Гончая

1 Глава первая. Осколки

Нас называли детьми Самой Последней Войны. Именно так, все три слова с заглавной литеры, будто кто-то и в самом деле верил, что эта война окажется последней. Впрочем, кто его знает, в этот раз К'Ургеа, которых у нас иначе как «дикарями» не называют, понесли такие большие потери, что оправятся нескоро, если вообще когда-нибудь смогут. Именно их плачевное состояние и разруха стали причиной того, что года три назад кто только не болтал о том, что Короне не помешало бы подсуетиться и дожать извечного врага. Виданное ли дело – такие земли пропадают! Такой лакомый кусочек, о который не одно поколение наших воинов зубы сломало. В общем, народ весьма откровенно и непрозрачно намекал, а Корона отказывалась понимать намёки и признавать, что за две тысячи лет подсадила нацию на наркотик по имени «война».

От мирной жизни народ откровенно ломало. Однако правительство довольно быстро нашло лекарство от этой напасти: укоротило языки болтунам, а самых активных милитаристов и вовсе отправило на рудники. И с тех пор о войне старались вообще не говорить и по возможности не думать. Разве что мы, дети этой Самой Последней Войны, смело высказывались на любую тему и ничего не боялись. Особенно те из нас, на чьём запястье красовался трёхглавый пёс, оскаливший все свои пасти, – знак принадлежности Короне.

Прекрасно помню тот день, когда инспектор прижал раскалённую королевскую печать к моей руке. Я так орала от боли, что к чертям собачьим сорвала голосовые связки и два дня после этого не могла нормально разговаривать, только хрипела да костерила на чем свет стоит свою треклятую жизнь. А ещё я с тех пор не могу есть мясо с огня. Как почувствую запах шашлыка, так и выворачивает сразу наизнанку… Хорошо, что хоть не от всего мяса блевать хочется, а то тяжко бы мне пришлось. У Гончих мясо в меню первой строчкой стоит.

Помню, возвращаясь с первого рейда, я отстала от группы и куратора, остановилась у лавки мясника и долго гипнотизировала взглядом сочащуюся кровью говяжью вырезку, а потом всё-таки не выдержала, зашла внутрь и потратила половину своей стипендии на этот вожделенный кусок мяса. И пусть в столовке нас кормили как на убой, и всего-то и нужно было, что потерпеть часа полтора до ужина, но нет… Расплатившись с мясником, я упала на лавочку в городском парке, потеснив двух алкашей. Трясущимися руками вскрыла бумажный пакет и впилась в свежайшую говядину, чувствуя, как от металлического привкуса крови, разлившегося во рту, сводит живот и немного кружится голова. Какая-то мамашка коротко вскрикнула и поторопилась увести своё чадо из парка, алкаши на всякий случай пересели на соседнюю лавочку, а я глотала куски сырого мяса, щедро приправленного собственными слезами, и ненавидела солнце, лето, парк, город, да и всю свою жизнь…

А как бы замечательно всё могло сложиться, не подбери меня на развалинах разбомбленного дома старый солдат! Ведь можно было избежать и десяти голодных безрадостных лет в мрачном приюте святой Брунгильды, и последовавших за ними ещё десяти в училище, вполне себе сытых, но не более радостных. И уж точно я сейчас не сидела бы у окна скоростного экспресса, который через двадцать минут унесёт меня к Западному Сектору. Я бы уже двадцать лет как в могиле лежала.

Двадцать лет…

Война закончилась шестого августа, а меня в приют святой Брунгильды принесли тридцатого июля. Нашёл меня солдат по фамилии Марко, и по традиции на его фамилию меня и записали. Монашку, что открыла дверь старику, звали Ивелина, так что с именем тоже не особо мудрили. Она с охотой приняла меня из рук солдата и поторопилась в кабинет матери-настоятельницы. Вечером того же дня меня окрестили Агнессой Ивелиной Брунгильдой Марко. Из сотни девочек, живших со мной под одной крышей первые десять лет моей жизни, добрую половину звали Агнессами – уж и не знаю, благодарить ли мать-настоятельницу за то, что она одарила нас своим именем. Лично мне всегда казалось, что тщеславие – это не та черта характера, которой может гордиться монахиня, но моего мнения, само собой, никто не спрашивал. Ну, по крайней мере начиная лет с трёх. Именно с этого возраста я себя более-менее отчётливо стала осознавать как отдельную личность, а не часть массы, гордо именующей себя «Приют для девочек-сирот при монастыре святой Брунгильды Аполлонской».

Спален было всего пять: для малюток – в крыле сестёр и воспитательниц, для малышей, для средней группы, для старшей и, наконец, для выпускниц. Мне повезло: за семь из десяти запомнившихся лет жизни в приюте я никогда не имела больше четырёх соседок единовременно (сёстры «шутили», что это просто последний год Самой Последней Войны был таким неурожайным). Две из них – Несси и Агни, двойняшки, которых нашли за два месяца до меня – были постоянными не только все эти десять лет, но и последующие, уже в училище, а ещё две менялись весьма регулярно: кто-то умер (да-да, и такое случается в наше счастливое послевоенное время), кто-то перевёлся в другой приют, у одной нашлась дальняя родственница, а девочку по имени Изабелла даже удочерили.

Святые угодники! Как же я ей завидовала! Как мечтала оказаться на её месте… И можно даже сказать, что моя мечта сбылась, когда несколько лет спустя я встретила девчонку в одном из бесконечных коридоров училища. Везение – сука! – весьма избирательно, когда дело касается сирот из приюта святой Брунгильды. Монашки, помнится, хвастались, что девять из десяти девочек, побывавших под их крышей, позже проявляются как Гончие.

– Благословение божие! – так это называла мать Агнесса. Я же мысленно исправляла: «Проклятие».

И всё-таки мало меня жизнь учила, мало. Била по морде, да, видимо, не очень сильно. Раз за разом ставила на колени, но я подымалась, упрямо надеясь, что это в последний раз. И главное, дура, свято верила, что рано или поздно всё это кончится, что все мои невзгоды останутся позади. И пусть от метки Гончей мне не избавиться до конца жизни, пусть ненавистные рейды станут моей обязанностью и повседневностью. Всё это такая ерунда, когда рядом с тобой надёжный, настоящий, любимый и любящий мужчина…

Тихо выругалась и отвернулась от окна. Нет, я не жалела о принятом решении – ещё чего! Я искренне радовалась, что успела переиграть Доминика и уезжаю к чёрту на кулички. Уж лучше там, чем здесь на его условиях.

Сволочь.

Хотя я и сама хороша, столько лет любила этого мерзавца, ничего не желая замечать дальше кончика собственного носа, так что нечего теперь удивляться и слёзы лить.

Громко шмыгнула носом – благо второе место в купе пока ещё пустовало. Хотя, если повезёт, ко мне никто не присоединится, и я смогу в одиночестве, никого не стыдясь, напиться вдрызг и всласть нареветься. Когда ещё, если не сейчас?

Поплачу, успокоюсь. И вычеркну нахрен Доминика из своей головы. Ластиком сотру, чтобы и следа его в моей жизни не осталось. Впрочем, это только сказать легко, а на деле глупое сердце болит и рвётся в клочья…

В последний раз мы с ним виделись вчера вечером. Дом пришёл ко мне в общежитие – ума не приложу, как узнал, что Нески и Агни ушли гулять, – и улыбнулся с порога ласково и снисходительно, так бы отец улыбался, глядя на своё нерадивое чадо.

– Ну что, малышка? Ты подумала над моими словами?

Скотина. Я б убила его, если б могла. Так ведь сильный, чёрт…

– Дом, уходи.

Он вздохнул.

– Ну что ты как маленькая. Я же популярно всё объяснил.

Я скривилась, вспоминая его объяснения. Это случилось в понедельник, сразу после общего собрания, на котором нам рассказывали, чего ждать от пятничного распределения. Мне тогда казалось, что меня оно никоим образом не коснётся. Какое распределение, ей-богу, когда мне жених приготовил тёпленькое местечко в своём собственном участке.

– Счастливица ты, Иви, – с лёгкой толикой зависти в голосе вздыхали мои единственные подружки, Несси и Агни, – такого мужика себе отхватила…

Я лишь блаженно улыбалась в ответ и молчаливо соглашалась. А что? Против правды не попрёшь: мужика я себе отхватила действительно завидного. Доминик был не только талантливым Охотником, пусть пока и рядовым, но ещё и настоящим красавцем. Высокий, широкоплечий, светловолосый херувим покорил не одно женское сердце (Неска с Агни его иначе как «золотоволосый бог любви» не называли). Моё тоже не стало исключением. Когда мы познакомились, Дом учился на последнем курсе «военки» и просто покорил меня своей парадной формой и чистым взглядом ярко-голубых глаз. Так что да, девчата знали, о чём говорили. Я и в самом деле было счастливицей. Жалко только, что ещё и дурой…

Сразу после собрания полетела к Доминику на крыльях любви, забив на одно из последних занятий по специализации. В зобу от счастья дыханье спёрло. И ведь хотела сначала позвонить, предупредить, что бегу, но в последний момент передумала. Что называется, решила сделать сюрприз любимому. Идиотка.

У подъезда дома, в котором он арендовал небольшую, но очень уютную квартирку, было на удивление людно. Я остановилась, с удивлением оглядываясь по сторонам.

– Девушка, вы тут проживаете? – спросил у меня здоровенный лоб с пружинкой наушника в ухе. Охранник, что ли, чей-то? В этом районе?

– Нет, у меня тут жених, – искренне ответила я.

Лоб дружелюбно улыбнулся.

– И у нас жених. У дочки хозяина нашего, – и тут же нахмурился с самым серьёзным видом. – Так что пустить пока никого не могу, если прописки нет. Тут обождите, она уже минут через десять выйдет, тогда и пройдёте.

От нечего делать я обошла два раза вокруг дома, а когда появилась из-за угла, намереваясь зайти на третий круг, увидела, что возле ближайшей к подъезду машины стоит мой Доминик, да не один, а с какой-то девчонкой. И не просто стоит, а ещё и целуется.

«Это какая-то ошибка», – подумала и поморщилась от брезгливости. Идиотские предположения и глупости у меня всегда чувство брезгливости и гадливости вызывали, даже когда я сама их говорила или делала. Или думала.

Какое-то время ждала, пока голубки намилуются, отстранённо наблюдая за тем, как скользят по спине соперницы крепкие руки Дома, и… ничего не чувствовала. Девчонка была низкорослой, полноватой, в обтягивающем блестящем платье и шлюховатых сандалиях на золотых танкетках, а мне было всё равно. Это потом уже, когда невестушка скрылась во чреве автомобиля, немедленно унесшего её в светлые дали, я злорадно припомнила все подробности внешности соперницы, а тогда… Внутри был абсолютный чувственный вакуум, лишь ворошились обрывочные мысли, наполненные недоумением и тоской.

Когда кортеж вместе с новой невестой моего Доминика уехал, я смогла если не шевельнуться, то хотя бы вздохнуть. Выдохнуть. Что там мои девки говорили? Что я счастливица? Счастливица и есть. Ведь не прибудь я сегодня к Дому внезапно, неизвестно, сколько бы он меня ещё за нос водил…

Первым порывом было подойти к нему и когтями в предательскую рожу вцепиться. В глаза его брехливые плюнуть и…

Фу!

К счастью, после первого порыва ко мне вернулась способность мыслить и здраво оценивать ситуацию. Нет, не стану я позориться и устраивать унизительную драку. Стыдно и противно. Самым лучшим во всей этой паскудной ситуации будет просто уйти и забыть. Был жених – и нету. Может, умер, а может, просто приснился… Я развернулась, намереваясь дойти до автобусной остановки, сесть на первый, что придёт, и кататься по Центру, пока не успокоюсь настолько, чтобы можно было вернуться домой. Но, как говорится, не судьба.

– Иви? – в голосе Дома было столько удивления и искренней радости, что я едва не взвыла. Сжала кулаки и оглянулась. – Что ты тут…

Он всегда был очень догадливым и чувствительным к малейшим изменениям моего настроения. Вот и сейчас мне не пришлось ничего говорить, он всё прочитал по глазам.

– Видела?

Напрасно я пыталась отыскать на его лице следы стыда и сожаления, ничего кроме лёгкой досады там не было.

– Малышка, я тебе сколько раз говорил, чтобы звонила, если прийти собираешься? Видишь, что получается, когда ты меня не слушаешься?

Это всё, что он может мне сейчас сказать? Я даже растерялась немного. О, небо…

– Больше не приду, можешь не беспокоиться.

– Иви, Иви…

Он устало вздохнул и медленно подошёл ко мне. Обнял за плечи. Вернее, попытался обнять, а я отшатнулась от него, вдруг осознав: если он дотронется, если он сейчас только дотронется до меня, то… Не разревусь – хуже, я его ботинки с остатками собственного завтрака познакомлю.

– Не подходи.

– Малышка…

На фоне огромного, почти двухметрового Дома со своими метр шестьдесят восемь я и в самом деле смотрелась маленькой девочкой. Поэтому «малышкой» он меня называл довольно часто и вполне оправданно. И самое поганое, что мне это нравилось. Очень. До щенячьего скулежа, ей-богу!..

Рвотные позывы были так сильны, что я даже зажмурилась, чтобы прийти в себя, и шумно задышала, немного наклонив голову.

– Не подходи, Дом. Правда. А то меня вырвет.

– Умеешь ты трагедию из ерунды сделать, – и не пытаясь скрыть раздражение, бросил он. – Чёрт, не хотел сейчас об этом рассказывать. Ну, раз ты уже всё видела… Иви, давай присядем и поговорим как взрослые люди.

Скотство! Это со мной что-то не так или всё-таки с ним? Почему мужчина, которого я до сегодняшнего утра любила и за которого собиралась выйти замуж в конце года, вдруг превратился в чужака?

– Спасибо, постою, – выдавила я сквозь зубы, и Дом чертыхнулся.

– Ну что ты в бутылку лезешь? Что изменилось со вчерашнего дня? Два поцелуя на парковке? Ив, это же ерунда и совершенно ничего не значит!

– Доминик, лучше помолчи, а то точно сблевану, – и тут я не шутила и не преувеличивала. – До меня только сейчас дошло, что ты уже вчера про новую невесту знал. Ведь знал? И всё равно со мной… меня…

Не смогла договорить до конца, но он и так понял.

– Иви, малышка…

Твою мать! Кажется, прозвище «малышка» теперь ненавижу даже больше, чем имя Агнесса.

– А я все гадала, почему ты передумал и решил не ждать до свадьбы… А оно вон как, значит. Конечно, ты же уже вчера знал, что никакой свадьбы не будет. Так почему бы ни присунуть напоследок девчонке, что тебя два года завтраками кормила. Святая Брунгильда свидетельница – мир не видел большего мудака, чем ты, Дом. Хотя и я хороша.

Он поморщился.

– Не передёргивай.. Люблю я только тебя.

«Что ты знаешь о любви?» – хотелось завизжать, но я не стала устраивать сцен, хотя что-то внутри меня выло и рвалось с цепи и прямо-таки подзуживало расцарапать рожу.

– О любви будешь невесте своей петь, а не мне. Интересно, она всегда так по-блядски одевается или только чтобы тебе угодить?

– Ревнуешь? – Дом улыбнулся.

– Издеваешься?

Со скамейкой, возле которой мы стояли, поравнялась какая-то посторонняя мамаша с коляской, и мы замолчали, не желая, чтобы наш разговор стал достоянием гласности. Но стоило женщине скрыться в подъезде, как Доминик перестал делать вид, что мы всего лишь добрые знакомые, просто болтающие ни о чём, схватил меня за руку и отчаянно зашептал:

– Иви, ты пойми! Это же такая удача! Дочь министра финансов. Да я о таком даже мечтать не мог! Это же Шанс! Шанс с большой буквы, слышишь меня?

– Хочешь, чтобы я тебе счастья пожелала?

– Не мне, – мягко возразил он, поднял вторую руку, словно хотел погладить меня по щеке, но в последний момент передумал, уронив её плетью вдоль тела. – Нам. Тебе и мне, малышка.

Внутри по-прежнему был вакуум. Я молча отодвинулась от своего теперь уже бывшего жениха и брезгливо вытерла ладонь о подол платья.

– Дом, давай без лишней театральности. Договаривай, что хотел сказать, и я пойду.

– Ты просто не понимаешь.

– Если честно, и понимать не хочу, но ты говори, говори.

– Я объясню. С Мелиссой я два месяца назад познакомился.

Нет, не дура я, а мегатупица. Два месяца! И меня ещё называют лучшей Гончей выпуска…

– Помнишь, меня от участка на благотворительный вечер послали? Я и не планировал ведь ничего, а она запала так, что о-го-го! Прямо там мне в ширинку пыталась залезть… Чёрт, прости! Я не это хотел… В общем, я думал, ну что баба спьяну не сделает? Протрезвеет и забудет. А она не забыла. На работу ко мне приехала, ну я и… Иви, у нас ведь с тобой ни хрена нет. Мы нищи, как церковные крысы. Ты со своим приютским приданым в семь золотых да две полушки, и я… скажем так, тоже не то чтобы богат… А у Мили уже сейчас собственный дом в зелёной полосе и машина. И папенька обещал-с, что на первенца миллион подарит, если мальчик будет… От таких предложений не отказываются, малыш.

– Наверное, – я равнодушно пожала плечами, – но только причём тут я? Хочешь, чтоб я вам свечку держала?

Доминик скривился.

– Ты обижена, понимаю. Я бы на твоём месте был просто в бешенстве. Это пройдёт. Ты подумаешь и поймёшь, что так даже лучше! Иви, маленькая моя! Ну как же хорошо всё складывается! Жалко, конечно, что мы какое-то время не сможем жить вместе, но на работе будем видеться каждый день и уж точно найдём, где уединиться. Само собой, придётся потерпеть, но мы же не на рассвете цивилизации. Разводы никто не отменял. Лет через пять…

– Я с тобой, Дом, уединяться больше нигде не буду. Мне и в первый-то раз это «уединение» не очень вставило, так то хотя бы с любимым человеком было, а с козлом – прости, нет. Я не зоофилка. Да и насчёт работы в твоём участке…

И тут он так зыркнул на меня… Я аж порадовалась, что мы посреди улицы в разгар белого дня пытаемся выяснить отношения, а не в уединении какой-нибудь квартиры. Потому что во взгляде Доминика на мгновение промелькнула вполне очевидная жажда убийства.

– Работать ты будешь со мной, малышка. Это не обсуждается. Я, если понадобится, затащу тебя на Комиссию, так что лучше не дёргайся, если не хочешь лишнего позора. Ну а то, что тебе в первый раз не понравилось, – он снисходительно хмыкнул, – это ерунда. В первый раз никому не нравится, мы над этим ещё поработаем.

Я несколько раз моргнула, прежде чем до меня дошло, что Дом и в самом деле только что угрожал мне Комиссией. На полном серьёзе. Представила себе унизительную процедуру осмотра. Нет, сама-то по себе это была заурядная процедура – из унизительного в ней была лишь принудительность – обычный поход к гинекологу, чтобы подтвердить разрыв девственной плевы. Всё самое паршивое начиналось позже: расследование, разговоры с психологом, опрос свидетелей – а все свидетели обязательно скажут, что мы с Домом встречались и нежно любили друг друга. О, небо! Грёбаный стыд! Час назад я и сама, без разных психологов, сказала бы, что люблю.

И самое паскудное в этом то, что в принципе Комиссия могла – действительно могла! – заставить меня работать с Домом: на такие пары, как наша, Корона молилась в буквальном смысле слова. Я Гончая, он Охотник… Да мы вдвоём могли за неделю больше дел раскрыть, чем весь участок за месяц… Особенно после, если говорить языком научным, физического контакта. Ну а если по-простому, то хороший секс между Охотником и Гончей напрямую связан с успешностью их профессиональной деятельности. И это не байки, а научно подтверждённый факт.

– Дом, серьёзно. Я после случившегося с тобой на одном поле срать не сяду, так что и не надейся, что мы ещё хотя бы раз окажемся в одной горизонтальной плоскости. И даже Комиссия не в силах меня заставить.

– Ну, после того, как они запретят тебе уезжать… – он самоуверенно хмыкнул. Небо… Я смотрела на него и видела: он абсолютно уверен в том, что я передумаю. Перебешусь, проревусь, напсихуюсь, взвешу все «за» и «против»… И да, раздвину ноги. Так сказать, на благо Короны и во имя улучшения статистики раскрываемости дел доведу начатое до конца, раз с первого раза у нас полноценного «контакта» не получилось.

Впрочем, запасной вариант у меня всё-таки был. Глянула на Доминика с холодной решимостью, пусть знает, что я и не думаю шутить, и вытолкала из себя:

– Если понадобится, трахнусь с первым встречным бродягой, лишь бы от тебя избавиться.

И кстати, это было возможно. Один вялый секс, который у нас случился накануне, не то что не способствовал установлению вожделенного «контакта», это и сексом-то назвать было сложно, потому как, в моём представлении, когда два человека любят друг друга – это что-то острое и запредельное. У меня же после первой ночи… кхм… любви из впечатлений один лишь болезненный стыд.

– Только посмей!

Даже моргнуть не успела, а Дом уже схватил меня за горло и весьма ощутимо тряхнул.

– Порву на куски, – прорычал он. – Повторю для непонятливых: ты моя и моею останешься. Только рыпнись – и пожалеешь. Я ведь не постесняюсь и будущего тестя к делу подключить. Уверен, господин министр войдёт в моё положение и сделает всё, чтобы помочь зятю с карьерой. Поняла?

Карьера. Вот что я для него такое. Возможность сделать хорошую карьеру. А что? В нашей среде это не было редкостью. Я лично была знакома с несколькими девчонками, которые, чтобы вырваться из бедности, осознанно пошли на «контакт» с богатенькими женатыми Охотничками. И самое смешное, что тут даже жены были «за» и не думали возражать. Уж простите меня великодушно, но я бы так не смогла: делить своего мужчину с другой, даже если другая – это всего лишь работа… Впрочем, после всего случившегося я, кажется, уже больше никогда не отправлюсь на поиски «своего». На хрена козе баян?

Таращилась на Доминика и молчала. А что я могла сказать? Спорить до хрипоты? Пытаться доказать свою правоту?

– Ты ведь только за этим со мной и переспал, – произнесла наконец. – Знал, что я не соглашусь, и запасной вариант готовил?

Дом вздохнул и отпустил мою шею, чтобы обнять. В этот раз я не сопротивлялась, стояла, как равнодушная кукла, пялилась в небо поверх его плеча и думала о том, реальна ли угроза Доминика.

– Малышка, – шепнул он мне на ушко, – мы занялись с тобой любовью, потому что любим друг друга. Не ищи в случившемся скрытые мотивы. И не зли меня, а то мы поссоримся, и тебе же потом будет стыдно. Если нужно время – отлично. Я готов пойти навстречу. Можешь подумать до… Когда у вас распределение? В пятницу? Ну, значит, до вечера четверга. Я к тебе зайду, чтобы узнать о твоём решении. И поверь, мне очень, очень не хочется прибегать к тому варианту, в котором я иду в Комиссию… Девочка моя, я ведь тебя люблю! Только тебя, малыш! И именно поэтому не могу позволить тебе разрушить наше счастье. Понимаешь?

Я всё же посмотрела на бывшего жениха. Неужели он и в самом деле обратится к министру? А что если его шлюховатая Мили будет против?

– Ну не молчи, скажи хоть что-нибудь. Дай мне понять, что ты меня услышала, что будешь хорошей девочкой и подумаешь над моими словами.

А что, из них превосходная пара получится. Она одевается, как девица лёгкого поведения, а он по сути своей проститутка. Хотя нет. Проститутки – они честные торговки. Продала тело – получила деньги. По крайней мере они выбирали сами, а не так, как я… Нет, Доминик не проститутка. Он самая натуральная шлюха. Боже… Лишиться девственности со шлюхой! Кому сказать… Я усмехнулась.

Дом мою горькую усмешку расценил неправильно и облегчённо выдохнул:

– Ну вот и славно. Я знал, что мы найдём общий язык. А то лезешь в бутылку из-за ерунды… В четверг зайду, да?

– Домой хочу, – ответила я.

На самом деле мне больше всего на свете хотелось сдохнуть, но с этим желанием я уже как-то научилась сосуществовать в мире.

Дом погладил меня по волосам, и я стерпела, даже не дёрнулась ни разу.

– Правильно, малышка. Это сейчас будет самым разумным. Иди к себе. Выспись. А в четверг мы вместе примем окончательное решение. И, Иви, очень тебя прошу, не сделай какую-нибудь глупость. Накажу.

Самое обидное, что он и в самом деле думал, что напугал меня… Что я забьюсь в уголок, проглотив все его угрозы, и буду танцевать перед ним на задних лапках, вымаливая прощение – за что? За то что осмелилась узнать правду раньше времени? – и преданно заглядывая в глаза. И если уж быть до конца честной, в какой-то миг в голове мелькнула упадническая мысль – а не полежать ли дома парочку деньков, чтобы вволю наплакаться, сокрушаясь над своей тяжкой долей… К счастью, как я и сказала, мысль эта просуществовала лишь миг, после чего я начала действовать.

Не стала кататься по городу и культивировать своё горе, а первым делом рванула в ректорат и, не обращая внимание на возмущённый вопль секретаря, вошла прямо к ректору в кабинет, не забыв, правда, стукнуть в дверь для проформы.

Ректор вскинула на меня удивлённый взгляд, оторвавшись от важного занятия – она стрелки на чулках поправляла, и сухо поинтересовалась:

– Чего тебе, Марко?

– Я насчёт распределения, – выпалила. – Здрасти.

– Здравствуй. А что насчёт него? Как я слышала, у тебя в этом вопросе всё гладко… Или нет?

Агнесса Одетта Брунгильда Вальдо была старше меня лет на двадцать или около того, но, если судить по имени, мать-настоятельница уже тогда стояла во главе приюта. Я поджала губы, исподлобья всматриваясь в холодное лицо этой женщины, и судорожно вспоминала всё, что мне было о ней известно. Ну, кроме того, что детство мы провели под крышей одного дома. Может, я даже спала в её постели…

У госпожи ректора дар открылся рано, намного раньше десяти лет – именно этот возраст принято считать обычным для проявления у ребёнка способностей Гончей или Охотника. Говорят, в училище она, несмотря на свой возраст была лучшей ученицей, именно тогда её генерал Бруно и приметил. Ей едва исполнилось шестнадцать, ему давно перевалило за пятьдесят, но разве кто-то мог отказать герою стольких войн? Все, от кого зависело хоть что-то, промолчали, а мнением юной красавицы никто не поинтересовался. Говорят, что она пыталась сбежать, резала вены… Не знаю, может, врут.

Я скосила взгляд на левое запястье ректора, которое неизменно украшал широкий золотой браслет, и тихо спросила:

– Ты кем была? Нессой или Агни?

Среди выпускниц приюта не приняты были обращения на «вы», если рядом не было посторонних. И да, я не знала, как на мою наглость отреагирует госпожа Вальдо, всё же одно дело болтать с рядовыми Гончими и ученицами, и совсем другое – тыкать ректору. Пусть номинально мы и считаемся сёстрами. Не по матери или отцу, но по несчастью точно.

– Отти, – улыбнулась она и дружелюбно махнула рукой, предлагая мне присесть к столу, – а почему тебя это так заинтересовало… Иви?

Я кивнула. Немногие из нас решались на такую смелость – выбрать главным именем не то, которое принадлежит матери-настоятельнице. А те, кто всё-таки решался, на собственной шкуре убеждались в том, какой богатой и извращённой может быть фантазия женщин, полностью отказавшихся от мужчин и прочих мирских соблазнов, чтобы всецело посвятить себя служению Богу.

– Мне бы поговорить с тобой, Отти, – почесала кончик носа, чтобы не расплакаться. – Как со старшей сестрой. Как с ректором. Можно?

Она пристально посмотрела на меня, а потом произнесла отрывисто:

– Подожди минутку.

После чего вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь, а я выдохнула и зажала между коленей трясущиеся, как у алкоголички со стажем, руки. Да и общее состояние было то ещё – хотелось то ли заплакать, то ли рассмеяться злым истеричным смехом. Казалось, что сплю. Или нет, что раньше спала, долго-долго, так долго, что успела перепутать сон с явью, и оттого теперь было так больно просыпаться…

Ректор вернулась, когда я совсем уж было уговорила себя сбежать, искренне недоумевая, как вообще могло прийти в голову обратиться к ней за помощью. С какой радости Агнесса Одетта Брунгильда Вальдо станет мне помогать? Где я и где она, одна из сильных мира сего, почётный член Академии наук и просто красивая женщина.

Я встала, намереваясь извиниться за свою наглость и поскорее покинуть кабинет.

– Отти…

«Выйду вон, доберусь до Цепного моста и утоплюсь», – подумала и скривилась от собственной глупости. Не хватало ещё топиться из-за разных уродов…

– Сядь, – велела ректор, опустив на письменный стол кофейник и две микроскопические чашечки, – и выпей, а то на тебе лица нет.

– Спасибо, я не люблю кофе, – буркнула, падая на стул для посетителей. Кофе мне действительно никогда не нравился, но в тот момент отказалась не поэтому. Я бы тогда, если честно, и от нежно любимого мною горячего шоколада отказалась, будь он хоть с кусочками зефира, хоть с взбитыми сливками, хоть с ядрёными южными перчиками, – всё не могла отойти от разговора с Домиником.

– Стала бы я тебе кофе предлагать, – странно хмыкнула Одетта и наклонила носик кофейника над одной из чашечек. – Это коньяк. Настоящий, десятилетней выдержки. И не надо делать такое лицо. Поверь, я не единственная Гончая, кто плевать хотел на некоторые из законов нашего правительства.

Кто бы сомневался. Студенты частенько забывали об обязательном сухом законе для Гончих, но чтобы распивать с преподавателями, а тем более с ректором… С другой стороны, кто я такая, чтобы отказываться от коньяка, который мне к тому же ещё не доводилось пробовать? Да и как бы… Приютские могли себе позволить разве что бутылку дешёвого вина на Новый год, ну, может, ещё стопку самогона, такого зловонного, что перед тем, как его выпить, надо было двумя пальцами нос зажать.

– Да? – осторожно взяла протянутую мне чашечку и принюхалась. – Боже…

Запах был просто невероятный. Здесь была и капелька цветочной ванили, и вязкая сладость чернослива, и терпкость дубовой коры…

– Боже! – никогда в жизни мне не приходилось обонять ничего подобного.

– Я знала, что тебе понравится, – усмехнулась Одетта. – На вкус он тоже прекрасен. Попробуй, не пожалеешь.

– Пьяная стану, – неуверенно возразила, облизывая губы.

– От двух глотков? Я тебя умоляю! Впрочем, как хочешь. Мне и самой зачастую достаточно лишь аромата…

Женщина вдруг нахмурилась каким-то своим мыслям и, повернувшись ко мне в профиль, задумчиво посмотрела в окно. Часы на стене размеренно отсчитывали ход времени, и пространство кабинета какое-то время заполняли лишь их басовитые «таки» и заискивающие «тик-тики».

– Так. Тик-тик, – бормотали старые ходики, не электронные, а самые настоящие, со стрелками, арабскими цифрами, двумя гирьками на цепочках и, наверное, даже кукушкой, которая в нужный момент выскочит из-за резной деревянной дверцы. – Так. Тик-тик.

В затянувшемся молчании я вновь почувствовала себя неуютно, в сотый раз пожалев о своём импульсивном решении обратиться за помощью к ректору. Может, уйти потихоньку, пока она задумалась?

– Ну что? Немного очухалась? – будто услышав мои мысли, женщина встрепенулась и внимательно всмотрелась в моё лицо. – Вижу, что, да. Вон, даже румянец на щёки вернулся.

Я фыркнула. Вот уж дудки! Никакого румянца у меня и в помине не было – слишком кожа смуглая, даже от стыда никогда не краснею, а, как говорит Неска, кирпичневею. Но в общем и целом Одетта была права. Мне и в самом деле стало лучше. Настолько, что я смогла выложить все, не срываясь на ненужные эмоции и злые слёзы.

Пока я рассказывала, ректор сидела в кресле, сложив перед собою руки домиком и прикрыв веки. Слушала она внимательно, не перебивая и никак не комментируя мои слова на тему «я мегатупица» и «откуда такие козлы только берутся», а когда я наконец замолчала, искоса глянула в мою сторону и спросила:

– И чего ты хочешь от меня? Совета? Из меня хреновый советчик, Иви.

Женщина скривилась и сделала неопределённый жест рукой, будто одновременно извинялась и предлагала мне оглядеться.

– Всё это неплохое подтверждение тому, что твой Доминик в чём-то прав. Не находишь?

– Нет, – насупилась и покосилась на браслет, что охватывал левое запястье ректора. Вот хоть на куски меня режьте, но я не верю, что она под ним ничего не прячет. – Как-нибудь обойдусь без всего этого.

А затем повторила жест Одетты, предлагая ей самой посмотреть по сторонам, и пробормотала себе под нос:

– Боюсь, я столько попросту не выпью.

Поле моего нелицеприятного высказывания ректор почему-то не разозлилась и не выгнала зарвавшуюся нахалку вон, а рассмеялась.

– Ну, если ты так ставишь вопрос… Что ж, – она задумчиво потёрла переносицу, – раз роль карьеристки и любовницы тебя не устраивает…

– Только любовницы, – перебила я, – ничего не имею против карьеры, хоть и не сама себе эту профессию выбирала. Однако даже ради карьеры не согласна… «уединяться» для установления более тесного «контакта» с этим козлом.

Одетта вопросительно вскинула бровь, и я угрюмо добавила:

– И с любым другим, по возможности, тоже.

– Ну, положим, не все они такие уж и козлы, – растягивая гласные, насмешливо произнесла ректор.

– Ты намекаешь, что среди них порою встречаются кобели? – хмыкнула я, и она снова рассмеялась и покачала головой.

– Нет, я совсем на другое намекаю, но ты мне в нынешнем своём состоянии всё равно не поверишь… А знаешь что? – в её глазах загорелись лукавые искорки. – Я, наверное, могу решить проблему с твоим Домиником. Пф! Да это даже не проблема, а так, комариный укус… Подожди минутку.

Она взяла в руки тонюсенький телефон и, поводив пальцем по сенсорной панели, очень быстро отыскала нужный номер.

– Алё, Дав? Привет, мой дорогой… – трубка отозвалась радостным басом, который немедленно засыпал ректора вопросительными интонациями. – Нет, ничего не случилось. Конечно. Нет, планы не изменились. Мы же договаривались… Да дай ты слово сказать! Мне твоя помощь нужна… Да ни во что я не встряла, и никто меня не… Дава!

Трубка осеклась на полуслове. Всё-таки хорошо, что в моём телефончике динамик похуже будет.

– Помнишь, ты мне рассказывал, как тебя начальник Западного Сектора задолбал? Ну да. Да. Насчёт Гончей для Перевала. Что, так и не нашли никого?

Трубка разразилась таким возмущённым треском, что мне даже отсюда было понятно – человек на другом конце невидимого провода не просто ругается, а откровенно матерится. Интересно, что это за Дава, который позволяет себе столь вызывающий тон при общении с госпожой Вальдо, и почему к нему начальник Западного Сектора с просьбой о персонале обращается? Я безмолвно ахнула. А не Давид ли это Парней? Заместитель начальника группы «Альфа». Ё-моё! Я реально сдрейфила – шутка ли! Такие люди моим вопросом занимаются! – и одним махом осушила свою чашечку коньяка.

– Что, прямо так и сказал? – тем временем веселилась Одетта. – А ты что? А он?.. Вот прямо дословно? Мерзавец…

Она влюблённо – ей-богу, я не вру! – улыбнулась и продолжила медовым голосом:

– Годы идут, ничего не меняется. Дав, ты пришли мне запрос, я нашла нужного человечка.

Трубка вопросительно булькнула, а ректор, глянув на меня, ответила:

– Нет, не сбежит. И перевод просить не станет – я её по распределению оформлю. Почему плохая? Отличная студентка, одна из лучших, между прочим… Нет, она меня не подсиживает…

… Ой, что-то мне подсказывает, что я из огня да в полымя попала…

– Хорошая девочка. Порядочная, так что можешь не переживать, никаких неуставных отношений… М? Что? Понятия не имею. Вечером увидимся – поговорим. Ну всё. Давай, пока… Ой, Давусь! Ты тут ещё? Совсем забыла. Ты бы не мог мне этот запрос побыстрее оформить, чтоб до самого распределения не ждать? Ну, завтра, например… А когда сможешь? В четверг?

Одетта посмотрела на меня вопросительно, и я обречённо кивнула. Услышанного мне хватило, чтобы понять – работать мне придётся с не самым лёгким в мире человеком. С другой стороны, я бы сейчас и дьяволу душу продала, только бы от Доминика отделаться.

– Ну и отлично. Я скажу девочке, чтобы пока чемодан паковала и тёплыми вещами запасалась. Ага. Целую. До вечера.

Довольно улыбаясь, ректор отложила в сторону телефон и примерно минуту меня рассматривала.

– А Дом и его будущий тесть меня на этом Перевале точно не станут искать? – поинтересовалась осторожно. – Всё-таки министр… связи…

– Я как раз-таки очень надеюсь на то, что станут, – она загадочно хмыкнула.

– То есть?

– Сложно объяснить. Приедешь на место – поймёшь. Тут главное другое: нам надо, чтобы ты до этого места доехала и успела в штабе отметиться до того, как они тебя там искать начнут. Успеешь – можешь раз и навсегда про своего козла забыть. Когда, ты говорила, он к тебе за ответом придёт?

– В четверг, – я вздохнула.

– Ну что сказать? Терпи, казак. У тебя с выдержкой как вообще? Сможешь с ним объясниться так, чтобы не обблеваться и чтобы он ничего не заподозрил?

Меня перекосило, когда представила себе это самое «объяснение». Придётся же улыбаться и держать лицо… А если он, не дай Бог, ещё и целоваться полезет?

– А вот чтобы с ним больше никогда не видеться, никак нельзя?

– Совесть имей, Марко! Я ректор училища, а не фея-крестная. Хотя… – она заговорщически улыбнулась и вновь отвернулась к сейфу. – Это, конечно, не хрустальные туфельки, но и ты не на бал едешь, душа моя. Правильно говорю?

Я сначала кивнула и только потом вспомнила, что прямо сейчас Одетта меня видеть не может, открыла рот, чтобы ответить, но она уже повернулась ко мне.

– Вот!

Ректор с довольным видом протянула пузатую бутылочку без каких-либо опознавательных знаков, но с жидкостью насыщенного янтарного цвета внутри.

– Это…

– Из личных запасов. Дарю, – торжественно и слегка насмешливо произнесла она. – Как старшая сестра младшей… И это, сеструха, ты всё сразу не пей. А уж если напьёшься, то хотя бы не рыдай. Стыдно такой хороший напиток на уродов переводить. Договорились?

Кивнула, чувствуя, что готова расплакаться. Госпожа Вальдо на должности ректора была чуть меньше трех лет, поэтому пересекались мы очень редко. Если честно, думала, что она и имени-то моего не помнит, а оно вон как всё обернулось.

– Я… Отти, у меня слов нет… Если бы ты только… я никогда этого… – промямлила и шумно выдохнула. Вот такая хреновая жизнь! Не умею я слова благодарности произносить, не научилась.

Ректор махнула рукой и неопределённо пожала плечами.

– Потом поблагодаришь, если посчитаешь нужным.

– Спасибо! – всё-таки пробормотала я, спрятав бутылку коньяка в рюкзачок, и направилась к двери.

И теперь, сидя в купе скоростного поезда, перебирала события минувших дней и ужасалась. О небо! Ещё неделю назад я была самым счастливым человеком если не во всём мире, то в Аполлоне точно.

Счастливица? Скорее уж неудачница, которая умудрилась двадцать лет жизни уместить в два баула и один рюкзак.

Единственные подруги её – меня то есть – проклянут, когда поймут, что не только не пришла на распределение, но и уехала в неизвестном направлении, не сказав ни полслова и даже не попрощавшись. Да и как я могла? Ведь Дом первым делом к ним с расспросами придёт. Нет, не хочу, чтобы у близняшек из-за меня были неприятности. Вот устроюсь на новом месте, разберусь со всеми проблемами, тогда им и позвоню.

Любимый мужчина… Меньше суток назад он с видом победителя гладил эту горе-счастливицу по голове и довольно бормотал, что гордится своей хорошей девочкой, которая взяла себя в руки и приняла правильное решение. То-то он удивится, когда к ним в участок в понедельник приду не я, а кто-то другой… Хотя, думаю, Доминик обо всём уже сегодня узнает. Не удивлюсь, если у него хватит наглости притащиться в училище с букетом цветов…

Боже, как же так случилось? Была у меня жизнь, может, и не самая яркая, и не самая счастливая, но всё в ней было размеренно, понятно, а главное – привычно, и вдруг – бах! –вмиг разлетелось на куски. На мелкие осколки, которые теперь и захочешь – не склеишь.

В который раз посмотрела на часы. До отправления поезда оставалось меньше минуты, а я по-прежнему была одна в купе.

– Может, хоть раз в жизни повезёт, – пробормотала, – и никто так и не появится…

На перроне раздался прощальный свист проводника, машинист дал протяжный гудок, поезд дёрнулся. И только я подумала, что раз билет у меня уже проверили, можно запереться, переодеться и наконец достать из рюкзака вожделенную бутылку коньяка, двухсотграммовую шоколадку и гроздь винограда, купленную за бешеные деньги у бабушки на перроне, как дверь купе отъехала в сторону, впуская моего попутчика.

2 Глава вторая. Попутчик

– Так зачем, ты говорила, едешь в горы?

Мой сосед по купе небрежным жестом подлил вина в бокалы и бросил в мою сторону полный ленивого любопытства взгляд.

Уж как-то чересчур лениво.

– Я не говорила.

Опустив глаза, спрятала кисти рук в рукавах тёплого свитера, который получасом ранее пришлось достать из сумки. Поезд стремительно мчался на северо-запад, поэтому, несмотря на отопление, в купе было довольно прохладно.

– Кошечка, тебе ничто не мешает рассказать мне об этом сейчас, – мужчина снисходительно улыбнулся, а я, отзеркалив его улыбку, покачала головой.

Тремя часами ранее он ворвался в купе, как августовский смерч врывается в маленький южный городок, закинул под свою полку огромный баул – я в такой с лёгкостью могла бы впихнуть весь свой нехитрый скарб, ещё бы и место осталось – плюхнулся за столик напротив меня и с насмешливым интересом задержался взглядом на моей руке. Секундой раньше я засунула её в рюкзак, чтобы достать закуску, да так и застыла в нелепой позе и с открытым ртом.

– Привет, Кошечка! – сдвинул на лоб пилотские солнечные очки и искривил красивые губы в подобии улыбки. – Что бы ты там ни прятала, мечи всё на стол. Ехать нам с тобой долго, предлагаю не давиться сухарём под одеялом, а щедро разделить кусок хлеба с товарищем. Куда едешь, кстати?

– В Запад-7, – ответила и, вздохнув, выложила на стол шоколадку.

– Круто. Я дальше.

Он был вполне себе приветлив и добродушно открыт, но мне с первого взгляда не понравился прямо от слова «совсем»: уж больно напоминал моего бывшего. Нет, внешне они похожи не были, разве что фигурами, да и то в ширине плеч и росте Доминик уступил бы пальму первенства моему попутчику.

На фигурах сходство и заканчивалось. А дальше начиналось одно сплошное подобие, то есть, если придерживаться терминологии Нески, которая Доминика называла исключительно золотоволосым богом любви, мой новый попутчик на Олимпе занял бы почетное место под кодовым именем Бронзовый бог.

– Рик, – мужчина наклонился через стол, протягивая руку для знакомства.

– Брунгильда, – после короткого размышления представилась я, не соврав, но и не говоря всей правды. Уж и не знаю почему, но называться своим полным или хотя бы более привычным уху именем не хотелось.

– Впервые встречаю девушку с таким редким именем, – усмехнулся Рик, а я подумала, что если б он хоть раз побывал в нашем приюте, моё третье имя не вызвало бы у него столь яростного удивления. – По крайней мере в реальной жизни.

Ну, это понятно.

Криво усмехнулась, вспоминая героиню известного сериала о деве-воительнице, ставшей впоследствии святой. С настоящей пресветлой Брунгильдой героиня фильма не имела ничего общего, не было у неё ни сверкающего меча, ни богатырского роста и силы, ни белоснежных кос толщиной в мою руку или – я покосилась на попутчика – даже в его.

Руки у соседа по купе действительно были впечатляющими: красивыми, крепкими, это было заметно, даже несмотря на серую майку с трех четверным рукавом. Сразу видно – человек с удовольствием работает над собственным телом. И смуглые пальцы, которые обхватили мою ладонь в момент знакомства и не думали отпускать её на волю, тоже были изящными, длинными, с аккуратными овальными ногтями и в россыпи мелких веснушек. Впрочем, веснушки обсыпали все открытые части кожи мужчины (думаю, что и закрытые тоже, но чего не вижу – о том не говорю). И не удивительно, при таком-то цвете волос!

Когда Рик вошел в купе, думаю, именно из-за этой изумительной масти я и застыла с открытым ртом – не каждый день приходится сталкиваться с таким потрясающим солнечно-медным оттенком. Тем более что это был не короткий ёжик, а полноценная грива до плеч. Да любая модница Центра душу бы дьяволу продала, лишь бы заиметь себе такую же!

…И всё-таки, несмотря на очевидное различие, Дом и Рик были чем-то похожи. Если бы кто-то дотошный спросил меня, чем именно, я бы после длительного размышления, наверное, сказала, что было что-то одинаковое в выражении глаз (кстати, совершенно различных – у Дома они были голубыми, а у Рика янтарно-медовыми). Было в них что-то холодное, злое, какая-то хищная жёсткость и непонятная мне жестокость. Глядя в такие глаза, понимаешь: этот человек не остановится ни перед чем, чтобы достигнуть своей цели. Да я Дому только из-за этого и поверила, ни на секунду не усомнившись, что он выполнит все свои угрозы, пойдёт в Комиссию и на куски меня порвёт, если только осмелюсь… Поверила. Потому что такие люди никогда не угрожают, они лишь предупреждают или констатируют факт.

А вот лишний раз откровенничать под прицелом такого взгляда не хотелось.

В дорогу я надела обычные джинсы и майку, захватив с собой лёгкий свитер с длинными рукавами и высоким горлом. В Центре во всём этом я неслабо жарилась, но чем дальше на Запад мы ехали, чем выше в горы забирался поезд, тем яснее становилось, что с выбором одежды я не ошиблась. Ну и то, что я была в штатском, тоже не могло не радовать. Боюсь, узнай Рик, что я Гончая, вопросов было бы гораздо больше. Мужики гражданские почему-то всегда возбуждаются, когда речь заходит о женщинах на службе у Короны. Многие мои знакомые от навязчивого внимания спасались тем же, чем и я: прикрывали клеймо цивильной одеждой и разнообразными браслетами, благо последние вошли в моду. У меня было штук сорок подобных украшений самых разнообразных форм и размеров, не считая фенечек, которые Неска дарила мне на каждый день рождения. Необычные, сплетённые из полосок разноцветной кожи, они плотно облегали запястье, полностью скрывая трёхголового пса.

– Послушай, Брунгильда… – Рик рассмеялся, тряхнув медной гривой. – Чёрт! Как ты живёшь с этим имечком? Не могу я тебя так называть, хоть режь… Оно точно твоё?

– Увы.

Исподтишка глянула на него. Всё-таки до чего красив!

– Понятно. Слушай, скучно сидим. Вино ты почти не пьёшь, разговаривать особо не желаешь… Один я соловьём заливаюсь. Может, как-нибудь… разнообразим досуг?

Я и в самом деле, несмотря на острое желание напиться, к спиртному почти не притрагивалась. Во-первых, потому что пили мы не мой коньяк, его я так и не достала из рюкзака – зажала, как сказали бы девки в училище. А во-вторых, не хотелось оказаться пьяной рядом с этим рыжим хищником, который по всем приметам относился к разряду ловеласов обыкновенных или, по простому говоря, бабников. Хотя раз уж всё равно такой случай подворачивается…

– Может, поиграем во что-нибудь?..

– Во что? – оживился Рик. Было видно, что эта мысль уже давно пришла попутчику в голову. Интересно, что ему помешало её озвучить раньше меня? Точно не природная стыдливость и неуверенность в себе…

– Определённо не в карты, – хмыкнула я. – Пошло. В таких случаях мы с подругами в загадки играем. На желание. Умеешь?

Он удивлённо вскинул брови. Что? Не ожидал? Или вправду думал, что я тут с тобой в «дурочку» резаться стану? Я, конечно, дура, но не до такой же степени.

– Что за игра? Не знаю такой.

– Простая.

(Если серьёзно, то это и игрой-то в полном смысле слова не являлось, будучи частью обучающего процесса. Кто из наставниц и наставников с нами в неё только не играл!)

– Я создаю ситуацию, а ты, задавая вопросы, на которые можно получить лишь однозначный ответ, пытаешься в ней разобраться. Однозначный ответ – это…

– Я знаю, что это такое, – пренебрежительно фыркнул он. – Только «да» или «нет». А почему ситуацию создаешь именно ты?

– Ну зато ты в случае выигрыша сможешь выбирать желание… – уж совсем прозрачно и почти неприлично намекнула я.

– Давай свою ситуацию, – Рик коварно усмехнулся и облизал губы, отчаянно сигнализируя, каким именно будет выигранный им приз. А я… А что я? Я слишком зла и слишком решительно настроена, чтобы в последний момент отпрыгнуть и спрятаться в раковину.

– Ладно. Значит, так: в запертой комнате на полу лежат два тела, а рядом с ними носок.

Рик пару раз моргнул, ожидая продолжения, а потом уточнил:

– Всё?

– Угу, – я расплылась в довольной ухмылке.

На лекции общими усилиями пяти человек мы эту головоломку решили за час. Простая задачка, для первокурсников. Интересно, сколько времени на неё потребуется моему попутчику.

Рик закусил губу. Посмотрел на меня задумчиво.

– Значит, два тела. Тэкс…

Глянул в окно, перевел взгляд на потолок купе, где тускло светила жёлтая лампочка.

– В смысле, два мертвеца? Не два физических тела, ведь нет?

Почувствовав необъяснимую досаду, покачала головой.

– Ты угадал. Два мертвеца.

Мы-то на практическом занятии битых пять минут обыгрывали ситуацию, в которой фигурировали две спицы и носок, два ботинка и носок, два носка от разных пар, даже две варежки, а до мертвецов додумались значительно позже.

– Хорошо. Комната заперта?

– М-м-м… да.

– Изнутри или снаружи?

– Снаружи.

– Дверь закрыл убийца?

– Да.

– Отлично, – Рик с самодовольным видом потёр ладони. – Значит, мужик пришёл домой с работы, застал жену с любовником, убил их, вышел вон и запер за собой дверь.

– А носок?

– А носок любовника, – обнажил в улыбке ряд ровных зубов, и я едва справилась с желанием соврать и объявить его победителем. В конце концов, не для того ли я всё затеяла? Не об этом ли думала вчера, глядя в лоснящееся от самодовольства лицо Дома? Боже! Сколько времени должно пройти, чтобы эти воспоминания перестали вызывать боль?

– Ты всё ещё злишься на меня, малыш?

Осознав, что я не спешу кидаться в его распростёртые объятия, мой бывший жених поджал губы и сложил брови домиком.

– Детка, ну посмотри на меня…

Я посмотрела. Раньше все наши ссоры заканчивались именно так. Он окидывал меня этим вот выворачивающим наизнанку взглядом, а я прощала ему всё на свете. Всё, кроме последней выходки.

Ох, как же в тот момент хотелось выцарапать ему глаза! Но вспомнился разговор с Отти, и я чудом взяла себя в руки, проговорив:

– Дом, ты просил меня подумать, просил быть взрослой. Теперь я попрошу тебя, – не знаю, как выдавила из себя это слово. «Прошу»? Боже, как же гадко! Доминик был последним человеком во вселенной, которого я о чём-нибудь стала просить, даже если бы от этого зависела моя жизнь. – Очень. Не дави.

– Иди ко мне.

Он снова распахнул руки в приглашающем объятии, а я молча смотрела на него и понимала, что не смогу. Что там Отти советовала? Поговорить так, чтобы не сблевануть? Боюсь, именно это и произошло бы, если бы Доминик дотронулся до меня хотя бы пальцем.

– Нет, – покачав головой, шагнула назад, – нет, Дом. Я не могу.

– Боже, твоя правильность, твоё лицемерие – это так злит временами!

Я промолчала.

– Неужели так сложно отнестись к Мили как к работе? Какая тебе разница, откуда я беру деньги? Хорошие, по-настоящему хорошие деньги, Иви, которые не просто вытащат нас из нищеты, они позволят жить так, как мы с тобой всегда мечтали… Малыш, помнишь?.. Свой собственный дом с маленьким садиком и бассейном, чтобы можно было поставить качели и игровую площадку для детей… Иви, всё это наконец-то становится реальностью, а не мечтой… Малыш, ну повзрослей ты наконец! Подумай о наших будущих детях!

– Можно я подумаю о них завтра? – процедила я сквозь зубы.

– Какая же ты!..

Он с досадой посмотрел на меня, сжимая кулаки, а я почти хотела, чтобы он меня ударил. Уж тогда-то перестану сдерживаться и так ему врежу – мало не покажется!

– Не нравлюсь – найди другую!

Противно. Боже, как же противно было изображать из себя смирившуюся с положением вещей идиотку. Да на моём месте никто бы не выдержал, клянусь!

– Или… постой! Я совсем забыла, тебе же и искать не надо. Одну тумбочку в блестящем платье ты себе уже нашёл. Ну и как она? Хорошо сосёт?

– Ну ты же этого не делаешь, – он довольно осклабился. Твою ж… Я ведь всегда думала, что у него самая очаровательная в мире улыбка. – Малыш, мне приятна твоя ревность, но раз уж у нас с тобой откровенный разговор… Тебе иногда стоит вспоминать о том, что ты женщина, а не бревно. Да, Мили хорошо сосёт. Я бы с радостью вас познакомил. Глядишь, она бы тебя научила чему-то полезному…

Бывший мерзко хохотнул. А что? Ему хватит мозгов. Боже! Боже! Боже! Я ведь и в самом деле его любила! Как теперь жить? Как, сознавая, что была такой идиоткой!?

– Шучу, не нужно так смотреть… – Доминик нервно провёл рукой по волосам. – Не стану я вас знакомить. Чёрт! Почему с тобой так сложно? Ведь это ты, ты сама виновата в том, что происходит между нами! Неужели не понимаешь? Будь ты немного поласковее, мягче, нежнее… Да я бы никогда даже не глянул на сторону!

А. Ну, в принципе, классика. Кто виноват? Я виновата.

– Но ты ведь не женщина! Ты рыба размороженная, твою мать. Хотя всё к лучшему, как я и сказал. А ты… Да ты радоваться должна, что на тебя хоть у кого-то встало, вместо того чтобы морду воротить.

И это я думала, что хуже уже быть не может? О, как я ошибалась…

– Так, всё, по глазам вижу, конструктивного диалога у нас с тобой сегодня не получится. Переходим сразу к десерту. Какой вариант развития наших отношений ты выбрала?

– Ты про то, пойду ли я работать в твой участок? – спросила, с трудом разжав челюсть. – Не волнуйся, пойду.

Доминик подозрительно сощурился, и я испугалась. Гордость гордостью, но на кой чёрт она будет нужна, если он не поверит в мою браваду? И завтра меня свяжут по рукам и ногам, да ещё и советовать станут, какую позу лучше принять, чтобы Охотнику Доминику понравилось.

– Но насчёт всего остального, Дом… Без обид, но вот так сразу я просто не могу…

– Две недели, – перебили меня.

– Что?

– Если через две недели ты снова начнёшь нести эту пургу, я пойду в Комиссию.

Он развернулся и вышел не прощаясь, мой ответ его совершенно точно не интересовал. А напрасно. Именно в тот момент я решила сделать всё от себя зависящее, чтобы никогда, ни при каких условиях в будущем между мной и Домиником не возникло бы «контакта». И от этого решения на душе было ещё противнее, хотя, казалось бы, куда уж противнее-то? Напиться хотелось просто невероятно, но свидетели мне для этого были не нужны…

– Нет.

Тряхнула головой, надеясь избавиться от неприятных воспоминаний, и улыбнулась радостно скалящемуся Рику.

– Неверный ответ. Никакого мужа, внезапно вернувшегося из командировки. Сдаёшься? Или играем дальше?

– Спрашиваешь! Конечно, играем!

Если бы не моё почти монастырское воспитание, я бы не стала устраивать этих плясок с бубном, а сразу бы прямым текстом… Или нет. Проклятье, если бы я могла предложить прямо, я бы, наверное, и к словам Доминика отнеслась иначе. Какая уж разница?

– Итак, – Рик подмигнул мне и жадно отпил из своего бокала, – комната заперта снаружи. Внутри два трупа и носок. Это часть одежды одного из мертвецов?

– Нет.

– Кстати, тела вообще голые?

– Да.

– Совсем-совсем? Просто если у мужчины, например, на ноге есть носок…

Следующие двадцать минут Рик выдвигал самые невероятные предположения, на которые я неизменно отвечала отрицательно. И клянусь, за это время я не раз успела пожалеть о том, что так категорично отказалась от игры в карты. Гордость – это, конечно, прелестно, но мне через шесть часов выходить из поезда… Он что, собирается до утра в загадки играть? «Хоть бы уж признал поражение, – подумала с тоской. – Я бы тогда сама о желании заявила…»

– Слушай, Кошечка! – Рик вдруг развязно подмигнул и нагнулся над столом, облокотившись о столешницу двумя руками. – А мертвецы-то хоть люди?

Да быть этого не может!

– Нет.

И тут он поманил меня пальцем. Я подалась навстречу.

– Стишок хочешь?

– Что?

– Говорю, в стихах ответ примешь?

Задумалась, на секунду заподозрив, что Рик надо мной издевается. Да он же не затыкался ни на секунду! Когда уж тут было найти время, чтобы подобрать подходящие строки для ответа?! Хотя, не спорю, это было бы высшим пилотажем.

– Ну попробуй.

Рыжий только этого и ждал, я сразу поняла. Уж так довольно блеснул он янтарным глазом! Будто кот, загнавший мышь в западню. И я на секунду испугалась: кто вообще на кого охотится?

– Жужжали мухи. Потолок

Засижен был местами.

А под руками был носок –

Что ж, напросились сами!

– А?

К своему стыду, я не сразу поняла, о чём он говорит, и Рик с радостью пустился в объяснения.

– Я хотел сказать, что мне всё видится так: два трупа – это не два человека, как ты тут меня пыталась убедить, – вот же враньё! И не думала даже! – а две мухи, два таракана, два мотылька, в конце концов, которых просто прихлопнули носком. Кстати, я сначала хотел именно мотыльков зарифмовать, уж больно круто звучало бы… Как-нибудь так: «Два огонька, два мотылька – вся жизнь на кончике носка». Но бабочек – носком? Ни хрена не романтично. Как ты думаешь?

Как я думаю? О, мать моя женщина, такого мужика надо брать голыми руками, не раздумывая! И я лишь думаю, как без ущерба для собственной гордости сказать тебе «да»! И ещё немножко о том, что Доминик меня в своё время на такую же удочку поймал: стал Булгакова цитировать и красиво рассуждать, что Маргарита выбрала слабака и труса, а слабаков и трусов настоящие женщины не любят, жалеют только… В общем, близняшки дружно ржали надо мной, заявив, что у нормальной бабы эрогенные зоны бывают в разных местах, и лишь у одной меня – в мозгу.

Поэтому, когда Рик закончил свою короткую речь и, вскинув медную бровь, насмешливо посмотрел на меня, в моей груди шевельнулся стыдливый страх, но я решительно засунула его в самый дальний уголок сознания – туда же, где прятались совесть и стыд – наклонилась над столом и прошептала прямо в улыбающийся рот:

– Поцелуешь меня, победитель?

За пять неполных дней я бесконечное количество раз взвесила все «за» и «против». То обвиняла себя в трусости, то упрекала в излишней вспыльчивости… С вечера засыпала с мыслью, что от клейма «Доминик мой первый и единственный мужчина» надо избавиться как можно быстрее, потому что оно горело на моей душе позорной меткой и причиняло гораздо больше дискомфорта, чем тот ожог, что уже много лет не болел на моём запястье. Настроена была решительно. В конце концов, я – Агнесса Ивелина Брунгильда Марко – не бросаю своих слов на ветер! Сказала, что пересплю с первым встречным, значит, так и сделаю! И всю ночь мне снились яростные, мстительные сны, а утром я просыпалась с головной болью и невыносимым чувством стыда.

«Чем я буду лучше Доминика, если поступлю так? – спрашивала я у своего отражения в зеркале. – Он шлюха, она шлюха, я шлюха… Из нас получился бы прекрасный треугольник!»

И весь день я продолжала мысленный диалог с собой, негодуя и злясь на собственную трусливую глупость. Ну, вызовут меня на Комиссию, ну, выяснят, что у нас с Домом и в самом деле была добровольная связь. Боже! Сейчас же не «серые» времена, никто не потащит меня силком на «случку»! Максимум, что они смогут сделать – это заставят нас с работать вместе, как я Доминику и сказала… Могут рекомендовать продолжить отношения. Но не со свечкой же будут стоять, в конце концов, считая фрикции и замеряя интенсивность оргазма!

«Определённо, – соглашалась сама собой. – К чёрту импульсивность и торопливые поиски партнёра на одну ночь! Я так и скажу всем на Комиссии: «серые» времена давно миновали».

Но память услужливо подбрасывала образ ректора, её привычно холодное выражение лица и неживой взгляд. И золотые браслеты на запястьях. И то, что она не стала отговаривать, а сама – сама! – предложила убежать куда подальше и спрятаться. Так что, может быть, я опрометчиво решила, что «серая» эпоха давно закончилась? Может, для девочек из сиротского приюта имени святой Брунгильды да десятка других подобных организаций, разбросанных по всему Аполлону, за прошедшие двадцать лет ничего не изменилось?

Тысячу лет назад таких, как я и Дом, сжигали на костре, а пять столетий спустя стали препарировать в закрытых институтах, чтобы выяснить причину нашей особенности. В конце концов списали всё на мутацию и занялись… селекцией.

Тогда же стали замечать странную связь между мужчиной и женщиной, состоящими в постоянных длительных отношениях. За что бы они ни брались, делали это так, будто были единым целым, будто у них был один мозг на двоих. Эту связь и окрестили «контактом». Конечно, при добровольном союзе он был в разы мощнее, но даже малая часть «контакта» давала паре неоспоримое преимущество перед свободными мутантами и перед простыми смертными, не наделёнными никакими особенными «дарами».

Я не помнила своих родителей, не представляла, кем они работали, какими были людьми. Но точно знала, что бабушка и дедушка не выбирали друг друга – в «серые» времена партнёров назначало правительство. С единственной целью – плодиться и размножаться. Из мальчиков делали Охотников, из девочек инкубаторы.

После окончания Самой Последней Войны к власти пришли гуманисты, и правительство издало указ о запрете принудительного «контактирования», который Корона милостиво одобрила. А что им ещё оставалось? Во время военных действий погибло столько Охотников и Гончих, что королева не на шутку испугалась, как бы мутанты и вовсе не вымерли – так уж сложилось, что «в неволе» мы размножались без особой охоты, и каждое следующее потомство было слабее предыдущего.

Так что с тех самых пор всё исключительно на добровольной основе. Если не вспоминать о случае с Агнессой Одеттой Брунгильдой Вальдо. И напрочь забыть о том, что папа тумбочки в блестящем платье какой-то там министр.

И вечером я снова ложилась спать вся такая мстительно-решительная, а утром просыпалась с желанием рвать зубами подушку и когтями раздирать в клочья казённое имущество.

К счастью, наступил четверг, Доминик произнёс своё коронное «да ты радоваться должна, что на тебя хоть у кого-то встало», и тут я окончательно закусила удила. Мало мне было аргументов «за»? Тех самых, которым я с таким трудом и уже из чистого упрямства и природной стыдливости – всё же сказывалось воспитание в приюте при монастыре – придумывала опровержения? Мало? Так получи последний, контрольным выстрелом в лоб – на такую рыбу размороженную и не встанет-то ни у кого, разве что у душки и благодетеля Доминика.

О, я прекрасно понимала, для чего он это сказал. Гадёныш надеялся, что я зажмусь, вспомнив обо всех своих послеприютских комплексах неполноценности, и признаю, что да, я дохлая селёдка и радоваться должна, раз до меня снизошёл золотоволосый бог любви.

Если бы Доминик тогда знал, что его слова окажут на меня прямо противоположный эффект, думаю, он бы язычок-то себе прикусил.

Ах, рыба? Ах, не стоИт? Ах, Комиссия? Меня трясло от злости и обиды, унижения и стыда, но я приняла решение и отказываться от него не собиралась.

Найду подходящего – чтоб не совсем урода – мужика, удостоверюсь, что полноценного «контактирования» у нас с Домиником не состоится ни в близком, ни в далёком будущем (нам в училище не один год на эту тему мозг полоскали, мол, хотите сделать себе карьеру – держите трусы на замке, потому что «контакт» измены не терпит), а заодно, раз уж всё равно случай подвернётся, проверю, что там насчёт того, стоИт или не стоИт.

Я ведь не уродка, в конце-то концов, если верить зеркалу, лицом вполне себе миловидная, да и фигура не без округлостей в нужных местах. Вот разве что с волосами природа надо мной подшутила, зачем-то наградив чёрно-красной полосатостью… Так ведь об этом никто, кроме близняшек, не знал – ну, что волосы у меня не крашеные, а от природы такие. Все думали, что это я себе такое модное колорирование делаю. (Ага, как же! После того как монашки меня десять лет налысо брили, чтобы я не позорила божье место дьявольским цветом волос, я к парикмахерской по доброй воле ближе чем на километр никогда не подойду.) Так что, строго говоря, и в цвете волос были свои плюсы.

И тем не менее, задавая свой вопрос Рику, толику неуверенности я всё же испытывала. Правда, недолго, ровно до тех пор, пока попутчик мне не ответил:

– Не могу отказать даме.

И поцеловал.

С момента как застукала Доминика с его новой невестой и до его визита за ответом примерно сутки назад я тысячу раз представляла, как это будет – целоваться с другим мужчиной, не с тем, которого считала своим будущим мужем. И, надо сказать, так себя накрутила, что в тот миг, когда тёплые губы уверенно коснулись моих, смешивая моё взволнованное дыхание с дыханием Рика, на меня нахлынуло такое облегчение, что показалось, я сейчас взлечу под потолок купе и зависну там, будто глупый воздушный шарик, наполненный гелием.

Поцелуй со вкусом виноградного вина и молочного шоколада был мягким; не агрессивным и требовательным, а долгим поцелуем-знакомством, и вслед за облегчением накатила волна какой-то щенячьей, совершенно беспричинной радости. Всё казалось лёгким и правильным, и я не то что забыла – даже не вспомнила обо всех тех мучительных метаниях, через которые мне пришлось пройти, прежде чем оказаться в объятиях своего случайного попутчика.

Рик целовался здорово: умело и со вкусом. Удивительная нежность и нарочитая неторопливость первого поцелуя с другим мужчиной увлекли меня настолько, что я и не заметила, когда процесс утратил ознакомительный характер и перешел в иную плоскость.

Поцелуй стал глубже и жарче. И это мне снова понравилось: и то, с какой настойчивостью Рик скользнул языком между моими губами, и то, как легко я ему уступила, и то, с какой откровенной жаждой он буквально вылизывал мой рот изнутри.

А ещё был вкус. Невероятный. Не сладкий, как принято описывать поцелуи. Не сногсшибательный, да и вообще описать его было бы довольно сложно, потому что он просто присутствовал, как если бы всё, что я испытывала до этого момента, было пресным и бесцветным. Непроизвольно сжав колени, внезапно ощутила какую-то щекотную пустоту внизу живота и, кажется, всхлипнула. Продолжая опираться одной рукой о столешницу, другую опустила Рику на затылок, сжимая в кулаке пряди его длинных волос и ноготками царапая кожу на загривке. Он издал ни на что не похожий вибрирующий звук, от которого у меня в прямом смысле слова содрогнулось всё нутро, а сердце ухнуло в бездну, разгоняя кровь до скорости вагончика на аттракционе «Смертельная петля». И тут же, пока не успела опомниться, Рик с лёгкостью, будто я вообще ни черта не весила, вздёрнул меня вверх, выдирая из-за столика и перетаскивая к себе на колени.

Я толком и испугаться-то не успела, а когда ощутила под своими разведёнными в стороны бёдрами вполне себе внушительную твёрдость, стало так жарко, что о страхе и не вспомнила.

Рик, ругаясь от нетерпения, рывком содрал с меня свитер – чуть голову не оторвал, ей-богу – и потащил майку, выдергивая её из-под пояса джинсов. А я – клянусь – даже сквозь всю одежду, что на нас ещё была надета, чувствовала, как та самая впечатляющая твёрдость подо мной сжимается и пульсирует. И это одновременно возбуждало и смущало. Второе – больше. Невольно заёрзала, не представляя толком , чего хочу добиться: избавиться от восхитительно-стыдных ощущений или, наоборот, их усилить. Добилась лишь того, что Рик вновь издал этот сводящий меня с ума звук и хрипло предупредил:

– Не делай так, Кошечка. Запасных штанов у меня с собой нет, а ходить с пятном от спермы на ширинке в моём возрасте немного несолидно…

Я замерла, то ли испугавшись, то ли окончательно застеснявшись, а он шумно выдохнул, опуская взгляд.

В дорогу я надела хлопковый бесшовный лифчик и теперь вдруг застыдилась его простоты, захотелось, чтобы на мне в этот момент было что-то кружевное, прозрачное и более провокационное. Впрочем, таких вещей в моём гардеробе всё равно отродясь не водилось…

Однако мужчину неэротичность моего белья, судя по всему, не смутила, он его вообще не заметил. Да и когда ему было? За секунды, прошедшие от опускания взора на мою грудь до закатывания лифчика мне под мышки, рассмотреть цвет и фасон было бы довольно проблематично.

Меня обожгло осознанием неприличности ситуации и в целом, и в частности, но Рик не дал мне и шанса, чтобы опомниться или – Боже упаси! – передумать. Поймав мой взгляд, он по очереди опустил мои руки себе на плечи и, мягко улыбнувшись, спросил:

– Любишь такие штучки?

– Что?

Кажется, от моего лица повалил пар.

– Какие? Ты о чём?

– О браслетиках, – попутчик рассмеялся и провёл пальцем сначала по левому запястью, и разноцветные «недельки» приветственно звякнули, потом по фенечке на правом – прямо по клейму, спрятанному под ней.

– Люблю, – просипела я, воровато отводя глаза в сторону.

– Тебе идёт. Посмотри на меня, – шепнул он и, ласково пощекотав мне ребра, внезапно подхватил ладонями груди. Сжал, погладил. Приподняв, свёл мягкие полушария вместе, неспешно потирая камушки сосков большими пальцами рук, а затем, не разрывая зрительного контакта, чуть наклонил голову и провёл языком сразу по обеим ставшим невероятно чувствительными вершинкам. Чертовски порочно.

Сдавленно охнув из-за необычности ощущений, вспомнила, что когда нечто похожее пытался делать Доминик, я только морщилась и терпеливо ждала, когда он «наиграется». Вспомнила – и тут же выкинула из головы, потому что мысли о бывшем женихе были сейчас совершенно неуместными. Откинула голову назад, опуская веки, целиком сосредоточившись на собственных чувствах.

Потому что и в этих поцелуях Рик тоже оказался мастером. Умело и неспешно он погружал меня в абсолютно иное, неведомое измерение. И в какой-то момент мне стало категорически мало того, что он давал, начала раздражать эта неспешность, захотелось чего-то более яростного, проникающего, более животного, что ли. Поэтому, особо не задумываясь, дернула Рика за волосы, заставляя оторваться от моей груди. Клянусь, ему это понравилось. О да! Он издал горловой стон и запрокинул голову, открыто демонстрируя, в каком восторге он от моей нетерпеливой жёсткости.

– Майку сними, – прорычала я. Именно прорычала – так грубо и резко прозвучал мой голос даже для меня, но Рик это никак не прокомментировал, молча завёл правую руку за голову. Футболка протестующе затрещала, но выжила и подбитой чайкой улетела куда-то в угол купе.

– Так лучше?

Он снова улыбнулся, явно польщённый моей реакцией на его тело. А я… я вдруг почувствовала, как пересохло в горле, и, немного отклонившись, нащупала бокал, из которого Рик пил несколькими минутами ранее, и тут же осушила его, облизывая жадным взглядом бронзовый торс моего попутчика. О, как он был хорош! Мамой клянусь, давшей мне жизнь, но умершей раньше, чем я успела её узнать; отцом, ушедшим вслед за нею, раз так и не отыскал меня; матерью-настоятельницей, одарившей сироту своим именем, и даже святой Брунгильдой, – в жизни не видела ничего более прекрасного.

Рот наполнился слюной, и я сглотнула. У Рика было роскошное тело, загорелое и, что меня неимоверно порадовало, почти лишённое волос. Уж не знаю почему, но волосатые мужики меня не просто раздражали – злили. У моего же попутчика с этим всё было в полном порядке. Хорошо прокачанные пластины грудных мышц – божечки, совершенного золотисто-бронзового цвета, сильные руки без шрамов и ожогов – это я первым делом проверила, только ещё одного Охотника мне не хватало! На левом предплечье, правда, была татуировка, изображавшая какого-то индийского божка с кошачьей головой и двумя парами рук. Красивая. Не медля ни секунды, я провела пальцами по ней, по плечам, по ключицам, по – один, два, три – шести кубикам пресса, по сужающейся книзу полоске мягких рыжеватых волосков, добралась до ремня брюк… и тут выдержка мне отказала. Это было… не знаю, помутнением рассудка, чем-то, с чем я, в буквальном смысле слова, не могла бороться, будто внутри меня в какой-то момент очнулась ото сна незнакомая часть моей души, мурлыкнула, похабно потянулась, а потом изогнулась и вцепилась зубами в беззащитно обнажённое мужское горло.

– Кош-ш-шка! – прошипел Рик, прямо-таки отдирая меня от своей божественной плоти и опрокидывая на полку.

А потом вжал меня в сиденье, и от ощущения его голой кожи, так плотно прижимавшейся ко мне, хотелось не рычать даже – орать дурным матом, как кошки по весне, и тереться, тереться о придавившее меня тяжёлое тело.

– Ответка, – хрипнул Рик, придержал меня рукой за горло, чтобы я сильно не дёргалась, и с удовольствием, я бы даже сказала, с аппетитом вгрызся в моё левое плечо.

Стыдно признаться, но взвыла я не от боли, хотя больно было, обманывать не стану. Заорала я от сокрушительного и совершенно невероятного оргазма. Такого не то что с Домом не испытывала, даже сама себе так хорошо сделать не могла.

– Не кончай, не кончай, не кончай… – будто мантру, бормотал Рик, сдирая с меня штаны. Я его прямо зауважала: не так-то просто стянуть со вспотевшего, расслабленного до состояния «жидкости» тела джинсы-стрейч. Когда же понял, что уговоры его несколько неактуальны, сверкнул почерневшим от возбуждения взглядом и объявил:

– Второй раунд.

– Второй раунд только после второй загадки, – чисто из вредности пробормотала я, пытаясь выровнять дыхание и собрать в кучку разбежавшиеся мысли.

– По хрену… – прорычал Рик, успешно стаскивая с меня джинсы вместе с хлопковыми танга, тоже ни разу не сексуальными. – Я отгадки знаю на все. Хочу тебя, Кошка, как же сильно я тебя хочу… Бюстик сними. Голой тебя хочу.

Мозг вяло возмутился из-за настойчивости Рика, а руки уже потянулись к лифчику, чтобы поскорее исполнить требование мужчины. Потому что, чего уж врать, я тоже его хотела. По-настоящему. И желание отомстить Дому и оставить с носом Комиссию к этому сумасшествию не имело вообще никакого отношения.

Дождавшись абсолютной обнажённости, Рик переместил ласки на мой живот, поцеловал ямку пупка, опустился еще ниже и… кажется, меня понюхал… нет… Да, определённо понюхал, испустив весьма однозначный стон удовольствия.

– Сладкая, – пробормотал, сгибая мои ноги в коленях и разводя их в стороны, – Кошечка… – едва касаясь моей влажной и припухшей от ожидания прикосновений сердцевины.

А затем провёл языком прямо там, в самом-самом нужном месте и довольно заурчал, когда я заёрзала и дёрнулась всем телом, толком не зная, чего я хочу больше: чтобы он продолжил {это} или всё-таки позволил мне сгореть от стыда.

– Отзывчивая, вкусная, – шептал он, вылизывая, покусывая, нажимая на чувствительные точки и вырывая из меня совершенно неприличные стоны. Так потрясающе, так удивительно… Так вообще бывает?

– Моя невероятная, моя страстная, моя охренеть до чего идеальная девочка… Хильди, очень тебя прошу, скажи, что у тебя есть презерватив.

– Что?

Краем сознания я отметила, что Хильди – это производная от Брунгильды, и вспыхнула от понимания простой вещи: даже если бы Рик сейчас назвал меня чьим-то чужим именем, мне было бы наплевать – лишь бы продолжал…

– Потому что если нет, – его лицо внезапно приблизилось настолько, что я смогла рассмотреть танец шальных бесенят, отжигавших какой-то абсолютно безумный танец в янтарном море его глаз, – у нас проблемы, Хьюстон.

– Проблемы? – простонала я, не то чтобы не понимая, о чём говорит Рик. Всё я прекрасно понимала! И наверное, не зайди у нас с ним всё так далеко или, что более вероятно, будь на его месте кто-то менее опытный и бесстыжий, я бы перепугалась до чёртиков и подзатыльников бы себе навешала за безрассудность. Это кем надо было быть, чтобы запланировать секс с первым встречным и не озаботиться вопросом защиты? Идиоткой, вот кем. Однако на месте Рика был Рик, и в данный момент я думала лишь о том, что мне наплевать. На презерватив, на возможные последствия, на совесть и стыд, которые рано или поздно выберутся из того угла, в который их безжалостно загнали, и сожрут меня живьём… Сейчас мне хотелось лишь одного: чтобы мужчина не останавливался. О чём я ему со стоном и сообщила.

– Очень-очень большие! – чертыхнулся Рик, и я услышала, как – аллилуйя! – звякнула пряжка его ремня. – Потому что того единственного, что есть у меня, нам с тобой наверняка не хватит.

Наплевать… Как-нибудь выкрутимся… Потом об этом подумаем… Мне всё равно… Боже, в моей голове были одновременно эти и ещё миллион других беспечных и безответственных мыслей, но из горла вновь вырывались лишь хриплые стоны, и я потянулась за поцелуем, сладким и жгучим, как острый перец, суматошно помогая попутчику избавиться от джинсов и белья. Наконец расслышала шуршание фольги, и Рик, прикусив краешек моего уха, спросил, не хочу ли я ему помочь.

– Лучше сам, сам… – ответила, задохнувшись.

– Стесняешься?

Замотала головой. Если бы! Никакого стеснения не было и в помине, что странно, учитывая, что голого мужика вижу второй раз в жизни. И если с первым до обнажёнки я встречалась долго и вполне регулярно, то об этом вообще ничего, кроме имени, не знаю. Чувство неловкости во мне вызывало нестерпимое желание вновь попробовать Рика… на зуб. Укусить сильно, до крови… Представила себе, каким будет на вкус бронзовый бог, и облизала вмиг пересохшие губы.

Рик замер, с выражением лёгкой растерянности проследив за движением моего языка. А затем перевёл взгляд с моего рта на шею и чуть ниже – к плечу. Туда, где остались следы от его зубов. Дёрнул кадыком, сглатывая, и я зашипела, несдержанно прогибаясь навстречу мужчине:

– Ну ж-же!

Приподнялась на лопатках и – не укусила – облизала тёмное пятнышко на его горле. Хоть убейте – не знаю, откуда во мне это взялось.

– Ненормальная, – с какой-то обречённостью в голосе простонал Рик и вошёл в меня одним резким движением. Сладко и больно одновременно. Вскрикнула, всё-таки в этой части половых отношений я по-прежнему была новичком, но не признаваться же в этом сейчас!

– Прости-прости!

Он и сам, без моих пояснений всё понял, и прежде чем, шевельнувшись, податься назад, осыпал моё лицо лёгкими поцелуями.

– Просто ты такая узкая… чёрт!.. Кошечка, какая же ты…

Внутрь – выдох. Наружу – стон. Снова внутрь – ме-е-едленно и глубоко, а хриплый голос неустанно бормочет какие-то глупости, которые возбуждают не меньше, чем плавное скольжение и ритмичные движения. Наружу… Дыхание рвётся, как тонкая бумага, царапает горло острыми краями застрявшего крика, и хочется взлететь к самому солнцу, а потом упасть на землю россыпью радужных брызг.

В ушах ревёт кровь, и сквозь триумфально-барабанный бой сердца я уже не слышу слов своего любовника, потому что он, кажется, тоже внезапно разучился говорить. Его глаза закрыты, черты лица заострились, приобретя какую-то хищную жёсткость, голова немного откинулась назад, и я видела, как по бронзовой шее стекает капелька пота. Подняла к ней руку – в кончики моих пальцев ударился бешеный пульс, и я вновь ощутила – именно ощутила, не просто слышала – странный, до безумия возбуждающий вибрирующий звук мужской страсти.

– Р-ракшаси атта, – на незнакомом языке прорычал Рик. – Атта ихиро…

И не останавливаясь, ни на миг не прекращая резких, давно утративших медлительную нежность движений, склонился к моему плечу и с довольным урчанием облизал следы, оставленные его зубами.

Я извращенка. Сумасшедшая мазохистка, не иначе, потому что выгнулась, будто меня током прошило, и жалобно захныкала:

– Пожалуйста!

В этот раз больно не было, потому что Рик не кусал, лишь легонько прихватил зубами мою кожу, но мне и этого хватило, чтобы сорваться за грань реальности.

В себя приходила долго. Медленно восстанавливала сбившееся дыхание, собирала вместе слегка ошалевшие мысли… Одна из них заставила улыбнуться, лениво и довольно. Впрочем, я себя так и чувствовала: ленивой, довольной и в абсолютной нирване.

– О чём думаешь? – шепнул над ухом Рик.

Мы всё ещё лежали на его полке, голые и потные, и, несмотря на то, что места мало, было хорошо и уютно. По крайней мере мне. Приоткрыв глаза, повернула голову, заглядывая попутчику в лицо. Наверное, это плохая идея – сказать ему, что улыбаться меня заставила мысль о том, что это я удачно попала. В том смысле, что одним ударом двух зайцев убила: узнала наконец, что такое настоящая страсть, и от Дома избавилась раз и навсегда. Нет. Не стану о нём вспоминать. Ни сейчас, ни когда-либо ещё.

– Ни о чём. Просто…

Рик притянул меня к себе за шею и поцеловал.

– Скоро станция, – сообщил минуту спустя, глянув на табло настенных часов. – Надо одеться.

– Угу.

Я зевнула. Шевелиться и что-то делать не хотелось от слова «совсем».

– Давай, лентяйка!

Он пощекотал мой бок, и я хихикнула, вяло отбрыкнувшись.

– На внешнем Контуре у вагонов будут колеса менять, гонять нас по станции туда-сюда минут сорок. Как раз успею сбегать в магазин. Помнится, тут на привокзальной площади была какая-то «вечёрка».

Рик свесил руку, подобрав с пола мою майку с трусиками, хмыкнул:

– Впрочем, ты можешь не одеваться. Я за презервативами – и сразу назад, – весело подмигнул моему смущению. – Кошка, у тебя влажные салфетки есть?

Вздохнула, понимая, что вставать всё-таки придется. Хотя бы для того, чтобы привести себя в порядок и расстелить постель.

– Есть. Сумку подашь?

Рик поднялся, а я, покопавшись в недрах своего рюкзачка, извлекла нужную пачку.

– Вот…

Дыхание вырвалось из груди со свистом, и я, издав истеричный смешок, едва не выругалась вслух. А всё потому, что Рик как раз повернулся ко мне спиной. Красивый, бронзовый, обнажённый. Со знакомым клеймом на правой ягодице. Я зажмурилась. Твою мать! Кто? Кто, скажите мне на милость, ставит отметину о принадлежности Короне себе на задницу?! Жизнь – боль. И если тебе на минуточку показалось, что это не так, лучше пойди и сразу ударься головой об стенку.

– Всё нормально?

Рик, абсолютно не загоняясь из-за собственной наготы, неторопливо собирал вещи: кроссовки, носки, джинсы, а я разучилась дышать. Кажется.

– Ты смотришь на меня, как на призрака.

Прокашлялась.

– Мне показалось, – а может, и правда только показалось, а? – у тебя… сзади. Клеймо?

– На заднице? – уточнил он, ослепительно улыбнувшись. – Ты заметила?

– Ты Охотник, что ли? – тоскливо поинтересовалась, прижимая к груди майку.

– Ну да. А что?

– Ничего, просто подумала… Обычно же демонстрации удостоверения недостаточно. Люди просят клеймо показать…

Рик рассмеялся, а мне захотелось его ударить. Вся моя жизнь со свистом катится в бездну, а он ржёт!

– У Охотников традиция же, слышала? В день присяги каждый из нас должен сам прижать раскалённую печать к телу. Типа демонстрируя свою мужественность и бла-бла…

Конечно слышала! Доминик мне раз пятьсот рассказывал, как ему было страшно и больно и как, правильно настроившись, он решительно и стойко перенёс мучения. А то! С обезболивающим и заморозкой! Это тебе не приют святой Брунгильды… У Дома ожог, кстати, был на плече. Как раз в том месте, где у Рика татуировка.

– Ну я и прижал, – весело рассказывал попутчик, чтоб ему провалиться. – Молодой был. Дурак совсем. Думал лишь о том, как тёткам из Комиссии клеймо демонстрировать стану… Потом, конечно, пожалел сто раз, но что уж теперь?..

За окном поезда показались огни приближающегося Контура, и скорость стала снижаться. Я натянула на себя майку и бельё, понимая, что начни я сейчас одеваться полностью, это может вызвать ненужные подозрения. Рик улыбался и шутил, а мне хотелось сдохнуть.

– Хильди, – имя, которым он несколько раз называл меня в порыве страсти, вдруг стало раздражать, – Кошечка, ты чего загрустила?

Он подцепил пальцем мой подбородок и заглянул в глаза.

– Жалеешь? Стыдишься? Прекрати!

Поцеловал сладко и по-хозяйски, добавив:

– Ведь здорово же было.

– Было, – вынужденно призналась я. Что уж врать-то?

– Тогда в чём дело?

– Неловко, – я поежилась. – Мы совсем незнакомы… Ну и вообще…

Он прижал меня к себе, крепко. Коснулся губами виска.

– Ерунда какая. Ещё успеем как следует познакомиться. Западный сектор не такой большой, чтобы мы не нашли способа видеться как можно чаще.

Этого-то я и боялась.

– Ну, выше нос, дева-воительница. Кстати, ты мне ещё так толком и не рассказала, куда и зачем едешь.

Я выдавила из себя жалкую улыбку и промямлила, что спешить некуда. Кошки на душе не просто скребли. Они там нагадили и теперь остатками моего стыда и здравого смысла закапывали продукты своей жизнедеятельности.

Поезд тем временем противно завизжал тормозами и остановился на полутёмной платформе.

– Я вернусь так быстро, что ты не успеешь заскучать, – со счастливым видом пообещал Рик, а я от всей души понадеялась, что в магазине будет очередь. Он был такой славный, улыбающийся и открытый, что мне хотелось выть от стыда и ненависти к себе. Хороший парень… Ну как парень? Сколько ему лет? Тридцать? Больше? Чёрт! Ничегошеньки же о нём не знаю! Кроме того, что он здорово тра… Просто ах, до чего здорово. И я его просто использовала, а теперь боюсь признаться в своей безответственной глупости.

Боже! А если он уже в «контакте» с какой-нибудь Гончей? Это ведь я желала избавиться от гипотетической связи с Домиником. А Рик? Захотел мужик развлечься на стороне, подумал, вот попутчица едет из обычных, без дара, бояться нечего. Почему бы и не скрасить тоскливую дорогу, тем более что и девушка не особо возражает…

Господи! Я закрыла лицо руками и целую минуту просто сидела, раскачиваясь из стороны в сторону. Что я наделала? Если Рик и в самом деле был с кем-то в «контакте», то теперь кирдык всему – отношениям, карьере… Ох, ну почему я не вняла предупреждениям наставниц о том, что трусы надо на замке держать?

«А если нет? – шепнул противный голосок внутри меня. – Что если никакого «контакта» у него не было? До тебя. Что тебя ждёт? Всё то же самое, что и с Домом? Не станет мужик, трахающий первую встречную в вагоне скоростного поезда, хранить верность».

– А по-другому я не хочу, – простонала сквозь зубы, понимая, что не смогу сейчас посмотреть Рику в глаза. Одевшись в мгновение ока, закинула рюкзак на плечо, вытащила сумки из-под полки и сломя голову ринулась из купе.

Запыхавшаяся, перепуганная, ежесекундно оглядываясь по сторонам, выскочила из вагона и пулей метнулась в подземный переход, даже не представляя себе, как стану оправдываться, если встречу возвращающегося из «вечёрки» Рика. К счастью, иногда – очень редко – мне всё же везло. И вместо попутчика я встретила невысокого мужичка в цветастой тюбетейке.

– Красавица! – взвизгнул он, заметив меня. – Куда едем?

– Денег нет! – буркнула я, но зачем-то уточнила: – В Запад-7.

Таксист радостно шевельнул огромными, просто гигантскими усами.

– Какие деньги, дорогая, я тебя умоляю! Одно место в маршрутке осталось. Что я, изверг, с хорошеньких девушек деньги брать? Семь зелёненьких – разве это деньги? Это слёзы мои, а не деньги…

– Поехали! – решилась я. – Веди к своей маршрутке. Только галопом, родной, галопом!

3 Глава третья. Запад-7

Я стояла под вывеской с адресом, который был прописан в моём направлении по распределению, и никак не могла решиться войти. Нервничала.

Здание секторального отдела внутренних надприродных сил в Западе-7 на типовое было мало похоже: без привычных глазу внушительных колонн, щедро увешанных камерами наблюдения, без окон, одетых в кованую решётку. Да и на крыльце вместо амбала, возле ног которого неизменно сидел злой как дьявол цепной пес, лениво курил какой-то пацан в рваных штанах и безразмерной майке. Курил!!! Не табак, конечно, но всё равно. В Центре бы за такое как минимум на гауптвахту упекли, а как максимум… Я непроизвольно почесала левую ягодицу, которой однажды неслабо досталось от куратора, и всё же шагнула на крыльцо.

– По уставу за курение и распитие спиртных напитков в местах, доступных посещению гражданских, вообще-то предусмотрено наказание, – проговорила, ощупывая парнишку взглядом и пытаясь прикинуть, в каком звании он мог бы быть. – От трёх нарядов вне очереди до десяти розог.

– Пфф! – Курильщик выдохнул мне в лицо облачко ароматного дыма – то ли дынного, то ли персикового, смерил меня высокомерным взглядом и презрительно хохотнул. – Каким это ветром «центральную» шишку в наши офигении занесло?

– Офигении? – растерялась я.

– Е. Бе. Ня, – по слогам и почему-то шёпотом уточнил мой собеседник, а потом, торопливо зыркнув куда-то влево, добавил: – Что вылупилась? Катись отсюда, кошка крашеная!

– Сама дура, – пробормотала я, неожиданно заметив, что у парня под футболкой прячется весьма фактурная грудь. Кроме того, ни один уважающий себя мужик не ругался бы такими словами. Разве что прошипел бы интимное «Кош-ш-шка» в ухо и… и не только в ухо. Тряхнула головой, пытаясь избавиться от непрошеных образов и картинок, потоком хлынувших мне в мозг после кодового слова «кошка». Ещё раз бросила на курильщика – курильщицу? – брезгливый взгляд и направилась в здание.

Ну в самом деле, чего я боюсь?

Полдня в Западном Секторе, и в Западе-7 в частности, убедили меня в том, что не так уж он и мал, как пытался заверить меня Рик. Большой город, если судить по вокзалу, тысяч на двести пятьдесят – триста жителей. Он встретил меня суетой разноцветных маршруток и ленивым басом автобусов. Усатый маршрутчик лихо притормозил у старенького, пропахшего грязной тряпкой и чебуреками вокзала и даже пытался набиться в дальнейшие провожатые, но был безжалостно отшит.

После чего я наконец осталась одна под огромными механическими часами. У часов были большие стрелки, которые каждую минуту проживали с протяжным скрипом, а у меня баулы, паника и страх. Да… После Рика, точнее, после ах… ах какого близкого знакомства с его телом и с тем, как умело он им пользуется, – уж я-то знаю, у меня до сих пор всё звенело от восторга, стоило лишь вспомнить о бронзовом боге… Так вот, после слов Рика о том, как мал Запад-7, я дёргалась каждый раз, когда на горизонте появлялась рыжеволосая голова. К счастью, я переехала в Западный сектор, а не в Северный. И здесь рыжие встречались не так чтобы часто. Терпимо. Я, если честно, после поезда вообще только одного и увидела. Слава богу, не Рика. Хотя сердце, едва я заметила в толпе рыжую макушку, совершило невероятный кульбит, едва не выпрыгнув через горло…

Пару часов я бродила по совершенно апрельскому городу – несмотря на середину июня здесь было довольно прохладно, а снег, тут и там выглядывающий из-под разлапистых ёлок, нагонял страх: что ж тут зимой, если летом так холодно? Но выбирать не приходилось. Поэтому я и стояла у крыльца отделения сама, без конвоя. По этой же причине уверенно отодвинула в сторону девчонку, что обозвала меня крашеной кошкой, и вошла в двери СОВНС.

Сделав лишь один шаг за порог, застыла, жадно втягивая в себя воздух. Уж не знаю почему, но запах в этих учреждениях всегда вызывал во мне повышенное слюноотделение, какую-то совершенно неуместную слезоточивость и, как ни странно, жажду деятельности.

В окне дежурки показалась частично сонная взъерошенная голова сержанта и потребовала от меня документы, которые я тут же предъявила. Парень сунул нос в сопроводительный лист и завис так надолго, что я успела заскучать и полностью уйти в собственные мысли, почти забыв, зачем вообще здесь торчу. Тем более что подумать было о чём. У меня от этого «источника дум» до сих пор сладко проваливалось вниз живота сердце, и немного саднило между ног… Ох…

Поэтому, когда дежурный, издав стон, полный сожаления и тоски, пробормотал разочарованно: – Перевал? Да вы, наверное, шутите! – вздрогнула от неожиданности и переспросила:

– Что?

– На Перевал, говорю, тебя распределили?

– Ну да.

– Жалко. Там никто долго не задерживается, а ты хорошенькая… Если б не Перевал, я бы предложил тебе встречаться. Кстати…

Его глаза загорелись, а на лбу большими неоновыми буквами вспыхнула надпись «На хрена козе баян? Можно и одноразовым сексом обойтись». Однако и взгляд, и провокационную надпись я проигнорировала, без ненужных расшаркиваний спросив:

– Так с начальником могу поговорить? Или как? Он на месте вообще?

Дежурный как-то внезапно погрустнел:

– Пончик-то? Да куда он денется? Этот крючкотвор даже обедает сухарями, чтобы мы не расслаблялись, – и добавил, заметив мой вопросительный взгляд: – Третий этаж. Вторая дверь налево. Слушай, а вечером ты что делаешь?

Махнула дежурному рукой, ограничившись простым «отвали», хотя очень хотелось усугубить его отогнутым средним пальцем, и зашагала в указанном направлении. Коридоры здания СОВНС освещены были плохо. Видимо, неспроста, а с тайной целью сделать более неприметными стены, которые неизвестный, но, скорее всего, уже покойный маляр выкрасил в ядовито-зелёный цвет. Причем, говоря «ядовито», я нисколько не преувеличила: у меня уже ко второму этажу глаза слезиться начали.

Так что ничего удивительного, что я едва не прошла мимо нужной двери. Остановила меня латунная табличка, внезапно тёпло и приветливо блеснувшая на фоне окружающей болотной зелени.

«Начальник СОВНС Рикардо Понтсо», – прочитала я, заправила волосы за уши, остро сожалея по поводу своего внешнего вида. Эх! Я-то надеялась, что в поезде переоденусь в форму, приведу себя в порядок… Кто ж знал, что конец пути проеду в маршрутке, мчащейся по узким западным дорожкам на дикой скорости, нарушающей не только все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения, но заодно с ними и прочие нудные законы. Как закон всемирного тяготения, например.

Кто знал, что на местном вокзале нет комнат отдыха, оборудованных общественными душевыми, а в двух гостиницах, обнаруженных на площади, которая, конечно же, именовалась Привокзальной, цены были такими, что у меня аж зубы заломило.

Нехитрый скарб пришлось сдать в камеру хранения – тоже недешевую, между прочим, а потом чистить зубы в вокзальном туалете, безмолвно радуясь тому, что у свитера такое высокое горло. Ибо, не спрячь я как следует засосы на шее, с репутацией на новом месте работы можно было бы распрощаться раз и навсегда.

– Войдите! – громыхнуло в вышеозначенном кабинете после того, как я несмело дважды стукнула по зелёной двери.

– Здравия желаю! – проорала браво и, чеканя шаг, прошлёпала (правильно, переобуться-то я тоже не смогла, поэтому и щеголяла пусть и в изящных, но совершенно неуместных сабо) от порога к огромному письменному столу. За ним восседал маленький круглый мужичишка, получивший прозвище Пончик явно не только из-за фонетической схожести фамилии с бичом всех желающих похудеть модниц.

– Орать не надо, – без особого энтузиазма поприветствовал меня мой первый в жизни настоящий начальник и кивнул в сторону трёхногого стула, безмолвно обозначая место, где я могла бы бросить кости. – Ты по распределению, что ли? Документы где?

Я протянула пачку бумаг, уже изученных дежурным, и присовокупила к ним выписку из диплома, а также несколько личностных характеристик от некоторых из моих преподавателей. Пончик бегло все просмотрел, потратив гораздо меньше времени, чем пацан в дежурке, а потом смешно сложил пухлые ручки на своем кругленьком животике и ласковым голосочком поинтересовался:

– Ну, душа-девица, и за что ж такую красавицу в наши офигении услали? Признавайся, что натворила?

Про «офигении» я второй раз спрашивать не стала, показушно надула губы и обиженно проворчала:

– Чего сразу «натворила»? Я вообще-то одной из лучших на курсе считалась…

– Потому и спрашиваю, – хмыкнуло начальство, растянув румяные булочки щёк в добродушной улыбке, – деточка…

«Хорошо хоть не Кошечка», – подумала, чувствуя, что в помещении стало как-то жарковато.

– Деточка, я слишком давно занимаю этот пост, чтобы не понимать: просто так такие «подарочки», как лучшая ученица курса, Западному сектору никогда не обламывались, а уж Западу-7 и подавно. Поэтому лучше сразу расскажи, сама. Ибо дерьмо, оно же такое, как ни топи, всё равно рано или поздно всплывёт…

Я малодушно порадовалась тому, что Доминика так красиво обозвали, подумала немного, а потом махнула рукой на все сомнения и поведала Пончику обо всём, благоразумно умолчав об инциденте в поезде. Я же не самоубийца, чтобы о {таком} рассказывать, да ещё и не кому-нибудь, а собственному начальству.

Пончик слушал внимательно, всё больше мрачнея в процессе моего повествования, а когда я замолчала, витиевато выругался и выкатился из-за стола. Просеменил своими маленькими пухлыми ножками до столика в углу, на котором я успела заметить электрический чайник, кофе-машину, медный кофейник – вот уж не понимаю, для чего он нужен в комнате, где газовой плиты и в помине нет – и вазочку на высокой ножке, до краев наполненную, судя по цвету, бруснично-грушевым вареньем. Выбрав из нагромождения посуды две одинаковых пузатых чашечки, Пончик щедро плеснул в них из того самого кофейника, и в воздухе я отчётливо уловила миндальные нотки уже знакомого мне коньяка.

– Значит, говоришь, обещался на Комиссию пойти?

Начальство поставило передо мной чашечку с ароматным напитком, заставив меня тем самым усомнится в безоблачности своего будущего. А что я должна была подумать, если сначала ректор – ну ладно, я студенткой тогда уже фактически не числилась, а теперь и начальник СОВНС наглым образом плюёт на сухой закон, недвусмысленно предлагая напиться?

Но от угощения отказываться не стала. Сунула нос в чашку и угукнула:

– Обещал.

– А тебя, стало быть, такой вариант не устраивает?

– Я вообще слабо себе представляю, что он может кого-то устраивать, – проворчала я. – Но мне сказали, что неуставные отношения у вас в Западе-7… как бы не в чести, что опасаться нечего, вот я и…

– Неуставные – да! – Пончик язвительно усмехнулся. – Но, деточка, ты, пожалуйста, не путай тёплое с мягким! Где неуставные, а где «контакт» между Гончей и Охотником? Разницу улавливаешь?

Я похолодела, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Неужели снова мордой об асфальт? Да сколько можно-то!

– Но тебя, слава богу, к нам только распределили, прикрепив конкретно к Перевалу. Так что можешь не волноваться. Тайрон, – Пончик болезненно скривился и сделал большой глоток из своей чашки. – Ах! – крякнул от удовольствия. – О чём бишь я? А! Тайрон, говорю, всю эту ересь насчёт «контакта» на дух не переносит сам и сотрудникам своим не позволяет даже заикаться на эту тему. Так что в этом плане тебе где-то даже повезло. Хотя…

Начальник скорбно блеснул внезапно повлажневшими глазами и снова приложился к коньяку. Я, настороженная его нездоровой реакцией, тоже нюхнула из чашки, судорожно восстанавливая в памяти разговор Отти с Давой. Убейте меня, но все те влюблённые улыбки и закатывание глаз с Пончиком вот никак не вязались.

– Хотя, если что вдруг, мы найдём, чем зубы Комиссии обломать… Тем более что ты лучшая выпускница…

И тут Пончик как-то вдруг оживился и заёрзал в кресле, подтягивая к себе сразу все многочисленные бумажки, лежавшие на его столе.

– Фактически, ты же никуда не торопишься?

Я осторожно покачала головой. Цитируя классика, «до пятницы я совершенно свободна». В том смысле, что куда спешить, если уже успела испортить всё, что было возможно.

– Не знаю. Вам виднее. Вы же моё начальство… А в чём, собственно, дело, господин Понч… э-э-э… Понтчо?

– Понтсо, – исправил Пончик. – А дело в том, что я от хорошей Гончей и сам не отказался бы. В профессиональном смысле, не пугайся. Я из бездарных вояк, и Охотник во мне просыпается лишь по осени, как раз к сезону охоты. У нас, конечно, и свои девочки есть… Не знаю, что там у них случилось: глаз замылился, нюх притупился или влюбились все и сразу мне назло, да только мы никак не можем отследить одного хитрого урода. Не глянешь?

– А есть на что?

– В морге пять тел. Самому свежему три дня.

Пять тел. Я со свистом втянула в себя воздух, на мгновение прикрыв глаза.

– Пять? – пробормотала, меньше всего на свете желая навещать местный морг и отлично понимая: раз уж само начальство просит об одолжении, отказываться нельзя. – Вы же осознаете, сколько времени у меня это займёт?

– Не первый год замужем, – кивнул Пончик, – да и девочки наши тебя подстрахуют. Ну так как?

Я посмотрела в окно. Солнце уже скрылось за крышами домов. Вечерело.

– Сегодня всё равно уже поздно, – констатировала очевидное, – а завтра – почему бы не глянуть… Только, господин Пончо, блин, Понтсо, простите! Мне бы на довольствие встать. Или хотя бы комнату в общаге, а то…

– А то пить так хочется, что переночевать негде? – понятливо хмыкнул начальник.

– Просто мой кошелёк успел познакомиться с ценами в ваших гостиницах, – не разделяя его веселья, хмуро пояснила я. – И они как-то не нашли общего языка. Да и камеру хранения только до вечера оплатила…

– Я понял. В дежурке попросишь, Крис тебе пропуск сделает и расскажет, как найти гостиницу для командировочных. Так я скажу нашим девчонкам, чтобы к утру в морг подтягивались?

– Часам к восьми, – кивнула, понимая, что с рейдом лучше не затягивать. – Думаю, раньше их дёргать не стоит. Мы хоть и работаем всегда со страховкой, но, по большому счету, никогда ею не пользуемся. Вы же знаете…

– Знаю, – Пончик вдруг перестал улыбаться, вмиг утратив своё румяное булочное благодушие. – Светает нынче в шесть. Так я передам, чтоб они на пять тридцать рассчитывали.

– Как скажете, – пожала плечами, понимая, что столь ранняя побудка не добавит мне очков в глазах местных Гончих. Но не спорить же из-за этого с начальством?! Тем более что формально он всё-таки прав.

Гостиница для командировочных на поверку оказалась самым обычным общежитием, пятиэтажным и старым, с туалетом на этаже и пятью общими душевыми кабинами в подвале. Но жизнь научила меня не крутить носом, а брать что дают.

В крохотной комнатке нашла панцирную койку с видавшим виды матрасом, на котором ровненькой стопочкой лежало хрустящее от дрянного стирального порошка постельное бельё и два миниатюрных вафельных полотенца. Возле обнаружилась тумбочка с подпалиной от кипятильника, на подоконнике – полная окурков пепельница. Вот, пожалуй, и всё, если не считать встроенного шкафа и рабочего, пусть и старенького, калорифера. Ну что ж, и то хлеб. В приюте, когда зимы были особенно морозными, мы нередко спали втроём в одной кровати, повернувшись на бок, как сардинки в банке, и накрывшись всем, что было в комнате. И всё равно мерзли! А шкафа у нас вообще никогда не было.

Первым делом я застелила постель. Затем приготовила свежее бельё, достала из баула форму и аккуратно разложила её поверх одеяла. И только после этого взяла полотенце и спустилась в душевые. Горячая вода придала сил, и жизнь вновь обрела краски. В конце концов, чего я кисну? У начальства отметилась, до места почти доехала, от Доминика избавилась, как и планировала, между прочим. Нет, он, конечно, ещё даст о себе знать, но теперь-то ручки коротки. Пусть вызывает на Комиссию. Уж я не постесняюсь рассказать про то, как легла под первого встречного, лишь бы избавиться от Козлодома. То-то его, зятя министра, на смех поднимут…

В принципе, жить можно. А то, что на улице холод собачий… Так люди и в более жутких условиях живут. Например, в тропиках южного сектора. Или в Северных горах. Северные-то куда как хуже Западных. Холоднее, злее и опаснее… Правда, придётся купить тёплые вещи, да побольше, потому как моя курточка из драп-дерюжки вряд ли выдержит местные морозы, раз уж у них тут летом так холодно.

Задумавшись, я не заметила, как наступил вечер и пришло время идти в местную столовку отоваривать талоны на питание. На ужин была ароматная рассыпчатая гречка с солёным огурцом и стаканом кефира. Не самая моя любимая еда, но дареному коню в зубы не смотрят. Это во-первых. А во-вторых, нормальную еду я в последний раз видела так давно, что успела позабыть, как она выглядит. Поэтому продукты были уничтожены в мгновение ока, а обалдевший от такого разнообразия желудок даже потребовал добавки. Кстати…

Я подошла к раздаточному окну и, окликнув одну из девушек в белом халате и колпаке, предупредила, что завтра у меня рейд, поэтому не знаю, как насчёт остальных командировочных, но мне будет нужно мясо.

– Много, – уточнила я. – Уж извините, если у вас были другие планы на меню.

Повариха пожала плечами и заверила, что никаких проблем.

– У нас часто гончие останавливаются, – открыто улыбнулась она, – так что всё в порядке. Хуже было бы, если бы вы не предупредили. В прошлом году одна фифа из Центра такой крик подняла, что я была готова от себя кусок отрезать, лишь бы она заткнулась. Простите.

Я покачала головой и никак не прокомментировала её слова. Простые люди зачастую нас не понимали, думая, что своим поведением Гончие просто цену себе набивают. Ну или куражатся с дури, как певички-однодневки или популярные артисты.

Ещё раз поблагодарив и распрощавшись, поднялась в свою комнату. Перед рейдом неплохо было бы поспать, но я знала, что не засну, уж больно расшумелись мысли в голове. Да и надолго оставаться наедине с собой я боялась – чего доброго, начну думать о случившемся, а делать это сейчас, перед ответственным и сложным (пять тел!) делом, было противопоказано. Впрочем… Я невесело хмыкнула: как раз такие мысли могли стать хорошей страховкой для безболезненного возвращения из рейда.

Нет, сидеть в комнате было невыносимо. Поэтому, накинув на плечи куртку, я вновь спустилась в столовую, чтобы прихватить со столика для напитков бутылку минеральной воды, а затем, справившись у дежурного насчёт нужного адреса, вышла в прохладный вечер Запада-7.

Судебно-медицинский морг находился в получасе ходьбы от общежития, и я при всём своем желании не смогла бы его миновать – запах горя и смерти почуяла за версту.

Отогнув манжету формы, продемонстрировала ночному сторожу клеймо, и он без слов и лишних вопросов впустил меня, вежливо объяснив, где найти нужные мне тела. Я кивнула и, передёрнув плечами – в морге температура была на порядок ниже, чем на улице, хотя куда уж ниже-то, – зашагала по тускло освещённому коридору.

Прозекторская была оборудована десятью холодильными камерами, и ни одна из них не пустовала. Сверившись с бумагами, которые дал Пончик, по очереди открыла нужные мне отделения.

Пять мёртвых тел – всё, что осталось от обычной семьи. Отец семейства, мать, двое детей десяти и пятнадцати лет и бабушка, которая, как говорилось в материалах дела, приехала навестить дочь и внуков. Вечером они посетили местный развлекательный центр, где, арендовав одну дорожку, два часа играли в боулинг. Здесь же, в одном из ресторанов, поужинали. Вернулись домой.

Первой скончалась бабушка. Умерла в страшных муках на глазах у зарёванной дочери, её мужа и детей. Затем, уже когда приехала «скорая», от боли скрутило младшего сына. Врачи делали всё возможное, но определить причину заболевания так и не сумели. Следующим оказался муж – к тому времени всю семью уже перевезли в больницу. Патологоанатомы приступили к изучению тел, но не смогли найти ничего, что спасло бы отца семейства. Он умер третьим. Его жена ушла сутки спустя. Наконец я остановилась возле тела пятнадцатилетней девочки. Ещё ребенок, но уже почти девушка. Чистая, красивая – вздёрнутый носик, роковой разлёт соболиных бровей. Она безжалостно топталась бы по мужским сердцам своими очаровательными ножками, если бы ей позволили вырасти и повзрослеть.

Не позволили.

– Мы знаем, что это какой-то новый вирус, – объяснял мне суть дела Пончик. – Новые разработки, и я сомневаюсь, что это К'Ургеа. Да и стиль не их. Они так грубо не действуют, это во-первых. А во-вторых…

– Мы уже двадцать лет не воюем. Я помню.

– Да, – Пончик кивнул. – Так что сам вирус нас не интересует. Специалисты над ним уже работают, хотя антидот пока не найден. Они-то найдут, можешь не сомневаться. Тут вопрос времени. Беда в том, что как раз его-то у нас и нет. Сегодня утром в больницу поступил ещё один человек с похожими симптомами. Воспитатель детского сада. Представляешь, что начнётся, если зараза передаётся воздушно-капельным путём?

Я согласно опустила веки.

– Так что не факт, что к утру у тебя не появится ещё более свежий труп. Тьфу-тьфу! Боже упаси! В общем, любую мелочь. Всё, что сможешь узнать. Где они подцепили эту заразу. Может быть, от кого. Хотя бы что-то, что поможет нашим Охотникам взять след. Знаю, что о многом прошу, и прямого убийства не было, но всё же, Агнесса…

– Лучше Ивелина, – мягко исправила я, – если не сложно. Или просто Иви. Я поняла. Я постараюсь.

Пончик вздохнул и махнул рукой, отпуская меня.

А теперь я стояла над телом мёртвой девчонки и с неудовольствием осознавала, что обычной подстраховки может оказаться мало: работать с подростками всегда было сложно и опасно. Уж больно агрессивны и злы они были в своём посмертии. Ненавидя весь мир лишь за то, что он, в отличие от них, живой, они могли выкинуть всё что угодно, самую отвратительную каверзу. Бывали случаи, когда они заводили Гончих так далеко, что те не находили дороги назад…

– Мне очень жаль.

Я погладила холодную щёку девочки. Знаю, глупо. Сейчас она меня всё равно не услышит, но просто не могу иначе. Гончие, как и все, кто сталкивается со смертью каждый день, жутко суеверные, и я ничем не отличаюсь от большинства. Кто-то отправляется в рейд в любимой ночнушке, кто-то накрашенный и с обязательным педикюром. А я говорю с телами. Прошу у них прощения за то, что сотворил кто-то другой, обещаю во всём разобраться, чтобы они смогли найти покой…

Сделав в прозекторской свет поярче, я достала из принесённой с собой сумки плотные очки для сна, рукавицы, по форме напоминающие боксёрские перчатки, капу и крем для лица. Пододвинула поближе к мёртвой девочке стул и принялась ждать рассвета.

Кое-то из особо умных, из тех, кто рядом с Гончими даже рядом никогда не стоял, утверждает, что рейды – успешные рейды! – нужно проводить не на рассвете, а в так называемый час ведьм, примерно в два-три часа ночи. Но, как говорится, пять раз послушай, что сказал теоретик, а потом пойди и сделай по-своему. Особенно это касалось тех Гончих, которые хотели жить богатой полноценной жизнью.

Я хотела.

Поэтому, увидев труп девочки, мысленно поблагодарила Пончика за то, что он настоял на страховке. Подростки – они такие… Я вздохнула и, поёжившись, подтянула ноги под попу и обняла себя за плечи. Всё же ночёвка в морге, наверное, была не самой лучшей идеей, но…

Но по крайней мере здесь меня не доставали мысли о Доме – не до них было. Да и для мечтаний о Рике атмосфера тоже была неподходящая. Хотя если вспомнить о том, каким жарким было его большое, крепкое тело… Но правильнее будет об этом даже в мыслях не заикаться, ибо ни к чему хорошему такие реминисценции привести не смогут.

Стрелки на настенных часах в прозекторской показывали без восьми минут пять, когда на пороге появились сразу две из моих страховщиц, а пятью минутами позже пришла ещё одна. Что ж, надо отдать должное Пончику, он и в самом деле заботится о своих сотрудниках. Мы познакомились, перекинулись парой ничего не значащих слов, после чего я пересела в кресло Гончей, которое девчонки выкатили из подсобки.

Пока самая молодая из помощниц – на вид ей было не больше тринадцати лет – фиксировала мои ноги, я густым слоем накладывала крем на лицо.

– А это зачем? – спросила девчонка. – Ну, то есть… Я хотела сказать, что капу и перчатки, и даже не очки – тонированный мотоциклетный шлем видела, но крем…