Жребий брошен

Подарок русалки

Прекрасная пора – середина лета. Не нужно кутаться в тяжелые меха, тереть замерзающий нос, не приходится выть от голода, по какой-то причине оказавшись в лесу без припасов. Лето всегда прокормит путника грибами, ягодами да орехами, выстелет постель из мягкой травы, согреет солнечными лучами. А коли даже косоворотка и полотняные штаны слишком жаркими покажутся, или пояс с саблей вспотеть заставит – всегда можно в прохладной реке обмакнуться, пропитаться свежестью так, что потом на солнце поваляться только в удовольствие будет.

Хорошо летом. И как-то забывается о том, что по злой прихоти судьбы остался он беден, как церковная крыса, что все товары, которые купил на скопленное за несколько лет серебро, остались гнить на речном дне вместе с ладьями, а из доброй сотни славных крепких молодцев в живых остались только он с невольницей, беглый холоп Муромского князя да купец Любовод с одним из своих кормчих.

– Ну, да ладно, – негромко буркнул себе под нос Олег. – Начинал я свой путь таким же нищим. Да еще и не знал, куда колдовством собственным заброшен. Не пропадем.

– Чего молвишь, друже? – поднял от воды курчавую голову Любовод.

– Спрашиваю, готово ли?

– Да, все уже, затянул, – вместо купца ответил с плота Ксандр, накручивая ивовые ветки на рогатину над грубо выстроганным веслом. – Подсохнуть бы им, да уж ладно. Ветвей по берегам много – коли что, подлатаем.

Плот по размерам лишь ненамного превосходил крохотную хозяйскую каморку на ладье. Несколько сосновых бревен, связанных вместе в два слоя, два весла – на корме и на носу, да брошенные поверх этого для мягкости охапки травы. Шедевром кораблестроения назвать это было нельзя – но многого от плота и не требовалось. Всего-то скатиться вниз по течению до Каспийского моря, которое в нынешние времена называли кто Хазарским, кто Персидским, да как-нибудь добраться до устья Волги. А там ладьи русские часто ходят. Кто-нибудь да подберет невезучих соотечественников. Ксандр утверждал, что плот этот путь выдержит, что впятером они с изделием своим управятся. А он кормчий, ему виднее.

Александр Коршунов дернул покрепче черенок ветки, заправил его под другие, попробовал, свободно ли ходит в импровизированной уключине выстроганное из березового стволика весло, облегченно выдохнул и перекрестился:

– Слава Богу. Кажись, управились. Весла есть, рогатины стоят прочно, плот тоже, чую, не гуляет. Сделали, хозяин. Грузиться нам нечем, посему хоть сей час отправляться можем.

– Слыхал, ведун? – Любовод еще раз ополоснул лицо и выпрямился. – Плыть пора. А где девка твоя, холоп куды убег? Торопишь, а людишек не собрал.

– Урсула за мной шла, вот-вот нагонит. Ветки для веревок помогала резать. Видать, много набрала, не унести. – Середин сладко потянулся. – А Будута и вовсе не мой, а княжеский. Грибы, небось, собирает. Те самые, что мы все вместе кушать изволим. Так что не серчай на него. Чем больше соберет, тем дольше переход первый удастся сделать, пока брюхо не подведет.

– Разве ж я серчаю? – Купец поднялся выше на берег, уселся на траву возле ног Олега. – Ныне мы с ним ровней стали. Он уха куньего не стоит – да и я не больше. Меч дедовский да имя доброе – вот и все теперь мое богатство.

– Не грусти, друже, – опустился Середин рядом с ним. – Имя доброе и меч вострый тоже немалого стоят. Помнишь, как меня первый раз встретил? Даже ложки у меня тогда не имелось. А нынешней весной ты меня сам же в сотоварищи взял. Пусть и не на равных, ан близок я стал с тобой, купцом потомственным. Ну, не повезло нам в сей раз. Ништо, года за два-три отобьем назад потери свои. Невозможно же все время барыши грести! Проигрывать тоже нужно уметь.

– Ты меня с собою не равняй, – болезненно поморщился Любовод. – Ты колдун, твое богатство – в знании тайном, в травах собранных, в зельях хитрых. Пока голова твоя на плечах, то и сила всегда с тобой, и удача, и прибыток. А купцу серебро важнее головы и рук будет. Токмо серебром он хлеб свой промышляет, токмо ладья ему прибыток везет. Ныне же я и без мошны, и без ладей остался. Как дело делать стану, чем барыш добывать? С лотком по весям феней ходить? А Зориславе что скажу, отцу ее? Они ведь с богатым купцом новгородским роднились, а не с голью перекатной! Как любой своей в глаза гляну? Я ведь ей подарки дорогие обещал. Украшенья заморские, шелка китайские, злато-серебро. А ныне чем хвалиться стану? Травой морской да речною тиной?

– Ну, положим не совсем уж ты без штанов остался, – попытался утешить его ведун. – Я так понимаю, угол свой у тебя в Новгороде есть, да и отец в беде не бросит, нищенствовать не заставит.

– То-то и оно, что угол, – громко хмыкнул Любовод. – Угол свой, да дом отцовский. Мне, как купцу зажиточному, мужу взрослому, женатому, хоромы новые артельщики справить обещались, двор обширный огородить, с амбарами да хлевами. Ну, и что теперича? Куда жену молодую вести, как в глаза людям смотреть? Улетал соколом гордым, а вернулся воробьем щипаным? В приказчиках на побегушках ходить да ждать, пока доля от отца останется? Да и оставит ли он долю в хозяйстве, коли добра беречь да приумножать не умею… И-и-и-эх!

– Может, мать поможет? – понизил голос Середин, глядя в сторону Ксандра. Кормчий вполне мог и не знать, что мать купца – русалка. – Материнское сердце доброе – сжалится, поможет, чем сумеет. По рекам да омутам, по морям да отмелям добра много всякого лежит… Кстати, ты посылку русалочью сохранил? Ну, помнишь? Тот кусочек зеленого малахита, что я тебе из омута принес, когда сюда плыли? Ну, еще перед поворотом, перед самым устьем Урала? В смысле, реки этой?

– Да, точно… – Купец рывком поднялся. – Камень с ладонь размером. На нем руны какие-то были неведомые. Мы еще гадали, что он нам принести должен – удачу или хлопоты лишние?

– Он самый. – Ведун выпрямился рядом, отряхнул штаны. – Отдать бы его надо твоей матушке. Глядишь, в ответ спросить чего можно будет.

– Я так мыслю, нельзя нам отправляться, – начал нервно кусать губу купец. – Некуда. Чего матери скажу? Сберег, не сберег… Видать, отринулись от меня боги. И Похвист, и Стрибог, а уж Макошь и вовсе прогневалась. Ни отцу нельзя показаться, ни невесте любой, ни матери кровной.

– Ты о чем, Любовод? – не понял Середин.

– О посылке той, осколке каменном, – чуть не зарычал купец. – Не в кошеле же мне его носить, не за пазухой! Тяжел больно, неудобен, да и нужды не было.

– Ты яснее выражаться умеешь?

– Да уж чего яснее?! – передернул плечами Любовод. – Не держал я его при себе! В конуре моей он на ладье остался. В сундуке с серебром да прочим добром. Грамотами, списками, дозволениями. На дне ныне покоится. На дне!

– Дык… – кашлянул Олег. – Дык, достать, стало быть, нужно. Чего же ты молчал? О нищете плачешься, а про сундук с серебром молчишь.

– Ну, какое там серебро, – отмахнулся купец. – Растратились мы перед дорогой. Осталось несколько гривен на случай внезапной надобности, вот и все добро. Токмо как его достанешь?

– А чего не достать? – не понял ведун. – Медный воин, как я понимаю, ушел. Раз он нас убивать не стал, чего ему тут торчать? А уж у твоей ладьи – тем более. Лежит она на самой стремнине. Где утонула – кроме нас и медного воина, никто не знает, разграбить не могли. Эта чушка днище ладьи мечом пропорола. Стояла она на дне – стало быть, больше трех саженей глубина никак не будет. Достанем.

– Как? – Любовод, в свою очередь, оглянулся на кормчего, который продолжал колдовать с веслом, и понизил голос: – Здешние реки от наших далеко больно. Маму тут могут и не знать вовсе. Мыслю так, помощи у водяных, навок и русалок здешних мне не выпросить. Да и защиты тоже.

– А просто нырять ты никогда не пробовал? – укоризненно хмыкнул Середин.

– Зачем? – не понял купец. – Там же нежить по дну таится. А ну, попадешься? У нас многие из Волхова не выплывают…

– Ладно, – прекращая пустой спор, махнул рукой Олег. – Я нырну. Если не больше трех саженей, то достану. А коли глубже… Ну, тогда думать станем. Размышлять.

– Ксандр! – окликнул кормчего Любовод. – Место, где Мамка утонула, ты приметил?

– А чего там примечать? – обернулся плечистый молодец. – Река одна, с русла никуда не денется.

– Значится, не запомнил, – понял купец.

Середина забывчивость кормчего ничуть не удивила. Когда тебя преследует по пятам неуязвимое чудовище, выкованное из красной меди, когда судно с пробитым дном уходит из-под ног, а течение захлестывает палубу, снося людей и припасы, – тут морякам, само собой, не до того, чтобы по сторонам приглядываться да приметы запоминать. Живым бы остаться…

– Плот не лодка, супротив течения не подымется, – невозмутимо сообщил кормчий. – Пешими идти придется. Да на себе опосля тащить, что найти сможем.

– Ништо, своя ноша не тянет, – отмахнулся купец. – Хоть чего бы спасти…

– Отстань, охальник! – совсем рядом, чуть не в самое ухо, выкрикнула Урсула.

От неожиданности Олег вздрогнул, а Любовод и вовсе присел, закрутив головой. Затрещали ветки, к берег сквозь лещину продралась невольница, сжимающая перед собой охапку ивовых прутьев, сзади показался тощий, лохматый Будута. Завидев хозяина, девушка притормозила и закричала с новой силой:

– Куда руки тянет, охальник! Пока ты, господин, не видишь, он за задницу меня хватает, недоросль!

– Неправда сие, боярин! – обошел ее беглый холоп и стало видно, что обеими руками он держит за края подол рубахи, полный лисичек, подберезовиков и белых грибов. – Мне и прихватить-то ее нечем. Видать, веткой задело, а она и вопит.

– Не ври, подлая душонка! Нечто я ветки от пятерни не отличу?

– Да видишь же, заняты руки!

– Коли у тебя обе руки заняты, – поинтересовался ведун, – каким местом ты грибы собирал?

– Дык, боярин, пока собирал, одной рукой кое-как удерживал. А как невмоготу стало, обеими ухватил да назад пошел.

– Врет! – Урсула бросила прутья и провела ладонями по краям головы, поправляя выбившиеся золотистые пряди, потом одернула войлочную курточку, подтянула на талии завязки мягких свободных шаровар. – Лапал, охальник! Лапал!

– Нечто мне это надо – о пигалицу колоться? Да я стороной лучше пройду! – Холоп опустился на колени возле кострища, в котором еще теплились несколько угольков, высыпал добычу на траву и начал торопливо подкладывать щепочки. – Да я в Муроме во сто крат ее краше найду!

Рабыня вспыхнула, повернулась к Олегу, возмущенно хлопая ртом, как вытащенная на воздух рыба.

– Ты говори, да не заговаривайся, – заступился за девушку ведун. – Как бы в Муроме заместо красных девок тебя кат с клещами не встретил. Язычок слишком длинный не подкоротил.

– Че язык-то, че язык? – обиделся холоп. – Нетто я языком загулял? Ну, побродил малость без спросу. Может, плетей дадут. Али и простят. В походе-то на торков я как отличился. Рубился знатно, не бегал. Отчего язык резать?

Тут Будута был почти прав. За побег от клятвы князь Муромский вполне мог и запороть его насмерть – себе в утешение, другим для острастки. Мог и спрос на дыбе учинить, дабы возможных сообщников выведать. Мог загнать на какие-нибудь работы гнилые – уголь в лесных ямах пережигать, погреба сырые вычерпывать, ходы тайные копать. Холоп – это ведь не смерд вольный, не ремесленник слободской. Холоп за звонкое серебро добровольно свою душу и тело князю продает, а потому и спроса за него ни по «Правде», ни по совести никакого не будет. Хотя, с другой стороны – мог и помиловать. Вот только язык беглецу вырывать – и впрямь никакого резона. Он ведь речей зловредных не вел, князя не порочил, слов обидных не говорил.

Значит, и страдать должно не то место, которым Будута говорит, а то, которым думает. Седалище, то есть.

– Хватит трепаться, – отмахнулся Олег. – Перекусим давайте, плот припрячем, да вверх по реке пойдем. Если повезет, до ночи к ладье потонувшей выйдем. Ксандр, как мыслишь? Найдем до темноты?

– Нет, не найдем, – мотнул головой кормчий. – Вниз по течению два дня на веслах… Коли по прямой – так верст тридцать, не менее. А вдоль реки и вовсе дня два идти придется. Погорячился ты, ведун, про темноту…

Однако даже Александр Коршунов дал слишком оптимистичный прогноз: до места крушения первой ладьи путники добирались целых пять дней. Правда, и шли они не от рассвета до заката, как обычно в походе, а от силы по полдня. Слишком много времени уходило на поиски пропитания, на приготовление грибов и бесполезные попытки наесться лесными ягодами. К тому же, нехоженый берег – это не ямской тракт. Где кустарник на откосах так нарос, что вдоль него по пояс в воде пробираться надо; где излучина реки так холм подмыла, что омут прямо под многосаженным обрывом начинается, и приходится через верх холма, сквозь смородину и шиповник саблями и мечами путь прорубать. Лишь когда наступил пятый полдень, кормчий, чавкая по воде под низко склонившейся ивой, вдруг остановился и вытянул руку, указывая на противоположный берег:

– Смотрите!

– Что там? – подошел ближе Любовод.

– Вон, меж камней бревно ошкуренное лежит. Не иначе, мачта наша выглядывает, а? И место тут такое… Вроде как на то похожее.

– Если это оно, следы медного стража остаться должны, – напомнил Олег. – Иди, не задерживайся. И так все ноги промокли.

Путники двинулись дальше по направлению к отмели и уже через полсотни шагов наткнулись на просеку в ивовом кустарнике, проломанную от берега до берега. Местами гибкие ветви уже поднялись, закрывая брешь в своих рядах, местами, наоборот, засохли, переломанные и вдавленные во влажный песок огромной тяжестью.

– Ну, что теперь скажешь, ведун? – поинтересовался купец.

– Скажу, что все хорошо, нашли. – Середин прищурился на солнце. – Тогда вам задание: кустики здесь посечь, лагерь разбить да дрова приготовить, и побольше. Лето летом, но чует мое сердце – продрогну я нынче до костей. Урсула, отвернись.

Невольница хмыкнула: можно подумать, она голым хозяина не видела! Но отвечать не стала, послушно отошла в кустарник и начала неторопливо надламывать ветки возле самых корней. Будута двинулся было за ней, но вдруг остановился, оглянулся на Олега и, повернув в другую сторону, тоже принялся расчищать место.

Ведун скинул рубаху, шаровары. Снял с ремня полный поясной набор: саблю, серебряную ложку в замшевом чехле, сумочку с несколькими монетками и туесками с самыми необходимыми зельями, один из двух ножей. Опоясался снова. Ремень сразу стал непривычно легким – он уже не тянул вниз, а будто рвался кверху, как воздушный шарик. Середин потер тряпицу на левом запястье, проверяя, на месте ли примотанный к руке православный крестик, потом хлопнул друга по плечу:

– Тут меня подожди, Любовод, не отходи никуда. Мало ли что…

– Не бойся, Олег, не оставлю, – пообещал купец и тоже начал раздеваться. – Коли что, враз выручать кинусь.

– Это хорошо…

Ведун повернулся к реке, плавно вошел по песчаному берегу в воду – по колено, по пояс, потом оттолкнулся и сразу нырнул, не закрывая глаза и крутя головой во все стороны.

Несколько лет, проведенных в этом мире, приучили его к тому, что, стоит хоть ненадолго сунуться в воду – обязательно рядом появится какая-нибудь нежить, привлеченная теплом живого тела, светом человеческой ауры. Кто из водяных обитателей ласки и любви ищет, кто согреться хочет, кровушки горячей испив, а кто и душу из тела высосать не прочь, дармовой энергией напитаться. Посему на глубине уши надобно держать востро. Разумеется, заговоры от водной нежити ему известны, знакомцы даже имеются среди холодного племени – но все равно, лучше не зевать. А то ведь в утопленники можно раньше перескочить, чем первое слово произнести успеешь.

Ведун проплыл несколько саженей вдоль самого дна, поглядывая по сторонам – однако хозяев реки не приметил. Он всплыл, нырнул снова, заскользил над перекатывающимся по дну крупнозернистым песком. Нет, никого. Ни шаловливых русалок, ни навок угрюмых, ни болотниц, ни даже мелкой какой нежити. И на глаза не попадаются, и крест у запястья не греется, присутствия магии не ощущает. Так оно, может, и спокойнее – но странно, очень странно. Это как озеро, в котором ни рыбка не плещется, ни комары по берегам не летают. Пусть и красивое – но воду из такого лучше не пить. И самому не следует купаться.

Середин устремился наверх, к поверхности, распугав стайку стремительных серебристых уклеек, вырвался на воздух, мотнул головой, вглядываясь в берега, и, уже не сильно беспокоясь за местные нравы, короткими саженками поплыл к застрявшему между камнями бревну. В крайнем случае, крест о приближении нежити предупредит, нечего голову раньше времени забивать.

Белый стволик, уходивший от крутого берега в глубину, и вправду оказался верхушкой мачты. Струйки прозрачной воды, играя пузырьками воздуха, перебирали привязанные чуть ниже поверхности веревки; крупные, торчащие в стороны, щепы указывали место, куда совсем недавно крепилась рейка впередсмотрящего и блоки для поднятия балки с парусом. Вырвало, видать, от удара. Но, если веревки уцелели наверху, так, может, и внизу, у бортов, на своих местах привязаны остались?

Олег взялся за одну из них, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и ринулся в глубину, быстро перебирая веревку руками. Погружение получилось стремительным – почти мгновенно заболели барабанные перепонки, защипало в носу и в глазах. Зато он легко добрался до судна, упокоившегося аккурат на самой стремнине, посередине реки, на глубине метра в четыре. С борта ладьи мелко дрожащая от волн поверхность казалась совсем рядом, ведун даже различил силуэт стоящего на берегу Любовода.

Отпустив веревку и цепляясь за борт, ведун пробрался на корму, увидел капитанскую хибарку, благополучно уцелевшую несмотря на катастрофу – но тут грудь начала гореть, и он, отпустив штыри для щитов, устремился наверх. Громко фыркая, отдышался, вернулся к камням. Вынул нож, срезал у верха одну из веревок, снова нырнул, перебирая по ней руками, добрался до борта, обрезал внизу, всплыл. Отделив от мачты вторую веревку, он привязал к ней первую и, крепко ухватив зубами, переплыл реку. Протянул конец купцу:

– Держи, друг, – а сам устало рухнул на песок.

– Что там? Как? Что это за конец? Ты нашел ладью?

– Нашел, – перевернулся на спину ведун. – Дай отдышаться. До нее что отсюда, что оттуда нырять одинаково. Но по веревке быстрее получится. Сейчас, согреюсь немного, да голова гудеть перестанет. Тогда и осмотрюсь внизу подробнее. Ты, кстати, как дверь в каморку свою запирал?

– Засов там обычный. Иногда я замок вешал, но токмо в портах. Ныне открыто должно быть.

– Сейчас, проверю… – Ведун нагреб себе на грудь немного теплого, прокаленного летним полуденным солнцем песка и закрыл глаза.

– Как же ты проверишь, если спишь, Олег?

– Не шуми. Я же не подводная лодка, чтобы сутками под водой сидеть. Дай продышаться.

– Дыши, дыши, друже, – дозволил купец. – А сундук с камнем, как войдешь, по правую руку вторым, попрек стоит. Ручки у него еще по бокам. Там свитки внутри, списки, грамоты. Не так серебро дорого, как они. За каждую полную цену платил, все новые, с поправками от купцов, в дальние края ходивших. На дне, в тряпицу завернутое, зеркало схоронено. То, что в подарок Зориславе готовил. Коли добудешь, хоть не так стыдно вертаться будет. Сам, может, и бос, да подношения драгоценные. Его спутать трудно, сундук этот. У всех рукояти большие и обычные, а у этого вычурные, и размером он меньше…

– Да иду, иду, – сломался Середин. Поднялся, стряхнул песок, забрал у Любовода веревку, сделал несколько глубоких вдохов и нырнул, быстро перебирая руками «путеводную нить».

Спустя секунд пятнадцать он оказался у борта ладьи, прошел по ней руками, увидел запертую дверь хозяйской каморки и… Воздух в легких кончился, пришлось всплывать.

– Ух, – вырвавшись на поверхность, фыркнул Олег, крутанулся и понял, что в его тактике необходимо что-то немедленно менять. Во-первых, веревка с берега, по которой так удобно было добираться до затонувшей ладьи, вела не в то место. Лишние десять шагов вдоль борта не оставляли ему времени и воздуха для обследования каморки. Во-вторых, по этой веревке было удобно добираться сюда с берега – но вот отсюда, с поверхности, куда он выскакивал за воздухом, опускаться обратно в глубину получалось не так-то просто. А в-третьих, мешало течение, что уносило его с совершенно ненужной старательностью.

– Эй, колдун! Ты куда?!

– Сам бы поплавал, – буркнул себе под нос Середин и стремительными саженками поплыл к берегу. – Что за место такое проклятое? Никакой нежити! Хочу русалку. Обычную, синюю от холода и голода русалку. Поцелуй русалки – и я бы спокойно сидел под водой, пока все до ящика наверх не перетаскаю. Да и Любовод по-родственному наверняка бы договорился… Так нет, когда нужны – даже анчутка ни один не появляется.

Выбравшись на сушу, Олег забрался по камням к могучим соснам, нашел под одной из них крупный сук толщиной в две руки, уже сухой, как порох, вернулся к мачте. Войдя в воду, срезал еще одну веревку, привязал ветку к ней, отпустил. Вода радостно зашипела, подхватывая деревяшку, вынесла на стремнину, и там сосновый сук запрыгал, то ныряя под воду, то снова выскакивая на поверхность.

– Ладно, посмотрим, что получилось на этот раз…

Ведун кинулся в реку, в несколько гребков доплыл до валежины, хватанул ртом воздух, после чего быстро ушел в глубину, пользуясь привязанной к ней веревкой – и опять оказался примерно на середине ладьи, только у другого борта. Однако на этот раз у него еще оставался в легких воздух. Олег торопливо резанул свою веревку, прошел вдоль борта до надстройки, зацепил конец за штырь для щитов, наспех сделал один узел – и устремился вверх. Второй нырок ушел на то, чтобы привязать веревку попрочнее.

У Олега появился соблазн сразу сунуться в запертую дверь дощатой хибарки, но он удержался, потратил еще три нырка на то, чтобы перевязать на новое место длинную веревку – ту, что с берега, – после чего доплыл до ожидающего на песочке купца и опять растянулся у его ног, на этот раз действительно без сил.

– Малину будешь? – поинтересовался Любовод. – Невольница твоя принесла. Сладкая, крупная.

– Мяса хочу, – тяжело дыша, ответил ведун. – Много. Согласен даже на сырое.

– Можем съесть холопа, – невозмутимо предложил купец. – Он, конечно, тощий, но на пару дней хватит.

– Не, – отказался Середин. – Как мяса, его всего на один раз хватит. А как гребца – до самой Руси. Пусть живет.

– Тогда жуй малину. – Купец сунул ему свернутый кульком лист лопуха.

Ведун сел, вытряхнул в ладонь горсть ягод, переправил в рот.

Когда он был маленьким и учился в школе, учительница утверждала, что по калорийности грибы ничуть не уступают мясу. В далеком двадцать первом веке проверить ее утверждение на практике Середину не довелось, но теперь он в очередной раз понял, что теория и практика – это две очень большие разницы. Когда нужно таскать бревна, нырять на три метра или рубить сосны – от грибной диеты только сильнее голод чувствуешь. А ягоды и вовсе лишь брюхо набивают. Пять минут прошло – и опять есть охота.

Кулек поместился в семь горстей. Вытряхнув себе в рот последнюю малинину, Олег откинул лопух, вытер о песок руки, взялся за веревку и опять пошел в воду.

Глубокий вдох – на этот раз за четверть минуты он добрался как раз до каюты, успел ощупать дверь, найти затвор, рвануть его – и тут же взметнулся наверх.

Хватанул воздуха, позволил течению протащить себя несколько метров, поймал обмотанный пеньковым концом сук, нырнул снова, рванул створку на себя. В первый миг возникло сопротивление, но тут же дверца, преодолевая сопротивление воды, мягко пошла вперед, и наружу неторопливо, словно деревенский поп, выплыл гладкий белый череп, лениво перекатываясь с боку на бок.

«Кому-то не повезло… – понял ведун. – Оказался в неудачном месте в плохой момент… Вот что происходит с людьми, когда их не успевает прибрать к скользким лапам водяная нежить. Рыбки речные даром что беззащитными кажутся – а обглодают человека не хуже собачьей стаи».

Гадать, кто это мог быть, жалеть несчастного не оставалось ни времени, ни сил, ни воздуха. Середин опять рванулся наверх, зацепился за сук и несколько минут отдыхал, пытаясь перевести дух. Голова гудела, будто он выпил жбан хмельного меда, глаза словно кололо крохотными иголочками, из носа противно вытекала попавшая в него вода. Без привычки в воде долго не побарахтаешься. Чай, не перина. Но делать нечего – надо.

Гипервентиляция теперь почти не помогала. Еще погружаясь вниз, ведун чувствовал удушье. Силы были на исходе. Зато дверь в каморку он уже открыл. Оставалось только заглянуть внутрь… И обнаружить, что никакого «сундука справа» нет. Во время крушения в помещении все перевернулось вверх дном. Сундуки, ковры, посуда, бочонки оказались свалены в одну большую кучу. Видимость на глубине была где-то на две вытянутые руки. Олег различил какую-то рукоять, ухватил, рванул – она не поддалась, – бросил и устремился наверх, жадно заглотил воздух.

– Ну, как там, колдун, нашел? – закричал с берега Любовод.

– Тебя бы сюда, – буркнул себе под нос Середин. Сил кричать в голос не осталось. Однако и возвращаться с пустыми руками тоже было бы обидно. – Ладно, последний раз…

Он снова метнулся в глубину, ухватил идущую с берега веревку, двумя движениями распустил узел – хорошо, наскоро вязал, – дернулся в дверь хибарки, продел конец под найденную рукоять, опять затянул на «удавку», толкнулся ногами, устремляясь вверх.

– Ну, чего?! – опять закричал купец.

– Тяни… – прохрипел Олег.

Однако Любовод расслышал, ухватился за свой конец веревки, потянул… Перехватил поудобнее, поднатужился… Сын русалки был настоящим новгородским удальцом: рослый, плечистый. Ничего удивительного, что веревка пошла, и сундук вылез на песок практически одновременно с ведуном.

– Не тот, – разочарованно покачал головой купец. – В этом рухлядь моя лежала всякая. Ныне, мыслю, попортилась. Столько ден в воде!

– В следующий раз порядок наводи, прежде чем тонуть. – Середин поднялся выше на берег и упал на траву. – Или сундуки к полу приворачивай. Ты бы хоть костер запалил. Продрог я что-то.

– Это дело недолгое, – похлопал по крышке сундука Любовод. – Дрова приготовлены, осталось токмо искру на бересту высечь.

– Ну, так высеки!

– А ты больше не поплывешь, друже?

– Коли русалки не появятся, – мотнул головой ведун, – то на сегодня хватит. Мне только утонуть, как кутенку, не хватает.

Однако день тянулся не спеша, а ласковое тепло огня, заваренные в кожаной фляге листья брусники да две горсти лисичек вернули ведуну силы намного быстрее, нежели тот ожидал. Под настроение Олег взял конец веревки в зубы, оставив второй в руках купца, доплыл до пляшущего на течении сука, нырнул к каморке, торопливо пошарил рукой среди груды вещей, нашел окованный угол какого-то из сундуков, скользнул ладонью по боковой стенке, продел веревку под нащупанную рукоять. Сдерживаясь из последних сил, затянул узел, метнулся наверх и махнул другу:

– Тяни!

И опять к тому времени, пока он добрался до песка, новгородец успел подтянуть сюда же добытое добро. Опять разочарованно вздохнул:

– Не то, друже. Струмент это плотницкий. Ладью подлатать, коли беда какая случится… – Любовод откинул крышку, опрокинул сундук, выливая воду, и на землю вывалились стамески, киянки, молоток, гвозди, желтые с белыми пятнами комья смолы, рубанок, долото, полотна для пилы. – Подсушить надобно. Глядишь, и сгодится еще. Опять же, рукояти мастера и так вымачивать изредка советуют. А железо, оно быстро не гниет.

– Ладно, попробую еще…

Ведун опять взял конец и выплыл на стремнину. Нырнул, знакомым путем направляясь в хозяйскую каморку. Здесь его ждал неприятный сюрприз: в самой конуре и перед ней в воде висела белая муть. Как будто вытаскиваемым сундуком мешок с мукой разорвало, или с манкой, или еще с чем. К счастью, Олег рыбой не был и этой гадостью не дышал. Он сунулся внутрь, разыскивая нужный сундук на ощупь, но ничего не добился – рванул назад, на поверхность, перевел дух. Болели плечи, гудела голова, кожа казалось какой-то рыхлой, словно размокшая глина.

– Теперь понятно, отчего ныряльщики за жемчугом дольше тридцати не живут.

Середин резко вдохнул, опять ушел в глубину. Заплыл в каморку и, не мудрствуя лукаво, принялся выбрасывать все подряд за дверь: чего теперь беречь-то? Воздух быстро кончился. Ведун вынырнул, отдышался, снова ушел вниз, опять наверх. Сундук удалось нащупать только после шестого погружения. С огромным облегчением Олег зацепил рукоять на его крышке веревкой, завязал, выскочил наверх и махнул рукой:

– Тяни!

На этот раз Любовод успел вытянуть добычу куда раньше, нежели его сотоварищ добрался до суши, с нежностью погладил крышку:

– Он самый, хороший мой. Казна купеческая… Новгородец поковырял замок, откинул крышку, громко выругался и опрокинул свое сокровище рядом с плотницким инструментом. На песок хлынул сизый чернильный поток. Видать, и письменные припасы у хозяина вытекли, и драгоценные грамоты-списки растеклись. Поползшие к воде свитки и пергаменты Любовод и не пытался остановить – понял, что спасать уже нечего. Он перегнулся через верх сундука, пошарил рукой в оставшемся на месте содержимом, извлек продолговатый зеленый камень:

– Вот он, нашелся! – Купец отбежал к реке, тщательно прополоскал каменный осколок, сунул его за пазуху: – Теперича не пропадет! – Любовод оглянулся на Олега, лежащего без сил на траве, окликнул: – Слыхал, друже? Нашел я подарок русалочий.

– Меня сегодня больше не кантовать, – прошептал Середин. – Почему, когда по два-три часа купаешься, то совсем не устаешь? А за час работы в той же воде трупом себя чувствовать начинаешь?

– Устал, друже? – подошел ближе купец.

– Не так громко… У меня голова, как колокол. Каждое слово раз десять по черепушке из стороны в сторону отскакивает.

– Нашел я камень русалочий, – шепотом повторил Любовод. – И зеркало чудное, что для любой своей отложил. Ох, драгоценное же сокровище! На вес золота цену спросить – так и то продешевишь.

Олег промолчал.

– Зеркала, они же на меди сделаны, – ласково напомнил купец и нервно подергал себя за бородку. – Че меди в воде речной за десяток дней сдеется? Опять же, каждое в тряпицу завернуто. Стало быть, не поцарапается, не попортится по-глупому. А, колдун?

Середин продолжал молчать, уронив голову на ладони. Любовод недовольно хмыкнул, почесал в затылке, вкрадчиво продолжил:

– Я и уложил их удобненько. Вдоль бортов, промеж ребер корабельных. Дабы на глаза никому зря не попадались, а достать при нужде враз можно было…

– А сам ты туда сплавать не хочешь? – Олег перевернулся и сел, опершись на руки.

– Я бы сплавал, друже, да неопытен в сем искусстве. Сам ведаешь, берегли меня от воды. Коли с матерью надобно встретиться, то она выручает, а самому плавать боязно. Не умею.

Середин опять не ответил. Но на этот раз совсем по другой причине. Взгляд его упал на сохнущие инструменты, на бронзовые гвозди непривычного квадратного сечения и молоток. И в памяти шелохнулся один из заговоров, которые Ворон почему-то называл «новомодными». Хотя теперь понятно было, почему. Что его учителю какие-то триста-четыреста лет? Ветер…

– Я же не о себе одном забочусь! – вдруг возмутился Любовод. – Забыл, друже, что компаньон ты мой, сотоварищ? И товар весь этот на наше общее серебро поменян! Всего не спасешь, так хоть зеркала увезти надобно. Ну же, колдун, ты чего? Нечто серебро свое вернуть не хочешь?

– А? – оглянулся на него ведун, отмахнулся: – Нет, сегодня не полезу. Все, устал. И голова от гипервентиляции гудит.

– Нечто я тебя гоню? – с видимым облегчением хмыкнул новгородец. – Отдыхай друже, Будута сей миг еще грибов принесет. Запечем на углях. Жалко, соль из мешочка всю вымыло, и перец тоже. Ну, да потом насолимся. Че нам ныне дни считать? Одним боле, одним мене – уже ничто не поменяешь. Как зеркала добудем, так и тронемся. За них сам-пять, сам-десять прибыток все едино выйдет. По миру с сидором тощим не пойдем. Ладьи, само собой, жалко, да товар в трюмах все едино дороже. Толику малую спасти, и то ладно. Суденышек с таким прибытком пару новых купим, и на хлеб с маслом останется. Как мыслишь, колдун? Удачу еще раз в деле торговом попытаешь?

– Ты сперва с этим управься, – не выдержал Середин. – Зеркала медные, тяжелые. В трюме их штук тридцать, коли не более. Как потащим?

– Че тащить? На плот кинем, река сама довезет.

– А до плота их как доставить?

– А я уже придумал, – похвастался купец. – В сундуки сунем. Рухлядь гнилую повыкидываем, а зеркала положим. Коли только до половины загрузить, не хуже лодки сундуки поплывут, токмо поспевай за ними, да подправляй, чтобы на берег не выкинуло.

– Проще два бревна кинуть, связать, да самим сверху сесть и сундуки поставить.

– И то верно, – всплеснул руками Любовод. – Веревок-то у нас ныне в достатке! Так отчего и не связать? Ох, умен ты, колдун, ох, хитер…

Олег думал, что труднее всего будет снять под водой в одиночку тяжеленную крышку трюма, закрытую вдобавок промасленной парусиной. Но все оказалось донельзя просто. Стоило ведуну, поднырнув к судну, срезать две веревки на углах – как крышка вдруг сама прыгнула вверх, из-под нее вырвался гигантский воздушный пузырь, который не просто освободил лаз в грузовое нутро ладьи, но еще и выкинул наружу огромное количество ковров, мехов, обуви, одежды, что было награблено в трех ка-имских городах. Трюм опустел почти полностью, и найти в нем ровные прямоугольники завернутых в полотно зеркал труда уже не составило.

Вот только извлечь сокровище оказалось намного сложнее, нежели предполагалось. Хотя каждое из медных зеркал весило всего килограмма три или чуть более, форма у них была крайне неудобной: плоский прямоугольник в локоть шириной и два длиной По-пробуй с таким грузом поплавай! Поступить с ними, как с сундуками, было невозможно – на зеркалах не имелось ручек, чтобы привязать веревку. Обвязывать же медные прямоугольники крест-накрест Олег просто не успевал – воздуха не хватало.

Первый день был растрачен на бесплодные попытки вытянуть на берег зеркала. На второй Ксандр придумал веревочное кольцо с деревянным сучком. Кольцом с привязанной к нему веревкой надлежало обхватить медную пластину через углы, сучок использовался вместо крючка. Конструкция казалась очень хлипкой, и поэтому зеркала следовали к берегу не сами по себе, а в сопровождении ведуна: Олег держался за веревку и на протяжении всего пути следил, чтобы драгоценная добыча не выскользнула из петли.

За каждым из зеркал приходилось плавать отдельно, ради каждого – нырять три раза: чтобы найти, чтобы обвязать и чтобы сопроводить от трюма до берега. Непривычный к подводным работам, Середин выдыхался быстро, и поэтому за второй день смог достать только двенадцать покрытых амальгамой медных листов, на третий – десять, на четвертый – опять десять, и только на пятый день работ последние четыре зеркала были доставлены на берег.

В завершение ведун в несколько попыток тщательно обшарил трюм. Там еще оставались суздальские клинки, киевские мечи с драгоценными рукоятями, какие-то бочонки, тяжелые, не всплывающие узлы неизвестно с чем – но зеркал не нашлось ни одного. Поколебавшись, Олег прихватил один из бочонков: зря, что ли, нырял? Обмотал веревкой, зацепил сучком и поплыл к берегу, удерживая его перед собой.

– Хозяин, ты глянь! – обрадовался кормчий, увидев добычу. – Мед хмельной! Вот те крест, мед!

– Значит, и отметим заодно, – перевел дух Середин. – Все, нет там больше ничего!

– Оружия жалко, – с тоской поглядел на реку Любовод. – Столько серебра за него отдано было.

– Имей совесть, друже. – Олег скинул ремень и начал одеваться. – Чтобы все забрать, новую ладью строить придется. Самое ценное спасли, и то хорошо. И за то Сварогу поклон глубокий.

– Выпить надобно за него, хозяин. За милость Сварога, да за сотоварища твоего… – предложил Ксандр, видимо, забыв на время, что является христианином. – Теперича не с пустыми руками вернемся. Прибытка большого не получим, но и разор стороной минует. А, хозяин?

Купец осмотрел зеркала, расставленные в кустарнике под сохнущими на ветвях тряпицами, решительно махнул рукой:

– Меда не выпить, коли он есть, грех будет. Открывай!

Кормчий довольно хмыкнул, поставил бочонок на землю, резким ударом кулака вбил одну из верхних досок внутрь. Наружу немедленно полезла пена. Молодец, не давая драгоценной влаге стекать на песок, вскинул емкость и принялся пить большими глотками. Оторвался он от бочонка лишь минуты через три – Олег как раз успел вернуть на ремень саблю, сумку, ложку и опоясаться.

– Эх, хорош медок. Никак, стояночный?[1]

– Вареный с собой не больно-то повозишь. – Купец забрал у него бочонок, громко забулькал хмельным напитком. Спустя минуту, довольно крякнув, передал угощение подошедшему ведуну.

– Ну, за успешное окончание моих купаний, – произнес немудреный тост Середин и тоже прильнул к емкости. Правда, живот у Олега оказался не столь объемистым, сколь у бывалых путешественников, и уже через десяток глотков он вернул мед Александру.

– Теперича лишь бы до дому доплыть без напастей, – в свою очередь провозгласил кормчий. – А там как-нибудь поднимемся.

Он отпил – на этот раз уже не так много, – передал бочонок хозяину, размашисто перекрестился, вытянул нательный крестик и с искренней благодарностью поцеловал:

– Милостив Господь, велики деяния его.

– Токмо не бог твой распятый греческий нас из нищеты вытянул, – не удержавшись, напомнил Любовод, – а колдун русский, друг мой.

– Без божьей воли волос с головы человеческой не упадет, – парировал Ксандр.

Купец ответить не смог: снежно-белая пена сползала у него с бороды, а кадык прыгал вверх-вниз, пропуская в зажатое широким поясом брюхо драгоценную жидкость.

– Коли все по его воле, – вступился за исконных богов Середин, – стало быть, и зло тоже с его ведома и желания творится.

– Веру он испытывает человеческую, совесть и помыслы, – степенно пояснил кормчий. – Коли пред искусами устоял, то и дорога тебе в царствие небесное открылась. А коли нет – то в аду гореть станешь. Ради земного греха будешь вечностью расплачиваться.

И опять заявленный постулат оказался без ответа, поскольку мед перешел к ведуну, а реальное угощение показалось Середину куда большей ценностью, нежели никчемные схоластические споры.

Затрещали кусты, к костру выбрался Будута, вывалил собранные грибы, свернул к мужчинам:

– Я вот… На обед, мыслю, хватит…

– Ладно, глотни маленько, – разрешил ему ведун, и холоп с готовностью ухватился за бочонок.

– О, опять ветки трещат, – утирая усы, рассмеялся Любовод. – Видать, невольница твоя торопится. И как учуять все исхитрились, что тут хмелем пахнуло?

– Господин! – придерживая в руке кулек из лопуха, выскочила на песок Урсула. – Господин, там кони ржут!

– Где? – сразу посерьезнел купец. – Много? Далеко? А ну, братки, давайте быстро товар собирать. Опосля полотно просушим…

И, первым бросившись к зеркалам, стал снимать с веток тряпицы, заворачивать в них добычу и укладывать в сундуки. Ксандр поспешил следом.

– Може, тракт тут какой недалече? – помялся Будута. – Може, едет кто просто?

– Ты тут хоть одну дорогу или тропу видел, пока мы плот вязали али от медного чудища бегали? – оглянулся на него Любовод. – Товар собирай, давай, не стой! Може, уйти успеем, пока не заметили…

Девушка сунула кулек с малиной Олегу, тоже побежала на помощь.

– Костер залить надо… – предложил было Середин. – Дым ведь идет.

– Нет!!! – испугался купец. – От воды такой дымина поднимется, слепой углядит! А так, защити нас Макошь, может, и обойдется.

Ладно…

Ведун набил полный рот ягод, наскоро прожевал, проглотил, снова набил. После третьего захода малина закончилась – Олег отбросил лопух и тоже пошел заворачивать покрытые серебряной амальгамой медные листы, аккуратно раскладывая их в сундуки – один из-под рухляди, другой из-под грамот с тем, что в будущем станут называть лоциями. Сундук с плотницким инструментом оставили нетронутым. Мужчины еще помнили, как строили плот почти голыми руками – с помощью только мечей и ножей. Второй раз, случись какая неприятность, никому так же надрываться не хотелось.

На все хлопоты ушло всего минут десять. К тому времени, когда кустарник начал с жалобным хрустом ложиться под копыта коней, весь товар был уже запрятан в надежные сундуки с окованными железом углами и прочными замками на крышках.

Воинов оказалось девять – обычный боевой дозор. Если, конечно, забыть, что никаких войн в здешних землях, как уверяли местные жители, отродясь не велось, да и дорог или даже тропинок для конных или пеших путников окрест за минувшие десять дней замечено не было. Девять бойцов. Бездоспешных – одетых всего лишь в толстые куртки из сыромятной бычьей кожи поверх полотняных рубах, да и то расстегнутые на боках, чтобы летняя жара не слишком парила, с копьями на коротких ратовищах, лишь на полторы сажени над головами всадников выглядывающих. Ребята явно не сталкивались с реальным сопротивлением минимум несколько лет и не слышали про военное дело никогда в жизни.

– Это кто же вы такие, и почто в каимских землях бродите? – строго спросил один из дозорных, поглядывая с высоты седла на костер среди кустарника, на вытоптанный берег и составленные бок о бок сундуки.

Пока Олег соображал, удастся выдать себя за местных или не удастся – как глаза ни отводи и зубы ни заговаривай, все едино ни про селения, ни про обычаи местные они почти ничего не знают, – Любовод выступил вперед и низко поклонился:

– Торговыми людьми мы будем, мил человек. Плыли сюда с добрым товаром, да злые духи лишили кормчего разума, отвернул он со стремнины речной к берегу каменистому, да на камни струг мой славный посадил. Потонул и товар, и люди мои. Осталась лишь толика малая.

– Э-э, кгм, – крякнул Ксандр, но вовремя сдержался.

– Как же вы выбрались? – Старший дозора, курчавый, веснушчатый и рыжеволосый, спешился, а следом за ним на землю сошли, оставив копья у седла, еще четверо воинов. – Не вижу я ныне ни лодок с судна вашего, ни сотоварищей ваших погибших, ни добра. Ужели в столь тихом месте все река унесла?

– Лодок у нас и не было отродясь на струге, – понурил голову купец. – Сотоварищи, кто не выплыл, в водах остались. А что до добра – так что на палубе стояло, то выбросить за борт и успели. Вот, три сундука всего.

– Вижу, давно стоите, – покосился на догорающий костер каимский воин. – Ужели ничего более спасти не смогли?

Двое из верховых двинулись вперед и заняли проход между людьми и огнем. Копья свои они перехватили в руки, но пока не опускали.

– Дык, как спасешь, мил человек? – пожал плечами Любовод. – Нечто отнимешь у водяного, что он себе прибрать захотел?

– Чего же он вам оставил, добрые люди? – никак не осаживал своего любопытства старший. – Может, вестника к Раджафу снарядить надобно? Великий правитель издавна зарок дал, что никому на водах страны нашей от стихии али баловства нежити водяной даже малого вреда причинено не будет.

– Правителя тревожить ни к чему, мил человек, – отмахнулся купец. – Сегодня прибыток, завтра убыток. Дело торговое. Управимся как-нибудь…

– Так чего же вам река наша оставила? – продолжал упорствовать в своем вопросе старший дозора, и четверо воинов его, что уже положили ладони на рукояти мечей, побуждали дать ответ хранителю порядка в здешнем пограничье.

Любовод кивнул кормчему, тот подошел к сундуку с инструментом, откинул крышку. Затем, с преувеличенной небрежностью, распахнул соседний сундук:

– Да вот, сами полюбуйтесь. Здесь тряпье вымокшее, рухлядь всякая. А здесь струмент корабельный, плотницкий. Для ремонта, что в дороге случиться может. Мыслим, пригодится долбленку для дороги обратной вырубать.

Дозорный подошел ближе, покивал. Его воины, расслабившись, отпустили мечи. Старший наклонился, поднял долото, покрутил в руках, кинул обратно и подобрал рубанок. Похоже, плотницкий инструмент был для него в диковинку.

– Может, медку выпьете? – предложил кормчий, поднял с земли бочонок и сделал несколько глотков, показывая, что угощает не отравой.

– Раджафу всемогущему вам челом бить надобно, – не обратил внимание на его предложение старший. – Может статься, коли нежить в реках баловать начала, он вам за товар погибший и струг заплатит.

– А разве нежить речная у него в подчинении? – переглянулся с Любоводом ведун. – Отчего правитель ваш за нее ответ держит?

– Не так вы поняли, гости торговые. – Старший откинул край тряпки в сундуке с медными листами. – Враждовал Раджаф с речными тварями, да и перебил всех до единой. Коли опять появились – стало быть, снова перебьет.

Купец побледнел, рука его потянулась к оружию.

– Священные зеркала!!! – Старший дозора отпрыгнул назад, рванул свой клинок: – Взять их! Это воры! Тати!

– Проклятье!

Засверкала на ярком солнце сталь, всадники дружно опустили копья, пока оставаясь на месте. Мужчины замерли друг напротив друга, готовые к схватке.

– Стойте, безумцы! – вскинул руку старший дозора. – Коли вы прольете хоть каплю нашей крови, страж Раджафа проснется и придет за вашими жизнями! И тогда никто не сможет его остановить. Ни я, ни вы, ни даже сам Раджаф. Бросьте оружие, пока на вас нет крови, и вы останетесь живы.

Путники замерли. Воспоминание о медном воине, который шел за ними по пятам несколько дней подряд, не отдыхая ни днем, ни ночью, не останавливаясь ни перед скалами, ни перед болотами; который при каждой заминке во время бегства убивал всех, до кого мог дотянуться, оставаясь неуязвимым и для стрел, и для мечей, и для копий; который убивал, пока не истребил до последнего, всех, кто участвовал в разграблении каимских городов, – это все еще слишком яркое воспоминание заставило людей нерешительно переглянуться.

Будута хмыкнул носом и первым бросил свой меч. Следом, выругавшись, кинул оружие Ксандр, за ним Любовод.

– Вот так-то вернее будет, – кивнул старший. – Ребята, руки им вяжите. А ты чего тянешь?

Последние слова относились к Середину. Ведун, так и не успевший обнажить оружие, расстегнул пояс, сложил его пополам, прихватив левой рукой и толстую кожу ремня, и ножны, взялся ладонью за рукоять сабли, чуть выдвинул клинок. Склонил голову, прочитав нанесенную крестообразно гравировку: «Аз есмь».

– Дай сюда, – сделав шаг навстречу, потребовал старший. – Давай, не дури.

Воины дозора, сняв с седел веревки, уже разматывали волосяные арканы, готовясь спутать пленников, и Олег вдруг с внезапной ясностью вспомнил, что все это в его жизни уже было: путы на руках, серьга раба в ухе, железный ошейник. Было – и не понравилось.

– Русские не сдаются, – тихо произнес он, со щелчком вогнав клинок обратно в ножны.

– Что? – не понял старший.

– Не сдаются русские!

Ведун с силой рванул саблю из ножен. Оголовье рукояти с чавкающим стуком врезалось дозорному в лоб, и тот, раскинув руки, полетел на спину. Середин отпустил пояс с ножнами, стремительно рубанул ближнего воина поперек груди, и тут же, через бок – второго, что стоял слева. Секундное замешательство среди врагов закончилось – все, кроме раненого в грудь, ринулись на Олега. А вот раненый, заорав дурным голосом, кинулся наутек. Почему – непонятно. Толстую кожу ратной куртки, больше похожей на кирасу, прорубить не так просто, а потому самое страшное, что мог получить дозорный – это глубокий порез. Скорее всего, клинок даже до ребер не достал. Однако бедолага очень удачно оказался на пути у двух всадников, и, пока они там разбирались, Середин повернулся влево, поймал на саблю клинок четвертого воина, откинул в сторону – и тут на голову дозорного обрушился сзади меч Любовода. Ксандр тоже успел поднять с травы оружие и рубился со случившимся перед ним дозорным. Чуть дальше Будута со злобным воем повис у одного из всадников на руке с копьем, явно сваливая того с седла.

Те всадники, что стояли напротив ведуна, наконец объехали воющего бедолагу, нацелились на Олега пиками. Середин метнулся влево вперед, прикрываясь одним всадником от другого, отбил укол – с места тяжелым копьем быстрого удара не нанесешь, – обратным движением рубанул коня поперек морды. Несчастный скакун поднялся на дыбы, опрокидывая своего всадника на соседнего, и ведун получил мгновение, чтобы оглянуться. Дозорный, что был ранен в бок, скрючился в луже крови, поверх него распластались еще двое. Будута своего всадника из седла таки выдернул и теперь исступленно колол мечом. Любовод и кормчий наседали на другого.

Когда Середин повернулся обратно, то увидел дозорного с мечом. Видать, всаднику пришлось-таки покинуть седло. Из-под лошадиной туши слышались стоны второго, придавленного воина.

– Сдавайтесь, тати! – грозно заорал каимец.

– Совсем сдурел? – рассмеялся Олег. – Доспех лучше застегни, мешаться будет.

– А-а-а!!! – вскинув меч над головой, кинулся на него дозорный.

Ведун начал медленно поднимать саблю, делая вид, что намерен удар парировать, но в последний момент резко качнулся вправо и сверху вниз полосонул противника по открытому телу:

– Говорил же тебе, застегнись…

Старший дозора, хрипя, перевернулся на живот и на четвереньках поспешил в кустарник. Олег, не отвлекаясь на безопасного врага, побежал на помощь Ксандру и купцу – но те уже снимали истекающего кровью воина с седла.

– Все?

– Кажись, да, колдун, – оглянулся на него Любовод. – Чегой-то хлипкие тут совсем дружинники. Не насмерть рубятся, а словно в шутку балуют.

– Будешь тут хлипким, когда многие поколения ни с кем воевать не приходилось, – пожал плечами ведун. – Похоже, слишком уж они на своего медного стража надеются. Никак не ожидали, что мы биться станем. Думали, лапки покорно сложим и руки под веревки подставим.

– Как же мы теперь с ним, со стражем медным? – поднял глаза на Олега купец. – Погонится ведь. И пока не убьет, не отстанет. А, колдун?

– Коней ловите… – посоветовал Середин. – Коли боишься, чего же за меч взялся? Трусил бы сейчас у седла хозяйского и в ус не дул.

– Ты же сам кричал, что не сдаются русские, – возразил Любовод. – От и схватился. Нехорошо, когда наших вяжут. Однако же ныне и про стража подумать не грех. Жить-то и на свободе хочется.

– Поживем.

Ведун огляделся. Лагерь, еще недавно чистый и аккуратный, был залит кровью. Пятеро каимских дозорных и одна лошадь лежали мертвые, еще четыре скакуна стояли в кустарнике – остальные убежали.

– Будута, сумки чересседельные обшарь, может, соль найдешь. Устал я уже пресное жрать. Урсула, огонь разведи. Ксандр, давай мяска парного отрежем. Хоть и конина, но после двух десятков дней на одной траве и она слаще поросенка молочного покажется.

– Какое мясо?! – повысил голос купец. – Ты про медного стража скажи, колдун. С ним как поступать мыслишь?

– А никак, – отмахнулся Олег. – Ты вспомни, когда он в прошлый раз появился. Твои людишки три города разорить успели, по два дня стояли у каждого, да еще путь-дорога. Где-то только на седьмой день он до нас добрался. Думаю, и сюда раньше не заявится. Так что и поесть успеем спокойно, и в дорогу мяса подкоптить. Верхом до плота за день доедем – это не свои ноги топтать. А там сундуки погрузим, да и поплывем. Река, она хоть и не заколдованная, а тоже без устали трудится. Коли на ночь не останавливаться, до моря медному стражу нас не нагнать. Плавать он не умеет, значит, на глубине тоже не достанет. Не дотянется со дна. Потом ладью, опять же, найдем… Пусть гонится. Мы до Руси останавливаться не собираемся. А там… Неужели ты, Любовод, в родных местах хорошую яму-ловушку для гостя дорогого приготовить не сможешь, али охотников не соберешь, чтобы сетью этого истукана запутать, толпой наброситься и завалить?

– И то верно! – посветлел лицом новгородец, хлопнул Олега по плечу: – Ну, хитер ты, колдун. Ой, хитер! Хорошо, не князь…

– А как я их? Как?! – Будута, тяжело дыша, припал к бочонку, сделал несколько глотков. – Видели, какие это богатыри были? А я одного за копье – р-раз! И улетел сразу с коня, токмо и видели. Второго – р-раз! И на земле, одним ударом. А третьего…

– У тебя с математикой как в детстве было? – поинтересовался Середин. – Возле тебя всего два всадника стояли. И то одного кормчий с купцом завалили.

– Да то… – Холоп торопливо отпил еще немного. – Да то опосля… А начинал я, когда их еще много было. Вы тогда еще в мою сторону не смотрели.

Он опять припал к бочонку, допивая остатки меда.

– Грязно тут теперича, колдун, – глядя на бочонок, сказал Любовод. – Чего в грязи пировать? Давай разделаем лошадку, да к плоту поскачем. Там и перекусим, и закоптим мяска в дорогу.

– Тоже верно, – кивнул ведун, поднял свой ремень, опоясался, спрятал саблю и выдернул нож. – Но хоть по ломтю, а зажарить надо. Не скакать же целый день голодными?

В этот раз Олег снова ошибся: обратный путь до плота занял на лошадях не один, а два дня. Пробиваться через заросли верхом было ничуть не легче, нежели пешком, хотя кони двигались, конечно, заметно ходче, да и следить за рекой путникам теперь не требовалось. Зато впервые за многие дни люди смогли нормально поесть и отдохнуть – в седельных сумках нашлись и огниво, и соль с перцем, и котелки для каши, и крупа, и подстилки для сна. Учитывая обстоятельства, такие немудреные удобства показались всем верхом блаженства. Ну и, конечно, мясо. Ешь, сколько хочешь, от пуза. О будущем можно не думать – конскую тушу все равно не сохранить. Так что, чем больше слопаешь – тем меньше пропадет.

Два дня пути, еще один день – на заготовку припасов. Мясо нарезали на длинные полоски и часть коптили в густом горячем дыму от зеленых осиновых веточек, часть натирали солью. Путники старались сделать все возможное, чтобы в пути не понадобилось сходить на берег. Набив мешки, Ксандр отпустил трофейных коней, с явной тоской глядя на уходящие в лес мясные туши, но… Ни времени, ни места на плоту больше не оставалось. На третьи после схватки у затонувшей ладьи сумерки путники сошли на чуть покачивающийся плот и позволили ему отойти от берега.

– Подсобишь, колдун? – поинтересовался кормчий. – Поутру Любовода и холопа к веслам поставим. Опыта у хозяина моего меньше, но днем и править проще будет. Так поможешь?

– Не вопрос. Делать-то что нужно?

– Как скомандую: «Помогай», – греби туда же, куда и я. Скомандую: «Крути», – греби в обратную сторону. Понял?

– А чего тут не понять?

– Тогда помогай…

Ксандр навалился на весло, сделал гребок, еще. Олег, стараясь попасть в его ритм, тоже сделал несколько сильных гребков. Плот бочком, бочком, как нашкодивший подросток, выбрался на стремнину и, постепенно разгоняясь, покатился вниз мимо лесистых берегов.

– Ну, ладно, друга, – раскатав трофейную подстилку, вытянулся вдоль левого края Любовод. – Вы глядите, а я покамест вздремну. Тяжело в темноте с набитым-то брюхом.

– Ну, и я пока покемарю, – передернул плечами Будута и принялся укладываться с другого края. Приподнял голову: – Иди ко мне, Урсула. Теплее вдвоем-то будет.

Невольница даже не посмотрела в сторону беглого холопа и предпочла усесться у ног ведуна, слегка облокотившись на его колено. Река начала плавно отворачивать влево. Кормчий пару раз гребнул, поворачивая нос немудреного суденышка туда же, однако инерция продолжала упрямо нести плот по прямой, к обрыву на противоположном берегу.

– Подмогни, – негромко попросил Ксандр. Вместе они несколькими гребками удержались на стремнине, и отпущенные весла снова погрузились в темную воду.

Урсула зевнула, тряхнула головой, но через несколько минут обмякла и свернулась калачиком у ног Олега. Середин накрыл ее своей многострадальной косухой, снова встал к веслу. Ночь окончательно вступила в свои права: темнота сгустилась до такой степени, что исчезла граница между берегом и водой, между кронами деревьев и чернотой звездного неба. Правда, одна подсказка осталась – на берегу не дрожали на волнах отраженные звезды.

– Закрути, – негромко попросил Ксандр и после двух гребков поправился: – А теперь помоги.

Послышался еле слышный плеск, звезды по сторонам смялись, словно нарисованные на бумаге, но почти сразу вернулись на свои места, прыгая с волны на волну.

– Как ты тут чего-то видишь, Ксандр? – удивился Середин.

– Привык, – тихо ответил тот. – Ночью по рекам плавать опасно, но иногда приходится. Как и ныне. Оттого без мастерства ночного пути никто человека за кормчего не признает.

– Не видно же ничего!

– Ну и что? Где волна о берег плеснется, где вода о камень выпирающий зашипит, где эхо отзовется, где лягушка голос с мели подаст. Так и плывешь. Коли без поспешности, то и не страшно совсем.

– Какая уж тут поспешность… – согласился ведун, положа ладонь на рукоять весла. – Как несет, так и несет.

Летняя ночь была теплой. Даже здесь, на воде, в одной рубашке и тонких, хотя и шерстяных, шароварах Середин чувствовал себя в полном удовольствии, нарушить которое не могли даже редкие порывы ветра. Казалось, воздух прогрелся до температуры тела, а потому стал совершенно неощутим. Лес пах теплой сосновой смолой, сонно повякивали какие-то пичуги. Олег все больше ловил себя на коварной расслабленности: будто он отправился в поход с пионерским отрядом и плывет сейчас по безопасной окультуренной речушке от одной стоянки к другой, а не спасается от страшного смертоносного чудовища, порожденного магией и мастерством неплохих, в общем-то, здешних металлургов.

– Подсоби, опять поворачивает.

Середин послушно заработал веслом, удерживая суденышко на стремнине, но необычно крутой поворот реки завершился быстро, и опять наступил покой.

Неожиданно мир вокруг начал потихоньку светлеть. Олег даже подумал, что наступает рассвет, но это оказался всего лишь полумесяц, после полного мрака показавшийся ослепительным, как галогеновая лампа. Теперь на реке стало и вовсе светло. Проступили высокие кустарники на берегах, мертвенной белизной проявились листья кувшинок и остролистника. Теперь и вовсе опасаться стало нечего.