Голоса

Глава 8

В тот вечер Иста приготовила на ужин нечто особенное — замечательное кушанье, которое у нас называется «уффу». Это такие поджаренные в масле пирожки с начинкой из молодой баранины или козлятины, смешанной с картошкой и овощами, а также с зеленью. Пирожки получились хрустящие, сочные, невероятно вкусные. Иста была очень благодарна Орреку и Грай, но не только потому, что им удалось раздобыть для нее мясо — если честно, мы попросту разделили с Шетар ее обед, — но и потому, что в доме у нас наконец-то были гости, которые одним своим присутствием сумели восстановить честь и достоинство Галваманда. Кроме того, благодаря их присутствию у Исты появилась возможность приготовить что-то новое, особенное. Оррек и Грай очень хвалили уффу, но Иста только плечами пожимала да ворчала, вовсю критикуя собственную стряпню и заявляя, что пирожки получились не очень, потому что тесто плохо поднялось, да и масла приличного достать она не смогла. В общем, мы словно вернулись в «добрые старые времена».

После обеда Лорд-Хранитель пригласил наших гостей и меня на дальнюю веранду, и мы снова засиделись там допоздна. Всем не терпелось узнать, о чем же ганд Иораттх беседовал с Орреком «под раскидистой пальмой». И Оррек с удовольствием нам об этом поведал. У него и впрямь были весьма интересные новости.

Оказывается, Дорид, ганд всех гандов, верховный жрец и правитель Асудара, в течение почти тридцати лет командовавший всеми армиями альдов, скончался от апоплексического удара чуть более месяца назад у себя во дворце, в городе Медроне, что находится в самом сердце пустыни. Его преемником стал человек по имени Акрей, приходившийся ему вроде бы племянником. Поскольку правитель Асудара является также и верховным жрецом, а всем служителям Аттха предписано соблюдать целибат, то иметь сына не мог даже Дорид. У него могли быть только племянники. Другие его племянники и прочие претенденты на трон стали, естественно, оспаривать возвышение Акрея и подняли мятеж, в ходе которого и были убиты — кто открыто, а кто и втайне. Некоторое время весь Медрон бурлил, но теперь Акрей твердо взял власть в свои руки и навел порядок, намереваясь и дальше править в качестве ганда всех гандов.

Похоже, ганд Иораттх был чрезвычайно этим доволен. Во всяком случае, из его слов Оррек понял, что новый правитель Асудара, он же его верховный жрец, куда меньше чувствует себя жрецом, чем правителем, в отличие от покойного Дорида. Тогда как представители той оппозиции, что пыталась лишить Акрея трона, были, как и Дорид, последователями культа «тысячи истинных мужчин» — то есть проповедовали абсолютную необходимость войны добра со злом и требовали непременно отыскать в языческом Ансуле пресловутую Пасть Ночи и уничтожить ее.

Сторонники Акрея вроде бы особого значения существованию этой Пасти Ночи не придают. Особенно теперь, когда армия, захватив Ансул, так и не сумела ее отыскать. Мало того, партия Акрея воспринимает столь длительную оккупацию Ансула — которая, впрочем, принесла Медрону немалую выгоду, пополнив столичную казну золотом, драгоценностями и предметами роскоши, — во-первых, как сознательное истощение военной мощи Асудара, а во-вторых, как весьма сомнительную в духовном отношении государственную политику. Альды всегда существовали в своей пустыне изолированно и пользовались покровительством только своего Аттха, единственно возможного истинного бога, а потому старались держаться как можно дальше от всех «неверных» и «нечистых», так что долгое пребывание среди язычников, безусловно, наносит значительный ущерб их душам.

Но как же в таком случае альдам следует поступить с захваченным ими Ансулом?

Иораттх, рассуждая на эту тему, изложил Орреку свое решение данной проблемы, которое нашему поэту показалось замечательно простым и разумным. Собственно, сама проблема, по словам Иораттха, заключалась в том, какой из двух возможных выходов из сложившегося положения был бы более угоден Аттху: то ли новому верховному правителю стоит отозвать свою армию из Ансула, чтобы воины со всей своей добычей смогли наконец вернуться домой, то ли отправить в Ансул отряд поселенцев и таким образом навсегда закрепить его за собой в качестве колонии.

— Иораттх примерно в таких словах это и изложил, — сказал Оррек. — Очевидно, новый правитель интересовался мнением нашего ганда на сей счет, зная, что он все эти годы прожил здесь, среди язычников. А меня Иораттх, похоже, считает лицом незаинтересованным, этаким беспристрастным наблюдателем. Но почему? И с какой стати он вздумал делиться своими сомнениями именно со мной? Я-то ведь тоже язычник, черт побери!

— Потому что ты поэт, — сказал Лорд-Хранитель. — А поэт для альдов — все равно что провидец, изрекающий истину.

— А может, ему просто поговорить больше не с кем? — предположила Грай. — А ты — считает он тебя провидцем или нет — слушать, безусловно, умеешь.

— Ага, и молчать тоже, — хмыкнул Оррек. — Да и что я, собственно, могу ему на это сказать?

— Я, конечно, не знаю, что ты мог бы ответить Иораттху, — сказал Лорд-Хранитель, — но, возможно, то немногое, что знаю о нем я, сумеет как-то помочь тебе. Во-первых, он взял себе в наложницы одну рабыню, но, по слухам, обращается с ней весьма достойно. Ее зовут Тирио Актамо. Она — дочь одного из знатнейших семейств Ансула. Я ее очень давно и хорошо знаю. До вторжения это была одна из самых красивых девушек на свете; к тому же она очень умна и энергична. Теперь же я знаю о ней лишь то, что мне рассказывают люди, знакомые со слугами ганда. Если верить слухам, которые доносятся из дворца, Иораттх почитает Тирио как собственную жену, и она имеет на него огромное влияние.

— Как бы мне хотелось поговорить с ней! — воскликнула Грай.

— И мне тоже, — сказал Лорд-Хранитель, и печальный голос его чуть дрогнул. Справившись с собой, он снова заговорил: — Второе не менее важно: Иддор — сын ганда от одной из его жен, оставшихся в Асударе; говорят, что Тирио Актамо он ненавидит. Впрочем, он, похоже, и отца своего ненавидит не меньше.

— Да, он без конца дерзит ему, всячески над ним насмехается и вообще ведет себя весьма вызывающе, — подтвердил Оррек. — Но, по-моему, ослушаться его все же не смеет.

Лорд-Хранитель некоторое время молчал, потом встал, подошел к алтарю, остановился перед ним и негромко сказал:

— О благословенные духи моего дома, помогите мне говорить правду! — Он поклонился, почтительно коснулся потертого края алтаря, еще немного постоял перед ним и вернулся к нам. Но не сел, а так и заговорил, стоя, возвышаясь над нами: — Это ведь именно Иддор и жрецы привели сюда армию в поисках Пасти Ночи. Это они подвергли пыткам обитателей Галваманда, надеясь заставить их показать вход в ту пещеру, или погреб, или какое-то иное «нечистое» место, где якобы Пасть Ночи и находится. Некоторые так и умерли под пыткой… Меня они, впрочем, оставили в живых, возлагая на меня… — Тут он на мгновение запнулся, но почти сразу продолжил: — На меня они возлагали самую большую надежду, поскольку были уверены, что я — колдун. То есть, точнее, тоже жрец, но, в их представлении, жрец неправильный, ибо служу тому, кого они считают главным врагом Аттха, антибогом, дьяволом. Но я не смог сообщить им то, что им так хотелось узнать. Сама Энну запечатала мне уста своей ладонью и не позволила мне солгать. А Сампа сделал так, что язык мой онемел и не дал мне сказать правду. Все души моих предков, все тени Галваманда сошлись и плотным кольцом окружили меня. И жрецы это поняли. И очень испугались. Они боялись меня, даже когда… Нет, боялись они не меня. Их испугала та святость, что снизошла на меня. Они боялись того благословения, которым одарили меня души моих предков и боги моего дома, моего города, моей страны…

Через какое-то время жрецы отказались иметь со мной дело, так что единственным, кто продолжал меня допрашивать, был сам Иддор. Он, по-моему, тоже меня боялся, но весьма гордился собственной смелостью, поскольку считал меня великим колдуном и тем не менее мог делать со мной все, что хотел. Я служил доказательством его могущества, одновременно являясь игрушкой для его жестоких забав. Я был просто вынужден все время его слушать, а он все говорил и говорил, все объяснял мне что-то, без конца повторяя одно и то же: как он заставит того демона, что захватил мою душу, выйти наружу и рассказать ему, где найти Пасть Ночи. И как только этот демон выйдет и заговорит, мне наконец разрешат спокойно умереть. Впрочем, вместе со мной умрет и все зло, и на земле воцарится праведность, а он, Иддор, будет восседать на троне ганда всех гандов и «пламенеть во славе». Он все продолжал внушать мне это, а я пытался и лгать ему, и говорить правду, но боги так и не дали мне произнести ни одного слова — ни лжи, ни правды.

За все это время Лорд-Хранитель так и не присел ни разу, а потом снова подошел к алтарю и застыл возле него, положив руки на край ниши. Я слышала, как он шепотом благословляет Энну и богов нашего дома. Постояв там, он снова вернулся к нам и продолжил свой рассказ:

— За все то время, что я был пленником Иддора, отца его я не видел ни разу. Иораттх явно старался держаться подальше от тюремных камер и никогда не участвовал в охоте на ведьм. Иддор постоянно жаловался мне на отца, всячески его поносил, называл нечестивцем и упрекал за то, что он с презрением относится к жрецам и пророчествам и пренебрегает высочайшим повелением ганда всех гандов непременно отыскать Пасть Ночи. «Я покорен моему богу и моему повелителю, а мой отец покоряться им не желает», — возмущался Иддор. В конце концов — то ли по приказу Иораттха, то ли еще по какой-то причине — меня отпустили. Постепенно увяла и охота за демонами, прячущимися в потайных пещерах. Хотя время от времени Иддор или жрецы все же поднимали панику, обнаружив, например, какую-нибудь «зловредную» книгу и требуя ее немедленно уничтожить или очередного «книгочея», которого следовало подвергнуть пытке. Иораттх позволял им все это делать, но, по-моему, просто для того, чтобы как-то умилостивить ганда всех гандов и дать ему понять, что поиски вселенского зла продолжаются. Ему приходилось действовать осторожно — ведь его сын принадлежал к сторонникам и защитникам основной политической доктрины Асудара, тогда как сам он, Иораттх, ее, похоже, совсем не разделял.

Но теперь, мне думается, новый правитель может стать союзником Иораттха, ибо разделяет его взгляды, и в таком случае власть, которой до сих пор обладали Иддор и жрецы, существенно уменьшится. Что вполне может привести к весьма опасным последствиям.

Лорд-Хранитель наконец снова сел. Хотя рассказывать о пережитом ему явно было нелегко, но взволнованным он не выглядел — скорее, пожалуй, усталым и помрачневшим. Он обвел нас глазами, и лицо его сразу смягчилось, просветлело, словно он, вернувшись из странствий, снова увидел тех, кого любит.

— Опасным, потому что… — начала Грай, и Оррек завершил ее вопрос:

— … Иддор, видя, как быстро он и его сторонники теряют власть, может попытаться вернуть эту власть силой?

Лорд-Хранитель кивнул.

— Интересно было бы знать, чего хотят их воины, — сказал он. — У меня нет ни малейших сомнений, что больше всего им хотелось бы вернуться в Асудар. Но и жрецов своих они уважают. Если Иддор все же бросит вызов отцу, а жрецы окажутся на стороне Иддора, то на чьей стороне окажется армия?

— Мы могли бы послушать, что на сей счет говорят во дворце, — сказала Грай и посмотрела на меня знаю уж почему.

— Существует и еще один опасный момент, а может, как раз сулящий надежду, а может, и то и другое, — сказал Лорд-Хранитель. — Как раз об этом я и хотел с вами поговорить, но прошу вас сохранить в тайне то, что вы сейчас узнаете. В Ансуле существует группа людей, которые надеются поднять мятеж против альдов. Они давно уже вынашивают план вооруженного восстания. Мне об этом известно от моих друзей. Сам я участия в построении этих планов не принимаю; я даже толком не знаю, достаточно ли эта группировка сильна. Но она существует. И узнав, что во дворце тоже идет нешуточная политическая борьба, мятежники вполне могут попытаться перейти к реальным действиям.

Так вот о чем с ним беседовал Дезак! — догадалась я. Вот почему меня всегда отсылали прочь, если я случайно заставала его у Лорда-Хранителя. И в душе моей поднялась волна гнева. Почему мне нельзя было послушать, что они говорят о грядущем мятеже? О том, как люди наконец-то с оружием в руках восстанут против альдов и прогонят их из Ансула? Неужели Дезак думал, что я испугаюсь? Или стану повсюду болтать об этом, как глупая малолетка? Неужели он думал, что если у меня на голове «кучерявый баран», так я и народ свой способна предать?

Грай хотелось побольше узнать о группе повстанцев, но Лорд-Хранитель то ли не мог, то ли не хотел рассказывать об этом более подробно. Оррек все это время молчал, явно о чем-то размышляя, а потом вдруг спросил:

— А сколько в Ансуле альдов — в городе, я имею в виду? Тысяча, две?

— Более двух тысяч, — ответил Лорд-Хранитель.

— Немного. Горожан куда больше.

— Зато альды отлично вооружены и очень дисциплинированны, — заметила Грай.

— Да, конечно. И к тому же хорошо обучены, — кивнул Оррек. — Что ж, это дает им определенное преимущество… И все же… Ведь все эти годы… И тут я не выдержала:

— Мы боролись! Мы сражались с ними на каждой улице, мы продержались целый год — пока они не прислали новую армию, в два раза больше прежней, и стали убивать, убивать, убивать…. Иста рассказывала, что сразу после сдачи города каналы были доверху забиты мертвыми телами. Там даже вода не текла…

— Мемер, я знаю, что враги вторглись в вашу страну и насильственно вас поработили, — попытался остановить меня Оррек. — У меня и в мыслях не было подвергать сомнению мужество твоих соотечественников!

— К сожалению, мы действительно не воины, — вздохнул Лорд-Хранитель.

— А Марра и Адира! — запротестовала я.

Он быстро повернул в мою сторону голову и на мгновенье задержал на мне свой взгляд.

— Я же не говорю, что среди нас не может быть героев, — возразил он. — Просто в течение многих веков мы любые свои проблемы старались решать с помощью переговоров, диспутов, голосования, заключения сделок. И даже если между нами возникали серьезные разногласия, то и тогда мы вели споры с помощью слов, а не мечей. У нас нет и никогда не было привычки к жестокости. А напавшие на Ансул армии, казалось, не имеют конца… Они все получали и получали подкрепление, и никто не мог сказать, сколько еще будут продолжаться в Ансуле бойни и грабежи. Мы совсем упали духом, утратили всякую надежду. Нам действительно был нанесен страшный ущерб, и мы были сломлены.

И Лорд-Хранитель поднял и показал нам свои искалеченные руки. Лицо у него было каким-то странным, будто перекошенным, а глаза вдруг стали очень, очень темными.

— Ты правильно сказал, Оррек: у них действительно есть определенные преимущества, — снова заговорил Лорд-Хранитель. — То, что у них один царь, один бог и одна вера, дает им возможность действовать как единое целое. Они очень сильны. И все же их можно разъединить, ибо и среди них есть инакомыслящие. А наша сила в том, что нас гораздо больше. Нас великое множество! И это наша земля, святая земля! И здесь вместе с нами живут наши боги и духи наших предков — мы среди них, как и они среди нас. Мы терпим страдания вместе с ними. Да, нам нанесен огромный ущерб, мы ослаблены, ибо в течение долгого времени были порабощены безжалостным врагом. Но уничтожить нас альды смогут только в том случае, если сумеют уничтожить наши знания.

Лишь через два дня после этого разговора, когда мы снова отправились на площадь Совета, я сумела выяснить, почему Грай так на меня посмотрела, сказав: «Мы могли бы послушать, что на сей счет говорят во дворце». Она хотела, чтобы я, то есть не я, а «конюх Мем», попыталась разговорить мальчишек, прислуживавших на конюшне, или молодых воинов, которые слонялись возле шатра, надеясь услышать Оррека.

— Держи ушки на макушке, — сказала она. — Поинтересуйся у них, каков этот новый ганд, что теперь правит в Медроне. Спроси, знают ли они о Пасти Ночи. В прошлый раз, кстати, ты довольно долго беседовала с каким-то мальчишкой.

— А, с тем прыщавым, — сказала я.

— По-моему, он тебе симпатизирует.

— Он хотел узнать, не продам ли я ему свою сестру для любовных утех! У него только и разговоров что об этом! — возмутилась я.

Грай только присвистнула тихонько и шепнула:

— Ничего, потерпи, так надо.

Лорд-Хранитель тоже говорил, что нужно потерпеть. И я восприняла это как руководство к действию, как приказ. Ладно, я подчинюсь. Я потерплю, если надо.

На этот раз, когда ганд вышел из большого шатра навстречу Орреку, Иддора и жрецов с ним не было. Но стоило Орреку начать декламировать, как где-то внутри шатра послышался шум, громкое многоголосое пение, грохот барабанов — жрецы, похоже, отправляли какой-то обряд. Свита ганда явно встревожилась. Одни просто пожимали плечами, другие возмущенно перешептывались. Сам же Иораттх сидел с абсолютно невозмутимым видом и внимательно слушал. Когда Оррек закончил очередную песнь и умолк, ганд жестом велел ему продолжать.

— Но я не хотел бы проявлять неуважение к тем, кто занят богослужением, — возразил Оррек.

— Это отнюдь не богослужение, — сказал Иораттх. — Это откровенное проявление неуважения ко мне и моему гостю. Так что будь добр, поэт, продолжай.

Оррек поклонился и стал декламировать отрывок из очередного героического сказания альдов. Затем Иораттх велел принести ему стакан воды и завел с ним беседу, к которой присоединились и некоторые придворные. Я же, подчиняясь данному мне приказу, скользнула через двор к конюшне, возле которой в тени собралась довольно большая группа молодых слуг и воинов.

Там же был и Симме. Он сразу подошел ко мне, и только тут я обратила внимание на то, какой он широкоплечий и сильный, гораздо крупнее и выше меня. Вокруг прыщей на щеках и подбородке у него вились тонкие длинные волоски — будущая борода. Альды вообще куда более волосаты, чем мои соплеменники, и многие из них носят бороды. И все же, увидев, как — почти раболепно! — Симме меня приветствует, стараясь мне понравиться, я подумала: да он же совсем еще мальчишка!

Что я знала на свете — только свой город да свой дом. Ну, и еще книги. А Симме немало странствовал вместе с войсками и теперь, как взрослый, проходил обучение в армии, но я хорошо понимала: я знаю гораздо больше, чем он, и я куда упрямее и тверже. И он тоже это понимал.

Вот почему мне было так трудно его ненавидеть. Это нормально — ненавидеть тех, кто сильнее тебя; в этом, по-моему, есть даже нечто добродетельное. Но негоже ненавидеть того, кто тебя слабее. Все равно что лежачего бить.

Симме явно понятия не имел, с чего начать разговор, и мне сперва показалось, что у нас вообще никакого разговора не получится. Но потом мне пришло в голову спросить его о том, что мне и в самом деле хотелось узнать:

— А где ты слышал то, о чем говорил в прошлый раз? Кто рассказал тебе всю эту чушь насчет храмовых проституток?

— Не помню, кто-то из старших, — смутился он. — Мне многие говорили, будто у вас, язычников, есть такие храмы, где устраивают настоящие оргии, и в них участвуют жрицы какой-то вашей богини, вернее, дьяволицы. Как раз она-то и заставляет мужчин заниматься любовью со жрицами, понимаешь? Впрочем, и сами ее жрицы готовы заниматься этим с кем угодно, хоть с первым прохожим. И всю ночь.

Он даже повеселел при мысли о такой возможности.

— Нет у нас никаких жриц, — ровным голосом сказала я. — И жрецов тоже нет. Мы своим богам сами поклоняемся.

— Тогда, может, это были просто женщины, которые в храм ходят? А та дьяволица заставляет их всю ночь заниматься любовью с кем попало.

— Да разве могут люди внутрь храма попасть? — презрительно усмехнулась я.

Для жителей Ансула «храм» — это обычно маленькая уличная святыня, установленная где-нибудь на перекрестке или напротив какого-то дома; нечто вроде алтаря, посвященного одному из наших богов. Почти такие же алтари устроены и у нас в домах, в неглубоких нишах. И «богослужение» у нас осуществляется достаточно просто: нужно всего лишь коснуться края такой ниши и произнести слова благодарности тому или иному богу или положить, скажем, цветок в качестве подношения. Впрочем, некоторые уличные храмы и впрямь представляют собой прелестные здания из мрамора, только крошечные, высотой не больше двух-трех футов; обычно их украшает чудная резьба, а крыша у них чаще всего позолочена. К сожалению, почти все такие храмики были разрушены альдами. Уцелели только те, что подвешивают к ветвям деревьев; этих альды не тронули, посчитав их домиками для птиц. Отчасти это соответствует действительности: во многих таких храмиках год за годом гнездятся ласточки и воробьи. У нас всегда считалось добрым знаком, если какая-то птица устраивает в храме гнездо; люди радуются, ибо им кажется, что этот храм благословили боги. Но самая большая удача — если в таком храме поселится сова, ведь сова — это птица самого Глухого Бога.

И хоть мне прекрасно было известно, что для альдов храм — это полноценное здание, причем довольно большое, я сделала вид, что ничего об этом не знаю.

По крайней мере, своим вопросом я отвлекла Симме от рассуждений о том, как хорошо было бы заниматься любовью всю ночь напролет. Он удивился, нахмурился и с подозрением посмотрел на меня:

— Что ты хочешь этим сказать? Да в храмы же все ходят!

— Зачем?

— Чтобы молиться!

— Что значит «молиться»?

— Поклоняться Аттху! — Он так и впился в меня глазами.

— А как вы поклоняетесь Аттху?

— Ну, приходишь в храм, на богослужение, — он говорил каким-то неуверенным тоном, словно не понимая, как это я могу не знать таких вещей, — а там жрецы поют, стучат в барабаны, танцуют и рассказывают о деяниях Аттха. Ясно тебе? Неужели ты этого не знаешь? А потом опускаешься на четвереньки, четыре раза ударяешь лбом о землю и повторяешь все следом за жрецами.

— А зачем?

— Ну, например, если ты чего-нибудь хочешь, то повторяешь за жрецами молитву, ударяешь лбом о землю и про себя просишь Аттха, чтобы он тебе это дал.

— То есть молишься, чтобы бог тебе что-то ДАЛ? Как это? Разве можно молиться, чтобы тебе ЧТО-ТО ДАЛИ?

Он уже смотрел на меня, как на слабоумную. Но я глаз не отвела и продолжила атаку:

— Какую-то ерунду ты городишь! — На самом-то деле мне хотелось понять, что с его точки зрения значит «молиться», но я никак не могла допустить, чтобы он почувствовал свое превосходство надо мной. — Ведь нельзя же молиться из корыстных побуждений!

— Конечно же, можно! Ты, например, молишь Аттха, чтоб он даровал тебе жизнь и здоровье, а также… все остальное!

Я прекрасно его понимала. У нас испуганный человек всегда невольно взывает к Энну. Или молится богу Удачи, желая эту удачу обрести. Только это редко получается, именно поэтому бога Удачи и называют Глухим Богом. Но ничего этого я Симме не сказала, а презрительно бросила:

— Это же настоящее попрошайничество, а не молитва! Мы молим своих богов о благословении, а не о каких-то житейских вещах!

Похоже, мое заявление его потрясло. Еще бы, я ведь спутала всю эту стройную схему, в которой он совершенно не сомневался. Он насупился и буркнул:

— А ты и не можешь получить благословение. Ты же не веришь в Аттха!

Теперь уже была потрясена я. Нет ничего хуже, чем сказать кому-то, что он не может получить благословение! Хотя Симме совсем не был похож на человека, которому могла бы в голову прийти подобная жестокость. Помолчав, я спросила — куда более осторожно, чем прежде:

— Что значит, по-твоему, «не верить в Аттха»? Он опять недоуменно на меня уставился.

— Ну, верить в Аттха значит… верить в то, что Аттх — бог.

— Ну конечно, он бог. Все боги — это боги. Почему же и Аттху богом не быть?

— Те, кого ты называешь богами, это демоны! Я задумалась.

— Не знаю, верю ли я по-настоящему, что на свете есть какие-то демоны, но я точно знаю: боги есть. И я совершенно не понимаю, почему нужно «верить» в существование одного-единственного бога, а в существование других — нет.

— Потому что если ты не веришь в Аттха, значит, ты проклят и после смерти превратишься в демона!

— Это кто так говорит?

— Наши жрецы!

— Неужели ты этому веришь?

— Конечно! Уж жрецам-то все о таких вещах известно! — Симме явно чувствовал себя не в своей тарелке, потому и отвечал так сердито.

— Не думаю, что твоим жрецам так уж хорошо известно, кто и во что верит у нас в Ансуле, — сказала я, с некоторым опозданием понимая, что спорить с ним — это далеко не лучший способ что-нибудь у него узнать. — Хотя, возможно, о вере жителей Асудара они действительно знают все. Но здесь-то ведь все по-другому!

— Потому что вы язычники!

— Да, — согласилась я, — мы язычники. И поэтому у нас множество богов. Вот только никаких демонов у нас нет. И жрецов тоже нет. Как нет и храмовых проституток. Разве что совсем крошечные, ростом не выше шести дюймов.

Симме молчал. Хмурился. Я тоже немного помолчала и спросила:

— Говорят, ваша армия пришла сюда в поисках какого-то особенного, очень дурного места? — Теперь я очень старалась держаться дружелюбно, но чувствовала собственную неискренность, и мне казалось, что все вокруг тоже ее замечают. — Какую-то дыру в земле, из которой, по слухам, вылезают разные злые духи?

— Да, кажется, так.

— А зачем?

— Не знаю. — Он снова насупился и, стараясь на меня не смотреть, все отводил в сторону свои блеклые глаза.

Мы сидели в тени под стеной конюшни прямо на каменных плитах, и я машинально стала чертить в пыли квадратики, сама с собой играя в «крестики-нолики».

— А еще говорят, что у вас в Медроне царь умер, — помолчав, сказала я совершенно спокойно. И нарочно воспользовалась нашим старинным словом «царь», а не их пышным выражением «ганд всех гандов».

Он только кивнул. Наш спор о вере его совершенно обескуражил. Он долго смотрел на меня, потом вдруг решился:

— Мекке сказал, что, возможно, новый правитель прикажет нашей армии вернуться домой, в Асудар. Ты-то небось обрадовался бы, да?

Я только плечами пожала:

— А ты разве нет? Он промолчал.

Мне хотелось заставить его продолжить разговор, но я не знала, как это сделать.

— Это игра в фит-фет, — сказал он.

Теперь уже я посмотрела на него так, словно он спятил. Потом догадалась: он имел в виду те квадратики, что я нарисовала на пыльных каменных плитах. Он нарисовал горизонтальную линию в одном из квадратиков, а я вертикальную — в другом.

— А у нас это называется еще «забавой для дураков», — сказала я, с облегчением вздыхая. Мы, разумеется, сыграли вничью — так всегда и бывает, если, конечно, ты и впрямь не полный дурак. Потом Симме показал мне, как играть в «Найди засаду» — когда у каждого свой расчерченный на квадратики «тайный» участок, и на нем некоторые квадраты особым образом помечены — это и есть «засада». Нужно по очереди, как при игре в «морской бой», отгадывать, где находится «засада» противника, и тот, кто первым отыщет все помеченные квадраты, тот и выиграет. Симме выиграл два раза из трех и существенно приободрился; во всяком случае, стал куда более разговорчивым.

— Вообще-то, я очень надеюсь, что армию все-таки отправят в Асудар, — признался он. — Я хочу жениться. А здесь мне жениться нельзя.

— Почему же? Ганд-то ваш женился, — фыркнула я и сама испугалась: похоже, я зашла слишком далеко. Впрочем, Симме только усмехнулся и тоже довольно непристойно хмыкнул.

— Ну как же, на «царице Тирио»! — воскликнул он насмешливо. — Мекке говорит, она-то как раз и была раньше одной из храмовых проституток. А потом на ганда Иораттха чары навела.

Я не выдержала. Мне осточертели эти дурацкие разговоры о храмовых проститутках.

— Да нет у нас и никогда не было таких храмов, в которые человеку можно войти! — рассердилась я. — Вот праздники у нас раньше были замечательные. Весь город тогда праздновал. И торжественные процессии мы устраивали, и танцы… А потом пришли ваши альды и все это запретили. Ваши солдаты убивали каждого, кто всего лишь танцевать пытался… Напридумывали вы себе всяких демонов и сами же их до смерти боитесь! — Я встала, ногой стерла нарисованные в пыли квадратики и пошла прочь, к конюшне.

Но, оказавшись там, поняла, что не знаю, как быть дальше. Меня мучил стыд: я все-таки не сумела стерпеть и сбежала! Заглянув в конюшню, я увидела Бранти, и он приветствовал меня тихим ржанием. Бранти угощался овсом из кормушки — изящно, понемножку брал зерна губами, стараясь растянуть удовольствие. Старый конюх сидел рядом на козлах для пилки дров, не сводил с Бранти глаз; на лице его написано было, по-моему, самое настоящее обожание. Конюх кивнул мне, а Бранти опустил голову и вновь занялся своим овсом. Я прислонилась к столбу и скрестила руки на груди, очень надеясь, что вид у меня достаточно отчужденный и неприступный.

И тут в конюшне появился Симме — притащился через весь двор, шаркая ногами, покорно опустив плечи и всем своим видом выражая рабскую преданность. Он подобострастно улыбался, скаля зубы, как пес, на которого хозяин только что наорал, и заискивающе заглядывал мне в глаза.

— Привет, Мем! — сказал он, словно мы с ним несколько дней не виделись.

Я молча ему кивнула.

А он смотрел на меня почти так же, как старый конюх — на Бранти.

— Вон стоит лошадь моего отца, — сказал он. — Хочешь ее посмотреть? Она из царской конюшни Медрона.

Я позволила ему подвести меня к стойлу напротив, где стояла очень красивая, ясноглазая гнедая кобыла со светлой гривой, как и у той лошади, которую я тогда остановила на рыночной площади. А может, это и была та самая лошадь. Она искоса на меня посмотрела поверх перегородки и тряхнула головой.

— Ее зовут Победа, — сказал Симме и хотел потрепать кобылу по холке, но она, раздраженно мотнув головой, отошла к задней стене денника. Когда он снова попытался ее приласкать, она так резко к нему повернулась, оскалив крупные желтые зубы, что он моментально руку отдернул.

— Настоящая боевая лошадь! — сказал он восхищенно.

Я еще раз внимательно посмотрела на кобылу, как бы оценивая ее с высоты собственных «глубоких познаний» и «богатого» опыта, благосклонно кивнула и пошла назад, в тень. И тут как раз, к моему великому облегчению, на конюшенный двор заглянули Грай и Шетар. Лошади, увидев или почуяв льва, стали нервно ржать и бить копытами. Я поспешила к Грай, а Симме крикнул мне вслед:

— Эй, Мем, завтра увидимся?

По дороге домой я рассказала Грай и Орреку о своих безнадежных попытках выпытать у Симме хоть что-нибудь стоящее и очень удивилась, заметив, что они, как ни странно, слушают меня очень внимательно. Точно так же слушал меня чуть позже и Лорд-Хранитель. Все они, правда, отметили, что у Симме либо полностью отсутствует интерес к тому, что я у него спрашивала о Пасти Ночи, либо он просто почти ничего об этом не знает. Отметили они также и то, что, по словам Симме, новый правитель альдов, вполне возможно, отзовет армию из Ансула.

— А насчет Иддора он ничего не говорил? — спросила Грай.

— Я не знала, как его об этом спросить, — призналась я.

— Ну а вообще-то он тебе как показался? Умный он парнишка или не очень? — это Лорд-Хранитель спросил. И я тут же ответила:

— Да какой там умный! Глупый, конечно, совсем дурак! — Я с такой горячностью это сказала, что мне даже немного стыдно стало. Хотя Симме, по-моему, действительно был полным дураком.

День выдался жаркий, зато к вечеру повеяло приятной прохладой. И мы после обеда уселись не как всегда на веранде, а в небольшом внутреннем дворике перед нею. С двух сторон во дворик выходили глухие стены, а с двух других тянулись изящные аркады, опиравшиеся на невысокие хрупкие колонны. С восточной стороны дома и сразу за ним начинается довольно крутой склон горы, на которой, собственно, и стоит Галваманд, и весь этот склон покрывали цветущие кустарники, так что воздух вокруг был буквально напоен их ароматом. Мы уселись лицом к северу, любуясь раскинувшимся перед нами закатным небом, голубизна которого имела чуть зеленоватый оттенок.

— Этот дом ведь встроен прямо в скалу, да? — спросил Оррек и посмотрел вверх, на северные окна Хозяйских Покоев, которые находились над двориком, а потом вниз — на многочисленные коньки крыш нашего старинного здания, пересекавшиеся под самыми неожиданными углами.

— Да, — сказал Лорд-Хранитель. Уж не знаю почему, но от того, КАК он это сказал, по спине у меня пробежал неприятный холодок. А он, немного помолчав, прибавил: — Ансул — самый старый город на Западном побережье, а Галваманд — самый старый дом в Ансуле.

— А правда, что аритане пришли сюда из пустыни тысячу лет назад и обнаружили, что на всех этих прекрасных землях, столь плотно теперь заселенных, никто не живет? — снова спросил Оррек.

— Только произошло это значительно раньше, а не тысячу лет назад. И пришли аритане не из пустыни, а из мест куда более далеких, — сказал Лорд-Хранитель. — Они называли свою родину Страной Восхода. Это была огромная империя, раскинувшая свои владения далеко на востоке. Аритане постоянно посылали в пустыню, к западным своим пределам, разведчиков и исследователей, и однажды какой-то отряд отыскал путь, ведущий дальше на запад, через пустыню, — а пустыня эта, по их словам, была шириной в несколько сотен миль. Этот путь и привел аритан в зеленые долины Западного побережья. Возглавлял тот отряд некто Тарамон. Собственно, именно он первым и проложил этот путь; остальные просто последовали за ним. Книги, повествовавшие об этом, были очень древними, и тексты в них уцелели лишь фрагментарно, так что порой в них довольно трудно было разобраться. Впрочем, теперь большая их часть утрачена навсегда. Но, насколько я помню, в этих книгах вполне ясно говорилось о том, что те, кому тогда удалось добраться до Западного побережья, на самом деле были изгнанниками. Их изгнали из Страны Восхода и обрекли на скитания в пустыне. — Он произнес по-аритански несколько слов и тут же их перевел: «Безводная пустыня, что стережет изгнанников источник…» Мы — потомки тех изгнанников.

— И с тех пор никто и никогда больше оттуда, с востока, не приходил?

— Нет. И на восток никто не возвращался.

— Кроме альдов, — вставила Грай.

— Это верно, — кивнул Лорд-Хранитель, — альды тогда вернулись в пустыню, а может, и всегда жили там — но лишь у самых западных ее границ, где есть источники и реки. А к востоку от Асудара, как они сами признаются, на тысячи миль гандом всех гандов является солнце, а народом его — песок.

— Значит, мы живем на самом краешке мира, о котором нам ровным счетом ничего не известно, — задумчиво промолвил Оррек, глядя в бездонное бледное небо.

— Некоторые ученые считают, что Тарамона и его последователей изгнали из родной страны потому, что эти люди были колдунами, обладавшими сверхъестественным могуществом. Существует также гипотеза о том, что те таланты, или дары, какими обладают некоторые народы Верхних Земель, некогда считались качествами совершенно обычными — во всяком случае, для тех, кто пришел из Страны Восхода, — но впоследствии, под воздействием иной среды обитания, особенности эти постепенно сошли на нет.

— А ты что на сей счет думаешь? — спросила Грай, поворачиваясь к Орреку. Но ответил ей Лорд-Хранитель.

— Сейчас уж больше никто не обладает такими способностями, какими обладали они, — осторожно начал он, — однако в летописях Ансула неоднократно упоминаются люди, исцеленные женщинами из Дома Актамо; эти женщины умели восстанавливать зрение у слепых и слух у глухих.

— Как у нас в Кордеманте! — сказал Оррек, и Грай воскликнула:

— Но только наоборот! Впрочем, я так и думала. — Она хотела уже пояснить свое странное заявление, но тут в дверях вдруг возник Дезак и сразу решительно направился к нам.

Как и все те, кто регулярно посещал Лорда-Хранителя, Дезак проник в дом через его старую, заброшенную часть, где двери никогда не запирались. Иста порой начинала ворчать, утверждая, что это рискованно, на что Лорд-Хранитель неизменно отвечал: «На дверях Галваманда замков нет». На этом все и кончалось. В общем, Дезак появился настолько неожиданно, что испугал спавшую Шетар. Львица встала и, опустив голову, прижав уши и по-змеиному вытянув шею, ощерилась — не самое приятное зрелище, надо сказать. Дезак просто остолбенел, увидев перед собой рассерженного зверя.

Грай что-то с упреком шепнула Шетар, и та, раздраженно ворча, снова уселась возле нее, время от времени сердито посматривая на Дезака.

— Добро пожаловать, друг мой! Садись и ты с нами, — сказал Лорд-Хранитель. Я, разумеется, бросилась искать гостю какое-нибудь сиденье, а Дезак без церемоний плюхнулся рядом с Лордом-Хранителем на мой стул. Он всегда так. И даже не потому, что манеры у него такие уж дурные, — просто людей, которые в данный момент его не интересуют, для него и не существует. Я, например, была для него ничуть не важнее того стула, который должна была принести. Он был таким же прямолинейным, как альды. Возможно, впрочем, солдаты и должны быть прямолинейными?

К тому времени, как я отыскала более или менее сносный стул и притащила его во дворик, Дезак уже успел познакомиться с Орреком и Грай, и Лорд-Хранитель, должно быть, сказал им, что он и есть вожак сопротивления, а может, это им сам Дезак сказал, потому что, когда я вошла, они как раз об этом и говорили. Я тихонько села и стала слушать.

И тут Дезак заметил меня. Ну, естественно, у «мебели» не должно быть ушей! Он выразительно посмотрел на Лорда-Хранителя: ему прямо-таки не терпелось немедленно отправить меня прочь. Но Лорд-Хранитель, будто не замечая его взгляда, сказал:

— Мемер познакомилась с сыном одного воина, и этот парнишка сказал ей, что среди альдов поговаривают о том, что армию вот-вот отзовут в Асудар. Кстати, этот юный альд презрительно называл Тирио Актамо «царицей Тирио»; оказывается, это весьма распространенная у них шутка. Ты ее когда-нибудь слышал?

— Нет, — процедил сквозь зубы Дезак и снова выразительно посмотрел в мою сторону. Сейчас он, пожалуй, казался немного похожим на Шетар — в тот момент, когда она от неожиданности прижала уши, гневно сверкая глазами (впрочем, теперь она уже перестала обращать на Дезака внимание и, демонстрируя полное к нему пренебрежение, старательно вылизывала заднюю лапу). — Но то, о чем мы здесь говорим, не должно выходить за пределы этого внутреннего дворика, — напомнил он, с трудом сдерживая раздражение.

— Разумеется, — откликнулся Лорд-Хранитель очень спокойно, почти ласково, однако на Дезака это подействовало почти так же, как сердитое шипение Грай — на львицу, когда та вздумала показывать свой норов. Дезак перестал буравить меня взглядом, откашлялся, задумчиво поскреб подбородок и повернулся к Орреку.

— Не иначе как сама благословенная Энну послала тебя сюда, Оррек Каспро, — сказал он. — А может, это Глухой Бог призвал тебя в урочный час, дабы ты помог нам в нашей нужде?

— Вы нуждались во мне? — удивился Оррек.

— Ну а кто же лучше великого поэта может призвать народ к оружию?

Лицо Оррека окаменело, да и сам он словно вдруг застыл и довольно долго молчал. Потом все же сказал:

— Ну что ж, я сделаю все, что в моих силах. Но ведь я чужеземец.

— В борьбе против захватчиков все мы — один народ.

— Но здесь я чаще бывал у альдов во дворце, чем на рыночной площади. Я и прибыл сюда по любезному приглашению ганда. И люди знают это. С какой же стати они будут мне доверять?

— Они уже доверяют тебе. И воспринимают твой приход как великое знамение, как знак того, что Ансул вскоре вернет себе былую славу и благоденствие.

— Но я не знак и не знамение, я просто поэт, — твердо сказал Оррек. И лицо его показалось мне вдруг высеченным из гранита. — А среди жителей города, поднявшихся на борьбу с тиранией, найдутся, конечно же, и свои ораторы.

— Нет, нашим оратором станешь ты, когда мы призовем тебя! — Дезак говорил не менее уверенно, чем Оррек. — В Ансуле вот уже десять лет тайком, за закрытыми дверями, поют твою песню «Свобода». Как попала сюда эта песня, кто ее принес? Ее передавали из уст в уста, из души в душу, из страны в страну. Неужели, когда мы наконец запоем ее в полный голос, не страшась более своего врага, ты сможешь промолчать?

Оррек не отвечал.

— Я солдат, — продолжал Дезак, — я знаю, что заставляет людей сражаться до победы, до последней капли крови. Я знаю, поэт, на что способен голос, подобный твоему. И я знаю, что именно поэтому боги и послали нам тебя в такой важный для нашей страны момент.

— Я появился здесь, потому что меня пригласил ганд.

— А он пригласил тебя, потому что боги Ансула направили его мысли в нужную сторону. Ибо грядет наш час! И чаши весов уже качнулись!

— Друг мой, — попытался урезонить его Лорд-Хранитель, — может, чаши весов и качнулись, но разве весы эти в твоих руках?

И Дезак, сухо усмехнувшись и вытянув перед собой руки, показал ему пустые ладони.

— Пока что среди альдов не замечено никаких признаков беспокойства или замешательства, которыми мы могли бы воспользоваться, — продолжал Лорд-Хранитель. — И мы отнюдь не уверены, что в политике альдов действительно наметились серьезные перемены. И нам неизвестно, каковы на самом деле взаимоотношения Иораттха и Иддора.

— Э нет! Об этом-то нам как раз кое-что известно, — возразил Дезак. — Иораттх намерен отослать Иддора в Медрон вместе со всеми его жрецами, а также с целым полком солдат. Якобы для того, чтобы он получил там новые указания от ганда всех гандов Акрея, а на самом деле чтобы убрать из Ансула и самого Иддора, и его приспешников. Иалба, служанка Тирио Актамо, сегодня утром сообщила об этом тем рабам во дворце, с которыми у нас существует постоянная связь. А сведения, полученные от Иалбы, всегда в высшей степени надежны.

— Значит, вы намерены дождаться, когда Иддор уберется отсюда, и уж тогда выступить?

— А зачем ждать? Зачем давать крысе возможность избежать ловушки?

— Так вы планируете напасть первыми? И пойдете на казармы?

— Да, мы планируем напасть первыми. Но там и тогда, где и когда они этого никак не ожидают!

— Я знаю, у вас есть кое-какой запас оружия, но хватит ли у вас людей?

— У нас достаточно и людей, и оружия. А потом к нам, безусловно, примкнут и другие горожане. Да нас же здесь двадцать к одному, Султер! И гнев, скопившийся за все эти годы тирании, рабства, оскорблений и осквернения наших святынь, вырвется наружу и вспыхнет, как стог сухого сена! Вот увидишь, поднимется сразу весь город! Людям нужно лишь собраться вместе и понять, как нас много по сравнению с альдами! И еще нам очень нужен голос. Такой голос, который будет способен призвать народ к восстанию!

Страстность его слов потрясла меня. Я видела, что и Оррек потрясен не меньше. Он просто глаз не сводил с Дезака. Восстание, мятеж! Пусть толпа горожан набросится на этих невежд в голубых плащах, пусть их стащат с лошадей, пусть их бьют и запугивают, как они били и запугивали нас, пусть их навсегда изгонят из нашего города, из нашей жизни!.. Ох! Я так давно мечтала об этом! И уж я-то наверняка последую за Дезаком! Теперь я хорошо его рассмотрела: это был настоящий воин, вожак! Да, я пойду за ним, как люди всегда шли за героями прошлого — и в огонь, и в воду, и даже на смерть!

А Оррек по-прежнему сидел с застывшим лицом и молчал.

И Грай тоже настороженно молчала, похожая в эту минуту на свою львицу.

Первым эту напряженную тишину нарушил Лорд-Хранитель:

— Скажи, Дезак: если я задам вопрос и получу ответ, захочешь ли ты этот ответ выслушать? — он произносил эти слова с каким-то странным нажимом.

Дезак внимательно посмотрел на него; сперва он явно ничего не понял, потом нахмурился и хотел что-то спросить, но осекся, словно прочел в глазах Лорда-Хранителя, что спрашивать об этом нельзя. И его жесткое, печальное, изборожденное ранними морщинами лицо вдруг странным образом изменилось, став открытым, незащищенным.

— Да, — сказал он все еще несколько неуверенно и тут же повторил уже более твердо: — Да, конечно!

— Тогда я это сделаю, — кивнул Лорд-Хранитель.

— Сегодня ночью?

— А что, сроки поджимают? — Да.

— Хорошо, сегодня.

— Я приду завтра утром, — сказал Дезак и встал. Он прямо-таки весь светился; казалось, силы в нем просто кипят. — Султер, дружище, от всего сердца благодарю тебя! Вот увидишь, твои духи выскажутся в нашу пользу! — Он повернулся к Орреку: — А твой голос призовет нас на борьбу! Я знаю: ты выступишь вместе с нами. И мы снова встретимся здесь — уже как свободные люди в свободном городе! Да хранит вас Леро и все прочие боги Ансула! Да падет их благословение на души и тени ваших предков, которые слышат нас сейчас! — И Дезак, словно уже празднуя победу, решительной солдатской поступью устремился прочь.

Оррек, Грай и я молча смотрели друг на друга. Только что прозвучало нечто очень важное, было дано какое-то обещание, но никто из нас троих не понял, в чем его смысл. Лорд-Хранитель сидел, ни на кого не глядя, и был чрезвычайно мрачен. Потом поднял глаза, и взгляд его остановился на мне.

— Еще до того, как возник наш город, — промолвил он, — еще до того, как на этом холме был построен наш дом, здесь жил один прорицатель. — И он вдруг заговорил по-аритански: — «И они преодолели пустыни и пришли сюда, усталые, истомленные люди, изгнанники. И, перебравшись через холмы, что высятся над берегом Западного моря, они увидели по ту сторону вод белоснежную Сул. А на склоне холма они обнаружили пещеру, из которой вытекал ручеек. И в темноте той пещеры перед ними в воздухе возникли слова: «Останьтесь здесь». И они, утолив жажду из этого источника, принялись строить здесь свой город».