Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ)

Глава 19

После того рассвета, когда между молодыми супругами, прежде только и занятыми тем, чтобы побольнее друг друга, хоть иногда исподтишка, да уколоть, воцарился хоть и относительный, а всё же мир, минул почти месяц.

Ночи их становились горячей, ласки жарче, беседы же — длиннее и доверительней. Нет, случались меж ними и споры, и даже ссоры. Однако же, вспыхивая мелкими огоньками, быстро и ярко, также быстро и гасли они, не найдя корма и места для громадного, сильного пожара, сжирающего всё на своём пути.

Всё чаще засиживались Диньер и Эмелина допоздна в кухне, за чаем с домашним печеньем, болтая с Корой обо всякой всячине. Либо устраивались в большой зале, возле камина, сбросив новенькие диванные подушки прямо на пол, накрыв купленными в Призоне мягкими покрывалами их жесткие бока, расшитые серебряными и золотыми нитями.

Мебель и прочая «обстановка», после пары визитов льерда Ланнфеля и поверенного Кортрена в Призон, к нерасторопным ремесленникам и проведения с последними задушевной беседы была всё же доставлена в имение Ланнфель «до снега».

Правда во время той беседы, пришлось изрядно покраснеть льерду Кортрену, да посмущаться! Как и потом долго бороться с острым желанием вымыть ядовитым, щелочным мылом уши, дабы избавиться от застрявших там эпитетов, более уместных для военных плацев, казематов или питейных домов, чем для чувствительного к таким выражениям слуха прилично воспитанного мужчины.

— Может, зря вы так с ними? — осторожно спросил поверенный всё ещё разозленного Ланнфеля, забираясь следом за тем в тот самый, многострадальный, прошедший крушение и починку, экипаж — Всё же люди, льерд. А вы их так, и так…

— Мухи сонные, а не люди, — отрезал Диньер, усаживаясь — Люди обычные слова понимают, эти же только такой язык. Помойный. Чего ты переживаешь? Так им и надо. Или что… мне их пожалеть стоит, а самому на голом полу сидеть, да в карман к себе Эмелинино барахло складывать? Шкаф ей надо плательный, хотя бы один. Моя баба в узлах, да на крючках по стенам вещи хранит, а я должен каких — то соплежуев услаждать… Сейчас, ага. Разбежался. Всё, не ворочай глазами. Поехали отсюда.

Вот так, благодаря несдержанному на язык, да и на кулак вольнику, вожделенная Эмелиной «обстановка» прибыла в Ланнфель вовремя на радость то и дело ахающей и взвизгивающей от восторга молодой льерде, и сдержанно улыбающейся прислуге Коре.

— Оюшки, Диньер! — верещала магичка, хлопая туда сюда ещё крепко пахнущими лаком дверцами с вырезанными на них вензелями и узорами — Смотри, какие шкафчики! Глубокие, с полочками… Тут всему место будет, и моим платьям, и твоим рубашкам. Помогите мне, Кора, вещи разложить… И цвет какой! Удивительно под наши гобелены… А светильники, ты видел светильники? Это же просто прелесть что такое!

Льерд любовался женой, одновременно борясь с сильным искушением отправить и Кору, и расставляющих мебель работяг прочь. После же, уложив благоверную животом на встреченную ею восхищенным воплем высокую тумбу для мелочей, задрать подол и отжахать супругу по самое не хочу.

«Вот и цени, дорогая, — вместо этого только и подумал — Вот и прикинь, что имеешь теперь, и что имела бы с тем своим… мать его. Твой папаша, кстати, уже обмолвился, что Ригза как партнера никогда не рассматривал, и помогать бы ни стал ни ему, ни тебе, если б вы сочетались браком…»

Хоть и исчез благоразумный сопляк из поля зрения вольника, честно сдержав обещание и не напомнив о себе ни словом, ни визитом, ни письмом с того самого, памятного разговора под лестницей, а всё таки чего — то опасался льерд… Даже малейшая мысль о существовании соперника выводила Ланнфеля из себя.

Нет. Само собой, было понятно, что этого Сверчка — Дурачка Эмми не любит, да и не любила никогда. Ну вот и опять же…

Кого она вообще — то любит, эта Эмми? Себя? Деньги? Маслобойню? Возможность стать богатой и независимой ни от чего? Последнее, скорее всего, вернее! Ни от чего. И ни от кого. Ни от Ригза. Ни от него, Ланнфеля.

Хотя… Это ведь хорошо.

Привязанность, любовь всегда скоротечны, и всегда проходят. А вот желание тепла, возможности знать, что на свете есть место, где можно набить брюхо вкусной едой и выспаться в жаркой постели — это бессмертно. И всегда необходимо.

«А значит вот он, тот колышек для твоей привязи, та клетка для тебя, ДОРОГАЯ моя Серебрянка, — катал льерд в голове обжигающие, хищные мысли, как тяжелые шарики — Ведь для тебя это важно? Это. Значит, и будь довольна. А уж подобие свободы я тебе обеспечу. На этот счет можешь даже не переживать.»

А оно и было, это подобие.

Внешне супруг почти не ограничивал Эмелину ни в чем. И в Призон, и на обожаемую молодой льердой маслобойню вместе ездили. А уж к братьям и папаше несколько раз отпускал он её даже одну. Ну… разве что в сопровождении Кортрена, да взяв твердое обещание вернуться не позже сумерек.

— Холодно уже, Эмми. Да и темнеет рано… Ты вот что. Если хочешь, поезжай с Кортреном, а к шести я тебя заберу. Годится, моя хорошая?

Конечно, ей всё годилось!

Этот Приезжий оказался не так уж и плох. Во первых, внешне ничего так себе. На лицо приятен, даже красив. Телом подтянут, поджар аки хищный зверь… И на темперамент такой же. Нрав жестковат и вспыльчив, правда! Но зато быстро отходчив и… ночами просто ой, ой, ой, как ласков. Особенно, если накануне провинится, наорёт, либо обзовёт «дурой» или как — то ещё. Раскаивается, поди, за тот, неудачный и стыдный «первый раз» и за то, что сделал ей, бедняжке Эмелине, больно и неприятно. Вот и заглаживает вину, вот и старается.

Неизвестно ещё, как поступил бы Тин в подобных обстоятельствах… Хотя нет, известно. Он УЖЕ сделал, как хотел. Просто сбежал, поджав хвост, ровно трусливая собачонка, оставив любимую на растерзание Неведомому Чудищу…

Сверчка нет, простыл его след! Но зато рядом с Белой Овечкой Зеленоглазый Волк. Всегда рядом. Пусть, может, из — за денег, да. Но… это ведь и хорошо! Надежнее, чем всякая там любовь и сказки. Не любит, так зато и не бросит. И не изменит, поскольку изменяют всегда женщине, а вот доходному, приносящему прибыль делу — никогда.

Вот и отлично. Великолепно! Чудно. Всё просто идеально, и идёт хорошо.

Дом есть теперь у Эмелины. Свой, собственный! Её Дом, только её, а не папашин и не Астсонов. И отец, и родственники много сделали, конечно, для сироты, а только своё, оно и есть своё…

ЕЁ Дом. ЕЁ, несмотря ни на что, маслобойня, выгон и плодовые угодья. И ЕЁ муж. Тот самый Волк, который всегда рядом…

Может, зря она выкобенивалась? Зря обижала папашу? Ведь тот отдал её не старику трясущемуся! Не изуверу из тех, что любят метелить жен до потери разума за малейшую провинность, или так просто, кулаки почесать. Не уроду и не пьянице… Спасибо надо было сказать, а не носом вертеть. Повиниться надо бы перед отцом. Это да.

Кстати, о Чудищах. О тех самых, Неведомых.

Обо всём и вся часто беседовали ставшие друзьями и партнерами супруги, но не касались всё же некоторых тем.

Ну понятно, что тема Сверчка Ригза не затрагивалась ни ими, ни, тем более, папашей или братьями Бильер. Говорить о рассыпавшейся прахом детской дружбе Эмми — то и самой не особо хотелось.

Но вот тема родителей Ланнфеля, если и всплывала изредка в разговорах, сразу же бывала запинана куда подале, как в угол закидываются отжившие свой век ботинки, либо старый плащ…

О родне Эмелины льерду Ланнфелю известно было всё подчистую. О том, что папаша Бильер, сильно в молодости наследив, жил на две семьи, к чести его сказать совершенно открыто. Ни разу не обидев ни законную супругу, ни любовницу, сумел окружить заботой обеих.

Эмми отлично помнила, что Алисия Бильер и её мать, Онорина, даже дружили, не выказывая друг другу ни малейшего пренебрежения, не строя козней и особо не соперничая.

Когда Онорины Астсон не стало, девочке исполнилось восемь лет и, сразу же после похорон супруги Бильер взяли на себя заботу о сироте с радостью и большой охотой.

— Живи у нас, детка, — пробасила, улыбаясь льерда Алисия, обняв тогда Эмелину мягкими, полными руками и обдав ароматами свежей выпечки, жевательного табака и сладких духов — Я всегда доченьку хотела, но дали Боги только сыновей. Вот ты и будешь мне дочкой, Эмми.

И, если мамаша Бильер окружила сиротку заботой, любовью, теплом и балованием, то папаша же взял на себя заботы о приличном образовании девочки, изъяв ту из местной, окружной школы и отправив в дорогой, приличный Пансион недалеко от Призона. Кто же виноват, что юная льерда Бильер — Астсон не проявила к наукам ни интереса, ни особых способностей?

Да ещё вдобавок произошел кризис, значимо подпортивший дела многих окружных фермеров и дельцов, поэтому от излишеств вроде обучения манерам и прочих пришлось просто напросто отказаться.

— Потом доучишься, Эмелина, — сказал папаша — Если пожелаешь, конечно… Хотя по моему разумению, девушке важнее найти себе достойного супруга, чем нос совать в науки, религии и, упаси Боги, политику. Читать, писать умеешь. Считать тоже. Вот и хватит с тебя.

Легко согласившись с папенькой, юная льерда особо — то и не расстроилась. Всё одно, учиться она так и не полюбила, а подруг среди чопорных, заносчивых воспитанниц Пансиона не нашла, да никогда сильно — то и не искавши.

Так вот, если вся маленькая, неинтересная жизнь супруги известна была Ланнфелю, то о нем самом льерде было не ясно ровным счетом ничего.

На вопрос, как и за что оказался он в Каземате, ответ прилетел сразу:

— Как, как… Жопой об косяк, Серебрянка. За дело, не волнуйся. Просто так туда не берут. Заслужить надо.

На вопрос же о родителях вольник также долго не распространялся:

— Папашка, словив перепела, сгорел в пожаре. Ты же знаешь. Все знают, вся округа в курсе.

— А мама? Диньер… Давно она умерла?

Льерд нервно передернул плечами:

— Мертвой никто её не видел, однако. Кто знает, может она и теперь жива?

— Как это? — удивленно округлила глаза Эмми — Так и где она?

Супруг ответил неохотно, довольно долго перед этим помолчав:

— Не знаю я, Серебрянка. Она уехала, когда мне было три… или четыре? Точно не помню. Отец тогда уже начал хорошо закладывать. Трезвый молчал, а пьяный нёс какую — то чушь, что она «ушла к своим». Вроде как не была моя мать ни человеком, ни магом, а… хрена с два! Не помню, как он их называл. Какие — то твари, вроде змей, либо подобной пакости. Хотя, я думаю, мамашка моя была просто шлюхой, да и сбежала с любовником. Отец был зол на неё, вот и выдумывал сказки про этих гадин, да по пьяни и облекал в слова… Тут я его понимаю. Сам не выношу, если баба на сторону смотрит. Вообще этого не приемлю. Хотя папаша мой, да… Искусный был выдумщик! Ему бы, подлецу, сказки сочинять, не отбился б от слушателей… Всё, Эмми. Достаточно. Оставь меня в покое и не лезь. Это, моя дорогая, тебя вовсе не касается.

Не получив никаких, даже хоть немного вразумительных объяснений от мужа, не добилась льерда Ланнфель ничего также и от отца. Старик Бильер, по разумению Эмелины, и должен был что — то знать, раз уж они так дружили с покойным Ланнфелем — Старшим.

Однако, хитрый папаша сразу же пошел в отказ, заявив, что в личные дела Дишена никогда не совался и ей, своей дочери, того тоже не советует.

Узнав же о «змеях», родитель и вовсе поднял Эмми на смех:

— Ну да. И мне Дишен такое плел, когда бывал крепко пьян. Так посуди сама, Эмми. Если жена от мужа сбежала со случайным пихарем, то кто она? Правильно! Змея и есть… Вот, что бедняга имел ввиду, а не каких — то там Чудищ. Не выдумывай, чего не след. Успокойся и не сочиняй ерунды. Всё, я сказал. Всё. Эмелина! Я не твой добряк супруг. Не посмотрю ведь, что взрослая. Выпорю кожаным кнутом по голому заду. Иди лучше, прими капли и приляг. И вообще… знай своё бабье дело, не суйся, куда не просят.

Однако, обеспокоенная всё же недомолвками, да то и дело темнеющими болотной мглой глазами супруга в минуты гнева или на пике страсти, не слишком образованная, но всё же и не слишком глупая юная льерда крепла мыслью попросить ответов у того последнего, кто их мог дать ей.

Оставалось одно. Составить письмо с просьбой тому самому Ракуэнскому Магу, Владельцу Военной Академии, так радушно принявшего не имеющего ни денег, ни рекомендаций мальчишку — провинциала под своё крыло… Странно ей было, что обычного человека вот так, с распростертыми объятиями, там встретили! Что — то не сходилось здесь. Рвалась ниточка.

Честно говоря, трусила льерда сильно. Даже депешей обращаться к личности, занимающей столь высокое положение, девушке было страшно.

Боевые Маги — особое сословие. Высшее из Высших. Кроме того, нрав их и спесь всем хорошо известны. Саццифир Ракуэн — вообще скала. О нём просто и подумать — то страшно, не то, что ехать просить разговора! Даже и написать ему… Такая Величина, а тут какая — то Эмми Ланнфель из Зажопинских Имений со своим письмом и глупыми вопросами…

И всё же, однажды она решилась.

…Тот вечер выдался на удивление снежным.

Зима, прежде стеснительно брызгавшая с небес мелкой, мокрой крупкой, всё же осмелилась, вероятно, попробовать вступить в свои права.

На часах было вовсе ещё немного, но за окнами потемнело и захолодало так, что пришлось прибавить огня в очаге и каминах, да зажечь везде свечи и светильники.

Кора, приготовив ужин, оставила его возле протопившейся уже, но ещё горячей печи и, попросив разрешения, ушла к себе немного отдохнуть, пока льерда Ланнфеля нет дома.

— Идите, идите, — покивала головой Эмелина — Конечно, отдыхайте, какой разговор. Льерд приедет, я его сама покормлю. Скоро уже должен быть, они с Феннером поля объезжали, это не так уж долго.

Отпустив прислугу, льерда присела в зале возле низкого столика, поставив на него круглую чернильницу и положив стопку хорошей, плотной, белой бумаги.

Решено! Она, Эмми, письмо сейчас составит, а утром попросит Кору поправить ошибки, чтоб переписать после набело. Ещё будет надобно отвезти депешу в Призон и там отдать почтовым нарочным. Но с этим Эмелина и сама справится.

И, как только девушка, ругаясь про себя, принялась медленно выводить на белом листе первые слова, не отрывая взгляда от раскрытого перед ней словаря, по полу, застеленному толстым ковром, потянуло холодом.

Поднявшись со стула, льерда глянула в полутемный коридор, видимый в приоткрытую дверь залы. Затаив дыхание, прислушалась.

Странный, нежный звон шел, по ощущениям, со стороны купален и примыкающих к ним чуланов, где хранились щетки, тряпки и прочие необходимости для уборки.

С той же стороны внезапно раздался глухой треск. Следом послышалось злобное шипение и урчание лийма.

— Масик, — вполголоса произнесла Эмми, сунув ноги в домашние туфли и плотнее завернувшись в длинную шаль — Масик… Что там? Крыса?

Ладони девушки зажгло. Шаррх, отчего — то потребовавший свободы, облил руки магички почти до локтей мягким, оранжевым пламенем.

— Кто здесь? — дрогнув голосом, выглянула она в коридор — Масик!

…Сглотнув комок липкой, противной слюны, льерда Ланнфель вышла из залы, решительно настроив себя не пугаться ничего, что бы там ни было.

Холод же, тем временем, стремительно принял отчетливую, плотскую форму.

Теперь Эмелине стало хорошо видно, что колючий, ледяной пар тянется именно из той купальни, где не очень давно льерд Ланнфель тщетно пытался найти плохо заделанные стыки в стенах или полу…