Город Ночи

Глава 41

После вечерней службы, на кухне домика священника, который стоит рядом с церковью Госпожи Наших Печалей, Девкалион наблюдал, как отец Патрик Дюшен наливает крепкий кофе в две кружки. Ему предложили сливки и сахар, но он отказался.

Наконец священник сел за стол, напротив Девкалиона.

— Я сварил его таким крепким, что он даже горчит. Мне нравится горечь.

— Подозреваю, это можно сказать о нас всех.

В исповедальне они оба поняли, кто есть кто, пусть отец Дюшен еще и не знал, где и при каких обстоятельствах произошло сотворение его гостя.

— Что случилось с вашим лицом? — спросил он.

— Я разозлил моего создателя и попытался поднять на него руку. Он вставил мне в череп устройство, о котором я не подозревал. На руке носил перстень, издающий сигнал, запускавший это устройство.

— Наша программа предусматривает отключение, как у бытовых приборов, управляемых голосом, когда мы слышим определенные произнесенные им слова.

— Создание меня относится к гораздо более раннему периоду его деятельности. Устройство в голове предназначалось для того, чтобы покончить со мной. Но сработало оно только частично, превратив меня в еще более страшного монстра.

— Татуировка?

— Маскировка, ничего больше. Большую часть жизни я участвовал в различных шоу уродов, на ярмарках, карнавалах, других аналогичных мероприятиях. В таких шоу все в той или иной степени были изгоями. Но до того, как попасть в Новый Орлеан, я несколько лет провел в тибетском монастыре. Мой друг, монах, пытаясь хоть как-то скрыть мое уродство, сделал мне эту татуировку перед тем, как я ушел из монастыря.

Седоволосый священник отпил кофе.

— И когда он вас создал?

Девкалиону не хотелось выкладывать на стол все карты, но потом он понял, что его необычные габариты, свет, который иногда начинал пульсировать в глазах, изувеченная половина лица полностью его выдают.

— Больше двухсот лет тому назад. Я — его первенец.

— Значит, это правда. — Глаза Дюшена потемнели. — Если вы — его первенец и прожили так долго, тогда мы можем протянуть тысячу лет, и эта земля — наш ад.

— Может, да, может, и нет. Я прожил эти столетия не потому, что в те дни он знал, как сделать меня бессмертным. Мое долголетие скорее пришло ко мне от молнии, которая вдохнула в меня жизнь. Он думает, что я давно уже умер… и не подозревает, что у меня есть предназначение.

— Что вы под этим подразумеваете… насчет молнии?

Девкалион отпил кофе. Потом поставил кружку на стол, посидел в молчании, прежде чем заговорил:

— Молния — всего лишь метеорологический феномен, однако я говорю не о грозовом облаке, из которого она ударила. Я уверен, что молния, которая оживила меня, — деяние высших сил.

На бледных щеках отца Дюшена, обдумывающего его признание, затеплился румянец.

— Молния даровала вам долголетие и много чего еще. Много чего… и предназначение. — Он наклонился вперед. — Вы говорите мне… что вам даровали душу?

— Я не знаю. Подобное заявление может восприниматься как гордыня, непростительная для такого, как я. Могу лишь сказать, что получил некие знания, некое понимание природы и ее законов, знания, которые недоступны ни Виктору, ни кому бы то ни было еще по эту сторону смерти.

— Тогда… — священник запнулся, — тогда передо мной сидит посланник Божий. — И кружка, которую он держал, застучала по столу, так тряслись его руки.

— Если бы вы задумались о том, а есть ли хоть толика правды в ваших проповедях, и я подозреваю, что вы, несмотря на вашу программу, как минимум задавались таким вопросом, тогда для вас не будет откровением предположение, что Бог всегда с нами, в любой момент, в любом месте.

Дюшен поднялся так резко, что едва не опрокинул стул.

— Мне нужно что-то покрепче кофе. — Он прошел в кладовку и вернулся с двумя бутылками бренди. — С нашим обменом веществ, чтобы затуманить мозг, выпить нужно много.

— Я не буду, — отказался Девкалион. — Предпочитаю ясную голову.

Священник налил бренди в кружку до половины, добавил кофе. Сел. Выпил.

— Вы говорили о предназначении, и я могу подумать только об одном деле, которое могло привести вас в Новый Орлеан двести лет спустя.

— Мое предназначение — остановить его, — признал Девкалион. — Убить его.

Едва затеплившийся румянец исчез со щек священника.

— Ни один из нас не может поднять на него руку. Ваше изувеченное лицо — тому доказательство.

— Мы не можем. Но могут другие. Те, кто рожден от мужчины и женщины, ничем ему не обязаны… и не пощадят его.

Священник вновь приложился к бренди с кофе.

— Но мы не можем выдать его, не можем плести против него заговоры. Эти команды заложены в нашу программу. Мы не способны проявить неповиновение.

— Эти запреты не распространяются на меня, — возразил Девкалион. — Об их необходимости он догадался после того, как создал меня, возможно, в день своей свадьбы двести лет тому назад… когда я убил его жену.

Когда отец Дюшен добавлял бренди в кружку, горлышко бутылки, зажатой в его трясущейся руке, стукало о кромку.

— Независимо от того, кто твой бог, жизнь — сосуд слез.

— Виктор не бог, — указал Девкалион. — Он даже не ложный бог, его нельзя считать и человеком. Со своей извращенной наукой и в своем эгоизме он превратился в самую низшую тварь, которую можно только найти в природе.

— Но вы не можете просить меня ни о чем таком, что я мог бы сделать, даже если бы я и хотел это сделать. Я не могу участвовать в заговоре против него.

Девкалион допил кофе. Остыв, он стал еще более горьким.

— Я не прошу вас что-нибудь сделать, не вербую вас в заговорщики.

— Тогда для чего вы здесь?

— Я хочу получить у вас то, что даже ложный священник дает своим прихожанам по многу раз на дню. Я хочу, чтобы вы оказали мне одну маленькую услугу, только одну маленькую услугу. После чего я уйду и никогда не вернусь.

Священник побледнел еще больше.

— Меня посещали нехорошие мысли в отношении нашего создателя, вашего и моего. И только двумя днями раньше я какое-то время укрывал здесь детектива Джонатана Харкера. Вы знаете, кто он?

— Детектив, который превратился в убийцу.

— Да, об этом говорили в новостях. А вот о чем не говорили… Харкер был одним из нас. Он начал разваливаться и психологически, и физически. Он… изменялся. — По телу Дюшена пробежала дрожь. — Я не плел с ним заговора против Виктора. Но я укрыл его. Потому что… потому что иной раз я размышлял о Боге, которого мы обсуждали.

— Одна маленькая услуга, — настаивал Девкалион. — Одна маленькая услуга, это все, о чем я прошу.

— Какая?

— Скажите мне, где вас создали, назовите место, где он работает, и я уйду.

Дюшен сложил руки перед собой, как в молитве, хотя жест этот больше говорил о привычке, а не о набожности. Посмотрел на руки, потом поднял голову.

— Если скажу, то попрошу кое-что взамен.

— Что? — спросил Девкалион.

— Вы убили его жену.

— Да.

— И в вас, его первенца, не заложен запрет на убийства.

— Я не могу убить только его.

— Тогда я скажу вам то, что вы хотите знать… но только если вы дадите мне несколько часов, чтобы приготовиться.

На мгновение Девкалион не понял, о чем речь, но только на мгновение.

— Вы хотите, чтобы я вас убил.

— Мне не разрешено просить об этом.

— Я понимаю. Но назовите это место сейчас, а через несколько часов я вернусь, чтобы… закончить наши дела.

Священник покачал головой.

— Боюсь, узнав, что вам нужно, вы не вернетесь, а мне, чтобы приготовиться, нужно время.

— В каком смысле приготовиться?

— Вам это может показаться глупым, ибо я ложный, лишенный души священник. Но я хочу в последний раз отслужить мессу и помолиться, пусть я и знаю, что молитву мою никто слушать не будет.

Девкалион поднялся.

— Ничего глупого в вашей просьбе я не нахожу, отец Дюшен. Из того, о чем вы могли бы попросить, эта просьба наименее глупая. Когда мне вернуться… через два часа?

Священник кивнул.

— В том, о чем я вас прошу, нет ничего ужасного?

— Я не невинное дитя, отец Дюшен. Мне приходилось убивать. И, можете не сомневаться, вы не будете последним, кого я убью.