Генерал-адъютант его величества (СИ)

Сначала остановился в Санкт-Петербурге, собрал, кого можно и кого надо на совещание. Потребовал от них резко увеличить выработку сухарей и консервов. Затем выделить возможные запасы, а он не только предполагал, но знал, что их будет много.

Но все-таки наибольшие возможности здесь окажутся не у органов снабжения, а у структуры переработки продуктов. Поэтому, возложив на городские органы, в первую очередь, выработку сухарей, что уже делалось, но в гораздо меньших размерах, и потребовав сделать несколько передвижных хлебозаводов (так называемые ПеЗы, будущие ПАВЗы) он выехал в поместье. Там, конечно же, уже выработались различные консервированные продукты, ведь холодильники не существовали в эту эпоху и в мирное время. Однако же он сразу же понимал, что масштабы надо резко увеличить.

Для этого, в первую очередь нужны, как говаривал товарищ Наполеон, деньги, деньги и еще раз большие деньги. Может и не так точно, но что понадобятся значительные финансовые вливания, Макурин не сомневался. Как и то, что обратные деньги могут и не придти. Но надо, Маша, надо. Рисковые вложения были всегда и не каждый раз они обращались в финансы.

Благо деньги были, и ему даже не пришлось просить у Николая I аванса. Просто необходимо подсчитать, сколько надо рублей по минимуму и по максимуму, и сколько он может дать. А потом распорядиться взять:

— по министерству религий России;

— по сетям общепитовских учреждений;

— по поместью.

А ведь хорошо получилось, даже еще осталось в резерве. А теперь работать, работать и еще раз работать!

Но, прежде всего, сложности у него возникли уже в дороге. Во-первых, снежные заносы, во-вторых, колючие морозы. Оба этих фактора были не столь большие, когда ты дома у горящего камина и, если надо, теплого одеяла, и становятся чрезмерными, если ты сам в дальней зимней дороге.

Правда, ехать Андрею Георгиевичу надо было не так долго. Но несколько раз санки у него застревали в снежных пробках, а один раз, при переезде ледовой переправы, он чуть было не подумал, что хана санки, доездились!

Нет, конечно, это было еще не все, Макурин в этом веке уже и на лошадях мог верхом. Но все-таки хорошо, что их маленький отряд сумел прорваться по дороге в поместье, а помещичий дом был заранее протоплен. Сампомещик предусмотрительно послал весточку со слугой о скором приезде и вот теперь млел в тепле после холодной дороге. В Санкт-Петербурге Макурин хотел сразу же с вечера дать команду собрать крестьян, но после мороза и усталости… да жаркой деревенской бани… да изобильного ужина с большой рюмкой наливки…

Короче говоря, деловой настрой у него появился только после завтрака, после вкусного сладкого чая с травами и медом да с сочными блинами и мясными закусками. После такой еды как-то и работать стало хорошо и с чувством энергии!

Перво-наперво распорядился с пчеловодами и ягодниками. Потребовал резко увеличить выработку меда и медовой продукции, сухого и обычного варенья, повидла и мармелада в связи с войной. В конце провел приятное для всех мероприятие — объявил, что из-за чрезвычайного положения цены на военные поставки существенно увеличатся. И тут же выделил изрядный аванс.

«Производственники» явно повеселели. Макурин на это показал им большую стопку ассигнаций:

— Работайте, мужики, старайтесь, а я вас не обижу. Война — войной, а жрать всем хочется! Так что богатейте!

Потом собрались «возчики» — крестьяне, связанные с провозом различных грузов. Продовольствие ведь само не прибежит, его надо перевезти. Тут уж говорить пришлось более конкретно. Рассказал, что знал — сражения начнутся в Валахии (совр. Румынии), а потом, как война пойдет. При поражении армия будет отступать в Молдавию, при, скорее всего, победе — к Дунаю. Вот туда и будем тянуть дорогу — от поместья до Киева постоянная трасса, от Киева до Действующей армии — временные. Тем более от Киева некоторые трассы пойдут по рекам в судах.

Крестьяне переглянулись. Слова помещика явно говорили про будущие трудности. Но одновременно это были хорошие деньги.

— А-а, барин, сколько нам будут платить? — осторожно спросил старший ватаги возчиков Митяй.

Макурин, который очень нехорошо относился к таким понятиям, как патриотизм, добродетель, гордость за Родину, уже научил своих крестьян требовать за свой труд денежный эквивалент.

Нет, он тоже любил свою Родину и был твердый россиянин. И потому не понимал, когда чиновник, требуя работать, начинал трындеть про патриотизм. Спрашивается, какая связь между любовью к Родине и номами выработки? Правильно, работать бесплатно.

Своих же крестьян Макурин кормил не болтовней, а твердыми расценками, понимая, что сытые люди гарантируют его же помещичьи доходы и тишь.

— Смотрите, — пояснил он, — дорога новая, необработанная, да еще с опасностью в военное время, думаю, с полным объемом груза туда-обратно рублика два-три вам точно обойдется.

Крестьяне, не выдержав, загомонили. Это были большие деньги даже у Макуринских крестьян. За это можно было и помыкаться.

— Если на обратном пути будут нагружать ранеными, то это только на отдельную плату. Православная, конечно помощь, но деньги все равно любят счет. Не сомневайтесь, мужики, задарма не будете работать.

И последнее, — остановил он крестьян, — страхование.

Эта услуга была уже крестьянам известна, хотя поначалу она вызывала только недоумение. Это ведь в XXI веке такое понятие стало повсеместное, а в XIX веке о нем совсем не слышали. Когда приказчики, сами еще не понимающие, но обязательно дергающие с крестьян копейки, последние не стали бунтовать только из-за того, что помещичьи люди забожились — приказ барина. А крестьяне уже привыкли, вся тяготы помещика, какие бы они не были непонятные и разорительные, идут на пользу их хозяйства. И действительно, «скотское страхование» сильно помогло самим же крестьянам в ходе падучей коров. Почти сто коров умерло в прошлом году по всем селениям поместье. Тогда, конечно, страхование стало для Макурина кратковременно убыточно, хотя, как сказать. Прочные крестьянские хозяйства всегда дают изрядную продукцию.

Потом пошло и медицинское страхование, непонятное ни по первому слову, ни по второму. Ничего, быстро поняли, когда кривая Марья — супруга недавнего бедняка Никифора, заболела животом и пришла в больницу. Врач, сначала недовольный пациенткой, узнав, что она по страхованию, не только вылечил ее, но и дал ей кучу денег — почти восемь гривенников. Ух ты!

Вот и остановились возчики, желая узнать, чем барин их в этот раз обрадует. В общем-то да, новость вроде бы сначала шла о тяготе, но потом опять же об дополнительных отчислениях.

Поговорили, погалдели, порадовались. В этом году в связи с войной возчики стало побольше, а работать они будут много. Зато денег станет значительно больше, а сам Макурин был твердо уверен — продовольствие в армию точно пройдет!

Потом пришел к собственно цели визита — животноводческих и куриных фермах. Там он хотел не только увеличить объем продукцию, хотя и это тоже. И курятина, и крольчатина, и свинина должны были вырасти в продаже. В первую очередь, — как понимал Макурин, — за счет интенсификации, больше едим — быстрее растем, и только во вторую очередь за счет уменьшения поголовье.

Но и это он собирался оптимизировать за счет роста маточного поголовья. Поэтому и скот, прежде всего, выбрал скороспелый. Свинья — свиноматка рожает по десять — пятнадцать поросят за раз. Раньше почти поголовья шла на стол. Теперь же шабаш, пусть растут!

А вот говядина, которая пусть у россиян XIX века популярна, но все равно осталась в прежнем объеме. Корова дает одного теленка в год, попробуй потом численность их компенсируй! Для этого века — это десятилетия.

Лучше уж о молоке поговорить. Новые коровы голландской породы дают в это время более десяти тысяч килограмм молока в год. Пей, не хочу! Конечно, мелкие крестьянские семьи, пусть имеют и с десяток и даже более прожорливых детей, это не съедят. А вот для рынка очень даже хорошо. И для продажи, и для переработки.

Кстати, для производства, которого почти пока не было. Производили по мелочи, что и так делали в крестьянских хозяйствах — сметана, сливки, простокваша (кефир). Лаже сливочное (животное) масло и сыр очень медленно распространялось на рынке. Все-таки общество XIX века ближе к средневековому миру, чем современному, приспосабливается к любому новому очень медленно и плохо. А у него, в свою очередь, все руки не доходили. Да и не хотелось, честно говоря, хоть и понимал, что это весьма выгодно.

Но вот теперь, с проблемами армейского снабжения, хочешь, не хочешь, а придется. Ведь свежее молоко за тысячи верст для Действующей Армии везти и очень невыгодно, и сложно. Скорее, скиснет продукция, превратится в взбитую простоквашу. Выход один — преобразовывать молоко в нужнуюпродукцию. Какую?

— во-первых, сухое молоко. Вполне хорошая продукция, не страшащаяся транспортировки и переработки. Единственно, боится воды, но для этого у нас пока единственный выход — деревянные бочонки разного объема. От несколько ведер, до литра — два;

— Во-вторых, сгущенное молоко. Единственный, помимо молока, ингредиент — сахар, появился сейчас в большом количестве и дешево. Так что и сгущенное молоко можно производить много и не дорого;

— В-третьих, молочный шоколад и различные сладости на основе молока. А также меда и шоколада. Мда-с, с последним будет трудно. Какао сейчас уже получают, и, соответственно, шоколад производят, но мало и дорого. Ведь сам по себе, без добавок, шоколад чувствительно горек. Пожалуйста, сахар-то есть!

Вывод один — все возможное наличествует, надо только работать. Это, в свою очередь, подталкивает к возможному пути — поставить во главе шоколадного проекта разбитного и талантливого работника, не боящегося нового, и дать ему большие возможности. Кто? М-гм, Мищка с Урала! Переводить послов он смог хорошо, но ведь не одними переводами жив человек.

Ну и так далее… сладости в эту войну вряд ли много дадут, но, в принципе, через лет двадцать — тридцать, выгода проявится.

Он долго стоял, глядя на коров, занятый своими всеобъемлющими думами. Соседская буренка, любопытная, как все женщины, устала на него смотреть и протяжно промычала с вопросительными нотками, — мол, что с тобой?

Макурин на это только засмеялся, вытащил из кармана на этот случай сухарь, дал кусок. Корове этого хватило, а человек поспешил прочь. Не от коровы, к большим и трудным делам. Мастерская — прообраз завода пищепрома — у него уже есть, как и технологии сухого и сгущенного молока, так и сухого яичного порошка, но требовалось рассмотреть некоторые тонности, усложняющие продукцию при большом производстве.

Весь день только на это и ушел. Едва в вечернее время сумел заглянуть в деревообработанную мастерскую. Так несколько работников, не спеша, резали доски и обрабатывали их с помощью пара и горячей воды. Макурин нахмурился. Процесс ему нравился, совсем не нравился объем.

— Тебе не сообщали о росте продукции? — холодно спросил он заведующего, уже готового к пустой отмазке, — где твоя реакция на это, а, собака дранная?

Но у того не оказалось и ее. Он только мялся и что-то невнятно говорил о недостатке дерева и работников, испуганно косясь на помещика. Тот ведь, мало что читал гуманистическую литературу, так и запороть мог до смерти.

К счастью для крестьянина, Макурин сегодня очень устал и уже не мог ругать. Он только пригрозил ему:

— Через два дня сюда придут или я, или мой доверенный. Смотри у меня, если что не деется, одной поротой задницей не обойдешься.

И ушел. Некогда ему было, завтрашний день был последний в поместье, поскольку послезавтра он обязательно должен быть в Зимнем дворце, встретиться в очень короткой, но важной встрече с императором Николаем I, где тот даст им (ему и цесаревичу Александру) последние наставления. И потом они должны уехать. И так, наверное, опоздают к первым боям, что не важно, и к большому сражению, что весьма плохо.

А ведь он еще должен побывать у беременной жены, где получать наставления, хе-хе, от любимой, но капризной женщины. Когда успеет.

При таком недостатке времени, он только сумел глянуть насолонину и копчение, не только посмотреть, но и положить в рот кусочек мяса. Кажется, вкус нормальный. Хотя это ведь на третий день и на производстве. А что будет через месяц времени, и тысяч верст пути?

Но ему уже было некогда. Несколько часов бешенной скачки и он уже сидел у ног дорогой и милой Насти. На этот раз она не злилась. Ведь жена никак не ожидала мужа дома, зная, что император отправляет их на войну. А тут он будет у него целую ночь!

Но все-таки, главным образом, она не злилась на него из опасения разволновать слабую нервную систему ребенка. Макурин и это знал, правда, не от Насти. Вездесущая служанка Алена нечаянно услышала, читай, подслушала, как приходящий врач наставлял ее хозяйку, как беречь ребенка. Врач был весьма дорогой и важный, но Андрей Георгиевич был ему за эти поучения жены очень благодарен. Ведь вместо пяти-шести часов ругани и попреков не за что, он будет мило беседовать с женой и уверять ее, что она все равно красива и при том очень здорова к будущим родам.

То тоже не очень комильфо, но нервы все же бережет и тем и этим. Макурин погладил ее по руке, мягко пожурил ее за жалобу на здоровье. Интересно, а как в крестьянской семье мужья берегут своих жен? Там-то не только нет никакого лечения, но и отдыха у беременных нет. Всегда работают крестьянки, даже уже с большим животом.

А то вот высокопоставленной дворянке можно лежать на постели и капризничать почем зря, мучая окружающих.

— Дорогая, — дождавшись, пока Настя, наконец-то, замолчит, перебил Макурин, — ты не хочешь отужинать? Пора уже!

— Ах, я, наверное, такая глупая и жалкая, — слабо улыбнулась Настя, — впрочем, проси, лично я тоже хочу поесть.

Вот и еще два часа можно подержать время, а потом можно и спать. А завтра на войну, ура! Бедные турки, как они от нас отмучаются. А все от жен.

Впрочем, дергаться из-за жены во время ужина ему не пришлось. У Насти были рабочие руки, а с блюдами копошились две служанки под четким руководством Алены. Ему лишь приходилось сохранять милую улыбку и пару — другую раз самому «приглаживать» салфеткой лицо «бедной» жены.

Все остальное время Андрей Георгиевич лениво грыз ножку курицы и спасал жену от скуки. И ведь так все мужья обходятся в семейную пору. Только Алена радовала. Новобрачная тоже уже была беременной (сама сказала), но только от этого радовалась и веселилась. Но и она могла погоревать. Как же, у нее будет ребенок, и может сын! На что барин только укоризненно покачал головой.

— Алена, ты опять заставляешь меня, а в моем лице, и Бога работать на тебя! Смотри, если Бог не разгневается, то я сподоблю!

Глупая Аленка ничего не сказало, но выжидающе посмотрела на Макурина. Ее лицо так и говорило:

— Барин, ну дай Христа ради сына. Тебе ничто не стоит, а нам с мужем радость на всю жизнь.

На эту наглую, в общем-то, простьбишку Макурин не успел ответить. Бог на этот раз сам отреагировал. В зимнем небе грозно заворочал гром, словно предупреждая мелкую умишком женщину, что б больше не мешала Богу. А то!

В сумеречном небе проскользнула крупная молния, осветившая и без того светлую комнату. А следом прокатился мощный гром. Служанки, пронзительно завизжав, бросились под постель жены, Алена осталась на ногах, но так побледнела, что стало ясно — на этот раз испугалась и даже очень.

А жена Настя, внешне оставшись спокойной, так дрогнула рукой, что золотая чайная ложка, которой она копошилась во фруктовом салате, улетела в угол и не просто так, а в красный, под иконы.

Настя печально посмотрела на нарезанные фрукты. Это вкусное блюдо, якобы придуманное французским поваром Натиньи, хотя на самом деле предложено было попаданцем, ей очень нравилось. Поколебавшись, она рукойвзяла кусочек груши. Дома можно и не быть культурной. Обратилась к мужу:

— Дорогой, тебе не кажется, что Бог был очень разгневан? Как бы и нам не попало!

Настя тоже была весьма впечатлена, если не сказать испугана. Тут император разозлится, вся Россия дрожит, а как Бог?

— Да уж, — буркнул Макурин. Обратился к Алене строго: — ну, что задумалась? Бегом подбирать ложку и тщательно ее мыть. А потом будем наказывать!

Крепостная служанка — иногда меньше, чем собачонка. Ее хоть барыня иной раз любит. Алена печально, но быстро пришла к золотой ложке. Она и так виновата, а тут еще добавят! Пришла к столу, аккуратно положила вымытую ложку:

— Барин, а можно мне платье снять, очень ладная-то одежка, порвется ведь!

Андрей Георгиевич мысленно хмыкнул. С одной стороны, да, платье, перешитое из старого наряда Насти на свадьбу Аленки и носимое иногда по ее просьбе, было очень даже великолепным. Если Алену сейчас нещадно выпороть, то и платье порвется.

Настя тоже об этом подумала и, поскольку, сегодня она была спокойна, а, значит, и не нервна, то попросила:

— Милый, а может не так жестко наказывать? Беременна ведь!

Макурин посмотрел на служанку. Стоит, вроде бы мается. А в глазах все равно мелькает бесенята! Ведь, наверняка, в голове мелькают мысли, какой она барину будет без платья? Конечно, при беременной жене он ее неизавалит на постель. А вдруг потом! Она и не на постель согласна.

Вот ведь бабы! Все их на секс тянет.

— Никакого смягчения, вот еще! — твердо сказал, как отрезал Макурин: — быстро пошла в красный угол, платье не снимать, а только оголять колени. И читай давай, с чувством и толком «Отче Наш». Ну!

Это было так неожиданно, что женщины страшно удивились и переглянулись. Они-то только о порке думали, а он дальше подумал. И ведь может и мягче, а может и жестче, как еще захочет.

Прочитала нужную молитву.

Андрей Георгиевич между тем догрыз куриную ножку, одобрительно кивнув, приказал:

— А теперь иди в нашу домашнюю церковь и читай ту же молитву, пока Господь не даст знак, что хватит. Ребенка ты, так и быть, родишь мужского пола.

Вот что у них находится в голове. Алена расцвела, будто ей сказали светлое, и побежала в церковь — снимать вину.

Ведь на все Божья воля!

Глава 12

А утром надо было ехать сначала в Зимний дворец, а потом на «российские юга» — туда, где, начиная в ХХ веке, советские люди собирались каждое лето отдыхать, он ехал воевать. И не сказать, что сам, но ведь и его могли убить. Мда-с!

Беременная Настя, понятно дело, устроила банкет. Тьфу, истерику. Но надо отдать должное, умеренную. И скорого ребенка жалела, что уже вот-вот родится. И объективное условия в виде императора учитывала. Понимала ведь, как казенный человек и честноподанный, он должен делать то, что хотел монарх.

Поэтому, учитывая вышеизложенные обстоятельства, Андрея Георгиевича утром Настя палкой не била, так, за уши слегка подергала. Зато поцеловала и потребовала скорого возвращения, чтобы и муж видел ребенка, и тот его лицезрел.

И еще на себя обращала прямо-таки ликующая Алена. Ее приход в домашнюю церковь по велению святого окончился видимо чем-то радостным, хотя и интимным. Во всяком случае, на прямой вопрос Макурина обычно храбрая и даже наглая служанка застенчиво покраснела, но ничего не сказала. А у него хватила такта не наставать. Служанка тоже человек, так считал житель хотя бы XXIвека.

Все уже было собрано заранее и попаданец, расцеловавшись с женой, поскорее отправился по нужному маршруту. С собой он взял только немного личных вещей и небольшой запас чая, сахара и некоторых продуктов для неожиданного обеда. Это ведь в цивилизованной России можно будет всегда найти стол и постель. А в разоренной Молдавии можно было надеется лишь на свою бурку, да на свой узел с продуктами и различную походную посуду.

Николай I и обычно вставал рано, а уж в день отъезда сына и наследника и тем более. Когда Макурин прибыл в Зимний дворец, то увидел его весь в огнях, суматохе людей и коней. Всем командовали император Николай и даже, скорее, императрица Александра Федоровна. Из-за этого много было истерики, крики и суматохи. Так что Андрей Георгиевич начал думать, что он просто вернулся из своего дома в свой же дом, а его любимая жена только по недоразумению еще не показалось, но ему все равно попадет.

Хотя, нет худа без добра. И Николай I и его сын Александр заметно торопились и из-за этого некоторые элементы прощания сокращали, а иные вообще прекратили. В частности роскошный завтрак стал скромным чаепитием, торжественное богослужение сократили до одной довольно-таки короткой молитвы, а парад гвардии вообще отменили якобы из-за недостатка времени.

Из-за этого они смогли выехать почти рано — около половины десятого и уже в первый же день проехали почти тридцать верст. Впрочем, благоприятные окрестности Санкт-Петербурга скоро окончились. И хотя до Киева они еще ехали в мирной атмосфере, по крайней мере, по них не стреляли, но дорога была вычищена дурно, а ехать в санках и даже верхом на лошадях было трудно.

А после Киева они вообще были вынуждены оставить сани, пересев из-за тепла в брички. Дорожные трактиры стали редки, а обеды в нем дороги и дурны. В общем, обычная дорога на войну. Путешественники это понимали и не ворчали. Благо оба они приехали по стране (Макурин чаще, цесаревич реже) и чувствовали, что может быть и хуже.

Наконец, поехали на финальном отрезке пути, официально считавшемся отрезком с плохими дорогами. А, по сути, являвшимся полнейшим бездорожьем. Армия здесь уже пошла, то есть по каждой деревенской дороге проходило, как минимум, по десятку тысяч человек и коней и видно было, что лучше ехать без дорог, чем по таким дорогам. Никаких трактиров здесь, безусловно, не было и наступил ночлег просто под открытым небом, когда постелью служила охапка кукурузных стеблей, а укрыться можно было своей же буркой. А перед этим предлагалось поужинать, чего Бог послал, то есть, что догадались взять с собой. Гвардейский полуэскадрон, заботливо присланный армейскими генералами, стоял полукругом и, похоже, жарил на кострах двух быков, специально приведенных сюда с этой целью.

К сожалению, ни командование, ни полковые офицеры не подумали о том, что их высокие столичные гости не имеют съестных припасов и попросту могут голодать. Андрей Георгиевич тоже ничем не мог в данном случае помочь, поскольку его продовольственныемаршруты еще не прибыли.

Оставалась надежда лишь на свое НЗ — маленькая копченая грудинка, сухое молоко и яичный порошок. Продукты эти и в XIX веке были знакомы, но для широкой публике не популярны. Поэтому, если свинина еще принималась, как возможная, хоть и простонародная еда, все-таки походные условия (!), то серая и коричневая смесь в некоторых местах с прозеленью, вызывала только брезгливость.

Молодые гвардейские офицеры, отправленные из столицы вместе с цесаревичем Александром, наотрез, пусть и вежливо, ведь все же действительный тайный советник и святой, отказались. Согласились лишь на сухарь с кусочком грудины и рюмку наливки, а позднее, на сладкий чай.

Что же, хозяин — барин, хе-хе. Макурин, вскипятил воду от различной заразы в это время, потом, дождавшись, пока она остынет, заболтал в какую-то жидкость обе смеси. Выглядело как-то не очень прилично и офицеры только иронично переглядывались. Но Макурин сначала произвел какую-то еще одну сложную гадость (молоко с яйцами в жидком состоянии), а потом поставил ее на большой сковородке на огонь, предварительно обжарив на ней копченую свинину. В результате на сковороде получился вкусный и на запах, и на вид роскошный омлет на сале и мясе!

Даже Александр, которого предупредил Макурин об итоговом блюде, был, честно говоря, поражен, хотя и внешне держал невозмутимый вид, а уж молодые офицеры просто разинули рты. Шепотом, а через некоторые минуты и вполголоса они подсказывали друг другу, что никак это Божья воля, ведь не зря их товарищ по ночлегу святой.

Макурин меж тем по-походному сервировал ужин, пригласил на трапезу Александра (прошу вас, ваше императорское высочество), офицеров (вы уже отказались, но, может быть, вы все-таки изволите откушать).

Во всяком случае, поужинали они не хуже, чем остальные. Тем более, на одном костре по какой-то причине мясо обгорело. Сидели, ели омлет с копченой грудинкой, пили разбавленную наливку, единственно, чтобы вода не была противной. Между делом болтали, веселились. Тут молодые гвардейцы были несравнимы, во всяком случае, Андрей Георгиевич услышал новые для XIX века анекдоты, в очередной раз посмеялся наивности наших предков.

Утром снова ехали, для текущего положения, конечно, только верхом. До Ставки командующего и его штабом было всего лишь 40 верст — ерунда по сравнению с пройденным расстоянием. Тем не менее, и этот дневной путь по бездорожью, по сплошной грязи был нелегок и мучителен.

В Ставке, между тем, с нетерпением ждали цесаревича Александра, поскольку не могли не ждать. И, между прочим, святого и действительного тайного советника (штатского фельдмаршала!). Князь П.Х. Витгенштейн тоже был фельдмаршалом, но в остальном он, конечно, был положением ниже, хоть и являлся князем и германским принцем. А уж решительность еще хуже. Поначалу армией формально командовал Николай I, а Витгенштейн находился как бы при нем. Но потом он сам стал Главнокомандующим, и тогда ему оказалось весьма плохо.

Как бы мы не относились к Николаю Iи его государственной политике, как не старались быть объективным, но надо признать, что в годы его правления вперед выходили, прежде всего, люди пассивные и бездеятельные, которые очень легко вписывались в политику императора «держать и не пущать». Вот и дражайший П.Х. Витгенштейн был хорошим поданным и блестящим придворным, но весьма посредственным самостоятельным Главнокомандующим.

В этих условиях он, как и следовало ожидать, решил перейти исключительно к обороне. Причины его были вполне объективны: несносная грязь, вездесущая холера, нехватка боеприпасов и продовольствия, армия была не только разделена на две части — европейскую и кавказскую, но и те в свою очередь разбросаны на гарнизоны игарнизончики. Только оборонятся и никак иначе!

Нет, Андрей Георгиевич не собирался быть блестящим генералом и везти в победоносный бой хотя бы одну дивизию. Он чиновник, хотя бы и высокого класса, и штатский. Но что делать, когда военные так низко пали и, по сути, не собираются никак воевать?

После официального обеда, французского с нижегородским, то есть блюда и рецепты были французские, а повара наши и знали они, похоже, только русскую кухню. Но ничего, в условиях войны и это было вполне едомо, но вот разговоры! После таких откровений надо было отводить армию если не Москве, то к Киеву, безусловно.

— Как обед? — спросил Александр — рецептура оригинальна, но вкус недурен, не так ли, ваше превосходительство?

— Обед-то не плох, хотя французским его можно было назвать условно, — ответил Макурин, — но я бы поговорил лучше об оборонческих настроениях местного главнокомандующего.

— Да вы что!? — несколько удивился Александр, — но ведь его сегодняшние объяснения серьезны и объективны! Я, во всяком случае, не нашел никакой ядовитой крамолы в его интерпретации.

— Ах, бросьте! — Макурин улыбнулся, но голос его был серьезен, — генералы не ученые, последнее дело требовать от них глубоких объяснений. Меня волнует другое. Ваш августейший отец, император Николай I, перед тем уехать отсюда, разработал блестящий план наступления в общем направлении на Дунай. Он и от нас перед отъездом рассказывал это и, безусловно, требовал наступать.

Между тем, вы, ваше императорское высочество, легко перешли на другую позиция, а именно оборонительную позицию Петра Христиановича. А ведь объяснять бледную деятельность фельдмаршала Витгенштейна перед монархом, очень даже вероятно, придется вам! Вы этого хотите, если честно, господин цесаревич?

— Хм! — неодобрительно буркнул Александр, потом надолго задумался. Подходить к их обеденному разговору именно так он и не думал. И ему это не понравилось, по крайней мере.

Наконец он заговорил, все еще защищая свою позицию:

— Слова Петра Христиановича мне показались убедительными. В конце концов, он боевой генерал, главнокомандующий Действующей Армией, ему и решать. Я же, честно говоря, хоть и не штатский ханурик, но и не боевой генерал точно.

— Совершенно верно, ваше императорское высочество, я тоже штатский деятель, ханурик, как вы сказали. Но проблема не в этом. Есть две существующих концепции военных действий — императора Николая I и фельдмаршала Витгенштейна. Сторонником которой вы являетесь?

Если подходить к проблеме именно таким образом…

— Конечно, моего отца, императора Николая! — твердо сказал Александр.

— Вот именно с таких доказательств вы и должны идти, — закончил разговор Макурин, — и не слушайте генералов, ораторы они слабые.

Разумеется, это было не так и генералы тоже имели право на слово, но Андрей Георгиевич должен был сбить цесаревича с его соглашательских позиций, которые очень нравились самому Александру и очень негативно шли России. Говорить же по иному, то есть доказывать правильность именно своей позиции перед сонмом генералов во главе цесаревичем, он считал крайне неправильным.

— Во-первых, один в поле не воин, генеральская масса его совокупно собьет, если захочет, или если он их позлит;

— Во-вторых, если он победит, то получается, что будет отвечать. Но как отнесутся к этому генералы и… император Николай? Он ведь тоже хотя бы из любопытства, поинтересуется — кто, где, и в какой части его наступательного плана изменили? Ведь армия-то как стояла на зимних квартирах, так и стоит, хотя императорский рескрипт был недвусмысленный — наступать!

— И, наконец, в-третьих, Макурин и сам до конца не был уверен в своей позиции и уж крайне не желал быть во главе армии. Во главе любого дела должны идти профессионалы, и лучше посредственный боевой генерал, чем Андрей Георгиевич непобедимый штатский любитель. Победить-то он победит, но какой ценой и будет ли это победа? Все же он обычный торговец, проще говоря, если уж говорить открыто, спекулянт, купи — продай, пусть и в ранге попаданца.

А так он всего лишь поддерживает концепцию императора Николая I. Ах, вы против, тогда обоснуйте! Или вы все-таки инсургенты, кровавая блямба среди честных лиц российского чиновничества!

Не каждый ведь осмелится после этого спорить с его высокопревосходительством, тем более, в ранге святого, которого все признали таковым и даже Самодержец! Макурин даже про себя подумал, что ведь на 100 % никто не будет ломать свою карьеру, чиновника ли, военного ли. Если даже цесаревич Александр, наследник российского престола, и на 99 % будущий император, не решается. В его прошлой реальности он точно был монархом под нумером 2, скорее всего, и здесь будет таковым, а все равно аж посерел, когда понял, что ненароком встал в оппозицию «дорогому папа».

Ха-ха, после того как Макурин промыл мозги его августейшему в будущем собеседнику, тот, оскипидареннный, полетел к фельдмаршалу объясняться. Между двух вариантов — получить тяжелый разговор с папА (ударение на французский манер на последнюю гласную) и взвинчено поговорить со старым Вингенштейном, — он без колебаний выбрал бы последний. И уже, между прочим, без колебаний, начинал.

Андрей Георгиевич с ним не пошел. Он предпочел бы, чтобы его фамилия в этом жизненном писке никак не проявилась. Пусть будущий вполне вероятный конфликт между цесаревичем и его августейшим родителем пройдет без него, а то в российской государственной мельнице он оказался очень близко к жерновам. Это, конечно, самая ценная часть мельницы и здесь мелют муку, но ведь и его ненароком смелют! Не то, чтобы он боялся, но это такой политически интимный момент, когда снова встанет вопрос, кто в России император? А он, слава Богу, уже от этой пропасти отошел и снова приближаться не хотел. И так действительно не хотел, что даже передумал немного вздремнуть и решил проветриться, прогуляться до ближайшей линейной части — Астраханского пехотного полка — и провести в ном молебен. Он ведь святой, кажется, или просто гулять вышел?

В Астраханском полку его не ждали, хотя командир полка полковник Самойлов попытался доказать противоположное. Впрочем, весьма умеренно, а полк действительно споро строился. Не потому, что святой прибыл, а просто командир цепко держал в своих руках часть. За это Макурин простил ему некоторую ложь и даже стаканчик водки, принесенный по приказу полковника денщиком вместе с немудреной закуской. Перекрестил Самойлова, сказал между делом:

— Я не только слуга Господа Бога, но и еще человек и ничто человеческое мне не чуждо. Но все же предпочитаю не начинать любую затею, особенно богоугодную, сразу с водки.

Полковник, наконец-то, немного смутился, предложил выйти к построенному полку. Макурин на него не обиделся, даже мягко улыбнулся, давая понять, что ничего не происходит. Командир полка — это человек, который поведет на смерть тысячи человек, и, может быть, даже себя, что уж ему надоедать всякими мелочами!

Вышел к воинам. Полковой священник суетился с последними частностями — священную воду и елей проверить, пыль с икон стереть. Дело это мирское, хотя и немного божье. Ведь не сам же Бог будет чистить свои изображения?

Благословил священника, перекрестился на священные полковые религии. От этого таинства икона вдруг заблестели, а изображения на них очистились. Словно каким чудодейственным очистителем по ним прошлись, а сами иконы запахли нечто вроде елеем.

Священник слегка пошатнулся от такой благодати, перекрестился, представился:

— Полковой священник Илизарий, преподобный. Что мне теперь дальше делать, подскажите?

Стоящие неподалеку солдаты и офицеры зашевелились, зашептались, стоящие в задних рядах и поодаль вытянули головы, пытаясь понять, что там произошло.

Макурин посмотрел на них, на яркое солнце. Молодец Илизарий, сметливый все же. Не потому, что не знает, что делать, а потому, что рядом с ним Святой и от него надо что-то услышать!

— Батюшка, — негромко, но открыто попросил, почти благословил на богоугодное действие святой священника, — пройдите за мной вдоль строя с иконой, а дьякон пусть окропит священной водой. Я же пойду впереди, буду благословлять наших воинов!

Небольшая группа священников, Макурин среди них, хоть на Земле его никто не причащал на сан, зато на Небесах озаботились, прошлись вдоль строя.

Прошли медленно, Андрей Георгиевич никуда не спешил, благославлял, стараясь, чтобы божий дух оказывал влияние не только на солдат первой линии, но и задних. Благословлял, не только крестом водил по горизонтали и по вертикали, святой захватил Божье терпение и радость и передавал его воинам, да так, что они, казалось, вот-вот взлетят на крыльях Божьего внимания.

А когда батальный командир капитан Ротман, протестант по исповеданию, начал слишком громко выражать нетерпение по поводу затянувшего богослужения, Макурин и к нему подошел и спокойно заговорил, а потом даже перекрестил. Трудно сказать, что он говорил, разговор был негромкий, даже близлежащие его не слышали, но Ротман в итоге был явно ошеломлен и смотрел на всех, никого не видя.

А уже в конце святой на виду у всех перекрестил и благословил полковое знамя. Ткань его мелко затрепетала, словно кто прилежно его чистил. Затем вдруг лик Божий ярко засиял, а его взгляд потеплел.

Макурин прочитал проповедь. Не потому что надо, а потому как что за это приход священника в народ без небольшой речи:

— Воины! Это война не религий, Господь добр и милостив ко всем вне зависимости от того, как вы молитесь и как креститесь. Но Бог очень не любит, когда целый народ через чур наглеет и считает, что он первый изо всех. И если вас ждет там смерть, то потом только благословенный рай. Благословляю вас, дети мои!

И после прочее молитву во славу Господа.

Солдаты и офицеры Астраханского полка и без этого были с большим моральным веянием, а после стали готовы с радостью идти в бой.

Макурин же вернулся обратно. Он выполнил свой долг святого и теперь очередь за генералами. А вот с этим было как раз неблагополучно. Во всяком случае, с фельдмаршалом Вингенштейном.

На краю селения, в котором располагались Ставка и Главный штаб Действующей армии, Макурин встретил строй всадников (в больше степени генералов и офицеров) во главе с хмурыми цесаревичем и не менее хмурым Главнокомандующим.

— Не поедите с нами, Андрей Георгиевич, — мягко приказал, а, по сути, попросил Александр, — Петр Христианович хочет показать мне бедственное положение хотя бы близлежащих полков. Посмотрим доводы, как ЗА так и ПРОТИВ активной войны.

Кроме слов Александр показал и глазами — помоги, Главнокомандующий уперся в своей позиции и не двигается ни на дюйм. Я один ничего не смогу сделать.

Андрей Георгиевич согласно кивнул. Нет, он, конечно, не хотел бы показать себя рядом с первыми лицами в Действующей Армии, но если не получаются у них самих, то он поможет. Ставки-то велики, тысячи жизней убитыми и ранеными. Кроме того, ему очень хотелось увидеть свою структуру снабжения. Как-никак, потрачено уже сейчас более миллиона рублей (астрономические для того времени деньги). А сколько людей он сюда направил и сколько личного времени потрачено. Хочешь — не хочешь, а поинтересуешься, как дела, любезные?

Поскакал чуть поодаль Александра и Петра Христиановича, но впереди господ генералов. Не потому что заважничал, просто так положено.

К своему крайнему удивлению, они приехали в тот же самый Астраханский полк, в котором он только что провел богослужение и затем уехал. Не зря говорят, торопливость хороша только при ловле блох. А в остальном лучше не торопится. Последовал бы совету полковника Самойлова пообедать, проверил бы, как старательно работают его люди и высокопоставленных сановников бы дождался. Эх, торопыжесть, и ведь не пятнадцать уже лет!

Построили полк, и уже Витгенштейн скрипел зубами и досадовал. Да, мундиры у солдат и даже офицеров были заметно обтрепаны, от обуви остались одни оденки. Но моральный дух военнослужащих был удивительно высок, солдаты утверждали на вопрос, готовы ли в бой? охотно и даже радостно, словно их там ждали не кровь, страдания и даже смерти, а обильный обед с мясом и водкой. В армии фельдмаршал отличается поручика, прежде всего, большими возможностями для удовлетворения собственных потребностей, в том числе любопытства. И капитан Ротман раскрыл полковую тайну, — оказывается, здесь только что было богослужение!

Цесаревич и Главнокомандующий переглянулись. Потом оба обернулись на Макурина. Что уж там было больше — укоризны от секретности его задания, или благодарности от эффектности действий — Макурин так и не выделил. На всякий случай отбрехался:

— Что вы от меня ждете, господа? Я непременный слуга Господний и в армию приехал, прежде всего, для молитв и богослужений. Если вы думали о другом, то поздравляю вас — вы очень наивны!

Два таких высоких деятеля, конечно, не ожидали от собеседника столь нелюбезных слов. В другой стороны, а что они ждали от святого? И доклада они, кстати, и не должны были ожидать. Пусть один из них является представителем императора и сам вскоре станет императором, а второй был Главнокомандующим Действующей Армией и фельдмаршалом, то есть по линии военной ему никто командовать не мог, наоборот, он сам мог приказывать любому, кроме, пожалуй, военного министра. Однако и их собеседник был не лыком шит. И если над ними еще были начальники на Земле, или начальник хотя бы, то над Макуриным лишь один Господь Бог. А учитывая его статус — святой, то есть представитель Бога, — это ему требовалось командовать ими. По крайней мере, он был точно чином старше.

Витгенштейн, как старый военный, снова понял это первым. Он отдал честь и сказал, что отныне он будет его преданный слуга.

«Еще бы, — подумал Макурин, — Ротман, наверняка, рассказал, как повлияла на него краткая проповедь. А я ведь говорил вам — Богу все равно, какие у вас перья и как вы молитесь. Богу, главное, ваша искренность и рьяность».

Андрей Георгиевич подумал еще немного, потом решил, что хватит нудеть. Скоро начнутся довольно-таки жесткие бои!

Глава 13

Петр Христианович Витгенштейн, имея огромный жизненный опыт, сумел найти выход из рискованного положения — из «артиллерийского огня глазами». в котором он, как неожиданно самый слабый, скорее проиграет, — предложил пойти пообедать, чем полковая кухня пошлет.

При этом он требовательно посмотрел на полковника Савельева. Чувствовалось, что командир полка сейчас поставил перед жестким ультиматумом — или подыграть Главнокомандующему или немедленная отставка с тяжелыми бумагами. Еще в советскую эпоху так делали. Выпнут вежливо — нечего тут себе нервы портить. Ну а в Санкт-Петербурге распечатают служебный пакет, да прочитают характеристику Витгенштейна, так только и остается, что «повысить» до командующего какого-нибудь гарнизона в провинциальной Сибири. И чтобы на тысячи верст вокруг безлюдье…

Командир полка высчитал ситуацию ничуть не хуже попаданца. И в XIX веке умели играть в подковерные игры не хуже, чем в будущем. Гостеприимно картинно раскинул руки:

— Ваше императорское высочество, господа! Позвольте вас пригласить к столу полкового собрания. Рецептура не сложная, но весьма сытная. голодными вы отсюда не уедите!

Эк полковник, а все-таки промахнулся, малой, будет тебе от Главнокомандующего на орехи! Вот если бы ты пригласил на жидкую кашу размазню, да на остаток ржаных сухарей вдобавок, тогда бы ты потрафил своему фельдмаршалу. А то ведь действительно не голодный паек, хотя и столичным его не назовешь: на первое уха из стерлядки, густая, аж ложка стоит, на второе даренные копченые куры. Запить на выбор — французское шампанское, итальянские вина. На десерт кофе с ликером, торты и пирожные, фрукты. Вот ведь как!

Да после такого обеда говорить о скудном пропитании армии никак нельзя. Кстати, а ведь в самой Ставке питались как бы и похуже. Во всяком случае, даже цесаревичу суп подавали мясной, но жиденький, а бедную курицу делили одну на троих. Что Петр Христианович страдает желудком и на стол особливо не подавали жирное и острое, чтобы не нервировать старика? Или, что еще хуже, высокопоставленным гостям пытаются убедить о плохом положении в армии и еще под этим соусом пытаются выпнуть обратно в Санкт-Петербург? Ведь это уже даже не наглость, это чуть ли не революция, черт побери!

Андрей Георгиевич вкусно погрыз грудинку курочки, негромко отпил вкусное шампанское и с нехорошим интересом открыто посмотрел на Главнокомандующего:

Что же вы теперь нам скажите, фельдмаршал, какую еще нарисуете трогательную сказку об остром недостатке продовольствия в армии?

Цесаревич Александр, чувствовалось, тоже имел недовольные вопросы к фельдмаршалу. Но вот что было интересно, и Главнокомандующий имел какие-то вопросы хотя бы к местному хозяину, и это было не только недовольство к неподдержке фельдмаршала. Слишком уж была разница между двумя военными в чине и должности, чтобы оспорить какой-либо вопрос. Да, конечно, они оба дворяне и оба имеют определенную свободу слова. Но одновременно, один фельдмаршал и Главнокомандующий, а второй полковник и командир провинциального полка! А ведь это военные, господа, а не какие-нибудь штатские!

— Извольте объясниться, полковник, о вашем обеде! Вы питаетесь куда лучше, чем я в Ставке!

Недовольство фельдмаршала было видно невооруженным глазом, и Самойлов даже встал по стойке смирно, что, в общем-то, не требовалось, по крайней мере, в столице. За столом же! Хотя Макурин его понимал, даже не являясь военным и жителем XIX века. Недовольное высокое начальство всегда во все времена приводило к ухудшению положения подчиненных при чем прямо противоположено — чем больше недовольства, тем хуже положения.

— Ваше высокопревосходительство! — доложил он так, словно на плацу докладывал — громко и торжественно, — еще сегодня к завтраку мне бы нечего вам предложить, кроме постной каши на воде и в лучшем случае, по одному ржаному сухарю, а на аперитив — холодную кипяченую воду. Но буквально за несколько часов до вашего появления, когда мы имеем счастие вас лицезреть, из столицы прибыл большой обоз с продовольствием. Старший оного обоза представил мне предписание военного министра о долговременной службе именно с этой кампании. И что часть кормовых денег будет даваться на пропитание уже в столице!

— Да? — несколько удивился Главнокомандующий, с удовольствием глядящий на стройного полковника, — это что же, ваш полк такой особый, что единственный снабжается из столицы самим министерством?

— Не могу знать, ваше высокопревосходительство! — строго по форме доложил полковник. Действительно, командир полка — это не та шишка, чтобы ему сообщили о положении в Действующей Армии из столичного министерства.

Кстати, — подумал Макурин, — а ведь военный министр мог бы и написать какую-нибудь цидулку в Армию. А то уже как-то неудобно становится перед Главнокомандующим. Зиц-председатель Фунт становится, а не боевой фельдмаршал!

Впрочем, вскоре все оказалось нормализовано. Бюрократизм Николаевской эпохи хоть и был медлителен, но прочен. И любой приказ выполнял строго до последней Яти.

Еще в конце этого же обеда прибыл императорский фельдъегерь с самоличным императорским рескриптом. Витгенштейн сам распорол столовым ножом пакет, прочитал и удивленно хмыкнул. Потом отдал бумаги, но не цесаревичу Александру, а Макурину. Хотя он посмотрел мельком и сразу отдал цесаревичу. Это было то послание, о котором они обговаривали еще до отъезда из Санкт-Петербурга.

Предполагалось было, что официальные бумаги об уровне их полномочий привезет курьер. Ибо как-то неприлично наследнику престола и святому от Неба, министра и действительного тайного советника на Земле самим везти документы. Правда, договаривались было, что письмо будет от военного министра и как бы неофициально, а получилось от императора и очень даже официально. Но что делать, они же не знают обстановку в Зимнем дворце после их отъезда. Может быть, так было надо. Тем более само письмо было в формальной форме, но с неофициальном стиле. Николай, как бы вначале просто сообщал о том, что в армию приезжает его старший сын и небесный покровитель России святой Андрей:

— Милостивый государь Петр Христианович! — писал он, — для административного напора посылаю вам своего сына, цесаревича и наследника Александра, а также святого Андрея и действительного тайного советника Макурина.

«Эхма, — мысленно посетовал Макурин, — надо хоть прозвище какое придумать. А то ведь и сам не знаешь, о ком идет речь — об апостоле Андрее или о тебе грешном».

Во второй части письма, однако, император Николай довольно плавно перешел к официозу и уже просто приказывал:

— Исходя из существующего положения, святой покровитель Андрей среди них является старшим. Предлагаю вашему высокопревосходительству непременно помнить, что святой Андрей наш покровитель не только в этом свете, но и в том. Все предложения и приказы его преподобия обязательны, как мои личные.

«М-да, а про цесаревича Александра такое не написал. Странно, или имеется в виду, что титулы цесаревича и наследника уже само по себе говорят?

О, а вот о моей кампании:

— С сего года для улучшения снабжения и одновременно для сокращения расходов будет проведен эксперимент. Армия более не будет снабжаться сама путем покупки продовольствия на казенные средства. Специальная частно-государственная кампания будет доводить продуктов до полков, а платить будет министерство.

И уже в конце письма прямо приказывалось:

— Как только позволят погодные условия и состояние армии, ваше высокопревосходительство должны отдать приказ на наступление.

— Вот это славное письмо! — с удовлетворением отметил фельдмаршал Витгенштейн, — четко и понятно. С удовольствием буду выполнять приказы его императорского величества!

Можно подумать, что у тебя есть другие возможности, — саркастически хмыкнул Макурин. Потом передумал, посчитав, что Главнокомандующий имеет много прав и способностей для торможения движенияармии.

Между тем, Витгенштейн действительно ВЫПОЛНЯЛ, а не искал причины для дальнейшей остановки на зимних квартирах. Войска еще стояли на места, ведь молдавская грязь была страшна. Но, между прочим, интенданты получали продовольствие и снаряжения, командиры проводили первые пробные походы, небольшие пока. Солдаты стряхивали зимнюю вялость и, на сытном довольствии прямо-таки на глазах оживали. А кавалерия уже и начала воевать, обороняя основные силы армии и пробуя уколоть врага сама. Турки понесли заметные потери, и сильно утихли. Правда, и наши потери были и в убитых, и в раненых.

Погибших тожественно похоронили (их было трое), а раненых уложили в боевой госпиталь. Александр, честно говоря, больше для траты собственного времени, чем для лечения раненых, ибо цесаревич был не врач, а сановник, решил приехать к ним. Андрей Георгиевич, конечно же, поехал следом.

Точнее даже, он ехал в ближайшие дни обязательно, поскольку понимал, что его благословения, хотя и не лекарства, но обязательно помогут пострадавшем. Ведь больным его усилия очень даже помогали, так почему бы раненые не станут выздоравливать? Александру он говорить об этом не стал, и для всех окружающих это был приезд цесаревича и наследника Александра со свитой.

Сам цесаревич, тем не менее, так не думал, или, по крайней мере, подозревал, что реальность окажется другой. Но молчал, и Макурин ему в этом был благодарен.

Это была все же вторая четверть XIX века. Воевали люди давно и часто, а вот военная медицина развивалось еще слабо. В госпиталях размешались офицеры — дворяне, а простонародные солдаты были в полковых лазаретах. Разница заключалась в питание и быта, а лечение в обоих случаях было примитивно — остановка кровотечения, грубое хирургическое вмешательство, борьба с инфекциями.

Нет, определенная помощь все же была, но очень немного. И эффект тоже небольшой. Двадцать — тридцать процентов раненых выживало. С одной стороны, максимальный уровень — целая треть поступивших в госпиталь, а ведь туда попадали только те, кто сами не могли двигаться, с другой стороны, только треть раненых могли выжить. А две трети, несмотря на все усилия, умирали!

С такими пессимистичными мыслями Макурин вошел в госпиталь. Он был еще небольшой, даже точнее, работала только одна большая светлая палата, в которых располагались семь офицеров. И даже почти не стало шесть.

Александр, а значит, и свиту, у входа задержали (заболтали) врачи. Андрей Георгиевич все этим не очень не интересовался, служители им тоже не очень. Скромный штатский наряд. Не в мундире и не в вицмундире, и даже без наград, кому он был нужен?

А в палате, в которую они должны были попасть, царила печальная атмосфера. Около одного из раненых, молоденького корнета, почти хорошенького, если так можно говорить паренька, суетились трое служителей.

— Убираете? — не понял Макурин. Тяжелораненые (и тяжелобольные) не могли сами за собой ухаживать и нередко ходили под себя. Такова темная сторона деятельности медиков и с этим ничего не делаешь.

Один из служителей, уже пожилой, но благообразный, перекрестился и негромко сказал:

— Отмучался бедолага, пусть земля ему будет пухом!

Макурин удивился, ведь по внешнему виду, в общем-то, и почти не видно. Кожа серая, потому как кровь не снабжается, так другие раненые не меньше серости имеют. И аура, как у других. Только снизу с краю чернота пробегает. Вот он, явный признак! Чернота быстро займет ауру, и когда смерть окажется господствующей, душа покинет тело. Но все это происходит быстро, в XXI веке наука считает, что мозг умирает в порядке 5 минут, это по светски о душе так говорится.

Но раз аура показывает, что смерть была недавно, значит, душа еще на месте, и можно постараться оживить молодого человека. Рано ему еще умирать.

— Оставьте его в своей постели, — Макурин был уже в плену церковных таинств и не заметил, что говорил властно, сильно, как святой и министр, в обоих случаях закрытый неимоверной властью и полномочиями.

Служители, однако, это сразу поняли и без спора отошли. Благо, нарушение произошло небольшое и не столь важное. Властный гость, судя по одежде, церковнослужитель, хотя и одетый не совсем по православному канону, но ведь и умерший еще вопрос, православный ли?

А Андрей Георгиевич, едва подождав, пока они оставят тело в покое, начал молиться, обращаясь и к Господу Богу, и к архангелам и к херувимам, и к почтенным апостолам, прося всех их помочь оживить молодого человека, пострадавшего за правое дело. Звали его, оказывается, Алексей Берг, и был он протестант, но кому какое дело? Ведь пострадал за Бога и русского государя, и значит, имел право на помощь.

И ему помогли, Макурин даже не мог понять кто, но некое небесное существо, яркое красивое, оказалось в палате буквально на миг и потом исчезло, оставив после себя теплое почтение к жизни.

Люди только еще начали понимать, что здесь произошло, молясь и крестясь, кто физически мог, как умерший ожил и теперь воскрес, как второй Лазарь.

Попаданец, близко стоявший к Бергу, хорошо видел, как вначале кожа на лице приобрела живой вид, потом открылись глаза, и Алексей хрипло произнес:

— Пить!

Поскольку в руках у него ничего не было, Макурин обернулся к служителям за необходимой помощью. Пожилой из них, правильно догадавшийся, поспешил за стаканом и небольшим сосудом с водой, стоявшим над одном из подоконников.

Андрей Георгиевич, ругая себя за недогадливость, перекрестил стакан с водой и, за одним, служителя. Из-за этого вода заискрилась, словно на ярком солнце, а служитель покраснел. Ему явно стало душевно хорошо. Впрочем, святой уже не обращал внимания. Он быстренько взял стакан и преподнес его ко рту умерш… больного, подняв голову.

Берг жадно пил, словно не пил уже много дней. Хотя Макурин его не винил. По крайней мере, душа его оказалась за много верст отсюда, оторвавшись от тела. А само тело смогло не только умереть, но и ожить.

Напившись, корнет попытался получить и информацию:

— Что со мной было?

Экий ты, — подивился Макурин, — будто мы знаем? Внешне ты умер, а внутренне знает только лишь Бог. Даже наука XXI века не может полностью ответить. Да и вопрос, правильно ли она интерпретирует идущие процессы.

Не желая ставить себя в неловкое положение, ибо точно ответа не стал, а предполагать не хотел, попаданец лишь мягко улыбнулся и поднял стакан, — мол, хочешь еще? В ней было еще наполовину жидкости, явно не всю жажду поглотил.

Берг с благодарностью согласился и припал к стакану, как живительной влаге. Пожилой служитель в это время не нашел ничего лучшего, как сказать откровенность в ответ на вопрос:

— Вы умерли, а потом вот его преподобие вас оживил и вы опять живой и в полном здравии.

Алексей Берг от неожиданности от такой новости звучно поперхнулся, пролив воду на лицо и на подушку.

Макурин поднял стакан в воздух, посмотрел на него. Жидкости в нем почти не осталось.

— Эдакий вы, — пожурил он ласково, — помогите теперь молодому человеку убрать воду с лица. Как вас, кстати, зовут — величают?

— Сергий прозвали родители, ваше преподобие, — голос был теплый, но звучный, Макурин и сам бы от него не отказался.

Сергий же начал хлопотать, не только вытерев воду с лица простынкой, но и осторожно заменив сырую подушку на запасную.

— Господа! — озвучил меж тем предложение Макурин, — поскольку нужды в вас больше нет, то вы можете идти.

Он был человек немаленький, как в должности, так и в классе, но все-таки госпитальные служители могли бы осмелиться, и осторожно отказаться. Ведь не их же начальник и нечего тут командовать!

Но служители, которые служили, вообще-то, в госпитальном морге, ничуть не удивились приказу благородного гостя. Поклонились и вышли в коридор. А уж там вдалеке прозвучало:

— А прямо на наших глазах произошло чудо чудодейственное — преподобный оживил мертвого человека!

Вот ведь озорник! — покачал головой Макурин, — высечь бы его за грубость, дабы и ему, и другим не было наглости так смелеть.

Но голос был такой веселый и наивный, проникнутый такой беззаветной веры в Бога, что он лишь коротко улыбнулся. Улыбнулись и все окружающие, даже Берг. А Сергий, покачал головой, сказал, подавив улыбку:

— Это Костянтин, бедовая голова. Тело такое наел, орясина, а вот с головой до сих по не дружит.

— Пусть его, — решил Макурин, — пускай идет с Богом, нам не мешает.

Ну коли святой так решил, а то, что он святой, никто уже не сомневался, то и остальным не повадно. Они лишь еще раз улыбнулись, теперь уже облегченно за этого дурака, который ни за что, не про что едва не попал под воинское наказание. Это ведь Бог может быть всепросляющий, а человек нет, даже священнослужитель.

Макурин, еще раз перекрестив корнета, перешел к следующему раненому. Там его и застал Александр со своей свитой и врачами. Сразу стало шумно, хлопотно. То, что самим раненым будет нехорошо, никто не подумал. Ведь его императорское высочество сам пришел с генералами и сановниками!

Кстати, похоже, и сами раненые подумали так же. И даже больше, для них цесаревич это непременно награды — ордена, чины, а кое-кому и аренда. Чем не откуп от шума и ранении?

Александр перекрестился, сделал сумрачное лицо:

— Начнем, пожалуй, с самого грустного. Мне сказали, один из вас сегодня умер, упокой Господь его душу.

Поскольку местные врачи были еще не в курсе, ответить пришлось служителю палаты Сергию.

— Ваше императорское высочество! — низко поклонился он, — это был корнет Берг. Только он уже жив. Вот он.

Говорил он цесаревичу, но остальные тоже имели уши и услышали. Какое-то время наступила мертвая, почти звенящая тишина.

— Но ведь этого не может быть! — воскликнул представительный врач. Накануне высокого гостя он в числе других был в составе комиссии. Берг действительно умер, и это было не удивительно. Он оказался весьма слабым раненым, и врачи считали, что раненый умрет со дня на день. Глубокое ранение в бедро и перемежающая лихорадка. И что же делать, это война! Кто-то погибает, в том числе и молодые, как это не бывает жаль. Николай Александрович Мещеряков на это уже не раз смотрел и особых чувств мертвые не вызывали. А вот вновь оживавшие из мертвого состояния вызывали и еще как! Прямо до икоты!

Он с изумлением смотрел на живого и веселого Берга и не мог этому поверить. Час — максимум полчаса он сам трогал его труп и был твердо уверен, что он мертв!

— Ущипните меня кто-нибудь, — попросил врач слабым голосом, — корнет Берг, хоть вы скажите, мертвы вы или живы? И как это произошло?

Спрашивал он у раненого, но ответил Макурин. Он уже знал по прошлой жизни, что большинство людей твердо разделяли науку и религию. И, тем более, человек чем он был образованнее, тем меньше верил в Бога. По крайней мере, в российской действительности XIX века так было точно. И этот образованный явно в европейском университете врач был характерным примером.

— Он был мертвым, или, точнее, почти мертвым, но я обратился к Богу, — громко сказал попаданец, — и Господь решил, что этот молодой человек, павший за правое дело, достоин еще жить. Вот в пожилом состоянии, оставив после себя потомков, он может подняться на Небо. А пока никак нельзя-с.

Николай Александрович замолчал. Его разрывали противоположные чувства. С одно стороны, как опытный врач, он верил только практике. Сегодня Берг был уже мертв, а в чудо он не верил. Но с другой стороны, черт побери, он снова жив и приходилось этому верить, ибо господин Макурин врачом не был точно, а вот священнослужителем и даже святым был. И он сам неоднократно слышал о его чудесах, но не верил. И вот попался сам. И что с ним ему делать? Отвернуться и бежать от раненого, плюнув на священную клятву Гиппократа? Или все-таки махнуть рукой и молча делать свою работу?

Помявшись немного, все же подсел к раненому и начал проверять корнета по проверенному в XIX веку шаблону — температура, пульс, сетчатка глаз, дрожание конечностей. Все вроде бы в норме, кроме одного — вчера он был в полумертвом состоянии с тенденцией к мертвому, а сегодня наоборот. И лихорадка вроде бы заметно сбавила темп. Тьфу!

Мучительные колебания врача Мещерякова были настолько очевидны, что Макурин решил отвернутся, чтобы не расхохотаться. Вот позору-то будет. Люди-то страдают от ран, тяжело, но лечатся. А он, как клоун…

Повернулся к цесаревичу. Тот ничего удивительного, как и смешного не видел, стоял у старшего офицера в этой палате и расспрашивал, как идет война.

Подполковник Иванов, старший офицер кирасирского Елизаветпольского полка, считал, что хорошо и, если так они будут воевать дальше, то с победным концом.

Ответ его удовлетворил. Он собственно, интересовался даже не фактами, их можно было узнать и в донесениях, а каким образом отвечают. Офицеры были бодры и веселы, не смотря на ранения и это было хорошо.

Глава 14

Сама выдача орденов была произведена весьма просто и буднично. Ни тебе оркестра, ни печатания сапог по гравийной поверхности. Раненые же, некоторым вообще двигаться нельзя, больно и врачи не разрешают, чтобы раны не потревожить. Цесаревич Александр, правда, сначала пытался произвести торжественную обстановку, но потом махнул рукой и повел себя так сказать по-домашнему.

Собственно и награждать было не за что, конкретных подвигов у раненых не было, кроме самих ран, и ордена поэтому числились на торжества невысокие. Станислава IV и III степени и, соответственно, Анны. Чиновники на праздники награждались такими наградами каждый год десятками тысячам, не меньше. Единственно, чем отличались сегодняшние ордена, так это знаками мечей. Сразу видно, не за просиживание штанов награждали.

Подполковник Иванов единственный, кому дали Станислава II степени с мечами, но опять же из-за высокого чина, маловато ему уже Станислава IV и III.

По правде говоря, хотя об этом и не говорили вслух, настоящей наградой для всех раненых было благословение святого, от которого у них сразу же улучшалось физическое и моральное состояние. Андрей Георгиевич на них не скупился, а Алексею Бергу так вообще была дана высокая награда прикосновение православным крестом. Протестант Берг и не думал протестовать по этому по этому поводу. Во-вторых, это была новая государственная политика и кто он такой, чтобы хоть пошевелиться. Во-первых же, и это в главных, энергетика креста святого была столь высока, что корнет почувствовал, что несносная лихорадка, которая уже практически его похоронила, окончательно была изгнана из организма. А рана на бедре начала сильно чесаться, что, как известно, в большинстве случаев означало быстрое восстановление.

Наградили, еще раз пожелали скорого восстановления и отправились с чувством выполненного долга обратно на свою квартиру. А там уже их ждал посыльный от фельдмаршала в высоком для курьера звании полковника. Впрочем, и получателями послания были люди не простые — цесаревич российского престола и святой, провозглашенный недавно императором покровителем Земли Русской.

Сам Макурин, правда, был последним титулом не очень доволен, полагая, что уж очень он высоковат для его небесного состояния. Но Николай I, чтобы не поднимать ненужную дискуссию, несколько схитрил и поставил попаданца перед фактом. А тому уже нечего не оставалось, как смириться.

Полковник, ожидаючи их, сидел в темных сенях практически час, но зато какая ему была выделена честь — цесаревич и наследник Александр дружески похлопал по плечу, а святой благословил.

В свою очередь полковник-курьер вручил каждому из них персональное приглашение на обед. Нет, торжество было не особо парадное, во всяком случае, полковник затруднился в определении его статуса. Хозяева и сами догадались причиной такого довольно странного поведение Витгенштейна. Статус его высоких гостей был весьма высокий, при чем определить, кто из них более высокий, а кто менее было для российских поданных затруднительно. Вот фельдмаршал и хитроумно обошел эту преграду.

Александр первый пробежал глазами текст, все-таки опыт у него был такого рода большой, меланхолично подождал, пока Макурин дочитает. Потом объявил от имени обоих, что можно передать его превосходительству Петру Христиановичу, что они, безусловно, будут.

Обед действительно оказался знатным и по обилию блюд и по важности известий от фельдмаршала. По поводу первого надо сказать, что Главнокомандующий легко обошел полковника Савельева. Одних салатов было более десяти, потом первые блюда, потом вторые. Цесаревич, очевидно, не ожидал столь широкого гостеприимства после предыдущей трапезы здесь же и так отдал должное закускам, а потом супам, что, когда дошла очередь до вторых блюд, он уже мог вкушать только глазами. Андрей же Георгиевич догадавшись, что и до Ставки подошли обозы с продовольствием и они, наверняка, более обильные, чем для полка, кушал более дальновидно, как говорится, по маковому зернышку, и сумел досидеть в боевом состоянии до конца трапезы.

Но еще более важные, чем сам обильный и изысканный обед, были провозглашенные фельдмаршалом известия. Армия собиралась в кулак для отражения нападения турок, которые медлительность русского командующего оценили как осторожность и даже трусость. От этого фельдмаршал явно обиделся и собирался на следующем этапе сам перейти в наступлении. Пусть-ка опробуют русских штыков!

Но это были еще не все новости. Витгенштейн, вручив только что присланные с фельдъегерем отдельные (ох!) письма цесаревичу и святому, порекомендовал прочесть тут же и сообщить, едут ли они в Санкт-Петербург и когда.

— Его императорское величество мне написали, что отзывает вас в столицу, — сообщил Главнокомандующий, — но когда оставил на ваше усмотрение. Так что смотрите, господа.

Письмо от императора были более важным событием, нежели вкусные блюда, и оба гостя тут же вскрыли пакета, не обращая больше на кушанья. Прочитали, подумали. Цесаревич осторожно сказал, бросив взгляд на Макурина, что он, пожалуй, остался бы на отражение турецкой вылазке, а потом поехал, как рекомендовал ему августейший родитель.

Макурин кивнул и сказал более прямо:

— У меня такие же инструкции. Так что мы еще немного вас помучаем и уедем в благословенную столицу на выполнение своих непосредственных полномочий.

Витгенштейн, довольный, конечно же, оспорил некоторые предположения, но оба гостя понимали, что они уже здесь только мешали. Они побывали здесь своего рода толкателем, фельдмаршал решился на наступление, а больше они не видели своей особой роли. А вот в Санкт-Петербурге они были нужны, особенно Макурин. Простой народ, перестав видеть святого на проповедях, заволновался. И проблема не только в том, что его могли куда-то отправить, скажем в ссылку, в конце концов, это дело государя, но проповеди позволили пресечь всякие болезни, которых в XIX веке было множество. И как бы народ не вздумал идти к Зимнему дворцу с массовой просьбой вернуть святого. Ведь это, какой бы она не была мирной, походило на бунт и император будет вынужден отправить войска, в первую очередь гвардию. А она шутить не любит, и, скорее всего, прольется кровь.

Макурин, вспомнив кровавое воскресение при его правнуке Николае II, только кивнул, в слух же сказал, что они в любом случае должны в пределах месяца уехать.

Кофе со сгущенном молоком и пирожными они уже пили в деловой обстановке. Все было сказано, все действия приняты, оставалось только не свернуть от выбранного курса.

Назавтра они уже выехали в свите Главнокомандующего. Андрей Георгиевич не очень-то знал подробностей об этой малоизвестной в его реальности войны и, тем более, с местными нововведениями в этом мире, но полагал, что опасаться нечего. Уже кавалерийские стычки показали, что моральный дух турок низок, так же как и плохо их оружие и военная стратегия. Не известно, чем думал нынешний султан, бросая свои не очень-то эффективные войска, но очень даже вероятно, что они будут легко разбиты. Блистательная эпоха Турции уже оказалась позади и турецкие паши должны об этом знать. Или им скоро это напомнят.

Макурин не ошибся. Полевые сражения для турок были очень трудны. Их удар на Прут окончился даже не крупным сражением, а мелкими стычками, в ходе которых мусульмане вначале были остановлены, потом слегка подвинуты, а уже потом они стремительно побежали.

Последний этап, кстати, цесаревич Александр и Андрей Георгиевич уже не видели. Как только стало понятно, что турецкий натиск остановлен, а Главнокомандующий твердо держит армию в руках, они поехали в столицу. Ибо война — войной, а государственная политика в основном идет в Санкт-Петербурге. А обстановка там на этот раз очень даже накалена. Не так, конечно, как в начале ХХ века при Николае II, но тем не менее.

Опять с трудом вязли в грязи по Валахии с тем же размером полуэскадрону, но с другими войсками, потом проехали через Киев, побывали там и даже кое-что покупали и, вот она дорожная цивилизация. И тут надо сказать, не только государственные дороги с непременными трактирами и запасными лошадьми им благоприятствовали. Работала уже отдельная линия снабжения кампании Макурина, которая единолично была причислена к государственной. Андрей Георгиевич не возражал. Это был такой момент, когда, что бы не делалось, все к лучшему. Он ведь и сам был государевым человеком, хоть и высокопоставленным, пусть даже в чем-то над государством, но все равно с ним тесно связанным.

Нельзя сказать, что не без приключений, но обратно приехали гораздо легче. И надо сказать думы у обоих были уже в столице. Цесаревич Александр беспокоился об отце и матери, о сестрах и маленьких братьев, а Макурин не менее страстно беспокоился о жене Настеньке, которая как раз в эти дни должна была рожать. Как она там, милая. Первая беременность трудна на всех этапах, только зачатие может доставаться с удовольствием, а так все через боли и страдания.

Но проехали. Было уже лето, благословенная и трудная пора для всей природы и, конечно же для человека. Хорошо же ехать в летнюю июньскую пору, когда еще не тепло, но не жарко, а дороги сухи, но не излишне пыльны.

Ах, хороши дороги, да дома все же лучше, особенно, когда он богатый и обильный, а жена красивая и негневливая… может быть…

Но для начала дела. Приехали в Зимний дворец, для цесаревич одновременно и в дом родной, а Макурину, прежде всего, работа. Хотя для обоих будет для начала отчет у императора.

Августейший монарх был им рад, что виделось и по негневному взгляду, и по желанию услышать отчет о поездке, отложив текущие дела, которых, как всегда, оставалось во множестве.

Цесаревича он слушал в первую очередь. И не только потому, что он был важнее, но и потому, что здесь ничего не было сложного. Выслушал, задал несколько незначащих вопросов и отправил к матери Александре Федоровне, которая ждет не дождется своего старшего сына.

А уже потом пожелал подробно услышать от своего действительного тайного советника и, по совместительству, святого, отчет о его поездке. Ведь так или иначе, но оба понимали, что это была поездка министра и святого Андрея Георгиевича под прикрытием цесаревича Александра, а не совсем наоборот, как думали все поданные. Ибо он хотя и был цесаревич и наследник, но все же оставался молодым человеком, пока неопытным и не очень умным.

Отчитался. Война, по сути, уже почти подходила, Турки не имели ни военной силы, ни финансов, ни силы воли. Но, одновременно, оканчивалась только отдельная война, но не все многовековое противостояние с Турцией. Именно так и рассказал Макурин, окончив выводом, что стоит ждать очередной войны.

Николай немного посомневался в этом выводе, слишком уж слаба казалась ему Турция. Однако попаданец Макурин, опираясь на еще более чем столетнюю военную историю, твердо заверил его в правильности выводов. Ведь если даже Турция не захочет, то ее поведут европейские страны. А там, настоящий паучий клубок.

Николай, подумав, вздохнул и согласился. Впрочем, это была уже не забота министра (по крайне мере, пока). Императора, надо сказать, больше интересовала деятельность Макурина внутри страны, где тоже было очень даже не просто.

Об этом они и поговорили и даже, пожалуй, больше, чем о военном прошлом. Ведь прошлое всегда менее актуально, чем настоящее, не правда ли? И оба смотрели на нее спокойно, как трудная и сложна работа, которую, тем не менее, можно закончить, если постараться. Главное, что он здесь и готов взять обстановку в министерстве в свои руки.

— Работай, — сказал напоследок император, — я в тебя верю. И докладывай постоянно о проблемах в работе. Но перед этим отдохни немного.

Вот спасибо, любезный, порадовал! — злобно осклабился Макурин, проходя в коридоре Зимнего двора к парадному, — а то я не знал, чем заняться. Теперь вот стану вкалывать, аж пыль столбом!

Подумал и немного застеснялся. Августейший монарх, в общем-то, правильно сказал. И по профилю работа, кто будет заниматься религией, кроме как министр религий? И, между прочим, за эту работу он получает хорошие деньги. В России министры всегда получили хорошую зарплату, хоть в XIX веке, хоть в XXI. Но он и здесь умудрился вылезть из общего ряда, единственный, наверное, чиновник, который даже не может определить размера жалованья.

А все потому, что святой! — произнес почти вслух, хотя и шепотом. И мысли его попали в другую тему. Господь наш Вседержитель милостиво сделал его святым (пусть так!). А ты все делаешь, чтобы выработать получаемое?

Ладно, хватит! — подвел он итог мыслительному клевательству, — сегодня после обеда проведу одну проповедь в ближайшей церкви побольше. А с завтрашнего дня начинаю каждый день работать по частям столицы (по концам, как исторически разделялся Санкт-Петербург). Надо утихомирить простой народ, а то простонародье XIX века, как неразумные дети, чуть что и сразу кровавый бунт, революция, свержение монархии. Будто так что-то сделаешь. Ведь не понимают люди, что их руками всего лишь меняют монархическую прослойку чиновников на революционную. А смысл какой для самого народа?

— Вези домой, — попросил он бывшего, как всегда, кучером Федора, — и сам пообедай. А там посмотрим. С семьей как?

Федор пошевелил вожжи, голосом дал знать лошади, что пора ехать. Потом ответил Макурину:

— Слава Богу, барин, все хорошо, девка пока родилась, а потом посмотрим. Благоверная опять на сносях. Будем надеется на сына.

Макурин кивнул. Не то, что из вежливости, а как бы ставя логическую точку в разговоре. Он в самом деле прочувствовал, что на этот раз будет сын. А коли так, что говорить еще? Просто надо кивнуть и молчать, ибо Бог не любит, когда много треплются об еще не родившихся.

Федор, чутко смотрящий на хозяина, осклабился. Знал, что тот не любит много говорить в буднем разговоре, но и так просто не мотнет головой. Значит, святой чувствует сына!

Коляска шустро покатила по улицам города, лошадь, словно видя желание пассажиров, побежала рысью. И вот он родимый дом и желанная жена с сыном! Он уже на расстоянии знал, что Настенька родила. Роды были для первенца хорошие, пусть тяжелые, но не без нехороших последствий и она уже отлежалась. Бог в помощь, милая!

Быстро прошел, почти прошел по лестнице и вот он их личный третий этаж, а в гостинице Настя кормит грудью их сына.

Увидела мужа, счастливо улыбнулась. Он торопливо в ответ подошел к ней, поцеловал в губы. Потом, не давая отреагировать, наклонился и поцеловал сына пока еще в маленький лобик.

— Как съездил? — спросила Настя его. Не из любопытства, по традиции.

И он ответил, как положено приехавшему мужу любящей жене:

— Слава Богу, все хорошо. Был уже у императора Николая, он одобрил поездку. Ведь мы победили и в этом и моя небольшая доля.

А про себя подумал:

«Она свою женскую роль в семье выполнила. Надо, однако, и мне напомнить, что я щедрый и любящий муж!»

Подождал, пока Настя накормит первенца Дмитрия, бережливо накинул ей на шею ожерелье из драгоценных и полудрагоценных камней на золотой цепочке. Видно все было красиво и, соответственно, стоило недешево. А как же! Вездесущий еврей в Киеве божился, что жемчуга собирали в Индии, гранаты из Персии, а бриллианты шлифовали в Германии. Все везли в Киев, чтобы только обрадовать его любимую.

Торговец оказался болтлив на язык, но Андрей Георгиевич и сам видел своим внутренним взором, что не врет и камни приличные.

Настя, конечно, по-бабьи в камнях не разбиралась. Точнее, как раз разбиралась, но специфически, по-бабьи, что означало по-мужски — никак. Но ожерельем полюбовалась, посмотрела в зеркало, потрогала молочные жемчуга, горошины граната, сверкающие бриллианты.

Но тут заплакал оставленный Дмитрий и жена, позабыв про драгоценную безделушку, поспешила к ребенку.

— Третьего дня меня пригласили на большой бал в Зимнем дворце, вот туда возьму ожерелье, — мечтательно сказала она, глядя на мужа. Спросила у служанки: — как ты думаешь, оно подойдет к новому платью?

Беременная Алена с уже тяжело очерченным животом, сразу оценить не спешила. Посмотрела на ожерелье, видимо, представляя, как это будет на хозяйке. Для надежности предложила: — а давайте посмотрим!

Ха-ха, любимое женское занятие во все века, барабаться в тряпках. Андрей Георгиевич было дернулся, но сдержался. Надо бы пообедать, но как-то продержится еще немного, не весь же день они будут примерять наряд?

Ну день, не день, а пару часов присматривали. Понятное дело, Макурин и сам всмотрелся. Очень уж Настя смотрелась в платье из черного бархата и в ярком ожерелье. Она и так уже, отойдя от беременности и родов, опять стала красивой, а уж в этом наряде просто была блистательной. Но все же надо бы покушать…

— Ах, милая, на очередном балу ты будешь блистать. Обещай мне, что я обязательно буду вторым твоим партнером на танцах!

— А почему не первым? — капризно изогнула Настя губы: — если ты думаешь, что у меня есть при дворе любовник, то ты ошибаешься!

— Прости, — поцеловал он у нее руку, — я не ошибаюсь, я знаю, что нет у тебя никого! А первый танец ты подаришь императору Николаю I.

— М-гм! — уже по-другому оценила жена ситуацию. Николая она считала своим приемным отцом и, что особенно важно, и он смотрел на нее, как на ее приемную дочь. Императорская чета постоянно интересовалась о беременности Насти, а однажды, когда Макурин был на юге, приезжали к ним. Конечно же, они уделят ей внимание, а император, как галантный кавалер, пригласит ее на танец. При чем на что-нибудь легкое, например, Мазурку, что бы она не устала.

Настенька поцеловала мужа в щеку вместо слов. Какой он все-таки заботливый и чуткий, просто милый муж!

Потом они сели обедать, при чем Алену отправили в столовую к слугам, пусть тоже поест с мужем. Настя после беременности и родов, когда гормоны у ней перестали играть и нервировать, стала беспокоиться о служанке. Пусть, как барыня о служанке, но все же. И Макурин даже не знал, что здесь больше, как о простонародной подружке — приживалке, или о способной портнихе, которая в любой момент обошьет хозяйку.

Хотя, он все равно старался не показывать интереса к служанке. Настя, как и полагается жене, будучи ревнивой, придумает невесть что, а хуже всего будет Алене.

Постарался отвлечься от тоскливых дум, пристроился к блюду к ягненку. Хорошее все-таки жаркое. И пусть в XXIвеке он больше любил свинину, но и это мясо было хорошо под майонезом и пряностями.

Настя была под жесткой диетой, восстанавливая себя перед придворным балом. Поэтому поела чуть-чуть, немного постного мяса без соуса и приправ, салат без майонеза и чай без сахара. Мужу приходилось ее беречь и тоже скупо ограничивать себе, пусть и не так сильно. В конце концов, он может еще прибрать на кухне перед поездкой.

Пообедали. Видно было, Настя совсем не наелась, но держалась. Надо бы его поддержать как мужа жену. Присел на диван из французского гарнитура (стулья из него были тут же) как бы между прочим поцеловал легко в алые губы.

Настя уже была здорова и ждала его приставанья. Жарко обняла его зам шею и сама поцеловала.

— Отнеси меня в спальню, — негромко попросила она, — здесь все-таки неудобно.

«Ого, она начала стеснятся прислугу. Не только мужчин, но и женщин», — удивился Макурин, но жену отнес. Муж он ей или кто?

Через некоторое время они вернулись обратно. В гостиной уже была прислуга: Алена покачивала специальную люльку с плачущим ребенком, двое других прислужниц убирали со стола посуду с остатками обеда.

«Однако же, эти-то откуда стали стеснительными? — снова подивился Макурин, — жена что ли научила ненароком. Откуда?»

— Я старалась, — подтвердила она, — делать-то все равно было в беременности нечего. Вот я и орала.

«М-гм, — подумал Макурин, — ладно хоть синяков не видно, видимо, ограничилось руганью. Как я вовремя уехал на войну, а то ведь точно бы разорались бы».

Посидев с женой и служанкой Аленой еще час в легкой и довольно-таки пустой болтовне, Андрей Георгиевич поклонился жене, поцеловал жену и сына, кивнул Алене. Все можно было уходить.

Настя, правда, попыталась прикрепиться к нему под предлогом прогулке, но Макурин мягко, но бесповоротно отказал.

— Милая, — сказал он, — я еду в церковь к простолюдью. Там может все: заразные болезни, грубые слова, несмотря на церковь, шум и гам.

— Но я уже окрепла, — попыталась возразить Настя, — и вполне могу идти с тобой.

— А я сейчас говорю не о тебе, — контратаковал муж, — а о нашем сыне Дмитрии. Тебе его не жалко?

— А-а, — только и сказала Настя. Довод был твердый, как у скорлупа у ореха. Пока сломаешь, зубы сгрызешь. Сына она тоже любила и не хотела, чтобы он пострадал.

Андрей Георгиевич не долго наслаждался семейной победой. Все-таки уже не мальчик, да и Настя была так уныла и несчастна. И он продолжил:

— Зато вечером я отведу вас в один из ресторанов. Я знаю, там бывает много придворных и иногда великие князья. И, может быть в Зимний дворец, там очередной бал. Так что готовься!

Макурин обольстительно улыбнулся. Он еще не сказал, что в ресторане может быть император. Они договорились, что он прикажет подать одно кушанье, немудреное, но сытное, которое может быть пригоже армии в походе. А то ведь, монарх согласился, но как-то так неопределенно. Еще не приходит, вот Настя обрадуется поводу поворчать.

Ну все, а пока он уезжает, пока-пока!

Глава 15

И до свидания, мои дорогие, а также хорошенькие служаночки, вашему господину, а также мужу и отцу совершенно некогда, — подумал Макурин несколько иронично. Потом решил, что это через чур, пришел к умиротворенному выводу: — мужчина должен зарабатывать деньги, разруливать проблемы, которые ему создают жизнью и им же (гм!) самим. Хотя, в принципе, тут он не виноват, он только сюда подошел, м-да. А уж жизнь в лице императора Николая I дальше сама продемонстрировала масштабы работ. Не фиг ленится!

Гроздью гороха быстренько профланировал по лестнице, уже не слушая умилительное и требовательное щебетание Насти, пронзительные крики Дмитрия (ха!), более тихие и почтительные возгласы Алены (хо!). Прямо-таки хор из них создавай… бездельников. Не боитесь, что вернусь обратно, и тогда мало не покажется? Впрочем, пусть покочевряжатся, потом будут, как шелковые.

С ходу взбежал в сидящую у дома коляску. Преданный Федор уже находился на небольших козлах, перебирал вожжи.

— Трогай! — бодро сказал Макурин ему веселым громким голосом, натренированном в разговоре с родными. Федор, понимая, что благодетель нанервированный домашней обстановкой, может и ему «немножко» дать рукой, а может и ногой, засуетился и пролетка поехала, оставляя домашние заботы, такие надоедливые, но в то же время милые и смешные.

А вот предстоящие окажутся более трудные, вплоть до крови из носу и если бы только оттуда. Опять ведь некоторые прощелыги протащат ножи да кистени в попытке проверить Божью защиту святого. Да-да, есть и такие прихожане, что б их! И ведь не скажешь, что настоящие злодеи, просто шутки у них такие грубые после двух стаканов бормотухи, прозванной почему-то в это время водкой. Ничего и здесь пробьемся, чай не турки, поговорим.

Слух о том, что в церкви Св. Ильи будет выступать с проповедью исчезнувший было святой пролетел в столице с быстротой молнии. Андрей Георгиевич еще с XXI века отказывался понимать механизм его физической сущности. В XIX веке эта проблема была еще сложной. Не было тут не мобильной связи, не социальной сети со скорой отдачи. А вот стоило негромко сказать двум-трем прихожанкам и все, социальный механизм заработал. Главное, кому, что и когда сказать и можно спокойно ждать. Придут!

Сегодня, однако, и сам Макурин удивился, можно сказать так. Обалдел, в общем, если сказать прямо. Еще на двух-трех кварталах от церкви толпа людей была настолько густо, что он велел Федору остановился. Все равно дальше не дадут, просто возьмут лошаденки под узды и вызывающе посоветуют к божьему храму идти пешком, ноги-те не отвалятся.

Нет, конечно, когда узнают, кто едет, пропустят молча и охотно, так ведь не дальше пяти метров. Там очередные пьяные радетели будут останавливать пролетку. Плавали, знаем, пусть уж пешком неспешно отгородившись от остальных бездельников…

О, а вот и церковь, можно остановится. И пока добровольные помощники сегодня это тамошний клир, небольшой, но требовательный к прихожанам, а к нему мягкий и настоятельный. Знают, что даже в Санкт-Петербурге, где походом святого не очень-то удивишь, проповедь в церкви ведут в нее очень много людей. И то ведь, поцелуй к иконе или кресту, перекрещенному святом, а, тем более, использованным им во время проповеди, оказывает чудодейственное действо. А это стабильный и большой приток на несколько лет.

Прополоскал водой рот, а потом проглотил в желудок, смягчая связки и горло. Подождав немного и мягко, но звучно заговорил:

— Братья мои и сестры во Христе! Оставьте каждодневные ваши хлопоты и оглянитесь вокруг, как много кругом светлого Божьего и, к сожалению, темного дьявольского…

Сегодня он снова говорил об обыденном и чудодейственном — борьбе Бога и Дьявола в каждом из людей и всеобъемлющем в мире. Эта борьба, как и любовь, прослеживается в каждом поколении и каждом человеке и поэтому проповеди об этом были вечные.

Но и чуть-чуть разные, в частности сейчас, он постоянно сводил к войне с турками, пугал масштабами и успокаивал уже прошлыми действами. И благословлял, благословлял, благословлял…

В церкви волны благословений многократно отражались от иконостасов, крестов, даже от стен и многократно дублировались на людей, отчего они становились апофеозом добра и милости Божьей и позволяли укреплять физическое здоровье и моральное составляющее пришедших прихожан.

Не зря от церкви через некоторое время шло видимое сияние, как небесные сполохи северных огней. А потом еще не год она эмпанировала добром и моральным светом. А уж в самой церкви, неоднократно согретые теплом Божьим, согревались и смягчались. Он знал, что если в начале проповеди ножи и кистени не будут пущены в ход, то потом точно.

Сам Андрей Георгиевич в ходе многочасовой проповеди не уставал, более того, он как бы даже к ее окончанию окреп морально и физически. Хотя ноги, конечно, дрожали.

Но вот он проговорил последнюю молитву и дал им остатнее благословение. И потом надо было прилюдно уйти. Иначе никак. Если люди будут видеть, что святой остается, то и они останутся и начхать им, что проповедь окончилась. Ведь, по большому счету, прошли они не на проповедь, а на него. И вот если он уйдет, то и торжество церковного хода закончится.

На улице вся процессия проходила в обратном ходе — сначала пешком первые кварталы, благословляя шедших с ним прихожан и кося взгляд на сполохи церкви. Потом поиск собственной коляски с Федором. Небольшое прелюдие в конце «выхода в народ» и, кажется, он выработался в нуль.

Однако, сегодняшний день еще закончил. Впереди «эксклюзивный выход» в ресторан с женой и грудным сыном. Интересно, а почему она ничего не говорит о кормилице? В XIX веке была стойкая тенденция, по крайней мере, в светском свете, поставить в помощь жене давать кормящую женщину. Дабы грудь не развивалась. Разумеется, все женщины были против, но когда у них про это спрашивали? XIX век страшное время. Казалось бы, мужского господства, а если подумать, то мужского бессилия. Что мужчины имели право: заработать деньги, объявлять друг друга войну, барахтаться и дрыгаться по жизни. А что могли делать женщины в эпоху так сказать женского бессилия (высший свет). Ничего не делать, кидать деньгами, с трудом заработанные мужьями, самолично командовать в семье, ведь тебе, любимый, так некогда.

Вот и жену Настю он страстно любил и даже немного ревновал. И пугался, когда приходил домой. Что она еще придумала? В частности, почему не поднимает вопрос с кормилицей. Зная ее энергию, он точно понимал, что дело в скромности и нежелании идти на конфликт с мужем. С ним-то она пойдет и даже с радостью. Так что?

Андрей Георгиевич даже некоторую проблему не так тревожно принимал, как задачки любимой женой. Вот почему мужчины живут меньше, чем женщины? Ска-азать?

— Трогай, Федор! — рявкнул он после некоторых тревожных дум. Не на него сердился, на жизнь, а потому кучер спокойно, но не медля, чтобы на него гнев не переходился. Рявкнул по-молодецки:

— Но, залетные! Барину некогда!

Вот скажи кому, не поверят. Лошади, как люди, все поняли и поскакали домой. Барину же некогда!

Пришел в тамошнюю гостиную. Настя и ее служанка Алена, уже одетые в парадные одежды, его ждали. И… а это что за новая женщина, очень незнакомая. Судя по большой груди точно кормилица, а судя по тому, что страшная, как орк в боевой окраске, точно к ним.

— А, милый, познакомься, это кормилица нашего сына. — увидев мужа, лениво сказала Настя. Суд по тону — все уже решено.

— Я уже понял, — буркнул Макурин. Мазнул по ней взглядом, счел, что этого достаточно. Вообще, служанки с барином не знакомятся. Положение не то. Если только не красавица, но это не тот случай. Даже если кормилица, то пусть сидит скромно в углу, не его же кормит!

Психанул откровенно, а когда ненароком уловил торжествующий взгляд гадючки Насти, уже разгневался всерьез. Тут уж даже притворятся не надо было. Силовые линии внутренней обстановки дома под его воздействиям активизировались и взбунтовали. Женщины же под их влиянием стали походить на настоящих ведьм с их встревоженными прическами и «гулящими» глазами.

— Точно куплю ту безделушку! — мстительно подумал «злой муж», — как есть сегодня же, пусть мучается! Не мне одному!

Проблема была в золотых финтифлюшках — дорогих сережках с бриллиантах. Все было бы хорошо, в этих длинных побрякушках с драгоценных камнями Настя бы выглядела, как настоящая леди (сейф с драгоценностями, как считал про себя, хихикая, Макурин). Впрочем, и красота здесь была неохватная и жена бы их одела. Шутку про женщину-сейф она слышала от супруга и, в принципе, соглашалась. Кто ведь что видит. Кто-то сейф с драгоценностями, кто любимых женщин с безделушками, на каждый роток не накинешь платок.

Дело было в другом — серьги оказались тяжелы и для ушей, и для слабой женской шеи. Они с женой уже останавливались в отделе драгоценности и горячо обсуждали этот сюжет. Настя тогда с сожалением констатировал, что ей это совсем не подходит. Обычный жизненный проект. Кому-то это не по карману, а ей не по шее. Да и уши оттянут такие тяжелые серьги. По сути ведь, это практически каждое ожерелье по одному на ухо. Настя так вслух подумала и с некоторым сожалением забыла. Это жизнь, всего не пожелаешь, а муж найдет другую драгоценность!

А вот Макурин не забыл и подумал, что вот наказать бы ее этим украшением за каким бы гадким поведением! А что такая гадость рано или поздно у Насти появится, он не сомневался. С ее-то характером! Была бы она мужчиной, давно бы убили на дуэли. А раз женщина, носи тяжелое украшение и моли мужа «отобрать» его.

И попробуй только наезжать на мужа! Да я… да мне… да он… вообще не буду украшений покупать!

Вообще-то он подумывал хорошенько побить жену, но даже мысленно не смог. И не потому, что сейчас Настенька была беременна, и ребенку было бы плохо. Любит он ее, капризную красавицу и не мог понять на нее руку.

И постоянно баловал, хотя бы так, выезжая в роскошный ресторан. Хотя Макурин пытался доказать себе, что поездка в нынешнее учреждение общепита происходила и для собственных целей, но где-то там, в глуби сознания, понимал, что можно проделать это и в другом варианте, например, при помощи кухни Зимнего дворца.

И что из того, что поездкой в его ресторан он удовлетворял интересы еще и императора Николая и, может быть, членов его семей. Настя все равно оставалась на первом месте.

И вот, приехав в дом, он даже не собирался переодеваться. Остановился на том же служебном вицмундире, благо и Николай I любил такой наряд своих поданных не только в служебной обстановке, но и при отдыхе.

— Дорогая, я могу хоть сейчас поехать в ресторан! — громко сообщил он жене, — а ты уже готова?

— Да-да! — видно было, что на этот раз Настя торопилась, беспокоясь, что как бы муж не передумал. Конечно, она бы и сама могла поехать. Деньги на крайний случай у нее были, да и Андрюша не раз говорил, что его рестораны она может приезжать и под запись, все его подчиненные знали его жену, не говоря про крепостных крестьян, которые видели ее с детства. Но с мужем как-то в обществе будет лучше, жена она ему или нет?

Поехали, благо лето на дворе, не надо утеплятся. Правда, в Питере в летнюю пору часто бывают дожди и прохладно, но тут уж как придется, но не замерзнешь. А Настя живехонько приоделась и шикарно прибыла к нему. Макурин как-то пропустил, что с кормилицей жена стала более мобильной. Сыночек-то не больше не держит! То есть, не то что она о нем забыла, помнит, конечно. Но думать это одно, а кормить — обмывать совсем другое.

В ресторане Макурины оказались первыми, как Андрей Георгиевич и предполагал. Надо было распорядится о столе. Кухня XIX столетия и XXI не кардинально, но отличается. Например, в прошлом больше делали упор на дичь и дикую птицу, а в будущем — на домашний скот и птицу. Не говоря уже об отсутствии химии, но это ладно. Нет и Бога нет и все вздохнули спокойно. А вот готовить дичь и домашнюю убоинку надо все-таки по-разному. Консистенция разная!

И вода. Первый вопрос о ней в любом учреждении его общепита — пробурили ключевую? Санкт-Петербург, знамо дело, стоит на воде, это даже двоечники знают, кроме уж клинических. Только количество не означает качество и Макурин долго привыкал к воде XIX века, когда не только простонародье, но и знать черпали к столу из речки. Со всем содержимым из моря и из квартир. Фу-ты! Канализация и водопровод в столице Российской империи появится уже в этом столетии, но ближе к концу. А пока Андрей Георгиевич потихоньку проводил водопровод в сети своих ресторанов и трактиров. И ведь заметно вкус меняется, в лучшую, разумеется, сторону!

Ну и, естественно, были проинструктированы господа слуги и служанки о рецептурах новых блюд. Даже больше, чтобы они позорно не прокололись, специально сюда был прикомандирован Мишка, что с Урала, ну тот самый. Макурину мальчик все больше нравился. И тягой к знаниям, и знанием языков, и тягой к новому он больше походил к будущему, чем к прошлому. Паренек неоднократно помогал ему в его делах и не только связанных с императором, а вообще. В частности, именно Мишка потянул сахарный проект, а недавно вариант дорог север-юг.

За это он неоднократно повышался денежно — и повышением жалованьем и премии. А недавно Андрей Георгиевич ухитрился повысить его в дворяне, не трогая императора Николая. Механизм же есть, нужны лишь деньги и высокий вес в аппарате.

Ну и поужинать, первое дело в ресторане. Ну, или последнее, но все равно поесть. Они как раз с женой ели печеную в большой печи курицу в майонезе, когда специально поставленный у входа слуга привел в кабинет, где располагались Макурины, императора Николая с семьей.

Ух ты! Он, конечно, очень желал монарха в своем учреждении общепита, но даже и не думал, что здесь окажутся императрица Александра Федоровна с младшими детьми. На этот раз в ресторане было готово сырье к приготовлению разного сладкого и привезены лучшие повара.

Единственная ложка дегтя в этом сиропе — взрослая княгиня Татьяна, которая так когда-то увлеклась «приманиванием» святого Андрея к правящему семейству Романовых, что теперь сама никак не могла от него оторваться. Как бы между великой княгиней женой Андрея Георгиевича не произошло банальной ссоры? Конечно, с одной стороны, здесь были августейшие родители Татьяны, с другой стороны, Настя все же понимала, кто она и кто великая княгиня. Но все-таки кто этих баб поймет, включая их самих!

— Все самое лучшее к столу! — громогласно приказал Макурин, видя вошедших. Императорская семья, разумеется, знала, кто тут настоящий хозяин, а кто просто прикрывает. Поэтому, даже не спрашивали, откуда здесь эти вкусности и почему святой командует, даже совершенно не заплатив. Он тут ХОЗЯИН.

— Пока не поедите супчика, сладкого не получите! — спокойно выдвинула уровень своих претензий мама — императрица детям.

Ребятишки, однако, имели, свою картину происходящего и в несколько глоток подвигали мамины претензии. В итоге, уровень позиций где-то уравновесился и все успокоились. Дети немного поели суп и жаркого, а потом им дали торт и конфеты с лимонадом. Все было так привычно, что отец — император даже не подвигнул щекой. Он-то тут при чем?

Они поели холодную ботвинью с копченой свининой, а потом им подали жареных гусей с яблоками под майонезом. Вкусно, но питательно и поэтому Николай быстро прекратил дегустация. С недавнего времени он стал следить за талией, как девица, поскольку парадный фрунт требовал максимум небольшого живота.

— Так как же то кушанье, о котором вы говорили? — напомнил император, — Сашка мне говорил, что оно и очень компактно и провозимо, и, одновременно, питательно. Даже телег не надо собирать в обозы.

— Так точно, ваше величество! — согласился Андрей Георгиевич, с вздохом отложив гусиный огузок. Вкусный, зараза, но ведь действительно хватит. Желудок-то один, а жирок и у него растет, — я предлагаю посмотреть весь процесс приготовления блюда. Это быстро, — пояснил он, — зато будет все понятно.

— Ну если не долго, — согласился Николай. Собственно, лично он не искал новое питательное кушанье. Армия не протестовала и ладно. Но цесаревич и наследник Александр в таких красках расписал сначала приготовление у костра, а потом вкусный ужин, дешевый и питательный, что он сдался на уговоры Макурина. Что же, пусть покажет, это не театр, здесь за смотрины не берут.

Хозяин же махнул рукой. Все было давно отрепетировано. Главное, августейший гость изъявил желание.

Появился Миша с небольшой ручной повозкой, которую легко тащил слуга. Пояснил негромко:

— Вот, ваше императорское величество, два стандартных бочонка в полтора ведра, один с яичным порошком, другой — с сухим молоком.

— Гм, — негромко прочистил император, — как это изготовляется? И на сколько дорого?

Макурин понял, что теперь требуется и его голос:

— Ваше величество, яичный порошок готовится из куриных яиц, сухое молоко, соответственно, из коровьего. Принципиально оба продукта были знакомы населению с прошлого века, но в малом количестве. И причины здесь не в их непопулярности, а в скудости сырья. Я же сумел получить в своем поместье в большом количестве и куриных яиц, и молока. И посредством небольшого улучшения технологий все они появятся на широком рынке.

— Хо! — удивился, наконец, Николай, — так они появятся и в обычных лавках и трактирах?

— Да, государь! — невозмутимо согласился Макурин, — более того, за счет долгого и компактного хранения порошок и сухое молоко заметно потеснят свежие продукты. Ваше императорское величество, — обратился он к Александре Федоровне, — как на ваш взгляд, вкусны ли пирожные?

— А что такое? — насторожилась императрица.

— Пирожные и торты с вчерашнего дня готовятся из сухих продуктов, — Макурин показал на объявление на видном месте стены. Его, конечно, почти никто не читал, даже хорошо грамотные, но это уж, как говорится, дело покупателей.

Повинуясь жесту, все обратились к листу бумаги, где типографски была написана эта же информация.

— Не знаю, кажется миндальные пирожные были такие же, — удивилась Александра Федоровна. Взяла еще пирожное, откусила, покрутила кусочки во рту. Потом заявила: — нет, вкус такой же!

— Вот именно, ваше величество, — обратился он уже к Николаю, — сухие продукты такие же, как свежие!

Попаданец, естественно, не сказал, что со временем в сухие продукты властно вторгнется химия, и положение кардинально изменится. Но это произойдет лет через полтораста, когда даже нынешние дети давно умрут!

— Ну, давайте дальше, — Николай успокоился и кивнул Мишке, мол, я готов!

Мишка сразу же начал разговор с того места, где его остановил хозяин: — оба сухие продукта можно размешать водой, вот так, — показал он на действия поваров, мешающих в небольших мисках яичный порошок и сухое молоко в пропорции с водой. — Можно применить и другой вариант, — ответил он на немой вопрос сидящих, — сначала перемешать яичный порошок и сухое молоко, а потом разбавить с водой. Это не принципиально.

Затем разогреваем сковороду, — прокомментировал он действия повара, который выдвинул передвижной очаг с огнем и поставил на нее сковороду, — жарить можно хоть на сале, например копченом, хоть на сливочном масле.

— Давайте на сале, — кивнул Николай. Ему даже уже понравилось, и он с улыбкой кивал Мишке, которого он, наконец, узнал. А вот Татьяна, наоборот, нахмурилась. Ей не понравились ни цвет, ни слабый приторный запах.

— Фу, я не буду этого есть! — заявила она, глядя на Макурина. И смотрела так, словно он был виноват не только сегодняшнем спектакле (в этом она была права отчасти), но и во всей ее неженатой судьбе. А вот здесь, извините, он совсем не виноват!

К счастью, ему даже не пришлось открыть рот в ответной реплике. Николай благодушно кивнул дочери:

— Разумеется, тебе не придется есть копченое сало с омлетом, дорогая. Это, все-таки, грубая походная пища солдат и офицеров.

Примирительные слова отца, как всегда, только распалили дочь, правда, с другой стороны. Ей вдруг захотелось попробовать этот омлет. Но настаивать на позиции отца, она не решилась. Это было бы очень похоже на обычный каприз, а Николай I очень этого не любил.

Сковорода меж тем разогрелась, и повар сначала покидал туда кубики копченого сала, а потом, через некоторое время, вылил раствор яичного порошка, потом такой же раствор сухого молока.

Уже через несколько минут омлет весело журчал на сковороде, обвевая всех вкусными запахами.

Однако же! — удивилась императрица, — такие… — она поискала слово, нашла: — нехорошие порошки. А потом вдруг получился недурственный омлет! Тебя бы на царскую трапезу ставить, а не о солдатах беспокоится.

Глава 16

Так и поставили омлет на тарелочках и перед гостями и перед хозяевами. Хотя в начале Андрей Георгиевич не знал, как хотя бы к одному Николаю I подступится. Особенно после приступа нервотрепки Татьяны. Та такой большой взрыв напулила, даже сама напугалась, нахохлилась, насупилась, молчит, зыркает на всех.

Но с подачи спокойной в этот момент Александры Федоровны все как-то утихомирилось. Императрица и сама вспыльчивая, и может давать хоть по шее, хоть по уху, но она уже давно привыкла, что ей надо в любом случае кормить мужа и кучу детей. И что из того, что готовить не ей, все равно проходит через нее. Враз разместила на пару — тройку порций, а потом еще. И себе, и мужу Николаю, и даже нервичке Татьяна.

Макурин было уже решил, что ему не достанется и смирился с этим. Омлет он уже ел и может еще приготовить, хоть сам, хоть попросить поваров. И вообще, в трактире еды масса, знай, не хочу. Но нет, осталась порция и ему, и жене Насте. Точнее даже наоборот, под чутким руководством Александры Федоровны сначала тарелка с омлетом встала перед Настей, а потом перед ее мужем.

Все поели, потом оценили в лице императора Николая, что еда получилась дешевая, но вкусная и питательная. И готовить ее просто, хоть на кострах, и перевозить легко. Так что же мучиться? Вот сейчас на лето часть гвардии ставится по-походному в летние лагеря, пусть гвардейцы сообща и оценят.

Макурин только молча кивнул. Гвардейцы люди требовательные, в этих войсках служит много аристократов. Если уж они определят новое блюдо положительно, а они точно так оценят, попаданец зуб был готов отдать! Так вот после их оценки нового походного кушанья, омлет точно широко ринется в армию, а потом и в общество.

А Николай уже перешел на другую тему, прицепившись к отменному вкусу кушаний в ресторане, как первых, так и вторых блюд. Летом в столице вода неприятно пахла болотом, как минимум. А тут почему ни чем не отдается?

Пришлось бедолаге Мише отдуваться за весь ресторан и даже за всю сеть макуринского общепита. И ведь не сломался, молодец, грамотно и понятно объяснил, что все дело в артезианском способе получения воды. И сейчас в каждом уже не только ресторане, но и трактире есть такая скважина. И все посетители, если есть такая надобность, получают такую воду.

Николай переглянулся с женой Александрой Федоровной:

— Пожалуй, и мы попробуем такую вкусную воду! А позвольте спросить, а почему нам ничего не говорят?

Миша молча показал на красиво написанное краской объявление: «Все посетители получают воду бесплатно!». Потом объяснил, что в общем зале официанты сразу же ставят воду в графинчике, даже не спрашивая. А в кабинете, как правило, обедают, аристократы и другие богатые люди и они быстро требуют французское шампанское или, на крайний случай, лимонад.

— А ведь действительно, попросили лимонад! — удивилась Александра Федоровна и показала на лимонад на столе.

— Ну хорошо, — согласился не ставить претензий Макурину Николай, — ну а где же долгожданная вода?

Однако он зря волновался. В кабинет пришел официант сразу с несколькими графинами в два литра с прохладной водой и хрустальными стаканами.

Император Николай, не дожидаясь, пока ему нальют, сам наполнил стакан водой, предложил жене и детям, наполнил желающим.

Жарким иногда летом прохладная вода была очень даже приятна. А уж после обильной пищи так тем более.

— А ты еще жук, — дружески попенял Макурину Николай, — такой способ получения воды спрятал.

Конечно же, Андрей Георгиевич нигде ничего не прятал, а попросту забыл, в чем и чистосердечно повинился перед августейшими гостями.

Император не рассердился на него, ведь он был не только собственником сети учреждений общепита, но и крайне занятой святой, у которого очень много трудной и важной работы. Поэтому он лишь сказал, посмотрев на прозрачную воду в стакане, что неплохо бы им приезжать в его ресторан хотя бы раз в неделю. Сами бы увидели что-то новое.

— Зачем же? — возразила ему жена, — Андрей Георгиевич имеет около Зимнего дворца свой причудливый ресторан, пусть и привозит продукты хотя бы к нам на отдельный бал в неделю. Там и будем смотреть все новинки. А заодно съедать и пить.

— Вот ведь практичная женщина! — подумал Макурин, в благодарность целуя руку императрице, — мужчины бы, если и додумались, то лишь после долгой практической работы. А тут раз и пожалуйте бриться!

— Я, так понимаю, ты уже согласился, — констатировал Николай, подождав утвердительный кивок Макурина. Потом сказал, как отлил из металла, приказ: — со следующей недели фуршет и ужин на бале будет на тебе. Выбираешь ты сам за неделю до появления.

Андрей Георгиевич только молча согласился. Вот как пригласил императора в свой ресторан на одно дело, а получилось на множество. Хорошо!

Меж тем император, наконец, дошел до Мишки:

— Хорош, молодец, не жаль его, Андрей Георгиевич, так прятать?

Молодой человек решил, что он может привести свой довод и открыл рот. Но он ошибся, поскольку его императорское величество и его высокопревосходительство тут же отреагировали негативно: первый — холодно — заинтересованным взглядом, как денди на надоедливого жука, второй — просто пригрозил кулаком. Не тебе, дурак, рот открывать, когда такие люди разговаривают!

— Хотя он и необучен вести себя при сановниках, но это ладно, — продолжил император, — дать ему в учителя гвардейского унтер-офицера хотя бы на неделю. Он парень сметливый, бойкий, на этот срок научится. Так как?

Экий Николай быстрый, уже подметки рвет с ног! — подивился про себя Макурин, а вслух сказал императору почтительно, но отрицательно: — ваше величество, Михаил работает на очень важных проектах в высоких должностях. Результаты их вы видите — сахарный проект, дорожная трасса от Санкт-Петербурга до Валахии, где ныне была война. И я его высоко ценю. Жалованье этот молодой человек имеет генеральское плюс премии. Кроме того, за большие достижения он недавно по моему представлению стал дворянином! Его мне будет сильно не хватать.

Николай кивнул. Дворянский титул мог дать только император, и именно он подписал указ о получении дворянства, где поимо Михаила было почти сотня человек. Но, разумеется, он не знал его в лицо и не доказывался, что именно этот человек был одним из недавних счастливчиков.

— Однако же, — задумчиво сказал Николай, — в такие лета и так высоко поднялся. И все же, с учетом знания языков, и практической работы, он мог бы, окончив университет, сразу встать начальником одного из важных департаментов в моем министерстве иностранных дел, а?