Жизнь номер два

Глава 21 К сожаленью, день рожденья только раз в году

То, что Волковы выразили, скажем так, крайнее неудовольствие смертью своей служанки на допросе в губной управе, было ожидаемо и предсказуемо. Боярыня Волкова даже пообещала пожаловаться на Шаболдина не только его прямому начальству, но и выше, Иринка, высказывая свое недовольство, называла губного пристава исключительно живодером, а боярин Волков, пусть и молчал, зато многозначительно хмурился. То, что на самом деле не так уж они расстроились и сейчас их куда больше занимала подготовка к очередному визиту, тоже меня не сильно удивило. Как Волковы отреагировали на то, что их служанка носила чужое заклятие на верность, не знаю, при их разговоре с Шаболдиным не присутствовал, но не удивился бы, если только от Бориса Григорьевича они это и узнали. В самом деле, раз уж Алена Егорова прослужила у Волковых так долго и они не озаботились обеспечить ее верность заклятием, не так оно для них и важно. Странно, конечно, но не зря же говорится, что в каждой избушке свои погремушки.

Впрочем, неприятное для Волковых событие не помешало им поздравить меня с шестнадцатилетием и вручить подарок — немецкий набор для письма с дюжиной стальных перьев, ручкой для них из красного дерева, чернильницей-непроливайкой и полудюжиной простых грифельных карандашей да двумя цветными — красным и синим. Еще одну полезную и, как говорили в почти забытом мною мире, статусную вещь подарил отец — серебряные карманные часы на серебряной же цепочке, да еще с гербом Левских на крышке. Красотища!

После праздничного завтрака Волковы начали собираться в очередной поход по кандидатам в женихи, отец удалился в кабинет, а я поднялся к себе. От нечего делать в голову лезли всякие не самые приятные мысли. Жить со знанием того, что под одной с тобой крышей затаились злодеи, желающие тебя убить, это, я вам скажу, та еще душевная нагрузка. Будь на моем месте прежний Алеша, для его психики последствия могли бы оказаться слишком тяжелыми и даже необратимыми. Я переносил такое легче, но и мне было несладко. Самое поганое, что я вообще не видел, что можно сделать, чтобы тут хоть что-то от меня зависело. Нет, только тупо сидеть и ждать, когда убийцы проявятся… Еще меня угнетало полное непонимание причин моего неуместного в данном случае спокойствия. Я старательно копался в себе и никак не мог сообразить, то ли мое предвидение подсказывает, что все обойдется, то ли я впал в какой-то нездоровый фатализм, то ли я так уж сильно доверяю способностям губного пристава Шаболдина.

Насчет предвидения не скажу ничего. Если оно тут работает, то как-то очень уж скромно. В смысле, незаметно. То есть никакого сознания или даже ощущения, что все обойдется, нет. На фатализм тоже не сильно похоже, иначе меня бы все это так не напрягало. А доверие к Шаболдину… Ну, Борис Григорьевич, конечно, не гений сыска, но он же не сам по себе, а часть организованной системы, и потому в конце концов злодеев поймает. Обязательно поймает. Хорошо бы только, до того, как они предпримут очередную попытку меня убить, а не после.

Спустившись в библиотеку, чтобы поискать книгу, которая помогла бы мне отвлечься от ненужных мыслей и занять меня на какое-то время, я застал отбытие Волковых на очередную охоту. Да уж, правильно отец говорит — скорее бы устроили дочкино замужество, да и съехали от нас. Не скажу, что Волковы какие-то прямо уж плохие, но теперь я каждый раз, когда их видел, вспоминал гибель Аглаи. Так что пусть они поскорее удалятся с глаз моих. Не обязательно куда подальше, но чтобы видел я их как можно реже. Совершенно то же самое можно было прочитать и во взгляде отца, вышедшего проводить Волковых — «Счастливой охоты и скатертью дорожка!». Уж не знаю, как воспринимали они такое отношение, но, думаю, без особого отторжения — в конце-то концов, их собственным планам наши пожелания в общем и целом соответствовали.

Дождавшись отбытия Волковых, отец велел ровно через два часа быть у него в кабинете, пошутив при этом, что раз у меня теперь есть часы, надо привыкать ими пользоваться. Пообщаться с губным приставом я был не против, и ровно в назначенное время, простояв последние полминуты перед дверью кабинета с часами в руке, чтобы прямо секунда в секунду, явился к отцу.

Вот только Шаболдина в кабинете не было. Вместо него за приставным столом восседал боярин Андрей Васильевич Левской, товарищ[15] старосты Боярской Думы, генерал-поручик в отставке и многих орденов кавалер, глава рода Левских, старший брат отца и мой родной дядя.

— Здравствуй, дядя Андрей! — поприветствовал я старшего родственника и почтительно поклонился.

— Здравствуй, Алексей, здравствуй! — широко улыбнувшись, дядя встал из-за стола и протянул мне руку. Раньше он мне никогда такого уважения не показывал. Расту, да…

— Поздравляю, племянник, с шестнадцатилетием! — да уж, голос у дяди был по-настоящему командным. Перекричать что шум сражения, когда дядя был генералом, что перепалку, простите, конечно же, оживленную дискуссию на заседании Думы ему труда, как я понимаю, не составляло. — Совсем взрослым стал, а раз так… — дядя поднял прислоненную к его стулу саблю в ножнах и подал ее мне, — держи и владей.

Приняв саблю, я сразу обратил внимание, что какая-то она необычная. Во-первых, она была заметно короче сабель, к которым я привык на занятиях в гимназии. Во-вторых, не настолько изогнутая. В третьих, рукоять не имела привычной гарды, из-за чего сабля больше напоминала нож, только что очень длинный. Для ножа, конечно, длинный. Потянув саблю из ножен, я восхищенно ахнул, увидев характерный узор на клинке. Дамаск!.. Хм, а рукоять обычная, оплетенная кожей, и ножны деревянные, кожей же обтянутые. Намек на то, что оружие чисто для боя?

— Это называется «шашка», — пояснил дядя. — Такими воюют кавказские горцы, а сейчас шашками вооружают казаков на Тереке и Кубани, да армейских кавалеристов на Кавказе. В пешей рубке куда удобнее сабли.

Достав шашку из ножен, я проделал несколько памятных по гимназии разминочных упражнений. Хм, а и правда удобнее. Легче, меньше сил тратишь на удержание, проще фиксировать оружие в любой позиции. Ну да, выглядела шашка не так серьезно и внушительно, как сабля, но что-то такое хищное в ней явно виделось.

— Я тебе дам адрес мастера, который в Москве учит владеть шашкой, — сказал дядя. — Попозже, когда твои сложности закончатся.

Сложности… Это, если что, дядя так выразился об угрозе моей жизни. Ну да, он-то тут не живет, проникнуться всем этим не может… Вложив шашку обратно в ножны, я обратил внимание на странного вида ремни, к ним прикрепленные. То есть она еще и носится как-то иначе?

— Носят шашку вот так, — дядя надел ремень мне через плечо. Да, и правда иначе. Непривычно как-то — изгибом назад, а не вниз-вперед, как сабля. Зато ходить удобнее, отметил я, пройдясь туда-сюда по кабинету.

— А можно и вот так, — дядя снял шашку, поколдовал с пряжкой ремня и застегнул его у меня на поясе. Так уже больше походило на саблю, но все равно те же особенности — изгиб клинка направлен вверх-назад. — Попробуй-ка выхватить, — посоветовал дядя.

Я попробовал. Ух ты, здорово! Да, тянуть оружие из ножен не вправо, а вверх-вперед было жутко непривычно, зато едва клинок покинул ножны, рука сама изобразила рубящий удар.

— Вот именно, — прокомментировал мое открытие дядя. — Достал и сразу рубишь, замахиваться отдельно уже не надо.

— Спасибо за подарок, дядя Андрей! — прочувствованно поблагодарил я. Нет, вещь действительно ценная. Стоит, обязательно стоит поучиться с ней работать.

Отстегнув шашку, я положил ее на стол и, повинуясь жесту отца, сел.

— А теперь поговорим о делах наших… — дядя тоже вернулся за стол. — Ты спрашивал, почему боярышню Волкову не приняли в царицыну свиту.

— Спрашивал, — подтвердил я.

— Видишь ли, Алексей, — начал дядя, — от боярышень царицыной свиты требуется чистота происхождения и безупречность поведения. Причем не только от них самих, но и от трех поколений их предков. А вот как раз с происхождением боярыни Волковой, матери Ирины, уверенности в чистоте не было.

— Даже так? — отец успел удивиться первым.

— Именно так, — ответил дядя. — Отец Ксении Николаевны, дворянин Николай Павлович Меркулов, скончался за двести восемьдесят семь дней до ее рождения. То есть получается, что на самом деле отцом ее он мог и не быть. Мог, конечно, и быть, оно и так, и этак выйти могло, но в подобных случаях никаких сомнений не допускается. А раз они были, то последовал и отказ.

— А кто, интересно, мог бы быть ее отцом? — мне и правда было интересно, потому и спросил.

— Думский дознаватель наверняка наводил справки, — пояснил дядя, — чтобы понять, есть ли иные основания для сомнений в происхождении. Но на бумаге такое никогда не пишут. Вернулся, устно доложил и на том делу конец.

— А почему так? — удивился я.

— Князья и бояре — охрана престола, дворяне — опора престола, — назидательно сказал дядя. — Поэтому никаких порочащих сведений о них не оставляют. Если только в Палате тайных дел, но так то тайных. А в кремлевском архиве, куда и тебя пустить могут, такое хранить не принято.

М-да… Сословное общество во всем своем великолепии. И ничего не попишешь да не скажешь. Ну и ладно. Суть ясна, а подробности… Хех, а за подробностями мне и в кремлевский архив не надо, у нас в библиотеке разберусь. Попозже, но разберусь. Потому что интересно…

— Не знаю уж, как вам про Волкову известие, но и хорошая для вас новость есть, — дядя решил переменить тему и, видя наше внимание, продолжил: — Вчера Боярская Дума запретила жениться наследнику Маковцевых.

— Наконец-то! — отец аж руками потер от радости. Я вспомнил, какие гадости рассказывала про Борьку Маковцева Аглая, и тоже решил, что Дума поступила правильно. Однако же один вопрос захотелось прояснить.

— Но, дядя Андрей, — вылез я, — ты же сам говорил, что порочащих сведений о боярах оставлять нельзя. А тут целое постановление Боярской Думы…

— …в котором сказано: «По нездоровью его», — продолжил дядя. А по какому именно нездоровью, не сказано.

Подумав, я признал, что да, это не сомнение в чистоте происхождения. Мало ли, может тот наследник болен чем или увечен, а то и вообще по мужской части бессилен?

— Да и то, еле приняли. Два голоса всего перевес, — признал дядя.

— А хоть бы и один, — радостно отмахнулся отец. — Приняли все-таки. Теперь с Маковцевыми можно будет насчет паев Коломенского завода поговорить предметно, некуда им теперь деваться-то! Что скажешь, Алексей? — закончил отец обращением ко мне.

Так, очередная консультация по финансово-хозяйственным вопросам… Я прислушался к себе и никаких затруднений не увидел. Разве только…

— Дядя Андрей, — спросил я, — а государь вчера на заседании Думы присутствовал?

— Нет, — ответил дядя.

— Подождать надо, пока Маковцевы к нему с жалобой обратятся и пока он им откажет, — все, теперь картина была ясна мне полностью. — Тогда уже и говорить с ними, деваться им уж точно некуда будет.

— Вот как, значит, твое предвидение работает? — заинтересовался дядя. — Отец твой про то рассказывал, а теперь и сам вижу…

Я промолчал, постаравшись изобразить приличествующую воспитанному молодому человеку скромность. Кажется, получилось. Во всяком случае, дяде, похоже, понравилось, а отец аж светился от удовольствия. Впрочем, на том все с представлением главе рода моих способностей и закончилось. Отец отослал меня в свою комнату, напомнив, чтобы я не опаздывал на обед и пообещав еще подарков. Я прихватил шашку и покинул кабинет, не забыв снова почтительно поклониться и дяде, и отцу.

К обеду, как выяснилось, были приглашены еще доктор Штейнгафт и отец Маркел, также заставившие меня пожалеть, что день рожденья только раз в году. Доктор преподнес мне серебряную флягу с выгравированной охотничьей сценкой, священник одарил Новым Заветом, изданном в максимально компактной форме — для того, должно быть, чтобы удобно было не только читать, но и брать с собой в дорогу.

Главное место за столом занял сегодня дядя Андрей, отец сел по правую от него руку, место по левую руку от главы рода досталось мне. Молитву перед вкушением пищи читал своим громким голосом отец Маркел, затем все по очереди, начиная с дяди, поздравили меня, любимого (отец Маркел даже провозгласил многолетие), а там и мне пришлось толкнуть благодарственную речь, в которой я выразил уверенность в том, что при таких замечательных людях, что меня окружают, жизнь моя просто обязана сложиться удачно и благополучно. Народу понравилось.

После обеда отец велел подать вина. Когда слуги наполнили бокалы богемского хрусталя игристым рейнским и удалились, все встали. Повинуясь команде дяди, сам он, отец, доктор и священник выстроились в линейку напротив меня. Проникшись важностью непонятного пока что действа, я подтянулся и замер в напряженном ожидании, разглядывая присутствующих.

Сразу бросалось в глаза, что отец и дядя родные братья, настолько они были похожими. Оба высокие, мощные, подтянутые, у обоих торжественные выражения на лицах и коротко постриженные бороды. Разве что отец чуть повыше ростом, а у дяди седина в бороде куда более заметна. Отец Маркел со своим ростом стоял, конечно, не на месте, его бы на правый фланг поставить, а доктор Штейнгафт, несмотря на небольшой рост и рыжину, вовсе не смотрелся тут чужим. Кстати, и отец Маркел, и Рудольф Карлович тоже выглядели участниками некоего торжества.

— А теперь, сын, ты получишь свой главный подарок в этот день, — торжественно возгласил отец и, приняв от дяди кожаную папку, передал ее мне. Раскрыв ее, я обнаружил внутри единственный лист бумаги и принялся читать.

Мне пришлось прочитать это дважды, чтобы до меня дошло. Вот, значит, что от меня скрывали… Я — отмеченный. На понимание этого ушло еще минуты три. Отмеченный… Способный на очень многое, даже на такое, что недоступно другим одаренным. Да я же теперь просто обязан выжить!..

Как бы там ни было, одной семейной тайной стало меньше. Время осмыслить новость у меня еще будет, а пока… На правах виновника торжества я предложил выпить, собравшиеся мое предложение дружно поддержали и мы радостно зазвенели бокалами.