Фабрика грез Unlimited

Глава 27 Воздух полон детей

– Блейк, а мы сможем летать?

– Научи нас летать…

По выходе из гаража меня обступили десятки детей. Я беззлобно от них отмахивался, не без гордости оглядывая увитые цветами фасады магазинов. После стольких мучительных дней я чувствовал себя полностью преображенным, ко мне вернулась уверенность в себе. Я смог не только снова полететь, но и вобрать в себя тело Мириам. Подобно огромной птице, я совокупился и напитался в полете. Смогу ли я питаться другими жителями города, использовать их глаза и языки, мозги и половые органы для создания летающей машины, которая унесет меня прочь? Теперь я почти не сомневался в беспредельности своих сил, в том, что я способен на все, что ни придет мне в голову.

Сопровождаемый толчеей спорящих друг с другом детей, я дошел до молла и остановился среди телевизоров и спальных гарнитуров. У моих ног порхала стайка воробьев, гонявшихся за обрезками плода хлебного дерева. Куда ни посмотри, осмелевшие птицы снова поднимались в небо.

– Дэвид! Джейми! – Я решил немного их развлечь – и отвлечь. – Ребята, все вы, смотрите на меня!

Я ловил прыгавших среди денег воробьев и помещал их, словно бывалый фокусник, в сложенные лодочкой ладони. Птицы почти мгновенно вливались в мою плоть, я чувствовал запястьями, как колотятся их крошечные сердца – дробный, лихорадочный перестук. Затем, к полному восторгу детей, я щелкнул пальцами и выпустил на свободу совершенно ошалелого воробья. Пока воробей поправлял свои изрядно измазанные перья, с крыши одного из соседних автомобилей на него бросился молодой сокол. Я хлопнул ладонями и вобрал в себя тяжелую птицу, ощущая в своих локтях ее сопротивляющиеся когти, в лопатках – мощные крылья.

Не в силах понять, как я проделываю эти фокусы, дети восторженно завизжали; Джейми задрал голову и кричал прямо в небо, предостерегая его, что я способен на все. И только Дэвид все еще во мне сомневался. Стоя у супермаркета, он осыпал Рейчел неразборчивой скороговоркой, явно не уверенный, что из всего этого может получиться. Следующий час я разгуливал по улицам с видом великого мага, срывая аплодисменты восхищенной аудитории. Я впитал десятки птиц, выхватывая их из воздуха, а затем проталкивая в тайные люки своих ладоней.

Мое тело превратилось в истерически щебечущий и вопящий сумасшедший дом разозленных птиц. Когда я остановился у супермаркета, Дэвид поспешно отшагнул в сторону, бормоча Рейчел какие-то предупреждения. Пока дети носились вокруг и вопили, я выпустил с дюжину синиц, тукана и всклокоченного сокола, который вырвался из моих плеч с криком отвращения и негодования. Затем я наклонился, и из моей спины вылетел фламинго, нервозный калека на длинных, подламывающихся ногах. Под восторженные крики детей он вскарабкался мне на плечи, взмахнул крыльями и полетел к автозаправке. Я закрыл лицо руками и извлек изо рта пару колибри. В качестве финального акта я выпустил из своего тела сразу всех остававшихся там птиц, окружив себя бешеным пернатым вихрем.

В восторге, что доставил такое удовольствие детям и их матерям, я вспомнил, как пытался разыгрывать Гаммельнского крысолова в том Лондонском парке. Не было ли у меня тогда предощущения, что придет день, и я действительно обрету такие силы? Я хотел научить этих детей летать и ловить своими телами птиц, хотел, чтобы мужья сливались воедино со своими женами, юноши – со своими возлюбленными, дети – с родителями в предуготовлении к заключительному полету в незримые эмпиреи воздуха.

Шеппертон охватила летательная лихорадка. Дети носились по моллу с авимоделями в руках и канючили у родителей, чтобы те прогуляли их по воздуху. К тому времени, как я, возвращаясь к реке, достиг военного мемориала, за мною выстроилась нестройная процессия из нескольких сотен людей.

За мемориалом дорога к парку шла под гору.

Увлекаемые спуском и мечтой, дети вперемешку со своими родителями бежали за мной, дергая лохмотья моего комбинезона.

– Блейк!

– Не уходи, Блейк, останься!..

Стараясь вырваться из тесной, душной сутолоки, я взмыл в воздух и продолжил свой путь на высоте трех футов над землей.

– Возьми нас с собой!..

– Блейк!..

Вздохнув наконец свободно, я повернулся к не отстававшим от меня людям. Они кричали и тянули ко мне руки, как беженцы, боящиеся, что их так и оставят посреди джунглей в заброшенном поселке.

– Ну так что же, вперед! Все вы! Летите! Двое молодых людей в мотоциклетных куртках прыгали по дороге, пытаясь уцепиться за воздух. Средних лет женщина подставила лицо солнцу и яростно крутила бедрами, словно пытаясь вылезти из своих корсетов; все дергались и тряслись, смеясь друг над другом, как люди, атакованные роем дружелюбных, безболезненных ос. И только дети не спускали с меня серьезных глаз. Ближайшие из них тянули руки, пытаясь коснуться моих ступней.

– Блейк, ну пожалуйста…

Белобрысая девочка с короткими косичками хотела подкупить меня шоколадкой. Я нагнулся, взял ее за плечи и поднял к себе. Она парила в шумном воздухе и придерживала норовившую задраться юбку, а затем наклонилась и втащила мне на руки своего младшего братика.

В мгновение ока воздух наполнился детьми. Они радостно вопили, глядя на свои ноги, болтающиеся над запрокинутыми родительскими лицами.

– Сара, осторожнее…

Пытаясь достать вскинутыми руками до дочери, встревоженная мать оторвалась от земли. Яростно, как на велосипеде, крутя ногами, она взмыла в воздух, обняла свою драгоценную Сару и, счастливо улыбаясь, поплыла вместе с ней к парку.

Сопровождаемый процессией, я снова двинулся вдоль дороги – огромный воздушный змей, волокущий над землей длинный, тяжелый хвост. Оставшиеся позади подпрыгивали и трясли ногами, изо всех сил стараясь улететь. Какому-то парню это удалось, и он тут же втащил к себе свою подружку. Отставной вояка с тростью-сидением взмыл в воздух без всяких малопристойных дерганий, совершенно вертикально. Догоняя нас; он махал своей тростью, словно желая поделиться некими, только что усвоенными секретами летания.

Из боковых улочек выбегали припоздавшие семьи и тут же к нам присоединялись. Бизнесмены и чиновники, третий уже день прогуливавшие работу, отшвыривали свои портфели и бежали следом за нами: они сцеплялись руками и, в голос хохоча, передразнивали потешное взбрыкивание летевших в хвосте людей, а затем, к собственному своему удивлению, тоже отрывались от земли.

К тому времени, как моя свита добралась до парка, в ней было уже с тысячу, а то и больше людей. Последними подтянулись кинотехники и артисты в своих допотопных подтяжках и стрекозиных очках, мясник в белом переднике, раздававший остатки своего мяса счастливой компании собак и кошек, и двое автомехаников в насквозь промасленных комбинезонах.

У телефонной будки стоял единственный полицейский, он смотрел на нас с глубочайшим недоверием, решая, по всей видимости, не следует ли вынести всему городу предупреждение за серьезное нарушение местных законов, какого-нибудь средневекового установления против безбожных, беспорядочных, безрассудных, бесцельных и безнравственных полетов. Но затем полицейский понял, что остался в Шеппертоне один-одинешенек. Он отшвырнул свой велосипед, побежал вслед за нами, взмыл в воздух и деловито поплыл в процессии замыкающим – бдительный страж, обеспечивающий арьергард.

Однако и он не был последним; по опустевшей улице бежали трое увечных детей. Джейми подскакивал и вертелся на своей железной ноге, словно давно уже знал, что это – секретная катапульта, которая вскинет его когда-нибудь к небу. Дэвид тяжело трусил следом, задыхаясь и не в силах объяснить своей подопечной, куда это все подевались. Слепая девочка наклоняла голову и прижимала руки к ушам, совершенно сбитая с толку сотнями знакомых голосов, доносящихся почему-то сверху, детскими взвизгами из теснящегося людьми воздуха.

Я остановил процессию, чтобы дети к нам присоединились. Полицейский и кто-то из артистов наклонились, ловя их за руки. Сделав еще одно отчаянное усилие, Дэвид поднялся в воздух с глазами, расширившимися от ощущения, какой непривычно легкой стала его огромная голова. Следом за ним поднялся и Джейми, его изувеченные ноги двигались длинными, изящными толчками. Однако Рейчел не последовала их примеру; ничего не понимающая, перепуганная криками, она бросилась назад, мгновенно затерявшись среди телевизоров и посудомоечных машин. Прежде чем я успел что-либо сделать, Дэвид и Джейми помахали мне руками и вернулись на землю, чтобы найти ее и утешить.

Как ни жаль мне было их оставлять, я уже смотрел на небо и на заждавшееся солнце. Как авиалайнер на взлете, процессия круто взмыла вслед за мной под озадаченными взглядами пасущихся в парке оленей. Провожаемый многочисленными ахами и охами, Шеппертон быстро ушел вниз, впереди показался длинный изгиб реки. Меч-рыба, дельфины и летающие рыбы призывно взмывали нам навстречу, вдребезги дробя серебряное зеркало воды.

Мы кружили над городом, поднимаясь все выше и выше. Прохладный воздух остудил разгоряченные головы моих последователей: мало-помалу они приумолкли. Летевшие рядом со мной дети запрокидывали головы к солнцу, встречный поток струил их волосы. В подражание мне они держали руки прямо по бокам, у них и у их родителей, у старых и молодых были восторженные лица, лица людей, пробуждающихся от долго сна.

Мы были уже в миле над Шеппертоном, островком джунглей, отгороженным от внешнего мира сплошной бамбуковой стеной, амазонским анклавом, неведомо как оказавшимся в мирной долине Темзы. Улицы опустели, все жители были здесь, со мной, за исключением стариков из гериатрического отделения и моей семьи. Отец Уингейт стоял на берегу среди своего палеонтологического инструментария и ободряюще махал мне соломенной шляпой. Миссис Сент-Клауд наблюдала за происходящим из окна своей спальни, не в силах поверить своим глазам – и все равно радуясь за меня. Старк вышел из катафалка, он распаковывал свой дельтаплан, словно намереваясь к нам присоединиться. Мириам, моя небесная невеста, так и не снявшая своего подвенечного платья, стояла на лужайке, окруженная не в меру страстными пеликанами, в ожидании, чтобы я сошел с неба и избавил ее от этих докучливых ухажеров.

Прямо над церковью я остановил процессию и подождал, пока подтянутся задние. Весь Шеппертон летал вокруг меня с вытянутыми по бокам руками – моя паства, сошедшаяся к службе в соборе моего неземного тела. Их лица утратили всякое выражение, без остатка ушли в почти летаргическое бодрствование. Прохладный воздух раздувал юбки девочек, играл волосами маленьких мальчиков. Их родители смотрели на мой сияющий образ, словно впервые узрев внутри меня себя самих.

Ближе всех ко мне была десятилетняя девочка, первой поднявшаяся в воздух, ее правая рука все еще сжимала шоколадку. Я взял ее за запястья и нежно привлек к себе.

Девочка судорожно затаила дыхание, боясь выскользнуть и рухнуть на пустые улицы, к смерти.

Я ждал.

Затем в приливе безоглядного доверия она схватила меня за руки и крепко обняла. Я прижал ее к своему нагому телу. Холодный воздух яростно пытался нас разделить, открывал сотни путей к нашей общей смерти внизу. Однако солнце сплавило ее кожу и мою воедино, и я вобрал ее в себя. Я почувствовал, как бьется ее сердце в моем, ее легкие торопливо хватали воздух в широких шатрах моей груди. Ее тонкие руки направляли движение моих рук, когда я протянул их через искрящийся воздух, чтобы обнять ее младшего брата.

– Стивен… иди сюда.

Я слышал ее голос, говорящий из моей гортани.

Мальчик помедлил, в его круглом лице отражалось солнце. Затем он бросился мне на грудь, словно ныряя в теплое озеро. Его голова прижалась к моей груди, его руки искали вход в мое тело. Успокоив Стивена, я впустил его в себя, проглотил его рот, прохладные губы и нежный язык, вдохнул его горячее дыхание, позволил ему войти в мою плоть и раствориться в ней.

С новыми силами, полученными от двух этих маленьких душ, я двинулся сквозь процессию, подзывая к себе сотни мужчин и женщин, широко раскинувших руки в безостановочно струящемся воздухе.

– Эмили… Аманда… Бобби…

Я быстро обнял всех остальных детей, следовавших за мною с самого утра, вобрал их узкие бедра в мои. Когда в глазах родителей появлялась тревога, я выпускал детей из себя, как некое доброе морское чудовище, исплевывающее миног, поселившихся у него в пасти. Они крутились вокруг меня, хохоча и размахивая руками, и я снова вбирал их в себя, одного за другим.

Я двинулся дальше и тронул за плечи молодую мать, чьего сына я уже принял. Ее крепкое тело сцепилось с моим в почти удушающем объятии. Я изнутри ощутил ее длинные ноги и крепкие бедра, ее острые зубы чуть прикусили мой язык. Ее кости плотно сплелись с костями ее сына в пучинах моего костного мозга.

Гипнотизер в усыпленной им аудитории, я обнял их всех: стариков и старух, мужей и жен, полицейского и отставного вояку, тела разжиревшие и хрупкие, нескладные и изящные. И всякий раз в глазах каждого из них я видел все ту же безоглядную уверенность и гордость за меня. Последним оказался молодой киноартист в старинном летном обмундировании. Он обнял меня счастливо и радостно, вступил в мое тело, как любовник.

Один в опустевшем вдруг небе, я разрезал воздух огромными толчками – могучий архангел, готовый наконец осуществить свой побег. Далеко внизу, в безвоздушной пропасти безлюдных улиц, тысячи птиц разметали беспомощными крыльями ворохи бесполезных банкнот.

Я воспарил над шоссе, готовясь приземлиться где-нибудь в ближних полях и высадить всех моих пассажиров, оставить жителей целого города в густой пшенице, на удивление фермерам.

Однако чем дальше продвигался я на север, тем сильнее противился мне воздух. Ветер наваливался на меня всем своим огромным телом. Каждая моя жила, каждая связка, каждый нерв и каждое кровяное тельце ощущали неодолимую тягу назад, заселившие меня люди крепко держали меня на привязи своей привязанности. Тысячи преданностей и потребностей образовали неприступную стену, вдоль которой неслись мы по незримому кругу.

Обессиленный, я дал увлечь себя к центру города и пассивно воспарил над безлюдными улицами в окружении нежных, ватных облаков. Земля валилась из-под моих ног, небо разгоралось все ярче, рассекаемый воздух холодил мою кожу. Горожане покоились во мне безмятежно и безбоязненно – спящие пассажиры гондолы, подхваченной потоком ввысь устремленного сна. Они уносили меня к солнцу, страстно спеша раствориться в светлом причастии света.

Полный решимости бежать от них, от неминуемой огненной смерти, я собрал все свои силы и спикировал на Уолтонский мост, как взбесившийся летчик-испытатель. И снова мои пассажиры увели меня с намеченного пути, воздвигли невидимую, непреодолимую преграду. Ярости полный, я свернул от вдруг затвердевшего воздуха и притворился, что поднимаюсь к солнцу, а затем бросился в пустынное ущелье молла, чтобы разбить нас всех об узорчатый камень мостовой, разбросать трупы – свой и всех горожан – по выставленным из магазинов диванам и телевизорам.

Земля летела на меня в свисте набегающего воздуха. Но в последний момент я снова ощутил смиряющую силу населивших меня людей, теплую руку, которая сдержала мое падение, легко и уверенно провела меня над крышей гаража. Я выпустил всех их в свободный полет, оставил надежду бежать и повел свою огромную свиту к площади перед супермаркетом на посадку. Беспомощный и изнуренный, я привалился спиной к какой-то машине и смотрел на радостно приземляющуюся толпу; вот так же мог бы чувствовать себя безумный водитель поезда «русских горок», вознамерившийся было насмерть разбить всех своих пассажиров и остановленный дружелюбной улыбкой ребенка. Везде, куда ни посмотришь, с неба на землю валились возбужденные, с горящими глазами шеппертонцы под водительством орущих и визжащих детей. Старый вояка держал свою палку не за тот, какой нужно, конец и укоризненно махал ею голубому, в ватных хлопьях небу. Покачивающиеся от головокружения женщины одергивали юбки, мужчины поправляли растрепавшиеся в полете волосы. Усталый, но довольный полицейский тяжело опустился в выставленное перед мебельным магазином кресло, щеки его Аылали. Люди указывали друг другу на небо, исполосованное нашими инверсионными следами, – кошкину колыбель извилистых белых бечевок, простегавшую воздух подобием ангельской хореографии. Я ясно видел над Уолстонским мостом и киностудией резко изогнутые следы своих тщетных попыток бежать, они быстро растворялись в беспокойном воздухе.

При всей своей ярости, я не мог не понимать, что прикован к этому городу не только нуждой его обитателей во мне, их все растущим пониманием, что я отомкнул для них дверь в их реальный мир, но и ограниченностью своей собственной вселенной. Но это не главное; глядя на этих людей, каждая клеточка которых пела от счастья, глядя, как они машут мне руками и улыбаются, паря над своим городом, я отчетливо сознавал, что вырвусь на свободу лишь при одном непременном условии – если сумею сбросить с себя путы их любви и привязанности.

Рука в руке, люди разбредались по своим тихим улочкам, весело вспугивая засидевшихся на земле птиц. Проходя мимо меня, они улыбались с ласковой застенчивостью любовников, познавших самые потаенные уголки моего тела. Их остуженная полетом кожа вспарывала душный летний вечер туннелями прохладного, свежего воздуха.

Но их было меньше, чем прежде, до полета. Две тревожные, встрепанные ветром матери тщательно обыскивали опустевший молл, вглядывались в безразличное небо.

– Сара, милая, лети сюда…

– Бобби, пускай теперь птички полетают…

Я прошел мимо них почти нагой, в жалких лохмотьях, бывших некогда летным комбинезоном. Я чувствовал в себе тела десятилетней Сары, ее маленького брата и еще одного мальчика, подростка. Завидуя их свободе, я не выпустил их перед приземлением. Я нуждался в их телах и душах, черпал в них силы. Они будут вечно играть во мне, бегать по темным лугам моего сердца. За все четыре дня, проведенные мною в Шеппертоне, я не съел ни крошки, но зато я вкусил плоти этих детей и понял, что моя пища – они.