∀поллон против Олимпа

Тело Громовержца было наэлектризовано, маленькие разряды пробегали от плеч к кончикам пальцев. Ну, берегитесь, несчастные!

XXXIII

Никогда этого не бывало, и вот опять!

В. С. Черномырдин

Младший жрец Писистрат чрезвычайно испугался, обнаружив Елену Дельфийскую в своей комнатушке. Обожаемая всеми пифия ничком лежала поперёк его скромной лежанки и казалась совсем-совсем неживой.

Писистрат бросился к предсказательнице, перевернул её на спину, схватил за плечо и потряс. Она не пошевелилась. Милый жрецу лик не был синим, как в тот раз, когда он нашёл Елену при смерти. Это обнадёживало.

Трепеща от восторга, страха и собственной наглости юноша возложил ладонь на грудь пифии и убедился: перси у неё что надо. Ах, да! И дышит, дышит, родимая!

Значит, спит или, скорее всего, впала в то состояние, когда душа великого смертного, причастного тайнам олимпийских богов, скитается в вышних мирах. А с Еленой такие путешествия уже случались, он тому свидетель.

Почтительно уложив пифию должным образом, Писистрат сел подле неё и стал любоваться. Ох уж эта пророчица! Сегодня она сделала так, что вся площадь, взявшись за руки, плакала от счастья и понимания красоты этого мира.

А сама удивительным образом исчезла.

Некоторые растерялись, кто-то затеялся подозревать немыслимое: вдруг прекрасная посланница Феба больше не явится? И только мокрый и почему-то упавший Эпиметей шипел проклятья в её адрес, возясь с сандалиями. В голову Писистрата никак не помещалось: почему верховный жрец так не любит Елену Дельфийскую?.. Как вообще можно не обожать это неземное существо?!.. Тем более, люди сегодня поднесли храму такие жертвования, каких оракул не собирал за год!

Влюблённый юноша безотрывно сидел возле пифии, боясь показать её Эпиметею. Слишком невзлюбил верховный жрец Елену, как бы не содеял зла. Прошёл день, стемнело... Писистрат долго крепился, но где-то к полуночи всё же сомлел.

А часа в три очнулась Ленка Афиногенова. И буквально прибалдела: что она делает в этой странной комнате, почему рядом сидит и жалобно похрапывает юный жрец, и, наконец, как закончился её день? Она вообще ничего не помнила! Даже на холодный пот пробило — не любила Ленка терять самоконтроль.

Девушка успокоилась, и постепенно в её памяти всплыли события дня. Она научилась останавливать мир! И, похоже, этот фокус отнимает много сил, вот почему она едва добрела до первой попавшейся койки и забылась.

Пифии захотелось растолкать юного жреца и расспросить относительно эффекта, который произвела её тщательная подготовка, но, посмотрев на бедного мальчишку, Ленка передумала. Пусть спит.

Она тихо выскользнула из кельи Писистрата.

Подходя к своим покоям, девушка услышала там возню и откровенно похотливые женские стоны. С максимальной осторожностью Ленка подглядела, что же у неё такое происходит. Ага, светящийся в темноте Феб и Сивилла. Оба, чувствуется, не в обиде. Оба при деле. Ну, и здорово. Хотя зрелище глуповатое.

Пифия, крадучись, ретировалась к комнатушке юного жреца. Нет, туда тоже лучше не возвращаться. Пожалуй, самым тихим и потайным местом будет зала, где из трещины курится дым Пифона. Теперь туда редко кто ходит.

Там действительно никого не было. Зато светильники горели. Струйка дыма по-прежнему вилась куда-то в подпотолочный мрак. Ядовитый запашок пропитал воздух этого просторного помещения, но не особо надоедал: глаза не щипало, горло не драло. Жить можно.

Большой круглый камень, лежащий посредине зала, походил на гигантскую таблетку. Он отлично заменил Ленке скамейку. В центре «таблетки» покоился шишкообразный камень — омфал. Студентка знала, что омфал — по одной из версий, легендарный камень, проглоченный Кроносом вместо младенца Зевса, а по другой гипотезе, пуп земли, высчитанный богами. А может, и то, и другое?.. Ленка всё время забывала спросить у жрецов.

Вдруг в залу ворвался порыв ледяного ветра, резкий и мощный, даже несколько светильников погасло.

— Это просто камень, — услышала студентка замогильный голос, который был ещё холодней ветра.

От этого тембра пробирало с макушки до самых пяток. Пробуждался животный, первобытный страх, вводящий в оцепенение.

Ленка Афиногенова всё же оглянулась и увидела чёрную фигуру. Незнакомец сделал шаг вперёд из тени, и огни светильников позволили пифии рассмотреть напугавшего её мужчину. Нет, не было в нём ничего особенно зловещего. Представший перед взором студентки грек выглядел вполне обыкновенно.

Осанка. Дорогая ткань плаща. Бледный лик. Руки тоже неестественно для эллина светлы. В общем, бородатый кудрявый муж из знати.

— В последнее время всё приходится делать самому, — тем же загробным голосом промолвил незнакомец. — А Персефона не любит, когда я отлучаюсь.

Пока визитёр обходил круглый камень, на котором сидела Ленка, она с ужасом вспомнила, кем может быть недовольна Персефона.

Итак, Елену Дельфийскую посетил сам повелитель царства мёртвых. Безотчётный страх стократно усилился. Предстояло его перебороть.

Тем временем, Аид остановился напротив девушки и с интересом принялся её разглядывать.

— Нет, худовата, — забраковал он Ленку.

— А ты староват и мертвечиной попахиваешь, — выдала студентка и испугалась ещё сильнее.

Внешне она не изменилась, но внутри неё бушевала адская паника.

Аид вперился в пифию лютым испепеляющим взглядом, и девушке стало казаться, что она постепенно рассыпается на молекулы.

«Соберись, Ленка! — подбодрила себя она. — Он ведь не Танатос!»

Как по заказу, из мрака вышел могучий атлет с тёмными крыльями за спиной.

Ленке отчаянно потребовался её новый талант останавливать мир. Она попробовала различить в окружающем пространстве спасительные тончайшие струны, но страх сковал её способности.

«Тяни время!» — приказала себе девушка и как бы со стороны услышала собственный ровный голос:

— То есть... Я хотела сказать... Чем же я обязана такому ужасно... приятному высочайшему визиту?

Повелитель мира усопших вскинул бровь.

— Тебя давно должна была убить моя служанка, но ты выжила. Потом мне стало не до тебя, да я был уверен, что ты присоединилась к моим вечным гостям, ха-ха... — От смеха Аида у студентки душа в пятки ушла. — И какова плата за беспечность? Сейчас ты сотрясла моё царство и превратила в руины мой дворец. Я могу простить двух юнцов, пьянствующих у врат Тартара. Могу закрыть глаза на побег твоего соплеменника, тем более, он попал в мои владения почти случайно... Но ныне я зол на себя, ведь меня предупреждали!

— Но я ничего такого не делала! — запротестовала Ленка.

— О, об этом мойры тоже говорили, но я не поверил, — с намёком на удивление сказал Аид, делая рукой знак нетерпеливо топчущемуся Танатосу, мол, погоди. — Ты сокрушила моё царство словом, которое невозможно произнести. Так записано в свитках судеб.

И тут до пифии Афиногеновой наконец дошло. Вот тебе и развратная женщина из пяти букв.

Повелитель скорбного царства прочитал по Ленкиному лицу, что она поняла суть претензии. Студентка, в свою очередь, увидела на его лике, нет, не страх, а тревогу, обеспокоенность. Аид улыбнулся уголками губ и обернулся к Танатосу:

— Она твоя.

Радостный атлет расправил крылья и шагнул к пифии.

— А можно, я ещё и...

— Будь моим гостем, Танатос.

«Боже мой, это сон, я не здесь... — обречённо подумала Ленка. — Точно! Я не здесь! Отрешиться!»

И девушка постаралась отодвинуть от себя свой физиологический ужас, посмотреть на ситуацию со стороны, спокойней, более взвешенно, детально... Вот они, струнки! Проступили, ну и хорошо, уверенным движением рук затыкаем весь этот звон. Тихо, тихо... Как же близко Танатос!

Он почти схватил пифию за плечо — да так и застыл: страшномордый крылатый качок, к тому же и голый, и стыдно сказать, с чем наизготовку.

Аид стоял истуканом, на его бледном лице запечатлелся плотоядный интерес к тому, что должно было произойти.

Ленка как будто бы резко вынырнула из хладных пучин страха и попала в раскалённую пустыню бешенства. Она прямо с места подскочила вплотную к Аиду и отвела-таки душу примерно таким возгласом:

— Ах ты, грёбаный некрофил! Да любись ты Цербером, старый гей!

Разразилось мощнейшее землетрясение. Ленка воспользовалась, конечно же, непроизносимыми словами.

Пифия сдрейфила, но затем смекнула: если настоящие разрушения и произойдут, то только когда она снова ударит по струнам этого мира. Причём в поганом царстве долбаного Аида случится гарантированная Хиросима.

— Знай, собака, наших, — прошептала Елена Дельфийская.

Когда пар был выпущен и глупость сделана, девушке предстояло продумать свои дальнейшие действия.

Она вернулась на круглый камень. Уселась. Хладнокровно приступила к мозговому штурму. А для пущей уверенности принялась рассуждать вслух — угнетала вселенская тишина. Выкладки оптимизма не добавляли.

Первое. Рано или поздно придётся вернуть выключатель мира в нормальное положение. И чем больше она сделает в этом режиме, тем большую усталость она испытает в привычном времени.

Второе. Ленкины враги сразу же начнут действовать. Как принципиально победить Танатоса и Аида, пифия Афиногенова, конечно же, не ведала.

Третье. Можно попробовать бежать и прятаться. Но все эти олимпийские самцы до сего дня находили её чрезвычайно ловко. Значит, умеют. Стало быть, куда ты от них спрячешься?!..

Четвёртое. Вдруг последнее землетрясение настолько велико, что этот храм, а также один, два, сорок домов в Дельфах (и разве только лишь здесь!) разрушатся и погребут под собой мирно спящих ни в чём не повинных людей? Какова цена одного несдержанного язычка?

Здесь Ленка свалилась в самобичевание и не скоро выбралась из этой ямы. Но, тем не менее, разум снова заработал над анализом шахматной партии.

Пятое. Вовсе не факт, что произойдёт катастрофа. Это надо проверить. Будет трудно, однако исполнимо. Резкая музыкальная фраза на струнах мира и снова полный стоп-тайм. Изменения будут видны.

Шестое. А есть ли способ «отмотать плёночку назад»? Может быть, последние события бросают вызов новым талантам, которые пока не проявились? Кто бы ещё поручился, что это так...

Седьмое. Можно попробовать дотянуться до того странного ткацкого станка, пригрезившегося Ленке в день, когда Полька словил клинок в спину. Весьма перспективная мысль! По ниточкам читается судьба. Возможно, появится хоть какая-то ясность?

Восьмое. И всё-таки, что делать с этими двумя похоронными агентами?

— Пока ничего! — услышала пифия бодрый голос, принадлежащий, как ей сначала помстилось, Аполлону Ромашкину.

Но всё же это был не Полька... Или он?

Голос доносился откуда-то сверху, из-под сводов храма.

И сама возможность присутствия здесь кого-то ещё, кто ходит по «замолчавшему миру», настолько напугала Елену Дельфийскую, что она едва не упала в обморок.

Постоялый двор «Пристанище у оракула» гудел десятками голосов. Люди добродушно пировали в меру своих средств. В кои-то веки никого не требовалось призывать к порядку, выводить под руки из заведения, разнимать... Получив заряд необъяснимого братства, горячие греки не лезли на рожон. Вино по-прежнему лилось рекой, зато пелись добрые песни, и ничьё хмельное самолюбие не страдало.

Тихон, знатный торговец, сидел с кувшином вина и чаркой в дальнем углу трапезной, и было ему неуютно, ибо кое-какая выдающаяся часть Тихона чересчур перетрудилась и саднила при малейшем движении. Иногда он вздыхал по прекрасной и желанной Елене, но вздохи были неглубоки. Ну, чтобы не болело.

Потомок Приапа не разделял общего настроя, ведь он по известным причинам вероломно пропустил последние выступления Елены Дельфийской. Поэтому он взирал на благодушный люд не без раздражения, причину которому сам же и нашёл: зависть. В те периоды, когда молодая кровь не приливала к известным местам, Тихон отлично шевелил мозгами. Торговец-то он был отменный.

В самый разгар веселья на пороге появилась всклокоченная старуха. Не совсем, конечно, старуха. Просто неухоженная женщина с сединой в волосах.

— Это что же делается, добрые греки? — возвысила голос она, а если уж говорить прямо, то противно провизжала.

Разговоры смолкли, все уставились на старуху. Она в раскоряку, словно утка, проковыляла в центр трапезного зала.

— Пифия... обманула! — взвыла странная гостья. — Обещала, что сынок мой вернётся, а он... а он... неживой!

И она пала на колени, рыдая и тщась вырвать из головы растрёпанные волосы.

Пока все глазели, не в силах ничего поделать с обезоруживающим валом материнского горя, разбойничьего вида мужик вскочил с лавки, подбежал к женщине и поднял её, ласково говоря:

— Не плачь, матушка, присядь, обскажи всё, как есть. Эй, дайте скорей слабого вина!

Поднеся чашу трясущимися руками к чумазому лицу, женщина выпила, отёрла рот рукавом запылившегося рубища и обвела диким взором трапезную. На мгновение её сумасшедшие очи встретились с глазами Тихона, и в нём шевельнулось некое понимание или смутное узнавание, он подался вперёд и скривился: снизу пришло жёсткое напоминание, что лучше бы ему не шевелиться.

— Второго дня спросила я у пифии, где сын мой, где мой рыбак-кормилец, и успокоила меня ответом наша Елена Дельфийская... А нынче принесли мне тело хладное!..

И снова разразились бы скорбные рыдания, но кто-то из греков громко возразил:

— Ты путаешь, почтенная! Второго дня я тебя не видел. Вопроса о пропавшем рыбаке не слышал. Да и не было никаких вопросов, наша равная богам Елена дарила нам внутреннюю музыку...

Женщину передёрнуло.

— Так, может, и не второго дня... Может и раньше... Я же горем убиенная, роком раздавленная бедная мать! Внемлите мне, справедливые дельфийцы! Пусть покарает меня сам Громовержец, если я лгу!

Тут бахнуло так, что всем почудилось — гром. На самом деле упала скамья, слишком уж резко с неё встал человек в жреческом одеянии. Это был один из служителей храма, которого Эпиметей частенько посылал послушать народные пересуды.

— Посовестись, женщина! — строго сказал жрец. — Я каждый день стою за спиной пифии и вижу всех, кто к ней обращается. Я вижу и тех, кто приходит только посмотреть и, если повезёт, послушать речи Елены Дельфийской. Пусть будет мне порукой воля самого сребролукого Феба, будьте уверены, честные жители этого города: я вижу эту женщину впервые.

— Всё ты врёшь, святоша! — завизжала одержимая. — Но ты, ты чего молчишь?

Она простёрла руки... к Тихону. Тот аж остолбенел.

— Я?!

— Да, ты! Я же ещё рядом с тобой стояла, вспомни! Ну?

Торговец открыл рот, потом закрыл... Затем снова отвесил челюсть. Развёл руками.

— Я там ни разу не был!..

— А, тупоумный придаток к своему члену! Как двое суток меня жарить, так ты герой, а как словечко замолвить...

Может быть, эту странную бабу никто и не знал, но уж Тихон-то снискал немалую популярность. И чем примечателен он был, тоже понимал каждый. Поэтому хохот раздался воистину гомерический. Торговец побагровел, а женщина, ковыляя, вымелась из заведения.

Наконец-то всё понявший Тихон дрожащей рукой бросил пару драхм на стол и, кривясь при каждом шаге, поспешил следом.

— Что убегаешь-то, не дожарил? — донёсся выкрик откуда-то сзади.

Новый взрыв ржания почти не оглушал.

Здесь, в темноте двора, потомка Приапа ждала переминающаяся по-утиному с ноги на ногу Эрида.

— Будь ты проклят, смертный! — прошипела она. — Вот пройдут мозоли, я тобой займусь. Не мог подыграть.

Она расправила смоляные крылья и полетела прочь — грузно и как бы припадая, плюс ноги врастопырку.

— Все бабы дуры, даже богини, — пробурчал Тихон. — Вчера всё устраивало, сегодня жалуется. А где мои глаза были?!.. И чем я думал-то?

Потомок Приапа отлично знал ответ на последний вопрос.

XXXIV

Никогда не пренебрегайте тайным предчувствием,

предостерегающим вас об опасности, даже в тех

случаях, когда вам кажется, что нет никакого

основания придавать ему веру.

Даниэль Дефо, «Робинзон Крузо»

Самым крупным попадакисом после вероломного бегства Одиссея оказалось географическое открытие — Аполлон Ромашкин застрял не где-нибудь, а на острове. Парень выяснил это эмпирически: потратил весь день и вечер на путь вдоль берега, и странствие окончилось у пещеры мёртвого Полифема.

Усталый, злой и, надо признать, отчаявшийся студент пожалел, что он не какая-нибудь фифа, которая заревела бы, побилась в истерике и успокоилась. Он мужчина. Ему так нельзя. Поэтому приходилось кипеть, как бойлер, но крепиться.

Чувство обречённости усилилось тем, что циклоп всё ещё валялся внутри, а вокруг него уже начали собираться мухи. Сам по себе ночлег рядом с мертвецом не пугал Аполлона, не в первый же раз. Да и стоит ли бояться, если даже овцы припёрлись домой и не испытывают волнения? Лишь бы запах не усилился. Уйдя глубже в пещеру, к пресному озерцу, Ромашкин вполне уютно обосновался, принёс хвороста и коряг, развёл костёр.

Основной проблемой студент считал полнейшее отсутствие всяких плавсредств. Ни единой лодчонки по всему берегу.

«Допустим, я тут застряну надолго, — начал рассуждать Аполлон, скромно перекусив частью запасов, оставленных ему Одиссеем. — Надо бы избавиться от тела... Легко сказать. Сам убил, сам и выноси. Докатился...»

Тут мысли Ромашкина перескочили на другое. Ему повезло, он за всё сегодняшнее путешествие не встретил ни одного циклопа. В успешном исходе нового поединка Аполлон уверен не был. «Кстати, любопытный вопрос, — подумал Аполлон, — известна необычайная моя живучесть, но что будет, если меня тупо сожрут, как Полифем съел матроса?»

Внимание парня снова переключилось, теперь на события прошедшего дня. Шагал студент бодро, около шести-семи километров в час, на удивление: энергия из него так и пёрла. Вышел примерно в полдень. А часов в десять уже прибыл в знакомое место, будь он неладен. Итого километров шестьдесят-семьдесят. Если предположить, что остров имеет почти круглую форму (а основательных загибов на пути Ромашкина не случилось), то радиус будет примерно десятикилометровым, стало быть, площадь около 300 квадратных километров. В принципе, неплохо.

Делать с этим приблизительным знанием было нечего, и Аполлон вернулся к основной проблеме — как попасть в Дельфы. Здесь острая мысль парня основательно притупилась. Нормальных решений у задачи Робинзона, живущего на одном острове с несколькими одноглазыми Пятницами, не находилось.

— Утро вечера мудренее, — философски изрёк студент и стал готовиться ко сну.

За день он не раз прокрутил в уме разговор с Афиной-Клепсидрой, и проникся определённой паранойей: уголовники и пьяницы, коими являлись светлые олимпийцы, запросто могли напасть на него, в любой притом миг. Поэтому Аполлон распаковал свои доспехи и приоделся. Глупая мера, но надо же хоть как-то себя успокоить.

Обломок чаши, с которой всё и началось, он уложил поодаль, меж камнями, чтобы случайно не раздавить.

Вернулся к костру, привалился к валуну и стал клевать носом.

Так он и задремал, словно нерадивый часовой. Может быть, прошло два или три часа, костёр уже прогорел, когда Ромашкин внезапно проснулся, хватаясь за меч. И откуда только такие рефлексы?..

Судя по звукам, в пещере кто-то был. Ну, кроме него, овец и мёртвого Полифема. Кто-то раздражённо бубнил хриплым голосом. Голос становился громче и громче.

В полнейшей темноте едва краснели только угольки остывающего костра. Парень на всякий случай поднялся, слегка разминая ноги, руки и шею.

Вместе с бубнящим визитёром приближался и свет.

Наконец, Аполлон увидел мужика с большим неестественно ярким факелом в руке. Не обошлось без колдовства, смекнул парень.

Зала, в которой находилось озерцо и импровизированный лагерь студента, вполне сносно осветилась, визитёр воткнул факел в каменный пол, будто в песок.

Вывод напрашивался сам собой — пожаловал ещё один бессмертный.

Появившийся был знаком Ромашкину. И ассоциировался с чем-то плохим... Троя! Они встречались в пылающем городе! Этот тип подал Аполлону руку и вместо того, чтобы затащить его на крышу, сам свалился в проулок. А потом улетел. Ну, да, очередной божок.

Этот несуразный топал по-деловому к парню, хромая едва ли не на обе ноги, сосредоточенно щурился и, кажется, улыбался. А на подходе ещё и руку стал протягивать к Ромашкину.

Потешная картина слегка развлекла студента и ослабила его бдительность. Поэтому он пропустил сокрушительный удар в солнечное сплетение.

Было больно.

Аполлон пролетел метров пять, согнувшись буквой «г». Его полёт окончился некомфортным приземлением на каменистую эллинскую почву.

К собственному удивлению, Ромашкин не выронил меча. И острейшая поначалу боль прошла ещё в воздухе. Зато появилась максимально холодная ярость и нерушимая уверенность в успехе. Хромой — пожалеет.

Поднявшись на корточки, Аполлон посмотрел исподлобья на обидчика. Тот не торопился. К нему присоединились три странные крупные кошки с горящими зелёными глазами. Сделанные из металла, они двигались грациозно и опасно, как живые.

Бог жестом отправил их в атаку.

Одна бросилась прямиком на Ромашкина, две другие, прыснув в стороны, зашли с флангов. Парень никогда не видел, чтобы кошки охотились группой. Ну, если это не львы какие-нибудь. Впрочем, не до теории.

«Фронтальная» кошка взмыла в прыжке, и парень заметил внизу её груди красный огонёк. Абсолютно уверенный в себе Аполлон самурайским взмахом полоснул воздух, и меч встретился с красным огоньком, как того пожелал парень. Кошка с жалобным криком пролетела над Ромашкиным, упала плашмя, прокатилась кубарем по камням, уткнулась в стену пещеры и больше не пошевелилась.

Кошки, забегавшие с боков, несколько убавили прыть — смерть подруги их явно впечатлила. Покачал головой и олимпиец. Обострённое восприятие Аполлона заметило и приняло к сведению все эти изменения, парень словно обрёл абсолютное зрение, позволявшее контролировать пространство в пределах трёхсот шестидесяти градусов.

Хищницы прыгнули одновременно. Одна налетела грудью на выставленный клинок, вторая царапнула когтями левую руку Ромашкина, которой тот попытался блокировать её атаку. Пальцы студента сомкнулись на металлической шее волшебной кошки.

Убедившись, что погас ещё один красный огонёк, парень резко выдернул меч из тела напоровшейся хищницы и рубанул по телу пойманной.

Клинок увяз в металле.

Ромашкин отпустил его и со всей силы ввалил кулаком в красный кругляш, мерцавший между передними лапами кисы. Зелёные глаза хищницы плавно потемнели.

Три противницы из трёх.

Он разжал пальцы левой руки, кошка с предсказуемым грохотом упала к его ногам. Аполлон выпростал меч и негромко сказал хромому:

— Лучше беги.

Олимпиец рассмеялся. Он был могуч и быстр, а главное — бессмертен. Уверенность в своих силах давным-давно стала его главным панцирем. И бог побежал, но не от Ромашкина, а наоборот к нему.

Не пройди Аполлон через местные злоключения, он наверняка дрогнул бы и растерялся, но сегодня он оказался абсолютно в такой же броне, что и хромоногий олимпиец.

Они сшиблись, словно два локомотива, и студент пропустил удар кулака в бок, зато рассёк противнику живот и грудь взмахом клинка снизу вверх.

Здоровенный кулачище у олимпийца был, что твой молот — Ромашкина словно ветром сдуло в сторону. Защитные пластины доспеха вдавились в рёбра, и парень рывком сорвал их, будто не было прочных кожаных ремней.

Встав на ноги и обернувшись к олимпийцу, Аполлон увидел того освобождающимся от рассечённой и окровавленной одежды. Бог остался голым по пояс, и Ромашкин стал свидетелем того, как глубокий порез, из которого только что обильно лилась кровь, затягивается сам собой, не оставляя следа.

— Кто ж ты такой? — пробормотал студент, хоть и осознавал глупость этого риторического вопроса.

Противник решил ответить:

— Я Гефест. Мне нужно твоё сердце, чужак.

«Угу, одежда и мотоцикл», — мысленно расширил список Ромашкин.

Он с удовлетворением заметил, что ничуть не дрогнул, это обстоятельство его обрадовало, но и не приблизило к победе. Зато мысли летели необычайно легко, так как не вязли в зарослях совести и страха.

Поэтому при следующей сшибке Аполлон не только уклонился от убийственного кулака Гефеста, но и отсёк ему ногу всё тем же взмахом снизу вверх. Ромашкин подсмотрел его, наблюдая за тренировками Диомеда, и опасался этой атаки, когда выходил на поединок с прославленным греком, да настолько переволновался, что до мечей дело так и не дошло.

Разрез получился на зависть: полбедра осталось с Гефестом, остальное отделилось, словно и не было. Здоровенная ножища упала в одну сторону, а олимпиец, которого Аполлон ещё и задел плечом, завалился в другую. Как бы ни был силён трэш ситуации, парень пинком отправил Гефестову ногу подальше, вдруг она прирастёт?

Олимпиец принялся истекать кровью, с открытой бедренной артерией это было неизбежно. Наверное, Ромашкину следовало ужаснуться делу рук своих, но он воспринимал всё с исключительно социопатической холодностью.

К тому же, начали проявляться чудесные регенерационные свойства олимпийского тела: сосуды сжались, кровь унялась.

— Отдай мне ногу, — сквозь зубы процедил Гефест, отчаянно пуча глаза то ли от боли, то ли от ненависти к Аполлону.

— Ты как баба на рынке, — ответил парень. — То сердце тебе подавай, то ногу.

— Заткнись, смертный и отдай мне её! — проревел бог, практически не скрывая нетерпения.

«Форменное ницшеанство», — мысленно усмехнулся Ромашкин, глянув на мизансцену как бы со стороны.

— Итак, ты слабее меня, — раздумчиво и назидательно сказал он. — Твоя жалкая попытка убийства провалилась. Что я получу, если в припадке милосердия отдам тебе твою запчасть?

— Проси о любом, — тихо проговорил Гефест, не глядя на победителя.

Парень почесал макушку:

— Да я, вроде как, не в том положении, чтобы просить. Это ты у нас — одна нога здесь, другая там. Поэтому я потребую.

— Требуй, — сдавленно выдохнул олимпиец, держась за обрубок и всё пристальней поглядывая на отсечённую конечность.

Ромашкин догадался: ногу следовало приживлять как можно скорее, вот Гефест и нервничал. Значит, можно не спешить.

— Ну, перенесёшь меня в Дельфы... — протянул Аполлон.

— Перенесу!

— Не перебивай! — прикрикнул студент. — Ну, вот. Сбил с мысли...

— Давай скорей! — почти взмолился олимпиец.

— Ладно, вспомнил. Поклянёшься не вредить мне. И всё.

— Даю тебе священное слово бога, что перенесу тебя в Дельфы и клянусь не чинить тебе зла, — поспешно, но со сдержанной торжественностью проговорил Гефест.

— Ни в каком виде, безоговорочно, без ваших древнегреческих хитростей, — уточнил Ромашкин.

— Обещаю, обещаю! Давай же её скорее!

Нога прижилась за пару минут. Впечатляющее, хоть и немного отвратительное зрелище.

«Вот бы у нас такие технологии были», — позавидовал Аполлон.

— Кошек немного жалко, — с грустью сказал Гефест.

Парень подошёл к одной из них, присмотрелся.

— Да, действительно. Произведение искусства. Ну, ты их на меня натравил. Извини.

— Не беда, потом оживлю, — махнул могучей ручищей бог. — Ну, что, чужак, полетели?

Сначала Зевс устроил глобальный разнос. Прилетело всем от Геры до младших полубожков. Но супруге Громовержца было почти не обидно: главное, он вернулся, и Олимп даст отпор двум потрясателям реальности.

Слегка успокоившись, Зевс поднял примирительную чарку и удалился с женой и Афиной совещаться.

— Говори, — велел он Гере, и та кратко изложила все события последних дней.

— Стало быть, в хозяйстве мойр едва ли не пожар, — подытожил Громовержец. — Я тебя люблю бесконечно, Гера, но ты совершенно выпустила события из рук. Распылила силы. Зачем посылать по очереди нескольких детей, когда необходимо было схватить и заковать обоих чужаков? Разве не нужно было, прежде всего, остановить их деятельность? А чего добились Афродита и Арес? Они настроили ложного Аполлона против нас. Что, Афина?

Дочь Зевса рассказала о путешествии и разговорах с Аполлоном.

— Хорошо, мудрейшая из моих детей, — произнёс царь Олимпа, потирая плечо. — Допускаю, что он нам не враг, хотя парень явно не промах... Ты наверняка смягчила его сердце, но речи весят меньше клинка. Скажите мне, ближайшие мои соратницы, почему вы не действовали сообща?

— Мы недооценили угрозу, — признала Афина.

— И слишком поздно узнали о ней, — добавила Гера.

— Мирная жизнь сделала нас мягкотелыми и беспечными, — резюмировал Зевс. — Я отправляюсь к мойрам, а вы собирайте всех богов, ещё не понятно, кто будет нам нужен.

XXXV

Задача сделать человека счастливым

не входила в план сотворения мира.

Зигмунд Фрейд

Полутёмная зала дельфийского храма почти неуловимо изменилась.

В мире застывшей тишины, который совсем недавно возмущала своими репликами только Елена Афиногенова, всё ещё разбегались осколки эха, повторявшего слова неизвестного визитёра, когда где-то вверху, под потолком, раздался новый звук — сначала тихо, потом громче скрипело и подшоркивало, будто что-то мерно разматывалось.

Постепенно из мглы опустилась на верёвках этакая строительная люлька с неряшливо прикреплённым к ней облаком, нарисованном на картоне.

В люльке стоял парень лет двадцати, а может, чуть старше. Вполне ординарный для россиянина тип. Одет он был в тогу, вид себе придал торжественный и несколько, почудилось Ленке, надменный. Впрочем, любой, кто стоит выше тебя, выглядит надменно.

На лицо парень был такой же русак, как и она или Аполлон Ромашкин.

«Дура ты, дура! — укорила себя студентка. — Он же по-русски с тобой говорил! Он такой же, как мы!»

— Ты кто? — спросила она.

— Deus ex machina, — с улыбкой ответил незнакомец. — Или лучше бог без имени.

Он сошёл с люльки на пол, и нехитрое театральное устройство само собой растворилось, словно и не было.

И хотя у Ленки накопилось сто тысяч пятьсот вопросов, «бог без имени» её опередил:

— Скажи, тебя и твоего парня Сцилла прислала?

— Кто?!

— Зиля.

Ленка так и села. Незабвенная профессорша Зиля Хабибовна?! Вот так номер!

— Так ты её ученик!

Парень грустно рассмеялся:

— Чертовски меткое попадание, Елена. В самое больное место, надо признать... Я её одногруппник и, ну, мы дружили.

Девушка совсем растерялась:

— Она же... ей же... Да она пенсионерка уже!

Пришла очередь незнакомца ронять челюсть.

— Хочешь сказать, что дома прошло лет сорок?!..

Он приблизился к круглому камню, на котором сидела Ленка, и тоже плюхнулся, только чуть поодаль. Вид у «бога без имени» был удручённей некуда.

— А почему бы и нет? — пробормотал одногруппник Сциллы. — Я тут вечность провёл...

— Надо же, её уже тогда этой кликухой величали? — поинтересовалась пифия Афиногенова, чтобы как-то переключить внимание парня.

— Да я и придумал, — отмахнулся он.

Новая страшная догадка посетила студентку:

— Так, стоп, это ты за этим всем стоишь?! Это всё — твоих рук дело, деятель из машины?!

— В каком-то смысле, — печально подтвердил он её гипотезу.

— Тогда живо отправляй нас обратно! Меня и Аполлона! И, чёрт тебя возьми, не перепутай!

«Бог без имени» с симпатией поглядел на пифию Афиногенову.

— Ты очень сильна духом, Елена Дельфийская. Горяча и... ну, всё у тебя просто. Да и в твоём Аполлоне я это разглядел тоже. Здравствуй, племя молодое, незнакомое. Мы не такие были... насколько я помню. — Он помолчал. — Понимаешь, я не знаю, как вы сюда попали. И не представляю, как вас вернуть. Я не знаю, как самому-то отсюда сбежать! Я много лет искал выход из плена, в котором оказался...

Огорошенная Ленка слушала, не перебивая. И тогда питерпеноподобный одногруппник Зили Хабибовны рассказал свою историю.

Когда-то его звали Кириллом, и он с детства проникся древнегреческой мифологией и историей. На исторический факультет вуза он поступал, прочитав практически всё, что можно было достать по этой теме. Ещё абитуриентом Кирилл познакомился с миниатюрненькой восточного вида девушкой Зилей, и выяснилось — они оба буквально повёрнуты на Элладе.

Поступили, стали не разлей вода, и дело не исчерпывалось общим интересом, в конце концов, они были молодыми, а секс был в СССР и при Брежневе.

В какой-то момент оказалось, что Зиля знает не просто доступные любому посетителю библиотек источники, но и обладает дополнительными знаниями, правда, Кирилл посчитал их ненаучными. Домыслы каких-то странных и никому не известных исследователей. В основном, они касались ритуалов жертвоприношений, технологий предсказания и прочей «поповской чепухи», только древнегреческой.

На крымских раскопках (золотые деньки!) Зиля откопала чашу. Кирилл никогда не видел подругу настолько возбуждённой, она стала просто одержимой. И повела себя совсем не по-комсомольски. Во-первых, она умудрилась оставить находку в тайне ото всех. Во-вторых, ночью, когда они вдвоём по обыкновению улизнули из лагеря, Зиля показала чашу ему и заявила, что такие вещи случайно в руки не попадают, ведь это жертвенный предмет, который наверняка поучаствовал не в одном магическом ритуале, а значит не пустышка.

Кирилла вся эта муть не убеждала, но как хороша в эти минуты была Зиля! Такого секса, как в ночь после находки чаши, у них ещё не случалось. Энергия переполняла девушку, сделала её совершенно другим человеком. Будто не со студенткой, а с древней жрицей уединился Кирилл!

Они припрятали чашу, хотя парню было не по себе — всё же находка крупная и необычайно хорошо сохранившаяся. Днём Зиля с утроенным рвением окапывала участок, где нашла чашу, а ночью они вновь и вновь доставали артефакт, обсуждали его возможные свойства, и всё заканчивалось настолько страстным соитием, что их едва не застукали.

Тогда они нашли тайное место ещё дальше от лагеря.

Всё это время Зиля твердила о некоем ритуале, который позволил бы посетить мир олимпийских богов, как наяву. Материалист Кирилл в сверхъестественное не верил. Но ради такой волшебной девушки, как Зиля, был готов поучаствовать в дурацком представлении, и даже не заржать.

Так и не найдя других предметов на своей «делянке», девушка постепенно свыклась с мыслью, что одна чаша уже бесценное сокровище. В ночь перед отъездом домой Кирилл и Зиля приготовились к ритуалу. Девушка ждала чуда, парень алкал экзотической близости с той, кто окончательно свела его с ума.

И она прочитала какие-то заклинания на греческом, а он надрезал руку и пролил в чашу молодую дурную кровь. В тот же миг пещерка, в которой Зиля и Кирилл уединялись, наполнилась белым дымом или, может быть, паром, и студент очутился в мглистом безграничье. Мутные бесцветные массы клубились и наползали друг на друга в густых сумерках. Ощущения подсказали парню: он не то падает, не то взлетает, а, скорее всего, завис в пространстве, где совершенно неважно, что происходит с неким Кириллом, которого здесь быть не должно.

Советский студент пережил все этапы, знакомые Ленке не понаслышке: «Я сплю?!», удивление, страх, отчаянье, сомнения в собственном здравомыслии... Справившись с бурей эмоций, Кирилл вспомнил долгие разговоры с подругой, а также её заклятья.

Идея крутилась вокруг попадания в эпоху великих событий, когда рождались боги, сменялись их поколения, затем появлялись люди, и легендарные герои совершали деяния, воспетые аэдами древности... Прочитанные Зилей заклинания приглашали человека пройти путь от Хаоса к Веку Людей.

Осознав это всё, юный материалист из Советского Союза испытал непередаваемый шок — по всей видимости, он висел посреди первородного Хаоса, если уж следовать сумасшедшей логике Зилиных изысканий.

И тогда Кирилл, чьё имя происходит от греческого «господин», припомнил, что безграничный тёмный Хаос породил богиню Земли — Гею. И стало по слову Кириллову.

Мгла заструилась гигантскими вихрями, и космическая буря бушевала долгое время, ничуть не задевая студента, пока мгла не расступилась, и он не увидел впереди и ниже себя бескрайние тёмные пространства тверди. Так появилась Гея.

Древнегреческая модель мира была геоцентрической. Могучая земная твердь, над ней небо — Уран, глубоко под ней — мрачный и бездонный Тартар.

Кто или что делает живое живым? Эрос, вспомнил Кирилл. Так из Хаоса вышел бог любви.

Дальше следовали вечный мрак — Эреб, а также ночь — Нюкта. Эреб и Нюкта породили Эфир, то есть вечный свет. Появилась богиня дня — Гемера. Над землёй стали сменяться часы Нюкты и Гемеры.

Уран, сын Геи, воцарился надо всем, взяв Гею в жёны. Увы, верования греков предполагали массу кровосмесительных браков и, раз уж речь зашла о недостатках, бунтов против собственных отцов.

По телу Геи «пробежались» многовековые землятресения, раскалённая лава била в небо фонтанами, трещины то возникали, то затягивались, словно огромные раны, и в результате выросли величественные горы, а низины заполнились вечно беспокойным единым морем.

Впав в некое непобедимое оцепенение, Кирилл будто бы силой каждого нового воспоминания подталкивал эволюцию этого неправильного мира. С изумлением и страхом наблюдал он, как воплощается в жизнь всё, что он когда-то прочитал в книгах. Уран и Гея породили двенадцать титанов, по шесть дочерей и сыновей: Океана, Фетиду, Гипериона, Тейю, Иапета, Тефиду, Криоса, Кея, Мнемосину, Фебу, Рею и Кроноса.

События неслись перед глазами Кирилла с впечатляющей скоростью, но всё же это были не века, а целые эпохи. Гиперион и Тейя дали миру Гелиоса, Селену и Эос. День и ночь обзавелись своими небесными телами. Титаны занялись терраформированием: проступили реки, отдельные моря, зазеленели поля и леса, появились животные. Кирилл пытался редактировать эту противоестественную «эволюцию по-эллински», но ничего не добился. Оказалось, что его личные соображения здесь не имеют приказной силы, мир просто извлекает из него нужные знания и воплощает. Он отчаянно желал хотя бы ускорить эту глобальную постановку, ведь сначала была надежда на освобождение после того, как занавес, наконец, скроет сцену размером в целый мир, а потом Кирилл мечтал о скорейшей развязке, даже если он станет ненужным и погибнет вместе со спектаклем. Ему не удавалось ничего — ни перескочить через события, ни подогнать вялых кляч своих мыслей. Ужасно, обидно, но студент продолжал висеть где-то внутри и вовне этой исполинской драмы, находясь совсем в ином времени, нежели её течение.

Появились циклопы и сторукие великаны, гневный Уран заключил их в недра Геи, стало ей тяжко носить в себе этих монстров, и она призвала титанов восстать против отца.

А как был низвергнут Уран? Его оскопил Кронос. Кирилл стал причиной и свидетелем и этого постыдного акта исторической драмы. Все лютые деяния богов парень принимал на свой счёт: не будь здесь его, не воплотились бы злые сверхъестественные существа, которых обманом свергали бы собственные отпрыски.

Воцарившийся Кронос получил от мстительницы-Нюкты «в подарок» Танатоса, Эриду, Апату, Немезиду и многих других носителей пороков или вершителей справедливости...

На каждое сильное движение души или природы приходится по своему богу.

Время царствования Кроноса иногда называют Золотым Веком, но никогда не было на земле столько ужасов, обманов, раздора и несчастий.

Здесь Ленка Афиногенова не выдержала и попросила Кирилла хотя бы чуть-чуть ужать рассказ. Он обиделся, но всё же счёл просьбу оправданной, и девушка в экспресс-режиме узнала, как Кронос повторил судьбу отца, будучи оскоплённым младшим сыном Зевсом, и как к власти в этом мире пришло третье поколение богов — олимпийцы.

Титаномахия, появление людей, дар Прометея, безумные преступления и расплата Тантала, деяния Геракла — всё это было упомянуто вскользь. Ленка и так прониклась масштабом пытки, которую вынес Кирилл. Она и парнем-то его мысленно не могла назвать — сколько он пережил тысячелетий в своём подвешенном положении?..

— И ты не мог пошевелиться? — спросила она.

— Нет. Умом понимал, что надо попытаться, но тело не чесалось, ничем не тяготилось, даже сердце ни разу не стукнуло, я был словно в застывшем кинокадре, зато всё вокруг продолжало двигаться.

— С ума сойти!

— Случались и такие периоды. Своеобразное помутнение сознания в эпохи безвременья.

Ленка заговорила не сразу:

— А как же ты... Почему ты сейчас двигаешься?

— Благодаря тебе, я полагаю, — улыбнулся «бог без имени» по имени Кирилл. — Когда вы с Аполлоном сюда попали, я словно начал просыпаться от долгого сна. Раньше мой персональный эллинский мир сам собой сбывался, будто спектакль. Ткалось полотно судьбы, струились нити, и тут ваше вторжение в ткань сущего произвело страшные изменения.

— Какие?

— Аполлон, ни черта не зная мифологию, ломает чреду событий. А ты, также обладая самостоятельной по отношению к этой реальности волей, производишь ещё более существенные изменения. Ты меняешь природу здешних людей, на ходу перекраиваешь привычный рисунок судьбы, станок мойр идёт вразнос. — Кирилл раскинул руки и потряс ими. — Это всё вот-вот разрушится.

— Из-за меня?!

— А кто царству Аида устроил Хиросиму с Нагасаки? Кстати, твой друг тоже открыл мощь русского мата. Он пишет похабные слова мелом.

Ленка невольно рассмеялась — совершенно несопоставимы масштабы судеб мира и короткий матерок, нацарапанный на каком-нибудь заборе, а тут гляди ж ты...

— Не представляю, что тут смешного, — пасмурно пробурчал Кирилл. — Всё построенное за долгие века, может рассыпаться из-за банальной ругани.

— И разве это не забавно? — не смолчала студентка.

— Повиси с моё... Когда ты впервые остановила время, я и освободился. Отмер и упал на землю. Ох, и натерпелся же я. И больно было.

— Ну, к моим ногам падали прямо с Олимпа, — похвасталась Ленка.

— Видел. Только я падал с куда большей высоты. Да не в том соль. За эти дни я выяснил одну действительно забавную деталь: моё присутствие здесь по-прежнему пассивно. Меня не видят, не слышат, я не могу ничего взять, подставить ножку, отвесить пинка... Меня тут словно нет! Всё, что я могу — создавать какие-то иллюзии для себя. Ну, и для тебя.

Ленка подсела к нему поближе, дотронулась до плеча.

— Видишь, ты реален.

Кирилл положил ладонь на Ленкину руку, благодарно пожал её пальцы. И куда деваться, глаза встретились, проскочила незримая искра. Нет, это была не любовь, просто девушке стало жаль этого парня удивительной судьбы, а Кирилл так много эпох никому... ну, не жал руку.

XXXVI

— А, вот каким голосом запел, немец проклятый!

Теперь я знаю, что делать. Вези меня сей же час

на себе, слышишь, неси, как птица!

— Куда? — произнес печальный чёрт.

— В Петембург, прямо к царице!

И кузнец обомлел от страха, чувствуя себя

подымающимся на воздух.

Н. В. Гоголь, «Ночь перед Рождеством»

Аполлон Степанович Ромашкин и Гефест Зевсович бесфамильный вышли из пещеры циклопа под ясное звёздное небо.

Яркая Селена прочертила дорожку через море.

— Нам как раз туда, — без энтузиазма высказался бог кузнечного ремесла.

Сунув половинку жертвенной чаши за пазуху, Аполлон не успокоился — не хватало ещё потерять её над морем. Он сходил к трупу Полифема, мечом отхватил от циклопьей рубахи холстину подлинней, вернулся наружу. Вытащил драгоценный черепок, аккуратно замотал его в холстину, начинив углубление специально оторванным куском материи, получился длинный кушак с грузом посредине. Задрав толстовку, Аполлон выше перевязи с мечом обмотал торс этим кушаком, затянул двойной узел. Подёргал в разные стороны. Крепко. Подышал, поприседал. Сойдёт.

— Я готов.

Гефест, внимательно наблюдавший за его приготовлениями, спросил:

— Можешь меч поместить за спину? Иначе он будет бить меня по ноге.

Парень сдвинул перевязь так, что меч стал подобием хвоста. Ходить неудобно, зато мешать не будет при полёте на закорках бога.

Кузнец покорно, и в то же время, не теряя достоинства, подставил спину, Ромашкин обхватил его шею руками и подпрыгнул. Могучие руки Гефеста прошли под коленями парня и сомкнулись в замок.

— Держись, — произнёс олимпиец и взмыл в звёздное небо.

Аполлон едва не расцепил руки, но удержался. Летели быстро, но невысоко.

Долгое время они держали курс прямо на луну, будто она и была конечным пунктом их рейса. Потом Гефест стал забирать правее.

— Почему сворачиваем? — прокричал Ромашкин.

— Луна движется, а нам не с ней! — ответил кузнец.

Море под летунами постепенно стало волноваться, погода резко испортилась, в лицо задул северный холодный ветер.

— Что за шутки, дядя? — озадачился Гефест и взял выше.

Аполлону сделалось холодней.

— Нельзя пониже?

— Не видишь? Море взволновалось! Посейдон в гневе! — проорал бог-кузнец. — Знать бы ещё, на кого сердится.

«Узнал, поди, кто Полифема ухайдакал, — предположил Ромашкин. — Проболтались Одиссеевы матросы. Или Афина стуканула».

Гадать не было смысла. Оставалось коченеть и держаться за Гефеста.

Меж тем, борей всё крепчал и крепчал, волны становились выше и выше, воздух наполнился мельчайшими брызгами. Вскоре Аполлон насквозь промок, и ему сделалось ещё холодней.

Даже зубы начали подстукивать.

«Почему все эти злоключения не могут пройти в уютной, тёплой обстановке? —сокрушался про себя студент. — Ладно ещё, когда по балде бьют или копьями-мечами в грудь тычут, но вот это всё терпеть... Хотя... Возьми себя в руки, рохля!»

Мысленно выписав себе люлей, Ромашкин заметно приободрился. Правда, ничуть не согрелся. А море продолжало раскачивать валы и атаковать летунов порывами сырого ветра. Луна давно спряталась за тучи, стало темно.

— Не низко идём? Помни, ты обещал не вредить! — прокричал Аполлон.

Раздражённый бог-кузнец ответил:

— Потерпи, чужак! Осталось совсем немного. Я вижу бе...

Тут Посейдон изловчился и достал-таки Гефеста и его «наездника». Волна, словно огромный молот, ударила сбоку, Ромашкин не смог удержать руки сцепленными, да и олимпиец явно не ожидал настолько удачной атаки. Так или иначе, бог и студент разлетелись в разные стороны, Аполлона затянуло под воду, завертело, он отчаянно старался сориентироваться, но его восприятие запуталось.

«Не хватало ещё утонуть!» — мелькнула мысль, и сразу же накатило знакомое чувство отстранённого бешенства. Значит, рядом появился олимпиец, замысливший худое.

Да, Гефест давал слово, только где гарантия его честности? Люди и боги часто нарушали обещания. Предательство?..

Несмотря ни на что, Аполлон держал глаза открытыми. А щипало адски! Подводная темнота не давала никакой информации, но тут парень уловил стремительно приближающееся пятно света.

Гигантская светящаяся рыба, длинная, как змея, врезалась лбом в Ромашкина и повлекла его, распластанного, куда-то вперёд.

При столкновении Аполлон выпустил из лёгких остатки воздуха. Непередаваемо тянуло сделать вдох. И тут он почувствовал, что рыба выпихнула его на поверхность. Студент высоко подлетел, отчаянно хватанул ртом спасительный воздух и тут же устремился вниз, снова в воду.

Бултыхнулся, стал грести вверх. Вынырнул, ещё вдохнул. Качало неистово. И ощущение опасности не проходило.

Тут-то Аполлон и увидел Посейдона.

Повелитель морей с трезубцем в руке, объятый божественным светом, наблюдал за Ромашкиным, стоя в своеобразной колеснице, точнее, лодке, запряжённой двойкой морских коней. Кони выглядели, как их обычно рисуют — тело и голова лошадиные, а внизу плавники. Штормовая волна деликатно держала Посейдона на своём гребне, не опрокидывая и не качая.

Аполлон успел это всё разглядеть обострённым зрением перед тем, как его снова боднула рыба, и он опять подлетел вверх. На излёте парень увидел бросок морского повелителя. Трезубец с неимоверной скоростью устремился к Ромашкину.

Он не растерялся, а на автомате выставил руки перед собой. Руки не жалко, лишь бы в брюхо три шампура не словить.

Один из зубьев проткнул-таки мышцу левого предплечья, и тут всё замерло.

Всё, кроме самого Ромашкина. Он рухнул в замершую воду, но не провалился под неё, как обычно бывает, а пребольно об неё приложился. Будто на асфальт упал!

А тут ещё эти вилы дурацкие в руке торчат...

Парень заорал от боли, притом орал нецензурно, нецензурнее некуда, и это был единственный звук в этом мировом стоп-кадре.

Выдернув Посейдонов трезубец, Аполлон зажал кровоточащую сквозную рану и принялся соображать, чем бы перевязаться. Оглядел себя. Хорошо ещё, царь морской давал ровное мягкое освещение, а остекленевшая вода отражала и, вроде как, усиливала свет. Кроме импровизированного кушака, в котором лежит осколок чаши, никаких перевязочных материалов не было.

Чаша!

Ромашкин забыл про рану, ощупал осколок, привязанный к боку. Целёхонек.

Глянул на раненую руку. Ничего! Затянулась дырка-то.

Подняв трезубец, Аполлон направился к Посейдону.

— Ну, ладно. Хочешь по-плохому, сделаем по-плохому.

Сиятельный олимпиец смотрелся форменным памятником. Мощная фигура бородатого вождя. Выпученные в суровом и жадном ожидании глазищи, всклокоченная борода колечками... Орёл!

Аккуратно, чтобы не поскользнуться, поднявшись к «повозке» морского бога, парень хладнокровно пригвоздил трезубцем правую ступню Посейдона к полу. Силёнок хватило — орудие проткнуло днище этой лодки насквозь.

Теперь следовало сориентироваться, куда идти. Шут знает, сколько продлится этот стоп-кадр, и лучше унести ноги подальше от разгневанного морского владыки. Вдруг он не поймёт намёк?..

Аполлон огляделся. Гефеста нигде не было. Ну, он бессмертный, он выплывет.

Что он там говорил? Вроде бы, берег недалеко.

Всмотревшись пристальней, парень увидел тусклые огни. Закрыл глаза, снова вперился в направлении, где ему почудился свет. Ага, не почудился. Значит, нам туда дорога. И — желательно в темпе.

Полюбовавшись на диковинных коней Посейдона, Ромашкин побежал к огням.

Зевсу не понравилось то, что он узнал в пристанище мойр. Вторгшиеся в честной мир чужаки продвинулись в своих злостных деяниях чрезмерно. Мало того, что царство мёртвых оказалось в руинах, так ещё и Посейдон в непосредственной опасности.

После грохота станка, писка ткачих и общей гнетущей печали, которая окутывала пристанище мойр, Зевса ломало похлеще, чем Геру. Тошнило нечеловечески (впрочем, он и не был человеком), голова, казалось, расколется, как тогда, когда из неё появилась любимая доченька Паллада, и очень хотелось спать.

Но было ли время для сна? Мойры считали, что было. Самому Громовержцу так не виделось. Никогда ещё он не сталкивался с потусторонними врагами. Когда олимпийцы низвергли поколение отца в Тартар, узор судеб, безусловно, поменялся, притом кардинально. Но общий холст бытия всегда оставался прежним. Сегодня Зевс узрел нечто совершенно чуждое. Да ещё и пальцы порезал. А ведь Атропос предупреждала... Разгневанный Тучегонитель попробовал порвать одну из красных нитей, только подложная пифия оказалась чересчур живучей.

К пряже судеб могут прикасаться лишь мойры. Рвать жизни — только нарочитыми ножницами. Расплата за попытку вмешаться в мировую ткань — порезы, которые будут долго зарастать.

— Как же ты, дурень, будешь молнии метать? — угрюмо вопрошал себя Зевс, когда шатаясь, словно пьяный, возвращался из подземелья мойр. — И насколько, Тартар тебя возьми, твоя кровь могла напитать силы проклятой девчонки?

Мысли Громовержца расслаивались и множились, как стук ткацкого станка, разносившийся эхом по олимпийским коридорам. Жизненная необходимость сконцентрироваться разбивалась о жесточайшую головную боль. Всё плыло перед помутившимися очами Тучегонителя. Он держался за стену пораненной рукой, и за ним оставался кровавый след.

Доковыляв до чертогов, Зевс припал к загодя припасённой здесь чаше с нектаром. На мгновение ему полегчало, создалась иллюзия полного исцеления, а затем внезапно вырвало. Проблемы накатили с утроенной силой.

Царь богов грузно плюхнулся на ближайшую мраморную скамью и несколько минут глубоко дышал, силясь хоть как-то прийти в себя.

— Чтоб я ещё раз... — страдальчески пробурчал он и замолк, ведь знал: потребуется — пойдёт.

Ему полегчало, и он вернулся в пиршественную залу. Многих олимпийцев ещё не было, хотя Зевсу казалось, что он распорядился собрать всех бесконечно давно.

Посредине залы Громовержец непонятно как запнулся и упал. Царь богов растянулся на мраморном полу и в гневе обернулся посмотреть, что попалось под его ногу. Обнаружился Феб — голый, шальной и в любовном экстазе.

— Сын мой, ты обезумел?! — прогремел Тучегонитель.

—Папа?! Ик! — Шальные глаза Кифарета блуждали, казалось, каждый по своей траектории. — А где пифия?..

— Проспись, ты пьян, — досадливо промолвил Зевс, поднялся и направился в свои покои.

— Куда ты, отец наш? — спросил Гермес, сидевший вместе со всеми за столом.

— Спать, — буркнул Громовержец, не оборачиваясь.

— А как же война?.. — пискнула обычно молчаливая Геба.

— Я не спал много дней, какой из меня воин...

В покоях его дожидались Гера и Афина.

— Дочь моя, ты единственная не потеряла ума, пока я отсутствовал, — проговорил Зевс. — Руководи этим стадом, пока я не отосплюсь.

— Но... — начала было Гера, однако её супруг уже упал на ложе и мгновенно захрапел.

Афина развела руками и покинула спальню сиятельных управителей мира.

...В конце концов, тучи похудели и предательски просветлели. Последняя молния вспыхнула жалкой искрой на пальцах и с тихим пшиком приказала долго жить.

Измотанный Зевс, стоящий на одном колене, в бессильном недоумении поглядел на свои могучие руки и увидел, как они дрожат. Глаза щипало от пота.

Бог поднял голову и узрел саму бездну, сам первородный Хаос, из которого когда-то вышел Кронос.

— Кто ты? — собрав последние силы, крикнул Тучегонитель.

— Я?!.. — Бездна озадачилась, и исполинское всеохватывающее давление на Зевса чуть-чуть ослабло. — Я... Хм... А! Я — Ромашкин!

По непонятным причинам Хаос возликовал, но Тучегонителю было не до выяснения причин: радость бездны многократно усилила давление на Зевса, атомы его атлетического тела не выдержали и — разлетелись. И следа не осталось.

— А-а-а-а-а!!! — заорал Зевс и свалился с ложа на мраморный пол почивальни.

— Милый, тихо... — зажурчал в темноте голос Геры. — Это сон...

— Сон... — выдохнул Зевс. — А что такое Ро-маш-кин?..

XXXVII

Ребенок молчал до 5 лет, а потом говорит:

— Каша пригорела!

Родители к нему:

— Что ж ты раньше молчал?

—А раньше все нормально было.

Бородатый анекдот

Ленка высвободила руку, сжатую Кириллом, и сказала, глядя на изваяние Аида:

— Нам надо что-то придумать. Рано или поздно придётся запустить ход времени.

Одногруппник Сциллы Харибдовны смущённо кивнул.

— Да, и тут тебя будут ждать эти двое. — Он указал на повелителя царства мёртвых и Танатоса.

— Вот спасибо за напоминание, сама-то я забыла, — саркастически проговорила пифия Афиногенова. — Особенно про этого крылатого насильника.

Танатос, застывший во всеоружии, производил гнетущее впечатление. Ленка подумала, его можно было бы выставить в современном музее — публику пугать. Девушке было невдомёк, что наши художники ещё не на такое способны.

Впрочем, все эти рассуждения никак проблему не решали. А в покоях был ещё и Феб, уединившийся с Сивиллой. В общем, полный храм бессмертных врагов.

Ленка, в задумчивости прогулялась до Аида, потом обернулась к Кириллу.

— А что происходит с твоим восприятием с тех пор, как ты с неба свалился?

Парень взялся за подбородок, задумчиво потрепал его, и ответил, обводя рукой пространство вокруг себя:

— Я перестал быть с этим всем одним целым. Перестал «выдумывать» этот мир.

— Точно?

— Сто процентов. Как пуповину обрезали.

Девушка усмехнулась:

— Рожал?

— Миллион раз, — тихо ответил Кирилл, глядя на собеседницу исподлобья. — Я был в каждом человеке этого мира. Странная штука. Казалось бы, одновременно рождаются и умирают, дерутся и странствуют тысячи местных людей, да? А я большей частью своего сознания осознавал себя каждым из них. Представь большое музыкальное произведение, Лена. Главная неспешная тема — это извлекаемые из моей памяти сведения об истории мифической Эллады. А паузы между этими «медленными» нотами заполняются самой жизнью.

— Уму непостижимо, — прошептала студентка.

— Я не могу объяснить, такое словами не передашь, — продолжил парень, поднимаясь с круглого храмового камня. — Я побывал и Зевсом, и Кроном, и всеми остальными... Орёл клюёт печень Прометея, и это мне больно, это я Прометей! И в то же самое время, мне вкусно, я тороплюсь, упиваясь ароматом горячей крови, ведь это я, понимаешь, я клюю печень титана! А уж что во время секса между каким-нибудь Парисом и Еленой Троянской со мной происходило...

— Спасибо, не рассказывай! — оборвала его Ленка. — У меня бы башка взорвалась от такого переизбытка впечатлений.

— А у меня, случалось, и взрывалась, — сказал Кирилл, печально улыбаясь. — Ты не бойся, я с катушек не слетел. Ну, мне так кажется во всяком случае.

Ленкин ум работал в более практической плоскости:

— Ты говорил, будто вообще ни на что не можешь повлиять и никто тебя, кроме меня, не видит... Но хоть какой-то маломальский толк от тебя должен быть!

— Я упал в Фессалии, недалеко от Олимпа. А сюда я перенёсся, просто пожелав здесь оказаться.

— А груз взять можешь?

— Хм, не пробовал... — Кирилл огляделся в поисках того, что могло бы стать грузом.

Пифия Афиногенова в озарении показала пальцем на Аида:

— Обними его и попробуй перенестись как можно дальше.

«Бог из машины» скептически посмотрел на Ленку, потом на повелителя царства мёртвых. Вздохнул: чего не сделаешь ради красивой отчаявшейся дамы. Приобнял Аида.

И исчез.

Вместе с мрачным богом.

Не успела Ленка как следует удивиться, Кирилл снова материализовался в зале.

— Ну, ты голова! — восхищённо сказал он. — Котелок варит, что надо... Я, надо признать, нерешительным стал. Мог бы и сам догадаться.

— А домой вернуться пробовал? — спросила студентка.

Кирилл сник:

— Сразу же. Вот понял, что могу перемещаться, и пожелал попасть домой. И ничего.

Погрустили.

— А было бы здорово, — произнесла Ленка.

— Да...

— Я имею в виду, было бы здорово, если бы ты удалил отсюда и вот этого героя-любовника, — она махнула рукой в сторону Танатоса.

Ударив себя по голове, парень направился к богу смерти.

— А куда ты перенёс Аида-то? — поинтересовалась пифия Афиногенова.

— Домой, к Персефоне. Она там сидит, такая грустная, без мужа, на обломках их дворца... Вот будет удивление, когда отомрут! — Он обхватил плечи Танатоса.

— Подожди! — окликнула Ленка. — Предлагаю усложнить ребятам жизнь. Выставь этот весь скульптурный ансамбль так, чтобы Аид увидел, как Танатос вот таком виде тянется к Персефоне. Это их слегка отвлечёт.

Кирилл рассмеялся, качая головой, и исчез вместе с загробных дел божком.

— Готово! — отрапортовал он через минуту.

Ленка нетерпеливо топала ногой.

— Отлично, — сказала она. — Теперь надо сбагрить отсюда Аполлона. Есть идеи, куда бы его закинуть?

Одногруппник Харибдовны задумался.

— Могу хоть на Олимп доставить.

Эта идея девушке понравилась:

— Заодно посмотри, чем они там заняты, хорошо?

— Будет сделано, — с ироническим солдафонством в голосе ответил Кирилл. — Как быстро ты мной командовать начала... Но ещё удивительнее, что ты не послала меня сразу за своим рыцарем.

У Ленки челюсть отвисла. Странное дело, почему она не подумала о Польке?!..

— А ты знаешь, где он?

— Должен быть на острове циклопов. Я его в последний раз там видел.

«Прямо откровение за откровением», — подумала девушка и спросила:

— И вы... говорили?

— Нет, я предпочёл оставаться в тени. В общем, веди меня к местному Аполлону, я его утащу, а на обратном пути заскочу за твоим, — постановил Кирилл.

Так и сделали.

Пришли в Ленкины покои, демиург этого мира испарился с голым Фебом под мышкой, а пифия Афиногенова осталась в компании с Сивиллой, расположенной на кровати самым комичным образом. Её любовник исчез, и их поза, в наше время известная как миссионерская, стала неполной. В общем, голая баба в позе курочки гриль.

Прикрыв это непотребство простынёй, Ленка отошла к окну полюбоваться неподвижной ночью. Помаялась там, ожидая Кирилла. Он что-то не возвращался. Передумал помогать? Вряд ли. Он ведь надеется вернуться вместе с ними...

Девушка начала бродить по комнате.

«Ему нужно время на поиски Польки, — решила пифия Афиногенова. — Но что же делать дальше?»

Студентке было абсолютно непонятно, как работала злополучная чаша. Одногруппник Зили Хабибовны провалился в свой Хаос без чаши в руках, ведь чаша осталась у профессорши. А Ленка с Аполлоном провалились в туман, держа по половинке чаши. Никакого правила не угадывается. Чушь.

Внезапно в покоях возник Кирилл. Один.

— Где Полька?! — выдохнула девушка.

— На острове его не оказалось, — ответил парень. — Я ощущаю какое-то противостояние в царстве Посейдона. В общем, нужно больше времени. Не скучай пока.

И исчез.

«Где же ты, паразит? — подумала Ленка с тоской. — Вроде бы, беды не чувствую. Лишь бы не вляпался».

«Море волнуется раз... море волнуется два... Море волнуется три... Любая морская фигура, мать твою, замри!» — мысленно повторял на бегу Ромашкин.

Сначала создавалось ощущение, будто он находится внутри одной из самых суровых картин Айвазовского. Но вскоре свет, исходивший от Посейдона и его «колесницы», совсем перестал освещать пространство, и Аполлон попал в практически полностью тёмное пространство. Впрочем, глаза кое-как привыкли.

Он быстро выдохся — застывшие морские волны были и скользки, и высоки, так что пришлось бежать сторожко. А иногда и на всех четырёх. Чисто эволюционно человек давно встал с четверенек, поэтому усталость только добавлялась.

Дважды парень поскальзывался и падал. Пока он катился вниз, главным развлечением становилось спасение осколка чаши. Третий раз Аполлон свалился, заметив впереди движение и резко переключив испуганное внимание с поддержания равновесия на потенциальную опасность. Ни толком разглядеть ничего не смог, ни с бегом не справился.

Да ещё и приложился тем боком, к которому привязал осколок. Да ещё в лоб прилетел меч в ножнах, висевший на другом боку. Хорошо хоть, плашмя ударил.

Аполлон мысленно «возблагодарил» Посейдона и привстал на колено, морщась от боли в ушибах. Ощупал осколок чаши. Их стало два.

— Вот гадство! — посетовал Ромашкин.

— Нужна помощь? — послышалось с гребня ближайшей волны.

Стало действительно страшно. Конечно, неожиданно. И вторая же мысль — вдруг говорящий и есть повелитель этого глобального стоп-кадра?! Мало ли эти олимпийцы умеют?

Резко обернувшись на голос, Ромашкин сразу же стартовал к говорившему. До молодого незнакомца было недалеко, шагов семь, притом Аполлон рискнул, и двигался изо всех новообретённых сил.

В общем, кем бы ни был таинственный доброхот, но Ромашкин сбил его с ног, и они устремились «под откос» волны, как два незадачливых игрока в «Царя горы».

Может статься, не располовинься осколок жертвенной чаши, и Аполлон повёл бы себя иначе. Но сейчас смешались досада, страх и усталость. Психика студента приказала молодому организму проявить агрессивную активность. В падении незнакомец хотел что-то крикнуть, схватив Ромашкина за рукав толстовки, но парень уже вовсю действовал, нанося чужаку роскошный удар в подбородок.

Когда падение логически закончилось, в водяной «яме» оказались один чертыхающийся студент и второй непонятно кто в отключке.

— И что мне с тобой делать? — задумчиво протянул Аполлон, замечая, между прочим: незнакомец-то больше похож на него, нежели на древнего грека.

XXXVIII

У тебя такое же родимое пятно!!!..

Герой каждого второго

индийского фильма

Хуже всего, когда ты не знаешь всех возможностей и особенностей вещей или, допустим, талантов, которые «упали в твои руки». Так можно годами забивать микроскопом гвозди, а может быть, попросту взорваться на мине, выглядевшей, как диск для физических упражнений...

Елена Афиногенова так долго ждала хоть кого-нибудь, пусть одного Кирилла, но лучше бы, конечно, увидеть Польку... Она так давно его не видела... Так давно... И эта тишина... И замерший мир... Всё такое спокойное... Такое надоевшее... Надо присесть, а лучше прилечь, ведь от неё никакого прока, да и не хотелось бы переусердствовать в замёрзшем времени, как тогда... Это же какая в тот день усталость навалилась... Какая гигантская усталость...

В общем, Ленка задремала.

И, заснув, отпустила вожжи этого мира. Возможно, засыпающее сознание скользнуло по серебристым еле заметным струнам, струны заколыхались, зазвучала жизнь, отмерла раскоряченная в недвусмысленной позе Сивилла, оказался посреди пиршественной залы Феб, и об него тут же полетел сам Тучегонитель, а где-то в царстве мрачного Аида отмер Танатос и схватил по инерции за плечо Персефону вместо строптивой пифии, ожил и сам Аид и стал ещё более мрачным, увидев деяние Танатоса...

А потом содрогнулось царство мёртвых, и не удержались на своих местах ни Танатос, ни Аид, ни удобно сидевшая Персефона, — упали, застигнутые врасплох, вздыбилась земля под их ногами, закричали глухо и печально миллионы неприкаянных душ, взвыл испуганно Цербер...

Все эти события произошли почти мгновенно, и никто из перенесённых Кириллом богов не успел осознать, что же с ним произошло. Особенно пьяный Феб. Он упал на мрамор и захрапел, хотя прояви он чуткость — и уловил бы еле заметное сотрясение сиятельного Олимпа.

А простые смертные почувствовали подземные толчки явственно. Дельфийская ночь наполнилась тревожными криками, скулящим лаем собак, паникой и прочими сопутствующими звуками и недоразумениями. То же творилось и в других эллинских городах.

Таким причудливым образом нецензурная брань пифии Афиногеновой разбудила всех, кроме неё самой.

— Это было великолепно! — провозгласила Сивилла пьяным голосом, повернулась на бок и заснула.

А матерное слово Аполлона Ромашкина, которое он прокричал от боли, получив трезубцем в руку, сделало своё дело на море. На месте прерванного поединка студента и Посейдона вода устремилась резко вниз, будто в неё упал невидимый метеорит, и «вмялась» почти до самого дна морского, а затем пошла вверх, рождая сверхколебание, поднимая огромную волну... Эта страшенная стена устремилась от эпицентра к берегам. Например, вода попала в пещеру Полифема, перепугав овец. Ещё морской вал нанёс немалый вред судам, что стояли в портах или находились на рейде возле берегов. Большие корабли выбросило на сушу, как скорлупки. В некоторых местностях смыло домишки рыбаков, стоявшие близко к воде. Погибли люди.

Посейдон сначала испытал внезапную боль в ноге. Он обнаружил в ней свой торчащий трезубец, немало изумился и выдернул орудие, ища глазами коварного врага, убийцу сына... Исчез!

А вот с повозкой и конями творилось неладное: транспорт морского владыки неотвратимо утягивало куда-то вниз, в невиданный провал!

И утянуло, и завертело в гигантском смешении вод, как закручивает ветром сухой осенний листок...

Ошеломлённый Посейдон не сразу начал бороться, и справился бы, если бы водная масса вдруг не поменяла направление движения. Морского царя стремительно выдавило вверх, подбросило высоко в небо, и оттуда он увидел, как по его владениям разбегается высоченный круг. Но кто бросил камень?..

Посейдон упал в воду, ударившись о поверхность, а сверху его со всего размаха приложила морская повозка, а рядом плюхнулись два истошно визжащих морских коня.

Всё это было не только унизительно, но ещё и неизъяснимо больно.

К моменту глобального «запуска мира» Аполлон Ромашкин успел отбежать от Посейдона на несколько километров. Парень сидел рядом с бессознательным незнакомцем, размышляя, что делать. И чем дольше Ромашкин смотрел на поверженного соперника, тем более и более знакомой казалась его рожа. До навязчивости.

И вдруг выяснилось, надо плыть. Аполлон провалился в воду. Только что она была похожа на лёд, и вот к ней снова вернулись обычные свойства. Студент успел схватить побеждённого чужака за плечи, вытянул его на поверхность. Почувствовал, как морская стихия неостановимо потянула его куда-то назад, туда, откуда он бежал. Так, во всяком случае, Ромашкину показалось. И ведь не ошибся!

А потом с неимоверным «Ух!» море вздыбилось отнюдь не игриво, и Аполлон копчиком почуял: смерть настолько близко, насколько не бывала ни разу.

За секунду до удара водной стены Аполлон её увидел, и инстинктивно ещё сильнее обхватил расслабленное тело незнакомца. Поначалу море их не утянуло, а почему-то оставило на поверхности, понесло вперёд, туда, куда, собственно, и стремился Ромашкин.

Но затем оба соперника скрылись в водной толще, и Аполлон по-настоящему растерялся. Он не знал, что делать — то ли бросать этого несчастного и пробовать выплыть, то ли перетерпеть, вдруг вынесет наверх. Парень впервые испугался на все сто. Нет, он и раньше дрейфил в этом мирке. Уж какой ужас ему внушал персонал царства Аида! Но теперь не было ни Харона, ни Цербера, зато присутствовала враждебная безликая стихия. Месть Посейдона настигла-таки убийцу сына?

Аполлон уже не мог стерпеть отсутствие свежего воздуха, лёгкие горели, страстно хотелось вдохнуть.

«Неужели — так?!» — удивлённо и в то же время отстранённо спросил себя или судьбу парень и сделал вдох. Чуда не произошло — сознание Ромашкина стало отключаться.

Показалось, незнакомец затрепыхался в его слабеющих руках...

И, вроде бы, что-то изменилось...

Как-то Ромашкин упал на твёрдое...

И — темнота.

Сначала был запах. Тошнотворный запах, винно-перегарный, ещё хуже того, котороый царил в палатке Агамемнона, куда Полька провалился из квартиры Харибдовны.

Аполлон Ромашкин сидел за столом. Смутно знакомый постоялый двор, безудержная пьянка вокруг (вот откуда вонь!), рядом — бог неправедной войны Арес собственной персоной.

— Понимаешь, мужик, мне нужен твой совет, — обратился к Ромашкину Арес так панибратски, будто они были закадычными друзьями.

Аполлона этот тон невыразимо удивил, тем более, студент вдруг понял, что из его груди снова торчит меч бога войны. «Снова или всё ещё?!» — озадачился парень.

— Какой совет? — настороженно произнёс Аполлон.

Говорилось сносно, меч не беспокоил.

— Короче, мало меня боятся. Смертные страх потеряли, наглеют, под колёса моей колесницы лезут. Мне-то всё равно, но кони-то спотыкаются, калечатся кони-то. Сечёшь?

— Секу. Значит, хочешь, чтобы тебя ещё больше уважали и боялись? Чтобы шарахались в стороны, когда ты едешь? — Студент Ромашкин прищурился.

— Бесспорно! — рявкнул Арес.

— Тогда тебе надо поймать в море сирену с самым отвратительным голосом и посадить её на свою колесницу. Если торопишься — приказываешь сирене вопить. Все в панике расступаются, ты летишь, не рискуя сбить какого-нибудь зеваку.

Бог войны почесал затылок, сосредоточенно нахмурился. Губы неслышно залопотали. Наконец, Арес ожил:

— Молодец! Хорошо придумал!

Он радостно хлопнул Аполлона по плечу, и нутро студента обожгла невыносимая боль, Ромашкин непроизвольно схватился за торчащий из груди кончик меча и отчаянно закашлялся.

Собственный кашель его и разбудил. Только винно-перегарная вонь никуда не делась.

Аполлон разлепил веки, и сквозь тёмное марево стали проступать очертания потолка и стены, а затем студент увидел давешнего странно знакомого незнакомца. Тот сидел на полу, в луже, привалившись спиной к стене. Видок имел усталый. Похоже, дремал.

Потом Аполлон ощутил холод: насквозь мокрый, лежащий на каменном полу, он и не мог почувствовать себя иначе.

«Что за бомжатник?» — подумалось Ромашкину.

Он повернул голову. В дальнем углу кто-то дрых, лёжа на старом матрасе и укрывшись с головой, а ближе стояла кровать, с которой свешивалась голая женская нога.

Помещение оглашалось неслабым храпом.

«Общага?!» — блеснула в вялом мозге догадка.

— О! Очнулся! — слегка оживился незнакомец, заметивший, как Ромашкин вертит головой. — Привет. Давай знакомиться, я — Кирилл... А то в прошлый раз не успели...

Кирилл выразительно потёр челюсть, но Аполлон угрызений совести почему-то не испытал.

— Кто ты такой? — спросил Ромашкин сиплым голосом, ощущая во рту гадкий привкус морской воды.

— А я думал, ты спасибо скажешь, — с незлой усмешкой заявил незнакомец.

— За что?

— За спасение утопающих.

— Медаль тебе... Кто ты такой, лепёшка?

— Долго объяснять. — Незнакомец махнул рукой. — Хотя спешить, вроде бы, некуда...

— Нет-нет, подожди, — прервал его Аполлон. — Где мы есть-то?

Парень, представившийся Кириллом, огляделся, будто впервые видел комнату, и сказал:

— Это храм сребролукого Феба, покои Елены Дельфийской, твоей подруги. На кровати храпит отставная пифия, а вон в том углу она сама. Не буди.

Борясь со слабостью, Ромашкин смог встать на четвереньки и поспешил к Ленке.

Да, она!

Но спит мертвецким сном, даже не шевельнулась, когда он сдёрнул покрывало с её головы и довольно бесцеремонно перевернул девушку с боку на спину.

— Что с ней?

— Я же говорю, спит, — донёсся терпеливый ответ Кирилла. — Она, когда время останавливает, очень устаёт. Силы тают. Но в этот раз должна быстро восстановиться, она же ничего особенного не делала.

В голове Ромашкина всё летело кувырком. Ленка?! Остановила время и устала?!

Аполлон прислушался к звукам, доносившимся снаружи через окно, хотя было тяжело — храп пьяной некрасивой бабы на кровати усилился. Ромашкину пришлось подобраться к ней и ткнуть под рёбра. Спящая «красавица» недовольно буркнула и перевернулась на другой бок. Храп временно сменился громким сопением.

А за окном звучал отдалённый шум. Аполлон выглянул. Километрах в трёх метались сотни огней факелов — в городе был переполох. На площади перед храмом стояли жрецы, перед ними вышагивал какой-то хромой индюк, видимо, старший.

Студент оглянулся на Кирилла.

— Несколько минут назад было землетрясение, — пояснил тот. — Елена Дельфийская вызвала, между прочим.

Аполлон поднял брови:

— Откуда ты всё знаешь? То есть, почему она?

— Непроизносимые слова. Ты тоже выругался, только над морем. И когда мелом на стенах... — Кирилл помолчал и продолжил: — Так, жрецы уже проверили пифий и вряд ли вернутся. Да, я знаю почти всё. Но давай-ка, я всё по порядку?

Ромашкин уселся рядом с Ленкой и всем своим видом показал Кириллу, что готов слушать.

— Значит, история долгая, начинается не с вас, поэтому запасись терпением.

И студент узнал о приключениях Зили Хабибовны и её одногруппника. Когда рассказчик добрался до крымских раскопок, Аполлона осенило:

— Ты исчез во время летней практики, так?

— Ну. — Кирилл был недоволен, что его прервали.

— У тебя была сестра?

Одногруппник Сциллы тяжко вздохнул:

— Младшая. Мария.

Название родного города на греческом прозвучало иначе, но Аполлон сказал примерно так:

— Ты из Золотокольцовска. И ты мой дядя, который пропал за несколько лет до моего рождения.

«Форменный индийский фильм, а не жизнь», — добавил парень про себя.

Кирилл задал множество вопросов, и они выяснили — ошибки нет.

— Я тебя видел в семейном альбоме, — подытожил Ромашкин. — Про тебя не особо распространялись, но вспоминали только хорошее.

— Ужас какой-то, — промолвил Кирилл. — Все решили, что я мёртв. Мама...

— Бабушка, между прочим, жива-здорова.

И снова вопросы, ответы, новообретённый дядя едва не плакал.

Он не сразу нашёл в себе силы продолжать историю своих злоключений длиной в эпохи. Когда Кирилл замолк, Аполлон долго сводил концы с концами, но всё же понял, что происходило до его и Ленкиного появления в этой вселенной, и как всё перевернулось, когда они сюда перенеслись.

— Так за всем этим стоит Харибдовна... — протянул Ромашкин. — То-то она мне не нравится. И мой поход к ней домой вряд ли случаен. Эй, Ленка, просыпайся!

Парень принялся бесцеремонно тормошить подругу, и та проснулась-таки.

— Ну, что ещё?.. — капризно протянула она, не открывая глаз, но потом приоткрыла один... — Полька!

Они обнялись. Крепко, у Аполлона аж мышцы рук заныли.

— Почему ты так долго, Ромашкин? — шептала Ленка, шмыгая носом. — Я такого тут натерпелась...

— Да я, вроде, тоже... Ты извини. Проблемы не отпускали.

— Знаю я твои проблемы. Сисястые, чернявые и голые! — обвинила студентка.

Аполлон возмутился:

— Это не то, что ты думаешь, Ленка! Она мне даром не нужна!

Девушка засмеялась сквозь слёзы, она-то всё знала. Пифия, как-никак.

Незримая Афина, которая спустилась с Олимпа поизучать Елену Дельфийскую и застала конец Кириллова рассказа, покачала головой и вознеслась обратно. Ей было, что поведать богам: во-первых, чужаки внезапно воссоединились, и намеченный Зевсом план по их захвату поодиночке провалился заранее, во-вторых, Афина застала лже-Аполлона в начале какой-то тяжкой душевной болезни. Чужак проявлял все признаки сумасшествия. Мало кто в здравом уме будет говорить со стеной, задавать ей странные вопросы, кривляться, будто сопереживает её словам...

Кирилл по-прежнему оставался вне поля зрения своих созданий.

Зато вполне присутствовал в жизни Ленки и Ромашкина.

— Если вы наобнимались и наворковались, то надо бы заняться более срочными делами, — сварливо проговорил он.

Студенты отстранились друг от друга, посмотрели на Кирилла.

— Что смотрите?! — раздражённо спросил новообретённый дядя. — Домой вернуться не хотите, пока не началась атака злобных олимпийцев?

XXXIX

Стекло, фарфор и репутацию

сломать легко, а склеить трудно.

Бенджамин Франклин

В те легендарные дни, когда Зевс, Посейдон и Аид поделили царства, Громовержец стал ещё и главным. Он не совал нос в дела царства мёртвых и не особо интересовался делами мирового океана, но Посейдон с Аидом всё-таки были старше Зевса. Никто не отрицал того, что Тучегонитель оказался всеобщим спасителем, ведь это он заставил Кроноса освободить проглоченных им же детей. Всё так. Только младший есть младший.

Теперь же, когда повелитель мёртвых глядел на руины своего мрачного царства, он хотел возмездия. И раз уж главный среди братьев не смог уберечь пристанище усопших в покое — разрушительный удар пришёл сверху — Аид полагал себя в праве не только покарать виновных, но и предъявить Зевсу законные претензии.

Абсолютно похожая решимость вызрела в голове Посейдона. Подводные дворцы и прочие красоты погибли от непонятной атаки, произведённой убийцей Полифема. И если Аид более-менее разобрался, с кем пришлось ему столкнуться, то гневный морской владыка хотел возмездия, полагая, что проклятому выскочке просто повезло, где уж ему тягаться с олимпийским богом?..

Аида задержала ситуация с Персефоной и Танатосом. До маразма дело не дошло: разобрались, поняли, что их зачаровала подложная пифия, явившаяся из другого мира. Много времени отняли работы по наведению хоть какого-то порядка в стане душ умерших смертных. Неприкаянные обитатели царства Аида метались в ужасе, создавали переполох, а несколько десятков вырвалось наверх, в царство живых, через образовавшийся при тряске пролом.

Как назло, земля разверзлась прямо возле Афин, где царил свой локальный кошмар: люди спешно покидали город, напуганные землетрясением, и вот на их пути возникли печальные тени умерших. Призрачные страдальцы тянули к афинянам руки, заунывно молили их о помощи, пугая детей и женщин. Мужчинам тоже пришлось нелегко, потому что страшно. Бесплотные тени стали разбредаться по округе. Тут накал ужаса усилился ещё на порядок — перед смертными явился сам повелитель мёртвых в компании бога смерти.

Мрачное обаяние Аида и ужасающий вид Танатоса заставляли слабых падать в обморок, а сильные попросту седели. Цербер, взятый «гостеприимным» богом для отлова мёртвых, нанёс последний, решающий удар по самообладанию афинян. Они побежали в панике, падая, давя друг друга и калечась. Жуткий пёс носился в этой сутолоке, безошибочно находя мертвецов и таская их обратно в разлом. Бесплотные тени старались не отставать от живых, надеясь смешаться с толпой и обмануть Цербера. Не тут-то было — страж загробного мира чуял своё «стадо» идеально. Никто от него не ушёл.

Когда все беглецы были водворены обратно, Аид божественным воздействием сомкнул края разлома, и отправился вершить возмездие над строптивой Еленой Дельфийской.

Посейдон тоже не сразу кинулся искать странного противника, сумевшего не только улизнуть, но и устроить катастрофу. Сначала морской царь нашёл жену. Прекраснейшая Амфитрита оказалась под обрушившимся малым дворцом и не смогла самостоятельно выбраться, потому что гигантские плиты придавили её руки и ноги, раздробив кости.

Гнев Посейдона усилился многократно. Он поручил Амфитриту заботам нереид, а сам устремился к поверхности. Он собирался мстить, и его воображение рисовало такие картины расплаты, какие не снились ни Танталу, ни Прометею, ни Иксиону вместе взятым.

Накануне вестники Зевса побывали и у Посейдона, и у Аида. Громовержец призывал братьев прибыть на Олимп поутру. Но ночь ещё не истекла, и утро длинное... В общем, оба устремились на поиски своих врагов. Аиду было легче: наглая пифия наверняка ещё находилась в Дельфах, а если и нет, то не бесследно же она исчезла... А вот Посейдону пришлось кинуть клич по всему морю. Его ждало разочарование: многочисленные подданные в катастрофической суматохе не встречали лже-Аполлона. Последним, кто его видел, был сам морской владыка.

Перед кипящим от злости Посейдоном было три пути. Во-первых, ничего не предпринимать и отправляться на Олимп. Это самый неприемлемый вариант. Во-вторых, обратиться к мойрам. Это долго и голова болеть будет. В-третьих, спросить у дельфийского оракула. И хотя предсказания пифий редко славились точностью, Дельфы были ближе всего, буквально в двух шагах. Морской бог решился.

На подлёте к Дельфам он узрел, как из-под земли появился Аид. Мрачный брат спешил ничуть не меньше самого Посейдона. Пришлось ускориться и догнать.

— Куда ты, брат? — спросил морской царь подземного, выровняв траектории полёта.

— Уничтожить драную пифию! — гневно пророкотал Аид.

— Погоди, мне нужно её предсказание.

— Поверь, она тебе его не даст. Она враг, чужанка! Она разрушила моё царство.

— Чужанка?! — удивился Посейдон. — Но мой противник тоже пришелец из непонятного мира, и тоже нанёс вред моей вотчине...

Не снижая скорости, повелитель царства мёртвых предложил брату сначала взять в плен Елену Троянскую, выведать у неё, как и откуда опасные чужаки стали просачиваться в прекрасные владения олимпийцев, где её соплеменник и один ли он, а уже потом браться за обидчика морской страны. Посейдон согласился.

— Я её чувствую, — торжествующе сказал Аид, когда очертания храма Феба уже были видны в предрассветной мгле. — Наша прошлая встреча закончилась внезапно. Поэтому давай проявим осторожность.

Братья сбавили ход и зависли у окна Ленкиных покоев. Прислушались к невнятному разговору, заглушаемому чьим-то храпом.

Кирилл подполз к сидевшим в углу Аполлону и Ленке и, недобро улыбаясь, заговорил:

— Сначала я всерьёз думал, вам придётся меня убить. Не перебивайте! Убить, чтобы вернуться самим. Как я рассуждал? Я являюсь первоисточником существования этой мифической Эллады, будь она проклята. Прерви мою жизнь — и рассыплется мир. Но где гарантия, что вы не окажетесь в Хаосе? Кстати, ты, Елена, рассказывала, будто из чаши повалил серый дым, так случилось и со мной — я потерялся в дыму, а потом ведь Хаос так и выглядел, ну, когда я туда провалился. Только я как бы завис, а вам было куда падать, верно?

— Допустим, — ответил Ромашкин, не выпуская Ленку из объятий, будто боялся вновь её потерять.

— А ещё получается, я этому миру вроде бы уже и не нужен, — продолжил Кирилл. — Вы разорвали мою связь с местными событиями. Я продолжаю многое ощущать и, как говорится, быть в курсе. Например, сюда вот-вот нагрянут Аид и Посейдон. Но я перестал «надиктовывать» этот мир, как видите. Я больше не нужен. Хотя мне кажется...

— Стоп, машина! — скомандовала Ленка. — Аид и Посейдон? Хватит лясы точить, что делать будем?

— Да, слишком уж ты привык «надиктовывать», — добавил Аполлон.

— Да уж... — согласился Кирилл. — Доставайте свои обломки чаши.

Ленка высвободилась из рук своего рыцаря и побежала к ложу, на котором почивала «огнедышащая» Сибилла, достала из-под него половинку жертвенного сосуда. Тем временем, Ромашкин развязал импровизированный кушак, развернул его и явил свету вторую часть чаши, только располовиненную.

— Что же ты наделал? — вымолвила пифия Афиногенова.

— Это из-за него! — Аполлон показал на Кирилла.

— Не знаю, из-за меня или нет, но точно для меня, — улыбнулся «бог из машины».

— Ну, и какой план? — нетерпеливо спросила Ленка.

— Садимся в кружок и смыкаем чашу, — скомандовал Кирилл.

Так и сделали. Сели. Каждый взял в руки по осколку. Вздохнули. Сосредоточенно поглядели друг на друга. Одногруппник Зили Хабибовны кивнул, мол, пора. Аккуратно соединили осколки в единую чашу, и...

И ничего не произошло.

— Жаль, — пригорюнился Кирилл. — Это было так логично...

Ленка едва не плакала. Аполлон прорычал:

— Дурацкая идея! Я не знаю, ну, может, кровью надо брызнуть?

Девушка и «бог из машины» уставились на Ромашкина.

— Чего?! — вскинулся тот. — Ленкина кровь попала в чашу — мы оказались здесь. Ты, дядя Киря, тоже через кровопускание сюда проник?

Хотя «дядя Киря» прозвучало издевательски, одногруппник Сциллы кивнул. Пифия Афиногенова тоже признала: мысль здравая.

— И кто должен пролить кровь? — спросила девушка.

— Вы оба-двое! — уверенно отчеканил Аполлон.

— Это почему?! — хором спросили назначенные донорами.

Студент назидательно поднял указательный палец вверх.

— Ваша кровь подействовала в эту сторону, значит, должна и в другую.

— Бред, конечно, но что-то же надо делать, — пробормотал Кирилл.

— Тогда давайте по очереди, — сказала Ленка. — Кто первый проник сюда, тот первый и жертвует. А потом, если ничего не получится, попробуем мою, уговорили.

Вздохнув, Кирилл надрезал палец о край «своего» осколка. Все снова собрали чашу воедино, одногруппник Зили Хабибовны уронил пару капель крови на дно.

Черепки негромко захрустели, стремительно нагреваясь. Ленка вскрикнула, отдёрнув руку. Кирилл тоже не выдержал резко возросшей температуры.

Ромашкин сделал нелепое движение, намереваясь поймать осколки, которые должны были неминуемо упасть на мраморный пол, но ему в ладони упала цельная чаша.

Он быстро поставил её перед собой и принялся дуть на руки.

— Круто... — обескураженно выдохнул Кирилл.

Тут в покои Елены Дельфийской прямо через большое окно ворвались Аид и Посейдон.

Оба бога разве что молний не метали — ибо не по чину — но злы были неимоверно. Троица чужаков испугаться не успела, а два здоровенных амбала, один с трезубцем, второй сам по себе страшней смерти, уже стояли перед ложем с храпящей Сивиллой.

Возникла типичная немая сцена.

Аполлон спохватился: его меч, скорее всего, остался где-то в море. Ленка стала бороться с паникой и судорожно ловить спасительные нити. Кирилл испугался за Аполлона и Ленку, ведь боги-цари в гневе ужасны, кому как не ему об этом знать.

Аид мрачно взирал поверх голов горемычной троицы, а Посейдон метал грозные взгляды беспорядочно, как, должно быть, стрелял бы в баре мафиози-новобранец. Ну, во всяком случае, такая мысль посетила голову Аполлона Ромашкина.

— Где же они? — взревел Посейдон. — Я их только что слышал!

— Да, странно, — ледяным загробным голосом ответил Аид. — Клянусь всеми душами, которые блуждают по моему царству, я слышал подложную пифию. Но я её не чувствую...

— Они не могли далеко уйти, — сказал морской владыка и полетел к двери.

Аид последовал за братом.

Боги едва покинули Ленкины покои, и тут её угораздило чихнуть.

XL

Пейзаж - это такое описание природы,

которое отвлекает от повествования.

Из школьного сочинения

Гера гладила мокрую от пота шевелюру мужа и успокаивающе приговаривала:

— Это был только сон, сон... Засыпай, не тревожься...

Но Громовержец никак не мог расслабиться, Гера видела в полумраке его напряжённое лицо и неподвижные глаза, буравившие потолок. Было ясно: отдых окончен.

— Спасибо тебе, жена моя, — почти шёпотом проговорил Зевс. — В трудные времена ты всегда была мне поддержкой и опорой.

Царица богов замерла.

— Что значит «была», похотливый ты кобелина?!

Сильные пальцы пребольно ущипнули мужа за левый сосок. Тучегонитель рассмеялся:

— Ну-ну, полно те! Я серьёзно. Пифии показали мне тропинки будущего. Почти каждая оканчивается тьмой. Тьмой и гибелью. Нашей. Моей. Твоей. Всего, что мы видим. Всего, что мы знаем.

— Ты говоришь, почти? — прошептала Гера.

— Есть малая возможность, почти незаметная, — сказал Зевс. — Поэтому давай попрощаемся сразу и будем надеяться на лучшее.

Зевс обнял притихшую жену, потом резко поднялся с ложа и, буркнув «Дела!», отправился к богам по обыкновению мощной походкой настоящего царя царей.

— Хоть бы оделся, — пробормотала Гера, глядя на удаляющийся голый зад мужа.

Когда Громовержец вышел в пиршественную залу, там по-прежнему царила пьянка. Однако всем было не до веселья — пришли новости из царства мёртвых и от Посейдона. Гермес быстро поведал Зевсу о разрушениях и жертвах. Смертные, жившие на берегах, погибли от небывалого водного удара.

— У этой катастрофы есть оборотная сторона, отец наш, — добавила кротконравная Геба, протягивая Тучегонителю кубок с нектаром. — Отведай.

Громовержец выпил залпом, и всё мгновенно засияло новыми красками, будто молодость вернулась. Изумлённый царь отдал Гебе кубок.

В разговор вступила Афина, сидевшая наособицу:

— Смертные в страхе обратились к нам с мольбами. Их вера и готовность перепоручить свои судьбы нашим заботам выросли за эту неполную ночь до небывалых величин. Потребляя этот нектар, мы становимся сильнее и быстрее.

— Так это же великолепно! — воскликнул Зевс и только сейчас осознал, что забыл одеться.

Впрочем, его нагота никого не смущала. А тут и Гера подоспела, одежду принесла.

— Есть ли новости от мойр? — спросил Тучегонитель, облачаясь.

— Я отправила к ним Артемиду, — ответила Паллада. — Скоро должна вернуться.

— Прекрасно. А братья мои Посейдон и Аид когда прибудут?

— Гонцы всех созывали к рассвету, — сказала Афина.

Зевс накатил ещё чашу нектара. Гера тоже пригубила волшебный напиток и, распробовав, с удовольствием и восторгом допила.

— Феб! — возвысил голос Громовержец.

Пьяненький кифарет поднял златокудрую голову и уставился мутным взором на отца. Тот поморщился.

— Возьми себя в руки, сын мой! Нынче утром ты должен явиться людям во всей красе. Прокатись по небу, дай им надежду. Пусть почувствуют, что мы их не покинули, что мы вняли их мольбам. Понял?

— Да, папа, — невнятно ответил сребролукий бог. — Надеюсь, они не увидят это...

Феб поднялся со скамьи, и, невзирая на наличие туники, все увидели, что он выглядит полностью готовым к любовным утехам.

— Срамотник, — прошипела Гера, картинно отворачиваясь.

— Ай, жена, будто ты фаллоса не видела, — отмахнулся Громовержец. — Но ты меня удивил, сынок. Пойди, осчастливь какую-нибудь нимфу. Или смертную. Или козу, как нас учит Пан.

Все засмеялись. Зевс тоже расхохотался. Потом, утирая слёзы, завершил свой приказ:

— В общем, сделай с этим что-нибудь.

— Я уже почти сутки что-нибудь делаю, — пробормотал Феб и вышел из залы.

Какая-то случайная океанида, гостящая на Олимпе, между прочим, в самом соку, подхватилась за ним:

— Ой, так неловко! Так неловко! Надо как-то помочь...

— Да-да! — воскликнул Зевс. — Ты уж помоги половчее там как-нибудь!

Пиршественную залу снова заполнил гром хохота.

Тогда и появилась Артемида. Всё смолкло.

Стремительная, как горностай, и такая же дёрганая, она, хоть и чувствовала себя скверно, перешла сразу к делу:

— Отец наш, и вы, боги! Знайте, чужаки, которые поколебали саму ткань нашего бытия, исчезли!

В недобрый час Ленка Афиногенова чихнула и застыла, вжав голову в плечи. Замерли и Аполлон с Кириллом. Все смотрели на дверной проём, но Аид и Посейдон ничего не услышали. Переговариваясь, они ушли куда-то вглубь храма, и тогда Ленка прошептала Кириллу:

— Мы что, все теперь, как ты, что ли?!

«Бог из машины» не ответил.

— Сейчас проверим! — Ромашкин вскочил с места и подбежал к счастливице Сивилле, которая проспала всю драму.

Он грубо толкнул отставную пифию в плечо, и — рука попросту прошла сквозь плоть Сивиллы, будто её и не было!

— Да, всё, как со мной... — признал Кирилл.

Ленка пихнула Кирилла. Вполне себе непрозрачный. Подошла к Сивилле. Попыталась дотронуться. Пальцы вошли в бедро отставной пифии, не ощущая сопротивления. Ленка отдёрнула руку, вскрикнув.

— Слушай, Аполлон, — внезапно заговорил Кирилл. — Как это Машка, ну, мать твоя, сподобилась тебе так жизнь испортить?

— В смысле?!

И «бог из машины» пояснил:

— Я про имя. Аполлон. Дразнят наверняка. Озлобляет же.

— Дядя, ты дурак? — спросил Ромашкин.

Кирилл невесело рассмеялся:

— Да, прости. Я всё отвлечься пытаюсь.

— От чего? — Студента начал утомлять этот бессмысленный разговор.

Но тут подала голос Ленка:

— Так если мы стали, как ты, значит, и перемещаться можно?

И она тут же исчезла из покоев.

Аполлон растерялся. Даже голова начала кружиться. Он так радовался, что снова с Ленкой, и вот её нет. На ровном месте!

— Ты бы себя видел, — проговорил Кирилл. — Будто обворованный!

Захотелось дать дяде по зубам. Редкий был бы случай.

Студент отвернулся, сжав кулаки, и почти спокойно спросил:

— Где она?

— Прыгнула куда-то, — обыденным тоном сказал Зилин друг. — Достаточно как следует захотеть и...

Кирилл замолчал.

Чуя неладное, Аполлон повернулся к нему.

Дяди не было.

— Да что же это такое-то?! — Ромашкин всплеснул руками.

Попадакис на попадакисе. Он сел на край ложа, где по-прежнему сопела, иногда всхрапывая, Сивилла.

Потом обратил внимание на злополучную чашу, так и стоящую на полу в центре почивальни. Надо бы припрятать. Аполлон встал, подошёл, взял её в руки, отнёс в дальний угол комнаты, где Ленка прятала до недавнего времени половинку чаши. Засунул в нишу поглубже. Вернулся на постель. Поскучал.

Из коридора донеслись голоса.

— Елене Дельфийской ничего не грозит, успокойся, Тихон, — говорил один мужчина.

— Тем не менее, Эпиметей, тем не менее... — в голосе второго слышалось нетерпение и подавляемая страсть. — Я летел сюда, продираясь через полоумную толпу, чтобы лично удостовериться...

Голоса приближались, и Аполлону инстинктивно захотелось спрятаться в какой-нибудь шкаф, только шкафов тут не было, да и невидимость же!

На пороге возникли два грека: давешний хромой жрец, уткой прохаживавшийся на храмовой площади, и какой-то местный хлыщ из богатеньких.

Оба, щурясь, всматривались в полумрак покоев, освещаемых скудным количеством масляных светильников. И оба одновременно поняли, что пифии нет.

— Где же она? — пробормотал жрец.

— Это я хотел у тебя спросить, Эпиметей, — срываясь на фальцет, сказал хлыщ.

Они зашли в комнату, глянули по углам.

Аполлон развлёкся: покривлялся и показал визитёрам всякие неприличные жесты. Безрезультатно, разумеется.

— Наверняка она проснулась и отправилась... не знаю, куда, — совершил интеллектуальный прорыв Эпиметей.

— Эллины, блин, — высказался Ромашкин, отмечая, что сам-то говорит по-русски, хотя отлично понимает речь греков.

— Печально, — проныл богатенький.

— Утешься, Тихон, она, небось, оправляется, а ты уже целую трагедию изобразил, — по-отечески проговорил жрец.

— Я подожду! — заявил волоокий хлыщ и уселся на ложе, частично «наслоившись» на Аполлона.

Тот представил, что они выглядят со стороны, словно сиамские близнецы, и вскочил с постели. И какое-то чувство возникло... Ну, будто слияние... Глупость, конечно, он же погружал руку в тело спавшей экс-пифии, и никаких ощущений. А тут... Брр! Гадость какая!

— Это психика, — вслух пояснил себе Аполлон.

Тем временем, жрец призадумался, стоит ли оставлять Тихона в одиночестве.

Рядом с Эпиметеем, чешущим подбородок, возникла Ленка.

— У, упырь! — сказала она с чувством. — Как он меня задолбал!

Ромашкин обрадовался и обозлился одновременно:

— Куда ты свалила? Знаешь, как я... напрягся?

— Ты ж мой герой! — Пифия Афиногенова подлетела к нему и впилась губами в его губы.

Такая тактика Аполлону понравилась, и несколько минут студенты были заняты друг другом, ни на кого не обращая внимания. Когда Ромашкин открыл глаза, выяснилось, что влюблённые стоят на высоком утёсе, а вокруг волнуются тёмные воды. С трёх сторон — бескрайнее море. Сзади — широкий берег. Закружилась голова, и стало не до пейзажа. У парня ноги подкосились.

— Что за...

Ленка закрыла его рот ладонью.

— Смотри, не сматерись! Во-первых, опять землетрясение вызовешь. Во-вторых, ты же с дамой!

— А как... — всё ещё не мог прийти в себя Аполлон.

— Просто захотела тут быть. А раз мы обнимались, то перенеслись вместе, — пояснила пифия. — Я этот утёс присмотрела с храмовой площади.

Девушка показала пальцем в сторону материка, Ромашкин проследил за направлением.

— Видишь? Вон храм твоего тёзки.

— И зачем тебе этот спецэффект? — спросил парень.

— Ну, чтобы Кирилл не помешал, глупый!

— Если честно, то я вас легко могу найти, — услышали они голос «бога из машины».

Обернулись. На утёсе появился ещё и Кирилл.

— Никакой приватности, — выдохнула Ленка.

— Извините, — без всякого намёка на сожаление сказал дядя Ромашкина. — Я надеялся, что у вас будет полный набор качеств, которыми обладаю здесь я. Но оно и к лучшему. Вы же не чувствуете, где, допустим, Зевс? Нет, правда, попробуйте учуять.

Студенты прислушались к своим ощущениям. Аполлон аж слегка покраснел от усердия.

— Нет, — ответил он за обоих.

— Жаль, очень жаль! — с нажимом сказал Кирилл. — А я чувствую. На Олимпе. И у него самое напряжённое за последние несколько тысяч лет собрание. Там и Аид, и Посейдон, и Гефест, избегающий всех этих войн... — Он помолчал. — А ты здорово его связал клятвой, племянник! Кузнец даже выступает в твою защиту. Но главное — они вас обоих потеряли. Сами мойры не видят. Это к лучшему.

— А что дальше-то? — поинтересовалась Ленка, которой была важнее практика, а не рассказы об олимпийских «летучках».

— Мне самому хотелось бы узнать. Вы чуть не разрушили мой, ну, то есть, здешний миропорядок. Не хотел говорить, но надо. Вы, ребята, убили массу людей. И животных, конечно. Всего парой слов.

— Да ладно! — усомнился Ромашкин.

— Смотри внимательно на берег.

Да, там были следы недавней трагедии — разрушенные домишки, мусор, лодки, закинутые далеко на сушу и разбившиеся...

Ленка спрятала лицо в ладони. Аполлон отвернулся к морю.

— Непростое зрелище? — Кирилл уже не скрывал злобы. — Вы двое безответственных... Дети вы, короче.

— А нельзя как-то всё вернуть? — спросил Аполлон.

— Я не бог всемогущий, — печально ответил дядя. — Я наседка, которая многие века высиживала это вот здоровенное яйцо, а вы его колотите, как сраная мышка из сказки.

— Так! Так-так-так! — Ромашкин энергично потёр виски, сделав несколько шагов по площадке, венчавшей утёс. — Что-то у нас всё очень серьёзно пошло. Блин, сначала я подставил Троянцев... Теперь ещё это... Но ведь я же не знал! Мне трезубцем руку проткнули, больно было до одури! Да и вообще здесь всё ненастоящее. Легенды и мифы Древней, мать её, Греции...

— Ну и дерьмо же ты, — сказал Кирилл и исчез.

Ленка, беззвучно плакавшая всё это время, разрыдалась.

— Я это всё вижу! — задыхаясь, прокричала она. — Я же пифия! Мы их... всех...

Аполлон обнял подругу, прижал к себе, а потом смотрел и смотрел на море и дальше — на прячущуюся за лёгкой дымкой линию горизонта.

XLI

Нечего думать с куриными мозгами

о масштабах вселенной!

Преподаватель военной кафедры

— Я не верю, что они ушли навсегда, — сказала Афина, когда стихли восторги по поводу исчезновения чужаков.

Боги стали возражать, легкомысленная Афродита замахала на Палладу белыми руками. «Курица», — подумала Афина.

Сидевший на золотой скамье Зевс, который тоже не разделял всеобщего веселья, впрочем, как и Гера с Посейдоном и Аидом, спросил:

— Почему же, многомудрая дочь моя, ты ждёшь их обратно?

— Мы не можем продолжать нежиться в этих сияющих хоромах, зная, что в любой миг эти чужаки могут вернуться и довершить разрушения, отец.

Сегодня Паллада, одетая в боевой доспех, в сверкающем шлеме и с копьём в руке, выглядела особенно прекрасно, и боги любовались дочерью Тучегонителя — кто-то бескорыстно, как милая Геба, а кто-то и с ревностью, как та же Артемида, которой частенько не хватало спокойствия Афины.

Громовержец жестом позволил дочери продолжить, и она развила мысль:

— Я больше всех знаю о поддельном Аполлоне, ведь я провела с ним в походе несколько дней. Он был искренним. Полагаю, по-настоящему он вообще ничего не боялся. И в то же время зла никому не желал.

Боги зашумели, Арес швырнул золотой кубок на пол. Оглушительный звон раздался, словно Зевесов гром. Все смолкли. Тучегонитель так посмотрел на Ареса, что тому стало душно и тесно.

— Не думайте, я не защищаю чужака! — возвысила голос Паллада. — Я открываю вам истину. Да, он славный малый и даже обаятельный, но он чужак, причём чужак на самом глубинном уровне, чужак, который самим своим присутствием создавал неправильность. Это как глоток яда. Возможно, это вкусный, сладкий глоток, но он отравляет тело. Вот что такое чужой Аполлон. А его подруга, как вы убедились, — те, кто был у мойр, — ещё опаснее.

Афина отпила из своего кубка и продолжила:

— Чужанин многое рассказал о местах, откуда он родом, и это страшные места. Там ездят на стальных колесницах о четырёх колёсах и летают в больших искусственных птицах. Там постоянно война, и он принадлежит непобедимому племени. К нам он и его подруга попали в результате неправильного волшебного ритуала с жертвенным предметом. Природу этого ритуала ни он сам, ни я не поняли, но вот вам мой вопрос: если двое случайно пробрались к нам и сумели убраться домой, то разве эти чужаки не захотят вернуться, да не одни, а с войском?

— Что нам их повозки и металлические птицы? — спросил Гефест. — Войны выигрывают не птицы с колесницами.

— Тебе следует посетить Клото, Лахесис и Атропос, — ответила Афина. — Мои слова будут бледны на фоне того, что откроется тебе, когда ты посмотришь на ткань бытия. Эти двое явились не воевать, они просто заблудились. И чем это увенчалось? Царство славного Аида лежит в руинах, а души усопших едва не выбрались в мир живых. Владения и прекрасная супруга могучего Посейдона также пострадали. Многие смертные погибли... Что, Артемида?

Богиня охоты махала Палладе со своего места за пиршественным столом, и обрадовалась, когда её заметили. Затараторила, обращая лицо то к Афине, то к Зевсу, резко, словно встревоженный суслик:

— У мойр мне открылось, оба удара пришельцы нанесли, когда их атаковали достославные Аид и Посейдон. Ткань судеб в тех местах особо смялась, и не представляется возможным понять, каким способом проклятые чужаки действовали, но сотряслась сама праматерь наша Гея, и ей чрезвычайно худо!

— Что ещё ты увидела у мойр? — грозно спросил Зевс.

— В схватке с Посейдоном лже-Аполлон едва не погиб, но затем мгновенно оказался возле подложной пифии, то есть своей подруги. Там они отдыхали, а перед тем, как Аид с морским царём ворвались в покои чужанки, пришельцы попросту исчезли из ткани бытия.

— А полотно? Куда делись две уродливые красные нити? — продолжил расспросы Тучегонитель.

— Нити исчезли, будто их не было. Но полотно сохранило все изъяны, причинённые этими двумя чужеродными жизнями. Узор, который вела подложная пифия, постепенно разрушается. Если всё пойдёт, как сейчас, то полотно восстановится через год или чуть позже.

— Если всё пойдёт, как сейчас, — повторила Афина. — А если они вернутся? И не одни?

— Это всё паника и бабские страхи! — развязно сказал Арес, демонстративно почёсывая низ живота. — Ты можешь что-нибудь предложить, или мы все должны заламывать руки, посыпать главу пеплом и биться в истерике, вдруг явятся страшные чужаки? Я уже протыкал твоего хвалёного пришельца и проткну ещё!

— Между прочим, ты напал на того, кто не собирался драться. Я уверена, нам следовало бы постараться помочь этим заблудшим странникам вернуться домой, а не злить их...

— Погоди, дочь! — прервал её речи Зевс. — Задолго до атаки Ареса этот преступник предательским ударом сбил меня с колесницы!

— Да, это так, — сказала Паллада. — И парень сожалел. Я поняла, что он был напуган и растерян, тем более, это случилось после того, как он получил смертельный удар булыжником по голове. Я не уверена в состоянии его рассудка в ту ночь...

— Ты говоришь о нём, как о равном нам, олимпийцам, — угрожающе проговорил Тучегонитель. — Уж воистину не на его ли ты стороне?

— Да нет же! — обиженно ответила Афина. — В любом случае, наша вражда зашла далековато. Предательский удар в спину мы пока оставим. Что было потом? Шторм, насланный Посейдоном, вынес корабль Одиссея на остров циклопов, там смертным и чужаку пришлось защищаться от Полифема. Я видела, как он сразил твоего сына, Посейдон. Это был редкой меткости бросок, а не укол в спину. Но ты захотел возмездия, и это святое право олимпийца и отца. Чем окончилась ваша встреча, всем известно. А ты, царь морской, ещё сильнее жаждешь мести. Миром такие вещи не оканчиваются.

— О, как развернула, — тихо побормотал Гефест, а Посейдон лишь гневно сжал рукоять трезубца и пронзил племянницу презрительным взглядом.

— Другой мой славный дядька, почтеннейший Аид, также прибег к насилию, подослав к Елене убийцу, — продолжила свой анализ Паллада. — Потом вместе с Танатосом повторил попытку убийства. И чужанка ответила, притом люто. Я видела, как подложный Аполлон пишет на камнях какие-то заклятья, и камни рассыпаются. А он — удивляется и вообще относится к этому пугающему умению легкомысленно. Кто-нибудь может поручиться, что чужаки как бы невзначай не превратят нас всех в кровавое месиво?

— Именно поэтому их нужно было сокрушить, — леденящим душу голосом произнёс Аид. — Мы хотя бы попытались, а не мудрствовали, поучая старших.

— Пойми, дочь моя, мы ждём от тебя решений, а не порицания, — добавил Зевс, встав с трона. — Арес был прав: вместо постоянного страха лучше бы ты предложила нечто стоящее.

— Нечто вроде того, что предложил сам хвалёный Арес? — с насмешкой спросила Афина. — Проткнуть ещё раз?

Бог несправедливой войны вскочил с места, потянулся за мечом. Зевс покачал головой, Арес успокоился.

— У меня, безусловно, есть предложение, — неторопливо проговорила мудрая богиня. — Чужак показывал мне осколок чаши, из-за которой он к нам попал.

— И? — подогнал её неспешную речь Громовержец.

— Это действительно особый предмет. Большой силы. И я его чувствую. Нам надо его изучить и прознать о его свойствах. Наверняка он и есть ключ к тайнам чужаков.

— Разумно. — Зевс кивнул. — В таком случае, доставь же его скорее!

Паллада покинула пиршественную залу и полетела в Дельфы, ведь волшебный предмет «сигналил» именно оттуда.

Раннее утро золотило вершины гор, в низинах ещё оставались сумерки, земля выглядела сонной и красивой.

Сверхъестественное чутьё вело Афину прямиком к храму Феба. Богиня бесцеремонно влетела в одно из окон. В комнате спала мертвецким сном какая-то пьянчужка. С удивлением Паллада распознала, что с этой некрасивой, в общем-то, бабой совсем недавно провёл время сребролукий Феб. «Вот дурак», — подумала Афина.

Она безошибочно повернулась к дальнему углу, где обнаружилась глубокая ниша. Там и нашёлся артефакт, но не осколок, а цельная чаша. Паллада разогнулась, держа чашу обеими руками перед собой, и призадумалась:

— Не в целости ли этой чаши заключена тайна исчезновения чужаков?.. На Олимпе разберёмся.

Тут-то Афина и обнаружила, что не может пошевелиться.

А потом случилось и вовсе страшное.

Бесконечно долго Ленка плакала у Аполлона на груди, даже толстовка намокла. Парень и сам был готов разрыдаться, но это было бы не по-мужски. Оставалось рассматривать бескрайнее море и пилить себя за неосторожное использование мата.

Ленка вдруг отстранилась и посмотрела в сторону Дельф.

— Чаша! — Девушка схватила Ромашкина за руку, и в следующую секунду студенты очутились в её покоях.

Аполлон глянул в угол, куда спрятал чашу. Там стояла задумавшаяся Афина с артефактом в руках.

— Ставь мир на паузу! — крикнул Аполлон и бросился к богине, хотя и понимал, что это бесполезно.

Пифия Афиногенова постаралась привести душу в порядок, но как-то судорожно, и с первого раза заветные струны мира не проступили. Мелькнула мысль: а вдруг в этом «отстранённом» положении относительно здешних событий она лишилась доступа к струнам?!..

За те мгновения, в которые Ленка пыталась «поймать фокус», Аполлон обежал кровать с Сивиллой, хотя мог бы двигаться и напрямую, и попробовал схватить Афину за плечи.

Разумеется, из его бессмысленной затеи получилось совсем не задуманное.

Афина оказалась столь же прозрачной для Ромашкина, как и всё остальное, поэтому он с разбегу влетел в её тело. Забежал почти идеально, с перепуга постарался схватить чашу, полностью воспроизведя позу мудрой богини.

В этот момент и произошло то, что Аполлон назвал потом слиянием.

По факту он попросту перехватил управление телом бессмертной. Всё случилось мгновенно, не было никакой борьбы разумов, которая так притягивала когда-то фантастов, описывавших захват тела чужаком. Чувства накатили не из приятных — будто на миг в студень превратился, а потом сам-то затвердел, только словно в слизи весь... Неуютно, противно, отвратительно. Но терпимо.

Аполлон сделал три шага в теле Афины, повернул голову к Ленке и сказал:

— Зырь, я обзавёлся оболочкой.

У пифии челюсть отвисла. Девушка видела весёлую физиономию друга сквозь волевое лицо Паллады, и это было настолько дико, что отчётливо пахло сумасшествием.

— Останавливай уже время, — нетерпеливо подогнал Ромашкин.