Галактика 1995 № 1

Волки

Домой учитель шел как преступник, боясь глядеть по сторонам, и только когда за спиной захлопнулась дверь комнаты, Андрей вздохнул посвободнее и сел за стол.

«Я чуть не убил человека, — тихо подумал он. — Откуда во мне это?»

Сидевший ясно вспомнил случившееся. Он спокойно заполнял анкету, как вдруг слепая неукротимая ярость по отношению к находившимся в помещении закипела у него в крови. Чтобы дать ей исход, Андрей схватил со стола тяжелую фарфоровую чернильницу и запустил ею в говоривших. Чернильница пролетела на волосок от головы участкового и разлетелась на мелкие части, ударившись о стену…

Учитель до боли сдавил виски руками. «А если бы на пару сантиметров в сторону — что бы сейчас было?»

Да, к нему отнеслись как к припадочному и только поэтому участковый не принял своих мер. Но как же быть дальше?

Учитель положил руки на стол и с усилием поднял голову. Теперь уже не обращать внимания на творящееся с собой было невозможно. В памяти, образуя неумолимую цепочку, всплыли один за другим все неприятные, совершенно невозможные случаи. То он чуть не ударил ученика, то в очередном порыве сломал стул в классе, то испугал угрозами пожилую учительницу. Всего этого не должно было быть с ним! Он не мог, как не может превратиться в зверя!

По странной ассоциации учитель вдруг вспомнил тему разговора в паспортном столе. Участковый жаловался паспортистке на отсутствие привычных дел: ни драк, ни воровства, ни случаев жульничества за последнее время. Словно все внезапно стали уважать друг друга. «Понимаешь, ни одного случая за последний месяц, — удивлялся милиционер, — в Голове не умещается…»

«Вот вам и случай», — неожиданно усмехнулся учитель и тут же ощутил, как опять изнутри поднимается темная кипящая волна, протекает в голову, ноги, руки, которыми надо громить, бить всех и вся… убивать. «Я схожу с ума! — мелькнуло в просвете сознания. — Это называется буйным помешательством.»

Усилием воли Андрей попытался противостоять нахлынувшей ярости, но это было бесполезно. Он, резко сломленный, упал на пол, тело задергалось в конвульсиях, словно сражаясь с невидимым противником. Через несколько минут Андрей в бессилье затих. Слышно стало, как затикал будильник на полке. Он поднялся и, прихрамывая, подошел к двери. Приотворил ее, послушал, потом затворил и повернул ключ в замке. «А если б в доме кто-то был?» — с запоздавшим ужасом подумал учитель и, доплетясь до кровати, тяжело повалился на нее.

«Надо идти к врачу! — через минуту зажглось в его голове, отчего он даже привстал, но потом снова лег. — Иначе я за себя не отвечаю.»

В таком неопределенном состоянии Андрей пролежал не менее часа. Потом услышал, что пришли хозяева. Заскрипели половицы, послышались голоса. Квартирант не подал ни звука.

— Учителя еще нет? — через некоторое время совсем близко от его двери спросила хозяйка.

— Кажется, нет, — ответил голос ее мужа.

— Ну ладно, сядем без него. Придет, поест… Андрей Сергеевич! — позвала она на всякий случай.

Учитель промолчал. Шаги удалились в кухню. Он приподнялся на кровати и стал снимать пиджак. Пучок серой жесткой шерсти вылез в прореху между пуговиц рубашки. Андрею показалось, что обрезок чьей-то шкурки завалился ему за одежду. Пальцы взялись за него и потянули. Но сделалось вдруг больно. Учитель встал и расстегнул рубашку. Всю грудь и живот покрывала странная сероватая шерсть. Он провел по ней рукой и ощутил приятные прикосновения отсвечивающих серебром волосков. Странный был сон, но что он значил? Андрей машинально бросил взгляд на высокое зеркало в шкафу. И на голове была такая же сероватая щетка. «Нет, в таком виде нельзя показаться на люди, — спасительно подстраиваясь под законы сновиденья, подумал он. — Побуду здесь. А потом, вечером, можно будет выйти». Он покорно лег на кровать и закрыл глаза.

Андрею показалось, что он поспал некоторое время. За окном темнело. Учитель осторожно встал и подошел к утонувшему в полумраке зеркалу. Шерсть никуда не исчезла, она все так же мягко серебрилась, как сквозь дымку. Тогда он неожиданно для самого себя, такого воспитанного и умного, поступил совершенно нелогично, как в детстве: рассердился на нее, может быть, потому что теперь так легко было рассердиться, потому что чья-то злоба, как тяжелая ноша, постоянно лежала у него на плечах. Андрей взмахнул рукой и хотел ударить по зеркалу, но в последний момент ум подсказал об опасности — и кулак прошел мимо нелепой обезьяны в стекле. Но от этого зло вспыхнуло еще ярче. Андрей опять, как и в прошлый раз, не удержался в стоячем положении и опустился на пол. Его выворачивало, корежило, будто что-то рвалось наружу и не могло найти дверей. Хотелось уничтожить все вокруг, весь мир — и только после этого придет облегчение.

Опустошенный, учитель замер, прижав колени к груди. Еще один кризис миновал. Он снова поднялся, но что-то теперь новое было в ощущении тела. Андрей потрогал твердыми, словно сведенными судорогой пальцами продолговатое волосатое лицо, зацепил за ухо, отметив непривычность его формы. Что-то мягкое, будто со стороны, коснулось его ног сзади.

Андрей взял с полки коробок и, вернувшись к шкафу, зажег спичку. В зеркале стоял на задних лапах волк.

Повинуясь какой-то необходимости, учитель опустился на четвереньки и больше уже не испытывал потребности вернуться в прежнее положение.

Видимо, шум в комнате все-таки привлек хозяев. В дверь постучали. Андрей замер, не зная на что решиться. Одно дикое, словно и не его, желание промелькнуло в мозгу: резко распахнуть дверь и броситься на людей. И это был не случайный порыв: его, как фундамент, подпирало что-то темное, тяжелое. Но разум во второй раз подсказал спасительное решение. Андрей осторожно прошел к окну, легко вспрыгнул на широкий подоконник. Поддел лапой шпингалет и распахнул створки в ветренную темень осенней ночи.

— Да открой же! — уже кричали за дверью. — Что там происходит?!

Учитель бросил примеривающийся взгляд острых глаз на клумбу палисадника и соскочил. Лапы мягко спружинили на рыхлой земле. Андрей бесшумно сделал несколько прыжков по палисаднику, перемахнул через низенький заборчик и понесся в сторону леса так, словно все время бегал на четырех. Прохожих он особенно не опасался: в темноте его могли принять не более чем за бродячую собаку.

Нырнув в лес, Андрей быстро нашел нужную тропинку (потому что глаза теперь в темноте видели лучше) и побежал по ней, углубляясь в чащу старого дубняка. Он словно вспоминал дорогу куда-то. Или это был неясный зов в душе? Но бежать нужно было долго, бросая одну тропку и переходя на другую. И думать пока ни о чем остальном не хотелось. Какие-то небольшие ночные зверьки проворно сбегали с пути, шурша в траве и опавших листьях, хлопали над головой крылья, а учитель бежал и бежал — час, другой, пока, наконец, перед глазами не открылась просторная поляна, залитая словно просеянным светом неполной луны.

Посреди поляны кто-то стоял.

Андрей укоротил шаг и замер метрах в семи от двух уставившихся на него волков.

— Ого! Да сегодня прямо ночь свиданий! — громко произнес тот, что стоял поближе. — То-то я и чувствовал, что надо было подождать.

Андрей сделал еще несколько шагов вперед. Волк тоже двинулся навстречу. Его товарищ остался на месте.

— Ну, давай знакомиться, — продолжил подошедший властным тоном. — Эдуард, — опершись на остальные три, он протянул гостю лапу.

— Андрей, — машинально приподнял свою учитель.

— А это Валера, — ударив по лапе, кивнул крупной хищной головой Эдуард в сторону стоявшего поодаль. — Не привык еще. Ну ничего, обтреплется.

— А ты, небось, тоже новичок? — поинтересовался он, снова повернувшись к Андрею и проницательно его разглядывая своими острыми, поблескивающими в лунном свете глазами.

— Наверное, — ответил вновь прибывший, приноравливаясь к неожиданным обстоятельствам.

— Это сразу видно, — довольно произнес собеседник. — Значит, надо посвятить, — волк оглянулся по сторонам. — Пошли, присядем там, где посветлее.

Троица во главе с Эдуардом протрусила к краю поляны, куда отвесно падали лунные лучи. Вожак сел по-собачьи, другие, глядя на него, сделали, правда не без труда, то же самое.

— Экие вы необтесанные еще, — с досадой пробормотал он. — Ну да ладно. Всему свое время, — Эдуард взглянул куда-то вверх. — Одним словом, мы страдаем за других. Почему, Валера, ты стал таким? — миролюбиво спросил он, предвкушая неправильный ответ.

— Не знаю, — Андрей впервые услышал его робкий, тонкий голос, совершенно не похожий на подрыкивающий бас Эдуарда. — Наверно, колдовство.

— Колдовство? — усмехнулся вожак. — В том-то и дело, что нет никакого колдовства, а есть переход количества в качество, выражаясь научно. Мы с вами просто собрали с окружающих все их злые намерения, предполагаемые проступки. Как уголь яды. Или как соль воду, — он обвел слушателей взглядом, словно проверяя усвояемость. — Вы не обращали внимания, что там, где вы жили, люди перестали совершать преступления?.. Но наступает момент, когда соль больше не впитывает, она растворяется, теряет свою форму. Так и мы с вами потеряли человеческий вид… Наше зло теперь — это, в основном, наш облик, — закончил Эдуард, вероятно, заготовленное заранее объяснение.

— То-то я и не узнавал себя в последнее время, — снова подал голос Валера, — откуда такая злоба на всех и все?.. Но… почему именно я? Это что — божья кара? Тогда за что? — возвысившись до обвинительного тона, почти фальцетом вопросил он.

— Этого я не знаю, — с внезапным уважением к собеседнику ответил Эдуард. — Далее смысла до конца не пойму, — он задумчиво склонил голову. — Вроде бы с одной стороны благородное дело — очищение человеческих душ, избранные несут на себе все зло мира. Но с другой… Ведь я не договорил о главном: мы снова можем стать людьми.

— Как? — невольно вырвалось у Андрея.

Возвратить то, что нам дали, проще сказать, не меньше как убить кого-нибудь, чтобы разом вернуть облик.

— То есть как это — убить? — удивился Валера.

— А вот так, — вожак помолчал. — Правда, есть и другой путь — путь постепенного накапливания. Для этого надо очень долго совершать более мелкие преступления. Но это очень опасно. Я не знаю ни одного, кто бы дошел до цели таким путем.

— И вы… — почти прошептал Валера, — убивали?

— Да, — качнул головой Эдуард. — А точнее, не я, — он гневно встряхнул головой, — а зло тех, кто отдал мне свои черные намерения, несовершенные поступки! Я-то тут причем! До того, как со мной «все это» стало твориться, я был добрейшим парнем!

Андрей, опустив глаза, задумался.

— Боже ты мой, боже, — услышал он причитания. — За что же такие испытания? Разве можно это вынести? Может, это — дикий сон? И утром все встанет на свои места…

— И много нас — таких вот? — спросил Андрей. Эдуард повернул к нему посеребренную луной морду.

— Я знал еще семерых. А это мое пятое превращение… Ты знаешь, — в голосе его послышалась неожиданная задушевность, — я ведь теперь места выбираю безлюдные, чтобы дольше продержаться человеком-то. Прошлый раз лесником устроился. Да, на целых два года хватило… — он вздохнул. — А слабаки долго не выдерживают: один, ну максимум два раза — и ломаются, кончают самоубийством, в дурку попадают…

— Ладно! — снова перешел вожак на властный тон. — Сейчас отдыхать. Брать себя в руки и отдыхать. А с утра пойдем на охоту.

Место для засады было выбрано Эдуардом в густых зарослях у проселочной дороги, серой лентой протянувшейся вдоль леса.

Первым прошел трактор с поднятыми лезвиями плугов. Через полчаса — грузовик с пустыми грохочущими бидонами. Потом очень долго дорога была пуста, словно соединяла не села, а кладбища.

— Стоп, кажется, то, что надо, — наконец каким-то особым голосом объявил вожак.

Из-за подъема вырастала фигура велосипедиста. Вот она показалась полностью, оставляя за собой хвост пыли. Это был мальчик лет десяти, ехавший не доставая до седла слишком большого для него велосипеда.

— Отлично, — движенья головы Эдуарда были коротки, четки. — Слушайте меня внимательно. Сейчас мы подползем к самой дороге, я прыгаю первым и сбиваю его на землю, Андрей выскакивает следом и немедленно хватает пацана зубами за горло, Валера страхует и держит его за руку, ногу — чем тот станет отбиваться. Я прихожу на подмогу. Все. Не дрейфить.

Мальчик на своей виляющей «Украине» поравнялся с засадой. В последний раз коротко глянув по сторонам, вожак прыгнул. Тяжелое серое тело, зависнув на секунду над светлой дорогой, рухнуло вместе с едущим вниз. Велосипед издал дребезжащий звук и замелькал на солнышке блестящими крутящимися спицами. Эдуард откатился к обочине. Андрей, как было приказано бросился вперед, вместе с тем не представляя себе ни на мгновение, что сейчас его жуткие челюсти сомкнутся на слабой шее ребенка, но вместе с тем и ощущая, как темная сила без труда заставит его сделать это.

Мальчик лежал на спине, и лицо его было словно у испуганного зверька. От страха он даже не поднял руки. Андрей неожиданно задержался, будто соображая в нерешительности, с какой стороны удобнее схватить жертву за горло, как вдруг загородившая на миг солнечный свет еще одна темная масса, толкнув его в бок, пронеслась мимо.

Некоторое время Андрей не мог понять, что происходит у него перед глазами. Два серых тела слились в одно, оттуда слышалось напряженное рычание. От резких движений поднялась пыль. В этой неожиданной схватке было и животное, как дерутся волки, и человеческое, как борются люди. Через минуту Андрей начал различать, что, схватив с налета ничего не понявшего вожака за шею, Валера старается удержаться в выгодной позиции. Но вот Эдуард резко вывернулся и оторвался от противника. Потом все смешалось в клубах пыли. Спустя несколько секунд послышался отчаянный взвизг, и в оседающей дымке учитель увидел, что один из волков лежит на боку, а другой стоит над ним, упершись в тело поверженного передними лапами, и держит его зубами за шею. Вот победитель разжал челюсти и поднял окровавленную морду. Побежденный не шевелился. Волк встретился глазами с Андреем и, не мигая, медленно сошел с лежащего и двинулся навстречу. Учитель словно прирос к месту. Вдруг на полдороги волк остановился и мотнул тяжелой головой.

— Ладно. Не надо.

Он перевел взгляд на мальчика. Ребенок уже сидел, скорчившись за упавшим велосипедом и тихонько скулил от страха. Волки не двигались. Тогда под их неподвижными взглядами он привстал и с громким, безнадежным криком побежал.

— Зря ты его отпустил, — сказал, тяжело дыша, Эдуард. — Мне-то парень теперь ни к чему.

Он трусцой вернулся к лежавшему в пыли Валере и перевернул его сбоку на спину передними лапами.

— Готов, — изрек победитель. — Ну, я такого не ожидал… А впро…

Эдуард вдруг осекся и резко сел, ссутулившись.

— Был такой удобный момент все это кончить, — проговорил он неожиданно усталым тоном. — Проклятая волчья душонка!

— Андрей! — внезапно повернул волк к учителю свою окровавленную морду. — Этой тяжести не вынести. Кто я сейчас, зачем отягощаю белый свет? Меня на самом деле нет, я — был когда-то и там же закончился… Но я трус, я зверь, и не могу поставить точку…

Эдуард замолк, голова его низко свесилась между лап. Вдруг он словно дрогнул, стал расплываться. Андрей моргнул. Серая шерсть исчезла, растворился хвост, клыки. На четвереньках в дорожной пыли стоял человек — еще молодой мужчина с роскошными черными волосами и красивым мускулистым телом. Он медленно поднялся и печальными глазами посмотрел на Андрея.

— Вот так, — произнес человек. — Награда. Он подошел к учителю, тронул его за шерсть.

— А я этого, оказывается, не хочу. Не хочу туда, к ним, — человек махнул куда-то рукой, — где меня снова ждет только одно… — он потрогал рану у основания шеи и побрел к лесу.

— Уходи отсюда! Быстрей! — крикнул Эдуард на ходу. — А я тебе больше ничего сказать не могу! Прощай!

Андрей проследил, как голое человеческое тело исчезло за деревьями, потом окинул взглядом место побоища, труп своего недавнего товарища по несчастью, резко встряхнул головой… и побрел вдоль опушки. Вот встретилась тропинка, Андрей свернул на нее и дальше передвигался по лесу. В голове не было ни одной мысли. Кто он, что он, куда идет и зачем? — ничего этого не было. Да и нужно ли оно кому-нибудь на самом деле?

В лесу было сыро. Только что прошел дождь. Андрей лежал под поваленным деревом и думал. Теперь уже напротив — он не мог не думать. И мысль была, в сущности, одна: что делать? Правда, дальше она делилась надвое и звучала так: последовать примеру Эдуарда, или навсегда остаться в зверином обличье? И первое, и второе были одинаково невозможны, нестерпимы. Та слепая злоба, которая мучила его в образе человека, теперь стала гораздо слабее, может, она ушла в новые звериные инстинкты? Андрей чувствовал, что трудно будет решиться на преступление, но сделать он его сможет хладнокровно, умело, почти машинально…

Зашуршало по листьям, застучало по стволу — это пошел дождь. Однообразный, равномерный, как речное течение, как подрагивающее пламя. Учитель перенесся далеко-далеко отсюда, в детство, родной дом на краю поселка у небольшого озера. И разве он мог тогда подумать, что будет когда-то так, как сейчас, что он станет таким? Этот светлый детский образ… Кто сделал из него чудовище? Неужели те жители городка, среди которых Андрей прожил два последних месяца? Или не только они, а и те, кто был рядом прежде, в институте, и даже еще раньше? Когда все это началось, не с того ли момента, как он появился на свет?

Какая-то сильная мысль вынырнула из темной глубины и ударила по всем этим виденьям, как по отражениям на воде. Это был выход, тот самый единственно безотказный, о котором говорил Эдуард.

Волк выполз из-под ствола и побежал по мокрому лесу. Шуба его засеребрилась от влаги. Вниз, все время вниз. Да, эта тропинка ведет, конечно, туда. Еще несколько минут — и перед глазами небольшое лесное озеро в глубокой долине с обросшими дубом и кленом склонами.

Волк выбегает на нависший над водой низкий мшистый берег и останавливается у самого края. Нельзя медлить, иначе не сможешь. Но что это там подрагивает внизу? Он приглядывается. На воде, под стихнувшим дождем, отражение человека с грустными глазами, опустившегося для чего-то на четвереньки. Волк целую минуту смотрит не понимая, как завороженный. Странно, — говорит он и трогает лапой картинку. Она мнется, но потом снова разглаживается. Что же это значит? — пробует Андрей вместить увиденное в голову. Но шкура, как и прежде, на нем; хвост, клыки. Это фотография на память, — жестоко решает он, и внезапная жестокость резко подвигает его к цели. Серое тело летит в воду. Всплеск, но что-то выталкивает из глубины. Что? Капли вновь усилившегося дождя барабанят по глазам, а в них — надежда, каким-то странным образом связанная с ранящим отражением. Волк плывет к берегу.

Потом он долго лежит на траве под холодными осенними струями и снова думает, будто что-то приковало его к месту. «Подождем, еще немного подождем, — текут своим внутренним дождем его мысли. — Наверно, есть другой выход.» И кажется все вернее и вернее, что выход есть. Хотя там тоже больно.

Под утро он проснулся от ощущения опасности. Поднял голову с лап и прислушался, ничего. Но в то же время, подумал волк, в этой опасности было что-то и хорошее, теплое как его воспоминания о детстве.

Наконец, далеко за деревьями послышались звуки. Волк узнал их — это был собачий лай. Он поднялся на четырех, стряхнул ночную дождливую сырость и прислушался внимательней. Собаки лаяли в разных местах, и их было много. Волк пошел — инстинктивно туда, откуда лая не доносилось, — невольно ускоряя шаг.

А лай все ближе, ближе. Вот уже надо бежать быстро, перепрыгивая через поваленные стволы, продираясь сквозь кусты. Но почему он бежит? Может, надо остановиться? Остановиться нельзя — между ним и преследователями резкая грань, отделяющая человека от волка. И волк бежит туда, где тихо, где — выход.

Да, это свобода; как раз лес редеет, и за ним поле — широкое, как само небо с сияющими облаками. Может, в этой свободе и все дело?

Волк ныряет в просеку. Что-то, будто пробившийся сквозь деревья солнечный луч, вспыхивает впереди, и вместе с грохотом бегущему обжигает левое плечо. Лапа подворачивается, волк скользит по мокрой траве боком, — и второй гром бьет его прямо в голову, гася все: и поле, и облака, оставляя только их ощущение — свободу.

Охотник подходит к добыче и склоняется, чтобы получше рассмотреть две страшные раны, кровь из которых растекается по траве.

Второй охотник бежит по просеке к первому.

— Готов, — говорит убивший.

— Повезло, — завистливо отвечает его товарищ. — А я всего в двух шагах стоял.

Он опирается на двустволку и тоже наклоняется над убитым.

— Молодой еще. Не матерый. И откуда они к нам забредают? Охотники берут добычу за ноги и волокут на опушку.

А в неуютной, заваленной папками и бумагами комнате участковый сразу перед двумя свежими протоколами о воровстве и нанесении побоев впервые за последнее время вздохнул посвободнее: кажется, опять все пошло по-старому.