Жизнь номер два

Глава 18 Все течет, все изменяется

— …да простит ей, человеколюбия ради Своего, молитвами Пресвятыя и Преблагословенныя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, святых славных и всехвальных Апостол, и всех святых, аминь, — священник закончил читать разрешительную молитву и вложил листок с ее текстом Аглае в руку. Пение, запах благовоний, полумрак, огоньки свечей, позолоченное и посеребренное убранство храма — все это вместе как-то ненавязчиво успокаивало и слегка убаюкивало. Ну да, за восемнадцать-то веков уже отработано…

Смотреть на лежащую в гробу Аглаю было все равно тягостно. Смерть забрала у нее не только жизнь, но и красоту. Остроносая, с впавшими щеками и белыми губами, мертвая Аглая мало походила на ту женщину, с которой я совсем еще недавно ощущал себя почти что счастливым. Поэтому, когда гроб закрыли и забили крышку гвоздями, стало как-то даже если и не легче, то уж во всяком случае спокойнее.

Народу на отпевание пришло немного. Кроме нас с отцом и Васькой была та самая сестра Аглаи, старшая, судя по виду, ее муж, мужик с бабой лет за сорок, родители мужа, надо полагать, да пятеро детей — мальчонка лет семи, три девочки мал мала меньше, средняя из которых, как я понял, и есть Аглаина дочка, и совсем еще младенец на руках матери.

Конечно, пышные похороны отец оплачивать не стал, но все смотрелось очень пристойно. Лакированный дубовый гроб поставили не на катафалк, а на простую телегу, старательно задрапированную черной тканью, колеса телеги не издавали неуместного скрипа, лошадь шла спокойно и медленно, не заставляя процессию торопиться, чтобы за ней поспевать. Сама погода соответствовала скорбному настроению — небо хмурилось низкими облаками, легкий ветерок не давал собраться духоте, но и не играл драпировкой похоронной повозки, разве что птицы своим щебетом не позволяли забывать, что жизнь все-таки продолжается, пусть теперь и не для всех.

Постояв и помолчав каждый о своем у свежезасыпанной могилы, мы разделились. Отец властным взглядом отослал нас с Васькой в сторонку, а сам побеседовал с Аглаиной родней. Хорошо так побеседовал, вдумчиво и доходчиво. Что он им говорил, мы не слышали, но вот как он говорил… Мужики так и мяли в руках шапки, часто-часто кланялись, всем своим видом выражая покорность и подчинение. Как я понимаю, разговор шел о деньгах, что отец решил давать на содержание Оленьки, а скорее, о том, что расходование этих денег боярин Левской будет контролировать — в свете того, что говорила о своих родственниках Аглая, дело явно не лишнее. Под конец разговора отец отсчитал им несколько ассигнаций, и мы втроем отправились домой.

Дома мы помянули рабу Божию Аглаю, немного выпив и закусив, потом пришел губной пристав Шаболдин, и отец отправил не шибко довольного таким оборотом Василия к себе.

— Порадуешь чем, Борис Григорьевич? — невесело поинтересовался отец.

— С Аленой Егоровой, служанкой Волковых, не все чисто, — хищно улыбнувшись, отозвался Шаболдин. — Тьфу-тьфу-тьфу, но, похоже, если кто из прислуги и может быть в родстве с челядью Колядиных, то как раз она. Но это мы сейчас проверяем, и как из Рославля бумаги затребованные придут, тогда ясно и будет.

— Ну, хоть что-то, — проворчал отец. — Долго только очень все это у вас…

— Долго, — виновато признал пристав. — Да только всех этих родственников-свойственников пока проверишь, да бумаги пока поднимешь… Опять же, это меня здесь в Москве мое начальство каждый день спрашивает, что там с делом о покушении на боярича Левского, а у рославльских свое начальство, а над ним — начальство в Смоленске, и спрашивают с них за другое…

— А я вот что подумал, — раз уж никто меня не прогонял, то и участвовать в разговоре я посчитал себя вправе, — вот, поглядите. Первый раз меня пытались убить на дворе. Второй раз — в доме. А третий — вору пришлось пробраться в дом Алифантьева. Получается, Борис Григорьевич, что ваша охрана в доме не зря сидит. Не может вор больше в доме действовать-то, боится…

— И то верно, — подтвердил отец, а Шаболдин на глазах приободрился. Что ж, Борис Григорьевич, вот тебе и ответная любезность за твою поддержку. Левские, как сказал отец, добро помнят. — Только вот, боюсь, охрану придется усилить.

— А стоит ли? — отец с приставом недоуменно глянули на меня, и пришлось пояснить: — Раз вор в доме проявляться боится, то и охраны достаточно, и службу она несет исправно.

Мне, правда, лучше теперь из дома пореже выходить, хотя и на улице меня охраняют, — еще один легкий кивок в сторону Шаболдина, — да к окнам подходить уж точно не надо. Однако же, и того, как я думаю, пока что достаточно.

— Вам, Алексей Филиппович, лучше бы и по дому ходить поменьше, — мягко посоветовал Шаболдин, — во всяком случае, в ближайшие дни. Но усилить охрану, — тут пристав повернулся к отцу, — боюсь, не получится. Не даст мне начальство людей. Если, конечно, вы, Филипп Васильевич, не поспособствуете.

— Я тебе, Борис Григорьевич, в другом поспособствую, — усмехнулся отец. — Хотел на будущей седмице боярыню с младшими в Ундол отправить, — Ундольское имение у нас было чем-то вроде дачи для летнего отдыха, — да потороплюсь. Часть слуг, из тех, кого ты уже проверил, с ними отошлю. Вот и будет у тебя людей столько же, а за кем приглядывать — поменьше.

— Премного благодарен, Филипп Васильевич, — Шаболдин склонил голову. — Ежели позволите, я тогда пойду, отдам своим необходимые распоряжения.

— Распоряжайся, Борис Григорьевич, — дозволил отец. — Только найди мне воров скорее.

— С Василием, смотрю, вы поладили? — спросил отец, когда Шаболдин ушел.

— Поладили, — ответил я, не вдаваясь в подробности.

— Хорошо, — отец впервые за день выглядел довольным. — Нам в семье нелады сейчас совсем не к месту.

Ну да, не к месту. Кстати, о семье и о неладах… Мне показалось, что как раз сейчас будет уместным спросить насчет Ирины.

— Отец, а почему Ирине отказали в приеме в свиту царицы?

— Там никогда не объясняют причин, — отец пожал плечами. — А с чего это ты вдруг вспомнил?

— У Болховитиных говорили про боярина Михайлова и его дочку.

— Так про Михайлова вся Москва знает, — отец криво усмехнулся. — Невелика новость.

— А про Волковых не знает никто, — возразил я. — И это, наверное, хорошо. Нечего нашу родню языками полоскать. Но не знаем и мы. А Волковы, между прочим, под одной с нами крышей живут. И именно их служанка к Борису Григорьевичу на заметку попала…

Кажется, подействовало. Отец задумчиво посмотрел в сторону, повернулся ко мне и сказал:

— Узнаю. Узнаю и тебе скажу.

— А про меня скажешь? О чем вы с Рудольфом Карловичем и отцом Маркелом тогда переписывались? И про матушку? — я, конечно, в край обнаглел, но так или иначе знать это мне нужно. Почему бы и не попробовать?

— И это скажу, — неожиданно согласился отец. — Но…

— …со временем? — я предположил окончание слов отца.

— Ну вот, сам же и понимаешь, — проворчал отец, но видно было, что недовольство его — показное. А я свое разочарование постарался не показать и пошел в обход:

— Так я и другое понимаю. Я понимаю, что все эти наши тайны связаны. Потяни за одну — все и вытянешь.

— Это тебе твое предвидение говорит? — с интересом спросил отец.

— Не только оно, — ответил я. — Здравый смысл тоже. И да, я понимаю, что Шаболдину обо всех наших… — я замялся в поисках нужного слова, — …сложностях знать не нужно. А мне нужно. Потому что все они меня напрямую затрагивают. Потом уже мы решим, что сказать Борис Григорьичу, а о чем и умолчать.

— Ладно уж, — примирительно сказал отец, останавливая мой натиск. — Хватит о том пока что. Иди к себе, да к окнам не подходи. Скорее бы уж Шаболдин нашел воров…

Что ж, моя очередная попытка прояснить семейные тайны провалилась. Ну да и ладно, повторю при случае. Так или иначе, знать это мне нужно, и я узнаю.

С Ириной я столкнулся на лестнице — я поднимался, она спускалась.

— Здравствуй, Алеша, — сестрица виновато потупилась. — Прости уж, что сразу не пришла, пристав нас с маменькой да Аленой измучил совсем своими расспросами…

Ну замечательно, правда же! Так лихо и одновременно как бы даже ненавязчиво перевести стрелки на кого-то другого — это же уметь надо! Да уж, если надо будет научиться плести интриги, знаю, к кому в ученики пойти…

— Горе-то какое! — покачала головой Ирина. — Это ж, получается, опять в тебя стреляли! А убили твою… — у нее хватило такта вслух не назвать Аглаю давалкой, хотя и видно было, что именно это слово вертелось на Иринкином языке. — Ужасно, Господи, просто ужасно! Да еще Шаболдин этот, чем вора сразу искать, нас терзал… Нехороший он какой-то… Мне не нравится.

— Он не кошель с червонцами, чтобы всем нравиться, у него служба такая, — честно говоря, выражать Ирине благодарность за такое, с позволения сказать, соболезнование как-то не сильно хотелось. — Прости, Ирина, пойду я.

— Да-да, конечно, иди… — милостиво разрешила сестрица. Черт их разберет, этих женщин! Ну сама же понимает, что никаких перспектив у нас с ней нет и не было, но на ревность к уже мертвой Аглае так и исходит, яд вон аж с языка капает.

У себя я разделся и завалился в кровать. Делать ничего не хотелось, да и не было никаких дел, так что оставалось только тупо валяться. Ох, Аглая, Аглая… Если бы только сработало мое предвидение… Если бы я увел ее от окна… Если бы… Но что произошло, то и произошло, и цена всем этим «если бы» сейчас была ноль. Но почему, почему я этого не предвидел?

Нет, решил я, так не пойдет. Снова одевшись, я спустился в библиотеку, чтобы взять какую-нибудь книгу и искать душевный покой в чтении. После долгого хождения между стеллажами я остановил свой выбор на «Приключениях в чужих морях и землях Ивана Матвеева, купца русского, им же самим и записанных» — воспоминаниях русского путешественника, читающихся увлекательнее любого авантюрного романа. Помню, зачитывался я этой книгой еще в детстве, а потом, лет в четырнадцать, когда узнал, что вариант для детского чтения был издан в сильно сокращенном виде (потому как читать детям можно не обо всем), прочитал в полной редакции, раза в полтора большей по объему, и всяческих впечатлений мне тогда хватило где-то на два месяца. Вот и решил перечитать, мало ли, может, отвлечет от невеселых мыслей…

Однако же от тех самых мыслей отвлекло меня другое. Вернувшись с книгой к себе и убедившись, что занавески надежно задернуты, я задумался, при каком свете лучше читать — зажечь ли люстру или обойтись настольной лампой. Сделав выбор в пользу локального освещения, я уселся за стол и щелкнул рычажком выключателя. Почему-то вспомнилось, как это работает и воображение услужливо выдало серию картинок. Вот я перекидываю рычажок на себя, и он приводит в действие систему связанных друг с другом тяг, поднимающую железный стержень и вставляющую его в соответствующее по размерам и форме гнездо светокамня — артефакта, при непосредственном контакте с железом издающего довольно яркий, но в то же время мягкий свет. Перекину рычажок от себя — стержень опустится, контакт светокамня с железом прекратится, значит, прекратится и свет. То же самое с люстрой, с той лишь разницей, что система тяг устроена несколько иначе, стержни для контакта со светокамнями не поднимаются, а опускаются, светокамней в ней три штуки, и используя три рычажка выключателя, можно регулировать степень освещенности комнаты. Добавим светильники в кладовке и уборной (этим словом тут именуется санузел вообще, а не только отхожее место), и получается, что мои покои насчитывают шесть штук светокамней. Насколько я понимал, светокамни — артефакты довольно широко распространенные, и светильники с ними можно увидеть не только в богатых домах или общественных зданиях, но и в жилищах людей среднего достатка и даже, правда в более простом и дешевом исполнении, в домах, мягко говоря, бедноватых. Массовый товар, стало быть. Дешевый и несложный в производстве, обеспечивающий производителю широкий и устойчивый спрос на его продукцию со столь же устойчивым доходом.

Включив свет в уборной, поглядел на умывальник, душ и ванну. Ага, горячая вода, а с ней вместе еще и отопление. В домах, где живут такие как Лапины, воду для мытья или стирки греют по мере надобности, а топят зимой дровами. Публика позажиточнее живет в домах, где топят и греют воду углем. А в нашем доме для этого применяются огненные камни, аналогичные светокамням. Да, несколько дороже угля и намного дороже дров, зато огненные камни не дают удушливого дыма, сажи и копоти. И не угоришь от них тоже. Кстати, паровые машины здесь работают исключительно на огненных камнях, потому что, они хоть и выгорают со временем, но расход все равно многократно ниже, чем у угля. Помню, когда перед Пасхой Волковых провожали, я на вокзале тендеров[11] у паровозов не видел. Прав отец, везде артефакты и потому за артефакторикой будущее…

Я включил люстру, погасил настольную лампу, снял с нее абажур и стеклянную колбу. Подождав пару минут и убедившись в том, что светокамень остыл, снял его и поднес к глазам. Ну да, «fecit in Germania».[12] Единой Германии как государства тут нет, но есть Германский торгово-промышленный союз, разрешающий либо запрещающий производителям из германских государств размещать на своей продукции эту надпись. Отец как-то говорил, что германские артефакты массового производства — лучшие в мире по качеству, и теперь, надо полагать, решил отправить меня к немцам, чтобы я прошел то же обучение, что и создатели столь качественных товаров. Что ж, разумно. Разумно и дальновидно. А я еще не хотел ехать… Ну, плохо подумал, да. Теперь вот исправился. Если честно, не исправился, а смирился и теперь подвожу под это смирение солидную теоретическую базу, но как же без этого? Пусть я и решил, что с Васькой у нас мир, но надо же отцу периодически показывать, что я-то поумнее брата буду, а то наш с ним мир получится каким-то совсем уж скучным и неинтересным. В конце концов, за Васькой так навсегда и останется преимущество в старшинстве, вот и придется мне хоть как-то выравнивать положение своим титаническим умищем. Ну и развить тот самый умище для начала тоже неплохо было бы, потому как далеко не все то, что я знал и умел в прошлой жизни, представляет ценность и может быть востребовано в этом мире.

Под демонстрацию мощи своего интеллекта стоит, пожалуй, ввернуть отцу, что по уму и самим артефакторам, тем, кто непосредственно занят изготовлением и наполнением артефактов, тоже нелишне было бы поучиться у немцев. Правильно спроектировать артефакт — это еще полдела, вторая половина — правильно его изготовить и правильно наполнить. Тут, конечно, объехать немцев очень и очень сложно. Дисциплина и порядок у них в крови, и отступить от утвержденной начальством технической документации для немца чем-то сродни смертному греху. С нашими такое не получается — у нас каждый сам с усам, и начальника слушается только пока тот рядом, а стоит начальству отойти на пару шагов, тут самое интересное и начинается… Отец, конечно, знает, что делает, и этот вопрос тоже наверняка рассматривает, но ему же и приятно будет, что сын такой умный.

Но главное все-таки не это. Главное — чтобы до того, как я поеду-таки в ту самую Германию, меня не грохнули.