Гость из бездны

1

— Игорь Захарович приглашает пройтись по городу, — сказал Озеров. — Как ты, не возражаешь?

— Вероятно, ты хотел сказать — полетать над городом? — усмехнулся Волгин, — Мы привыкли говорить «пройтись».

— Нет, я сказал как раз то, что нужно. Именно пройтись. Пешком.

— Я с удовольствием. А кто ещё?

Вопрос был вполне обоснован. Если раньше всюду отправлялись вместе, то после возвращения космонавтов в Ленинград их компактная группа распалась. Было неудобно летать на большом арелете, его заменили тремя маленькими, более подвижными и манёвренными. А затем, незаметно и естественно, проявилась разница вкусов и характеров. Экскурсии как-то само собой стали проводиться в различные места, и пятнадцать человек собирались вместе только по вечерам, когда возвращались домой.

Второв, Котов и Фёдоров, хорошо знавшие несколько старых языков, могли уже вполне сносно объясняться на современном и почти не нуждались в услугах Волгина. Арелетом научились управлять все.

Маршруты поездок намечались накануне, и экипажи трёх арелетов менялись каждый день, но чаще всего с Волгиным отправлялись Второв, Крижевский и, конечно, Владилен и Виктор Озеров.

Неразлучные друг с другом Мэри и Мельникова только один раз были в поездке вместе с Волгиным. Мария Александровна продолжала избегать общества Дмитрия, к его немалому огорчению: ему хотелось видеть её постоянно. А Виктор не желал расставаться с ним даже ради Ксении Станиславской.

Болезнь молодого штурмана в какой-то мере ослабла, но не прошла. Присутствие Волгина на Земле сослужило хорошую службу — Озеров оживился, у него появился интерес к современности, но, как говорила Мельникова, где-то внутри продолжала гнездиться тоска, и она должна была рано или поздно проявиться. Сергей соглашался с её мнением.

Но пока всё шло хорошо.

Предложение Волгина слетать на Марс и познакомиться с фаэтонцами было принято, против ожиданий, далеко не всеми. Больше половины космонавтов наотрез отказались.

— Я по горло сыта космическим полётом, — заявила Ксения Станиславская.

К её словам присоединились ещё шестеро. Только Второв, Котов, Крижевский и Мельникова согласились сразу и даже с радостью. Виктор Озеров не сказал ни да ни нет. Ему явно хотелось лететь с Волгиным, но Ксения оставалась, и Виктор колебался. Волгин, впрочем, был совершенно уверен, что Озеров не полетит на Марс.

— Ну что ж! — сказал он, когда выяснилось отношение к его предложению. — Полетим всемером. Это не займёт много времени.

— Кого вы имеете в виду? — спросил Второв.

— Вас четверых, Владилена и Мэри. Раз летит Мария, полетит и Мэри, я полагаю.

— Да, их теперь водой не разольёшь.

Путешествие по Земле снова отложили. Но торопиться не было никакой необходимости. Остающиеся на Земле решили ждать товарищей в Ленинграде.

Владилен связался с дежурным по космодрому, и ему сообщили, что семь мест будут оставлены в ракетоплане, отлетающем на Марс четвёртого октября.

Узнав об этом, Озеров обиделся.

— Ты даже не счёл нужным узнать моё решение, — сказал он Волгину.

— Зачем, если оно и так ясно.

— Тебе ясно…

— И тебе тоже, — перебил Волгин. — Сознайся!

Виктор недовольно поморщился, но ничего не ответил. Волгин рассмеялся.

— Вот видишь, — сказал он.

— Сколько времени займёт ваш полёт?

— Не более одной недели.

— Ну, это не так страшно. Ладно, я останусь.

Всё время стояла прекрасная погода. Они знали, что это делается для них, — Ленинград освежался дождём по ночам. И пользуясь этим, космонавты и Волгин каждый день предпринимали поездки с познавательными целями. Они побывали в окрестностях города, в радиусе до трёхсот километров, осмотрели все знакомые им места, посетили Ладожское озеро и Кронштадт. Но самый город всё ещё был им, в сущности, незнаком. И Волгин сразу понял, что приглашение Второва пройтись, переданное ему Виктором, имеет целью увидеть наконец новый Ленинград вблизи, а не с воздуха.

— Кто ещё? — спросил Волгин.

— Пойдут все.

— Я готов.

— Сразу после завтрака. Вернёмся вечером.

И это не могло удивить Волгина. Уйти из дому на весь день было в девятом веке совсем просто. Погода не грозила неприятными сюрпризами, голод можно было утолить в любой автоматической столовой, бояться утомления не приходилось. Антигравитационный пояс избавлял человека от усталости. И даже если бы экскурсанты зашли слишком далеко, они могли в любой момент вызвать дежурный арелет и вернуться на нём домой.

Космонавты надели пояса сразу по приезде в Ленинград. Как со всем, что их окружало, они освоились с поясами удивительно быстро. Все носили современные костюмы. А Станиславская и волосы причёсывала по-современному. Мельникова поступила бы так же, хотя бы из чувства дружбы, но её причёска и так очень напоминала причёску Мэри, и кроме того, она знала, что её золотистые волосы, свободно падающие на плечи, идут ей.

— Куда мы пойдём? — спросил Волгин, когда все собрались на веранде.

— Куда глаза глядят, — пошутил Второв. — Не всё ли равно? Выйдем из дому и пойдём, например, направо.

— Или налево, — добавил Всеволод Крижевский.

— Или налево…

По совету Владилена повернули направо.

На улицах было много народа. Привыкнув к арелету, Волгин думал, что современные люди редко ходят пешком, но увидел, что ошибся. Пешеходов было нисколько не меньше, чем в его время.

Волгина и космонавтов узнавали сразу, это было видно по взглядам, но никто почему-то не приветствовал их. Такое поведение людей удивило всех космонавтов, и Второв в шутливом тоне спросил, почему жители города игнорируют гостей.

— Это не так, — ответила Мэри (Волгин переводил её слова). — Но если каждый встречный станет здороваться с вами, то отвечать на приветствия будет очень утомительно. Они это хорошо понимают.

— Прямо военная дисциплинированность, — пошутил Второв. Только Волгин нисколько не удивился. Он лучше друзей знал чуткость и деликатность своих новых современников. Все они думали так, как думала Мэри. И не нужно было предварительных распоряжений, как предполагал Второв, каждый сам понимал, как вести себя.

Снизу, с земли, внешний вид города был совсем другим, чем сверху, из арелета. Дома были почти не видны, их закрывали росшие перед фасадами густые деревья. Улица напоминала сад. Впечатление усугублялось полным отсутствием каких-либо оград.

Тротуары, очень широкие, состояли из разного цвета параллельных полос, движущихся с различной скоростью. Самая быстрая шла посередине, к краям тротуара скорость замедлялась, а самые крайние были неподвижны. Космонавты выбрали крайнюю правую полосу.

Средняя часть улицы — проезжая — была сравнительно узкой, над ней на разной высоте плыли арелеты разных расцветок.

У самого тротуара, почти касаясь земли, медленно двигались длинные прозрачные арелеты, сделанные словно из тончайшего стекла. Иногда они были совершенно пустыми, без единого человека внутри, что указывало на автоматическое управление. Мягкие кресла в них тоже были прозрачны и плохо различимы.

Какой-то человек подошёл к краю тротуара и поднял руку. Арелет остановился, человек вошёл, и машина двинулась вперёд.

— Вероятно это современные троллейбусы, — сказал Котов. Владилен подтвердил догадку.

— Это маршрутные, — сказал он.

— А как определить, куда он идёт?

— Летит, — поправил Крижевский.

— Посмотрите внимательнее, — ответил Владилен. — Впереди машины есть номер.

Улица оканчивалась огромной площадью. Во все стороны от неё радиально расходились другие улицы. Высоко вверху виднелся исполинский мост и ветвь спиральной дороги. По ней часто мелькали серебристые поезда, идущие с огромной скоростью. На середине площади памятник — фигура человека в костюме космонавта, почти касающаяся арки моста.

— Перед тобой, Мария, памятник твоему деду — Борису Мельникову, одному из первых звездоплавателей Земли, — сказала Мэри.

К удивлению Волгина, Мельникова не просила перевода, видимо, она поняла подругу.

«Так и есть, — подумал Волгин. — Она родственница, а не однофамилица того Мельникова, о котором я читал в «Пятой планете». Остаётся узнать про Второва».

Голова статуи была гордо поднята: Борис Мельников смотрел вверх на небо, куда он проник одним из первых. Волгину показалось, что лицо статуи похоже на лицо Марии. Он сказал это своим спутникам.

— А мне так совсем не кажется, — возразил Второв. — Даже больше, памятник не очень похож на оригинал.

— А разве вы могли его видеть? — спросил Волгин.

— Я его не видел живым, но на пульте управления нашего космолёта осталась фотография Мельникова и Второва. Она была снята при их жизни.

— Как эта фотография попала к вам? — спросил Волгин, обрадовавшись возможности тут же выяснить интересовавший его вопрос.

— Из семейного альбома. Отправляясь в полёт на «Ленине», я взял её с собой.

— Значит, и вы…

— В нашей семье профессия космолетчика стала традиционной. Геннадий Второв, товарищ и спутник Мельникова, — мой прадед. Дед и отец тоже были космонавтами.

— Но ведь вы старше Марии Александровны.

Второв пожал плечами.

— У Мельникова сын родился поздно, а у Второва раньше.

— В Москве, — сказал Владилен, — есть памятник группе первых космонавтов. Там вы найдёте и вашего прадеда.

— Этот памятник я знаю, — ответил Второв. — Он был поставлен до нашего отлёта. Только я не думал, что он ещё существует.

— Кстати, Владилен, — сказал Волгин, — я хотел спросить тебя, как удалось сохранить памятники прошлого от действия времени?

— Точно не могу сказать. Их специально облучают и покрывают особым бесцветным составом. На этот вопрос тебе лучше всего ответит Иоси. Поговори с ним по телеофу.

— Куда мы теперь пойдём? — спросил Котов.

— Теперь, — ответил Владилен, — куда вам хочется. Я советовал идти в этом направлении для того, чтобы показать Марии памятник Борису Мельникову.

Мария Александровна поблагодарила Владилена взглядом. Волгин убедился при этом, что она прекрасно понимает современный язык. Видимо, Мэри не теряла времени и уже многому научила подругу.

— Пойдём, например, сюда, — сказал Второв, указывая на первую попавшуюся улицу.

Ленинград и раньше был огромным городом. Теперь это был сверхисполин. Пять часов блуждали они по нему, переходя с одной улицы на другую, пересекали площади, поднимались по движущейся ленте тротуара на мосты, к станциям спиральной дороги, но всё ещё, по словам Владилена, находились «близко от дома».

С мостов открывался широкий кругозор, но до самого горизонта был город, и только город. Ему не было ни конца ни края.

— Я голоден, — заявил Крижевский.

Владилен спросил какого-то прохожего, и тот указал направление. Столовая оказалась совсем рядом. Над входом, неведомо как и на чём, словно в воздухе, блестели буквы короткой надписи.

— Прочти, — попросил Волгина Озеров.

— «Питание», — перевёл Волгин.

— Некрасиво! — заметила Ксения. — Написали бы «кафе» или «столовая». А то «питание»! Слишком определённо.

— Зато исчерпывающе точно, — засмеялся Виктор.

— Ещё точнее было написать «Питательный пункт».

Реалистический подход люден девятого века Новой эры не понравился никому.

— Идём питаться, — усмехнулся Котов.

Но зато внутри столовая была настолько красива, что не раздалось ни одного слова критики. Огромное помещение под прозрачным куполом было декорировано множеством растений и целыми клумбами цветов. Столики различных размеров прятались в зелени. Воздух был насыщен запахом моря — озоном и йодистыми испарениями.

Посетителей было мало, и друзья нашли свободный стол таких размеров, что за ним легко расположились пятнадцать человек.

На столе лежала довольно толстая книга.

— Обширное меню, — по-русски заметил Волгин, убедившись, что книга — перечень блюд и напитков.

— А если мы захотим того, чего нет в этом меню? — поинтересовалась Ксения.

— Я, — ответил Волгин, — уже производил подобные опыты. Правда, не в таких столовых, а дома, и всегда получал то, что хотел. Для этого надо только объяснить, какое кушанье вы желаете.

— Кому же мы будем объяснять?

— Дежурному по пищевому заводу. Это можно сделать с помощью карманного телеофа. Ожидание будет не больше десяти минут.

— Ну, раз так, — сказал Второв, — ограничимся этим списком. В нём, вероятно, найдётся всё что угодно. Вы лучше нас знаете современную кухню, Дмитрий Александрович. Выбирайте и заказывайте.

Второв никак не мог привыкнуть называть людей по-современному, одним именем. К Мэри и Владилену он обращался по имени только потому, что у них не было отчества. Правда, один раз он назвал Мэри «Мэри Люциевной», но молодая женщина так искренне рассмеялась, что Второв смутился и больше не рисковал.

Остальные космонавты быстро привыкали обходиться без отчеств и ошибались всё реже и реже. Но Второва все называли полным именем, даже Владилен и Мэри.

Волгин быстро составил меню обеда. Сообщив его другим и получив полное одобрение, он обратился к Владилену, спрашивая, что делать дальше. До сих пор он не заказывал ничего сам и не знал, как это делается.

— Теперь, — сказал Владилен, — скажи заказ распределителю.

— А где он?

— Кто?

— Распределитель.

— О! — улыбнулся Владилен. — Он очень далеко отсюда, на пищевом заводе.

— Значит, по телеофу?

— Нет. Просто назови номера выбранных блюд и сообщи количество их.

— Кому назвать?

Владилен посмотрел на Волгина, как мог бы посмотреть учитель на бестолкового ученика, не могущего понять очевидной вещи.

— Я думал, ты знаком уже с техникой питания, — сказал он. — Никому! Просто назови номера.

— Вот так, сидя за столом?

— Конечно. Ну назови их мне, я послушаю.

Волгин перевёл свой разговор с Владиленом другим.

— Любопытно, — сказал Джордж Вильсон. — Видимо, где-то здесь спрятан микрофон и передатчик. Ваши слова будут переданы распределителю.

— Вряд ли тут столь простая техника, — заметил Кривоносов. — Вероятно, что-нибудь новое для нас. Надо будет расспросить Владилена.

Волгин громко, стараясь говорить чётко, перечислил выбранные номера, прибавив, что обедают пятнадцать человек.

Не прошло и минуты, как вся середина пустого стола исчезла и появилась вновь, уставленная закрытыми блюдами и приборами. Это произошло так быстро, что никто не успел ничего заметить. Было такое впечатление, что всё, что стояло сейчас перед ними, возникло (именно возникло) из воздуха.

— Такой фокус я видел только в кино, — сказал Второв. — Но там понятно, как это делается.

Ксения Станиславская вскрикнула и испуганно отшатнулась от стола. Мэри и Владилен рассмеялись.

— Говори сейчас же, — сказала Мельникова, обращаясь к Мэри, — как это происходит?

Эти слова она произнесла довольно чисто на новом языке.

— Очень просто, — ответил за Мэри Владилен. — Рама стола опустилась вниз, а на её место поднялась другая, на которую автоматы уже поставили заказанные блюда. Всё это происходит очень быстро, ждать не приходится.

— Мы это видим, — сказал Котов. — Вот на столе что-то вроде бокалов. Они могли опрокинуться при столь быстром подъёме.

— Одно вытекает из другого, — ответил Владилен. — Автоматы не обладают сознательной осторожностью человека. И, чтобы облегчить их работу, рама стола снабжена металлической прослойкой, а все предметы сервировки магнитным дном. Попробуйте, не применяя силу, поднять любой из бокалов или тарелку, и вы убедитесь в этом.

Почти все тотчас же последовали его совету. Тарелки и бокалы слабо, но вполне ощутимо притягивались к поверхности стола.

— Всё ясно! — сказал Котов.

Волгин вспомнил дом Мунция на берегу Средиземного моря и свои попытки увидеть работу «официантов». Там это происходило как-то иначе.

— Я не знаю, как оборудована столовая в доме Мунция, — ответил Владилен на вопрос Волгина. — Существует много систем. Под нами, — он указал вниз, — обширное помещение, занятое сложной системой механизмов. В частном доме её не устраивают. Думаю, что вам доставляли всё по трубам, к домашнему сервирующему автомату.

Волгина удивили слова «частный дом», произнесённые Владиленом. Они звучали совсем по-русски, и их поняли все, кроме Вильсона.

— Разве у вас существует частная собственность? — спросил Второв.

— Собственности не существует, но есть частное владение. Дом принадлежит человеку, пока он в нём живёт. То же и со всем остальным. Тот костюм, который сейчас надет на вас, принадлежит не всем, а только вам, не правда ли?

— Я думал, что слово «частный» давно забыто.

— Оно не хуже других и означает то, что надо. Можно сказать «личный» — это одно и то же.

— Слова остаются, но меняется смысл, — заметил Котов.

— Совершенно верно.

Когда обед кончился, Владилен сказал:

— Можно убрать!

И рама, как называли верхнюю часть стола, снова исчезла. Но на этот раз она опустилась не столь стремительно, и они смогли проследить за её движением. На месте рамы тотчас же появилась другая — пустая и чистая.

— Хотелось бы посмотреть, как всё происходит там, внизу, — сказал Котов.

— Я думаю, это можно будет устроить. Но входить в это помещение нельзя без механика, — пояснил Владилен.

2

— Всё же мне кажется, что народу на улицах не так много, — заметил Второв, когда они вышли из столовой. — Население Ленинграда, вероятно, во много раз увеличилось с нашего времени, а раньше людей было больше.

— Сейчас самая рабочая пора, — сказала Мэри, — Люди на работе. А что касается количества населения, то полгода назад в Ленинграде было восемнадцать миллионов четыреста сорок одна тысяча человек.

— Откуда вы знаете так точно?

— Это моя специальность. Я работала в статистическом управлении. Чтобы обеспечить людей всем необходимым, надо знать количество населения в каждом населённом пункте. Учёт ведётся постоянно. Иначе поток продукции может оказаться недостаточным или чрезмерным.

— Вероятно, заводы работают всегда не на полную мощность?

— Разумеется. Резервы обязательны, на случай непредвиденного увеличения населения. Но случается, правда, редко, что заводы приходится загружать полностью.

— Как же поступают в таких случаях? Строят новые?

— Иногда. Но это не так просто. Завод не построишь в один день. Если количество населения грозит превысить ёмкость города, а на постройку новых домов и заводов нет времени, город закрывают, то есть желающим въехать отвечают, что места нет. Или же обращаются к уже живущим с просьбой переехать в другой город. Обычно на такую просьбу отзывается больше людей, чем нужно. Ведь никто не связан местом работы, трудиться можно везде. В настоящий момент Ленинград имеет резерв на полтора миллиона человек.

— Ещё раз, — улыбнулся Второв, — откуда вам известна эта цифра?

— Я уже сказала, что моя профессия, и любимая при этом, — статистика. Сейчас я не работаю по специальности, меня прикрепили к Дмитрию, а теперь и к вам. Но привычка заставляет меня ежедневно прослушивать сводки.

— И вы их запоминаете?

— Невольно. Хорошая память необходима работникам статистических управлений.

— Выходит, — сказал Волгин, — что я оторвал тебя от любимого дела. Мне очень жаль.

— Я сама предложила свои услуги. Для дочери Люция это было естественно. И потом любая работа приятна, если она приносит пользу.

— Пребывание возле меня ты считаешь работой?

— А разве не так? Ведь я делаю не личное, а общественное дело.

Волгин был обескуражен такой откровенностью.

— Если так рассуждать, — сказал он, — то и мы, которые ничего не делаем, а только осматриваем Землю, заняты работой.

— Вы на особом положении. Но, в сущности, вы заняты полезным трудом. Вы знакомитесь с жизнью того общества, в котором будете трудиться. Вас можно сравнить с подростками, которые ещё не работают, а учатся. А ведь про них нельзя сказать, что они ничего не делают.

— Допустим, — вмешался в разговор Владилен, — что ты сидишь в кресле и читаешь книгу или смотришь её. Как ты считаешь, чем ты занят?

— Отдыхом.

— Не совсем так. Книга расширяет твой кругозор, даёт тебе новые знания, а следовательно, делает тебя более полезным членом общества.

— Тогда и отдых, и питание — всё работа.

— Безусловно. Человек всегда трудится, так или иначе. Абсолютно ничего не делать невозможно. Это смерть.

— Оригинальная философия, — заметил Второв, который и без перевода понял всё, что было сказано.

— Человек называет трудом то, что приносит непосредственно осязаемый результат, например, труд на заводе или в каком-нибудь управлении, — продолжал Владилен. — Всё остальное он называет отдыхом, но это чисто внешнее разделение. Безусловным отдыхом является только сон.

— Об этом мы ещё поспорим, — сказал Волгин. — А что тут? — спросил он, указывая на дом, мимо которого они проходили.

Между деревьями мелькали фигуры людей, одетых, или, вернее сказать, раздетых, как на пляже. Они перебегали с места на место, занятые не то игрой, не то спортивными соревнованиями. Слышался весёлый смех.

— Видимо, учебный комбинат, — ответила Мэри. — У детей перерыв в занятиях.

Волгин пригляделся. Это, действительно, были дети, хотя в первый момент он принял их за взрослых. Волгин всё ещё не привык к высокому росту современных людей. Дети в возрасте от десяти до четырнадцати лет были почти его роста.

— Зайдём, — предложила Ксения. — Я ещё не видела детей.

— А это можно? — спросила Мельникова.

— Я думаю, можно, — ответила Мэри. — Только ваше появление вызовет большое волнение. Дети так непосредственны…

— Не беда, — сказал Второв. — Доставим им удовольствие.

От тротуара к зданию комбината вела широкая аллея, вымощенная огромными каменными плитами. Непосредственно к дому примыкала обширная площадка, заполненная играющими детьми. Их было не менее пятисот.

Появление неожиданных гостей первым обнаружил мальчик лет двенадцати, который в своём стремительном беге за мячом налетел прямо на них. В руках у него было что-то вроде теннисной ракетки.

Наткнувшись на группу взрослых людей, мальчик остановился. На нём были только трусики серебристого цвета и такие же туфли. Стройное, хорошо сложенное тело покрывал бронзовый загар. Светлые, крупно вьющиеся волосы, открытый чистый лоб, большие тёмные глаза. По-детски слегка припухлые алые губы приоткрылись, обнажая безукоризненную линию зубов. Поза, в которой он остановился, была непринуждённа, изящна, плечи свободно развёрнуты. В его внешнем облике всё указывало на привычку к физическим упражнениям.

— Какой очаровательный ребёнок! — тихо по-русски сказала Мельникова.

Мальчик услышал слова незнакомого ему языка. Его глаза, до этого выражавшие только удивление (очевидно, посторонние сюда никогда не заходили), внезапно стали напряжённо-внимательными.

Было похоже, что он только сейчас увидел, кто перед ним. В следующее мгновение радостная улыбка и выражение растерянности на лице показали, что он всё понял.

Он стремительно повернулся и, подняв обе руки, крикнул так звонко, что заглушил голоса и смех на площадке:

— Сюда! Скорее! Здесь Дмитрий! Дмитрий Волгин!

Мгновенная тишина была ответом на его крик. А в следующую минуту плотная толпа детей окружила пришедших.

— Осторожнее! — сказала Мэри — Вы нас раздавите.

И вся масса сразу подалась назад. Дети вытягивали шеи, подпрыгивали, стараясь увидеть Волгина. Они легко узнали его по золотой звёздочке на костюме. Все взгляды были устремлены на него. Видимо, именно Волгин больше всего занимал их мысли.

Это было неудивительно. Возвращение из космического полёта давно уже перестало поражать воображение. Более трёхсот звёздных экспедиций вернулось в разное время на Землю. Кроме экипажа «Ленина», на Земле находилось несколько других.

Необычное поведение детей не ускользнуло от внимания работников комбината. Из дома вышли две пожилые женщины.

Одна из них хлопнула в ладоши и крикнула какое-то слово, второе Волгин не разобрал. Тотчас же кольцо распалось, дети разбежались по площадке. Они по-прежнему не спускали глаз с Волгина, но не пытались приблизиться.

Другая женщина неторопливо направилась к неожиданным гостям. Казалось, она хотела сделать замечание за их неожиданный приход, по крайней мере у неё был такой вид, но, не дойдя нескольких шагов, остановилась в изумлении:

— Неужели! Вы! Здесь…

— Извините нас, — сказала Мэри. — Мы проходили мимо, и наши гости выразили желание зайти.

— Если бы вы нас предупредили…

— Мы сейчас уйдём.

— О нет, что вы! Разве они, — она кивнула на детей, — теперь успокоятся? Все дети давно мечтают о встрече с вами.

— Мы нарушили порядок…

— В таком исключительном случае это дозволено. Проходите в здание. Вместо очередного урока будет встреча с людьми прошлого. Простите, — спохватилась она, — я так взволнована, что забыла поздороваться.

— Пусть это вас не беспокоит, — сказал Второв. — Но хорошо ли будет, если мы войдём все сразу? Может быть, только Волгин и ещё кто-нибудь один? Или двое?…

Волгин перевёл слова Второва, который понимал язык, но ещё не мог выражать на нём все свои мысли.

Женщина, оказавшаяся старшим воспитателем всего комбината, на секунду задумалась.

— Пожалуй, так будет лучше, — сказала она. — Тринадцать человек рассеют внимание.

— Какое там рассеивание внимания! — усмехнулся Кривоносов. — Оно всё целиком занято одним Дмитрием.

— Если вы согласны, — продолжала воспитательница, не понявшая слов Михаила, — пусть дети встретятся сегодня с Волгиным, Второвым и Мельниковой.

— Чем продиктован этот выбор? — поинтересовался Второв. Волгин перевёл вопрос.

— Это вы поймёте потом, когда дети будут задавать вам вопросы. Чтобы беседа принесла пользу, она должна иметь целевую установку.

— Что ж, товарищи, — сказал Второв, повернувшись к остальным, — видимо, придётся разделиться. Назвался груздем, полезай в кузов. Продолжайте прогулку без нас. Константин Дмитриевич, — он указал на Котова, — достаточно хорошо владеет языком, чтобы вы могли понять друг друга. Встретимся дома.

— Я надеюсь, — сказала воспитательница, — что вы все не откажетесь прийти к нам в другой раз.

— Ну конечно, не откажутся, — ответил за всех Волгин.

— Я или Мэри вам не нужны? — спросил Владилен.

— Пожалуй, нет.

— А как вы найдёте дорогу домой?

— В моё время говорили: язык до Киева доведёт. Найдём.

Дети явно заволновались, когда увидели, что их гости собираются уходить, но, заметив, что трое остаются, успокоились.

В сопровождении воспитательницы, которую звали Электра, Волгин, Второв и Мельникова прошли в здание комбината.

— Придётся немного подождать, — сказала Электра, — мы сообщили о вас двум другим комбинатам. Их воспитанники сейчас прилетят к нам. Мы позвали бы и больше детей, но, к сожалению, зал вмещает только две тысячи человек. Это, собственно, не зал, а самая крупная из аудиторий. Право, — улыбнулась она, — вам пришла очень удачная мысль — заглянуть к нам. Для детей это настоящий праздник.

— Ваши воспитанники, — спросил Волгин, — живут здесь?

— Нет. Они все жители Ленинграда. Вот видите, — она подошла к огромному окну, занимавшему всю стену комнаты и выходившему на другую сторону дома (там стояло несколько десятков больших арелетов), — это наши машины. На них дети прилетают утром, а вечером возвращаются домой.

— Эти машины автоматические или на них есть пилоты?

— Дети сами управляют ими. Каждый арелет вмещает двадцать пять человек. Один из группы является старшим, машина стоит ночью у его дома. Утром он должен облететь всех и доставить их сюда, а вечером развезти по домам. Старшие меняются, чтобы все могли овладеть навыками управления.

— Дети летают без взрослых? — спросила Мельникова. — А это не опасно?

Электра не поняла вопроса.

— У нас не было ни одного случая, — ответила она, — чтобы дети стали шалить в арелете. Они никогда не мешают старшему вести машину.

— Я не о том, — Мельникова затруднялась выразить свою мысль, — а о самой машине. Под управлением ребёнка…

— Понимаю, вы ещё незнакомы с арелетами. Они совершенно безопасны, ничего не может случиться.

— Столкновение…

— Исключено. Управляет арелетом человек или нет, автоматический водитель всегда включён и контролирует действия пилота.

— Почему ваше учебное заведение называется комбинатом? — поинтересовался Второв.

— Потому что здесь учатся дети всех возрастов. Они выходят отсюда подготовленными к любой деятельности, кроме научной.

— Если у вас есть время, покажите какую-нибудь аудиторию.

— Для какого возраста и по какому предмету?

— Это безразлично.

— С каких лет дети начинают посещать комбинат? — спросила Мельникова.

— С десяти.

— В наше время начинали учиться с семи, — заметил Волгин.

— Да, я знаю, я историк. Но это было не очень рационально. Три года тратилось на самое начальное обучение. Четыре класса тогдашней школы десятилетний ребёнок мог пройти в один год.

— Дети поступают к вам ничего не зная?

— Нет, они все обладают элементарными знаниями. Не имеет смысла тратить время на азбуку и арифметику. Это должны дать дошкольные заведения.

— Сколько лет надо учиться в комбинате?

— Пять.

— И за пять лет они получают подготовку для любой деятельности, как вы сказали?

— Конечно! Этого вполне достаточно.

— Видимо, — сказал Второв по-русски, — современные дети значительно развитее, чем были мы.

— Это именно так, — подтвердил Волгин. — Я давно убедился, что мозг современных людей, сообразительность, память — всё стало иным, качественно отличным от наших.

— Если так, наше дело плохо, — сказал Второв.

Волгин вздрогнул. Второв высказал мысль, которая давно уже тревожила и волновала его самого.

Электра не обратила внимания на обмен фразами, которых она не поняла.

— Здесь, — сказала она, — аудитория для детей младшего возраста, первого года обучения, второй половины — по математике.

Они вошли в просторное помещение ослепительной чистоты, залитое ярким светом… И все трое невольно остановились в изумлении. Аудитория была полной копией хорошо им знакомых школьных помещений. Так же стояли парты (только несколько более удобные), столик преподавателя, а на стене висела большая чёрная доска. Показалось, что они снова очутились не в девятом веке Новой эры, а в своём, давно канувшем в Лету.

— В конце концов, — сказал Второв, — что тут удивительного? Одно и то же назначение приводит к внешнему сходству.

Не все, однако, было тем же. Электра сказала, что это аудитория первого года обучения, а на стене они увидели таблицы логарифмов. По обеим сторонам доски стояли небольшие, овальной формы ящики, в которых Мельникова и Второв без труда узнали простейшие электронно-счётные машины. Сбоку от места преподавателя стояло кресло, а на столике они заметили диск телеофа. Волгин спросил, зачем здесь телеоф.

— Мы часто пользуемся услугами крупнейших математиков, так же как и учёных других специальностей, — ответила Электра.

— В первый год дети проходят курс математики, включая логарифмы? — спросил Второв.

Волгин с трудом сумел перевести этот вопрос. Ему пришлось даже прибегнуть к жестам.

Но Электра легко поняла его.

— Да, — ответила она. — Элементарную математику дети проходят за один год.

«Элементарную!»

— Я уже сказал, — вздохнул Второв, — тем хуже для нас!

— А другие предметы? — спросил Волгин. — Например, физику, химию, биологию…

— Я немного боюсь обидеть вас, — сказала Электра с обычной откровенностью современных людей, — но дети изучают всё, что вы проходили за весь курс школы, за один первый год. Ведь и у вас было то же положение относительно более древних веков.

— Вы не только не обижаете нас, но даже льстите нам. Впрочем, я говорю о себе. У них, — Волгин показал на своих спутников, — возможно, было уже иначе… А существуют высшие школы?

— Вы хотите сказать, институты? Да, они существуют — для тех, кто хочет стать инженером, учёным или исследователем. Или, например, космодиспетчером, врачом и так далее. Комбинаты дают знания, достаточные для работы в любом месте, с любыми машинами, но не больше. Нам пора идти в зал, — прибавила Электра.

— Знаете что, мои дорогие, — сказал Второв, когда они вышли из аудитории, — после этого я здорово боюсь встречи с такими детьми. Как бы нам не сесть в преогромную лужу.

Волгин, не задумываясь, перевёл эти слова Электре.

— Они будут интересоваться вашим веком, — сказала она. — Не думаю, что могут возникнуть затруднения.

— А вот я так определённо это думаю, — Второв вздохнул вторично.

— И я, — сказала Мельникова.

3

Тридцать полукруглых рядов кресел амфитеатром поднимались вверх к матово-прозрачному потолку. Внизу два небольших стола, два кресла телеофа, а на стене, напротив амфитеатра, огромная чёрная доска, возле которой три лёгкие высокие стремянки.

Всё почти так же, как в аудиториях университетов двадцатого века. Видимо, найденная тогда планировка учебных залов оказалась наиболее удобной, наиболее отвечающей своему назначению.

И тридцать рядов детских лиц, возбуждённых, взволнованных, любопытных.

Они были разными, эти лица, но каждое могло служить образцом красивого детского лица.

Волгин внимательно осматривал аудиторию. Какой-то «фокус» в освещении позволял видеть сидящих в заднем ряду так же отчётливо и ясно, как и передних. Казалось, здесь не существовало расстояния.

«Вряд ли это может быть только «игрой» света, — подумал Волгин, — скорее, новое проявление современной техники».

Было ясно, что и дети видят своих гостей так же отчётливо с любого места в зале.

У двух тысяч детей было что-то общее во внешнем виде. Они были теперь одеты в костюмы разного покроя и цвета. Черты лица, цвет волос и глаз тоже были разными, но общее, несомненно, существовало, и Волгин долго не мог понять, в чём оно заключалось.

Потом он понял. Это было то, что он и его товарищи заметили на площадке у первого встреченного ими мальчика — непринуждённое изящество позы, чуть-чуть откинутая назад голова, вошедшее в плоть и кровь уважение к человеку, почти гордое сознание своего человеческого достоинства — характерные черты людей новой эры, соединённые с детской подвижностью и непосредственностью.

Эти дети, от десяти до четырнадцати лет, были людьми девятого века, свободными гражданами свободного мира, не знающими, что такое нужда, болезни, преждевременная смерть. Перед каждым из них расстилалась двухсотлетняя жизнь — без старческой дряхлости, полная радости творческого труда.

«Они и не могут быть иными, — подумал Волгин. — Их деды и прадеды уже привыкли к тому, что они — хозяева жизни и природы. Мы, строившие коммунизм, как мы были правы! Вот к чему привели наши усилия и бесчисленные жертвы!»

И с чувством гордого удовлетворения в душе Волгина снова возникло горькое сознание своей неполноценности, отсталости, неспособности войти в эту жизнь полноправным её участником.

«Я гость, и только гость, — думал он. — Никогда они не посмотрят на меня как на равного им во всём. Я всегда буду возбуждать любопытство, словно неведомый зверь в зоопарке».

Он посмотрел на Мельникову и Второва, и ему показалось, что он прочёл на их лицах те же безрадостные мысли.

Но он ошибался. Игорь Захарович и Мария Александровна думали совсем о другом.

…Встречу открыла девочка, сидевшая в первом ряду. Она встала и, к несказанному удивлению гостей, произнесла короткую речь на чистом русском языке, почти без акцента:

— Мы все очень рады и очень гордимся тем, что вы пришли к нам. Рады потому, что хотели, даже мечтали встретиться с вами. Горды потому, что возможность прийти к нам из далёкого прошлого дало вам могущество разума. Мы просим вас рассказать нам о прошлом, о вашем веке. И наш первый общий вопрос обращён к вам, Дмитрий. Вы современник Ленина, расскажите о нём как человек, который видел его и говорил с ним.

«Вот оно, первое неизбежное затруднение, — подумал Второв. — Они не чувствуют разницу между своим и нашим временем».

Волгин видел, с каким напряжённым вниманием смотрят на него, ожидая ответа, две тысячи пар глаз. Дети, конечно, не поняли, что сказала их подруга, но они знали, какой вопрос будет задан, и слышали имя «Ленин».

Солгать? Придумать историю личной встречи с вождём? Не разочаровывать их? Нет, это немыслимо, неизбежно запутаешься.

Чтобы выиграть время, Волгин спросил по-русски:

— Как тебя зовут?

Она явно не поняла его и беспомощно посмотрела на Электру. Странно, ведь она только что говорила по-русски. Волгин повторил вопрос на современном языке.

— Моё имя Фея.

— Действительно фея, — прошептала Мельникова, любуясь ребёнком.

— Скажи, — спросил Волгин, — ты знаешь старый русский язык?

По рядам прошло лёгкое движение. Фея посмотрела на Волгина с удивлением, её брови слегка приподнялись. Казалось, что-то в словах Волгина поразило её.

Электра быстро набросала несколько слов и передала записку Волгину.

«Не обращайтесь к детям на «ты». Я потом объясню вам».

— Вы знакомы с нашим языком? — переспросил Волгин.

— Нет, я его не знаю. То, что я сказала, я скоро забуду. Мы думали, что вам будет приятно услышать родной язык.

— Это действительно так. Но скажи… скажите, как же вы могли, не зная языка, обратиться к нам по-русски?

Фея улыбнулась.

— Я вижу, — сказала она, — что вам, Дмитрий, очень хочется обращаться ко мне, как к другу. Если так, не стесняйтесь. Я ничего не имею против.

Она сказала это так, как могла бы сказать взрослая женщина.

— Отлично, — весело сказал Волгин. — Я хочу, чтобы вы были нашими друзьями. Будем беседовать дружески. Так ответь мне.

— Сейчас я тебе объясню. — Фея просто и непринуждённо перешла на «ты». Очевидно, в её представлении подобное обращение могло быть только взаимным. — Пока мы вас ожидали здесь, мы составили текст приветствия, потом поговорили с Люцием, и он перевёл его на ваш язык. Вот и всё.

«Поговорили, конечно, по телеофу», — подумал Волгин.

— И ты так хорошо запомнила? — спросил он.

По амфитеатру прокатился дружный смех. Слова Волгина дети восприняли как шутку. Запомнить с одного раза несколько фраз чужого языка — они не видели в этом ничего особенного…

Волгин облегчённо вздохнул. Его смущало недетское поведение Феи. Наконец-то они повели себя, как положено детям. Ни один взрослый человек не позволил бы себе даже улыбнуться на такой вопрос.

Владилен или Мэри серьёзно объяснили бы, что память современных людей более развита, чем во времена Волгина. Это было бы деликатно, необидно и… скучно. Ему больше понравился красноречивый ответ детей — их весёлый смех.

— Теперь я отвечу вам, — сказал Волгин, обращаясь ко всему амфитеатру. — Когда Владимир Ильич Ленин умер, мне было десять лет. Я никогда не встречался с ним. Я знаю его так же, как вы, по портретам и книгам.

Поднялся мальчик, лет десяти, в одном из средних рядов.

— Но кто же вам мешал увидеть его в натуре? — спросил он. — Я понимаю, что нельзя было вызывать Ленина по телеофу, но вы могли слетать туда, где он жил, и, не беспокоя его, подождать, когда он выйдет. Неужели вы не хотели его увидеть? Я обязательно сделал бы это.

Теперь рассмеялись уже гости.

Электра посмотрела на мальчика и укоризненно покачала головой.

— Милый мой друг, — сказал Волгин. — Я вижу, что ты только начинаешь учиться… Ведь у нас не было телеофов. Слетать, как ты говоришь в Москву, где жил Ленин, было почти немыслимо даже для взрослого человека, не говоря уже о десятилетнем мальчике. У нас не было арелетов. Воздушный транспорт только входил в жизнь. Мы были сильно ограничены в передвижениях. Но даже если бы я жил в Москве, рядом с Лениным, я всё-таки мог бы ни разу не увидеть его. Ты не поймёшь, если я скажу, что Ленин не всегда мог свободно ходить по улицам. Когда ты будешь изучать историю того времени, ты поймёшь, почему так происходило.

— Я уже прошла курс древней истории, — сказала Фея, — и всё же не понимаю, что мешало вам изменить условия жизни.

— Люди тогда не были объединены, как сейчас. Существовали разные народы. Они говорили на разных языках и не понимали друг друга. У них были различные взгляды на жизнь. Например, мы — коммунисты — стремились к таким общественным отношениям, какие сейчас у вас. Но многие противились этому, старались нам помешать, цеплялись за прошлое. Не все любили Ленина, не все восхищались им и его делом, были люди, ненавидевшие его, способные даже покуситься на его жизнь. Ленина приходилось охранять.

— Мы знаем, что на Ленина было покушение, его пытались убить, он был ранен, — сказал кто-то из заднего ряда. Голос был слышен так ясно, как будто говоривший стоял тут же, рядом. — Но мы спрашиваем о другом. Вы сами говорите, что были ограничены в передвижении, что условия жизни стесняли свободу человека. Почему же люди не хотели изменить эти условия? Ведь они мешали всем, независимо от взглядов человека.

— В том-то и дело, — сказал Волгин, — что народы Земли не могли ничего делать сообща. Разделение на отдельные нации, часто враждующие между собой, разные общественные системы, классовые интересы — всё это ставило непреодолимые рогатки на пути человечества. Вам кажется — так просто решить вопрос и всем вместе осуществить его. А у нас каждый отдельный народ заботился только о себе. Исключением являлся Советский Союз. И было так, что в одной стране жилось гораздо лучше, чем в другой.

— Но ведь и там и здесь жили люди?

— Да, и я понимаю ваше недоумение. Мы — коммунисты — видели это вопиющее положение уже тогда, но что мы могли сделать, если противники коммунизма мешали нам.

— Непонятно, как могли быть противники лучшего. Это неестественно. Положим, я знаю, что сегодня будет идти сильный дождь. Я останусь дома, потому что лучше находиться дома, чем под дождём. Выходит, что могут найтись люди, которые скажут: «Нет, под дождём лучше».

Снова все рассмеялись.

Волгин почувствовал свою беспомощность. Ну как объяснить им причины, заставлявшие капиталистов противиться коммунизму? Говорить о деньгах? Они не знают, что это такое. Сказать, что люди, имевшие много, не хотели терять свои привилегии? Но из сознания современных людей давно исчезла сама возможность одному человеку иметь больше, чем имеет другой. Его опять не поймут.

Электра пришла на помощь Волгину.

— Дети, — сказала она, — вы, очевидно, хотите, чтобы Дмитрий прочёл вам курс истории экономических отношений?

— Нет, нет!

— Зачем же вы добиваетесь ответа на такие вопросы, на которые нельзя ответить кратко? Те из вас, кто ещё учится первый год, узнают всё это в своё время, а те, кто проходил курс истории средних веков, должны сами понимать, почему были противоречия. И я очень удивлена словами Феи. Придётся ей повторить курс. Вы мечтали встретиться с Дмитрием, он с вами. Так спрашивайте его о том, что касается его лично.

— Расскажите нам о войне!

— Как могли люди убивать друг друга?

— Почему люди соглашались воевать?

— Что вы чувствовали, убивая человека?

— Расскажите, как вы учились?

— Какая была школа в ваше время?

— Подождите! — сказал Волгин. — Не надо столько вопросов сразу. И притом, дети, я ведь не один. Разве вы ничего не хотите спросить у Марии или Игоря Захаровича?

— У кого? — спросил мальчик, сидевший рядом с Феей. — У Марии, это понятно, но как вы назвали Игоря?

— Довольно, Дмитрий! — сказал вдруг Второв. — Не называйте больше моего отчества. Я — Игорь, и точка. Он сказал это по-русски.

— Хорошо, но должен же я ответить. Я сказал, — продолжал Волгин, переходя на современный язык, — Игорь Захарович. В наше время человека называли не только его именем, но и именем отца. Захар — отец Игоря.

— А как звали его мать?

— Елизавета, — ответил Второв.

— Значит, можно было сказать или Игорь — Захар, или Игорь — Елизавета?

— Нет, употребляли только имя отца.

— Почему?

— Отвечайте сами, — сказал Волгин, обращаясь ко Второву, — Я складываю оружие.

— Мне трудно ещё говорить.

Встала Мельникова.

— Дети! — сказала она. — Вы снова задали вопрос, требующий обстоятельного ответа. Трудно объяснить исчезнувшие обычаи. Предпочтение, отдаваемое имени отца, имеет опять-таки экономические причины. Удовлетворитесь тем, что я сказала. Так было.

— Извините!

— Мы больше не будем!

— Ничего, дети! Мы рады вашей любознательности и постараемся ответить на вопросы, которые вас интересуют.

Волгина поразила лёгкость, с какой Мельникова объяснялась на малознакомом ей языке. За короткое время она сделала огромные успехи и говорила почти так же хорошо, как сам Волгин.

— Говорите, Дмитрий! — предложила Мария Александровна.

Волгин собрался с мыслями. Предстояло сказать о войне, о том, что было самым тёмным пятном на прошлых веках, о деле, представлявшемся современным людям, и особенно детям, немыслимым, невозможным — убийстве людьми других людей. Что сказать, чтобы они поняли руководившую его современниками суровую необходимость?

«Надо выяснить, как они сами думают о войнах прошлого, — решил он, — и тогда легче будет найти правильный тон».

— Мне хотелось бы услышать от вас, — сказал он громко, — как вы понимаете слово «война», что думаете вы о причинах войн? Я обращаюсь к тем, кто изучал историю.

Поднялась Фея. Видимо, она была одной из самых активных учениц.

— Мне не нужно повторять курс средней истории, — сказала девочка, взглянув на Электру, — чтобы ответить на вопрос Дмитрия. Война — это вооружённое столкновение людей, желающих силой навязать друг другу свой образ мыслей. Или нападение одной страны на другую с целью подчинить её народ своему влиянию. Правильно? — обратилась она опять-таки к Электре.

— В общем, правильно, — улыбнулась воспитательница.

— Почему «в общем»?

— Были и другие причины.

— Я удовлетворён ответом, — сказал Волгин. — Скажу о войне, в которой я сам участвовал. Она принадлежала ко второму, названному Феей, типу. Капиталисты напали на Советский Союз с целью уничтожить завоевания революции, помешать строительству коммунистического общества, остановить ход истории и повернуть её обратно. Завоеватели были очень жестоки, они уничтожали людей сотнями тысяч — не только воинов, но и мирных людей.

— Подожди, Дмитрий, — перебила Волгина Фея. — Ты говоришь: «воинов и мирных людей». Это непонятно. Если один народ напал на другой, то откуда могли появиться мирные люди?

Волгин почувствовал, что продолжать в подобном тоне больше нельзя. Его слушателями были не дети былых времён, он забыл об этом.

— С древних времён люди привыкли, что войну ведёт только армия, то есть специально обученные и вооружённые люди. Все остальные считались мирными людьми и не имели оружия. Считалось также, что мирное население неприкосновенно, убивать друг друга могли только вооружённые люди. Спор двух народов решался армиями. (Волгин был вынужден произнести слово «армия» на русском языке, в современном его не было. Но слушатели хорошо поняли. Иначе они снова прервали бы его вопросом.) Так было во всех прежних войнах. Но те, кто напал на нас, нарушали этот закон. Они начали истребление невооружённых людей. Я понимаю, что для вас одинаково дико звучит право на убийство вооружённого или невооружённого человека. Но тогда было не так. Убийство на войне не считалось преступлением, а убийство мирного жителя было преступлением. Неужели вы никак не можете понять, что убийство на войне, как оно ни отвратительно само по себе, было необходимостью? — сказал Волгин, видя недоумение на лицах слушателей. Никто ничего не ответил ему. — Если вас хотят поработить силой оружия, то ничего другого не остаётся, как защищаться тоже оружием. Не становиться же на колени.

— Вот это правильно, — сказал кто-то. — Если напал зверь, его надо убить.

— Именно зверь, — подхватил Волгин. — Наши враги вели себя не как люди, а как дикие звери. И на борьбу с ними поднялся весь народ Советского Союза. Война стала всенародной.

— Так и должно было быть. Ведь напали на весь народ.

— Совершенно правильно. Врага надо было уничтожить во что бы то ни стало. В наших глазах это были уже не люди. Вы знаете, — сказал Волгин, поняв, что сейчас самый удобный момент затронуть вопрос, больше всего беспокоивший его, — что я получил большую награду — звание Героя Советского Союза, именно за то, что сам уничтожил много ворвавшихся к нам завоевателей. Больше четырёхсот.

Волгин с тревогой ждал, как будут реагировать дети на его слова. Современные люди не осуждали его. Недаром его именем была названа улица в Ленинграде, и на золотой доске Пантеона выбито его имя. Он знал об этом и со слов Мунция, Люция, Ио. Но как посмотрят на это дети? Не будет ли он в их глазах просто убийцей, вызывающим презрение?

Во втором ряду, прямо напротив Волгина, встал мальчик лет четырнадцати.

— В вашем голосе, Дмитрий, — сказал он, — слышно волнение. Вас тревожит наше к вам отношение. История вашей жизни нам всем известна. Я скажу от себя и от всех — я знаю, что могу это сделать, — мы восхищаемся вами. Если вы смогли преодолеть естественное отвращение к убийству ради общего дела, если вы пошли на такую тяжёлую моральную жертву, вы действительно герой!

Как по команде, все дети одновременно встали, молча присоединяясь к словам своего товарища. Волгин был глубоко тронут.

— Сядьте, дети! — сказал он. — Я вам очень благодарен. Откровенно скажу, я опасался, что вы не поймёте меня. Я расскажу вам один случай из моей боевой жизни. Он ответит на вопрос, что я чувствовал, убивая человека. Это был как раз четырёхсотый, поэтому я, вероятно, и запомнил его. Он был отвратителен — грязный, более похожий на животное, чем на человека. И я помню, как подумал: «Хорошо, что он такой!» Потому что, направляя оружие на человека и зная, что его нужно уничтожить, иначе он сам уничтожит много других, это не легко сделать.

— Я думаю, — сказал тот же мальчик, глядя на Волгина широко открытыми глазами. Было видно, что ему жутко слышать об этом.

Волгин решил, что о войне хватит.

— Вы интересовались, — сказал он, — как я учился, какой была школа. Об этом пусть расскажут вам Игорь или Мария. Их время немножко ближе к вам, чем моё. Я учился в школе в первые годы после Октябрьской революции. Шла гражданская война, и на каждом шагу возникали большие трудности.

4

Беседа затянулась. Дети не соглашались прекратить её. По требованию Электры был сделан перерыв, и гости поужинали вместе с детьми в огромной столовой, оборудование которой было во всём подобно той, где они обедали днём. Потом вернулись в зал.

Выступала, главным образом, Мельникова. Второв говорил мало, и то с помощью Волгина, переводившего его слова.

Затруднения возникали на каждом шагу. Приходилось объяснять условия, существовавшие в былое время, резко отличающиеся от современных. Иногда дети не могли понять самых простых вещей, в то время, как хорошо понимали более сложные.

Выяснилось, почему Электра остановила свой выбор, кроме Волгина, именно на Мельниковой и Второве. Оказалось, что все дети хорошо знают историю завоевания человеком космического пространства и помнят имена космонавтов. Те, кто первыми улетали с Земли к соседним планетам, были одними из самых любимых героев подрастающего поколения. Волгин впервые услышал имя Гагарина — первого человека в Космосе.

И Мельникову сразу спросили о её деде. А когда она ответила, что никогда не видела его, потому что он умер до её рождения, — дети были страшно разочарованы.

— Как же так, — недоуменно спросила Фея, — ведь он был вашим дедом, а не отдалённым предком?

В их сознании не укладывалось, что внучка могла не видеть своего деда. У самой Феи живы не только деды, но и прадеды, и прапрадеды. И так было у всех, за очень редкими исключениями, вроде семьи Люция, у которого появилась дочь, когда ему было уже около шестидесяти лет.

После ответа Мельниковой Второва уже не просили рассказать о его прадеде — Геннадии Второве.

Кто-то вспомнил слова Волгина об ограниченности передвижений, и пришлось рассказать о поездах, самолётах, пароходах.

Не сговариваясь, Волгин и Мельникова старались создать впечатление комфортабельности и удобства транспорта былого времени, но они не могли скрыть скорости движения, а именно это обстоятельство и служило критерием для оценки их рассказа.

И странное дело! Они чувствовали, что начинают удивляться, как могли люди мириться со столь медленным передвижением.

А те, кто их слушал, воспринимали рассказ Волгина о скорых поездах, проходивших расстояние от Ленинграда до Москвы за девять часов, так же, как сам Волгин в своё время воспринимал путешествия по тому же маршруту на лошадях за две недели.

Он не дожил до реактивных самолётов, но если бы и рассказал о них, то это мало помогло бы. Мельникова, говорившая о двухчасовом пути на шариковых электроэкспрессах, идущих по желобовой дороге, имела не больший успех, чем Волгин. Дети привыкли к мысли, что достаточно нескольких минут, чтобы перелететь в Москву на арелете.

От транспорта перешли к бытовым условиям жизни. И тут стало ещё труднее. Слушателей интересовало всё: устройство жилища, питание, развлечения, а в особенности ученье в школах и домашняя жизнь. И почти каждый ответ вызывал недоумение и множество новых вопросов. Волгин подумал, что говорить со взрослыми гораздо легче, они не расспрашивали так подробно.

Всё приходилось объяснять до конца, дети не удовлетворялись полуответами. Стоило Мельниковой, говоря о школе, упомянуть о географии, как тотчас же её спросили:

— Сколько же времени занимали уроки географии? Ведь вы сами рассказывали о медленности вашего транспорта.

— При чём здесь транспорт? — удивилась Мария Александровна, но затем поняла, в чём дело. — В наше время географию Земли изучали по картам и книгам.

Многие не удержались, и в аудитории снова послышался смех.

— А разве вы сами, — перешла в наступление Мельникова, — изучаете астрономию практически?

— То астрономия, — сказал кто-то, — а то наша же планета.

— Мы не могли иллюстрировать уроки географии поездками по Земле. Кроме того, что это заняло бы слишком много времени, существовали границы между государствами, и через них трудно было переходить.

Снова недоумение — и дополнительный рассказ о границах.

Чем дальше шла беседа, тем больше чувствовали Второв, Мельникова и Волгин, что своими рассказами они лишь ухудшают впечатление. Читая о двадцатом и двадцать первом веках, дополняя книгу воображением, дети, несомненно, получали иное представление о прошлом. Не желая того, можно сказать, против своей воли, живые представители былых времён срывали романтическую дымку, всегда вуалирующую прошедшее, затемняющую подробности, чуждые потомкам. История сохраняет только выдающиеся события, и каждое поколение воспринимает их со своей точки зрения, забывая о деталях.

Заметив, что Электра начинает проявлять признаки беспокойства, Волгин понял, что необходимо рассеять невыгодное впечатление, вызванное рассказами Мельниковой.

— Вы увлеклись, Мария! — сказал он по-русски. И продолжал на другом языке, обращаясь ко всем: — Дети! Уже поздно, и мы устали. Вы, конечно, тоже. Пора кончить наш разговор. Я хочу, в заключение, рассказать вам о том, что происходило после войны, в которой я участвовал. Хотите послушать?

Одобрительный гул голосов послужил ответом.

— Мария говорила вам о втором веке коммунистической эры. Я вернусь на целый век назад. Ведь я родился почти на сто лет раньше Марии, — добавил Волгин. — Война принесла огромное разорение Советскому Союзу. Сотни городов, тысячи населённых пунктов были разрушены…

Он нарисовал слушателям жуткую картину опустошений, причинённых войной.

— Перед нами встала задача — залечить раны, восстановить разрушенное, на месте развалин отстроить новое, лучшее, чем было прежде, и всё это проделать как можно скорее…

С красноречием, которого он сам не ожидал от себя, Волгин говорил о самоотверженном труде народа, о жизни, со сказочной быстротой возникшей из пепла, о всеобщем стремлении в кратчайший срок достигнуть самого высокого на Земле уровня жизни.

Чутьё подсказало ему верную мысль. То, что он говорил, заставило этих детей, с молоком матери впитавших в себя величайшее уважение к человеческому труду, сразу забыть обо всём, что им рассказывали. Его слушали с горящими глазами, возбуждёнными лицами, слушали, затаив дыхание. Всё это было им понятно, дорого.

Электра улыбалась. Это как раз то, что нужно детям. Теперь всё будет в порядке, только бы дети снова не повернули разговор.

Когда Волгин закончил, долгое молчание лучше всего говорило о произведённом им впечатлении.

Электра встала и в тёплых словах поблагодарила за беседу.

— Если захотите посетить нас ещё раз, мы будем рады.

— Вряд ли, — прошептал Второв.

Дети наперерыв предлагали доставить их домой на арелете, но гости отказались.

— Мы хотим пройтись по городу, — сказал Волгин.

— Проводить вас?

— Нет, не надо. Мы дойдём сами.

Было уже девять часов вечера. Над городом собирались тучи, станции погоды, видимо, наметили на ночь дождь. На тёмном небе отчётливо вырисовывались арки мостов и линии спиральных дорог, светившиеся в темноте. Виднелись многочисленные арелеты. Людей было значительно больше, чем днём.

Нигде не было ни одного фонаря, но улицы заливал яркий свет. Его испускали стены домов, линии движущихся тротуаров, маршрутные арелеты, попадавшиеся теперь гораздо чаще. Казалось, что сам воздух немного светится, а может быть, это так и было.

Волгин со своими спутниками пошли по внешней, неподвижной, полосе тротуара, где людей было меньше. Они видели вдали верхнюю часть памятника Борису Мельникову, и это указало им направление. Статуя, выглядевшая днём гранитной, теперь казалась огненной, точно была сделана из стекла и внутри наполнена оранжевым светом.

— Как хорошо, что вам пришло в голову заговорить о труде, — сказала Мельникова. — Это произвело огромное впечатление. Вы были правы, я увлеклась и забыла, с кем говорю. Но ведь всё, что я рассказывала, мне так дорого…

— Такие беседы, — сказал Второв, — и особенно с детьми, нельзя проводить без самой тщательной предварительной подготовки. Мы сами во всём виноваты. Это должно послужить нам уроком на будущее. И не думайте, что слова Дмитрия исправили дело. Они всё запомнили, у них чудесная память.

— Не страшно! — засмеялся Волгин. — Узнав, как жили люди прежде, они больше оценят то, что их окружает теперь. Помните, как они удивлялись, что мы изучали географию без экскурсий по Земле, а историю без хроникальных фильмов. Их представления и понятия иные, чем были у нас. Им кажется совсем простым в любой момент отправиться в любой конец земного шара. Кругосветное путешествие для них мероприятие кратковременное. А современное кино — это живая жизнь, я видел его много раз в доме Мунция.

— Да, — задумчиво сказала Мельникова, — они другие, чем были мы. И как они все красивы! Совсем другая порода людей.

— Условия жизни, — заметил Второв, — из поколения в поколение меняют облик человека. Чрезмерный физический труд не способствовал красоте. А как выглядят теперь представители чёрной и жёлтой расы? — обратился он к Волгину.

— Не знаю, я их не встречал ещё. Условия жизни везде одинаковы. Вспомните Космоград.

— Ну это не пример. Космоград как раз исключение.

Волгин вспомнил обещание Люция рассказать о Космограде.

— А вы знаете, почему этот город не обычный?

— Знаю. Мне объяснили это, когда я спросил. Космоград построен для фаэтонцев, по типу их городов. Ожидали, что они будут часто прилетать на Землю.

— Я всё вспоминаю их имена, — неожиданно сказала Мельникова. — Я говорю о детях. Назвать девочку Феей, как это поэтично! А другие — Диана, Нея. И наряду с этим — Елена, Мария, Мэри, Джульетта. Даже имя Электра звучит странно, но красиво. И у мальчиков так. Я не могу забыть Фею. Чудесный ребёнок! Я сама была такая, — просто прибавила Мельникова, — независимая, гордая.

— У них не гордость, — возразил Второв, — а другое. Скорее, уважение к самим себе. А заметили вы, что иногда женские имена носят мужчины? Например, одного мальчика звали Нелли, а другого Ио.

— Разве Ио женское имя? — спросил Волгин, вспомнив своего врача.

— Конечно. В греческой мифологии Ио — возлюбленная бога Зевса, которую преследовала жена Зевса, богиня Гера. Галилей назвал трёх спутников Юпитера женскими именами — Ио, Европа, Каллисто.

— То, что у них мужчины могут носить женское имя, а женщины мужское — вспомните девочку по имени Джерри — отчасти объясняет, почему они не могли понять, что мы употребляли только отчество, — сказала Мельникова.

— Многого они не поняли, — вздохнул Второв.

Дойдя до площади с памятником Мельникову, они без труда нашли свою улицу. Ориентироваться в городе вечером оказалось проще, чем днём. Всё, что скрывалось в дымке расстояния, легко различалось глазом при освещении. Вскоре они дошли до своего дома.

Все были в сборе и ожидали их. Рассказ о встрече с детьми возбудил долгий спор.

— Мы тоже интересно провели время, — сказала Ксения, — видели много любопытного. Вот, посмотрите!

Она показала небольшой изящный, как будто кожаный, футляр, в котором лежал какой-то прибор из стекла и металла, отделанный как ювелирная драгоценность. У других тоже оказались такие же футляры разного цвета.

— Мы зашли в современный магазин, — рассказывала Ксения, — но он называется у них не магазином, а оптическим складом. Очень не нравятся мне эти названия, сколь бы ни были они «определёнными», как говорит Виктор. Это огромное помещение, буквально заваленное продукцией всевозможного назначения. Там всё есть, конечно, оптическое. Товары разложены очень красиво, на художественно оформленных стендах, а само помещение декорировано цветами. Не магазин, а сад. Слово «склад» тут совсем не подходит. Мы ходили по нему часа полтора. И знаете, не нашли там ни одной пары очков. Это доказывает, что люди перестали нуждаться в них. Что я буду делать, когда состарюсь? Ведь я очень дальнозорка.

— Ничего! — сказал Волгин. — Они найдут средство исправить твоё зрение.

— Там мы и увидели эти приборы. Это то, что мы называли биноклями, но они сделаны по иному принципу. И невероятно сильны. Я отчётливо видела лицо пилота, летевшего в арелете на высоте не менее километра. Но усиление можно регулировать. Нам они понравились, и мы взяли по одному. Очень любезный молодой человек научил нас пользоваться ими. Это был дежурный консультант, кроме таких консультантов, там никого нет, никаких продавцов.

— И вы просто взяли, — пошутил Волгин, — и ушли не заплатив?

— Было немного неловко, — сказал Котов, — Невольно подумалось, а нужны ли нам эти бинокли?

— Если это чувство явилось у вас, — сказал Волгин, — то можно себе представить, как оно развито у современных людей. Потребление, которое раньше ограничивалось материальными возможностями каждого человека, регулируется теперь сознанием. Никто не станет брать того, что ему не нужно. Именно как вы сказали: «А нужно ли нам?» Иначе неизбежно возникла бы анархия.

— Выходит, что мы поступили нехорошо?

— Почему же? Бинокли вам нужны. Но ведь вы не возьмёте ещё по одному или по два? Вам довольно одного. В этом всё дело. Никто не берёт лишнего.

— А потом, — продолжала Ксения, которой не терпелось рассказать, что она ещё видела, — Владилен предложил слетать на оптический завод, откуда поступает продукция на склад. Он расположен километрах в ста от Ленинграда, среди леса. Мы зашли на площадку, где стояли сотни арелетов всех размеров, и взяли один из них, никого не спрашивая. Да там и некого было спросить. Владилен сказал, что эти машины как раз и предназначены для таких случаев. Полёт продолжался около четырёх минут, только потому, что мы летели не на полной скорости. Странный вид у завода сверху — точно гладкая водная поверхность, озеро в лесу. Там сплошная стеклянная крыша, и в ней отражается голубое небо. Площадь завода огромна, не меньше двадцати квадратных километров. Но он низкий, ниже окружающих деревьев. Когда мы опустились на землю, нас встретил один из инженеров. Откуда он узнал про наш прилёт?

— Вероятно, его предупредил Владилен по карманному телеофу, — сказал Волгин. — Кстати, куда девались Владилен и Мэри?

Поглощённый интересным разговором, он только сейчас обратил внимание на отсутствие своих старых друзей.

— Они отправились в театр, — ответил Озеров. — Звали и нас, но мы хотели дождаться вас и, к тому же, устали…

Это был первый случай, когда Мэри и Владилен ушли из дому без Волгина. Очевидно, они решили, что раз он не один теперь, то можно развлечься по-своему. Что ж, они были правы, Волгин не сразу заметил, что их нет.

— Они молоды, — заметил Котов с лукавой улыбкой.

— Так что же вы увидели на заводе? — спросил Волгин, хорошо зная, какой будет ответ. Он читал про современные заводы и видел их на экране диктофона.

— Ничего! — под общий смех ответила Ксения. — Не понимаю, зачем Владилен повёз нас туда. Нам показали машины, но они совершенно закрыты, и их не рассмотришь. Материалы добываются тут же, из недр земли, но как это делается, опять-таки не видно. Всё автоматизировано. Готовая продукция выходит уже упакованная. Её отправляют на склад автоматическими арелетами, без людей. На наших старых заводах было куда интереснее.

— Много людей на заводе?

— Больше, чем можно думать, но всё же мало. Это инженеры, механики, наладчики, дежурные диспетчеры. Ни одного рабочего.

— Их вообще нет.

— Нам так и сказали. Рабочие профессии, да и то самые высококвалифицированные, сохранились на заводах, изготовляющих машины, а на предприятиях лёгкой промышленности — сплошная автоматизация. Да и что это за «рабочие»! Инженер, водивший нас по заводу, вернее сказать, возивший, так как мы всё время ездили на движущихся дорожках, сказал, что у них до недавнего времени были рабочие. Как вы думаете, кого он имел в виду? Машинистов, токарей? Нет, чертёжников, работников проектного бюро. И не копировщиков, а тех, кого мы называли инженерами.

— Понятие «рабочий» сильно изменилось, — сказал Волгин. — Я уже встречался с этим. Тот, кто, по нашим представлениям, является инженером, для них просто рабочий, человек без специального образования. Прежнее инженерное образование даёт пятилетний комбинат. Уровень техники несоизмерим с прежним.

1

Снова Космоград!

Уже знакомые гиганты-небоскрёбы, кольцом окружившие взлётное поле, поражающие взор своими размерами и странной архитектурой. Волгин смотрел на них теперь другими глазами. Это были здания, привычные для тех, кого он увидит в скором времени, — фаэтонцев, людей иного мира, иной культуры. В них воплощались вкусы и привычки, понятия о красоте и технике другого народа. Сейчас, когда он знал, почему Космоград не похож на земные города, Волгин видел многое, что в первое посещение не привлекло его внимания.

Да, это был чужой город, и таких городов не было на Земле ни теперь, ни в прошлом.

Арелет доставил Волгина и его спутников в Космоград утром четвёртого октября, совершив путь от Ленинграда за один час. Они опустились прямо на поле, так как до отлёта ракетоплана на Марс оставалось всего пятнадцать минут.

Волгин подозревал, что такой точный расчёт времени — следствие заботы о нём, его хотели избавить от лишних волнений. Те, кто летел с ним, не имели причин волноваться. Мэри и Владилен привыкли к ракетопланам, а для Второва, Мельниковой и Крижевского полёт с Земли на Марс выглядел сущим пустяком по сравнению с их межзвёздным рейсом. Они уже летали на Плутон, а совсем недавно с Европы на Ганимед и с Ганимеда на Землю. Один Волгин был новичком-космонавтом. Впрочем, современные люди не считали полёт к ближайшим планетам космическим. Ракетопланы на Венеру, Луну, Марс летали по расписанию, как самолёты прежнего времени. Обычный пассажирский рейс, не более.

Но для Волгина предстоящий полёт — первая разлука со всей Землёй — не мог быть и не был обычным. Он мучительно волновался, безуспешно стараясь скрыть это. Все видели и понимали его состояние Накануне в Ленинград прилетал Люций. Он предложил своему «сыну» помощь науки:

— Как только ракетоплан поднимется, ты совершенно успокоишься.

— Я не боюсь полёта, — ответил Волгин, — но не могу не волноваться. Это вполне естественно. И не нужно никаких искусственных средств. Помоги мне заснуть, но больше ничего не надо.

Волгин крепко спал ночью. Проснулся он бодрым и свежим, в арелете оживлённо разговаривал с Владиленом и провожавшим их Виктором, а теперь, когда остались считанные минуты, снова почувствовал очень сильное волнение. Но ждать оставалось недолго.

Котова не было с ними. За два дня до отлёта он неожиданно заболел, и это чуть было не сорвало весь намеченный план. Мельникова ни за что не соглашалась оставить больного, а без неё не полетела бы Мэри, да, пожалуй, и сам Волгин. Но вызванный Владиленом врач успокоил всех.

— Это лишь нервное утомление, — сказал он. — Искусственный сон — и всё будет в порядке. Но полёт на Марс или куда бы то ни было советую пока отложить. По крайней мере, на пару месяцев. Не нужно новых впечатлений.

Котова уложили в постель, и он заснул просто и спокойно, как будто дело происходило не утром, а вечером, в обычный час сна. И никто, даже Мельникова и Фёдоров, не заметили, как это было сделано.

Никаких лекарств больному не давали.

— Он будет спать трое суток, — пояснил врач. — Один раз в день будите его и кормите пищей, которую я назначу. Потом он будет опять засыпать. А когда пройдут три дня, ваш товарищ совершенно поправится.

Мельниковой нечего было делать возле больного, и она согласилась лететь со всеми.

— А как же место, которое мы заказали для Константина? — спросил Волгин у Владилена. — Останется пустым?

— Это не имеет значения, — ответил тот — На ракетопланах всегда есть свободные места.

Никто не изъявил желания лететь вместо Котова, и они прибыли в Космоград вшестером, если не считать Виктора и Вильсона, которые, проводив межпланетных путешественников, намеревались отправиться в бывшую Англию, на родину Вильсона, а затем вернуться в Ленинград. И тот и другой в совершенстве овладели искусством вождения арелетов.

— Перемените машину, — посоветовал им Владилен. — Эта слишком велика для двух человек.

— А где мы возьмём другую?

— На площадке дежурных машин. Они есть в каждом городе. А этот оставьте там. Вы сумеете спросить дорогу к площадке?

— Сумеем, — ответил Виктор. — Я немного научился выражать свои мысли на вашем языке.

Но Владилен сам спросил, где искать площадку, как только они вышли из арелета. Оказалось, что она совсем рядом, за ближайшим домом.

К ракетоплану со всех сторон шли люди. Их было много.

— Не думал, что пассажиры на Марс так многочисленны, — сказал Волгин. — Что им нужно там? Или это любопытные, как мы?

— На Марсе, — ответила Мэри, — сейчас живёт свыше трёхсот тысяч человек. Возможно, что здесь есть и туристы, но в большинстве это работники очистительных отрядов, строители станций и других предприятий, которые в большом количестве строятся на планете. Решено окружить Марс более плотной атмосферой, а это очень большая работа.

— Бывало, — сказал Волгин, — люди ездили не на соседнюю планету, а в другой город. И у всех всегда был багаж. А здесь? Ни у кого ничего нет в руках.

— А мы сами? — Крижевский развёл руками. — Едем, как на прогулку.

Разговор о багаже, о том, что брать с собой улетающим на Марс, конечно, возникал в своё время, но Владилен и Мэри легко убедили всех не брать ничего.

— Всё, что может нам понадобиться, мы найдём на Марсе, — говорили они, — Зачем затруднять себя вещами? Этого никогда и никто не делает.

— Неужели на Марсе можно всё найти?

— Конечно! Ведь там живут люди, и живут не по нескольку дней, а месяцами и годами.

— Ну хорошо, — согласился Второв, — Но в пути? Возьмём хотя бы книги.

— В ракетоплане вы найдёте и книги, и фильмы. Или вы можете проспать всю дорогу. На каждом корабле есть дежурный врач.

— Что касается меня, — сказал Волгин, — то мне не нужны ни книги, ни фильмы, а спать я ни за что не буду. Надеюсь, из ракетоплана видно что-нибудь. Там есть окна или иллюминаторы?

— Увидишь! — улыбнулась Мэри.

Не только Волгин, никогда в жизни не видевший ни одного межпланетного корабля, кроме того, на котором прилетели с Ганимеда космонавты, но и они сами очень удивились, увидя рейсовый ракетоплан.

Само это слово заставляло думать, что полёт будет совершён на ракете. «ЦМП-258», также называвшийся ракетопланом, имел все внешние признаки ракеты — удлинённый фюзеляж, сигарообразную форму передней части. Но корабль «Земля — Марс» не имел ничего общего с «ЦМП».

Огромное, до ста метров в диаметре, а высотой в пять метров, бронзового цвета кольцо было увенчано сферическим куполом из бледно-жёлтого металла. Ни одного окна, ни одного иллюминатора, только внизу в кольце виднелась дверь — отверстие овальной формы, находившееся у самой земли.

— Ну вот, — разочарованно сказал Волгин, обращаясь к Мэри, — а ты говорила!

— Увидишь! — ещё раз ответила девушка.

— Этот корабль, — по-русски сказал Второв, — очень похож на здание цирка. Только очень уж огромное.

— Спросите, — попросил Вильсон, — на каком принципе устроен корабль? Антигравитация?

— Да, — ответил Владилен. — Ракетоплан использует в полёте гравитационные поля Солнца, Земли и Марса, меняя знак в зависимости от целей. Но нам пора идти, до отлёта восемь минут.

— Даже пять, — сказала Мэри. — Вот видите!

— Раздался протяжный звук низкого тона. Он пронёсся над полем и медленно замер, точно корабль прощался с Землёй.

Виктор порывисто обнял Волгина.

— Возвращайся скорей! — сказал он. — Мне будет тяжело без тебя.

— Сам виноват, — ответил Волгин. — Летел бы с нами…

Торопливое прощание, и улетающие направились к ракетоплану. У входа их встретил человек, одетый в традиционный комбинезон астролётчиков. У всех подходивших он спрашивал имя и в ответ называл номер, вероятно, каюты.

Когда подошли Владилен и Мэри, этот человек только взглянул на их спутников и сразу понял, кто перед ним. Не задавая вопроса, он коротко бросил:

— Первый! — и добавил: — Седьмого не будет?

— Нет, — ответил Владилен.

— Проходите!

Волгин на мгновение задержался. Ему попросту стало страшно перешагнуть порог двери. Но, встретив взгляд астролётчика, он быстро вошёл вслед за другими.

Наверх вела широкая лестница с металлическими перилами, украшенная цветами, словно в каком-нибудь театре, а не на космическом корабле. Поднявшись по ней, они оказались в самом настоящем саду, с песчаными дорожками, клумбами, кустами и деревьями. Сверху голубое небо и горячее солнце Африки. Верхняя часть купола была совершенно невидима.

Волгин, Мельникова, Крижевский и Второв остановились в полном изумлении: такой картины они никак не могли ожидать.

Куда они попали?!

Вдоль дорожек стояли удобные скамейки. Невдалеке несколько молодых людей, пришедших, очевидно, рано, играли в какую-то игру с мячами на небольшой площадке, вокруг которой была сетчатая ограда. В нескольких местах били фонтаны.

По лестнице поднимались другие пассажиры. Часть из них расходилась по дорожкам, некоторые садились на скамейки и непринуждённо беседовали. Обстановка ничем не напоминала близкого старта.

Второв пожал плечами.

— В таких условиях, — сказал он, — этот полёт действительно нельзя называть космическим.

— Пройдёмте в наше помещение, — предложил Владилен. — Посмотрим ещё раз на провожающих.

«Ясно! — подумал Волгин. — Как я мог забыть! Здесь то же, что в любом доме, — односторонне прозрачные стенки».

Пассажирские каюты размещались по борту, вокруг сада.

Они легко нашли дверь с цифрой «1». За ней оказалось просторное помещение с самой обычной мебелью, даже не прикреплённой к полу. Мягкие диваны и кресла, столики, шкаф с микрокнигами, диктофон — ни дать ни взять, обыкновенная гостиная в городе.

Наружная стенка была, разумеется, прозрачна, но она выходила на другую сторону, и Волгин пожалел, что не увидит ещё раз Виктора и Джорджа.

Но Мэри повернулась к внутренней стене, где была дверь, и стена вдруг потускнела и исчезла, открыв взору противоположную часть космодрома. Озеров и Вильсон стояли на прежнем месте, не спуская глаз с корабля. Возле них никого уже не было.

— Сколько минут до старта? — тревожно спросил Волгин.

— Одна.

— А не опасно им стоять так близко?

— Никакой опасности нет.

Раздался второй «гудок». Его было хорошо слышно и внутри корабля.

— Входной люк закрыт, — сказала Мэри.

— Может быть, лучше лечь или хотя бы сесть? — спросил Второв.

— Как хотите!

Волгин сел в кресло, у него подкосились ноги. Он едва мог дышать от волнения. Кроме него, сели только Второв и Мельникова. Крижевский, по примеру Владилена и Мэри, остался стоять у наружной стенки.

Волгину захотелось закрыть глаза, но любопытство оказалось сильнее, и он не только не сделал этого, но даже передвинул кресло ближе к «окну».

Он знал ощущение подъёма на былых самолётах, наконец, просто на лифте. Инерция всегда давала себя чувствовать. А здесь предстоял подъём с ускорением, во много раз превышающим ускорение силы тяжести. Но поведение Владилена и Мэри как будто указывало на то, что люди ничего не почувствуют.

Секунды тянулись невыносимо медленно. Волгин не мог считать их по биению сердца: оно билось с сумасшедшей скоростью.

И вдруг земля провалилась! Было именно такое впечатление, что корабль остался неподвижным, а земля стремительно ушла вниз. Мелькнули крыши домов Космограда, далёкая линия горизонта, небольшое облако. Серебристо сверкнула равнина Атлантического океана, и всё исчезло. За стеной, без конца и края, звёздное небо.

Корабль по-прежнему казался неподвижным. Волгин чувствовал, как сиденье кресла слегка прогибается под ним, совершенно гак же, как это было на земле. Ни повышенной тяжести, ни отсутствия веса! Всё, как до старта.

Подошёл Владилен.

— Видишь, как просто, — сказал он. — А ускорение взлёта превышало сто метров в секунду за секунду. Сейчас оно ещё больше. Ты почувствовал что-нибудь?

Волгин ничего не ответил. Сердце внезапно сменило ритм на обычный, и он немного задыхался. За него ответил Второв.

— Мне нравится такой старт, — сказал он. — Это действительно замечательно! На «ЦМП» было не так. А помнишь, Мария, — обратился он к Мельниковой, перейдя на русский язык, — как мы стартовали на «Ленине»? Гидравлические кресла, амортизаторы, длительная специальная тренировка перед полётом… А на этом корабле могли бы лететь даже тяжело больные.

— Но почему всё-таки мы не чувствуем ускорения? — спросил Крижевский.

— Внутреннее гравитационное поле противоположного знака относительно ускорения нейтрализует его, — ответил Владилен.

Всеволод с преувеличенной почтительностью отвесил шутливый поклон.

— Благодарю! — сказал он. — Но ваше объяснение ничего мне не объяснило.

— Пройди на командный пункт и поговори с кем-нибудь из экипажа ракетоплана. Я не знаю, что тебе сказать.

— Я не сумею говорить с ними. Пойдём со мной, Дмитрий.

— Погоди, — сказал Волгин. — Я ведь лечу в первый раз. Мне хочется посмотреть на Землю. Видно её?

— Конечно. Мы ещё не так далеко. Но её видно и с Марса.

— Как звезду?

Волгин подошёл к наружной стене. Только граница пола указывала, где она находится, самую стену нельзя было увидеть, настолько она была идеально прозрачна.

Невольно опасаясь приблизиться вплотную, Волгин остановился в полуметре от края «бездны» и посмотрел вниз.

Он удивился, что не почувствовал головокружения. Далеко под ними, так далеко, что он даже в воображении не смог бы представить себе подобное расстояние, ослепительно блестел под лучами Солнца исполинский шар Земли. Именно шар, словно чудовищной величины глобус, на котором, впрочем, ничего нельзя было рассмотреть, так нестерпимо было его голубовато-серебряное сияние. А за ним, ещё более далеко, виднелась верхняя часть лунного диска, такая же блестящая, но только жёлтого цвета.

Земля и Луна заметно для глаз уменьшались и уходили в сторону. Ракетоплан, очевидно, летел с невообразимой скоростью.

«Неудивительно, ведь он за шестнадцать часов должен пролететь двести миллионов километров», — подумал Волгин.

Звёзд было неизмеримо больше, чем он когда-либо видел с Земли в самые ясные южные ночи. Прямо перед ним, сверху, внизу, под Землёй и Луной, — всюду расстилался бархатно-чёрный занавес, усеянный светящимися точками. Но звёзды не мерцали, а горели неподвижными огоньками.

Волгин стоял и смотрел, не в силах оторваться от этой впервые увиденной величественной картины Вселенной. Как предсказывал ему Люций, он не чувствовал больше никакого волнения, оно прошло, как только корабль улетел с Земли. Он испытывал смутное щемящее чувство непонятной тоски. О чём?

«Нет, хорошо! — подумал он. — Только ради такого полёта стоило воскреснуть».

Он простоял так, не оборачиваясь, больше двух часов.

Товарищи не мешали ему. Волгин слышал их тихий разговор. Никто из них не подходил к стене. Да и что могло интересовать этих людей за бортом корабля? Они видели это много раз.

Второв и Крижевский с помощью Мельниковой расспрашивали Владилена.

— Такой стремительный взлёт, — говорил Второв, — должен был вызвать огромный нагрев наружной стенки. Сопротивление атмосферы…

— Металл корпуса не перегревается никогда. Он искусственно охлаждается. Этот сплав специально рассчитан для космолётов. Его теплопроводность чрезвычайно низка, а крепость велика. Не существует метеорита, который мог бы пробить стенку ракетоплана.

— Кстати, почему он так называется? Ведь с ракетой ничего общего.

— А это как с арелетом. Название давно устарело, но держится. Анахронизм.

— Двести миллионов километров, — сказал Крижевский, — и шестнадцать часов..

— Немного меньше.

— Тем более. В какой-то мере должна сказаться относительность времени.

— Настолько ничтожная, что практически она не ощутима. Максимальная скорость корабля — шесть тысяч километров в секунду, да и то в течение нескольких минут, нужных на поворот; всё остальное время корабль летит с ускорением, положительным и отрицательным.

— Положительным в первую половину пути и отрицательным во вторую?

— Разумеется.

— Ускорение постоянно?

— Нет. В момент старта оно было сто метров, а затем постепенно увеличивалось. То же самое, только в обратном порядке, произойдёт при спуске на Марс.

— В момент поворота корабля к Марсу появится невесомость?

— Нет, её не будет. Искусственная гравитация.

— Изменение её силы и направления автоматическое?

— Конечно! И она же обеспечит безопасность самого поворота для пассажиров ракетоплана.

— Хотелось бы, — сказал Второв, — увидеть современный космолёт дальних рейсов.

— Вы это сможете сделать, когда мы вернёмся. Намечена большая экспедиция на Грёзу. Космолёт строится на Луне, и там же будет дан старт. Вас всё равно пригласят строители корабля, им нужна консультация по этой планете. Мы ничего не знали о ней до вашего прилёта. Никто даже не подозревал о существовании Грёзы.

— Разве не было экспедиций к 61 Лебедя?

— Были две. Но вы же сами знаете, что нелегко заметить планету, если её обитатели не могут увидеть космического гостя и подать ему весть о себе. У этой звезды были известны три планеты, и все три необитаемые.

— Да, это верно, — согласился Второв. — Трудно заметить планету, не зная о ней. Мы нашли Грёзу случайно.

— Космолёт, — продолжал Владилен, — стартует примерно через год. И его решено назвать так же, как и ваш корабль, именем Ленина.

2

Волгин наконец оторвался от «окна».

— Налюбовался, Дмитрий? — ласково спросила Мэри. — Правда, сильное впечатление производит Вселенная? Ты увидишь это зрелище ещё много раз. Может, фаэтонцы сейчас и не на Марсе. Их придётся искать где-нибудь на базовых астероидах. Кроме того, я думаю, вы все захотите понаблюдать, как работают истребители.

— А что это такое?

— Рабочие корабли очистительных отрядов. Их называют так потому, что они специально предназначены для истребления пояса астероидов.

— В таком случае, конечно, захотим. Это очень интересно.

— Они автоматические или с людьми?

— С людьми. Работа настолько сложна, что её нельзя передать даже электронному мозгу.

Мельникова предложила осмотреть ракетоплан. Её предложение было с удовольствием принято всеми.

— По кораблю можно ходить? — спросил Второв.

— Разумеется, где угодно. Только в помещение командного пункта никого не пускают.

— Как же так? — удивился Крижевский. — Совсем недавно Владилен советовал мне пройти туда и поговорить с кем-нибудь из экипажа об ускорении.

— Что можно вам, — улыбнулась Мэри, — того нельзя другим. Вы на особом положении. Желание увидеть вас и поговорить с вами перевесит любые инструкции.

— Тогда не будем никого вводить в искушение, — сказал Второв. — Здесь много интересного и без командного пункта.

Они вышли из каюты и очутились в знакомом саду. Вся верхняя часть ракетоплана, под сферической крышей, площадью около восьми тысяч квадратных метров, была садом, где могли свободно разместиться все пассажиры корабля. Каюты, от первого до двадцать второго номера, рассчитанные на семь — восемь человек, шли вдоль борта, кольцом окружая сад. Другие, меньшего размера, вплоть до одиночных, располагались в нижнем ярусе вокруг огромной столовой. Ещё ниже, у самого дна, помещались грузовые отсеки и механизмы. Ракетоплан мог принять на борт до шестисот человек.

Купол был по-прежнему прозрачен, и над садом раскинулось звёздное небо. Если бы не густота чёрного фона, яркость и непривычно огромное количество звёзд, можно было вообразить себя где-нибудь на Земле в ночное время.

Впечатление нарушалось ещё и Солнцем. Во много раз более яркое, чем на Земле, оно низко висело над «горизонтом», не затмевая звёзд своим блеском. Сад был ярко освещён, но в нём не было жарко. Материал купола свободно пропускал световые лучи, задерживая и почти полностью поглощая всё остальные. В саду было много людей. Очевидно, все или почти все пассажиры ракетоплана предпочитали именно здесь коротать часы полёта. На площадке для игры с мячами бегало человек тридцать.

Дышалось легко, воздух был удивительно чист; несмотря на обилие цветов, их запах почти не ощущался.

Необычных пассажиров сразу заметили. Несколько человек подошли к ним и радушно приветствовали, словно хозяева гостей. Завязался непринуждённый разговор. Постепенно возле скамейки, где сели Второв и Владилен, собралось человек двадцать. Ещё больше столпилось вокруг Волгина, Мельниковой и Мэри. Крижевский исчез куда-то.

Видимо, обычные нормы поведения теряли силу в путешествии: как всегда, во все времена, люди в дороге не стеснялись заводить беседы с незнакомыми. Обычай пережил века.

В этом внимании не было ни любопытства, ни навязчивости. Просто людям было скучно, и они обрадовались случаю интересно провести время.

Волгин заметил, что у Второва возникают трудности из-за плохого знания языка, и подошёл к нему и Владилену.

Говорили о Марсе и работе очистительных отрядов. Какой-то молодой человек с энергичным волевым лицом приглашал Второва на свой рабочий корабль.

— Вам будет очень интересно посмотреть на нашу работу, — говорил он. — Я отдыхал на Земле, а теперь возвращаюсь. По плану у нас на очереди один из довольно крупных астероидов, диаметром в шесть километров. Рассеять в пространстве такую массу вещества сложно и трудно. Мы будем действовать в составе двенадцати кораблей. Уверяю вас, это чрезвычайно любопытно.

— Я надеюсь, вы и нас троих пригласите? — сказал Волгин.

— Разумеется, всех. Но не вместе. На каждом корабле можно поместить двух посторонних людей. Там мало места.

— А что вы делаете с ещё большими астероидами? — спросил Второв.

Волгин перевёл вопрос.

— Шесть — семь километров диаметра для нас предел, — ответил молодой «истребитель». — Все остальные астероиды будут уничтожены последними. Их направят к Солнцу, и они упадут на него. Вот и всё.

— Сколько времени занимает ликвидация астероида диаметром в шесть километров?

— Таких немного. Мы снимаем верхний слой, превращая бесформенную глыбу в правильный шар с поперечником в четыре километра. Или меньше, в зависимости от формы малой планеты. Это занимает недели две, иногда три. Затем шар отводится за пределы орбиты Плутона, во второй пояс астероидов. Эта стадия отнимает полтора года.

— Мы не сможем провести на ваших кораблях две недели.

— Этого и не нужно. Вам было бы скучно. Но мы часто возвращаемся на Марс или Цереру для зарядки аппаратов. Вы можете провести у нас только три дня.

— Я одного не понимаю, — сказал Второв. — Если можно направить к Солнцу большой астероид, то почему нельзя поступать так же и с маленькими, вместо того чтобы отводить их за орбиту Плутона.

— Изменение орбиты тела диаметром даже в три километра требует колоссальной затраты энергии. Таких запасов нет ни на Марсе, ни на Церере, ни на других базах. К тому времени, когда мы приступим к уничтожению больших астероидов, закончится строительство крупнейшей гравитационной станции на Марсе. Она сооружается для Нового Фаэтона, но ею можно будет воспользоваться и для этой цели.

— Но ведь отвод к орбите Плутона также требует изменения орбиты? Не ведёте же вы планету на буксире?

— Это другое дело. Ослабить тяготение планеты к Солнцу, изменить силу центростремительного движения не столь уж трудно. И аппараты двенадцати рабочих кораблей справятся с этой задачей, если диаметр тела не превышает четырёх километров и оно имеет форму правильного шара. Остальное делает центробежная сила, и астероид по спирали удаляется от Солнца. А вот воздействовать на самую центробежную силу, ускорить или замедлить полёт столь огромной массы неизмеримо труднее. Пока мы не в силах сделать этого.

— Спасибо за объяснение, — сказал Волгин. — Мы воспользуемся вашим приглашением. Как вас найти?

— Мы сами найдём вас. Всем будет известно, где вы находитесь. Такие гости, как вы, у нас бывают редко.

— А фаэтонцы?

— Мы уже привыкли к ним. Они у нас уже несколько лет.

— Вы не знаете, они сейчас на Марсе?

— Двое. Ая и Эйа, оба биологи. Кстати, эти имена сокращены нами. У фаэтонцев все имена состоят из одних гласных. Их трудно произносить. Например, полное имя Эйа состоит из двадцати одной буквы. Язык сломать можно.

— Это мужчины или женщины?

— Мужчины. На Земле ещё не видели ни одной фаэтонской женщины.

Подошли Мельникова и Мэри.

— Вы долго будете беседовать? — спросила Мэри. — Мария хочет пройти вниз.

— А где Всеволод?

— Его нигде не видно. Я уж начинаю беспокоиться, — сказала Мельникова.

— О чём? С корабля деваться некуда. Ходит где-нибудь по саду. Да вот он, — прибавил Волгин, указывая на площадку для игр.

Действительно, Крижевский оказался там и с увлечением играл в мяч, очевидно, чувствуя себя очень хорошо среди молодёжи.

Молодой механик хуже всех, исключая Вильсона, не имевшего никаких способностей к лингвистике, овладевал современным языком и ещё не мог говорить на нём. Но это, видимо, ему нисколько не помешало.

Мельникова направилась к площадке, а за нею пошли и другие.

Игра оказалась довольно примитивной, и было немного странно, что взрослые люди так увлекаются ею. В распоряжении играющих было несколько десятков небольших разноцветных мячей. Цель игры состояла в том, чтобы попасть мячом в кого-нибудь. Получивший пять попаданий выходил из игры. Удар красным мячом, которых было только два, считался за двойной. Игра продолжалась до тех пор, пока на поле не оставался кто-нибудь один.

Всё это в нескольких словах объяснили гостям.

Судей, конечно, не было. Каждый сам считал полученные удары и уходил с площадки, получив пять. Поймавший мяч скидывал со своего счёта одно очко, но сделать это удавалось немногим.

Несмотря на детский характер игры, даже Второв наблюдал за ней с интересом. Гибкие, хорошо тренированные тела молодых людей мелькали по площадке с непостижимой лёгкостью. Увёртываясь от ударов мячей, летевших со всех сторон, играющие поднимали их и бросали в противников. Их движения облегчались антигравитационными поясами, которые были на всех. Крижевскому приходилось туго, несмотря на то, что его явно щадили. Он не обладал поистине кошачьей ловкостью людей нового поколения.

Вскоре, получив пятый удар, он присоединился к друзьям.

— Третий раз подряд, — сказал он с досадой, — я ухожу одним из первых. Эта игра похожа на лапту.

Вскоре на площадке остались всего двое — юноша и девушка. Долгое время они никак не могли попасть друг в друга. Оба ловили мячи в воздухе, иногда сразу два, правой и левой рукой. Зрители награждали их одобрительными возгласами. Минут через восемь юноша проиграл. Он развёл руками и поклонился победительнице.

Площадка снова наполнилась.

— Хватит, Всеволод, — сказала Мельникова, удерживая Крижевского за руку. — Пойдём с нами вниз.

— Идём. Всё равно я опять быстро проиграю. А я ведь меньше ростом, чем они, в меня труднее попасть, а вот подите…

Крижевский был очень огорчён своей неловкостью.

— Даже здесь, — тихо сказал Второв Волгину, — проявляется наша безнадёжная отсталость. Ни умственно, ни физически мы их догнать не можем.

Волгин нахмурился, но ничего не ответил.

В среднем ярусе корабля кают было больше и не было сада. Но цветы и здесь росли повсюду. На самой середине находился довольно большой круглый бассейн, в котором никто сейчас не плавал. Кругом, среди цветочных клумб, стояли небольшие столики и мягкие кресла.

А над головой снова раскинулся узор звёзд и так же, как наверху, сияло Солнце. Но это было уже не следствием прозрачности стен и потолка, а оптической иллюзией, создаваемой или экранами, или другой системой, вроде телеофии.

Волгин уже освоился с ощущением полёта, да его и не было — этого ощущения, корабль казался неподвижным.

Второв предложил утолить голод. Все охотно согласились.

— Интересно, — сказал Волгин, — как здесь организовано «питание»? От кулинарных заводов мы находимся довольно далеко.

Мэри и Владилен сели за пустой стол. Остальные последовали их примеру. Столы были рассчитаны на четырёх человек каждый, и Волгин с Крижевским заняли соседний.

Меню не было.

— Что же мы будем есть? — спросила Мельникова.

Столы ничем не были покрыты. Полированная поверхность их походила на тёмное зеркало, в глубине которого смутно отражались звёзды на потолке. Трудно было определить, из чего сделаны эти столы — из дерева, пластмассы или металла.

— Перечень! — отчётливо произнёс Владилен. Волгин догадался повторить это слово.

И тотчас же на обоих столах, под наружным слоем их поверхности, покрытой точно водяной плёнкой, появился список блюд, которые могла предложить пассажирам «кухня» ракетоплана. В списке было около тридцати названий.

— Запасы поневоле ограничены, — извиняющимся тоном сказал Владилен.

— Более чем достаточно.

Каждый выбрал, что пришлось ему по вкусу, Владилен, а за ним Волгин перечислили заказанные блюда.

Прошла минута, они с любопытством ждали, что произойдёт дальше. Исчезнет ли середина стола, как это было в Ленинграде, чтобы появиться уже накрытой, или случится что-нибудь другое, не менее интересное? Все, кроме Владилена и Мэри, смотрели на стол.

Но оказалось, что на корабле всё было совсем иначе.

— Посмотрите вверх, — сказала Мэри.

Под самым потолком быстро плыли по воздуху какие-то плотные четырёхугольные листы. Никто не заметил, откуда они появились, но было нетрудно догадаться, что это такое. «Подносы», уставленные блюдами и всем необходимым, опустились каждый на свой стол, закрыв его целиком: размеры подносов точно совпадали с размерами столов.

— Прошу! — сказал Владилен тоном гостеприимного хозяина. Листы, на которых прилетели блюда, были очень тонки, и нельзя было предположить, что в них вмонтированы какие-нибудь механизмы. Вероятно, движением «воздушных подносов» управляли со стороны. И, разумеется, автоматы, а не люди.

— Любопытно! — сказал Второв.

Против обыкновения он не спросил тотчас же, как это делается, и Волгин понял, что Второв сам догадался.

Только они взялись за кушанья, как раздался чей-то голос. Он звучал не громко, но очень ясно, точно говоривший находился рядом:

— Внимание! Навстречу идёт ракетоплан «Марс — Земля». Наш корабль поравняется с ним через четыре минуты. Скорость обоих кораблей в момент встречи будет пятьсот метров в секунду. Минимальное расстояние — два километра. Корабль можно видеть: пассажирам верхнего яруса — в стороне каюты номер шестнадцать, нижнего — каюты номер сорок два. Внимание! До встречи три минуты двадцать шесть секунд.

Прямо напротив Волгина на двери одной из кают вспыхнула большая цифра «42». Он указал на неё остальным.

— Не лучше ли пройти наверх? — сказала Мельникова. — Мы ещё успеем.

— Отсюда так же хорошо видно, как и наверху, — ответила ей Мэри и прибавила: — Я очень люблю смотреть на встречные ракетопланы.

Это звучало совсем так же, как в былое время: «Я люблю смотреть на встречные поезда».

— Зачем нужно замедлять скорость, — спросил Второв, — и снова её наращивать? Лишняя трата энергии. Разве это так уж необходимо, увидеть встречный ракетоплан?

— Традиция! — ответил Владилен. — Своего рода вежливость.

— Попробуйте соблюдать такую вежливость в межзвёздном полёте, — усмехнулся Игорь Захарович.

— Там совсем другое дело.

Прямо над горящей цифрой «42» на «звёздном небе» появилась белая стрелка. Своим остриём она указывала на едва заметную тускло блестевшую точку, крохотную звёздочку. Это и был встречный корабль.

Точка увеличивалась, превратилась в яркую звезду, потом потускнела. Несколько секунд… и ясно виден стремительно приближавшийся космолёт.

Казалось, что оба корабля летят прямо друг на друга, что ещё немного — и они столкнутся.

Когда на мгновение корабли поравнялись, раздался голос:

— Счастливого пути! — Затем был произнесён ряд цифр.

— Первое относится к нам, — сказал Владилен. — А цифры сообщают что-то командиру. Видимо, какая-то неисправность в приёмном аппарате.

— Почему неисправность?

— Потому что оба корабля могут передавать сообщения в любое время, а не только при встрече. Мы почему-то услышали часть фразы, которая не имеет к нам, пассажирам, никакого отношения.

— Вот уж не думал, что и теперь случаются неисправности, — заметил Второв.

Владилен пожал плечами. У него был такой смущённый вид, что все рассмеялись. Точно он лично был виноват в этом.

Видимо, не один Владилен чувствовал неловкость. Раздался голос:

— Говорит командир ракетоплана. Экипаж приносит свои извинения пассажирам за небрежность, допущенную механиком Эргом, по вине которого вместе с приветствием со встречного ракетоплана вы услышали постороннюю передачу.

— Зачем было называть имя? — спросил Волгин.

— В наказание Эргу, — ответила Мэри. — Теперь он всю жизнь будет внимателен.

— Тяжёлое наказание! — насмешливо заметил Крижевский.

— Видимо, достаточно тяжёлое.

В «столовую» начали спускаться другие пассажиры. Вероятно, они знали, что произойдёт встреча, и дожидались её в саду. Столы занимали один за другим.

Когда завтрак был окончен, Волгин вопросительно посмотрел на Владилена. Тот улыбнулся и сказал:

— Догадайся сам.

Волгин вспомнил обед в Ленинграде.

— Можно убрать, — сказал он.

И лист, лежавший на его столе, поднялся и быстро скрылся в одной из кают, где, по-видимому, помещались аппараты и механизмы «кухни».

Владилен повторил те же слова, и их стол также опустел. По воздуху плыли уже многочисленные «подносы», безошибочно находившие нужный им стол. Кое-кто из пассажиров следил за ними с явным любопытством, что доказывало непривычность этого зрелища. Очевидно, подобный способ подачи блюд применялся только на ракетопланах, и те, кто летал редко, ещё не потеряли интереса к нему.

— Мне кажется, Игорь Захарович, — сказал Волгин, — что вы понимаете, как это делается. Объясните мне.

— В общих чертах догадаться нетрудно, — ответил Второв. — Соединение кибернетики с управляемой антигравитацией. И то и другое настолько развилось, что их применяют даже для таких бытовых целей. Видимо, существует управляющий агрегат, который слышит, от какого стола поступил заказ, и направляет туда накрытый поднос, регулируя его вес. Вот и всё, что я могу сказать. Но как всё это делается в деталях, как устроены эти неимоверно сложные аппараты… А может быть, они и очень просты… Тут я ничего не понимаю И вряд ли кто-нибудь сможет нам объяснить. Чтобы понять, надо овладеть основами современной науки и техники. Кстати, Дмитрий, вы снова назвали меня по имени и отчеству. Ещё раз прошу вас, не делайте этого. Будем как все.

3

На этот раз не один Волгин устроился у «окна». Посадка на другую планету интересовала всех. Все шестеро придвинули свои кресла к прозрачной стенке и расположились в них, по крайней мере, за час до финиша.

Марс был уже близко, по величине он равнялся диску полной Луны и увеличивался на глазах.

Ракетоплан летел вниз. Никто не заметил, как он, на середине пути, повернулся дном к Марсу.

Межпланетные путешественники хорошо отдохнули. Шесть часов все крепко спали, причём только одному Волгину пришлось обратиться к корабельному врачу. Остальные заснули без помощи медицины.

Они вылетели с Земли рано утром, но Фаэтонград находился в таком месте, где ко времени прилёта на Марсе также наступило утро. «Ночь» провели на ракетоплане.

Волгин потому и согласился лечь спать, что не хотел делать это сразу по прилёте. Прилететь впервые в жизни на другую планету и отправиться в постель — это было бы ни с чем не сообразно.

Шестьдесят минут промелькнули как одна, хотя смотреть было почти не на что. У Марса был удивительно скучный вид. Оранжево-красная пустыня с редкими тёмными пятнами растительности. И больше ничего.

Но за десять минут до приземления картина изменилась. Пустыни разошлись в стороны, под кораблём оказалось огромное пространство, покрытое точно синим ковром.

— Это лес, — сказал Владилен, — выращенный нами. На Марсе никогда не было высокой растительности. Эти деревья совсем новой породы.

— Почему они синие?

— Потому что растения Марса нуждаются в тепле. Зелёные лучи ещё «тёплые» и поглощаются ими. Отражаются синие и фиолетовые — холодные. — Владилен указал на блестящую точку, появившуюся в центре лесного массива. — Фаэтонград!

— Отчего он так блестит?

— Город накрыт куполом. Атмосфера Марса непригодна для дыхания. Под куполом нормальное давление и состав воздуха.

— Почему вы не снабдили Марс плотной атмосферой? — спросил Второв. — Вы же сделали это с Луной!

— Не было необходимости. Но теперь, когда фаэтонцы близко, положение изменилось. Марс будет общей планетой. Ведь фаэтонцам трудно посещать Землю — им слишком жарко на ней. Через сорок лет здесь будет атмосфера, обычная для нас и для них.

— А это не погубит растения? — спросила Мельникова.

— Этим вопросом давно занимаются ботаники. И зоологи. Животный мир так же необходим, как и растительный. Подготавливаются новые виды растений, новые породы животных. Пройдёт сто, сто пятьдесят лет — и Марс станет неузнаваемым. Исчезнут пустыни, появятся моря и океаны, богатый и разнообразный животный мир. Фаэтонцы называют Марс «Уайас». Есть предложение переименовать планету. Мариас, или Майас…

— Жаль древнего названия.

— Фаэтонцы тоже имеют на него право. Они появились на Марсе раньше, чем мы.

— Это верно.

Говорившие не смотрели друг на друга. Их глаза были прикованы к быстро приближавшейся планете. Марс стремительно летел навстречу «неподвижному» кораблю. Этот оптический обман был непреодолим, никак не удавалось почувствовать, что летит всё-таки не Марс, а корабль. Не было третьего объекта, с которым можно было бы сравнить положение корабля и планеты.

Охватить взглядом всю видимую поверхность Марса было уже невозможно, горизонт отодвинулся далеко. Ракетоплан падал в середину вогнутой чаши.

Скорость была так велика, что казалось, ещё несколько секунд — и произойдёт столкновение. Если корабль тормозился, то этого нельзя было ни заметить, ни ощутить.

— Случаются катастрофы с ракетопланами? — спросил Крижевский.

— За последние пятьсот лет не было ни одной.

Теперь они уже хорошо видели Фаэтонград. Купол над городом был прозрачным двусторонне, потому что можно было различить под ним здания и «зелень» парков.

— Мы опустимся рядом с городом?

— Нет, в самую середину, на площади.

— А купол?

— Он нас пропустит. Смотрите внимательнее! Осталось всего полминуты.

— Не может быть! — невольно вырвалось у Второва.

Действительно, этому трудно было поверить. Ракетоплан мчался с чудовищной скоростью. Когда же думает её снизить командир корабля? Здания города росли буквально со сказочной быстротой. Блестящая поверхность купола находилась уже совсем близко.

Секунда, вторая… Острое зрение Волгина уже различило людей на площади. Город раскинулся во все стороны, до горизонта.

До земли метров триста. Скорость не уменьшалась.

Катастрофа?!!

Прозрачная плёнка рванулась к кораблю…

Волгин невольно закрыл глаза, ожидая удара.

— С прибытием! — раздался спокойный голос Владилена.

Ракетоплан неподвижно стоял на огромной площади, окружённой многоэтажными домами. Над ними темно-синее небо с очень яркими звёздами. Небольшой диск Солнца. Купола совсем не было видно.

— Фу-у! — шумно вздохнул Второв. — Непостижимо! Зачем это нужно приземляться с такой бешеной скоростью?

— Иначе нельзя, — ответил Владилен. — Купол раскрывается, чтобы пропустить корабль, на одну десятую секунды.

— На какой высоте купол?

— Двести пятьдесят метров.

— Каково же было отрицательное ускорение?

— Две тысячи метров в секунду за секунду. На очень короткое время это возможно. Мы опустились от купола до земли за пять десятых.

— Да! — сказал Второв. — Теперь я понимаю, что такое ваше внутреннее поле тяготения. Без него от пассажиров осталось бы только мокрое место.

— Наука бьётся над проблемой ускорения, — сказал Владилен. — Если бы корабль мог на всём пути пользоваться максимальной мощностью, время перелёта сократилось бы до трёх часов. Но пока это невозможно.

Он говорил в свойственной ему манере, словно извиняясь за несовершенство техники.

— Я полагаю, — сказал Крижевский (Волгин переводил его слова), — что приземлением управляли автоматы, а не люди.

— Разумеется. Здесь нужны быстрота и точность, превышающие возможности человеческой мысли. Ведь отверстие в куполе немногим больше диаметра ракетоплана. Проход через купол — труднейший манёвр. В это время кораблём управляют не только его бортовые аппараты, но и те, что установлены на Марсе. Только такое взаимодействие надёжно предохраняет купол от повреждений.

— Купол… А сам корабль?

— С ракетопланом никогда ничего не случится. Мы потом закончим этот разговор, — прибавил Владилен. — Пора выходить. Смотрите, сколько народу. Это встречают вас.

— Вы уверены?

— Совершенно. Население Марса очень обрадовалось вашему прилёту.

Волгин выслушал эти слова спокойно. Прошло время, когда он, словно боясь людей, избегал их. Присутствие рядом космонавтов изменило не только его поведение, но и отношение к окружающему. Примирившись с мыслью о своём исключительном положении в мире, он не опасался больше показаться отсталым, невежественным, «белой вороной». Ведь даже Второв, командир межзвёздного корабля, человек, намного превосходивший Волгина своим техническим образованием, умом и знаниями, не боялся открыто демонстрировать своё невежество. Чего же бояться Волгину, когда всем известно, кто он такой? Все знают, что он не был ни инженером, ни учёным. Немного досадно, но изменить ничего нельзя. Не стоит и мучиться.

Волгин вспомнил свой первый прилёт в Ленинград, вспомнил толпу, ожидавшую его у дома, свой отказ выйти к ним. И пожал плечами. Теперь он не понимал, что руководило им тогда.

Он вышел вслед за своими спутниками. По совету Владилена они все сняли с себя антигравитационные пояса. И, ступив на «землю» Марса, не почувствовали изменения силы тяжести. Было так же легко, как и на Земле.

Их появление было встречено собравшимися на площади гулом приветственных возгласов, но огромная толпа была гораздо сдержаннее, чем в былые времена.

Подошли пятеро. Трое — одетые в кожаные комбинезоны, высокие пожилые люди, с красивыми энергичными лицами — имели самый обыкновенный, привычный вид. Двое — крохотного роста, с невероятно огромными глазами и мощными, нависающими лбами — были одеты в очень лёгкие одежды незнакомого покроя.

«Так вот они какие — фаэтонцы!» — подумал Волгин.

Было ясно — перед ними фаэтонцы, те двое, о которых им рассказывали в ракетоплане, — Ая и Эйа. Несмотря на очень маленький рост, немного больше метра, они нисколько не походили на детей.

Фаэтонцы держали в руках букеты цветов. В том, что это именно цветы, нельзя было сомневаться, об этом говорила яркая раскраска бутонов. Но ничего общего с земными цветами они не имели: стебли и листья были чёрными.

«Цветы Марса», — решил Волгин, но, как вскоре выяснилось, ошибся.

Фаэтонцы поднесли букеты Мельниковой, Второву и Крижевскому. Очевидно, кто-то указал им среди гостей нужных лиц. Потом один из фаэтонцев, тот, который казался моложе, произнёс короткую речь на странно звучащем, медленно-певучем языке — точно не сказал, а спел.

Гостям перевели. Сначала эго сделал один из тех, кто подошёл с фаэтонцами, а затем Волгин — для Крижевского и отчасти Второва. Мельникова не нуждалась во втором переводе.

— Мы сожалеем, что, достигнув Веги, вы уже не застали там нашей планеты. Она покинула систему Веги и направилась к Солнцу. Примите эти цветы нашей родины как дар Фаэтона. Правда, они выросли здесь, на Марсе, в опытной оранжерее, но это цветы не Марса, а Фаэтона. На нашей планете букет цветов означает приглашение. Мы просим вас так и понимать это. Мы приглашаем вас вторично прилететь к нам. Теперь это займёт немного времени.

— Передайте им нашу глубокую благодарность, — сказал Второв.

Волгин заметил, что несколько человек направили на них какие-то небольшие аппараты, имевшие вид продолговатых коробочек. Ему объяснили, что это работники «хроники».

— Ваш прилёт на Марс — интересное событие. Его надо увековечить. А встреча с обитателями гостя из бездны ещё более знаменательна.

— Какого гостя из бездны?

— Так часто называют Фаэтон. Он прилетает в Солнечную систему как желанный гость из бездны пространства.

— В сущности говоря, — сказал Второв, — вы, Дмитрий, и мы — тоже своего рода «гости из бездны», только времени…

— Нет, — ответил Волгин, — я с этим совсем не согласен. Мой и ваш век отнюдь не «бездна».

Второв рассмеялся.

Рядом с ними опустился большой арелет. Человек, прилетевший на нём, вышел из машины, и Волгин, радостно вскрикнув, бросился ему навстречу. Это был Мунций.

— Ну вот видишь, — сказал он, обнимая своего «внука», — я звал тебя на Марс — и ты здесь.

Мэри тоже очень обрадовалась Мунцию и тотчас же спросила о матери.

— Эры нет на Марсе, — ответил Мунций. — Её корабль базируется на Весте. Она будет здесь не раньше чем через месяц. Кто тебе мешает слетать на Весту? — прибавил Мунций, увидя, что Мэри огорчилась. — Это займёт два дня.

— Разве там нет телеофа? — спросил Волгин. — Мне тоже хочется увидеть Эру.

— Телеоф там есть, — грустно ответила Мэри. — Но что из этого? Я мечтала увидеть маму в натуре.

— Ну так лети к ней. Мария как-нибудь обойдётся без тебя два дня.

Мунция познакомили с Мельниковой, Второвым и Крижевским. Все трое много слышали об отце Люция как от него самого, так и от Волгина.

— Садитесь в арелет, — сказал Мунций. — Я покажу вам, где вы будете жить.

— Мы не собираемся оставаться в Фаэтонграде.

— Знаю, но нужно отдохнуть.

Волгин думал, что на этот раз придётся выступить и сказать что-нибудь встретившей их толпе людей, но, очевидно, никто этого не ждал. Он вздохнул с облегчением: всю жизнь Волгин терпеть не мог говорить речи.

Люди уже расходились, видимо, вполне удовлетворённые тем, что видели. А может быть, они собрались для того, чтобы не обидеть гостей невниманием к их прилёту? Это было вполне в духе эпохи.

— Мунций! — сказал Волгин, понижая голос. — Нам очень хочется поговорить с фаэтонцами. Именно из-за них мы и прилетели.

— Они этого тоже хотят. Пригласи их.

Волгин обратился к человеку, знавшему фаэтонский язык:

— Передайте, пожалуйста… Ая и Эйа, я не знаю, как сказать правильно, что мы просим их посетить нас. И, конечно, просим и вас. Иначе мы не сможем говорить с ними.

— Они сами уже просили меня о том же. Вот вы и посетите их. У них есть лингвмашина, которая хорошо изучила наш язык. (Волгин уже привык к современной манере говорить о механизмах как о живых людях и не удивлялся.) А я сам очень плохо знаю фаэтонский. Я вам не нужен.

— Кто же отвезёт нас к ним?

— Я, — сказал Мунций. — Много раз пришлось мне беседовать с ними, чтобы выяснить, когда и зачем был оставлен на Марсе найденный нами «клад». Как я тебе и говорил, Дмитрий, эта археологическая находка имеет фаэтонское происхождение.

Договорились, что встреча состоится сегодня же вечером.

Несмотря на необычайный внешний вид фаэтонских учёных, они произвели на всех хорошее впечатление. Чувствовалось, что это очень умные, высококультурные люди, с огромными знаниями. Разговор обещал быть интересным.

Ни Волгин, ни его товарищи не обнаружили никакой медленности в словах и движениях фаэтонцев, о чём рассказывал им Владилен. Если она и была, то едва заметная.

— Эти двое, — сказал Мунций уже в арелете, — специально отобраны для работы совместно с нами. Остальные семеро, которые сейчас отсутствуют, такие же. Кроме того, они давно здесь, и Солнце заметно оживило их.

— Мне очень интересно поговорить с ними на эту тему, — сказала Мельникова. — Они не обидятся?

— Конечно, нет. Оба биологи и хорошо понимают причины замедленности мыслей и реакций фаэтонцев. Они для того и находятся здесь, чтобы друг на друге проверять действие солнечных лучей и постараться найти средства ускорить их благотворное влияние на организмы фаэтонцев, когда они все окажутся в Солнечной системе. Ликвидировать последствия долгого пребывания возле Веги надо как можно скорее.

— Мне кажется, это будет очень длительный процесс.

— Да, на несколько поколений. Но он уже начался, Фаэтонцы постепенно изменяют свойства того искусственного солнца, которое освещает их планету в пути. В настоящее время оно во всём подобно маленькому Солнцу.

Фаэтонград был не так велик, как это казалось сверху, из ракетоплана. Население города не превышало сорока тысяч человек. Он был построен в форме правильного квадрата, стороны которого имели по три километра в длину.

Здесь не было ни одного промышленного предприятия, город весь целиком предназначался для отдыха и развлечений «марсиан». Всё необходимое доставлялось с Земли на огромных грузовых кораблях, которые прилетали ежедневно и опускались не в самом городе, а в стороне от него, возле строящейся гравиостанции — гигантского здания, почти равного по величине всему Фаэтонграду.

Волгин и его товарищи очень удивились, когда им сказали, что это сооружение не вся станция, а только одна из её частей, один из узлов мощного комплекса. Точно такие же строились ещё в пятнадцати местах, симметрично расположенных на всей поверхности Марса. И возле каждого из них был город, подобный Фаэтонграду, но меньшего размера.

— Тут административный центр Марса, — пояснил Мунций. — И сосредоточена связь с Землёй. Другие города не имеют космодромов. Здесь находится филиал Совета техники, и отсюда координируются все работы на Марсе. И здесь же находится штаб очистительных отрядов.

Население Фаэтонграда в подавляющем большинстве работало на постройке гравиостанции. Только незначительная его часть обслуживала город и начинающееся строительство заводов воздуха для будущей плотной атмосферы Марса.

В утренние часы Фаэтонград казался необитаемым. В середине дня он оживал, а вечером его улицы, сады и стадионы наполнялись весёлой и шумной толпой. Девяносто процентов этой толпы составляла молодёжь.

— Закономерное явление, — говорил Второв.

Рабочий день на Марсе был значительно длиннее, чем на Земле. Гравиостанцию нужно было как можно скорее ввести в строй, в ней остро нуждались истребители. Работа шла безостановочно круглые сутки. Правда, люди работали только первую половину дня, а затем задания давались машинам, и те, уже сами, продолжали трудиться.

Жизнь на Марсе казалась гостям из прошлого интенсивнее, чем на Земле.

— Наконец-то мы увидим труд, — сказал Второв, — который напоминает по темпам работу в наше время. На Земле его трудно было заметить.

Действительно, короткий рабочий день и насыщенность автоматикой маскировали на Земле кипучую деятельность человека. Создавалось обманчивое впечатление, что всё изобилие, все удобства жизни появлялись сами собой, без участия людей. И хотя всюду царил труд, его, как сказал Второв, трудно было заметить при поверхностном наблюдении. На Марсе же работа человека бросалась в глаза сразу.

Почти всё делалось руками людей. На Марсе ещё не было того обилия кибернетических установок и «разумных» автоматов, которые являлись характерной особенностью жизни и быта этой эпохи.

— Мне здесь нравится, — сказал Волгин. — Как-то проще и понятнее. Действительно похоже на наше время. Жаль, что Виктора нет с нами.

— Я пропишу ему поездку сюда как лекарство, — пошутила Мельникова.

Гостей поселили в первом этаже трёхэтажного дома, стоявшего в густом саду, где росли синие кусты и фиолетовые деревья. Внутреннее убранство дома ничем не отличалось от земного. Тот же комфорт, та же биотехника.

Каждую ночь город освежался дождём, который лился с купола. Откуда брали воду для этого дождя на планете, бедной влагой, оставалось пока неясным. Мунций не смог ответить на вопрос Волгина.

— Я не инженер, — сказал он. — Думаю, что вода добывается искусственно. Завод воздуха, расположенный вблизи Фаэтонграда, частично работает. Он вырабатывает кислород и водород из почвы. А где есть эти газы, там нетрудно получить и воду.

Купол и сам по себе был загадочным. Сложное сооружение, имевшее многочисленные автоматические выходы, снабжённое оросительной системой, было невидимо. Только рано утром, в косых лучах солнца, можно было заметить «что-то» над городом.

Арелеты, вылетавшие из города или возвращавшиеся в него, пролетали сквозь купол так же, как и ракетопланы, через отверстие, раскрывавшееся на мгновение и снабжённое чёрным кругом для ориентировки автопилота.

Крыша над городом называлась «куполом», видимо, в силу привычки или традиции. В действительности это был прямоугольный футляр, отделявший дома, сады и площади Фаэтонграда от внешней, сильно разреженной атмосферы. Учитывая его величину, трудно было понять, как и на чём он держался.

В городе ходили в обычной одежде, вероятно, воздух подогревался искусственно. Отправляясь на работу вне города, жители надевали плотные комбинезоны и герметические шлемы.

Всё это придавало жизни «марсиан» своеобразный колорит.

Вечером в день прилёта гости, сопровождаемые Мунцием, посетили, как и обещали, фаэтонцев. Беседа затянулась до глубокой ночи.

Переводчиком служила лингвмашина, но её нигде не было видно. Вероятно, она была вмонтирована в стол, за которым они сидели.

Обстановка фаэтонского дома, со странными волнистыми линиями предметов, показалась всем низкой и неудобной. Кресел не было — их заменяли «табуретки». Но для своих гостей фаэтонцы приготовили обычную земную мебель.

Мунций предупредил, что говорить надо тихо, почти неслышно, чтобы звук голоса не смешивался с переводом.

— Наш переводчик чувствителен и слышит прекрасно, — сказал он.

Работа лингвмашины была очень эффектна и просто ошеломила Волгина. Когда он заговорил, первым задав какой-то вопрос, послышался его же голос, отчётливый, достаточно громкий, произносящий незнакомые слова — тягуче-медленные, напевные. Машина не считалась со скоростью речи Волгина. Запоминая его слова, она переводила их на фаэтонский язык ещё долго после того, как он умолкал.

А когда Ая, совсем неслышно, отвечал Волгину, послышался голос, говоривший на чистом современном языке, только с длительными паузами между словами, соответствующими медленности речи фаэтонцев.

Так и шёл весь разговор — неторопливо, спокойно. Машина имитировала каждый голос, точно воспроизводя его звук и даже интонации. Каждому казалось, что это говорит он сам, говорит свободно на чужом языке, в котором почти не было согласных букв.

И не только в речи, но и в жестах, движениях хозяев гости увидели на этот раз явную замедленность, ускользнувшую от них при первой встрече, на площади. А ведь Мунций говорил, что девять фаэтонских учёных, работавших на Марсе, специально отобраны как наиболее подвижные, наиболее энергичные. Каковы же тогда остальные?…

«Нет пределов разнообразию природы! — подумал Волгин. — Но трудно было бы человеку Земли жить среди них».

В данном случае медленность речи фаэтонцев пошла даже на пользу. Слишком уж не похоже было всё, что они рассказывали, на жизнь Земли. Так было легче вдумываться в слова, представлять себе то, что за ними скрывалось.

На Мунция, Владилена и Мэри рассказы фаэтонцев производили такое же впечатление, как и на Волгина, Мельникову, Второва и Крижевского. Одинаково чуждый, одинаково непонятный мир вставал перед ними. Жизнь на Фаэтоне, отношения людей, их быт — всё было глубоко отлично, всё было иным, чем на Земле. И только труд каждого фаэтонца на благо всего общества, единственный двигатель прогресса, ставил между ними и людьми знак равенства. Да ещё наука — познание природы и её законов.

В этом отношении фаэтонцы обогнали людей. Они знали гораздо больше, и это чувствовалось, несмотря на явное старание хозяев говорить проще и понятнее.

Ая и его младший товарищ хорошо знали, что четверо из гостей не современные люди, что они явились из прошлого, и старались приноравливаться именно к ним, но это не всегда удавалось. Многое, очень многое осталось невыясненным, непонятным. И не только «старым», но и «новым» людям.

Глядя на сидевших напротив него фаэтонцев, рассматривая черты их лиц, мощные лбы и огромные глаза, в которых светилась проницательная мысль, Волгин испытывал почти страх. Какая чудовищная пропасть отделяет его от этих «мыслящих существ», как он привык называть про себя обитателей других миров, какая бездна между его и их умственным развитием! По сравнению с ними он был едва развившимся существом, только начинающим мыслить. Он не мог понять то, что для них было просто и ясно. А то, что оставалось непонятным, ещё неизвестным для фаэтонцев, было вообще недоступно его мозгу.

Когда они вернулись домой, Волгин поделился своими мыслями со Второвым. Тот признался, что сам думал о том же.

— Современные люди, может быть, способны сравняться с фаэтонцами, — сказал он в заключение, — но мы… никогда!

— А всё же они обратились за помощью к людям Земли.

— Для очистки орбиты? Что ж из этого! В твоё время расчищали же землю с помощью примитивных тракторов.

— Ну это уж слишком!

В минуты раздражения Второв был склонен к преувеличениям, и это хорошо знал Волгин.

Мельникова всё же осуществила своё намерение и спросила о причинах замедленности жизненных процессов у фаэтонцев. Потом она говорила, что сама была не рада, задав этот вопрос.

Ей отвечал Эйа. Биология фаэтонцев ушла очень далеко. И как ни старался Эйа говорить понятно, его объяснения опирались на знания, неизвестные ещё на Земле. Мельникова ничего не поняла.

Эйа, очевидно, заметил это. Он внезапно прервал свою речь и заговорил о другом:

— Понятия о быстроте мысли и реакций весьма условны. Каждый принимает за норму то, что ему привычно. С этой точки зрения вы кажетесь нам слишком стремительными в поступках и мыслях. Нам даже трудно представить себе, как при такой быстроте может складываться в вашем мозгу законченная логическая цепь. А уж если мы заговорили о логике, то скажу следующее: мы с не меньшим основанием можем предложить вам замедлить темпы вашего мышления и вообще деятельности организма.

— Я же не говорила ничего подобного, — попыталась возразить Мария Александровна, почувствовав в словах фаэтонца скрытый упрёк.

Но Эйа, казалось, не обратил внимания на её реплику.

— Вы живёте, — продолжал он, — около двухсот лет. Мы, если принять продолжительность вашего года, вдвое дольше. И наша жизнь так же полна, как и ваша. Вы можете возразить, ведь мы всё же возвращаемся к Солнцу. Это сильный довод в споре. Но я попробую доказать вам, что вы не правы. Фаэтонцы сейчас расплачиваются за ошибку, которую допустили их предки, избравшие систему Веги новой родиной. Нам нужно достигнуть, вернее вернуть то, что мы имели до этого переселения. Но не больше. Если вы думаете, что мы ставим своей целью сравняться с вами по быстроте мысли, то ошибаетесь. Вы не кажетесь нам идеалом. Мы даже думаем, что наша организация лучше приспособлена для жизни. Мы многое потеряли за время пребывания у Веги. Люди Земли почти догнали нас, хотя прежде отставали на трудновообразимое расстояние. Нам жаль потерянного времени, но теперь, когда наша планета возвращается к Солнцу, мы миримся с этим. Так лучше. Иначе не могло бы быть такой дружной совместной работы обоих человечеств, которая возможна теперь. Сожалею, что не сумел ответить на ваш чисто биологический вопрос.

Эта речь, которая у земного человека заняла бы минуты три, продолжалась двадцать пять минут.

Мельникова слушала, опустив голову. Она ругала себя за то, что поверила Мунцию, который говорил, что фаэтонцы, конечно, не обидятся. Вышло, что обиделись.

— Извините меня! — сказала она, когда Эйа замолчал. Оба фаэтонца наклонили головы, но ничего не ответили. Вскоре беседа закончилась, и гости распростились с хозяевами.

Выйдя на улицу, Мельникова сердито сказала по-русски:

— Никогда себе не прощу этого. Вышло некрасиво, грубо, неделикатно. Он прав, что проучил меня.

— Не переводите! — поспешно сказал Второв Волгину, совершенно забыв, что Мунций прекрасно знает русский язык. — Ты не права, Мария! Мунций нисколько не виноват. Он судил со своей точки зрения. Да и обиделись ли они? Это очень сомнительно. Трудно судить, когда говорит человек, мыслящий иначе, чем мы. Высокая культура исключает мелочную обидчивость. Эйа просто высказал своё мнение.

— Бросьте! — Мельникова досадливо махнула рукой. — Неужели вы верите тому, что говорите? Они обиделись, это совершенно очевидно.

— Я согласен с Марией, — сказал Мунций (Мельникова вспыхнула до корней волос, поняв свой промах). — Я признаю, что ошибся в суждении о фаэтонцах. Но трудно было ожидать… Проявилась новая для меня черта в их характерах. А то, что вы затронули этот вопрос, очень хорошо. Ответ Эйа интересен. Мы думали, что фаэтонцы стремятся к полной ликвидации своей медлительности, выходит, что нет. Что ж! Тем хуже для них. Мы их быстро нагоним и перегоним. Сама жизнь докажет им, что они ошибаются. И придётся им догонять нас, — весело закончил Мунций.

1

Снова пространство, снова чёрная бесконечность со всех сторон и бесчисленные огоньки далёких звёзд.

Рабочий корабль летел к цели.

Здесь не было, как на больших пассажирских ракетопланах, искусственной гравитации, нейтрализующей любое ускорение, создающей внутри корабля постоянное поле тяжести.

«И-76» был лишён многих удобств. Летающая установка для истребления астероидов — и только! Среди тесноты машин и приборов для трёх членов экипажа и их гостя оставалось немного места — у пульта управления. И ещё меньше у сеток для короткого сна. Здесь жили в ритме напряжённого и непрерывного труда.

При старте пришлось познакомиться с амортизационным креслом, с неприятным ощущением повышенной тяжести, когда тело с большой силой вдавливается в спинку сиденья, нельзя поднять руку, а голова кажется налитой свинцом, — испытать неприятные ощущения, которые скрывались за туманными словами «инерционная перегрузка».

А когда корабль прекратил ускорение и полетел с постоянной скоростью, тяжесть исчезла, и Волгин понял, что значит невесомость — состояние, о котором он много думал не только в теперешней жизни, но и прежде. Оно оказалось совсем не страшным. Было легко и приятно.

Но Волгин знал что корабль будет менять направление полёта и скорость, гоняясь за мелкими астероидами и попутно уничтожая их. Значит, не раз ещё придётся подвергаться тому же испытанию, что и при взлёте.

Думая об этом, он начинал жалеть, что они отказались последовать совету Германа (так звали одного из руководителей истребительных отрядов), который, узнав о намерении гостей присутствовать при уничтожении астероида «Ф-277», внёс предложение лететь не на рабочем корабле, а на небольшом (он сказал именно так) пассажирском ракетоплане.

— На нём вы не испытаете никаких перегрузок, никаких неудобств, — сказал Герман. — Увидите всё со стороны и достаточно близко.

— На сколько человек рассчитан такой небольшой ракетоплан? — спросил Второв.

— На сто человек, но пусть это вас не смущает.

Но Волгина, Второва и Крижевского всё же обеспокоило предложение Германа. Занять стоместный корабль, заставить кого-то вести этот корабль для удовлетворения любопытства трёх человек, отрывать людей от дела — всё это, с их точки зрения, было ни с чем не сообразно, просто немыслимо. И они отказались, мотивируя свой отказ желанием увидеть самую работу истребителей, а не только её результаты.

Эрик, командир рабочего корабля, с которым они познакомились во время рейса с Земли, явился на третий день пребывания гостей на Марсе.

Узнав, что они не переменили своего решения, Эрик очень обрадовался.

— Вся наша эскадрилья с нетерпением ждёт вас, — сказал он. — Мы просим, чтобы каждый летел на отдельном корабле. Жаль, что вас только четверо, а не двенадцать.

Пришлось огорчить его и сказать, что гостей даже не четверо, а трое: Мельникова решила отправиться с Мэри на Весту.

— Это не менее интересно, — говорила Мария Александровна. — Эра обещала показать нам работу своего рабочего корабля. Мэри тоже никогда не видела, как это делается.

Что касается Владилена, то он решил остаться на Марсе.

— Ну что ж, — сказал Эрик, — трое так трое. Каждый сам выберет корабль. Но я надеюсь, что вы, — повернулся он ко Второву, — полетите со мной. Ведь я первый пригласил вас.

— Конечно, я полечу с вами.

Таким образом выбор Второва оказался сделанным заранее. Зато Волгину и Крижевскому предстояло решить нелёгкую задачу — выбрать корабль и никого не обидеть. Они хорошо понимали, что экипажи всех одиннадцати кораблей будут настойчиво звать их к себе. Простой выход нашёл Крижевский.

— Как называются ваши корабли? — спросил он у Эрика.

— У них нет названий. Только номера. От «И-71» до «И-82».

— А ваш корабль?

— «И-80».

— Кинем жребий, — предложил Всеволод. — Пусть выберет случай, а не мы.

— Очень хорошо! — сказал Волгин. — Нам было бы трудно выбирать.

Волгин вытащил номер «76», Крижевский — «71».

— Так и передайте вашим товарищам, — сказал Волгин.

— Керри и Молибден будут очень обрадованы, — сказал Эрик. — Зато остальные огорчатся.

— Когда назначен старт?

— Через три часа, — неожиданно ответил Эрик.

Эти слова не удивили никого. Люди прошлого времени уже привыкли к тому, что подобные экспедиции кажутся современным людям не стоящими особого внимания и каких-либо сборов.

— Хорошо, — сказал Второв — Куда нам явиться?

— Девять кораблей стартуют за городом. А мы трое, Керри, Молибден и я, возьмём вас здесь, на площади. Она близко отсюда. Зачем вам беспокоиться, надевать шлемы…

— Тем более, — сказал Второв, — что для нас шлемов может не найтись.

— Нет, не потому. Зачем терять время на их поиски?…

Мунций накануне этого дня улетел к месту своей работы, которое находилось на другом полушарии Марса. Волгин вызвал его к телеофу и сообщил об отлёте.

— Керри? — спросил Мунций. — Я знаю его. Это совсем молодой истребитель. Кажется, он летит второй раз. Передай ему привет от меня.

К назначенному часу они пришли на площадь. По совету Владилена Волгин, Крижевский и Второв надели кожаные комбинезоны, которые принёс им Владилен с ближайшего склада.

— А шлемов нужного размера, — сказал он, — действительно нет. Пришлось бы изготовить их. Эрик принял правильное решение.

Три рабочих корабля уже стояли на площади. Совершенно одинаковые по форме и цвету, они отличались друг от друга только номерами, крупно выведенными на их бортах. Внешним видом корабли походили на толстые чечевицы.

— Заметьте, — сказала Мельникова, — ни одного любопытного. Странно, не правда ли?

В этот час в городе было мало народу, но и редкие пешеходы, проходившие по площади, не обращали на корабли никакого внимания. Без сомнения, их вид был хорошо знаком жителям Марса.

Экипаж каждого корабля состоял из трёх истребителей. Они радостно встретили своих пассажиров.

Керри, высокий, очень красивый молодой человек, сказал, крепко сжимая руку Волгина:

— Никогда не забуду, как мне повезло!

— Почему только тебе? — возразил его товарищ, назвавшийся Владимиром. — А нам?…

Третьего члена экипажа «И-76» звали Чарли. Он был ещё моложе Керри, загорелый до черноты, стройный, как девушка.

— Повезло нашему кораблю! — сказал он.

— Входите! — пригласил Керри. — Надо поторопиться. Эскадрилья уже далеко от Марса. Придётся догонять её.

…И вот прошло уже три часа.

Марс остался далеко позади и был вне поля зрения. Задняя стенка корабля была непрозрачна и не имела экрана. Зато впереди открывался широкий кругозор. Казалось, что сразу за пультом начинается пустота — передние стенки были совершенно невидимы.

Стрелки, кружки и цифры приборов светились голубоватым сиянием, что-то мерно гудело, иногда раздавался треск. Это Владимир проверял агрегаты излучения.

Керри и Чарли склонились над локационным экраном, который длинной чёрной полосой горизонтально тянулся через весь пульт перед его наклонным щитом. Их лица были серьёзны и сосредоточены. Очень редко они обменивались короткими фразами.

Ещё реже раздавались голоса с других кораблей.

Вопрос, односложный ответ, и снова долгое молчание.

Волгина усадили у самого пульта в среднее кресло. Он чувствовал себя неловко, казалось нелепым сидеть тут, ничего не делая и даже не совсем понимая, что делают другие. Это место явно предназначалось командиру.

Но на все протесты Волгина следовал ответ: «Вы наш желанный гость», и по тому, как это говорилось, было ясно, что отказываться бесполезно.

Пришлось подчиниться — остаться на почётном месте и только стараться никому не мешать.

Корабли эскадрильи не были видны простым глазом. Они летели на значительном расстоянии друг от друга, широким фронтом приближаясь к месту, где должен был находиться сейчас астероид «Ф-277», орбита которого проходила близко от орбиты Марса.

До цели оставалось часа два пути.

Несмотря на это, Керри и Чарли напряжённо всматривались в экран, словно ожидая чего-то, и в выражении их лиц ясно проскальзывал азарт поисков.

Волгин знал, что в задачу истребителей входило уничтожение по пути к главной цели всех замеченных мелких тел, которых в поясе астероидов было несметное количество.

Это походило на охотничью облаву, когда ждут появления зверя, но не знают, где и когда он может вдруг показаться.

А роль охотничьих собак играли быстрые и чувствительные лучи локаторов. И, как охотники следят за поведением собаки, так и экипаж «И-76» следил за экраном, ожидая момента, когда можно будет начать действовать.

Керри и Владимир были спокойны, Чарли волновался, и его волнение невольно передалось Волгину. Он тоже стал смотреть на экран, не зная, что увидит в его тёмной глубине.

Ожидать пришлось недолго.

На левом краю экрана внезапно загорелась крохотная точка. Она быстро скользнула вниз и исчезла.

— Внимание! — сказал Керри.

Волгина предупредили, что при этой команде он должен откинуться на спинку, принять лежачую позу и расслабить мускулы.

Корабль чуть заметно вздрогнул, и Волгина прижало к мягкому подлокотнику справа. Он увидел, как снова появилась на экране та же точка и медленно передвинулась к его центру.

Тяжесть поворота исчезла, стало легко, и Волгин выпрямился.

Чарли указал Волгину на один из приборов, назначения которого тот не знал, и коротко бросил:

— Шесть!

Что шесть? Шесть километров, шесть объектов или шесть метров в диаметре!? Волгин не спросил, ожидая дальнейшего.

Слова Керри, которые он, очевидно, адресовал другому кораблю, разъяснили Волгину положение:

— «И-71», «И-71»! Внимание! Мною замечен астероид размером до шести метров. Координаты…

— Нахожусь в неудобном положении, — раздался ответ Молибдена.

— Керри! — Волгин узнал голос Эрика. — Вижу твой объект. Иду на сближение.

— Разве одного корабля недостаточно? — спросил Волгин.

— Долго провозимся, — ответил Чарли. — Нельзя задерживать всю эскадрилью. Двумя кораблями мы справимся с этим камнем в несколько минут.

Точка на экране росла, превращаясь в пятно неправильной формы.

— Смотрите вперёд, — сказал Керри.

Волгин поднял голову, всматриваясь в чёрную пустоту впереди корабля. Но никакого астероида он не увидел, только бесчисленные звёзды.

Справа, из тьмы пространства, выступил знакомый Волгину силуэт рабочего корабля с цифрой «80» на борту. Там, вероятно, на таком же почётном месте, как и Волгин, сидел Игорь Второв.

«И-76» замедлил скорость полёта. Видимо, Эрик поступил так же; «И-80» не ушёл вперёд, а остался на прежнем расстоянии.

Торможение доставило Волгину несколько неприятных минут. Тело отделилось от кресла, в глазах поплыл радужный туман.

Вероятно, он потерял сознание на некоторое время, потому что не заметил, когда окончилось это торможение.

«Неужели современная техника не могла сделать рабочие корабли более удобными? — подумал Волгин. — Такие перегрузки вредны для человека».

Но он тут же сообразил, что здоровье современных людей позволяет им, видимо, переносить перегрузки без вреда. Керри, Владимир и Чарли явно не испытывали неудобств и, скорее всего, даже не обратили внимания на то, что корабль тормозился. Волгин вспомнил, как они вели себя во время старта и последующего разгона, когда он сам лежал не в силах пошевельнуться, и укрепился в этой мысли.

«А раз так, — думал он, — то им и в голову не может прийти, что для меня это тяжело. Будь с нами Люций, он не пустил бы меня в этот полёт».

— Начали! — раздался голос Эрика.

Тотчас же от обоих кораблей протянулись длинные узкие полосы света. Далеко впереди они сходились в одной точке, и Волгин увидел там казавшийся небольшим обломок скалы. Он быстро приближался.

Это и был обнаруженный астероид.

Внутри корабля раздалось мощное гудение.

В первые секунды ничего как будто не изменилось Корабли летели навстречу обломку с большой скоростью, точно намереваясь столкнуться с ним.

Уже ясно виден огромный камень.

Но вот с ним стало твориться что-то странное. Чёткие границы его поверхности заколыхались, пошли волнами. Камень на глазах терял прежнюю форму, расплывался, тускнел, точно гранит (или металл), превращался в жидкость. Лучи прожекторов насквозь пронизывали теперь колеблющуюся массу не то бурой воды, не то газа.

Волгин всем телом наклонился вперёд, захваченный зрелищем.

Уже не имевший ничего общего с прежним астероид стремительно летел прямо на их корабль. Но ещё быстрее его вещество обращалось в разреженный газ, светившийся теперь зеленоватым светом.

Несколько секунд — и «И-76» пронёсся сквозь это облако, развеяв в пространстве его клочья.

— Тридцать восьмой! — сказал Керри.

— А для нас семьдесят пятый, — ответил Эрик.

— Ничего! — совсем мальчишеским тоном сказал Чарли. — Мы вас догоним.

Чем-то забытым, но хорошо знакомым повеяло на Волгина от этой фразы.

— Понравилось? — услышал он голос Второва. — Правда, здорово?

— Интересно! — ответил Волгин. — Но слишком уж просто.

Керри улыбнулся.

— Возвращаюсь на своё место, — сообщил Эрик. — До свидания! Счастливой охоты!

И силуэт «И-80» растаял в пространстве.

Керри и Чарли снова склонились над экраном, рассматривая его с тем же напряжённым вниманием. Охотничий пыл их, видимо, не был удовлетворён только что одержанной победой.

Корабль снова начал набирать скорость, но это происходило едва заметно, просто появился обычный вес, как на Земле, когда не надет антигравитационный пояс.

— Мы близко от цели, — ответил Владимир на вопрос Волгина. — Возле «Ф-277» придётся почти совсем остановиться. Нет смысла развивать полную скорость.

— Но мы не отстанем от других?

— Не имеет значения. Подойдём немного позже.

— Есть шансы встретить ещё один камень?

— Мало, — недовольным тоном ответил Керри. — Мы находимся у внешнего, вернее, внутреннего, если исходить от Солнца, края пояса астероидов. Их много там — дальше, ближе к орбите Юпитера.

— Но ведь Эрик пожелал вам счастливой охоты.

— А разве вы не слышали, каким тоном он сказал это? Эрик хорошо знает, что сегодняшний случай редкий. А характер у него насмешливый.

— Что у вас, соперничество?

— Конечно. Каждый экипаж стремится уничтожить как можно больше астероидов.

«А ведь они не получают за это никаких премий, — подумал Волгин. — Вот соревнование в чистом виде».

— Зачем же тогда, — спросил он, — вы позвали Эрика на помощь? Справились бы сами. Теперь у вас было бы тридцать восемь, а у них семьдесят четыре, а не семьдесят пять.

— Так не годится, — сказал Чарли. — Мы задержали бы всю эскадрилью. Одному кораблю нужно во много раз больше времени. Но, признаться, мы не хотели звать «И-80». Керри позвал Молибдена, и вы слышали, что он не смог нам помочь. Экипаж Эрика лучший в нашей эскадрилье. Ни один корабль не имеет на счету больше сорока астероидов, а у них вдвое больше. Но я сказал и опять повторяю — мы их догоним.

— Следует добавить: «…и перегоним», — засмеялся Волгин. — В моё время говорили так.

2

Огромное тело малой планеты, почти правильной шаровой формы, с изломанными краями, висело в пространстве на расстоянии пятнадцати — двадцати километров от «И-76», который медленно подлетал к нему, чтобы занять своё место в строю.

«Ф-277», подобный исполинской горе, тускло блестел под лучами далёкого Солнца. В пустоте трудно определять размеры, их не с чем сравнивать, и астероид казался гораздо больше, чем был на самом деле. Не верилось, что крохотные по сравнению с ним рабочие корабли смогут справиться с этой чудовищной массой.

— Неужели и это рассеется, как тот камень? — поинтересовался Волгин.

— Разве вы забыли? — ответил Керри. — Вспомните, на ракетоплане вам объясняли, что мы не будем полностью уничтожать астероид. Мы только снимем его верхний слой, примерно на километр-полтора. Придадим ему форму правильного шара, а затем ослабим силу его тяготения к Солнцу. И «Ф-277» уйдёт из первого пояса астероидов во второй, за орбитой Плутона.

— А он не встретит по дороге какую-нибудь из больших планет?

— Если и встретит, беда не велика. Но момент рассчитан так, что на своём спиральном пути от Солнца «Ф-277» не должен встретиться ни с одной планетой.

— Сложная задача! — сказал Волгин.

— Скоро это изменится. Как только закончится строительство гравитационной станции на Марсе, мы будем посылать эти шарики прямо на Солнце.

— Мне кажется, что это ещё сложнее. Ведь на пути станут тогда Земля и Венера. Если для Юпитера, Сатурна, Нептуна «шарик» диаметром в четыре километра пустяк, то для Земли…

— Расчёт прямолинейного падения значительно проще.

Волгин недоуменно пожал плечами.

— Не понимаю, — сказал он, — зачем трогать сейчас крупные астероиды? Оставьте их времени, когда станция войдёт в строй.

— Увы! — ответил Керри. — Теоретически вы правы, Дмитрий. Но на практике дело обстоит не столь просто. Станция на Марсе мощная, это верно, но она не будет обладать беспредельной мощностью. Марс движется, астероиды тоже. Придётся ждать удобного взаимного положения Марса, и каждого из астероидов, которого нужно заставить упасть на Солнце. Несложный расчёт показывает, что на это не хватит времени до прилёта Фаэтона. Пользуясь только станцией, мы очистили бы пространство между Марсом и Юпитером за триста пятьдесят лет. Вот и приходится мучиться с теми астероидами, которые не скоро снова появятся вблизи Марса.

— А большие астероиды, Церера, Веста?

— Все, кроме Весты, удачно попадают в график работ. Все появятся в районе действия станции до прилёта Фаэтона. Одна только Веста «упрямится». С ней придётся повозиться. А это орешек, да ещё какой! Триста восемьдесят километров в диаметре. Тут уж не обойдёшься одной или двумя эскадрильями. Пошлют весь истребительный флот.

— Насколько он велик?

— В настоящее время у нас шестнадцать эскадрилий. Но, видимо, их не хватит для Весты. Будет построено ещё несколько, повышенной мощности.

— Вы хотели бы принять участие в этом последнем деле?

— Не особенно. Самое интересное у нас — это уничтожение мелких тел. Увлекает процесс их поисков, погоня за ними. Не всегда всё проходит так легко и гладко, как сегодня. Не случайно большинство истребителей любят охоту. Для этой работы нужен именно охотничий нюх.

— Я как-то упустил из виду, но хотелось бы знать — охота как спорт сохранилась в ваше время?

— Как спорт и как удовольствие. К сожалению, в наше время не может быть крупной охоты, какая была у вас. Почти все хищники давно истреблены. Скажите, Дмитрий, вы охотились на тигров? — спросил Керри, и его глаза загорелись.

— Нет, я никогда не был в южных странах. Охотился на более мелких зверей. А с каким оружием вы ходите на охоту?

Чарли рассмеялся.

— Он ничего в этом не понимает, — сказал Керри, кивнув на товарища. — Ему смешно, что мы, охотники, не хотим пользоваться ультразвуковым, тепловым или лучевым оружием. Но вы должны понять, Дмитрий. Мы охотимся с самым обыкновенным старинным пороховым ружьём. Что толку убить дичь управляемой пулей? Когда нет риска промахнуться, нет и удовольствия.

— Согласен с вами, — сказал Волгин. — Я всегда удивлялся, что в моё время охотники на болотную дичь не пользовались луком и стрелами. Я охотился на уток с пистолетом, это куда интереснее, чем с ружьём, да ещё заряженным дробью. Именно так, как вы сказали, — нет риска промахнуться, нет и удовольствия.

— В следующий раз, когда я буду на Земле, — сказал Керри, — пойдём на охоту вместе. Хорошо?

— С большим удовольствием.

— Но мне будет трудно соперничать с вами. Ведь вы сверхметкий стрелок. Как это у вас называлось?.

— Снайпер, — сказал Волгин.

— У нас нет этого слова.

Пока шёл разговор, «И-76» подошёл к астероиду совсем близко. От скалистой поверхности малой планеты его отделяло не больше полутора километров. Далеко-далеко блестящими точками виднелись два соседних корабля. Остальных не было видно.

— Эскадрилья окружила астероид, — пояснил Керри. — Корабли находятся на равном расстоянии друг от друга по окружности экватора планеты. Потом они переместятся на другую окружность, перпендикулярную первой. Это делается для безопасности.

— В чём тут опасность?

— Представьте себе, что двенадцать охотников окружили кольцом крупного зверя и стреляют в него. Есть опасность?

— Есть. Можно поразить не зверя, а другого охотника, стоящего напротив. Но так могут поступить только неопытные люди.

— Мы вынуждены располагаться кольцом. Иначе нельзя работать со столь крупным «зверем». Но он же сам и защищает нас. Корабли не видят друг друга.

— Излучатели очень мощны, — сказал Владимир. — Плохо придётся экипажу корабля, попавшему под луч другого.

— Внимание! — раздался голос Эрика. — Проверяю готовность. «И-71»?

Ответа не было слышно.

— «И-72»? И-73»?… «И-76»?

— Нахожусь на месте, готов, — ответил Керри.

— «И-77»?…

— Эрик командир эскадрильи? — спросил Волгин.

— Постоянного командира у нас нет. На этот раз ему поручено руководить работой. Отчасти это сделано потому, что на его корабле Игорь Второв. Эрик — опытный истребитель. Например, мне не скоро доверят руководство.

— Я знаю, вы летите второй раз.

— Это кто вам сказал?

— Мунций.

— Он ошибается. Я лечу второй раз на уничтожение крупного астероида. Но не второй вообще. Сколько раз мы вылетали на охоту? — спросил Керри у Владимира.

— Этот вылет двенадцатый.

— Вы всегда вместе? — спросил Волгин.

— Всегда. Вместе начали, вместе и кончим. Больше десяти лет редко кто удовлетворяется этой работой. Есть много других, более интересных.

— Приготовиться! — раздалась команда Эрика. — Начали!

Гудение, во много раз более мощное, снова наполнило тесное помещение корабля. Волгин с ужасом вспомнил, что работа по уничтожению верхнего слоя астероида продлится двое суток. Неужели придётся терпеть этот гул всё время? Уже теперь, спустя минуту, у него начала болеть голова.

Но гудение становилось слабее, потом наступила тишина.

— Пока всё, — сказал Керри. — Первая обработка продлится часа три, четыре. Отдыхайте!

— Машины продолжают работать?

— Вы имеете в виду излучатели? Да, они работают, как же иначе. Но они вошли в ритм, и потому их не слышно.

— Сейчас мы ничего не увидим?

— Это зависит от веществ, из которых состоит верхняя часть астероида. Луч рассеян, а не сосредоточен, как было при уничтожении того камня, который мы встретили. Если там гранит или базальт, они поддадутся не скоро, если металлическая руда, то быстрее. Вы не голодны, Дмитрий? — заботливо спросил Керри.

— Немножко.

— Давайте завтракать.

В первый раз за время своей жизни в девятом веке Новой эры Волгин увидел, как люди сами, без помощи автоматов, приготовляют себе пищу из разнообразных и оказавшихся очень вкусными консервов. Это напомнило ему былые туристские походы, в которых он принимал участие.

Но сходство, разумеется, было только внешним.

Владимир, на котором лежали хозяйственные обязанности, угостил их нежной, тающей во рту форелью, спаржей, чёрным кофе и персиками. Всё было совсем свежим, рыба и кофе горячими, хотя их ни на чём не подогревали. Тарелки, стаканы, всё, что служило для завтрака, вместе с пустыми банками и остатками пищи сложили в небольшой металлический ящик, где через минуту не осталось даже пепла. Просто, гигиенично, и никакой потери времени.

Рабочий корабль был в изобилии снабжён всем необходимым.

Керри вернулся к пульту, чтобы сменить Чарли. Не прошло и двух минут, как он подозвал к себе Волгина.

— Смотрите! «Ф-277» поддаётся обработке даже быстрее, чем мы предполагали.

Волгин увидел, что поверхность астероида покрылась туманной дымкой, на глазах становившейся всё более густой и плотной. Бесцветная вначале, она постепенно стала принимать оранжевый оттенок.

— Красиво, — сказал Волгин. — Это всегда так?

Керри ничего не ответил. Чарли, не окончив завтрака, подошёл и сел в своё кресло.

Оба они пристально всматривались в чёрную точку, появившуюся в центре большого оранжевого облака, которое словно взметнулось вдруг прямо напротив «И-76». Было похоже, что на астероиде произошёл взрыв. Лицо Керри выражало беспокойство.

Внезапно он поднял руку. Волгин видел, как напряжённо застыла эта рука, потом резко опустилась.

— Стоп!

Команда прозвучала отрывисто, как выстрел.

Боковым зрением Волгин увидел мелькнувшую фигуру Владимира. И тотчас же раздался уже знакомый гул, быстро перешедший в шипение, и наступила глубокая тишина. Волгин понял, что излучатели прекратили работу.

Он посмотрел вперёд, на астероид.

Оранжевое облако стремительно расширялось, захватывая уже половину диска планеты. Чёрная точка превратилась в огромное пятно, в середине которого что-то ярко блестело.

— Керри! Керри! Назад! «Чёрный блеск»! «Чёрный блеск»! — кричали два голоса одновременно, видимо, с обоих соседних кораблей. С остальных могли не видеть, что происходило на этой стороне астероида.

— Назад? Поздно! — сказал Чарли.

Керри, казалось, ничего не слышал. Не шевелясь, с застывшим, как белая маска, лицом, он не спускал глаз с чёрного пятна, в центре которого ярко горело голубое пламя.

Было видно, что «И-76» не стоит на месте, а быстро уходит — не назад, а в сторону, «вверх», спасаясь от неизвестной Волгину опасности. Он вспомнил, что кораблём управляют, как арелетом, — не руками, а мыслью, и что Керри не было нужды шевелиться.

Но грозный процесс на «Ф-277» шёл быстрее, чем мог лететь корабль. «Чёрный блеск» разгорелся так ярко, что было уже невозможно смотреть на него. С поверхности астероида взлетали узкие длинные языки оранжевого пламени. Один из них мгновенно достиг корабля. Усилием воли Керри заставил «И-76» резко рвануться вперёд, и это спасло корабль от прямого соприкосновения.

— Кажется… — начал Чарли, но не закончил.

Второй язык оранжевого огня прошёл совсем близко, почти коснувшись корпуса корабля. На невидимой стенке появились тёмные полосы. Что-то затрещало часто-часто, как барабанная дробь, словно снаружи, по металлу обшивки, забили тысячи крохотных молоточков. Воздух внутри корабля заискрился зелёными точками.

— Назад!.. Назад!.. — кричали уже несколько голосов с соседних кораблей.

Волгин видел, как Керри, вцепившись руками в край пульта, всё ещё не спуская глаз с астероида, где разлилось сплошное, невыносимое для зрения море голубого огня, сделал нечеловеческое усилие. Очевидно, он был близок к обмороку.

И корабль в последний раз подчинился своему командиру. Сверкающий, подобно маленькому Солнцу, астероид стал удаляться.

А зелёные огоньки в воздухе густели, становились всё ярче. Трудно было дышать, казалось, что в грудь проникает пламя, сердце судорожно металось и замирало, мозг обволакивал зелёный туман.

Волгин почувствовал по всему телу уколы, точно в него впивались сотни острых булавок. Мгновение он видел на месте «Ф-277» клубящийся голубой шар, потом чёрная мгла полностью поглотила его сознание.

Второв сидел рядом с Эриком у такого же пульта, какой был перед глазами Волгина, ожидая момента, когда сила ультразвука, соединённая с тепловым излучением, окажет заметное влияние на поверхностные слои астероида. Тогда вступят в действие другие, неизвестные ему, излучающие аппараты, которые начнут разлагать вещества планеты на молекулы, превращая их в газ.

Владея языком гораздо хуже Волгина, Второв сразу после уничтожения встречного маленького астероида засыпал Эрика вопросами. И ему удалось, правда, неполно и смутно, уловить идею всего процесса.

Второву было легче, чем Волгину, понять объяснения. В его время, в первой половине двадцать первого века, подобные идеи уже обсуждались как задача будущего, и он был знаком с ними. Плохое знание языка помешало понять до конца. Но всё же он следил за всем, что происходило перед ним, не вслепую, а более или менее сознательно.

Работа истребителя интересовала его значительно больше, чем Волгина, который наблюдал её, не понимая сути.

Случилось так, что разговор с Эриком и его помощником Эдвином разъяснил Второву причины катастрофы раньше, чем она произошла. Этот разговор начался буквально за несколько минут до того, как она разразилась на его глазах.

— Скажите, — спросил Второв, — что если вы неожиданно встретитесь с залежами радиоактивных веществ на обломке бывшей большой планеты? Как повлияют на них ваши излучения?

— Такие случаи были, — ответил Эрик. — Но приборы предупреждают нас о наличии опасных веществ. Такие астероиды мы не трогаем. К ним вылетает специально оснащённая эскадрилья.

— Значит «Ф-277» уже проверен?

— Конечно. Иначе мы не прилетели бы сюда. Здесь нам не угрожает никакая опасность. А если радиоактивность вдруг появится, мы вовремя узнаем об этом и успеем уйти.

— Был ли хоть раз несчастный случай с рабочим кораблём?

— Не с кораблём, а с целой эскадрильей. Это произошло двадцать пять лет тому назад. Тогда ещё даже не подозревали о существовании «Чёрного блеска».

— Что это такое?

— Точно не объяснишь, — ответил Эдвин. — Название переведено с фаэтонского языка. На старом Фаэтоне, когда узнали об участи, грозящей планете, изобрели и синтезировали бесчисленное множество веществ, способных служить горючим для космолётов. Одно из них и называлось «Чёрный блеск». Потом фаэтонцы открыли антигравитацию, и все старые системы космолётов были заменены гравитационными. Но огромные запасы очень опасных веществ остались в подземных хранилищах. Большинство из них радиоактивно, и потому их запрятали глубоко. Но «Чёрный блеск» нельзя обнаружить никакими приборами. Фаэтонцы были уверены, что при распаде планеты все эти вещества погибнут сами собой, и не уничтожили их. Видимо, «Чёрный блеск» не переносит воздействия на него ультразвука или теплового луча. Что с ним происходит при этом, мы не знаем, но, должно быть, что-то вроде ядерного взрыва. От погибшей эскадрильи было принято сообщение, что с астероидом, над которым они работают, творится что-то странное. Потом они отрывисто сообщили: «Оранжевое пламя… голубое… Зелёные огоньки…» И это было всё. Впоследствии были найдены в пространстве три корабля с мёртвым экипажем. Остальные исчезли, как и самый астероид. Мы запросили фаэтонцев. Они предположили, что не все запасы «Чёрного блеска» погибли при катастрофе с Фаэтоном. Но беда в том, что они сами не знают, что же такое «Чёрный блеск». Сведений о нём у них не сохранилось.

— Значит, на любом астероиде вы можете встретиться с этим веществом?

— Может быть, он есть и тут, — ответил Эрик. — Но теперь нам известно, что катастрофа не наступает мгновенно. Есть признаки — оранжевое и голубое пламя, зелёные огоньки. Если вдруг обнаружатся такие явления, мы успеем отлететь на безопасное расстояние. До сих пор никто больше не встречался с «Чёрным блеском».

— Выходит, ваша работа не вполне безопасна.

Эрик пожал плечами:

— В борьбе с природой всегда есть опасности. Но ведь люди никогда…

Внезапно раздался голос, полный тревоги:

— Керри! Керри! Назад! «Чёрный блеск»!

И через секунду снова:

— Назад! Назад!

Эрик мгновенно выпрямился как стальная пружина. Не успело прозвучать «Чёрный блеск!», как Второв всем телом почувствовал, что корабль рванулся прочь от астероида. Ускорение было так велико, что у него потемнело в глазах.

— Назад! Керри, назад! — настойчиво кричали откуда-то из-за планеты, где, как знал Второв, находился «И-76», на борту которого был Волгин.

— Что он, сам не видит, что ли? — сквозь зубы сказал Эдвин.

На «Ф-277» не видно было ничего угрожающего. Лёгкий туман, несколько минут тому назад начавший покрывать скалы, не имел ни оранжевого, ни голубого оттенка. Не было заметно и зелёных огоньков. Всё было как будто спокойно.

Но грозные слова «Чёрный блеск» продолжали звучать в ушах Второва.

Как странно! Они только что говорили об этом, и вот…

Эрик и Эдвин молчали, не спуская глаз с астероида. Ожидать можно было всего. Никто, кроме погибших четверть века назад истребителей, не видел и не знал, что происходит, когда нарушается тысячелетний покой «Чёрного блеска».

Что-то происходило там, на той стороне астероида.

Ускорение увеличилось ещё больше. Второв висел в воздухе, упираясь в ремни кресла. Привычный и к повышенной тяжести, и к невесомости, он не терял ясности мысли и зоркости зрения.

«Ф-277» быстро уменьшался, проваливаясь в бездну.

И вдруг…

Ослепительная вспышка голубого огня! Вихрь чудовищного взрыва!

На месте, где только что был виден астероид, заклубилась сине-оранжевая туча. Перед глазами экипажа «И-80» мелькнуло и сразу пропало несколько зелёных точек. Струя оранжевого огня погасла в нескольких километрах впереди корабля.

Туча быстро рассеивалась. Несколько минут она светилась в пространстве зелёным светом, потом как-то сразу потухла.

Ничего больше не было видно. Только звёзды!

«И-80» медленно остановился. И полетел обратно, к тому месту, откуда только что улетел.

Эрик и Эдвин молчали, тяжело дыша. За спиной Второва неподвижно стоял третий член экипажа — Гелий.

— Дмитрий… — прошептал Второв.

— Они не могли опоздать, — хрипло сказал Эдвин. — У них было достаточно времени.

— Внимание! — голос Эрика звучал металлом. — Произвожу перекличку. «И-71»?

«Ну и выдержка!» — подумал Второв.

— Корабль в порядке, экипаж цел, — раздался ответ.

— «И-72»? Тот же ответ.

— «И-73»?..

— Всё в порядке.

— «И-74»?..

— Всё в порядке.

— «И-75»?..

— Корабль цел!

Второв замер, боясь дышать.

— «И-76»?… «И-76»?…

Молчание. Эрик побледнел.

— «И-76»?.. Отвечайте!.. «И-76»?..

Никто не отвечал. Эрик провёл по лбу дрожащей рукой:

— «И-77»?..

«Железный он, что ли?!» — подумал Второв.

— «И-78»?..

Отозвались все, кроме Керри.

— Кто видел, что произошло? — спросил Эрик, как будто совсем спокойно.

— Я! — раздался голос. (Второв не знал, кто это говорит.) — Появился оранжевый туман. Потом оранжевое и голубое пламя. Мы сразу поняли, что это знаменитый «Чёрный блеск». Все признаки, кроме зелёных огоньков. Их не было. Я бросил корабль назад и крикнул Керри, который находился прямо напротив очага пламени. Но Керри пошёл не назад, а в сторону.

— Как ты думаешь, почему он это сделал?

— Наверное, именно потому, что находился напротив. Он хотел выйти из района возможных излучений.

— Он поступил правильно. Что было дальше?

— Появились длинные языки оранжевого огня. Потом взрыв.

— Где сейчас «И-76»?

— Я его вижу, Эрик. В ингалископ корабль выглядит как всегда. Он нисколько не пострадал.

— Три корабля, найденных после первой встречи с «Чёрным блеском», тоже внешне не пострадали, — ответил Эрик. — Внимание. Всем кораблям осторожно приблизиться к «И-76». Без меня ничего не предпринимать. Соединись с Марсом! — приказал он Эдвину.

3

Огромная стена в одном из залов здания Совета науки представляла собой сплошной экран. Вернее сказать, её просто не было видно. Казалось, что всё здание, неведомо как, перенеслось на Марс, и люди смотрят на чужую планету через исполинское окно.

Человек тридцать членов Совета сидели в креслах. Лица были суровы и мрачны. Тут же находились все оставшиеся на Земле члены экипажа «Ленина».

Молчание не прерывалось ни одним словом.

Трагическое известие молниеносно облетело Землю, Марс Венеру. И не было человека, где бы он ни находился, который этот момент не ждал бы с огромным напряжением возвращения Марс эскадрильи Эрика.

«И-76»!

Керри, Владимир, Чарли, Дмитрий!

Дмитрий Волгин! Человек, с колоссальным трудом возвращённый к жизни, гордость науки! Олицетворение величайшей победы разума над природой!

Неужели только для того, чтобы провести на Земле лишние полгода, явился он в мир из мрака смерти, желанный гость из прошлого, любимый человечеством! Явился — и бессмысленно погиб.

— Этого нельзя допустить! — сказал Люций, немедленно после получения страшного известия вызвавший к телеофу Ио. — Мы должны сделать всё, чтобы вернуть его снова к жизни.

— Дорогой друг, — ответил Ио, — ты взволнован и не отдаёшь себе отчёта в том, что говоришь.

— Значит…

— Подумай сам. Я и все к твоим услугам. Но…

Люций понимал, о чём думает Ио.

Двадцать пять лет тому назад девять человек, умерших на кораблях эскадрильи, встретившейся с «Чёрным блеском», были доставлены на Землю и сам Люций участвовал в тщательном исследовании трупов. У всех оказались сожжённые лёгкие, все имели следы воздействия неведомой лучистой энергии. Ни одного нельзя было вернуть к жизни.

Правда, сейчас учёные знают больше. Работа над Волгиным не прошла даром. Сожжённые лёгкие можно заменить искусственными. Можно заменить и сердце, если оно повреждено. Но время!.

Эскадрилье Эрика нужно никак не меньше пятнадцати часов, чтобы вернуться на Марс. С кораблём на буксире не разовьёшь полной скорости. Да ещё надо завести буксирные концы, если нет мощных магнитов. И на Марсе будет потеряно время, пока тела будут положены в герметические сосуды, продуты инертным газом и заморожены.

Период мнимой смерти давно пройдёт, необратимые процессы разложения клеток головного и спинного мозга не оставят никакой надежды.

Ио прав.

Если бы можно было сразу, на месте, впустить в корабль холод мирового пространства. Но как это сделать? В любое отверстие моментально улетучится весь воздух, и тела, очутившиеся в вакууме, будут разорваны силой внутреннего давления. А проникнуть в корабли извне невозможно в пространстве — у них нет выходных камер.

Да, значит, опять задержка. После того как «И-76» будет доставлен на Марс, его надо транспортировать в закрытое помещение, изолированное от атмосферы Марса. И только там можно открыть входной люк.

Пройдёт, в общей сложности, часов двадцать.

Ио прав. Если они погибли, нет никакой надежды! Если погибли… А разве они могли не погибнуть?! Люций был готов рвать на себе волосы от отчаяния. Зачем он отпустил Дмитрия на Марс без себя? Он никогда не позволил бы ему лететь на рабочем корабле. Он не допустил бы такого риска. Волгин нужен науке. Ведь он прожил всего полгода, ещё не настало даже время подвергнуть его исследованию, чтобы узнать, как ассимилировался организм. С его смертью наука потеряла всё, чего достигла с таким трудом.

Но научные соображения только вскользь затрагивали ум Люция. Он испытывал глубокое человеческое горе, он любил Дмитрия, как родного сына.

Люди этой эпохи давно уже не знали, что значит потерять своего ребёнка. Горе родителей было очень редким явлением. И вот оно обрушилось сразу на четыре семьи.

К Ио обратился не один Люций, забывший в порыве горя о своих знаниях, к нему прибегли, как к последней надежде, все родственники Керри, Владимира и Чарли. Ведь Ио и Люций воскресили Волгина!

И старый медик вынужден был объяснить каждому, что если члены экипажа «И-76» умерли, то вернуть их к жизни невозможно.

«Если…»

Это короткое слово, обронённое известным врачом, членом Совета науки, заронило надежду.

Оно облетело всю Землю, о нём узнали работники экспедиций на Венере, строители станций на Марсе, экипажи ракетопланов и истребительные отряды.

Ио сказал: «Если они умерли!». Значит, он допускает, что они могут быть живы.

Огромный авторитет учёного придал случайному слову реальный смысл.

И за час до прилёта на Марс эскадрильи Эрика вступили в действие все экраны Земли. Мощные станции межпланетной связи, работая почти на пределе, обеспечивали бесперебойную чёткую видимость.

Люций не удивился, когда к нему явились космонавты, прилетевшие из Ленинграда. Он был бы удивлён, если бы они не сделали этого. Вместе с ними он отправился в здание филиала Совета науки, где находился самый мощный экран города.

Ио и двадцать восемь медиков и биологов уже были там. Ио тотчас же обратился к Люцию и рассказал ему, что они решили посоветовать врачам на Марсе:

— Надо исходить из факта, который будет установлен после доставки на Марс «И-76». Живы члены экипажа корабля или мертвы. В первом случае всё зависит от того, в каком состоянии они находятся. Если жизнь едва теплится, если скорая смерть неизбежна, есть смысл сразу заморозить тела, так как на Марсе спасти их нельзя. А здесь, на Земле, мы их оживим.

— С Дмитрием этого нельзя сделать, — сказал Люций. Казалось, Ио удивился. Но он ничего не возразил на эти слова, сказанные тем, кто больше всех был заинтересован в сохранении жизни Волгина. Он понял, что имеет в виду его друг.

— В случае же, — продолжал Ио, — если они мертвы, то мы не знаем, когда наступила смерть. Корабль закрыт. Никто не видел, что в нём творится. Может быть, смерть наступила не сразу, а в пути, совсем недавно. Тогда опять-таки надо немедленно заморозить тела.

— Правильно.

— Все силы бросим на спасение Дмитрия. Но, — робко прибавил Ио, — допустим, что он всё же умрёт…

Люций ответил спокойно, странно бесстрастным голосом: — Перед тем как мы оживили Дмитрия, состоялась всемирная дискуссия. Я сам защищал наше право оживить его. И мы это сделали. Вы знаете, Ио, в чём мы ошиблись? Может быть, для Дмитрия эта неожиданная смерть — счастье. Я считаю, что теперь мы не имеем права.

— Значит…

— Придётся покориться судьбе. Дмитрий Волгин — человек, а не подопытное животное.

Учёные молча переглянулись. Если сам Люций так говорит, значит надеяться не на что. Ведь только благодаря ему, только имея мощную поддержку Люция сторонники оживления Волгина одержали победу. Бесполезно предлагать новую дискуссию, если заранее известно, что Люций выступит против.

Котов перевёл слова Люция своим товарищам. Его выслушали с величайшим удивлением. Все знали, как горячо, с чисто отцовским чувством любил Люций Волгина.

Ксения Станиславская опустила глаза. Только она одна знала, чем вызваны слова, поразившие всех.

«А если я ошибалась? — думала она в смятении и растерянности, мучимая угрызениями совести. — Если Дмитрий погибнет по моей вине?»

Она глубоко раскаивалась в своих словах, которые вырвались у неё при встрече с Люцием сегодня утром. Но она не знала, не могла даже предположить, что они произведут на Люция такое впечатление.

Это произошло почти случайно. Она ошиблась дверью и вошла в домашнюю лабораторию Люция. Он был один, сидел в кресле перед рабочим столом и казался погружённым в глубокую задумчивость. При звуке её шагов он вздрогнул и поднял голову.

— Извините! — сказала Ксения, делая шаг назад.

— Нет, войдите, — сказал Люций. — Мне тяжело одному. Побудьте со мной. Никого нет на Земле — ни Эры, ни Мэри.

Её поразил звук его голоса, выражение лица, какая-то детская беспомощность во всей его мощной фигуре.

Сильный человек с несгибаемой волей был раздавлен свалившимся на него горем.

И в сердце Ксении вспыхнула нестерпимая жалость к нему. Ей захотелось обнять его, положить его голову к себе на грудь и сказать: «Плачьте, облегчите себя слезами». Но она не могла себе даже представить Люция плачущим.

Она подошла, села рядом с ним и взяла его руку в свои.

— Вот, Ксения, — сказал Люций. — Нет больше нашего Дмитрия! Зачем я не послушал совета моего отца? Зачем позволил себе воскресить его?

— Так было нужно. И Дмитрий гордился тем, что послужил науке. Он часто говорил это мне и Марии.

— Он прожил так мало. А мог бы жить долго, очень долго.

И вот тогда-то Ксения и сказала Люцию роковые слова:

— Трудно сказать, что лучше для Дмитрия. Я знаю, я слышала его разговор с Игорем Егоровым. Он мучился сознанием своей неполноценности в вашем мире. Он говорил, что лучше смерть, чем жизнь вне общего труда.

Люций пристально посмотрел на неё.

— Да, — сказал он, — я это знаю. Спасибо, Ксения! Вы напомнили мне то, чего я не должен был забывать. Я не только учёный-биолог, я его отец.

Он опустил голову на руки и долго сидел не шевелясь. Она сказала это, чтобы облегчить ему горе, стараясь сделать лучше, как могла. Если бы она знала…

Потом Люций поднял голову и прошептал:

— Да, так будет лучше.

И вот теперь Ксения поняла, какое решение принял тогда Люций.

Человек восторжествовал над учёным. Долгое молчание нарушил Ио.

— Если мы вас правильно поняли, Люций, — сказал он, — не следует делать попытки спасти Волгина?

— Если он умер. Но если он жив, мы обязаны сделать всё, чтобы сохранить ему жизнь. Подчёркиваю, сохранить. Предложенный вами способ неприменим к Дмитрию.

— Пусть будет, как вы хотите.

Люций вздрогнул при слове «хотите», но ничего не сказал. Он сел и закрыл глаза рукой.

Ио посмотрел на него и вспомнил. Вот так, в такой же позе, сидел Люций на памятном заседании Совета науки, когда впервые решалась судьба Волгина. Точно так же.

Один из учёных говорил с кем-то по карманному телеофу. Потом он повернулся к экрану.

Заросли синих и фиолетовых деревьев окружали обширную поляну, где должны были опуститься корабли эскадрильи. Далеко слева блестел купол Фаэтонграда. Тёмное небо, редкие звёзды. Марс!

Кто-то подошёл к аппарату, установленному на поляне. Голову человека закрывал герметический шлем, на спине виднелись резервуары воздуха. Он встал вплотную к экрану и, казалось, смотрел прямо на собравшихся в зале.

— Юлий! — сказал один из учёных на Земле, — расскажите, что сделано для быстрейшей реализации нашего плана. Какие меры вы приняли? Вас слушают тридцать членов Совета науки. Сообщаю вам наше решение: Дмитрия Волгина не замораживать ни в каком случае.

Ксения поняла последние слова и невольно оглянулась на Люция. Он сидел в той же позе.

Итак, кончено! Если Дмитрий мёртв, его не будут пытаться спасти, как других. Решение принято бесповоротно.

Она увидела, как между пальцев Люция показалась и упала слеза.

Ксения поспешно отвернулась, но не выдержала и разрыдалась.

Казалось, что этого никто не заметил. Ни один взгляд не обратился к ней.

Медленно текло время, нужное для того, чтобы вопрос с Земли долетел до Марса и пришёл ответ. Марс был далеко.

Но вот губы Юлия зашевелились, раздался его голос:

— Решено накрыть «И-76» герметическим футляром, как только он опустится. Сделать это здесь, на месте. Футляр и резервуары с воздухом готовы. Вместе со мной в корабль сразу войдут ещё два врача и те, кто понесёт всё необходимое для замораживания. Медлить не будем. Если экипаж жив, приготовлен арелет, который окажется под тем же футляром. Замораживание будет произведено как в случае смерти, так и при явной опасности скорого её наступления. Исключается Дмитрий Волгин. Ваше распоряжение удивило всех. Просим, для гарантии, повторить его.

— С вами говорит Ио, член Совета. Подтверждаю — Дмитрия Волгина не замораживать ни в каком случае. Принятые вами меры одобряем. Желаем удачи.

Разговор кончился.

— Подумайте хорошенько! — вырвалось у Котова. — Ещё не поздно.

Люций не пошевельнулся, остальные промолчали. Несколько взглядов было брошено на Люция. Этим людям было явно не по себе, но никто не пытался переубедить Люция. Кому же решать этот тяжёлый вопрос, если не ему, он имел на это двойное право.

Вдруг Люций резко отнял руку. Его лицо было белее мела.

— Если Дмитрия воскресить вторично, — сказал он хрипло, — то он не проживёт больше трёх лет. Для него это не имеет смысла. А мы… — Люций обвёл взглядом смотревших на него учёных, многие из которых помогали ему в работе над Волгиным, — если мы допустили его гибель… Он человек, а не подопытное животное, — повторил он с горечью.

— Решено, Люций, — мягко сказал Ио — Вы правы.

— Будем надеяться… — начал Котов, но ему не дал договорить возглас одного из учёных:

— Эскадрилья!

В небе Марса показались рабочие корабли. Они летели тесным строем. Было видно, что четыре корабля несут пятый, очевидно, «И-76».

— Они воспользовались магнитами, — сказал кто-то.

Объектив передающего аппарата повернулся, и стал виден ярко-красный круг, на краю которого стоял арелет и несколько человек. Это было место, куда надо было опустить никем не управляемый корабль. Вокруг стояло довольно много народа.

Первыми стремительно опустились на землю, немного к стороне, «И-71» и «И-80». Вероятно, это было сделано для Второва и Крижевского, чтобы они могли видеть всё, что произойдёт.

Потом медленно и осторожно четыре корабля поставили «И-76» в центре красного круга, выключили магниты и снова поднялись. Остальные корабли остались висеть в воздухе над кругом.

Подошли четыре машины. С непостижимой быстротой над кораблём, арелетом и людьми вырос прозрачный купол.

По тому, как люди, оставшиеся внутри купола, сразу сняли с себя шлемы и подошли к люку корабля, можно было догадаться, что уже создано нормальное давление воздуха.

Юлий и его спутники исчезли внутри «И-76».

Потекли минуты томительного ожидания.

— А ведь у них, на Марсе, всё уже известно, — сказал кто-то. И действительно, там уже, наверное, все знали. Ведь передача происходила не мгновенно: зрители на Земле видели события с опозданием на четырнадцать — пятнадцать минут.

И вот они наконец увидели, как из корабля один за другим вынесли три продолговатых предмета и поставили их в арелет. Это были капсулы для замораживания.

В них находились три, теперь уже несомненно мёртвых, тела.

Чьи? Конечно, Керри, Владимира и Чарли. Ведь Волгина не должны были подвергать замораживанию.

Потом показались носилки. Неподвижное тело на них было закрыто покрывалом. Носилки тоже поставили в арелет.

Дмитрий Волгин!

— Кончено! — прошептал Ио.

Купол сняли. Арелет взмыл вверх и скрылся в направлении к Фаэтонграду.

Люций всем телом наклонился вперёд.

— Почему они так торопятся? — с дрожью в голосе сказал он. И вдруг раздался голос:

— Земля! Земля! Слушайте все! Совершён большой подвиг. Пожертвовав своей жизнью, экипаж «И-76» — Керри, Чарли, Владимир — спасли жизнь Дмитрия Волгина. Честь и вечная слава героям!

4

О том, что произошло на «И-76», население Земли узнало только на следующий день, после того, как на специальном ракетоплане на Марс прилетели Ио и Люций.

Перед аппаратом межпланетной телеофсвязи выступил Юлий — старший врач истребительных отрядов.

— Друзья! — сказал он — На мою долю выпало сообщить вам всем печальную весть. Вы уже знаете, при каких обстоятельствах экипаж рабочего корабля «И-76» встретился с фаэтонским веществом, называемым «Чёрный блеск». Двадцать пять лет тому назад подобная встреча привела к гибели целой эскадрильи, к гибели тридцати шести человек. Вторая встреча окончилась не столь грандиозной катастрофой. Это объясняется тем, что истребительные отряды знают о подстерегающей их опасности. Риск сильно уменьшился благодаря этому. Но в борьбе с силами природы жертвы почти неизбежны, и мы идём навстречу им потому, что работу надо довести до конца во что бы то ни стало. Орбита для Нового Фаэтона должна быть очищена в срок, и она будет очищена.

Как ясно теперь, на астероиде «Ф-277», являвшемся, по-видимому, частью наружного слоя погибшего Фаэтона, находился один из крупных складов «Чёрного блеска», и этот склад остался цел. Больше ста тысяч лет пролежало это опасное вещество на малой планете, пока его не потревожило излучение «И-76». По несчастной случайности этот рабочий корабль оказался прямо напротив подземного склада. Командир корабля — Керри, увидя начало ядерной реакции, пытался уйти в сторону, но, хотя его решение было вполне оправдано, было бы лучше сразу отлететь назад. Здесь допущена ошибка, понятная и простительная, но всё же ошибка, которая послужит хорошим уроком на будущее. Потерянное время сыграло роковую роль. Мы ещё не знаем, что представляют собой языки оранжевого пламени, о которых рассказали нам экипажи других кораблей, но, очевидно, именно в них заключается главная опасность для людей. Что произошло на корабле «И-76», мы, может быть, узнаем от единственного оставшегося в живых свидетеля — Дмитрия Волгина. Но сейчас он ещё находится в бессознательном состоянии и жизнь его далеко не гарантирована Я могу рассказать вам только то, что увидели мы, первыми вошедшие внутрь корабля после его доставки на Марс. Картина, оказавшаяся перед нами, позволяет вывести ясное заключение, что Керри, Владимир и Чарли сделали всё, что могли, для спасения своего пассажира, своего гостя — Дмитрия. Мотивы их геройского поступка ясны: они знали, что представляет собой Дмитрий Волгин для науки Земли. Мы увидели следующее: на полу возле пульта лежал Волгин, завёрнутый в противолучевую ткань, конец которой был зажат в руке мёртвого Чарли. Голова Дмитрия была закрыта шлемом, от которого шёл шланг к кислородному аппарату. Кран аппарата был открыт, и поза находившегося возле него Владимира не оставляет сомнений, что он открыл кран в последнюю секунду своей жизни. Керри находился рядом и сжимал в руках три куска противолучевой ткани — для себя и своих товарищей. Три шлема лежали тут же. Совершенно очевидно, что Дмитрий, будучи физически более слабым, первым потерял сознание и не мог уже сам защитить себя.

Это сделали его спутники, жертвуя собой, так как завернуться в ткань и надеть шлемы они уже не успели. От чего надо было защищаться, мы не знаем, но опасность, видимо, была ясна трём погибшим. Мне очень тяжело говорить дальше, но вы должны знать всё. Родственники погибших уже знают. Полость рта, горло, лёгкие, ткани тела, примыкающие к лёгким, у всех троих буквально сожжены. Не подлежит сомнению, что последние минуты жизни они дышали огнём. И, несмотря на такую чудовищную пытку, довели дело до конца. У Волгина, насколько можно судить по приборам, внутренние ожоги незначительны. Но он полностью парализован. Чем кончится этот паралич, причин которого мы не знаем, трудно сказать. Сейчас возле Дмитрия Люций, Ио и несколько других крупных специалистов.

Личный состав истребительных отрядов поручил мне внести на всемирный опрос предложение — увековечить имена членов экипажа «И-76». Сообщите ваше мнение установленным порядком.

Информация о здоровье Дмитрия Волгина будет даваться ежедневно.

Павильон на острове Кипр снова принял под свой купол такое же неподвижное тело Дмитрия Волгина, как и несколько лет назад. Но теперь он был жив.

Причина глубокого паралича всё ещё оставалась неясной. Сердце билось медленно, но равномерно и чётко, дыхание было поверхностным, но ровным, не оставалось сомнений, что поражена нервная система. Приборы указывали, что в мозгу не возникают даже проблески мыслей.

От мёртвого Волгина отличало только едва заметное движение грудной клетки и живая окраска кожи.

Ио и Люций снова поселились на Кипре. Сюда же прилетели все друзья Волгина — Владилен, Мэри, Мунций, космонавты с «Ленина», Сергей, Иоси, даже Эрик, покинувший на время свой рабочий корабль.

Снова вся Земля волновалась, снова человечество с нетерпением ожидало сообщений с Кипра.

Фаэтонцы, которые были, в сущности, единственными виновниками катастрофы, предложили вызвать со своей планеты крупнейших специалистов по лучевым болезням, и их предложение было с благодарностью принято. Но фаэтонские учёные могли прибыть на Землю не раньше чем через несколько месяцев.

Ио и Люций испробовали все известные средства — загадочная болезнь не поддавалась ничему. Состояние Волгина не улучшалось, но и не становилось хуже, а это уже обнадёживало.

Кормили его искусственно. В павильоне сохранились все аппараты, все приборы и установки, которыми пользовались в период оживления Волгина, — ничего не пришлось доставлять вновь. Даже запасы специальных питательных растворов сохранились. Ведь с того момента, как Волгин покинул павильон и перелетел в дом Мунция, прошло лишь немногим более пяти месяцев.

Дни шли, не принося ничего нового.

Спустя две недели после возвращения Волгина на Землю на Кипре появился Эйа. С его стороны это был очень самоотверженный поступок. Земля вообще, а остров Кипр в особенности, была слишком жарка для фаэтонцев. Даже на Марсе они чувствовали себя так, как европейцы в тропиках. Вместе с Эйа прилетел единственный на Земле человек, который мог как-то говорить на фаэтонском языке, — инженер Хосс.

— Мы получили радиограмму с Фаэтона, — сказал Эйа, — в которой даны указания для осмотра больного. Разрешите мне обследовать его.

Так звучала эта фраза в переводе Хосс. Но Эйа говорил не о связи по радио. Фаэтонцы сообщались со своей родиной с помощью аппаратов, основанных на совсем другом, ещё неизвестном на Земле принципе Название этих аппаратов было непереводимо.

Эйа провели к Волгину.

— На Фаэтоне, — сказал Эйа после осмотра, — правильно поняли, что случилось. Это состояние — следствие воздействия лучей… — он произнёс несколько протяжных гласных. — Пострадавший подвергался этому воздействию короткое время. Это его спасло.

— Что нам надо делать? — спросил Люций.

— Наши учёные советуют ничего не делать до их прилёта. Кормите больного как можно реже и как можно более лёгкой пищей. Повысьте содержание кислорода в воздухе, которым он дышит, на десять-пятнадцать процентов против нормального.

— Сколько времени это может продлиться?

— Думаю, что год или полтора, по вашему счёту лет. Но возможно, что и дольше. Я ведь биолог, а не медик.

— Угрожает ли больному опасность?

Эйа развёл руками:

— На это мне нечего ответить. Подождите прилёта медиков с Фаэтона.

Было решено последовать его совету. Земные средства не помогали — осталось надеяться на фаэтонские. Их медицина, как и вся наука, опередила земную по крайней мере на полторы тысячи лет.

Эйа улетел обратно на Марс.

Время ожидания потянулось ещё томительнее. У постели Волгина велось круглосуточное дежурство. Внимательные, любящие глаза непрерывно следили за показаниями приборов, регистрирующих малейшие изменения в органах его тела. Но недели шли, а Волгин продолжал оставаться живым трупом.

Экипаж «И-76» был торжественно похоронен по обычаю эпохи. Предложение, выдвинутое работниками истребительных отрядов, всё человечество Земли приняло единогласно. На золотой доске у Пантеона величайших людей, где в центре здания лежало тело Владимира Ильича Ленина, появились три новые строчки:

«КЕРРИ — командир рабочего корабля «И-76» истребительного отряда.

ЧАРЛИ — штурман рабочего корабля…

ВЛАДИМИР — бортовой инженер…»

Это было величайшей честью для людей Новой эры. Это было бессмертием.

Настал наконец день, когда космический корабль фаэтонцев опустился на космодроме Цереры. Там уже больше двух недель ожидал специально оборудованный ракетоплан, на котором были созданы привычные для фаэтонцев климатические условия. Четыре пожилых фаэтонца прилетели на нём прямо на остров Кипр.

Здесь тоже всё было подготовлено. Их поселили в доме, оборудованном мощными охладителями воздуха, фаэтонской мебелью, кухней, где изготовлялись фаэтонские блюда. Им были предложены особые костюмы и головные уборы, охлаждающие тело. Даже участок сада, примыкавший к дому, закрыли невидимым куполом, ослаблявшим лучи Солнца. Только в самом лечебном павильоне, у постели Волгина, фаэтонским учёным предстояло находиться в непривычных для них температурных условиях.

Люди Земли сделали всё, чтобы те, на кого оставалась последняя надежда на выздоровление Волгина, чувствовали себя как можно лучше на чужой планете.

Учёные рассказали, что население Нового Фаэтона принимает живейшее участие в судьбе необычного человека на Земле, что перед отлётом они получили пожелания успеха буквально от всех своих соотечественников.

Волгин оказался в центре внимания четырёх планет.

Исследование производилось долго и тщательно. Двенадцать дней фаэтонские учёные отказывались что-либо сообщить нетерпеливо ждущим людям. Они делали своё дело молча и не торопясь. Медлительность их движений, бесконечные разговоры друг с другом несказанно раздражали всех друзей Волгина. По сравнению с этими четырьмя людьми Ая и Эйа казались подвижными как ртуть.

Но приходилось запастись терпением и ждать. Никто не сомневался в том, что Фаэтон прислал на Землю самых выдающихся представителей своей науки. Если и они не смогут спасти Волгина, его не спасёт никто.

Организм человека Земли был давно и хорошо известен фаэтонцам, они не нуждались в консультации и никого ни о чём не спрашивали. Кроме приборов, которые они привезли с собой, по их указаниям было изготовлено ещё много неизвестных на Земле аппаратов. Ими заменили излучатели, которыми пользовались при оживлении Волгина. Распоряжения фаэтонцев, лаконичные и точные, переводил на земной язык инженер Хосс. Остальное сообщали чертежи и схемы.

Но, как ни медленно, с земной точки зрения, работали фаэтонцы, всему наступает конец. На тринадцатый день утром Ио и Люций были приглашены к ним, чтобы выслушать заключение фаэтонского консилиума.

Невыносимо медленный разговор продолжался четыре часа.

Выводы учёных оказались вполне определёнными.

— Пострадавший от лучей «Чёрного блеска» человек не парализован. Это лучевая болезнь, которую на Фаэтоне называют… — последовало непереводимое слово. — Опасности для жизни нет. Но он будет находиться в неподвижном состоянии четыре ваших года. Никакого лечения не требуется. Надо только поддерживать силы организма способами, которые мы вам укажем.

— Будет ли он совершенно здоров, когда очнётся?

— Да, будет совершенно здоров. Болезнь не оставит никаких следов. При условии точного выполнения предписанного нами режима.

— Требуется ли ваше присутствие?

— Один из нас останется на Земле.

— Ясен ли вам теперь механизм действия лучей «Чёрного блеска»? — спросил фаэтонцев Хосс.

— Всё стало предельно ясно. Мы знаем теперь, что такое этот загадочный «Чёрный блеск». Если это вещество осталось ещё где-нибудь, ваши люди могут его не опасаться. На Марсе, с помощью лингвмашины Эйа, мы подробно ознакомим вас с атомарным и молекулярным строением «Чёрного блеска». Вы легко сконструируете прибор для его обнаружения на расстоянии.

— Чудесно! — воскликнул Хосс.

Для него, работника истребительных отрядов, это было самым важным из всего, что сказали фаэтонцы. Устранялась главная и единственная опасность работы.

Но Ио и Люция «Чёрный блеск» интересовал меньше всего. Они задали фаэтонским учёным целый ряд вопросов, стараясь уяснить себе причины болезни Волгина и её ход. Они очень жалели, что на Земле нет лингвмашины, знающей земной и фаэтонский языки, так как перевод Хосс оставлял желать лучшего. Но всё же они сумели понять самое основное.

Теперь они могли следить за состоянием своего пациента не вслепую.

Трое фаэтонцев улетели обратно на родину, один, по имени Иэйа, остался на острове. В срочном порядке изготовлялась лингвмашина для переговоров с людьми. Изучить земной язык Иэйа не мог: голосовые связки фаэтонцев были устроены так, что они не могли произнести более половины звуков.

Мэри решила во что бы то ни стало научиться говорить по-фаэтонски. Она осталась с отцом.

Всеобщее волнение улеглось. Волгин снова будет выключен из жизни, на этот раз на четыре года, а затем он вернётся к людям. Слова фаэтонцев ни в ком не вызывали сомнений — всё окончится благополучно.

Жизнь Волгина вне опасности — это было самое главное!

1

От четырёхлетней летаргии Волгин очнулся сразу. Не было полубессознательного состояния, тумана в мыслях, пробелов в памяти. Он просто проснулся, как привык просыпаться всегда.

И сразу вспомнил всё, что видел и испытал до момента потери сознания.

Было темно. Он лежал в мягкой и удобной постели. Смутно проступали очертания предметов — ночного столика, нескольких кресел, стола.

Очевидно, была ночь.

«Ясно! — подумал Волгин. — Я на Марсе. Эскадрилья вернулась туда после этой странной истории с «Ф-277». Но ведь я-то потерял сознание, почему же меня не положили в больницу? Да, у них нет больниц… Но почему тогда я один? Нет даже сиделки».

Привычным мысленным приказом он потребовал, чтобы открылось окно, если оно есть в комнате.

«Окно» открылось. Тёмная завеса раздвинулась, и неожиданно на постель Волгина лёг луч лунного света.

«Вот как! Я на Земле. Ещё более странно. Неужели я мог так долго спать?»

Он чувствовал себя настолько обычно, что ему и в голову не приходило, что он мог быть в бессознательном состоянии. Вероятно, его просто усыпили.

Но сейчас болен он или здоров? Это было неизвестно. Свет полной Луны заливал всё вокруг, и Волгин понял, что эта комната ему совершенно незнакома. Здесь он никогда не был.

Спать ему не хотелось, но и встать с постели он не решался. Может быть, ему нельзя вставать…

«Если бы это было так, — решил он наконец, — то возле меня кто-нибудь был бы».

Смущало отсутствие верхней одежды. Её нигде не было.

Волгин всё же встал.

Он не почувствовал при этом никакой слабости. Нет, видимо, он совсем здоров.

Он подошёл к окну. И тут только заметил, что это было действительно окно — сквозное отверстие в стене, а не прозрачная стенка, как в других домах. Слабый, очень тёплый ветер шевелил волосы на голове Волгина. Он сел на подоконник.

Было приятно смотреть на Луну, на звёздное небо — такие привычные, родные, хорошо знакомые — после чёрной бездны Вселенной, где он был совсем недавно.

«Ф-277», голубой клубящийся шар… зелёные огоньки, обжигающий, как пламя, воздух, лица Керри и Чарли, напряжённые, с широко открытыми глазами, полными ужаса. Хорошо, что всё это кончилось, прошло, кануло в прошлое!

Нет, больше он не покинет Землю! Хватит космических впечатлений!

Жаль всё же, что он не видел, что было дальше. Видимо, ничего страшного не произошло, иначе он не был бы здесь, на Земле. Катастрофы удалось избежать.

Но с ним, Волгиным, что-то случилось. Почему-то пришлось усыпить его и отправить на Землю, на остров Кипр…

Волгин внезапно сообразил, что мысленно назвал место, где находится. Конечно, это был сад, который он видел тогда, после выхода из лечебного павильона. Безотчётно он узнал его. Тропические растения, узкие песчаные дорожки, белые здания, прячущиеся в зелени.

А вон там знакомый купол павильона, в котором прошло столько томительных месяцев.

Волгин сдвинул брови и задумался.

Если его привезли сюда, значит, с ним было что-то серьёзное. Не просто сон после обморока. Что же произошло? И сколько времени он здесь находится?

Его путало, сбивало с толку то обстоятельство, что он был один, что возле него никого не было.

Волгин вернулся к постели и лёг. Но сон не приходил. Он «закрыл» окно, однако и это не помогло. Волгин чувствовал, что хорошо выспался и не заснёт больше.

Позвать кого-нибудь?..

«Зачем беспокоить людей? — подумал он. — Пусть спят».

Он приготовился терпеливо ждать утра.

Знакомый, едва слышный звук долетел до ушей Волгина — это отворилась дверь.

В комнату кто-то вошёл.

Завеса окна чуть-чуть раздвинулась. Волгин увидел, что вошла женщина. Когда она приблизилась, он узнал Мельникову.

Он поспешно закрыл глаза. Его считают больным — это ясно. Иначе необъяснимо её появление в его комнате глухой ночью. А раз так, её может взволновать неожиданное пробуждение Волгина.

Мария Александровна подошла к постели и наклонилась над нею. Видимо, её успокоило ровное дыхание Волгина, она повернулась, чтобы уйти. Он понял, что она дежурная и находилась в соседней комнате. Может быть, её привели сюда звуки его шагов, а теперь она убедилась, что это ей только показалось.

Мысль, что она уйдёт, а он останется снова один неизвестно на сколько времени, испугала Волгина. Он тихо позвал:

— Мария!

Она резко обернулась. Окно ещё оставалось приоткрытым, и на её лицо падал лунный свет. Волгин видел, что Мельникова не поверила своему слуху, она напряжённо всматривалась в полумрак комнаты, стараясь рассмотреть лицо Волгина.

Он повторил:

— Мария!

С радостным возгласом она бросилась к нему:

— Ты проснулся? Дмитрий! Дима!

Так называла его когда-то Ирина!

— Надо сообщить всем!

— Постой! — сказал Волгин. — Не надо никого будить. Скоро утро. Мария, вернись!

— Но я должна…

— Ничего ты не должна. Я ещё сплю.

Она нерешительно вернулась.

— Все ждут, когда ты проснёшься.

— Подождут ещё немного. Сядь! Расскажи сама, что со мной случилось. Я хочу услышать это от тебя.

Мельникова присела на край постели.

— Не знаю, право… — сказала она. — Люций приказал категорически…

— Я ещё не проснулся, — улыбаясь повторил Волгин. — Когда я проснусь, ты позовёшь Люция.

Раньше он говорил ей «вы», но она сама, первая, перешла на дружеское «ты». Волгин обрадовался этому. Со всеми космонавтами у него давно установились простые, товарищеские отношения. Со всеми, кроме Мельниковой. Она относилась к нему сдержанно из-за своего злосчастного сходства с Ириной, убеждённая, что Волгину тяжело её видеть. Так, действительно, было прежде, но Волгин уже перестал замечать это сходство. У Мельниковой были волосы Ирины и такие же чёрные глаза, но всё остальное совсем иное. Теперь ему казалось, что между ними вообще нет никакого сходства, что Мельникова нравится ему сама по себе. Это было не так, но Волгин уже не отдавал себе отчёта в том, что именно притягивает его к Мельниковой. Новое чувство развивалось и крепло с каждым днём, ещё немного — и оно должно было перейти в любовь. Это было неизбежно.

— Рассказывай! — повторил он. — И зови меня Димой. Мне это приятно.

Он приказал окну «открыться» совсем. Лунный свет опять залил комнату, и в серебристом сиянии Волгин увидел…

Нет, это не было обманом зрения!

Мельникова постарела! Она выглядела старше, чем была, когда он видел её в последний раз. Как это могло случиться? В чём дело?…

И смутное подозрение, что не всё обстоит так, как он думает, что «сон» его был продолжительнее, чем казалось, заставило сердце забиться сильнее в тревожном предчувствии.

— Говори же! — умоляюще сказал Волгин, видя, что Мария колеблется.

Мельникова действительно колебалась. Ей было предписано, как только Волгин проснётся, немедленно известить Люция, Ио и фаэтонского врача. Может быть, Волгину необходимо дать какое-нибудь лекарство, может быть, задержка причинит ему вред? Но она вспомнила, как Иэйа всего несколько часов тому назад сказал (Мэри перевела его слова), что Волгин должен проснуться так, как просыпается всегда, когда он совершенно здоров. И он выглядит прекрасно, как будто и не было вовсе этих четырёх лет.

Она не могла противиться умоляющему выражению лица Волгина. Он хочет услышать всё от неё. Пусть так и будет!

Она была не в силах встать и уйти. Пусть Люций будет недоволен, пусть! Ей было приятно находиться с Дмитрием наедине в комнате, освещённой Луной, — старой Луной, такой же, как в былое время, — быть с человеком, близким ей больше, чем все остальные люди на Земле, со своим современником.

«Он не знает ещё, — думала она, — что только мы двое и остались на Земле. Совсем одни».

Говорить ему об этом Люций запретил.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Прекрасно. Не бойся ничего. Рассказывай!

Она рассказала обо всём. Как был доставлен на Марс рабочий корабль «И-76», как были найдены на нём бесчувственные тела трёх членов экипажа и самого Волгина. (О том, что он один остался жив, было решено не говорить, пока Волгин окончательно не оправится.) Она рассказала, как его доставили на остров Кипр, положили в павильоне, как мучились все, беспокоясь о его судьбе, как прилетели потом фаэтонские учёные…

— Всё произошло так, как они сказали. Месяц назад ты очнулся от летаргии, и тебя перенесли из павильона сюда. Со дня на день ожидали окончательного пробуждения. Я очень рада, что это случилось в моё дежурство, — закончила Мельникова.

Итак, он снова был почти мёртв. Опять возвращён к жизни силой науки. Что за необычайная судьба!

— Наверное, дежурят и Мэри, и Ксения? — спросил Волгин.

— Мэри да, а Ксении здесь нет. Она в Ленинграде. Не знаю, что побудило меня зайти к тебе в неурочный час, — сказала Мельникова, желая переменить разговор. — Но мне вдруг послышалось…

— Ты не ошиблась, — сказал Волгин. — Я вставал и подходил к окну. Но, Мария, постой. Ты сказала, что прошло четыре года. Ты уверена?

— Как я могу быть неуверенной в этом. Мы все считали дни.

— Который час?

— Около пяти утра. Скоро взойдёт солнце.

— Тогда я уже проснулся, — засмеялся Волгин. — Ты только что узнала об этом и идёшь звать Люция.

Через несколько минут комната наполнилась людьми. Прибежали Люций, Ио, Владилен, Мэри и ещё другие, которых Волгин не знал. Пришёл Иэйа, маленький, хрупкий, с мощным лбом над громадными глазами, очень пожилой, если не старый. Никого из космонавтов с «Ленина» не было.

Это удивило Волгина.

«Выходит, — подумал он, — что я их совсем не интересую, если сейчас, когда вся Земля, наверное, знает, что я должен вот-вот проснуться, никто из них не счёл нужным прилететь на Кипр. Даже Виктора нет».

Пока Ио и фаэтонец осматривали Волгина, он не спускал глаз с Мэри. Она в чём-то изменилась, но нисколько не постарела, как Мельникова. Четыре года не повлияли на свежесть её лица.

«Конечно, она моложе Марии, но не надо забывать, что современные люди выглядят совсем молодыми и в пятьдесят лет. Что для них какие-то четыре года? То же, что в наше время несколько месяцев».

Волгин почувствовал горечь от этой мысли. Он и Мария состарятся, одряхлеют, а вот она — Мэри будет всё такой же молодой и здоровой. И остальные будут такими же.

Мельникова показалась ему ещё ближе, ещё дороже. Она не покинула его, как остальные её товарищи, она осталась с ним. И они вместе проживут всю оставшуюся им жизнь.

Владилен заметил пристальный взгляд Волгина, устремлённый на Мэри. С проницательностью людей этой эпохи он понял мысли своего друга. Надо отвлечь его от сравнений.

— Ты удивлён переменой в Мэри, — сказал он. — Она объясняется просто. Мэри — мать. У неё родился сын. Он назван, в твою честь, Дмитрием.

Спрашивать, кто отец ребёнка, было незачем. Волгин протянул руку Владилену:

— Поздравляю вас обоих. А где он, мой тёзка?

— В доме Мунция, с Эрой. Она закончила свою работу в истребительном отряде и вернулась на Землю. Правда, на время. И пожелала повозиться с внуком.

— Не буду спрашивать, — сказал Волгин, — здоров ли маленький Дмитрий. С ним, конечно, всё в порядке?

— Я видела его вчера днём, — сказала Мэри. — И первое, что он спросил у меня, — о тебе. Это у него уже вошло в привычку.

Почему-то её слова удивили Волгина. Ему представлялось, что сын Мэри ещё грудной ребёнок.

— Сколько ему?

— Скоро будет два года.

Да, пока он лежал здесь, жизнь не останавливалась!

Взгляд Волгина встретился с глазами Мельниковой. Ему показалось, что её лицо грустно. И внезапно он понял, в чём причина этой грусти.

Люди живут вокруг полной жизнью, всё им доступно, все радости жизни, всё счастье открыто для них… А они, люди прошлого времени? Могут ли они наслаждаться жизнью вполне? Нет! Не могут! Мария думает о детях. У неё никогда не будет детей. Нельзя обрекать живое существо на жизнь неполноценного человека. Это было бы чудовищной жестокостью!

— Ты здоров, Дмитрий, — сказал Ио. — Поздравляю тебя.

— Не с чем, — вырвалось у Волгина.

Люций, говоривший с кем-то в глубине комнаты, повернул голову, посмотрел на Волгина и вдруг побледнел.

2

— Итак, они улетели?

— Да, три года тому назад. Ксения очень не хотела снова покидать Землю. Но Виктор умер…

— Умер? Как, отчего? Неужели его не могли спасти?

— Он не захотел, чтобы его спасли, — сказала Мельникова. — Нет не думай, это не самоубийство. Он заболел. Я думаю, что причиной этой болезни была возрастающая тоска…

— Понимаю, — прошептал Волгин.

— Ему предложили длительный сон, но Виктор отказался. Он не позволил лечить себя никому, кроме меня и Фёдора. А мы, что мы могли сделать? Медицина двадцать первого века не знала средств от подобных болезней. Обмануть его? Мы не решились на это. Он знал, что мы этого не сделаем. И понимал, что не сможем вылечить его. Он умер добровольно.

— Это то же, что самоубийство.

— Не совсем. Он говорил: «Я не хочу жить, но если меня вылечит моя медицина, буду жить». Это было очень эгоистично с его стороны. Я и Фёдор чувствовали себя убийцами.

— Удивляюсь вашей сговорчивости. Я обратился бы к современным врачам.

— Ты бы не сделал этого. Признаюсь тебе, я говорила с Люцием. Он ответил…

— Знаю, — перебил Волгин, — Что-нибудь о свободной воле каждого человека.

— Они смотрят на такие вещи иначе, чем смотрели мы. И их нельзя упрекать за это.

— Я их не упрекаю. Итак, Виктор умер, и Ксения…

— Она была вынуждена лететь со всеми. Ведь на нашем космолёте Ксения была вторым штурманом. Только она и Виктор знали, как найти Грёзу. Современным астрономам эта планета всё ещё неизвестна. Конечно, можно было объяснить, но Второв настаивал, и Ксения в конце концов согласилась.

— Они улетели на «Ленине»?

— Да, так назвали корабль. Только с нашим он не имеет ничего общего. Я было удивилась — откуда ты это знаешь, но потом вспомнила, что нам рассказывал об этой экспедиции Владилен, когда мы летели на Марс.

— Когда они должны вернуться?

Мельникова опустила глаза:

— На Земле пройдёт больше тысячи лет.

— Опять путешествие в будущее.

«Измена» друзей обидела Волгина. Они даже не оставили ему писем, только несколько строчек от Ксении, кончившихся неуместными словами «до свидания».

— А почему ты не улетела, Мария? — спросил Волгин.

— Дима, ты ошибаешься, — сказала Мельникова, уклоняясь от прямого ответа на его вопрос, — через два года на Грёзу отправляется вторая экспедиция. Они были уверены, что мы с тобой прилетим к ним. Они просили передать, что будут с нетерпением ожидать тебя. Ведь они не ошиблись, правда? Что тебе делать на Земле?

Волгин заметил её манёвр, но вторично задать тот же вопрос он не решился.

— Я до сих пор не знаю, что же такое ваша Грёза, — сказал он, притворяясь заинтересованным её словами. Про себя он сразу решил, что не полетит никуда. — Расскажи о ней. Надо же мне знать, куда меня приглашают.

— Грёза — это планета звезды 61 созвездия Лебедя. Астрономы равно подозревали, что у этой звезды есть планетная система. Одна из целей нашей экспедиции как раз в том и состояла, чтобы проверить это предположение. Правда, Грёзу мы нашли почти случайно. До этого мы обнаружили две необитаемые планеты. Но мы искали такую, где могла развиться жизнь, подобная земной. И вот нашли. Разумные существа оказались похожими на нас, но только похожими, не больше. Они такие же по общим очертаниям тела. Цивилизация у них на довольно высоком уровне, примерно как у нас в девятнадцатом веке христианской эры, как теперь говорят. Они не знают ещё электричества, радио, самолётов. Конечно, всё это было тогда. С тех пор у них прошло уже несколько веков. Всё могло измениться.

— Как они вас встретили?

— Очень хорошо. Астрономия у них развита, и они знали, что существуют другие населённые миры.

— Откуда это название — Грёза?

— Так назвал эту планету Котов. Их название настолько труднопроизносимо, что я его не запомнила.

— Вот уж не подумал бы, что Котов. А это название действительно подходит к планете?

— Да, вполне. Грёза прекрасна. Никогда и нигде я не видела такой красоты природы, такого богатства красок и оттенков. Много животных и очень красивых птиц всех цветов радуги. А ночью всё заливает свет трёх лун, создающих причудливое переплетение теней. Две из них жёлтые, как наша Луна, а третья, самая большая, красная, вернее, темно-оранжевая. Когда они светят все три сразу, создастся фантастическая картина. Ты увидишь и полюбишь Грёзу, её нельзя не полюбить.

— Нет, Мария, — сказал Волгин. — Мне жаль огорчать тебя, но я не полечу на Грёзу. Я вообще никуда больше не полечу. А ты лети! Соединись со своими друзьями, которые тебе ближе, чем я. Ты осталась ради меня, не спорь, я знаю, что это так. И ты была права, мне было бы очень тяжело проснуться и не увидеть никого из вас. До последнего вздоха я буду помнить это.

— Я и не спорю, — просто ответила Мельникова. — Я осталась именно поэтому. Но я не могла и думать…

— Что я соглашусь расстаться с тобой? — закончил Волгин. — Мне тяжело это сделать, не скрою. Я надеялся… — Он замолчал и опустил голову.

Мельникова внимательно посмотрела на него.

— Дима! — сказала она решительным тоном. — Давай покончим с этим. Договорим до конца. Ты думаешь, что любишь меня, что я тебе нужна. Но ты ошибаешься. Ты любишь свою Ирину, хотя она и погибла. Если бы я её не напоминала, ты не обратил бы на меня внимания, относился бы ко мне так, как относишься к Ксении. Ты прямой, честный человек, с сильной волей. Будь же искренен до конца.

Она протянула ему руку, сильную, как у мужчины. Он знал, что пожатие её руки соответствует её характеру. Кончено!

«Да и что хорошего получилось бы из нашего брака?» — подумал Волгин.

Он ответил ей крепким рукопожатием.

— Но до твоего отлёта на Грёзу ты будешь со мной?

— Конечно, Дима!.. И я уверена, что ты передумаешь. Разве тебе не хочется увидеть Игоря и остальных? Там, на Грёзе, у нас будет много дела. Обе экспедиции имеют цель помочь обитателям Грёзы, научить их тому, что знаем мы.

— Мы? — насмешливо спросил Волгин. — Ты в этом уверена? Ах, Мария, ты опять забыла, что мы такое. Земля поможет Грёзе, это несомненно. Но там прошло много веков, ты сама это сказала. Я больше чем уверен, что и там я окажусь отсталым. Ты говоришь — увидеть Игоря и остальных. Я хотел бы этого. Мне не хочется расставаться с тобой. Но и на Земле есть люди, которых мне жаль оставить. Люций, его отец, Мэри, Владилен. Это мои друзья. Я привык к ним, люблю их, и они меня искренне любят. Я знаю, что никогда не сравнюсь с ними по умственному развитию, но я уже примирился с этим. Таков, как я есть, я всё-таки могу приносить пользу. А на Грёзе моя отсталость будет вдвойне заметна. Вы — другое дело. Между нами целый век, это много.

— Может быть, ты и прав, — задумчиво сказала Мельникова. — Мы ушли в будущее добровольно, были подготовлены к этому, и то один из нас не выдержал испытания. Теперь мы решили уйти ещё дальше в глубь времён. Да, ты прав, оставайся на Земле. Я убеждена, ты найдёшь своё место в жизни и будешь счастлив. Если бы они знали!.. — воскликнула Мария Александровна, и Волгин понял, что она говорит о своих товарищах, улетевших на Грёзу. — Они никогда не покинули бы тебя. Но они были так уверены, что ты присоединишься к ним.

— Я понял и не осуждаю, — сказал Волгин. — В конце концов, они поступили разумно. Я даже советую, — прибавил он с обычной своей улыбкой, — не останавливаться на этом: вернуться с Грёзы, посмотреть, что стало с Землёй, и снова отправиться в полёт. Так вы увидите историю Земли на протяжении сотен веков… Это очень интересно.

— Но и ты мог бы поступить так же.

— Нет, я не призван быть космонавтом. На один день я отправился если не в Космос, то в его преддверие. Мне достаточно. Судьба Керри, Владимира и Чарли отвратила меня от космических полётов. Идём! Пора завтракать.

Он поднялся и сильно потянулся, вдыхая ароматный воздух сада. Никогда ещё Волгин не чувствовал себя таким бодрым и свежим. Четыре года его тело находилось в идеальном состоянии покоя, созданном объединённой наукой Земли и Фаэтона. Четыре года отдыха! Волгин был полон энергии.

Мельникова поднялась вслед за ним. Густые ветви деревьев защищали от знойного солнца юга. Среди цветов порхали большие красивые бабочки, где-то над головой щебетали птицы. Роскошная растительность тропиков окружала их со всех сторон. Морской ветер доносил запах водорослей, полный йодистых испарений. Природа острова Кипр располагала к лени и беззаботному существованию.

После своего пробуждения Волгин уже месяц жил здесь. И все, кто был с ним, не покидали острова. Иэйа должен был скоро улететь на Цереру, где ожидал его присланный за ним космолёт. Никто не хотел расстаться с фаэтонцем раньше времени.

Иэйю полюбили все. Да и нельзя было не полюбить этого человека — мудрого, доброго, полного какого-то иного, чем на Земле, но влекущего обаяния. Волгин был благодарен фаэтонскому учёному за спасение своей жизни.

Иэйа ежедневно тщательно исследовал Волгина, но никому ничего не сообщал о своих выводах. И его никто ни о чём не спрашивал. Если будет нужно, он сам скажет.

До отлёта ракетоплана на Цереру остался один день.

И в то самое время, когда Волгин разговаривал с Мельниковой, решившейся наконец рассказать ему об отлёте своих товарищей на Грёзу, в доме, где все четыре года жил Иэйа, шёл другой разговор, непосредственно касавшийся Волгина.

Сидя на низком «диване», Ио, Люций, ещё два врача и Мэри с ужасом слушали, что говорил им фаэтонский учёный. Мэри понимала его без перевода, остальные с помощью лингвмашины.

Казавшийся бесстрастным, голос Иэйа произносил слова, от которых холодный пот выступал на лицах его слушателей.

Это было так неожиданно и так непереносимо страшно.

— Действие «Чёрного блеска», — говорил Иэйа, — в общем аналогично действию других радиоактивных веществ. Но оно имеет свои особенности. Лучевое влияние на человеческий (и вообще на живой) организм нам совершенно ясно. То, что мы говорили вам, не подлежит никакому сомнению. Летаргия, вызываемая «Чёрным блеском», не может принести вреда человеку. Она только выключает его из жизни на тот или иной срок. А затем человек пробуждается вполне здоровым, даже ещё здоровее, чем был. Это то же, что искусственный анабиосон. И вы видели на примере Волгина, что наш вывод был правильным. Любой другой человек на его месте продолжал бы жить, как будто никакого перерыва и не было. Так же, как после анабиосна. Но мы не учли, и я только теперь понял это, что Волгин не обычный человек. Он был мёртв почти две тысячи лет, по вашему счёту. Затем его воскресили. Это не могло не сказаться на самом веществе его нервных волокон, особенно на веществе спинного мозга. Не понимаю, как мы могли забыть об этом. Он проснулся внешне здоровым, но только внешне. Я тридцать дней слежу за ним. Мне сразу не понравились некоторые симптомы, которые я обнаружил в его нервной системе. Они не заметны, только наши приборы фиксируют их. Идёт непрерывный и грозный процесс. И против него не существует никаких средств. Может быть, их найдут в будущем. Волгин обречён, и его нельзя спасти.

— Значит, смерть?

— К сожалению, хуже. Но, может быть, он сам, когда вы сообщите ему всю правду, предпочтёт смерть.

— Что его ждёт?

— Полный паралич. Он сможет прожить несколько лет, но лишь в совершенно неподвижном состоянии. Я не знаю, каковы моральные нормы, которых придерживаются люди Земли в таких случаях. У нас избавляют человека от ненужных страданий. Как поступить — дело ваше. Я должен был открыть вам судьбу Волгина. Я это сделал. Мне тяжело, это хороший человек.

— Когда это должно случиться?

— Не могу ответить точно. С таким существом, как Волгин, мы встретились впервые. Я имею в виду его воскрешение. Судя по быстроте развития симптомов, ограничение подвижности должно возникнуть не позднее, чем через два месяца. Когда наступит полная неподвижность, я не знаю.

Мэри плакала, Люций сидел с застывшим лицом, на котором лихорадочно блестели глаза. Ио хмуро смотрел в пол.

Молчание нарушил один из двух врачей, присутствовавших при разговоре.

— Значит, по-вашему, ничего нельзя сделать. Даже если бросить все силы науки на борьбу с параличом?

— Вы не знаете его причин, как не знаем этого и мы, это не обычный паралич. Он вызван «Чёрным блеском» и особенностями организма Волгина. Я знаю уровень вашей медицинской науки. С любым видом паралича вы справились бы. Но не с этим. По-моему, ничего нельзя сделать. Потратить на работу десятки лет?… И, может быть, найти, а может, и нет… Но всё это время Волгин будет парализован. Я понимаю, о чём вы думаете, — прибавил Иэйа, — о том, что вы работаете быстрее нас. Учтите, вам надо перегнать медицину Фаэтона, потому что мы не можем его спасти.

3

Волгин вернулся на Ривьеру, в дом Мунция. С ним были Мария, Владилен и Мэри.

Физически Волгин всё так же чувствовал себя прекрасно. Неуклонно прогрессирующий процесс, замеченный изощрённым глазом Иэйа, ещё ничем не проявлял себя. Одна только Мэри знала, что каждый день неумолимо приближает развязку Остальные не были посвящены в тайну, которую пока скрывали от всей Земли, чтобы Волгин не мог как-нибудь случайно узнать о ней.

Он был весел, часами играл с маленьким Дмитрием, и его покинули все мрачные мысли о будущем.

Он привязался к своему тёзке, и тот платил ему такой же привязанностью. Двухлетний ребёнок уже свободно владел речью, его начали обучать чтению, письму, арифметике. И Волгин мог непосредственно наблюдать, с какой лёгкостью и быстротой современные дети постигали всё то, что дети его времени узнавали в первых классах школы к восьми — девяти годам. Становилось понятным, как удавалось за пятилетний курс комбината подготовить всесторонне образованного человека, пригодного к любой деятельности, не требовавшей специальных знаний. С точки зрения Волгина, маленький Дмитрий был вундеркиндом, его ум и сообразительность были развиты «не по возрасту». Но Волгин понимал, что его тёзка ничем не выделяется среди других, что это норма для всех детей эпохи. Во всех отношениях это был самый обыкновенный ребёнок.

Дмитрия всё ещё держали дома из-за Волгина. Обычно дети его возраста ежедневно посещали дошкольные площадки, одна из которых находилась совсем близко от дома Мунция. Но Эра и Мэри видели, что старший Дмитрий не хочет расставаться с младшим, и решили, что не произойдёт ничего страшного, если ребёнок познакомится со своими сверстниками чуть позже.

Волгин снова вернулся к мысли совершить, наконец, поездку по Земле, которая откладывалась уже столько раз, и с увлечением разрабатывал маршрут.

— А меня ты возьмёшь с собой? — спрашивал малыш.

Волгин вопросительно смотрел на Мэри, которая, едва сдерживая слёзы, утвердительно кивала головой. Она хорошо знала, что все эти планы несбыточны, что Волгина нельзя никуда отпускать. Если он будет настаивать на отъезде, придётся искать предлог, чтобы задержать его. Дом Мунция должен был стать последним местом пребывания Волгина на Земле. Отсюда он вернётся в павильон острова Кипр, или… но даже про себя Мэри не решалась докончить фразу.

Она жила в напряжённом состоянии постоянного ожидания. Каждое утро при встрече с Волгиным она боялась заметить признаки, о которых говорил Иэйа. Но дни шли, а грозные симптомы не обнаруживались.

Мэри знала, что фаэтонский учёный не мог ошибиться.

И те, кто был посвящён в тайну, тоже не сомневались в правильности диагноза.

Однако в Совете науки шли горячие споры.

Мысль, что можно попытаться найти средство излечения в процессе самой болезни, сразу была отвергнута. Против неё категорически выступал Люций. Он заявил, что считает совершенно невозможным подвергать Волгина такому жестокому испытанию. И, за исключением немногих, все согласились с ним.

Члены Совета науки должны были решить — говорить Волгину о грозящей ему участи или скрыть от него правду, предоставить ему самому решить свою судьбу или распорядиться ею без его ведома. А если не говорить, то допустить ли наступление паралича или, как советовал Иэйа, предотвратить его наступление «естественной» и лёгкой смертью. Вопрос стоял в чисто психологическом плане.

Как все цивилизованное человечество прошлого, люди Новой эры отрицательно относились к праву человека на самоубийство. Подобный акт личной воли рассматривался как малодушие или расстройство психики. Моральный кодекс эпохи допускал, как единственное средство, метод убеждения. Но если человек твёрдо решал уйти из жизни, ему не препятствовали силой.

С другой стороны, врачи были обязаны делать всё, чтобы сохранить жизнь. Когда же спасти её было нельзя, допускалось избавление человека от страданий решением консилиума. Правда, такие случаи встречались крайне редко.

В «деле» Волгина учёные встретились с необычным положением. Человек в настоящее время совершенно здоров и не помышляет о смерти. Грозящая ему опасность — единственная в своём роде и не угрожает больше никому. Да и сам он на особом положении.

Естественно, что решающее слово принадлежало Люцию. Остальные высказывали только своё мнение.

А Люций…

Даже здоровья человека Новой эры не хватило, чтобы безболезненно перенести такое страшное потрясение. За короткое время Люций постарел на несколько десятков лет. В волосах появилась седина, лицо, всегда напоминавшее Волгину классическую статую, покрылось морщинами. Он выглядел ровесником своего отца — Мунция.

Вся эта дискуссия терзала сердце Люция нестерпимой мукой. Он знал, не сомневался ни одной минуты, что Волгина ожидает смерть в любом случае: дадут ли ему решать свою судьбу самому или решат за него. Памятные слова Волгина, сказанные в ответ на поздравление Ио, продолжали звучать в ушах Люция, тот тон, которым это было сказано, не оставлял надежды. «Не с чем», — ответил Волгин. Люций понял тогда, что Ксения была права.

Кто знает, может быть, случайная смерть — благодеяние для Дмитрия Волгина!

Люций жестоко раскаивался в том, что воскресил Волгина. Нарушение законов природы не проходит так легко, как он думал. Мунций был прав, когда говорил, что человек, воскрешённый против воли, будет глубоко несчастен. Почему же он, Люций, не прислушался к этим словам человека с богатым жизненным опытом, знанием людей былого времени? Зачем позволил себе увлечься «великим опытом», который теперь казался ему преступлением? Как можно было забыть, что решалась судьба человека, а не животного…

Он не мог больше присутствовать при затянувшейся дискуссии и решил положить ей конец. Пусть неизбежное случится.

Он выступил и сказал:

— Вы предоставили мне решение вопроса. Я внимательно выслушал ваши мнения. Для меня нет сомнения, чем всё это окончится. Я знаю Дмитрия. Это человек с твёрдым характером. И он далеко не счастлив у нас. Мы вернули его к жизни, не спрашивая его согласия. Теперь пришла смерть. Так пусть он умрёт добровольно. Я сегодня же сам сообщу ему всё. И если мои опасения оправдаются… доверяете ли вы это мне?

— Совет науки поручает вам исполнить желание Дмитрия Волгина, — сказал председатель.

— Я считаю, что сообщать об этом не следует никому, — сказал Ио. — По крайней мере до тех пор, пока не станет известно решение Волгина.

— В таком исключительном случае допускается сохранение тайны нашего решения, — ответил председатель. — Отчёт Земле будет дан, когда всё окончится.

Но сказать «Я сообщу ему» было легче, чем выполнить это намерение. Три дня Люций не мог решиться вылететь на берег Средиземного моря к своему «сыну», которому он должен был объявить смертный приговор.

Его не торопили, хорошо понимая, какую тяжёлую задачу он взял на себя. Ио предложил сказать всё за Люция, но получил отказ.

— Во всём виноват я один, — ответил Люций. — И как бы ни было трудно, я, и только я, должен сделать это. Об одном буду просить, мой друг. Погрузите меня в анабиосон на несколько лет, когда всё будет кончено.

— Обещаю вам это, — сказал Ио.

Больше нельзя было медлить. Каждый день у Волгина могли появиться первые признаки болезни. Решить свою собственную судьбу он должен был, находясь в полном здоровье.

Так и не отважившись на разговор с глазу на глаз, Люций в конце концов попросил Ио присутствовать при беседе. Он решил говорить с Волгиным по телеофу.

Ничего не подозревая, в самом наилучшем настроении, подошёл Волгин к креслу телеофа, когда Мэри передала ему просьбу Люция.

Кроме Волгина, в комнате никого не было.

Он привычно произвёл вызов. Когда вспыхнула зелёная точка, нажал на неё.

Появление Ио он встретил радостной улыбкой, но, посмотрев на Люция, испугался:

— Отец! Ты болен?

Люций отрицательно покачал головой.

— Я здоров, — сказал он, — насколько это возможно. Приготовься, Дмитрий! Я должен сообщить тебе очень плохую новость. Я считаю, что с тобой не нужны подготовительные разговоры. Думаю, что не ошибаюсь. Скажи мне, ты не тяготишься жизнью?

Волгина удивил вопрос, особенно тон, которым он был задан. Люций говорил каким-то деревянным голосом, точно повторяя вызубренный урок. Ио хмуро смотрел мимо Волгина.

— Как тебе ответить? Иногда мне тяжело, но я постепенно привыкаю. Мне кажется, что ты, хотя и сказал, что со мной не нужны подготовительные разговоры, делаешь именно это. Если тебе надо сообщить мне что-то серьёзное, а я вижу, что это так, то говори прямо. Не думаю, что меня способно удивить или испугать что бы то ни было.

— Нет, я не могу! — воскликнул Люций. — Говорите вы, Ио.

И Волгин узнал обо всём.

Неожиданное известие взволновало, не могло не взволновать его. Слишком внезапно случилось это. В первый момент он обрадовался, почувствовал облегчение, ведь все волновавшие его вопросы разрешались сами собой. Смерти он никогда не боялся, особенно теперь. Он уже умер однажды, и ему не казалось страшным умереть вторично. Но он с удивлением понял, что испытывает чувство досады. Не страха, а именно досады на то, что эти люди, обладавшие огромными по сравнению с его временем знаниями, имевшие в своём распоряжении могучие средства науки и техники, так легко, как ему показалось, смиряются с угрожавшей ему смертью.

— Я благодарен вам, Дмитрий, — говорил Ио, — за то, что вы с такой твёрдостью слушаете меня. Теперь вам ясно положение. Мы не можем спасти вас. Наука Фаэтона, более развитая, чем наша, отказалась что-либо сделать. Тем более бессильны мы. Если вы хотите жить, вам будет обеспечено всё возможное, чтобы неподвижность тела не причиняла вам страданий. Мы всегда будем находиться с вами, развлекать вас, заботиться о вас. Вы сможете прожить несколько лет.

— А если я не хочу этого?

— Тогда мы поможем вам умереть, — дрогнувшим голосом ответил Ио.

Всё время, пока говорил Ио, Люций сидел опустив голову. При последних словах он поднял её. Крупные слёзы текли по его лицу.

— Живи, Дмитрий, — сказал он, — хотя бы ради нас.

Волгину стало мучительно жаль его. Он понял теперь, почему «отец» так изменился.

— А если погрузить меня в анабиосон? — спросил он. — Пока я буду спать, вы будете работать и найдёте средство вылечить меня.

— Неужели ты можешь думать, Дмитрий, — сказал Ио, отбросив свой официальный тон, — что мы не подумали об этом. Весь Совет науки искал и не нашёл ничего. Анабиосон не приведёт ни к чему хорошему, а только ускорит неизбежный конец. Погружать в него можно лишь здорового человека. Всё обдумано, всё взвешено, Дмитрий. У тебя один выбор: или немедленная смерть, или несколько лет жизни…

— В параличе?

— Да, в параличе.

Волгин задумался. Он с удивлением убедился, что не ощущает больше особого волнения, что его мысли текут ясно и совсем спокойно. Неужели он до такой степени нечувствителен, даже находясь перед лицом такого выбора?…

Попросить разрешения подумать хотя бы до завтрашнего утра? Нет, нельзя, жестоко терзать Люция ещё целые сутки. Надо решать сейчас.

Вдруг он вспомнил о Мельниковой. Она улетает на Грёзу через два года. Всё это время она будет с ним, не покинет его ни на один день. Он может видеть возле себя эту женщину. Расстаться с ней ему было тяжелее, чем с Люцием, Мэри, Владиленом. Значит, согласиться на неподвижность? Прожить до дня старта космолёта? Если это окажется всё-таки слишком тяжело, ему помогут умереть, как только он попросит. В этом не было никакого сомнения.

Люций с воскресшей надеждой не спускал глаз с Волгина. Против ожиданий, Дмитрий не решил сразу — он раздумывал.

Если он выберет жизнь, Люций (да и не он один) будет работать дни и ночи, все силы будут брошены на изыскания. Учёные Земли свяжутся с учёными Фаэтона, сделают всё, чтобы спасти его.

Измученному, отчаявшемуся человеку малейшая отсрочка кажется якорем спасения.

Волгин колебался. Он верил словам Ио, что никакие отсрочки не спасут, что современная наука, даже на Фаэтоне, не сможет ничего сделать. Конец неизбежен.

Он понимал, что если примет решение о немедленной смерти, то выполнять его, видимо, придётся Люцию. Как тяжело ему будет! Но ведь всё равно придётся, если не сейчас, то через два года. Когда Мария улетит, жизнь станет непереносимой… неподвижная жизнь.

А что если…

Волгин вздрогнул от пришедшей в голову мысли. Нет, это немыслимо, невозможно! А почему? Ведь стало же возможным в тридцать девятом веке то, что казалось немыслимым в двадцатом.

Если сделать так, всем будет легче — Люцию, Ио, Марии…

И вдруг — почему, откуда это взялось? — Волгину страстно захотелось жить. Извечный инстинкт самосохранения внезапно проснулся и властно зазвучал в его душе. Неестественное спокойствие покинуло его, сменившись жаждой жизни, движений, чувств, мыслей.

Волгин поднял голову и пристально посмотрел на Люция.

— Отец, — сказал он, — каждому человеку свойственно бороться за свою жизнь. Я хочу знать, есть ли хоть какая-нибудь надежда найти средство лечения моей болезни за время, остающееся в моём распоряжении.

— Небольшая, но есть, — тотчас же ответил Люций. Ио покачал головой.

— Нельзя обманывать тебя, Дмитрий, — сказал он. — В Люции говорит отцовское чувство, ему кажется возможным то, чего он страстно хочет. Это самообман. Современная наука не может найти средство.

— Значит ли это, что подобная болезнь вообще неизлечима?

— Таких нет и не может быть. То, что невозможно сейчас, возможно в будущем. Для данного случая — в отдалённом будущем.

— Такого ответа я и ждал. Сделаете ли вы то, о чём я попрошу вас?

— Мы сделаем для тебя всё!

— Тогда я скажу вам моё решение. Я хочу жить. Ваша наука не может дать мне такой возможности, не может вылечить меня. Предоставим это другой науке.

— Ты говоришь о фаэтонцах? Но я сказал уже…

— Нет, — перебил Волгин, — я думаю не о фаэтонцах.

Люций задрожал: он понял!

— Объясни, — попросил Ио.

— Всё очень просто. Я уже был болен неизлечимой болезнью, и наука того времени не могла спасти меня. Но ваша наука вернула мне жизнь. Повторим опыт. Я понимаю, это опасно, рискованно… Вторично может не удастся… Но ведь я обречён, я ничего не теряю. Сейчас, когда я ещё здоров, заморозьте меня… или сделайте как-нибудь иначе… вам виднее. А через тысячу лет, скажу точнее, ко дню возвращения экспедиции с Грёзы, учёные того времени пусть попытаются снова воскресить меня. Удастся — хорошо. Не удастся — повторяю: мне терять нечего.

— Это твоё окончательное решение? — спросил Люций.

— Да, окончательное. Если нельзя этого сделать, я умру немедленно.

— Дмитрий, — сказал Ио, — ничего невозможного нет в твоём решении. Мне это представляется лучшим выходом. Но подумал ты, что будешь делать через тысячу лет? Ведь даже у нас тебе трудно.

— Я буду там не один. Космонавты с «Ленина» в таком же положении. А может быть… — Волгин наклонился вперёд. — Может быть, ты, отец…

— Да, ты прав, — взволнованно сказал Люций. — Я тебя не покину. Иди, Дмитрий! Иди в будущее. Я уверен, всё будет хорошо. И мы с тобой снова встретимся.

4

Времени нельзя было терять. Шансы на успех давало только быстрейшее выполнение плана — пока Волгина не поразила надвигающаяся болезнь. Там же, на острове Кипр, в самом спешном порядке велись необходимые приготовления. Глубоко под землёй строилось просторное помещение, устанавливались автоматические аппараты, действие которых было рассчитано на много веков. Время возвращения экспедиции с Грёзы было точно известно. Тело Волгина будет лежать тысячу сто шестьдесят лет.

Никто не сомневался, что наука будущего сумеет вторично вернуть его к жизни. Для прогресса на том уровне, на каком он находился в девятом веке Новой эры, свыше тысячи лет — срок чудовищно огромный.

Всё человечество Земли и Фаэтона уже знало о принятом решении. Фаэтонские учёные одобряли его.

Перед отлётом на Кипр Волгин по аппарату всемирной телеофсвязи поблагодарил всех людей за любовь к нему, за то, что его вернули к жизни, и попрощался.

— Я передам вашим потомкам, — закончил он своё выступление, — привет от моего и вашего века. Будьте счастливы в жизни и труде! Прощайте!

У него не было ни сомнений, ни колебаний. С твёрдой уверенностью в благополучном исходе шёл он на вторую смерть.

— Для тебя, — говорил он Марии, — все эти века пройдут как несколько коротких лет. И я увижу тебя, как только открою глаза. Обещаешь мне это?

— Конечно, Дима! Мы все встретим тебя. И не только мы.

Волгин знал, о чём она думает. Решение Люция сделать длительный перерыв в жизни с помощью анабиосна было известно всем. Лет через пятьдесят, или немного позже, он также уйдёт из современной жизни, чтобы проснуться в будущем. Были моменты, когда казалось, что об этом же думают Владилен и Мэри.

Лет десять назад это ещё не было возможным. Анабиосон допускался на век или полтора, но не больше. Теперь, после работы над Волгиным, наука получила другие перспективы. Всё, связанное со смертью и анабиозом, было изучено гораздо глубже, и намерение Люция подкреплялось необходимостью практической проверки новых данных. Кроме желания снова увидеться с Волгиным, Люцием руководили и чисто научные соображения.

— Задуманное вами, — сказал Иоси, разговаривая с Волгиным по телеофу, — очень важно. Опыт вторичного оживления сыграет огромную роль в развитии даже будущей науки. На вашем месте я гордился бы собой.

— Собой я не горжусь, — ответил Волгин, — Но своей ролью объекта науки могу гордиться.

— Я об этом и говорю.

Вместе с Волгиным на Кипр вылетели все его друзья, кроме маленького Дмитрия, от которого скрыли, что его друг улетает навсегда. Эра тоже сопровождала Волгина и на несколько дней поручила внука воспитателям детской площадки.

«Может быть, я увижу и его, — подумал Волгин, прощаясь с ребёнком. — Если Владилен и Мэри решатся последовать примеру Люция, не будет ничего удивительного в том, что Дмитрий не захочет расстаться с родителями. Правда, тогда он будет уже вполне взрослым, даже старым, с нашей прежней точки зрения».

— Ты скоро вернёшься? — спросил Дмитрий.

— Нет, не очень скоро, — ответил Волгин. — Но это ничего. Ты будешь ждать меня, и мы совершим с тобой поездку по всей Земле.

— Я буду терпеливо ждать.

— И хорошо учиться.

Дмитрий кивнул головой. Он печально смотрел на Волгина, и на его глазах блестели слёзы. И старший Дмитрий подумал, что младший догадался обо всём, понял всё своим «недетским» умом.

Перелёт на Кипр совершился, как всегда, за очень короткое время. Казалось, что Владилен, управлявший аппаратом, торопится поскорее окончить тягостное воздушное путешествие. Арелет летел на предельной скорости.

Пассажиры молчали. Волгин взял руку Марии и не выпускал её до самого приземления.

— Ты не забудешь, — прошептал он, когда на горизонте, среди лазурного моря, показался Кипр. — Я хочу увидеть тебя первой, когда открою глаза.

Она молча кивнула, потом порывисто обняла его и поцеловала:

— Прощай, Дима!

— Почему «прощай»? Нет, до свидания!

На острове с нетерпением ожидали Волгина. Всё было готово. Он сам просил, чтобы не затягивали процедуру и сразу, когда он прилетит, приступили к делу.

Как только арелет опустился на землю, Волгин, одного за другим, обнял всех, кто был с ним. И первым вышел из машины.

Его встретили пять человек во главе с Ио. Люция вообще не было на Кипре. Не в силах присутствовать при смерти своего названого сына, он простился с ним накануне. Это прощание было тяжёлым для обоих.

— Не сомневайся ни в чём, — сказал Волгин, в последний раз обнимая Люция. — Я благодарен тебе за своё воскрешение. И мы скоро увидимся.

— Я ни в чём не сомневаюсь, — ответил Люций. Он сомневался во многом.

Если было более чем вероятно, что Волгин оживёт ещё раз, то с самим Люцием дело обстояло не так. Анабиосон на столь долгое время ещё никогда не применялся. Чем он может окончиться, никто не мог знать.

— Ты готов? — спросил Ио.

— Готов. Пошли!

Не оборачиваясь, Волгин быстро направился к зданию, на которое ему указали. Пять человек пошли за ним. Он знал, что вся Земля увидит его последние минуты. Те, кто прилетел с ним, тоже смогут, если захотят, видеть его до конца. Он надеялся только, что Люций исполнит своё обещание и не подойдёт к экрану.

У самой двери Волгин оглянулся. Арелета и провожавших его людей не было видно — их скрывали кусты и деревья. Вероятно, все уже ушли в главное здание, где находился экран.

Долгим взглядом Волгин окинул роскошную природу, окружавшую место его погребения. Небо было безоблачно, и ослепительным диском сияло на нём солнце.

Всё может измениться за долгое время, за тысячу сто шестьдесят лет, но если он снова вернётся к жизни, солнце встретит его, как встретило полгода назад, по выходе из лечебного павильона. Вечное, неизменное, родное Солнце!

Его горячие лучи, ласково касавшиеся лица Волгина, были последним его ощущением в конце второй жизни. Всё, что происходило потом, прошло для него, как во сне.

Лифт опустил их на сто метров в глубь земли.

«А ведь я так и не увидел Эйфелевой башни, — почему-то пришло в голову Волгина. — Я думал о ней в последние дни моей первой жизни. Шёл дождь, и её не было видно».

Башня всё ещё стояла, он знал это.

И вдруг ему показалось, что не было никакого воскрешения, не было жизни в девятом веке Новой эры. Его привезли из Парижа, а не из дома Мунция на берегу Средиземного моря. Иллюзия была так сильна, что он обернулся, ожидая увидеть Михаила Северского, брата Ирины, который должен был сопровождать его по пути к могиле.

«Что-то не в порядке у меня в голове», — подумал Волгин.

Но он тотчас же забыл об этом. В эти минуты Волгин жил, думал и двигался, как в тумане.

Металлические стены подземной комнаты, массивные аппараты, окружавшие со всех сторон прозрачный саркофаг, люди, одетые в белое, — всё это прошло мимо сознания. Волгин автоматически исполнял то, что ему говорили.

Его попросили раздеться. Он послушно снял бывшую на нём одежду, отцепил Золотую Звезду и передал её Ио. Потом с чьей-то помощью натянул плотное, сильно сжимавшее всё тело трико.

Ио протянул руку, и Волгин машинально пожал её.

Его лицо закрыли прозрачной, как будто матерчатой, маской — она словно прилипла к коже.

Люди, одетые в белое, взяли его под руки и подвели к саркофагу. Он лёг и не почувствовал, что под ним. Как будто вода или сжатый воздух. На секунду Волгин вспомнил состояние невесомости, которое он испытал на борту «И-76». Это было похоже на то, что он испытывал сейчас.

Ему раньше подробно описали всю процедуру. Замораживание будет медленным и постепенным, предварительно его усыпят.

Подошёл Ио.

— Ты готов, Дмитрий? — спросил он ещё раз.

— Да.

Ещё немного, несколько мгновений — и конец… Проснётся ли он когда-нибудь?..

Что-то вроде страха шевельнулось в душе Волгина.

— Не бойся, — сказал Ио. — Всё будет хорошо. Ты не умрёшь через несколько секунд, а проснёшься. Тысяча лет пройдёт для тебя как миг. Закрой глаза!

— Зачем? — с трудом шевеля губами под маской, ответил Волгин. — Они сами закроются, когда я засну.

Он ничего не почувствовал. Медицинская техника обходилась при инъекциях без уколов.

Лицо наклонившегося над ним Ио затуманилось, расплылось… исчезло!

Глаза Волгина закрылись.

Ио отступил на шаг и поднял руку.

Опустилась прозрачная крышка.

— Газ!

Голубоватый туман заискрился, заполняя внутренность саркофага.

Ио напряжённо следил за Волгиным. Прошла минута… другая. Туман густел, это начал замерзать воздух. Грудь человека там, внутри, дрогнула в последний раз.

— Прекратить подачу! Всем покинуть помещение!

В плотном голубом сумраке уже плохо различалась неподвижная фигура Волгина.

Ио быстро вышел.

Герметически закрылась металлическая дверь. Нажата кнопка, включающая аппараты — внимательные, умные, точные. Они будут следить за всем, поддерживать нужный режим до тех пор, пока люди, ещё не родившиеся на Земле, не остановят их.

Дмитрий Волгин снова ушёл из жизни.