Гнилое яблоко

2. Забегаловка

Спустя час мы все так же шагали сквозь темноту, не прерывая взвинченное молчание, и я понял, что, если я сам не спрошу, куда мы идем, мне никто не скажет. Было влажно, прохладно и неприятно в целом. Может быть, неприятно от близости Отума, который шел рядом со мной, отделяя от меня Миико. Я чувствовал его всей кожей – Отума, не Миико, и не хотел чувствовать, но не мог остановить это. Все-таки было в Отуме что-то такое, не знаю… особенное и будоражащее. Откуда он вообще взялся? Две недели назад его знать никто не знал в Рарехе, а потом он заявился и занял собой все доступное пространство, как облако ядовитого газа. Наши улицы стали его улицами, где мы должны на все спрашивать у него позволения.

Я осознал, что именно это злит, если не выразиться сильнее, в Отуме – он ведет себя так, словно все вокруг в его собственности. Он решил, что мой Миико принадлежит ему, и теперь это действительно так. И что это за имя – Отум? Никогда не слышал такого прежде.

Кусты вдоль дороги, казалось, таили непонятную угрозу. Ненавижу темноту. Она вызывает ощущение, как когда делаешь что-то не то (дрочишь, например) и вдруг понимаешь, что кто-то смотрит на тебя, и как ни пытаешься внушить себе, что это лишь обман со стороны собственного воображения, не веришь; в то же время, это слишком слабый довод, чтобы бросить свое занятие, не обвинив себя в идиотизме. Такое двойственное чувство – тревоги и одновременно осознания ее абсурдности, потому что причин для нее нет.

Наверное, я просто слишком много думаю о всякой херне. Я домашний мальчик, и у меня живое воображение. Вот Миико ерундой не мается – когда папаша тебе периодически вмазывает только на том основании, что он пьяный козел и паршивый псих, становится не до того, чтобы выдумывать себе страхи.

Я посмотрел в сторону Миико, почти полностью заслоненного Отумом. Отум был выше Миико на целую голову. Мне на нос капнул дождь. Небрежно, как будто подозрительность всего происходящего меня вовсе не тревожит, я осведомился:

– Куда мы идем?

– Если тебе жутко на улице ночью, малышка, не стоило вылезать из кроватки.

Я оскалился на Отума.

– Не по твоим ли личным причинам мы сваливаем из Рареха именно ночью?

– Допустим, – не особо уклоняясь, ответил Отум.

Миико напряженно молчал. Я подумал: «Не убил ли Отум кого-нибудь?» Этого вполне можно было от него ожидать. Он из тех, кто таскает с собой нож и каждый день надеется, что сегодня тот пригодится.

– Ладно, – пробормотал я, делая вид, что мне совершенно безразлично, что такое натворил Отум, что ему аж приходится бежать из города. – Так куда мы все-таки идем?

– В Торикин, – ответил Отум. Его голос прозвучал так, словно он сдерживает смех, но было слишком темно, чтобы рассмотреть выражение его лица.

Я споткнулся.

– В Торикин? Вы рехнулись? До него топать и топать!

– Мы рехнулись? – усмехнулся Отум. – Да ты вроде пошел с нами, и никто тебя не заставлял. Так что и ты рехнулся тоже.

После его заявления я впал в подавленное молчание. Теперь вся ситуация казалась еще более настораживающей. Во что я ввязался? Лучшее, что я могу сделать – повернуть назад, бросив Миико Отуму. Миико же сам его выбрал, вот пусть и идет с ним один. Я же во всех смыслах третий лишний, пусть даже Отум и имеет на меня какие-то ему одному известные планы, тревожащие Миико. Зачем я вообще здесь, в окружении этой промозглой темноты, покрытый мурашками от холода? В рюкзаке за спиной болтались бутылка воды, две футболки, трусы, ветровка, джинсы и фонарик, который я не стал доставать сейчас, экономя батарейку. С этим я пойду в Торикин?

В груди возникла и росла паника, стремясь выплеснуться наружу через горло. «Стоп, – шепнуло в моей голове. – Разве не чего-то подобного ты ожидал? Помнишь это предчувствие, что, если Миико уйдет, ты никогда больше его не увидишь? В соседний двор не уходят навсегда, если только соседи не маньяки». Похоже, до этого момента я воспринимал происходящее как игру, что-то несерьезное, вроде «если мы уходим навсегда, это навсегда не продлится больше недели».

Я снова споткнулся и замер, ожидая, что Отум выдаст что-нибудь типичное для него (например: «Плетись домой, щенок, если только сумеешь найти дорогу обратно»). Однако Отум промолчал. В моей голове мелькнула мысль, что он хочет, чтобы я шел с ними.

В молчании мы добрались до шоссе, пролегающего мимо города. На подсвеченном указателе краснело число 128.

– Мы идем верно? – робко спросил Миико.

– Негде еще было заблудиться, – буркнул Отум.

Вдоль 128-го шоссе тянулись ряды синих фонарей. Лицо Отума окрасилось голубым, когда он встал под фонарь («Как мертвец», – мелькнуло у меня в голове). Это блуждание в потемках все еще напоминало мне скверный сон. К тому времени шли мы уже часа три, и я начал уставать, тем более что стояла глубокая ночь.

В лице Отума проступало какое-то беспокойство. Может, поэтому Миико спросил, не заблудились ли мы.

– Тут вроде должна быть забегаловка поблизости? – спросил Отум.

Как будто мы могли знать, что здесь поблизости.

– Что, уже оголодал? – спросил я.

– Тебе и вторую бровь разбить? – поинтересовался Отум.

Я предпочел промолчать. На данный момент.

– Чего встали? К рассвету мы должны быть как можно дальше отсюда.

– Ты должен быть как можно дальше отсюда, Отум, – напомнил я, быстро забыв о своем решении сохранять благоразумие. Мне настолько нравилось раздражать этого мудака, что я даже готов был рискнуть своей физиономией.

Отум сплюнул на асфальт.

– Допустим. Но ты вроде как со мной. Или нет? Тогда мотай отсюда. Ну же. Мотай отсюда.

Он проколупывал меня взглядом, пока его внимание не отвлекла приближающаяся машина.

– На обочину, живо, – скомандовал Отум и первым отступил в тень придорожных кустов. Мы с Миико неохотно последовали за ним.

– Что же ты сделал, Отум? – шепотом спросил я. – Убил кого-то?

– Не твое дело.

Я попытался поймать взгляд Миико, но он упорно смотрел в другую сторону.

Машина пронеслась мимо. Это была обычная легковая машина, довольно-таки старая («Не полицейская», – желчно отметил я про себя). Мы выбрались на шоссе.

– Мы будем прятаться от каждой развалюхи по встречке? – уточнил я.

– А у тебя есть какие-то возражения? – злобно напустился на меня Отум.

– Нет, – быстро ответил я. – Нет.

– Эфил, ты можешь помолчать? – вставил вдруг Миико, и по его лицу пробежала первая капля дождя.

«Здорово», – подумал я, но вслух ничего не сказал.

Асфальт намок и блестел под фонарями, как черное стекло.

«Едва ли что-то хорошее может начинаться вот так, – мелькнула у меня мысль. – Не будет ничего странного, если через неделю мы все будем мертвы».

Миико зевал, что было заразно, и я зевал тоже. Отума усталость не брала. Он шел быстро, глядя вперед и сжимая губы. Мне не хотелось признаваться себе в этом, но именно присутствие Отума не позволяло мне вернуться домой. Отум не держал меня словами или действиями, он держал меня своим презрением. Да, он будет презирать меня, если я просто развернусь и побегу обратно. Что хуже, научит Мико презирать меня.

И эти мысли заставили меня подчиниться совету Миико и закусить язык.

Когда вдалеке показалась высвеченная рыжим фонарем стена забегаловки для дальнобойщиков, мы были мокрые, как канализационные крысы, и злее любой крысы в тысячу раз. Времени было чуть больше пяти утра, едва начинало светать, но подобные заведения открываются очень рано – к счастью для нас, продрогших до костей.

Мы вошли. За белым прилавком, чья поверхность пожелтела от времени и сотни пролитых на нее чашек кофе, никого не было.

– Эй, – крикнул Отум, – выйдет кто?

Мы стояли и ждали. Наконец послышался шум за перегородкой, отделяющей служебные помещения от прилавка. Появился толстяк в белой мятой майке и синих трусах. Вид у него был заспанный, на рыхлой щеке отпечатались складки подушки.

– Чего орете? – осведомился он.

Отум взял с прилавка меню и полистал его с безразличным видом.

– Щас вот, – сказал толстяк. – Вот всех подыму ради тройки таких сопляков.

Отум отреагировал невозмутимо. Он вышел на улицу и посмотрел на вывеску.

– На вывеске написано, что вы открыты с пяти утра, – вернувшись, сообщил он. – На часах, висящих на стене позади вас, 5:15. Сопоставьте данные.

– Щас, – повторил толстяк. – Был бы кто позначительнее, мы бы открылись в пять утра. Но для вас выбор только между ждать и валить отсюда. Денег у вас все равно десять ровенов на троих.

– Сколько ждать? – уточнил Отум неожиданно спокойно.

– До семи.

– До шести, – гипервежливым тоном поправил Отум.

– Слушай меня… – начал толстяк, наваливаясь на прилавок.

– До шести, – повторил Отум с внятной угрозой, и я услышал в его голосе хорошо знакомое «здесь все мое, а ваше – только обязанность мне подчиняться».

Толстяк запыхтел. У него тоже были представления о гордости. Он хотел что-то возразить, но передумал, глянув в непроницаемое лицо Отума. Только сказал:

– Ладно, – и удалился, тяжело ступая.

Мы увидели, что его растянутые трусы порваны на заднице, и ткань свисает клинышком.

– Жирный мешок с дерьмом, – не приглушая голоса, прокомментировал Отум.

– Мягче. Он может позвонить в полицию, – чуть слышно напомнил Миико, коснувшись лица Отума робким взглядом.

– Я и так был мягок, как крем. Бросай трястись. Он не позвонит. Хочешь, пошли. Там дождь как раз зарядил по полной. И кто-то ныл, что устал. Не я.

Миико бессильно кивнул. Я со злостью посмотрел на Отума. Он потянулся через прилавок и включил маленькое красное радио возле кассового аппарата. Оно заорало вовсю, вдарив по нашим барабанным перепонкам, и Отум быстро подкрутил регулятор громкости.

– Чего застыли? – спросил Отум, выдвигая пластиковый стул возле одного из столиков и плюхаясь на него. Свой мокрый рюкзак он бросил перед собой на стол.

Я занял место напротив Отума. Затем сел и Миико, придвинув стул ближе ко мне, что я отметил с затаенным ликованием. Было так приятно вытянуть усталые ноги и наконец-то немного согреться. Миико вздохнул, закрывая глаза, и почти сразу я почувствовал взгляд Отума на своем лице – неприятное ощущение, словно что-то скользкое поползло по щеке. Я поднял голову и враждебно (менее враждебно, чем мне бы хотелось) уставился на него. Отум усмехнулся, и я почувствовал себя неудачником. Это была игра на выносливость, но я не успел разобраться в ее правилах и проиграл.

Я отвернулся и посмотрел на серые плитки пола. Скомканная салфетка, застрявшая под ножкой соседнего столика, такая же ядовито-розовая, как и ее одинокая подружка в салфетнице на нашем столе (странный выбор цвета для подобной забегаловки). Чуть дальше расплющенный комок жвачки. Больше ничего. Снова я остро ощущал взгляд Отума, но стоило мне посмотреть на него, он притворялся, что не помнит о моем существовании.

Несмотря на бессонную ночь, сонным Отум не выглядел. Он сосредоточенно слушал радио (что надеется услышать?), постукивая по столику кончиками ногтей. Длинные, его ногти были остро заточены, как и клыки. Массивный серебряный перстень на указательном пальце привлекал внимание. Серебро потемневшее, что придавало перстню древний вид… То, что я принял сначала за абстрактный узор из изгибающихся линий, оказалось головой лисы.

По радио кто-то хриплым голосом начал рассказывать об аварии на 128-м шоссе. Я вслушался. Тупой водила уснул за рулем и врезался в основание моста. Какой-то дальнобойщик из ранних пташек вызвал скорую, но ко времени ее приезда человек был уже мертв.

– Интересно, куда он так торопился, что ехал всю ночь? – пробормотал я, но меня никто не слушал. Миико, натянувший кепку на лоб, казался погруженным в сонный ступор; Отум все так же топтался пальцами по столешнице, судя по остекленевшему взгляду, закопавшись в ворох своих сомнительных мыслей. Ритмичный звук, с которым ногти ударяли по покрытому клеенкой пластику, бил меня по нервам.

Местные новости закончились, и зазвучала унылая песня, слушать которую с недосыпа было особенно муторно.

Отум волновался. Он не показывал этого, но на дне его зрачков искорками вспыхивало беспокойство. Некоторое время он сидел, будто выжидая чего-то, затем встал. Он прошелся по кафешке, явно что-то высматривая. Затем вышел на улицу.

– Что ты там делал? – спросил я, когда минуты три спустя он вернулся.

– Ссал. А ты взялся присматривать за мной? – огрызнулся Отум.

– Да нет, – ответил я. – Это ты взялся присматривать за мной.

– Х-х, – усмехнулся Отум. – Даже так.

– А что, разве нет? – спросил я, пытаясь казаться спокойным.

Миико распахнул свои светло-карие, с золотистым блеском, глазища и по-детски наивно посмотрел на нас из-под красного козырька.

– Вы ссоритесь? – спросил он.

– Нет, – сказал я.

– Нет, – ответил Отум, откинувшись на спинку стула.

Так мы просидели минут сорок. Миико больше не закрывал глаза, вероятно, не решаясь оставлять меня с Отумом без пригляда.

Наконец притащился наш приятель толстяк, натянувший заношенные джинсы, и, заняв место за прилавком, неодобрительно покосился на работающее радио. Вслед за ним явилась сонная девушка с кудрявыми каштановыми волосами, которая подошла к нашему столику и вручила нам тоненькую папку меню. Платье девушки выглядело так, словно его сшили из бумаги.

Экономя скудные средства, я выбрал самое дешевое, что было в наличии – пирожок и кофе. Сомневаюсь, что у Миико вообще были при себе хоть какие-то деньги – он в жизни своей больше пятидесяти ровенов за раз не видел. Прежде, чем я успел предложить ему что-нибудь из меню, Отум заказал тарелку супа для Миико и мясо для себя («Можно не жарить», – подумал я ехидно).

Приняв заказы, кудрявая девушка уныло поплелась за прилавок, в закуток, который здесь считался кухней, и мы услышали, как хлопает дверца холодильника и с плеском бежит из крана вода.

– Где у вас телефон? – спросил Отум у толстяка, подойдя к прилавку расплатиться.

– Нет у нас телефона, – буркнул в ответ толстяк.

– Да ладно, – не согласился Отум. – Везде есть телефон.

– Вот везде и звони.

– Если хочешь, чтобы я сломал здесь что-нибудь, продолжай, – огрызнулся Отум.

Толстяк посмотрел на него с такой ненавистью, что даже бешеный пес отпрыгнул бы, но не Отум.

– Где телефон? – снова спросил Отум. – Слышь, меня раздражает, что ты ничего не понимаешь с первого раза.

– Там, – сказал толстяк угрюмо, указывая на низенький шкафчик позади себя.

Нагло протиснувшись за прилавок, Отум выгреб телефон из шкафчика и отсоединил провод.

– Эй! – крикнул толстяк.

Игнорируя его, Отум прошел к дверям, воткнул провод в телефонную розетку справа от них и вышел вместе с телефоном.

– Ты куда? – запоздало осведомился толстяк.

– Пусть он поговорит, – тихо сказал Миико. – Это личное.

Я посмотрел сквозь прозрачные двери на Отума, медленно шевелящего губами. Вид у него был сосредоточенный и мрачный. С кем и о чем он разговаривает?

– Сиди на месте, Эфил, – попросил Миико.

Отум потер лоб ладонью, как будто у него разболелась голова. Я просто не мог и дальше терзаться неутоленным любопытством. Провожаемый умоляющим взглядом Миико, я пересек тесный зал, толкнул двери и вышел к Отуму, встретившему меня полыхающим яростью взглядом.

– Какая разница, кто звонит, – сказал в трубку Отум. – Вам лучше принять мои слова на веру, если не хотите получить труп. Да. Да. Я знаю. Но пока это ваши проблемы. Четырнадцать. Не двенадцать. Я не знаю, в каком он состоянии.

Его спросили еще о чем-то, но Отум прервал звонок.

– Чего приперся? Я тебя звал?

– Нет. Отум, ты что, действительно?..

Думаю, он не ударил меня только потому, что сквозь стеклянную дверь на нас смотрел Миико, окаменевший от напряжения.

Отпихнув меня, Отум вошел в кафе и швырнул телефон на ближайший столик. Усевшись на мое место, Отум потянулся губами к уху Миико и что-то прошептал. Миико, то ли протестуя, то ли соглашаясь, поднял плечи.

Я не спешил возвращаться и постоял на улице. Уже совсем рассвело, дождь закончился, голоса птиц звучали где-то в отдалении. В голове шумело от нехватки сна, усталости и всех этих странностей, окружающих Миико и Отума – и меня, если уж так получилось, что я пошел с ними. Я все еще не решил, жалею ли о своем решении сбежать, но что-то подсказывало мне, что впереди меня ожидает множество других причин для сомнений.

Очень слабо, почти неуловимо пахло бензином. Прежде мне не нравился этот запах, но сейчас он казался привлекательным, и я втянул его глубже в ноздри. Глядя на дорогу, я думал об Отуме. Для него растрескавшийся серый асфальт – это давно привычное зрелище? Я попытался представить себе, как мыслит человек, который живет неуловимо, как ветер, появляется из ниоткуда и затем уходит в никуда. Ничего не представлялось. Это было совершенно непостижимо для меня. Холод, дождь, усталость и бесприютность – разве что-либо стоит того, чтобы претерпевать эти тяготы?

И в то же время город, который так тянет меня сейчас к себе и который я считаю домом не потому, что он мой дом по сердцу, а потому, что мне не из чего выбирать – который всегда держит меня – чего хорошего я в нем видел? Уныние и отчаянье, сочащиеся из серых облупленных стен. Скорее тупое оцепенение, чем покой.

«Мы вырвались! – осознал я вдруг с яркой вспышкой восторга. – Вылетели, как пробки из заросших плесенью винных бутылок!» Я сделал несколько шагов вперед и, развернувшись, улетел взглядом туда, где шоссе взмывало на мост и затем, словно широкая серая змея, уползало дальше.

Когда я вошел в кафешку, наши заказы (как пафосно звучит) уже принесли. Я сразу вцепился зубами в пирожок, обжигающе горячий, пропитанный жиром, капающим с него мутными желтоватыми каплями. С голодухи мне показалось, что ничего вкуснее я в жизни не ел. Миико со щенячьим беспомощным видом пил с ложечки свой суп. Отум, проковырявший длинными треугольными ногтями дыру в клетчатой клеенке, посмотрел на меня с насмешливой улыбочкой, но сейчас даже Отум не казался мне противным.

Когда мы уходили, я услышал, как толстяк сказал вполголоса:

– Сучьи выблядки.

Я посмотрел на Отума и обнаружил на его лице глумливую ухмылку.