Глаза войны

Глава 9

Следующая история представляет собой литературную обработку реального случая, который, с его слов, произошёл с Бирхоффом и его сослуживцами, в первой половине 1944-го года на Украине.

Повествование ведётся от лица двух ветеранов восточного фронта Франца и Гельмута — неразлучных друзей Бирхоффа, с которыми он прошёл почти всю войну.

Данный эпизод интересен тем, что в нём солдаты Вермахта пересекаются с зондер — командой карателей. Мало вероятно, что здесь имеется ввиду отмороженная бригада Оскара Дирлевангера, но не суть, и без него в подчинении СС и СД хватало подобных ублюдочных формирований.

Вот собственно и сам текст.

«Весна 1944г. Украина».

Нашу потрепанную и едва живую дивизию вывели с фронта. Точнее, не всю дивизию, а только два полка, которые, в итоге, свели в один и тот не полного состава.

Остальная часть дивизии всё ещё находилась на фронте, передавала позиции тем, кто прибыл нам на смену. Мы с Францем были счастливчиками, мы были уже в тылу, в составе тех, кого вывели.

Я курил третью подряд сигарету, старался забить чувство голода никотином и просто наслаждался такой непривычной и казавшейся дикой тишиной. Воздух, который не прошивают пули и не сотрясают разрывы был каким-то чужим, словно таил в себе подвох.

Нашу роту расквартировали в деревне Обанино - большая и грязная деревушка, в которой каждый дом был похож один на другой. Жители были явно нам не рады, предпочитая общаться исключительно через своего старосту и полицейских из числа местных.

Франц молчал и ковырял кончиком ножа землю, видимо не зная, как убить время и чем занять руки. На войне мы научились каждый день убивать врагов, но так и не научились убивать время, которое тянулось всегда мучительно долго. Только в отпуске или госпитале оно приобретало свойство лететь с немыслимой скоростью.

Больше чем возможности подкрепиться и набить брюхо, мы ждали баню, мы нормально не мылись уже чёрт знает сколько времени. Я носил с собой в кармане тощий и грязный обмылок, такой же грязный как моё небритое лицо, носил, чтобы не забыть, как вообще выглядит мыло.

На третий год этой войны мы оскотинились. Непрерывные бои не оставляют времени на то, чтобы следить за собой, и многие махнули на это рукой. Личные наборы бритвенных принадлежностей потеряны или выменяны на табак, который всегда в дефиците, в надежде на то что армейский каптёр выдаст новые, а он взял и не выдал…

Сладкие времена подошли к концу, Вермахт теперь не думает о своём солдате и не вытирает ему сопли. Если хочешь что-то получить, нужно это выпросить, выходить, выбить или украсть.

Да и мы уже не похожи на образец для парада, скорее на злых, грязных и голодных окопных крыс. Но сегодня у крыс праздник, сегодня у крыс баня.

Перебрасываясь ленивыми фразами мы с Францем пускали дым в густой и тихий воздух, пока, Франц не ткнул меня в плечо:

-Гельмут, смотри.

Мы увидели, как в деревню, растянувшись как толстая, грязно-желтая гусеница вползает колонна грузовиков. Опытному взгляду было достаточно нескольких секунд, чтобы понять, что это не грузовики Вермахта.

Всего несколько признаков, помимо обозначений на самих машинах - смех, крики и куча барахла, которое вместе с личным составом трясется в кунгах, говорили о том, что это «лесники».

«Лесниками» мы называли тех, кто рыщет по лесам в поисках стоянок диверсионных и партизанских групп повстанцев и якобы прикрывает наши спины.

На деле же, мы считали, что весь этот не знающий армейского устава сброд, которому место в тюрьме или на рудниках, по какой-то неведомой и нелепой ошибке получил в руки оружие, за даром ест паёк и потребляет ресурсы, которых нам так не хватает на фронте.

-Ну, что скажешь, Гельмут? К чему они здесь? Думаешь проедут мимо или дела так плохи, что нас пополнят этими свиньями?

-Пока не знаю, но если ты прав и нам их прислали на пополнение, то считай, что я больше не унтер-офицер, пусть меня разжалуют в рядовые, чем в моём отделении будет это дерьмо. Их можно ещё до боя смело поставить в одну шеренгу и расстрелять.

-Гельмут, может ты слишком суров к ним? Давно не имели с ними дела, возможно они за последнее время чему-то научились? Сейчас всем не сладко, думаю, что и они хлебнули. Нам сейчас любые люди будут не лишними.

-Я реалист, Франц, люди не меняются, на войне они становятся лишь хуже. Если в своей обыденной жизни они воровали, грабили и убивали, не имея на то веских причин, то здесь они делают тоже самое, только в больших и почти бесконтрольных масштабах. Они мародеры и убийцы и это их пожизненное клеймо.

-А мы, Гельмут? Разве мы не убийцы?

-Нас такими сделала война, они же шли на преступления всегда сознательно. Для нас это как наказание, а они к этому стремятся и получают наслаждение.

Пока мы говорили, колонна полностью втянулась в деревню и заняла всю главную, и по сути единственную, сельскую дорогу.

Из кунгов выпрыгивали «лесники», многие были одеты не по уставу, вооружены трофейными винтовками и автоматами, у одного «попугая» была даже сабля.

Франц улыбнулся, глядя на этого франта и сказал:

-Да уж, Гельмут, этому дерьмоеду точно бы не помешал фронт.

Иди, расспроси их, может узнаешь что-то интересное, заодно тряхни их на предмет съестного, иначе мы выкурим все сигареты пока сюда прибудет наша кухня.

Когда я подошёл к колонне, то один из них стоял и справлял малую нужду прямо на переднее колесо своего «Опель Блиц» и громко о чём-то гоготал с ещё одним таким же идиотом (точно, как животные – подумал я).

Я даже не знал, как к ним обратиться, не хотел кричать «Эй солдат», чтобы не марать это мужественное слово об этих слизней и крикнул просто:

-Эй, подскажи, что за подразделение? Где ваш командир?

-Какое тебе дело? Твоё командование обо всём в курсе, то что тебе лично не сообщили и не согласовали так это твои проблемы. – он сам обрадовался своей глупой шутке и загоготал снова.

-У тебя длинный язык и полное отсутствие понятия о субординации, рядовой.

-Мне плевать на твои унтерские нашивки, мы подчиняемся только Гауптшарфюреру СС - Шолю (этот идиот даже не заметил, как сам ответил на мой вопрос).

-И где ваш Шоль?

-Почем мне знать, наверное, решает вопросы с вашим командиром батальона. Вы сами то давно сидите в этой грязной дыре? Есть здесь хоть красивые девки или все такие же замарашки, как в предыдущей, откуда мы приехали.

-Мы здесь с утра. Не до девок, люди хотят есть, кухня так и не подошла.

-Похоже, что до некоторых в вашем командовании стало доходить - вы фронтовики, не заслуживаете жратвы, которую едите.

-Что ты несешь?

-Паршиво воюете и зря жрёте свой хлеб. Если бы вы добросовестно выполняли свою работу, то мы бы не отступали по всем фронтам. Если бы такие как мы, не защищали вам спину от большевистских бандитов, вас бы давно прижали с фронта и тыла.

-Ты бы не протянул со мной в окопе и часа, ослиная башка.

-Что ты вякнул, окопный хорёк? - Он и ещё несколько «лесников» обступили меня с трех сторон.

Франц увидел, что обстановка накаляется и уже бежал к колонне грузовиков, вместе с солдатами из его отделения. В воздухе чувствовался запах водки и чеснока (эти свиньи пили прямо в кузове своего грузовика), а ещё в воздухе пахло хорошей дракой.

Я не из тех, кто ждёт удара для того, чтобы начать защищаться, я их тех, кто бьет первым. Близость Франца и солдат нашей роты, придало мне морального веса и решимости, ну а веса моим кулакам и так было не занимать. Резкий удар ребром ладони в горло, согнул пополам эту острую на язык свинью, второй удар моего кулака попал в переносицу другому кретину, а потом меня сбили с ног…

Лежа в грязи и защищая голову от сыплющихся на меня ударов, я услышал, как в эту толпу свиней с диким воплем врезался Франц и наши ребята….

Раздался выстрел и крик…

-Прекратить!!! Назад!!! Следующий выстрел будет наповал!!! – Орал наш гауптман Мольтке и пинками разгонял дерущихся.

Когда я смог встать, вытереть кровоточащие губы и унять карусель из звездочек в глазах, то увидел, что надрывается только наш командир батальона, а стоящий рядом чужой офицер, судя по всему тот самый Шоль, что командует этим цирком уродов, молчит и улыбается. Похоже ему нравилось зрелище, ему доставляло удовольствие смотреть на свору своих бешенных псов в деле.

После криков и перепалки, две наших роты и батальон «лесников» развели по разные стороны деревни. Настроение было хуже некуда, саднила губа, кипела ярость и урчал голодный живот. Ко всему прочему, выяснилось, что бешенные псы пойдут первыми в баню, которую топили наши парни, а мы должны ждать, когда весь этот сброд помоется.

Ропот и ругательства поутихли, когда наконец то прибыла наша кухня и началась раздача горячей пищи, все набивали брюхо, было не до возмущений. Не успели мы поесть и дождаться своей очереди на помывку, как нас огорошили ещё одной новостью, она прозвучала, как гром среди ясного неба.

Оказалось, что по убедительной просьбе командования СД, которое поступило в оперативный армейский штаб группы армий «Северная Украина», а потом было спущено вниз по инстанции до нашего дивизионного командования, было решено оказать помощь и содействие нашим заклятым товарищам, которые ведут мужественную борьбу в нашем тылу с бесчисленными бандами партизан и обеспечивают спокойствие, снабжение и охраняют наши коммуникации от русских лесных бандитов.

Так всё прозвучало из уст нашего гауптмана на официальном приказном языке, а если по-простому, то пока основные части нашей дивизии ещё выводятся с фронта, а мы здесь прохлаждаемся, нам поручено оказать содействие бешенным псам Гауптшарфюрера Шоля, в проведении войсковой операции в оперативном тылу наших войск, нахождении диверсионных групп и бандформирований противника, их баз, стоянок и складов.

Нам предстояло прикрывать спину и помогать тем с кем мы только что ожесточенно дрались, валяясь в грязи, тем чья смерть для нас никогда не становилась трагедией, тем чье место в мирное время в тюрьме или на виселице.

Все были не в восторге от предстоящего блуждания по густым лесам, но мы были солдатами Вермахта, а в Вермахте приказы не обсуждают, точнее ты их сначала выполняешь, а уже после выполнения можешь высказать свое мнение, если конечно останешься жив.

Самое отвратительное заключалось в том, что оперативное планирование и руководство операцией поручалось СД, то есть отдавал приказы и распоряжался нашими жизнями Шоль, а наш Гауптман был в его подчинении.

Район проведения операции был почти в 10 километрах от деревни Обанино, в которой мы были расквартированы, а сама операция получила идиотское название «Последний вальс».

Мы с Францем надеялись, что пусть лучше он станет последним для шайки Гауптшарфюрера Шоля, но не для нас.

Эмоции и гнев не лучшие помощники на войне, иногда нервы убивают быстрее пули, так что мы с Францем прошли по своим отделениям, выставили караулы и распорядились, чтобы весь личный состав не расхолаживался и не засиживался допоздна, а ложились отдыхать, подъем предстоял ранний.

Утром нас ждало сложное дело, выдвижение в пункт назначения было назначено на 5 утра. Мы больше опасались не русских, а тех, с кем предстояло идти в бой, тех на кого уж точно нельзя положиться.

После подъема началась будничная армейская работа: проверка оружия, погрузка боеприпасов, построение, постановка задачи.

Шоль даже любезно выделил нам несколько грузовиков и «Ханомагов», так как почти весь наш транспорт был всё ещё на фронте, а мы выводились в тыл пешком, оставив всё тяжелое вооружение товарищам, которые воюют на передовой. Так, что самое серьезное, что было у нас в наличии - это ротные минометы и выделенные Шолем броневики.

У «Лесников» дела, в плане вооружения, обстояли гораздо лучше. Эти барахольщики, за время своих похождений по тылам, успели выпросить у своего командования несколько легких зенитных орудий и даже пару танков чешского производства.

Как нам объяснили, план для такого рода операций в этот раз был не совсем стандартный, раньше лесные массивы, топи и болота в которых прятались бандиты, брали в кольцо, окружали, обкладывали со всех сторон, сжимая удавку - стараясь уничтожить всех, кто попал в мешок.

Такая тактика часто приводила к затяжным перестрелкам, не давала врагу отступить, вынуждала партизан переходить к сплошной обороне (большинство из них не питало иллюзий насчет возможного плена). В итоге, всё заканчивалось большими потерями со стороны наступающих и приходилось все равно дробить котел на части и уничтожать очаговое сопротивление.

Сейчас задача была иной, наши подразделения совместно с частями СД должны были наступать с одной стороны, выдавливая противника из лесного массива на открытое пространство, где наготове были артиллерийские и авиационные корректировщики, которые должны будут вызвать на отступающие банды огонь артиллерии и корректировать действия звена пикирующих бомбардировщиков.

После этого, в преследование, с целью окончательного истребления, должны были подключиться подвижные моторизованные огневые группы. Таков был замысел.

На деле всё случилось так как мы и предполагали, Шоль, имея в распоряжении армейскую пехоту, не стал рисковать своими людьми, а пустил широкой цепью на прочесывание леса и установление огневого контакта с врагом две наших роты, в то время как его свора сидела за нашими спинами и выжидала, когда мы своими телами проложим им путь к победе и прорвемся к базам партизан.

Нет смысла описывать весь бой, он был тяжелый, бой в лесу всегда непростой. Ошибочно считать, что окопные крысы хороши лишь на передовой, опыт, он везде опыт. Мы с Францем и немногие старики из нашего батальона уже не раз бывали в таких лесах, мы наступали через леса, мы драпали через леса, всякое бывало.

Бой в лесу обладает своей спецификой, не всегда понятно откуда именно стреляют, деревья отражают звуки, всегда кажется, что осколки твоей гранаты принимают на себя стволы деревьев, но если граната брошена в тебя, то острые щепки от деревьев все летят обязательно в тебя.

В лесу не понятно кто зовет на помощь и трудно найти своих раненных, в лесу не всегда ясно где тыл, а где фронт и постоянно кажется, что противник тебя обошел и уже за твоей спиной. Лесной бой всегда преподносит неожиданные сюрпризы, но в целом, можно сказать, что мы справились.

Единственное чего мы не ожидали, так это, что враг окажет такое упорное сопротивление. Мы не ожидали, что у русских партизан будет в изобилии тяжелое вооружение, начиная от минометов и заканчивая полковыми пушками и зенитными пулеметами. Мы не ожидали, что свои базы они превратят в настолько серьезные укреп - пункты и что фортификация будет на таком уровне.

Было понятно, что к обороне приложили руку офицеры имеющие боевой опыт кадровой службы в регулярных войсках. Дзоты и траншеи с длинными ходами сообщений на каждом шагу, обширное минирование и фугасные снаряды, подрыв которых осуществлялся дистанционно с помощью замыкания цепи, а иногда и примитивно, используя бикфордов шнур.

Мы же использовали, как мы её называли, тактику римских легионов, пока одно отделение отдыхает, его меняет другое - свежее, только они устали и понесли потери, их меняет следующее, чем обеспечивали постоянное подавление противника огнём, выматывали его силы и вынуждали русских тратить драгоценные для них боеприпасы.

Свора Шоля подключилась лишь на последнем этапе, когда противник дрогнул и стал отступать, оставив на своих базах лишь слабые заслоны и раненных, которых по тем или иным причинам не смогли забрать.

Я сидел возле блиндажа, больше напоминающего простую землянку, которая, видимо, служила долгое время жилищем для командиров этого формирования.

Переводил дух, разрывал индивидуальный медицинский пакет, чтобы перемотать своё запястье, которое кровоточило и было посечено мелкими осколками.

Рядом со мной лежал русский партизан, он тихо стонал и часто моргал глазами, на губах у него пузырилась кровь, было понятно, что он уже не жилец. Свора Шоля шла по нашим пятам, они входили на только что занятую нами базу партизан.

Я видел, что они делают с раненными, видел, как режут уши и вспарывают животы, они мясники, солдаты так не воюют.

Этот русский тоже это знал, может был наслышан, а может просто чувствовал, что ему не дадут спокойно уйти на тот свет. Он смотрел на меня, моргал и слабо кивал, указывал взглядом на мою винтовку. Он воевал как солдат и не заслуживал смерти от руки мясников. Я выполнил его последнюю просьбу - выстрелил в сердце, чтобы наверняка.

Русских выдавили из леса, когда были уже глубокие сумерки, ночь сыграла им на руку и сделала почти бесполезным труд наших корректировщиков и огневых батарей, которые стреляли по кустам, многие бандиты просочились и вырвались.

Нам честно было уже плевать, мы считали потери, мы чертовски устали. Я сидел на бревне, отмахиваясь здоровой рукой от русских комаров, таких же кровожадных как их партизаны. Когда ко мне подсел такой же уставший и вымотанный Франц, я спросил:

-Ну как дружище, всех сохранил в своем отделении?

-Нет. Энцель подорвался на мине, у Хауфа прямое попадание в голову и выбыл Лангеберг, перебито сухожилие на ноге.

-У тебя как, Гельмут?

-У меня хуже, пятеро уснули навек, двое выбили в лазарет, из них один наверняка калека.

-Чертов Шоль, чертовы «лесники» …

-Нет, Франц, чёртова война…она создана именно для таких псов, как они. Я устал, у меня закрываются глаза, меня воротит от всего, а они пьют, ты слышишь, они празднуют? Для них всё это дерьмо - нескончаемый праздник.

-Да, сейчас их звездный час, после войны про них даже будут стесняться говорить, их спрячут в грязный чулан и преисподнюю, из которой они вылезли.

-Знаешь, что Франц?

-Что?

-Не считай меня безумцем, но я захотел на фронт, там чище, чем здесь.

-Я тоже, Гельмут, я тоже…».

А здесь чего ждёт от меня Бирхофф? Умиления и гордости за правильных и матёрых вояк — Франца и Гельмута? Должен получить моральное удовлетворение от того, как они скрипели зубами и тихо ненавидели карателей, но всё равно шли вместе с ними убивать партизан? Я бы подумал, если бы история закончилась тем, что эти два «правильных немца» расстреляли карателей в спину во время боя, но они, напротив, облегчили банде уродов всю работу.

Нет, без таких псов — войны, как эти Гельмут и Франц, что пробивали лбом нашу оборону и прокладывали дорогу Вермахту, не было бы работы и таким, как бригада Дирлевангера и прочим айнзацгруппам. Вслед за боевыми частями Вермахта всегда приходили они, тащились, как дымный шлейф с запахом крови и пожарищ.

Просто, очередной лёгкий намёк нациста о том, что «мы не такие, в Вермахте были только честные вояки, а кровавые ублюдки — это вон те, воняющие водкой и чесноком, «лесники». Хитёр — бобёр, но нет, не прокатит. Не дам тебе успокоения и отпущения грехов, на старости лет.

Когда дочитал и уже думал над ответом, на почту прилетел ещё один текст от Бирхоффа. Не может успокоиться дедушка? Решил мне весь свой многолетний архив слить за несколько дней? Хотя, какой смысл в иронии, ведь я сам первый ему написал.

Почитаю, что ещё он отправил.

Воспоминания Мартина Фихта - ефрейтора 132-й пехотной дивизии Вермахта о бое, случившемся в конце июня 1942 года под Севастополем.

"Всё что у меня осталось - это мои воспоминания и старый фотоальбом, больше ничего нет и не будет. Я доживаю свои последние дни в пансионате для престарелых под Магдебургом.

К моим соседям по пансионату иногда приезжают родственники, внуки, а ко мне никто… У меня больше никого нет. После войны я не обзавёлся семьей, война отняла не только мою молодость, но и надежду на нормальное будущее.

Ко мне не приезжают даже старики сослуживцы, многие из тех, с кем я начинал этот огненный и кровавый путь, практически поголовно остались лежать на земле Крымского полуострова.

Сегодня приехал только Людвиг, он приехал выслушать мою историю, за что ему безмерно благодарен, не хочу уносить с собой в могилу мою память и мою боль.

Мало кто, даже в современной Германии, знает о том, что с осени 1941-го по лето 1942 – го года, наша 132-ая пехотная практически полностью дважды обновляла свой состав из-за очень высоких потерь, не знаю каким чудом нас тогда вообще не расформировали.

Сейчас я смотрю на своё довоенное фото и думаю о том, как был молод и полон сил, как думал о том, что после войны я вернусь в ещё более прекрасную и великую страну, мою грудь будут украшать награды, как смогу часами рассказывать интересные истории о своих приключениях и тех местах, где успел побывать, мой послужной список будет словно ключ, открывающий для меня все двери успеха и любой карьеры, какую бы я не выбрал.

Самое же главное о чём я мечтал - это большой дом, дети и девушка, которую я назову своей женой. «После войны – женюсь, обязательно» - так я тогда думал.

Всё перечеркнул тот июньский день 1942 года под Севастополем, день, когда я навсегда стал уродом.

Мысленно я очень часто переношусь в то ранее утро лета 1942 года:

-Мертвецы проснулись! Вставай, Мартин, я говорю русские мертвецы проснулись!!!- орал Зоммер мне в ухо.

-Иди к чёрту, идиот, дай мне поспать…- зло пробормотал я спросонья, ещё не до конца понимая, что случилось, но уже явственно слыша звуки разгорающегося боя.

-Не может быть, они должны были там все сдохнуть - воскликнул я, вскакивая и протирая глаза. Боже, когда это всё закончится? Сколько я уже не спал нормально?

-Не сдохли, Мартин, к сожалению, 5 минут назад эти «Иваны» забросали гранатами 2-ой взвод и обстреляли в казематах отделение Бахмана… Санитары вытащили кого смогли. Фельдфебель велел поднимать тебе весь взвод, снимать всех, даже тех, кто заступил в наряд, людей не хватает.

-Проклятье!!! Чёртовы, упёртые выродки… - я грязно выругался - Неужели нельзя просто сдаться и перестать мучить себя и нас? Всё уже кончено, как они…

-Они не считают, что всё закончено. Нужно идти, Мартин, там гибнут наши люди, всё остальное после. - оборвал меня Зоммер.

Когда мы вышли на улицу, то огнемётчики уже подошли, а я бегло провел перекличку среди своего взвода, проверил снаряжение и всё необходимое. Мне предстояло непростое решение, нужно было выбрать тех, кто пойдет в числе первых, опять убивать «мертвецов», кто пойдет штурмовать «Подземный линкор», выбрать тех, кто сейчас пойдёт умирать.

«Подземным линкором» мы назвали крупнокалиберную башенную артиллерийскую батарею русских на северных окраинах Севастополя, которую мы сначала называли «Максим Горький», а её обслугу и орудийные расчёты назвали – «мертвецами».

Как не назови это сооружение, всё равно синоним у него был один – смерть. Помимо самих орудий, там был целый комплекс подземных коммуникаций, способный автономно и долго вести круговую оборону, а сами башни представляли собой бетонные доты, а в довесок ко всему гарнизон этой «машины смерти» был укомплектован русскими безумцами у которых отсутствовало чувство самосохранения и свойственное каждому человеку - желание жить. Батарея «Максим Горький» мешала не только нам, она мешала всей одиннадцатой армии Манштейна и срывала штурм города-крепости Севастополь с северного направления.

Командир нашей дивизии - Линдеман, хотел выслужиться и надеялся на повышение, он решил взять этот проклятый «Подземный линкор» любой ценой, не считаясь с потерями. Уже две недели мы убиваем русских и умираем сами. Две недели из нас выбивают дерьмо и дух. Мы давно полностью окружили батарею и отрезали её от всех коммуникаций, я лично ползал с Хайнрихом и его людьми, следил, чтобы не осталось ни одного телефонного провода, ни одной ниточки которая бы связывала гарнизон с окружающим миром. Нам удалось посбивать и повредить все радиоантенны, русские были уже давно без связи, они не получали продовольствие и боеприпасы.

Но мы не могли ждать, когда они полностью израсходуют свой боекомплект, каждый залп этого монстра очень дорого нам обходился. Нам не помогли ни звенья «Ю-87», которые бросали самые тяжелые бомбы, какие только могли поднять, нам не помогли залпы крупнокалиберной артиллерии, они не смогли проломить толстый бетон. Русская батарея по-прежнему стояла и продолжала огрызаться огнём.

Всё пространство вокруг батареи, вся земля обезображена глубокими воронками и кратерами, но сама батарея стоит…

Когда у них закончились снаряды, они начали обстреливать нас учебными болванками, когда закончились и они, то русские подпустили поближе взвод Юханса и выстрелили по ним струей пороховых газов, от взвода почти ничего не осталось. Это было поистине страшное зрелище струя газов огромной температуры сметала людей, а от высокой температуры с костей срывало кожу и мясо. Мне никогда этого не забыть.

Когда нам удалось прорваться к комплексу вплотную, то в дело пошли огнемёты, горящий бензин и масло, которые мы заливали им в вентиляцию. Мы не хотели их выкурить, мы хотели их уничтожить всех до одного, мы ненавидели этих русских выродков, думаю, что и они ненавидели нас не меньше.

Когда мы думали, что наконец то дело сделано и можно добить оставшихся внутри, мертвецы ожили и предприняли контратаку. Нам не удалось проникнуть внутрь этого бетонного архипелага, мы получили приказ на отход.

Едва пополнив боекомплект и не успев толком зализать раны, мы вновь получали приказ от командира дивизии Фрица Линдемана - штурмовать этот могильник.

Люди не хотели идти, пополнения не успевали покрывать наши потери, мы израсходовали всю взрывчатку, мы дико устали, мы все хотели жить.

Русские неоднократно пытались прорваться из своего форта в район Любимовки, но были отсечены огнём, в Любимовке уже стояли наши войска.

Даже если бы русские прорвались, я знал, что в форте оставалась ещё группа фанатиков. Командование решило, что даже если орудия батареи уже не стреляют, нельзя оставлять у себя в тылу гарнизон, который не капитулировал.

В то раннее утро, когда меня поднял Зоммер, мы снова пошли на штурм, я очень надеялся, что на этот раз последний.

Я помню, как нам удалось довольно легко подойти ко входу в комплекс, он был уже вплотную окружен нашими штурмовыми группами, у меня было огромное желание остаться руководить штурмом и не соваться в пекло. Было дурное предчувствие, а в голове пульсировала мысль: «не ходи, не ходи!», но я посмотрел на своих парней, мы уже слишком многих потеряли, я не мог отсидеться за их спинами, меня бы не поняли, меня бы не простили, авторитет и уважение на фронте – это то качество, которое потеряв один раз уже не вернуть.

По обыкновению, мы начали с огнеметов, а потом ворвались внутрь, первых двух русских, которые на коленях выползли мне навстречу, я срезал одной очередью, они даже не видели меня, надышавшись гарью, они кашляли и щурили свои глаза, как кроты под землёй. Я перепрыгнул через них и побежал дальше, выглянул за угол - вроде чисто, сделал два шага вперед и вспышка…

Я приходил в сознание пару раз, меня тащил наш санитар Раус, я узнал его по голосу, я ничего не видел, лицо жгло просто адски, его заливала липкая кровь…

Это была граната, её осколками мне срезало ухо, выбило глаз и разворотило щёку.

Я перенёс несколько очень сложных операций и едва выжил, за этот бой я не получил железного креста, лишь нашивку за ранение, знак «Крымский щит», знак за рукопашный бой и был формально повышен в звании.

Что толку, какой в этом смысл? Я уже был не годен, к службе и к дальнейшей нормальной жизни. Мне было плевать, что этот проклятый форт мы всё-таки взяли, а вскоре наши войска взяли и Севастополь. Мне было тошно от победных маршей и истерики ликования по радио, которое мы слушали в госпитале. Зачем мне этот Севастополь, я остался без глаза и уха, я инвалид.

Может мне вернёт ухо Фюрер, может Манштейн мне подарит глаз, а может наш командир дивизии, который угробил массу людей, ради своего железного Креста и благодарности командования?

После скитания по госпиталям и тыловым частям, вернулся домой только в 1944 году, когда Севастополь был уже потерян нами и занят снова Советами. Вернулся в город, который был почти весь разрушен бомбардировками англичан. Беженцев, обездоленных и инвалидов было так много на улицах, что до меня никому не было дела.

Дела на фронте шли так паршиво, что Вермахту тоже было плевать на какого-то комиссованного солдата, который уже своё отслужил, отдав своё здоровье и молодость Великому Рейху. С такой внешностью я не мог рассчитывать на нормальную работу и счастливую семью.

Всё, что у меня сейчас осталось – это старый фотоальбом, пансионат для престарелых и воспоминания о солдатах, о моих друзьях, которые так и не вернулись из Крыма. Теперь память о них хранит лишь прибой, чужого для нас, Чёрного моря».

Если Бирхофф надеялся, что к концу истории Мартина Фихта я буду давиться слезами и жалеть о так и несостоявшемся семейном счастье этого немца, то он не угадал. Фихт думал, что «Крымские щиты» легко достаются, нет уж, изволь за красивую нашивку выложить глаз и ухо на стол.

На самом деле, данный отрывок оказался мне очень полезен, давно искал письменные свидетельства этого боя, с той стороны. Теперь есть материал, чтобы сделать статью и напомнить людям о том, что творилось в районе села Любимовка в июне 1942-го на бронебашенной батарее № 30 или 30-ая батарея (немецкое обозначение «Maxim Gorki I»).

Почти месяц мужики — бойцы и матросы сражались в полном окружении, кошмарили «Гансов», тормозили штурм Севастополя и сковали силы целой дивизии Вермахта.

Командир батареи Георгий Александер, 25 июня 1942-го, когда понял, что уже всё… Когда на батарее не осталось ни снарядов, ни людей — решил взять несколько оставшихся, ещё живых, мужиков и пойти на прорыв. План состоял в том, чтобы через водосток выйти к реке Бельбек и уйти к партизанам. У них почти получилось, но к сожалению, не до конца. В районе деревни Дуванкой, какая — то гнида, из местных, сдала группу Александера немцам.

Георгий Александер был направлен в Симферопольское Гестапо, а потом в лагерь, где и был расстрелян.

Вот лучше про него напишу Бирхоффу, пусть знает, против кого воевал Фихт и чудом выжил. Он должен не ныть о своём ухе, а гордиться, что встретился при жизни с настоящим советским Колоссом, гордостью и легендой Черноморского флота, и это не про батарею, это про Александера и его людей…