1

— Рейнджеры херовы! — орал, брызгая слюной в чёрную коробочку рации, сержант Роби — огромный злой мужик, комплекцией и повадками напоминавший разъярённого медведя. — Пижоны, блядь! На кой вы туда вообще забрались? Посмертные медали зарабатывали?

— Дыхание береги, быдло! — отвечал ему командир окружённого отряда гвардейцев. — И шевели ногами, а то мы радируем майору, что нас бросили!

Тàбас, сидевший на раскалённом камне и пытавшийся восстановить силы, в который раз осмотрел окрестности. Песок был повсюду. Им были буквально набиты карманы камуфляжа, он хрустел на зубах, забивался в нос, заставляя чихать, оседал бурой пылью на руках и невыносимо натирал ноги, забившись в сапоги. Бескрайнее жёлто-коричневое море от горизонта до горизонта, над которым нависало рыжее от пыли небо.

Там, где не было песка, источали жар нагретые за день серые и красные камни, увитые коричневой горько пахнущей колючкой — единственным живым организмом, нормально чувствовавшим себя в раскалённой пустыне. После долгого перехода Тàбас был еле жив и больше всего на свете мечтал сейчас оказаться рядом с каким-нибудь прохладным лесным озером. Нырнуть с головой, отмыть грязь и пить, пить, пить вдоволь, до тех пор, пока не польётся из ушей.

От мыслей о воде стало совсем худо, поскольку фляжка была почти пуста: лишь на самом дне плескалась пара капель, бережно хранимых на самый крайний случай.

— Пижоны, — повторил сержант и смачно сплюнул. Слюна начала испаряться прямо в полёте. — Пошли! — рыкнул он в сторону подчинённых. — Живее, сукины дети! А ты чего расселся?! — рявкнул Роби на Тàбаса и тот со всей возможной поспешностью поднялся на ноги, дабы не получить в морду.

Колонна серых от усталости пропылённых солдат снова двинулась вперёд. Табас брёл, низко опустив голову, стараясь не уснуть, и развлекался единственным доступным ему способом — рассматривал следы, оставляемые теми, кто шёл впереди, и старался ступать туда же.

Порой Тàбас испытывал нешуточную зависть к гвардейцам Дома Адмет.

Белые брюки с вшитыми наколенниками, облегчённые бронежилеты, тканевые ботинки, современное оружие, лёгкие багги на солнечной энергии, способные отмахивать огромные расстояния; рядом с ними молодой наёмник чувствовал себя нищим ребёнком, стоявшим у сверкающей витрины магазина игрушек.

Жилистый, почерневший от загара и высохший от постоянного пребывания в пустыне, одетый в коричневую форму Вольного Легиона, сшитую из мешковины, и обутый в тяжеленные сапоги, с драной кепкой на голове и древним автоматом в руках, он был готов продать душу за то, чтобы стать таким, как эти ребята.

Круто выглядящим, уверенным в себе, не страдающим от жажды, не знающим, что такое отсутствие боеприпасов и отвратительная окопная кормёжка.

Немного утешало лишь то, что эти крутые парни частенько попадали в подготовленные дикарями засады, после чего вопили от страха на всех радиочастотах, вызывая помощь. И помощь приходила в лице тех самых Вольных — нередко сдёрнутых с отдыха или отозванных с других направлений. В большинстве случаев они справлялись с поставленной задачей и потому относились к «белым брючкам» с некоторой долей снисхождения, пусть и причудливо смешанного с завистью и ненавистью.

— Чего как беременные?! Живей! — люди постепенно уставали и замедлялись, поэтому сержанту пришлось прикрикнуть. Это ненадолго взбодрило, и бойцы стали перебирать ногами быстрее, дурея от невообразимой жары, увязая и пряча лица от раскалённого южного ветра. Тàбас перестал что-либо соображать. Мыслей в голове не было ни одной — лишь тяжёлое дыхание, бесконечный песок перед глазами да монотонные команды, отдаваемые налитым тяжестью конечностям. Левой-правой, левой-правой.

Хлёсткий звук выстрела, тут же поглощённый дюнами, заставил Табаса дёрнуться.

— Контакт! Рассыпаться! — оглушительно проревел Роби, и молодой наёмник, встряхнув головой, дабы включить мозги и скинуть с разума оцепенение, пригибаясь, рванулся влево — занимать позицию.

Колонна в считанные секунды распалась и залегла, обратившись к невидимому противнику ощетинившимся стволами фронтом. Табас рухнул рядом с раскалённым камнем на гребне невысокой дюны и, опершись на локти, приник к прицелу, стараясь высмотреть стрелка.

— Потери? — Спросила рация голосом сержанта. В ответ посыпались бодрые рапорты командиров отделений, докладывавших, что все целы.

Где-то далеко впереди раздались сухие щелчки автоматных очередей.

— Вы где там, вашу мать?! — Тут же вышел на связь командир гвардейцев. — Нас атаковали! Сейчас прижмут!

— Тут снайпер! — огрызнулся Роби, но гвардеец не стал его слушать.

— Шевелитесь! — перебил он. — Иначе последней радиопередачей будет доклад о вашем предательстве!

Сержант выругался, но проигнорировать гвардейца не мог, поскольку был связан приказом по рукам и ногам, поэтому скомандовал спустя секунду:

— Внимание всем! По моей команде поднимаемся в атаку!

— Но… — вякнул кто-то, однако медведеобразный Роби не был настроен на препирательства.

— Откуда звук?! — проревел он. — Кто там такой умный? Кто не пойдёт, того я сам, как собаку пристрелю! Не ссать, золотые мои, они из своих пукалок кривых ни в кого не попадут! Встать! В ата-аку! — протяжно крикнул он и первым поднялся на ноги.

Делать было нечего, спорить с сержантом — верный способ не вернуться из боя. Если даже в обычной армии сержанты были образцовыми садистами, то в наёмничьей среде по служебной лестнице поднимались только самые злобные и отмороженные экземпляры, зачастую с криминальным прошлым.

Настоящие животные: сильные, хитрые, изворотливые, умеющие манипулировать. Вершина пищевой цепи.

И если даже в безнадёжной атаке оставался, пусть микроскопический, но всё же шанс уцелеть, то неподчинение смерть гарантировало.

Табас встал на ноги, сгибаясь, дабы уменьшить силуэт, и почувствовал, что в сапоги набилась целая куча песка. По бокам от него нехотя, с опаской, поднимались солдаты его отделения. Всем им сейчас предстоит сыграть в рулетку со смертью. Толстый Хумми, за год, проведённый в пустыне, ставший стройным и подтянутым, как актёр из пропагандистского фильма, что-то бормотал себе под нос — наверное, молился. Коротышка с татуировками — Аган, проведший в тюрьме лет больше, чем на свободе, страшно оскалился, а Табас мысленно кричал, стараясь, чтобы его мысли услышал кто-то, отвечавший за то, кому жить, а кому умереть: «Только не я».

«Только не я! Кто угодно, только не я». Сердце заходилось от отчаянного желания жить. Пусть умрут Хумми, Аган, сержант Роби или тот боец, что пришёл совсем недавно — с пустыми глазами и множеством следов от уколов на венах — да хоть все они разом, только не он. Потому что у него нет права не вернуться.

— Бего-ом! — Проревел сержант и выстрелил в воздух из пистолета.

Колени молодого наёмника отвратительно задрожали. Очень не хотелось умирать, но страх перед Роби, близким и разъярённым, был сильнее. Визгливо завопив что-то матерное, Табас ринулся вперёд вместе с остальными оравшими в попытке заглушить страх людьми. Как сквозь пелену до него доносились звуки недалёкого боя — там дикари громили наёмников, из-за которых Табаса ночью подняли пинком под зад и заставили идти в этот чёртов рейд. Перестрелка становилась всё ожесточённее — автоматы стрекотали почти без остановки.

«Счастливчики», — завистливо подумал Табас, которому омерзительно жирный интендант выдал всего один магазин.

Снова винтовочный выстрел, совсем рядом — и Хумми, бегущий слева от Табаса, падает с пробитым горлом, булькая и поливая раскалённую пыль кровью, тут же запекающейся от невыносимой жары. Никто теперь не будет клянчить еду, воровать по мелочи и получать за это по не обременённой интеллектом морде.

Ах, как хочется упасть, вжаться в горячий песок, закопаться так, чтобы не достали, но нельзя. Надо бежать. Вперёд, вперёд, только вперёд, подняв автомат и высматривая врага.

Надо.

— От меня на десять часов! — орёт сержант, и Табас, повернувшись в указанном направлении, стреляет одиночными, сам толком не зная куда. Слышен ещё один винтовочный выстрел, в этот раз с правого фланга. Судя по рапорту тамошнего ефрейтора — рябого хмыря с гнилыми зубами — убит боец из третьего отделения.

— Гранатомёт!

Боец с подствольником, справа от Тàбаса, присел на колено, упёрся прикладом в землю и с глухим коротким «Тум!» послал вдаль осколочную гранату. Склон невысокого бархана расцвёл смертоносным огненным цветком, столбом пыли, снопом белого дыма и роем острых осколков. Куда вообще целился гранатомётчик? Поразил ли он цель? Непонятно. Со стороны было очень похоже, будто наёмники воевали с осточертевшей им пустыней — кричали, куда-то бежали, во что-то стреляли, но никто, Табас был уверен, не видел противника и не мог точно сказать, где он.

— А ну встать, боец! — Табас слышит, как сержант орёт на струсившего щуплого мужичка, упавшего на землю и отказывающегося бежать дальше.

— Нога у меня! Судорога! — оправдывается тот, бледнея и покрываясь потом. — Не могу я!

— Вперёд! Подняться, я сказал! Подняться, сука! — слова не имеют должного эффекта, поэтому короткий пистолетный выстрел обозначает конец попыткам решить вопрос бескровно. Он же придаёт Табасу сил для того, чтобы остаться двигаться дальше.

Впрочем, ненадолго. После короткого спринта наёмник понял, что совершенно выдохся. Пот со лба стекал на лицо, даже кепка не могла его остановить и впитать. Дышать стало просто невозможно — измотанному организму не хватало воздуха. Сердце захлёбывалось кровью, в глазах темнело, ноги отказывали. Табас поймал себя на мысли, что умереть сейчас было бы очень даже неплохо, по крайней мере, не надо было бы больше никуда бежать. И в тот момент, когда он уже был готов рухнуть на землю в изнеможении, песок метрах в двадцати от него зашевелился. Молодой наёмник, зацепившийся глазом за движение, увидел, что это и не бархан вовсе, а кусок ткани, выкрашенный в желтый цвет.

Под ним поблёскивало стёклышко оптического прицела, и чернел, словно туннель в ад, ствол винтовки. Он был направлен прямо на Табаса, притягивал взгляд, словно магнит, и спустя микросекунды, показавшиеся вечностью, маленькое отверстие поглотило весь окружающий мир, словно чёрная дыра.

Не додумавшись остановиться и продолжая по инерции бежать вперёд, Табас заорал от ужаса и, зажав спусковой крючок изо всех сил, в три секунды высадил весь магазин в снайпера. Оружие задёргалось, выплёвывая горячий металл куда угодно, только не в цель, но Аган и ещё два бойца из его отделения увидели, куда целился Табас. Они закричали что-то, выпалили одновременно — тоже на бегу, не останавливаясь, и спустя мгновение жёлто-коричневое покрывало пустыни окрасилось красным. Пули пригвоздили дикаря к земле, будто степлером.

— Снайпер на левом фланге убит! — проверещал в рацию Табас, которого трясло от адреналина и осознания того, что он был в одном ударе сердца от гибели.

— Не останавливаться! Вперёд! — орал сержант, подбадривая солдат. — Снайперы уничтожены! Вперёд!

Серия недалёких взрывов заставила Табаса инстинктивно пригнуть голову.

— Гранатомёты! — воскликнул Аган.

— Быстрее, свиньи!..

Но все старания сержанта оказались напрасными. Бой между гвардейцами и дикарями уже подходил к концу. Вольные опоздали.

Посреди обугленных остовов багги, подорванных из самодельных дикарских ракетниц, валялись вповалку изуродованные до неузнаваемости трупы, с которых взрывами сорвало одежду. Чадящий жирный дым от уничтоженных машин поднимался в воздух плотными, не желавшими рассеиваться столбами. В нос ударил острый запах костра и горелой пластмассы.

Немногие уцелевшие гвардейцы прятались за горевшей техникой, рюкзаками и наспех нарытыми кучами песка, боясь поднять головы, над которыми то и дело свистели дробь и пули.

— В атаку! — В очередной раз за сегодня закричал, надрывая связки, сержант, и Табас вновь, визжа что-то на высокой ноте, рванулся вперёд, стараясь не вспоминать о том, что патронов в автомате больше нет.

Окружение дикарей было прорвано в считанные минуты. Наёмники, озверевшие от жары и потерь от снайперского огня, набросились на врага с первобытной яростью, однако жители пустынь тоже были не лыком шиты и сопротивлялись с упорством отчаявшихся.

Перестрелка быстро переросла в рукопашную схватку, поскольку дикари были вооружены маломощными самодельными ружьями и ржавыми древними автоматами, которые не могли нормально работать на длинных дистанциях, а у наёмников почти не осталось патронов.

Драка завязалась грязная, ожесточённая и бесчестная, как в каком-нибудь полутёмном преступном кабаке. Пыль стояла столбом, из-за её жёлтого покрывала почти ничего не было видно — лишь раздавались то и дело глухие звуки ударов, вскрики, мат, предсмертные вопли и хрипы. Со стороны наёмников в ход пошли штык-ножи, приклады и остро отточенные короткие лопаты, а дикари — смуглые, исхудавшие, одетые в изодранное тряпьё — сменили ружья на огромные кривые ножи, измазанные в их собственном протухшем дерьме. Коварные и смертоносные штуки, способные вызвать заражение крови и гангрену малейшим порезом.

Табас, уже давно перешагнувший за предел возможностей своего организма, перехватил автомат за ствол и, размахнувшись на бегу, закрутившись юлой и вкладывая в удар все немногие силы, размозжил прикладом голову щуплому смуглому дикарю. Краем глаза он успел заметить бойца из третьего отделения — странного мужика, который, насколько Табас помнил, постоянно ходил с полностью перебинтованной головой. Он в два удара сапёрной лопатки раскроил череп огромному, почти чёрному от загара мужику с дубиной и, зверски рыча, обнажив в оскале жёлтые зубы, бросился на следующего противника.

Численный перевес был на стороне дикарей, однако наёмники не страдали всю жизнь от недоедания, как жители пустынь. В первые же секунды боя его исход был предрешён. Не отступил никто — дикари были безжалостно вырезаны и валялись вперемешку с Вольными, от которых удача сегодня отвернулась.

— Где сержант?! — Знакомый голос командира разведчиков раздался совсем рядом над ухом. — Я спрашиваю, где сержант?!

— Я! Сержант Роби! — здоровяк, весь покрытый чужой кровью и мозгами, вышел вперед из группы пытавшихся отдышаться подчинённых. Санитар распотрошил медицинскую сумку и деловито перевязывал раненых.

— Вы что, совсем охренели?! — Вытянувший шею и выглянувший из-за спин сослуживцев Табас, наконец, увидел командира группы, которую им не удалось спасти. Со злорадным удовольствием наёмник отметил, что от гвардейского лоска не осталось и следа — «белые штаны» еле стоял на ногах.

Грязный и пропылённый, в рваной и закопчённой одежде, с рыжей бородой, некогда холёной, а теперь свисающей обгорелыми запёкшимися клочьями. В бронежилете целая россыпь попаданий дроби, правая рука перевязана окровавленными грязными бинтами. — Почему долго?! Почему так долго, вы, ур-роды?! — в его голосе послышались истеричные всхлипывающие нотки. — Двадцать ребят… — орал он, временами давая петуха. В его глазах застыли боль, ярость и ужас. Табас уже видел такие глаза — расфокусированный взгляд человека, старающегося сохранить рассудок и отгородиться от увиденного. — Ваше задание провалено, сержант! Наша группа уничтожена! Вы будете расстреляны!

— Да пошёл ты! — огрызнулся Роби. — Мы этих хлюпиков в два счёта раскатали, а вы что? Девочки, блядь! Сами ни хера не умеете!

К командиру подтянулись уцелевшие гвардейцы.

— Да пока вы там сиськи мяли, у нас весь взвод перехуярили! — Гвардеец, сверкая обезумевшими глазами, подскочил к Роби и неловко попытался заехать ему по морде левой рукой. Звероподобный сержант на удивление грациозно увернулся и успел схватить руку разведчика на излом.

— Тише, чистюля!

Если бы на месте гвардейца был кто-то из наёмников, то он уже валялся бы на земле с открученной головой. Прецеденты бывали.

— Отпусти его! — крикнул один из разведчиков, инстинктивно поднимая оружие.

Наёмники не замедлили сделать то же самое: лязг затворов, стук металла о металл, встревожные голоса — и вот уже спустя секунду две группы стоят и держат недавних союзников на прицеле, напряжённо глядя на командиров в ожидании приказа, и пытаются друг друга переорать.

— Опустите оружие!

— Тише!..

— Успокойтесь все!

— Стволы убрали, вы..!

Табас, оказавшийся за спинами сослуживцев, неосознанно сделал шаг назад, дабы между ним и гвардейцами оказалось достаточно тел, готовых принять на себя пули.

— Серж, да отпусти ты убогого! — громко сказал кто-то, и обернувшийся Табас увидел солдата с перебинтованной головой. — Видишь, что он не в себе? И успокойтесь все! Не хватало только перестрелять друг друга. Радуйтесь, что живы остались.

Табас подумал, что Роби пошлёт выскочку подальше, однако тот, пару мгновений подумав, кивнул и выпустил разъярённого гвардейца, который, к сожалению, не оценил высокого жеста. Едва оказавшись на свободе, командир взревел, выхватил пистолет и приставил его к голове обидчика.

— Бросайте оружие! Иначе стреляю! — приказал он наёмникам. — Парни, — повернулся к своим, — держите их на прицеле!

Табас нервно хихикнул, представив, как Вольные начинают наперебой упрашивать гвардейца, чтобы тот поскорей вышиб Роби мозги.

— Спасибо, Иба́р, — прошипел сержант, злобно глядя на своего перебинтованного советчика.

— Оружие на землю, я сказал! — продолжал вопить обезумевший гвардеец, не понимавший, что только усугубляет ситуацию. — Вы будете отданы под трибунал за невыполнение приказа!..

Позже Табас не мог вспомнить, кто первым открыл огонь, но было совершенно точно ясно, что начал всё Роби, который терпеть не мог моменты, когда в него тыкали стволом и угрожали отдать под суд. Он снова попробовал провести болевой приём, но в этот раз неудачно — и резкое движение сыграло с сержантом злую шутку.

Оглушительно загремели выстрелы и Табас тут же упал, закрывая голову ладонями, крича от ужаса, силясь обогнать гравитацию и очутиться внизу как можно быстрее. Ожесточённая перестрелка «стенка на стенку», когда две стороны обмениваются свинцовыми подарками на расстоянии плевка, разрывая друг друга на части, была последним, в чём он хотел бы принять участие.

Пальба стихла так же внезапно, как и началась, но Табас продолжал орать от осознания, что, стоит ему поднять голову, как её тут же снесут. Он ожидал чего угодно — ударов, одиночного выстрела в затылок — словом, самого плохого, поэтому не понял, чего от него хотят, когда кто-то легонько потряс его за плечо и сказал:

— Вставай. Эй! Хватит орать. Поднимайся. Всё кончено!

Ничего не соображавший Табас поднял голову, протёр грязными руками глаза и увидел кучу растерзанных тел на том месте, где только что стояли почти сорок человек. В глаза бросился Роби: сержу начисто сорвало челюсть с куском горла. Его огромная туша лежала на земле в обнимку с командиром гвардейцев и щедро орошала кровью осточертевший горячий безразличный песок.

Рядом с Табасом на корточках сидел Иба́р — живой и невредимый, в отличие от гвардейцев и своих сослуживцев. Он посмотрел на молодого наёмника прозрачно-серыми глазами и повторил короткими рублеными фразами:

— Поднимайся. Всё закончилось. Ты жив.

Голова Табаса еле варила после боя, он не слышал из-за звона в ушах, но ему хватило ума понять, что Иба́р лгал и всё только начиналось.

Загрузка...