Фантастика 1966. Выпуск 1

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Иван Иванович Шардецкий — академик, физик-ядерщик, руководитель КБ-12, 60 лет.

Олег Викторович Макаров — заместитель министра, 48 лет.

Петр Иванович Самойлов — руководитель поисковой группы, 35 лет.

Ашот Карапетян — инженер поисковой группы, 30 лет.

Валернер, Якубович, Штерн, Саминский, Сердюк — начальники отделов и лабораторий КБ-12

Илья Степанычев — аспирант.

Сотрудник Министерства иностранных дел СССР.

Бенджамен Голдвин — физик, лауреат Нобелевской премии, 65 лет.

Френсис Гарди — доктор физики, ассистент Голдвина, 35 лет.

Джон Кейв — второй ассистент Голдвина, 29 лет.

Джошуа Клинчер — полковник, затем бригадный генерал, 45 лет.

Эдгар Хениш — сенатор, председатель комиссии по проблемам ядерной политики, председатель правления “Глобус компани”, 60 лет.

Военный министр США, 50 лет.

Мартин Дубербиллер — делец, 60 лет.

Кеннет — доктор математики, руководитель отдела в Институте математических Игр, 40 лет.

Инженеры КБ-12, студенты и преподаватели Массачусетокого технологического института, адъютанты, корреспондент и т. д.

Во всех действиях сцена разделена пополам: в левой части показываются события в Советском Союзе, в правой — события в Соединенных Штатах. По ходу дела освещается то левая, то правая сторона сцены.

Между первым и вторым и между вторым и третьим действиями проходит по году.

Пролог “Персона нон грата”

Освещена левая часть сцены. Комната в Министерстве иностранных дел СССР. Шкаф с бумагами, шкаф с книгами, желтый несгораемый шкаф, телефон на тумбочке, стол письменный, стулья обыкновенные. За окном видна близкая стена высотного здания. За столом — Сотрудник МИДа.

Степанычев (входит). Можно? Здравствуйте. Вызывали?

Сотрудник вопросительно смотрит.

Степанычев, аспирант физико-технологического института. Вернулся из Соединенных Штатов.

Сотрудник. А… “персона нон грата”! Проходите, садитесь…

Степанычев проходит и садится.

Ну, рассказывайте!

Степанычев. Что рассказывать-то?

Сотрудник. Как что? Всё… Вас направили на стажировку по какой специальности?

Степанычев. Надежность электронных устройств.

Сотрудник. Вот видите: надежность устройств. Зачем же вы… (Берет бумагу, читает): “…учитывая вышеизложенное, Государственный департамент Соединенных Штатов Америки денонсирует въездную визу подданного СССР Степанычева Ильи Андреевича и…” Нет, не то. М-м… ага, вот оно, вышеизложенное! “…намеренно скрывал свое подданство, вел беседы, направленные на подрыв существующего в США общественного строя, пытался собирать сведения, затрагивающие безопасность государства…” (Кладет бумагу.) Вот и рассказывайте: как же это так у вас получилось? Наша страна осуществляет культурный обмен, оказывает вам доверие, а вы? Зачем скрывали подданство? Вели беседы? Собирали сведения? Кто вас об этом просил?!

Степанычев. Да ничего я не скрывал, не вел и не собирал!

Сотрудник. То-ва-рищ Сте-па-ны-чев, из ничего ничего и не бывает. А вас посреди стажировки выслали из Штатов с такой (потрясает) бумагой! Как добирались-то?

Степанычев. Из Фриско… из Сан-Франциско то есть, через Токио и Владивосток.

Сотрудник. Выходит, даже не разрешили пролет над территорией США. Ого! Вот видите. Кругосветное путешествие совершили… Магеллан, Гагарин и аспирант Степанычев! Но, между прочим, вас посылали не в кругосветное путешествие. Как же так?

Степанычев. Ох, ну просто стихийное бедствие какое-то: попал — и ничего не поделаешь! Ума не приложу: чего они на меня взъелись? Вызвали в полицию, забрали визу и — в двадцать четыре часа…

Сотрудник. Давайте-ка по порядку. Куда вы определились на стажировку?

Степанычев. В Кембридж в штате Массачусетс. В Массачусетский технологический… (Задумался.) Постойте! Может, эти мои разговоры им не по душе пришлись?

Сотрудник. Какие такие разговоры? Рассказывайте.

Степанычев. Э, споры всякие! Знаете, я мечтал хорошо поработать в МТИ. Еще бы, институт Норберта Винера, родина кибернетики! А вышло (машет рукой) совсем не то…

Затемнение.

Освещается правая часть сцены.

Лаборатория электронной техники в МТИ. Блоки вычислительных машин, путаница проводов, приборные стенды с надписями на английском языке. На стене учебные таблицы машинных программ.

За широким, во всю стену, окном — кубистический пейзаж американского города. На переднем плане группа студентов и преподавателей МТИ.

1-й студент. Нет, этого русского надо положить на лопатке! Они там, в России, не привыкли к честной спортивной борьбе мнений.

2-й студент. Дик, смотри, пришел Клод Ренинг с кафедры социологии. (Указывает на человека средних лет в очках и строгом костюме). Ну, держись, Степентчэйв!

Степанычев (входит с папкой в руке. Увидев группу, морщится, но выжимает улыбку). Доброе утро!

Общее: Доброе утро! Привет, Ил!

1-й студент (с полупоклоном). Привет среднему советцу от средних американцев!

Преподаватель. Ил, я хочу познакомить вас с одним интересным человеком. Он, кстати, разделяет многие ваши взгляды. (Подводит Ренинга). Клод, это Ил Степентчэйв, наш стажер из России. Ил, это Клод Ренинг.

Степанычев и Ренинг кивают друг другу.

Ренинг. Фред прав, я действительно разделяю многие ваши взгляды. Но мне не нравится ваша теория прибавочной стоимости!

Степанычев. Собственно, это теория Маркса. И чем же?

Ренинг. Видите ли, она слишком упрощает существо дела. По Марксу, получается, что бизнесмены отнимают у рабочих большую часть производимого ими продукта. Возможно, это и так с точки зрения рабочих, но, согласитесь, что это совсем не так с точки зрения бизнесмена. Вы не можете отрицать, что бизнесмен, вкладывая капиталы в новое дело, сильно рискует. Он может разориться! И прибыль, которую он потом получает, это справедливая плата за риск — разве не так?

Степанычев. Простите, а что заставляет его рисковать?

Ренинг. М-м… желание получить прибыль, разумеется.

Степанычев. Так что здесь причина, что следствие?

1-й студент. Ну-у! Это слишком схоластично!

Степанычев. Ладно, давайте не схоластично. Например: гангстер, когда грабит банк, рискует?

Ренинг. Разумеется.

Степанычев. И его добыча тоже плата за риск, так? Тогда, простите, в чем же разница между гангстером и бизнесменом?!

Оживление в группе.

Ренинг. О, это слишком уж упрощенно! Это для пропаганды!

Затемнение.

Снова освещается правая сторона.

Та же лаборатория, вечер. Газосветные трубки под потолком. За окном огни ночного города. Группа спорящих в несколько ином составе.

Дым от дюжины сигарет. В центре — посоловевший Степанычев.

Преподаватель (наступает на Степанычева). Если вы не собираетесь на нас нападать, то зачем же вооружаетесь ракетами и ядерными боеголовками? Почему ваши атомные подлодки плавают в Атлантике и в Тихом океане?

Степанычев. А почему ваши подводные лодки плавают у наших берегов? Почему вы наращиваете ядерное вооружение?

Преподаватель. Ну, мы-то понятно. Мы не хотим, чтобы повторился Пирл-Харбор. А вот вы…

Степанычев. А мы не хотим, чтобы повторился сорок первый год!

1-й студент. Ил, а вас специально инструктировали, как отвечать, да?

2-й студент. Кстати, Ил, почему это ваши газеты никогда не сообщают о советских подземных ядерных взрывах, а только о наших?

Затемнение.

Освещается левая сторона сцены: комната в МИДе.

Степанычев. И так — полгода. Споры везде, со всеми и обо всем. О загадочной русской душе и демократии… об однопартийной системе, втором фронте, третьей силе, четвертом измерении, пятой колонне, шестом чувстве… Мама родная! Какая тут могла быть стажировка по надежности!

Сотрудник. Однако это не то, товарищ Степанычев. Со всеми нашими там ведут подобные разговоры, дело обычное.

Степанычев. Но… может, меня взяли на заметку?

Сотрудник. Конечно, взяли. Всех наших там берут на заметку…

Затемнение.

Освещается правая сторона: кабинет полковника Клинчера в Управлении стратегической разведки. Пластмассовые жалюзи на окнах. Сумеречный свет. На столике магнитафон. Возле в креслах Клинчер и лейтенант (в котором можно узнать одного из участников спора) слушают запись.

Голос Степанычева. Вы накапливаете оружие — и мы накапливаем оружие. Но разница все-таки в том, что у нас на этом деле никто не наживается!..

Клинчер (выключает магнитофон). Для стажера из России он слишком хорошо владеет английским языком…

Лейтенант. И затрагивает слишком широкий круг тем, сэр. Не похож на узкого специалиста.

Клинчер. Да, да! Не упускайте его из виду, лейтенант.

Затемнение справа.

Освещается комната в МИДе СССР.

Сотрудник. Но все это ни о чем не говорит. За это не высылают, тем более с такими ужасными намеками… Вы сказали, что сначала определились в Массачусетский институт. А потом?

Степанычев. Потом… ну, я понял, что работы здесь не будет. Перевелся в Калифорнийский университет в Беркли. На кафедру профессора Тиндаля. Но поработать не успел. Через две недели меня выслали.

Сотрудник. Так, так… А в Беркли с кем знакомились, беседовали?

Степанычев. Почитай, что ни с кем. Только с работниками кафедры. Да и то бесед избегал, хватит. Впрочем… еще с одним человеком раза два поговорил: с Френком… с Френсисом Гарди, физиком. Интересный парень!

Сотрудник. И о чем же вы беседовали с этим интересным парнем?

Степанычев (пожимает плечами). Да… ни о чем, собственно…

Затемнение слева.

Освещается правая сторона: кафетерий в лабораторном корпусе Калифорнийского университета. Никелированные стойки с готовыми блюдцами. Кофейный агрегат. За столиками питаются студенты и преподаватели. От стойки с подносом в руках идет Степанычев, ищет места. Подходит к столу, за которым в вольной позе сидит Френк.

Степанычев. Здесь свободно?

Френк. Прошу! (Наблюдает, как Степанычев расставляет тарелки и чашки.) Новенький?

Степанычев (усаживается). Да.

Френк. Физика?

Степанычев (принимается за еду). Нет.

Френк. Химия?

Степанычев. Нет.

Френк. Математика, наконец?

Степанычев. Нет… Надежность электронных устройств.

Френк. А вы не очень общительны, специалист по надежности.

Степанычев. А так оно надежней.

Френк. Возможно, возможно… И откуда?

Степанычев. Из… (поколебавшись) из Массачусетского технологического.

Затемнение справа.

Освещается комната в МИДе СССР.

Сотрудник. Значит, вы скрыли от него, что вы из СССР?

Степанычев. А с какой стати я должен сообщать это каждому случайному собеседнику? Мне уже надоело…

Сотрудник. Но, выходит, такой факт был?.. Продолжайте, пожалуйста.

Затемнение слева.

Освещается кафетерий. Степанычев ест, потом берет перечницу, трясет над тарелкой. Безрезультатно.

Френк. Отказ… Или как у вас говорят: сбой?

Степанычев. Перец, наверно, кончился. (Ест.)

Френк. “Чем вас привлекает наша фирма? Сколько вы зарабатывали раньше? Сколько откладывали? Есть ли у вас девушка? Жена? Любит ли она одеваться по моде? Любите ли вы кино? Бейсбол? Гонки автомобилей? Любит ли это ваша девушка или жена? Какие суммы вам предстоит выплатить по покупкам в рассрочку? Какую религию вы исповедуете?”

Степанычев поперхнулся, изумленно смотрит на него.

Э, да вы совсем-совсем зеленый, надежность устройств! Еще не заполняли эту Великую Механическую Исповедь для специалиста, поступающего на работу в фирму? Ничего, не отчаивайтесь. Скоро и ваши сто сорок ответов будут набиты на перфоленту для оценки в вычислительной машине. Только не вздумайте в графе “Какую религию вы исповедуете?” поставить прочерк или, боже упаси, написать “атеист”! Не наберете проходной балл. Даже самые вольнодумствующие интеллигенты стыдливо пишут “агностик”, что значит: верящий в непознаваемое.

Степанычев. А… почему?

Френк. Потому, что надо быть как все. Оценочные машины не любят оригиналов. Человек как все не опасен. От него нельзя ждать ничего великого и неожиданного. Он будет любить девушек, гонки, приспосабливаться к обстоятельствам, стараться в поте лица.

Степанычев крутит головой, принимается за второе блюдо.

У вас дети есть, надежность?

Степанычев. Да. Сын.

Френк. А вот у меня нет. Хотя я мог бы прокормить не одного. Боюсь. Боюсь будущего…

Степанычев. Послушайте, зачем вы мне это говорите?

Френк. Зачем? Просто так… как в поезде. А может, потому, что вы мне чем-то симпатичны, надежность электронных устройств. Наверно, тем, что у вас все впереди: и удачи и разочарования… (Откидывается на стуле). И наука у вас симпатичная: надежность. Есть в ней что-то добродетельное, солидное — как в потертых штанах, которые носят десять лет.

Степанычев смотрит на него с той степенью выразительности, которая обычно предшествует хорошему мордобою.

Хотите что-то сказать?

Степанычев (вздохнув). Нет. Я лучше поем.

Френк (закуривает). Только теперь никто не носит брюки десять лет, все меняется быстрее: одежда, люди, машины, страны… Мир поздно спохватился с этой вашей надежностью. На Земле все возрастает и возрастает запас энергии, то есть по законам термодинамики она переходит во все более неустойчивое, ненадежное состояние. Однажды энергия высвободится: бжик! — и все. Так что надежностью тоже заниматься не стоит.

Степанычев. А чем же стоит?

Френк. Пожалуй, астрономией. Сидеть у телескопа, наблюдать далекие-предалекие миры, сознавать свое ничтожество, ничтожество нашего мира. И утешать себя, что, если мир лопнет, во вселенной ровно ничего не изменится. Планетой больше — планетой меньше…

Степанычев (допивает кофе, ставит чашку). Короче говоря, вы — физик-ядерщик?

Френк (удивленно). О-о! Быстрое, но верное умозаключение. Это как же вы постигли, надежность?

Степанычев. Очень просто. По комплексу неполноценности.

Френк. Это уже интересно! Вы считаете, что у ядерщиков развит комплекс неполноценности? Это отчего же?

Степанычев (он поел и теперь тоже не прочь позабавиться). Известно отчего: от двух с половиной нейтронов. Тех самых, что выделяются в среднем на одно Деление ядра урана или плутония.

Френк. А при чем здесь они?

Степанычев. Да все при том же. Чем была ваша ядерная физика, пока не открыли цепную реакцию с этими двумя с половиной нейтронами? Да вас никто и знать не хотел! Только тем и вознеслись, что напугали людей атомной бомбой… и сами ее испугались! Все ваши изобретения держатся на этих разнесчастных двух с половиной нейтронах: реакторы, бомбы, получение изотопов, атомные подлодки… Так что сама ваша наука неполноценна, висит на тоненькой ниточке цепной реакции. Разве можно ее сравнить, скажем, с электроникой, где используются сотни явлений природы? Эксплуатируете одно явление и сами его толком не понимаете! Что, вели, к примеру, при делении ядер станет выскакивать только один нейтрон? А? Все, нету ядерной физики. Или наоборот: четыре нейтрона на деление? Тоже крышка — и науке и всем… Вот так, два с половиной нейтрона! (Встает.)

Френк (ошеломленно). O, парень, ты, я вижу, не так прост!

Степанычев. Ладно. Приятие было побеседовать. Пока… цепкая реакция! (Уходит.)

Затемнение справа.

Освещается комната в МИДе СССР.

Сотрудник. Ну зачем же вы с ним так-то!

Сотрудник. И вы еще с ним разговаривали?

Степанычев (скучным голосом). Ну, встретились еще разок в кафетерии, беседовали. Его заело мое отношение к ядерной физике, он старался меня переубедить…

Сотрудник. А вы что же, знаете ядерную физику?

Степанычев. Да как вам сказать? Работать бы, конечно, не смог, а приятную беседу отчего не поддержать!

Сотрудник. Ну, ну, рассказывайте, о чем вы беседовали.

Степанычев. О господи, да ведь вам-то совсем это неинтересно будет слушать!

Сотрудник (встает). Дорогой товарищ Степанычев, мне вас действительно неинтересно слушать, вы правы. Мне совсем неинтересно вытягивать из вас слово за словом! Мне вообще вся эта история была бы глубоко неинтересна, если бы… (поднимает палец) если бы вас после ваших неинтересных разговоров не выслали из Штатов как подозреваемого в шпионаже!

Степанычев. После этого — еще не значит вследствие этого.

Сотрудник. А вследствие чего же? Чего?

Степанычев пожимает плечами.

Ну вот что (протягивает листы бумаги) — садитесь и опишите подробно ваши беседы с этим Френсисом Гарди: что вы говорили, что он говорил. Не упускайте ничего. Пишите разборчиво, с полями, на одной стороне листа. Дадим на заключение специалистам.

Занавес

Действие первое Цепная реакция

Освещена левая часть сцены: домашний кабинет академика Шардецкого. Одна стена сплошь из книг. Старомодный письменный стол, заваленный бумагами и журналами. Шардецкий сидит в кресле у окна, на коленях портативная пишущая; что-то печатает. Входит Макаров. В руке у него желтый номерной портфель; с такими портфелями не ходят по улице — их возят в машине.

Макаров. Разрешите, Иван Иванович? Добрый день, как ваше дражайшее?

Шардецкий (поднимает голову). О, Олег Викторович! Вот не ждал! (Ставит машинку на подоконник.) Рад вас… (Пытается подняться; но болезненно морщится.) А, черт… когда у нас научатся лечить, не знаете? С самой войны маюсь.

Макаров (усаживается рядом на стул). К ревматизму надо относиться серьезно, Иван Иванович. Как утверждают врачи: ревматизм лижет суставы, но кусает сердце! Пчелиные укусы, говорят, помогают. Не пробовали?

Шардецкий. А! Хорошая погода — вот она действительно помогает. Само проходит… Олег Викторович, если вы станете меня уверять, что оставили дела в министерстве, чтобы посудачить со мной о влиянии пчел на течение ревматического процесса, то я вам, простите, не поверю.

Макаров. А я не буду вас в этом уверять, Иван Иванович… (Отпирает портфель, достает сколотые листы.) Я к вам вот по какому вопросу. Недавно из Соединенных Штатов выслали нашего стажера. По подозрению в шпионаже. Причиной высылки стали вот эти изложенные им самим разговоры. Нам их переслали из МИДа на заключение. Дочитайте, пожалуйста.

Шардецкий (берет листы). С кем же этот молодой человек так неосмотрительно побеседовал?

Макаров. С неким Френсисом Гарди, доктором физики.

Шардецкий. Гарди… знакомая фамилия… Ага, есть, вспомнил: Би Френсис Гарди, монография “Свойства электронных и мюонных нейтрино”. Переведена и издана у нас в прошлом году. Очень толковая книга, скажу вам. Стало быть, этот Гарди — сотрудник Голдвина. Что ж, почитаем…

Затемнение слева; виден только — в неярком луче прожектора — читающий Шардецкий. Освещается правая сторона сцены: — все тот же кафетерий в Беркли. Негр-уборщик ставит стулья вверх, ножками на столы. За столиком на переднем плане — Степанычев и Френк. Перед ними тарелки, банки с пивом.

Френк. Нет, Ил, ты не прав: цепную реакцию нарушить нельзя. Пробовали воздействовать и температурами, и давлениями средами — чем угодно. Распад и деление ядер — незыблемые.

Степанычев. Незыблемые — пока не нашли что-то не на свойства ядер… Но что — действующее?

Степанычев. Не знаю, откуда мне знать! Это вам надо искать и знать, ядерщикам. А то — ломаете атомы, как дети игрушки… Ведь ничего нет удивительного, что атомные ядра разрушаются. Все разрушается, я в этом разбираюсь. Металл ржавеет, скалы рассыпаются, приборы портятся. Звезды и те гаснут или взрываются. Ничто не вечно… Удивительно другое: есть атомные ядра, которые не распадаются совсем. Это уникум в нашем мире.

Френк. Что за черт.

Степанычев (увлеченно). Вот у нас с тобой разный взгляд на предметы. Вы, ядерщики, принимаете устойчивость ядер в силу факта. Нашли удобное оправдание: мало внутренней энергии. И еще — магические числа частиц в ядре. Слово-то какое: магические числа! И где?

Френк. Это почему же?

Степанычев. Потому, что ядро — система, взаимодействующая с окружающей средой. Такие системы не могут существовать бесконечно долго. Стабильные же ядра существуют именно бесконечно долго! Иначе из миллиардов миллиардов ядер хоть малая часть распадалась бы, как и в радиоактивных изотопах.

Френк. Их не может быть, однако они есть. С этим нельзя не считаться, теория надежности. (Отхлебывает пиво.)

Степанычев. Значит, есть не только они. Наверно, в природе существует какой-то процесс, поддерживающий устойчивость таких ядер. Процесс — а не магические числа! А для радиоактивных веществ этот процесс нарушен.

Френк. Гм… что же, по-твоему, радиоактивность — какая-то болезнь атомных ядер?

Степанычев. Именно! Именно, черная магия! Вы не лечите эту болезнь, даже наоборот: заражаете радиоактивностью все новые и новые атомы. Сколько было радиоактивных веществ, а?

Френк. Десятка полтора, не больше.

Степанычев. А сейчас?

Френк. Сейчас… сейчас любое вещество можно сделать радиоактивным. Техника простая.

Степанычев. А обратно перевести вещество из радиоактивного состояния в спокойное вы можете?

Френк. Нет. Это атомы пусть сами — когда распадутся.

Степанычев. Вот то-то и оно! Выходит, вы изучаете не — распад и деление.

Френк. Найти процесс, который удерживает ядра в устойчивом состоянии? (Задумчиво.) Ведь такой процесс действительно должен быть. Ядро, сгусток энергии. Его распирают электрические силы. В нем все движется, как в капле жидкости: мезоны… И эта капля живет вечно! Ведь в радиоактивных веществах ядра живут очень долго. Распадающийся уран дотянул от сотворения Галактики до наших дней, миллиарды лет. В этом что-то есть…

Степанычев. По справедливости такой процесс должен быть. Это не дело: только и уметь, что переводить материю в неустойчивое состояние. Это действительно добром не кончится.

Френк. Взорвать дом легче, чем построить его, теория надежности. С ядрами то же самое. И процесс стабилизации, если он есть, настолько же сложнее распада ядер, насколько строительство города сложнее бомбежки…

Степанычев. Но, по-моему, это все-таки возможно. Есть намек.

Френк. Какой?

Степанычев. Законы распада атомных ядер и законы отказов элементов электронных машин математически одинаковы… Вот смотри… (Пишет на бумажной салфетке). Тебе это ни о чем не говорит?

Френк. Говорит. Та же экспоненциальная зависимость… Но ты не равняй элементы машин и ядра, Ил. В электронных машинах можно покопаться тестером, что-то перепаять, заменить негодную схему хорошей. А к ядрам не подкопаешься, уважаемая теория надежности. И одно другим не заменишь. Их даже в электродный микроскоп увидеть нельзя. Да… А жаль!

Степанычев. Чего?

Френк. Мечты: овладеть процессом стабилизации ядер… Знаешь, когда-то, по молодости лет, меня потянуло в ядерную физику. Потянуло на величественное и ужасное, захотелось пережить драматизм поисков и открытий, потрясти мир чем-то похлестче ядерной бомбы. (Усмехается.) Теперь-то я вижу, что это было глупо. Все вышло не так. “Проблема левовинтового нейтрино” — как же, потрясешь этим мир! Набираю глубину познаний, лысину, к концу жизни буду знать все — ни о чем… Да и не нужно это — потрясать мир. Хватит. Но тогда зачем же я работаю? Для чего живу? (Помолчав.) А вот ради такой мечты стоит постараться. Повысить устойчивость мира, в котором мы живем. Лечить атомные ядра. Овладеть веществом полностью!

Степанычев. Ну вот и действуй.

Френк. Легко сказать — действуй. Легко сказать, теория надежности. Развитием наук движут не мечты, а факты. Фактов же нет. Нет данных, как стабилизировать ядра… Черт побери, если бы на эту проблему бросить столько денег и сил, сколько ушло на создание ядерного оружия, нашли бы и факты, и теории, и способы. Все получилось бы. Но кто бросит деньги? Кому это нужно? У тебя много денег, Ил?

Степанычев (разводит руками). Увы…

Френк. У меня тоже “увы”!

Негр-уборщик (подходит к столику). Джентльмены, мне пора закрывать…

Затемнение справа.

Освещается: комната Шардецкого.

Шардецкий (возвращает листки Макарову). Занятно. Так что же?

Макаров. Я вспомнил ваш доклад о далеких перспективах в исследовании ядра. Вы ведь о том же говорили, Иван Иванович.

Шардецкий. Ну, говорил, говорил… что я говорил! Я больше толковал о нерешенных проблемах, чем о перспективах. Устойчивость и неустойчивость атомных ядер — действительно большая проблема. До сих пор понять не можем: почему в куске урана в данный момент одни атомы распадаются, а другие нет? Почему именно эти, а не те? Многие считают, что это в принципе невозможно понять. А управление стабильностью ядер… о, это настолько далекая перспектива!.. Нет, я решительно не понимаю, чем вас взволновал этот разговор, Олег Викторович?

Макаров. Да, собственно, тем, что после этого разговора аспиранта Степанычева в двадцать четыре часа выдворили из Штатов.

Шардецкий. Гм… тоже верно. Действительно непонятно. Голдвин давно отошел от бомб, занимается с немногими сотрудниками академической проблемой нейтрино. “Замаливает грехи”, как он выразился при встрече со мной на конференции в Женеве.

Макаров. Может, не такая это далекая перспектива, Иван Иванович? Может, американцы этим уже занимаются?

Шардецкий. И наш аспирант нечаянно прикоснулся к тайне? Гм… все это, знаете ли, слишком уж как-то… детективно. А может, и просто с перепугу выслали, сдуру? Известное дело: полиция.

Макаров. Возможно. А если нет? Понимаете, что это значит, если американцы сейчас развивают такую работу?

Шардецкий. Тоже верно… И такие работы может вести именно Голдвин с сотрудниками. С применением нейтрино.

Макаров. Одним словом, Иван Иванович, требуется ваше мнение по существу дела. Допускаете ли вы, что американцы ведут работу по управлению стабильностью ядер и что именно поэтому они заподозрили аспиранта Степанычева в шпионаже?

Шардецкий. Э, Олег Викторович, вы требуете от меня слишком многого. Я специалист, эксперт. Знаете, как в судопроизводстве: эксперт не уличает убийцу, а лишь устанавливает причину смерти. Остальное — дело следователей и суда… Я могу высказать лишь свое мнение, не более. Мнение это такое (переходит на профессорский тон): наличие в природе процесса стабилизации атомных ядер в принципе не противоречит нашим знаниям о ядре, но и только. Сам этот процесс мы не знаем и не наблюдали, никаких сведений о нем в мировой литературе нет. Чтобы перейти к практическим исследованиям стабильности ядер и тем более к управлению этой стабильностью, надо как минимум иметь на руках либо экспериментальное открытие самого процесса, либо теорию строения материи, на порядок более глубокую, чем нынешняя. А лучше бы и то и другое вместе. Я могу сказать, какая требуется теория. Она должна объяснить, почему элементарные частицы имеют именно такие, а не значения масс и электрических зарядов. Должна предсказывать, какой именно атом радиоактивного вещества и в какое именно время распадается… понимаете? Такой теории нет. И открытия тоже нет.

Макаров. А если американцы сделали это открытие и утаили его? Ведь дело-то серьезное.

Шардецкиий. Гм… Олег Викторович, мы опять уклоняемся в детективную сторону. Повторяю, я не знаю такого открытия. Если они его сделали, то и мы сделаем. Сейчас ядро исследуют десятки тысяч физиков, и на долю фатального случая остается очень немного открытия предрешаются всем ходом развития науки… Короче говоря, Олег Викторович: ваше министерство желает заказать нам такую работу?

Макаров. Да как вам сказать…

Шардецкий. Мы можем заняться этой проблемой в плане исследования возможности, без гарантированного выхода в практику. Работа будет стоить… да, пожалуй, миллионов пятьдесят. С меньшими деньгами за это дело не стоит и браться. Согласны?

Макаров. Ну… о чем вы говорите, Иван Иванович! Кто же вам даст пятьдесят миллионов на исследование возможности? А если это (показывает на бумаги) все-таки недоразумение и у вас ничего не выйдет? Спросят: куда смотрели, на что деньги тратили? С меня спросят, не с вас.

Шардецкий. А-а! Вот такие вы все и есть. Вам вынь да положь, что за границей уже сделали. Тогда и деньги найдутся, и площади, и оборудование: догоняй, Шардецкий!

Макаров. Так ведь очень уж вы неопределенное заключение даете, Иван Иванович. Не под пятьдесят миллионов.

Шардецкий. Иного дать не могу. Наука не позволяет.

Макаров. Да… Стало быть, серьезных оснований считать, что американцы ведут такую работу, пока нет?

Шардецкий. Надо подождать. Олег Викторович. Если они ее ведут, это в чем-нибудь да проявится. А пока действительно что-либо предпринимать рановато.

Макаров. Так-то оно так… Но почему же они его выслали?..

Затемнение слева.

Освещается правая часть. Уже знакомый нам кабинет полковника Клинчера в Управлении разведки.

В креслах у стола: Клинчер, сенатор Хениш и Френк.

Слушают запись.

Голос Степанычева. Есть намек.

Голос Френка. Какой?

Голос Степанычева. Законы распада атомных ядер и законы отказов элементов электронных машин математически одинаковы. Вот смотри… Тебе это ни о чем не говорит?

Клинчер. Ну, и так далее. (выключает магнитофон)

Фрэнк. Скажите, полковник, а нельзя ли, чтобы в перечнице, кроме микрофона, был еще и перец?

Клинчер (добродушно). До этого техника еще не дошла: или — или… Я пригласил вас вот зачем, доктор Гарди. Мне, неспециалисту, трудно судить о научном содержании ваших бесед с этим русским…

Френк. Кто русский? Ил?!

Клинчер. Как, он вам не сказал что он советский подданный и коммунист? (Многозначительно переглядывается с Хенишем.) Что ж, это еще более усугубляет… Да, мистер Гарди, ваш знакомец Ил — Илья Андрейвитч Степентчэйв — о, эти русские имена! Он направлен в Штаты якобы на стажировку. В ваших беседах с ним меня, как контрразведчика, насторожило вот что. Понимаете ли, есть старый, но верный шпионский прием: высказывать собеседнику ложные соображения, с тем чтобы тот опроверг их истинными сведениями. Сказал бы: не так, а вот так. А?

Френк. Не хотите же вы сказать, что Ил шпион? Неужели такие, как он, бывают шпионами?

Клинчер (улыбается). А какие же? С поднятым воротником и в дымчатых очках, как в комиксах? Именно такие они и бывают: простые, обаятельные, умные люди… Так вот, этот прием прямо чувствуется в его словах. Он будто наводил вас на одну и ту же тему разговора, а?

Френк. Но… разве я выдал какую-то тайну?

Клинчер. Все зависит от того, что он хотел узнать, док. У меня сложилось впечатление, что этот Степентчэйв пытался выведать кое-что о какой-то новой работе в области ядерного оружия. Ну, скажем, по этой, по стабилизации атомных ядер.

Френк. Я ничего не знаю о такой работе.

Клинчер. Что ж, может быть, именно это ему и требовалось узнать: что мы не ведем таких работ.

Френк. Но… почему именно у меня? Я занимаюсь нейтрино.

Клинчер. Будем говорить прямо, доктор Гарди. Очень важно точно установить, действительно ли разговор этого русского с вами носил разведывательный характер. Если да, то это говорит о том, что они ведут такую работу в области стабилизации ядер и заслали к нам агента, чтобы выяснить, как обстоят дела у нас. И мы даже сможем определить, в каком направлении они развивают такую работу. Если нет — развейте наши подозрения, и дело не получит дальнейшего хода.

Френк. Вот оно что… Нейтрино. (Задумчиво барабанит пальцами по подбородку.) Конечно же, нейтрино! Ах, черт, как мне это раньше в голову не пришло. Вполне возможно.

Клинчер. Итак, вы считаете?..

Френк. Минутку, полковник, мне надо хорошенько подумать, вспомнить…

Клинчер. Да, да, припомните хорошенько, как вел себя этот стажер. Магнитная запись фиксирует далеко не все.

Френк. Далеко не все, вы правы… Скажите, а Ил… этот русский… он будет арестован?

Клинчер. Если вы дадите нам прямые улики — разумеется.

Френк. Прямых улик я дать не могу. Но и развеять ваши подозрения, полковник, тоже не могу. Я еще раз перебрал в памяти наш последний разговор… похоже, что он действительно хотел у меня что-то выведать. Было в его поведении что-то такое… ну, вот если бы в перечнице, кроме микрофона, был и киноаппарат, это удалось бы заснять.

Клинчер. Настороженность? Цепкость внимания?

Френк. Да, да… И теперь мне понятно, почему именно у меня, у специалиста по нейтрино, он пытался нечто выведать. Видите ли, полковник, после кафе мы зашли в… в место, где еще, по-видимому, не установлены микрофоны. Хотя можно было бы и там, скажем, в писсуарах… было бы очень практично.

Хениш поворачивает голову и внимательно смотрит на Френка. Но на того уже нашло вдохновение, и взглядом в упор его не смутить.

И там он… этаким полунамеком спросил: не считаю ли я, что процесс стабилизации ядер можно раскрыть с помощью нейтрино? Странный вопрос для специалиста по надежности, не так ли?

Клинчер. Разумеется! И что же вы ответили?

Френк. Ничего, полковник. Эту тайну я не выдал русским. Хотя я считаю, что именно с помощью нейтрино в этом деле можно немало достичь. Очень немало!

Хениш. Простите, док, а вы уверены, что правильно поняли поведение и смысл намеков этого русского? Понимаете: это очень важно!

Френк. Конечно! Не мог же я, физик, спутать нейтрино с нейтроном. Впрочем, вы вольны принять или не принять к сведению мои догадки. Дело ваше.

Клинчер. Доктор Гарди, кто у русских считается видным специалистом по нейтрино?

Френк. Шардецки. Академик Иван Шардецки.

Клинчер. Шардецки, Шардецки… что-то знакомо. (Подходит к столу, роется в бумагах.) Ага, вот! (Хенишу.) Все сходится, сенатор. Вот телеграмма. (Читает.) “Соединенные Штаты Америки, Калифорния, Беркли, университет. Председателю оргкомитета Международного симпозиума по физике слабых взаимодействий Бенджамену Голдвину. Президиум Академии наук СССР извещает, что в виду болезни академик Шардецкий не сможет участвовать в симпозиуме. Ученый секретарь академии Ю.Петин”. В виду болезни… что может быть тривиальней такого предлога! Просто Шардецкому теперь незачем лететь через океан и самому все выведывать. Стажер успел передать, что мы такую работу не ведем… О, я чувствую, русские придают большое значение этим исследованиям!

Хениш. Хм, возможно… Скажите, доктор Гарди, а кто у нас наиболее авторитетный специалист в области нейтрино?

Френк. Конечно же, Бен, Бенджамен Голдвин, мой шеф.

Хениш. Вот как! Хм…

Клинчер. Пожалуй, у нас больше нет к вам вопросов, доктор Гарди. Хочу только предупредить вас о необходимости хранить в тайне наш разговор.

Френк (встает). Разумеется. У меня тоже одно пожелание, полковник: если вы намереваетесь привлечь для консультации Бена… профессора Голдвина, я думаю… вам лучше не ссылаться на меня.

Хениш. Почему, док?

Френк. Потому что… мы с ним работаем вместе. Мы, можно сказать, друзья, и мое мнение может повлиять на его мнение. Бен очень деликатный человек в отношении своих сотрудников. А ведь в столь важном деле нужна объективность, не так ли?

Клинчер. Он прав, сенатор, он абсолютно прав. Здесь важна полная объективность и непредвзятость суждений! Благодарю вас, док. Вы оказали нам большую услугу. Всего доброго!

Хениш. Всего доброго, доктор Гарди. Надеюсь, мы еще увидимся!

Френк. Всего доброго! (Уходит.)

Клинчер (возбужденно прохаживается по кабинету). Все-таки чутье разведчика не обманывает. Я с самого начала подозревал этого русского. Что вы скажете, сенатор? Я думаю доложить министру. Если русские развернули такую работу… Хениш….то нам нельзя отставать, так? Боюсь, что я не смогу вас поддержать, полковник. Слишком все это сомнительно, косвенно. Беседы, телеграмма

Клинчер. А вы что же — ждете, что русские пришлют нам телеграмму, что они ведут работу в области стабилизации ядра, сенатор? Именно такой телеграмме я бы и не поверил. Сомнительно, косвенно… Да перст божий, что мы узнали от русских хоть это. И потом не забывайте, сенатор, что доктор Гарди не только свидетель, но и специалист. Он знал, что говорил.

Хениш. Да, но почему он это говорил?

Клинчер (бросается в кресло). Послушайте, старый, хитрый, прижимистый Хениш! Вы своей мнительностью можете шокировать даже контрразведчика. В любом поступке человека вы выискиваете скрытые причины. Уверен, что вы и меня сейчас подозреваете в стремлении выдвинуться на этом деле!

Хениш. Ну… а разве нет, полковник?

Клинчер. Видите ли, сенатор… прежде всего я честно служу своей стране, оберегаю ее безопасность. Разумеется, я рассчитываю на ее признательность. Говорят, плох солдат, который не стремится стать генералом. В этом отношении мы, военные, все одинаковы… Но не это движет моими поступками, сенатор. Черт побери, почему вы думаете, что парень сказал не то, что думал.

Хениш (встает). Не знаю, полковник, не знаю. Мне тоже надо оберегать интересы налогоплательщиков, а вы их намереваетесь ввести в новые расходы…

Клинчер. Только ли налогоплательщиков, сенатор?

Хениш. Хм… где у вас вмонтированы микрофоны, полковник?

Клинчер. Что вы, сенатор! В этих стенах?!

Хениш. Именно в этих стенах и надо держать ухо востро… (Направляется к двери.) Словом, не знаю, полковник. Мне надо подумать. Старый, хитрый, как вы выразились, прижимистый Хениш никогда не ошибался — и не намерен ошибаться впредь.

Затемнение.

По авансцене освещенный лучом прожектора проходит Френк. Останавливается. Разводит руками.

Френк. Ничего не поделаешь, Ил. Извини. Наука требует жертв — так пусть этой жертвой будешь ты!

Затемнение

Освещена правая сторона сцены. Кабинет военного министра США. Одну стену занимает световое табло: карта мира в меркарторовской проекции; она наполовину прикрыта шторами, но видны бегающие огоньки траекторий спутников. В углу возле карты-табло стол-пульт, за ним адъютант в наушниках. Во время действия он что-то переключает: на карте-табло меняется расположение сигнальных огней, негромко переговаривается в микрофон, записывает. На другой стене портрет покойного Джеймса Форрестола. На окнах звездно-полосатые портьеры. За обширным столом министр; он в штатской одежде. Вокруг стола сидят Клинчер, Xениш, профессор Голдвин и математик Кеннет.

Министр. Итак, первое слово специалистам. Профессор Голдвин, возможен ли в принципе способ управления свойствами атомных ядер на расстоянии?

Голдвин. В принципе… м-м… в принципе это не противоречит законам природы. Точнее: запретам, налагаемым на превращения вещества в энергию… началам термодинамики, постулатам квантовой механики, теории относительности и так далее. Однако…

Министр. И следовательно, возможно оружие, которое, к примеру, сможет выводить из строя ядерные боеголовки? Или взрывать их?

Голдвин. М-м… любое изобретение может быть превращено в оружие. Но от принципиальной возможности до практического разрешения проблемы — огромное расстояние. Мы не располагаем пока соответствующими знаниями о ядре.

Клинчер. Но, профессор, разведывательные данные говорят, что русские…

Голдвин. Наука не строится на разведывательных данных.

Министр (улыбается). Вы осторожны, как настоящий ученый, док.

Голдвин. А я такой и есть, сэр.

Хениш. Профессор, как по-вашему, если бы такая работа делалась — в каком направлении надо было бы вести исследования?

Голдвин. М-м… думаю, что в области физики слабых взаимодействий, в области нейтрино. Они наиболее легко проникают в ядра.

Клинчер (министру). Вот видите, cap. Подтверждается!

Голдвин. Но, повторяю, у меня нет уверенности, что русские ведут такую работу. Слишком мало знаний. Для управления ядрами надо иметь на руках открытие, равновеликое открытию радиоактивности. А его нет.

Министр. Полковник, мнение профессора Голдвина не согласуется с вашими данными. Уверены ли вы в них?

Клинчер. Видите ли, сэр…

Министр. Да или нет? Уверены ли вы в них настолько, чтобы, к примеру, взять на себя ответственность за организацию такой работы у нас?

Клинчер. Да, сэр. Безусловно — да. И кроме того, я проверил свои выводы методами кибернетики, сэр. Доктор Кеннет, прошу вас.

Кеннет (встает). Мы, сэр, ввели в вычислительную машину сведения, любезно предоставленные полковником Клинчером (полупоклон), данные о ситуации в мире. Просчитали возможные варианты поведения нашего, с позволения сказать, потенциального противника. Могу подтвердить, что министр Клинчер пришел к верному умозаключению. Машина выдала такой же вариант. Вот программа и решение, сэр. (Кладет на стол министра папку.) Министр. Думаю, это лишнее, полковник. Я могу доверять своим сотрудникам и без вычислительных машин… Благодарю вас, доктор Кеннет. Мы не будем вас долее задерживать.

Кеннет. Да, сэр, я понимаю. Всего доброго! (Уходит.)

Министр. Сенатор, у вас еще остались сомнения?

Xениш. Признаюсь, я сдался уже после высказываний профессора Голдвина, сэр. Откровенно говоря, я ждал от него категорического заверения, что такая работа невозможна и не имеет смысла. Но коль скоро это не так…

Министр (выходит из-за стола. Он небольшого роста, с большой головой и коротким туловищем). Итак… итак, случилось то, чего я ждал и чего опасался. Равновесие сил в мире может снова резко нарушиться. (Подходит к карте-табло, отдергивает штору, смотрит на восточное полушарие). И на этот раз начинают они…

Голдвин. Простите, сэр, нет оснований считать, что русские — если они действительно ведут такую работу — добьются успеха.

Министр. Профессор, в свое время вы участвовали в создании атомной бомбы. Скажите: тогда, в самом начале работы, у вас была уверенность в успехе?

Голдвин. М-м… ее не было до испытания в Аламогордо, сэр.

Министр. Однако вы работали. Я понимаю вас, профессор: вы чувствуете ответственность перед наукой. Но поймите и нас, политиков, а если?.. Если русские скрыли какое-то важное открытие и сейчас разрабатывают его? Вы понимаете, какую угрозу может представлять это для нашей обороны, для нашего ядерного щита? Мы только недавно завершили создание противоракетной системы “Найк-Зевс” стоимостью в шестьдесят миллиардов долларов — и она может оказаться бессильной против нового оружия русских! Мы все должны испытывать беспокойство от этой мысли. Высокая ответственность за судьбы мира, профессор, заставляет нас быть осторожными и предусмотрительными! (Возбуждается от собственных слов.) И даже, если хотите; более предусмотрительными, чем осторожными! Нам надо быть готовыми ко всему. Мы сможем эффективно сдерживать коммунизм, только если будем готовы отразить каждое действие крайне мощным противодействием!

Xениш. Думаю, комиссия не будет противиться. Если на одной чаше весов несколько десятков миллионов долларов, а на другой — наша безопасность, надо ли сомневаться, что перетянет.

Министр. Отлично сказано, сенатор! Я всегда считал вас достойным представителем нашего народа. Я жду от вас, полковник, согласия организовать этот проект.

Клинчер. Я согласен, сэр.

Министр. Я был уверен в вас, полковник! Я жду от вас, профессор, согласия руководить исследованиями. На вашу долю остается только наука, док. В сущности, вы будете заниматься тем же, что и раньше, только в более широком масштабе… Итак?

Голдвин. М-м… боюсь, что нет, сэр. Мне эта затея не по душе. Кроме чисто научных сомнений, мне не по душе то, что исследования, которые, пока надлежит вести в чисто академическом плане, попадают в сферу политических и военных дел. Мне не хотелось бы возглавить новый тур в ядерной гонке… Еще никому не ясно, куда могут привести исследования, а мы уже намереваемся опередить в них русских. Это гонка к пропасти, господа!

Министр. И это говорите вы, один из создателей нашей ядерной мощи?!

Голдвин. Да. И мне не по душе, что снова разыгрывается та же история! Тогда мы воевали с нацистами. И я, как и все, был уверен, что необходимо опередить Гитлера в создании атомной бомбы… Но русские — не Гитлер, сэр! И мы не воюем с ними.

Министр. Вы… вы плохой американец, мистер Голдвин!

Голдвин. Уж какой есть, сэр.

Молчание.

Xениш. Но представьте, что спасительное для мира равновесие нарушилось: русские обрели оружие, нейтрализующее нашу ядерную силу. А у нас его нет… Что будет тогда?

Министр. Да! Что тогда, профессор? Не бывает равновесия слабого с сильным — только сильного с сильным! И русские ее преминут с нами разделаться, уж будьте покойны! Видит бог, мы не хотим войны. Но если они нас, то мы их — на этом держится мир! Так что во имя сохранения мира, во имя безопасности Америки и западной цивилизации мы предлагаем вам взяться за работу, профессор!

Голдвин молчит.

Клинчер (нервно). Я не понимаю, ваших колебаний, профессор. Речь идет о гигантском проекте, об исследованиях… и каких!

Хениш. Ив конечном счете может оказаться, что вы правы: такое оружие невозможно, наши опасения преувеличены. Что ж, лично я только вздохну е облегчением.

Министр. Итак, профессор?

Голдвин молчит.

Хениш. Как жаль, что я забросил физику ради политики! Меня не пришлось бы долго уговаривать.

Голдвин. Вы были физиком, сенатор?

Xениш. Да. И тоже ядерщиком. Но это было еще до войны, задолго до Великого Ядерного Бума. Я опубликовал только одну статью — о пузырьковой модели ядра. Может быть, помните, профессор?

Голдвин. М-м… припоминаю. Была опубликована в “Физикал ревью”, в тридцать восьмом или в тридцать девятом году. Какой университет вы окончили?

Хениш. Пенсильванский… Ах, далекие милые годы! (Конфиденциально.) Министр ждет вашего ответа, профессор.

Голдвин. М-да… да, да. Я размышлял вот о чем, господа: могли ли действительно русские не опубликовать важное открытие в области физики ядра? Прецедента этому еще не было… Я спросил себя: если бы ты, Бен, сейчас открыл нечто вроде цепной реакции деления и знал, что из нее выйдет потом, — ты опубликовал бы сведения о ней? Ради признания, ради славы, ради Нобелевской премии? Нет. Я бы не сделал этого… Так почему русские ученые не могут поступить так? М-м… и кроме того, доводы… особенно коллеги Хениша, довольно основательны. (Министру.) Я согласен заняться такими исследованиями, сэр. Но только исследованиями!

Министр. Вот и отлично, док! Разумеется, только исследованиями, мы пока не вправе требовать от вас большего. А организацию работ возьмет на себя полковник Клинчер, проницательности которого мы обязаны раскрытию этой важной проблемы. Надеюсь, вы согласитесь с ним сотрудничать, профессор?

Голдвин. М-м… а вы какой университет окончили, полковник?

Клинчер. Вест-Пойнт, сэр.

Голдвин. А-а-а, кавалерист?

Клинчер (оскорбленно). Военный стратег, сэр!

Голдвин. М-м… ну, да все равно. (Встает.) Разрешите откланяться, господа! (Уходит.) Министр. Ох, эти яйцеголовые! Откровенно говоря, мне не нравятся настроения этого Голдвина. Не поискать ли нам кого-нибудь другого, полковник?

Клинчер. К сожалению, выбирать не приходится, сэр. Специалистов по нейтрино немного, а такого класса, как Голдвин, просто нет. Я думаю, нас не должны занимать его взгляды, сэр. Пусть исповедует что угодно, лишь бы делал то, что мы хотим.

Министр. Нужно будет заставить его делать это, полковник!

Клинчер (замявшись). Боюсь, что я… что мне… во всяком случае, в нынешнем положении — трудно иметь достаточное влияние, сэр. Вы же видели, как он со мной разговаривал.

Xениш. Полковник прав, сэр. Они очень чтят звания и чины, эти яйцеголовые.

Министр. Понимаю. Когда законопроект будет утвержден, мне, думаю, удастся убедить президента присвоить вам, Клинчер, звание бригадного генерала — учитывая важность работы. Итак, за дело… генерал! (Встает, давая понять, что аудиенция окончена).

Клинчер и Хениш уходят. Тотчас поднимается адъютант.

Адъютант (подходит к столу, кладет несколько бланков). Дневные сводки, сэр.

За дверью.

Клинчер (Хенишу). Примите мою благодарность, сенатор. Не ожидал!

Xениш. Не стоит. Генералом больше, генералом меньше — это уже ничего не меняет. (Уходит.)

Клинчер (жмет себе руку). Поздравляю вас, генерал! Поздравляю! За работу! Что ж, в конце концов этот болван Гровс мог, а я не смогу?!

Затемнение.

Освещается левая сторона сцены. Кабинет Макарова в министерстве. Столы, составленные буквой “Т”, ковровая дорожка, телефон с коммутатором, коричневый сейф. За столом Макаров.

Входит, слегка прихрамывая, Шардецкий.

Макаров. Иван Иванович, рад вас видеть в добром здравии!

Шардецкий. Здравствуйте, Олег Викторович. Я к вам, как гоголевский городничий, — с пренеприятнейшим известием… (Быстро проходит, усаживается.) Американцы закрыли нейтрино.

Макаров. В каком смысле — закрыли?

Шардецкий. Не в физическом, разумеется. Из последних выпусков американской литературы по ядерной физике исчезли публикации по нейтрино и слабым взаимодействиям, хотя еще месяц назад они превалировали.

Макаров. Ого… такое уже было!

Шардецкий. Да. Так было с публикациями по делению урана — когда начались работы по созданию урановой бомбы. Так было с публикациями по термоядерному синтезу — когда начались работы по водородной бомбе. Тут прямая аналогия. Кроме того: симпозиум по физике слабых взаимодействий, который должен быть в феврале в Сан-Франциско отменен.

Макаров. Могу еще добавить: недавно конгресс США утвердил дополнительные ассигнования в размере пятидесяти пяти миллионов долларов на исследовательскую работу по министерству обороны… Значит, это всерьез, Иван Иванович!

Шардецкий. Всерьез. И они сами указывают нам направление работы… Спасибо им хоть за это! (Встает, прихрамывая, шагает по кабинету.) Но если так — куда идем, а? Камо грядеши, мир? Управление устойчивостью ядер — ядер, из которых состоит все и вся на Земле. Вы представляете, что это может значить? Взрывы зарядов докритической массы, то есть ядерных бомб, на складах или реакторов на атомных электростанциях и кораблях. Или наоборот: ядерные материалы утратят свои свойства. Или станут радиоактивными обычные вещества, вода, например… Черт знает что! (Садится.) Знаете, я ехал к вам в такси, разговорился с водителем. Речь зашла о ядерных делах… не только наши с вами умы они занимают, эти дела. Знаете, что сказал таксист? “Перебить, — говорит, — надо всех этих ядерщиков, пока не поздно!” А?

Макаров. Э, глупые, безответственные рассуждения!

Шардецкий. А что? Может, в этом и состоит сермяжная правда: истребить нас — и все? Да, но почему именно нас? Почему не политиков, от которых зависит: пустить ядерное оружие в ход или нет? Не военных, которые разрабатывают стратегии с применением ядерного оружия? Не рабочих атомных заводов наконец, которые тоже ведают, что творят? Все эти люди могли бы заняться чем-то иным. А мы, физики, что — делаем, что умеем. Ядро — наш хлеб… (Трет лицо.) Простите, Олег Викторович, я ужасно всем этим расстроен.

Макаров. Э, Иван Иванович, не принимайте все так близко к сердцу! Есть ситуация в мире, в ней надо действовать соответственно — и все. А таксист — что таксист?.. Ну, так беретесь?

Шардецкий. За что? Ах, вы об этом! Гм… Теперь я буду страховаться, Олег Викторович. Вы ведь небось сразу навалите на нас правительственное постановление: умри, но сделай. А если не сделаем? Мало знаем об этой проблеме. Если не откроем этот процесс?

Макаров. Откроете, Иван Иванович, вы — да не откроете? Помните, как было в сорок шестом году? Важно было знать, что есть атомная бомба. Так и сейчас… Не такие американцы дураки, чтобы без ничего отвалить на работу пятьдесят миллионов. Выходит, они что-то знают. Значит, возможно! Вы же сами говорите: они подсказывают направление поисков — нейтрино. Кому же, как не вам?

Шардецкий. Гм… а если все-таки не выйдет? И спросят вас: куда смотрели?

Макаров. Как куда? На Соединенные Штаты Америки, передовую в техническом отношении державу. Теперь-то все проще, Иван Иванович. Теперь: надо!

Шардецкий. Тоже верно… Что ж, входите с предложением в правительство, Олег Викторович. Надо, куда ж денешься…

Макаров. Да-а, опять мы отстали от Штатов… Ну, ничего. Догоним. Не впервой!

Занавес

Действие второе Поиски в потемках

Освещена левая половина сцены. Кабинет Шардецкого в КБ-12. Широкое окно. За ним обычный для исследовательских организаций пейзаж: ящики с нераспечатанным оборудованием, баллоны с сжатыми газами, мачты и трансформаторы высоковольтной подстанции. Далее — снежное поле и на горизонте темная бахрома подмосковного леса. На стене кабинета — небольшая коричневая доска, таблицы радиоактивных семейств и портрет И.В.Курчатова. Па столе микрофон селектора.

В кабинете: Шардецкий, Штерн, Саминский, Сердюк, Валернер, Якубович и Самойлов. Идет оперативка.

Шардецкий. Начнем по порядку. Первый экспериментальный. Прошу, Исаак Абрамович. Чего достигли за последний месяц?

Штерн. Исследовали нейтрино-мезонные взаимодействия на средних энергиях. Ничего нового, Иван Иванович. Думаем сдвинуться к большим энергиям.

Шардецкий. Сколько опытов провели?

Штерн. Более двух тысяч. По пять опытов в каждом поддиапазоне. Просмотрели девяносто пять тысяч “трековых” снимков.

Шардецкий. Солидно. Что ж, переходите к большим… Второй экспериментальный отдел — прошу, Игорь Алексеевич.

Саминский. Нам было задано отработать методику генерации нейтрино на встречных пучках заряженных частиц в ускорителе. По данной теме были проведены все запланированные эксперименты, восемь семинаров. Подготовлены для публикации в закрытых сборниках пятнадцать статей…

Шардецкий. Ну, а генерация нейтрино?

Саминский. Не получается, Иван Иванович… Мы следуем в точности вашей теории, но…

Шардецкий. Игорь Алексеевич, ваша задача: добиться генерации, а не следовать моим теориям. Не выходит но моей, примените голдвиновскую, боровскую, выдумайте свою. Важно — достичь!

Саминский. Понимаю, Иван Иванович. Будем пробовать.

Шардецкий. Давайте… Третий экспериментальный, прошу.

Сердюк. Изучали воздействие нейтрино и антинейтрино от уранового реактора на гамма-радиоактивный кобальт и альфа-радиоактивный уран-235. Результат отрицательный.

Шардецкий. Сколько облучений выполнили?

Сердюк. Более трех тысяч.

Шардецкий. Тоже солидно. Значит, и эта возможность отсекается. Пробуйте теперь облучать ядра нейтрино малых энергий, Евгений Сергеевич.

Сердюк (морщится). Их очень трудно обнаруживать, Иван Иванович, мало сечение захвата.

Шардецкий. Так не заниматься этим, что ли? Искать там, где светло? Усовершенствуйте способы отсчета нейтрино… Дальше. Лаборатория плазмы, прошу.

Якубович. Генерация нейтрино в высокотемпературной плазме идет, но очень неустойчиво. Опыты требуют более точной теории устойчивости плазмы, коей, к сожалению, нет.

Шардецкий. А почему нет? Теоретический отдел!

Валернер (нервно). Теоретический отдел, теоретический отдел, чуть что, сразу теоретический отдел! Теория строится на основе опытных данных, Иван Иванович. Точная теория — на основе достаточных опытных данных. Через две точки можно, как известно, провести множество окружностей — определенную же окружность можно построить лишь по трем точкам! Пока что плазменники дали нам, образно говоря, лишь две опытные точки. Этого, увы, недостаточно!

Якубович. Так вы ж меня извините, Шарль Борисович, по трем точкам я и без вас окружность построю.

Валернер. Так и вы меня извините, дражайший Илья Васильевич! Не об окружности речь!

Шардецкий. Все ясно. Иван кивает на Петра…

Валернер. А Петр на Ивана, вот именно! И примирить эти две, возможности, Иван Иванович, нет никакой возможности.

Шардецкий. Тоже верно… Ну, а чем порадует нас группа “Эврика”?

Самойлов (рассеянно). Мы что? Мы ничего. Работаем. Обнаружили еще полдесятка “комариных эффектиков”… да что толку? Ни за какой не ухватишься. Все их можно объяснить. Нам такие не надо.

Шардецкий. Ясно… (Раздраженно.) Почему вы опять небритый, Петр Иванович? Сколько раз я вас просил хотя бы на совещания являться без этой щетины на щеках!

Самойлов (трогает щеку). Думаете — поможет?

Шардецкий. Поможет не поможет — извольте придерживаться хорошего тона. (Помолчав, ко всем.) Что ж, товарищи, продолжаем искать. Пусть вас не огорчает, что весь этот год мы получали одни отрицательные результаты. И отрицательное знание — знание. Знание того, что по этому пути идти нельзя, надо выбирать иные. Чем больше мы отсечем неудачных вариантов, тем ближе будет удачный. Есть в природе процесс стабилизации ядер, не может его не быть… Все.

Командиры расходятся. У стола остается Саминский.

Саминский. Иван Иванович, я хотел бы обсудить с вами тему диссертации. И просить вас быть ее руководителем.

Шардецкий. Какую же вы выбрали тему?

Саминский. “Некоторые аспекты методики генерации нейтрино на встречных пучках в синхротроне”.

Шардецкий. Помилуйте, Игорь Алексеевич, но ведь генерации вы еще не добились!

Саминский. Для написания диссертации это не имеет решающего значения, Иван Иванович. От соискателя требуется доказать свои возможности в научных изысканиях…

Шардецкий. Так вы же сначала докажите эти свои возможности работой. От чужой теории боитесь отклониться! Самому думать надо. Как угодно, но я категорически против такой диссертации.

Саминский (встает). В таком случае… мне ничего не остается, как… словом: вот! (Кладет на стол заявление).

Шардецкий. Что ж… удерживать не в моих правилах. (Подписывает заявление). У вас все?

Саминский (берет заявление; теперь он неподчиненный и может резать правду-матку). Нет, не все! Насчет этого вашего утешения, Иван Иванович, что и отрицательный результат — результат… так знайте: таким способом хорошо ловить льва в пустыне! Вот так-с! Да-с!

Шардецкий. Тоже верно… Не забудьте хлопнуть дверью.

Саминский уходит, хлопая дверью. Шардецкий, сгорбившись, сидит за столом. Входит Макаров — он в модном зимнем пальто, в пыжиковой шапке, с портфелем.

Макаров. Добрый день, Иван Иванович! (Раздевается, вешает пальто на стойку.) Вот решил вас навестить, поглядеть, как дела, не нужно ли чего.

Шардецкий. Здравствуйте, Олег Викторович. С приездом. (Трет правую сторону головы, морщится.)

Макаров (садится у стола). Вы нездоровы, Иван Иванович?

Шардецкий. Э, пустяки, не обращайте внимания. Просто я теперь точно знаю, какая часть моего мозга ведает научными делами. Вот эта (показывает) — от виска до затылка… Плохи дела, Олег Викторович. Год прошел, как сон пустой. В пересчете на коллектив — четыре тысячи лет… Вот сейчас уволился один начальник отдела. Пустой человек, посредственный исследователь, а неприятно. От меня никто никогда не уходил, разве что сам прогонял… (Встает, прихрамывая, шагает по кабинету.) Мне уже неловко перед сотрудниками. Год назад я перед ними заливался на семинарах: что-де при нынешнем уровне экспериментальной техники, при наших знаниях, при нашем оснащении весь пятидесятилетний путь от открытия Беккереля до термоядерной реакции можно пройти за несколько месяцев. И это действительно так: можно… если иметь соответствующее открытие. А его нет.

Макаров. В чем же суть ваших затруднений? Я, конечно, отстал, но вы, пожалуйста, объясните, чтобы я отчитался в Москве.

Шардецкий. Объяснить можно… объяснить все можно. А вот сделать… Словом, так. (Подходит к доске, рисует мелом круг, в нем — малые кружки.) Вот атомное ядро, система из десятков частиц — нуклонов. Когда-то, миллиарды лет назад, во вселенной конденсировались облака ионизированного водорода… уплотнялись, загорались звездами. Потам часть звезд взрывалась. Так получились тяжелые атомные ядра. Сначала в них был избыток энергии — ну, еще бы: взрыв звезды не шутка. Излучением частиц и электромагнитных квантов ядра отдали избыток энергии в среду, успокоились. Не все, впрочем, некоторые, естественно радиоактивные, до сих пор успокаиваются. По сути, естественная радиоактивность — это отголосок тех давних взрывов звезд, в которых сотворились вещества… И вот над каким вопросом мы сейчас бьемся: взаимодействуют ли ядра с окружающей средой непрерывно или только в актах распада, который может произойти раз в миллиард лет? Может, и вовсе не произойти. Почему действительно ядра так долго “остывают”? Стаканы с чаем остывают все одинаково, а не так, чтобы один вчера, второй через тысячу лет, третий никогда… Это, если хотите, вопрос философский: или ядро — идеальная система, созданная навеки неким божеством, или оно связано с окружающей материей и непрерывно, как и все прочее, обменивается с ней энергией? Если идеальная — значит, все в воле господа, физикам здесь делать нечего. Захочет больше — ядро распадется, будет цепная реакция, взрыв, атомная война, что хотите. Не захочет — ничего не будет…

Макаров. Бог-то бог, да и сам не будь плох.

Шардецкий. Тоже верно… Итак, если ядро взаимодействует со средой, надо уловить это взаимодействие и управлять им. Умозрительно: взаимодействует. И именно с нейтрино, ничтожной всепроникающей частицей. Здесь, если угодно, доказательство от противного: Солнце и звезды излучают столько нейтрино, что каждую секунду через нас с вами проходят миллиарды миллиардов миллиардов этих частиц. Потоки нейтрино проницают Землю так, будто она прозрачна для них, будто ее вовсе и нет. Но она-то есть! И на пути каждого нейтрино — миллиарды ядер. Мы не обнаруживаем обычно никаких изменений в ядрах, облученных нейтрино, но значит ли это, что их нет? Может, мы просто не можем их уловить? (Вздыхает.) И мы действительно не можем пока уловить такие изменения.

Макаров. Да, сложно… Что же все-таки сделано?

Шардецкий. Почитай, что ничего, Олег Викторович. (Стирает рисунок.) Отбраковали несколько десятков вариантов… но сколько еще вариантов впереди, я не знаю.

Макаров (начинает волноваться). Но как же так, Иван Иванович! Мы вас всем обеспечиваем, средств не жалеем, дефицитное оборудование закупаем… Вот, кстати, на днях прибывает из Японии комплект лучевых анализаторов со сверхвысокой разрешающей способностью. Полтора миллиона валютой отдали. Пожалуйста, берите!

Шардецкий. Не нужны нам пока эти анализаторы, Олег Викторович. Думать нам надо. Думать!

Макаров. Но ведь никаких сдвигов, никакой гарантии. А американцы работают вовсю, Иван Иванович, есть данные.

Шардецкий. И что же у них получается?

Макаров. Таких данных нет, но… надо все-таки быстрее.

Шардецкий. Ну, это уж как водится: давай-давай. Даем-даем…

Макаров. А как же вы хотите, Иван Иванович! Ведь у вас одна тысяча девятьсот сорок специалистов с высшим образованием исследования ведут. Должны же что-то найти!

Шардецкий. Тоже верно… А может, лучше будет, если мы ничего не найдем, а? Пусть люди управятся с тем, что уже есть.

Макаров. Ну вот видите, какие у вас настроения! А ведь сами брались за работу, инициативу проявляли! Как хотите, а я эти японские анализаторы вам разнаряжу.

Шардецкий. Зачем?! Чтобы в случае чего уйти в кусты: мол, все меры принял, всем обеспечил — они виноваты? Перестраховываетесь?

Макаров (встает). Вы забываетесь, товарищ Шардецкий!

Шардецкий (устало). Извините, Олег Викторович… я скоро на свою тень кидаться начну. Эх, Олег Викторович, в науке один начальник — природа. И ее действия не обжалуешь ни в какие инстанции…

Затемнение

Освещена правая сторона. Обширная приемная в исследовательском Центре “Нуль”. Кресла, столы, телефоны. Друг против друга двери в кабинеты Голдвина и Клинчера. В углу демонстрационная модель атомного ядра из разноцветных шаров.

Видна часть кабинета-лаборатории Голдвина: лабораторный стол с приборами, книжный шкаф, часть пульта, прозрачная стена из свинцового стекла, за ней — реакторный зал в перспективе. За столом у двери кабинета Клинчера сидит лейтенант, бывший сотрудник и нынешний адъютант Клинчера.

Клинчер (входит, бодро). Доброе утро!

Лейтенант (вскакивает). Доброе утро, сэр!

Клинчер. Что у нас на сегодня?

Лейтенант (протягивает бумагу). Вот, сэр, целый список желающих посетить Центр.

Клинчер. Опять… (Просматривает список.) Мистер Реджинальд Глориан, руководитель исследовательского отдела “Америкен атомик корпорейшен”, желает познакомиться с направлением и перспективами работ… Стюарт Бигль, член правления “Коламбиа реакторе компани”, просит познакомить… Мартин Дубербиллер, член правления “Интернейшнл бизнес 168 машин компани”… Так, так… “Юнайтед эвиэйшен энд Рэкете компани”… “Дейтерий-Тритий корпорейшен”… “Нуклеар флоте инкорпорейтед”… “Белл телефон лаборатори”… “Коммюникейшен сателлайт корпорейшен”… “Дженерал моторе”… словом, еще десяток солиднейших фирм!

Лейтенант. Вы теперь воротила, сэр.

Клинчер. Да, да… это вам, Стивен, не в управлении прозябать. (Возвращает бумагу, задумчиво.) Но хотел бы я знать: зачем он это делает?

Лейтенант. Кто, сэр?

Клинчер. Некто, Стивен. Некто, который через третьих лиц дал знать оборонным фирмам, что мы разрабатываем новое оружие. Ведь ни одна компания не передаст такую информацию другой, а они все здесь. Желают ознакомиться… черт бы их побрал!

Лейтенант. Не пропускать, сэр?

Клинчер. Что-о? Из вас не получится деловой человек, лейтенант. Пропустить! Провести их к главному экспериментальному корпусу. Я сам буду давать объяснения.

Лейтенант. И этих, сэр? (Протягивает другую бумагу.)

Клинчер (читает). Доктор Ширрер и доктор Мак-Круп из Американского общества врачей-психиатров… А им что нужно?

Лейтенант. Я узнавал, сэр. Доктор Ширрер объяснил так: значительная часть психических заболеваний вызвана распространением ракетно-ядерного оружия. Для оценки перспектив развития своего общества они хотели бы выяснить: как повлияет на психическую конъюнктуру в стране создание нового оружия.

Клинчер. Черт знает что! Нет, этих не пускать — у нас все-таки секретное предприятие.

Лейтенант. Ясно, сэр. (Берет бумаги, уходит.)

Голдвин (входит). Доброе утро. Генерал, я еще неделю назад советовал приостановить строительство второго экспериментального корпуса, однако работы продолжаются. Почему? Я ведь объяснил, что нет смысла строить его, пока не ясны результаты предварительных опытов.

Клинчер. Мы не можем прекратить работы, профессор. Нас то и дело посещают представители солидных фирм, видные политики и чиновники. Что будет, если они увидят застой? А как идут опыты?

Голдвин. По-прежнему. Подробные сведения вы сможете почерпнуть в отчетах, переданных в архив. (Направляется к кабинету.) Клинчер. Кстати, док, русские закупили в Японии… эти… как их? (Вынимает блокнот.) Вот: лучевые анализаторы высокой разрешающей способности. Цена комплекта: миллион шестьсот тысяч долларов… Вот видите, профессор!

Голдвин. Я знаю, что вы скажете дальше, генерал! Я сразу предупредил, что буду исследовать проблему, а не копировать что-то, что делают русские. И мне нет дела до их закупок в Японии, в Парагвае или на Берегу Слоновой Кости. Я веду работу по своему разумению!

Френк (появляется в дверях). Доброе утро! Бен, я ждал вас: запускаем ускоритель на встречных пучках. Пойдемте!

Голдвин. С удовольствием, Френк. (Направляется к двери.) Лучевые анализаторы… Как вы думаете, Френк, нам в исследованиях могут понадобиться лучевые анализаторы? (Уходит.) Телефонный звонок.

Клинчер (берет трубку). Генерал Клинчер. Да, лейтенант. Ждут? Отлично. Иду! (Уходит.)

Продолжительное затемнение, свидетельствующее, что время идет. Свет. В приемную входит Дубербиллер, полный пожилой человек. Осматривается. Подходит к модели ядра, тычет ее пальцем. Шары колышутся. Заглядывает в кабинет Голдвина, берет со стола книгу, раскрывает.

Дубербиллер (читает). “…В согласии с явлениями бета-распада лагранжиан четырехфермионного взаимодействия может быть описан как произведение лептонных и нуклонных токов…” Ух, тарабарщина! (Кладет книгу, выходит в приемную.) Интересно, на этом ранчо можно найти сифон с содовой?

Входит сенатор Хениш.

Эд! Капитан Хениш, будь я проклят! (Раскрывает объятия.)

Хениш. Майор Дубербиллер! Март! Вот так встреча!

Они обнимаются. Рассматривают друг друга.

Дубербиллер. Ах, черт, побери, Эд! Германия, сорок пятый… Какие мы тогда вывезли картины! А ты постарел, Эд.

Xениш. Да и ты не помолодел, Март. Время летит!

Дубербиллер. Эд, ты здесь от “Глобус компани”?

Xениш. Нет. От сената Соединенных Штатов. Я отошел от дел компании, Март. Политика, брат, отнимает все… А ты?

Дубербиллер. От “Интернейшнл бизнес машин”. Здесь сегодня целый табун разных представителей. Э, водят, как туристов по Колизею! Я удрал… Эд, ты должен быть в курсе: это, серьезно?

Хениш. Что именно?

Дубербиллер. Ну, то, что толковал нам генерал Клинчер: будто после завершения этих исследований ядерное оружие и все с ним связанное потеряют свое значение. Наша компания вкладывает очень крупные средства в разработку электронных систем управления глобальными ракетами… Ну, о чем говорить: все мы связаны с ядрышком. А, Эд?

Хениш. Генерал не заинтересован преувеличивать, Март.

Дубербиллер. И когда будет это новое оружие? Лет через пять?

Хениш. Март, я и так сказал тебе гораздо больше, чем следует. Я ведь сенатор.

Дубербиллер. Ну, Эд, мы же вместе воевали!

Хениш. Думаю, что не позже чем через год, Март.

Дубербиллер. Так… ясно. Ясно! Спасибо, Эд. Ну, я, пожалуй, пойду. (Жмет руку Хенишу.) Когда вернешься к делам, я к твоим услугам, Эд. Будь здоров! (Уходит.) Хениш усаживается в кресло, вытягивает ноги, закуривает.

Клинчер (входит, бросается в кресло напротив). Добрый день, сенатор! Уфф… измотали меня эти представители! “Скажите, генерал…”, “Объясните, генерал…” Как будто я обязан разбираться в физике, чтобы руководить этой конторой!

Хениш. Обязаны, генерал.

Клинчер. Ну… Гровс обходился без физики, когда ворочал манхэттенским проектом! (Помолчав.) Послушайте, сенатор. У меня к вам серьезный и… и неприятный разговор. Да, да. Зачем вы распространяете информацию о направлении исследований в Центре? Ведь потоки представителей фирм — ваша работа, сэр!

Хениш. Вы уверены, сэр?

Клинчер. Я знаю это, сенатор. Я через Управление разведки проследил каналы, по которым фирмы получали информацию, и они сходятся к одному источнику: к вам. Я помню и ценю вашу поддержку, поэтому мне неприятно знать то, что я знаю. Но, как хотите, мне придется сообщить это министру. Сейчас, когда еще нет надежных результатов, создавать бум вокруг работы!

Xениш. Вы ничего не сообщите министру, генерал.

Клинчер. Вот как!

Хениш. Да. Вы разбираетесь в теории надежности электронных устройств?

Клинчер. Нет… зачем это мне?

Хениш. Хочу вас познакомить с интересными работами в этом направлении одного русского… (Достает из кармана несколько брошюр, протягивает генералу.) Полистайте. Они снабжены английскими аннотациями. Там автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата наук на тему “Способы повышения надежности электронных устройств” и три статьи, опубликованные в прошлом году в русских журналах… Кстати, мне не пришлось прибегать к услугам разведки, чтобы добыть эти оттиски, — их легко получить через Международный библиотечный фонд.

Клинчер (рассеянно вертит брошюры в руках). Зачем это мне?

Хениш. А затем, что автором этих статей и диссертации является известный вам стажер Илья Степентчэйв, некогда аспирант, а ныне доцент кафедры электроники в Московском физико-технологическом институте. Там написано.

Клинчер (листает). Вот как! Это интересно.

Хениш. Это более чем интересно, полковник…

Клинчер. Генерал, сэр! Бригадный генерал!

Хениш. Это более чем интересно, полковник. Это значит, что стажер Степентчэйв не был агентом, выведывавшим наши разработки в области ядерной стабильности. Это значит, что ваши данные о развернутой русскими работе в этой области ложны… майор! Это значит, что возглавляемая вами работа стоимостью в пятьдесят миллионов долларов — колоссальная афера… лейтенант Клинчер!

Клинчер. Не спешите унизить меня, сэр! Вы забываете, что эти данные подтвердили вычислительные машины, что с ними согласились специалисты!

Хениш. Машины работают на тех, кто их программирует, сэр. Специалисты — на тех, кто им платит.

Клинчер. Неужели… неужели они обманули меня?

Хениш. Вы хотели, чтобы вас гак обманули, Клинчер?

Клинчер. Но… но есть данные, что русские работают!

Хениш. Теперь вашими данными побрезгуют даже репортеры Херста.

Френк (появляется в дверях). Добрый день, сенатор! Каким ветром…

Клинчер. Значит, это все он?! (Вскакивает, бросается к Френку.) Ты… ты, грязный провокатор! Ублюдок! Убью!

Хениш. Клинчер, сесть!

Клинчер беспомощно оглядывается.

Сесть!!!

Клинчер. Но ведь… это все он! Он! Боже, что теперь будет? (Опускается в кресло, закрывает лицо ладонями.)

Френк. Что с вами, генерал? Что здесь происходит?

Хениш. Ничего особенного, мой мальчик. Просто все раскрылось.

Френк. Что именно?

Хениш. Твоя шутка со Степентчэйвом, Френк.

Френк. Да? Уже? (Опускается в кресло.) Жаль… Я думал, у нас есть еще года полтора в запасе. Мы бы успели выйти на верную дорогу…

Хениш. Не выйдете вы на нее и за двадцать лет, парень. Я как-никак тоже физик. Кроме того, я выяснил мнение других физиков, не только Бена Голдвина… Дохлое дело, сынок! (Хлопает Френка по колену.) Вы могли обвести такого самонадеянного болвана, как Клинчер… который к тому же желал, чтобы его обманули.

Клинчер делает движение.

Молчать, генерал! Но старого Хениша вам не обвести. Старый Хениш сам кого хочешь обведет!

Френк. Что же вы теперь намерены предпринять?

Хениш. Ничего особенного. Ничего особенного, сынок.

Входит Голдвин с лабораторным журналом под мышкой.

Судя по походке, он сильно устал. Оглядывает собравшихся.

Голдвин. Добрый день, сенатор. (Присаживается к столу, что-то записывает в журнал.) Хениш. Добрый день, профессор! (Поднимается, прохаживается по приемной и, будучи в хорошем настроении, повторяет.) Добрый день, добрый день! (Останавливается у модели ядра). Это оболочечная модель, профессор?

Голдвин (не поднимая головы). Да.

Хениш. Ага. Ну конечно: красные шары — протоны, белые — нейтроны. Что ж, очень наглядно… Профессор, а вам не кажется, что пузырьковая модель была вернее этой грозди? Ядерные силы — натяжение пленки — электрическое отталкивание протонов — давление воздуха. А?

Голдвин. Нет, не кажется. Пузырьковая и капельная модели слишком примитивны, они не передают строения ядер.

Хениш. Да? Возможно, возможно… Я, конечно, отстал. Постойте, что это? (Отделяет один шарик от модели, рассматривает.) Боже мой, резиновые шары “Глобус компани”! Я и но знал, что они до сих пор выпускаются! (Отрывает нитку, картинно прохаживается по приемной. Клинчер и Френк как завороженные следят за ним.) Покупайте надувные шары “Глобус компани”! Дети, покупайте карандаши, перья, тетради, пеналы только в магазинах “Глобус компани”! “Глобус компани” существует для вас! Покупайте! Покупайте! Покупайте!

Голдвин (поднимает голову, строго). Что с вами, сенатор?

Хениш. Воспоминания, док, воспоминания… Ведь с этих шариков все и началось. В 1880 году мой дед Генри Арнольд Хениш открыл в Окленде, штат Калифорния, лавку по торговле игрушками и товарами для школьников. Дед обожал малышей и сам выбирал им все по их вкусам. До своей смерти старый Генри успел сколотить двести тысяч и открыть филиалы во всех городах западного побережья… (Любуется шариком.) Ах, девятнадцатый век, тихий, неторопливый девятнадцатый век, когда Земля казалась огромной, паровоз считался чудом техники, а резиновые шары — последним словом химии… Но ничто не стоит на месте. При моем отце Бирайе Хенише “Глобус компани” расширила и ассортимент товаров и обороты: она ставила на науку и росла вместе с веком. И теперь: покупайте масс-спектрографы “Глобус компани”! Покупайте лабораторное оборудование для физических исследований “Глобус компани”!

Голдвин (смотрит на него с любопытством). Именно поэтому вы изучали физику, сенатор?

Хениш. Да. Я всегда считал непрочным положение дельцов, которые ничего не смыслят в своих товарах. Такие рано или поздно прогорают, ибо им приходится доверять специалистам… Конечно, я мог бы стать физиком-профессионалом, но зачем? В сущности, разница между специалистом и спекулянтом невелика. Спекулянт наживается на том, что знает, где дешево купить и где дорого продать, то есть на своих знаниях. Ученый наживается на том же…

Френк. А вы садист, Хениш!

Xениш. Тихо, парень, тихо! Кстати о физике, профессор: сегодняшний опыт, конечно, не дал утешительных результатов?

Голдвин. Нет.

Хениш. А когда ожидаются положительные результаты?

Голдвин. Об этом я определенно могу сказать только через полгода, когда закончим предварительные опыты.

Хениш. А не хватит ли прикидываться, док? Здесь все свои. И все всё знают.

Голдвин (с досадой). Не понимаю, что вам угодно от меня, сенатор!

Хениш. Вот как… постой! Френк, разве он ничего не знает?

Френк. Нет. Ушли бы вы отсюда, сенатор…

Хениш. Вот это да! (Хохочет.) Вот это да! Ну и ну! Аи да Френк, молодчага, ловчак! Обвести — и кого? Профессора Бенджамена Голдвина, физика с мировым именем, Нобелевского лауреата! И на чем? На физике! Ты далеко пойдешь, мой мальчик!

Френк. Ушли бы вы, Хениш…

Голдвин. В чем дело, Френк? Что здесь происходит?

Хениш. Тихо, парень. Я сам… Дело в том, док, что исходные данные, с которых начиналась работа: будто русские, ведут исследования по управлению свойствами ядер с применением нейтрино и что они заслали к нам агента, — ложны. Они сфабрикованы полковником Клинчером при деятельном участии вашего верного ассистента и заместителя по экспериментальной части доктора Френсиса Гарди. Просто полковнику Клинчеру очень хотелось стать генералом, а Френку… наверно, ворочать большими делами в науке, да, Френк?

Клинчер вдруг встает, вынимает пистолет, делает шаг вперед, подносит дуло к виску.

Голдвин. Генерал, что с вами?! Опомнитесь!

Хениш. Тсс… не мешайте, это же интересно!

Все в оцепенении смотрят на Клинчера. Тот рассчитывал, что кто-нибудь бросится отнять пистолет, и сейчас стоит, растерянно и умоляюще переводя глаза с Голдвина на Френка, затем на Хениша.

Клинчер опускает пистолет, снова подносит его к фуражке.

Дуло ходит ходуном. Наконец не выдерживает, жалко — так, что это похоже на всхлип, — усмехается, убегает в свой кабинет.

Никакого чувства юмора у человека! Вы думаете, он делал это от стыда? Из боязни потерять честь? Как бы не так! Просто он понял, что отныне нет генерала Клинчера — хозяина жизни, а есть Клинчер — мой слуга. Это неприятно, что и говорить. Но такова суровая действительность.

Голдвин. М-м… и что же вы намерены предпринять?

Хениш. Я? Ничего. Представьте: ровным счетом ничего.

Голдвин. Не понимаю. Если вы считаете, что наш проект… м-м… афера, ваш долг как сенатора разоблачить ее.

Хениш (улыбается). Мой долг как сенатора… Ах, профессор! Ах, милый наивный девятнадцатый век! Как вы считаете: для чего существуют больницы? Институты? Правительства?

Голдвин (сердито). В больницах лечат людей, в институтах познают новое и применяют его в интересах общества. Правительства же организуют жизнь страны… не понимаю, зачем вы меня спрашиваете об этом.

Хениш. Вы не правы, док. Ах, как вы не правы! Больницы, институты, правительства, равно как и газеты, политические партии, армии, фирмы, существуют для того, чтобы быть больницами, институтами, правительствами, газетами, партиями, армиями… и так далее. Чтобы люди, сотрудничающие в них, могли зарабатывать, преуспевать, властвовать, наслаждаться жизнью. Остальное — побочно… Зачем же я буду нарушать этот установленный богом порядок? Работайте. Исследуйте! Приводите в суеверный трепет дельцов и чиновников размахом опытов. Я полагаю, что в скором времени акции компаний, загруженных оборонными контрактами, начнут падать. Еще бы — сам Голдвин играет на понижение! Кстати, часть акций продается широкой публике, советую и вам прикупить их. Через год — другой, когда ваши исследования окончатся ничем, отчетом на полку, они резко подпрыгнут. Но уже не этих фирм, а “Глобус компани”! И тогда… тогда значение “Глобус компани” будет соответствовать ее названию, а?

Голдвин. М-м… не понимаю, зачем вы говорите это нам сейчас? Уж не из стремления ли облагодетельствовать? Могли бы повременить до тех пор, пока… вы правы, так может статься — наша работа окончится ничем. Вы не находите, что ваше поведение… м-м… несколько непристойно?

Xениш. Профессор, сейчас вы задали мне вопрос, эквивалентный извечному: “В чем смысл жизни?” Действительно, в чем? Мудрецы не знают. Я не мудрец — и я знаю: в том, чтобы победить и насладиться победой! Сегодня день моей победы — умной, хорошо рассчитанной победы. И я могу позволить себе ту роскошь, которую не позволят себе ни монархи, ни президенты: быть самим собой! Потому что — какой ни на есть — я хозяин положения. Я! И вы должны знать: теперь вы работаете на меня. (Он прогуливается по приемной с шариком в руке — сытенький и наглый. Он хозяин, стесняться нечего. Может даже звучно отрыгнуть при всех.)

Голдвин. Да… понимаю: вам нечего бояться разоблачений с моей стороны. М-м… но вот что. Негласной целью наших исследований, если хотите, мечтой… — впрочем, что вам до мечты! — было найти способ нейтрализовать ядерное оружие. Разве вы не заинтересованы в этом — просто как человек? Вы осведомлены о запасах ядерного оружия на Земле и отлично знаете, что живых после этой войны не будет.

Хениш. На Земле, профессор. Только на Земле! И этот вариант учтен. Еще лет восемь — десять мир пробалансирует в нынешнем неустойчивом равновесии. И за это время вы… собственно, не вы, а подобные вам “корифеи” в области ракет создадут отменные космические ковчеги: с атомными двигателями, с запасами на многие годы, со всеми удобствами. Построят внеземные станции. А за это мы вас — не всех, конечно, наиболее достойных — пустим в эти ковчеги, когда на Земле станет жарко. И пусть будет что будет! Со стороны это, пожалуй, — будет выглядеть даже красиво…

Френк. А остальные?

Хениш. А что — остальные! Нам должно быть так нее, мало дела до них, мой мальчик, как пм до нас… Нет, я, конечно, никому не желаю зла. Надеюсь, вы не разделяете те красные взгляды, по которым каждый состоятельный человек выходит этаким мировым злодеем? Господи, какой же я злодей! Я даже в войну никого не убил и не ранил. Я просто продаю свои товары: резиновые шарики, термостаты, синхротроны, масс-спектрографы. Ну, скоро буду приторговывать атомными подлодками и ракетами, раз есть спрос. Но — не хотите, не покупайте, никто не принуждает. Разумеется, мы, дельцы, используем конъюнктуру, рекламу — без этого нет торговли! Разве нынешняя ситуация в мире — плохая реклама для модных товаров? Но никакого злодейства нет.

Голдвин. Нет, если не считать рекламы, способа заставить людей покупать то, что им не нужно. То, что человеку нужно, он и без рекламы купит.

Хениш (строго). А вот это уже опасные мысли, профессор Голдвин. Если вы рассчитываете благополучно работать у меня, советую вам держать их при себе! Впрочем, мне пора. (Поворачивается к двери.) Всего доброго, док! Пока, Френк, гляди веселей. Ты можешь рассчитывать на место в атомном ковчеге, папаша Эд тебя не забудет. (Уходит.) Молчание.

Голдвин. Френк, это правда?

Френк. Да… то есть, собственно, нет… то есть я хотел: Конечно, я ни одной минуты не считал Ила шпионом, не такой он человек. Но я подумал: можно использовать ситуацию… развернуть как следует наши работы по нейтрино. (С отчаянием.) Бен, ну почему они… эти лавочники, могут использовать любые обстоятельства для своей выгоды! Почему мы этого не можем?

Голдвин (с некоторым удивлением). А я — то думал, что знаю вас, доктор Гарди… (Опускает голову.) Боже, какой позор! Какой стыд! Я, старый человек, который только и хотел, что честно дожить, отдал свое имя, свои знания… и для чего? Чтобы один полковник стал генералом, один делец нажил миллиарды… и один ассистент моей кафедры стал заместителем директора Центра с окладом тридцать тысяч долларов в год. Боже мой!..

Френк (зло). А вам не кажется, что так было всегда, Бен? Всегда на наших знаниях наживались и преуспевали другие. Потому что преуспевают лишь те, кто умеет любую ситуацию применить к своей выгоде. Вот и я хочу, чтобы мы использовали…

Голдвин. Уходите.

Френк. Не только для себя, Бен, нет! Ведь идея-то правильная. Вы же знаете: это возможно. Ну, трудно, ну, не получается — никогда не бывает, чтобы сразу получилось! Но если бы мы по-прежнему сидели в двух комнатах с Беркли, убивали все время на размещение заказов и поиски оборудования — разве было бы лучше? Кстати, Бен, у меня есть идея опыта, я хотел бы обсудить ее с вами: что, если комбинировать реакторы с генераторами…

Голдвин. Уходите!

Френк. Ну… не надо так, Бен. Что вы делаете? Вы же сами толкаете меня к ним.

Голдвин (встает). И проваливайте к ним! Вы с этим Хенишем родственные натуры. И не смейте больше называть меня Беном! Я не в силах выгнать вас из Центра… ну, куда мне: у вас теперь связи, влияние, папаша Эд! Но я вас знать не хочу. Идите к ним, к черту, к дьяволу, занимайтесь чем хотите, стройте свое благополучие на чужих репутациях и знаниях…

Френк. Но, профессор… но, Бен!

Голдвин. Уходите прочь!

Френк понурив голову уходит.

Голдвин берет журнал, идет в свой кабинет. Останавливается, беспомощно разводит руками.

Вот теперь я совсем один…

Затемнение

В правой стороне сцены луч прожектора выделяет фигуру Голдвина. Он ходит по кабинету. Голос его слышен теперь из динамика — это голос его раздумий.

Голос Голдвина. Когда работаешь, как-то забываешь, что вокруг люди. А они есть, они живут и поступают… Ах, Френк, как ты мог! Что же теперь будет? Неужели этот недоучка прав и мы ничего не достигнем? И будут накапливаться ядерные заряды… а потом рваться, жечь все и вся. Он прав правотой посредственности: чего нет, того не может и быть. И мне нечего возразить ему. Нет главного открытия, главного знания о ядре. Любое исследование начинается с открытия, а я начал до открытия. Поддался иллюзии… Но теперь я должен его сделать, должен! Но как? Да, похоже, что именно нейтрино переносят энергию от среды к ядрам и от ядер к среде. Переносят… как? Берут и переносят… Слова, слова, пустые слова! Нет, не могу. Не могу…

Затемнение справа.

В левой части прожектор освещает фигуру Шардецкого. Он пишет на доске формулы реакций, уравнения. Стирает, снова пишет. Кладет мел.

Голос Шардецкого. Нет, и этот путь никуда не ведет. (Стирает формулы.) Никакой? (Ходит по кабинету.) Попробуем еще раз. С самого начала… Когда-то возникли частицы, атомы, звезды, планеты. Зачем? Основной целью природы не было создание атомов. Э, вообще у природы не было и нет никаких целей! Да и никакой природы непонятие — вариант бога. Есть изменяющаяся материя… И сам материя не дана нам в ощущениях, иначе бы мы все о ней знали. Мы ощущаем лишь изменения в ней, процессы… И основным процессом в материи есть стремление к устойчивости всех возникающих систем. Стремление… Кто стремится? Куда? Как бессильны слова! Просто: существует то, что устойчиво. Существует то, что существует… Опять масло масляное! (Садится на стул, обхватывает голову.) Тяжело! Ах, как тяжело!.. Попробуй осмыслить то, для чего нет слов! Ну, давай еще раз: имеется процесс обмена энергией между ядром и средой. И он связан с нейтрино…

Затемнение слева.

Освещается мечущийся по кабинету Голдвин.

Голос Голдвина. Природа выпускала в обращение всякие частицы: устойчивые и неустойчивые. Устойчивые выжили… И что же? Почему? Как? Не знаю. Я ничего не знаю! В природе все устроено либо дурацки просто, либо гениально просто, мы же слишком умны и слишком посредственны… (Трет щеки ладонями.) Я ничего не понимаю. Я стар, устал и напуган. Мне страшно: а вдруг от моей мысли зависит — быть миру или не быть? Безумный мир! Разве можно на одного человека взваливать такую ответственность! Что я могу?

Затемнение справа.

Прожектор освещает Шардецкого.

Он стирает записи с доски, отходит.

Голос Шардецкого. И это не то. Ядра, частицы, моменты, кванты… привычные понятия, в которые я вкладываю более глубокий смысл, чем есть на самом деле. Надо что-то совсем иное. Что-то совсем новое. Такое, чтоб ни в какие ворота не лезло. Тогда пойму. Но этого нет… (Подходит к книжному шкафу, достает книгу.) Посмотрим, что об этих предметах пишет профессор Голдвин… (Листает. Луч прожектора освещает стоящего рядом Голдвина). Знакомо… Известно… Знакомо… Ага, вот!

Голдвин (лекторским тоном). “…Нейтрино. Пока непонятно место этой частицы в строении материи. Протоны и нейтроны образуют ядра атомов. Мезоны, обмениваясь между ними, исполняют роль ядерных связок. Электроны вместе с названными частицами образуют атомы веществ. А для чего в природе нейтрино? Трудно допустить, что оно создано лишь для подтверждения теории Паули о бета-распаде…”

Шардецкий. Справедливо. (Листает.) А вот это…

Голдвин. “…Из этой гипотезы можно вывести захватывающее представление, что вселенная представляет собою нейтринное море, а наш мир — лишь волнение на поверхности этого моря. Все наши наблюдения относятся к этой поверхности. Мы еще не проникли в глубинные процессы взаимопревращений в материи”.

Шардецкий. Тоже верно. (Закрывает книгу.) Что же дальше, профессор?

Голдвин молча отступает. Прожектор, освещавший его, гаснет.

Да… жаль. Если бы мы работали вместе, то, пожалуй, осилили бы эту задачу, а? (Возвращается к доске). Итак, нейтринное море… Попробуем представить его уравнением. (Пишет.)

Затемнение слева. Прожектор освещает Голдвина. Он стоит у лабораторного стола.

Голос Голдвина. Люди уже привыкли к тому, что есть радиация, реакторы, вырабатывающие плутоний, ракеты, ядерные испытания. Они забыли, что лет тридцать назад этого наваждения не было. Они привыкли к страху… Нет, вздор: к страху привыкнуть нельзя. И страх, страх, страх царит над миром. Перед ядерной войной… и еще множество мелких страхов: не потерять работу, не быть обманутым, не оказаться посмешищем… Прекрасный мир! Мир зеленых лесов и музыки, мир умного труда, мир людей. Труд и гений человека вложен во все: в желтые нивы, в радиомачты, в быстрые самолеты, в асфальт дорог, в стены зданий. Огромный труд для жизни людей! Неужели всего этого может не стать? Безумный мир! Больной мир!.. Надо торопиться, пока не поздно — сделать, что могу. Но что я могу? Немыслимая задача: не просто понять новое — на это меня хватило бы! — а сделать нужное открытие… Как? Как нащупать связь ядра с внешним миром? (Останавливается у книжного шкафа). М-м… что пишет о ядрах и нейтрино мой русский коллега? (Берет книгу, листает.)

Луч прожектора освещает стоящего рядом Шардецкого.

Шардецкий. “…Мы замечаем лишь те взаимодействия нейтрино с ядрами, при которых происходит радиоактивный распад ядра, то есть только те, что можем заметить с помощью нынешней техники измерений. Но значит ли это, что нейтрино меньших энергий не взаимодействуют с ядром? Думаю, что не значит”.

Голдвин. И я так думаю, коллега. Я намеревался обсудить с вами этот вопрос на симпозиуме… но он не состоялся. Что же дальше? (Листает.) Расчеты сечений захвата нейтрино… знакомо. О, вот интересная мысль!

Шардецкий. “…По-видимому, нет ничего более устойчивого, чем ядро, которое только что распалось и выделило избыток энергии. Исследование таких ядер представляло бы большой интерес…”

Голдвин. Да, да! Но как их исследовать?

Шардецкий молчит. Лицо его неподвижно. Прожектор, освещающий его, гаснет.

Да, да… Мы сейчас роем два туннеля через одну и ту же гору. Каждый — свой. И таимся, чтобы не был услышан стук наших кирок и лопат… Безумный мир! Но постой… в этой мысли — наиболее устойчивы ядра, которые только распались — что-то есть. (Садится за стол, раскрывает журнал, берет карандаш.) Прикинем-ка…

Затемнение справа.

Полный свет слева. Кабинет Шардецкого.

В дверях, прислонясь к косяку, стоит Самойлов. Курит, наблюдает за Шардецким, который возле доски что-то сам себе жестикулирует. Тот, наконец, замечает Самойлова.

Шардецкий (его застали врасплох, он сердится). А вы по-прежнему не бриты, Петр Иванович!

Самойлов (трогает подбородок). Растут, треклятые…

Шардецкий (смотрит на часы). Который час? Мои стали.

Самойлов. Третий.

Шардецкий. Угу! И какое же у вас ко мне дело в третьем часу ночи?

Самойлов. Да я, собственно, так — заглянул на огонек… (Затягивается, пускает дым в потолок.) Я говорю: вот мы не знаем, какой атом радиоактивного вещества когда распадется, а клоп знает.

Шардецкий. Какой клоп?!

Самойлов. Обыкновенный. Клонус вульгарно. (Покуривает.) Пустил я его давеча на пластинку со слоем радиоактивного кобальта. Ну, он блуждал, петлял… и вылез необлученным. Пять раз гонял его по пластинке — ни одного гамма кванта не схватил. Измеряли.

Шардецкий (ошеломленно). Не может быть… Мистика! Хотя нет, почему же? Может. Действительно, в каждый момент какие-то атомы кобальта взрываются гамма-квантами, какие-то нет. Пройти можно. Как по минному полю. Что же, у клопа какие-то миноискатели есть, что ли? Выходит, он чувствует: какие атомы около него будут распадаться, — и поворачивает от них подальше?

Самойлов. Я так думаю, он изменение нейтринных потоков от ядер чувствует. Должно быть, спокойные и распадающиеся ядра излучают их неодинаково.

Шардецкий. Возможно… Это где же вы клопа-то достали, Петр Иванович?

Самойлов. А я недавно в Свердловск ездил, в командировку. В мягком вагоне. Ну, и не уберегся… Я его, собственно, казнить хотел. А он — избег… Между прочим, я построил его блуждания в пространственно-временных координатах. Есть намек на закономерность.

Шардецкий. Да-а… Черт знает Что! Клоп, а! Гнусное насекомое — и движет физику. Дожили…

Самойлов. А что — клоп? Очень удобный объект наблюдений: плоский, форма эллиптическая. Легко рассчитывать сечения захвата. Муравья, к примеру, пришлось бы интегрировать по сложному контуру… (Затянувшись дымом.) Впрочем, стоит попробовать и муравья.

Шардецкий. Что ж, клоп так клоп. Я не гордый. Пойдемте, Петр Иванович, посмотрим, что он может… Значит, “зашли на огонек”? И ехидный же вы человек, Самойлов!

Уходят.

Занавес

Действие третье Без пяти…

Освещена левая часть сцены. Большая комната. Столы с приборами и без таковых. В дальней части комнаты установка, похожая на спектрограф, на лазер и немного на самогонный аппарат: кварцевые и металлические трубы, спирали проводов, стеклянные завитушки, соленоиды и т. д. Рядом приборный щит. На стене самодельный лозунг: “Размышлять, размышлять, размышлять — пока не почувствуешь злость к работе!”, и самодельный же рисунок гуашью: Архимед, прикрываясь ладошкой, выскакивает из ванны. Словом, это комната поисковой группы “Эврика”.

Идет семинар. За столами Шардецкий, Штерн, Якубович, Сердюк, Валернер, Ашот Карапетян и другие исследователи. У поворачивающейся доски — Самойлов (он сегодня чисто выбрит, при галстуке) заканчивает доклад. Докладывать он не умеет и не любит — и высказывается с некоторым отвращением.

Самойлов. Вот так мы поняли, что в пространстве блуждают нейтринные флюктуации. Ну, скажем: отчего небо синее? От флюктуации, от колебаний плотности воздуха — так, значит! — они и рассеивают синие лучи. Ну, и в пространстве есть колебания плотности нейтрино — так, значит? От них и происходит распад ядер. Когда флюктуация оказывается у ядра, оно выпячивается… ну, как пузырь, у которого часть пленки тоньше — и может лопнуть, распасться… так, значит? Ну, и больше у нас вопросов к насекомым не было — дальше сами смекнули. Раз все дело в колебаниях плотности нейтрино — этим можно управлять. Элементарная статистика: когда плотность нейтрино в пространстве велика — флюктуации малы, так, значит? И ничего они сделать не смогут. И обратно… возьмем паровоз. И поставим его вверх колесами…

Оживление в публике.

Шардецкий. Петр Иванович, не резвитесь!

Самойлов. Проверка внимания, Иван Иванович. Продолжаю… да, собственно, чего там продолжать? Все это одна умственность. Ну, она выражается такими формулами… (Легким ударом переворачивает доску. Осыпаются меловые символы.) Желающие могут вызубрить… Давайте я вам лучше покажу это дело в натуре. Будет доходчивее. Ашотик, заведи!

Ашот Карапетян — маленький, усатый и серьезный — идет к установке. Щелкает тумблерами на приборном щите. Загораются сигнальные лампочки. В кварцевой трубке вспыхивает разряд.

Сейчас в ограниченном пространстве — ну, в области вон того куска урана-235 (показывает) — будем повышать плотность нейтрино. Ашот, счетчик!

Ашот укрепляет около образца трубку газоразрядного счетчика. Слышен мерный треск.

Распадается, как обычно, — так, значит? Ашот, реактор.

Ашот работает рукоятками.

Генератор нейтрино… Есть!

Треск стихает. Урановый образец начинает светиться с сине-зелеными переливами. Возгласы: “Ух, черт!”, “Вот это да!” Все бросаются к установке.

Усекли? Уран перестал распадаться — так, значит? А избыток энергии стал выходить из него фотонами — малюсенькими такими порциями. Как, скажем, у больного хворь потом выходит… А все почему? Не стало крупных флюктуации, от которых лопаются ядра, — так, значит? Переключай, Ашот.

Ашот нажимает кнопки. Свечение пропадает. Счетчик начинает трещать, как прежде. Ашот манипуляторами убирает урановый образец в контейнер. Ставит на его место колбу с водой, опускает в нее трубку счетчика.

Якубович. А это зачем?

Самойлов. А теперь перевернем паровоз вверх колесами. В колбе — вода. Из местного водопровода. Счетчик, как вы можете заметить, в ней безмолвствует: радиации нет. Сейчас уменьшим концентрацию нейтрино… вернее, повысим концентрацию антинейтрино — так, значит? Попрошу всех отойти от установки на два метра! Антинейтрино излучаются пучком, но… не ровен час кого-нибудь заденет. Мне ни к чему выплачивать пострадавшему больничные.

Все отходят. Ашот тянет за собой шнур дистанционного управления.

Давай, Ашот!

Ашот нажимает несколько кнопок. На приборном щите начинает мигать красная полоса. Одновременно раздается частый и резкий треск счетчика. Ашот нажимает еще кнопку: треск переходит в рев.

Достаточно, Ашот!

Тот щелкает тумблерами. Рев счетчика постепенно переходит в частый треск. Треск замедляется.

Стало быть, создали с помощью антинейтрино крупные флюктуации — и они сделали обычную воду радиоактивной. Слышите, как спадает наведенная радиация! Вот все. Прошу задавать вопросы.

Минуту все молчат. Потрескивает счетчик.

Штерн (бросается к Самойлову). Вопросы… какие тут могут быть вопросы! (Шутливо тузит Самойлова). Ах ты, черт, пижон, гений, талантище!

Самойлов. Я что? Я ничего…

Валернер. Качать его, ребята!

Самойлов (отстраняется). Иди, я сегодня в новом костюме. Вон Ашота покачай. Или Ивана Ивановича… А вообще: теорию надо было качать — так, значит?

Валернер. У-у… нет в тебе душевного благородства, всепрощения — в такую минуту уесть! Только такая зловредная ехидина, как ты, и могла придумать этот опыт с клопом. Что — съел?

Якубович. Ну, теперь я знаю, с какого конца браться за плазму. Ох, и поэкспериментируем! (Алчно потирает руки.)

Сердюк. И подумать только — все началось с клопа…

Шардецкий (выходит к доске). Вопросов к Петру Ивановичу, я вижу, нет — демонстрация довольно красноречивая. Тогда позвольте мне. Стало быть, теперь мы понимаем что к чему. Знаем, что, меняя концентрацию нейтрино и антинейтрино в пространстве, можно управлять устойчивостью ядер… в принципе можно. На этом экспериментальные исследования временно, до моего разрешения, мы прекращаем…

Шум, гул, возгласы: “Как же так!”, “Вот новость!”

Тихо! Будем двигать теорию. Мы должны наперед предвидеть все результаты дальнейших опытов!

Якубович. Вот так так, милое дело!

Самойлов. Ну-у… какие же это будут опыты, если в них все наперед ясно!

Ашот. Почему такие строгости, Иван Иванович? Сейчас, когда все получается, да?..

Шардецкий. Именно потому, что получается, Ашот. И еще далеко не ясно: что именно получится? Помните: когда запускали первые ракеты на Луну, их тщательно стерилизовали, чтобы ненароком не занести на лунную поверхность наши микроорганизмы и — боже упаси! — не заразить тамошние живые существа. Хотя далеко не ясно: есть ли жизнь на Луне — скорее всего нет… А на Земле есть жизнь. Есть! И все живое, все вокруг нас состоит из атомов, имеющих ядра. Поэтому мы должны быть так же стерильно осторожны с нейтрино, как наши коллеги — исследователи космоса — с микробами.

Штерн. Что же делать бедным экспериментаторам?

Шардецкий. Готовить генераторы для новых массированных опытов. И — думать. Всем думать. Развивайте далеко идущие гипотезы, продумывайте методики, воображайте все возможные применения открытия. Разрешается выдвигать на семинары самые фантастические идеи — со строгим математическим обоснованием, разумеется. Но — ни одного опыта с нейтрино без моего разрешения! Итак, всем — думать!

Затемнение слева.

Освещается правая сторона сцены: кабинет военного министра США. В нем министр, Хениш, Клинчер, Френк и д-р Кеннет. В руке у последнего футляр с чертежами. В углу за столом-пультом — адъютант.

Министр. Почему нет профессора Голдвина?

Клинчер. Я передал ему ваше приглашение, сэр.

Министр (хмурится). Он, видимо, считает, что мы здесь занимаемся пустяками! Мне с самого начала не нравился ваш протеже, генерал. Боюсь, что он опасен своими взглядами, своими пацифистскими настроениями… Я не верю, что этот человек успешно доведет работу до конца.

Хениш. Откровенно говоря, я тоже, сэр.

Министр. Не саботирует ли он исследования, генерал? Уже два года — и ничего утешительного. А ведь русские не сидят сложа руки. Они могут нас опередить!

Клинчер. Я не думаю, сэр, но… разумеется, я воздействую на Голдвина. Собственно, он сейчас занимается преимущественно теорией. Экспериментальными же работами руководит доктор Френсис Гарди, которого я хочу вам представить.

Министр. Ах, вот как! (Кивает.) Очень рад, доктор Гарди. Надеюсь вы не столь пассивны во взглядах и поступках, как ваш шеф?

Френк. Нет, сэр.

Министр. Рад это слышать. Нам надо быть настоящими американцами, доктор Гарди, а уж потом учеными, политиками, военными. Настоящими янки — это главное! Как идет работа, доктор Гарди?

Френк. Заканчиваем предварительные опыты по исследованию свойств нейтринных и антинейтринных пучков. На днях перейдем к решающим. Установки уже готовы.

Xениш. Надо ли так торопиться? Поспешность в науке не принята. Решающие опыты должны быть поставлены солидно.

Министр. Эта работа не только наука, сенатор. Она еще и политика, большая военная политика! А в современной политике выигрывает тот, кто держит противника на мушке.

Xениш. Но еще неизвестно, дадут ли опыты нужные результаты!

Френк. Они дадут результаты! (Со сдержанной яростью.) Мы будем вести их еще и еще, пока не добьемся, чего хотим!

Министр. Вот слова настоящего американца! Хорошо сказано, док. Я вижу, экспериментальные исследования в Центре “Нуль” находятся в надежных руках… Но перейдем к делу, господа. Я поручил доктору Кеннету рассмотреть возможные изменения, которые придется внести в нашу глобальную стратегию при появлении нового оружия. Прошу вас, доктор.

Кеннет раскрывает футляр, достает из него свернутый чертеж. Оглядевшись, вешает чертеж на крюк. Достает указку.

На чертеже — шар без подробностей, в двух крайних точках выделены области, обозначенные буквами А и В. Они соединены пунктирными кривыми и прямой линией через центр шара.

Ниже несколько формул и чисел. Выделяется формула t₂ = Л

Итак, господа, рассмотрим простую задачу. На противоположных сторонах шара радиусом “R” имеются противостоящие друг другу объекты А и В. (Указывает.) Каждый из объектов располагает… э-э… средствами массового уничтожения и средствами доставки их, имеющими скорость “V”. Нынешняя ситуация определяется кривизной шара “R”, упомянутой уже скоростью средств доставки “V” и временем обнаружения их после старта противной стороной “t_i”. Время доставки средств уничтожения к объекту-противнику “t_a” определяется вот этой формулой (указывает) и для ракет составляет сорок пять — пятьдесят минут. Время же обнаружения ракет радиолокационными средствами составляет не более десяти минут. Если учесть, что время “t_s” запуска ракет при состоянии непрерывной готовности составляет не более пяти — шести минут, то понятно, что за время “t_a” объект-противник успеет ответить равным или большим ударом. Стало быть, эта формула ныне удерживает мир в равновесии.

Министр. Это известно, док. Переходите к существу дела.

Кеннет. Вышесказанное определяет и существо, сэр… Насколько мне известно, в Центре “Нуль” готовится оружие, представляющее, собственно говоря, направленные пучки нейтрино и антинейтрино, распространяющиеся со скоростью, близкой к скорости света. Я не ошибаюсь, доктор Гарди?

Френк. Нет, не ошибаетесь.

Кеннет. Благодарю вас. И действие его будет состоять в том, чтобы вывести из строя ядерные заряды противника, так?

Френк. Да.

Кеннет. Благодарю… Итак, в этом случае скорость доставки оружия к цели равна скорости распространения нейтрино сквозь толщу Земли, то есть близка ко все той же скорости света. Подставив ее значение в указанную формулу и заменив коэффициент “пи” двойкой, мы получим значение времени “t_j” четыре сотых секунды. Разумеется, ни обнаружить такое нападение заблаговременно, ни ответить на него противная сторона не успеет…

Френк. Простите, доктор, почему вы считаете, что распространение пучков нейтрино есть обязательно нападение? Возможны два варианта. По первому — нейтринный пучок взрывает ядерный заряд, по второму — нейтрализует его. Тогда это оружие защиты, а не нападения!

Кеннет. Физически, доктор Гарди. Только по физике действия, но отнюдь не математически. Я как раз намереваюсь это показать… Итак, обратимся к ситуации, когда обе стороны готовят — именно готовят, а не имеют — такое сверхбыстродействующее оружие, защита от которого ни пассивным способом, ни методом ответного удара невозможна. Легко видеть, что в этом случае для каждой из сторон остается лишь одна логическая функция поведения: опередить противную сторону в нанесении удара, то есть пустить оружие вход немедленно после его изготовления. При этом важна только скорость нового оружия, а не физический характер его действия. Действительно, если потоки нейтрино от объекта А (водит указкой) достигнут ядерных складов объекта В, они вызовут взрывы всех ядерных запасов противника и приведут к его самоуничтожению. Если же потоки нейтрино, напротив, только нейтрализуют ядерное оружие объекта В, то для завершения победы над ним достаточно выпустить по, его целям ядерное оружие объекта А при помощи обычных средств доставки… Других решений данная стратегическая задача не имеет.

Министр. А если… обе стороны пустят оружие в ход одновременно? Что тогда?

Кеннет. Тогда… все, сэр! (Разводит руками.) Но это математически невероятно. Время доставки нейтрино — доли секунды. А работы по овладению ими длятся уже два года. Невероятно, чтобы и та и другая стороны завершили исследования в одну и ту же секунду.

Министр. Благодарю вас, док. Скажу, не преувеличивая: я потрясен вашим докладом! (Выходит из-за стола, приближается к чертежу.) Итак, все определяется просто: побеждает тот, кто первый нажмет гашетку. Кто первый? (Подходит к карте, отдергивает шторы. По континентам перемещаются светящиеся пунктиры спутников, в океанах блуждают огоньки патрулирующих подлодок.) Кто? Мы или они? Кто уцелеет?! Ужасный век! Прошло время, когда войны объявляли дипломаты. Прошло время, когда войны начинались на полях сражений. Сегодня кончилось и время равновесия… Война с русскими уже начата. Начата в лабораториях. Без дипломатических нот, без решений конгресса — все законы гражданские и нравственные бессильны перед войной умов. Действует только закон логики… (Оборачивается.) Вы слышите, генерал! Слышите, сенатор! Слышите, доктор Гарди! Мы уже воюем с русскими — и они с нами, И единственный способ выиграть — скорее, скорее закончить исследования! Первыми!!! Видит бог (поднимает голову), видит бог: мы не хотели этого. Но мы сделаем это! Не из-за разницы взглядов, не из-за политического соперничества — теперь все это отходит на второй план. Мы сделаем это, чтобы уцелеть! Не мы их — так они пас!

Френк. Но, сэр, ведь еще нет…

Министр. Никаких “но”, доктор Гарди! Никаких “но”! Идет война. На войне выполняют приказы — без возражений и колебаний. Я приказываю: ускорить опыты! Работать круглосуточно! Пустить в ход все установки! Генералу Клинчеру — обеспечить Центр всем необходимым!

Клинчер (сидя, вытягивается). Слушаюсь, сэр!

Френк. Простите, сэр, но природа не войска. Ей не прикажешь!

Министр. Мы должны подчинить природу. Если этого не будет — мы погибли. (Кричит.) Вы понимаете, что будет, если русские первыми сделают это оружие? Не мы их — они нас! Они нас!!! (Переводит дух.) Все! Исполняйте приказы, господа. И да поможет нам бог!

За дверью. Первым выходит Френк.

Френк. Ну и дела… (Замечает вышедшего Кеннета). Простите…

Кеннет. Да, сэр?

Френк. Скажите: у вас есть дети?

Кеннет. Да, сэр. Двое.

Френк. Вот как… А я думал: вы робот.

Кеннет. Я математик, сэр! Так же как вы — физик. В функциональном смысле мы с вами отличаемся от роботов.

Френк. Что ж… можно утешать себя и так. (Уходит.)

Выходят Клинчер и Хениш. Клинчер быстро удаляется.

Хениш. Спешите, генерал! Вытряхивайте души из яйцеголовых! Ах, какой будет бум! (Замечает Кеннета). Э, скажите, док: что бы вы сделали, если бы вдруг стали миллиардером?

Кеннет (мрачно). Построил бы себе атомоубежище, сэр.

Адъютант (встает из-за пульта, кладет на стол министра бланки). Утренние сводки, сэр. (Возвращается к пульту.)

Министр (возбужденно ходит по кабинету). Да, да… Не мы их — так они нас! Не они нас — так мы… Кто? Кто?! Мы — или они? (Внезапно останавливается. Осторожно подходит к портьере, колышущейся от сквозняка. Рывком отдергивает ее. За портьерой никого нет.) Адъютант за пультом невозмутимо переключает кнопки, записывает доклады постов наблюдения. На карте-табло загораются и перемещаются сигнальные огни.

Затемнение

Освещена левая часть сцены. Кабинет Шардецкого в КБ-12.

У стола Шардецкий, Штерн, Якубович, Сердюк.

Шардецкий. Даю простое задание всем трем экспериментальным отделам. Первое: привести в готовность все реакторы и генераторы нейтрино…

Штерн. А генераторы антинейтрино тоже?

Шардецкий. Нет. Второе: круглосуточно следить за темпом распада радиоактивных веществ… скажем, по урану-235. Примем его за эталон. Третье: организуйте круглосуточное дежурство у реакторов и генераторов. Дальше. Вам самим на время моего отсутствия…

Якубович. Вы уезжаете, Иван Иванович?

Шардецкий. Да. В Москву и… может, еще куда-нибудь придется поехать… На время моего отсутствия вам придется разделить всю полноту власти в КБ. Вы, Исаак Абрамович, — с 8.00 до 16.00. (Якубовичу.) Илья Васильевич — с 16.00 до 24.00. (Сердюку.) Евгений Сергеевич — с 00.00 до 8.00… Полнота вашей власти будет состоять в основном вот в чем: как только обнаружится отклонение темпа распада урана от обычного — отдать приказ о включении всех генераторов нейтрино на полную мощность.

Сердюк. Это что же — из-за доктрины Кеннета?

Шардецкий. Да, из-за нее. На случай, как бы чего не вышло…

Штерн. Какой же сволочью надо быть, чтобы сочинить такую доктрину! Так изгадить все…

Якубович. И главное: все может быть совсем не так, как он рассчитал. Совсем не так!

Шардецкий. Все, товарищи. Исполняйте.

Начальники отделов уходят. Минуту спустя быстро входит Макаров.

Здравствуйте, Олег Викторович, с чем прибыли?

Макаров. С вопросом, Иван Иванович, с неприятным вопросом. Здравствуйте. Почему приостановили опыты? Именно сейчас, когда все получается, когда надо отрабатывать, проводить испытания… не понимаю!

Шардецкий. Мы идем с опережением заданных сроков, Олег Викторович.

Макаров. Ах, Иван Иванович, о чем вы говорите: какие сейчас могут быть заданные сроки! Вы же знакомы с этой “доктриной опережения” Кеннета? Понимаете, что это значит!

Шардецкий. Это значит, что американцы теряют голову от страха. Думаю, нам не следует догонять их в этом занятии.

Макаров. Да, но чтобы не терять голову — и, если угодно, головы, — нам надо иметь ваши способы наготове. (Внушительно.) Иван Иванович, я не вмешивался в ход исследований, пока это были просто исследования. Но теперь уж будьте добры отрабатывать способы, проводить испытания. Надо!

Шардецкий. Великое слово “надо”… Послушайте, Олег Викторович, а нельзя ли как-то объясниться с американцами на этот счет? Ну — обменяться информацией о состоянии работ, договориться о координации исследований, может быть, даже вести их совместно. А?

Макаров (всплескивает руками). О чем вы говорите, Иван Иванович! Это же оружие! Кто же станет обмениваться информацией о нем со своим потенциальным противником? Да еще в такой обстановке! Какие тут могут быть совместные исследования! Я настаиваю: надо привести все в готовность.

Шардецкий. И тогда?

Макаров. Ну… это вопрос уже не нашей с вами компетенции, Иван Иванович.

Шардецкий. Сейчас нет вопросов не нашей с вами компетенции, Олег Викторович! Мы затеяли эту работу, и мы отвечаем за нее не только перед министром, но и перед всем человечеством.

Макаров. А не много ли вы на себя берете, Иван Иванович?

Шардецкий (встает). Много, вы правы. Гораздо больше, чем мне нужно для душевного покоя. Только не я сам на себя беру — навалили. Все люди, которые считали, что начальству виднее, что специалистам виднее, а сами занимались, чем им удобнее и выгоднее, переложили на меня свою долю ответственности за дела в мире. Политики, администраторы, общественные деятели, писатели, которые вместо того, чтобы будить в людях озабоченность за дела в мире, занимались отвлечением умов, тоже спихнули ответственность на нас. Да, на нас — на меня и на вас, Олег Викторович, вы не увиливайте! Сейчас многое зависит от нашей инициативы.

Макаров. Эх… да что от нас зависит? Только что знаем об этом деле больше других.

Шардецкий. И это не так мало.

Макаров. Но и не так много, Иван Иванович. Двадцать лет напряженности, двадцать лет военных приготовлений… Взаимная настороженность уже в психику вошла, в кровь — тут поделаешь? (Окончательно расстроившись.) Я, Иван Иванович, знаете, как познакомился с этой доктриной — спать по ночам не могу. Это ж действительно голову надо потерять: провозгласить такое!

Шардецкий. Да… (Нажимает кнопку селектора). Внимание! Первый, второй и третий экспериментальные отделы. Доложите готовность.

Голос Штерна. Первый экспериментальный заканчивает приготовления, Иван Иванович.

Голос Якубовича. Второй экспериментальный — готов.

Голос Сердюка. Заканчиваем, Иван Иванович…

Макаров. Значит, готовите испытания, Иван Иванович?

Шардецкий. Нет. В том-то все и дело, что здесь никакие массированные испытания невозможны, Олег Викторович. (Помолчав.) Хорошо, я объясню вам, почему прекратил опыты. Причина простая: нейтрино и антинейтрино проникают на любые расстояния — и всюду могут воздействовать на ядра. Наши лабораторий — это теперь весь земной шар, понимаете? Пустим мы пучки — и американцы могут воспринять это как нападение, шут их знает. Да и вообще… ведь что такое ядро? Сгусток энергии. Если, скажем, из всех ядер планеты одновременно выделится всего одна миллионная миллиардной доли их энергии, Земля вспыхнет ярче Солнца. А теперь и это возможно.

Макаров. Ого!

Шардецкий. Именно, что “ого”. И мы еще точно не знаем, что может выйти. (Трет лоб.) Будь моя воля, я вообще перенес бы эти опыты куда-нибудь на Луну или на Марс — пока не разберемся… Поэтому — гоним теорию. (Ходит по кабинету.) Надо договориться с американцами. Просто необходимо. Ведь это же не просто оружие — это величайшее открытие в истории человечества, величайшее знание о материи! Им нужно пользоваться умно и осторожно… Мы сейчас рассчитываем, Олег Викторович, — вырисовываются такие возможности! Можно будет осуществлять любые превращения в материи: вещества в энергию, энергии в вещество, вещества друг в друга. Это, конечно, более далекая перспектива, чем антиядерное оружие, но… но применять такое открытие как оружие — все равно что забивать гвозди хронометром! Понимаете?

Макаров. Отлично понимаю, Иван Иванович. Ах, как же это все так… Хоть бы знать: что они-то в самом деле сделали, чего достигли в этой работе? Если ничего — чихали бы мы на все их доктрины, работали бы себе спокойно. Но — не знаем! Я говорю: хорошо было с ядерными бомбами — где ни испытают, все известно. То по выбросу радиации, то по сейсмическим колебаниям — мимо не пройдет. А в этом деле все темно…

Шардецкий. Я уже спланировал дальнейшую работу по всем правилам научной стратегии, Олег Викторович. Сначала двигаем наших штабистов-теоретиков, тыловиков — снабженцев и наладчиков. Рассчитываем методики, оцениваем возможные результаты. Строим совершенные установки. И тогда — с оперативными картами на руках, с идеями, знаниями, расчетами — начинаем и выигрываем величайшую битву у природы! И вдруг — такая гадость…

Голос Штерна. Первый экспериментальный готов, Иван Иванович.

Голос Сердюка. Третий отдел приготовления закончил.

Макаров (встает). Ну что ж, Иван Иванович, давайте пробивать переговоры. Надо! Хотя, откровенно говоря, я не уверен, что из этого что-нибудь получится.

Шардецкий. Но ведь они же люди. Им тоже жить хочется. И можно жить. Отлично можно жить!

Затемнение слева.

Освещается правая сторона: кабинет-лаборатория Голдвина. За прозрачной стеной из свинцового стекла — перспектива реакторного зала. Голдвин — без пиджака, рукава рубашки закатаны — за пультом управления реакторами. Рядом у лабораторного стола ассистент манипулирует щупом счетчика Гейгера около прикрытого прозрачным щитком куска урана. Слышны редкие беспорядочные потрескивания.

Голдвин (вращает рукоятки на пульте). Повышаю интенсивность. Отсчет!

Ассистент (подносит щуп к куску урана. Треск учащается). Без изменений.

Голдвин. Снижаю энергию нейтрино… Теперь, Френк?

Ассистент (измеряет). По-прежнему… Джон, сэр. Мое имя Джон. Изменений нет, профессор.

Голдвин. Да, да, Джон. Прошу простить. (Отходит от пульта к столу. С досадой.) Да, вы Джон, вы не Френк. Тот бы давно догадался укрепить щуп около образца, а не совать его, как кочергу!

Ассистент. Но, профессор, я одновременно измеряю излучение от урана и от стронция-90.

Голдвин. Так поставьте два счетчика, Джон!

Ассистент. Хорошо, сэр. (Устанавливает на столе второй прибор.) А доктор Гарди, профессор, третий день не выходит из своей лаборатории. Ведет опыт.

Голдвин. Мне нет дела до опытов доктора Гарди! (Листает журнал.) Итак, сто тридцать четвертый режим тоже неудачен. Испытаем сто тридцать пятый… (Задумчиво.) А что, если сразу вывести реактор на критический режим генерации? Опасно, как вы думаете, Френк? А… простите, Джон. (Возвращается к пульту.) Ну, попробуем…

В этот миг резко усиливается треск счетчика. Вверху вспыхивает красная надпись “Radiation!”. Ассистент выпускает щуп из рук. Треск не ослабевает.

Что такое?!

Ассистент. Это… это русские! Они пустили в ход свое оружие! Радиация растет, мы сейчас все взорвемся! (Убегает.)

Треск вдруг стихает. Надпись “Radiation!” гаснет.

Голдвин. Уф-ф… Значит, это еще не русские! Тогда… неужели — он? (Подходит к телефону, набирает номер.) Мисс, пригласите ко мне доктора Гарди. Немедленно! (Кладет трубку.) Так мы можем доработаться! Неужели он осуществил второй вариант?

Разносится по Центру гулкий радиоголос: “Доктор Гарди, вас требует шеф! Доктор Гарди, немедленно к шефу!”

Под эти звуки в кабинет входит Френк. Треск счетчика заметно учащается.

Доктор Гарди, от вашей лаборатории распространился выброс проникающего излучения. Что произошло? Вы не находите, что о подобных опытах следует извещать меня? Вы подвергаете опасности всех!

Френк. Больше не повторится, Бен… простите, профессор. Больше не повторится. Вы позволите? (Направляется к креслу. Когда проходит мимо лабораторного стола, треск счетчиков еще более учащается. Останавливается, берет щуп, водит около тела. Счетчик ревет.) О… более двух тысяч рентген. Н-да…

Голдвин (с ужасом). Боже милостивый, Френк, вы так облучились? Как же?.. У вас там отличная биозащита!

Френк. От нейтрино нет защиты. (Садится.)

Голдвин. Ах, как же это вы — неосторожно… я сейчас врача! (Поднимает трубку.) Френк. Не надо, Бен, прошу вас! Вы же отлично знаете, что при дозе в две тысячи рентген врачи могут только испортить настроение. Слушайте лучше, что я скажу. Тем более что, судя по приборам, у меня мало времени…

Голдвин делает шаг к нему. Френк поднимает руку.

Нет! Не подходите, пожалуйста. Кто знает, может, она заразнее чумы — эта наведенная нейтрино-радиация. Сядьте там, Бен. Вот так… Уф-ф! Хорошо, что я вовремя остановил этот процесс. Он нарастал лавиной. Пришлось сбросить в тело реактора все аварийные стержни. Лаборатория тоже получила дозу — ну, да журналом пользоваться можно. Там все записано, Бен, потом прочтете. Словом, так: комбинация реактора и плазменного генератора дает потоки нейтрино, которые быстро возбуждают стабильные ядра. За доли секунды…

Голдвин. Накопление нейтрино в нуклонных оболочках ядер — и мгновенный сброс, как в лазере?

Френк. Да. Вы рассчитали этот случай?

Голдвин кивает.

Вот видите: опыт подтверждает теорию. Режим записан в журнале… впрочем, это я уже говорил. (Откидывает голову.)

Голдвин. Вам плохо, Френк?

Френк. Нет еще. Я просто не спал две ночи… Что я еще хотел сказать? Да! Там есть и другая возможность: если снижать концентрацию антинейтрино, все будет наоборот. Повышение устойчивости. Я не успел проверить этот вариант, повернул ручки не в ту сторону. Но должно получиться, это ясно.

Голдвин. Я сейчас проверял именно этот вариант, Френк.

Френк. Да? Вот видите, как все хорошо… как у нас с вами все хорошо. Вы проверяете один вариант, я другой… как всегда. Как будто ничего не было. Ничего и не было — да,

Голдвин. Д-да, Френк. Ничего не было.

Френк. И отлично. Как в детстве: мири-мири навсегда, кто поссорится — свинья… Вы обо мне подумали немного хуже, чем следовало, Бен. Я просто хотел, чтобы все вышло хорошо… думал, если взяться как следует, то получится… И получилось! Получилось… Только по моему пути идти нельзя, Бен. Это крышка! В нашей Галактике вспыхнет еще одна “сверхновая”. И ученые других миров будут ломать головы, пытаясь объяснить ее появление естественными причинами. Надо вертеть ручки в другую сторону, Бен!

Голдвин. Я понимаю, Френк. Так и будет.

Френк. Да, да… Что я еще хотел? Я прикидывал там, в журнале, — есть возможность полного управления ядром. Очень тонкая регулировка энергий нейтрино и антинейтрино, локализация пучков — и все получится. Это… это же золотой век, Бен! Любые запасы энергии, любые превращения веществ, любые структуры… Золотой век, мимо которого человечество пройдет! Потому что это тоже нельзя, Бен. Это оружие. То самое, с великолепной скоростью доставки: от объекта А к объекту В — или наоборот. Это невозможно, Бен!

Голдвин. Я знаю, Френк.

Френк. Что я еще хотел? (Улыбается.) Мы сейчас как в аэропорту за минуту до вылета: все, что собирался сказать напоследок, вылетает из головы… (Поднимается, подходит к лабораторному столу, берет урановый образец.)

Голдвин. Что вы делаете, Френк, — это же уран!

Френк. Неважно… (Перекидывает образец с руки на руку.) Еще неизвестно, кто сейчас больше испускает частиц: он или я… Дерьмовый все-таки металл, этот уран. Окисляется, со всякими средами взаимодействует. Даже столовую ложку из него отлить нельзя. Цвет гнусный… И это дрянцо держит в страхе целый мир! (Кладет образец обратно.) Нет, вздор. Не он — люди сами держат в страхе друг друга. (Возвращается к креслу, шатается.) Голдвин бросается к нему. Ничего, Бен, все в порядке. (Садится.) Но на этот раз, кажется, обойдется. В мире все останется по-прежнему. Есть только один путь: грубый, примитивный, но надежный. И мир уцелеет… Правда, этот математик говорил — ну, да что он понимает в физике, робот! Мир уцелеет. Все будет тихо. Люди вздохнут с облегчением, будут жить. Только одно… только одно: какой мелкой сволочью должен почувствовать после этого себя каждый мало-мальски думающий человек на Земле! Его спасли, ему снисходительно разрешили жить дальше — до новой опасности, когда снова придется трястись от страха, бояться неба, воды, земли, друг друга — всего! Что может быть постыднее! А ведь все в руках их самих, всех людей Земли. И не требуется ни героизма, ни жертвенности… ни даже большого ума. Только одно: понимаешь, что твоя работа опасна для людей, — брось это дело! Найди другое: выращивай сады, сей хлеб, играй в джазе, строй дома — не пропадешь, прокормишь и себя и семью… Но нет, как это: бросить?! Я брошу, а кто-то другой займет мое хорошее место? И я останусь в дураках? Вот так и получается… Крик души: устроиться, устроиться, устроиться! Чтоб меньше работать, больше получать! Урвать, урвать любой ценой! Бегающие глаза, устремленный вид и потные ладони… И все остаемся в дураках. (Помолчав.) “Чем вас привлекает наша фирма? Сколько вы получали раньше? Сколько откладывали? Есть ли у вас девушка и любит ли она бейсбол? Какую религию вы исповедуете?” Какое вам дело, что я исповедую, лавочники?! Будь ты проклята, планета лавочников, планета напуганных идиотов! Сгоришь — туда тебе и дорога… (Прикладывает ладони к лицу.) Нет. Не то… Это у меня от общения с Хенишем, Кеннетом и его высокопревосходительством, господином министром. Не все же такие, как они… А знаете, Бен: первое время мне это льстило. “Разрешите, сэр, представить вам доктора Гарди, руководителя экспериментального сектора Центра…”, “Вы настоящий американец, док!” Куда к черту… А теперь, после общения с ними, такое отвращение к жизни, что и умирать не страшно. Зачем они? Для чего они живут на Земле?

Голдвин. Не вспоминайте о них, Френк.

Френк. Да, да… перед смертью полагается вспоминать бога, а не дьяволов. Я веду себя не так, как подобает умирающему, — да, Бен? Не умиротворенно? (Поднимается.) Нет во мне умиротворенности! Нет! Человек умирает — это не страшно. Человек смертен. Человечество может погибнуть — вот что страшно. Человечество должно быть бессмертно. Должно! Иначе жизнь теряет смысл… (Ослабевает, опускается.) Обещайте рассказать людям обо всем, Бен. Обо всем, что было здесь.

Голдвин. Да, да… (Подходит к нему.) Я виноват перед тобой, Френк. Очень виноват, мой мальчик!

Френк (отстраняет его). Не надо, Бен. Не подходите. Вам не в чем винить себя, Бен. Это так естественно для нашего времени: не верить друг другу. И потом — мы уже сказали друг другу “мири-мири навсегда”. Навсегда… навсегда… (Смотрит на часы. Тикает счетчик Гейгера).

Занавес

Действие четвертое Будет ранняя весна

Освещена левая половина сцены: комната поисковой группы “Эврика”. Обстановка прежняя, только стену украсило еще одно изречение: “И клоп полезен науке!” — К.Прутков, инженер”. Самойлов сидит на столе возле доски. Валернер и Ашот слушают его.

Самойлов. Теперь смотрите. В принципе возможно сфокусировать поток нейтрино в точку размером 10–13 сантиметра — так, значит? — и обрабатывать ею каждый нуклон ядра в отдельности. То есть, скажем, так: берем кирпич. Кирпич обыкновенный. Наводим на него пучки нейтрино, в каждом ядре меняем количество протонов и нейтронов в нужную нам сторону — так, значит? — и получаем любые комбинации атомов, любые вещества. Например, образовали прослойки чистого полупроводникового кремния — так, значит? Затем металлические контакты к ним, прожилки алюминия — все это есть в простом кирпиче, так, значит? Образовали емкости, сопротивления, транзисторы, диоды, магнитные ячейки памяти, соединили их по схемам проводниками — нейтринным пучком это будет проще сделать, чем нарисовать мелом, — так, значит? И кирпич обыкновенный стал микроэлектронной машиной, по сложности не уступающей человеческому мозгу!

Валернер. Чепуха, Петр Иванович. Реникса… Надо ж еще научиться фокусировать нейтрино в такие пучки.

Самойлов. Сам ты реникса, Шарль Борисович! Теперь научимся. Главное — в принципе это возможно…

Валернер. Э! (Подходит к доске, берет мел.) Слушайте лучше о более близкой возможности: как дарма добывать энергию… (Пишет на доске символы и числа). Вообще мне от Ивана Ивановича влетит, что я не тем занимался, но — не мог. Не мог оторваться. Ведь это же хоть сейчас пробовать можно! Смотрите: если облучать вещества нейтрино таких энергий — любые вещества, заметьте, атомный номер не играет роли, — то из ядер будет выделяться тепловая и световая энергии. Медленно и постепенно. С саморегулировкой, да…

Ашот. Ну, подумаэшь. Это мы в опытах получали, да?

Валернер. Что вы получали?! Вы в опытах красивый пшик получали — вот что вы получали! А это можно делать в масштабах континентов. В масштабах планеты. Почву можно прогревать в зоне мерзлоты. Воду в холодных океанах. Климат изменять! Они получа-али… Или воздух греть в городах — как в квартирах. Улицы освещать и дороги — самосветящимся воздухом. И главное: затрат-то энергии никаких. Вся энергия уже имеется в ядрах… Вы понимаете, братцы: через десять лет жителям Чукотки, Новой Земли и прочих там Таймыров будет казаться чушью, нонсенсом, искажением советской действительности, что когда-то они кутались, замерзали, когда у них под ногами была неистощимая мощь и нежность атомных ядер! У них не будет полярной ночи, будут сплошные ядерно-полярные сияния!

Ашот. Это что! (Вскакивает, подходит к доске). Вот ты слушай лучше. Бэрем обыкновенные металлы — да? — облучаэм их нейтрино — да? — превращаем все протоны в нейтроны — да? — имеем сверхпрочный ядерный материал. Для любых температур! Для любых напряжений! Все можно им дэлать, да!

Самойлов. Верно, Ашотик! Верно, Шарль Борисович! И это можно. Теперь все можно… Ух, ребята, и какое же мы огромное дело своротили, а? Ведь, по сути, только теперь ядерная физика выходит на настоящую дорогу. Раньше-то, раньше болботали, что получение искусственных изотопов в реакторе — современная алхимия. Мура то была, а не алхимия! Ведь получались радиоактивные изотопы, а из них разве что сделаешь! А теперь… теперь все будет по-настоящему. Нейтринные пучки — и микроэлектронные “мозги” для тех, кому не хватает, — так, значит? Нейтринные пучки — и самообогрев Ледовитого океана, таймырские пляжи в пальмах, яблоневые сады и апельсиновые рощи в бывшей тундре! Нейтрино — и ракеты, запросто пролетающие сквозь Солнце! Нейтрино — и светящиеся облака горкоммунхоза для освещения парков и улиц! Нейтрино — и тоннели в горах… ну, облучили ненужную часть горы — и она превратилась в воздух, так, значит? Нейтрино — и… ух, ребята! (Хватает на руки Ашота, кружит его по комнате). Ух, Ашотик!

Ашот (дрыгает ногами). Пусти! Пусти, говорю! (Самойлов ставит его на пол. Он одергивает пиджак, топорщит усы.) Я тебе что — девушка, да? — на руках меня носить!

Самойлов. Нет, скажи: разве мы не молодцы? В два года сделали такое дело. А ведь с чего начинали!

Ашот. Вот, вот… себя не похвалишь, сидишь, как оплеванный, да?

Самойлов. Нет, а что же! Вот вернется Иван Иванович, я из него душу вытряхну, а добьюсь разрешений начать опыты!

Входят Макаров и Шардецкий.

Ашот. Ну вот — начинай, да? Вытряхивай…

Шардецкий. Здравствуйте… (Устало опускается на стул.)

Макаров. Здравствуйте, товарищи. (Шардецкому.) Может, лучше у вас в кабинете, Иван Иванович?

Шардецкий. Э, все равно… Здесь это началось, пусть здесь и кончится. (Самойлову.) Петр Иванович, будьте добры, пригласите сюда всех руководителей отделов и лабораторий.

Самойлов. Хорошо… (Направляется к телефону.)

Короткое затемнение. Свет. В комнате человек двадцать начальников отделов и лабораторий.

Шардецкий. Олег Викторович, начните, пожалуйста, вы.

Макаров. Хорошо. (Выходит к доске). Значит, вот какие обстоятельства, товарищи. В течение последних дней наше правительство предпринимало энергичные попытки договориться с Соединенными Штатами Америки о мирном применении нейтрино-генераторов, об исключении вашей работы и аналогичной работы у них из военной сферы. Переговоры велись и через дипломатические каналы, и через научные, и на самом высоком уровне… Но договориться не удалось. В Америке сейчас, после провозглашения известной вам “доктрины опережающего удара”, обстановка истерии. Любые наши действия, любые попытки обменяться мнениями по существу дела политики и военные в Соединенных Штатах воспринимают как подвох, как попытку разведать, какая у них степень готовности нейтринного оружия. Могу, например, сообщить, что американское правительство отказало Ивану Ивановичу Шардецкому в его просьбе поехать в США, чтобы обсудить с американскими ученым и экспертами эту проблему. Отклонило оно и альтернативное предложение командировать американских физиков к нам. Тогда… Иван Иванович, может, дальше вы сами?

Шардецкий. Нет, продолжайте, пожалуйста. У вас хорошо выходит…

Макаров. Гм… Тогда в правительстве был заслушан доклад Ивана Ивановича о возможностях нейтрино-генераторов, а также доклады наших военных и политических деятелей. И на основе всего этого (торжественно повышает голос) с целью устранения военной опасности нашему государству и всему миру было принято предложение академика Шардецкого о единственно возможном в сложившейся обстановке варианте применения нейтринных генераторов…

Шардецкий (поднимается). Что это за вариант, я скажу сам. Собственно, вам всем он ясен, товарищи. Надо будет запустить все генераторы на излучение нейтрино малых энергий, с тем чтобы резко повысить их концентрацию в Земле и околоземном пространстве. Этим самым…

Валернер (вскакивает). Но позвольте, Иван Иванович! Это же… конец!

Шардецкий. Этим самым мы на долгое время повысим устойчивость атомных ядер всех тяжелых и сверхтяжелых элементов…

Самойлов (хватается за голову). И это предложили вы?! Вы — физик! Да вы понимаете, что это значит!

Шардецкий. Да, я понимаю, что это значит! Это значит, что все радиоактивные вещества перестанут излучать частицы и гамма-кванты. Это значит, что прекратятся цепные реакции деления, погаснут реакторы — все, в том числе и наши, испускающие потоки первичных нейтрино.

Самойлов. Да это же конец ядерной физики и ядерной техники! Теперь к ядру сто лет не подступиться…

Ашот (вскакивает). А как же все наши применения, наши расчеты? Вы же сами предлагали нам думать, Иван Иванович!

Валернер. А способ добычи тепловой и световой энергий из ядер? Я… я ночи не спал. Рассчитывал и… и мечтал, как это будет! (Голос его дрожит.) Это же запасы энергии для человечества на тысячи лет. А теперь… эх!

Самойлов (рывком переворачивает доску, показывает свои записи.). Вот способ, как нейтринными пучками осуществлять любые структуры и превращения. И методика уже рассчитана. Я выполнил ваше приказание, товарищ директор! Вы же сами говорили! И установку уже спроектировал… (Ломает палочку мела). Я вам что — Ванька?!

Штерн. Действительно, Иван Иванович, как же так? Мы же губим будущее! Будущее, которое уже вот-вот… почти в руках.

Шардецкий. Тихо! Тихо… Зачем вы говорите все это мне? Разве я не мечтал о тех грандиозных проблемах, которые может решить наша работа? Да, все это можно. И ничего этого не будет… И не смотрите на меня так, будто я вас обманул, будто я виноват. Не смейте на меня так смотреть! Не я виноват. Мы не знаем, как вели и куда завели свою работу американцы. Мы не знаем, на что может толкнуть их страх. Будущее… Будущее должно быть — это прежде всего. Будут люди жить дальше — решат остальные проблемы; и насчет энергии и насчет материалов и структур. Не так — так иначе, не через год — через десятилетие… но решат! А если нет — и говорить не о чем. И чтобы спасти мир, спасти будущее, мы должны, обязаны… Не думал, что придется мне говорить такое, не думал и дожить — закрыть свою науку. Это была великая наука. Интереснее ее я ничего не знал… и, наверное, уже не узнаю. Но не ко времени она пришлась…

Валернер. Ядерная физика — и была! Как о покойнике… Эх! Пятнадцать лет работы, пятнадцать лет жизни — псу под хвост! (Отходит к окну.)

Самойлов. Иван Иванович, но ведь мы губим и мирные применения ядра: атомные электростанции, изотопы… как же?

Шардецкий. Придется искать другие способы, скажем, полнее использовать энергию Солнца. Ничего не поделаешь… Сейчас нельзя сохранить мир, не поступившись этим.

Макаров. Товарищи, к порядку! Не надо так отчаиваться. Вы не дали даже договорить Ивану Ивановичу. Он не сказал, что эту меру решено применить только в качестве ответной — если американцы начнут действовать. Может, все и обойдется…

Открывается дверь. Вбегает Якубович. Он бледен.

Якубович. Иван Иванович, минуту назад темп распада урана уменьшился на полпроцента!

Шардецкий. Ну вот… Не обошлось, Олег Викторович. Значит, американцы применяют первый вариант. Действуйте, Илья Васильевич, вы ведь дежурный.

Самойлов (шагает навстречу Якубовичу). Стой! Ты его делал, это открытие?! (Ко всем.) Ну, товарищи, что вы? Может, это так? (Подбегает к окну.) Смотрите: ночь, звезды, снег… все тихо. Не может быть, чтобы они начали. Нельзя это, нельзя! Ведь мы убиваем открытие! Такое открытие!

Якубович (после колебания). Вы лучше сами, Иван Иванович. Я — не могу.

Шардецкий (подходит к окну). Ночь, звезды… Двадцать второго июня сорок первого года, помнится, была такая же звездная ночь. (Поворачивается к Самойлову, яростно.) И нас били! За самонадеянность били, за доверчивость, за беспечность! Смертным боем били… Так вот: этого больше не будет. (Быстро подходит к телефону, набирает номер.) Первый экспериментальный? Говорит Шардецкий. Включить все нейтрино-генераторы в заданном режиме! (Набирает другой номер.) Второй экспериментальный? Шардецкий. Включайте все генераторы. На полную мощность, да. (Набирает третий номер.) Третий экспериментальный? Включить нейтрино-генераторы на полную мощность. Да, я! (Кладет трубку.) Вот и все…

Тихо в комнате. Все сидят неподвижно. От совершающихся где-то в сети мощных переключений помигивает свет под потолком.

Самойлов (крутит головой). Хорошо было в каменном веке. Не сходятся двое во взглядах на жизнь — ну, его камнем, тот его дубиной. И объяснились. До чего это было возвышенно и благородно!..

Валернер. Смотрите! (Показывает в окно.)

Кто-то тушит свет, все сходятся к окну. За окном, освещая комнату, разгорается клубящееся зелено-синее зарево.

Макаров. Что это, Иван Иванович?

Шардецкий. Радон, подпочвенный радиоактивный газ. Только теперь он избавляется от излишней энергии не альфа-частицами, а множеством световых квантов.

Валернер. Красиво горит наша наука…

Самойлов (стоит, сжав кулаки). Убивают открытие, убивают открытие! Клубись, зеленый дым, клубись… Вое уходит сейчас с тобою, зеленый дым. Опадает яблоневый цвет с садов в тундре — не вырастут сады. Обрушиваются тоннели в горах. Не будет блистающих над дорогами и городами облаков. Топор страха рубит пальмы на берегу Ледовитого океана… Те, кого мы могли насытить и обогреть, будут голодны и холодны. Те, кого могли вылечить, останутся больными. Страх, будь он проклят, страх — мохнатое чудище на паучьих лапах — топчет нашу мечту, нашу работу…

Ашот. Пойдем отсюда, Петро, да? Не надо смотреть. Пойдем, пожалуйста, да?

Самойлов (идет с Ашотом к выходу, тоскливо и мечтательно). Эх… убить бы сейчас кого!

Затемнение слева.

Освещается правая сторона: кабинет военного министра. Он пуст. Только адъютант работает за столом-пультом.

Пирней (входит). Доброе утро! Ф-фу… насилу пробрался через пикеты! Джеймс Пирней, корреспондент “Нью-Йорк геральд трибюн”. Несколько слов с министром.

Адъютант. Ждите. Скоро будет.

Хениш (входит). Доброе утро! (Адъютанту.) Министр?

Адъютант. Ждем с минуты на минуту, сэр.

Пирней. Сенатор Хениш, если позволите, я проинтервьюирую вас. Джеймс Пирней из “Нью-Йорк геральд”. (Вынимает блокнот.) Что вы, как председатель сенатской комиссии по ядерной политике, можете сказать о слухах, будто в исследовательском центре Голдвина — Клинчера создано новое оружие, действие которого якобы нейтрализует ядерное оружие? Знаете, сенатор, общество начинает трясти от этих слухов: акции оборонных компаний летят, пикетчики буйствуют…

Хениш. Я пришел к министру, чтобы требовать расследования деятельности Центра Голдвина — Клинчера, мистер Пирней. Можете это записать. У моей комиссии есть основания считать, что слухи о “новом оружии” распускают безответственные левые элементы нашего общества, играющие на руку русским и мировому коммунизму. Они стремятся подорвать экономику страны и создать неуверенность в завтрашнем дне. Моя комиссия располагает неопровержимыми данными, что никакого оружия в Центре Голдвина не создано и не может быть создано…

В дверях появляется министр, за ним Клинчер. Адъютант встает. Министр прикладывает палец к губам, слушает.

Все это предприятие является грандиозной научной аферой, мистер Пирней!

Клинчер (министру). Вы слышите, сэр? Я ведь говорил…

Министр (подступает к Хенишу). Значит, это вы…

Хениш. Я не вправе скрывать от американского народа… записывайте, Пирней, записывайте! — что деньги налогоплательщиков потрачены впустую.

Министр. Значит, вы… вы ложно ориентировали меня?

Клинчер. Он с самого начала все знал, сэр!

Министр. Молчать! Все вы, все… Никому нельзя верить. Значит, это вы, Хениш, дали знать русским, что у нас ничего еще не готово? Или вы не Хениш, а Иваноф? Сколько вам заплатили русские?

Хениш. Я не позволю так со мной разговаривать, сэр!

Резко звучит зуммер на столе-пульте. Министр вздрагивает.

Адъютант. Прямой вызов, сэр. Японское море.

Голос из динамика, перебиваемый помехами: “Алло, Вашингтон. Алло! Говорит командир подводной лодки “Энтерпрайз”. Полчаса назад отказал реактор. Всплыли в районе с координатами: 125 градусов восточной долготы, 39 градусов 14 минут северной широты. Ремонт реактора невозможен. Ждем помощи и буксира. Капитан-лейтенант Бирнс”.

Министр (смотрит на карту-табло. На ней в районе Японского моря начинает мигать зеленая лампочка). Вот… вот оно. Они начинают выводить из строя наши атомные лодки. Кто это сделал? (Поворачивается к сенатору.) Вы?! (К Клинчеру.) Вы?! Ну что ж, мы погибнем, но и вы погибнете вместе с нами! Все! Все! (Осторожно подходит к портьере, кладет руку на задний карман. Рывком отдергивает портьеру. За ней никого нет.)

Адъютант. Прикажете направить буксир, сэр?

Министр. Что — буксир! Что — буксир, полковник! Это начало — в конец. Все сразу. Все…

Клинчер пятится к двери, исчезает. За ним исчезает Хениш.

Снова зуммер.

Голос в динамике кричит: “Алло! Говорит подводная лодка № 21! Отказал реактор, отказал реактор! Исправить не можем. Всплываем в территориальных водах русских. Нас могут интернировать. Радируйте, что делать. Шлите помощь! Прием!” Сопротивляться! Не сдаваться! Атомный залп!

Адъютант. Но… приказ об атомном залпе отдает президент, сэр.

Министр. Президент! И он красный, и он коммунист! Все вы, все…

Зуммер.

Голос из динамика: “Алло, докладывает командир подводной лодки “Трешер-2”. Отказал реактор, отказал реактор. Всплываем в русской зоне. Затирают льды. Радируйте, что делать. Шлите помощь. Прием!” (Смотрит на карту. Там мигает уже семь зеленых лампочек.) Вот оно! Значит, они нас… все по Кеннету. Задача имеет только одно решение. И ничего поделать нельзя.

Зуммер.

Голос: “Алло, докладывает служба наблюдения восточного сектора. Наблюдаем всплытие советских подводных лодок. Видим с самолетов три лодки… четыре… пять…” Пять красных мигающих лампочек загорается на карте-табло в Атлантическом океане. Теперь они — залп. Все по Кеннету, задача имеет только одно решение…

Зуммер.

Голос: “Алло, докладывает служба наблюдения Тихоокеанского сектора. Наблюдаем всплытие советских подводных лодок. Семь подлодок… восемь…” Они нас! Они нас… Как в страшном сне, когда убивают — и не можешь пошевелиться. Нет! Нет! Надо решить эту стратегическую задачу. Решить сейчас. Значит, если они нас — мы их… нет, мы их — они нас… Нет, не то! Мы — нас, они их… Они нас — мы их… Что это я? (Трет виски.) Бедная моя голова!

Адъютант. Что же делать, сэр? Надо что-то делать!

Министр. Тсс… тихо. Я решаю стратегическую задачу. Они нас — мы их. Нет, они их — мы нас… Нет, не то.

У него сейчас такое интересное лицо, что Парней не выдерживает, наводит фотоаппарат. Белый свет лампы-вспышки.

Что — уже?! (Прикрывает лицо.) Уже! А-а-а-а! (Выбрасывается в окно.)

Адъютант вскакивает, бросается к окну. Смотрит. Поворачивается к Пирнею.

Пирней (растерянно). Я только хотел…

Затемнение справа.

Освещается левая сторона сцены: кабинет Шардецкого. За окном медленно угасает зелено-синее зарево.

Шардецкий и Макаров смотрят на него.

Шардецкий. Вот и все…

Макаров. А вы поседели за эти два года, Иван Иванович. Совсем белый стали.

Шардецкий. Да. В Москве, Олег Викторович, непременно сообщите в Министерство сельского хозяйства: в этом году весна наступит на две недели раньше, чем обычно. И пусть по опасаются, будто это оттепель, каприз погоды — нет. Будет ранняя дружная весна.

Макаров. И это вы рассчитали, Иван Иванович?

Шардецкий. Да. Мы все рассчитали… все, что можно рассчитать. Пусть хоть это используют.

Затемнение слева.

Освещается правая сторона: кабинет-лаборатория Голдвина. Из окна и из реакторного зала в комнату льется зелено-синее свечение. Голдвин в кресле отдыхает, У пульта ассистент.

Ассистент. Цепная реакция замедлилась, профессор!

Голдвин. Выдвигайте все стержни, выводите реакторы на критический режим. И распорядитесь, чтобы это сделали в остальных лабораториях. Я устал.

Ассистент. Но… это же опасно!

Голдвин. Теперь не опасно, Френк. Не опасно, мой мальчик.

Ассистент. Я Джон, сэр! Джон Кейв, пора привыкнуть. Френка Гарди уже нет в живых! (Осторожно поворачивает рукоятку на пульте. Учащается треск счетчика). Вы слышите, профессор! Мы… не облучимся, как доктор Гарди?

Голдвин (встает, подходит к пульту). Да, вы Джон. Конечно, вы Джон, а не Френк, — тот никогда не сказал бы такую глупость. Пустите! (Резко вращает рукоятку. Говорит в микрофон.) Внимание, всем лабораториям вывести стержни из реакторов. Все стержни! (Ассистенту.) Мы не успеем облучиться, Джон Кейв, не пугайтесь. Через час — другой ядра успокоятся.

Свечение в реакторном зале начинает угасать. Счетчик потрескивает реже, чем раньше.

Ассистент. Цепная реакция замирает, профессор! Это при выведенных-то стержнях. Значит…

Голдвин. Значит, реакторы сделали свое дело — и теперь погаснут надолго. Вот и все, Френк… (Поворачивает кресло к окну, садится. Лицо его освещает зеленый свет. Голос его звучит теперь из динамика). Прощай, великая наука! Как и все другие, ты возникла в поисках истины. Мы развивали тебя из самых лучших побуждений. Ни на какую другую не истратил мир больше труда и денег, чем на тебя. И ни от какой другой он не получил меньше пользы, чем от тебя… Все, что хотят от себя сейчас люди: чтобы ты не принесла им вреда. Пусть будет так! Так ты хотел, Френк. Я думаю о тебе, как о живом… да ты и в самом деле жив. Ты в гораздо большей степени жив, чем те люди, что каждый день умирали от страха за свое благополучие…

Появляются Клинчер и Хениш.

Клинчер. Что все это значит, профессор? Что вы сделали?

Голдвин (оборачивается). Выполнил работу, за которую брался, генерал. А, коллега Хениш! Как ваши дела? Надеюсь, акции “Глобус компани” стоят высоко?

Хениш. Вы… вы… нарочно устроили этот трюк, чтобы разорить меня! Но не выйдет, нет! Через день-два ваши дурацкие эффекты прекратятся, распад и деление ядер восстановится. Все будет по-прежнему! Я свое возьму!

Голдвин. Вы напрасно оставили физику, Хениш. Тогда бы вам легче было понять, что ни через день, ни через год радиоактивность не восстановится. Заряда устойчивости хватит лет на пятьдесят… если не на все сто. У людей будет достаточно времени поразмыслить.

Клинчер быстро отходит к телефону, снимает трубку, набирает номер. Хениш бросается к тому же телефону, нажимает рычажки, вырывает у Клинчера трубку. Идет борьба.

Клинчер. Позвольте, сенатор, я первый! (Вырывает трубку.)

Хениш. Нет, уж вы позвольте!

Борьба. Победила армия. Хениш летит на пол.

Клинчер (быстро набирает номер). Белый дом? Говорит генерал Клинчер. Немедленно соедините меня с президентом…

Хениш поднимается, оглядывается.

Господин президент? Докладывает бригадный генерал Клинчер, руководитель исследовательского Центра “Нуль”. Рад сообщить, господин президент, что работы по…

Хениш хватает с лабораторного стола массивный прибор, обрывает провода, бьет Клинчера по голове. Тот роняет трубку, опускается на пол.

Ассистент (хватается за голову). Что вы делаете! Это же гальванометр!

Хениш (лихорадочно набирает номер). Алло, Стюарт! Это Хениш. Продавайте все акции. Все, что мы накупили. Да, все, вам говорят!

Голос Голдвина. Дорогую цену заплатило ты за страх, человечество. А ведь это не последняя опасность на твоем пути.

Хениш. Продавайте! Продавайте! (Голос его срывается.) Продавайте!!!

Занавес