Год трёх царей

Глава 6

Император Георгий Александрович прибыл в Первопрестольную 15 августа около шести часов вечера.

Согласно предварительным планам, царский поезд с берегов Невы должен был прибыть на пути станции Москва-Каланчевская, что рядом с Николаевским вокзалом. Там и планировалась встреча нового царя с московской знатью, городской депутацией. Поэтому строительству павильона уделялось самое пристальное внимание… Сперва его хотели построить на Каланчевской — но слава Богу в министерстве двора вовремя сообразили: для тожественного въезда предполагалось иметь несколько десятков парадных карет и почти сотню лошадей — и столько же служителей придворного конюшенного ведомства. Неширокая Каланчевская улица необходимого пространства для такого количества экипажей просто не имела. Кроме того, в Москву привезли транспорт жетонов и серебряных рублей, предназначенных для раздачи народу «в память Священного коронования». А такая раздача в тесноте Каланчевской и Мясницкой улиц была крайне нежелательной — сомнут всю торжественную процессию и еще потопчут друг друга не приведи Господь!

Словом, высочайший поезд по соединительной Алексеевской ветке прибыл на Смоленский вокзал.

Пришлось спешно сооружать новый павильон, теперь уже близ Тверской заставы. Нарядный деревянный терем возвели очень быстро — тут уж сроки поджимали: назначенный лично губернатором Долгоруким известный московский архитектор Лев Борисович Кекушев даже как донесли императору жаловался что работа добавила ему седых волос.

Павильон вышел довольно красивым и был увенчан куполом, покрытым цинком. Над главной залой здания высилась небольшая башня со шпилем.

Внутри павильон был великолепен: стены красиво декорированы штофными тканями, украшены светильниками, зеркалами, стояла изящная мебель любезно предоставленная московскими купцами. В общем и целом строительство вокзальчика обошлось казне в тридцать тысяч золотых рублей — воистину: мал золотник, да дорог. Со стороны путей была устроена весьма просторная платформа, покрытая легким навесом с резьбой тонкого рисунка. Ширина этой галереи позволяла установить в дюжину рядов встречающую парадную войсковую команду, да еще с оркестром в придачу — вдруг пойдет дождь или случится гроза — не мокнуть же царю как простому смертному? В убранстве царских черно-бело-золотых штандартов флагов царский павильон выглядел весьма нарядно. Спустившись по ступенькам вагона, застеленным красным сукном Георгий Александрович поздоровался с встречавшими и, пройдя в зал, «милостиво выслушал пришедших» как потом напишут газеты.

Платформа была по всей длине выстлана коврами, белым и красным сукном, на насыпанных в принесенных деревянных кадках клумбах, из цветов были составлены царские вензеля и герб России. На платформе выстроили почетный караул со знаменем и хором с оркестром. Маэстро взмахнул рукой, и полсотни голосов слаженно грянули:

У Триумфальных ворот Императора встречали генерал-губернатор князь Долгорукий с адъютантами; при вступлении в Земляной город к ним присоединились городской голова Чичерин с гласными Думы и членами всех трех управ — городской, мещанской и ремесленной.

Тут же присутствовали генералы Васмунд — командир лейб-гвардии Измайловского полка и Меве — из лейб-гвардии Павловского. Возле них, недалеко от тронного возвышения, стояли лощеный, с обширной лысиной и прижатыми ушами генерал-адъютант Фридерикс: громадный мужчина с коротким ежиком темных волос, подстриженными усами и бородкой, с пробритыми щеками и приятным лицом.

Тут же собралось московское дворянство во главе с губернским предводителем графом Бобринским вышло навстречу напротив генерал-губернаторского дома; московский губернатор Перфильев со свитой и купцами занял позицию у Воскресенских ворот.

Император, приняв положенные приветствия, сел в карету и, минуя город, прямо проследовал в загородный Петровский дворец, славный тем в котором жил Наполеон I в дни когда после того как вошел в Москву тщетно ждал сперва московских «бояр» с ключами от Кремля, а потом послов Александра с раболепными предложениями о мире.

А на следующий день началось торжество.

На пути следования кортежа московские улицы представляли необычайный вид. Все лавки заперты, нигде не видно ни экипажей, ни пешеходов. Вся жизнь как бы отхлынула от города и вся прихлынула к его центру, к Кремлю…

И вот — Красная площадь.

Про себя Георгий невольно ахнул.

Сотни тысяч людей занимали кремлевские площади и стояли вокруг его стен. Это было сплошное море голов.

Толпа хранила торжественное молчание.

Взоры всех были обращены были лишь в одну сторону — на императорский кортеж.

Впереди казаки подняв подвысь высокие пики с бунчуками, за ними кавалергарды в блестящих касках, с серебряными двуглавыми орлами, дальше — Собственный Его Величества конвой в живописных ярко-красных черкесках… Конные герольды с поднятыми жезлами… Гвардейские конные трубачи с гербовыми трубами…

Регент ехал на коне светло-серой масти. На нем был мундир Гвардейского морского экипажа без знаков различия. (Предварительно он забраковал несколько предложных коронационных облачений остановившись в конце концов на флотской форме. Что до чинов — то увы — присвоить их ему было некому).

Рядом с Георгием на мышастом пони ехал наследник-цесаревич, великий князь Михаил. За ним следовали великие князья, иностранные принцы и знать рангом пониже, за которой в золотой карете, запряженной восьмеркой белых лошадей, следовала вдовствующая императрица. Рядом с ней сидели Ольга и сгорбившаяся выглядевшая усталой Ксения Александровна.

Парадные, запряженные цугом придворные кареты с верховыми форейторами, предшествуемые верховыми чинами конюшенного ведомства, расшитые золотом мундиры придворных, участвовавших в процессии, и ярко-красное с золотыми позументами одеяние многочисленной прислуги — все это, словно купаясь в ярких лучах августовского солнца, переливало всеми цветами радуги и ослепительно сверкало.

Мгновенно громадная площадь огласилась восторженными криками. Детский хор в двенадцать тысяч юных звонких голосов, управляемый полутора сотнями регентов собранных по церквам и обителям Московской губернии, исполнял «Славься…»…

Пушечная пальба, перезвон колоколов, крики толпы — все это сливалось в какой-то невообразимый гул.

Спешившись у Лобного места Георгий вошел в самую известную и почитаемую московскую часовню Иверской иконы Богоматери, где его благословил епископ Алексий.

Оттуда император направился к красному крыльцу Большого Кремлевского Дворца, где его встретил с хлебом-солью обер-церемониймейстер князь Долгорукий…

Да — признаться даже Георгий был поражен увиденным.

… Предвкушением редкого зрелища — кремлевской коронации, царского шествия и проезда по улицам столицы в сопровождении нарядной свиты, торжественных приемов — равно как и подготовкой к ним, была насыщена вся повседневная жизнь города.

Почти три месяца — с того самого апрельского дня когда определилась судьба Николая II, древняя русская столица готовилась к коронации императора, прихорашиваясь, как только позволяла фантазия архитекторов и декораторов всех склонностей и таланта. Фасады множества зданий, все вокзалы, центральные площади были пышно убраны государственными символами, вензелями Георгия I гирляндами, флагами, цветными огнями.

Украшались Кремль, Триумфальная арка, улица Тверская; по всему пути выросли мачты, обелиски, колонны, павильоны, были подняты флаги, на Красной площади выстроили трибуны для зрителей — все было подготовлено к шествию царского кортежа. Вовсю шла работа на Ходынском поле, где намечалось провести народное гуляние.

Изо всех сил строился павильон в Сокольниках для принятия Императора во время церемонии освящения знамен Преображенского и Семёновского полков и для угощения войск; сооружались павильоны для встречи Императора депутациями и амфитеатры для публики у Триумфальных ворот на Тверской улице и на Красной площади. Множество домов и улиц были покрыты лесами: устанавливались щиты, декорации — город принимал праздничный вид.

Готовился совершенно особый никогда не виданный сюрприз — электрическая иллюминация — тысячи разноцветных «свечей Яблочкова» (правда — увы — французского и английского производства) должны были украсить соборы и дворцы. В помощь тянувшим электрические провода были даже выделены флотские гальванеры.

И на все это отводилось три месяца! Сперва Министерство двора даже просило отложит церемонию — на полгода а лучше на год — ссылаясь на опыт коронации 1883 года — и то как указал в рапорте генерал-адъютант Оболенский — «Годичный срок может быть достаточен только при усиленной работе». Но молодой император оставался непреклонным — коронация должна пройти как можно скорее.

Надо сказать — по ряду причин церемониал въезда Георгия на коронацию в Москву был изменен сравнительно с обыкновением. Например — все прежние государи короновались уже будучи женатыми — одновременно возводя в императорское достоинство и своих августейших супруг.(Тоже согласно установившемуся церемониалу — разработанному еще лично Петром Великим для коронации Екатерины I.)

Нынешний монарх будет короноваться в одиночестве — так что церемониймейстеры и Министерство двора наскоро внесли поправки в извечный порядок…

На следующий день в Оружейной палате прошло освящение нового Государственного знамени — штандарта нового царя — которое будет осенять его царствование и которое — дай Бог очень нескоро! — пронесут за его катафалком (Мысль об этом императора не испугала — скорее удивила — уж больно неожиданной она выглядела сейчас).

Панир изготовили из золотой ткани, на которой с обеих сторон был изображен императорский орел с гербами всех земель и царств империи Российской. Император лично прибил первый гвоздь к увенчанному серебряным двуглавым орлом древку стяга; остальные гвозди прибивали великие князья начиная с Михаила, потом Мария Федоровна…

На лентах знамени были указаны годы:862, 988, 1497, 1721. Великие годы державы — год призвания Рюрика на княжение русичами, год крещения Руси Владимиром Равноапостольным, год когда Россия стала царством и год Петра Великого, год империи.

С церемонии освящения знамени Георгий переехал в Александрийский дворец в Нескучном саду, где провел последний день перед коронацией.

21 августа состоялось торжественное перенесение императорских регалий — порфиры, коронные знаки ордена святого Андрея Первозванного, скипетр, державу, Государственную печать, из Оружейной Палаты в Андреевский зал Кремлевского дворца.

Кроме того — во вторую столицу доставили Большую императорскую корону, которую и возлагали на голову каждого нового самодержца — созданную знаменитейшими ювелирами Георгом-Фридрихом Экартом и Жереми Позье по специальному заказу государыни Екатерины II.

Сделанная из чистого золота, весом пять фунтов, она была украшена множеством бриллиантов и других драгоценных камней. Самым известным из них был рубин на дуге, разделявшей две половины короны. Поверх него находился крест из пяти больших бриллиантов.

(Во время обсуждения церемониала Победоносцев внезапно предложил использовать для коронации шапку Мономаха. Георгий было задумался — помимо того, что она послужит свидетельством приверженности нового царя древним обычаям и истории, шапка Мономаха имеет то преимущество, что весит всего два фунта. Но в конце концов решил что правильным было бы соблюдать прежние традиции).

Особая команда — дворцовые гренадеры под командой директора Оружейной палаты действительного тайного советника Филимонова и придворного ювелира Зефтинга извлекла из Оружейной палаты и перенесла в Успенский собор алмазный трон Алексея Михайловича, подарок персидского шаха Тахмаспа — созданный придворными ювелирами в Исфагане в далеком 1659 году. Трон украшали сотни алмазов и рубинов.

Опять таки — при обсуждении церемониала возник было спор — какой из хранившихся в Палате тронов надо избрать для обряда? Одни — во главе с обер-гофмейстером Нелидовским стояли за престол царя Ивана Великого, а московский градоначальник князь Долгорукий — за трон Михаила Федоровича. Конец спорам положил лично Георгий — выбрав трон отца Петра Первого.

Впрочем эти споры были мелочью сравнительно с финансовым вопросом.

Вначале Министерство двора запросило сто миллионов рублей. Георгий прочтя смету молча вычеркнул один нуль — ввергнув сановников и чиновников в состояние близкое к обмороку. Сумму снизили до восьмидесяти миллионов, но император был непреклонен. Сошлись в итоге на тридцати миллионах. Ну а кроме того Долгорукий пообещал что заставит московских купцов тряхнуть мошной — не все ж им объегоривать и казну и народ — не грех и поделиться.

И вот настал день коронации.

Накануне — 22 августа — Георгий переехал в Николаевский дворец Кремля.

Ровно в семь часов поутру прогремел пушечный салют, зазвонили колокола кремлевских соборов. Спустя два часа закончился заздравный молебен в Казанском соборе и три главных российских митрополита-Новгородский, Московский и Киевский — в сопровождении духовенства вышли из собора навстречу кортежу во главе с юным императором…

. Шествие открывал взвод кавалергардов, который позже выстроился по обе стороны паперти Успенского собора в Кремле. Следом за кавалергардами шли двадцать четыре пажа и столько же камер-пажей. Дальше — представители земств, председатели городских управ и прочие.

За ними под звуки труб и литавр важно ступал гоф-маршал Голицын, а только за ним — император под шитым бисером и золотом балдахином, который несли шестнадцать генерал-адъютантов.

За Георгием следовали сестры — Ксения и Ольга Александровны. Далее шли особы императорской крови.

Далее — прибывшие на торжества иностранные особы королевских кровей.

Королева эллинов Ольга Константиновна, брат Вильгельма II — принц Генрих Прусский, сын английской королевы принц Эдвард, румынский принц Фердинанд, и с ними еще три великих герцога, а также два владетельных князя — монакский князь Гримальди и Иоганн Лихтенштейнский. Два вассала русской короны: эмир Бухарский Сеид-Абдул-Ахадхан с сыном-наследником, а также владетельный хан Хивинский Сеид-Магомет-Рахим-Бохадур.

А кроме них — двенадцать наследных принцев включая двоюродного брата Георгия — кронпринца Дании Юхана; и сверх того — шестнадцать «простых» принцев и принцесс. Прибыла делегация даже из Китая во главе с каким то побочным братом тамошней богдыханши Цы Си.

Дальше два обер-церемониймейстера с увенчанными изумрудами жезлами открывали собой нескончаемую процессию представителей русских волостей, городов, земств и дворянства. За представителями земств и городов шли представители первопрестольной Москвы и чины министерства двора.

За ними — депутаты казачьих войск в мундирах с газырями; за ними — длинные ряды местных предводителей дворянства; сенаторы в своих красных, расшитых золотом мундирах; министры и члены Государственного совета… Депутации азиатских и кавказских народов, подвластных России — верхами. Все эти важные люди следовали друг за другом, точно раззолоченные звенья громадной цепи, втягиваясь в храм…

Все гости к девяти часам утра собрались в Успенском соборе Московского Кремля.

Сопровождаемые четырьмя герольдами и великанского роста гвардейцами высшие сановники государства несли императорские коронационные регалии. Когда они приблизились к собору, навстречу ему вышло высшее духовенство. Митрополит киевский Иоанникий окурил регалии фимиамом из небольшого золоченого кадила, а митрополит московский Сергий окропил их святой водою.

И вот настал главный момент.

Вот войска взяли «на караул», забили барабаны, разлился по Кремлю звон колоколов. Грянуло тысячное «ура» тут же подхваченное густыми необозримыми толпами народа, оно пронеслось по всему Кремлю, перекатилось через стены его, загремело на Красной площади, громовым откликом отозвалось вдоль берегов Москвы-реки. На Красном крыльце появился император и неторопливыми шагами начал спускаться со ступеней.

Император направился к Успенскому собору, где его встретил Московский Митрополит Иоанникий с духовенством. В соборе император поднявшись по обтянутым алым сукном ступенькам занял место на троне. У подножия трона расположись великие князья Алексей Александрович, Сергей Александрович и Владимир Александрович и с ними командир Кавалергардского полка князь Шипов с обнаженным палашом наизготовку.

Огни мириадов свечей отражались в драгоценностях дам и золотом шитье мундиров — это было поистине ослепительное зрелище.

Среди гостей взор Георгия выделил нескольких глубоких стариков которым даже было дозволено сидеть во время церемонии. Это были приглашенные на коронацию по предложению великого князя Николая Николаевича последние живущие участники Отечественной войны 1812 года.

И он вдруг подумал что также точно в некоем далеком будущем люди будут смотреть на таких же почтенных старцев — последних кто помнит его царствование.

После молебна первенствующий Новгородский митрополит Исидор поднялся на верхнюю площадку трона и — сейчас предстояло совершить еще один важный элемент коронационной процедуры — Государю предстояло прочесть Символ веры — дабы подтвердить лишний раз православное вероисповедание венчаемого на царство.

— Исповедуете ли веру православную? — задал вопрос митрополит.

— Исповедую, — ответствовал Георгий.

В храмовой тишине торжественно звучали слова пришедшие из седой византийской древности…

Довольный Исидор благословил императорскую мантию и камер-пажи укрепили ее на плечах Георгия.

После возложении порфиры Георгий склонил голову и митрополит осенил его крестным знамением и, возложив на голову царя крестообразно руки, прочел все положенные молитвы.

Принесли корону, архипастырь благословил её и подал Георгию.

В этот момент в церемонии возникла краткая заминка — присутствующие заметили что стоя с короной в руках он прошептал что то еле шевеля губами… Вновь молился? Или говорил с кем-то незримым? Но это длилось лишь несколько секунд — и молодой царь собственноручно возложил корону на голову. Затем, взял в правую руку скипетр, а в левую державу и воссел на престол.

И вот тут — в тот самый миг когда генерал-адъютант Александр Константинович Багратион-Имеретинский предавал ему Державу, крепкая рука лейб-кавалериста внезапно дрогнула — присутствующим почудилось — еще миг — и царственный символ упадет. А у старых вельмож помнивших еще коронацию деда Георгия невольно замерло сердце. В памяти их тут же всплыло как стоявший у престола молодого Александра II с Державой старик Горчаков внезапно потеряв сознание, выронил подушку с ней — так что золотой шар увенчанный бриллиантовым крестом зазвенев, покатилась по полу собора — что сочли весьма дурным знаком (и — увы! — не ошиблись).

Но Георгий тут же сомкнул на державе пальцы — отменив зловещее знамение — и церемония продолжилась как ни в чем не бывало.

Он еще раз прочел молитву — особую, что читали лишь венчаемые на царство православные государи: «Боже Отцов и Господи милости, Ты избрал мя еси Царя и Судию людям Твоим». А Исидор продолжил: «Умудри убо и поставь проходити великие к Тебе служения, даруй ему разум и премудрость». Хор грянул «И Тебе Бога хвалим», и началась литургия. Затем был еще чин миропомазания. Торжественная тишина царила в соборе. Но чрез миг её нарушил звучный, сильный гулкий бас протодиакона, возгласившего полный титул государя всероссийского… …Божиею поспешествующею милостью…, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны Повелитель и царь Грузинский, Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских князей и иных наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Сторнмарнский, Дитмарский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая… Замерев в каменной неподвижности на троне Георгий вслушиваясь в названия царств и земель подумал — что этот звучный список который с трудом зубрят новобранцы под мат и зуботычины фельдфебелей, и над которым втихомолку посмеиваются высокоумные разночинцы в своих гостиных — это ведь не просто набор слов. Это по сути итог всей российской истории, рек — а пожалуй что и морей — крови и пота народных, тяжких трудов мужиков и царей. Но в меньшей степени — разума народного. Ибо не мог бы народ варварский и неумный каким чтят русских не только иноземцы но и увы — многие свои — стяжать столь могущественное государство в столь тяжкой борьбе…

А певчие уже исполняли царский псалом:

А снаружи донеслись звуки артиллерийского салюта ровно из ста одного орудия, возвещавшие народу, что коронование свершилось — и отныне у империи опять имеется истинный и законный государь.

Певчие затянули «Тебя Бога хвалим». Протодиакон монотонным басом возгласил полный императорский титул, хор запели «Многая лета», а снаружи донеслись звуки артиллерийского салюта ровно из ста одного орудия, возвещавшие народу, что церемония свершилась — и отныне у империи опять имеется истинный и законный государь увенчанный имперской короной.

Затем монарх удалился во внутренние покои, где в Грановитой палате, помнившей еще Ивана Грозного, состоялся традиционный Высочайший обед. За обедом Придворный струнный оркестр играл лучшие пьесы из опер русских композиторов

.Из высшей российской знати на нем присутствовало чуть больше полутора сотен человек. На горячее подали суп из сливок со спаржей, пироги «гатчинские», форель «по-американски», отбивные из баранины, филе молодой утки, фаршированное свежим горохом, на десерт — персики.

На столах стояли корзины со свежими цветами, на серебряных блюдах разложены конфеты, бисквиты, фрукты и свежая земляника. Рядом, поместили отдельный стол с закусками. Георгий остался верен отцовскому обыкновению — во время пира гостям подавали только русские вина — крымскую мадеру, кавказские — васисубани и кахетинское, и недавно появившееся «Абрау Дюрсо» — отечественное шампанское.

Для дам был приготовлен кофе и горячий шоколад.

Вопреки обыкновению не стали сервировать особые столы для чинов разных классов и для военных и штатских в разных палатах Кремля. Но зато для них был дан торжественный обед в зале Московского Благородного Собрания на три тысячи персон а вечером — бал. Организаторы оригинально украсили зал — расставив цветущие лавровые деревья, пальмы, тропические растения и цветы из московских оранжерей.

А вечером, с последним ударом курантов на Спасской башне «как бы по мановению волшебного жезла» вся колокольня Ивана Великого вспыхнула сверху до низу огнями ярких электрических ламп.

Утра следующего дня в Кремлевском Дворце был принят папский нунций Ванутелли, который вручил свои верительные грамоты. После посла поздравления приносили, военные из свит иностранных послов..

В полдень началась Божественная литургия. По её окончании из Успенского собора царь в порфире и короне под балдахином посетил Архангельский и Благовещенский соборы.

27 августа на Ходынке состоялось народное гулянье, которое посетил и Георгий I.

Гуляния на Ходынском поле, где присутствовало более трехсот тысяч человек прошли на удивление спокойно. Хотя на Ходынку приходили не только со всей столицы, но даже из других уездов Московской губернии.

И тогда же произошло самое массовое угощение и москвичей.

Было роздано примерно полмиллиона подарков. Из множества палаток каждому входившему солдаты подавали узелок: два капустных или рисовых пирога, бумажный кулек с винными ягодами, орехами, изюмом, фунт сластей и пряников, и жестяную эмалированную кружку; на ней был изображен государственный герб, царский вензель, и под ним цифра — «1889».

Народу также выкатили несколько сотен бочек медовухи и пива. Чиновники предлагали налить черни и «беленькой» — но Георгий Александрович немного подумав, не одобрил. Где водка — там буйство и драки — а то и до смертоубийства недалеко — не подходящие события для коронации. Так что получив наполненную пивом кружку, мужички, пользуясь теплой майской погодой, отправлялись на лужайки и садились на землю, поставив перед собой угощение или лукошки с пирогами и сластями и мирно отдыхали и закусывали. Красные праздничные сарафаны принарядившихся молодок и девок, синие косоворотки и картузы мастеровых и мужиков, чистые хотя и ветхие армяки стариков… Все окрестности было сплошь усыпаны этими живописными группами простого народа.

Гуляние оглашалось песнями, всюду кружились хороводы. Народ любовался скоморохами и кукольными театриками с неизменным Петрушкой, толпился у райков, забавлялся лазаньем на мачты за сапогами, жилетками и поддевками.

Публика вовсю веселилась, но при этом чувствовалось, что поддерживается строгий порядок — чему способствовали внушительные фигуры гвардейцев и городовых то тут то там.

Уже расходясь народ довольно гомонил: «Спасибо Батюшке-Царю! И угостили и потешили!»

Коронационные торжества закончились 28 августа высочайшим смотром войск.

В 11 часов утра на место торжества прибыл Император.

У старинной церкви села была разбита палатка, перед палаткой был разложен ковер и поставлены аналои с образами, около которых располагалось духовенство полков и два хора певчих.

Войска были поставлены развернутым фронтом. Перед аналоем стояло восемь знамен. Старым знаменам последний раз была отдана честь. Началось освящение новых знамен.

Командиры полков стали на колени. Во время молебствия была провозглашена вечная память всем государям, начиная с Петра I, а по окончании молебствия — многолетие Императору и всему Царствующему Дому.

Затем войска прошли церемониальным маршем.

Георгий I поздравил войска с новыми знаменами и выразил надежду, что они и впредь поддержат боевую славу их полков. Старые знамена поместили в на хранение в Преображенскую церковь.

По случаю коронации была проведена амнистия, прощены долги казне, но широкой раздачи титулов и денег, а тем более земли и поместий против обыкновения не последовало. Правда было роздано сто пятьдесят с лишним тысяч бронзовых коронационных медалей. (На предложение придворных сделать их серебряными Георгий — как раз в очередной раз печально изучивший смету торжеств — сообщил что отец его ограничился бронзовыми медалями и он намерен следовать его примеру).

Праздники закончились — наступало время для тяжелой работы — ибо в какой другой стране — а в России все державное здание держится прежде всего на плечах монарха. И это не многим легче, чем было Атланту державшему «меднокованное» небо древних греков.

— Вы хотели меня видеть господин Ванновский? Присаживайтесь…

Министр с достоинством опустился в кресло напротив стола.

— Надеюсь — вы не принесли каких то неприятных новостей? — Георгий машинально пролистнул блокнот.

— Слава Богу — по моей части все благополучно… — министр как ему показалось сомневался — начинать ли разговор. Я пришел если так можно по личному вопросу. Я полагаю вам, Ваше Величество будет небезынтересно узнать мое мнение… по вопросу суда над господином Посьетом и другими обвиняемым по делу 17 октября.

— Вот как? — Георгий заинтересовался. И что вы имеете мне сказать по сему вопросу?

— Я… хочу спросить вас, ваше величество, — Ванновский за отрешенным спокойствием прятал волнение — вы намерены добиваться обвинительного приговора? Вы и… августейшая Семья?

— А ваше какое дело? — захотел осведомится император но сдержался.

— Я полагаю что процесс следует довести до конца — раз уж он начат… — неопределенно бросил он. Не надо очертя голову бросаться в атаку — тем более на подчиненного.

Вы ведь в конечном итоге не сразу но согласились с отдачей их под суд? Что до приговора — его вынесу не я а судьи…

Ванновский промолчал с полминуты..

— Государь — начал он. Я готов понять ваш чувства — и чувства царствующей Семьи — но прошу меня простить — это дело уже не семейное а государственное!

Для государства — для державы — поправился он зачем то, — будет лучше если бы все кончилось актом амнистии. Любой из этих людей до того дня выполнял свой долг как мог — в нашей действительности… Адмирал Посьет — благородный человек принесший немало пользы России — и в конце концов ему не так много осталось… Уже одно то что он стал пусть и косвенной причиной гибели своего царя — есть наказание для такого человека жутче цепей и ссылки!

— И что же вы считаете нужным применить к…обвиняемым? — сухо бросил монарх.

— Увольнение, выговор, опала…

— И все? — невольно переспросил Георгий.

— И все! — согласно кивнул Ванновский. Мне кажется государь как видится мне я имею право просить об этом — ибо был с вами в тот день…

— И вас не смущает Петр Семенович что вы сам могли разделить судьбу любого из погибших…или моего старшего брата?

Сказал он это просто от души — но если бы и думал смутить старого служаку, то ошибся.

— Ваше Величество — я осознаю это более чем другой — как побывавший на трех войнах. Но именно как военный, как офицер я знаю что смерть может придти не спросясь…

Государь! — голос его звучал проникновенно и уверено. Георгий Александрович! Я думаю вы понимаете что никто не имел и тени мысли причинить зло вам или вашему царственному отцу и брату… Это воистину нелепая невероятная случайность!

— Ну… с тем же успехом как судить Константина Николаевича или господина Шернваля вы бы могли приказать расстрелять из трехдюймовки тот злосчастный паровоз что сошел с рельсов так некстати!

Мнение многих и многих сейчас таково что осудив их вы вызовите сочувствие и не побоюсь этих слов — недобрые мысли о вас в обществе…

Георгий вдруг зацепился за последние слова Ванновского. Многих? Господина министра кто-то прислал? Или уполномочил «довести до сведения»? Камарилья испугалась? Пробуют давить? — стрелой пронеслось в голове…

— Это только… ваше личное мнение? — сухо прозвучал вопрос.

Генерал с достоинством выпрямился.

— Как наверняка помнит Ваше Величество — уставы запрещают подачу коллективных рапортов и жалоб а за самовольное построение во фрунт с этой целью солдат ждет каторга и арестантские роты. Я всегда чтил устав. Но так как я думают многие. Государь — воспользовался Ванновский паузой чтобы перехватить инициативу…

— Видит Бог я понимаю ваши чувства — чувства сына чей отец погиб так нелепо…

Но вспомните — да простите вы меня — Александр Благословенный для пользы России не стал карать господ Бенигсена и Палена…

Потом Георгий долго вспоминал — что именно тогда после этих рассудительных и вроде как сочувственных слов с ним случилось? И не смог… Он даже не удивился что про такое сказали вслух в его присутствии.

…Просто что-то словно изменилось вокруг… Что то заставило его встать — и вот он уже выходит из за стола — и вот стоит в тех шагах от замершего статуей Ванновского… В ушах — странная звенящая тишина…

И лицо того выглядит так как будто тот испугался — хотя Георгий чувствует себя совершенно спокойным.

— Это неуместный разговор, Петр Семенович! — прозвучал в звенящей тишине от чего то охрипший голос… Вы свободны. Но я обдумаю то, что услышал от вас…

С минуту он стоял устремив взгляд на закрывшуюся за министром дверь.

Потом вернулся за стол — навалилась усталость — словно пять верст строевым прошагал…

Покачал головой вспоминая физиономию господина генерала. Словно бы кобру или не приведи Господи — дракона — увидел!

Или испугался, что за такие слова его в крепость бросят? Ну — не те времена! Даже отставки не будет — ибо министр он не особо дурной…

Но вот с назначением его в Государственный Совет как предлагал Победоносцев — повременим. Пусть и дальше председателем будет господин Николаи…

Он сидел в Зимнем в кабинете отца за столом, заваленным непрочитанными бумагами. (Как не сопротивлялась душа — а пришлось все же занять царские апартаменты — noblesse oblige)

…Все те же бумаги, все тот же механизм распоряжений и дел, которых вращался до него и будет и после него… А он — то ли главный приводной ремень то ли пятое колесо в этой телеге — без которого однако оставшиеся четыре не поедут.

Георгий брал одну бумагу, читал, откладывал — иногда писал свое мнение. Теперь это уже ненадолго — но пока что никто эту работу за него не сделает.

Доклады с мест…24 августа, выполняя указ правительства об образовании на самой северо-восточной территории государства Анадырьской округи, назначенный ее начальником Леонид Францевич Гриневецкий заложил в устье реки Казачка пост Ново-Мариинск.

Гриневецкий? — чуть приподнял он брови. Надо же — всего одна буква но какая разница…[16]

К рапорту было приложено представление на орден Святого Владимира 3й степени с кратким послужным списком… Георгий покачал головой. Однако… Действительный член Императорского Российского Географического Общества; плодотворное участие в работе Первого Международного Полярного Года; статский советник, первым совершил пеший переход через южный остров архипелага Новая Земля, удостоен ордена Святого Владимира 4й-степени…

При этом по образованию — медик.

На сердце у монарха вдруг потеплело. Вот какие люди служат России!

И чиркнул резолюцию — «с мечами». Что показательно — сообщение пришло через Владивосток по недавно проложенному телеграфу — доставленное в город попутной шхуной. А еще недавно ему бы идти еще пару месяцев — морем и ямской почтой. Ох как много предстоит сделать на восточных рубежах!

Надо к слову будет запомнить про этот случай и через годик отозвать господина Греневецкого в высочайшее распоряжение. С должностью начальника тамошнего справится и какой-нибудь казачий есаул — а вот землепроходцы такого уровня еще понадобятся.

30 августа — на укреплениях Владивостока, подняли крепостной флаг в связи с получением статуса крепости 2-го разряда. Кто там комендант? Хотя — не важно. Наград не будет — пока не за что…

2 сентября. Открыт морской порт в Мариуполе… Так — ну это не очень интересно хотя и хорошо. Открыто движение по железным дорогам Псков — Рига и Валк — Дерпт. Тоже неплохо — конечно в железнодорожном деле воровство и раздрай — но и польза есть. Да — скоро всем этим будут заниматься другие. И кто тогда станет вникать в мелочи? Кто обратит внимание на кого-то вроде этого славного врача-путешественника?

Георгий I вздохнул — в конце концов понятно — невозможно одному человеку держать в голове всю махину дел — изрядная часть коих требует высочайшего соизволения только по давнему обыкновению. Монарху же должно сосредоточится на главном… Вот только как определить — что главное а что нет?

…Идея возникла словно сама собой… Как то вот также он сидел за этим столом и читал. Тягостное, унылое единоборство с бумагами — читал до обеда и после обеда — а прочел — словно слона одолел. «Вышеизложенное споспешествует водворению благочиния»… «предполагается вернуть в первобытное состояние» «оказывали полезное содействие предприятиям ведомства»…

Скоро он того гляди начнет разговаривать этим языком с девицами в самые интимные минуты!.

Однако что поделать? Батюшка его — Александр III тоже тащил на себе этот воз бюрократический. Также поступал и дед а до того — прадед. И цари что были до них — а как же иначе? Петр Великий — славный пращур и зиждитель державы вон лично двадцать тысяч указов написал…

Но когда молодой император осознал объемы ежедневной работы и уровень ответственности, обрушившейся на него, он просто впал в панику.

И поневоле вспомнил опыт отца. Тот тоже измученный грузом бумаг решил негласно завести нескольких помощников. На эту роль он выбрал трех ближайших соратников: графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова; генерал-адъютанта Оттона Борисовича Рихтера, командующего Императорской Главной квартирой, и главу телохранителей Черевина. Главной их задачей было помогать императору разбираться в докладах и отчетах.

Что интересно — все трое сразу высказались в то духе, что как верноподданные выполнят вол монарха, но подобное решение представляется им не только неудобным, но и опасным.

По их мнению учреждение этого тайного совета невозможно будет сохранить в секрете и в результате все прочие сановники воспримут новый порядок, как знак личного недоверия к ним. Но главное — в обществе пойдут разговоры и пересуды, сочтут, что новый порядок есть ограничение самодержавной власти монарха в пользу некоего триумвирата; и в итоге воцарится убеждение, что вместо самодержавного монарха Россией правит олигархия из высших чинов.

Слухи и в самом деле пошли и на соратников отца стали косо смотреть — после чего члены «негласного комитета» попросили освободить их от обязанностей личных помощников.

И батюшка был вынужден согласиться со своими соратниками лишь грустно бросив — «И вы меня покидаете».

Но Георгий уже почти собрался завести себе что-то подобное — ибо буквально тонул в донесениях и отчетах — и все чаще ловил себя на том что чувствует себя к концу дня крепенько поглупевшим.

И вот тогда ему и пришло в голову простое изящное решение — а зачем ему тайная секретарская служба? Нужно открыто учредить сию, как говорили римляне — институцию. И не какой то там совет при императоре или личная канцелярия — как у прежних царей. А нормальная должность главы правительства с соответствующими полномочиями, штатом и порядком управления — как в иных странах — вместо этого нынешнего рыхлого и ничего не решающего Комитета министров.

Казалось бы что может быть проще? Но тогда он буквально вбежал в гостиную к матери и радостно сообщил — Мама — я придумал как мне разобраться со всеми этими делами!

Потом несколько часов они живо обсуждали идею доводя ее до совершенства.

После — собрав основных министров он изложил им не допускающим возражения тоном о намерении учредить данное нововведение. Министры не возражали — если кто и был против — то плевать против ветра никто не решился.

Предлагали даже назвать должность премьер министром — но потом решили все же по-русски — Председателем Совета министров.

Кого поставить на должность даже и вопросов не возникло.

Конечно Бунге — мудрый и понимающий человек знакомый еще по отрочеству — когда он читал великим князьям политическую экономию, статистику и финансы (В основном конечно брату Ники — но и на долю прочих царских детей оставалось).

Финансы и смежные вопросы а особенно — промышленность можно поручить только Вышнеградскому. Правда Николай Христианович недолюбливает Ивана Алексеевича. И есть за что — тот пару лет назад вместе с Катковым сильно интриговал против Бунге — де надобно гнать «министра-инородца». А в окружении Вышнеградского Бунге иначе как «худой немчик на тоненьких ножках» не называли. Но то дела прошлые — да и хорошо с другой стороны — не смогут сговориться за царской спиной. Правда смогут ли работать рука об руку?

Но Георгий решил что сможет сгладить этот вопрос.

Он просто побеседовал с обоим сановникам и со всей деликатностью и твердостью выразил надежду что оба обратят свои труды на благо России а личные чувства если они есть никак на работе не отразятся.

А потом уже с одним Иваном Христофоровичем — указав что председатель Совета министров на то и председатель что начальствует над всеми министрам — и отвечает за них перед престолом — как и за то чтобы дело шло как надо…

Министерство юстиции получил Набоков.

Maman сомневалась — дескать он либерал — причем не нынешний а старый, еще при деде начинавший. Однако может и либерал, но никого поумнее нету.

— Или матушка может быть лучше господина Кони назначить? — не без хитринки в голосе отметил он. Как никак, в юриспруденции мало кто понимает больше него!

— Георгий — это невозможно! — воскликнула вдовствующая императрица. И добавила с неким священным ужасом:

— Ведь съедят же!

— Анатолия Федоровича? Это прокурора то сенатского?

— Тебя, Георгий! — с истовой верой произнесла матушка. Да и нас всех.

—Подавятся…

—Не тот случай чтобы проверять… — резонно отметила матушка поставив точку в споре.

Так или иначе Набоков получит портфель. Ну ин ладно.

Министром Императорского двора и уделов стал как собственно и было до того — Илларион Иванович Воронцов-Дашков. На нем настаивала Мария Федоровна — но Георгий и не думал возражать. Воронцов не глуп богат и деловит да и предан — если не лично ему то династии несомненно. Из отцовских сановников — то есть службу знает.

Надо будет распорядиться, чтобы подтянул дворцовых слуг. Ибо это они на людях при одном появлении господ замирают аки кролики перед удавом. А за спиной как докладывают, брюзжат на своих хозяев, разносят сплетни про августейших особ, втихую пакостничают, склочничают, подают невероятные счета, воруют провизию и напитки…

МИД решил даже и не раздумывая оставить Гирсу.

Позавчера пригласил к себе сообщить о назначении — и заодно обсудить иностранные дела — и проговорили долго, пили чай с тартинками… Вспомнили отца — старик даже пустил слезу.

Потом была встреча с Победоносцевым — он сохраняя за собой Синод должен был официально руководить Государственным контролем.

На него к слову уже жаловались — ни генералов статских, ни подрядчиков не ставит ни во что — грозится судом и расправой.

Но встреча его разочаровала признаться — не успел монарх осведомиться по поводу жалобщиков, так Константин Петрович разразился длинной речью о политической морали.

— Государь! — тоном врача сообщающего пациенту о неутешительном диагнозе начал он. Я хотел бы поговорить о настроениях в обществе. В последнее время раздаются голоса осмелевших, что не чувствуя тяжести длани отца вашего увлеклись бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах державного управления… Вы должны… — он запнулся. Вы должны дать всем понять что будете охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его ваш незабвенный покойный родитель! Что крамоле и вольнодумству послабления не будет!

(«Я должен?? — вдруг мелькнуло у Георгия. Эвон как! Что то не помню Константин Петрович чтоб я у тебя одалживался!»)

— Также полагаю, что надлежит водворить в обществе пошатнувшиеся начала христианские! — сел на своего любимого конька Победоносцев. Вольнодумство и распущенность идут рука об руку! Бурный рост распущенности в стране: увеличилось число разводов, внебрачные дети превращаются в законных почти беспрепятственно! Стало возможно жениться на супруге соседа, просто купив соответствующее решение духовной консистории. Полагаю что нужно вспомнить про законы — ибо многие забыли что еще недавно за подобное ссылали в монастыри, штрафовали, приговаривали к церковному покаянию.

Георгий мысленно покачал головой. И в прежние времена разводы случались, да и, вряд ли сильно возросло и количество внебрачных детей… Да и что плохого в том, что дети стали по праву носить фамилии своих настоящих отцов, а любящие друг друга люди могут соединять свои судьбы?

— А между тем порча нравов идет не сама собой — как говорят некоторые — а сверху вниз! — излагал обер-прокурор свои мысли. Наш высший свет до самых высоких особ показывает дурной — дурнейший! — пример народу! Можно ли требовать от крестьянина или мещанина соблюдения заповедей если особы голубых кровей до страшно сказать каких степеней знатности отрицают их?!

«Ах вот оно что!» — теперь Георгий по настоящему разозлился.

Бог весть, как это происходит, но в России все тайна, но ничто не секрет. Само собой его Охотничий домик и мамины фрейлины тоже стали известными публике.

. И судачили о сем деле такое что впору вспомнить «Декамерон» а то и сочинения прости Господи маркиза де Сада! Дескать пропуском в число этих девиц является одно — доказанное распутство высшей пробы. Что любая из них невероятно развратна чуть ли не с пеленок, и, чтобы «разжечь страсть императора», фрейлины танцуют перед ним канкан — обнаженными и прямо на столе. Что руководят ими, посвящая в тайны блуда старые опытные проститутки выписанные из Парижа.

Вот уж воистину, не в меру ли своей испорченности судят? И вообще, кому какое дело, чем и как царь занимается когда свободен от дел правления?

— Позвольте, Константин Петрович, — довольно резко оборвал его император во время очередной филиппики. Мораль это дела синодальные — но не о них сейчас толк. А я бы сейчас в связи с реформой правительства очень хотел увидеть отчет Государственного контроля.

— Я…простите… Но он еще не готов, — как то всхлипнул Победоносцев. Простите — я наверное докучаю вам этими своими старомодными рассуждениями… И двинулся к выходу.

Эээ да он обиделся!

Хотел было рявкнуть что не отпускал его, но вместо этого вдруг сказал нечто иное.

— Постойте! Ну Константин Петрович, голубчик! Замерев, Победоносцев уже протянувший ладонь к ручке двери обернулся.

— Ну право же — что за обиды! Я всегда готов вас выслушать — но и вы помните — за консистории и брачные законы отвечаете вы — но я отвечаю за Российскую империю!

— За державу которая принадлежит дому Романовых — также как мы принадлежим ей если на то пошло! Мне тяжелее чем вам — ибо и империя и ответственность за нее принадлежит мне и только мне! И ваш отчет действительно весьма мне нужен — я очень на него надеялся, надеялся что он облегчит мне бремя текущих дел. («Вот так то господин хороший — ты царя подвел!»)

— Прошу простить мне мою недостойную слабость, государь! — прочувственно произнес Победоносцев. Конечно — отчет будет готов в самое ближайшее время.

И еще — мне требуется ваш совет… — Георгий решил заодно уточнить кое что насчет новых назначений. Как вы знаете уже не один месяц вакантна должность министра внутренних дел. Кого поставить на место покойного Дмитрия Андреевича? Мне предлагают на выбор ряд людей — например господ Спягина и Плеве и я право в затруднении. Что вы думаете о сем?

— Плеве — подлец, а Сипягин — дурак! — не допускающим возражения тоном вынес вердикт Победоносцев уже ставший прежним грозным блюстителем.

Отпустив его через несколько минут Георгий недовольно фыркнул. Однако ж — каков Ришелье выискался! Только вот мудрый советник при монархе-дурачке — это не про него. Победоносцев то неглуп — не отнять — да не мудр — а уж он то точно не дурачок.

В прочем же… Для духовных дел у него духовник есть. А Победоносцев пусть и дальше Государственным контролем заведует — должна же быть польза от этого «льва рыкающего».

…Курьер от Половцева принес подборку публикаций в прессе — российской и зарубежной о реформе правительства.

Иностранная пресса в основном ограничивалась сухой констатацией — дескать принят указ, будет в России председатель совета министров — мелкие заметки в лучшем случае внизу первой полосы — куда обычно ставят новости принесенные телеграфом.

Единственное исключение — на третьей странице «Таймс» некий Ллойд-Джордж довольно пространно проанализировал ситуацию, высказавшись в том духе что имеет место попытка «усовершенствовать архаичный административный механизм Российской империи» путем «рационализации верхних его звеньев». При этом добавив что вероятно данное решение знаменует собой победу «партии Бюрократии» над «партией Двора». Однако уже и партии какие-то нашлись в России — прямо «тори» и «виги». Завершил Ллойд-Джордж статью вполне в британском духе — что теперь проведение политики Лондона на российском направлении станет сложнее из за того что решения станут более продуманными и последовательными.

Отечественная же пресса в основном просто перепечатала указ добавив разве что пару абзацев верноподданной лексики. Разве что либеральная суворинская «Речь» устами профессора Чичерина разразилась восторженной статьей — что теперь у нас как в цивилизованных странах почти что «ответственное правительство» (это «ответственное правительство» повторилось несколько раз — чего они его вспоминают?). Ну и выражена надежда что это — знак грядущих перемен возрождения духа «Великих реформ» — ну и что отмечено отдельно — за основу взят опыт Европы.

Интересно, — вдруг желчно подумал царь, — вот если бы он, к примеру, заменил смертную казнь через повешение — гильотиной? Они бы тоже восхищались и радовались что вместо «деспотической» петли приговоры будут исполняться с помощью выдумки просвещенного французского ума?

Министерство Путей сообщения получил Витте — и хотя это и было ожидаемо — но Сергей Юльевич буквально просиял. Еще бы — за неполный год из провинциальных служащих почти на самый верх…

Георгий его дополнительно порадовал — сказав что хотел бы видеть его своим другом и дал право личного доклада. Но вместе с тем и сказал что спрос будет особый — ибо те Авгиевы конюшни что образовались в этом важнейшем деле нужно разгребать и как можно скорее — и спрос будет особый.

Меньше всего вопросов было с министром государственных имуществ — Мария Федоровна настояла на том чтобы им остался Островский. Император не возражал — ибо своего мнения не имел — пусть будет как хочет maman. В открытом воровстве Михаил Николаевич не замечен и не дурак (как-никак — брат великого драматурга) — и на том спасибо.

Статс-секретарем Георгий тоже оставил прежнего — Половцова.

Александр Александрович сперва правда засомневался.

— Я привык служить добросовестно, — сообщил он, — а между тем, чувствую, что канцелярская работа на месте государственного секретаря так велика и обременительна, что мое здоровье и лета начинают мне мешать на этом поприще!

Однако Георгий убедил его оставаться пока в прежней должности. Потом подумаем — может в отставку а может и в Сенат… А пока без столь толкового чиновника никуда.

Будет у него еще одна обязанность — тоже с прежних времен. Георгий еще весной обнаружил в ящике отцовского кабинета пачку листков подписанных статс-секретарем. То были отчеты — краткие мемории по государственным делам которые Половцев тайным образом отправлял отцу для ознакомления. Когда он спросил об этом Александра Александровича тот покачав головой сказал что уговор с государем был такой, что эти бумажки он уничтожает по прочтении… Порешили что он будет продолжать делать для сына то что делал для отца — так же тайно.

Еще одной проблемой стал новый военный министр.

. Георгия и прежний — Ванновский — вполне устраивал — точнее справлялся. (Хоть разговор насчет суда и не был забыт.) Но тот внезапно выразил желание уйти в отставку — тоже возраст и прочее…

Донесли — воистину все секрет и ничего не тайна — что генерал от инфантерии скептически бросил — дескать молодому монарху и министр нужен не столь дряхлый — а ему уже тяжеловато гнуть спину в поклонах — перед гардемаринами особенно.

Полагалось бы попросить остаться, поуговаривать — и возможно что тот бы хоть и отнекиваясь для виду согласился остаться. Но Георгий решил что не будет соблюдать этого принятого в свете обыкновения. Если кто-то хочет уйти в отставку и без него можно обойтись — значит так тому и быть. Гардемарин, хе… Царская служба это не «демьянова уха» чтобы умасливать ее продолжить — да и в самом деле Ванновскому лет немало. Пусть в имении рыбу удит или мемуары пишет.

Он поговорил об этом матушкой — она наверное общалась с отцом и может быть слышала о генералах что могут занять данный пост.

Начальник генштаба Обручев был ею отвергнут как либерал и вольнодумец. К тому же из «партии войны». По мнению его, наилучшим делом для России была бы война между Францией и Германией — ибо пока суд да дело Россия могла бы броситься на Австрию и, разбив ее, занять Галицию и перевалы в Карпатских горах… Экономические и нравственные соображения для этих людей не существовали — как и мысли о возможных последствиях.

Он больше в шутку предложил Драгомирова (тот как он знал был весьма популярен среди офицеров) — и был поражен: Мария Федоровна очень серьезно посмотрела на него и с дрожью в голосе заявила — Только не его! Это же самый настоящий карбонарий в эполетах! А и того хуже: в Бонапарты лезет.

Тут и выяснилось — что отправленный в этом году начальствовать Киевский военным округом Михаил Владимирович ведет себя словно какой-то удельный князек.

Военного министра издевательски называет «Банковский», проверяющих из Петербурга аттестует «фазанами» — и оказывался даже говорит с ними. Однажды даже вышел к инспектору с пером в руках и осведомился — а где тут фазан которому перо под хвост вставить надобно? (Матушке однако выходит сообщают больше чем ему? Однако…)

В общем поневоле вспомнился Скобелев.

Тогда-то и прозвучало имя Иосифа Владимировича Гурко.

Гурко… Знаменитый «генерал Вперед». В несчастливую Крымскую компанию перешел из кавалерии в пехоту чтобы только биться на передовой. В болгарском походе командовавший Южным отрядом — и располагая втрое меньшими силами, чем у противостоящих им турецких войск, своими победами вызвал Константинополе настоящую панику. Такую, что главнокомандующий турецкими силами, кровожадный Абди-паша был немедленно вышвырнут в отставку.

Ныне успешно возглавляет Варшавский военный округ. Как сообщают — развернул большие фортификационные работы, усилив укрепления Новогеоргиевска, Ивангорода, Варшавы, Брест-Литовска, создав линию новых укреплений. Также строит новые стратегические шоссе и рокадные дороги и буквально вколачивает в подчиненных необходимость тесного взаимодействия между крепостными и линейными войсками. Артиллерия округа непрерывно проводила стрельбы на новом хорошо оборудованном полигоне, а кавалерия обучалась действовать большим массами и проводить глубокие операции с разведкой… Ясно — делом человек занят а не очковтирательством.

Кроме того, как выяснил Георгий у матушки — у полного генерала не имелось и знатных родственников, стремящихся через него сделать себе карьеру. Идеальный министр.

Победоносцев — что редкость — и то не нашел аргументов против: «Совесть у Гурко солдатская, прямая. Он не поддается действию политических болтунов, в нем нет хитрости и он не способен к интригам». Это Победоносцев то — от которого услышать доброе слово о ком то не проще чем от раввина — «Отче наш!»

…Генерал вошел строевым шагом — как отметил Георгий он был несмотря на возраст еще строен и крепок. Судя по всему он лишь недавно с поезда — разве что успел привести себя в порядок с дороги и переодеть мундир. Но при этом утомленным не выглядит — тоже весьма хорошо.

После краткого приветствия предложил ему сесть и начал без обиняков.

— Итак, господин Гурко — я бы хотел видеть вас на месте военного министра.

— Петр Семенович… — осторожно начал было генерал.

— Выразил желание оставить службу, — не вдаваясь в подробности, ответил император. Не скрою — помимо вас назывались и другие кандидатуры — вот Драгомирова вспоминали. При этом имени лицо старого вояки непроизвольно дернулось. С Драгомировым генерал как доложили, был в контрах чуть ли не с Болгарии. Да и словечко «минотавр» в отношении его теорий поговаривают, именно Иосиф Владимирович пустил.

— Но я все же решил остановиться на вас — продолжил Георгий с должной невозмутимостью. Собственно рескрипт еще не готов, но вы прямо из моего кабинета можете направляться на Исаакиевскую — принимать дела. Надеюсь ни вы ни я не пожалеем о вашем назначении.

Георгий помолчал и добавил веско.

— На будущее… Вы Иосиф Владимирович можете говорить со мной свободно и излагать любой предмет как вы его видите. Я не обещаю что непременно поступлю согласно вашему мнению — но никогда не накажу за него и не выражу недовольства как бы оно не отличалось от моего. Единственное — от вас я жду что вы мне будете говорить только правду.

— Ваше величество! Могу ли я раз уж я теперь министр, обратится с настоятельной просьбой? — отрапортовал генерал. (Вот истинная военная косточка — ни нарочитых восторгов, ни потока цветистых благодарностей — словно боевой приказ получил!). Я бы крайне рекомендовал вернуть армии форму старого образца — отмененную положением 1883 года.

— Вы полагаете, наиправильным было бы начать с… мундиров? — осведомился Георгий в некоторой растерянности. Что вопрос сей уже возникал он знал конечно. Вот на днях в его руки попала еще одна докладная записка каким то чудом миновавшая все бюрократические ступени. Некий интендантский полковник написал проект насчет возвращения прежнего обмундирования — правда затруднился в вопросе — как должны застегиваться шинели: на пуговицы или крючки?. И если вопрос решить в пользу пуговиц то какими должны быть пуговицы — эмалированными или блестящим?

Но не думал что не плац-парадный служака а боевой генерал сочтет это таким важным.

Видя что его молодой визави в замешательстве Гурко продолжил:

— Позвольте объясниться, Ваше Величество… Я знаю — есть мнение — то что называется позитивистской школой… Согласно ему в армии должно быть тому что нужно для войны — точнее только тому. И солдату достаточно лишь уметь хорошо стрелять — ну и чистить винтовку да еще рыть траншеи. А все остальное это дело офицеров.

Все это от американцев идет — у нас многие от них в восторге — в той же кавалерии…

Но надо помнить — в их Гражданской войне воевали все таки не за параграфы конституции и не за сенаторов с депутатами… Они воевали за Союз штатов, за свободу и против рабства — за справедливость… Мораль и дух это не пустые слова — если конечно не подходить к вопросу как… он запнулся сжав челюсти — господин Драгомиров! С его «серой скотинкой» которую довольно не бить и хорошо кормить. — Вот иные теперь поговаривают… — вдруг вымолвил он, и выражение лица и голос выдали, что генерал завел речь о чем-то очень важным для себя. Говорят так — мол война семьдесят седьмого года была ошибкой, и что де воевали выходит за неблагодарных людишек которые сейчас косятся на Европу и Россию третируют и по сути предают нас. Да и я сам признаться видел еще тогда такое поведение со стороны болгар, что готов бы понять тех моих товарищей, что жалеют о том что участвовали в сей войне. И прежде чем Георгий успел удивиться еще раз, твердо продолжил:

— Понять — но не принять! Ибо если бы не мы и не ваш дед — и не русский солдат — то христиане были бы вырезаны вчистую — наше неучастие стало бы сигналом к общему избиению христиан в османских пределах. Что несовместимо не только с интересами России как православной державы но и с нашей народной совестью.

Что до форменной одежды… — продолжил он после краткой паузы. Ваш царственный отец своей реформой хотел добиться национального облика войска и простоты. Не спорю: может быть эдак лет сто назад подобная мера имела бы смысл. Но сейчас уже крепко сложились традиции и представления и ломать их неразумно. Внешний вид значит очень многое для воинского духа. Ваш батюшка к сожалению смотрел на красивые мундиры как на дорого стоящую мишуру, отнимающую время у солдата от воинской учебы. Но в глазах офицеров и солдат это далеко не мишура а знак прошедших геройских эпох.

Да — чего греха таить — солдаты ворчали, тратя время на приведение в порядок петличек и лацканов с позументами. Мой денщик в свое время тоже ворчал на мой мундир, натирая позументы уксусом и выдраивая пуговицы мелом. Но он же и гордился своим барином, когда на смотру или просто при выходе в город золотое шитье сияло, а в форменные пуговицы можно было глядеться как в зеркало.

К тому же аккуратность дисциплинирует нашего солдата — что греха таить дома живущего не самой опрятной жизнью. А ведь именно привычка к дисциплине и понимание сути службы — а не оружие в руках — делают солдата солдатом. И более того — определенно генерал давно ждал возможности поговорить на данную тему — я скажу нечто что вас возможно удивит — но армия мирного времени нужна не столько для войны. И, уловив недоумение в лице царя, продолжил:

— Она для того чтобы подготовить солдат для армии военного времени. Людей, которые будут умирать по приказу вашего величества — и которым важно знать, что они дерутся и умирают под священной хоругвью, а не под амуничным предметом…И надо еще помнить — в бой предстоит вести русского солдата, который от своего офицера никогда не отставал, видя в нем высший авторитет. А если офицер похож на какого-то лавочника в армяке — то уж какой у него авторитет? — улыбнулся Гурко. Понятно что важен не чин а важен начин — но ведь не зря говорят что встречают по одежке!

(А и умен господин генерал! За словом в карман не лезет! Не какой то Скалозуб… Все по полочкам в пять минут разложил!)

— Хорошо Иосиф Владимирович — парадную вернем немедля. Парады действительно многое потеряли. Подготовьте соответствующие приказы. Ну и подготовьте Ваши предложения по поднятию морального духа войск и повышению их боевой мощи. Мой отец говорил «У России только два друга-армия и флот». Я считаю так же. И вы будете моим другом и думаю что и учителем в военных делах.

— Ваше величество — осведомился Гурко напоследок — позвольте задать вопрос… Кто будет военно-морским министром? Мне важно знать с кем предстоит работать рука об руку.

Понятное дело — споры между военным и морским министерство давно стали постоянным явлением — причем из-за одного и того же — из-за ассигнований.

— Как прежде — адмирал Чихачев. Уверен — он справится… — коротко сообщил Георгий и Иосиф Владимирович лишь склонил голову в знак того что возразить ничего не имеет.

Проводив генерала он позволил себе довольно вздохнуть.

Одним словом — если и есть в России сейчас среди начальства образчик настоящего русского воина, то это Гурко. Одна беда — немолод. Но и тут есть светлая сторона — у молодых да ранних кто высоко взлетел голове недолго закружиться — а когда под рукой военная сила — Бог весть куда такое головокружение от успехов заведет… Бывало уже — бонапартиев в России нам не надобно!

Честью служить будет — а она не пустой звук для него. И храбр не только на полях битвы.

Как помнил Георгий из разговоров maman, во дни крестьянской реформы 1861 года Гурко был в числе назначенных проводить мероприятия ее на местах и лично докладывать о состоянии дел царю. Когда начались мужицкие волнения, Гурко вразрез с решениями местного дворянства, при любом случае требовавших применения военной силы к крестьянам, вместо воинских команд выезжал лично и прекращал беспорядки «простыми растолкованиями». Иосиф Владимирович не гнушался проводить с крестьянами долгие беседы, поясняя им суть царских указов.

На всю Россию тогда прогремело дело гофмаршала князя Кочубея, забравшего у крестьян всю хорошую землю, имеющуюся в их собственности. Не стесняясь в выражениях, Гурко в очередном рапорте монарху обрисовал ситуацию, и в итоге дело решилось в пользу обиженных мужиков.

У этого человека есть должная твердость идти против мнения большинства — значит и царю будет возражать если надо. Но лишь если будет убежден в своей правоте.

Как бы то ни было он получил великолепного министра — странно что батюшка не оценил этого человека. Правда напоследок Георгий слегка слукавил — министра то морского назначил, но с флотом придется справляться самому. Впрочем, флот это как раз то в чем он понимает больше всего. Точнее чуть больше чем ничего — сравнительно с прочим предметами!

Вторым камнем преткновения стал вопрос с министром внутренних дел.

Прежний — Толстой про которого все тот же Победоносцев еще при жизни отца говорил что он «труп не имеющий воли» и «совсем разлагающийся человек» еще до скоропостижной кончины совершенно перестал выполнять свои обязанности.

Дела вели Горемыкин и Дурново — товарищи министра. Но как известно — министр — это не товарищ министра да и товарищ министра министру не товарищ.

В конечном итоге уже на второй день по назначению явился с докладом Бунге и буквально с порога заявил.

— Можете меня уволить Ваше Величество, но без министра внутренних дел далее обходиться невозможно! Навестив министерство, я застал целый ряд важнейших бумаг и дел не решенных и не двигающихся вперед.

— А кого бы вы рекомендовали? — растерявшись слегка, осведомился царь.

— Я? Собственно я бы согласился и на Горемыкина, да хоть даже на барона Фридерикса, — тряхнул седыми усами Бунге.

«Щипцы для орехов»?[17] Нет благодарю покорно!»

— Кстати — Горемыкина рекомендует господин Победоносцев… — как бы между прочим отметил Бунге. («А мне не сказал!»)

— А вы лично? — Георгий подпустил в голос металла.

— Я определенного мнения о нем не имею… — как показалось Георгию глава правительства секунду другую колебался. Но, по всей вероятности, Константин Петрович рекомендует Горемыкина потому, что Горемыкин закончил как и господин обер-прокурор Училище Правоведения… А известно, что правоведы держатся друг за друга, все равно как… — Бунге замялся — иудеи в своем кагале. Особая каста… — он неприкрыто ухмыльнулся, и Георгий понял: почему.

Не составляло тайны что в Училище Правоведения юношей посвящали не только в тонкости законоведения но и нередко — в тайны противоестественной любви. Правоведы они такие! — сказал ехидно внутренний голос. Неужто же наш рыцарь строгой морали тоже…? Ну ладно — пока не об этом.

— Так все же кого вы посоветуете? — не выдав своих эмоций осведомился Георгий.

— Я как уже говорил думал о кандидатурах господ Плеве или Сипягина. Нужен человек со стороны, чтобы встряхнуть тамошнее болото. Ибо ведомство занимает особое место в нашей государственной системе и от его работы многое зависит.

— Я, представьте, спрашивал Победоносцева и о них….

— И какое же мнение Константина Петровича, если ваше величество соизволите мне это сказать?

— Да он очень просто мне ответил: — де Плеве — подлец, а Сипягин — дурак, — неожиданно сам для себя выпалил царь.

— А о Дурново? — ничуть не смутился старый камергер.

— Про него тоже говорили… — мельком монарх подивился проницательности опытного царедворца.

— Позвольте сказать ваше величество, — вдруг улыбнулся Бунге — хотя я и не присутствовал, но почти с уверенностью догадываюсь, что сказал господин Победоносцев.

— И как вы думаете, что?

— Да, наверно, — он сказал так: подходит, да и тот… И процитировал некую фразу из «Мертвых душ» Николая Васильевич Гоголя…

— «Один там только и есть порядочный человек-прокурор, да и тот, если правду сказать, свинья!».

И оба рассмеялись.

Так или иначе но Бунге вышел из кабинета имея на руках именной Указ о назначении Плеве.

— Сообщите ему о назначении. Пусть принимает дела, а через пару недель я его вызову… Пусть готовится.

Оставалось еще министерство просвещения. Тут его выбор был неожиданным для всех. Оба «главных» великих князя — Владимир Александрович и Николай Николаевич почему то разом предложили Мансурова Николая Павловича. Отчего так — Бог весть. Разве потому что ведал Цензурным комитетом и департаментом духовных дел в Государственном совете?

Ну и Победоносцев — этот воистину «ворон здешних мест» тоже не оставил своими советами. Предложил на этот пост назначить какого-нибудь провинциального инспектора народных училищ из числа тех чья твердость в вере и приверженности трону не составляет сомнений. Сказал даже что дескать все равно какого — только с полицией посоветоваться на тему благонадежности (а у самого наверное и списочек уж имелся). Ну хоть спасибо не ректора какого-нибудь Царевококшайского епархиального училища или духовной семинарии сосватал!

На этот пост однако Георгий нашел кандидатуру сам — всероссийскую знаменитость, директора Московской консерватории, композитора и либерала (а то не либерал нынче?) Сергея Ивановича Танеева.

Он кстати уже ожидал в приемной.

— Просите, — распорядился государь.

Танеев вошел — не в вицмундире как бы полагалось (впрочем, он пока не в должности так что и нарушения особого нет) а в черном концертном сюртуке. Глядя на его аккуратную черную бородку и густую шевелюру Георгий подумал вдруг что это будет самый молодой его министр. Прочие не в отцы — в деды годятся — а вот Танеев по возрасту мог бы стать ему братом — хоть и старшим.

Выслушав — зачем вызван, Танеев растерянно покачал головой.

Он то полагал что вызвали его из Москвы ко двору дабы предложить должность в каком-то из императорских театров, ну или например придворного капельмейстера — а тут такое!

— Ваше величество — я право же поражен, — взволнованно воскликнул он, чуть опомнившись. Мне — и в министерство? Я музыкант!

— Значит вы в чем то способнее даже меня — я вот в музыке мало что понимаю, — ответил Георгий решив шутливым тоном успокоить служителя муз.

— Я…я… вынужден заранее просить об отставке… — Извините, но это невозможно! — решительно произнес Танеев разводя руками.

— А я вот полагаю — что человек, отлично справившийся с консерваторией и поставивший ее на уровень лучших европейских учреждений сумеет справиться и с министерством, — с самой доброжелательной улыбкой сообщил Георгий.

— Я конечно руковожу консерваторией и смею надеяться недурно… — смешавшись кивнул Танеев, — но… Наша консерватория не есть учреждение государственное — и порядки так сказать в ней… несколько не те. У меня даже нет классного чина!

— Ну сие то как раз поправить проще всего! — Георгий опять улыбнулся. Не забывайте — я все-таки царь — и указ о вашем производстве могу написать хоть сейчас.

Сергей Иванович подумал некоторое время, потом решительно покачал головой.

— Нет Ваше величество — я вынужден настойчиво отказаться от этой чести! Извините — но скажу что думаю. Будет ли идти в нашем народном просвещении все по-прежнему или приключаться реформы — но хоть так хоть сяк на данной должности потребны будут скорее таланты фельдфебельские. А муштровать директоров гимназий и профессоров я не умею и не сумею — хоть в вице-канцлеры меня произведите! Эта фраза сказанная с какой то обреченной смелостью буквально добила Георгия.

«Да что ж это такое! — едва не заорал он. Что они ломаются все как модистки перед гусаром!» И одновременно пришло в голову печальное — а выходит правы то были дядюшки да Константин Петрович! Мансурова надо было — или еще какого провинциального дурака — те хоть умничать и кочевряжиться попусту не будут!

Однако не заорал, и вообще ничем эмоций не выдал — а, придав лицу выражение равнодушной насмешки, встал из-за стола и прошел к окну. Посмотрел на петербургские крыши и шпиль Адмиралтейства под тускловатым осенним небом…

Выждал некоторое время, пока напряжение за спиной стало почти физически ощутимым. (Так, рассказывают, прадед — Николай Павлович — любил ставить на место собеседников).

— Вижу что имеет место некоторое недопонимание, господин Танеев, — сухо бросил он наконец, и развернувшись на каблуках добавил. С моей стороны — не с вашей. Просто… я знаю настроения в ваших кругах — хоть в них и не вхож… И насколько их усвоил — вне зависимости от политических настроений вся интеллигенция согласна… как будто — что русский человек должен быть грамотным и достойно жить. Вот я и подумал, что вы постараетесь этому посодействовать. Видимо я ошибался — и разговоры в гостиных от реальных дел далеки как Луна от грешной Земли. Там на столе — Георгия что называется понесло, — рескрипт о вашем назначении. Возьмите его… на память — если хотите.

— Ваше величество… — забормотал явно сбитый с толку Танеев. И по его облику было видно что он не просто обижен а оскорблен мыслью что не хочет содействовать народному благу. Я бесконечно уважаю вас но я всего лишь хотел сказать… Я и не думал давать повод… Но я лишь боюсь испортить порученное дело!

— Неужто это так уж сложнее чем дирижировать оркестром из множества разных инструментов? Что до муштры и… — царь позволил себе усмехнутся — фельдфебельства… Если кому-то будет недостаточно того что вы исполняете МОЮ волю — доложите — и я решу сие препятствие в минуту. Да и в консерватории, коей вы руководите, дисциплина достойная, но и дух творческий имеется.

— Но все же — почему я?! — пробормотал новоиспеченный министр. Я никогда не собирался делать карьеру!

— Я между прочим тоже не собирался быть царем! — парировал Георгий. Но Господь отдал мне страну и как-то вот забыл посоветоваться… Считаете что на вас тоже свалилось нежданное бремя… Однако же, у вас есть способ доказать что я ошибаюсь: не справится с обязанностям и все таки испортить дело. Тогда я вас заменю… — Но что то мне подсказывает что вы приложите все усилия дабы этого не случилось.

Повисло молчание во время которого композитор, что называется, ел глазами императора — похоже не до конца веря в только что услышанное.

Потом…

— Ваше величество, — голос Танеева вдруг задрожал. Я… простите мою недостойную слабость, — ну конечно… Я сделаю что могу!

Да он сейчас расплачется! — вдруг понял Георгий.

Танеев однако не разрыдался — всего лишь глубоко, прочувствованно поклонился. А потом вдруг схватил руку царя и поцеловал.

Кто из двоих при расставании был более обескуражен — один Бог знает.

Это тоже было одним из нововведений молодого императора, интуитивно определившего что доверять реформы ведомствам которые их будут проводить — значит уже наполовину провалить дело. (Исключение было сделано для судебной сферы — просто никому иному кроме как Набокову эту сферу оказалось невозможно поручить, впрочем с ожидаемым результатом).

Позже этот метод внедрят во многих странах — само собой не указав на русский приоритет — как это обычно и бывало.

Глава 7

А что Драгомиров? — спросил император у Кауфмана.

— Говорят, Ваше величество, — полковник (произведен месяц назад) неуверенно помялся секунду-другую — говорят запил…

— Даже так? Царь покачал головой. А сильно ли?

— Весьма… — и после короткой паузы добавил. Поет во весь голос на балконе.

— Ну хоть надеюсь не «Боже царя храни…»?

— Никак нет — «Камаринского мужика». А еще… — право же не знаю как сказать…

— Как есть господин полковник! Всегда говорите как есть!

— Ругается черными словами что дескать беда русской армии пришла неминучая и последняя — полицейскую ищейку… — простите Ваше Величество — в командиры суют. Впрочем и не удивительно — господин Клейгельс весьма круто взялся за дело. Трех командиров дивизий отстранил. Полковника Шварцмана под суд отдал.

— Значит было за что! — сухо расставил все точки над «i» Георгий давая понять что все происходит как нельзя лучше..

И в самом деле перед отъездом в «Мать городов русских» он доверительно объяснил бывшему варшавскому полицмейстеру Клейгельсу задачу — подтянуть округ, распустившийся под сатрапской дланью, и вышибить из него драгомировский дух. И добавил — Не скрою, Николай Васильевич — в будущем я хотел б видеть вас на посту генерал-губернатора.

— Сделаю всё что в моих силах! — рявкнул Клейгельс с восторгом на лице — аж усы зашевелились.

«Надо будет на всякий случай временно переподчинить киевского полицмейстера Клейгельсу именным распоряжением. Кто знает что может выкинуть наш Минотавр? Хотя какой Минотавр — Бонапартишка недоделанный!».

— Это все теперь не драгомировская забота, — ясно показывая что вопрос исчерпан, произнес он вслух. А вот за киевские дела, если что спрошу с него без снисхождения. Так что отбейте-ка Драгомирову телеграмму: «Приступить к выполнению своих должностных обязанностей. Георгий»

22 сентября 1889 года во Франции прошел первый тур пятых выборов в Национальное собрание Третьей республики. По итогам первого и второго (случившегося 6 октября) туров, «левые» партии взяли большинство мест: 366 из 576 места — впрочем рядовой избиратель толком не получил ничего кроме громких слов о народном благе.

И тогда же — 22 сентября на острове Сахалин вблизи залива Уркт по инициативе отставного лейтенанта флота Григория Ивановича Зотова (1851–1907) было пробурено несколько нефтяных скважин, и построены первые дома «деревни Уркдт». Первое событие попало на первые страницы газет многих стран и вызвало немало комментариев. Второе — отозвалось коротким заметками в нескольких губернских и городских газетах Восточной Сибири да еще нескольким строкам в новостном разделе «Биржевых ведомостей».

Первое событие вскоре забылось за чредой перевыборов, парламентских и правительственных кризисов и скандалов.

Второе же стало поистине началом новой эры для огромного края — правда, это стало понятно много позже.

А 28 сентября 1-я Генеральная конференция по мерам и весам в Париже приняла систему мер, основанную на метре, килограмме и секунде, так как эти единицы были признаны более удобными для практического использования. И это то же имело свои последствия.

— Николай Христианович, — а что вы думаете о метрической системе мер? — обратился он к уже собиравшему бумаги Бунге, вдруг вспомнив про заметку во вчерашней «Le Constitutionnel» относительно конференции по измерениям.

— Прошу прощения, но Вашему Величеству лучше бы справится о данном вопросе у господина Вышнеградского или у Сергея Юльевича… — покачал головой тот. Я не математик и не инженер — моя специальность — право и политическая экономия. Я разумеется, слышал что идеи ввести ее в употребление в России имели и имеют хождение, — пояснил он… Но рассуждать о достоинствах и недостатках подобных планов честно признаюсь не готов. Это не имея ввиду что в России довольно куда более важных дел на которые нужно смотреть правительству! — важно пояснил он. Могу лишь твердо сказать одно — именно с позиций своей науки, — продолжил Бунге. Если к примеру завтра мы перейдем на метры и километры это не прибавит даже полушки в казну а пересчет сбора основных хлебов из пудов в тонны не даст ни единого лишнего мешка зерна!

— Но все же, — Георгий покачал головой — я слышал например что школьное обучение при метрической системе не в пример легче — не так ли?

— Мне кажется что это скорее вопрос привычки, государь. Те же французы например пользуются своим довольно, прямо скажем, неудобно сделанным «Кодексом Наполеона» и не проявляют желание сменить свою громоздкую институционную систему на знакомую нам пандектную.

(Георгий не подал виду что услышит и о той и о другой впервые).

— Хотя… — вдруг задумался Бунге… — есть одно обстоятельство… Мне вот только сейчас пришло в голову что в сущности в Европе есть лишь две страны с неметрической системой мер — это мы и Британия. Ну с англичанами все понятно — для них по большому счету цивилизация кончается за Ла-Маншем, — чуть усмехнулся глава правительства. Но для нас в самом деле это не вполне логично. Наша торговля в основном в Европе, ввоз машин и патентов из Англии тоже давно не преобладает. Наши студенты также предпочитают учится в континентальных университетах. Мы все таки европейская страна и лишний раз отделять себя от других цивилизованных соседей может быть и не стоит, — размышлял Николай Христофорович вслух. Да к тому же наша система она не чисто русская — наряду с верстами и аршинами использовать дюймы и линии тоже несколько — то даже странно. Будь она сугубо самобытной — это еще бы имело серьезное значение как предмет национальной гордости… Было видно мысль эта уже заняла в голове Председателя Совета министров свое место.

— Вот видите — тут есть о чем подумать! — кивнул Георгий. И я буду рад узнать ваши соображения касательно наилучшей системы мер и весов…

Где-то в глубине анфилады комнат щелкнул дверной замок. Послышались быстрые, чуть пристукивающие каблучками шаги… «Флигель» машинально вскочил, нервно оправляя мундир…

Георгий тоже поднялся готовясь приветствовать матушку…

Мария Федоровна вошла в сопровождении только двух фрейлин. Пожилой статс-дамы Нелидовской какой то новой — причем явно не из тех самых — невысокая полноватая брюнетка с невыразительным лицом…

Обменявшись поцелуям мать и сын устроились в гостиной, в ожидании когда принесут кофе и горячий шоколад…

Начался обычный разговор — справились о здоровье друг друга, рассказали пару милых анекдотов.

Вот и кофе и шоколад были выпиты а пирожные съедены…

— Георгий, — начала maman. Он понял что сейчас собственно и начнется разговор рад которого вдовствующая государыня его навестила. Георгий — я буду говорить с вами не только как мать но как ваша первая подданная — как изволил выражаться мой тесть и ваш дед. Вам нужно как можно скорее вступить в брак.

— Матушка, — Георгий слегка растерялся, — право же…

— Долг царя как бы то ни было — позаботится о престолонаследии… — не допускающим возражений голосом уточнила вдовствующая императрица.

— А еще — все мы ходим под Богом — как выражаются в России — и мне хочется при жизни увидеть внуков…

— У вас есть кто-то на примете матушка? — осведомился Георгий, отставляя чашку.

Сколь знаю — в Европе не так много невест подходящего возраста…

— Но и не так уж мало…

— Подождите, maman, — Георгий принялся прикидывать — кого именно наметила родительницу.

А ведь не так много подходящих принцесс… Эльза и Ольга Вюртембергские — дочери герцога Евгения — кстати наполовину русские? Нет — слишком юны — всего тринадцать лет, кроме того они внучки Константина Николаевича — слишком близкое родство — русские законы и Синод может и попустят… Нет — не надо — это европейский обычай женится на кузинах. Да и ждать самое меньшее три года. Есть еще принцесса Алиса Гессен-Дармштадтская… Возраст уже подходящий — семнадцать лет. Про нее он как то не думал — твердо знал лишь то что она внучка королевы Виктории. Нужно ли такое родство с давним и упорным — пусть и не прямым врагом но неприятелем? Но может быть это шанс уменьшить вражду?

Вряд ли…

Есть княжны Черногорские — и их много. Милица, Стана, Елена, Зорка. Они правда все кроме Елены старше его — но не слишком заметно. Георгий задумался. Черногория конечно маленькая и бедная — но в принципе согласно законам Российской империи о престолонаследии принцип равнородности соблюден и родители их царствуют. Есть еще одно достоинство — в глазах матушки уж точно — все они сейчас в Петербурге — в Смольном институте.

Мда — почему то у императора смутно не лежала душа к браку с балканскими принцессами.

Из православных стран есть еще Румыния — но у ее короля Кароля нет детей, а болгарский князь Фердинанд Саксен-Кобург вообще не женат.

Имеется впрочем еще одна православная династия — сербские Обреновичи — но даже если бы у ее нынешнего короля-мальчишки Александра были сестры или еще какие родственницы женского пола — роднится с этими безумным распутниками и ничтожествами — увольте!

Или…Ну конечно же — самое очевидное! Как он сразу не подумал о принцессе Маргарите Прусской? Маргариту- Беатрису Феодору — дочь Фридриха III он видел лишь один раз. И мысль жениться на этой некрасивой и костлявой девице, имевшей в семье странное прозвище Мосси и не расстававшейся с лютеранским молитвенником заставила его помрачнеть. Пусть даже брак этот весьма выгоден России…

Я думаю, — продолжила меж тем матушка, — не сыскать лучшей кандидатуры нежели- графиня Елена Парижская; дочь герцога Орлеанского…

Георгий несколько растерялся.

Об этой представительнице захудавшей ветви Бурбонов он конечно слышал — мельком. Но определенно никогда не думал о ней как о возможной невесте ни для себя ни для кого — то из Семьи. Хотя бы потому что кроме всего прочего Бурбоны — это католическая династия — а приверженцы римской церкви крайне неохотно меняют веру — не в пример протестантам.

— Георгий? — осторожно осведомилась maman. Я жду вашего ответа?

— Я согласен, матушка! — произнес он.

Почему то он вдруг почувствовал — что именно такой ответ ему следует дать — и поверил этому чувству.

Несколько удивившись матушка недоверчиво переспросила.

— Сын мой — вы соглашаетесь… вот так сразу? Даже без раздумий?

— Я как примерный сын и не должен спорить, — пояснил молодой император. Но главное… — он вздохнул, — ведь кого бы я не выбрал — но это будет выбор по расчету. Я хоть молод но не имею иллюзий. И понимаю что монархи лишены права искать себе спутниц жизни по любви. И проникновенно продолжил:

— Я ведь знаю — мой отец тоже любил княгиню Мещерскую но женился на вас, матушка… Я же ни в кого не влюблен а Елена как я слышал — умница и красавица.

— Прекрасно, сын мой! — не скрыла радости Мария Федоровна. Я немедленно же свяжусь с Его Высочеством Орлеанским и приглашу его дочь в Россию. Ах, — надо же справится в МИДе — как следует по протоколу это осуществить — наверняка он тоже должен будет сопровождать мадемуазель Елену. Что же еще…

— Матушка, — вступил в разговор Георгий. Еще — узнайте пожалуйста, какие драгоценные камни предпочитает принцесса… Ну, сапфиры или может быть жемчуг? Нам нужно будет подобрать подарки…

— Верно! У меня как раз имеется для m-l Орлеанской прекрасный изумрудный браслет! — с восторгом воскликнула Мария Федоровна…

Когда еще юный дед влюбился в графиню Ольгу Калиновскую суровый царь не случайно прозванный «Палкиным» сурово выговорил ему…

: «Что станет с Россией, если человек, который будет царствовать над ней, не способен владеть собой и позволяет своим страстям командовать собой и даже не может им сопротивляться?» — писал он в письме наследнику. История повторилась весной 1864 года великий князь Александр Александрович влюбился во фрейлину матери Машеньку Мещерскую. Александр II гневался и ругал сына за «неразумие» и в итоге не нашел ничего лучше как воспользовался своим положением самодержавного владыки. «Что же ты думаешь, — заявил дед, — я по доброй воле на своем месте? Разве так ты должен смотреть на свое призвание?.. Я тебе приказываю ехать в Данию… а княжну Мещерскую я отошлю…» «Запомни хорошенько, что я тебе скажу: когда ты будешь призван на царствование, ни в коем случае не давай разрешения на морганатические браки в твоей семье — это расшатывает трон» — читал он сыну нотацию чуть позже, не зная что довольно скоро шокирует Россию своей связью с Долгорукой.

Когда его братья Константин и Николай Николаевичи вступили в связи с балеринами и забросили законных жен — немецких принцесс с родословной длинной как грот-мачта как выражался дядя Алексей Александрович, Александр II вознегодовал:

«Как?! — стыдил он родственников. — Незаконные связи, внебрачные дети в нашей семье, ведь у нас никогда не было ничего серьезнее гостиных интрижек!»

Но когда отец осмелился напомнить об этом разговоре во дни приснопамятной «Екатерины III»… Александр Николаевич — обычно столь спокойный и рассудительный пришел в неописуемую ярость, кричал на цесаревича как охотнорядец, топал ногами и даже пригрозил выслать его из столицы. Чуть позже тогда еще великая княгиня Мария Федоровна открыто заявила императору, что не хочет иметь дела с его пассией. На что тот возмущенно ответил: «Попрошу не забываться и помнить, что ты лишь первая из моих подданных!»

И мама была вынуждена улыбаться на светских приемах неприятной ей во всех отношениях княгине Юрьевской.

И все это невольно вспоминалось сейчас Георгию — когда он листал «Готский альманах». Еще на столице было несколько журналов и фотография — за ней к слову пришлось посылать в книжный магазин Гоппе где как было известно всему Петербургу в числе прочего можно было купить портреты членов европейских царствующих домов.

На фото была высокая темноволосая миловидная девушка в белой амазонке, снятая на фоне моря…

Принцесса Елена Орлеанская. Princesse Elena d'Orléans.

Полное имя Елена Луиза Генриетта Орлеанская.

Родилась в 1871 году в Лондоне.

Отцом m-l d'Orléans был граф Луи-Филипп II Парижский, орлеанистский претендент на престол Франции, в 1842–1848 годах бывший наследник престола в царствование своего деда Луи-Филиппа I Орлеанского. Ныне давно проживавший в эмиграции в Англии, ибо республиканские власти запрещали наследникам свергнутых династий (каковых в этой стране было три) — проживать на территории ля Белле Франс. Матушкой — Мария Изабелла Испанская.

Георгий читал дальше и изумлено качал головой.

Луи-Филипп был оказывается довольно незаурядной личностью и приверженцем идеалов демократии и свободы. В 1861 году вместе со своим братом добровольцем записался в американскую армию и участвовал во многих битвах против южных штатов.

Позже написал несколько трудов по истории Гражданской войны между Севером и Югом.

С 1883, после смерти внука Карла X и последнего представителя старших Бурбонов графа де Шамбора, Луи-Филипп стал главой дома Капетингов под именем Филипп VII. Впрочем другая часть легитимистов не признавала его выдвигая кандидатуру испанского принца Хуана Монтисона — не могли простить Орлеанской ветви прегрешений Филиппа Эгалитэ.

Заговорщики не раз предлагали ему возглавить мятеж — но на эти предложения он отвечал решительным отказом говоря что вернется во Францию лишь если этого захочет народ.

Мда — а ведь это может стать камнем преткновения! Если дочь восприняла идеи отца хотя бы отчасти… Не хватало еще республиканки pardonne moi[18] в супружеской постели вдобавок ко всем бедам династии!

Правда родная сестра Елены — Амелия- стала женой наследника португальского трона принца Карлуша I и как будто не пытается убедить мужа отречься…

Просмотрел прессу — но существенного там не было. Разве что подчеркивали что юная принцесса отличалась большой внешней привлекательностью; «Вашингтон Пост» назвала её «воплощением женского здоровья и красоты, изящной спортсменкой и очаровательным полиглотом».

Ну что ж остается лишь доверится чутью матушки — и конечно ждать личной встречи…

Георгий Александрович оглядел зал Сената.

…Народу собралось немало — родня обвиняемых и пострадавших, проскользнувшие неведомо как светские хлыщи и зеваки, чины Министерства путей сообщения — едва ли не четверть зала — Витте велел придти им дабы как он выразился преподать урок соблюдения технических норм и того — что может случиться с теми кто их не уважает… Пара иностранных послов с переводчиками — датский и кажется греческий. Еще какие то иностранцы. Пресса — ее впрочем было немного — десятка два репортеров из особо отобранных Плеве газет. «Новое время», «Правительственный вестник» «Нива»… Даже два фотографа с переносными камерами — не Америка чай; в той в судах снимки делать воспрещается, отчего и держат художников умеющих быстро рисовать.

Само собой щелкоперы коим не выдали пропусков уже возмущались — но ни царь ни министр не реагировали.

Процесс как положено в России гласный и открытый — а что не всем допускается придти — так Сенат он не безразмерный. Опять же не цирк и не театр — дело серьезное — еще «Синий журнал» и «Будильник» бы пожаловали…

Скамью подсудимых ограждали символические плюшевые канаты наподобие тех что используют в театральных залах. Кроме них подсудимых окружали жандармы при тесаках — но была еще некая невидимая грань что отделила этих еще формально свободных людей от прочего мира — и они это кажется, ощущали.

Публика впрочем больше смотрела не на них а на царя — сидевшего на верхнем ярусе. Сюда он прибыл без свиты — только с лейб-конвоем. Полковник Кауфман отобрал для ближней охраны лучших стрелков — у каждого в кармане шинели наготове французскийревольвер-самовзвод. Конвой дежурил также снаружи и в коридорах. Были само собой и филеры высматривавшие возможных заговорщиков — готовясь в любой момент взять типа с подозрительным свертком или портфелем. Но таких не было — да и агентура постаралась распустить слухи что царь на суд не явится — ибо намерен проинспектировать Кронштадт.

Но император не мог не придти на вынесение приговора — слишком много сил он потратил чтобы этот процесс состоялся — и слишком много от этого процесса зависело.

Родня подсудимых пришла конечно далеко не вся… Он заметил только жену барона Таубе виденную им раньше мельком — и при ней двое старших детей. Еще он отметил невысокую миниатюрную блондинку примерно за сорок и рядом — рыжеволосого юнкера. Это была незаконная жена генерала Черевина — вдовая купчиха Ксения Фарб, бывшая балерина — и с ней — её сын от генерала — признанный особым указом погибшего царя. Неподалеку от них подчеркнуто не смотря в их строну обмахивалась веером дама под вуалью — нынешняя метресса генерала графиня Радзивилл. Но взгляд Георгия остановился не на них а на чистенько хоть и бедно одетой старушке в платочке и черном салопе. Сидевшая на первом ряду она подслеповато смотрела на подсудимых. Как знал император, это была матушка одного из отцовских егерей чье имя он не мог вспомнить — потерявшая единственного сына. Муж ее — гвардейский унтер — погиб под Рущуком и прошение несчастной дошло до отца — и он приказал взять сына старого солдата на дворцовую службу — на беду как оказалось.

Но вот шум в зале смолк…

Из дверей совещательной комнаты в зал один за другим вышли члены особого присутствия и при их появления обвиняемые поднялись не ожидая слов пристава…

Председатель поднялся на кафедру и раскрыв бювар с золотым тиснением начал читать.

«По указу его императорского величества, и согласно резолюции Государственного совета — разносилось под куполом, — Правительствующий сенат, в особом присутствии в составе:

Господин первоприсутствующий: Гольтгоер, Михаил Фёдорович — Председатель Особого временного присутствия.

Господа сенаторы: Даневский, Пий Никодимович, Биппен, Николай Николаевич, Змирлов, Константин Павлович, Ренненкампф Константин Карлович, Бер, Дмитрий Борисович,

Делянов Иван Давыдович… В присутствии Гуссаковского, Пётра Назарьевича — обер-секретаря за обер-прокурорским столом в Первом департаменте Правительствующего Сената…

В присутствии присяжного поверенного Герке, Августа Антоновича защитника… Присяжного поверенного Плевако Федора Никитича… Присяжного поверенного Рейнгольда…

Да — у всех были правозаступники — новое время новые песни!

Лучшие петербургские адвокаты — умница Герке — не побоявшийся защищать первомартовцев, златоуст Плевако — только вот они не помогут.

…Заслушав обвиняемых и защиту и рассмотрев представленные доказательства…

…Рассматривал дело о товарище министра внутренних дел, генерал — лейтенанте Петре Александрович Черевине, дворянине Николае Андреевиче Кронеберге, дворянине Александре Петровиче Хлебникове, дворянине Владимире Александровиче Кованько, бароне Павле Павловиче фон Гане, адмирале Константине Николаевиче Посьете, инспекторе движения императорских поездов бароне Александре Васильевиче фон Таубе, главном инспекторе железных дорог тайном советнике бароне Кануте Генриховиче Шернвале, мещанине Иване Васильеве, преданных суду Особого присутствия на основании 998 статьи Устава уголовного судопроизводства…

…Признал их виновным в том, — хорошо поставленным голосом излагал Гольтгоер — что они в продолжение времени до 17 октября 1888 года совершили ряд законопреступных деяний, как по сговору так и лично… Взор Георгия уперся в скамью… Слева направо девятеро — от старого и даже сейчас сановито выглядящего Посьета до упитанного человечка лет несколько за тридцати в сером сюртуке — железнодорожного «жучка» Васильева… Почти все пришли сами — кто то из под домашнего ареста — лишь привезенных из Харькова членов правления держали на «гауптической вахте» городского гарнизона.

Одного человека в этом ряду явно не хватает — коммерции советника Соломона Самуиловича Полякова… Вся машина гешефтов и надувательства была запущена именно им. Да уж — и в самом деле — фигура! Дела проворачивал — не хуже Панамы… Практически любимец деда — сын местечкового купчика-виноторговца из Могилевской губернии — можно сказать лично из рук Александра II получил концессию на строительство этой злополучной дороги… Говорят пронюхал о секретных царских резолюциях насчет жизненной важности ускорения строительства железных дорог, чтобы ликвидировать отставание Российской Империи в этой области. И чуть ли не на коленях пообещал что дороги будут стоится быстрее чем где то в мире… И ведь построил — всего за год и десять месяцев — почти три тысячи верст… Сколько золота на этом нажил — даже Победоносцев не знает… Одних пожертвований на школы больницы, народные училища богадельни — на два с лихвой миллиона сделал! На него чаще всего ссылались обвиняемые — «учинено по приказу господина Полякова» «Поляков поставил дело так…» «Мы ничего не могли против поляковских миллионов». Но его тут нет и не будет — он скоропостижно умер в апреле прошлого года — еще до аварии. А жаль… Впрочем — с судьями уже обговорено — дела покойника рассматриваться и вообще упоминаться не будут как и отсылки к его воле — там разве что для министерства финансов есть работа. Каждый ответит лишь за то что сделал сам…

…При этом суд признал, что вышеописанное повлекло тягчайшие последствия в виде трагической гибели Его Императорского Величества Александра III и смерти большого числа людей а также тяжкого увечья Его Императорского Величества Николая Александровича… — без запинки басил первоприсутствующий…

Когда с Кони обсуждали обвинительное заключение — возник вопрос — что делать с титулом брата — ныне вновь великого князя? Порешили, в конце концов что поскольку Николай формально считался императором с момента гибели отца — то судить следует за причинение увечий царю. «Все по закону господа! По закону — как вы хотели!» — зло произнес он про себя обращаясь то ли к виновным, то ли к находившемуся за стенами Сената обществу.

… Приговорил:

Бывшего Министра Путей Сообщения адмирала Посьета Константина Николаевича — к четырем годам заключения в крепости с лишением мундира, чина и наград…

Старик на скамье подсудимых непонимающе оглянулся на судей, потом на царя, как то жалко сцепил руки на груди… Неуверенно коснулся эполет словно хотел защитить их… По морщинистой щеке побежала слеза, исчезнув в бороде…

И Георгий ощутил острую жалость к этому старику вся честная многотрудная и образцовая жизнь которого была зачеркнута в этот миг.

…Главного инспектора железных дорог барона Канута Шернваля — к шести годам заключения в крепости с лишением мундира, чина и наград, а также всех прав состояния

Побледневший барон, кажется, готов был рухнуть в обморок… Нет — уже рухнул — однако конвоир имевший видать опыт в таких делах его аккуратно подхватил за воротник мундира и удержал стоймя.

…Александра Таубе — к шести годам заключения в крепости с лишением мундира, чина и наград, а также всех прав состояния

Железнодорожник растерянно вертел головой, словно не веря что это происходит с ним.

…Николая Кронеберга…

На днях на стол Георгия легло на днях прошение, подписанное Марией Александровной Кронеберг. Вдова Андрея Ивановича Кронеберга — видного русского переводчика критика, шахматиста — «Гамлета» в его переводе он видел на царскосельской сцене — просила помиловать любимого единственного сына.

А как быть с мамой того отцовского егеря?? Возвращаются и с каторги и из Сибири — но смерть еще никого не отпускала из своих чертогов.

К шести годам заключения в крепости с лишением всех прав состояния…

— За что? — первый из осужденных воззвал Кронеберг к публике… Я же старался сделать все что в силах моих… Он сделал попытку двинутся к суду — но жандарм с ефрейторской лычкой предупредил сей порыв, тяжело опустив ему руку на плечо

…Коллежского асессора Владимира Кованько, управляющего Курско-Харьково-Азовской железной дорогой — к лишению всех особенных и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и к отдаче в каторжные работы сроком на десять лет…

Бледный от накатившего ужаса Кованько спрятал лицо в ладони.

Членов правления Курско-Харьково-Азовской железной дороги — барона Павла фон Гана, поручика запаса Александра Хлебникова, харьковского мещанина Ивана Васильева — к отдаче в каторжные работы сроком на десять лет с лишением прав состояния…Молчание…

Генерал — лейтенанта Петра Черевина считать по суду оправданным.

Бывший царский телохранитель тоже никак не отреагировал. А вот рыжий юноша порывисто обнял мать, да госпожа Радзивилл радостно сжала кулачки на груди…

…Дела низших железнодорожных служащих передать на рассмотрение по принадлежности…

Паровозная бригада и мелкие служащие будут судиться в Харькове — и тамошним крючкотворам дали понять — судить строго по закону. Не найдется вины — и не искать — их счастье; обнаружится — «Dura lex, sed lex»

…Также вынесли определение о конфискации с отдачей в казну Курско-Харьково-Азовской железной дороги в силу исключительных обстоятельств…

Стукнул председательский молоток знаменуя то что приговор провозглашен и отныне уже не подлежит обжалованию — ибо судил Сенат — высшая судебная инстанция выше которой лишь монарх…

В наступившей тишине слышались лишь старческие всхлипывания Посьета к которому полминуты спустя присоединился тонкий прерывистый стон-визг господина Гана — из богача и воротилы в одночасье ставшего жалким каторжанином.

Поднявшись Георгий I молча покинул зал Сената, быстрым шагом не обращая внимание на еле поспевающих за ним лейб-конвойцев…

Потом Георгию Александровичу приходилось не раз присутствовать на судах и куда чаще — организовывать их. Приходилось поступать вопреки своим словам о незыблемости законов и святости правосудия. Отказывать в помиловании тем кого можно было пожалеть и миловать скверных людей — скверных но полезных — не ему — Державе.

Но только тот — первый его суд — суд над пусть невольными но цареубийцами переживался им столь остро…

Из всех осужденных он помилует лишь двоих. Спустя два года — Посьета — позволив ему умереть на свободе и через четыре года — Кронеберга — ибо на строительстве Великого Сибирского Пути обнаружилась нехватка инженеров.

Похищенный проворовавшимся управляющим и с оказией переданный в охваченную революционным безумием Францию дневник госпожи Богданович, вдовы генерала и собирательницы всяческих сплетен и слухов как водится солгал. После и в самом деле немало стоившего ему суда, молодой царь не поехал пьянствовать или предаваться relacse с юными доступными девицами.

Он вместе с вдовствующей императрицей весь остаток дня выбирал подарки для будущей невесты, стараясь одновременно и поразить ее роскошью и богатством и угодить ее известному тонкому вкусу.

Ибо не зная теорий великого мыслителя и педагога Яна Амоса Коменского он вполне разделял ту его идею что лучшим лекарство от горестей и дурных мыслей является занятие каким — либо полезным делом.

Утром 21 октября к Финляндскому вокзалу подкатил Малый (из трех вагонов) императорский поезд. Однако против прежнего обыкновения вдовствующая императрица не прибыла в нем а совсем наоборот — находилась в числе ожидающих.

И вот поезд остановился, и из раскрытой двери на перрон вышел высокий густобородый человек в сером макинтоше и цилиндре за пятьдесят.

А на руку его опиралась очаровательная девушка лет не больше восемнадцати на вид.

Одетая в кокетливое синее бархатное пальто с небольшим куньим воротником и в зеленую барханную шапочку принцесса была как то по особому свежа и восхитительна…

Она смотрела на встречающих и Георгий вдруг увидел себя ее глазами.

Лишь чуть выше ее, темноволосый молодой человек в мешковатом пальто и высокой фуражке без кокарды под зонтиком который держал лакей.

Судя по всему она его представляла другим — тень удивления на ее лице он все таки уловил.

— Ваше Величество?! — полу утвердительно спросила она по-французски.

Да мадемуазель! — просто ответил он.

Они обменялись приветствиями — Елена присела в реверансе а он чуть — чуть поклонился и коснулся губам тонкой лайковой перчатки…

Заем к ней подошла Мария Федоровна за которой вышагивал французский посол.

…На перроне кроме императора и вдовствующей государыни было всего менее десятка человек не считая охраны и небольшого оркестра. Военный министр Гурко, товарищ министра иностранных дел, обер-гофмаршал Нелединский, два церемониймейстера, и французский посол в Петербурге адмирал Тушар — высокий тощий человек с седой бородкой и в угловатой треуголке.

С церемониалом встреч и всего визита надо сказать возникло немало вопросов. Вот например — стоит ли семейству Орлеанских прибыть в Россию на «Полярной звезде» из Англии — или через Германию на поезде? А если на поезде — то будет ли правильнее снарядить за ней российский экстренный поезд или они должны прибыть на своем — пусть и арендованном.

В итоге пришли к компромиссу — морем на пароходе до Германии, оттуда в особом вагоне до Вержблово, а там уже на границе пересядут на императорский поезд.

Или вот например — какой гимн играть при встрече? Положим с российским вопросов нет, а французский? «Марсельезу»? Но играть гимн этот при прибытии членов свергнутой революцией династии как-то в высшей степени нелепо. Сыграть дореволюционный французский «Domine, salvum fac regem»?[19] Но как на это посмотрит Париж — тем более посольство Франции выразило живейший интерес к визиту… Гимн Орлеанской династии — «La Parisienne»? Но это тоже революционная песня — таким образом и России конфуз и Франции обида. Помог как ни странно господин Танеев к которому больше для порядка обратилась матушка — мол есть ли какая-нибудь французская мелодия которую можно сыграть вместо гимна?

Сергей Иванович не раздумывая предложил остановиться на «Да здравствует Генрих IV». Песня эта хорошо знакома французам и даже может считаться за неофициальный гимн. Кроме того ее знают русские музыканты — ибо она в обработке великого Чайковского будет звучать в новом балете Императорского театра «Спящая красавица».

На том и порешили.

По окончании приветственной церемонии они уселись в ряд закрытых карет и поехали в Зимний.

— Простите ваше величество — а почему карет так много? — осведомилась вдруг Елена разглядывая улицы по которым двигалась кавалькада…

«Однако — наблюдательная!» Но не говорить же ей что это теперь обычная мера предосторожности при царских выездах — чтобы затруднить господам бомбистам выбор цели.

— Если вдруг в пути сломается какой то из экипажей, пассажиры просто перейдут в другой, — нашел он ответ.

— Это разумно.

В парадной столовой дворца их уже ждал обед.

Лакеи на серебряных подносах поставили на стол запотелые графины с лимонадом для дам, и блюда с пирожными «эклер» вазочки с вареньями; груши, мандарины и кисти винограда.

Для мужчин — грибы, ветчину, и миниатюрные нежинские огурчики, салат «паризьен», канапе «фантази», нежный молочный поросенок. К этому прилагалась водка в маленьких графинчиках, с расчетом по две рюмки на одного с vis-a-vis, и две порционные бутылочки: красного и мадеры..

Елена восхитилась свежим фруктами — на что Георгий пояснил что их доставили из дворцовой оранжереи где выращивалось буквально все что душе угодно — от арбузов и дынь, до земляники и клубники, и даже ананасы и апельсины.

— Я бы с интересом посмотрела на ваш оранжереи, — сообщила Елена. Там наверняка много цветов!

— Увы — они за городом — в Павловске… — нашелся Георгий. Погода не располагает к столь долгим загородным прогулкам. Но я могу показать вам мое скромное обиталище.

— Как только гости отдохнут, сын мой! — сообщила матушка вставая из за стола.

Завтрашним утром когда гости и в самом деле отдохнули и привели себя в порядок после дороги, Георгий на хозяина повел Луи-Филлипа и Елену по Зимнему…

Отец и дочь восхищенно изучал богатые интерьеры, с осторожным восхищением касаясь резного малахита и яшмы, не сдерживая изумленных вздохов при виде огромных ваз которые везли с Урала целый год кружным путем — ибо мало мостов могли выдержать их вес… Отдавали должное скульптурам — «Величие и Изобилие», «Верность и Справедливость», статуи Меркурия и Музы. Изумились когда на вопрос — это итальянская или французская работа сказал что делали русские мастера. Гости изучали обстановку.

Он же внимательно разглядывал принцессу.

Своим обликом мадемуазель Орлеанская опровергала любимый разночинцами и либералами тезис о полном вырождении аристократии.

Георгий невольно ею залюбовался…

. Щеки ее горели здоровым румянцем, темные глаза сияли….

Что-то было в этой девушке в жилах которой смешалась кровь самых древних семейств Европы и множества народов. Что-то такое чего он не замечал ни в знатных придворных дамах — а были среди них весьма красивые («И пожелай он — зашептал вдруг некий ехидный голос и прояви настойчивость — эти аристократки в большинстве стали бы принадлежать ему в первую же ночь!») И уж тем более в матушкиных фрейлинах — милых неглупых и горячих — но по сути всего лишь служанках его потребности. (Разве что — парадокс — нечто схожее было в юной Малечке Кшесинской — балерине, которая впервые познакомила его с «ars amandi»).

Под одеждой угадывалось крепкое, здоровое тело — наверняка не чуждое плотских страстей.

Он вдруг представил как сожмет это юное изящное тело в объятиях — когда с него будут совлечены все одежды и она останется в костюме праматери Евы… Когда их соединит венец…

Надо бы устыдится подобных мыслей — но что постыдного в том чтобы думать о своей будущей жене как о желанной женщине?

Зимним и эрмитажными коллекциями Елена Орлеанская осталась довольна…

— Жаль что я не смогу видеть «Царь-Пушку» и «Царь — Колокол» — последнее Елена произнесла по-русски с милым акцентом. Они в Москве а это далеко… — разговор происходил в его кабинете куда они вернулись.

— Постойте, мадемуазель! — вдруг пришла ему в голову нелепая на первый взгляд но по своему логичная мысль. А почему собственно не сможете? И добавил:

— Вы не слышали, что для русского царя нет ничего невозможного?

И протянул руку к телефону…

Дальше все завертелось…

Недоуменное лицо Луи-Филиппа, потом впрочем заявившего что намерен сопроводить дочь в этой поездке — тем более что в Москве никогда не бывал. Несколько обескураженная maman. Беготня слуг торопливо собиравших вещи а потом бросивших — ибо поездка предполагалась всего на один день. А потом опять собиравших — ибо неприлично появится где то принцессе Орлеанского дома хотя бы без трех бальных платьев. Стайка фрейлин поднятых матушкой буквально с постели дабы обеспечить достойную свиту принцессе. Напряженный Кауфман куда то звонивший и отбивавший телеграммы…

Подходящий к перрону императорский поезд сияющий ярким светом в отмытых до хрустальной чистоты окнах…

И только когда эшелон понесся сквозь темноту октябрьского вечера Георгий вдруг понял что все это происходит всё — таки на самом деле и он везет свою почти невесту — показывать ей Москву.

Сама Елена впрочем тоже видать от избытка эмоций сообщив что устала отправилась спать в дамский вагон.

А Георгий еще пару часов общался с Луи-Филиппом. Они беседовали на нейтральные темы — принц все больше вспоминал боевые эпизоды своей биографии, да не преминул похвалить Гурко сказав что он отменный министр и мудрый человек.

Потом и он откланялся. Георгий раздевшись — сам без камердинера как привык, лежал без сна.

Сейчас как он знал в этой ночи поднятые по тревоги солдаты оцепляют пути, светя себе фонарями «летучая мышь» или просто факелами из смолья, железнодорожные жандармы грозно рычат на заспанных обходчиков и начальников станций, филеры в штатском блокируют стрелки или занимают места за спинами тех кто должен будет направить поезд на нужный путь выразительно сунув руку в правый карман…

Сколько народу сейчас не спит ради его каприза? Но если бы отец соблюдал эти меры, введенные было при Александре II…

Георгий вдруг невольно вскочил.

Перед его внутренним взором возникла внезапно жуткая — и до боли яркая и живая картина.

Облетающий осенний лес на каком — то перегоне. Груда разбитых вагонов под насыпью… Серые низкие облака… Серые от ужаса и усталости солдаты выкладывающие в ряд мертвых изувеченных людей. А во главе шеренги покойников два тела — тонкое женское в пропитанной кровью белой амазонке и изломанное, размозженное мужское — в растерзанном флотском мундире без погон…

Минут пять он успокаивался — даже позвонил в звонок — распорядился у камер-фурьера чтобы принесли холодной воды.

Долго с чувством пил.

Это всего лишь морок, ночной кошмар. То чего не может быть — поезд надежен, тормоза исправны а пути проверены… «Вот наверное и батюшка так думал!» — печально прокомментировал внутренний голос.

Нет — все — спать!!

…Завтрашним утром они с Николаевского вокзала отправились в Кремль — где уже были подготовлены апартаменты…

Елена недоверчиво ходила вокруг знаменитого колокола и не менее знаменитого орудия мастера Андрея Чохова, восхищенно качая головой.

Правда ее батюшка не преминул проворчать что огромные ядра лежащие рядом с орудием к нему отношения не имеют — ибо пушка явно предназначалась для стрельбы каменной картечью и каменными же ядрами — а чугунные бы заставили ствол разорваться.

И добавил что видел как южане пробовали делать такие же огромные пушки из дубовых стволов скрепленных обручами от бочек. Но били те недалеко и всего один — два раза а бывало их разносило после первого же выстрела — убивая и калеча прислугу…

Затем после обеда хранитель Оружейной палаты Юрий Дмитриевич Филимонов провел царственных гостей по ее залам.

Принцесса подолгу стояла у витрин с драгоценностями о чем то думая — и Георгий вдруг понял — да она же представляет как они будут на ней выглядеть!

Две мамины фрейлины уныло тащились позади — к драгоценностям они привыкли.

А вот Луи-Филипп уделил немало внимания как и полагалось мужчине и опытному воину оружейной коллекции.

Особо выделил одну пищаль — как гласила надпись на табличке — 1615 года.

Пищаль была медная, заряжающаяся с казны с помощью клинового хотя примитивного затвора..

Граф Парижский с видом знатока прокомментировал — Орудие казнозарядное да еще и нарезное? В те времена? Нет ли ошибки? В Европе такие пушки появились только в конце XVII века.

— Тем не менее это орудие отлито в России и именно в те времена — о чем говорит надпись. Во времена первого царя династии Романовых — Михаила Федоровича.

— Да… весьма странная надпись! — озадаченно посмотрел Луи-Филипп на вьющиеся вдоль ствола латинские литеры.

«Magnus Dominus, et Rex magnus princeps super omnes ursorum Micail Fedjrovitsc». Вульгарная латынь но разобрать можно — «Великому господину, царю и великому вождю всех медведей Михаилу Федоровичу». Однако…

— Многие историки считают, что это преднамеренная колкость мастера-иностранца, — решил разъяснить загадку Юрий Дмитриевич. Но видимо пушка была отлита и в самом деле при участии иноземца — он просто нетвердо знал латынь. В оригинале должно было быть «великому государю и вождю всех русских» но вместо «руссорум» написали «урсорум».

И добавил.

— По преданию когда ошибка обнаружилась — государь Михаил ничуть не разгневался ибо счел что он и в самом деле правитель не только всех русских но и всех русских медведей! Елена искренне рассмеялась.

Потом они устроили конную прогулку по Москве — в каретах само собой.

Манеж, Тверская, Трубная площадь, Храм Христа Спасителя, Сухарева башня, Московский императорский университет.

— Это в нем училась мадам Софи Ковалевская? — спросила вдруг Елена.

— Ковалевская? — зачем то переспросил он.

О ней конечно он слышал и прежде — пусть и как о некоем курьезе — женщина-математик надо же такому быть! Но вот где она училась? Хотя…

— Однако же нет — не в нем! Должен огорчить вас — у нас женщин не принимают в университеты.

У нас во Франции тоже! — вмешался принц Филипп.

— Впрочем — мадемуазель Елена — я признаться обдумывал вопрос о том чтобы сделать госпожу Ковалевскую профессором именно Московского университета — зачем то сказал он.

— Но это же было бы прекрасно! — восхищенно захлопала девушка в ладоши. Это была бы первая в мире женщина — профессор! Ваше величество — вы должны этого добиться!

— Несомненно! — поддержал Георгий подумал что похоже с него только что стребовали самый необычный подарок какой когда либо кто преподносил нареченной.

В сумерках когда они садились в поезд Елена уже явно клевала носом…

…Вам что-нибудь нужно, государь? — осведомился Кауфман когда поезд тронулся.

— Нет — спасибо — я всем доволен… Хотя день был весьма насыщенный! Я доволен! — повторил он.

«Это может быть глупо звучит господин флигель-адъютант но я, кажется, влюбился…»

Но вслух этого он не сказал, разумеется…

Георгий поймал себя на том что до конца не может поверить что уже вторые сути как у него есть невеста.

…Эти последние дни перед расставанием были наполнены какой то тихой грустноватой радостью.

С утра они вместе с Еленой гуляли в Гатчинском парке, принцесса кормила белок, уже начавших сереть к зиме наблюдала за лебедями в прудах…

К полудню они возвращались, вместе с Еленой и вдовствующей императрицей пили кофе. Обед был в два часа, после него все расходились отдохнуть.

Потом Георгий и Елена катались в дрожках, по аллеям Царскосельского парка вдоль которых выстроились вековые дубы…

Вечером они ужинали — m-l de Orléans понравилась малосольная семга и паюсная икра с горячими калачами и сливочным маслом.

А между тем как знал Георгий за кулисами этого чинного спокойствия шла напряженная работа. Ибо на пути всех планов внезапно возникло одно препятствие.

Елена вдруг наотрез отказалась переходить в православие… Как ни удивительно в этой девушке — воспитывавшейся в протестантской Англии и выросшей в вольнодумной семье — но она сперва вежливо и твердо заявила что это невозможно.

— Не то чтобы я была так набожна, — тихо и серьезно пояснила она — но со времен прародителя нашего Гуго Капета ни один из моих предков веру не менял…

Георгий признаться очень огорчился — особенно когда мысленно сравнил Елену с Маргаритой Прусской еще одной вероятной кандидатурой в жены. Потом еще подумал что матушка определенно женит его на ком то из черногорок — те что называется под рукой и уж точно упираться не будут ни по какому поводу.

Но Мария Федоровна и посол Франции вызванный ею как то сумели уговорить юное создание…

И вот вчера днем матушка сообщила ему что все готово.

— Идите, сын мой и просите руки m-l Елены! — напутствовала она его. И он пошел…

..Император с серьезным лицом вступил в гостиную где его ожидал принц Орлеанский.

— Мне нужно переговорить с вами, граф, — произнес он…

Луи-Филипп, тяжело вздохнув, посмотрел на него.

— Я к вашим услугам, государь! — Я хочу просить руки вашей дочери, — произнес как будто прыгая в ледяную прорубь Георгий…

— Ваше предложение, это великая честь для меня и моей дочери! — со спокойным достоинством ответил принц Орлеанский и… я принимаю его. Но как бы то ни было — окончательный ответ будет зависеть от нее самой… Он что-то полушепотом бросил камердинеру и тот исчез — чтобы вернутся через полминуты вместе с Еленой. — Дочь моя, — мрачновато и торжественно начал принц Филипп — император всероссийский просит твоей руки. Согласна ли ты принять его предложение? — Я согласна, отец! — кротко ответила Елена. Только вот… Я о перемене веры — никак нельзя иначе? — спросила она.

Принц Орлеанский ничего не ответил, но весь его облик выразил решительную невозможность отменить это обстоятельство.

— Да будет так! — звонким и твердым голосом произнесла Елена Орлеанская. Я согласна! И Георгий поразился сколько силы и решимости в этих словах прозвучало.

— Ваша матушка, с которой мы обсуждали матримониальные обстоятельства непременным условием поставила чтобы свадьба состоялась в течение года после помолвки, — сказал Луи-Филипп. Но я думаю достаточно будет шести- девяти месяцев. — Как ни тяжел мне будет этот срок, отодвигающий мое счастье — но я согласен, — закивал Георгий. В комнату вошла Мария Федоровна — после чего отец и мать благословили жениха и невесту. Потом он целый день ходил, как в дурмане, не вполне сознавая, что собственно с ним произошло… Потом приехали его дядья и совместно с будущим тестем отметили помолвку «честным пирком» — как выразился Николай Николаевич. Впрочем все происходило под негласным надзором вдовствующей императрицы — так что к столу не подали ничего крепче бургундского. После обеда Георгий пошел в гатчинскую церковь и заказал благодарственный молебен…

А вечером Мария Федоровна поднесла нареченной сына подарки. Перстень с большим аквамарином чистой воды, ожерелье из крупных опалов, цепочку-кулон с крупным сапфиром, тонкий ажурный браслет с уральскими изумрудами, и брошь, украшенную александритами. Венцом этого великолепия было жемчужное колье, изготовленное знаменитым придворным ювелиром Фаберже и стоившее как помнил Георгий в четверть миллиона золотом. Поднес свои дары и Георгий — не столь яркие и дорогие но даже более необычные.

Первым было еще одно изделие Феберже — платиновые браслеты выполненные в редкой технике бриллиантовой огранки и сиявшие множеством огоньков на тысячах полированных граней.

Вторым было старинное османское изделие.

— Его сделали в позапрошлом веке во времена султана Мурада Четвертого, — пояснил он. Это было украшение для тюрбана, отлично, как подтвердила Мария Федоровна выглядящее на шляпке. Делал его воистину искуснейший мастер — драгоценные камни были безупречно отшлифованы, оправа была самой тонкой работы и покрыта эмалью чистого и яркого цвета, несмотря на прошедшие два с лишним столетия. Чистые и холодные, индийские алмазы, красные бадахшанские рубины, светло-розовые бирманские турмалины… А главным камнем мастер выбрал изумруд с голубиное яйцо, глубокого зеленого цвета, отшлифованный мелкими гранями…

Увидев это произведение искусства в синей бархатной коробочке с золотыми кистям Елена не сдержала восхищенного возгласа.

Георгий мысленно поздравил себя с удачным выбором. Это необыкновенное украшение было случайно найдено буквально месяц назад во время ревизии в кладовых Архангельского собора. Было оно как гласила ветхая грамота подарено царевной Софьей холмогорскому епископу Афанасию Любимову — мудрецу и государственному деятелю.

И Синод с чего то решил что его надлежит вернуть в царскую казну — раз оно было личным подарком а не вкладом в монастырь и не пожертвованием. (А ведь и стащить могли — видать не так уж плохи наши святые отцы).

Пересказав невесте эту историю вкратце Георгий раскрыл ей еще один маленький секрет подарка — оправа изумруда держалась на искусно спрятанном шарнире и нажав на верхний рубин можно было открыть небольшой тайник…

…Георгий, скажите — чем вы мечтаете больше всего? — спросила вдруг Елена перед те как им разойтись по своим комнатам.

Полминуты он промолчал. Что бы ей сказать? Конечно можно сообщить нечто банальное. Например что мечтает прожить с избранницей долгую счастливую жизнь и умереть в глубокой старости в мире и спокойствии, в окружении детей и внуков… И чтобы вдова проводила его в последний путь… Но это будет неправдой — и не потому что он о таком не мечтает… Просто ни одному из его предков по мужской линии со времен Петра I не был дарован такой благостный уход из жизни. Одни умирали насильственной смертью — от рук врагов или даже не без участия близких. Другие просто покинули сей мир сильно раньше времени. Прадед уходил измученный болезнью в дни проигранной войны, и горько пошутил, напутствуя наследника: «Сдаю тебе… команду не в порядке». Дед погиб в седьмом покушении так и не примирившись с родными до конца. Отец в расцвете лет пал жертвой нелепой случайности. И смутное чутье подсказывало, что он не может так пошло обнадежить эту прекрасную юную девушку решившуюся связать с ним жизнь.

— Пройдемте, мадемуазель…

Войдя в кабинет он показал ей груду бумаг, скопившуюся за те дни что он посвятил невесте.

— Вот, мадемуазель Елена… Все это документы, требующие или моего решения ли хотя бы знакомства с ними. Вы сейчас пойдете спать, а я еще часа два потрачу на то чтобы хоть немного уменьшить работу на завтра. И я бы очень хотел, чтобы моя супруга стала мне помощницей в делах государства. Царицей, а не просто… женой царя. Ну и понимала что прежде всего я женат на короне — и не укоряла за то что я не могу уделить ей должного внимания. По крайней мере не укоряла слишком часто… — он грустно улыбнулся.

Я поняла и я… постараюсь… — тихо ответила Елена. В ее глазах он увидел восхищение пополам с сочувствием…

Глава 8

Георгий смотрел на доставленное из МВД справку о Ковалевской.

Дама необычная — что сказать?

Дочь генерал-лейтенанта артиллерии Корвин-Круковского и Елизаветы Фёдоровны Шуберт. Дед Ковалевской по матери, генерал от инфантерии Франц Францевич Шуберт, был недюжинным математиком, а его отец — известным астрономом. Родилась в Москве в январе 1850 г. В 1866 году юная Соня Ковалевская ездила впервые за границу, а потом жила в Санкт-Петербурге, где брала уроки математического анализа у доцента Страннолюбского: кровь родственников по матери проявилась в ней особо сильно.

…Поелику женщин в высшие учебные заведения России не принимали, Ковалевская решила продолжить обучение за границей. Однако выдавать женщине заграничный паспорт можно было или с разрешения родителей или мужа. Отец намерений дочери сугубо не одобрял, поэтому она вступила в фиктивный брак с молодым учёным — зоологом и исследователем ископаемых вымерших тварей, Владимиром Онуфриевичем Ковалевским. Правда, Ковалевский довольно быстро всерьез влюбится в свою формальную жену а она в него…

Мда… «сочувствовала революционной борьбе и идеям социализма». Поэтому в апреле 1871 года вместе с мужем приехала в осаждённый Париж, ухаживала за ранеными коммунарами. Позднее принимала участие в спасении из тюрьмы деятеля Парижской коммуны Жаклара, мужа своей сестры-революционерки Анны. Понятно почему о ней столь много знают — агентура издавна следит за всеми причастными к радикализму русским за границей.

Это заставило его глубоко задуматься.

Понятно с точки зрения дочери графа-полуреспубликанца это грех не большой, но будущей императрице России надо бы знать что у нас сии привычки не приветствуются.

Но с другой стороны — молодости определенный радикализм простителен, опять же молодая студентка не с револьвером по баррикадам бегала а помогала раненным.

Знаменитый усмиритель Польши Николай Михайлович Муравьев был членом тех самых «Союза спасения» и «Союза благоденствия», одним из авторов его устава, и даже был арестован, но по повелению Николая I освобожден с оправдательным аттестатом ибо в мятеже не участвовал. А ведь не кто-нибудь — родной брат основателя «Союза спасения» Александра Муравьева и троюродный — повешенного Сергея Муравьева-Апостола.

Ну и кроме того с тех пор ни в чем подобном Софья Васильевна не участвовала, окончательно и бесповоротно выбрав тихую жизнь и науку. В 1878 году у Ковалевских родилась дочь названная в честь матери. А в 1883 Владимир Онуфриевич застрелился в номере московской гостиницы накануне процесса о банкротстве. Молва винила в этом жену, дескать доведшую его своим тайными изменами до того что он забросил дела. Но вот жандармское управление предположило, что мсье Ковалевский просто запутался в финансовых аферах, к которым приобрел нездоровый вкус.

В 1888 мадам Ковалевская стала лауреатом премии Парижской академии наук а летом сего года ее труды отмечены премией Шведской академии наук. А осенью Ковалевская избирается членом-корреспондентом на физико-математическом отделении Российской Императорской Академии наук. Что там еще дальше?

Так… научные заслуги…

…Открытие третьего классического случая разрешимости задачи о вращении твёрдого тела вокруг неподвижной точки.

..Доказала существование аналитического (голоморфного) решения задачи Коши для систем дифференциальных уравнений с частными производными, исследовала задачу Лапласа о равновесии кольца Сатурна, получила второе приближение.

…Решила задачу о приведении некоторого класса абелевых интегралов третьего ранга к эллиптическим интегралам. Работает также в области теории потенциала, математической физики, небесной механики.

Мудрено… Ох мудрено! Женщина которая способна во всем этом разобраться вполне достойна титула профессора московского университета!

Что еще? Пробовала себя в литературе — на русском языке опубликованы «Воспоминания о Джордже Эллиоте» («Русская Мысль», 1886, N 6). Ну это не так важно…

В общем это будет подарок не только мадемуазель Орлеанской но и Московскому университету и без преувеличения — России.

Кстати — Витте у нас математик, а он как раз скоро должен явиться с докладом относительно железнодорожных концессий.

Выслушав Витте и дав пару поручений по поводу доклада, он как бы между прочим спросил — Кстати, Сергей Юльевич, а что вы думаете о Софье Васильевне Ковалевской?

На лице министра мелькнуло удивление, но тут же исчезло.

— Я думаю что мы в некотором роде с мадам Ковалевской родственные души, — сообщил он.

И глядя на недумевающего монарха пояснил. Дело в том что между математиками есть двоякого рода люди: математики-философы, математики высшей математической мысли, для которых цифры и исчисления есть ремесло; для этого рода математиков цифры и исчисления, не имеют никакого значения; их увлекают не цифры и исчисления, а сами математические идеи. Одним словом, это математики, если можно так выразиться, — чистой философской математики.

Напротив, есть такие математики, которых философия математики, математические идеи — не трогают; которые всю суть математики видят в исчислениях, цифрах и формулах. К числу же математиков-исчислителей принадлежит например мой коллега по совету министров — господин Вышнеградский.

Ну а вторые — математики, так сказать, чистые математики, философы-математики, к которым принадлежит и ваш покорный слуга, — с улыбкой склонил голову Витте, — относятся с некоторым презрением к математикам-исчислителям. Ну а в свою очередь математики-исчислители, среди которых есть много ученых, весьма знаменитых, смотрят на математиков-философов, как на людей в известной степени «тронутых»… — Витте опять улыбнулся. И совсем не случайно госпожа Ковалевская получила звание доктора философии за сугубо математическую работу.

— А что вы думаете о приглашении мадам Ковалевской в Россию на преподавательскую вакансию? — осведомился Георгий.

— На месте господина Танеева я бы не возражал! — ничуть не смутился Витте, и лишних вопросов не задал. Может знал откуда-то уже о разговоре с гостьей?

— Я давно признаться отошел от научного сообщества — но насколько знаю Софья Васильевна обладает весьма неортодоксальным мышлением.

Я скажу нечто что возможно удивит вас, Ваше Величество, — продолжил Витте. В случае ее избрания на кафедру любого университета ей суждено будет стать источником споров — как связанных с ее полом так и с ее идеями и убеждениями. Но… вместе с тем и огромной пользы! Ибо как бы то ни было, разница между университетом и школою заключается в том, что университет живет свободной наукою. Если университет не живет свободной наукой и свободным идеями, то в таком случае, он не достоин звания университета. Тогда, действительно, лучше уже обратить университет в школу, потому что школа все-таки тогда может давать деятелей с определенным запасом знаний, между тем как университет без свободной науки не даст людей ни с большими знаниями, ни с большим научным развитием. Зато… — Витте как будто на какую то секунду поколебался — даст людей с большими амбициями и без рационального мышления. Во многом тип нашего «нигилиста» ведь порожден николаевскими университетами… — Витте встревожено оглядел на царя но тот благосклонно кивнул, — мол продолжайте.

— Еще раз простите Ваше Величество за сию долгую лекцию… — видимо министр решил что и так сказал довольно.

— Нет — отчего же — весьма любопытно…

Оставшись один Георгий раскрыл блокнот и написал «На завтра. Танеев. Ковалевская».

По обыкновению Георгий изучал бумаги — то были отчеты подчиненных Дурново касательно впечатлений в свете от помолвки царя и официальные бумаги касающиеся проистекающих из этого возможных перемен обстановки.

Многие ворчали — и неудивительно что большинство из них были носили громкие фамилии вроде фон дер Остен-Сакены, Нейгардт, Гессе, Икскуль фон Гильденбрандт, фон Валь, фон Рихтер…

Впрочем не одни немцы…

Вот что говорил некто Бреев, предводитель дворянства — «Франко-русский альянс с вероятностью проистекающий из данного брака этот несчастная ошибка… дружба ястреба с медведем: один — в небесах, другой — в лесах, и оба друг другу ни на что не нужны… Для нас была бы полезнее дружба с Германской империей — дружба каменная, железная… Россия ни в коем случае не должна бороться с Германией, так как Германия — оплот монархизма… По этой, а также по экономическим причинам мы, напротив, должны быть с ней в союзе…»

Какие прекрасные слова — истинные от первого до последнего…

Их бы да Вильгельму в уши!

Петр Оттович Моренгейм, посол во Франции: «не было бы ничего более вредного и опасного, чем дать повод французским радикалам понадеяться на поддержку России». «Помолвка Вашего Величества, — пишет посол, — должна ясно показывать, что симпатии России обращены лишь к Франции консервативной. Мы можем способствовать спасению Франции от себя самой, рассеяв опасные иллюзии…»

А вот меморандум подписанный никем иным как товарищем министра иностранных дел — фон Ламздорфом. С припиской от имени министра. «Ваше Императорское Величество — полагаю было бы всеполезнейше ознакомится».

Назывался документ коротко и сухо «Германо-французские отношения и русская политика в Европе.»

Смысл его был в том что не следует связывать себя формальным союзом; лучше, зарезервировать для себя позицию нейтралитета, чтобы в случае схватки Германии и Франции выступить в роли арбитра.

«Мы, — писал сей государственный муж, — в течение двадцати лет прилагали усилия, чтобы покровительствовать Франции, защищать ее против нападения Германии и способствовать ее восстановлению. Но моральный упадок Франции продолжает усиливаться…Борьба против церкви, стремление к разрушению основ цивилизации таков лозунг радикализма, властвующего над правительством. И безразлично — стоят ли за этим упадком анархисты и сочинители-утописты или такие генералы от авантюры, как Кавеньяк и Буланже. Не было ли бы для нас лучше понемногу изменить свою тактику?.. Столкновение между этими двумя нациями (то есть между немцами и французами) было бы ужасно, но, быть может, закончилось бы победой над разрушительными элементами, развивающимися внутри каждой из них и угрожающими всему цивилизованному обществу в целом! Наше дело сторона. Вместо того, чтобы систематически ссориться с немцами и донкихотствовать в пользу французов, мы должны были бы договориться с немцами о нашем нейтралитете… После этого нам оставалось бы только заниматься нашими собственными делами, предоставив другим устраивать свои дела между собой…». Задумано, что и говорить, хитроумно: одолеть обоих супостатов через «столкновение между двумя нациями» — то есть через войну. Дело хотя бы и «ужасное», — зато будет спасена цивилизация, защитником которой барон Ламсдорф видимо почитает себя.

А то куда повернется Германия победив (быстро или за год-другой) Францию ему в голову не приходит? Впрочем — может быть господин тайный советник не столь о цивилизации печется сколь о карьере и просто хочет обратить на себя высочайшее внимание глубиной мысли?

Покачав головой он посмотрел на лежащие на отдельном столике пачкой поздравления с помолвкой от иностранцев. Прежде всего от европейских монархов.

В основном протокольные пожелания счастья и радости за августейшего брата. Хотя есть и одно сопровождаемое стихами — от португальского короля Карлуша I — совсем недавно занявшего трон — его без пяти минут свояка. Мда… известная латинская экспрессия и пылкость чувств. Еще одно довольно длинное и полное благих пожеланий от шведского двора. Георгий вспомнил что у Стокгольма намечаются некие трения с находящейся в унии Норвегией — не иначе заблаговременно стелят соломки дабы заручиться нейтралитетом на случай. Георгий развернул немецкие газеты, пролистал…

Тут понятное дело — господа шокированы и недовольны… Выражают сочувствие Маргарите Прусской лишившейся завидного жениха (хот никаких серьезных разговоров на эту тему не велось).

В фельетоне без подписи поворот России в сторону Франции уподоблен «измене при которой муж порядочной дамы предпочитает ей сифилитичную шлюху».

На развороте «Дер Тагеблад» взгляд его приковала карикатура.

Огромный медведь тащит в постель худосочную русалку в пеньюаре и фригийском колпаке…

Подпись гласила — «Прежде невиданный брак.»

Чтобы ни у кого не осталось сомнений — медведя художник одел в морской китель и бескозырку.

Георгий шумно вздохнул ощутив неподдельную злобу. Вспомнилось — когда русские в 1760 году взял Берлин, генерал Тотлебен приказал публично перепороть прусских газетчиков «за дерзкие выходки противу нашей императрицы в их зловредных изданиях». Определенно урок впрок не пошел — надо было пару повесить…

В более взвешенной «Вельт» выражалось брюзгливое недоумение — собственно, что может дать России брак с представительницей захудалой династии потерявшей уже и всякую надежду вернутся на престол, ради чего отвергнуто обыкновение искать дому Романовых невест среди немецких принцесс?

Он взялся за французские газеты. Особого ликования там тоже не было.

Мол, с одной стороны, конечно лестно что русский царь избрал спутницей жизни француженку — и это может способствовать дальнейшему сближению. Но с другой стороны — мадемуазель Елена родилась и выросла в Англии, отец ее французские дела давно забросил — и в итоге не выйдет ли что Россия опять как при Александре I станет «континентальной шпагой» Лондона? Еще выражалось опасение, что Орлеаны захотят вернуться на престол на русских штыках.

Вспомнив благородную осанку и искреннюю улыбку Луи — Филиппа Георгий покачал головой. Вот уж чего можете не опасаться господа либералы — мало того что этот человек никогда не захочет престола ценой крови соотечественников — так ведь и Георгий не собирается русской кровью облагодетельствовать французов. Раз вам так мила республика — мучайтесь и дальше — пока очередной Буланже подобно Наполеону не разгонит ваше Национальное собрание ротой гренадер. Буланже?? Ай-да тестюшка и ведь ни словечка…

Более его интересовала британская реакция. Она была сдержано протокольной и это само по себе подозрительно — если эти джентльмены молчат, значит, определенно что-то задумали.

Впрочем «Таймс» в «подвале» сдержано похвалила матримониальные планы русского царя.

«Несомненно, этот выбор сделан молодым монархом в наименьшей степени по личному желанию, и за данным решением стоит воля императрицы Марии и видимо также — других членов царствующей семьи. Однако как бы то было, брак с урожденной англичанкой может стать прологом к нахождению длительного прочного компромисса между Британией и Россией, побудив Петербург наконец — то оказаться от несбыточных мечтаний о Константинополе и теплых морях и обратить взор на свои бескрайние восточные границы…»

Ну ясное дело — англичане — что с них взять! Они наверное и новости об улове кильки в Балтике и ценах на молоко в Голландии оценивают с точки зрения пользы для своей империи.

Тут другое важнее… Быть может это статья — намек? Мол, если мы откажемся от стремления к Проливам, Англия не будет возражать, если Россия немного общиплет Китай?

Ну ладно — довольно с него этих европейских скандалистов и сочинителей! Скоро должен явиться Танеев с докладом относительно результатов поездки в Московский университет.

— То есть как отказываются? — уставился Георгий на Танеева. Так прямо и заявили вам в лицо?

— Почти что… — процедил министр. По крайней мере господин Столетов мне сообщил что на баллотировке будет десяток белых шаров — не больше.

— Любопытно… Члена стокгольмской Академии, а также члена-корреспондента академии Российской, эти господа не желают видеть в стенах Московского императорского университета? Так это следует понимать?

— Увы! — покачал головой министр.

— А им известно — Георгий машинально постучал карандашом по чернильнице, — Им известно что это мое пожелание?

— Известно! — убито подтвердил Танеев. Об этом я и предупреждал в свое время Вас, Ваше Величество, — я не сумел их убедить а заставить не в моих способностях. Одно твердят — никогда такого не было, и значит и не будет… Ну даже не знаю… — страдальчески закатил он глаза. Может будь на моем месте какой-нибудь генерал — он бы просто наорал на них — затопал ногами… А я не могу! — он обреченно склонил голову.

— Но хоть как то они изволили объяснить министру свое упорство? — царь чуть не добавил «ослиное». Или не снизошли до столь ничтожной особы как министр?

— «Как-то» — вот именно что изволили, — рекомая особа была явно удручена. Господин Павлов — глава кафедры канонического права упирал на то что раз женщина не может в университете обучаться то так сказать… — Танеев замялся, — «ad hoc»[20] — разумеется не может в нем и преподавать. И еще сравнил почему-то с запретом на священнический сан для женщин. Максим Максимович Ковалевский с юридического факультета только что не бранился при одном упоминании Софьи Васильевны — его семья видите ли считает её повинной в гибели ее супруга Владимира Ковалевского. Не иначе как «мадам Круковская» не называл ее в моем присутствии. А руководитель физико-математического факультета господин Столетов… — Танеев покачал головой. — Он вообще заявил — дословно — что если де наша Российская Императорская академия приняла некую даму в члены-корреспонденты за сомнительные математические экзерсисы только потому что она чем-то понравилась Пуанкаре — дав ей то в чем отказано ему — то академия слава Богу для университета не указ!

«Однако — а там получается не цитадель знаний а какое то осиное гнездо!»

— Более того — я право же не знаю следует ли мне… — продолжил Сергей Иванович. Но…

— Ну говорите же смело! — подбодрил его царь.

— Не сочите за донос на коллег — но мне кажется, что добрая половина против именно поэтому что на то есть высочайшая воля…

— То есть потому что этого хочу я? Их император?

Танеев молча закивал.

Георгий вдруг рассмеялся — смеялся он долго и искренне, — чем поверг подчиненного в полную растерянность.

— Ну Слава Богу, Сергей Иванович! — изрек он закончив хохотать. А я уж было подумал, что наши профессора и в самом деле сплошь поражены гинекофобией и привержены замшелым нравам Домостроя!

— Вот что, — продолжил Георгий — я все равно собирался посетить старую столицу по делам военного округа и торгово-промышленному вопросу. Я просто перенесу визит на более ранний срок.

Завтра будьте на Московском вокзале в семь утра. Навестим Москву — матушку…

В зале стоял гул который сразу оборвался — и все две с лишним тысячи студентов Московского императорского университета замерли… Постукивая каблуками в дверях появился высокий молодой человек в черном мундире без знаков различия — темноволосый и вполне обыкновенный. Он остановился и оглядел собравшийся. Задудели трубы университетского оркестра сбиваясь с нот. Не иначе, подумал Георгий, музыканты струсили по случаю нежданного визита… Медный вой оборвался и Георгий обратился к собравшимся — Здравствуйте господа студенты! — Здравия желаем, ваше императорское величество! — ответили хором молодые глотки. Причем Георгий не мог бы поручится но как будто где на задних рядах какие то считавшие себя очень храбрыми и остроумными типы прорычали нечто вроде «Ррав-рав-рав-рав-рав!» — вспомнив видать старый армейский анекдот… Студенты — среди которых между прочим большая часть была его старше как он отметил, внимательно изучали его и свиту. Наверное их поражал контраст…

И в самом деле Георгий в простом костюме и несколько легкомысленных штиблетах мог потеряться среди блестящей свиты (он взял с собой только Кауфмана и несколько гвардейских офицеров и градоначальника Долгорукого с адъютантами.)

Они сверкали золотом и серебром позументов, звенели, лядунками, саблями, шпорами, и орденами. Разве что Танеев в своем идеально сшитом новеньком вицмундире с коронами статского советника в петлицах, носил на груди только одну награду — золотую медаль с пеликаном Императорского человеколюбивого общества — «за неустанное попечение о недостаточных студентах Московской консерватории». Вообще то представляли к серебряной и уже давно — но бумага пылилась в канцелярии а вот с новым назначением — спохватились.

Надо бы представить Сергея Ивановича к ордену при ближайшей оказии, — размышлял царь. Дать ему Белого Орла или св. Станислава I степени — «Станислав» много у кого есть — не знатный орден считается — но вот первая степень — редкость а статут позволяет награждать стразу высшим степеням. А то неудобно прямо…

— Я намеревался осмотреть «вашу альма матер» без церемоний! — сообщил он вслух. Но раз уж учебный процесс нарушен мною невольно — полагаю на сегодня вы, — обратился он к ректору — можете распустить господ студентов по домам. И не обращая внимания на недоуменный гул двинулся дальше. В зале заседаний совета университета ему предстоял главный разговор ради которого он тут. Он оглядывал собравшихся вспоминая — не зря сегодня утром внимательно пролистал альбом посвященный университету… Почти весь штат университета включая пятьдесят ординарных и двадцать пять экстраординарных профессоров — а еще ассистенты и приват-доценты… Тут весь цвет — и в самом деле умнейшие люди. Правоведы Муромцев и Владимир Пржевальский — брат великого путешественника. Упомянутый «каноник» — Алексей Семенович Павлов; лучший знаток церковного права в России; Нерсесов, Мрочек-Дроздовский, чью книгу о «Русской правде» Георгий читал в годы учения. А вот тот самый Ковалевский — импозантный, с тронутой сединой львиной гривой.

Николай Владимирович Склифосовский — бывший декан медицинского факультета — ныне почетный профессор. Выдающийся военный медик — участник австро-прусской франко-прусской, русско-турецкой войн. Тут же его помощник — профессор Эрисман с кафедры гигиены, эпидемиологии и медицинской полиции. А вот и Столетов — организатор первой в России учебно-исследовательской физической лаборатории и Жуковский — выдающийся гидравлик и механик.

«Лучшие умы, светочи просвещения — и эвон как! Стыдно господа!» — мысленно покачал он головой.

— Для меня великая честь, Ваше императорское величество что я могу лично выразить Вам свою преданность! — подобострастно и со всей возможной искренностью промолвил ректор Боголепов и склонился в глубоком поклоне. В глазах монарха зажегся чуть заметный ехидный огонек. — Вы могли бы господин ректор выразить ваше почтение даже не лицезрея. А именно — внимательнее отнестись к скромному пожеланию вашего монарха… А желал я всего-навсего чтобы Московский императорский университет получил первоклассного преподавателя чьи заслуги признаны в мире! Собравшиеся явно были поражены. На многих лицах явственно читалось — «Так Он здесь из-за такого пустяка?!» — Ваше Величество, — начал было Склифасовский. Я смею предположить что дело это не столь важное чтобы лично отвлекать ваше августейшее внимание… — Дела императорского университета для императора не важны быть не могут, — отрезал Георгий. Хотя бы потому что из него выходят губернаторы и министры. А данное дело — это не побоюсь сего слова — дело о свободе мысли. Да-с господа! О той самой о какой как я знаю вы много говорите! Но какая простите, может быть свобода если в цитадели данной мысли имеют место самые заскорузлые предубеждения — словно извините у магометан или иных староверов почитающих даже простую женскую грамотность грехом! Нет почтенные — это не пустяк! Ибо разница между университетом и обычной школою заключается в том, что университет живет свободной наукою. Если университет не живет свободной наукой, то в таком случае, он не достоин звания университета, — процитировал он по памяти Витте. А какая же свободная наука если вы извините отказываете выдающемуся уму в кафедре по смешному предлогу? Аудитория явно растерялась. Если одни с удивлением обдумывали столь неожиданную в августейших устах речь, то другие готовы были биться за то что считали своими привилегиями как гладиаторы — даже и без надежды… — Простите государь, но человеческое естество это не смешной предлог! — сорванным фальцетом пропищал Павлов — видимо по причинам причастности к вопросам церковным считавший себя близким к царствию небесному а по сему не особо боявшийся монарха земного. — А разве, господа ученые, предметы вообще и… каноническое право в особенности — не удержался он от колкости — разве они преподаются при помощи естества? — невозмутимо парировал император. Кое-кто из ученых мужей ухмыльнулся не удержавшись. — Но закон! — возразил Павлов не смутившись. — Именно — «Суров закон но таков он!». И опять так прошу мне показать закон явно и недвусмысленно в своих параграфах запрещающих принимать женщин преподавателями…

— Ваше Величество! — покачал головой Ковалевский. Чтобы долго не отнимать вашего времени — вы можете меня уволить со службы но моего голоса мадам Круковская не получит. Законы и в самом деле при желании допускают то или иное толкование — но сие лукавство я оставляю крючкотворам и жуликоватым присяжным поверенным…

— Монарх разумеется можете назначить в университет именным указом кого угодно — даже извините своего коня! — воскликнул Павлов. Но ни конь ни кто еще не будет признаны ученым сообществом…

«Это что — бунт??!»

Георгий признаться ощутил себя в тупике. Он много слышал и читал о тупости и головотяпстве чиновников всех рангов, сам поражался нелепо составленным бумагам, посмеивался над генералам-рутинерами… Слышал жалобы Победоносцева(!) на темноту и невежество духовных лиц. Но чтобы столкнуться с подобным в светочи российской науки и цитадели просвещения??! Да — насколько ж было Николаю Павловичу проще!

— Ну хорошо… — покачал он головой после минутного раздумья. Значит мне придется изменить планы… — и видя выражение торжества на нескольких лицах продолжил. Не знаю оповещал ли вас господин Танеев о том что я предполагаю развить русское образование до состояния первенствующего в мире?

Увы — я с грустью вижу что имеющийся преподавательский корпус для этого не вполне годится ибо не понимает всей важности задач…

Мне не так давно предложили проект подъема русской высшей школы путем еще петровским — приглашения иностранных преподавателей… К слову — вам известно господа что жалование российского профессора превосходит таковое во многих первоклассных университетах мира? И я полагаю что Россия вправе ожидать что и отдача будет соответствующей затратам. Если кто то здесь не понимает - за что получает жалование больше чем у пехотного генерала — думаю найдутся те кто осознает за рубежами России.

И вижу что начать сей проект лучше всего именно с Московского университета.

Так что огорчу некоторых — но с вами или без вас госпожа Ковалевская займет полагающуюся ей по заслугам кафедру.

Он обвел взглядом несколько подрастерявшихся ученых мужей.

Кажется они не вполне еще верят что их — с их чинами, орденам и степенями могут вот так просто взять и прогнать как проштрафившихся дворников или половых…

— Уже есть предварительный список кандидатов — в нем примерно около ста крупных ученых Франции, Дании, Италии — которые вполне способны занять кафедры императорского университета, — не допускающим сомнения тоном уверил их в этом Георгий. Есть конечно проблемы — например язык — но в конце концов в наших гимназиях языкам обучают недурно. Да и выучить русский не так уж сложно — иностранцы не столь упрямы как некоторые… — он позволил себе выразительно усмехнуться.

— Что до действующей профессуры — продолжил он, — то и ей найдется где применить силы… В планах правительства — подтянуть провинциальные университеты не только как учебные заведения но как учреждения занятые следованиями включая исследования местных производительных сил. Мне например видится нелепым что на всю огромную Сибирь ни одного университета… Мой покойный отец намеревался учредить университет в Томске но смерть помешала ему осуществить задуманное. Я намерен это поправить в самое ближайшее время. Кроме того — возможно что Томск не самое лучшее место — Иркутск тоже вполне подойдет.

Аудитория встретила эту мысль гробовым молчанием.

Видимо сейчас перед их мысленным взором встала одна и та же картина — вереница разбитых телег тащащихся по непролазной сибирской грязи а в них — на чемоданах и связках книг — нахохлившись восседают они — еще недавно профессора и приват-доценты лучшего учебного заведения России.

Ныне же — сверхштатные преподаватели новоявленного иркутского университета — корпуса которого еще только заложены…

По обочинам тянутся этапы каторжников с унылым песням под конвоем хмурых солдат, да одетые в меха туземцы непроницаемым взором узких глаз провожают чреду повозок со странными людьми. А с неба уже тихо сыплется ранний снежок…

…В России, господа! — назидательно продолжил Георгий, — столь много дел для мыслящего образованного человека — как для почтенных преподавателей так и для юных только вступающих в жизнь, — с самой доброжелательной улыбкой продолжил монарх.

Полагаю господа у многих есть сыновья уже окончившие курс наук? Разве же пристало им прозябать без достойных занятий в Москве когда еще толком не открыты и не изучены как следует Туркестан и Восточная Сибирь? Много еще дел к каким призывает долг ученого и верноподданного… Например можете справится у господина министра — насколько печально обстоит дело с преподавательским составом провинциальных учительских семинарий. Их нужно как представляется укрепить способными и желательно молодыми людьми.

Вот об этом надо думать и в самом деле — а не о том — может ли женщина быть профессором! — резюмировал он.

— Слава Богу, Ваше Величество что мой сын избрал военную стезю, — желчно произнес Ковалевский. Император проигнорировал нарочитую бестактность.

— Кажется он состоит в лейб-гвардии Кексгольмском полку ротмистром, Максим Максимович? — вполне добродушно осведомился он. Да — мне говорили о нем — прекрасный молодой человек и толковый офицер! Полагаю, что ему давно следует получить повышение — сейчас как раз разворачиваются три дополнительных отдельных батальона в Туркестане…

Ковалевский нервно нахмурился, но ничем больше себя не выдал — зато явно заволновались многие присутствующие — видимо те у кого дети тоже служили в армии.

— Ну-с, на этом думаю все, господа, — Георгий решил что с них будет довольно. На этом позволю себе вас покинуть — мне сегодня еще принимать две депутации. Не скажу что вы меня порадовали — но тем не менее визит был мне не бесполезен — ибо я убедился что нестроения присутствуют и в доселе казавшейся мне достаточно благополучной области высшего образования империи.

— Что же до как некоторые изволили упомянуть — коня! — решил напоследок пошутить он. То может статься что иные кони умнее иных профессоров — по крайней мере они не брыкаются попусту!

Почти всю дорогу до Петровского дворца Танеев молчал — и Георгий даже было решил что тот огорчен тем как император обошелся с почтенным профессорами и преподавателями.

Как оказалось, он ошибался.

— Ваше Величество, — наконец собрался Танеев с духом. Позвольте спросить — я могу ознакомиться с упомянутым вам планом преобразования отечественной высшей школы? Возможно я бы мог внести в него посильный вклад — хотя бы в области музыки и искусствоведения — у меня есть знакомые в этой среде из числа зарубежных знатоков…

Георгий не знал что ответить.

Не говорить же министру что этот громогласный план он выдумал на ходу, основываясь на разрозненных докладах и записках с мест прочитанных им в разное время?

— Видите ли Сергей Иванович — нашелся император. Я собственно давно вам собирался о нем сказать… но прежде хотел бы узнать ваши соображения на сей счет — сами понимаете — свежий взгляд всегда полезен. Так что по возвращении в Санкт-Петербург рад буду увидеть вашу докладную записку по данному вопросу…

Итак, Ваше Величество, — вы просили перечень срочных мер касающихся армии, — сообщил Гурко. Я прошу прощения что запоздал с этим делом, — после господина Ванновского надо было принять дела — кое что было несколько не в порядке. Но всё готово. Благоволите ознакомиться!

И протянул несколько тонких пачек сшитых листов.

— Я позволил себе оформить их как проекты указов Вашего Величество…

— Да разумеется, — кивнул царь, — дело лучше не затягивать…

И принялся листать документы.

Так — указ об упразднении Харьковского военного округа. Переподчинить части Московскому военному округу…Создать ликвидационную комиссию…

— Как полагает Обручев и я с ним согласен — этот округ стал излишним в новых условиях — резко улучшились пути сообщения, и мобилизационные планы уже позволяют обойтись без некоторых промежуточных звеньев, — пояснил министр.

— Да будет так! — росчерк пера решил судьбу округа…

— Указ о возвращении парадной форма войск образца 1880 года — о чем мы с вами говорили.

Подумал — и со вздохом подписал. Ничто не стоит дороже необходимого как гласит древняя восточная мудрость. А армия — это необходимость. Хорошо хоть у флотских форма не менялась. Так — что там дальше? Указ о создании Уссурийского казачьего войска?

— В этом есть нужда? — больше для порядка осведомился император.

— Да — и нужда уже не терпит. В тех краях уже обжились казаки разных войск, у многих семьи, хозяйство… А их в любое время по прежнему могут отозвать. Это не способствует обрусению столь важной окраины. Новое войско с новым статутом просто необходимо.

— Да, в таком случае — несомненно…

Еще одна подписанная бумага легла на стол.

Это у нас что? Указ о возвращении кавалерийским полкам прежних наименований и введении сквозной нумерации кавалерийских полков. Ммм…

— Простите — а что это значит? — уточнил император.

— Ну… как вы знаете у нас в 1882 году кавалерия испытала так называемую «драгунскую реформу» — некоторые называют ее бескровным разгромом. Не вдаваясь опять же в поиск виноватых я полагаю будет полезным потихоньку устранить ее недостатки — и начать с возвращения заслуженным полкам прежних знаменитых имен. А чтобы не путаться — ввести единый термин «кавалерийский полк» и сохранить принятую сквозную нумерацию. Например — пояснил Гурко, — Павлоградский гусарский полк — ныне 6-й драгунский, будет называться Павлоградский гусарский 6-й кавалерийский полк. И так далее.

Вновь росчерк пера — быть по сему.

— И еще — то что я хотел с вами особо обсудить, Государь, — и по тому как изменился тон Гурко Георгий сообразил что самое неприятное министр по обыкновению оставил напоследок.

Прошу ознакомится…

Так, указ о повышении денежного и полевого довольствия штабс-и обер- офицеров и генералов на десять процентов с первого января 1890 года. А в чем вопрос? Хотя…

— А почему же не поименованы солдаты и унтер-офицерский состав? — поднял он глаза на Гурко.

То горько вздохнул, покачал головой.

— Об этом мы даже не мечтаем, Ваше Величество! Верно — была мысль поднять жалование рядовым до рубля в месяц, а унтерам добавить по три в пехоте и по пять в кавалерии и артиллерии. Но… — он покачал головой. Даже на этот обрезанный — печальная ухмылка — указ как сообщил мне господин Вышнеградский, денег в казне не имеется. А между тем, — печально произнес министр, — наш офицер получает меньше австро-венгерского. А у австрияков — самая бедная армия в Европе.

«Разве?» — промелькнуло у Георгия. Он считал вообще то что французская — господин посол Тушар на его памяти несколько раз говорил что участь французского офицера — «Честь и бедность». Или в том дело, что бедность для французов с их идеалами рантье и Растиньяка — не то что для русских или немцев?

— Но Иван Алексеевич знай твердит — казна сводит бюджет с дефицитом, уже и так долгами обременены… Морская кораблестроительная программа опять же… — в последних словах прозвучало неприкрытое раздражение: сейчас того и гляди разразится очередной бой между сухопутной армией и флотом за казенную копейку.

— А всего сколько требуется денег? — осведомился Георгий.

— Порядка десяти миллионов рублей, — обреченно сообщил министр. Каждый год.

— А если добавить еще и солдат?

— Еще примерно столько же… — глубокая печаль так и исходила от Гурко.

Вот что… — сообщил немного подумав Георгий. Подготовьте уже окончательный вариант с подробной финансовой росписью. Деньги я найду.

— И еще Иосиф Владимирович… — решился Георгий. Я хочу дать вам важное, хотя возможно и неприятное поручение.

Вам следует старательно проверить армию вообще и сослуживцев подчиненных генерала Драгомирова. И всех как говорят «минотавров» и единомышленников сего господина определить в отставку или на должности с командование не связанные, — не допускающим возражения тоном сообщил царь.

— Не слишком ли категорично выходит? — осведомился Гурко. («Не удивился, кажется, и вопросов о причинах не задал… Странно, однако!»)

Я догадываюсь, — продолжил министр, — что причиной вашего решения — тень Скобелева: Бог ему судья за его недоброе намерение.

(«Так он знал?!» — кольнуло в сердце. И много еще таких — знавших?»)

— Но среди единомышленников и учеников господина бывшего начальника округа, — продолжил генерал, — немало дельных офицеров. Я положим готов исполнять вашу волю с полным старанием — но не пострадает ли служба??

Георгий ответил не сразу. Мог бы просто приказать — но ведь болеет старик за дело — и не хочет чтобы непричастные пострадали.

— Скобелев… — как бы в раздумье произнес царь. Нет — это не то Иосиф Владимирович. Они — люди несравнимые. Скобелев как бы то ни было принес огромную пользу России (возможно поэтому Бог избавил его от виселицы по обвинению в заговоре и позволил умереть, не причинив вреда — про себя добавил он.) Все дело в том, что Скобелевы может и плохи в дни мира, но хороши на войне. А вот Драгомировы… Драгомировы — нигде. Я могу простить несогласие со мной и даже неподчинение какому-то из приказов — и видя как удивленно поднялись брови министра, добавил:

— Хотя проверять последнее никому бы не посоветовал. Ну разве что результатом неподчинения будет успех в битве… Тогда может и не похвалю но точно не накажу.

Но двух царей в России быть не может — и даже царьки мелкие тут без нужды. Ну а кроме того — он усмехнулся — где-где но в России военный несовместим с политикой. Кто хочет заниматься политикой — пусть для начала подаст в отставку!

Гурко весь обратился во внимание — кажется, оборот который приняла обычная деловая беседа царя с министром, его изрядно удивил. Не знал Георгий с кем имеет дело — счел бы что тот несколько оробел.

— Скобелев, — продолжил император — любил войну больше власти — и видит Бог — войну для ему подобных я найду — точнее судьба найдет, — не без печали уточнил он. А вот таким как господин Драгомиров власть нужна сама по себе — власть в округе или губернии или… еще где повыше. Даже не ради чего-то — как какому-нибудь… Буланже. Просто ради нее самой — как идол язычнику. Но только власть в России не делится — ни по губерниям ни по уездам ни…

Ладно — это все гиль! Действуйте как сочтете нужным — но под вашу ответственность. Если сочтете, что человек полезен — пусть служит.

— От губернаторства вы тоже намерены генерал-полковника отстранить? — осторожно осведомился Гурко.

«Не иначе у тебя Иосиф Владимирович есть кто-то на его место? Погоди — хорошего понемножку…»

— Пусть пока посидит — кресло не протрет… Потом — сниму. Впрочем, посмотрим на его поведение — иногда за ум брались записные смутьяны а не то что… генералы.

И не затягивайте с указом по жалованию…

…Я убежден — нам надо проголосовать по совести, — цедил Павлов. Ну если нас уволят так тому и быть. Но вот что-то я сомневаюсь… Не очень я верю в эту затею нашего монарха с иноземным профессорами.

— Тем более если история станет известной в Европе — то уверен общественное мнение — и в научных кругах особенно будет на нашей стороне, — продолжил Ковалевский. Не все — ох не все захотят занять места жертв произвола! Даже, — ироническая ухмылка исказила породистое лицо профессора общего и государственного права, — даже за наше и в самом деле немалое жалование.

— Тем более если мы напишем открытое письмо к коллегам… — поддержал его Пржевальский.

— Господа, господа! — воскликнул вскакивая Склифасовский, в котором видать ожил военный врач. — Вы несете какую-то опасную бессмыслицу! Мало нам заговорщиков с бомбами — теперь вы теперь хотите устроить заговор с письмами? Вы о себе не думаете — так о других бы побеспокоились!

— Вот именно! — бросил Сомов с кафедры прикладной математики. Вам то что Максим Максимович — вы и без жалования обойдетесь — у вас имение родовое. Уедете — будете рыбу удить. А у меня пятеро детей и жена больная… И зять — муж старшенькой — еле-еле не вдолговой тюрьме!

— И вы между прочим напрасно думаете что за границей всенепременно станут на нашу сторону! — вдруг произнес профессор Алексеев. Когда выяснится подоплека дела — что наша профессура пострадала ибо не хотел видеть в своих рядах прославленного в Европе математика… Европейцы чего доброго обзовут нас «медвежьим университетом» и скажут что лично готовы подарить столь прогрессивному царю плетей чтобы нас ими воспитывать! Поверье мне — я почти два года провел в Геттингене в командировке.

— А - так вы боитесь что Он пришлет казаков и нас всех перепорют?? — ядовито усмехнулся Ковалевский. — Бросьте — не те времена…

— Сразу видно что вас не пороли! — выкрикнул в ответ с места приват-доцент Филиппов.

. А я вот знаете ли был сечён в отроческие годы — в бурсе — да-с! И уверяю вас — сие не так смешно как вам, молодой человек, кажется!! - кончик седой бородки ученого мужа задрожал от возмущения.

— Господа! — проворчал профессор Янжул. Вы не знаете всех обстоятельств дела. Я по старой памяти накоротко переговорил с господином Танеевым: я все-таки одно время был в попечительском совете консерватории. И он обмолвился, что назначить Софью Васильевну государь обещал своей невесте — мадемуазель Орлеанской.

— Неслыханно!! — воскликнул кто-то.

— Так вот в чем дело! — протянул Жуковский, огорченно качая головой. А я признаться уже подумал что верховная власть и в самом деле озабочена делами нашего образования…

— Дождетесь — как же! — нахмурился Ковалевский.

— Вы как хотите а я полагаю что нам следует пойти навстречу Его Величеству, — с оттенком печали сообщил профессор Иванов с кафедры филологии. От нас просят ведь не так много если подумать.

— Согласен с уважаемым Петром Ардальоновичем, — заявил профессор Камаровский. Я бы на это не пошел по своей воле, — словно оправдываясь, продолжил он. Однако в данном случае имеет место force majeure — «непреодолимая сила стихии» говоря языком моего предмета — к каковой согласно Парижской декларации о морском праве 1856 года приравнивается действие властей, — с юмором висельника развил он мысль.

— В конце концов — не конь же в самом деле! — поддержал коллег Эрисман. Как ни крути, мадам Софи — это величина в своей специальности. Потом… Ведь формально — нет смысла отрицать — государь прав, и прямого запрета женщинам становиться преподавателям университетов в России не имеется. А мне друзья как-то не хочется изучать на старости лет сибирскую язву в месте ее происхождения.

— Вот значит почему государь упоминал французских профессоров… — невесело усмехнулся Столетов. Да, господа — признаться мне стало жалко наш университет — сюда понаедут все самые реакционные личности из Сорбонны — под крылышко так сказать к Орлеанскому дому. Помяните мое слово — станет у нас как честное слово при Бироне с немцами. Или при Екатерине Алексеевне — тоже житья от галлов не было… Эх-х!

Опечаленные жрецы науки озабоченно перешептывались, обсуждая данную пугающую перспективу.

— Вот что — поднялся Боголепов и в голосе его — сугубо штатского юриста — прозвучали армейские нотки.

— Я вижу что мы так никуда и не приплывем. Посему, своей волей, решаю это вопрос следующим образом. Первое — баллотировка произойдет немедленно. Второе — все черные шары господа ученый совет благоволят сдать мне в собственные руки.

— Нет уж — увольте! — Ковалевский поднялся с видом осужденного на костер мученика. Я лучше пойду домой. Киньте уж, как-нибудь мой шар сами в этой профанации, господин ректор!

— Ладно, — Боголепов ничуть не растерялся. Для вас Максим Максимович я сделаю исключение — тем более один или два черных шара ничего не решат. Но не больше. А теперь извините — мне нужно отлучиться и отдать распоряжения насчет подготовки к голосованию. Ну и довести до канцелярии — пусть готовят телеграмму к госпоже Ковалевской о назначении её ординарным профессором

— Ну и как, Элен, тебе твои будущие подданные? — с добродушной улыбкой спросил Луи-Филипп. Когда рядом не было посторонних отец и дочь могли общаться на «ты» — но разумеется лишь наедине… Сейчас он беседовал в маленькой угловой гостиной за файф-о-клок с вернувшейся из Лондонского зоопарка принцессой Орлеанской.

— Прости, papa… — приподняла та тонкие брови. А — так ты о медведях? — рассмеялась девушка в ответ.

— Ну да! Ведь согласно русскому старинному титулу, который я видел своими глазами, ты у нас теперь почти что «Вождь, госпожа и владычица всех медведей»! — и тоже засмеялся. — Я думаю, они не такие уж и страшные, — произнесла она, — особенно когда в клетке… Впрочем — не понимаю почему русских сравнивают с этим зверем. Никто кого я видела в поездке — ни в Москве ни в Петербурге — ни при дворе ни на улицах на медведей похож не был. Даже те верзилы из дворцовой стражи в «Кremlye», — добавила она.

— Ох, дочь моя! — покачал он головой. Ты это поймешь когда процарствуешь над ними годика три. Медведь — зверь умный, хитрый и очень опасный — если голоден и если его разозлить. Твой Жорж тебе наверняка не рассказывал эту историю, но его дед в молодости едва не был задавлен медведем — на которого вышел по старинному русскому обычаю с копьем.[21]

— Snif!!! - глаза принцессы Орлеанской округлились в неподдельном ужасе. Надеюсь, мой будущий муж не увлекается подобными варварскими забавами! Мне признаться совсем не хочется стать молодой вдовой!

— Ну насколько я знаю, мой зять вообще охоту не любит…

— И это прекрасно! Слава Святой Деве! Или… кому я теперь должна молиться? — удрученно осведомилась она.

— Дочь моя, вы видимо невнимательно изучаете те бумаги что передала вам ваша будущая свекровь при расставании, — перешел на официальный тон Луи-Филипп. Елена вздохнула.

При расставании вдовствующая государыня вручила ей ворох исписанных бисерным почерком листов — как она сообщила, наскоро составленный профессором Петербургской духовной академии принцем (!)Трубецким[22] краткий «pravoslavniy» катехизис на французском языке.

— Ибо в противном случае вы бы знали что русская церковь как и римская апостольская весьма чтит Деву Марию — причем даже полагает ее покровительницей их царства.

— Да верно, — просто… «zapamyatovi'yala» — с виноватой улыбкой ответила она.

— Вижу ты учишь русский язык Элен, — смягчился Луи-Филипп. Это хорошо! Но учебников и словарей недостаточно. Я свяжусь с императрицей Марией — чтобы из посольства регулярно приходил кто-нибудь с кем ты могла бы говорить по-русски, чтобы закрепить выученное. У тебя всего чуть больше полугода…

— А что ты еще видела интересного в зоопарке? — осведомился граф Парижский, переводя разговор на более легкую тему. Я не был там лет пятнадцать признаться…

— Трех агентов Скотланд-ярда, — сообщила Елена. Шли за мной и мадам Грэймен и представь, рара совершенно не прятались! Прямо как в рассказах об этом сыщике… — опять рассмеялась она. Ох, забыла…

— Шерлоке Холмсе? — вспомнил граф персонажа из рассказов того типа с совершенно непроизносимой шотландской фамилией. Подумал — позволительно ли его дочери — особенно теперь — читать подобную литературу — но так и не пришел к определенному выводу. Другое дело — надо будет сегодня же послать к книготорговцу за переводами знаменитых русских авторов. Конечно не за «Crime et ChБtiment» — где сумасшедший студент забил старушку топором. Но вот например граф Leon Tolstoy — его рассказы про Восточную войну были, помниться, весьма неплохи. Или возлюбленный Полин Виардо… Как же его звали?

— Ну неудивительно что за невестой русского царя присматривают! — вслух высказался он. Кстати ты ошиблась, Элен, — их не трое — по меньшей мере пятеро — не считая тех двоих которые постоянно закреплены за нашим домом, — выглянув в окно он помахал рукой унылому рыжему мужчине лет сорока в клеенчатом старом плаще и кепке, делавшем вид что изучает афишную тумбу.

— Между прочим, — вспомнил он сегодняшние утренние газеты, — могу тебя поздравить — твое желание исполнено — мадам Софи Ковалевская назначена профессором Московского университета.

Вот — он взял с этажерки вчетверо сложенную «Геральд» и показал ошеломленной принцессе заметку.

«Россия в очередной раз поразила европейцев. Как ни удивительно, но эта полуазиатская деспотия подала пример цивилизованным народам в области борьбы с предрассудками и эмансипации женщин. Вчера профессура Московского университета почти единогласно — лишь тремя голосами против, утвердила миссис Ковалевскую, замечательного математика и литератора профессором своего учебного заведения — по личной просьбе царя Георга…»

— Не может быть! — воскликнула до глубины души пораженная Елена. Но я… я ведь даже и не просила толком — это была можно сказать шутка! Я и не думала…

Отец задумчиво посмотрел на дочь.

— Ну что ж — сообщил он после паузы. И в голосе его не было ни тени веселости.

— Пусть это будет для тебя уроком — того, сколько весит слово русского царя и желание его избранницы в России. Впредь советую быть осторожной — сейчас все окончилось к добру — но может статься что сгоряча высказанное желание сломает чью-то жизнь — и поправить что то будет сложно если вообще мыслимо. Хотя конечно хорошо, что твой будущий муж сдержал данное тебе обещание, — обнадежил он растерянную Елену.

А на русский язык тебе все же следует обратить особое внимание! — подвел он итог. Поверь, полгода это не так много…

— Государь, — прочувственно произнес Сергей Иванович. Бесконечно благодарю, но… я право же не знаю чем обязан подобной чести? Я же ничего еще важного не сделал!

Он недоуменно взирал на предметы которые держал в руках и не знал куда деть — свернутый в трубку рескрипт о награждении, и коробочку с новеньким орденом — Станислава I степени. Вообще то орденские знаки гражданских наград полагалось заказывать самому — и сообразно дохода и амбиций — кто то из золота девяносто второй пробы — кто из низкопробного серебра с дешевенькой эмалью и тонкой позолотой.

Но Георгий решил что министру его не пристало издерживаться — и заказал в придворной мастерской золотой — по высшему разряду. Лично от себя.

— Я же ничего еще не успел… — повторил статский советник, и золотая «человеколюбивая» медаль на его груди согласно звякнула. Меня просто нет причин награждать!

— Ну полно! Причин довольно. Во-первых — я не хочу чтобы кто-то говорил что я не ценю своих министров, — и без того немало людей носят ордена полученные не по заслугам.

— Во-вторых, — он сделал паузу, — ни один русский композитор еще не был отмечен столь высокой наградой — и это просто нельзя не исправить если есть случай.

— Ну и наконец — почему же ничего и не за что? Вы как я знаю готовите два важнейших решения — по проекту с иноземными профессорами о котором мы уговорились и по циркуляру восемьсот восемьдесят седьмого.

— Но там же почти ничего не сделано! — вчистую растерявшись, возгласил Танеев.

— Сергей Иванович — не предавайтесь самоуничижению, — тон стал чуть строже. Оно как говорят отцы церкви «паче гордости»! Я же знаю что скоро вы мне их представите. И еще одно — продолжил он. Я тут подумал — свяжитесь с господином Боголеповым — пусть представит к награждениям тех профессоров и преподавателей что заслуживают этого по его мнению.

Ну и пусть подумает — что нужно Московскому императорскому университету в смысле денег и иной помощи составит соответствующий запрос в Совет министров.. Я думаю ему можно будет пойти навстречу — ибо как я убедился — несмотря на некоторые ухабы и огрехи — наши ученые и в самом деле ставят дело просвещения выше личных фанаберий и предубеждений…

Танеев невольно вгляделся в лицо монарха — но оно было абсолютно серьезно и ни тени иронии или издевки не было в нем.

«Боже мой! Как он молод! Будь я совсем немного постарше… ведь даже мог бы иметь сына такого возраста! — вдруг с замершим сердцем подумал Танеев. И такая ответственность! Немыслимо! На его месте я наверное умер бы от ужаса!»