Железнодорожница

Глава 5

Ночка действительно выдалась неспокойной. Как я и ожидала, покоя мне было не видать, как своих ушей. Полночи шарахались пьяные компании, ведь назавтра ожидалась суббота. А как известно, если народ знает, что вставать чуть свет на работу не надо, то зачем спать?

И вот часов до трех утра в мою избушку долетали с улицы звуки гульбы: пьяные крики, пьяные разговоры, громкая музыка. Я предусмотрительно выключила свет и не подходила к окнам. Мало ли, вдруг кому придет в голову швырнуть бутылку в стеклянное окно?

После трех наступила тишина, аж до звона в ушах. И вроде бы спать хотелось, но не могла же я лечь на сыром диване, где до меня спал кто-то другой. Потом я догадалась заглянуть в тумбочку, которая, должно быть, помнила времена Сталина и странным образом до сих пор не развалилась. Там я нашла несколько относительно чистых простыней, которые насквозь провонялись сыростью и пылью.

Кое-как постелила и легла, но сон не шел. Майская ночь выдалась прохладной. Казенное верблюжье одеяло совсем не грело, а обогревателя я нигде не нашла.

И это, по словам Светки, график удобный! Может, и удобный, но какая жесть по ночам работать! Решено — как только будет возможность, переведусь в нормальную кассу. А потом поступлю в железнодорожный институт — думаю, трудностей не возникнет — я же сама сколько лет преподавала «Организацию перевозок на транспорте», — и засяду в теплом кабинетике где-нибудь в управлении.

Я не заметила, как провалилась в сон. Проснулась от стука в оконце. За стеклом стоял тот самый местный интеллигент, ну который «спасибо», «пожалуйста». Блин, блин, уже утро, и, наверно, надо открывать кассу, начинать продавать билеты.

Интеллигент забрал билет и побежал по лестнице к первой электричке.

А я кое-как умылась, используя висящий на стене допотопный умывальник и тазик под ним.

Потом подошла к зеркалу и критически осмотрела себя со всех сторон. Я не я буду, если не приведу Альбину в божеский вид.

Сегодня на мне было серое платье с синими бусами. Кстати, туфли я нашла дома, на антресолях — синие на серой платформе, вполне приличные. И почему Альбина их не носила?

Я достала из сумки расческу и принялась за волосы. Долго создавала начес и косую челку. Потом перевязала синей атласной ленточкой и подколола невидимками, чтобы конструкция не развалилась. Ну вот, теперь более-менее приличный вид!

Нанесла тональный крем и пудру на лицо. Результат — ну не то, чтобы потрясающий, но сойдет.

Канцелярский карандаш упорно не желал рисовать линию на верхнем веке, видимо, мягкости не хватало. На ладони, если намочить, проводит линию, а на веке — ни в какую! Ладно, тогда я достала тушь, поплевала в нее, взяла на спичку немного черной массы и аккуратно провела по верхним векам. О, получилось! Оказывается, у Альбины миндалевидный разрез глаз. И весь вид стал каким-то интересным, загадочным, драматическим.

Окрыленная первыми успехами, я накрасила тушью ресницы. Улет!

А вот красным карандашом из коробки сразу удалось очертить линию губ. Прекрасно! Теперь надо набрать пальцем румяна и нанести их на губы.

Несколько минут я любовалась собой в зеркале. Мне хотелось петь и плясать от радости, снося по пути неказистую мебель своим тучным телом!

Неожиданно в окно по-хозяйски постучали. Я увидела женщину в возрасте, невысокую, с мелкими короткими кудряшками.

— Открывай! — крикнула она.

Должно быть, сменщица.

— Альбина, ты куда это так намалевалась? — охнула женщина, вваливаясь в помещение. — На праздник небось?

— Да, в театр юного зрителя с дочкой идем, — нашлась я.

Сменщица — уж не знаю, как там ее зовут, — смотрела на меня во все глаза. Однако, пусть привыкает, я теперь всегда так буду ходить!

Перед выходом я еще надушилась «Красным маком» и только тогда пошла на электричку.

Электричка шла в город, и народу в вагоне было совсем немного. Зато в обратном направлении — за город — электрички шли переполненные. Всю дорогу я из окна с удивлением рассматривала толпы с ведрами и рюкзаками.

— На дачи народ едет, — прокомментировала женщина с соседней лавки.

— Как они там помещаются только? — отозвалась я.

— Да как, вон видишь, толпятся, как селедки в бочке. В проходах стоят, в тамбурах.

Вот же дикость, — поражалась я. Неужели нельзя чуть позже поехать, когда толпа схлынет? Да и вообще, зачем туда ехать? Сомнительное удовольствие — постоять враскоряку на грядках, под палящим солнцем.

— Зато ягоды летом наедятся, — словно услышав мои мысли, сказала женщина, — и овощи свои, и картошка. Но для этого потрудиться надо, каждые выходные поездить. У моей свекрови дача на тридцать втором километре. Так там с электрички еще полчаса через лес идти. И ничего!

Брр, я надеюсь, в моей семье нет дачи. Да если и есть, я туда точно не поеду.

Я вышла на перрон станции Вторая речка. Немногочисленные пассажиры на платформе потянулись к распахнутым дверям электропоезда.

Я вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Светловолосый мужчина в зеленой военной форме остановился на полпути к дверям вагона и, решительно развернувшись, подошел ко мне.

— Альбина, — произнес он дрогнувшим голосом.

На меня устремился взгляд светло-серых глаз. Электричка тем временем, весело поблескивая стеклами в лучах утреннего солнца, набирала ход и стремительно передвигалась дальше по своему маршруту.

Мужчина неотрывно смотрел на меня, а я не могла оторвать глаз от него. Взгляд его был полон любви и одновременно боли. Светлые брови слегка вздрагивали, сходясь к переносице.

— Я вернулся, — наконец, сказал он, и с неожиданной грустью поправил: — вернее, мы вернулись.

— Хорошо, — сказала я, не зная, как мне реагировать на эту новость.

Я совершенно не понимала, кто он для Альбины, и откуда вернулся. Но он смотрел с такой любовью и грустью, что у меня аж дух захватывало.

— Как живешь, Альбина? — голос его опять дрогнул. — Семья, дети?

— Муж, — пожала я плечами, — и дочь восьми лет.

Светлые брови опять дрогнули у переносицы. В светло-серых глазах отразилось отчаяние и даже, где-то в глубине, обида.

«Электропоезд, следующий до станции Первая речка, прибывает на четвертый путь», — раздался равнодушно-энергичный голос по громкой связи.

Опять вереница зеленых вагонов за спиной у мужчины заиграла солнечными бликами.

— Зря ты тогда так… — неожиданно пробормотал он и стремглав бросился к открывающимся дверям вагона.

Я осталась стоять в полном недоумении. Кто это был? Судя по всему, мужчина в военной форме всерьез любит Альбину, а она его. Я же видела этот взгляд, полный любви. Но тогда почему она когда-то поступила «так»? Как «так»? Получается, она променяла этого бравого офицера на пьющего Вадима? Но почему?

Нет, мне обязательно надо как можно больше узнать о прошлом Альбины. Во-первых, интересно, а во-вторых, чтобы понимать, о ком и о чем идет речь. Решено, прямо сейчас приду домой и усядусь просматривать семейные фотоальбомы!

Многие люди спрыгивали прямо с платформы и шли через пути к жилому массиву. Но я со своим весом побоялась прыгать с такой высоты, и пошла по виадуку. То и дело попадались яркие цветные железные щиты, прикрепленные к перилам виадука: человек перебегает пути, а поезд совсем рядом, и красноречивая надпись: «Сэкономишь минуту — потеряешь жизнь!».

Почему в мое время нигде не висят такие предупредительные знаки?

Войдя в квартиру, я с порога услышала какую-то ругань из зала. Ну конечно, выходной день, все дома.

— Сидишь дома целыми днями, киснешь! — выговаривал Вадим Ритке, которая сидела с ногами на диване и плакала. Рядом валялась книжка.

— Я не поняла, — сказала я, увидев эту картину, — по-твоему, восьмилетний ребенок должен бежать куда-то из дома? И что делать на улице, вокруг дома бегать?

Вадим застыл посреди зала, глядя на меня так, как будто впервые увидел. Хотя, может, он и правда никогда не видел свою жену с прической и макияжем. Мне на мгновение показалось, что у него глаза, как у кошки — с вытянутыми зрачками. Я помотала головой, прогоняя видение.

— Пусть идет во двор и бегает, — неуверенно пробормотал он, — чего дома сидеть?

— Она не мартышка, чтобы бесцельно бегать, — возразила я уверенно. — Ты взрослый человек, работаешь, деньги зарабатываешь. Так возьми и свози ее куда-нибудь — в театр, в кино, в цирк, на выставку. Да полно интересных мест, где маленький человек может провести время с пользой для себя. В конце концов, возьми свой грузовик и отвези ее к морю, красивые места покажи.

Ритка перестала плакать и лишь испуганно переводила взгляд с отца на меня и обратно.

— Я вот, к примеру, во вторник поведу ее в музыкальную школу и узнаю насчет поступления, — продолжала я в полной тишине, — потому что я знаю — ребенком надо заниматься. Он сам еще ничего не знает и не может. И выговаривать ей, что она дома сидит, киснет — несправедливо.

Я подмигнула Ритке:

— Рита, а ты скажи — вот я вырасту, начну зарабатывать, тогда и не буду дома сидеть. Буду в отпуск ездить — хоть в Европу, хоть в Америку!

Тут я наткнулась на ошеломленный взгляд Вадима и поняла, что сморозила глупость. Сейчас же советское время, можно по путевке съездить лишь в страны социалистического лагеря, да и то не во все. И не каждому это под силу. А когда Ритка вырастет… Если она 1974 года рождения, значит, вся ее юность придется на страшные девяностые и начало двухтысячных. А тогда особо не было возможностей по миру покататься. Эх!

Я махнула рукой и отправилась мыть руки и завтракать. Однако, что ни говори, а на любого абьюзера найдется свой абьюзер. Вон как Вадим заткнулся, получив отпор.

После завтрака я вернулась в зал. Ритка сидела уже не на диване, а в кресле со своей книжкой. На диване, перед допотопным телевизором, лежал Вадим, хмурый и недовольный.

— К нам сегодня придет кто-нибудь в гости? — он потянулся к газете с программой телевидения.

— Надеюсь, что нет, — ответила я.

Да, немного же у людей развлечений! Посмотреть черно-белый телевизор, по которому ничего интересного не показывают, да гостей принять.

— Где у нас фотоальбом? — спросила я у домочадцев. — Забыла, куда его положила в прошлый раз.

— Какой альбом? — удивленно покосился на меня Вадим.

— С фотографиями семейными. Хочу пересмотреть.

Теперь он даже привстал на диване и смотрел на меня, как на дуру.

— Что, крыша поехала, как у мамы твоей?

— Не трогай мою маму, понял?

Неужели этот дом настолько дремуч, что даже элементарных фотографий нет? Вот уж не думала.

— У дедушки есть фотографии, — сказала вдруг Ритка, — только они не в альбоме, а в пакетик целлофановый завернуты.

Очень интересно! У такой большой семьи всего лишь горстка фотографий, завернутых в какой-то пакетик?

Дед читал газету, лежа на кровати, когда я вошла.

— Фотографии? — переспросил он и посмотрел на меня как-то странно. Я бы даже сказала, обеспокоенно. — Мне их искать надо. Давай я потом найду.

Я огляделась. Комната совсем небольшая, метров двенадцать, ну четырнадцать. Из мебели только кровать, шкаф, да тумбочка, помнящая восстание Спартака. Я еще в первый вечер приняла ее за стол. А, и еще один стол, за которым дед выпивает по вечерам. Где тут долго искать?

— Давай-ка я тебе помогу найти, — решительно сказала я, — где посмотреть, в шкафу или в тумбочке?

— Да на кой-они тебе сдались? — дед с неожиданным раздражением отбросил газету. — Сказал же, потом найду!

— Потом — суп с котом, — возразила я, — потом гости придут, времени не будет.

Кряхтя и поминутно отпуская нецензурные словечки, дед полез в тумбочку и извлек оттуда видавший виды пакетик. Причем, как ни странно, сразу.

— На, смотри.

Я уселась на стул и положила фотографии перед собой на столе. Все снимки были черно-белые, ни единой цветной. Любительских очень мало, в основном, сделанные в фотоателье по великим праздникам.

С первой потрепанной фотографии строго взирала молодая девушка в белом беретике и темном платье. Я прочитала на обороте: «2 сентября 1945 года, в день Победы над Японией». Значит, это мама Альбины. Интересно, она как-то участвовала в войне?

— А есть какие-нибудь ордена, медали? — решилась я поинтересоваться.

— Были, — вздохнул дед, — только Володька еще в детстве проиграл их. Осталось всего несколько штук.

Он достал из тумбочки пластмассовый футляр из-под бритвы. Там лежал один орден — Великой Отечественной войны, да несколько медалей. Одна из них с надписью «За Победу над Японией». И если Вадим прав, и мать Альбины действительно имела проблемы с психикой, так ничего удивительного. Молодая девушка такую войну прошла!

На следующей фотографии та же девушка, но значительно старше, с красиво уложенными волосами и внушительным колье на шее. Рядом с ней улыбалась похожая на нее нарядная женщина — должно быть, сестра. Внизу стоял штамп фотоателье и год — 1967.

Попались две фотографии: на одной худой паренек в кепке на берегу залива, на другой — он же на фоне величественного здания явно сталинской постройки.

— Это я в тридцать девятом году, — прокомментировал дед.

Осторожно перекладывая фотографии, я увидела очередную — с двумя почти одинаковыми девочками, которые весело смеялись, держа в руках мячики. «Альбиночке пять лет, Олечке три годика», — гласила надпись на обороте. Значит, это Альбина с сестренкой. А брата, который постарше, нигде нет. Скорее всего, он непутевый, — сделала я вывод.

Были еще несколько фотографий с сестрами, по мере их взросления. Вот они в школьной форме, вот возле подъезда на лавочке.

И вдруг я наткнулась на весьма странную фотографию.

На ней была Альбина. Но только совсем не такая, как сейчас. Не сразу узнаешь. Боже, до чего интересная девушка! В черном поблескивающем платье, а может, и не в черном, поди разбери на черно-белом снимке. Стройная, как кипарис, с тонкой талией — что называется, фигура «песочные часы». Шелковистые русые волосы мягкой волной струятся до плеч. Улыбка Мона Лизы — загадочная, аристократическая.

В одной руке она держала высокий бокал на тонкой ножке, а под другую руку ее поддерживал счастливый молодой человек. И это был тот самый мужчина, которого я сегодня видела на станции Вторая речка, только молодой! И не в форме, а в костюме с галстуком.

У меня аж дух захватило. Такая пара! И явно они на каком-то праздничном приеме. И этот парень сегодня ведь сходу узнал Альбину, несмотря на пропасть между ее образом тогда и сейчас! Что же у них тогда случилось, в самом-то деле? В том, что они были парой с весьма серьезными намерениями, я не сомневалась ни минуты. И счастливой парой. Так почему же он уехал куда-то и лишь недавно вернулся, а она вышла за алкоголика и стала выглядеть такой чувырлой?

Тут из зала донесся ленивый окрик:

— Аля! Альбина! — звал Вадим.

Я решила проигнорировать. Не хватало еще бегать по первому требованию. К тому же, я занята.

Но нудные крики не прекращались.

— Аля! Альбина! — он явно вознамерился меня достать, взять измором. Не на ту напал!

— Закрой дверь, пожалуйста, — попросила я деда.

Но не успел дед встать, как на пороге возник лохматый, недовольный Вадим.

— Ты думаешь меня кормить? — возмущенно произнес он.

Ну да, ну да, для некоторых мужчин «жена — это друг человека».

— Тебе что, три года, что тебя надо кормить? — повернулась я к вошедшему.

Он вытаращил глаза. Удивительно, как еще челюсть не отвалилась.

— Ты здесь в первый раз и не знаешь, где кухня находится? — спокойно продолжала я. — Попроси дочку, она покажет, где кухня. Открой холодильник и найди там себе еду. У тебя для этого есть руки, ноги и прочие приспособления. Ты не инвалид, слава Богу. А я занята.

Дверь тихонько закрылась с той стороны, а я продолжила свой увлекательный просмотр.

Следующая фотография заставила меня окаменеть. Боже! Сначала меня бросило в жар, затем по телу заструился неприятный холодный пот.

Со снимка на меня холодно взирал тот самый светловолосый мужчина со станции Вторая речка, и теперь он был в военной форме и фуражке. А рядом с ним победоносно улыбалась… сестра Альбины! На обороте было написано «Мамочке и папочке от Олечки и Димочки в день свадьбы, 5 июля 1972 года». Это…это что это? У меня слов приличных не было!

Дед тем временем в волнении ходил по комнате из угла в угол.

— Ты просила меня выбросить эту фотографию, — говорил он извиняющимся тоном, — я помню это. Но я не смог, понимаешь? Вы ведь обе мои дочери. Ты моя дочь, и она — моя дочь! Ну не смог я это выбросить, прости меня, дурака старого! Давай я сейчас ее выброшу!

И он в самом деле потянулся к фотографии.

— Нет! — я закрыла собой ворох фотографий и добавила потише: — Не надо.

Из прихожей до нас вдруг донесся какой-то грохот, потом маты Вадима, а следом пронзительные Риткины крики:

— Папочка, папочка!

Что такое? Вадим собрался уходить к маме? Потому что не накормили, не обслужили, не подали, стол не сервировали? Пусть катится. Интересно, как его там примут без копейки денег?

Дед ринулся в прихожую, и теперь оттуда слышались его причитания. Я тоже решила выйти на шум.

На полу у кладовки растекалась лужа белой краски, присыпанная осколками стекла. Дед своим носовым платочком суетливо протирал Вадиму рот, перепачканный белой вязкой субстанцией.

— Папочка нашел банку с краской в нише, — завывала Ритка испуганно, — и подумал, что это сметана!