Графиня фон Мален

Глава 8

Агнес молчала, она уже из разговоров с Максимилианом поняла, для чего ее господин видеть желал. Девушка немного волновалась, сомневалась в силах своих. И немудрено. В Хоккенхайме Волков с ведьмами управился сам. Выжег почти все их гнездо. Все сам сделал, за малым исключением. Ей только порчу с него снять надо было. А тут ее звал, видно, сам управиться не может, и колдун здешний нешуточный. Как бы ей самой не опростоволоситься с ним.

– Ну, что молчишь? – спрашивал у нее господин.

– А что ж говорить, если вы ничего мне пока не рассказали, – отвечала девушка вполне разумно. – Как сей колдун вас изводит? Порчу на вас наводит, что ли? Может, на людишек ваших страх нагоняет?

– Нет, не то, не то все… – Волков принялся рассказывать ей о своих догадках.

Он говорил о том, что люди его, да и он сам, словно слепыми стали, тысячи врагов под носом были, а их не увидели. Тысячи! Две тысячи были рядом, в лесах да в оврагах, а люди Волкова даже следов их не рассмотрели. Как? Как могли пройти две тысячи человек, не оставив на земле ни единого следа? Да еще с кавалерией. Он явно такого не понимал.

– Ну, что скажешь, разве нет тут колдовства? – спрашивал он у девушки.

– Может, и есть, а может, и нет, – уклончиво отвечала она. – Если есть тут темное дело, то это морок.

– Морок? Что за морок?

– Умение людям глаза застить. Наваждение на глаз человеческий.

Она и сама так могла, ей не представляло труда пройти средь многих людей так, что никто на нее и не обернется, никто о ней и не вспомнит, если спросят. Давно она этому научилась, умела тенью скользить даже при свете дня, как будто и не было ее. В книге одной умной о таком писали, что это умение великое, но ей оно далось легко, само собой, без учения. Но вот чтобы в тени своей две тысячи мужиков спрятать, так чтобы глаз чужой их не видел, да еще с конями… Нет, о таком она даже в книгах не читала.

– А еще что темным делом казалось? – спросила Агнес у Волкова, оторвавшись от размышлений о великом мороке.

– Знали они наперед, что мы идем. Знали, как стоять будем, как действовать… – отвечал кавалер, вспоминая те события. – Мы словно в ловушку шли, что они нам расставили.

Вот тут Агнес уже всерьез заинтересовалась.

– Думаете, знали? Может, оно само вышло, может, ловушка та не силами злыми, а умением устроена да беспечностью вашей?

– Может, и так, только вот командир наш, маршал фон Бок, в такую же ловушку угодил. – Волкову не нравилось, что Агнес сомневается в присутствии тут злого дела. – Так же шел и так же несколько тысяч человек у дороги своей не заметил, за что и сильно бит был.

Агнес все равно сомневалась, но теперь уже меньше.

– Стекло-то у вас с собой?

– Ты же знаешь, что с собой.

– Ну мало ли, вдруг вы потеряли, когда вас били? – спросила девушка с заметным ехидством.

Волков на это ничего не ответил, отпер сундук, вытащил оттуда мешок со стеклянным шаром и бросил его на кровать.

– На, смотри.

– Поесть мне прежде надобно, помыться, – произнесла девушка.

И, как по заказу, из-за полога донесся голос оруженосца Фейлинга:

– Господин полковник, господин инженер прибыл.

Волков вышел к инженеру.

– Ко мне приехала родственница.

– Да-да, я слыхал, – отвечал инженер.

– Она поживет пока тут. Около стены за моим шатром отгородите место для купальни и нужника.

– Немедля приступлю, – пообещал Шуберт.

Когда кавалер вернулся в шатер, то увидел Агнес уже на кровати с шаром в руках, она была только в нижней рубахе. Когда только успела? Девушка подняла на него глаза и сказала:

– А вы, господин мой, ступайте, я одна побуду. Только поставьте кого-нибудь у входа, чтобы не вошел кто ненужный. – И, не дожидаясь, пока господин покинет шатер, вообще уже не обращая на него внимания, стала снимать с себя последнюю одежду.

Офицеры, все рангом от капитана, собрались у шатра генерала, рассаживались за длинным столом на лавках. Первыми сели полковники Фолькоф и Эберст, а также заместитель выбывшего по ранению фон Кауница капитан-лейтенант Фильсбибург, капитан ландскнехтов Кленк и новый командир кавалерии капитан фон Реддернауф.

– Слухи ходят, что вас, полковник, посетили гости, – сразу, как только все расселись, начал фон Беренштайн. – Надеюсь, наш военный совет не оторвал вас от более важных дел?

Офицеры стали улыбаться и понимающе посмеиваться.

– Нет для меня ничего важнее, чем военный совет, – отвечал Волков холодно и даже не потрудившись привстать с лавки.

– Слава богу, а то вдруг общение с молодыми девами для вас важнее, чем нудные советы, – продолжал генерал.

Волков не счел нужным повторяться и промолчал, а фон Беренштайн, поняв, что его шутки далее не будут успешны, перешел к делу. Прежде всего он решил из разбитого полка фон Клейста оставшихся там людей распределить в полк Волкова и полк Эберста, собрав два сильных полка из трех слабых. Кавалер получил две роты общей численностью двести шестьдесят человек, но при этом у Волкова забрали всех оставшихся у него кавалеристов вместе с Гренером. Эберст получил роту в сто семьдесят человек. В резерве, в личном подчинении генерала, остались шесть сотен ландскнехтов, три сотни кавалерии и сто двадцать стрелков и арбалетчиков. Несмотря на всю неприязнь к фон Беренштайну, Волков посчитал такие изменения правильными и был, признаться, рад, что капитан-лейтенант Фильсбибург оказался у него в полку, так как Рене не очень хорошо справлялся со своими обязанностями.

А после разговор пошел о плане следующего сражения. И вот тут Волкову уже не нравилось все, что он слышал.

– Адъютант Мильке, будьте добры, огласите разработанный нами план, – предложил генерал.

Мильке встал и стал на наспех нарисованной карте показывать диспозицию.

– Господа, ничего иного придумать тут нельзя, у нас два полка, и имеем мы два брода. Мы посчитали, что полк полковника Эберста переправляется здесь у лагеря, – Мильке указал пальцем место на карте, – у западного брода, а полковник Фолькоф форсирует реку у восточного брода.

Это был как раз тот брод, по дороге к которому разгромили вторую роту капитана Бертье.

– Тот из полковников, кто первым выйдет на тот берег и построится в боевые порядки, обеспечит переправу кавалерии, – продолжал Мильке, – и сразу поможет другому, если у того возникнут трудности с переправой. Думаю, что удержать оба полка на реке у мужичья силенок не хватит.

«Это как пойдет».

– По нашим подсчетам, хамов не больше двух с половиной тысяч, – вставил слово фон Беренштайн. – Продолжайте, адъютант.

Мильке поклонился и продолжил:

– Оттеснив противника от берега, мы дадим ландскнехтам и стрелкам переправиться на тот берег и начнем наступление на лагерь врага. Я уверен, что в поле мы их опрокинем. Главное – не дать им укрыться в лагере.

«Уж очень все гладко у вас, вы уже мечтаете, чтобы они не сбежали. Не рано ли?»

– Наша кавалерия должна будет отрезать быдло от моста на Рункель. А пехота – до вечера прижать их к реке и перетопить в ней, – снова заговорил генерал. – Если же они запрутся в лагере, то нам придется переправлять на тот берег артиллерию, которую столь любезно нанял полковник Фолькоф. Вот таков план. Есть ли возражения, господа? Дополнения? Вопросы?

Волкову план не понравился совсем. Не так уж просты и слабы были мужики. Да, не так хорошо они держали строй, нестойко вели себя под пушечным огнем, но только одно то, что они ведут свою войну уже почти два года и побили многих именитых воинов, доказывало обратное. Неужели фон Беренштайн, только что, два дня назад, потерпевший от них поражение, этого не понимает? Но, как и другие офицеры, кавалер молчал просто потому, что ничего своего предложить не мог. Он не знал, как форсировать реку иначе, чем решил Мильке. Единственное замечание…

– Что вам, полковник? – спросил его генерал.

– Думаю, что мне с полковником Эберстом лучше поменяться бродами. Я этот берег, это западный брод хорошо знаю, я тут уже дрался.

По лицу фон Беренштайна Волков понял, что тот хочет отказать, но он не успел ничего сказать, так как Эберст произнес:

– Пусть полковник Фолькоф начинает у западного брода, мне все равно, где переправляться.

– Да, я думаю так же, пусть Фолькоф начинает дело у западного брода, – согласился Мильке, покосившись на Волкова. – Он тут уже давно все приглядел. Пусть начинает здесь, у лагеря.

– Ну что ж, раз полковнику Эберсту все равно, так берите себе этот брод, Фолькоф. – Генерал нехотя кивнул.

Это была небольшая победа над фон Беренштайном. Волков не только хорошо знал это место, но и был уверен, что его артиллеристы прямо из лагеря, с возвышенности, простреливали весь берег и могли хорошо поддержать его на том берегу крупной картечью и ядрами.

– В общем, это все, дело будет через два дня, начинаем на заре. Господа офицеры, знакомьтесь со своими новыми частями, выходите на рекогносцировку. Осматривайтесь на местах. И будем молить Господа об успехе нашего дела. Все свободны, – закончил совет генерал.

– Капитан-лейтенант, – Волков кивнул в ответ на поклон Фильсбибурга, – я хотел бы взглянуть на ваших людей.

– Немедля распоряжусь. Прикажу капитанам строить людей за западным выходом.

Полковник не поленился, сам пошел посмотреть, как офицеры будут строить своих людей. Ничего удивительного или приятного он не увидел, солдаты были не для первых рядов. А вот строились они, кажется, в первый раз. Бараны. Сержанты орали, лупили палками по шлемам и кирасам этих болванов, а Волков никак не мог понять, чего от этих сержантов больше – порядка или глупой суеты. Глядя на все это, кавалер сразу усомнился не только в командирах рот, но и в самом капитан-лейтенанте. Нет, Карл Брюнхвальд такого построения не допустил бы. Они бы строились и перестраивались у Брюнхвальда с утра до вечера, пока не научились бы.

Волков с недовольным видом пошел вдоль выстроившихся наконец линий. Но Карла, на которого он мог положиться, тут не было, в его распоряжении оставались Рене и Фильсбибург.

«Нет, пусть пока будет заместителем Рене, уже известно, что от него ожидать, а этот темная лошадка, впрочем, других офицеров у меня сейчас нет. Неизвестного ротмистра на должность командира роты назначать рискованно, придется довериться этому».

Доспех у новых людишек оказался плох, оружие так себе… да нет, тоже плохое. Пик мало, алебард мало, копья да годендаги, и то все на плохом кривом дереве. Железо ржавое. Солдаты самые дешевые, из городских ополчений за полцены набраны. При осадах и для гарнизонов еще худо-бедно годны, а для дела в поле… Такое впечатление, что строю совсем не учены. А сержанты…

Он с кислой миной повернулся к капитан-лейтенанту Фильсбибургу:

– А когда вы выйдете на тот берег и по вам, к примеру, станут бить стрелки или пойдет мужик, сколько ваши роты будут там строиться?

Лейтенант чуть помолчал виновато и ответил:

– Сержантов мало, господин полковник. Мужики побили многих при последнем деле.

Волков без намека на всякое понимание посмотрел на капитан-лейтенанта, помолчал и принял решение.

– Думаю, обе роты нужно собрать в одну, вы, Фильсбибург, ее возглавите. Пятьдесят человек передадите ротмистру Хайнквисту, он лично отберет себе людей, сами же попросите четырех хороших сержантов в роте капитана Рене, – он поднял палец, – на время! Чтобы они обучили ваших. Возьмете барабанщиков и трубачей и за два дня научите своих людей быстро строиться в походную колонну, из походной в баталию, в шесть рядов, а из нее – в штурмовую колонну по четыре человека. Гоняйте их до ночи, а коли начнут бурчать, так вразумите этих неумех. К завтрашнему вечеру я хочу видеть, как они строятся и при фронтальном ходе баталии под барабан держат строй. Чтобы как по линейке шли.

Волков знал, что это почти невозможно, но ставил задачу в надежде, что хоть чему-то солдаты за полтора дня научатся. Хотя бы слушать барабан и не наступать в строю друг другу на пятки.

– Да-да, – сразу согласился с полковником капитан-лейтенант, – сейчас же начну.

Волков прекрасно видел, что капитан-лейтенанту не нравятся принятые им решения, но уж это его заботило мало: в своем полку он устанавливал правила сам. Вина Фильсбибурга в том, что его подчиненные так плохи.

А тут радость – за грубо строганным столом, что стоял у шатра кавалера, сидел человек. Спиной к нему сидел, но Волков сразу узнал его по широченной спине, старой замызганной шляпе и стакану в руке.

Кавалер подошел, положил руку на плечо человека, заглянул под шляпу – так и есть, старый черт, бородища черная, нога деревянная под столом – Игнасио Роха по прозвищу Скарафаджо собственной персоной. Хоть и вид у него был еще больной, все лицо до щетины в испарине, но держался Роха бодро.

Волков уселся напротив, осмотрел его.

– Ты чего приехал? Как тебя лекарь отпустил?

– Да ну его к дьяволу, тут твой монах меня быстрее долечит. Да и тошно мне там было без денег. Положили меня болеть у людишек скаредных, говорю им: «Дайте хоть пива, раз вина не даете». А они мне: «Денег ваш доктор на пиво не давал, молоко пейте». Вот я к тебе и приехал.

– А Брюнхвальд как?

– Лекарь ему к ноге доску накрепко примотал, он теперь ни пешим, ни конным не будет. До нужника допрыгать может – и все.

– Значит, жив?

– Да жив, а чего ему будет, ну, прокололи лытку, не он первый, не он последний. – Роха улыбнулся, хотя улыбка далась ему не так уж и легко. Он оглянулся. – А ты тут уже крепость построил, когда только успел? Говорят, мужичье приходило к тебе знакомиться.

– Приходило, – кавалер кивнул, – Пруфф их картечью встретил, а твой Вилли мушкетами проводил. Мы же ни единого человека не потеряли.

– Вилли? Ну и как он тебе?

– До тебя ему пока далеко, не волнуйся. Но ты все-таки скажи, чего ты приехал? Ты же еще не долечился.

Роха посмотрел на кавалера и спросил:

– Честно тебе сказать?

– Да уж говори.

Роха поправил свою деревяшку под столом, потом допил махом вино, вздохнул и признался:

– Знаешь, Фолькоф, жена у меня не из простых.

– При чем тут твоя жена? – Полковнику вовсе не хотелось слушать байки про чьих-то жен, не до жен ему сейчас было, через полтора дня большое дело намечалось.

– Ты дай сказать-то… – разозлился Скарафаджо и, видя, что кавалер молчит, продолжал: – Как ни крути, она из благородных, правда, из городских, ее отец даже был вице-бургомистром… И вот, как поженился я с ней, так она меня и бранила, и бранила, и бранила: пьяница, говорит, бездельник, дурень бесполезный. Когда женился я, так у меня деньжата водились, а потом и закончились. Помню, в первую зиму без дров жили, а она на сносях была. Потом в плохой дом пришлось переехать… А она так бранилась, что я домой идти не хотел. Вот…

Полковник терпеливо продолжал слушать рассказ старого знакомца про его жену, хотя ему не терпелось поговорить с Агнес.

– А тут ты появился, – продолжал Скарафаджо, – и я сразу понял: вот его мне Господь послал. И так оно и было. Домишко теперь какой-никакой у меня свой, землицу хоть и мало, но ты мне выделил.

– Не меньше, чем другим, – заметил кавалер.

– Не меньше, не меньше, – согласился Роха, – я ж не спорю. А кроме землицы и деньжата появились: то ярмарку ограбим, то обоз у горцев отберем. Я на эти деньги жене и платье хорошее справил из атласа, и серьги, и всякого другого прикупил… Башмачки там, юбки нижние… А главное, ты же меня к себе на обеды стал приглашать с женой, а она как с дочерью графа за одним столом посидела, так совсем другой стала. Слова дурного от нее не слыхал с тех пор, подобрела. Как узнала, что я капитан, как стала капитаншей, так и вовсе ласковой сделалась. Когда я уходил с тобой на мужиков – не поверишь, я видал, как она плакала, по мне плакала.

Волков даже брови сдвинул, посмотрел на Роху сурово.

– На кой черт ты мне все это рассказываешь?

– Я просто сказать хотел, что тебя не брошу, знаю, что ты без офицеров остался: Бертье, Брюнхвальд, я… Рене один у тебя. В общем, если я нужен, могу роту взять какую, а не нужен, так к стрелкам своим вернусь.

– С офицерами дело дрянь, – отвечал кавалер, глядя товарищу в глаза и понимая, что тот еще не поправился, – и с сержантами тоже. Я рад, что ты вернулся, но тебе надо долечиться, сидишь весь мокрый от пота, а от больного какой от тебя прок? Ступай к монаху, микстуры пей. Послезавтра до рассвета к реке пойдем.

– Форсировать надумали? На тот берег намылились?

– Генерал решил, я был против. – Волков поморщился.

– Ты мне коня дашь? Моего убили там на берегу.

– Так и другого убьют.

– А что делать, я ж на деревяшке много не напрыгаю.

– Ладно, найду тебе мерина старого. – Волков протянул товарищу руку для рукопожатия.

– Мерин подойдет, авось не на смотр еду, – ответил Роха, пожимая его руку.

– Ты только вылечиться успей. Ты поставил себе палатку? Я пришлю к тебе монаха.

– Вилли уже распорядился и насчет палатки, и насчет брата Ипполита… Фолькоф, ты не волнуйся, вылечусь, – обещал Скарафаджо, все еще не выпуская его руку. – Твой монах – он волшебник, да и я еще не стар.

Волков молча кивнул, он верил ему, он надеялся, что Роха прав, кавалер давно его знал и видел, что этот человек всегда был упруг телом и крепок, как молодой кабан.