Голоса

Глава 10

Когда на следующий день к нам явился Дезак, я была занята — помогала Исте со стиркой — и при его разговоре с Лордом-Хранителем не присутствовала. Иста и мы с Боми еще на рассвете накипятили воды в больших котлах, приладили машинку с изогнутой ручкой для выжимания белья и натянули веревки, а к полудню весь двор возле кухни был увешан чистыми простынями и скатертями, ослепительно-белыми и хлопавшими на ветру под жарким солнцем.

В полдень, гуляя с Шетар по старому парку, Грай рассказала мне, что произошло утром.

Лорд-Хранитель сам поднялся к ним в Хозяйские Покои и сказал, что Дезак очень хочет побеседовать с Орреком, и Оррек попросил Грай тоже пойти. «А Шетар я оставила, — сказала Грай, — ей, по-моему, этот Дезак не очень-то нравится». Они устроились на дальней веранде, и Дезак снова принялся уговаривать Оррека выйти на площадь и обратиться к жителям города с призывом в указанный момент выступить против альдов и изгнать их из Ансула.

Дезак был красноречив и настойчив, а Оррек явно страдал, ибо никак не мог прийти к какому-то решению, чувствуя, что это не его сражение, и все же понимая, что сражение любого народа за свободу и его тоже, безусловно, касается. Если Ансул действительно восстанет против тирании альдов, то разве сможет он, поэт, остаться в стороне? Однако ему не было позволено ни участвовать в выборе конкретного времени или места для начала восстания, ни хотя бы узнать, как именно повстанцы намерены действовать. Дезак, что было вполне разумно, вообще почти ничего о готовящемся восстании не рассказал, понимая, что успех зависит прежде всего от внезапности. Однако Оррек честно признался Грай, что ему не нравится, когда его используют вслепую, и он бы скорее предпочел сам стать одним из организаторов переворота, чем быть пешкой в чьих-то руках.

Я спросила, что на все это сказал Лорд-Хранитель, и Грай ответила:

— Почти ничего. А о том, что было обещано вчера вечером — помнишь, Султер пообещал, что кого-то спросит, а Дезак при этих словах так и подпрыгнул? — он вообще не сказал ни слова. Впрочем, об этом они, видимо, успели поговорить еще до того, как мы с Орреком к ним спустились.

Я терзалась тем, что не могу раскрыть Грай тайну оракула; мне ничего не хотелось от нее таить. Но я понимала: это не моя тайна, и я не имею права говорить об этом. Пока не имею.

А она продолжала рассказывать:

— По-моему, Султер встревожен; его пугает численность асударской армии. Он говорит, что в Ансуле более двух тысяч альдов. И они в основном сосредоточены возле дворца и казарм. По меньшей мере треть воинов находятся с оружием на посту. У остальных, впрочем, тоже оружие всегда под рукой. Удастся ли Дезаку собрать достаточно мощные силы противодействия? И как он двинет всю эту толпу на дворец, не подняв среди стражников тревогу? Ведь Ансул патрулируется даже по ночам. И ночные патрули все конные. А кони у альдов, между прочим, как хорошие сторожевые псы, обучены подавать сигнал в случае тревоги. Надеюсь, Дезак, этот старый вояка, знает, что делает! И мне кажется, он весьма скоро намерен осуществить свои грандиозные планы.

Мысли мои лихорадочно метались; я представляла себе уличные бои и пыталась сама ответить на вопрос: Как нам освободиться от альдов? С помощью меча, кинжала, дубинки, камней. С помощью кулаков и мускулов, с помощью нашего гнева, наконец-то спущенного с поводка. Нет, мы непременно сломим им хребет! Покончим с их могуществом, свернем им шею! Превратим их тела в кровавое месиво… Обломки одного восстанавливают целостность другого.

Я стояла на тропе среди разросшихся кустов. Голову жарко припекало солнце. Руки у меня пересохли, опухли, потрескались после того, как я все утро стирала в горячей воде. Грай искоса, с легким беспокойством поглядывала на меня. Потом негромко окликнула:

— Эй, Мемер, очнись. Ты где? Я только головой тряхнула.

К нам вприпрыжку по тропе подлетела Шетар и вдруг резко остановилась с гордо поднятой головой и весьма самоуверенным видом. Потом приоткрыла свою свирепую клыкастую пасть, и оттуда, трепеща крылышками, как ни в чем не бывало выпорхнула маленькая голубая бабочка.

Мы обе невольно расхохотались. Львица посмотрела на нас несколько смущенно. По-моему, ей стало стыдно.

— Она у нас как та девушка, которая только и говорила что о цветах, колокольчиках и бабочках! — сказала Грай. — Ты, конечно, знаешь эту историю — ну, «когда Кумбело был королем», помнишь?

— А ее сестра только и говорила что о блохах, червях и комьях грязи.

— Эх ты, кошка! — сказала Грай, почесывая Шетар за ушами. Львица от удовольствия выгибала шею и мурлыкала.

Невозможно было соединить все это — уличные бои, тьму пещеры, ужас, смех, солнечные лучи на моей макушке, звездный свет у меня перед глазами и льва, у которого изо рта вместо рычания вылетают бабочки…

— Ох, Грай, как бы мне хотелось хоть что-нибудь во всем этом понимать! — воскликнула я. — И почему это никогда нельзя сразу понять, что именно с тобой в данный момент происходит?

— Не знаю, Мемер. Просто нужно всегда стараться это понять, и иногда все же будет получаться.

— Разумное мышление и непостижимая тайна, — сказала я.

— Ты у нас прямо второй Оррек! — сказала она с удивлением. — Ладно, идем. Домой пора.

В тот вечер Оррек и Лорд-Хранитель без конца говорили о ганде Иораттхе, и я обнаружила, что могу их слушать очень внимательно, не пытаясь уйти в себя. Возможно, потому, что теперь я уже дважды видела ганда. И, несмотря на ненавистную мне помпезность альдского дворца, пресмыкавшихся перед гандом рабов и понимание того, что, если Иораттху что-то взбредет в голову, он может запросто приказать любого из нас заживо закопать в землю, я видела, что это все же не демон, а человек. Жесткий, упрямый, коварный старый человек, который всей душой любит поэзию.

И Оррек, словно читая мысли, вдруг сказал:

— Понимаешь, страх перед демонами, всякой чертовщиной и тому подобным — все это как-то его недостойно. Хотелось бы знать, чему из этого он вообще верит?

— Возможно, демонов он действительно не слишком опасается, — сказал Лорд-Хранитель. — Но пока он не научится читать, письменное слово так и останется для него под запретом.

— Ах, если б я мог взять во дворец какую-нибудь книгу! Просто открыть ее и прочесть те же самые слова, которые только что ему декламировал!

— И он бы тут же назвал это отвратительным святотатством. — Лорд-Хранитель покачал головой. — Да у него в таком случае и выхода бы иного не было — разве что отдать тебя в руки жрецов.

— Но если альды все же решат остаться здесь и по-настоящему править Ансулом, то им придется иметь дело и с соседними государствами, с другими народами и обычаями. Уж тогда-то они точно не смогут называть отвратительным святотатством то, что лежит в основе и торговых отношений, и дипломатии — деловые письма, договоры, контракты. Я уж не говорю о литературе и истории. А ты знаешь, Султер, что в городах-государствах слово «альд» равносильно слову «придурок»? Они так и говорят: «Какой смысл с ним разговаривать, он же настоящий альд!» И, по-моему, Иораттх уже начинает понимать, с какими трудностями они вот-вот столкнутся.

— Будем надеяться, что это так. И что их новый правитель в Медроне тоже это понимает.

А меня уже начинали раздражать все эти речи. Не альды должны решать, останутся ли они здесь, будут ли по-прежнему управлять нами и иметь дело с нашими соседями! Это не им решать, а нам! И у меня невольно вырвалось:

— Разве это так уж важно?

Все так и уставились на меня, и я не стала сдерживаться:

— Да пусть они отправляются к себе, в Асудар, и остаются неграмотными так долго, как им нравится! Пожалуйста!

— Это верно, — спокойно сказал Лорд-Хранитель. — Если, конечно, они отсюда уйдут.

— А мы их отсюда прогоним!

— Из города? И куда же?

— Да! Из города! Пусть уходят!

— В деревню, что ли? И ты думаешь, что нашим крестьянам под силу с ними сражаться? А если мы попытаемся гнать их до границ Асудара, то верховный ганд наверняка воспримет это как оскорбление и угрозу его трону и тут же пошлет против нас очередную многотысячную армию. У него-то воинов хватает. Это у нас их нет.

Я промолчала, не зная, что сказать, а он продолжал:

— Как раз эти соображения Дезак и не желает учитывать. И, возможно, прав, ибо «предусмотрительность губительна для решительных действий». Но ты и сама должна понимать, Мемер, что сейчас, когда многое меняется во взглядах самих альдов, я возлагаю первоочередную надежду на восстановление нашей свободы через попытку убедить их, что мы куда более выгодны им в качестве союзников, чем рабов. Это потребует времени. И, разумеется, завершится компромиссом, а не победой. Но если сейчас мы будем стремиться только к победе и проиграем, то снова обрести надежду будет очень и очень трудно.

И снова мне нечего было ему возразить. Да, он прав, но прав и Дезак, ибо наступило время действовать. Но как действовать?

— Я мог бы от твоего имени, Султер, поговорить с Иораттхом. Это у меня получилось бы куда лучше, чем говорить с толпой горожан от имени Дезака, — сказал Оррек. — Скажи, есть ли в городе люди, готовые вступить с Иораттхом в переговоры на таких условиях? Если, конечно, сам он согласится эти переговоры начать?

— Да, есть. И за пределами нашего города тоже. Мы в течение всех этих лет поддерживали связь со всеми городами и селениями Ансула — с учеными и купцами, с Хранителями Дорог и мэрами, а также с теми, кто у нас обычно отправляет религиозные обряды и отвечает за торжественные церемонии. Гонцами нам служат быстроногие юноши, а торговцы развозят наши послания по городам, спрятав их на своих тележках среди кочанов капусты. Письма солдаты ищут редко — предпочитают не иметь дела с таким ужасным святотатством и колдовством.

— «Великий Сампа-Разрушитель, пошли невежественного мне врага!» — процитировал Оррек.

— Правда, в столице кое-кто из моих прежних сторонников перешел на сторону Дезака. Люди сейчас ищут любой способ, чтобы скинуть наконец это проклятое ярмо с шеи Ансула! Они готовы сражаться. Но, возможно, не прочь и переговоры начать. Если только альды захотят их слушать.

На следующий день Оррека во дворец не вызвали, и он ближе к полудню вместе с Грай пешком отправился на Портовый рынок. Он ничего заранее не объявлял, и на рыночной площади тоже никакого шатра или навеса не воздвигали, но стоило ему там появиться, как люди сразу его узнали и стали толпиться вокруг, опасаясь, правда, подходить слишком близко из-за шедшей с ним рядом львицы. Горожане радостно приветствовали Оррека и громко просили: «Расскажи нам что-нибудь, Каспро!» А кто-то даже крикнул: «Прочти!»

Меня рядом с Орреком и Грай не было. Я надела мужское платье — как и всегда для выхода в город — и не хотела, чтобы меня, «конюха Мема», видели в обществе Грай, которая своего обличья на этот раз не меняла. Я обежала площадь кругом и взобралась на облицованный мрамором постамент конной статуи, стоявшей перед Адмиральской Башней. Отсюда была отлично видна вся площадь. Эта статуя, созданная скульптором Редамом, целиком высечена из одной огромной каменной глыбы; конь стоит, опираясь на все четыре ноги, сильный и немного тяжеловесный, и, гордо подняв голову, смотрит на запад, в морскую даль. Альды, уничтожив большую часть наших памятников, этого каменного коня все же не тронули — наверняка из-за своей любви к лошадям. Они, разумеется, не знали, что богов моря, Севнов, у нас всегда изображают в виде коней и в таком виде им поклоняются. Я коснулась огромного переднего копыта каменного Севна и прошептала слова благодарности этим могучим богам. И Севн благословил меня, послав мне тень. День был безоблачный, с самого утра сильно припекало и становилось все жарче.

Оррек остановился там, где в самый первый день стоял его шатер. Вокруг тут же собралась огромная толпа. Пьедестал статуи Севна облепили мальчишки, да и многие мужчины пытались на нем устроиться, но я упорно держалась захваченного мною удобного места между передними ногами коня и изо всех сил отталкивала тех, кто напирал слишком сильно. Немало торговцев покинули свои прилавки и, накрыв товар тканью, присоединились к толпе слушателей или взобрались на табуретки возле своих лавчонок, чтобы поверх голов видеть и слышать рассказчика. В толпе я насчитала всего пять или шесть голубых плащей, но вскоре на перекресток у площади выехал целый отряд конных альдов и остановился там, даже не пытаясь протолкнуться дальше. Над площадью висел громкий гул голосов; слышались разговоры, смех, выкрики, и меня просто потрясло, когда весь этот шум разом смолк, сменившись полной тишиной, стоило Орреку ударить по струнам своей лютни.

Сперва он прочел стихотворение «Холмы Дома» из любовной лирики Тетемера. Эти стихи давно известны и весьма популярны на побережье Ансула. Читая их, Оррек напевал под аккомпанемент лютни рефрен, и люди вторили ему, улыбаясь и раскачиваясь. А потом, сделав небольшой перерыв, он вдруг сказал:

— Ансул — страна небольшая, но по всему Западному побережью поют ваши песни и рассказывают ваши легенды. Я впервые услышал их, еще когда жил далеко на севере, в Бендрамане. Поэты Ансула знамениты от южных пределов наших земель до реки Тронд. Но и в таких мирных государствах, как Ансул и Манва, жили некогда великие герои, храбрые, доблестные воины, и здешние поэты поведали о них всему миру. Послушайте же одну из таких историй — историю о приключениях Адиры и Марры на горе Сул!

В ответ на его слова над толпой возник мощный, но странный, даже пугающий гул — то ли протяжный стон, то ли рев, в котором слились печаль и радость. Но если Оррек и был слегка обескуражен тем, что слушатели отреагировали на его слова более бурно, чем он рассчитывал, то ничем этого не проявил. Он гордо вскинул голову, и над площадью вновь взлетел его сильный и чистый голос:

— В те дни, когда Судом еще правил старый король, из страны Хиш пришли вражеские войска…

Толпа, застыв, внимала рассказчику, а я с трудом сдерживала слезы. Эта история, эти слова были мне так дороги! Я познала их в тиши тайной комнаты, в полном одиночестве, прячась ото всех, а теперь слушала, как Оррек говорит все это в полный голос, на площади, заполненной людьми, в самом центре Ансула, под открытым небом, и за проливом высится легендарная гора, вся голубая, и сквозь легкую сероватую дымку просвечивает ее остроконечная белая вершина. Я так и вцепилась в каменное копыто Севна, изо всех сил стараясь не плакать.

История закончилась, и в наступившей тишине один из коней альдов вдруг громко, пронзительно заржал. Это был самый обычный зов боевой лошади, однако он разрушил волшебные чары, и толпа сразу задвигалась, засмеялась, раздались выкрики: «Эхо! Эхо! Слава поэту! Эхо!» А некоторые кричали даже: «Слава героям! Слава Адире!» Конный отряд на восточном краю площади перестроился, словно собираясь вломиться в толпу, но горожане не обращали на альдов никакого внимания, никто даже не посторонился, чтобы дать им проехать. Оррек довольно долго стоял, опустив голову, и молчал. Но взбудораженная толпа и не думала успокаиваться, и ему все же пришлось заговорить. Он не пытался перекричать горожан и говорил вроде бы самым обычным голосом, но, как ни странно, голос его был слышен по всей площади.

— Подпевайте! Пойте со мною вместе! — предложил Оррек и поднял лютню. Люди сразу притихли, а он громко пропел первую строку своей песни «Свобода»: «Как во тьме ночи зимней…»

И мы запели с ним вместе. Песню подхватили тысячи голосов. Дезак был прав: жители Ансула отлично знали эту песню. Не из книг, книг у нас больше не было. Эта песня носилась в воздухе — ее передавали из уст в уста, из сердца в сердце.

И вот отзвучал последний аккорд. После этого, естественно, наступила тишина, но длилась она всего несколько мгновений. А потом толпа зашумела с новой силой; вновь зазвучали приветствия, похвалы и просьбы спеть что-нибудь еще; впрочем, слышались и гневные выкрики в адрес исполнителя. И вдруг из глубины толпы донесся низкий мужской голос, выкрикивавший: «Леро! Леро! Леро!», и множество других голосов тут же подхватили этот зов, повторяя его нараспев, все громче и громче, и пристукивая в такт ногами. Я никогда не слышала ничего подобного, но знала, что это, должно быть, одна из старинных обрядовых песен, которые исполняли во время торжественных шествий, поклоняясь богине Леро. Прежде, когда мы еще вольны были воздавать хвалу нашим богам, песню эту, разумеется, пели открыто, на улицах. Я заметила, что конный патруль начал решительно проталкиваться сквозь толпу — видимо, в поисках зачинщика, — и это вызвало достаточно сильное смятение, так что песня постепенно утратила свою силу и смолкла. Мне было видно, что Оррек и Грай осторожно спустились по лестнице и пытаются пробраться к восточной стороне площади как бы позади отряда альдов. Толпа по-прежнему мешала всадникам проехать, но все же постепенно расступалась — трудно не отойти в сторону, когда прямо на тебя едет вооруженный воин на боевом коне, уж это-то я знала по собственному опыту. Незаметно соскользнув с пьедестала, я ужом ввинтилась в толпу, с огромным трудом выбралась на улицу, ведущую к площади Совета, и бегом промчалась по ней, срезая путь. За Домом Совета, уже на Западной улице, я и встретилась с Орреком и Грай.

Толпа все еще шла за ними, но, в общем, не по пятам, да и основная ее часть остановилась у моста над Северным каналом. Люди понимали: поэты и певцы священны, нельзя грубо вмешиваться в их жизнь. От статуи Севна мне хорошо было видно, как люди касались каменных плит, на которых до этого стоял Оррек, — так касаются алтаря бога, желая получить его благословение; и никто не решался ступить туда, куда только что ступала нога поэта. Вот потому они и следовали за ним на почтительном расстоянии, продолжая выкрикивать в его адрес похвалы и шутки и распевать сочиненный им гимн свободе. И порой над толпой вновь начинал звучать тот же молитвенный призыв: «О Леро! Леро! Леро!»

Мы не сказали друг другу ни слова, поднимаясь по склону холма к Галваманду. Смуглое лицо Оррека было почти серым от усталости; шел он, как слепой, и Грай вела его за руку. Он сразу поднялся к себе, а Грай объяснила, что ничего страшного, ему просто нужно немного отдохнуть и прийти в себя. Только тут я начала понимать, чего стоит Орреку его дар.

Ближе к вечеру я сидела во дворе у конюшни и играла с очередным выводком котят. Кошки, которых приводила к нам Боми, всегда отличались пугливостью, а уж с тех пор, как в доме появилась Шетар, и вовсе постоянно прятались, зато котята страха не знали. Они уже успели немного подрасти и были ужасно забавными: охотились друг на друга, шныряя по сложенным во дворе дровам, кувыркались и катались по земле, время от времени замирая и внимательно глядя вокруг своими круглыми глазищами, а потом снова, как пушинки, взлетали в воздух. Гудит только что закончил выгуливать Звезду и, подойдя ко мне, тоже смотрел на котят — хмуро, неодобрительно. Заметив, что один котенок попал в беду — забрался на столб и не знает, как спуститься, — Гудит осторожно, точно какую-то колючку, снял вцепившегося когтями в столб и жалобно мяукавшего малыша и снова посадил его на дрова, ласково приговаривая: «Ах ты, паразит!»

Вдруг послышался стук копыт, во двор въехал какой-то офицер в голубом плаще и остановился у ворот.

— Ну, что надо? — весьма неприветливо спросил Гудит, выпрямляя согбенную спину и гневно поглядывая на незваного гостя. Никто никогда не въезжал в его владения без приглашения.

— Послание от ганда Ансула поэту Орреку Каспро, — сказал альд.

— Ну?

Офицер как-то странно посмотрел на старика, но все же довольно вежливо поклонился и сказал:

— Ганд желает, чтобы поэт Каспро прибыл к нему во дворец завтра в полдень.

Гудит коротко кивнул и повернулся к нему спиной. Я тоже отвернулась — якобы чтобы поднять с земли котенка. Я сразу узнала эту элегантную гнедую кобылу.

— Эй, Мем, — окликнул меня кто-то. Я так и застыла. Неохотно обернувшись, я увидела перед собой Симме. Офицер уже задом выводил свою кобылу в ворота, потом что-то крикнул Симме, развернулся и поехал прочь, а Симме помахал ему рукой.

— Это мой отец, — сказал он мне с гордостью. — Я попросил его взять меня с собой. Мне хотелось посмотреть, где ты живешь. — Улыбка медленно сползала с его лица, потому что я, не говоря ни слова, продолжала смотреть на него в упор. — А дом у вас и впрямь очень большой… громадный даже… — пробормотал он. — Даже больше, чем дворец ганда. Наверное… — Я молчала и по-прежнему смотрела прямо на него. — Я таких больших домов никогда и не видел.

Я невольно кивнула. И он сразу приободрился и спросил:

— Это что у тебя?

Он наклонился над котенком, который вертелся у меня в руках и ужасно царапался.

— Котенок, — сказала я.

— Ой, это, наверное, детеныш той львицы, да? И как только человек может быть настолько глуп?

— Нет, это самый обыкновенный котенок. На! — И я сунула ему котенка.

— Ух ты! — сказал он и чуть не уронил его. Котенок тут же вырвался и бросился наутек, задравши хвост.

— Ну и когти у него! — Симме сосал оцарапанную руку.

— Да, это весьма опасный зверь, — подтвердила я насмешливо.

Он смутился. Он вечно смущался. И было бы, пожалуй, несправедливо воспользоваться тем, что человека так легко смутить. Но и сопротивляться подобному искушению было трудно.

— Можно мне посмотреть ваш дом? — нерешительно спросил Симме.

Я выпрямилась, отряхнула руки и решительно заявила:

— Нет. Снаружи смотри сколько хочешь, но внутрь тебе заходить нельзя. Впрочем, тебе и сюда-то заходить не стоило. Незнакомым людям и иностранцам полагается ждать в переднем дворе, пока их не пригласят пройти внутрь. А воспитанные люди спешиваются еще на улице и, прежде чем войти в передний двор, почтительно касаются Священного Камня в воротах.

— Но я же не знал! — Он опять смутился и даже немного попятился.

— Я знаю, что ты не знал. Вы, альды, вообще ничего о нас не знаете. Вы знаете только, что нам нельзя к вам в жилище входить. Вы не знаете даже того, что и вам нельзя входить в наши дома. Вы невежественны и невоспитанны! — Я все пыталась взять себя в руки и как-то усмирить тот яростный гнев, что так и рвался из моей души наружу.

— Слушай, ты не сердись на меня. Я ведь надеялся, что мы друзьями могли бы стать, — сказал Симме, как всегда смущенно, даже униженно. Но, вообще-то, чтобы сказать это мне в такую минуту, от него все же требовалось определенное мужество.

Я двинулась к воротам, и он последовал за мной.

— Как же мы можем быть друзьями? — насмешливо спросила я. — Я же раб, ты что, забыл?

— Нет, ты не раб. Рабы — это… Рабами бывают евнухи, женщины и еще… — У него явно не хватило слов, чтобы поточнее определить понятие «раб».

— Рабы — это люди, которые вынуждены делать все, что им прикажет хозяин. А если вздумают отказываться, их побьют или даже убьют. Ты говоришь, что вы — хозяева Ансула. Значит, мы — ваши рабы.

— Но ты же ничего не делаешь по моему приказу. Да я тебе и не приказываю, — возразил он. — Значит, никакой ты не раб.

Тут он был, пожалуй, прав.

Мы уже довольно далеко отошли от конюшни и брели вдоль высокой северной стены главного дома.

Фундамент под ним сложен из массивных каменных глыб, квадратных в сечении, и на целых десять футов возвышается над землей; а над ним — еще несколько этажей из красивого обработанного камня с высокими окнами, украшенными двойными арками, а на самом верху резные карнизы поддерживают глубокие скаты черепичной крыши. Симме несколько раз вскинул туда глаза — быстро, нерешительно, точно лошадь, когда смотрит на незнакомый предмет, который ее пугает.

Обойдя дом, мы вышли на просторный передний двор. Он чуть приподнят над тротуаром, а от улицы его отделяет ряд колонн, соединенных арками. Весь двор выложен полированными каменными плитами, серыми и черными, соединенными в сложный геометрический рисунок — лабиринт. Иста рассказывала мне, как в былые времена в первый день нового года, который совпадает с днем весеннего равноденствия, они танцевали здесь «танец лабиринта» и пели хвалу Иене, которая покровительствует всему, что растет. А сейчас плиты во дворе были грязными; ветер засыпал их пылью, уличным мусором и сухими листьями. Вообще-то, мыть эти плиты — адский труд. Я много раз пробовала, но мне никогда не удавалось отмыть их дочиста. Симме попытался пройти по лабиринту, но я тут же остановила его, сердито рявкнув:

— Сейчас же сойди! — Он так и отпрыгнул в сторону. А потом послушно вышел следом за мной на улицу и все поглядывал на меня изумленно. Взгляд у него был испуганный и совершенно невинный, почти как у тех котят.

— Демоны, — с гадкой усмешкой пояснила я, небрежно махнув рукой в сторону выложенного из черно-серых плит лабиринта. Но моего небрежного жеста он даже не заметил.

— Что это? — спросил он, во все глаза глядя на жалкие остатки Фонтана Оракула.

Если стоять лицом к парадному входу, то фонтан находится справа. Его бассейн, шириной футов десять, весь выложен зеленым серпентином — это камень Леро. Когда-то высокая струя воды била из установленной в центре бассейна бронзовой трубы. Эта труба теперь уродливо торчала из мраморных обломков, и лишь с трудом можно было догадаться, что когда-то здесь возвышалась изящная урна, украшенная резьбой в виде листьев водяного кресса и лилий. Дно бассейна покрывал толстый слой пыли и сухих листьев.

— Между прочим, это дьявольский источник. — сказала я. — Он, правда, уже несколько веков как пересох, но ваши солдаты все равно зачем-то разбили фонтан. Наверно, опять демонов опасались.

— И совсем не обязательно все время демонов поминать! — заметил он, насупившись.

— Почему же? Ты только посмотри, — продолжала я издеваться над ним, — видишь у основания урны такие маленькие резные штучки? Это слова. Это наша письменность. А письменность — это черная магия. И любое написанное слово есть проявление демона. Разве не так? Хочешь подойти поближе и прочесть их? Хочешь посмотреть на демонов поближе?

— Хватит, Мем, — рассердился он. — Прекрати! — И глаза его негодующе сверкнули. Он был явно уязвлен и обижен. Ну и что, я ведь именно этого, кажется, и добивалась?

— Ладно, больше не буду, — сказала я, помолчав. — Но видишь ли, Симме, друзьями мы с тобой все равно никак стать не можем. По крайней мере до тех пор, пока ты не сумеешь прочесть то, о чем говорит этот фонтан. Пока ты не сможешь коснуться священного камня у нашего порога и попросить у моего дома благословения.

Он посмотрел на продолговатый священный камень цвета слоновой кости, встроенный в ту единственную ступеньку, на которую нужно наступить, когда входишь во двор; на этом камне за долгие века образовалось углубление от прикосновений тысяч и тысяч рук. Я тоже нагнулась и с благодарностью коснулась его края.

Симме ничего на это не сказал. Просто повернулся и пошел прочь от меня по улице Галва. Я смотрела ему вслед. И не ощущала ни малейшего торжества. Наоборот, у меня было такое чувство, будто я потерпела поражение.

В тот вечер Оррек спустился к обеду вполне отдохнувшим и страшно голодным. Сперва мы немного поговорили о его выступлении, и мы втроем — Оррек, Грай и я — рассказали Лорду-Хранителю, как и что он говорил и как на это отвечала толпа.

Соста в тот день как раз ходила на рынок — по-моему, специально чтобы послушать Оррека, — и взгляд у нее теперь был еще более туманным, а лицо еще более глупым, чем обычно. Она пялила на него глаза через стол с таким жалким и потерянным видом, что он в итоге сжалился над ней и попытался приободрить ее какой-то шуткой, но это не помогло. Тогда Оррек принялся расспрашивать ее о том, где она будет жить, когда выйдет замуж, чтобы как-то вернуть ее к реальной действительности. И Состе, как ни странно, удалось даже довольно внятно объяснить, что жених ее решил перейти жить к ней в дом и тоже стать Галва. Оррек и Грай, которых всегда очень интересовали обычаи и традиции того или иного народа, тут же принялись расспрашивать ее: как у нас принято свататься и заключать браки, составляется ли брачный договор и в какой семье обычно остаются молодые? Но Соста только глаза таращила, совершенно онемев от обожания, так что отвечать пришлось в основном Лорду-Хранителю. Впрочем, когда Иста тоже наконец подсела к столу, ей представилась блестящая возможность всласть похвастаться будущим зятем, что она ужасно любила делать.

— По-моему, Состе и ее жениху очень трудно целых три месяца до свадьбы не видеть друг друга, — сказала Грай. — Три месяца — это так долго!

— Да нет, обрученным у нас разрешается сколько угодно встречаться, но только в присутствии других людей, — пояснил Лорд-Хранитель. — К сожалению, теперь у нас почти не устраивают ни танцев, ни празднеств, так что им, беднягам, остается только украдкой обмениваться взглядами.

Соста покраснела и глупо ухмыльнулась. Ее жених каждый вечер прогуливался мимо нашего дома с друзьями, и каждый вечер Иста, Соста и Боми «случайно» оказывались в боковом дворике, выходившем на улицу Галва; говорили, что вышли «воздухом подышать».

После обеда мы, как всегда, пошли в северный дворик, где нас уже ждал Дезак. Он первым шагнул Орреку навстречу, взял его руки в свои и призвал богов благословить поэта.

— Я знал, что именно ты станешь голосом нашего народа! — воскликнул он. — Итак, запал подожжен.

— Сперва посмотрим, что завтра скажет ганд насчет моего выступления, — возразил Оррек. — Меня во дворце вполне могут… подвергнуть суровой критике.

— А что, ганд за тобой уже посылал? — спросил Дезак. — Ты завтра идешь к нему? В котором часу?

— В полдень — так ведь, Мемер? Я кивнула.

— И ты действительно туда пойдешь? — спросил Лорд-Хранитель.

— Конечно, пойдет, — сказал Дезак.

— Вряд ли я могу отказаться, — пожал плечами Оррек. — Хотя я мог бы, наверное, попросить, чтобы мое выступление перенесли на другой день… — Он вопросительно посмотрел на Лорда-Хранителя, пытаясь понять, почему тот этим встревожен.

— Ты должен пойти! — принялся убеждать его Дезак. — Время назначено просто идеальное. — Тон у него был резкий, военный.

Я видела, что Орреку этот тон совсем не по душе; он терпеть не мог, когда ему приказывали. Он все смотрел на Лорда-Хранителя, и тот сказал:

— Пожалуй, действительно нет смысла откладывать. Однако поход во дворец, вполне возможно, сопряжен с определенной опасностью.

— Как ты думаешь, мне лучше пойти одному?

— Да, — сказал Дезак.

— Нет, — возразила Грай спокойным ровным тоном.

Оррек посмотрел на меня.

— Да, Мемер, тут, похоже, каждый готов приказывать, кроме нас с тобой.

— «Боги любят поэтов, ибо поэты живут по тем же законам, что и сами боги», — процитировал Лорд-Хранитель.

— Султер, дружище, почти любое дело всегда сопряжено с некоторым риском! — Дезак говорил с каким-то нетерпеливым состраданием. — Ты сидишь здесь, за высокими стенами, совершенно отгородившись от людей, от той жизни, что кипит на улицах Ансула. Ты живешь среди теней былых времен, разделяя мудрость своих предков. Но приходит час, когда мудрость заключается в действии, а осторожность становится разрушительной.

— И в этот час желание немедленно действовать губит всякую мысль, — мрачно возразил Лорд-Хранитель.

— Сколько же мне еще ждать? Ведь никакого ответа так и не было дано!

— Мне — нет. — И Лорд-Хранитель быстро глянул в мою сторону.

Но Дезак этого взгляда не заметил. Теперь он уже не скрывал своего возмущения.

— Твой оракул не имеет ко мне никакого отношения! Я вообще родился не здесь. Так что пусть тебе книги и дети указывают, что нужно делать, а я лучше собственной головой воспользуюсь. Если же ты не доверяешь мне, потому что я иностранец, то тебе следовало сказать мне об этом много лет назад. А те, кто стоит за мной, мне доверяют, ибо отлично знают, что я всегда желал одного — свободы для Ансула и восстановления прежних отношений с Сундраманом.

Оррек Каспро тоже это понимает. И он на моей стороне! А теперь я, пожалуй, пойду. И вернусь сюда, в Галваманд, только когда Ансул станет свободным. И тогда ты, конечно, опять поверишь в меня!

Он повернулся и бросился вон, сбежав по разбитым ступеням северного крыльца и мгновенно исчезнув за углом. Лорд-Хранитель долго молчал, глядя ему вслед. И Оррек, не выдержав, спросил:

— Неужели я — тот самый глупец, который устроил пожар?

— Нет, — промолвил Лорд-Хранитель. — Возможно, просто случайно искра от кремня попала. Тут нет ничьей вины.

— Если я завтра и пойду во дворец, то только один, — сказал Оррек, и Лорд-Хранитель чуть улыбнулся, посмотрев на Грай.

— Ты пойдешь — значит, и я пойду, — сказала она. — И ты это знаешь.

Оррек помолчал, потом сказал:

— Да, знаю, — и снова повернулся к Лорду-Хранителю. — Но если сегодня я действительно слишком далеко зашел, ганду, возможно, придется меня наказать, чтобы продемонстрировать свою власть. Ты ведь этого опасаешься?

Лорд-Хранитель покачал головой:

— Нет. Тогда он уже послал бы сюда солдат. Я куда больше опасаюсь действий Дезака. Дезак не станет ждать Леро.

Древняя богиня Леро — это священная душа той земли, на которой стоит наш город. Леро — это драгоценный миг равновесия. Символ Леро — большой круглый камень, установленный на площади Портового рынка таким хитрым образом, что его в любое время можно сдвинуть с места, можно сколько угодно раскачивать, но он всегда будет принимать прежнее положение и останется лежать, как лежал.

Вскоре Лорд-Хранитель, извинившись, встал и ушел к себе, сказавшись усталым. На меня он даже не взглянул и не предложил — хотя бы жестом! — последовать за ним или позже прийти в тайную комнату. Он шел медленно, сильно прихрамывая, но держался очень прямо.

В ту ночь я без конца просыпалась, и мне все время мерещились те слова, что были написаны в книге: «Обломки одного восстанавливают целостность другого». Я, казалось, слышала голос, произносивший эти слова, и все обдумывала, обдумывала их, поворачивая так и сяк и пытаясь проникнуть в их тайный смысл.