Ген подчинения

Глава 24. Горе Галины Георгиевны — 7

К счастью, сын художника Чернокрылова, к которому мы спешили, жил совсем недалеко: пару остановок на трамвае, потом вверх по холму…

— Шеф, — с изумлением я остановилась около входа в знакомую полуподвальную лавочку. — Вы хотите, чтобы я опять лезла в пневмотрубу?

Как ни странно, я обнаружила, что это у меня уже не вызывает такого ужаса, как в прошлый раз. Ну труба. Ну черная. Ну скорость и ощущение падения. Какие это, право, пустяки.

Но Василий Васильевич только головой покачал.

— Нет, мы уже пришли по адресу. Мой друг Аврелий, тезка своего отца — хозяин этой лавки.

Тут я вспомнила, что и в самом деле, черного грача, который заведовал тут всем, звали Аврелий. Ну надо же. Интересно, каково сыну знаменитого художника продавать какие-то чучела?..

Впрочем, судьба переменчива, и не факт, что его знаменитый отец оставил большое наследство.

Колокольчик над входной дверью оповестил о нашем приходе.

В полутьму узкого помещения уходили полки, заставленные пушистыми и оперенными чучелами. В глазах-пуговках отражался свет керосиновых ламп — то ли хозяин любил старину, как наша Антонина, то ли хотел создать антураж пострашнее. К своему удивлению, я обнаружила, что это меня ничуть не пугает. Странно, в прошлый раз мне было не по себе даже среди ясного дня, когда в узкие окна под потолком заглядывали бледные лучи зимнего солнца.

Неожиданное, но приятное преимущество!

На сей раз хозяин не ждал нас в виде изваяния на полке. Он возился где-то в глубине магазинчика и вылетел оттуда, приземлившись на прилавок из полированного дерева, когда шеф его позвал.

— А, Василич, это ты! — обрадовался тот. — В пневмосистему опять надо? Учти, я закрываюсь уже, если возвращаться через меня будешь, застрянешь на всю ночь! — грач хрипло то ли закашлялся, то ли засмеялся, как будто ему нравилась мысль, что шеф застрянет тут на всю ночь.

Мурчалов только вздохнул, словно хорошо был знаком со своеобразным чувством юмора Чернокрылова-младшего, и оно успело ему уже поднадоесть.

— Нет, Аврелий, — сказал он. — У меня дело именно к тебе. Черновики твоего отца все еще у тебя?

— А где им еще быть! — грач аж распушился и важно сделал несколько шагов по прилавку. — Все жду, пока кто-нибудь мне за них стоящую цену предложит, так ведь нет, жмотье!

— Да разве музей их у тебя не выкупил? — спросил шеф, как будто не он только что говорил мне, что у Аврелия наверняка осталось набросков больше, чем в музее.

Но грач только хмыкнул.

— Не выкупил, а арендовал, разные вещи! Повисят, насколько они мне заплатили, да и назад пойдут, ко мне в загашник. А все ж таки кубышечка-то пополнится.

Мне показалось, что если бы ворон мог потереть крылья, как руки, при этих словах он обязательно бы это сделал.

— Так что, никто, кроме музея, купить у тебя ничего не предлагал? — спросил шеф.

— Почему, как раз недавно предлагали, — не согласился Аврелий. — Недели две назад. Пришел такой ушлый типчик…

— А опиши-ка мне его, — попросил шеф.

— Человек как человек. Я не мой усопший родитель, людей на лица плохо различаю. Мужчина. Пожилой. Голос сладкий-то такой… Мошенник, конечно. Я такому снега зимой не продам.

— Мало предложил, значит? — участливо спросил шеф.

— Ох мало, не напоминай! — Аврелий даже перья встопорщил. — Кабы не моя доброта, ух как бы я оскорбился!

— Что именно он просил?

— Да известно что — те наброски сына вдовы Байстрюк, что в цвете! Увидел, конечно, в музее, ну и захотел себе… Вот еще! Я их музею-то не отдал…

— А можешь посмотреть, у тебя ли еще эти наброски? — спросил шеф.

— Думаешь, увел он их у меня? У Аврелия-младшего еще никто ничего не крал!

— А все-таки посмотри, — шеф, казалось, звучал обеспокоенно. — Человек этот, который их у тебя спрашивал — может статься, что и мошенник.

Грач испытывающе на нас посмотрел.

— Откуда я знаю? Нет, Василич, я тебя уважаю, но так просто в свой тайник лезть, да еще на ночь глядя… Подозрительно это звучит — если мошенник, то зачем бы ему самому ко мне приходить?

Я поняла, что вредный ворон уперся. Скорее всего, ему действительно не хотелось лезть в тайник. А может быть, он, как и Кунов, врал нам, и на самом деле продал наброски Монро. А что? Я бы не удивилась.

Но шеф спрыгнул с моих рук на стойку и требовательно посмотрел на меня.

— Аня, сделайте набросок Монро и покажите его Аврелию! Должен же он убедиться, что речь идет действительно о том, о ком мы говорим!

Шеф произнес это так строго, что у меня даже мысли не возникло ослушаться.

Прежняя сумка, в которой я раньше носила шефа, сгинула в подворотне, теперь мы брали с собой новую, кожаную. Даже щегольскую немного, с металлическими накладками. Но во внутреннем кармане вместе с кошельком магическим образом нашелся мой блокнот и пенальчик с карандашами, хотя я их туда не клала.

Ох шеф, ох интриган…

Сглотнув, я вытащила блокнот и пристроила его на углу стойки. Посмотрим, наверное, после месяца без практики ничего не выйдет…

Но, как ни странно, карандаш побежал по бумаге легко и свободно, как будто только этого и ждал. Понадобилось всего несколько минут, чтобы перенести в блокнот запомнившийся мне образ доктора Монро: это любезное лицо, эти пухлые, словно у ребенка, щеки с ямочками, приятнейшая улыбка… Ну конечно, внешность, самая подходящая для жулика.

Грач, наклонив голову, наблюдал за моей работой с самого начала. Я не успела закончить, как тот уже заорал:

— Да! Да! Он, подлец, он! Ладно, Василич, уговорил, пидорас ты пушистый, сейчас полечу-проверю!

С этими словами грач сорвался с прилавка и улетел вглубь помещения.

Я покосилась на шефа:

— Напомните мне, что вас с ним связывает?

Тот вздохнул:

— Запомните, Анна, чтобы работать в этом городе, нужно водить знакомство не только с приятными людьми и генмодами… Вот взять хотя бы нашего второго клиента, Матвея Вениаминовича. Весьма неприятное знакомство, но кто бы, как не он, свел меня с лучшими генетиками города? Например, с профессором Соколовой. А без нее кто бы занялся проблематикой гена подчинения в нужном мне ключе?

Я изумленно воззрилась на шефа. Что он имеет в виду под «нужным ему ключом»?

Но спросила другое:

— А если наброски не украдены?

— Ну что ж, тогда заявление в полицию получится менее представительным, но все же принять его они должны. Мы ведь подкрепим его показаниями Аврелия.

— А если бы Монро прислал подручного и Аврелий не смог бы дать показания?

Шеф начал вылизывать лапку.

— Сомневаюсь, что это возможно. Судя по вашему описанию, Монро предпочитал всеми значимыми вопросам заниматься сам. И изобретение свое не доверял никому постороннему. Тип человека, который должен все контролировать. Ну, не бесспорно, конечно, сведений маловато, но хороший шанс на то есть… Да и, если он приезжий, надежных людей со знанием языка у него может и не быть. А теперь помолчите, я что-то неухоженно себя чувствую. Нужно срочно почиститься.

Так мы и ждали дальше в молчании, нарушаемом только лижущими звуками наведения кошачьей красоты. К счастью, недолго. Не прошло и пяти минут, как грач метнулся назад. В клюве он тащил какие-то бумаги.

— Нету! — завопил он, выпустив в волнении листки из клюва. — Нету! Замок взломан и… и нету!!! Все пропало! Все мое наследство! Единственная память о любимом папочке!

Мне показалось неуместным напоминать ему, что часть набросков он нес с собой. Василий Васильевич воскликнул с явно фальшивым сочувствием:

— Какая жалость, Аврелий! Тебе немедленно нужно ехать в полицию, оставить заявление! Лучше сразу в ЦГУП, я все равно собираюсь туда же. Не откажи составить мне компанию.

Грач посмотрел на шефа подозрительно.

— Но за извозчика чур платишь ты!

— Я ни на мгновение не подумал иначе, — мурлыкнул шеф.

Поездка в ЦГУП отняла весь остаток вечера. Мне пришлось за шефа излагать все обстоятельства дела в специальном сыщицком заявлении, которое шеф после этого скрепил своей печатью. Такие заявления служат основанием для возбуждения дела. Теперь пусть розыском Монро займется полиция. Есть некоторый шанс, что за вечер он не успел еще сбежать.

Домой мы вернулись совсем поздно, у нас едва хватило сил выпить чаю. Я почти сразу же поднялась в свою комнату, пожелав шефу спокойной ночи, и упала на кровать совершенно без сил. Не смогла даже переодеться в ночную рубашку. Просто лежала и смотрела в потолок.

Что-то не давало мне покоя, что-то грызло, хотя только что я ощущала этакий подъем — еще бы, я ведь помогла шефу раскрыть важное (и, вероятно, дорогостоящее!) дело.

Что же именно меня не отпускало?..

Подумав, я поняла — разговор с Мариной! Ведь вроде и хорошо поговорили, и поплакали вместе, и Марина заверила меня, что я ее друг, и что я не должна рвать с ней отношения… Но было ощущение, как будто я забыла что-то очень важное. Может быть, не насчет Марины. Может быть, насчет кого-то другого, с кем такого разговора не состоялось…

Тут же я ахнула и села на кровати. Волков!

Я не виделась с ним весь этот месяц, потому что не хотела вспоминать — а он настаивал на встрече. Как он мог это воспринять? Как будто я не простила его за то, что произошло в камере? Он ведь просил прощения!

Но прощать, по моему разумению, было не за что. Наоборот, Волков действовал наилучшим образом в сложившихся обстоятельствах, изобразил изнасилование, выиграл время, дал мне время очухаться от булавки и убить…

Я вздрогнула, потом взяла себя в руки. Ладно. Хватит упиваться своими бедами. И так ныла столько времени — не надоело еще?

Быстрее, не давая себе времени опомниться, я подошла к своему рабочему столу и достала из ящика письмо от Волкова в простом конверте без марок. Его передал шефу Пастухов, в почтовый ящик никто его не кидал, вот и марок не было. На конверте было написано мелким, убористым, но разборчивым почерком в самом уголке: «Ходоковой Анне Владимировне в собственные руки».

Не совсем верно написано: в Сарелии алфавит немного отличается, есть несколько лишних букв. В одном месте Эльдар спутал и явно по забывчивости или от волнения поставил один из тех странных значков. Да, без серьезной подготовки ему гимназические экзамены явно не сдать…

Я вскрыла конверт, вытащила несколько простых линованных листов, явно вырванных из тетради. Все они были плотно исписаны, да еще и пронумерованы. Текст четкий, аккуратный, без клякс, хотя в нескольких местах видны подскобленные бритвой помарки. Даже мало зная Эльдара, я сразу же поняла, что это очень «его» письмо.

А гласило оно вот что:

«Уважаемая Анна Владимировна!

Понимаю, что видеть меня Вам, наверное, тяжело, поэтому решил изложить все в письменном виде. Во-первых, еще раз прошу прощения за то, что произошло в клинике Резникова. Отдельно за то, что не смог придумать ничего другого, кроме как подыграть им, и отдельно за то, что попал к ним в плен как полный идиот.

Во-вторых, от В. В. Мурчалова через Дмитрия Николаевича я знаю, что Вы прежде никогда с оборотнями не сталкивались и даже не знали, что они еще существуют. Поэтому хочу Вам рассказать о себе. Ваш шеф считает, что Вам нужно это знать.

Несколько поколений назад оборотней стало очень мало. Предания, которые рассказывали мне родители, говорят о том, что был мор, и еще о том, что на истинных волков* охотились люди. Так мне объясняли то, что истинных волков мало, и что они живут отдельными деревнями в глубоких лесах, на отшибе от людей. Но я думаю, дело не только в этом. Просто нам требуется много мяса для прокорма. Чем больше лес, тем лучше. Говорят, давно оборотни жили в городах. Я понадеялся на это, когда подался в город.

Но родился я в деревне. Когда мне было около десяти лет, все мои родные умерли от болезни. Я почему-то не заболел. С большим трудом мне удалось добраться до деда по матери в соседнюю деревню. Он был человеком, но принял меня.** У него я прожил еще несколько лет, обучаясь в церковно-приходской школе и самостоятельно по книгам, которые нашлись в доме деревенского старосты. Староста состоял в хороших отношениях с дедом и позволял мне их одалживать.

Когда дед умер, я направился в Необходимск, рассчитывая получить здесь образование. Но столкнулся с теми трудностями, о которых уже Вам говорил. Была еще одна трудность, о которой я умолчал: стоимость хорошего мяса и невозможность перекинуться в полнолуние. Чтобы изыскать возможность надеть хотя бы в полнолуние волчью шкуру и побегать, нужно было брать на работе выходные на три-четыре дня. Я этого позволить себе не мог. Во время полнолуний я просто превращался в волка и лежал у себя в комнате под кроватью. Сначала это было ничего, но постепенно все тяжелее.

Еще во время полнолуний я становлюсь раздражительным и проявляются волчьи инстинкты. Именно поэтому я едва не бросился бить вахтера на проходной. Поэтому же меня в конечном счете арестовала полиция, а потом похитили бандиты.

Мне очень жаль, что пришлось укусить Вас. Отчасти я сделал это потому, что хотел, и поэтому мне нет оправдания, и я не прошу у Вас прощения. Но другая причина состоит в том, что я слышал от родичей рассказы, будто укус истинного волка дает людям особую силу. Я хватался за соломинку, но надеялся, что это особая сила как-то поможет Вам стряхнуть контроль булавки. Возможно, так оно и оказалось. Сейчас два профессора Медицинской Академии, Рогачев и Соколова, занимаются этим вопросом. Я был у них и сдавал анализы.

Если Вы волнуетесь, не превратил ли этот укус Вас в оборотня, то больше не волнуйтесь — если бы это было возможно, оборотней было бы гораздо больше. Мне также известно, что те меры, которые я предпринял, чтобы защитить Вас, все-таки могли бы при некоторых обстоятельствах привести к Вашей беременности. От В. В. Мурчалова я знаю, что этого почти наверняка не случилось. Но если все же это событие наступит, я сделаю все, чтобы поддержать Вас, любым способом, который вы мне позволите».

Слово «все» было дважды подчеркнуто.

Я сглотнула, дочитав до конца.

Хотя нет, не до конца! На обороте последней страницы красовалась приписка:

«Перечитал письмо и понял, что есть неясные моменты. Вот они:

* Мы называем себя “истинными волками”, я не знаю, почему.

** У оборотней и людей могут быть совместные дети, но они будут либо людьми, либо оборотнями. У моего деда с бабкой было четверо детей, трое люди, одна оборотень (моя мать). Мать ушла жить в деревню истинных волков, когда вошла в пору и захотела мужа».

Аккуратно разгладив письмо, я сложила его в конверт и убрала обратно в стол. Беременность! Он меня сверху только испачкал семенем, неужели это возможно?.. Ну что ж, может, и возможно, кто его знает, да только я с тех пор уже кровила. Значит, почти исключено.

Но все-таки хорошо, что он об этом написал. Смешно, конечно, от такого мальчика, но — хорошо.

Потом меня разобрала злость.

Почему я так никчемна?!

Бедный Эльдар, его так пошвыряло везде, как он мучился, живя в городе — а вот, выдержал, выучился! Механику даже освоил. Марина попала в жуткий переплет — и ничего, справилась. Выучила и сдала школьную программу за год вместо двух, еще и под усиленной нагрузкой. И оба родных потеряли. А я что? У меня все живы. Шеф жив. Прохор жив. Мало ли где я была зачата, в пробирке или старомодным способом! Мало ли как перекраивался мой геном на эмбриональной стадии! Шеф прав, это не делает меня менее человеком, как его собственная природа не делает его более животным.

Так почему же мне так плохо?

Еще секунду назад я не находила в себе силы даже переодеться, а тут меня внезапно охватила буйная энергия. Я зажгла свет и начала нервно расхаживать по комнате, затем приблизилась к зеркалу.

Бледное, осунувшееся лицо с намеком на веснушки, темные волосы, слегка растрепавшиеся, но еще довольно аккуратно уложенные, строгое черное платье…

Выгляжу, как школьница!

У-у, надоело все!

Я начала зло вытаскивать шпильки из узла на затылке. Тоже мне тяжесть. Зачем я ее таскаю? Чтобы меня за нее в драке мог схватить всякий, кому она под руку подвернется?

Коса упала на плечо.

Я метнулась к ящику стола, чтобы достать ножницы, но ножниц в столе не оказалось. Тут же я вспомнила слова Антонины. Зачем она их у меня забрала, в заточку что ли?

Я сбежала вниз по лестнице, в кухню. Конечно, приходящая служанка уже ушла, и Антонина наслаждалась вечерним чаем в гордом одиночестве. Она вообще нелюдимый человек.

Отчасти я ее понимаю. Кухня наша, стараниями той же Антонины, очень уютна, хоть и невелика. Здесь всегда неспешно тикают часы и пахнет ванилью, даже если никто накануне ничего не пек. А по вечерам Антонина зажигает керосиновую лампу, потому что электрический свет кажется ей слишком холодным — она как-то обмолвилась, что он режет ей глаза. Был бы тут кто-то еще, посмеивался бы над ее причудами, болтал бы, нарушая тишину…

— Антонина, дай мне ножницы, пожалуйста, — попросила я ее.

Оторвавшись от чашки, экономка смерила меня взглядом.

— Косу решили отрезать?

Я слегка покраснела.

— Откуда ты знаешь?

— Так я сколько на своем веку повидала. И сама так же резала. И при мне резали. И вот что я вам, деточка, скажу. Подождите-ка до завтра и сходите-ка в парикмахерскую. Потом благодарить будете.

Щеки вспыхнули еще сильнее.

— Но…

— Или, если вам шибко модная стрижка-то не нужна, так я и сама могу. Только не жалуйтесь потом, что просто.

Я с благодарностью кивнула.

— Мне бы только голову облегчить. Лишь бы аккуратно.