Жена Берсерка

ГЛАВА 3. Время длинных ночей

Тело лежало рядом с сараем, ближе остальных подходившим к крепостной стене. В четырех шагах от длинной боковой стены.

— Это Хольгрен, — сказал Убби за спиной Харальда, присевшего над трупом. — Я с ним еще у ярла Хрорика кровавый эль хлебал. Славный был воин. В драке стоил троих.

Харальд промолчал. Рядом горел факел, который один из воинов опустил пониже, чтобы посветить ярлу. Сыроватое дерево шипело у самого плеча, плевалось искрами…

Хольгрен лежал на снегу с разбитой головой и переломанными костями. И был полураздет — ни рубахи, ни плаща, только штаны и сапоги. Безоружен. На запястьях поблескивала пара толстых серебряных браслетов. Над локтями еще пара — но уже тонких, золотых.

Убби, присматривавший в эту ночь за стражей, стоявшей на стене, переступил с ноги на ногу за его спиной. Снег под его сапогами льдисто хрустнул.

И опять не видно крови, подумал Харальд. На правом предплечье Хольгрена концы костей прорвали кожу, торчали острыми концами наружу. Мясо в открытой ране казалось бледным, каким-то рыбьим…

— Расскажи мне все с самого начала, Убби, — потребовал Харальд, поднимаясь.

— Хольгрен не был сегодня на страже, — сказал тот, слишком явно стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Тут рядом на стене стоял Эйрик. Говорит, услышал, как по эту сторону ограды что-то бухнулось. Грузно так, тяжело. Но ни криков, ни шума драки перед тем не было. Эйрик крикнул Гронигу, стоявшему чуть дальше, чтобы он присмотрел и за его куском стены. А сам побежал глянуть, что там стряслось. И нашел Хольгрена. Потом Эйрик сразу кинулся ко мне. Я пришел, увидел, что тут — и побежал за тобой, ярл. Шума поднимать не стал.

Харальд одобрительно кивнул. Помолчал, размышляя.

Небо со стороны ворот уже посветлело — одной длинной серо-синей прогалиной, полосой залегшей над краем крепостной стены. Сюда вот-вот должны были подойти те, чья очередь сторожить наступала с рассветом.

И в любом случае уже к обеду все люди в крепости будут знать, что случилось с Хольгреном.

— Уберите тело, — распорядился Харальд. — Перенесите его пока в один из сараев. Мы похороним Хольгрена сегодня же. И похороним достойно.

— Что с ним случилось, ярл? — негромко спросил Убби. — Не с крыши же упал? Чтобы так кости переломать — это со скалы лететь надо. Притом с немаленькой.

Харальд окинул взглядом своих людей, стоявших рядом. Двух воинов и хирдмана.

Все смотрели спокойно, выжидающе. Все не раз видели людей, убитых разными способами…

Но чтобы тело разбилось, словно упало со скалы, которой тут не было, а крови при этом не пролилось и капли, не видел никто.

И ему нужно было как-то объяснить эту смерть.

Одно хорошо, вдруг быстро подумал Харальд. Вряд ли светлые боги через своего прислужника — или прислужников — откроют его воинам, что это дело их рук.

Потому что вышитых молотов Тора на одеждах людей тут же поубавится.

— Вы знаете, что на меня собирается напасть германский конунг, — объявил Харальд. — Это дело его рук. Где-то здесь, у нас в округе, живет его прислужник. Я не знаю, каким колдовством он убил Хольгрена — да еще так непонятно. Но я отыщу этого человека и спрошу его об этом. Убби. Объяви людям из своего хирда, что отныне, едва начнет темнеть, из мужского дома они могут выходить только по двое. Даже по нужде. И так до рассвета. Передай мои слова и другим хирдманам. Пусть они тоже передадут своим воинам мой приказ ходить ночью по двое. Ночные караулы придется утроить. На стенах стражники теперь будут стоять по три человека, а не в одиночку.

Он развернулся и пошел искать Кейлева. Шагал, угрюмо глядя в сторону быстро светлевшего краешка неба.

Неждана проснулась рано, как привыкла. Но в это утро снова уже не задремала.

Она лежала и думала о том, что придется все-таки уступить хозяйскому брату.

От этих мыслей внутри становилось гадостно. И подташнивало. Хоть она уже и не девка. Хоть нартвег и хорош собой.

Но все равно было противно. Опять придется стать для кого-то потехой на раз. А то и на два — если хозяйский брат сразу не залечит свою обиду за разбитый нос.

Неждана со вздохом вытянулась на нарах. Пожелала молча — да чтоб у этого ярла Свальда его срамное место отсохло. Или болью так прихватило, чтобы не до баб стало.

Она все лежала, глядя в полумрак над нарами, сквозь который смутно проглядывали сероватые доски потолка. И уже всерьез молила Мокошь-заступницу, чтобы у Свальда ниже пояса все разболелось…

Но тут на звук торопливых шагов рабынь, спешивших по своим делам, наложился мужской топот. Неждана вскинулась с нар. Сунула ноги в стоптанные сапоги, глянула в сторону двери — осторожно, не вставая, чтобы ее не заметили.

И разглядела идущего по проходу хозяина. За ним вроде бы еще кто-то шел.

Хозяин остановился там, где спала Красава. Посмотрел вдоль прохода, в ту сторону, где затаилась Неждана, блеснув странными, светлыми до серебряного блеска глазами. Бросил повелительно:

— Иди сюда.

Она подхватила с нар шерстяной платок и покорно пошла, гадая, зачем хозяин с утра заявился сюда.

Красава уже поднималась с нар, встрепанная, в рубахе и простом платье, в которых спала ночью — только шелковое на этот раз натянуть не успела…

— Скажи Кресив, что сейчас ее отвезут к новому хозяину, — приказал здешний хозяин, ярл Харальд.

И Неждана, кивнув, перевела. После всего, о чем думала с утра, эта новость словно скользнула мимо нее, вызвав только слабое недоумение.

Такая она, рабская-то доля. Сегодня ты здесь живешь, а завтра тебя могут и продать. Ее саму уже три раза продавали…

Красава охнула, стремительно шагнула вперед — и, бухнувшись на колени, обхватила ноги ярла. Прижалась к ним, заголосила:

— Сокол светлый… любый. Не продавай. Смилуйся.

И хоть Неждана о Красаве слова доброго не могла сказать — но тут ей вдруг стало ее жалко.

А хозяин, ярл Харальд этот, в лице даже не переменился. Быстро ухватил Красаву за волосы растопыренной пятерней — и вздернул на ноги, отодвигая от себя. Глянул на Неждану, приказал громко, перекрывая голос Красавы, теперь просто горестно вывшей, без всяких слов:

— Ты. Иди за мной.

А потом швырнул Красаву на нары, развернулся и зашагал к выходу. Стоявший за хозяином старый нартвег — тот самый Кейлев, которого Неждана видела вчера вечером — строго глянул на нее, следом шагнул к Красаве…

И Неждана, протиснувшись мимо старика по проходу, побежала за хозяином, на ходу накидывая на голову платок, затягивая его концы узлом на спине.

Небо над крепостью уже успело посветлеть, но было оно сегодня серым, в тучах. Сыпал мелкий, редкий снежок, пахло морозом — и сыростью.

Здешний ярл, отмахав пару десятков шагов от рабского дома, остановился. Спросил тихо, не оборачиваясь к Неждане:

— Хочешь жить, Нида?

— Хочу, — согласилась она, глядя ему в спину.

Пегая грива хозяина, сегодня не собранная в косицы, как вчера, колыхалась на легком ветру.

— Ты будешь служить моей жене, — бросил хозяин. — Если с ней что-нибудь случится — тебе не жить. Ты поняла?

— Да, — коротко сказал Неждана.

И замерла, ожидая следующих слов. Но хозяин молча зашагал вперед — размашисто, широкими шагами. Неждана заторопилась следом.

Скрипнули дверные петли. И Забава, успевшая снова встать у окна — и снова распахнуть ставню, быстро повернулась к двери.

В опочивальню вошел Харальд. Дане один, а с Нежданой, девкой, что прислуживала Красаве. Забава шагнула к нему, но муж, глянув на нее вскользь, тут же перевел взгляд на сундук, где остались эль и рыба. Нахмурился, сказал:

— Когда я приношу тебе еду, ты должна ее съесть. Бери миску, садись на кровать и начинай.

— Не хочу, — выдохнула Забава. — Что случилось, Харальд? Почему тебе стучали? Звали?

Он глянул исподлобья. Серебряные глаза сверкнули из-под белесых бровей, помеченных редкими темными волосками. Резко бросил:

— В крепости ночью убили воина. И это была смерть не от меча. Это была нехорошая смерть.

Он двинулся вроде бы к ней — но прошел мимо. Дошагал до окна, выглянул наружу. Потом со стуком захлопнул ставню, задвинул малый засов, приделанный к ней.

И заявил, разворачиваясь:

— Не подходи к окну. И не открывай его больше, не выглядывай наружу. Ослушаешься — пришлю человека, чтобы его заколотили. Сегодня сидишь тут. Днем, перед обедом, выйдешь погулять. Когда, тебе скажет стража. Эта рабыня…

Он кивнул в сторону Ниды.

— Будет служить тебе. Но помни, что ты жена ярла, а она рабыня. Не одевай ее в свои платья, не разговаривай с ней, как со свободной женщиной. Особенно на людях. Иначе я буду недоволен — и девку выпорю. Чтобы был урок и ей, и тебе.

Опять грозит, подумала Забава. Но опять другим, не ей.

— Гулять тебе можно только между домами. Но близко к крепостным стенам не подходи. Запомни это, Сванхильд. И не доставляй неприятностей моим стражникам. Учти, если я буду ими недоволен — выгоню из крепости. И из войска тоже. Зачем мне воины, не способные усторожить одну женщину?

Следом Харальд перевел взгляд на Неждану. Сказал, обращаясь уже к ней:

— Твоя хозяйка не должна принимать еду и питье из чужих рук. Ни от кого. Ты ей тоже ничего не должна давать. Твое дело — сидеть с ней. Быть рядом, когда она выйдет погулять. Не подпускай ее к окну. Береги ее жизнь, иначе потеряешь свою.

Он замер молча, глядя уже на Забаву — и та сделала шаг к нему. Но Харальд заявил чужим, холодным голосом:

— Бери еду. Ешь. Я жду.

Забава замерла. Подумала со стыдом — как с дитем малым говорит. Да еще при Неждане.

И, прикусив губу, взяла миску. Стоя, глядя на Харальда, запихала себе в рот кусок рыбы. Давясь, проглотила полуразжеванное. Ощутила, как по горлу царапнула рыбья косточка, закашлялась…

Харальд тут же подхватил баклагу с элем, сунул ей в руку. Забава торопливо отпила.

— Еще, — все тем же чужим голосом приказал он, даже не дожидаясь, пока она отведет от губ горлышко баклаги.

А когда рыбы больше не осталось, резко развернулся и вышел.

Забава наконец поставила миску. Посмотрела на Неждану, спросила:

— Тебя, значит, от Красавы забрали?

— Красаве Кимрятовне я больше без надобности, — тихо ответила девка. — Ее к другому хозяину отправили.

— Вот так сразу? — изумилась Забава. — А к кому?

— Не знаю. Рабыням такие вещи не говорят.

Неждана вдруг махнула поклон, спросила:

— Как мне тебя звать, хозяйка? Или ты тоже Кимрятовна, как твоя сестра?

Забава качнула головой, отозвалась, думая при этом о своем — точнее, о Красаве:

— Нет. Отца моего Твердятой звали. Они с Красавиным отцом братья были, родные… так что выходит, я Твердятовна. Только ты зови меня просто Забавой. А при нартвегах — Сванхильд. Иначе Харальд рассердится.

— Как прикажешь, Забава Твердятишна, — быстро сказала Неждана. И предложила: — Может, сбегать, печку растопить? Опочивальня, смотрю, уже выстыла, с утра еще не топили…

Забава качнула головой.

— Не надо. Слышала, что тебе сказал ярл? Сидеть со мной. Вот и делай, что велено. Скоро сюда придут другие рабыни, что за покоями приглядывают. Они и затопят.

Она сделала несколько шагов, опустилась на кровать. В уме летели мысли — одна за другой.

Харальд продал Красаву. Быстро-то как, неожиданно… и ей ничего не сказал. А ведь только вчера девку ей в услужение дал.

Выходит, вчера он об этом еще и не думал. Или вдруг человек подвернулся, добрый да хороший? Вот он и поспешил?

Жалко все-таки Красаву. Лучше бы, конечно, домой ее отправить. Но Харальд с самого начала сказал, что этого не сделает. Хоть бы сестре хозяин попался не злой. И вдовец. Глядишь, и ее жизнь как-нибудь устроилась бы…

Выйдя из главного дома, Харальд направился к женскому дому, где под стражей сидели рабы из германских краев, которых Кейлев все-таки нашел — один мужик и две бабы.

И по пути заметил Свейна, шагавшего от мужского дома в сторону сарая, где лежало сейчас тело Хольгрена. Крикнул:

— Свейн.

Хирдман тут же свернул к нему, зашагал поспешно. Харальд остановился, дожидаясь его.

Свейн, подойдя, начал:

— Доброго…

— Этот день добрым уже не станет, — отрезал Харальд.

И Свейн молча кивнул, соглашаясь.

— Хольгрен, кажется, был у тебя в хирде, — сказал Харальд. — Ты говорил с теми, кто спит… спал с ним рядом в мужском доме? Никто ничего не заметил? Не слышал?

— Сивард и Гейрульф, у которых нары по соседству, говорят, что Хольгрен этой ночью ушел из мужского дома вскоре после заката, — быстро ответил Свейн. — Им он хвастался, что сговорился с какой-то рабыней. Больше никто ничего не знает.

— Как зовут рабыню, не говорил? — спросил Харальд.

Свейн молча качнул головой.

Надо приказать Кейлеву, чтобы тот снова прошелся по рабским домам, подумал Харальд. Описал Хольгрена, поискал бабу, что бегала к нему на свидание. Может, она знает что-нибудь.

— Опроси всех его друзей и знакомых, — велел он Свейну, ждавшему рядом, что еще скажет ярл. — Может, кто-то знает имя. И вот еще что. Хольгрен погиб не в бою. Погиб непонятно. Выбери одну из наших лодок — покрупней и получше. Весел на восемь. Скажешь, чтобы могилу рыли сразу под нее. Если Хольгрена не пустят ни в Вальгаллу, ни в Фолькванг, пусть поищет на своей лодке тот мир, где его примут. Кейлеву я уже приказал, чтобы он приготовил для него все, что нужно — припасы, шкуры, одежду, оружие.

— Хорошо бы еще рабыню, — коротко сказал Свейн.

И замолчал. Харальд глянул в сторону рабского дома, ответил:

— По справедливости, надо бы отправить с ним ту, знакомством с которой он хвастался. Узнай ее имя, Свейн. И все будет, как надо. Только сначала я с ней поговорю…

Харальд вошел в опочивальню, где держали двух рабынь из германских краев — и молча оглядел двух баб, вскочивших при его появлении с кровати.

Одна молодая, еще крепкая. Второй лет под сорок. Лицо в морщинах, седина в пушистых светлых волосах…

— Я хочу узнать о богах, которым поклоняются люди из ваших родных краев, — негромко объявил Харальд. — И в первую очередь — о том, как бог Тор охотится в ваших краях. Вы ведь называете его Воданом, так?

Рабыни переглянулись. Потом та, что постарше, осторожно заметила:

— Водан — это ваш Один. Тора мы называем Доннером…

Молодая согласно кивнула — и обе замерли, настороженно глядя на ярла.

Харальд пару мгновений размышлял.

По словам баб из германских краев выходит, что Водан и Тор — это не одно и то же. Но Ермунгард назвал Тора именно Воданом. А не Доннером, как тут заявляют рабыни.

Конечно, разум у Ермунгарда до сих пор не слишком ясный. Последние тридцать лет — после смерти сына Токки и до того, как его последний сын вошел в возраст изменений — Ермунгард провел в темно-сером безумии. Он многое мог позабыть, начать путать…

Но купец, подосланный Готфридом, а затем пошедший на корм Мировому Змею, тоже назвал Тора Воданом. Выходит, есть что-то, чего не знают эти бабы.

Но об этом лучше спросить у Ермунгарда. Опять придется бежать к нему, выдавливать знания по капле…

— Хорошо, — сказал наконец Харальд. — Значит, Тор это Доннер. А Водан — это Один. Пусть будет так. Что вы знаете о дикой охоте? Об охоте бога Тора?

— Она бывает весной, — нерешительно ответила старая рабыня. — На нее ходят лишь мужчины…

— Но ты, я вижу, о ней знаешь? — быстро заметил Харальд. — Продолжай. Рассказывай все.

— Мы задабриваем Доннера, — помявшись, начала рабыня. — Весной, чтобы поля давали хороший урожай… без жертв яблони не будут плодоносить, пшеница не уродится. И свиньи не наберут вес. Но сначала бога Доннера надо позвать. В моих краях трое самых сильных мужчин из округи выходят на то, что мы зовем охотой зова. После заката они раздеваются на окраине села. Догола. Им дают пленника. Если пленника нет, то берут любого чужака, которого поймают. В моем селе чужака ловили заранее. Мужчины гонят его по полям — долго, сколько смогут. И чем больше полей пробежит пленник, тем больше будут урожаи. Потом, когда он больше уже не может бежать, его убивают.

Баба замолчала, и Харальд настойчиво спросил:

— Как?

— Как смогут, — с легким смущением ответила старая рабыня. — Руками, зубами. Железо здесь использовать нельзя. Потом, после охоты зова, приходит уже дикая охота Доннера. Она несется на исходе ночи, где-то в небесах. Высоко над полями. Бывает, что с Доннером на охоту выходит и Водан. И боги всегда выбирают себе жертву в одном из сел. Но не в каждом селе. Тело избранного находят потом где-нибудь на полях. И там, где он упал, земля еще семь лет дает невиданные урожаи.

Харальд спокойно заметил:

— А своих вам жалко не бывает? Ладно чужаков — их нигде не жалеют…

— Их души потом пируют с Доннером и Воданом, — жарко сказала старая рабыня. — Это великая честь. Их сородичи сытно живут несколько лет…

Молодая рабыня вдруг бросила:

— А в моих краях мужчины в эти ночи не выходят из дома. И обязательно ближе к весне ловят двух чужаков. Первого загоняют на охоте зова, второго привязывают посреди села, на площади. Вот и все. И Доннер доволен, и мужчины наши живы.

Старая баба пожала плечами.

— Так тоже можно. Но в моих краях чужаков бывает мало. Я из Горной Саксонии.

Выходит, опасности подвергаются только мужчины, подумал Харальд. И только по ночам. Он напрасно запретил Сванхильд ходить по крепости днем.

Но вот расхаживать воинам ночью и в одиночку запретил не зря.

— Скажите мне вот что, — бросил Харальд. — Когда Доннер выбирает жертву в одном из сел, как далеко оттуда может упасть его тело?

— Избранный всегда падает недалеко от своего дома, — пояснила старая рабыня. — Боги справедливы. Своя кровь — к своей воде, своя плоть — к своей земле… и благословение богов на его сородичах, соплеменниках…

Молодая баба едва заметно скривила губы — в ее краях богам подсовывали чужаков, а не односельчан. Харальд спросил уже ее:

— А у вас как далеко падали жертвы?

— Да тоже рядом, — бойко сказала бабенка. — Кто их Доннеру отдает, тому и благословение. Гретель правильно сказала — боги справедливы. Правда, Доннер забирает не всякого чужака. Не каждый достоин чести пировать в одних залах с ним и Воданом.

Однако Хольгрен упал в крепости, а не на полях, мелькнуло у Харальда. Получается, откуда забрали, туда и вернули.

Кроме того, сейчас не весна, а начало зимы. Значит, над Нартвегром светлые боги охотятся не по правилам. Может, они и без охоты зова теперь обходятся?

И все же нужно поискать, не лежат ли где-нибудь рядом в лесу людские останки. Хоть и трудно представить человека, готового бегать по здешним снегам без одежды и босиком.

— Когда охота зова проходит в одном селе, а Доннер забирает себе человека в другом, — медленно спросил Харальд, — как далеко могут отстоять эти села друг от друга?

Рабыни переглянулись. Потом старшая ответила:

— Как-то раз охоту зова устроили в Грюцефойге, по одну сторону горы Аффензиц. А Доннер в ту же ночь взял себе человека из Фредехофа, что по другую сторону горы. Но во Фредехофе дикая охота прошла еще за неделю до этого. И Доннер уже брал там жертву. Однако все знают — боги берут только достойных. Если в одном селе их было сразу два — тут уж ничего не поделаешь.

В Йорингарде достойных — полная крепость, мелькнула мысль у Харальда. Придется самому посторожить ночью. Постоять вместе с теми, кто охраняет крепостные стены. Если повторится то, что случилось с Хольгреном, может, ему удастся что-то увидеть или почувствовать. И воины на стенах будут чувствовать себя уверенней, увидев, что ярл с ними, а не спрятался в своей опочивальне.

Он задал последний вопрос, который следовало задать:

— Вы слышали что-нибудь о конунге Готфриде? Из Вайленсхоффа?

Старая рабыня сморщилась.

— Он завоевал мой край. И когда победил, отрубил голову нашему королю, Гульриху. Следом убил всю его семью. Я стала добычей человека из войска Готфрида — как раз тогда, во время той войны. А потом он меня продал, как рабыню, одному купцу… вот и все, что я могу сказать о Готфриде.

Молодая рабыня пожала плечами.

— А я вообще ничего о нем не знаю. Меня продал отец, когда у нас пала лошадь — и не на чем стало пахать. Так что Готфрид тут ни при чем…

Раб, к которому Харальд зашел после рабынь, не сказал ему ничего нового.

Этот день приносил только плохие новости. Рабыня, с которой встречался Хольгрен, нашлась — но сказала, что она с ним рассталась еще до полуночи. Девка была молодая, глупая — и на ярла, расспрашивавшего ее, посматривала игриво, явно не понимая, к чему все идет. Добавила, хихикнув, что они с Хольгреном встречались на сеновале, над коровником — там теплей…

Но все равно долго не поваляешься, подумал Харальд, глядя на нее. А Хольгрен упал вниз перед рассветом. И непонятно, поймали его сразу после сеновала, пока он шел по крепости, расставшись с девкой — или Хольгрен успел вернуться в мужской дом, может, даже поспал и уже потом выскочил по нужде.

Да и не так это было важно, если вдуматься. Важнее другое — повторится ли это, когда повторится, и чего хотят боги, устраивая охоту в Йорингарде?

Может, как раз для того, чтобы сам он ночью бегал по крепости? Чтобы поймать берсерка, утащить куда-нибудь, напоить насильно зельем — и пусть начнется Рагнарек?

Харальд махнул рукой, чтобы рабыню увели, и двое парней из хирда Свейна потянули ее к женскому дому. Сейчас невестки Кейлева нарядят ее, напоят крепким элем так, что она на ногах стоять не будет — и к вечеру воины усадят девку в лодку Хольгрена. Накинут петлю на шею, слегка придушат, тут же сунут лезвие ножа под ребро, достав до сердца. И если Один не примет девку как искупительную жертву и не пустит Хольгрена к себе, то она станет его вечной спутницей.

Но если Хольгрен уже пирует в Вальгалле, то рабыня будет просто жертвой во славу Одина…

О смерти Хольгрена Свальд узнал в главном зале, куда заглянул с утра выпить эля и перехватить кусок хлеба с жареной рыбой — там на столах после рассвета выставляли малое угощение для воинов. Потом его разыскал Убби, и передал приказ Харальда о том, что ночью никто не выходил во двор по одному.

И вообще не высовывал нос наружу без нужды и без приказа.

Свальда эти новости не смутили. Вокруг Харальда все время происходило что-то непонятное. Да и смерть всегда ходит за левым плечом у каждого, кто топчет палубы ясеневых драккаров — и держится за ясеневое древко копья.

Это даже к лучшему, решил он. На холоде этим делом заниматься неуютно… но если ночью в Йорингарде будет безлюдно, можно будет отвести девку в баню. Только не в ту, где отравилась Ингрид. И тепло, и крыша над головой.

Свальд блеснул зубами в довольной улыбке, спускаясь на берег. Приказал Финбъерну, воину его хирда, попавшемуся навстречу:

— Собери всех наших. Мне надо кое-что им сказать…

После ухода Харальда Забава какое-то время сидела на кровати. Молчала, растворившись в тревоге, плескавшейся внутри.

В крепости снова умер человек. Может, место тут проклятое? Войны нет, а люди все гибнут…

Лишь бы Харальда не коснулось, подумала она вдруг. Хоть и других жалко. Вон у Гудню с Тюрой дети здесь живут. У Гудню самому младшему девять, у Тюры — семь…

Забава вздохнула и перевела взгляд на Неждану, так и стоявшую посреди опочивальни — неподвижно, столбом. Молча глядевшую на нее.

— Сядь на сундук, — не столько велела, сколько попросила Забава. Потом спросила: — Ты утренничала?

Неждана, садясь, пробормотала:

— Не успела…

И ведь даже на кухню ее не отправишь, подумала Забава. Раз Харальд велел девке сидеть тут безотлучно.

— Потерпишь без еды, пока гулять не выйдем? Я на кухню заскочу, там и поешь.

— Да запросто потерплю, — ответила Неждана. И тут же напомнила: — Однако хозяин не велел тебе брать еду из чужих рук, Забава Твердятишна.

— Да я и не буду, просто зайду…

— А он все равно об этом подумает, — опустив глаза, сказала Неждана. — Заподозрит еще чего, забеспокоиться. Я лучше потерплю сколько надо. Мне не впервой, Забава Твердятишна. Все равно сижу без дела, в тепле, в покое.

— Хоть эля хлебни, — со вздохом велела Забава.

И спросила, когда Неждана допила эль из баклаги:

— Сама-то откуда?

— Из Белоозера…

Харальд зашел перед обедом. Сказал с порога, глянув на Неждану, с которой Забава перед этим разговаривала:

— Вон.

Та тенью исчезла за дверью.

— Я снова разрешаю… — объявил Харальд.

Забава, вставшая с кровати при его появлении, пошла к нему.

— Ходить тебе по крепости. Можешь опять видеться с Гудню и Тюрой. Но помни — ни от кого не брать еды и питья.

Забава уже стояла рядом, в шаге от него — и слушала, глядя ему в лицо. На удивление спокойное.

— Не бери даже от своих невесток. Как только начнет темнеть, возвращайся сюда. Я проверю, как ты выполнишь мой приказ. Этой ночью будешь спать одна, рабыня останется с тобой.

Она хотела было спросить, где будет ночью сам Харальд, но не посмела. Подумала с испугом — и так понятно, что не к бабе пойдет…

Следом почему-то вспомнилась Красава. Вот вроде бы и хорошо, что ее здесь больше нет, хоть дурные мысли в голову не лезут — а с другой стороны, уж больно быстро Харальд все сделал. И непонятно, что теперь с Красавой, где она. Все-таки живой человек. К тому же сестра…

Харальд уже смолк. Вскинул руку, мягко заправил ей за ухо короткую прядь, выбившуюся из косы и упавшую на глаза.

Только поэтому Забава решилась спросить:

— Харальд, ты продал Красаву?

Она вдруг вспомнила, как сам он называл ее сестру, и поправилась:

— Кресив…

— Я ее подарил одному человеку, — ровно ответил Харальд. — У него большой дом и дети живут отдельно. Это лучшее, что я нашел.

— Но он не вдовец? — огорченно спросила Забава.

— Человек с хозяйством не может долго жить вдовцом, Сванхильд, — все так же бесстрастно сказал Харальд. — Потому что рабыня никогда не будет следить за хозяйством так, как следит жена. Кейлев, твой отец, не женился потому, что служит у меня — и ему не нужна хозяйка, чтобы присматривать за домом. Это все. Не спрашивай больше о Кресив, потому что в другой раз я не отвечу. Не делай того, после чего я буду тобой недоволен, Сванхильд.

Он вдруг обнял ее, и Забава ощутила, что ноги больше не касаются пола. Удивилась — вот как он может? Сам вроде показывает, что уже недоволен, а сам…

Губы у Харальда оказались жесткие и солоноватые. И мохнатый плащ, к которому он прижал Забаву, хранил холод со двора.

Поцелуй оказался недолгим — и когда Харальд вскинул голову, снова поставив ее на пол, Забава ощутила легкую тень грусти. Не хотелось, чтобы он уходил…

Но дверь за ним захлопнулась, а потом в опочивальню вошла Неждана. Замерла у порога.

— Я выйду погулять, — со вздохом сказала Забава. — И тебя доведу до кухни. Поешь, потом вернешься в опочивальню. Одежда у тебя тонкая, в такой надо дома сидеть, а не гулять.

— Хозяин велел быть при тебе неотлучно, — неожиданно твердо ответила Неждана. — Ты уж прости меня, Забава Твердятишна, но я из его воли выйти не могу. Ярл сказал, что в крепости человека убили. В такое время хозяйский приказ исполнять надо…

Забава одно мгновенье смотрела в ее лицо — худое, спокойное. И пожала плечами, смиряясь.

Раз так, сегодня Крысенышу придется посидеть в загоне. Сама она пройдется по крепости скорым шагом, посмотрит на лица людей — только чтобы понять, насколько тревожно сейчас в Йорингарде. И тут же вернется назад, в теплую опочивальню. Печку успели затопить, так что Неждана отогреется быстро.

А после обеда, решила Забава, надо попросить у Гудню и Тюры шерстяного полотна потолще, для Нежданы. К полотну шерсти непряденной. И усадить девку вечером за рукоделье. Пусть сошьет себе одежду потеплее — душегрею на два слоя, шерстяной валянной волосиной подбитую. Она и сама ей поможет…

Или этого делать не стоит? Вряд ли Харальду понравиться, если его жена будет шить одежду для рабыни.

Забава снова вздохнула и пошла за плащом, лежавшим поверх одного из сундуков.

Лица у людей в крепости оказались на диво спокойными. Вроде как и не случилось ничего. Забава пробежалась до навесов с драккарами и обратно, прогулялась в сторону кухни. После чего вернулась в опочивальню, ждать Харальда.

Тот и впрямь вскоре пришел. Принес две миски с едой, баклагу с элем, прижатую к боку локтем. Глянул на Неждану, распорядился:

— Иди на кухню, поешь. Если вернешься слишком рано, подождешь в проходе, пока я не выйду…

На кухне Неждане выдали миску похлебки с ячменем и рыбой, а к ней два хлебца. Она пристроилась в углу, стараясь занимать как можно меньше места, чтобы не выгнали.

Конечно, можно было пойти в рабский дом, сейчас стоявший почти пустым. Но Неждане хотелось послушать, о чем болтают на кухне. Дверь тут постоянно хлопала — рабыни забегали за едой, получали пузатые горшки, в которых плескалась похлебка, налитая сразу на несколько человек. Уносили их в прядильню, в ткацкую, в коровник…

Неждана, вжавшись в угол, черпала гущу из миски, стараясь делать не стучать неглубокой ложкой по дну.

Работавшие на кухне бабы разговаривали с прибегавшими рабынями. И чесали языками между собой — кто на чистом нартвегском наречии, кто на ломаном.

Почти все разговоры были о случившемся ночью. Что человека, убитого в крепости, звали Хольгреном. Что умер он непонятно, тело переломано, словно со скалы упал. Однако нашли его во дворе, где скал нет…

А всем мужикам ярл запретил ночью выходить во двор.

Выходит, здешний хозяин опасается новых смертей, решила Неждана. Но помереть могут лишь мужики, и только ночью, раз уж им велено не выходить после заката. Бабам, похоже, ничего не грозит.

Следом Неждане вспомнился нартвег, приказавший ей ночью выйти во двор. Тоже, небось, уже узнал про смерть Хольгрена. Посмеет этот Свальд после всего явиться к рабскому дому — или нет?

Такой, пожалуй, придет, подумала вдруг Неждана. Сразу видно, что привык жить, на два дня вперед не загадывая. И погибнуть может, как тот Хольгрен…

Сердце у Нежданы забилось от этой мысли — радостно забилось, гулко. Только радость была злой, ненавидящей. Изнутри огнем жгла.

Хоть бы пришел — да помер, подумала она. Поделом ему. За всех баб, которых он в своей жизни наобижал — и за нее саму. Пусть хоть так отольются кошке мышкины слезы…

Неждана сунула ложку в миску, выпустила черенок. Губы сами собой расползлись в улыбку. После заката к хозяйскому брату она все равно не выйдет — хозяйка сказала, что ночью оставит у себя, по приказу хозяина. Тот вечером в опочивальню не придет, видно, будет крепость сторожить.

Лишь бы нартвег все-таки пошел к рабскому дому после того, как стемнеет. И назад не вернулся…

Тут на кухню заскочили две рабыни, присланные нартвежскими женами, что жили в женском доме. Одна баба с ходу затребовала две баклаги с крепким элем — и добавила, что нартвежки сейчас будут поить элем Луту, рабыню, что встречалась с Хольгреном прошлой ночью.

Вторая баба, пришедшая за едой для самих нартвежек, объявила, что Луту уже успели нарядить. Да еще так красиво — в шелковое платье с брошами, с зеленым монистом на шее…

Рабыни, хлопотавшие на кухне, переглянулись между собой. Скорбно, испуганно. Но Неждана и без этих взглядов поняла, что это значит.

Если нартвег умирает по старости или по болезни, не от раны, в могилу ему кладут рабыню. Иногда не одну. Бывает, что подкладывают рабынь и тем, кто умер от меча, с честью и славой, как это называют в Нартвегре. Это уж как решат те, кто хоронит…

Улыбка с лица Нежданы исчезла. Она снова взялась за ложку, поднесла ее ко рту, размышляя.

Если хозяйский брат погибнет, понятно и без слов, кого с ним уложат. Даже если она не явится на встречу, назначенную нартвегом — здешний хозяин скинет ее в могилу хотя бы для того, чтобы мертвый брат не таил на него обиду, уйдя из мира живых. Чтобы он получил наконец вергельд за свой разбитый нос.

Выходит, от этого дурня теперь зависит ее жизнь.

Неждана торопливо доела похлебку, сунула хлебцы под платье, пристроив их над концами платка, затянутого узлом на спине. Выскочила наружу, оставив пустую миску на краю одного из столов.

Время обеденное. Нартвегов на кухне не видно — значит, для них где-то выставили угощение. Если она пройдется по крепости, может, и наткнется на этого ярла Свальда. Скажет ему, чтобы не ждал — и тут же убежит. Днем, на людях, он за ней не погонится.

Люди из хирда Свальда собрались на берегу.

И он, нахмурившись, чтобы выглядеть погрозней, передал приказ брата. Ночью сидеть в мужском доме, по нужде выходить вдвоем или даже втроем. А еще лучше потерпеть до утра. Тот, кто ослушается, может погибнуть так же, как Хольгрен. Причем рабынь на всех у ярла не хватит…

Потом Свальд решил размяться. И пока махал на берегу мечом с Торгильсом, парнем из своего хирда, все вспоминал свои же слова, сказанные воинам.

Тот, кто вылезет ночью во двор, помрет, как Хольгрен. Тот, как назло, перед смертью тоже встречался с рабыней…

Дед никогда не простит мне смерти не в бою, решил наконец Свальд, уворачиваясь от падающего наискосок чужого клинка — и отвечая коротким замахом.

Старый Турле сам тут же помрет, только чтобы добраться до внука и рассказать, какое тот ничтожество по сравнению с викингами прошлого…

Одна радость — тогда Харальд уж точно уважит его просьбу, положив к нему в могилу ту девку, Ниду. Которую не пожелал отдать при жизни. Вот только стоит ли этому радоваться…

Торгильс поймал его меч на поперечину перед рукоятью, отбросил, поднапрягшись. Свальд несильно пнул того по бедру, сказал, отступая назад:

— Когда ты так отражаешь удар, убить тебя — легче легкого. Будь это настоящий бой, я бы сейчас держал в левой руке щит. И пока ты тужился, залепил тебе в лицо острием на умбоне (бляха в центре щита). Работай ногами, Торгильс, не стой на месте.

— Хорошо, — сплевывая, пробормотал тот. — Продолжим, ярл?

Но девка-то все равно выскочит из рабского дома, как стемнеет, вдруг подумалось Свальду. Выскочит, никуда не денется. И мало ли что с дурой случится…

К примеру, может найтись смельчак, который завалит девку раньше него. Или то германское колдовство, что убило Хольгрена, позарится на тощую бабу…

Сходить, что ли, предупредить, мелькнула у него мысль.

И Свальд качнул головой.

— Продолжишь с другим, Торгильс.

Он кинул затупленный меч одному из воинов, стоявших рядом, кивнул ему, чтобы тот занял его место. И зашагал к проходу между навесами.

Девка вроде бы все время сидела в рабском доме…

Неждана прогулялась до навесов, почти дошла до ворот, оттуда повернула обратно — но проклятого нартвега так и не встретила.

Что за дурень, с тоской подумала она, останавливаясь возле главного дома и оглядываясь. Когда не нужен, он тут как тут, а как ищешь сама — так и не найдешь.

Она уже решила вернуться на хозяйскую половину, как вдруг заметил по левую руку, со стороны бань и служб, того самого нартвега, идущего от рабского дома.

И быстрым шагом пошла, почти побежала к нему, оглядываясь на ходу — не видит ли кто? Как бы хозяин не прознал…

Нартвег тоже ее заметил и остановился, поджидая. Неждана еще издалека разглядела, что он лыбится.

Слова, которые он сказал, когда подстерег ее ночью у кухни, сразу всплыли в памяти. Про то, что ему-то подходить к ней запрещено — а ей нет. И поэтому она сама будет подходить к нему.

Кабы не Лута, которую сегодня уложат в чужую могилу, я бы и шагу к тебе не сделала, зло подумала Неждана. Ишь, разулыбался…

Она остановилась в пяти шагах от нартвега, заявила издалека:

— Этой ночью я к тебе не выйду. Не жди. И в другие ночи не появлюсь. Хочешь шею сворачивать — так сворачивай.

И, тут же развернувшись, бегом кинулась назад. Знала, что сейчас он за ней не погонится…

Что-то в рабском мясе гордость взыграла, с насмешкой подумал Свальд, глядя вслед убегавшей девке. Впрочем, эта Нида и раньше слишком заносилась. Ничего, как только все уляжется и станет поспокойнее, он из нее эту гордость выбьет.

А сейчас главное — что девка не выйдет во двор ночью.

Все свои слезы Красава выплакала еще по дороге, пока ее везли. Когда выехали из ворот, попробовала было завыть — но мужик, ехавший рядом, верхом на невысоком коньке, тут же показал кулак.

Зло оскалившись при этом.

И Красава испуганно замолчала. Дальше только всхлипывала, хлюпая носом и утирая слезы краем покрывала, накинутого на плечи перед уходом. Неказистое было покрывало, темное, взятое с нар, на которых она спала. Но толстое, теплое…

Малые сани, в которые ее затолкали — узкие, на одного человека — переваливались с боку на бок, и приходилось держаться за жердины по бокам, чтобы не вылететь. А еще придерживать на себе покрывало, и узел с тряпьем, лежавший на коленях.

Мало-помалу слезы у нее кончились, и Красава начала думать о том, что теперь с ней будет. Везут, как ей объявили, к новому хозяину.

И ведь кто объявил, подумала Красава, шмыгнув носом. Змея подколодная, Нежданка. Которая осталась там, в крепости, в тепле. И потаскуха Забавка тоже там. Радуется небось, что сумела сестру выжить — и Харальда теперь отбивать некому. Празднует сейчас…

Оттуда мысли Красавы перескочили на нового хозяина, к которому ее везли. Раз рабов держит, значит, не из бедных. Как бы ему еще понравиться?

Лишь бы при новом хозяине второй такой твари, как Забавка, не оказалось. Тогда, глядишь, все и сладится. А уж она постарается ему угодить…

Красава, выпустив край покрывала, сунула руку в узел с тряпьем. Поискала там, вытащила шелковый плат. Красивый, светло-желтый, выкроенный из платья, принесенного гадиной Забавкой. Хорошо хоть, подлюка Нежданка успела края подрубить.

Красава уперлась коленями в жердины по бокам, чтобы не вылететь из саней, ехавшим прямо по бездорожью, укрытому снегом. Повязала плат на голову. С умом повязала, со слабиной, чтобы желтый шелк не прятал пышные темные волосы надо лбом. И к лицу взгляды притягивал…

Санки наконец заехали на большое подворье, стоявшее посреди леса. Трое мужиков, приехавших вместе с ней — один примостился на передке саней, двое верхом, на конях — что-то сказали старому чужанину, открывшему ворота.

И уехали.

А Красава осталась стоять посреди двора, по подмерзшей земле которого тянулись бурые островки грязного снега. Старуха, вышедшая во двор вслед за старым чужанином, окинула ее недобрым взглядом. И первым делом, едва ворота закрылись, стащила у нее с головы шелковый платок.

Красава было дернулась, глянула жалобно в сторону нового хозяина — но тот молча развернулся и ушел в дом. Старуха что-то прошипела, ткнула ей под ребро сухим кулаком. Потом, вырвав у нее из рук узел с вещами, пинками погнала в хлев, где стояла скотина. Сунула в руки деревянную лопату, показала жестами, чтобы начинала чистить пол от навоза.

Красава, снова залившись слезами, неловко принялась шоркать лопатой по раскисшей земле, присыпанной соломой, собирая навоз в кучки. Сырой, вонючий.

Покрывало пришлось сложить вдвое, наискосок, и повязать на тело, как большой плат. Платье с рубахой под ним прилипли к рубцам. Спину жгло, есть хотелось…

А тварюка подлая, Забавка, сейчас небось в шелках сидит, и медвяные заедки (лакомства, дессерт) уплетает. От этой мысли Красаве стало еще горше.

Ушедшая было старуха-хозяйка снова вернулась. Опять ткнула ее кулаком, яростно, с остервенением. Затем ухватила за косу, выволокла наружу. Указала мосластым пальцем на тележку, стоявшую у хлева, затем на дверь хлева.

И Красава принялась таскать навоз, скидывая его в кучу за подворьем. Потом ей велели носить сено для скотины…

Слез уже не было, только одна мысль в уме и билась — а Забавка-то сейчас в крепости хозяйкой сидит, кривые руки в боки упирает. Жрет в три горла, бездельничает и посмеивается, про нее вспоминая…

Работать Красаве пришлось до темноты. Потом к ней подошла вторая рабыня, тоже хлопотавшая на подворье, тронула за плечо.

Красава с трудом разогнулась. Рабыня повела ее в холодные сени дома, показала на угол возле двери, где на охапке соломы валялось ее тряпье — раскиданное, даже не завязанное обратно в узел.

Все шелковые платья исчезли. Красава встала на колени, дрожащими руками начала собирать тряпье. Кое-как увязала в узел…

Худая рабыня тем временем нырнула в дом, вернулась с миской ячменной каши и куском хлеба. Протянула все это Красаве.

Она выхватила миску из чужих рук, торопливо застучала ложкой. Есть хотелось так, что голова кружилась, а в глазах темнело. И мысли были только о еде, ни о чем другом уже не думалось — ни о Забаве, ни о новом хозяине…

Худая баба принесла еды и для себя, пристроилась напротив, на охапке соломы в другом углу. Они едва успели доесть, когда из дома выскочила старуха-хозяйка — жена старого чужанина, как поняла Красава. Задвинула засов на двери, ведущей во двор, повыхватывала у них из рук миски. И, забрав светильник, горевший в сенях, ушла в дом.

Красава повозилась в темноте, пристраиваясь на соломе. Подсунула под голову собранное тряпье, но раздеваться не стала — в сенях было холодно. Просто свернулась калачиком, приобняв узел…

А разбудили ее мужские руки, уже задравшие подол и жадно шарившие по телу. Старый чужанин, выйдя в сени посреди ночи, встал рядом на колени и задрал на ней одежду. Потом дернул за концы покрывала, завязанного на теле. Потянул Красаву вверх, заставляя приподняться.

Из угла напротив, где спала другая рабыня, не раздавалось ни звука. Тихо-тихо там было — ни похрапывания, ни сопения.

Не спит баба, сообразила Красава. Подслушивает?

Но ей было уже все равно. Тело ломило, хотелось спать. Побыстрей начнет, побыстрей закончит. Опять же, хозяину полагается угождать…

Она встала на четвереньки. Послушно расставила ноги пошире, когда подрагивавшие ладони надавили на внутреннюю поверхность бедер, заставляя их раздвинуться.

Хозяин закинул подол платья и рубахи ей на спину, пристроился у нее сзади. Зашуршало — развязывает пояс на штанах, догадалась Красава.

Она ждала, что сейчас ей между ног ткнется мужской срам, но этого не происходило. Старый чужанин нагнулся, подсунул руки под одежду, больно сжал ее груди. Принялся их тискать, то придавливая к телу, то оттягивая вниз.

Как корову доит, убито подумала Красава. Ее затошнило от отвращения. Но она стояла тихо, покорно. Терпела, опустив голову…

Дыхание чужанина учащалось, и по ягодицам Красавы наконец скользнуло мужское орудие. Потом вошло в нее. Хозяин задвигался сзади, тяжело дыша.

А у Харальда-то разом вставало, горько подумала Красава. И покрепче было. И побольше…

Она стояла покорно, слушая, как шлепают по ее ягодицам бедра хозяина. Терпела боль в коленях — стояла-то на жесткой соломе, и засохшие стебельки больно впивались в нежную кожу. Чужанин наконец ткнулся в нее последний раз, глухо замычал.

А потом встал и ушел в дом. Красава одернула подол, снова улеглась.

Но уснула не сразу. Сейчас бы к дуре-Забавке, думала она. Повалиться в ноги. Уж та бы помогла. Выручила.

Вот только ярл Харальд…

Глухая, темная ненависть вдруг навалилась на нее. И к этому чужанину, равнодушно ушедшему в дом, как только закончил свое дело. И к ярлу, взявшему ее, а потом вышвырнувшему из своего поместья, как ненужную ветошь…