- циклоп с хоботом вместо носа, забросив за спину короткоствольный автомат на ремне, поставил мне на грудь ногу. К Элен (она, словно неживая, все еще стояла у окна), приблизился, казалось бы, обыкновенный мужчина, пожилой, коренастый и даже приятный, и принялся бесцеремонно рассматривать ее,.. потом тихо и вежливо произнес:

-- Прошу прощения, мадемуазель...

Но его слова перекрыл звонкий голос вошедшего -- человека или мутанта в маске, в сером длинном плаще, шляпе.

-- Да тут и его подружка, вот, вот Жорж, встань с ней, покарауль, да поглядывай, что там снаружи.

Я готов был поклясться, что слышал этот голос не впервые.

Маска оглянулась и прокричала кому-то на улице.

-- Тащите эту суку сюда...

Затем человек в маске присел в кресло, его колючие глаза внимательно посмотрели на меня:

-- Вопрос один, где архив Томашевского?

-- Один бог знает это, -- хмуро ответил я.

-- Послушайте-ка, месье, я полагал, что у нас на руках только один козырь, оказалось два... не лучше ли нам договориться?

В этот момент двое мутантов внесли бесчувственную Патрицию.

Я попытался подняться, тогда нога циклопа придавила меня к полу, может быть, не сильно, но ребро! И я едва не потерял сознание от боли.

-- Спокойно, спокойно, дружище, -- продолжала говорить со мной маска тоном старого приятеля, -- игру я буду вести честную... твою дочь мы убьем в любом случае, лгать не хочу, но только от тебя зависит, умрет ли она сразу или смерть будет долгой и мучительной. Ведь может так статься, что она проклянет день, когда родилась. Но если сердце у тебя камень, после нее возьмемся и за твою подружку... Разумеется, такие решения не даются сразу -в вашем распоряжении минута!

"Где же я слышал этот голос?.. -- говорил я сам с собой.-- Конечно, на квартире Томашевского! Или где-то еще? Архив?... Архив, где он? В камере хранения, где-нибудь закопанный в лесу, в швейцарском банке или на вилле Скотта? Да откуда я знаю...Ах, Элен, почему я не отправил тебя сразу куда-нибудь подальше от Парижа... Признаюсь, Патриция, я бы не отказался самолично положить всех этих пятерых под нож гильотины..." -- Мысли мои путались. Что мог я ответить маске, если действительно не знал, где архив.

-- Минута прошла, -- прозвучал приговор, -- Приведите в себя эту...

Когда глаза дочери раскрылись, взгляд ее стал жестким.

Пат не стоило занимать мужества.

-- Она ваша, господа! -- небрежно бросила маска.

"Бог мой!" -- взмолился я, страшнее для Патриции пытки наверное придумать было нельзя: с нее сорвали одежду и нагую стали привязывать к перилам лестницы, сначала сверху за руки, а затем и за ноги, широко разводя их в стороны.

-- Морис, Морис, она ведь только удовольствие получит. Что-то дальше будет... Вот уж посмеемся... Итак, где архив?

-- Я не знаю, поверьте, это правда... Неужели...

-- Солдаты, -- быстро сказал Жорж, -- сюда идут.

-- Ты не ошибся, к нам? -- тревожась спросила маска.

--С ними разговаривала женщина, наверное, она видела, как мы входили в дом.

-- Уходим! Всех троих с собой... Где выход в сад?! -- обратилась ко мне маска. На мое молчание она ответила тем, что направила пистолет в сторону Элен.

-- Три секунды!

-- Через кухню.

Циклоп поднял меня с пола, заломил руку; Элен, положив трехпалую клешню ей на плечо, заставил идти Жорж, а Патрицию повел он, командовавший всем, схвативший ее за волосы и приставивший снизу к подбородку дуло пистолета.

Но дверь на кухню была забаррикадирована изнутри.

-- Кто там еще? -- не теряя самообладания, грозно посмотрела на меня маска.

-- Вероятно, экономка с внуком... -- (я и забыл о них!)

-- Комнаты наверху выходят в сад?

-- Да, две из них.

-- Все, быстрее, быстрее.

Входную дверь вдруг разнесло в щепки. Гостиная потонула в дыму. Я вырвал руку... Раздалась стрельба. Кто-то падал. А по лестнице поднимался человек в маске, с Пат, не отпуская ее.

Я поймал Жоржа, вернее, его автомат и, воткнув ствол ему в живот, нажал его же пальцем на курок, выворачивая мутанту внутренности; завладев оружием, оттолкнул Элен за диван и, бросился на второй этаж. Перед тем, как я оказался в спальне, где скрылась Пат, оттуда донеслись выстрелы. Я ожидал увидеть там все что угодно, только не то, что увидел, и в изумлении остановился посредине комнаты. В ней находились Пат... и Роберто...

Он сидел в углу, в метре от распахнутой балконной двери и немыслимо! Он целовал ладонь Патриции, и она тому не противилась. Нагая, удивительно красивая, она смотрела на него, и ненависти в ее взгляде не было.

Руки мои по прежнему сжимали автомат, направленный на них обоих.

Роберто?!

В спальню ворвался солдат, бравый десантник, зараженный войной, и его желание убивать сработало быстрее, чем его способность здраво рассуждать, чем я о чем-либо подумал, но быстрее пули оказалась Пат. Всколыхнувшись, словно наседка, берегущая свое дитя, она накрыла Роберто своим прекрасным телом. Только тогда я выбил из рук солдата автомат.

О, Пат!

Она жила еще минуту, не больше, умирая на руках у Роберто.

-- Ты все-таки урод! -- все же с непреодолимым отвращением, слабея, сказала она ему.

Затем она взглянула на меня и произнесла совсем тихо:

-- Он твой сын... CА 666... в ее палате...

Я всегда верил в рок, но разве не рок, то, как она погибла -- защитив мутанта от рук человека...

38.

Я и Элен ехали к Филидору. Сен-Клу не был чем-то особенным. Всеобщее разорение и страх на лицах людей, иногда встречавшихся нам на пути, следы пожаров и горе парижан, потерявших родных и близких, разграбленные магазины, перевернутые и сожженные автомобили, и затаенное торжество победителей в глазах мутантов -- всюду было одно и тоже. Все говорило о том, что этой ночью Париж пережил кошмар тем более страшный, что его ждали, рано или поздно. Но тучи, столь некстати оккупировавшие прошедшей ночью небо, рассеялись, и яркое солнце светлым днем, казалось, старается искупить чужую вину...

Мы ехали к Филидору и говорили о Пат. Несмотря ни на что, Элен очень переживала смерть подруги и сестры.

-- Да, я знала о том, что она моя сестра, как и о том, что Роберто -мой брат... В день смерти отца я вернулась домой и нашла Пат... никогда раньше не видела ее такой отрешенной. Пат сказала, что застрелила моего отца. Даже увидев его мертвого, я не хотела верить в случившееся. Он ведь безумно любил ее и порой, мне казалось, небезответно. "Все это нелепая ошибка", -- говорила я себе. Но Патриция передала дневник отца и пододвинула пистолет, добавив коротко: "Решать тебе!"... Если бы я смогла в нее выстрелить, вернуло бы это отца?.. Затем я вывезла Патрицию в своей машине. Расставались мы долго. "Ты знаешь, мы всегда были как сестры и я всегда любила тебя и буду любить, но, прошу тебя, не встречайся больше с моим отцом, забудь его..." -- это ее слова... помнишь, после нашей первой ночи тот мой злосчастный звонок. Пат каким-то образом узнала обо всем, приехала ко мне и очень жестко потребовала, чтобы между нами все было кончено. Она бы рассказала обо мне правду, что я мутант. Я боялась этого... Когда я поняла, что должна родить твоего ребенка, Патриция тогда лежала в больнице, то открылась ей... Она пришла в ярость и предупредила, что еще одна наша встреча -- и...

Элен, она сидела за рулем, нажала на тормоза, остановила машину. Элен плакала неслышно, по щекам, словно соблюдая строгую очередность, текли слезы...

-- Значит, она знала твою тайну,.. -- задумчиво сказал я.

-- Да, вся история о несуществующей подруге -- ее история, это ее изнасиловали тогда в спортзале. На следующее утро она пришла не домой, ко мне... ничего не скрыла, и я сама сказала ей, что я тоже... они... Тебе покажется странным, но это не отразилось на наших с ней отношениях. Пат не солгала тебе в другом -- той Пат, какую я знала раньше, уже не было, после той ночи в школе, та Пат умерла...

-- А дневник?

-- Пат сказала, что отвезет его нашей матери. Тебе самому надо прочесть этот дневник.

Мы снова тронулись в путь, минуя бесконечные шлагбаумы военных постов, объезжая вереницы танков, марширующих колонн десантников, добрались до Булонского леса, а вскоре и к дому Велье.

Дверь с улицы, просверленная пулями, была полуоткрыта. Я вошел внутрь, полный тревоги.

На диване лежала мадам Велье, лицо ее было мертвенно-бледное, глаза закрыты, а губы дрожали, словно они быстро, быстро шептали молитву. Около нее на коленях, держа ее руку в своей, стоял Филидор; к его ногам прислонилась скорострельная винтовка. Гильзы, изуродованные десятками пуль стены, мебель, превратившаяся в одну ночь в груду хлама, и перевязанная кисть моего друга, где поверх бинта проступало багровое пятно... -свидетельства жестокого боя остались, когда все ушло в прошлое.

-- Карл... он мертв? -- не взглянув на меня, с надеждой услышать "Нет", спросил он.

-- Да,.. -- выдавил из себя я.

Филидор непонимающе пожал плечами и, склонившись над женой, поцеловал ее в лоб.

-- Она ранена... осколок в теменной части.

-- Ее надо в больницу, -- несмело предложил я.

-- Боюсь, она не выдержит дороги, -- промолвил Филидор.

Я осмотрел рану. Все было очень плохо.

-- У тебя нет другого выхода... Здесь она не протянет и часа.

-- Может быть, скорую?

"Какая сейчас к черту скорая", -- подумал я, а вслух сказал?

-- Приедет ли она быстро... столько жертв...

Когда мы ехали, Филидор, сидевший на заднем сидении, все время смотрел на Сару, ее голова лежала на подушке, слегка покачиваясь, смотрел и вздрагивал, когда из уст ее исходил стон.

Никогда не задумывался над тем, что, наверное, все-таки самое страшное место в дни войны --это госпитали, переполненные страждущими. Бог мой, сколько тяжелораненых, истекающих кровью, искалеченных и тихо умирающих, и живущих одной лишь надеждой людей увидел я в больнице, куда мы привезли жену Филидора. Даже найти врачей здесь оказалось не так-то просто. Все куда-то бежали, каталки везли больных, суетились сестры... Трехглазый, с непропорционально могучей шеей, пожилой доктор, которого я привел, осмотрев мадам Велье, покачал головой и произнес очень устало?

-- Право, не знаю, господа. Но попробуем... Сестра, в операционную!

39.

В холле клиники Рикардо я ждал доктора Тароко. Теперь клиника фактически принадлежала ему. Из головы никак не шли мрачные мысли. Кажется, этой ночью я постарел на все те недостающие тридцать лет. По крайней мере, чувствовал я себя на шестьдесят... Снова и снова я переживал события, от которых меня отделяли всего несколько часов. Но и после, когда, казалось, все плохое позади, судьба не стала благосклоннее ко мне и моим друзьям.

Сначала безжалостный приговор Саре, потерявшей рассудок и навсегда прикованной к постели "...Мы сделали все, что могли. Жить она будет, хотя вряд ли это можно назвать жизнью..." Затем настойчивая просьба Филидора... и я рассказал ему о смерти Карла; я так и не посмел взглянуть в лицо Филидору, он же, словно пытаясь поддержать меня, сказал? "Нет, Морис, не вини себя; то расплата, ниспосланная на всех нас свыше..." Потом внезапная ссора с Элен, желавшей одного -- бежать от всего, хоть на край света и немедленно, -- я мог ее понять и, наверное, мог бы выбраться из этого водоворота жизни, увлекшего меня за собой и грозившего мне смертью, но не хотел, вознамерившись до конца испить горькую чашу. Наконец, я побывал на N.., куда поехал с тайной надеждой поговорить по душам с Роберто и увидеть Лауру живой и невредимой. Меня встретил мой сын... "Она умерла этой ночью" -- глухо произнес он. Умел ил он плакать? Не уверен; думаю, он не узнал меня, хотя... Я же не вымолвил ни слова, смешавшись, быстро ушел...

"А может быть, в самом деле бросить все и уехать вместе с Элен..." -размышлял я.

Пришел доктор Тароко. Я уже видел его однажды со Скоттом. Он был моложе своего босса лет на двадцать, среднего роста, с черной бородой, невольно внушающей уважение,.. не хочу называть его лицо заурядным лишь потому, что напротив стоял не мутант, а человек.

Он перевел глаза с записной книжки, которую читал на ходу, на меня и, не задумавшись, произнес?

-- Да, я помню Вас. Вы друг доктора Скотта.

-- Был, -- поправил я его, вовсе не имея в виду смерть Вильяма.

-- Конечно же... нелегко, когда друзья уходят из жизни... Итак, чем обязан?

-- Я хочу увидеть Элизабет де Санс, мою жену...

Тароко повел бровями, как бы говоря "Ну, что ж..." и предложил пройти с ним. Признаться, я не ожидал, что все разрешится столь скоро и без каких-либо усилий с моей стороны, очевидно, со смертью Скотта тайна утратила смысл.

Вскоре мы оказались у блока 10А, расположенного где-то под самой крышей клиники.

-- Это здесь, -- сказал Тароко, -- В этом блоке всего две палаты, одна пустует, в другой ваша жена... Блок закрывается снаружи. Я буду ждать Вас десять минут. Если будете больше -- вызовите по телефону "021" сестру. Я предупрежу... Прошу Вас.

Тяжелые, словно в швейцарском банке, двери впустили и закрылись за мной. Я оказался в узком коридоре длиной не более шести метров, стену справа скрывали светлые шторы, слева, от потолка до пола, было толстое стекло, за которым располагалась комната с двумя широкими окнами. Интерьер ее не отличался изысканным вкусом: привинченная к полу кровать, привинченные к полу стол и стул и почему-то ничем не защищенный аквариум. На кровати, словно покойница, лежала старуха, аккуратно расчесанные седые волосы были разбросаны по подушке. Взгляд ее, неподвижный, нашел на потолке только ей принадлежавшую звезду, никому, никогда не доступную, ставшей только ее Вселенной.

Я не видел Элизабет, предо мною была высохшая, исхудавшая до соприкосновения со смертью, маленькая старушонка.

Я вошел в комнату, встал над ней, произнес вслух ее имя.

Но ее не было рядом. Она была далеко, у той звезды.

Я поднял к небу, или к ее звезде, глаза и прошептал молитву, ту, которую знал, или скорее придумал сам.

"Господи милосердный! Ну, за что же ты караешь детей своих...

Господи... Мы так слабы, Господи! Так за что же?..

Будь милосерден... Молю тебя, Господи!"

Может быть, если бы не эта молитва, я не увидел бы врезанный в стену над кроватью небольшой сейф. Мне словно подсказывали свыше -- не Бог, а дьявол вершил здесь суд.

Я тотчас вспомнил "СА666",.. и не ошибся. Но нашел я там не только, как того ожидал, дневник Скотта, но и кейс; и понял, что это кейс Томашевского. Впрочем, в тем минуты ни то, ни другое не слишком взволновало меня... Той, которую раньше звали Элизабет, больше не было. Осталось лишь имя.

-- Вы можете навещать ее в любое время. Хотя это и бесполезно, -- уже после говорил мне доктор Тароко, -- Она почти не принимает пищи, должным образом не оправляет естественных надобностей, но иногда встает и часами, не отрываясь, смотрит на рыбок...

Это было мое последнее посещение клиники Рикардо.

Я вышел за ворота больницы, сел в терпеливо поджидавшее меня такси. В раздумье посмотрел на кейс и, словно совершенно никчемную вещь, швырнул его на сиденье.

"К черту! Неужели он стоит всей пролитой из-за него крови, моей перевернутой жизни"... -- закипела во мне злоба.

Я попросил у таксиста телефон и набрал номер Куена. Разговор получился коротким.

-- Райкард Куен, слушает.

-- Это Морис Да Санс, кейс у меня.

-- Где Вы?

-- У клиники Рикардо.

-- Оставайтесь там же. Я скоро буду.

В моих руках оказался дневник Скотта. Для меня он значил гораздо больше кейса.

Скот был немногословен; порой перерывы межу записями составляли недели, а то и месяцы, к тому же врач-психиатр в нем очень часто заслонял простого смертного.

На 33 странице под датой впервые упоминалось об Элизабет.

"...Ближе к вечеру в клинику поступила больная, Элизабет де Санс. Как она прекрасна!"

А через десять страниц...

"...Познакомился с Морисом де Санс. Как жаль, что у Лиз есть муж..."

Судя по следующим записям, лечение Элизабет протекало успешнее, чем я думал. Вот некоторые из них:

дата: "...-6" дает поразительные результаты. Вчера к Лиз на двадцать часов вернулась ясность мысли... Спрашивала о Морисе, матери, но ни разу не вспомнила о дочке. Почему?"

дата: "...снизил дозу "...-6" вдвое, результаты обнадеживающие. В состояние депрессии Лиз впадает только с наступлением сумерок..."

И, наконец, приведу несколько фрагментов из дневника, которые, как мне кажется, проливают на истину свет:

дата: "...Сегодня с Лиз случилась истерика. Во всем виноват визит ко мне Рейна. Столкнувшись с Рейном в дверях кабинета, она сразу узнала его... Пришлось вызывать санитаров и насильно отвести ее в палату. Однако после беседы с Рейном очень многое для меня прояснилось. Вечером был у нее -снова глубочайшая депрессия. Кажется, я отброшен как минимум на три месяца назад.

дата: "...нашел сына Лиз, когда следил за Рейном. Могу себе представить состояние женщины (ее возраста!), не имевшей ранее детей, увидевшей вместо желанного ребенка монстра. Мальчик родился первым, и она ничего не знала о дочери... Звонил Рейн, кажется, он хочет вытянуть из Мориса кругленькую сумму".

(Ниже я обнаружил адрес Лауры... У меня исчезли последние сомнения).

дата: (спустя год)

"...Она не хочет больше меня видеть. На душе скверно. Весь день шел дождь, весь день я бродил по набережной Сены. Никто не знает, как боюсь я ее потерять..."

дата: (спустя год)

"...Отменил препарат "...-6". Я не хочу ее терять... Она Моя!.."

Мне никогда не узнать всю правду до конца. Я могу лишь строить догадки, впрочем, не лишенные оснований.

За то время, когда я и Скотт были рядом, он ни словом не обмолвился о том, что к Элизабет возвращалось сознание. Очевидно, тогда же он запрещал мне с ней видеться по десять -- пятнадцать дней, объясняя это как раз наоборот -- ухудшением состояния. Он умолчал и о сыне, хотя знал о нем уже тогда. Но почему в последнем нашем разговоре Вильям не сказал того, что мой сын мутант? Почему умолчал... Пощадил?.. С какой стати?

Скотт ничего не пишет о той злополучной ночи, с которой все началось тридцать лет назад. Правда ли, что он встречался с Элизабет? Правда ли то, что она любила его? -- Это не столь важно. Важно другое. После того, как, надо полагать, Элизабет отвергла Вильяма, он вскоре отменяет препарат "...-6", который, вероятно, мог сыграть решающую роль в ее выздоровлении, более того, вообще, если судить по записям в дневнике, напрочь отказывается от мысли вылечить ее. И через три года рождается Элен. Но, может быть, я ошибаюсь, и Скотт просто отчаялся спасти Элизабет? Ведь даже после длительных периодов прояснения рассудка она снова и снова теряла нить, связующую ее с этим миром.

И все же, думаю, была права Патриция -- Скотт сознательно порвал эту нить, своими руками...

Странная бывает любовь...

Перелистнув последнюю страницу дневника, я еще долго всматривался в белое здание клиники, в ее квадратные окна, словно пытаясь найти в них Элиз, но только не ту, которую видел сегодня. Лишь приезд Куена заставил меня отвести будто окоченевший взгляд.

Он подошел, поздоровался, сел ко мне в такси.

-- Я должен Вам сказать... Пани убит...

-- Уже знаю... Этот? -- Куен взял кейс.

-- Да...

-- Все-таки в клинике?

-- Да... -- у меня не было желания вступать с ним в диалог. Похоже, Куен почувствовал мое настроение, и потому, пожимая на прощание руку, как-то по особенному понимающе покачал головой и сказал лишь короткое: "Удачи!

Его шевроле уже развернулся, когда я заметил на повороте за кустами шлем, отыгравший солнечный зайчик мне в глаза. Но шевроле сорвался с места... всего шестьдесят метров до поворота... Я выскочил из машины и услышал автоматную очередь.

Мотоциклист был скор на руку. За те десять секунд, что я бежал к шевроле, он успел забрать драгоценный кейс и исчезнуть, словно его и не было.

Куену, завалившемуся набок на кресло справа, пули не дали времени даже на последнее "прости"...

40.

Я не стал дожидаться ни полиции, ни военных. Почти не сомневаясь, что только Роже Шали, даже мертвый, сможет мне помочь в поисках убийц, я позвонил в его офис. Мне ответил приятный голос Марии Стюарт.

-- Мсье де Санс?

-- Я могу надеяться, что Вы дождетесь меня в офисе? Я постараюсь приехать как можно скорее, -- попросил я.

-- Разумеется, сэр...

Париж, однако, словно прорвало. Машины нескончаемыми потоками, дыша друг другу в затылок, покидали город. Но за рулем и в салоне всегда сидели мы с Вами, зрителями же этого панического бегства, не смею писать, постыдного, были они -- мутанты; кто стоя на пороге дома, провожая долгим взглядом реку, иногда застывающую в своем течении, иногда шумно живую, кто из-за оконных жалюзи, тайком, кто, чаще молодежь, открыто выражая враждебность криками, улюлюканьем, бранью, свистом. Миллионный город был словно... Оказывается, я не знаю с кем или с чем сравнить все то, что происходило в Париже в те дни после НОЧИ. Нет, муравьи возвращаются в разоренный муравейник, и пчелы строят свой дом заново. Крысы? Но когда они бегут с корабля, он тонет. Париж -- он оставался и жил дальше, не с нами, с ними, -- жизнью новой, чужой, но жил. То, что происходило, не имело аналогов в этом мире. И какой толк был в стоящих вокруг танках, вооруженных до зубов солдатах, кружащих над городом вертолетах, когда сражение было уже проиграно...?

Путь, который должен был занять не более часа, из-за многочисленных автомобильных пробок, царившей на дорогах неразберихе, перекрытых военными улиц, отнял у меня время до вечера. Незадолго до объявленного с 20.00 комендантского часа я оказался на Бульваре де Ризе.

Звонить в дверь не пришлось, очевидно, Мария Стюарт заметила меня из окна.

-- Здравствуйте, мсье де Санс, я уже начала беспокоиться, не случилось ли что, -- встречала она.

В этот раз платье на ней, еще более откровенное, чем то, в котором я видел ее раньше,-- длинное, черное, блестящее, облегающее фигуру, с разрезом сбоку до пояса, обнажающим бедро,-- меня почти раздражало.

"Она тоже празднует победу", -- подумал я, вслух же процедил сквозь зубы:

-- Роже убит этой ночью...

-- Мне сообщили, кто-то из полиции. -- Ответила они цинично хладнокровно, лишь добавив, впрочем, безразлично: -- Жаль босса...

-- Мадемуазель, я хотел бы...

-- Вы хотели забрать Ваше дело? -- не дала она досказать мне.

-- Да.

Шали предупреждал меня, что все может сложиться подобным образом и что тогда я смогу воспользоваться собранными им материалами.

-- Пожалуйста, пройдите в кабинет... Номер вашего сейфа "В20".

В кабинете я был один, Мария Стюарт осталась в приемной. Я быстро нашел свою ячейку, набрал известный только мне и Шали шифр, и извлек из сейфа толстую папку.

-- Мсье Клайнофорд? Хорошо, я перезвоню,.. -- донесся до меня голос Стюарт.

В папке оказались несколько фотографий и копия доклада, подготовленного комиссией по расследованию гибели станции "Большой Джо" Излишне передавать здесь содержание более чем полуторы сотни страниц этого документа с пометкой "для служебного пользования", изобилующего заключениями экспертов, схемами и диаграммами. Я упомяну лишь о трех фактах, без которых мой рассказ не будет и полным и логичным. Первое: вывод комиссии был однозначен: авария на станции произошла в результате теракта. Второе: тела четырех человек не были обнаружены на станции, три трупа не были опознаны. Третье: за три минуты до того момента, как была нарушен герметичность станции, от нее отделилась капсула, однако человек, решивший бы использовать ее как путь к спасению, был бы, по утверждению комиссии, обречен.