Голый край

Глава 2: Первое лето

Громкий крик новорожденного, в ужасе осознавшего свое положение, зазвучал в комнате, полной людей. Я стал брыкаться, пинаться, сам не зная почему. Мне было страшно. Страшно проходить через все это снова. Страшно опять быть живым. Там, в утробе уже сотню раз смирился со своим положением, и несмотря на то, что перед самым моментом рождения мне казалось, что я полон сил, сейчас эти силы уходили лишь на одно – изо всех сил сопротивляться акушеру, который достал меня из моей уютной тьмы в этот осточертевший мир.

– Хо-хо! Раск йанте! – засмеялся в ответ на мои потуги его ударить акушер. – Хёльд депент.

Он аккуратно передал брыкающегося меня на руки матери. Все еще мутными глазами разглядел ее лицо – она была молода, едва ли старше меня, когда я умер. У мамы были светлые волосы и голубые глаза, как и у мужчины, склонившегося надо мной вместе с ней. Видимо, это папа.

Привет, родители. Сказал бы чего, но выходит только кричать, потому что легкие, кажется, сейчас разорвутся от поступающего в них кислорода. Грудная клетка сжимается и расширяется, как меха гармошки, и каждый вдох дается с трудом.

– Хьюн арь ваккарь… – с щенячьим взглядом пролепетал папаша.

Никто, казалось, не замечал, что мне тут дышать тяжело. Хотя оно и к лучшему – наконец-таки, я заткнулся, потому что кричать было еще больнее.

– Ва каллер дю хенна? – раздался голос акушера где-то недалеко.

На каком они языке вообще разговаривают? Родился явно не в России, но, может, оно и к лучшему? В конце концов, если это Европа, что можно предположить по цвету волос и глаз местных, то меня ждет довольно высокий уровень жизни. В школах, правда, гендерную теорию активно преподают, но это можно и потерпеть.

– Майя. – тихо ответила мама, с улыбкой глядя на меня.

Стоп-стоп-стоп. Давайте разложим все по полочкам, по порядку. Думаю, что тут не нужно быть гением, чтобы понять, что после родов делают две вещи: ребенку дают имя и еще неделю бухают. Алкоголя здесь не вижу, да и договориться о посиделках можно и потом, а значит…

В смысле, блять, Майя?

Мои мысли прервал громкий ор людей, столпившихся вокруг. Кто-то поднимал в воздух кулаки, кто-то выкрикивал мое новое имя, но результат один – от всех этих безумных воплей дико болели уши.

“Да заткнитесь вы, дикари!” – попытался сказать, но вместо этого громко заплакал, добавляя в общую какофонию из множества голосов еще один.

Не помню ничего – ни больницу, в которой родился, ни дорогу домой. Наверное, уснул, все же я тут титанический труд проделал.

Твою ж мать, я вылез из женщины. Меня вытянули из ее… неважно.

Не без усилий разлепил глаза. Вокруг был полумрак. На секунду подумал, что снова умер, и теперь все начинать по новой, но нет. В комнате, где я лежал, и вправду было темновато.

С трудом повернув голову набок, смог разглядеть ее. Честно говоря, на евроремонт совсем не похоже – темное, грязное помещение, которое с натяжкой можно назвать нормальным домом. Тут скорее хлев какой или вроде того.

Из мебели – стол, три массивных деревянных стула и печь в углу. Может, было еще что-то, но свечки, являющейся единственным источником света в комнате, недостаточно, чтобы это разглядеть.

Попробовал подвигать челюстью. Получалось с трудом – явно мышцы еще не разработались. То же и с губами. Говорить не получится, но могу хотя бы попробовать.

Напрягая горло, издал какой-то звук. Если все младенцы – это переродившиеся люди, то мне их жаль, потому что состояние – ужасное. Все, что смог, так это с трудом поворачивать голову и издавать абсолютно неконтролируемые звуки своим странно ощущающимся ртом.

Но в конце концов меня услышали. Послышались шаги, и вскоре в комнате появилась моя мать, та самая женщина со светлыми волосами. Как-то трудно воспринимать ее как маму, учитывая тот факт, что у меня всю жизнь мать была другая. Да и светлых волос у нее никогда не было – маман моя была брюнеткой. В общем, женщина эта не вызывает каких-то особо интересных чувств. Возможно, пока что.

– Хья ер? – ласково пропела она, подходя к тому месту, где я лежал.

Через секунду оказался у нее на руках. Мать ласково смотрела на меня. Все не мог перестать поражаться тому, как быстро она отошла от родов. Да, разумеется, под глазами у нее были огромные синяки, да и в целом видок был потрепанный, однако эта женщина нашла в себе силы прийти и успокоить меня, хотя я даже не плакал.

– Мама, – используя все свои текущие возможности, проговорил.

Язык и губы слушались с большой натяжкой, однако эффект должный произвести смог. Глаза женщины округлились, а ее выражение лица выдавало крайнюю степень удивления. Возможно, даже легкого шока. Еще бы, какой младенец начнет говорить буквально спустя несколько часов после рождения?

– Хья са ду? – тихо сказала она. Хоть и не знал этого языка, но значение слов понял.

– Мама! – громче сказал и сжал кулаки. Тело было настолько слабым, что это было все, что смог сделать.

– Эльскеда! – повернув голову куда-то в сторону двери, прикрикнула она, и почти сразу же ввалился слегка пьяный отец.

– Хья эр? – спросил он.

– Даттерь! Майя..!

Отец взволнованно посмотрел на меня. Я посмотрел на него, прямо в глаза.

– Папа. – с максимально серьезным видом сказал и, абсолютно не контролируя свои внутренности, сблевал на пол.

Отец громко рассмеялся.

Тяжело, однако, быть младенцем. Да, о тебе пекутся до невозможности, но это и раздражает больше всего. К примеру, я сплю практически все время, и только изредка просыпаюсь оттого, что дико ноет в животе. Ну, тут схема отработанная.

– Мама-а-а! – громко закричал.

Это не был плач, а именно крик, без слез. В конце концов, я только снаружи младенец, а внутри – очень даже взрослый и адекватный человек. Хотя и было видно, что моя мать была обеспокоена отсутствием плача.

Спустя буквально пару секунд на мой крик прибежала мама. Все еще не знаю, как ее зовут – их речь не разобрать, – но это и неважно, во всяком случае, пока.

Первый раз мне было дико стыдно. Однако, вскоре смирился со своей участью. С какой же?

– Хишь, хишь… – успокаивающе прошептала мама, беря меня на руки и обнажая свою грудь.

А чего я еще мог ожидать, в конце концов? Я ребенок. Совсем маленький ребенок. И чтобы не умереть с голоду, мне нужно просить титьку.

Не очень хочется описывать сам процесс, да и не смог бы это сделать. В моменты кормления мозг, будто отключается, и дальше работают уже одни рефлексы. К тому же мама очень красиво поет. Не разбираю ни слова, но от ее голоса становится очень тепло где-то в груди, и я быстро забываю обо всем на свете.

Спустя какое-то время перестал стесняться своего тела. Прошло уже, по моим скромным подсчетам, около двух месяцев с момента рождения. За это время успел побывать на улице, но ничего не запомнил ввиду того, что постоянно спал. Понятия не имею, сколько должны спать младенцы, но по ощущениям я спал практически постоянно.

Сейчас абсолютно спокойно делал то, что делают все маленькие дети. Да, именно это.

В этом вопросе смутил только один фактор: пеленали тканью, а не одевали подгузники. Отчаянно надеюсь, что тут дело лишь в том, что я родился в семье защитников экологии. Но, глядя на свечи, горящие в доме, мне все больше кажется, что после смерти переместился во времени. В прошлое, разумеется.

К двум месяцам своей жизни я, хаотичными движениями всего, что у меня двигается, разработал мышцы и смог делать хоть что-то. Говоря конкретно, пугал родителей тем, что переворачивался со спины на живот и обратно. По логике вещей, они должны понимать, что дети так делают. И это нормально. Тело все еще крайне слабое, но уже могу приподнимать голову, пускай и ненадолго.

Основной проблемой остается язык. Все так же его не понимаю, а учить меня, видимо, никто пока не собирается. Здесь будет сложнее, так как нужно хотеть его учить. Ведь я уже говорю по-русски, который в каком-то смысле является моим родным, пусть это и теряет значение в моем положении.

Впрочем, даже не понимая значения слов, стараюсь как можно чаще удивлять родителей их повторением. В первую очередь попробовал проговорить свое имя. Клянусь, мне как будто бы дольку лимона в рот засунули. Так и хотелось сказать свое, кхм, настоящее имя, но тогда меня бы не поняли.

В конечном итоге я, видимо, нанес своим родителям непоправимый психический вред. Они позвали того самого мужика, который вытащил меня на этот свет, будь он неладен. Узнал его по голосу, поскольку лицо запомнил плохо из-за стресса, да и бороду здесь носит каждый мужчина.

Для себя временно окрестил его Шаманом, так как имени его не знаю. Он поднял меня на руки, вглядываясь в мои глаза, а я тем временем разглядывал татуировки, покрывающие его лицо.

– Майя? – тихо, будто боясь меня потревожить, спросил он.

– Майа! – громко ответил, тряхнув головой.

Судя по выражению лица, он был крайне озадачен и все не сводил взгляда с моих глаз.

– Эр ду онна анд?

– Анд!

Он нахмурился сильнее. Казалось, будто его густые брови сейчас уползут куда-то на лоб.

– Ва хетта ду?

– Хетта, – снова тряхнул головой.

Он улыбнулся и глубоко вздохнул. Лицо его сразу же посветлело. Видимо, я развеял какие-то из его опасений.

Он повернулся к родителям и что-то сказал. Отец громко засмеялся и выхватил меня из рук. В ответ на что я громко закричал, но родитель мой лишь продолжал смеяться, держа в крепкой, но аккуратной хватке.

– Детта’р даттерь мин!

Понятия не имею, чего наговорил Шаману, однако, после того случая мать стала уделять мне больше времени, а к нам домой стали захаживать разные гости: в основном молодые девушки и парни. Наверное, друзья родителей. Иногда заходил и Шаман, о чем-то беседуя с мамой.

Мать же стала учить меня говорить. Возможно, она и сама считала, что слишком рано для этого, ведь я еще даже ползать не научился. Как мне думается, на это ее подговорил мой старый знакомый.

– Мама, – сказала она, показав на себя рукой, – Майя, – рука показала на меня.

Я лишь высунул язык и закатил глаза кверху, показывая, что это уже неинтересно, и что хочу задачку посложнее.

– Мама… – она с надеждой посмотрела на меня. – Мама – йенте. Майя – йенте.

– Мама, Майя йенфе, – послушно повторял, пытаясь прикинуть значение нового слова. – Папа йенфе?

Мама ласково улыбнулась.

– Ней, папа – манн.

– Мама – йенфе, папа – манн?

– Йа! – радостно воскликнула она. – Йа, Майа йенте оссо!

И вот так, не имея возможности разглядеть самого себя, экспериментальным путем подтвердил, что я уже нихера не Дима. Я теперь Майя. Как оказалось, это и вправду женское имя.

Наконец-таки смог нормально побывать на улице. В последнее время стал гораздо меньше спать и все больше говорить и двигаться. Обучение шло полным ходом. Уже выучил около пятнадцати слов. Все, кто приходили к нам в гости, ахали и охали, но оно и понятно – мне ведь и полугода еще нет.

Мама несла меня в ткани, хитрым образом обмотанной вокруг ее шеи и плеч. Пару раз видел такое в прежней жизни, но никогда не знал, как называется такой способ переноски детей.

Гуляя по улице, она все время что-то рассказывала, отчаянно надеясь, что я все понимаю. Милочка, я не вундеркинд и не гений. Просто понимаю, что надо делать, обучение уже пройдено двадцать лет назад.

– Майа, утцена! – мама показала на маленьких девочек, играющих в куклы. – Йентер!

– Йа, – поддакивал. – Йентер смо.

– Йа! – радостно ответила. Она явно очень гордилась своей… дочерью.

Уже пару раз посещала мысль о том, что стоит перестраиваться и начинать думать о себе, как о девушке. Мозг отчаянно отказывается признавать факт наличия другого набора хромосом. Да что там хромосомы – у меня член забрали!

– Майа, утцена, Гундур!

Мама показала рукой на какого-то мужика со здоровенным каменным топором, на обухе которого были вырезаны сложные геометрические узоры.

– Хай, Гундур, – лениво приподнял руку и помахал мужику.

– Хай, Майя, воль блёомст ваккерь!

Нихрена не понял, но, судя по его широченной такой лыбе, от которой у него едва рот не рвется, мужик доволен. Ну еще бы, с ним поздоровался младенец! Девочка! По логике этих людей я вообще рта раскрывать лишний раз не должен, а по факту опередил умственное развитие иных детей чуть ли не на год с лишним!

За всем этим обучением на улице совсем не успеваю разглядеть, что творится вокруг. Мать видит мой заинтересованный взгляд и, улыбаясь, молчит, позволяя мне насладиться хорошей погодкой.

Слышу чаек. Вокруг раскинулась деревня – бедная, но веселая. Все дома деревянные, с соломенными крышами, но у каждого дома на фасаде вырезаны красивые северные узоры. С голубого неба ярко светит, кажется, летнее солнце, заливая протоптанные улочки светом. Вокруг снуют люди в тусклой, бедноватой одежде – кто в рубахах, кто и вовсе без них, в одних юбках или штанах. Во всяком случае радует, что они тут уже изобрели штаны.

Вот какая-то женщина постарше моей мамы понесла колодезную воду в двух тяжелых ведрах, висящих на коромысле. Стыдно признавать, но в своей прошлой жизни мне бы столько не утащить. С другой стороны мужик, с которым я поздоровалась, рубит дрова каменным топором. Не могу разве что понять, зачем, ведь на улице лето.

Стоп.

Поздорова…лась?

Как же скучала по обычной еде.

Лишь спустя много месяцев, когда у меня начал болезненно прорезаться первый зуб, и я научилась уверенно ползать на четвереньках, меня стали кормить нормальной едой.

Первое, что попробовала в новом для себя мире, была рыба. Понятия не имею, что за рыба, но, мать вашу, что же это за рыба! Почувствовать вкус соленого, нежного мяса спустя стольких лактозных трапез стало для меня верхом блаженства!

Следом мне дали попробовать хлеб. Ну, обычный такой хлеб, его просто так не поешь, надо обязательно с чем-то. Но я ведь девка хитрая, слова тут новые учу, поэтому могу и выпросить иной раз чего-нибудь необычного для моего возраста.

– Мам! Хлеб и рыба!

– Майя, нельзя! Животик бо-бо будет!

– Мама-а-а! – настойчивее капризно прикрикнула, ударив по столу маленьким кулачком.

Мать издала легкий смешок и через пару секунд поднесла к моим губам маленький кусочек хлеба, на котором лежал такой же крохотный кусочек морской рыбы.

– Спасибо, – улыбнулась я.

Улыбка вообще много когда помогает, наравне с капризами и криками. Очень легко склонить родителей к чему угодно, просто миленько им улыбнувшись или громко закричав. Мать, имя которой, как оказалось, Хельга, очень остро воспринимала все мои капризы и, несмотря на мой превосходящий возраст интеллект, все равно видела во мне ребенка. А вот папаша по имени Борт то и дело заводил со мной душевные беседы, из которых почти ничего не понимала, и пару раз предлагал хлебнуть какого-то едкого пойла. Хороший у меня отец, и мать прекрасная. Тут, наверное, повезло.

Отца, к слову, давно не видно. Мама не говорит про него, все время пытаясь отвлечь меня чем-нибудь вкусным или того лучше, запихивая мне в голову новые словечки. Я, в общем-то, не против, но интерес все же иногда просыпается. Во всяком случае, надеюсь что с бородатым все хорошо – он классный мужик и очень часто смеется. Плохие люди так часто и так звонко не смеются.

В один из вечеров мама взяла меня на руки и, не закрепляя, как прежде, на шее, понесла куда-то на улицу. Когда спросила, куда мы идем, она лишь загадочно улыбнулась и ответила, что мне понравится.

Идти пришлось недолго, и вскоре мы добрались до полянки недалеко от деревни, на краю темного леса с чертовски огромными хвойными деревьями. Таких никогда еще не видела, и тут даже тот факт, что я все еще маленькое дитя, роли не играет – деревья и вправду были огромными.

Ярко горел большой костер. Мать села чуть поодаль и повернула меня так, чтобы я все видела. У костра собралась вся деревня, за исключением около двух десятков мужчин, включая моего отца. Старик, сидящий ближе всех к костру, держал на руках что-то вроде странной по форме лиры и смычок.

– Это тагельхарпа, – улыбнулась мама.

И с первым ударом смычка по струнам инструмента меня захлестнули эмоции.

Музыка нежно прокатилась по поляне, будто обволакивая всех присутствующих своими чарующими звуками. Вслед за тагельхарпой послышались женские голоса. Пение девушек и женщин было чем-то средним между плачем и стонами, очень чувственные звуки. Слова не разбирала, но они и не были важны. Звук инструмента и пение девушек словно резонировали друг с другом, идеально подходя по звучанию и усиливая друг друга многократно.

Темп ускорялся, пение становилось все больше похоже на что-то веселое, вроде детской дразнилки. Люди брались за руки, вставали вокруг костра и танцевали. Их ноги будто сами подхватывали ритм музыки, юноши и девушки кружились в диком хороводе, а их тени плясали, сливаясь с дрожащим светом пламени. Казалось, сами их души рвались наружу, вились в густых ветвях деревьев и уносились прочь из этого мира туда, где было только счастье и пляски у костра.

С севера подул прохладный ветерок.

Лето кончилось, и люди весело провожали его в надежде, что совсем скоро оно вернется.