Юрий Петухов

Стихотворения

Много лет назад – пятнадцать или двадцать – я написал около полусотни стихов, лирическое повествование о первом Московском князе Данииле и незаконченную поэму «Калка». Нигде я их не публиковал. А недавно обнаружил в своих архивах, перечитал… и понял, что все они как нельзя кстати в наше страшное, черное время, в наш иудин век Впрочем, читатель и сам разберется, что к чему.

Народ

Над рекою хороводят терема.

За рекою синь лазурная ясна.

Для одних и в светлом тереме – тюрьма.

Для других тюрьма – набитая мошна.

Кто-то ищет, как кому-то угодить.

Кто-то пьет и хочет в жизни только пить.

Кто-то мудрости прядет витую нить.

Для кого-то смысл жизни – просто жить.

Для кого-то все на свете – кутерьма.

Бестолковая возня и суета.

А кому-то надоела жизнь сама.

Опротивела и стала вдруг не та!

Кто-то смотрит только в небо – знака ждет.

Кто-то смотрит лишь соседу в огород.

Кто-то мыслью все возьмет да обоймет.

Ну а вместе все, как ни крути, – народ.

Не толпа, не паства, не убогий сброд,

А единственный и вековой оплот.

И ничто его на свете не берет.

И ничто его на свете не возьмет!

Картина

Оживляет луч краску на стене

И глядит из туч в тишине.

Вдруг закрыла туча чистый луч,

И погасла краска,

стала как сургуч.

Ожила другая – серая и мрачная.

Там дожди осенние полотно испачкали.

Там в скверу неубранном

– грязь и мразь.

Осень, осень, зря за кисть взялась!

* * *

Не верю в академиков седых.

Увитых лаврами, распятых благодушьем.

Не верю в демосфенов громовых,

Грозящих нам с трибуны до удушья.

Не верю в классиков,

стоящих над толпой –

Учебников пустое порожденье.

А верю в Божью искру, в Озаренье,

Дарованное свыше –

не в покой.

Рожденный пониманием всего, –

Кто знает все –

не знает ничего.

Покой – удел покойников:

живых

И мертвых

(ведь два сорта их).

Не верю в искренность

высокопарных фраз.

За ними прячут преступленья.

И коль с трибуны сладость полилась –

Вернейший это признак отравленья.

В мебельном

Очередь диванная.

Нету диванов!

Очередь, как водится,

чехвостит ветеранов.

И глядит холуйски завмагу в глаза.

Только понапрасну –

завмаг «завязал».

Очередь волнуется,

колышется,

потеет,

Жертву выглядывает.

А вот и она!

Старик с ветеранскою книжкой робеет.

Смотрит,

будто им проиграна война.

Очередь – стадо,

очередь – стая

(хотя и неповинна в очередях).

Очередь все слышит,

все видит,

все знает.

Ветеран – как меж ножей,

будто на углях.

«Вон он, записался, номерок на ладони.

А квиток получит – продаст и пропьет.

Нет на них ни совести, ни законов.

И когда их только всех черт приберет!

Пьяная харя! Сизое мурло!»

А у «пьяной хари» – пять орденов.

Да в груди осколки.

Сколько?

Не считал!

Ведь за вас же, волки,

кровь проливал!

Что ему диваны –

не было и нет!

Нары и топчаны знал его хребет.

В Воркуте для родины уголек рубал –

Грешен был по-молодости –

все долги отдал!

Да с лихвой,

с довесочком,

на сто лет вперед.

Скоро и повесточка

в мир иной придет.

Только в жизни тесно ведь –

локоть в живот.

Очередь диванную, кто ж ее проймет!

* * *

Середина лета, середина лет.

Отсветы рассвета брезжут еле-еле.

Нет, пожалуй, это вовсе не рассвет,

просто ночью сдуру петухи запели.

Загрузка...