Ген поиска

Глава 23 Как красть картины — 6

Домой я возвращался все еще под впечатлением удивительных новостей, полученных от деда. Надо же! Профсоюзы генмодов готовят переворот в городе! Зачем? За счет чего?

Ладно, «зачем» можно было понять: я не настолько наивен, чтобы не видеть, насколько плохо живется многим генмодам, хотя сам и защищен от многих жизненных неудобств статусом, а более того состоянием деда и матери. Однако генмодов по-прежнему в городе меньшинство; каким образом они надеются удержать власть, как управлять людьми? Как минимум им нужны союзники в Городском собрании из числа людей! А я никого там не знал, значит, и вычислить этих союзников никак не мог.

В общем, все это казалось уже совсем не по силам мне, скромному начинающему сыщику.

Дед тоже высказался в том же самом смысле: отстань ты, Василий, не лезь не в свое дело. Я, мол, поговорю с кем надо, выясню детали, разберусь, что да как. Ты сам в этой каше вариться еще молод.

«Молод! — вскипел я. — Молод! Рушится, можно сказать, весь уклад нашего города, а ты предлагаешь молча смотреть!»

«Спокойно, ничего еще не рушится, — проговорил дед, к которому после того, как он избыл вспышку эмоций, вернулась обычная вальяжность. — Судя по тому, как основательно эти господа готовятся к перевороту, у нас в запасе несколько месяцев, а то и лет. Есть время придумать план действий».

Последние его слова меня несколько успокоили — но все равно предложение спокойно наблюдать за развитием событий противоречило всей моей натуре и тогдашнему образу мыслей. Даже и сейчас, хотя жизнь меня изрядно усмирила, не знаю, внял бы я совету деда. А тогда об этом и думать было нечего: жажда действия разрывала меня на сотни маленьких Мурчаловых.

Когда Прохор донес меня до квартиры, что я тогда снимал, в парадной подле швейцара обнаружился Пастухов.

— Ну наконец-то! — воскликнул он. — А я жду тебя и жду! Сколько можно у родных столоваться? Есть новости?

Сам не зная, Дмитрий зацепил больную тему: я и впрямь задержался, чтобы лишний раз попробовать домашние разносолы. У деда, как я уже говорил, превосходная кухарка.

— Есть, — сказал я сухо, — но они тебе не понравятся. Пойдем ко мне, расскажу.

У себя в конторе я выложил Пастухову суть дела: судя по данным, которые собрал мой дед, мы и впрямь наткнулись на что-то серьезное, только вот тут не растрата и не сговор, тут и впрямь такое, что непонятно, с какого конца подбираться. Да и к тому же дед прав, нам это явно не по чину.

— Вот только меня это не остановит! — запальчиво заявил я, расхаживая взад и вперед по собственному столу, далеко не такому массивному, как у деда, но тоже вполне респектабельному. — Ты со мной?

— Да уж конечно! — возмутился Пастухов. — Не ждать же у моря погоды, когда тут такое творится!

— Отлично! — обрадовался я. — Знал, что мог в тебе не сомневаться!

Действительно, овчарки, даже и генмоды, которые решают защищать что-то, как правило, с курса не сворачивают. А Пастухов, придя на работу в полицию, в определенном смысле взял под защиту весь город.

— Слушай, так, выходит, в этом и мой старший инспектор замешан? — вдруг спросил он. — Ну, раз он ходу моему делу не дал?

Я об этом не успел еще подумать, однако решил, что да, это вполне возможно. Мы обменялись многозначительными взглядами, чувствуя себя очень опытными и искушенными.

— И мы не знаем, кто еще из генмодов может быть причастен, — медленно проговорил Пастухов. — Или людей, если уж на то пошло.

— Не знаем, — кивнул я.

— Значит, и союзников искать негде…

— Да нет, — возразил я, — найдем мы союзников! Не вдвоем же заниматься разоблачением заговора!

Тут мы оба разом замолчали. Нам вдруг стало очевидно, что нас и в самом деле только двое, что я всего лишь начинающий сыщик (и даже еще не сыщик, лицензию-то я не получил!), а Дмитрий — всего лишь помощник младшего инспектора, и над ним стоит целая когорта начальников. Любой из которых может устроить ему буквально собачью жизнь. И любой из которых может оказаться заговорщиком.

Мы обменялись взглядами. У меня даже мелькнула малодушная мысль, что, пожалуй, дед был прав, и лучше пересидеть это дело, свалив его на плечи более старших и опытных, которые будут действовать более разумно.

Мы же не просто не представляли, с какого конца браться за расследование, чтобы разоблачить заговор без тени сомнения; мы даже не знали, кому о нем сообщать впоследствии, чтобы с грядущим восстанием было покончено!

И тут я вспомнил.

Сова, которая подсказала нам насчет непонятных ремонтных работ возле Ратуши! Она сказала, что работает там… или, по крайней мере, на это намекнула. Что с того, что матушка не знала никаких сов? Даже матушка не может знать всех. Кроме того, сова могла быть новичком, вроде нас.

— Сова! — воскликнул я. — Елена Филина! Вот кто наш естественный союзник!

— Ну не знаю, — пробормотал Пастухов. — Я вообще не понял, кто она такая и откуда взялась…

Опасения, безусловно, здравые, но меня уже было не остановить. Я немедленно засобирался к Ратуше, и Пастухову, уставшему после смены, пришлось идти со мной. То есть со мной и Прохором, конечно же.

По дороге я разъяснил Пастухову свои соображения.

Кто бы эта Филина ни была, она, несомненно, обладала какими-то контактами в Ратуше. Вдруг да поможет нам раздобыть документы, по которым ведутся эти земляные работы? Так мы выясним заказчика, того самого, который покрывает этот план перед своими сотрудниками. Он-то, несомненно, связан с заговорщиками, и через него мы на них и выйдем!

— Ну, документы, положим, я могу тебе и сам раздобыть, — заметил Пастухов, пока мы тряслись в трамвае по пути до Ратуши (экономии ради).

— Мог бы, если бы твое начальство тебя ни в чем не подозревало, — фыркнул я.

Однако поиски в Ратуше и Магистратуре ни к чему не привели. Мы доконали нескольких рецепционистов, однако никто из ведающих приемом посетителей или подачей жалоб не смог сообщить нам, есть ли в Ратуше некая Елена Филина, генмод-сова. Точнее, все они в один голос заявляли, что такая тут не работает.

По моей просьбе Прохор даже перекинулся парой слов с курьерами, охранниками и прочим низовым персоналом, также имеющим привычку курить на крыльце. Никто из них также такой не знал. И вообще, мама, похоже, была права: единственные два филина (или совы), регулярно появляющиеся в Ратуше — это два генмода из Городского собрания.

Кстати, один из них (Длинноног) оказался полицейским в высоком чине.

— Ну все, — зевая во весь рот, сообщил Пастухов. — Я — спать. Если что, меня можно найти в общежитии ЦГУП.

К тому времени февральский день, все еще не настолько длинный, как летний, уже начинал переходить в сумерки. Если вспомнить, что Пастухов отработал ночную смену, его усталость выглядела совершенно оправданной. Казалось даже немного невероятным, что он продержался так долго.

Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. Было ясно, что сегодня мы уже ничего путного не придумаем. Оставалось только разойтись.

— Хозяин, — сказал Прохор, — если позволите, мы еще успеваем заехать в ЦГУП за вашей лицензией. Особенно, если возьмем извозчика.

Несколько секунд усталость боролась во мне с разумной бережливостью. Затем я дал Прохору добро: я рассудил, что в такой относительно поздний час посетителей в патентно-лицензионном отделе ЦГУП будет немного, и дешевле будет сейчас потратиться на извозчика, чем на следующий день еще терять несколько часов, вновь добираясь до Собора!

Мы и впрямь успели. На сей раз и в самом деле посетителей не было. Скучающая чиновница, не отрываясь от блюдечка с чаем, выдала мне вожделенную бумагу — плотную, гербовую, весьма официального вида. Она говорила, что я, Василий Васильевич Мурчалов, отныне имею право осуществлять сыскную деятельность на территории Необходимска и прилегающей области, в том числе в случаях, предусмотренных параграфом «Частный сыск» городских Уложений о правопорядке. На лицензии имелась даже моя фотография — новшество, тогда только получившее ход.

Правда, должен сказать, что та фотография преизрядно не удалась. Сперва я принес в отдел оформления лицензий другую, получше… но выяснилось, что кисточки на ушах — это важный признак, и пришлось от них избавиться. (Да, это были кисточки, взятые из заветной коробочки Прохора.) Преизрядная глупость, как по мне! Людям разрешается менять прически и шляпы, чем мы хуже?

— Прекрасно выглядите, хозяин, — неискренне сообщил Прохор, разглядывая сей важный документ.

— Да-да, конечно, — буркнул я. — Поторопимся лучше домой. Мы с тобой еще не ужинали.

Собор в сине-сиреневых зимних сумерках выглядел величественно и неприступно. Действительно, храм правосудия, причем такого правосудия, где в моих услугах не нуждались.

В довершении всего, поблизости от него не оказалось ни единого извозчика, хотя обычно они дежурили на тротуаре в изобилии. Прохор отправился добывать одного, я же остался ждать под фонарем, против воли таращась в окна расположенного напротив трактира. Не того, что держал Курочкин, другого, но тоже весьма неплохого. Может быть, стоило сказать Прохору, что мы зайдем и поужинаем там…

Внезапно у меня над головой раздалось хлопанье крыльев. Вскинув голову, я увидел знакомый птичий силуэт и встретил взгляд светящихся в темноте синих глаз: Елена Филина снова уселась на фонарный столб.

— Ну надо же, какая встреча! — сказала она насмешливо. — Судя по вашему унылому виду, вы уже зашли в тупик?

— Ни в коем случае, — ответил я с большим достоинством. — Мы с младшим инспектором Пастуховым…

— Помощником младшего инспектора, — перебила сова.

— Хорошо, помощником младшего инспектора, — недовольно исправился я. — Это, в конце концов, несущественные детали. В общем, мы с ним работаем над несколькими направлениями, и нам бы не помешала ваша помощь…

— У-ху-ху! — фыркнула сова. — Интересно, какая?

— Вы работаете в Ратуше? — поинтересовался я. — Можете разузнать, кто заказчик земляных работ?

Сова насмешливо фыркнула.

— Эти сведения можно достать в Торговой палате. Достаточно знать, кто подрядчик — а это, между прочим, не секрет, у любого из рабочих спросите. И там будут все документы, кто и на какой срок договор заключал. Но я вам сразу скажу, что это, скорее всего, был либо Отдел благоустройства, либо Отдел коммунального обслуживания Ратуши. Так ли уж это важно?

— Во-первых, если договор заключали недавно, его еще вряд ли успели подшить в архив Торговой палаты, — терпеливо пояснил я. — Во-вторых, мне нужно знать, кто добился проведения этих работ в принципе? Кто из чиновников? Это и будет ниточка, с которой мы начнем раскручивать это дело.

— А, ну это просто, — насмешливо проговорила сова. — Этим мой отец занимается.

Пока я сидел в ступоре, не зная, как переварить такое заявление, Елена продолжила:

— Знаете что? Угостите меня ужином, и мы посмотрим, чем я еще могу вам помочь.

Я замер, не зная, как быть. Второй раз бросить Прохора, не предупредив? Да и денег с собой у меня, конечно же, не было, они все остались с моим камердинером.

Тут, к счастью, из сумерек и вечернего тумана выплыл экипаж, дверь которого раскрылась, явив моего камердинера.

— Василий Васильевич, полезайте, — сказал он. — Подрядился за десять копеек до дома.

— Прохор, познакомьтесь с Еленой Филиной, — сказал я. — И сейчас мы едем не домой, а в ресторан.

Я не слишком хорошо умею утешать плачущих женщин любого вида, поэтому испытал огромное облегчение, когда на пороге Анниной квартиры вновь появился Прохор. Нам оставалось только откланяться и вернуться домой; о деле можно было больше не беспокоиться — но что-то в нем не давало мне покоя.

Нет, я не сомневался, что Салтымбаева и ее подчиненные вполне способны расследовать преступление такого рода. Но бывает иногда такое, что разгадка уже складывается в голове незаметно для меня самого, и все становится кристально ясно. Вот и сейчас у меня возникло четкое ощущение, что я уже догадался о подоплеке кражи, осталось только выяснить какую-то небольшую деталь, которая все расставит на свои места…

Это ощущение не покидало меня всю дорогу домой, не покидало и за обедом — в тот день я решил отобедать рано, потому что запах аппетитнейшего рагу от Волкова раздразнил мой аппетит, а Анна была в таких расстроенных чувствах, что даже не предложила мне угоститься. В другое время я и сам бы намекнул, но ее слезы изрядно выбили меня из колеи!

Наконец я набрал телефон центрального отделения ЦГУП и попросил позвать к телефону младшего инспектора, на которого Жанара Алибековна перегрузила дело Кахетьева — она, разумеется, назвала мне его фамилию при расставании.

Этого инспектора я совсем не знал — некто Травушкин.

Голос у него оказался под стать фамилии: молодой и нервный.

— Это сыщик Мурчалов, — сказал я ему. — Скажите, вы уже наведывались в багетную мастерскую, куда Кахетьев отдавал в починку картину Ходоковой?

— Н-нет, не успел, — сообщил этот господин. — Завтра утром собирался.

— Так давайте наведаемся вместе? — предложил я. — Думается мне, мои наблюдения будут вам полезны.

— Давайте! — судя по тону молодого человека, он явно обрадовался намечающейся поддержке.

Должно быть, первое расследуемое им дело в самостоятельном качестве. Знаю я, что делают помощники младших инспекторов: патрулируют улицы вместе с городовыми да заваривают всем чай. Впрочем, Пастухов, конечно, и в этом качестве отличился. Но не всем же быть Дмитриями Пастуховыми!

Договорились на утро и распрощались.

Анна позвонила довольно поздно вечером, часов около девяти. Я к тому времени уже успел выговорить Ваське за вновь заляпанные стены детской, — со стороны Анны было крайне недальновидно подарить ему краски! — наказать его, помириться с ним и почитать ему на ночь сказку. Каким-то образом этот юный вымогатель выбил у меня позволение уснуть рядом со мною на письменном столе. Пожалуй, я разрешил ему это только потому, что меня это до некоторой степени умилило: привычки Мурчаловых к возлежанию на столах должны передаваться по наследству!

Так что проснулся я, уткнувшись носом в рыжий мех своего отпрыска, что вовсе не так приятно, как может показаться иным сентиментальным особам: Васька нещадно линял.

К сожалению, телефонный звонок поднял меня, но не юного оболтуса: он так и продолжил дрыхнуть, только ухом дернул. Возмутительно! Вот что значит, привыкнуть к телефону с самого раннего возраста!

Но мне делать было нечего: переступив через сына, я нажал нужный рычажок, чтобы снять трубку.

— Говорит Ходокова, — сообщил в трубку телефонист, и тут же его голос сменился голосом Анны.

— Шеф! Не разбудила?

— Я что, старик, спать в такое время? — спросил я довольно желчно, сверяясь с циферблатом настольных часов. — Еще и десяти нет. Что вы хотели?

— Ну, я разузнала несколько имен людей, которые отлично копируют картины… Вам есть, на чем записать?

Я вздохнул и взял в зубы специальное приспособление с зажатым в ним карандашом. Воистину, после того, как Анна съехала, работать стало куда неудобнее!

Можно было, конечно, разбудить Ваську, но паршивец спал слишком сладко… кроме того, его способности к письму пока ограничивались умением выводить похожие на буквы закорючки, которые только какой-нибудь специалист по древней клинописи признал бы частью алфавита.

— Давайте, — пробормотал я неразборчиво, краем пасти. Но Анна, разумеется, меня поняла.

Она перечислила мне несколько фамилий, потом добавила:

— И вот знаете, этот Хохлов… Он подрабатывает написанием репродукций, а работает в багетной мастерской, как мне сказали! Правда, не сказали, в какой. Но я думаю, это уже показательно, не так ли?

Ну вот картина и сложилась.

— Еще как показательно! — сообщил я. — Вы молодец, Анна.

Аня помялась и заговорила снова.

— Василий Васильевич, я хотела извиниться за свою несдержанность. Та истерика, которую вы видели…

— Не припомню никакой истерики, — перебил я ее. Если уж утешать плачущую женщину ужасно, то еще хуже говорить об этом. — Расчувствовались немного, бывает. И все. Вам нужно поберечь себя и делать перерывы в работе над картиной.

— Картиной? — это проснулся Васька: его уши дернулись, едва он услышал кодовое слово. Отпрыск развернулся из тесного клубка и сонно заморгал. — Папочка! Это Аня, да? Аня по телефону?

Голоса у генмодов старше одного-двух лет уже чаще всего совершенно взрослые. Но никто, слыша Ваську, не усомнился бы в его юном возрасте, такой неподдельный энтузиазм и наивность слышались в интонациях!

— Да, Васенька, это я, — засмеялась Аня в трубку. — Что, как у тебя сегодня день прошел?

— Я рисовал! — с гордостью заявил Васька. — На стенах! Делал эти… фрески, вот! А папенька не понял!

— Папенька правильно не понял, — сурово ответила Аня. — Я тебе что говорила: фрески только на заказ рисуют! Вот подготовлю я тебе стену, закажу, тогда и пиши на здоровье!

— Ух ты! А когда подготовишь?

— Может быть, завтра, если папа разрешит…

— Разрешу, разрешу, — недовольно буркнул я. С одной стороны, мне не нравился интерес отпрыска к рисованию: не по-кошачьи это. С другой стороны, так Анне всегда было, чем его занять. И, надо отдать ей должное, она всегда соблюдала технику безопасности. Сегодняшний инцидент с обоями в детской был скорее досадным недоразумением, чем правилом.

— Па-ап! — Васька умоляюще посмотрел на меня огромными глазищами. — А можно я с Аней поговорю еще? А?

Обычно я ограничивал использование телефона пятью минутами в день, а не то Васька висел бы на нем круглосуточно, отвлекая то Аню, то свою няньку (она не жила с нами, приходила с утра и уходила вечером). Но паршивец состроил такую мордашку…

— Анна, вы не заняты? — спросил я чопорно.

— Нет, пусть говорит, — Аня засмеялась. — Мне сейчас полезно отвлечься.

Отвлечься ей надо было от расстройства с Волковым. Глупые дети!

— Общайтесь, — разрешил я великодушно и вынул голову из раструба, пуская Ваську на свое место.

А сам спрыгнул со стола. Мне нужно было послать весточку своему знакомцу Сарыкбаеву, и содержание весточки было таково, что я вовсе не хотел доверять его телефонным проводам. У меня уже был случай убедиться, что телефонисты в нашем городе не всегда проявляют должное почтение к личным тайнам.