Голос в ночи. «Вспомни!»

2

С утра Морис в самом деле стал возиться с «магическим» зеркалом — снял его со стены, тщательно протер и установил на столике напротив мягкого кресла. Потом завесил стену за зеркалом какой-то пестрой восточной шалью, плотно закрыл шторы на окнах и зажег несколько свечей в разных углах комнаты.

То и дело он усаживался в кресло и смотрелся в зеркало, что-то проверяя и подправляя с весьма деловым видом.

Что за человек! Доктор философии, профессор Сорбонны и Цюрихского университета, его исследования скрытых возможностей человеческого мозга ценят во всем ученом мире — и вдруг дружит с цирковыми фокусниками, хвастает дипломом короля современной магии, который получил на международном конкурсе иллюзионистов и фокусников.

Да и сейчас, выступая с лекциями о скрытых резервах и возможностях человеческого организма, он показывает порой удивительные вещи: прокалывает себе руки и ноги, лежит на остриях гвоздей словно на мягкой перине, дает себя прострелить насквозь, танцует на раскаленных углях…

А после поразительных фокусов объясняет ошеломленным зрителям, что нет тут ничего таинственного и мистического — просто долгая тренировка и мастерское владение своим духом и телом.

Не ограничиваясь такими «лекциями с фокусами», как мы их называем, Морис еще преследует и разоблачает всяких шарлатанов, которые уже не со сцены, а в жизни пытаются дурачить простаков, ловко спекулируя на всяких суевериях.

— Это я веду атеистическую пропаганду, — смеется Морис.

Он уже вывел на чистую воду не один десяток разных гадалок, ясновидящих, спиритов, главарей шарлатанских сект, нажив, конечно, немало врагов и не раз рискуя жизнью. Одно из таких приключений — когда Морис разоблачил загадочный «глас небесный» и спас мою тетю, как я уже рассказывала, — и познакомило, свело нас с ним. Вскоре я стала его женой. А теперь он вдруг сам затевает какие-то штучки с «магическим» зеркалом, — ну разве можно понять такого человека и привыкнуть к его странным затеям?

Когда пришел Томас, Морис провел его в лабораторию, усадил в кресло и сказал:

— Для начала попробуем погадать по зеркалу.

— Погадать? — переспросил Томас, озираясь по сторонам. Он был удивлен, но явно удивлен приятно.

— Да. Это старинное зеркало, магическое. Я сам им нередко пользуюсь, когда надо что-нибудь припомнить. Сидите спокойно, расслабьтесь и смотрите в зеркало, не отводя глаз, если даже они устанут. Смотрите и запоминайте видения, которые появятся в зеркале. Они обязательно появятся!

Мы с Гансом переглянулись, и он пожал плечами, Мы сидели с ним в соседней комнате и не только все хорошо слышали через динамик, но и прекрасно видели благодаря остроумной выдумке Мориса.

В стене между этой комнатой и лабораторией было устроено потайное окно, замаскированное под самое обыкновенное зеркало. Сквозь него было видно все, что делается в лаборатории. И порой бывает очень смешно наблюдать, как ничего не подозревающий пациент, оставшись в лаборатории один, подходит к этому «зеркалу» и начинает старательно прихорашиваться, порой даже строя уморительные гримасы…

— Не буду вам мешать, — сказал Морис.

Оставив Томаса наедине с «магическим» зеркалом, он пришел к нам с какой-то книжкой в руках.

— Сидит спокойно, не вертится? — спросил Морис, заглядывая в потайное окно. — Отлично. Пока он грезит, могу прочитать вам маленькую лекцию. Вы видите в гадании по зеркалу только глупое суеверие. Но это гадалки так обставляют свои манипуляции, что нелегко разглядеть скрытое рациональное зерно, лишенное всякой мистики. Это же вовсе не гадание!

— А что же? — удивилась я.

— Ты же видела, как нередко, чтобы погрузить кого-нибудь в гипнотический сон, я заставляю его смотреть на блестящий металлический шарик или просто на свой докторский молоточек. Видела?

— Видела.

— Так вот зеркало попросту играет роль такого же блестящего предмета. Оно притягивает к себе взгляд и помогает погрузиться в легкий гипнотический сон. Происходит как бы самоусыпление. Конечно, это сон относительный, поверхностный, неглубокий. Человек, смотрящий в зеркало, не теряет контакта с окружающей обстановкой. Но даже такого слабого гипнотического состояния оказывается для некоторых впечатлительных людей вполне достаточно, чтобы какие-то зрительные впечатления, хранившиеся неосознанно для них где-то в глубинах мозга, перешли в сознательную сферу. Они всплывают в сознании, будто смутные видения, якобы возникающие в зеркале. Конечно, на самом деле в зеркале ничего не появляется. Все происходит где-то в мозгу. А зеркало, как я уже, по-моему, достаточно популярно объяснил, лишь помогает этому переходу вспоминаемых зрительных впечатлений из подсознания в сознание, помогает пробуждению памяти…

Он открыл книжку на заложенной странице:

— Подробное и весьма точное описание таких «гаданий» сделал еще в средние века арабский ученый Ибн-Халдун и дал им совершенно правильное объяснение. Вот, пожалуйста, выдержка из его трудов, чтобы вы, наконец, поверили: «Сосредоточивая свой взгляд на предметах с гладкой поверхностью, они внимательно созерцают их, пока не увидят того, что им нужно возвестить…» — очень тонко подмечено: именно «что им нужно возвестить»!

«Некоторые полагают, что видимый при этом образ вырисовывается на поверхности зеркала, но это неверно, — продолжал он читать, назидательно подняв палец. — Прорицатель пристально глядит на поверхность зеркала, пока она не исчезнет и пока между ним и зеркалом не явится как бы завеса из тумана. На этой завесе выступают образы, которые он желает видеть… Прорицатели в этом состоянии не видят того, что можно действительно видеть в зеркале, у них является совершенно особый род восприятия…»

Очень верно и точно все объяснено, — сказал Морис, закрывая книжку. — Именно так: «совершенно особый род восприятия» — воспоминания в самогипнозе. Молодец Ибн-Халдун!

Ганс, не отрывавшийся от потайного окна, вдруг вскрикнул приглушенно:

— Он заглядывает в зеркало. Он в самом деле в нем что-то видит!

Томас действительно, вцепившись в подлокотники кресла, весь подался к зеркалу, словно пытаясь что-то рассмотреть в нем получше.

— Отлично! — потирая руки, сказал Морис. — Кажется, получается. И без всяких моих расспросов, которые могли бы его толкнуть на путь ложных воспоминаний. Он видит лишь то, что в самом деле таится где-то в глубинах его памяти.

Я слушала Мориса, а сама не отрывалась от окна: что видит Томас в «магическом» зеркале? Не терпелось узнать…

Вскоре Томас начал вертеть головой, поводить плечами, ерзать в кресле.

— Устал. Надо кончать, — сказал Морис и пошел к нему в лабораторию. — Ну, видели что-нибудь? — спросил он у Томаса.

— Видел, профессор, видел, — радостно ответил тот. — Жалко, не очень отчетливо…

— А что вы видели?

— Жену, — услышали мы с Гансом и переглянулись. — Она была в той самой голубой кофточке, что я ей подарил на рождество.

— Да? — несколько обескураженно сказал Морис и покосился на потайное окно, зная, что мы все слышим и видим. — А больше ничего не видели?

— Больше — нет.

— Хорошо, на сегодня хватит. Вы и так устали, взволнованы. Приходите завтра…

— Завтра я не смогу, профессор. Заболел мой сменщик, приходится работать и за него. Если можно, послезавтра? Хозяин обещал отпустить меня.

— Пожалуйста.

Проводив Томаса, Морис, затягиваясь сигареткой, вошел к нам в комнату.

— Успехи невелики, но я и не ждал большего, — с довольно наигранной бодростью сказал он, опережая наши насмешки. — Он, видно, так любил сбежавшую жену, что она до сих пор заслоняет от него все прежние воспоминания. Ничего, мне гораздо важнее психологический выигрыш.

— Какой? — спросил Ганс.

— Я затеял этот фокус с зеркалом больше для Томаса. Он довольно склонен к суевериям, хотя и стыдится признаться: бережет татуировку как талисман, верит в предчувствия и приметы. Вот я и подумал, что «гадание» по зеркалу должно поразить его, вызвать суеверное почтение ко мне. И кажется, не ошибся. Благодаря такому «гаданию» мне удалось завоевать его доверие.

Но больше колдовать с зеркалом Морис все-таки не стал, небрежно заметив на следующий день за завтраком:

— Метод слишком древний, кустарный, малопроизводительный. Надо расшатать психологический барьер в его памяти более сильными средствами. Попробуем пробиться к воспоминаниям о детстве с помощью химии.

— Все-таки «таблетки памяти»?

— Не только. Есть немало новейших средств, позволяющих провести так называемый наркоанализ.

— А в чем он заключается?

— Ну, пациент начинает как бы бредить, испытывая склонность к откровенности. Надо только умело задавать вопросы. Правда, он станет произносить довольно бессвязные фразы. Включим магнитофон, а Ганс для контроля станет все запоминать и потом запишет: таким образом я убью сразу двух зайцев — и память Ганса лишний раз проверю, и постараюсь пробудить давние детские воспоминания у Томаса.

— А поговорку о двух зайцах ты не забыл? — спросила я.

Но муж сделал вид, будто погрузился в свои ученые думы и меня уже не слышит…

— Ну, каковы успехи? — спросила я его вечером.

Морис поморщился:

— Опять пока не блестяще. Почему-то он отнесся к таблеткам весьма настороженно и даже испуганно. Я стал успокаивать, что они совершенно безвредны. Спрашиваю: «Вам какие-нибудь таблетки давали раньше?» — «Нет, — отвечает. — Не помню. По-моему, не давали». — «Так почему же вы их боитесь?» — «Вообще не люблю принимать лекарства», — отвечает, но, по-моему, он что-то скрывает, кривит душой. Совершенно непонятно, почему его так напугали эти таблетки? Все-таки я его уговорил, и он принял их. Стал расспрашивать, когда уснул. Он говорил много, но разобраться в этом «потоке сознания» нелегко. Воспоминания сравнительно недавние, связанные все больше с тем, как его обманула и бросила жена…

— Представляю, что он наговорил. Хорошо, что меня не было.

— Да, мы с Гансом чувствовали себя довольно неловко, слушая его признания. Я даже не решился дать ему прослушать запись. Видно, уход жены оставил в его памяти очень прочный и болезненный след…

— Еще бы!

— Получился своего рода шоковый барьер, и, как через него теперь пробиться к его детским воспоминаниям, просто не знаю.

Нечасто приходится слышать от Мориса такие признания.

Значит, орешек ему попался действительно крепкий.

— Понимаешь, — продолжал он, — получается стрельба вслепую, наугад. Даже повторений воспоминаний не получаем, хотя бы как в опытах Пенфилда…

— А что это за опыты?

— Разве ты не знаешь? Стыдно.

— Но ведь я недавно замужем за психологом.

— Неважно. Это одно из важнейших открытий последнего времени. Профессор Пенфилд — известный канадский нейрохирург, пожалуй, даже крупнейший сейчас в мире. Несколько лет назад, делая операции на мозге, он натолкнулся на очень важные и интересные явления. При таких операциях исследователи стараются воспользоваться представившейся редкой возможностью и, разумеется с согласия пациента, проводят некоторые исследования, скажем, вживляют в кору головного мозга тончайшие электроды и…

— Ну уж я бы не разрешила, чтобы копались в моих мозгах.

— Напрасно. Это совершенно безопасно и безболезненно. Мозговая ткань — единственная в нашем организме, полностью лишенная болевой чувствительности. Вскрыв черепную коробку под местным наркозом, можно потом вести операцию и при этом беседовать с пациентом на любые темы — он ничего не чувствует.

— Ты думаешь, меня успокоил, рисуя такую идиллию? Ужас!

— Просто у тебя слишком живое воображение. Но зато такие операции дают бесценную возможность изучать живой мозг. Пенфилд воспользовался ею и попробовал раздражать височные доли мозга своих пациентов слабым электрическим током. Результаты оказались поразительными. При раздражении некоторых извилин люди явственно, во всех деталях и красках, вспоминали картины давно пережитого. Один из пациентов услышал, как его знакомая играет на пианино старую, забытую мелодию, слышал ее шутки и смеялся вместе с нею. Другой вдруг увидел грабителей с ружьями, словно иллюстрацию к детективному роману…

— А может, он в самом деле просто вообразил эту сценку, а вовсе не вспомнил? Как Ганс.

— Нет, ему действительно довелось пережить такую встречу с грабителями в юности. Несомненно, ожившее воспоминание. И его удавалось воскрешать снова и снова во всех подробностях, раздражая тот же участок мозга. Пациенты рассказывали, что воспоминания развертывались перед ними в строгой временной последовательности, словно кинофильм. И длились они, по наблюдениям Пенфилда, столько же времени, сколько заняли бы реально совершающиеся события. Значит, все увиденное и пережитое словно действительно где-то записано в памяти.

— Очень интересно! Значит, все наши воспоминания хранятся здесь? — спросила я, приложив ладони к вискам.

— Если б так просто… К сожалению, все гораздо сложнее. У некоторых людей приходилось удалять поврежденные височные доли мозга, и они не теряли памяти. Значит, эти доли вовсе не являются хранилищем воспоминаний.

— Как же так, не понимаю.

— Видимо, механика памяти гораздо сложнее. Височные доли как бы играют роль «двери» к воспоминаниям, вот почему при их удалении память все-таки сохраняется.

— Но где же тогда она хранится?

— Если бы я мог ответить, то стал бы наверняка лауреатом Нобелевской премии, — засмеялся Морис. — Этого пока никто не знает. Может, в нервных клетках, запрятанных во всей толще головного мозга. Возможно, даже в глии — так называют особые клетки, составляющие до девяноста процентов всей массы мозга. До недавнего времени считали, будто они играют второстепенную, вспомогательную роль по сравнению с нервными клетками, лишь питают нейроны энергией. Но последние исследования Галамбоса и других ученых заставляют задуматься о том, не играет ли именно глия основную роль в хранении информации. А теперь уже очевидно, что тайники памяти надо искать еще глубже — в молекулах и нуклеиновых кислотах. Но это уже ведомство биохимиков.

— Так что ты «стреляешь» таблетками совершенно вслепую, наугад, не имея даже смутного представления, где находится цель? — покачала я головой.

— Н-да, как справедливо изрекла сегодня народная мудрость устами Ганса Всепомнящего: «Мало целиться — надо попасть…»

— Ну, пря таком методе бедный Томас успеет состариться, так и не вспомнив, где родился и провел детство.

— Ты рано падаешь духом. Попробуем гипноз.

— А в нем ты уверен? Вдруг получится так же мало проку. Жалко, очень хочется помочь бедному Томасу. Он такой одинокий и неухоженный.

Похоже, неудачи подействовали даже на Мориса, потому что он ответил без привычной самоуверенности:

— Конечно, полной гарантии нет. Но удавалось делать любопытные вещи — гипнозом я владею неплохо.

Он посмотрел на меня с тем внимательно-отсутствующим взглядом, который всегда мне не нравится, потому что я начинаю сразу чувствовать себя каким-то подопытным кроликом, и вдруг спросил:

— Ты сегодня пешком ходила на рынок, не на машине ездила?

— Пешком. А что такое?

— Сколько столбов с уличными фонарями попалось тебе по дороге?

— Вот уж не считала.

— Знаешь! — настаивал он. — Ты все их пересчитала, только не можешь вспомнить. А хочешь, я тебе помогу?

— Каким образом?

— Усыплю тебя, и ты прекрасно вспомнишь, сколько именно столбов насчитала.

— Морис! Ведь мы договорились! — Я отодвинулась от него подальше и даже закрылась ладонью. — Ты же обещал, что никогда не станешь меня гипнотизировать и вообще не будешь проделывать надо мной никаких опытов. Только с таким условием я вышла за тебя замуж, забыл!

— Не беспокойся, твои прежние увлечения меня не интересуют, я хочу жить спокойно, — засмеялся Морис. — А поскольку вся информация, какую мы воспринимаем, оставляет в нас неизгладимый след» то лучший способ сохранить покой — это неведение.

— Кто ничего не слушает и не видит, тому нечего и вспоминать?

— Вот именно. Просто я хочу тебя убедить в силе гипноза.

— Твои способности мне хорошо известны, потому и не хочу служить подопытным кроликом. Демонстрируй их лучше на бедном Томасе. Может, они ему помогут вспомнить и отыскать богатых родичей.