Фантазма. Девять искушений

1. Полуночное заклинание

Позолоченный медальон на шее трупа блестел в лунном свете.

Офелия Гримм поспешно расстегнула цепочку с маминым кулоном в форме сердца, а потом вышла из круга заклинания и приподняла свободные каштановые кудри, чтобы закрепить знакомую безделушку на собственной шее. По позвоночнику пробежала дрожь, и тело покрылось мурашками, когда холодный металл коснулся кожи.

Офелия опустилась на колени возле бледного тела матери под пристальным взглядом своей сестры Женевьевы, стоявшей неподалеку. Крепче сжав серебряный клинок, Офелия вдавила его острый кончик в мягкую, цвета слоновой кости, внутреннюю часть предплечья. Разрез был глубоким, но точным – обильно полилась кровь, она собиралась перед девушкой на полу, окрашивая нежную белую ткань ночной рубашки в зловещий алый оттенок. Резко запахло железом и солью.

Офелия разжала руку, лезвие со стуком упало на пол, и Женевьева замерла, как испуганный кролик. Не обращая внимания на реакцию сестры, Офелия чиркнула спичкой, наслаждаясь шипением загоревшегося огня в мертвой тишине усадьбы Гриммов. Она потянулась к ближайшей свече, дождалась, пока оживет фитиль, и постучала по восковому столбику, молча считая каждое прикосновение.

Один, два, три.

Когда свеча наконец зажглась, Офелия поставила ее на нужное место в круге заклинания, и остальные столбики вокруг безжизненного тела Тесси Гримм мгновенно загорелись. Тени сестер Гримм протянулись до самого потолка, и бархатные шторы яростно затрепетали, словно от порыва ветра.

В эту благоухающую новоорлеанскую ночь Офелия проснулась в поту и обнаружила свою мать неподвижно лежащей на кремовом хлопковом ковре. Не было никаких криков ужаса, признаков паники или следов насилия. Вообще никаких признаков беды. Только ее мать на ковре – словно она решила лечь спать на полу в гостиной, а не в кровать. Если бы незнакомое ощущение потрескивающей магии не предупредило ее, что случилось нечто очень серьезное, возможно, она бы не нашла мать до восхода. И тогда было бы слишком поздно.

Офелия смутно осознавала, что сестра спускается по скрипучей лестнице следом за ней, но слишком погрузилась в воспоминания, чтобы предупредить Женевьеву об ужасной сцене. Офелия мысленно пробежалась по последним событиям, пытаясь убедиться, что достаточно раз постучала по изголовью кровати и прикоснулась костяшками пальцев к правильному узору на стене, прежде чем заснуть. Но она знала: она все сделала правильно. Ее навязчивые мысли уже стали обыденностью. Это не ее вина. Невозможно. Она все сделала идеально.

На мгновение ей захотелось оставить труп как есть и вернуться в постель с уверенностью, что он исчезнет утром, как и все навязчивые мысли. Только когда всхлипнула Женевьева и в воздухе запульсировала сила, Офелия принялась за дело. Она крикнула Женевьеве, чтобы та нашла коробок спичек, бросилась через особняк в кабинет матери и принялась обыскивать комнату в поисках семи черных свечей, необходимых для совершения заклинания. Время было на исходе – скоро окно возможности закроется навсегда.

Теперь Офелия стала старшей из Гриммов. Умерев, мать превратила ее в нечто большее, чем просто сироту.

Торопись, время истекает, – прошептал в ее сознании Голос Тени, преследующий каждую ее мысль. – Если ты пропустишь окно, будут последствия.

Офелия прогнала голос и окунула два пальца в собственную кровь – стараясь не попасть дальше круга свечей, не сломать его и не испортить единственное, чему училась всю свою жизнь. Пора. Одиннадцатый час. То, что она решит сделать дальше, изменит ее безвозвратно. Она может не заканчивать заклинание и остаться такой, какая есть, – единственной версией себя, которую она когда-либо знала. А может заплатить цену и получить наследие своей семьи.

– Тебе не обязательно это делать, Офи, – прошептала Женевьева в темноте. Почти умоляюще.

И все же Офелия не могла стать той, на ком закончится магия семьи. Этот ритуал изменит ее сущность, но отказ от магии сломит ее дух. Потребность быть хорошей, преуспевать во всем, чего от нее ожидают, глубоко укоренилась в костях, стала неотъемлемой частью души.

Закрыв глаза, Офелия прошептала заклинание, которое читала каждую ночь, словно греховную молитву, – с тех пор как научилась говорить. Жар пламени усилился, когда она закончила шептать, – из-за горячего воздуха пылало все тело. Горелый, горький аромат обжег нос. Запах магии.

Когда с ее губ сорвалось последнее слово, черные свечи погасли одна за другой. Клочья обсидианового дыма завертелись по кругу, она залезла под воротник расстегнутой ночной рубашки и кровью нарисовала алый знак прямо над сердцем.

Потом они принялись ждать. Офелия с нетерпением. Женевьева с опаской. Температура в поместье упала на десять градусов, тишина стала гнетущей, а темнота – неподвижной. Офелия внезапно почувствовала со всех сторон прожигающие кожу взгляды. Глаза тех, кого она не могла увидеть. Пока не могла.

Они ждали в темноте – как казалось, мучительно долго. Большие часы в фойе еще не пробили полночь, но заклинание уже наверняка должно было сработать. Может, она где-то ошиблась, может, неправильно или недостаточно внятно произнесла слова. Может, она полная и абсолютная неудачница…

Из горла вырвался крик, когда кости и каждый сантиметр кожи внезапно прожег огонь. Офелия упала вперед, на руки, позвоночник хрустнул и выгнулся в неестественной дуге, а с губ сорвались стоны боли, когда магия матери затопила ее тело. Она прижалась лбом к земле, попав лицом в лужу крови, а ее голос охрип от криков. Женевьева подошла и положила руку ей на спину, пытаясь утешить, но не в силах сделать ничего больше – только наблюдать.

Когда все наконец закончилось, Офелия рухнула на пол, где пролежала еще одну долгую минуту, пытаясь отдышаться. Наконец она смогла встать, сделала глубокий вдох и прошептала тьме свое требование. То, что навсегда решит ее судьбу.

У Женевьевы открылся рот от благоговения, когда тьма ответила на просьбу Офелии, и свечи зажглись снова после приглушенного приказа. На этот раз огонь был серебристо-голубым. Голубого цвета Гриммов.

Офелия мельком увидела в окне свое отражение. Темные волосы и тонкая ночная рубашка запеклись от крови. Алые брызги испачкали ее острые скулы и изящный заостренный нос – поразительный контраст с фарфоровой кожей. Но ее внимание привлекло другое. Уставившийся на нее взгляд больше ей не принадлежал. Радужки больше не были яркого цвета теплой лазури, как в детстве. Как у Женевьевы. Вместо этого они обрели завораживающий ледяной оттенок, почти полностью обесцветились. Такой же холодный цвет, как у их матери и у их бабушки на масляном портрете, висевшем в фойе. Такой же, как у каждой женщины Гримм, принявшей свою магию до них.

Того же цвета, как туманные, сияющие очертания привидений, которых она теперь видела в тенях комнаты.

Голубого цвета Гриммов.

Офелию пронзила ядовитая гордость, но последовавшая волна горя и страха почти подкосила колени. Часть ее надеялась, что магия не придет, что на самом деле их мать не ушла из материального плана, хотя холодный труп у ног явно говорил о другом. Другая ее часть – та, что успешно завершила заклинание и высвободила магию, текущую теперь по венам, была довольна.

Ее внимание привлекло мерцающее отражение в стекле. Любопытное привидение понимающе посмотрело на нее с мягкой улыбкой, прежде чем скрыться из виду.

– Черт возьми, Офи, – прошептала Женевьева, вырывая Офелию из транса. – Ты в порядке?

Офелия ничего не ответила, подняла руку и погладила медальон на шее, а потом постучала по нему, почувствовав первый укол слез.

Один, два, три.

На последнем постукивании Офелия сдавленно выругалась и отступила на шаг, недоуменно глядя на кулон. Она затаила дыхание, ожидая подтверждения, что ей не почудилось.

Мгновение спустя медальон снова запульсировал в унисон со стуком в ее собственной груди.

В унисон ударам сердца.