Эволюция

Эпилог

Снова наблюдали группу одичавших детей — на сей раз на острове Бартоломе. Поэтому Джоан и Люси захватили сети, электрошоковые пистолеты и винтовки с усыпляющими зарядами, и сейчас плыли по Тихому океану на своей лодке на солнечных батареях.

Ровный свет экваториального солнца отражался от воды на рябую кожу Джоан. Сейчас ей было пятьдесят два, но она выглядела гораздо старше — настолько сильный ущерб нанесла её коже, не говоря уже о волосах, окружающая природа, изменившаяся после Рабаула. Но Люси за свою недолгую жизнь встречала очень мало действительно старых людей, и ей мало с кем можно было проводить сравнения: для неё Джоан была просто Джоан — её матерью, её ближайшей спутницей.

День был ясным, полосы немногочисленных облаков тянулись в вышине. Солнце ярко освещало большой парус, служивший также солнечной батареей, который раскинулся над головой Люси. Тем не менее, женщины завернулись в свои защитные пончо и каждые несколько минут поглядывали на небо, опасаясь дождя, который мог бы обрушить на них ещё больше пыли — токсичных, иногда радиоактивных осколков, бывших когда-то полями, городами и людьми, которые теперь целиком окутывали планету, словно тонкая серая пелена.

И, как всегда, Джоан Юзеб всё говорила и говорила.

— Ты же знаешь, у меня всегда была слабость к британцам, упокой господь их души. Конечно, во времена своего расцвета они не всегда вели себя хорошо. Но без них человеческая история Галапагосских островов была довольно унылой: безрассудные норвежские фермеры, эквадорские тюремные лагеря — и все поедали живую природу с такой скоростью, с какой могли. Даже американцы использовали острова как бомбардировочные полигоны. Но всё, что сделали для Галапагосов британцы — это забросили туда на пять недель Дарвина, и всем, что они оттуда забрали, была теория эволюции.

Люси позволяла себе пропускать мимо ушей болтовню Джоан — это случайное эхо из мира, которого она никогда не знала.

В вышине кружились фрегаты, следуя за лодкой так же, как они преследовали рыбацкие суда и туристические теплоходы, когда-то теснившиеся в этих водах. Это были крупные худые чернопёрые птицы, которые всегда больше всего напоминали Люси птерозавров из книг её матери и с выцветающих распечаток. Ей подумалось, что она заметила в воде морского льва, возможно, привлечённого гудением электрического двигателя лодки. Но эти симпатичные млекопитающие сейчас были редкостью, отравленные ядовитым мусором, всё ещё циркулирующим по ленивым океанам.

Галапагосские острова были группой вулканических конусов, поднявшихся несколько миллионов лет назад над поверхностью Тихого океана на экваторе, в тысяче километров к западу от Южной Америки. Некоторые из них были лишь немногим больше, чем кучей вулканических валунов, наваленных друг на друга. Но другие претерпели собственную геологическую эволюцию. Например, на Бартоломе более мягкие внешние стены старых конусов подверглись разрушению, а прочные вулканические пробки, находившиеся внутри них, приобрели тёмно-красный цвет по мере того, как ржавело железо, которое в них содержалось. И вокруг этих старых образований разлилась более молодая лава — поля лавовых бомб, труб, конусов, словно серовато-чёрное лунное море, омывающее подножия прочных древних монументов.

Но здесь, на этих молодых, ещё не до конца сформировавшихся островах была жизнь: конечно же, была — клочки той жизни, которая некогда была самой знаменитой в мире.

Она видела птицу, стоящую, вытянувшись, на маленьком мысе. Это был нелетающий баклан: потрёпанный и чёрный, существо с обрубленными бесполезными крыльями и маслянисто поблёскивающим оперением. Стоя в одиночестве на своём куске вулканической скалы, он смотрел в море — терпеливый и неподвижный, как многие представители дикой природы этих лишённых хищников мест, словно он ожидал чего-то.

— Уродцы, уродцы, — пробормотала Джоан. — Эти острова, птицы и звери. Конечно же, они замечательные, но уродцы. Острова всегда были великими лабораториями эволюции. Изоляция. Пустота, заселённая горсткой видов, которые приплыли на плотах или прилетели, а затем в ходе адаптивной радиации заняли все пустующие ниши. Как этот самый баклан. Вот, как далеко можно уйти за три миллиона лет, ты видишь: на полпути между пеликаном и пингвином. Однако же, дай ему ещё несколько мегалет, и эти бесполезные крылья станут настоящими плавниками, перья будут по-настоящему водоотталкивающими, и, интересно, кем они станут тогда? Неудивительно, что именно здесь открылись глаза у Дарвина. Ты можешь увидеть, как работает отбор.

— Мам…

— Конечно же, ты всё это понимаешь, — она поморщилась, и её похожее на маску лицо скривилось. — Знаешь, судьба стариков — это превратиться в собственных родителей; именно так имела обыкновение говорить мне моя мама. Не может быть такого разговора, который не превратился бы в лекцию.

Они направились к берегу на пологом пляже. Лодку вынесло на берег, и Люси выпрыгнула из неё; под её ногами, обутыми в сандалии, хрустнул грубый чёрный песок. Она развернулась, чтобы помочь своей матери, а затем они обе сделали усилие и быстро и проворно выгрузили своё оборудование.

Когда Джоан начала расставлять ловушки, Люси взяла пару винтовок со снотворным и отправилась патрулировать пляж.

Сам пляж был жутким местом. Чёрный лавовый песок был усеян такими же чёрными камнями. Даже море казалось чёрным, словно море нефти, из-за тёмного дна. Издалека она смогла разглядеть мангровые деревья — растения, способные использовать солёную воду, вспышку зелени на фоне чёрного и красного цвета камней.

И здесь же были морские игуаны, выстроившиеся рядами, словно жирные метровые скульптуры, и их бесстрастные морды были повёрнуты к солнцу. Они и сами были чёрными, настолько тёмными и неподвижными, что нужно было приглядываться, чтобы распознать в них живых существ, а не пугающее образование из застывшей лавы. Попавшие в эту лабораторию Дарвина, переплыв через океан на естественных плотах вместе с черепахами, предки игуан были обитателями суши, древесными существами. Они постепенно приспосабливались кормиться морскими водорослями, которые добывали в морской воде. Но они выплёвывали лишнюю воду — в воздухе слышалось их покашливание; в солнечном свете искрились небольшие струйки, брызжущие у них изо рта — и они должны были рассчитывать на солнечное тепло, чтобы переработать в своих желудках скудную закуску.

Люси держала винтовку наготове. Если вокруг были дикие дети, стоило быть начеку.

Во время схваток за места на последних нескольких судах, уходивших на материк, дети были брошены здесь отчаявшимися родителями. Слабые быстро умерли, и их кости усеивали берега и скальные обнажения, подобно костям морских львов, игуан и альбатросов. Но некоторые из детей выжили. В действительности было бы неверно употреблять здесь слово «дети», поскольку они пребывали здесь уже достаточно долго, чтобы дать начало второму поколению — детям, которые выросли, зная только эти бесплодные скалы и бесконечный океан, детям, которые были ещё более бессловесными и бескультурными, чем их родители. Дикие дети, лишённые инструментов, владеющие лишь зачаточным языком — и всё же люди, которых можно было отмыть и воспитать.

А ещё они могли укусить тебя за ногу.

Ловушки Джоан были простыми: не больше, чем просто скрытые сети и ловушки, где приманкой была пряная еда с сильным запахом. Расставив их, она и Люси скрылись из поля зрения в тени туфового обнажения — хрупкой, легко подвергающейся эрозии лавы — и приготовились ждать диких детей.

Со времён Рабаула жизнь Джоан и её дочери была трудной — но тогда она была трудной у любого из жителей планеты. Пусть даже её великий проект с сопереживанием пошёл прахом, Джоан не прекратила работать. Держа на буксире наивную маленькую Люси, она удалилась сюда, на Галапагосы.

Как ни парадоксально, эти хрупкие острова относительно хорошо сохранились после великой глобальной катастрофы. Когда-то здесь жило всего семнадцать тысяч человек, главным образом мигрантов с материкового Эквадора. До Рабаула здесь возникали постоянные трения между потребностями этого растущего и возмущённого населения и уникальной живой природой, номинально охранявшейся в соответствии с законами национального парка Эквадора. Но острова всегда кормились ресурсами материка. Когда после Рабаула всё треснуло по швам, когда прекратили прибывать корабли, большинство населения сбежало домой.

И вот острова, в значительной степени освободившиеся от людей — и ещё от их спутников, крыс и коз, и от их отбросов, сточных вод и нефтепродуктов — снова начали процветать на свой скромный лад.

Джоан и Люси — и ещё горстка других людей, в том числе Алиса Сигурдардоттир до самой своей смерти — обосновались в руинах постройки на острове Санта-Крус, которая когда-то была Станцией Исследования имени Чарлза Дарвина, и вместе с местными жителями, оставшимися здесь, посвятили себя помощи существам, которые так заинтриговали самого Дарвина во времена разгоравшегося вымирания.

Какое-то время связь ещё сохранялась. Но затем высотные электронно-импульсные бомбы, которыми пользовались в разгар грязных многополярных войн, разрушили ионосферу. И когда последние спутники в небе были сбиты, настал конец телевидению, и умолкло даже радио. Джоан долго поддерживала режим приёма — до тех пор, пока оставались работоспособными их устройства, и пока оставался заряд. Но минули уже годы с тех пор, как они хоть что-то слышали.

Теперь никакого радио. Никаких инверсионных следов в небе, никаких кораблей на горизонте. Внешний мир просто не существовал, ни для кого и ни для чего.

Они привыкали к изоляции. Всегда следовало помнить, что, когда что-нибудь изнашивалось, это терялось навсегда. Но запасы, оставленные теми тысячами людей, которые пропали — инструменты и одежда, батареи и факелы, бумага и даже консервированная пища — поддержат существование этого небольшого сообщества, насчитывающего менее сотни человек, всю их жизнь, даже с избытком.

Мир мог подходить к концу — но пока не здесь и не сейчас.

Человечество не исчезло: конечно же, нет. Величайшей финальной драме, которая разыгрывалась по всей планете, предстояло длиться ещё много лет, и даже десятилетий. Но иногда, когда Джоан думала о самом далёком будущем, она понимала, что не могла представить себе, какое будущее ожидает Люси, всего лишь восемнадцатилетнюю сейчас, и детей, которые будут после неё — вообще ни единой мысли. И потому она главным образом не думала об этом. А что ещё можно было там делать?

У ног Люси по камням носились крабы, ярко-красные на фоне чёрной поверхности, с лазурно-голубыми глазами, торчащими на стебельках.

— Мам?

— Что, дорогая?

— А ты когда-нибудь думала о том, правильно ли мы поступаем по отношению к этим детям? Я имею в виду, что, если бы бабушка и дедушка тех морских игуан сказали: «Нет, вам не стоит есть эту слизистую морскую штуковину. Возвращайтесь обратно на деревья, где вы должны жить».

Глаза Джоан были закрыты.

— Мы должны позволить детям эволюционировать, словно игуанам?

— Ну, может…

— Чтобы потомки горстки детей смогли приспособиться, многие из тех, кто сейчас остаётся в живых, должны умереть. Боюсь, что у нас, людей, нет морального права сесть в сторонке и позволить этому случиться. Но, если наступит день, когда мы не сможем помочь им, ну, в общем, тогда в дело вступит папа Дарвин, — Джоан пожала плечами. — Они наверняка приспособятся, будь уверена. Но результат может быть не слишком похожим на нас. Чтобы выжить здесь, бакланы утратили способность к полёту — возможно, самый прекрасный дар из всех. Интересно посмотреть, что они унаследуют от нас. Конечно, это лишь моё предубеждение. Но разве не замечательно было бы представить себе, что, каким бы жестоким не казался нам процесс эволюции, однажды его результатом могло бы стать нечто новое и в некотором смысле лучшее, чем мы?

Несмотря на жару, Люси содрогнулась:

— Это страшно.

Джоан похлопала Люси по ноге.

— Испугаться — это хорошо. Это показывает, что ты начинаешь пользоваться своим воображением. Понимание того, кто мы такие и как мы оказались здесь — это иногда пугает меня даже сейчас.

Люси сжала её руку.

— Мама, я должна это сказать. Твой взгляд на жизнь настолько безбожный…

Джоан немного отодвинулась.

— Ах. Я знала, что этот день настанет. Итак, ты обнаружила в небесах великого Жу-Жу.

Люси почувствовала, что на неё необоснованно нападают.

— Ты всегда побуждала меня читать. Я просто считаю, что было бы трудно предполагать, что бог — это ничего, кроме антропоморфического построения. Или что мир — это всего лишь… огромный механизм, перемешивающий наши крошечные жизни, трансформирующий наших детей, словно горстку водорослей в тарелке.

— Хорошо, может быть, для бога всё ещё остаётся место. Но какого рода бог вмешивался бы всё время? И разве эта история не замечательна уже сама по себе?

Посмотри на весь этот путь. Подумай о своих бабушках. У тебя много предков в каждом поколении, но есть только одна бабушка по матери. Так что существует молекулярная цепь преемственности, ведущая от каждой из нас в самое далёкое прошлое, насколько мы можем её проследить. У тебя десять миллионов бабушек, Люси. С тех самых пор, как та комета смела с лица Земли динозавров и дала шанс тем первым мелким крысовидным приматам — десять миллионов. Представь себе, как они выстроятся в один ряд, стоя бок о бок, твоя бабушка рядом со своей собственной матерью, а та, в свою очередь, рядом со своей.

Вначале, конечно, будут человеческие лица.

Среди тех лиц оказались бы ученики Матери, предки африканской популяции людей, из которой происходила Джоан. А если бы Люси смогла проследить линию своего отца-европеоида, она увидела бы среди постепенно меняющихся лиц Юну из Ката Хуук, а немного дальше в прошлом Яхну, девочку, которая встретила последнего неандертальца, которые и сами происходили от группы Матери.

— Но дальше, — продолжила Джоан, — начинаются небольшие изменения, от одного поколения к другому. В их глазах постепенно тускнеет свет понимания. Следуют уменьшения: становится более низким лоб, уменьшается в размерах тело, появляется обезьянье лицо, и, наконец, следует крупная анатомическая перестройка, восстанавливающая облик существ с большими глазами, которые жили в деревьях. И если погружаться в глубины времени ещё больше, тело уменьшается и усыхает, глаза становятся всё крупнее, а ум — проще…

Последний общий предок людей и другого вида гоминид, неандертальцев, существовал четверть миллиона лет назад. Ещё дальше во времени сияющая линия миновала Дальнюю и её красивый прямоходящий народ, а затем питеков, и повела обратно в лес Капо; глубже, намного глубже была Пурга, которая носилась рядом с дремлющими динозаврами в свете кометы.

— И всё же, — продолжала Джоан, — каждый из тех десяти миллионов, которые почти все были лишёнными сознания животными, стоящими бок о бок рядом друг с другом, словно кадры кинофильма, был твоим предком. Но ты не встречала ни одного из них, Люси, и вряд ли встретишь. Даже мою собственную мать, твою бабушку. Потому что их больше нет: они все покинули этот мир, мертвы, погребены в земле.

Люси сухо ответила:

— Вордсворт, верно? Ещё один мёртвый человек.

— Мир, к сожалению, полон мёртвых людей. Но в любом случае они — это наша история. И я думаю, что при своём беглом знакомстве с великим всеобъемлющим механизмом, который придал облик всем нам, я увидела частичку непостижимого. Столько бога для меня вполне достаточно, — вздохнула Джоан. — Конечно, тебе придётся прочувствовать это самой, но я думаю, это доставит тебе самое большое удовольствие.

— Мама, а ты была счастлива?

Джоан странно нахмурилась.

— Раньше ты меня никогда об этом не спрашивала.

Люси хранила молчание, не позволяя ей сорваться с крючка.

Джоан думала об этом.

Как и все её предки, Джоан появилась из глубин времени. Но, в отличие от многих из них, она обладала способностью заглядывать в тёмные пропасти, которые окружали её жизнь. Она пришла к пониманию того, что её предки резко отличались от всего, что она знала в своём мире, и что никто вроде неё самой не смог бы выжить в отдалённом будущем. Но она также понимала, что жизнь продолжится — пусть не её жизнь, пусть не эта жизнь, но до тех пор, пока будет существовать Земля — и возможно, что даже ещё дольше. И этого должно быть достаточно для всех.

— Да, — ответила она своей дочери и обняла её. — Да, любовь моя. Я была счастлива…

Люси жестом заставила её замолчать. Теперь Джоан тоже могла расслышать это: шорох, приглушённый тоскливый крик. Они выглянули из-за скалы.

В сети попалась маленькая девочка. Не старше пяти лет, голая, со спутанными волосами, она плакала, потому что не могла добраться до блюда с соблазнительно пахнущими овощами, которое выставила Джоан.

Джоан и Люси показались из укрытия. Девочка отпрянула.

Они приближались к дикому ребёнку осторожно, не пряча рук, неторопливым шагом, с успокаивающими словами. Они оставались рядом с ней, пока она не успокоилась. Затем они осторожно начали распутывать на ней сети.