Генитальный измельчитель

ПЕРВЫЕ ПРИЗНАКИ

Эти строки никогда не были написаны. И вы не читаете их. Ничто из нижеописанного никогда не происходило.

Наступил конец света... разве вы еще не знаете?

Все, что по чьему-то утверждению случилось после 31 декабря 1999 года, является иллюзией. Упрямым миражом посреди бескрайней космической пустыни. Сперва я так не считал. Я отчетливо помню, как проснулся в тот день, который ошибочно принял за 1 января 2000 года. День, похожий на все остальные, только на самом деле другой. Его наступление было одним из величайших знаков вопроса в истории. Хотя по заголовкам, которые я видел в газетном киоске, этого не скажешь. Максимум поздравления с новым годом.

Последние секунды декабря не шли, а скорее ползли. И, наверное, у всех в голове мелькала мысль, что мы крутимся вокруг оси какой-то глобальной могилы. Нам выпала честь стать детьми миллениарной паранойи. И мы покорно обращали взор в небо и ждали пришествия адского пламени.

Но ничего не произошло.

Двадцать четыре часа спустя фраза "А... я так и знал" быстро сменила более тревожную "Похоже, нас поимели". Никто никогда не был так разочарованн, как я, когда обнаружил, что в 12.01 я все еще нахожусь на Земле. У меня было такое оцепенение, что мне можно было делать операцию на открытом сердце без анастезии. Я желал тотальной смерти, для всех и вся, чтобы весь мир сгорел дотла. Никаких великих достижений в области гуманизма, никакого нового прорыва, которым можно было бы измерить нашу ничем не примечательную эволюцию, никаких больше наград за изобретение колеса. То была для меня не праздная надежда. Я чувствовал это, как беременная женщина чувствует пинающееся дитя. Некая возвышенная уверенность.

Она была в том трепете, который мы все испытывали, стоя в череди на почте и глядя на те цифровые часы, ведущие обратный отсчет (ДО 2000 ГОДА ОСТАЛОСЬ 310 ДНЕЙ 17 ЧАСОВ 26 МИНУТ 32 СЕКУНДЫ...31 СЕКУНДА...30 СЕКУНД... ). Улыбки были слишком натянутыми, смех слишком неестественным, отчаянье в глазах слишком очевидным. Эта опухоль росла во всех нас, и она не была доброкачественной. ... Но ничего не произошло.

Небеса не разверзлись, и ангелы-ренегаты не стали носиться по небосклону, неся опустошение с помощью огня и серы. Инопланетяне не летали на своих тарелках, ликвидируя последствия неудавшегося эксперимента. Боеголовки не падали на самые густонаселенные города, обращая все в радиактивный пепел. Старики, живущие этажом ниже, читали вслух Книгу Откровений, словно в ней были заклинания для вызова Спасителя.

Но никто не пришел. И никто никуда не исчез. Большую часть первого дня Нового года я провел в ожидании импульса, который подтолкнул бы меня на самоубийство. Но, как и буря Армагеддона, которую я нетерпеливо прождал весь 1999 год, этого так и не произошло. Как ни странно, но время для того видимо было не самое подходящее. И я смирился. Казалось, еще за год до появления обитаемых космических станцций и смертоносных компьютеров по имени "ЗАЛ", мы овладевали искусством проламывания черепов возле водопоя. Между тем, шли годы, и меня не покидало ощущение, что мы упустили прекрасную возможность, навсегда утратили наш лучший шанс обратить мир в пепел.

И то, что я видел, не могло присниться даже в кошмарном сне. Новая эра без какого либо фундаментального откровения несла в себе отрезвляющую концепцию, но я не был готов к такой действительности. Все с распростертыми объятьями встречали конец инноваций. Им было неважно, что все уже было сделано раньше. Они понимали, что это можно преодолеть через изнуряющее повторение. Стерильность радио достигла нового минимума. Безжизненные трехминутные звуковые байты стали популярными гимнами, тайно восхволяющими творческую импотенцию. В театрах шли одни ремейки, сиквелы и адаптации старых телевизионных шоу. Книги стали более простыми, чтобы прочитывались быстрее. Сюжет и персонажи отошли на второй план. Средства, с помощью которых иы раньше отвлекались от наших бесполезных жизней, были испорчены. Никакой эстетики и никакого катарсиса. Даже язык стал инфантильным - появились фразы вроде "Слово Б" (Блядь), "Слово Н" (Нигер), "Слово Д" (Дебил), "МП" (Мать-перемать). Общество-цензор взяло на себя роль первокласника, которому не терпится сказать учителю "Вы сказали плохое слово "заткнись"".

А еще социальные сети. Все стали контактировать друг с другом больше чем когда-либо. Мы решили рассказывать друг другу, что заказали на обед.

Я был вынужден искать утешение в работе. Она всегда была в некоторой степени забавным отвлечением, но теперь я возлагал на нее всю тяжесть. Это начинание, несомненно, было обречено, но сворачивать было уже просто некуда. Я оказался на задворках Информационной Эры. Я писал текст для брошюр, которые вы находите в кабинетах врача, страховых агентствах, колледжах и тому подобных заведениях. Очень вдохновляющий материал с названиями вроде "Первые признаки трихомониаза" и "Есть ли у вас рак яичников?" Я проводил по сорок часов в неделю за написанием конденсированных пророчеств страданий для людей, кто надеется на чудо, на то, что в их симптомах нет ничего серьезного. Я предупреждал студентов, что незащищенный секс - первый шаг на пути к болезненным ощущениям при мочеиспускании и к полному разрушению имунной системы. Мой офис был украшен вывеской "НЕ ВИНИТЕ ВЕСТНИКА".

Я заново познал всю прелесть своей темы. Болезни были достойны восхищения. Как только они понимали, что им грозит исцеление, они тут же начинали мутировать. Болезнь была единственным источником оригинальности. То, как она овладевала вами, было, по сути, формой одержимости. Она изменяла вашу физиологию и психологию, а также восприятие вас окружающими. Ваша близость становилась невыносимой. Возможно, еще и заразной. Если не сразу, то через несколько поколений, когда генетические фрагменты решат активироваться, словно бомба, заброшенная через машину времени. Но на тему ловкой адаптации болезней меня просили не распространяться, и в итоге это стоило мне моей одержимости. Я был лишь еще одним винтиком в современном механизме дублирования. Каждая брошюра все больше напоминала предыдущую. Из-за того, что вы не смогли носить это, или съели слишком много того, или у вас слишком мало этого, вы будете испытывать легкий дискомфорт, лмбо серьезные страдания, либо решите пойти к адвокату для составления завещания. Следующие процедуры могут либо увеличить ничтожные шансы на выздоровление либо продлять ваши страдания до тех пор, пока вы не утратите рассудок. Такие слова, как "боль" и "смерть" утратили для меня всякий смысл. Это были всего лишь буквы 12-го размера, набранные универсальным шрифтом на экране.

Когда я утратил всякую надежду и интерес, в моей жизни появилась Урсула. Художник, который всегда рисовал анатомические диаграммы для брошюр, пошел дальше. Вероятно, его звездный час настал, когда его весьма оригинальный комикс о ежедневных "радостях" из жизни нуклеарной семьи был отобран для издания по всей стране. Наш Мерфи закончил свой последний рисунок маточных труб и побрел в сторону более зеленых лугов. Он откланялся, не предупредив заранее, поэтому нам была нужна сильно запущенная веррукозная уретра. Думаю, взяли первого обратившегося, и это оказалась она.

- Привет, я Урсула, - представилась она. Она была какая-то очень скованная, а ее рукопожатие навевало мысль о трупном окоченении. Словно она вообще не источала тепло. Наверное, это и привлекло меня в ней. В ее отсутствии энтузиазма я увидел собственное отражение. Женщины, с которыми я обычно работал, отличались бойким нравом и приходили в восторг от цветочков и плюшевых игрушек. Урсула, казалось, не собиралась объединяться с ними, что они приняли за стеснительность.

Я представился и дал ей текст для брошюры. Мне нужно было проверить ее. И сразу понять.

- В какой-то момент, - сказал я, - шел разговор о том, чтобы исполльзовать шаблоны диаграмм, а не нанимать штатного художника. Не знаю, что из этого вышло.

Урсула не проявила никакой реакции.

- Уже и так слишком много шаблонов, вы так не думаете? Картинки из одного источника, только немного приукрашенные, а иногда и вообще без этого.

Ее ответ сказал мне больше, чем я хотел услышать. Она буквально повторила мои собственные мысли.

- Когда вы ходите на обед? - спросил я. С этого все и началось. Я мог бы дать краткий обзор нашей тогдашней беседы и мне даже не ппришлось отмечать, кто что сказал. Особой разницей в ответах ни она, ни я не отличались.

- Каковы ваши карьерные цели?

- Нет таких.

- Как вы относитесь к насилию?

- Нормально.

- Вы ждете изменений для мира в лучшую сторону в следующем году?

- Скорее, в худшую.

И так далее. Только мы отошли от этих тем, как я спросил насчет ее художественного таланта.

- Это "серая зона", - сказала она. - Мои работы - то, что я делаю для себя - это нечто особенное.

Во мне что-то шевельнулось. Я сразу почувствовал, что под словом "особенное" она не имеет ввиду особенное для нее. В ее голосе была неуверенность с оттенком надежды. Как у астронома, который думает, что открыл новую планету. Не понимаю, почему я вообще воодушевился. Белых пятен, казалось, не осталось. Было все - от рисунков на стенах пещер и пирамид до портретов, пейзажей, образов Ада и суповых банок. От камней до холстов и голограмм. Что еще может быть такого особенного? Коллективное бессознательное является скорее ограничивающей концепцией.

Но так воодушевлен я не был с 1999-ого года, когда жил своими предчувствиями. Сам я не был художником. Я любил комиксы, пока в них не стало меньше мифологии и больше фольги, золота и голографических обложек (В шестом классе я так фанател от "Таинственных людей Икс", что потребовал, чтобы мне объяснили отсутствие адамантина в периодической таблице). Хотя единственным персонажем, которого я смог бы нарисовать, был тот, что обладал властью вечной невидимости. Моим главным шедевром был угловатый человечек по имени Чарльз Уитмен, растреивающий студентов из университетской башни. Я чувствовал, что имею собственное видение, но не был уверен, что у меня хватит таланта, чтобы как-то его выразить. До этого я никогда не думал о посреднике.

Когда я встретил Урсулу, знаки вернулись почти сразу же. Они походили на образы, застывающие в дымке статических помех. Слова просачивались сквозь стены моей квартиры из соседской стереосистемы: Я заставлю тебя жаждать Апокалипсиса. Фрагмент телевизионного диалога: Завтрашнего дня не будет. Знаете, почему? Он просто не наступит! Загадочные аббревиатуры, вырезанные на скамейках и стенах туалетов, обозначали больше, чем "Здесь был такой-то" и "такая-то классно трахается в зад": Axxon N (неснятый сериал Дэвида Линча - прим. пер.), Z2K (баг, который якобы должен был вывести из строя все "майкрософтовские" компьютеры в канун 2000 года - прим. пер.), EOTA (аббревиатура "Канун Апокалипсиса" - прим. пер.).

Под поверхностью обыденных вещей проснулось нечто. Нечто, обладающее гораздо большим импульсом, чем очередная самопровозглашенная реинкарнация Христа, накапливающая штурмовые винтовки или разливающая "Кул-эйд". Урсула знала, что я чувствую это, хотя я не пытался это как-то выразить. Я не был уверен, что смогу. Я разговаривал о болезнях и о моем уважении к их инновациям. Даже это уже что-то значило, так как обычно я не мог говорить с кем-угодно о болезни Хансена за сэндвичем с пастрамой и куринным салатом. Урсула намекала на новое искусство, от которого она была в восторге, но без какой-либо конкретики. Вряд ли она была из тех, кто верит, что разговоры о незавершенном проекте могут как-то повредить ему, но я не стал давить. Я не хотел слышать, что ошибался насчет значимости ее работ. Не мог игнорировать такую возможность, особенно после разочарования первым днем 2000-го года.

После очереднго Нового года она сказала:

- Есть люди, с которыми ты непременно должен познакомиться.

У них была своя студия на Бава Лейн. "Они" это Урсула, Ли, Джефф и Ребекка. Я даже не предполагал, что есть еще трое человек, с кем могла работать Урсула. Однако между ними была определенная взаимосвязь. Они больше походили на террористов, вынашивающих в подсобке свои кровожадные планы, чем на художников, занимающихся субстанциональным искусством, поэтому я отлично вписался в их компанию.

- Мы все посещали Киньонский университет, - объяснила Урсула. - Потенциал у всех немного разный, но это не помешало нам объединиться. Мы с Джеффом пршли курс натюрморта.

Джефф походил на художника, причем голодающего. Тощий как жердь, с длинными черными волосами и явной любовью к кофеину, судя по его неспособности стоять спокойно (бьюсь об заклад, что учился он в классе с Урсулой весьма неважно). Кивнув вместо приветствия, он исчез за холстом.

Ли не стал ждать сигнала. Обладающий внушительной массой в футболке с надписью EOTA, он шагнул вперед.

- Я - Ли, - сказал он. - И я ваяю откровения.

Во время приветствия его рука буквально поглотила мою. За спиной у него стояло нечто, напоминающее незаконченный торс, что казалось странным, потому что глины, оставшейся на его завершение нигде не было видно. Рядом стояла конструкция размером с человека, накрытая белой простыней. Ребекка, казалось, не понимала, что в мире есть кто-то еще, тем более в студии. Она сидела на стуле, скрестив ноги. Ззависнув над блокнотом, она что-то яростно в нем писала и так же агрессивно зачеркивала.

- Наша местная поэтесса Ребекка, - сказала Урсула, указав рукой. Услышав свое имя, Ребекка никак не отреагировала. - Я познакомилась с ней в классе этики, - тихо добавила Урсула. Профессор завалил ее на экзамене за то, что она не стала с ним спать.

- А ты сдала, - наконец произнесла Ребекка, не поднимая головы.

- Ирония - уже сама по себе разновидность искусства.

Ребекка ничего не ответила, но царапание стало еще активнее. Я посмотрел на каждого из них и задумался. Крайне неправдоподобный конвейер глубокомыслия. Я был в шаге от разочарования, когда из стоящего в углу сидиплейера до меня донеслось очередное послание: "Мир, который ты видишь вокруг, всего лишь иллюзия".

Я повернулся к Урсуле.

- Так в чем собственно дело? Ты же привела меня сюда не для того, чтобы посмотреть художественную выставку?

- Ни одна из этих работ не предназначена для показа, - сухо ответила она.

Я не очень-то и надеялся, поскольку смотреть было особенно не на что. Я видел заднюю сторону холста, хмурую поэтэссу, сумасшедшего скульптора, и, в общем-то, все. В помещении царил беспорядок - обрывки забракованных холстов, ножи, капли краски, использованные палитры, сварочная маска, паяльная лампа, металлолом и разные мелочи. Почему-то я подумал, что историческое общество не будет против, если город решит снести это здание.

- Тогда для чего это? - с вызовом спросил я. Я хотел знать, что есть задача, никогда ранее не выполнявшаяся. Должна была быть. Я не мог просто взять и вернуться к краткому описанию последствий хламидиоза. Я хотел уйти с определенной целью.

- Готово, - произнес Джефф из-за холста. - Я покажу ему.

- Ты уверена, что с ним все будет в порядке? - спросил Ли Урсулу, имея ввиду меня. Хотя не было похоже, что его это сильно беспокоило.

- Покажи ему, - сказала Урсула.

Джефф отступил от холста, с трясущимися то ли от возбуждения, то ли после двадцати чашек кофе руками. Он подошел к Ребекке, и та, наконец, подняла свои изумрудного цвета глаза (Джефф и Урсула, наверняка, неоднократно рисовали их). Он протянул дрожащую руку и сжал у нее над головой. Раздался звук, похожий на хруст рвущейся бумаги, и он отдернул руку. Сидящая Ребекка внезапно оторвалась от плана реальности и трепещущей тканью опустилась на пол. Задняя сторона порванной декорации была безупречно белого цвета. Над ней открылась зловещая черная пропасть. Края трепетали, словно на ветру, дующем из образовавшейся бездны.

Джефф встал на колени и поднял упавший лист. Его нижняя часть была все еще прикреплена к полу, и выглядела очень реалистично. Конечно, много ли из того, что я видел, существовало на самом деле? Джефф понял лист, который еще несколько мгновений назад был полной решимости, если не сказать, социально опасной поэтэссой. Ребекка по-прежнему была там, только уже неподвижная. И не подумаешь, что раньше она была живой. То, что я видел, являлось обычным плакатом.

- Как вы вернете ее назад? - наконец, спросил я, после тягостного молчания.

- Назад от куда? - парировал Ли. - Ее никогда не существовало.

- И я не заканчивала тот класс по этике, - сказала Урсула.

Джефф повернул свой холст, чтобы я мог видеть. Картина изображала ничем не примечательную ближайшую стену студии... только в середине нее было черное пространство с рваными краями.

Они могли бы вернуть Ребекку назад, но она была трехмерной лишь в визуальном плане. Ее личность была в лучшем случае двумерной. Собирательный образ ее создателей - сарказм от Ли, интерес к поэзии от Урсулы, упорное трудолюбие и склонность к постоянным исправлениям от Джеффа. С такими качествами ей будет лучше в любом чистилище, куда бы ее не забросили.

- Мы называем это "Феномен Голема", - сказала Урсула. - Обычно, монстр, известный как голем, убивает своего создателя. В том мифе есть великая метафора для тяжелой участи художника. Зачастую художник, опережающий свое время, страдает от любых инноваций.

- Он приговорен, - согласился Джефф.

- К тому, что его ценность определяется широкой аудиторией, часто неспособной объективно судить.

- Или мыслить, - добавил Ли.

- Это является в наших глазах богохульством. Обладающие потребностью творить обычно используются и отбраковываются в соответствии с предрассудками и ограниченностью лишь тех людей, которым они могут показать свою работу. Конечно, мы не пытались это как-то изменить. Казалось, обходных путей не существует. Забавно, но способ все-таки был.

Я думал, что все это философствование носит абстрактный характер, и в абстрации было испробованы все стредства. И тут Ли доказал мою неправоту.

- Проще говоря, миру пришел конец.

Эти строки никогда не были написаны. И вы не читаете их. Ничто из нижеописанного никогда не происходило.

Их теория была безумием, и до 1-го января нашей новой эпохи я ни за что не поверил бы в нее. Но что если 2000-го года не было? Ни одно преступление против человечности не помогло бы правильно выстроить конечный процесс. Двадцатый век видел беспощадное истребление в войне миллионов, в основном сторонних наблюдателей... потом на свет появился рок-н-ролл, и все снова стало хорошо. Может, пока мы проявляли недюжую изобретательность в методах массового уничтожения, мы тем самым оберегали себя. Но что если даже это закончилось? Что если повторение и застой в искусстве нашли отражение не только в скучных произведениях, но и в передовой науке? Что если упомянутые научные прорывы были лишь экспериментами по клонированию? Разве это что-то не значит, когда наши достижения в сумме своей даже близко перестали напоминать грезы художников, да и сами грезы художников перестали будоражить умы?

Почему я думал, что знаю, как выглядит конец? С такими амбициями и размахом разве это не должно быть чем-то ранее невиданным и непредвиденным?

- Представь себе звездный свет, - сказала Урсула. - Когда он достигает нас, ему уже тысячи лет. Те звезды возможно уже мертвы, но, глядя на ночное небо, ты никогда не узнаешь это. После того, как они уже сгорели, нам будет казаться, что они будут жить еще тысячи лет.

Ли усмехнулся.

- Вот тебе свежая метафора.

- Лично я думаю, что вы впустую тратите время, пытаясь его убедить, - сказал Джефф. - Важно то, что женщина, которой не существовало раньше, была весьма живой, пока мы не вырвали ее из нашей реальности, словно страницу из блокнота. Мы считаем, что перед концом столетия такое было посильно не каждому. Связь между искусством и его границами нарушилась. Возможно, потому что так и должно было быть.

Урсула не собиралась отвергать еще одну метафору.

- Если ты принимаешь идею, что вселенная была своего рода заведенными часами, забытыми творцом, что происходит в промежутке между остановкой механизма и новым заводом? Возможно, что-то новое. Мы почувствовали это. И обнаружили это вовсе не случайно. Мы знали, что это будет работать. Мы не ждали подходящего времени, но времени больше нет. Вот где мы сейчас находимся. Художники со всего света тщетно пытались интерпретировать эту же самую тему, но когда за дело взялись мы втроем, это стало жить.

Причина неизвестности крылась в многочисленных пробах и ошибках. Они были против публичных экспериментов, поскольку не могли позволить привлекать к себе внимание, пока не достигнут мастерства. Сделать то, что они только что сделали с Ребеккой... сделать ее именно такой, какой им хотелось... такое не дается с рождения. (Не могу сказать, что на обучение потребовалось время, потому что к тому моменту такой вещи как время уже не существовало.) Их идеология ставила искусство выше человечности, и в их руках искусство не было праздным выражением, ожидающим восхищения, осуждения или безразличия. Их големы были по-прежнему враждебны, но не по отношению к своим творцам. Под угрозой находились зрители. Не вините вестника. Убейте адресатов. Я был их единомышленником, но это не объясняло, почему я был нужен Урсуле. Подоплека их новых талантов все равно имела для меня второстепенное значение. Я хотел знать, что можно было сделать с их помощью? И как. Насколько далеко могло все зайти?

- Хочешь попробовать один эксперимент? - спросил Джефф.

Если где-то существует раса миндалеглазых инопланетян, искривляющих время и пространство, чтобы перемещаться на большие расстояния и сворачивать прямую кишку несчастным гомо сапиенс своими мучительными анализами, возможно, они приземлятся на этой планете спустя долгое времяи после того, как она опустеет, и будут гадать, куда попрятались все потенциальные жертвы. Возможно, они будут прочесывать руины, чтобы найти ключ к разгадке великого исхода. Этот будет первым.

Из "Геральд", статья Джексона Зирнхельда.

"МУЖЧИНА ЗАЯВЛЯЕТ О НАПАДЕНИИ ОЖИВШЕГО ЗЛОДЕЯ С РИСУНКА"

Возвращаясь с работы домой, Питер Сваггерти подвергся нападению. Другие факты установить сложно. Сваггерти утверждает, что переломы конечностей и обширные синяки появились у него в результате нападения фигуры, которая являлась, с его слов, ожившим рисунком.

"Конечно, я понимаю, что это звучит глупо", - признается он, - "но я знаю, что видел. Это было похоже на какой-то безумный сон, от которого я все еще не проснулся". Он описывает нападавшего как "элегантного и крайне сильного" "В течение многих лет мы видели этого парня на старых предупреждающих вывесках "Соседского Дозора" (Добровольная общественная программа содействия полиции и профилактики преступности - прис. пер.) - черный силуэт с безумными глазами. Это он атаковал меня прошлой ночью. Как будто сошел прямо с вывески, чтобы поколотить меня. Лицом он походил на Марвина Марсианина из мультика, только Марвин Марсианин никогда не говорил ничего вроде "я вырву твои внутренности прямо у тебя из задницы".

В результате у Сваггерти было шесть треснувших ребер, восемь сломанных пальцев, сложные повреждения лица, вывихнутое плечо, сложный перелом локтя и две сломанные ноги. Он шел домой с работы в кинотеатре, когда на Бава Лэйн попал в засаду.

"Никто в это не поверит, я знаю. Но тот парень все еще там, и он будет и дальше избивать людей. Теперь мне страшно ходить по улицам. Когда я выйду из больницы, буду ездить на автобусе".

Полиция отказалась комментировать, насколько серьезно они восприняли рассказ Сваггерти.

Это был лучший отзыв, о котором мы могли мечтать. Питер Сваггерти увидел, на что мы способны, и это его напугало. Конечно же, все над ним смеялись, и возрождения этого таинственного гибрида Марвина Марсианина и Эдмонда Кемпера (амер. серийный убийца - прим. пер.) уже не состоится, но со временем скептики узнают. Все прошло как мы и надеялись. Ли вылепил злодея, а Урсула и Джефф нарисовали то, что произошло до и после его нападения на Сваггерти, чей рабочий график они выяснили еще несколько месяцев назад. Возможно, нам не следовало конструировать жертву по образу человека, которого мы знали, но мы сделали так на всякий случай. Может, Сваггерти и выдумал диалог. А, может, тот черный силуэт с безумнными глазами именно так и сказал. Ли предположил, что Блэки (как мы назвали персонажа) использовал Сваггерти как автора собственной боли. После этого у нас появилось больше возможностей в рамках подготовки к нашему шедевру. Я внес свой вклад в материал для тех неортодоксальных проявлений, вроде нападения злодея с вывески "Соседского дозора" (в детстве он всегдо преследовал меня, быть похищенным я боялся больше всего). Однако я мало чем мог еще пожертвовать. Ли, Джефф и Урсула трудились неустанно, и эксперименты множились.

Стальное воплощение Бафомета появилось на широко разрекламированном фестивале защитников окружающей среды. В результате, от копыт непрошеного гостя погибло шесть человек, еще двенадцать были затоптаны обратившимися в бегство и вопящими от ужаса зеваками. Кровь у них, как оказалось, была совсем не "зеленая". Ночной сеанс "Демонов" был прерван, когда сквозь крышу кинотеатра каким-то необъяснимим образом провалился вертолет. Удивительно, но его лопасти продолжали вращаться, и полному залу была оказана честь быть обезглавленными и разрубленными пополам. Ни один из членов экипажа так и не был обнаружен, и никто не смог определить, откуда взялся вертолет. Многих успокоило то, что нечто подобное произошло в самом фильме. Как будто это доказывало, что это просто был какой-то причудливый трюк, а не паранормальное явление. И никто не смог расшифровать, что означают буквы EOTA, написанные на борту вертолета. Трагическая участь ждала и зрителей кинотеатра "Гард", некоторые из которых были буквально перемолоты шестернями "фабрики грез". Впоследствии происшествию дали название "Гардовский инцидент". Девчонка-тинейджер, строчившая смс-ки подружке (содержанием которых никто не заинтересовался даже после случившегося) внезапно вскочила и закричала, что ничего не видит. Сидевшие рядом с ней друг и еще одна подружка пришли ей на помощь, в то время как другие пресыщенные киноманы попросили ее заткрыть рот. Хотя насчет этого беспокоиться им не стоило. Подружка (получательница смс-ок, сидевшая через два сиденья) поднесла светящийся экран мобильника к лицу кричащей девчонки. Слабое голубое свечение выявило ручьи крови, текущие по ее щекам. Друзья оперативно присоединились к ней и хором подхватили пронзительную истерику (друг, пожалуй, особенно). Самодельный фонарик чьего-то еще телефона добавил зловещей картине неуместной яркости. И в тот же момент зрители увидели, что нижняя челюсть девчонки внезапно отделилась от черепа. Как будто целостность плоти и суставов моментально нарушилась. Кожа вытянулась, словно сыр в куске пиццы. Под весом челюсти она не выдержала, и нижняя часть лица упала на пол зрительного зала. Вот тут поднялся настоящий крик. К тому времени телефоны всех окружающих были направлены на эту троицу. Девчонка без челюсти, лишившись чувств, откинулась в кресле и, как сообщил один свидетель, от удара буквально "взорвалась". Ее голова отлетела на задний ряд, как будто верхний край ее сиденья был острым как самурайский меч, и приземлилась на колени зрителю, которому не пришлось вставать, чтобы увидеть происходящее. Бесплатные добавки попкорна его уже не интересовали. Кровь из туловища девчонки брызнула во все стороны, словно дождевая вода из-под колеса проезжающей машины. Ее подружка могла бы работать дублершей Сисси Спачек в фильме "Кэрри" (помните сцену с упавшим ведром?), если б вместо ведра была ванна. Она стояла, прилипнув к месту от странного исбытка крови - более чем нормальная часть человеческой природы - вырвавшегося из мешка плоти, с которым она пришла в этот кинотеатр. Несмотря на все это мышечная память позволила ее пальцам набрать на клавиатуре телефона сообщение "Боже, вот это месиво!" (на что она получила странный ответ "РЖУНЕМОГУ" с неизвестного номера). После чего ее вырвало от чистого, невообразимого ужаса. К этому времени уже никто не стоял и не изображал "осветителя" с импровизированным фонарем, хотя света экрана ей хватило, чтобы увидеть, что ее рвота была цвета ковров в атриуме - темно-красной. Она инстинктивно потянулась к своему (уже бывшему) другу, который пятился от зрелища, словно в замедленной съемке. Он отдернул от девчонки свободную руку, и рука у той оторвалась по локоть. Парень перестал пятиться и бросился бежать в конец ряда, не обращая внимания на все еще загромождавшие путь останки бывшей подружки. Оторванная рука лопнула под его ботинком, забрызгав кровью ему лодыжки. По инерции он сделал еще один шаг, а потом его нога вырвалась из колена и осталась стоять на полу. А затем опрокинулась, словно перегруженная вешалка. Ему не оставалось ничего, кроме как упасть на свою культю. И как только его обезноженное тело ударилось о сидения, он тут же последовал новому тренду телесного распада, невольно запущенному его подружкой.

- Быстрее! - раздался на фоне хаоса чей-то крик. - Все в вестибюль!

Но больше ничего не произошло. Вирус, биологическое оружие или что бы то ни было, казалось, не распространился дальше этой троицы. Некое правительственное агенство, никгда ранее не известное широкой публике, закрыло кинотеатр и установило в зрительном зале карантин. Все владельцы билетов продолжают обследоваться в неустановленном месте, в то время как биологические эксперты ищут неуловимый "Гардовский фактор", ругаясь, какого хрена эти бедолаги не пошли на утренний сеанс. (Насчет "утреннего сеанса" это предположение, но все остальное - до строки про вестибюль, что я с гордостью могу назвать своим личным вкладом - было именно так, как сочинялось, рисовалось и тщательно лепилось на протяжении нескольких недель. Я сохранил одну из разбитых скульптур Ли... Похожую на миниатюрную карбонитовую фигурку Хэна Соло, упавшую и разлетевшуюся на мелкие кусочки.)

К тому времени, судя по всему, началась уже массовая истерия. Это было похоже на некое инфекционное заболевание, своего рода вариацию сезонного гриппа. Едва подавленная паника вернулась. Я слышал это в разговорах на работе, пока я писал брошюры, смысла которых не понимал. Я видел это по облегчению моих соседей, когда им удавалось вернуться домой не избитыми и не изнасилованными каким-нибудь рисованным персонажем. Это проявлялось во внезапном всеобщем недоверии к сотовым телефонам (и кинотеатрам). И в сильнейшем нежелании посещать места массового скопления людей.

Успех "Гардовского инцидента" убедил нас, что время нашего главного шедевра, наконец, пришло. Мы принялись изображать на холсте и в глине нечто совершенно другое - нас самих.

Я согласился быть первым, и эффект был молниеносным. По всей груди появились крошечные ранки, словно кожу проткнуло множество длинных зубов. Как будто мое сердце отрастило зубы и пыталось прогрызть себе путь на волю (см. рисунок 11.1). Окостеневшие осколки одновременно послужили инородными швами, заткнув собою отверстия. Такое уродство вызвало бы отвращение у любого, увидевшего его, но все изменила Катария.

Именно из-за Катарии Урсула захотела, чтобы я пожертвовал собой. Мое увлечение болезнями произвело на нее впечатление своей смутной поэтической страстью.

Нужные нам результаты не удалось бы проиллюстрировать должным образом. Наверное, это мог бы быть вид Земли из космоса с растущими повсюду грибовидными облаками. Но зачем предавать себя такому всесожжению? Вы и представить себе не можете, какие планы были у нас на мир, работающий по другим часам. Так как же нам изобразить "грубого зверя, ползущего к Вифлеему" для непосвященных? Вместе с тройной спиралью вирусной клетки, вылепленной Ли, и изображениями ее поражающих факторов, нарисованных Джеффом и Урсулой, в этом и состояла цель данной брошюры. Болезнь, известная как Катария, имела стопроцентный уровень заразности среди людей без описанного выше уродства.

Не вините вестника. Хотя, как я уже сказал, этого никогда не происходило. Эти строки не были написаны, и вы не читаете их. Прежний мир умер. Хотя для тех из вас кто живет в следующем, созданные нами страдания будут весьмя реальными, как вы сможете убедиться по описанному ниже в "Первых признаках заражения".