Железные паруса

Глава седьмая Со стороны солнца

Сварог впервые в жизни стоял на капитанском мостике боевого корабля, морского фрегата, именовавшегося «Морской конь». Однажды он командовал речным колесным пароходиком с пышным названием «Принцесса». Но та скорлупка не шла ни в какое сравнение с шестидесятипушечным фрегатом. Признаться по совести, тогда командовала «Принцессой» понаторевшая в морском разбое Тетка Чари, а Сварог лишь осуществлял, казенно выражаясь, общее руководство.

Разумеется, он и сейчас не командовал – не был настолько самонадеян, чтобы браться за дело, в котором ничего не смыслил. Даже наверху ему не могли бы вложить в голову такое умение, которое дается самой жизнью и немалым опытом. Могли лишь затолкать в мозги кучу знаний по морскому делу, а это совсем другое, все равно потом пришлось бы набираться практики…

Он всего лишь держал на «Морском коне» свой королевский (хелльстадский, если точнее) штандарт, как и подобает порядочному монарху, отправившемуся на честную войну под своим флагом и настоящим именем. Командовал эскадрой адмирал Амонд, что Сварога полностью устраивало – это было все равно что иметь в своем распоряжении Федор Федорыча Ушакова или Нельсона. И эскадра была внушительная – восемь больших кораблей, каждый из них не уступал «Морскому коню», одиннадцать поменьше (но пушек на самом маленьком бриге все равно не менее дюжины) и четыре огромных транспорта с двумя тысячами морских пехотинцев. Практически все вымпелы, что стояли в Джетарамском порту.

Озирая с мостика все это великолепие, в строгом порядке идущее на всех парусах, поглядывая порой на решительное, словно из камня высеченное, лицо старого адмирала, Сварог, говоря откровенно, чувствовал себя мальчишкой, идущим мимо компании дворовых сорванцов рядом со своим верзилой-родителем. Верилось, что все пройдет гладко. По крайней мере, его в этом заверяли и адмирал, и коллеги Амонда – высокопарно выражаясь, овеянные пороховым дымом бесчисленных морских баталий, насквозь просоленные волки.

Поначалу он – не стыдясь себе в этом признаться – чувствовал себя в море неуверенно, как случилось бы с любым, опытным в сражениях исключительно на суше. Под ногами была не привычная твердь земная, а незнакомо пахнущие доски – и добрых двести уардов воды, если считать вертикально вниз. Вокруг болталось, самым причудливым образом сплетаясь и перекрещиваясь, превеликое множество веревок (которые нельзя было назвать веревками, поскольку они, изволите ли видеть, «снасти», и каждая имеет свое заковыристое название). Почти все из того, что делали матросы, было непонятно. Ничего похожего на малютку «Принцессу» с ее паровой машиной или незабвенный крохотный парусник «Гордость Адари», с которым Сварог в свое время легко управился в компании всего парочки столь же неопытных спутников.

Однако постепенно он освоился и успокоился. Адмирал Амонд управлял всем этим сложным хозяйством столь же привычно и даже чуточку небрежно, как Сварог – своими королевствами. Его непонятные сухопутному человеку приказания, выкрикнутые в огромный жестяной рупор (именовавшийся, вот смех, «микрофоном») исполнялись моментально – а иные передавались сигнальными флагами на другие суда эскадры. И эскадра, как Сварог убедился, двигалась к острову вполне целеустремленно, красиво, соблюдая строй. Так что на душе стало чуточку полегче.

И все же, все же… Крепость пока что оставалась в руках противника. И потеря выглядела, как Сварогу объяснили морские люди, весьма тяжелой утратой…

Все дело в географии. Достаточно изучить карту. Примерно половина побережья в заливе Мардин занята непроходимыми Фагерстарскими болотами, а вторая половина принадлежит Горроту. Единственный выход Ронеро к морю здесь – полоска суши шириной менее чем в пятнадцать лиг. А единственный порт – Джетарам. Крепость Батшева на маленьком островке как раз и прикрывала Джетарам самым надежнейшим образом от любого вторжения с моря. В старые времена, когда ее не существовало, на Джетарам оба соседа, и справа, и слева, нападали в среднем по десять раз в столетие. Но с тех пор, как Конгер двадцать один год назад воздвиг на острове крепость (ценой тысяч пяти сгинувших на стройке века каторжников и вольных мастеров, нечеловеческого напряжения сил и неисчислимых затрат) всякая угроза Джетараму отошла в область фантазий. Крепость занимала почти весь островок и имела форму полумесяца, обращенного выпуклой стороной в море. Две сотни пушек держали под обстрелом примерно триста градусов из трехсот шестидесяти. На оставшемся пространстве располагались пристань и склады, но подобраться с этой стороны никакой супостат не смог бы, потому что не простреливаемый пушками участок моря был надежно защищен многими ярдами якорных мин, где не пробилась бы и одинокая шлюпка. Здесь неплохо умели делать подобные мины – хитроумные механические и химические запалы – при попытке перерезать трос мина взорвется, при попытке извлечь ее из воды мина взорвется; поставив единожды, ее уже невозможно снять или отбуксировать на другое место, но это, собственно, и ни к чему, если стремишься навсегда сохранить за собой укрепления, подобные крепости Батшева…

И все же горротцы ее взяли. Совершенно необъяснимым для большинства знатоков морского и вообще военного дела способом – но Сварог и горсточка посвященных в иные секреты людей прекрасно понимали, в чем тут дело…

Он снова и снова вспоминал потерявшего себя, едва удерживавшегося на узенькой грани меж безумием и здравым рассудком, совсем еще молодого флаг-лейтенанта, единственного уцелевшего после той ночи…

Флаг-лейтенант, очень похоже, никогда больше не сможет стать исправным офицером – Сварог в таких вещах разбирался не хуже здешних поседевших в баталиях генералов и адмиралов. Бедняге уже не оправиться, хотя, кто знает, случаются же на этом свете чудеса, самые невероятные…

Флаг-лейтенант, командир пусть и крохотной, но отдельной боевой единицы (посыльного четырехпушечного куттера), остался в живых исключительно благодаря умышленному нарушению строгих флотских регламентов. На казенном ялике он с вечера вышел в море поудить рыбку – ночью, и только ночью к поверхности воды поднимались фелюзы, считающиеся у знатоков «королевской добычей». Водятся они не более чем в пяти-шести местах возле харумских побережий, днем рыщут на глубине, а наверх выходят только при звездном свете. Мясо у них вкуснейшее, кроме того, эта не особенно большая, с карася, зато красивейшая рыбка издавна окружена кучей суеверий – и мясо ее-де несказанно увеличивает мужскую силу, и засушенный спинной плавник, если носить при себе, оберегает от стыдных любовных хворей и карманных воров, и касаемо кожи есть какие-то сказочки…

Как узнал Сварог из сбивчивых откровений лейтенанта, не он первый учинил подобное нарушение регламентов. По его словам, еще задолго до того, как он стал нести там службу, многие втихомолку выходили на ночную рыбалку – одно из тех мелких нарушений, что сыщутся в каждом гарнизоне, и превратились уже не в нарушение даже, а в потаенную традицию… Поскольку комендант смотрел сквозь пальцы на подобные вылазки, беспощадно преследуя все прочие отклонения от военно-морского устава (говорили, он и сам не без греха по части ловли фелюзов).

В общем, флаг-лейтенант в одну безоблачную ночь, договорившись с добрым знакомым, заступившим в караул на пирсе (и пообещав при удаче парочку фелюзов), вышел на ялике в море. Фарватер он знал прекрасно, мог пройти по нему с завязанными глазами, так что не боялся угодить на мины. Отплыв от крепости примерно на половину морской лиги (каковая, как известно, вдвое длиннее сухопутной), он забросил удочки и всецело предался увлекательнейшему занятию.

Он так и не вспомнил точного времени, когда это произошло. Часы у него с собой были, но флаг-лейтенант давненько на них не смотрел, а потом было не до того… Главное, он услышал вдруг странные звуки, нечто среднее меж тихим механическим рокотом и шелестящим свистом.

И появились огни. Их было неисчислимое множество, они возникали над морской поверхностью где-то меж яликом и крепостью и, описывая крутые дуги, взметаясь на огромную высоту, падали на башни и стены ужасающим ливнем. Сотни огней, – хрипел флаг-лейтенант, трясясь крупной дрожью, уставясь на Сварога затравленными, полубезумными глазами, – многие сотни огней…

Больше всего это походило на ракетный обстрел. Как всякий опытный служака, флаг-лейтенант был прекрасно знаком с действием боевых ракет, в крепости располагалось дюжины две батарей. Но в том-то и непонятность, что эти огни выглядели очень уж маленькими, совсем крохотными, хотя взлетали не на столь уж большом расстоянии от ялика…

Сколько это продолжалось, молодой моряк не мог сказать. Ему показалось тогда – невероятно долго. Он ничего не понимал, и сидел в лодочке, оцепенев, как статуя. Когда этот загадочный ливень наконец прекратился, лейтенант понемногу пришел в себя, поднял парус и направился к крепости.

Первым, кого он увидел на пирсе, был его знакомый, начальник караула. Он лежал на камнях с посиневшим, искаженным лицом, мертвее мертвого, жутко скалясь, и поблизости валялись несколько его подчиненных, в том же виде.

Флаг-лейтенант кинулся в крепость. На палубах кораблей, мимо которых он пробегал, лежали мертвецы. В воротах лежали мертвецы – караульные, все до единого. И во внутреннем дворе. И в кордегардии. И в доме коменданта. И в казарме. «Везде, везде, везде…» – как заведенный, твердил флаг-лейтенант, подпрыгивая на стуле, переплетая пальцы, содрогаясь от дрожи, пока Амонд не влепил ему парочку хлестких затрещин…

Он понимал, что не спит. Но действительность была хуже самого кошмарного сна – везде, куда бы он ни кидался, лежали мертвецы с синими лицами и жутким оскалом…

И флаг-лейтенант побежал назад, на пирс. Трясущимися руками отвязал ялик, больше всего боясь, что не успеет, сойдет с ума прямо здесь – но как-то обошлось, он поднял парус и вывел лодочку в море. Какая-то частичка взбудораженного сознания, ведавшая профессиональными рефлексами, работала исправно, и он повел утлое суденышко по безопасному фарватеру, меж рядами мин, держа курс на Джетарам, до которого было примерно пять с половиной морских лиг.

Он не помнил, на каком отрезке пути раздался взрыв, далеко ли отплыл от крепости, насколько приблизился к Джетараму. Но упорствовал в одном: это была не якорная мина, никакой ошибки. Налети он на мину, его разметало бы в мелкие ошметки, ведь всякая мина несет заряд взрывчатки, достаточный для того, чтобы проломить днище фрегата. А этот взрыв был какой-то маленький. Вот именно, маленький. Корма ялика вдруг разлетелась, его посекло щепками, но не особенно оглушило – и он сумел увернуться от завалившейся прямо на него мачты, прыгнул в воду, сориентировался по звездам и, размашисто загребая, поплыл в сторону Джетарама, потому что ничего другого не оставалось делать, разве что идти утюгом на дно, а он, ведомый могучим инстинктом, хотел жить, жить, доплыть…

И ведь доплыл, упрямец. Правда, сам уже совершенно не помнил, как. На рассвете объезжавший окрестности конный патруль береговой стражи увидел беспамятного человека, нижней половиной тела лежавшего в воде. К нему тут же подскакали, увидели, что он жив, увидели морской мундир (флаг-лейтенант сбросил только сапоги, а насчет мундира, видимо, не сообразил, пребывая уже в затемнении ума), подняли на круп лошади, помчали на ближайший пост…

Там найденного быстро привели в чувство с помощью пары насильно влитых стаканов рома. Прислушавшись к горячечному бормотанию моряка, облеченный некоторыми полномочиями начальник сначала не поверил, но после краткого совета с сослуживцами и ведавшими безопасностью людьми решил все же для очистки совести послать к крепости самолет. К тому времени кое-какие военные реформы Сварога уже семимильными шагами продвигались по подвластным ему землям – и во исполнение одной из идей в Джетараме обосновалась эскадрилья истребителей со снольдерскими экипажами.

Самолет вернулся очень быстро, с полудюжиной пробоин от мушкетных пуль на крыльях. Летчик доложил, что в крепости он, разумеется, не садился (даже оставайся она в дружеских руках, там не нашлось бы места), он сделал весьма неутешительные наблюдения: над главной башней Батшевы развевается огромный горротский флаг, который из-за его уникальности трудно спутать с каким бы то ни было другим – и уж тем более ронерским, еще вчера реявшим над крепостью. И корабли, стоявшие в гавани борт о борт, тоже все, как один, имеют на корме «кляксу».

Больше он ничего не рассмотрел – попытался снизиться, но по нему открыли ожесточенную мушкетную пальбу, пустили даже наудачу полдюжины ракет с одной из башен, пробили плоскости, угодили в фюзеляж, но бензобак, к счастью, не задели, и летчик без особого труда дотянул до Джетарама…

Высокий чин из Джетарама, в глубине души не вполне доверявший снольдерцу, который совсем недавно перестал быть главным «вероятным противником», послал к крепости быстроходный люгер, справедливо рассудив, что он сможет достаточно близко подойти к крепости со стороны гавани, где пушек нет ни единой. Командир этого люгера, отметим в скобках, уже сидел в печенках у адмирала из-за своих пьяных безобразий и неисчислимых нарушений устава – так что его не было бы особенно уж жалко, ежели что…

Рекомого флаг-лейтенанта (которому по возрасту полагалось бы быть самое малое гран-капитаном, не препятствуй тому помянутые слабости) извлекли из портового кабачка, вразумили ведром морской воды и объяснили задачу. Он отдал честь и велел своему экипажу, таким же сорвиголовам, ставить паруса.

Люгер вернулся благополучно. Флаг-лейтенант воякой был лихим и опытным, он тщательно все продумал, дождался, когда солнце достигнет того места на небосклоне, откуда будет светить стоящим на пирсе крепости прямо в лицо, а ему, соответственно, в спину – и подошел к крепости почти вплотную, кабельтов на двести.

Оказалось, летчик изложил все точнехонько так, как оно и обстояло. Над крепостью развевалась «клякса», в порту стояли не менее полудюжины фрегатов и корветов под горротским флагом, с кораблей в ударном порядке выгружали солдат и легкие колесные пушки. Флаг-лейтенант, не колеблясь, отдал приказ шарахнуть по пирсу из носового орудия, скосив картечью пару дюжин неприятелей, после чего повернул кораблик в Джетарам, провожаемый беспорядочной мушкетной пальбой и несколькими пущенными вслед ракетами.

И тогда в Джетараме в полной мере осознали, что произошло. Заработал оптический телеграф, лихорадочно, словно припадочный, дергая суставчатыми перекладинами, и печальная новость, передаваемая от одной вышки к другой, понеслась в Латерану со скоростью не менее двухсот лиг в час…

Сварог, естественно, не раздумывал – бегло расспросив доставленного самолетом везучего офицера, он прихватил Амонда, сам сел за рычаги бомбардировщика, и менее чем через сутки оказался в Джетараме. К полудню все имевшиеся в наличии корабли выступили в поход…

Пока он летел, хватило времени обдумать происшедшее. Объяснение подворачивалось одно-единственное, другого просто не имелось. Подводные лодки. Приходилось поверить, что Стахор каким-то образом договорился с лилипутами из Токеранга – и их субмарины ночью забросали крепость ракетами с каким-то отравляющим газом. Газ этот, судя по тому, что флаг-лейтенант, высадившийся на берег через весьма короткое время после обстрела, остался цел и невредим, был из категории недолговечных. Нечто подобное существовало и на покинутой Сварогом Земле – отрава, сделав свое черное дело, где-нибудь через полчаса разлагается на совершенно безопасные компоненты, не способные угробить и мышь. Так что живая сила противника может очень быстро занять обработанные территории, не опасаясь за свое здоровье…

Никаких сомнений, именно так и произошло. Гарнизон крепости уморили неизвестным газом, а потом горротские корабли преспокойно подошли к пирсу, обойдя минные поля по тому самому широкому фарватеру, которым пользовались идущие в Джетарам мирные суда. Будь гарнизон жив и здоров, стой он у пушек, эскадру вторжения моментально накрыли бы огнем, но ни единой живой души в Батшеве уже не нашлось…

Амонд действовал без малейшего промедления – как он объяснил Сварогу, сейчас каждый час был на счету. Шансы на удачу велики, и весьма. Весь фокус в том, что ведущий из Джетарама в крепость фарватер, несомненно, еще не перекрыт горротскими минами – агрессоры обязаны держать его чистым, чтобы перебросить в Батшеву как можно больше людей. А пушки крепости в данном случае бессильны – там попросту нет укреплений, обращенных бойницами в сторону Джетарама. Конгер в свое время запретил их строить, сказав, что в этом нет нужды, Батшева и Джетарам обязаны навсегда оставаться единым целым…

Так что план адмирала был прост – ворваться в порт, взять на абордаж стоящие там горротские корабли, высадить морскую пехоту и отбить крепость, хоть тресни. Всем было так и объявлено – что дороги назад нет, крепость должна вернуться к хозяевам, и точка. Морские пехотинцы и экипажи кораблей либо вернутся в Джетарам победителями, либо не вернутся вообще – о чем персонально позаботится сам адмирал. Зная его, никто не сомневался, что Амонд не шутит, и обратной дороги нет…

Оттого, что план этот был незатейлив, он вовсе не выглядел авантюрой. Другое дело, что потери должны быть огромны, но есть на войне ситуации, когда с потерями не считаются нисколечко…

Крепость уже показалась впереди, словно поднявшись с морского дна – высокие серые стены из огромных блоков, обширный причал, у которого стоят уже не менее дюжины кораблей под ненавистными флагами, деловитая суета на пирсе. До берега было чуть поменьше морской лиги, но Сварог, как ни прижимал к глазу сильную подзорную трубу, не рассмотрел ничего похожего на приготовления к отражению атаки, хотя там, несмотря на светившее в глаза солнце, должны были все же заметить идущую на всех парусах эскадру. Есть ведь специальные подзорные трубы с затемненными стеклами, коими вооружают вахтенных специально для таких случаев…

– Адмирал, – сказал он, – мне, новичку, показалось, или они в самом деле держатся как-то неправильно?

– Вот то-то и оно, – отозвался адмирал, не отнимая трубы от глаза. – Ни малейших признаков… Странно. Простите, государь, некогда, работать пора…

Он привычно заткнул трубу за широкий золотой пояс, поднял ко рту микрофон и заорал команды. Матросы на реях проворно убирали добрую половину парусов, «Морской конь» замедлял ход, пропуская вперед два фрегата и транспорты с морскими пехотинцами.

Сварог опустил трубу, покосился на покрытый вишневым лаком виолон, надежно закрепленный на перилах мостика в специальном ящике, обитом простеганной ватой. Это была еще одна старинная морская традиция – капитан идущего ко дну корабля обязан не просто оставаться до последнего на мостике, как то принято и на Земле, – он еще должен с превеликим хладнокровием играть на виолоне, исполняя громогласно свои любимые песни – печальные или бравые, смотря на чей вкус, по собственному усмотрению. Отсюда и пожелание товарищу: «Чтобы тебе никогда на виолоне не сыграть». Отсюда и бодрый тост: «Чтобы все наши враги побыстрее забренчали на виолонах!» Одним словом, считается, что моряк в своей жизни играет на виолоне лишь единожды – а впрочем, все зависит от везения, капитан идущего ко дну корабля вовсе не обязательно должен погибнуть, иные не раз выигрывали… Главное, строго соблюсти традицию.

Фрегат прошел слева на всех парусах, за ним другой, следом почти столь же проворно шли транспорты, на палубах которых толпились бритые наголо, вооруженные до зубов морпехи совершенно неинтеллигентного вида – прошедший огни и воды тертый народ, в большинстве своем взятый с каторги, а то и прямо из-под виселицы, и отступать им сплошь и рядом не полагалось вообще, хотя бы рушилось небо и планета рассыпалась на куски. Штрафбаты из прошлого Сварога по сравнению с этими субъектами были белыми пушистенькими зайками…

Глядя на эти морды, на ярко-алые мундиры – чтобы меньше была заметна кровь – Сварог почувствовал некоторый подъем духа. Как бы там ни было, оказавшимся в крепости горротцам гарантированы самые неприятные переживания: морская пехота пленных не берет, даже слова такого не знает.

Не будь это его собственная крепость, которую следовало отвоевать с наименьшими утратами для материальной части, он обязательно бы стянул сюда и весь наличный воздушный флот, показал Стахору, что такое «ковровые бомбежки». Выражаясь просторечно, у Сварога уже зла не хватало. Случившееся было даже похуже летающих по небу каменных глыб. Стахор в своей наглости перешел все мыслимые пределы, дальше идти некуда. Вот только к имперскому суду его не притянешь – отопрется, как и в случае с летающими скалами. Будет уверять с честными глазами, что произошло, надо полагать, невероятное совпадение – его адмиралы-де, случайно проплывая поблизости, вдруг увидели, что в крепости Батшева нет ни единой живой души. После чего и заняли бесхозную фортецию по «праву нашедшего». Вот именно, совпадение, а если у кого-то есть улики, позволяющие говорить, что это сами горротцы запускали из-под воды какие-то загадочные ракеты, пусть незамедлительно таковые улики предъявят, любопытно будет посмотреть…

Примерно так и обстояло в прошлый раз. В ответ на запрос Канцелярии земных дел король Стахор прислал туда обширнейшее послание. Со своим обычным тонким юмором – надо отдать ему должное, остроумен и пером владеет блестяще – писал, что он и сам поражен сверх всякой меры приключившимся в его владениях неизвестным природным феноменом, выразившимся в летании камней по небу, с последующим их падением на поле, где по случайному совпадению как раз оказались полки его доброго соседа, короля Сварога. Стахор выражал неподдельную радость по поводу того, что его венценосный собрат остался цел и невредим, и заклинал имперскую администрацию приложить все силы к познанию сути означенного феномена с тем, чтобы не допускать появления подобных феноменов впредь…

В Канцелярии земных дел послание это зарегистрировали соответствующим образом, по всем правилам делопроизводства – чем, собственно, дело и завершилось, потому что не было ни малейших улик. Так что Сварог, узнав о захвате Батшевы, даже не попытался строчить жалобы в имперскую канцелярию. Не оттого, что полагал подобное занятие унизительным для короля, отнюдь нет, просто хорошо понимал, что улик и в этот раз не найдется (что, кстати, очень быстро подтвердил Элкон, пославший официальный запрос по линии девятого стола). А значит, лучше промолчать, чтобы не ставить себя в дурацкое положение и не оказаться снова мишенью для тонкого сарказма Стахора, чтоб его черти побрали.

Ну, чертей трудно будет организовать, подумал Сварог, а вот иных обитателей Хелльстада мобилизовать гораздо проще. Коли уж война потеряла всякий привкус рыцарства, в средствах, со своей стороны, не стоит стесняться. С помощью вентордеранского компьютера перебросить на территорию Горрота полдюжины глорхов, полсотни «ночных попрыгунчиков», десятка два змееногов – а что до купаров (тех разумных полукрыс-полукротов, сражавшихся с гномом), то их можно отправить к Стахору в полном составе, сколько их ни есть – все равно они Сварогу никогда не нравились, тупые, в общем, создания, неинтересные, наглые и непочтительные. Хелльстад и без них преспокойно проживет, а вот в Горроте эти проглоты, коих насчитывается не менее двух тысяч, быстренько нанесут садам, полям и огородам такой урон, что мало не покажется. Решено. Как только выдастся свободная минутка… А потом, в свою очередь, можно будет с детской наивностью в глазах уверять, что он представления не имеет, каким это образом иные его хелльстадские подданные вдруг оказались в Горроте и учинили там неописуемые безобразия. И вообще он, Сварог, над ними не властен – эти чудища, неведомо как порожденные в свое время Штормом, не только его, своего короля, в грош не ставят – они никакой власти не признают, не имея по своей дикой сущности понятия о том, что существует на свете такая вещь, как власть. Словом, во всем виноват Шторм, к нему и претензии. И наконец, докажите, что это жители Хелльстада, а не случайно просочившиеся в наш мир обитатели Соседней Страницы или Заводи…

Он невольно улыбнулся, сложив в уме парочку витиевато-издевательских фраз из своего будущего послания…

Раскатистый грохот, как гром с ясного неба, разорвал тишину, наполненную до того лишь скрипом снастей и пересвистом боцманских дудок. Сварог видел, как у правого борта идущего впереди всех фрегата взлетел белопенный фонтан, выше верхушек мачт…

Он еще не успел осесть во взбаламученную воду, когда фрегат резко наклонился на нос…

Адмирал Амонд издал нечленораздельное рычание. Как и Сварог, он замер, вцепившись в перила.

Сварог впервые видел, как тонет большой военный корабль. Не было в этом ни капли красивого, наоборот, все выглядело как-то нелепо, жалко: быстро погружаясь, заваливаясь на правый борт, фрегат качался, дергался, вздрагивал так, что даже сюда доносился отчаянный скрип досок обшивки, затрещала и рухнула фок-мачта, сметя за борт множество оплошавших моряков. Вот уже нижний ряд орудийных портов скрылся под водой, а за ним второй, и, наконец, верхний… Фонтаны воды били вверх из палубных люков, из щелей меж вспучившимися досками, из окон кормовой надстройки.

Еще один взрыв, грохот, белопенный фонтан! И еще! И еще! Оба транспорта стали заваливаться в разные стороны, с их палуб сыпались в волны фигурки в алом, многоголосый вопль повис над водой, а второй фрегат, слева, совсем близко от них, тоже кренился, еще окутанный высоченным фонтаном…

Взрывы гремели со всех сторон, Сварог вертел головой и видел, как повсюду, куда ни глянь, в нелепых корчах погибают корабли джетарамской эскадры, как их остается все меньше и меньше, видел, как становятся все короче и короче уходящие под воду мачты, пока окончательно не исчезают в волнах, как в воде темнеют сотни голов – люди цеплялись за обломки мачт, какие-то ящики и бочки, перевернутые шлюпки, над водой стоял ни на что не похожий вопль, несущийся со всех сторон, – казалось, это стонут сами волны…

Оглянулся. Солнце ударило в глаза. И он поневоле вспомнил: «Торпедная атака со стороны солнца…»

Ну конечно, а что же еще? Ничем другим нельзя было объяснить. Подводные лодки расстреливали эскадру из-под воды неторопливо и совершенно спокойно, потому что ни один здешний моряк не учен был бороться с подводным противником – и лишь считанные вообще знали о таковом. Так что это была бойня, резня, без малейшей опасности для напавшего. Это был крах, конец, полное и окончательное поражение, вторично настигшее Сварога за неполный месяц…

Он застыл у перил, вцепившись в них побелевшими пальцами. В каких-то полусотне уардов от него – морские меры вылетели из головы – еще погружался корвет, теряя мачты, брызжа фонтанами воды, и матросы заполошно сыпались в волны, а капитан на мостике, всеми силами стараясь удержать равновесие, с бледным, окаменевшим лицом бил по струнам виолона, разевал рот, судя по напрягшимся на шее жилам, орал во всю глотку, но Сварог не мог разобрать ни слова за тысячеголосыми воплями тонущих, несущимися со всех сторон. В голове у него, непонятно почему, звучали «Былые годы Сегулы», старинная баллада, впервые слышанная еще на «Божьем любимчике»:

Он оцепенел от унижения и позора. «Морской конь» остался один-одинешенек, остальные корабли исчезли бесследно, как будто их никогда и не было в спокойном море, ярко освещенном солнцем, как будто и не шла совсем недавно на всех парусах гордая и сильная эскадра.

Адмирал Амонд хрястнул подзорной трубой по перилам так, что стекла и мятые бронзовые трубки брызнули во все стороны. Подняв ко рту микрофон так резко, что ударил себя по лицу, зарычал что-то. Матросы взлетели по вантам так, словно конечностей у них стало по дюжине, захлопали, разворачиваясь, все до единого паруса. Фрегат уходил прочь от крепости.

Сварог посмотрел за корму. Расстояние оставалось столь же небольшим, и он прекрасно видел, что набережная, как и палубы кораблей в гавани, просто-таки усеяна горротскими моряками – машущими шляпами и кулаками, орущими что-то неразличимое, изображавшими непристойные жесты, какими на войне принято выражать предельную насмешку над поверженным противником и презрение к таковому. И над всем этим обезьянником полоскалось на ветру белоснежное знамя с черным солнцем – зрелище, которое Сварог отныне ненавидел больше всего на этой земле…

Фрегат удалялся на всех парусах, сквозь неумолчные вопли он шел прямо по видневшимся в волнах головам, решительно и жутко, словно корабль мертвых из старых морских легенд, сложенный из ногтей всех утопленников, сгинувших в море с начала времен.

Сварог схватил адмирала за рукав. Говорить он не мог, не удавалось произнести ни слова, он только показал на воду, на барахтавшихся людей, на призывно машущие руки.

– Я спасаю короля! – рявкнул Амонд с закостеневшим лицом. – А на все остальное плевать! Самый полный, фор-стаксели поднять, все на мачты!

Видя, что Сварог порывается выхватить у него рупор, он что-то крикнул в сторону, и на Сварога моментально навалилось с полдюжины матросов, без малейшего почтения к королевскому сану сбили с ног, усадили на палубу, вцепились в плечи. Какое-то время он пытался выдираться, но эта орда его без труда пересилила, и он понял, что не в состоянии помешать. Фрегат уходил к Джетараму на всех парусах, навстречу слепившему солнцу. Крики постепенно затихали за кормой, море снова казалось пустым, как при начале времен, «Морской конь», единственный уцелевший из всей джетарамской эскадры, невредимым возвращался в порт…

Сварог сидел, не шевелясь, но в его плечи все еще бдительно вцепилось множество рук. Конец Джетараму, думал он отстраненно, холодно, с изумившей его самого рассудочностью. Даже если горротцы не станут его штурмовать, даже если он останется в руках Сварога – Джетараму конец, потому что со взятием Батшевы он теряет всякое значение. Залив Мардин теперь – в руках горротцев, и только от них зависит, пропускать в Джетарам корабли, или нет. От залива до полуострова Тайри тянутся малонаселенные места, где нет ни единого порта, хотя бы отдаленно напоминавшего размахом Джетарам. Конечно, Фиарнолл в руках Сварога, и Балонг тоже, но падение Батшевы слишком многое меняет в складывавшихся веками торговых маршрутах, в военно-политическом раскладе… Слишком многое.

Наверное, я помаленьку стал, неожиданно для себя самого, подлинным королем, подумал он горько, с той же холодной четкостью мысли. Настоящим королем, способным даже в этот момент думать в первую очередь о военно-стратегическом равновесии и политических раскладах, а не о тех, кто остался барахтаться в волнах. Мне жаль их как-то мимолетно, потому что совершенно ясно теперь, что оказался под угрозой Балонг, и у меня нет ни единой военно-морской базы на полуденной стороне Харума, и слишком многое придется менять в самом лихорадочном темпе, и возникла масса новых неотложных дел, и я уже думаю, кого следует собрать на совещание немедленно, а кого – во вторую очередь, какими полками придется прикрыть Ратагайскую Пушту, какие перебросить в междуречье Монаура и Тея, где устраивать временные гавани, где закладывать новые порты, и из каких статей бюджета стянуть на это деньги, и возможно ли вообще учинить бюджету внеочередное кровопускание. И еще о тысяче подобных вещей я сейчас думаю, потому что таков мой долг – думать именно об этом, а не скорбеть о тех, кто остался позади. Да, наверное, я незаметно стал хорошим королем – раз хладнокровно и логично обо всем этом рассуждаю, а не ору в истерике, требуя немедленно развернуть корабль и подобрать, сколько удастся, потерпевших крушение. У меня нет времени их подбирать. За моей спиной – мои королевства, которым я один повелитель и защита. Хорошим королем я стал, настоящим, но, Господи, до чего это горько и больно, оказывается, быть настоящим королем…

Он не знал, сколько времени прошло. Просто в какой-то момент увидел впереди Джетарам – высокие башни форта, лес мачт, толпу на пристани. Сердито повел плечами – и его на сей раз моментально отпустили, отпустили во все стороны, почтительно вытянув руки по швам, склонив головы, пятясь, бесшумно исчезая с мостика…

Он бросил косой взгляд на Амонда. Адмирал смотрел перед собой, скрестив руки на груди, лицо у него было такое, что особо впечатлительным и утонченным натурам лицезреть это безусловно не следовало – ради вящего душевного спокойствия, чтобы не орать потом по ночам посреди кошмарного сна…

«Почему они не потопили нас? – подумал Сварог. – У них были к тому все возможности, они не могли не разглядеть в перископы мой штандарт на корме фрегата. Почему Стахор на сей раз не попытался со мной разделаться раз и навсегда? Завершить то, что ему не удалось в Клойне… Почему они не потопили нас?»

По тому, как повернулся к нему адмирал, он понял, что задал вопрос вслух – первые слова, которые он произнес после разгрома.

– Я сам над этим ломаю голову, государь, – ответил Амонд с той же холодной рассудительностью, какую Сварог ощущал в себе, несмотря на все происшедшее.

Он был настоящим адмиралом, как Сварог – настоящим королем. И оба в этом качестве не могли себе позволить многое из тех человеческих чувств, которыми простые люди, счастливцы, обладают, как сокровищами, и сами не подозревают, насколько они счастливы и богаты, невозбранно давая волю эмоциям и чувствам…

– Вполне возможно, эти крохи ведут свою игру, – сказал Амонд, не меняя позы, глядя вперед с невозмутимостью деревянной фигуры с корабельного бушприта. – В подобных делах каждый участник ведет свою игру, это азбука… Хм, все возможно… Знаете, когда я был совсем молодым, и мы прижали у островов Девайкир пиратскую эскадру… был такой капитан Брагенар, примечательная личность, из знаменитых… так вот, мой тогдашний командир потопил два корабля, а третьему, с самим Брагенаром на борту, дал уйти, хотя имел полную возможность пустить и его на дно. Хозяйственный расчет, понимаете ли. У Брагенара было больше старых счетов с горротцами, чем с нами, и он определенно причинил бы им больше вреда, чем нам… Хороший кот никогда не вылавливает всех до единой мышей в доме – и большая политика, в сущности, повинуется тем же принципам, вы это знаете лучше меня, ведь это вы – мой король… А знаете что? Вполне возможно, сам Стахор поменял намерения. Времена нынче настали ох какие непростые… Быть может, он рассчитывает, что вы причините гораздо больше вреда кому-то другому – больше, чем ему… А может, он опасается, что, погубив вас, останется один на один с теми опасностями, которые вы принимали на себя, словно щит…

– Что вы имеете в виду?

– Не знаю, – сказал Амонд. – Первые наметки, и не более того… Времена, повторяю, настают непростые, ни на что прежнее не похожие. Где уж тут с первого выстрела угодить в яблочко… – он помолчал. – Ваше величество, пока нас никто не слышит… Дела, откровенно говоря, не просто скверные – хреновейшие. Эти подводные лоханки, не боюсь в том признаться, меня по-настоящему пугают. Ведь ни один корабль не защищен… Они могут хоть сейчас пустить на дно весь наш флот, а мы не в состоянии помешать. Нужно что-то придумать, и побыстрее…

Он смотрел на Сварога так многозначительно и упрямо, что ясно было: придумать должен Сварог, и никто иной. Совершить очередное чудо или хотя бы богатырское деяние по примеру древних легендарных витязей вроде Дорана. Сварог украдкой вздохнул. Адмирал, похоже, переоценивал его возможности…

Не глядя в глаза верному сподвижнику, он глухо сказал:

– Распорядитесь, чтобы корабль причалил где-нибудь в отдалении от… всего этого.

И указал на толпу у причала – они были совсем близко, и можно разглядеть лица, исполненные тягостного недоумения. Сварог просто не мог смотреть сейчас в эти глаза – даже зная, что никто не рискнет задавать вопросы королю.

Амонд понятливо кинул и поднял микрофон к разбитым в кровь губам. Матросы побежали по реям и вантам, заскрипели снасти, фрегат стал разворачиваться вправо, уходя к отдаленным причалам, где не было ни единого человека и куда простые обыватели ни за что не могли бы проникнуть через двойную цепь караульных.

– Вы уж придумайте что-нибудь, ваше величество, – произнес старик почти умоляюще. – А то ведь дела совсем скверно оборачиваются, этак и в море никого палкой не выгонишь, даже самых удалых…