Гоблин: Цена Надежды

Глава 5

Выйдя из дома Мидвака глубокой ночью, Ксавуд сжимал в руке пару гринклов. Этого должно хватить утром на обследование. Основная сумма, спасительные золотые монеты, оставалась в надёжном сейфе его друга, дожидаясь следующего дня. Ветер трепал его побитое лицо, но холод пробирал не снаружи, а изнутри. Ксавуд шёл по пустынным улицам Дрюклаара, и в его голове кружился целый рой мыслей, не давая покоя.

Мидвак, — думал Ксавуд. Этот образ сейчас был для него самой большой загадкой. Каков он на самом деле? Хороший или плохой? Друг или просто банкир? Душа разрывалась между благодарностью и глубокой обидой.

С одной стороны, он забрал мой дом. Дом, который был опорой, символом стабильности. И Мидвак прекрасно понимал, что даёт значительно меньше, чем дом стоит. Костяшки пальцев непроизвольно сжались, ногти впились в ладони. Он ловко воспользовался моим безвыходным положением, моим горем, чтобы провернуть сделку, которая сулила ему в любом раскладе хорошую прибыль. Сдача дома обратно мне же по двадцать круклов в месяц, комиссия в пятнадцать процентов при обратном выкупе — всё это звенело в ушах хищной, безжалостной логикой. И даже те сто гринклов, что он обещал… В итоге я получил меньше, да ещё и пришлось заплатить за первый месяц аренды собственного дома. Какая наглость! Это была сделка, честная по гоблинским меркам, но от этого не менее прагматичная и жестокая.

Грудь сдавило, дыхание перехватило от возмущения.

Но с другой стороны… Ксавуд остановился на мгновение, вглядываясь в черное небо, и глубоко, судорожно вздохнул. Он дал мне шанс. Единственный шанс. Кто ещё мог предложить подобное? Никто. Когда я отчаялся найти хоть какую-то помощь, Мидвак оказался единственным, кто протянул руку, пусть и с безжалостным расчётом. Он же дал мне один гринкл, не требуя ничего взамен, чтобы я мог немедленно отправиться к доктору. Он написал рекомендательное письмо, обеспечив бесплатное обследование у лучшего специалиста в городе. Это были жесты дружбы, на которые многие гоблины вообще не способны.

Лицо Ксавуда смягчилось, а по телу пробежала волна тепла после этих мыслей.

Он хороший друг, Ксавуд, — шептала одна часть сознания, пытаясь заглушить едкий голос сомнения. — Он помогает тебе спасти Вирлу, чего ты ещё хочешь? Он рискует, выкупая твой дом у банка!

Нет, он бездушный прагматик, — кричала другая, более злая, часть. — Никакого риска в этом нет, беспроигрышная сделка. Он воспользовался твоей бедой, он наживается на твоём горе, на горе твоей дочери! Он забирает последнее, что у тебя есть! Прикрываясь помощью, он выселил меня, как Мизгратак Жмула!

Эти мысли крутились в голове Ксавуда вихрем, сталкиваясь и переплетаясь. Он стискивал зубы, чувствуя боль в ушибленных рёбрах, но боль эта меркла перед внутренними переживаниями.

Дом… — пронеслось в голове. — Я потерял дом. Но Вирла… Вирла получила свой шанс.

И эта мысль, эта надежда, была тяжелее и важнее любого золота, любого пергамента, любого жилья. Он верил, что Мидвак, хоть и беспощадный банкир, сдержит слово о хранении денег и о возможности выкупа. В этом он был уверен.

Добравшись наконец до своей двери, Ксавуд поднялся по лестнице, каждый шаг отдавался глухой болью в теле, но теперь его вела не ярость или отчаяние, а какая-то новая, холодная решимость. Он вошёл в дом.

Блеза спала, и Вирла тоже. Ксавуд кое-как стащил с себя одежду, сбросил обувь и, не раздеваясь полностью, рухнул на жёсткую кровать. Усталость взяла своё, и он провалился в короткий, тревожный сон.

Проснулся он, когда первые серые отблески рассвета проникали в комнату. Голова гудела, тело ломило, но времени на жалость к себе не было. Ксавуд положил оба гринклa на кухонный стол, рядом оставил свёрнутый пергамент с рекомендательным письмом и небольшую записку для Блезы:

— Блеза, любимая. Веди Вирлу к доктору Хаззару сразу, как проснётесь. Письмо и деньги на обследование на столе. Всё будет хорошо. Ушёл на работу. Целую.

С этой мыслью он поправил пояс и, не завтракая, вышел из дома. Новый день начинался. И он должен был быть готов ко всему, несмотря ни на что.

Ксавуд шёл на работу, и каждый шаг давался ему с трудом — не столько от физической боли, сколько от нескончаемой тревоги. Город только просыпался, гоблины спешили по своим делам, но для Ксавуда всё вокруг казалось тусклым и размытым. Все его мысли по пути на работу и в течение утра занимало лишь беспокойство за дочь.

Отправилась ли Блеза уже к доктору? Как Вирла? Сможет ли она сама дойти до лечебницы Хаззара? Надеюсь, Блеза вызовет телегу или понесёт её на руках, — эти мысли сверлили мозг.

Сердце сжималось от страха, он проклинал себя за то, что не мог быть рядом, за то, что приходилось полагаться на записку и чужие руки. В конторе, среди привычной суеты, Ксавуд механически выписывал товар, отправлял на развоз, но разум его был далеко, запертый в круговороте мучительных догадок и тревожных вопросов.

Вывел его из этого состояния Жиззмарк, соизволивший явиться к середине рабочего дня. И при первом взгляде на Ксавуда ядовито расхохотавшийся. Он заметил его сзади и пока мог оценить лишь костюм, явно превосходящий по размерам хозяина. К тому же сам вид Ксавуда в деловом наряде был подарком для новых колкостей в его адрес.

— Эй, Ксавуд, ты никак банк ограбил? — Жиззмарк буквально захлёбывался смехом, его голос звенел от злорадства. — Но ты настолько жалок, что вместо денег тебе отдали лишь костюм, да и тот поношенный? Или это такие мешки из-под гнилой картошки теперь делают, а ты напялил на себя? Глава совета попрошаек. Банкир бездомных. Председатель помойки.

Издевательства Жиззмарка давно уже стали для Ксавуда привычной, хотя и противной, частью рабочего дня. Он, как всегда, старался их игнорировать, натянув на себя маску безразличия. Обычно эта тактика работала безупречно, и он в глубине души надеялся, что и сейчас шквал насмешек быстро схлынет, оставив его в покое.

Но стоило Жиззмарку разглядеть, во что превратилось его лицо после вчерашнего избиения, как он скривился от хохота, заходясь в приступе безудержного веселья. Его смех, грубый и громогласный, словно молот, обрушился на Ксавуда, разносясь эхом по всей лавке. Жиззмарк буквально катался по полу, выдавливая из себя всё новые и новые оскорбления, и каждый выкрик был плевком в душу.

— Ахахахах, так вот откуда у тебя костюм! Ты на помойке отбил его у других таких же лузеров, да? — Жиззмарк еле выговаривал слова сквозь приступы смеха. — Интересно, сколько же бездомных собралось на бои за эту одёжку. Я бы никогда на тебя не поставил в этом бою, но видать там отдавали костюм самому беспомощному, у кого больше всего синяков и ссадин! Ахахахах!

Град насмешек и шквал унижений от Жиззмарка не собирался заканчиваться. Ксавуд лишь сжал зубы, пытаясь сохранить внешнее спокойствие. Он молчал, пережидая бурю, зная: любое слово или взгляд лишь подстегнут задиру. Гоблины в лавке разделились: одни поддакивали веселью, издевательски смеясь, стараясь угодить Жиззмарку. Другие же тихо опустили глаза в пол, стараясь не навлечь гнев и насмешки на себя.

— Я подарю выпить тому, кто тебя избил, — продолжал глумиться Жиззмарк. — Или ты за кусок хлеба стал грушей для битья, и целый вечер тебя охаживали? Зато видать поел, смотри какое лицо круглое стало. Хоть чем-то вместо гнили и червей перекусил. Твоя рожа, Ксавуд, это просто произведение помойного искусства. Ты своими синяками семью не накормишь, жалкий неудачник. — Жиззмарк смачно сплюнул на пол прямо у ног Ксавуда, и, не отводя от него едкого взгляда, широко ухмыльнулся, словно предлагая ему утереться.

Но тут что-то внутри Ксавуда оборвалось. Слишком много было унижений и переживаний за прошедшие сутки. Вся его выдержка лопнула, как перетянутая струна.

— Да пошёл ты, вонючий кусок сала! — резко выпалил Ксавуд, но голос его тут же надломился, задрожал, и к концу фразы сжался до еле слышного, испуганного шёпота. Едва договорив, Ксавуд резко развернулся и застыл спиной к Жиззмарку, инстинктивно готовясь к ответному удару и отчаянно надеясь, что его дерзость останется безнаказанной.

Жиззмарк слегка опешил от такой дерзости. Его глаза расширились от удивления, а самодовольная ухмылка на мгновение сползла с лица. Но этот шок длился лишь долю секунды. Его крупное тело мгновенно напряглось, и в два больших, стремительных шага он оказался рядом с Ксавудом.

Не давая ему опомниться, Жиззмарк короткими, резкими выпадами, направленными прямо под ребра, нанёс два тяжелых, сокрушительных удара. Боль пронзила Ксавуда, словно раскалённый прут, выбивая весь воздух из лёгких. После первого удара он скорчился, хватаясь за бока, и согнулся в три погибели, едва удерживаясь на ногах, хрипя от невыносимой, жгучей боли, охватившей всё тело. Второй удар лишил его последних сил — Ксавуд рухнул на пол, распластавшись и с трудом переводя дыхание.

Жиззмарк, склонившись над ним, издевательски растянул губы в гадкой усмешке и низким, ядовитым голосом начал поучать:

— Ты так разговаривай со своей уродливой женой и мерзкой дочкой в той вонючей дыре, что ты зовешь домом! Может, пока валяешься на полу, поймаешь пару крыс — вот тебе и ужин на весь твой выводок! Ничтожество!

Ксавуд рванулся вверх, словно пружина, сердце его колотилось так, что готово было выпрыгнуть из грудной клетки. Глаза на миг побелели, а потом их застила слепящая, багровая пелена ярости. Правая рука, сама собой, непроизвольно сжалась в кулак и стала крепче стали. И со всей силы обрушилась на челюсть Жиззмарка, выплеснув наружу всю ненависть, что копилась внутри.

Голова Жиззмарка резко дёрнулась в сторону от неожиданного и мощного удара. Его самодовольная ухмылка сползла с лица, сменившись выражением чистого изумления. Он неуклюже покачнулся, массивное тело неудержимо накренилось назад. Сделав два непроизвольных шага назад, он судорожно вцепился рукой в край стола, едва удержавшись на ногах.

Взгляд Ксавуда был твёрд и полон жестокой решимости — страха в нём больше не было. Жиззмарк, багровый от злости, оценивал обстановку, готовясь разорвать противника. Вокруг, в гробовой тишине конторы, застыли остальные гоблины, их глаза следили за каждым движением, ожидая неизбежной развязки.

Именно в этот напряжённый момент, когда Ксавуд уже приготовился к удару, а Жиззмарк вот-вот собирался ринуться в атаку, дверь конторы распахнулась, и на пороге появился Бугрим — хозяин и, по совместительству, дядя Жиззмарка. Его взгляд, тяжёлый и проницательный, скользнул по застывшей сцене, мгновенно выхватывая картину: Ксавуд стоит напротив, а его племянник, пошатываясь, держится за стол, с явным следом недавнего удара на лице.

— Ксавуд! — рявкнул Бугрим, и его голос, низкий и грубый, эхом прокатился по притихшей конторе. — Что это здесь происходит?! Ты что себе позволяешь?! Ты ударил моего племянника?!

Ксавуд попытался заговорить, его голос был сбивчивым от нахлынувших эмоций.

— Господин Бугрим, но я… я не… он первый… — оправдывался он, пытаясь указать на Жиззмарка, но дядя не дал ему договорить.

Бугрим повернулся к племяннику, и его тон мгновенно смягчился, хотя в глазах всё ещё горел гнев.

— Жиззмарк, племяш, что случилось? Ты в порядке? — спросил он, с беспокойством осматривая лицо родственника.

Жиззмарк, потирая челюсть, издал протяжный стон, всем видом показывая нестерпимую боль и невыносимое унижение, что якобы причинил ему Ксавуд

— Дядя! Он… он на меня напал! Мне кажется, он выбил мне челюсть, очень больно! Зуб шатается! — Жиззмарк картинно преувеличивал, кривляясь и стараясь шепелявить, чтобы дядя поверил ему.

И в тот момент, когда Бугрим отвернулся обратно к Ксавуду, пылая еще большим гневом и жаждой отмщения за своего племянника, Жиззмарк, с гнусной, торжествующей ухмылкой, нагло и вызывающе подмигнул Ксавуду, демонстрируя своё превосходство и безнаказанность.

Бугрим нахмурился, оглядев Ксавуда с ног до головы, словно тот был последним отбросом.

— Значит так, Ксавуд, — почти орал он на обвиняемого. — За такое наглое поведение и нападение на сотрудника я лишаю тебя оплаты за эту неделю! И чтобы больше такого не повторялось, иначе будешь уволен, ясно?!

В ответ на эти слова Ксавуд вдруг издал странный, глухой звук. Он начинался неожиданно, вырываясь из самой его груди, словно нечто чужое, и был похож на сухой, скрежещущий смех. И пока он задыхался в этом удушающем приступе, пока его мышцы судорожно сжимались, а глаза наполнялись слезами, взгляд Ксавуда преображался, наполняясь безумным огнём. Ксавуд пытался подавить этот звук, прикрывая рот рукой, но он всё равно просачивался, резкий и неприятный, вызывая у окружающих недоумение и даже страх. Это был смех отчаяния, смех измученного гоблина, безвозвратно теряющего контроль над своим телом и жизнью. Он пробирал до костей всех свидетелей этой жуткой картины, вселяя не столько отвращение, сколько неподдельный ужас.