Эвервилль

1

Уже не в первый раз после того, как Тесла угодила в Петлю, ей приснились блохи. Теперь они появились над хребтом Хармона, поднявшись гигантской волной, выше цунами, потом посыпались оттуда и потекли вниз, грозя затопить всю Америку. Эвервилль превратился в остров. Мейн-стрит затопил блошиный поток, темный и плотный, по которому от дома к дому сновали спасательные плоты.

Кто-то выглядывал из окон и узнавал ее, хотя сама она никого не знала.

— Ты! Это ты! — кричали они, тыча в нее пальцем, когда она проплывала мимо в своей маленькой скрипучей лодчонке. — Это ты натворила! Ты со своей обезьяной. — На плече у Теслы сидела обезьяна, одетая, как положено, в жилет и красную фетровую шляпу. — Признавайся! Это сделала ты!

Она оправдывалась. Да, она действительно знала, что поднимется волна. Да, наверное, она зря столько ездила и теряла время, когда нужно было предупредить народ. Но она не виновата. Она тоже жертва обстоятельств, как и они. Она не…

— Тесла! Проснись! Ты слышишь меня? Да просыпайся же!

Она разлепила веки и увидела перед собой Фебу, улыбавшуюся во весь рот.

— Я знаю, где он. И знаю, как он туда попал.

Тесла села, вытряхивая из сознания последних блох.

— Ты про Джо?

— Конечно, про Джо.

Феба села на край дивана. Ее била дрожь.

— Мы виделись ночью.

— Ты о чем?

— Сначала я думала, что это сон, а это оказался не сон. Точно нет. Я и сейчас помню все так же ясно, как в тот момент, когда мы встретились.

— Где вы встретились?

— С Джо.

— Понятно, что с Джо, но где вы встретились, Феба?

— Там. В Субстанции.

Сначала Тесла подумала, что Фебе просто очень хотелось узнать про Джо и тот ей приснился. Но когда Феба стала рассказывать, Тесла подумала: возможно, это правда.

Рауль тоже поддакнул.

— А я тебе что говорил… — зашептал он, когда Феба упомянула о пороге, будто бы расположенном на горе Хармона. — Я же тебе говорил, там что-то есть.

— Если порог там… — предположила Тесла.

— Тогда ясно, с чего здесь у всех едет крыша, — закончил он за нее.

— Мне нужно туда, — сказала Феба. — Я пройду через порог и найду Джо. — Она взяла Теслу за руки, сжала ее ладо ни. — Ведь ты мне поможешь? Скажи, что поможешь.

— Да, но…

— Я так и знала. Как только проснулась, сразу поняла: вот зачем мы познакомились. Тесла поможет мне найти Джо.

— Где он был, когда вы расстались? Феба погрустнела.

— В море.

— Что за корабль?

— По-моему, корабль ушел без Джо… Кажется, они решили, что он мертвый. Но он жив. Я точно знаю. Если бы он утонул, я бы чувствовала другое. Сердце бы стало пустым, понимаешь?

Тесла смотрела на нее, слушала возбужденный, радостный голос и на миг ощутила зависть, потому что никогда в жизни не переживала ничего подобного. Наверное, это глупо — пытаться найти человека, оставшегося где-то там, в приснившемся море, когда всему миру грозит опасность; но Тесла привыкла браться за безнадежные дела. Если несколько последних часов жизни она потратит на воссоединение любящих — неужто ради них не стоит рискнуть?

— Джо сказал тебе, где порог?

— Где-то рядом с вершиной. Мы найдем его. Я уверена, найдем.

2

Меньше чем через полчаса Тесла и Феба вышли на улицу, а в городе уже кипела жизнь. На Мейн-стрит было полно народу: там надували шары, вешали флажки и электрические гирлянды, ставили турникеты. Разумеется, вокруг каждого занятого делом стояли критики и советчики, пили кофе и ели пончики.

— Лучше в объезд, — сказала Феба, когда они остановились в пробке.

Там скопилось с десяток машин, потому что впереди разгружали грузовик, привезший стулья для трибуны.

— Спокойно, — отозвалась Тесла. — У нас впереди целый день. Не дергайся.

— Если бы они знали то, про что знаем мы, — задумчиво проговорила Феба, глядя на прохожих.

— Они и так знают, — сказала Тесла.

— Про Субстанцию? — недоверчиво переспросила Феба. — Вряд ли. По-моему, они и понятия про нее не имеют.

— Может, они просто не хотят вспоминать, — проговорила Тесла, вглядывалась в веселые лица. — Не забывай, все попадают в Субстанцию как: минимум трижды.

— А я пролезу еще один раз, — гордо заявила Феба.

— Тебе помогают с той стороны. Всем помогают, каждому в свое время, но обычно об этом забывают. И живут дальше, как и жили, и думают, будто их жизнь — настоящая.

— Ты принимала наркотики?

— Было дело, — кивнула Тесла, — Почему ты спрашиваешь?

— Потому что ты так говоришь… Потому что для меня в этом нет никакого смысла. — Она подняла глаза на Теслу. — Ну вот, ты только что сказала про настоящее. Но ведь так и есть. Я настоящая. Ты настоящая. Джо настоящий.

— Откуда ты знаешь?

— Что за дурацкий вопрос! — воскликнула Феба.

— Можешь дать дурацкий ответ.

— Мы это все делаем. Действуем. Я не похожа на… на… — Она запнулась, поискала глазами и показала пальцем на человека, который сидел за столиком уличного кафе со стаканчиком кофе и листал комиксы в газете. — Меня никто не нарисовал. Не придумал. Не сделал. Я сама стала такой, как есть.

— Вспомнишь эти слова, когда мы попадем в Субстанцию.

— Почему?

— Потому, что там много сделанного.

— И что?

— Ну, сделанное можно и переделать. Так что, если тебе будет что-то угрожать…

— Я просто скажу, пошел вон, — подхватила Феба.

— Ты быстро учишься, — сказала Тесла.

Они свернули с Мейн-стрит, и машин наконец стало по меньше. Потом они поехали по узкой дороге, петлявшей вверх, в сторону хребта Хармона, и там автомобилей не было вовсе. Когда они преодолели треть пути вверх до вершины, дорога вдруг закончилась, без предупредительных знаков и ограждений.

— Вот черт, — сказала Феба. — Я думала, она идет наверх.

— Прямо до вершины?

— Ага.

— Похоже, тут еще шагать и шагать, — сказала Тесла, выходя из машины и оглядывая верхний, покрытый лесом, склон.

— Готова?

— Нет.

— Давай попробуем, раз уж приехали.

И с этими словами она первая двинулась в гору.

3

За свою долгую жизнь Будденбаум видел немало людей, уставших от бесконечного парада жизни. Они предпочли смерть, отказавшись участвовать в надоевшем карнавале. Будденбаум такого не понимал. Разумеется, суть человеческих взаимоотношений в основе своей никогда не меняется, но ведь главная прелесть в нюансах, всегда накладывающих особенный, неповторимый отпечаток. Будденбаум знал по опыту: ни одна мать не может вырастить детей, равно отмерив обоим число поцелуев и шлепков, и нет на свете двух влюбленных пар, идущих к алтарю, а затем к могиле одинаковым путем.

Честно говоря, Будденбаум их жалел — либо слишком умных, либо слишком самовлюбленных, не пожелавших или не сумевших присоединиться к веселой массовке, к общему шествию, каждый поворот которого дарит зрителям и участникам удивительные переживания. Тех, кто отворачивался от действа, какому не гнушались покровительствовать и рукоплескать небожители. Будденбаум сам не раз слышал эти рукоплескания.

Переломы заживали с поразительной быстротой (еще неделя, и его выпадение из окна превратилось бы в одно досадное воспоминание), тем не менее чувствовал он себя скверно. Возможно, позже — когда явятся аватары и он будет знать, что все под контролем, — он примет немного лауданума. А пока грудь его болела, он заметно хромал и утром, отправившись искать приличное место для завтрака, привлек к себе нежелательное внимание. Идти к Китти неловко, рассудил он и нашел в двух кварталах от гостиницы маленькую кофейню. Выбрал столик возле окна и заказал завтрак.

Собственно говоря, он заказал два завтрака и быстро рас правился с ними, готовясь встретить хлопотный день. Он едва смотрел на тарелку, слишком внимательно вглядываясь в лица и руки прохожих, стараясь по ним угадать своих хозяев. Впрочем, никто не обещал, что на этот раз они явятся в человеческом облике. Они могли (никогда не предскажешь) спуститься на землю в облаке света или вкатиться на город скую улицу в огненной колеснице Иезекииля. Дважды на его памяти они принимали облик животных, решив ради забавы посмотреть карнавал в шкуре зверушки или комнатной собачонки. Единственное, чего никогда не видел Будденбаум, так это их настоящих лиц, и после многих лет службы уже не надеялся узнать, как они выглядят. Возможно, никаких лиц у них просто нет. Возможно, они так любят перевоплощения, потому что на самом деле бесплотны.

— Все в порядке?

Он поднял глаза и увидел, что рядом стоит официантка. До этого он не обращал на нее внимания, хотя она была великолепна: рыжие волосы, уложенные локонами, пышная грудь, накрашенное лицо.

— Похоже, у вас сегодня что-то намечается, — сказал Будденбаум.

— Встреча, — ответила она, хлопая густо накрашенными ресницами.

— И мне кажется, что будет она не в молитвенном собрании? — сострил Будденбаум.

— Мы с девочками после фестиваля всегда устраиваем небольшую вечеринку.

— Ага, так это все Для фестиваля? — подхватил Будденбаум — Значит, у вас в городе по такому случаю делают при ческу.

— Вам нравится? — сказала она, осторожно трогая локоны.

— По-моему, экстраординарно, — сказал он и не приврал ни на йоту.

— Спасибо, — просияла официантка. Она порылась в кармашке фартука и достала клочок бумаги. — Если захотите заехать. — Она протянула ему бумажку. Там был адрес и схема улицы. — Мы можем приглашать друзей, но только избранных.

— Я польщен, — отозвался Будденбаум. — Кстати, меня зовут Оуэн.

— Рада познакомиться. Я Джун Давенпорт. Мисс.

Не обратить внимание на последнее слово было бы не вежливо.

— Не могу поверить, что вы до сих пор свободны, — воскликнул Будденбаум.

— Нет никого стоящего, — сказала Джун.

— Кто знает? Может быть, сегодняшний вечер все изменит, — проговорил Оуэн.

На лице ее промелькнула тень надежды.

— Хорошо бы, — сказала она куда веселее, чем посмотрела, и отошла к клиенту, просившему кофе.

«Что может быть прекраснее, — думал Оуэн, выходя из кафе, — чем этот взгляд, вдруг исполнившийся надежды? Ни звездное небо, ни ягодицы мальчика — ничто не сравнится с выражением лица Джун Давенпорт (мисс), которую все держат за шлюху, когда та вдруг подумала о мужчине своей мечты».

Там, на ее размалеванной физиономии, он прочел столько всякого, что для пересказа не хватило бы тысячи и одной ночи. Пути пройденные и пути отвергнутые. Сожаления о выборе сделанном и о выборе упущенном.

Сегодня — в любую секунду, от сего момента и до вечера — перед ней будут открыты новые пути и возможности нового выбора. Вот сейчас, сейчас, сейчас, в это мгновение и в следующее, стоит ей повернуть голову в любую сторону, и она увидит лицо, которое полюбит. Или отвернется и найдет другое, так же легко.

Направляясь к перекрестку, где он собирался дежурить, несмотря на события предыдущего дня, Будденбаум бросил взгляд на хребет Хармона. И увидел, что главная его вершина укрыта густым туманным облаком. Будденбаум остановился. Остальное небо было ясное, и это наводило на мысль, что туман не совсем естественного происхождения.

Не оттуда ли явятся его наниматели? Не спустятся ли они, подобно олимпийцам, с горной вершины, скрытой от глаз смертных? Будденбаум такого пока что не видел, но ведь все когда-то происходит впервые. Так что оставалось лишь надеяться, что сегодняшний сюжет не окажется эпическим. Если они явятся в громах и молниях, то на улицах может и не остаться зрителей.

Кто тогда придет на вечеринку к Джун Давенпорт?

4

Туманное облако заметил не только Будденбаум, Дороти Баллард уже даже успела позвонить Тарфу Томпсону: она доверяла его метеорологическим прогнозам и потому спросила, не прольется ли на участников парада неожиданный дождь. Тарф успокоил ее. Туман, конечно, странный, но ни каким дождем и не пахнет, в этом он уверен.

— Вообще-то, — добавил он, — если бы я меньше разбирался в погодных явлениях, то принял бы его за морской туман.

Успокоенная Дороти вернулась к своим делам.

Первое мероприятие — «живые картинки о первых поселенцах в Орегоне, которые разыгрывали в парке на открытой сцене пятиклассники миссис Хендерсон, — началось на десять минут позже, чем было объявлено, зато собрало толпу человек в двести, и все прошло очень мило. Дети в шляпках и капорах или с деревянными ружьями выглядели про сто прелестно и декламировали свои роли так старательно, будто от этого зависела их жизнь. Особенно тронула Дороти сценка про некоего преподобного Уитни (Дороти слышала о нем первый раз, но не сомневалась в добросовестности Фионы Хендерсон), который и привел в долину Уилламетт через зимние перевалы отряд пионеров. Когда Мэтью, сын Джеда Джилхолли, который играл преподобного, появился на сцене из бумажного снега и воткнул в траву крест, вознося хвалу Господу за спасение своей паствы, у Дороти на глаза навернулись слезы.

Представление закончилось, толпа начала расходиться, и Дороти подошла к Джеду, который стоял, обнимая сына за плечи, и оба они улыбались во весь рот.

— Хорошо начался праздник, — заметил Джед, обращаясь к Дороти и ко всем прочим, кто мог его слышать.

— А то дело нам его не подпортит? — спросила Дороти.

— Ты про фликера? — Джед покачал головой. — Фликер сбежал и не вернется.

— Приятно слышать, — сказала Дороти.

— Что скажешь о нашем Мэтти? — спросил Джед.

— Потрясающе сыграл.

— Он учил слова несколько недель.

— А сегодня чуть не забыл, — сказал Мэтью. — Заметно было?

— Ты просто боялся этого, сынок, — отозвался Джед, — но я-то знал, что ты все помнишь.

— Знал?

— Конечно. — Он ласково потрепал сына по волосам.

— Съедим по мороженому, па?

— Звучит как приказ, — улыбнулся Джед. — Ладно, Дороти, еще увидимся.

Она редко видела Джеда таким, и смотреть на него ей было приятно.

— Для того и придуман фестиваль, — сказала она Фионе, когда они стояли рядом и смотрели, как дети укладывали ружья и шляпы в картонные коробки и уходили в сопровождении родителей. — У всех хорошее настроение.

— Хорошо сыграно, правда? — сказала Фиона.

— Между прочим, откуда вы взяли этого преподобного?

— Ну конечно, я немножко приукрасила, — проговорила Фиона, понизив голос до шепота— Собственно говоря, он почти не имеет отношения к нашему городу.

— А-а.

— На самом деле он вообще не имеет к нам отношения. Преподобный Уитни основал церковь в Силвертоне. Но такая замечательная история. Если честно, я не нашла про наших отцов-основателей ничего такого, что годилось бы для детского спектакля.

— А про Нордхоффа?

— Ну, он был намного позлее, — сказала Фиона своим поставленным учительским тоном.

— Да, разумеется.

— На самом деле наша ранняя история весьма непростая. Меня даже шокировало, какие здесь были вольные нравы. Отнюдь не всех переселенцев можно назвать добрыми христианами.

— Вы уверены? — спросила искренне удивленная Дороти.

— Совершенно уверена, — ответила Фиона.

Но Дороти не сомневалась, что Фиона преувеличивает, и предпочла закончить разговор. Наверное, первые жители Эвервилля были и впрямь грубоваты (в каком же городе нет пьяниц и сластолюбцев?), но им нечего стыдиться своего прошлого. И если в следующем году они захотят снова поставить спектакль, решила Дороти, то история должна быть правдивой. Она так прямо и скажет Фионе Хендерсон: как учитель и гражданин, она не может лгать людям, пусть даже с самыми лучшими намерениями. Выходя из парка, Дороти на минуту остановилась, чтобы посмотреть на хребет Хармона Как и обещал Тарф, туман не собирался сползать вниз. Однако картина наверху изменилась — туман стал гуще, чем был сорок пять минут назад. Главная вершина — гора Хармона, — раньше проступавшая сквозь дымку, теперь скрылась из глаз.

Какая разница, подумала Дороти. Ничего там нет, толь колес и голые скалы. Незачем и смотреть. Дороти перевела взгляд на часы. Было десять минут двенадцатого. Вот-вот должны начаться конкурс тортов и «Съешь-что-можешь» в ресторанчике «Старый пекарь», а также парад домашних любимцев на площади. К полудню нужно успеть на конкурс цветов, где ее назначили одной из судей, а пока что есть время заглянуть в городское управление, где уже собирались участники большого парада, хотя до него оставалось больше двух часов. Дел у Дороти хватало. Вокруг по тротуарам шли улыбающиеся прохожие, в синем августовском небе хлопа ли флаги и сверкали воздушные шары. Ей хотелось, чтобы так было всегда, чтобы праздник никогда не кончался. Как бы хорошо.

1

Наконец течение подхватило Джо, вынесло из темноты и понесло туда же, куда и «Фанакапан». Он не знал, куда плывет. Впрочем, он не вполне понимал, жив ли он. Он терял со знание, время от времени выныривал из забытья и видел бурлящее небо, словно небо и море поменялись местами. Один раз, очнувшись, он заметил нечто, похожее на пылающих птиц, проносившихся в раскаленном воздухе подобно метеоритам В другой раз он краем глаза уловил какое-то сияние, по вернул голову и увидел шу: тот стремительно несся в неспокойных водах, и глаза его сияли. Джо вспомнил разговор с Ноем на берегу: кто понравится одному Зерапушу, сказал Ной, понравится им всем. Прежде чем снова потерять со знание, Джо успел подумать, что этот шу его знает и, может быть, как-то выведет отсюда.

В полусне, в котором он пребывал почти постоянно, Джо видел Фебу среди водорослей; видел, как колыхалось в воде ее белое тело. И даже сейчас на глаза у него навернулись слезы, когда он подумал, что Феба ушла от него и вернулась в живой, реальный мир, оставив ему только воспоминания.

Потом и Феба перестала ему сниться. Джо плыл как сквозь пелену грязного дыма. Он был слишком слаб, чтобы сформулировать хоть одну мысль. Мимо него проплывали корабли, но он их не видел. Если бы видел — они скрипели и кренились, битком набитые пассажирами, удиравшими с Эфемериды, — наверное, попытался бы ухватиться за какой-нибудь канат и забраться на борт, а не двигаться в обратную сторону, куда его несло течением. По крайней мере, он бы заметил застывший на лицах беглецов страх и приготовился к тому, что ждало его на островах архипелага. Но он ничего не различал, не знал и потому плыл все дальше и дальше, ми мо тонущих судов и спасавшихся вплавь обреченных пасса жиров. Он не увидел ни желтоватого пепла, местами так покрывшего поверхность моря, что вода казалось плотной, ни полыхавших вокруг кораблей.

Постепенно волнение моря стихло, и ослабевшее течение вынесло его к берегам острова, носившего в славные времена название Мем-э Б'Кетер Саббат. Там он и остался лежать на берегу, посреди мусора и обломков, в беспамятстве, больной и беспомощный, а на острове гибло все живое, а те, кто его погубил — иад-уроборосы, — подходили все ближе.

2

Трудно измерить расстояние, разделявшее остров Мем-э Б'Кетер Саббат и горы, где карабкались в тот момент вверх по склону Тесла и Феба Множество мыслителей в обоих мирах, в Косме и Метакосме, издавна пытались создать формулу, которая позволила бы вычислить расстояние между ни ми, но к единому выводу так и не пришли. Согласились толь ко в одном: единого правила, а также единиц измерения для этого нет. Ведь расстояние между мирами — не отрезок пространства между двумя точками, а различие в состояниях. Потому одни считали, что проще всего считать это пространство исключительно абстрактным, подобным тому, что отделяет почитателя божества от самого божества, и предлагали для такого случая особую систему координат. Другие полагали, что на пути из мира Альтер Инцендо в мир Субстанции душа претерпевает столь радикальные изменения, что описать и подвергнуть анализу дистанцию между ними (если здесь уместно слово «дистанция», в чем они сомневались) можно лишь в терминах духовной эволюции. Однако последнюю гипотезу признали несостоятельной, поскольку идею духовной эволюции отдельно взятой личности сочли ересью.

Были и третьи. Они настаивали на том, что любое взаимопроникновение между Сапас Умана и морем сновидений совершается лишь в сознании, и потому все попытки вычислить физическое расстояние между ними обречены на провал. Воистину, уверяли они, с тем же успехом можно измерить промежуток между одной мыслью и другой. Оппоненты называли эту теорию пораженчеством и вульгарной метафизикой. Они напоминали, что человек вступает в воды моря сновидений трижды, а всю остальную жизнь оно не достижимо даже в мыслях. Не совсем так, возражал лидер третьей группировки, мистик из Джума по имени Карасофия. Стена, разделяющая Метакосм и Косм, постепенно становится тоньше, и скоро наступит время, когда она окончательно рухнет. Тогда разум Сапас Умана, который кажется столь наивным и конкретным, даже в своем зачаточном состоянии станет главным производителем чудес.

Если бы Карасофия не погиб за свои идеи от руки убийцы на поле подсолнухов близ Элифаса, он мог бы заглянуть в мысли тех, кто собрался на праздничный парад в Эвервилле, и нашел бы в них подтверждение своей гипотезы. Все участники парада грезили наяву.

Взрослые мечтали стать свободными, как дети; дети меч тали получить родительскую власть.

Любовники глядели друг на друга и видели будущую ночь; старики и старухи смотрели на свои морщинистые руки или в голубое небо и видели то же самое.

Кто-то грезил о сексе, кто-то — о забвении, кто-то — о разгульном веселье.

А дальше по маршруту парадного шествия, возле окна, из которого он недавно вывалился на тротуар, сидел чело век, грезивший об Искусстве: о том, как его получит и навсегда перейдет предел времени и пространства.

— Оуэн?

Будденбаум не думал, что увидит его еще раз, по крайней мере, не в этой жизни. Но мальчишка стоял перед ним, та кой же, как прежде.

— Здравствуй, здравствуй…

— Как ты? — спросил Сет.

— Терпимо.

— Хорошо. Я принес холодного пива.

— Очень предусмотрительно.

— Считай это предложением мира.

— Принято, — сказал Будденбаум — Иди сюда, садись. Он похлопал по доскам рядом с собой.

— У тебя усталый вид.

— Не выспался.

— Молоточки мешали?

— Нет. Думал о тебе.

— Господи.

— Я хорошо о тебе думал, — уточнил Сет, усаживаясь рядом с Будденбаумом.

— В самом деле?

— В самом деле. Я хочу пойти с тобой, Оуэн.

— Куда?

— Туда, куда ты уйдешь после парада.

— Я никуда не собираюсь уходить, — возразил Будденбаум.

— Ты останешься жить в Эвервилле?

— Я нигде не останусь жить.

— Это способ от меня отделаться, — заметил Сет, — но почему ты не говоришь прямо? Скажи, я встану и уйду.

— Нет, это не способ от тебя отделаться, — ответил Оуэн.

— Тогда я не понимаю.

Оуэн обдумывал что-то, глядя в окно.

— Я слишком мало о тебе знаю, — проговорил он — И все же, мне кажется…

— Что?

— Я никогда никому не доверял, — сказал Оуэн. — Вот в чем дело. Хотелось доверять, и не раз, но я боялся разочарования. — Он посмотрел на Сета. — Знаю, я сам себя обманы вал, я придумывал себе чувства, — продолжал он, явно в смятении, — наверное, и любовь придумывал. Но это был мой выбор, так я защищался.

— Ты никогда никого не любил?

— Я испытывал страсть. И не раз. В последний раз — в Италии. Забавно. Унизительно, нелепо, весело. Но любовь? Нет. Я никому не доверял настолько, чтобы полюбить. — Он тяжело вздохнул. — Теперь уже поздно.

— Почему?

— Потому что любовь — это человеческая страсть, а я скоро стану свободным от всяких чувств. Вот я тебе все и сказал.

— Ты хочешь сказать… Ты перестанешь быть человеком?

— Да, именно.

— Это из-за аватар?

— Можешь думать и так.

— Объясни, пожалуйста.

— Встань, — сказал Оуэн, подтолкнув Сета. — Выгляни в окно.

Сет посмотрел. Оуэн встал сзади, положил ему руки на плечи.

— Смотри на перекресток.

Машин внизу не было; до окончания парада улица принадлежала пешеходам.

— Что я там должен увидеть? — поинтересовался Сет.

— Подожди немного, — промолвил Оуэн, передвигая пальцы ближе к шее Сета.

— Хочешь сделать мне массаж?

— Помолчи, — сказал Оуэн. — Сейчас… сейчас увидишь.

Сет почувствовал легкое покалывание в шее, которое быстро распространилось и растаяло в основании черепа. Он тихо вздохнул от удовольствия.

— Хорошо.

— Смотри на перекресток.

— Хорошо бы ты просто…

Он не договорил. Сет лишь ахнул, схватившись обеими руками за подоконник.

— Бог ты мой.

Перекресток исчез; улицы потекли, будто потоки лавы, украшенные алыми и золотыми лентами. Четыре потока со всех сторон перекрестка, сужаясь, двигались к центру, где превратились в крохотные полоски, а блеск их стал таким нестерпимым, что Сет опустил глаза.

— Что это? — выдохнул он.

— Красиво, правда?

— Бог ты мой, еще бы! Это ты сделал?

— Это не делают, Сет. Это не витает в воздухе, как стихотворение. Это можно лишь привести в движение.

— Ладно. Но это ты привел это в движение?

— Да, я. Много лет назад.

— Ты ничего мне не рассказывал.

— Это приглашение на танец, — мягко прошептал Оуэн над самым ухом Сета.

— Какой танец?

— Танец жизни и становления, — ответил Будденбаум — Смотри на него, и забудешь твоих ангелов с молоточками, что стучат по небу с той стороны. Вот оно, настоящее чудо.

— Где все сходится.

— Да.

— Ты сказал, что твое путешествие закончится на перекрестке.

— Вспомни об этом потом, — сказал Оуэн, и голос его посуровел. — Вспомни, что я ни разу тебя не обманул. Я никогда не говорил тебе, что пришел навсегда.

— Нет, ты ничего такого не говорил. Я хотел бы, но ты не говорил.

— Ну, раз мы друг друга поняли, значит, можно еще раз позабавиться на прощание.

Сет отвернулся от окна:

— Не могу больше смотреть на это. Тошнит. Оуэн легко пробежался пальцами по его волосам.

— Все, — сказал он. — Смотри, ничего нет.

Сет посмотрел на перекресток. Видение исчезло.

— И как это будет? — спросил он. — Ты встанешь на перекрестке, и они тебя заберут?

— Все не так просто, — сказал Оуэн.

— А как?

— Я сам толком не знаю.

— Но ты знаешь, что с тобой будет в конце, ведь так?

— Я знаю, что я стану свободным от времени. Прошлое, будущее и мгновение сна между ними станут одним бесконечным днем…

Голос его становился тише и тише, так что в конце Сет почти не разобрал слов.

— Что за мгновение сна? — спросил он.

Оуэн притянул к себе юношу и поцеловал в губы.

— Хватит об этом.

— Но я хочу знать, — настаивал Сет. — Оуэн, я не хочу, чтобы ты уходил.

— Так надо, — сказал Будденбаум. — Боюсь, у меня нет выбора.

— Нет, есть. Ты можешь остаться со мной, по крайней мере на какое-то время. Научить меня тому, что ты знаешь. — Он положил руку Оуэну на грудь. — А когда мы будем уставать от учебы — Рука его нашла застежку ремня. — Тогда будем трахаться.

— Пойми, я очень долго ждал этого, — проговорил Оуэн. — Сколько мне пришлось думать, придумывать, притворяться, чтобы в результате оказаться здесь. Поверь мне, это было непросто. Сколько раз мне хотелось плюнуть на все. — Сет справился с пряжкой и расстегивал пуговицы. Оуэн продолжал говорить, будто ничего не замечал. — Но я не утратил видения.

Пальцы Сета нашли его член. Равнодушие Будденбаума оказалось притворством.

— Ну давай же, — попросил Сет.

— Ты всегда такой нетерпеливый? — сказал Оуэн.

— Не помню, — сказал Сет. — Не помню ничего, что было до того, как я встретил тебя.

— Не говори глупостей.

— При чем тут глупости? Это правда, Я ждал тебя. Знал, что ты придешь. Я, конечно, не видел твоего лица…

— Послушай меня.

— Я слушаю.

— Я не тот, кого ты ждал.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я не могу дать то, что тебе нужно. Я не могу остаться и приглядывать за тобой.

— Ну и что? — сказал Сет, продолжая гладить его.

— Придется тебе найти другой объект.

— Не придется, — отозвался Сет, — если ты возьмешь меня с собой, если пригласишь на этот танец. — Он снова вы глянул в окно, на серую улицу. — Если ты будешь со мной, я смогу, я выдержу.

— Вряд ли.

— Смогу! Дай мне шанс.

Он присел перед Оуэном на корточки и прикоснулся языком к его члену.

— Подумай, как хорошо нам будет вместе.

— Ты не знаешь, чего ты просишь.

— Так скажи. Научи. Я стану тем, кем ты захочешь. Поверь мне.

Оуэн погладил его по лицу.

— Я тебе верю, — сказал он, легко поигрывая своим членом. — Я уже говорил: в тебе что-то есть.

Сет улыбнулся, затем взял член Оуэна в рот. Юноша был не очень опытен, но недостаток техники восполнялся рвением. Оуэн запустил пальцы в его волосы и застонал. Обычно в момент наслаждения он забывал, что делают его руки или губы. Но сейчас, то ли от осознания конца, который окрашивал все, что он сегодня ни делал (последний завтрак, последнее умывание, последняя ласка), то ли оттого, что мальчишка ему действительно нравился, он ясно и точно отдавал отчет в каждом своем ощущении.

Какой смысл, подумал он, жить весь бесконечный день в одиночестве? Каким бы ты ни был мудрым и ловким, но вечность — это навсегда. Возможно, будь у него больше времени, он поискал бы кого-нибудь другого, чтобы разделить с ним бессмертие; кого-то, кто больше походил на его идеал. Впрочем, скоро он выйдет на перекресток и сможет делать то, чего раньше не мог. Он получит власть над эволюцией, и в его силах будет подправить Сету профиль, сделать построй нее бедра. Он глянул сверху на юношу.

— Ты быстро учишься, — заметил он.

Парнишка улыбнулся, не отрывая от него губ.

— Давай, давай, — сказал Оуэн и во всю длину вошел ему в глотку. Тот сначала поперхнулся, но, прирожденный любовник, не отступил и не сдался. — Бог ты мой, — воскликнул Оуэн, — ты очень целеустремленный, ты знаешь это?

Он снова ласково погладил лицо Сета. Слишком низкие скулы, слишком курносый нос. А волосы слишком обычные, их придется изменить полностью. Может быть, сделать ему черные локоны до плеч, как на портретах у Боттичелли? Или, наоборот, превратить в блондина с выгоревшей на солнце челкой, падающей на глаза? Сейчас не время об этом думать. Он решит позже. Потом, когда исчезнут все «до» и «после».

Он почувствовал знакомую дрожь.

— Хватит, — ласково сказал он. — Я не хочу сейчас доходить до конца.

Если мальчишка его и слышал, то никак не отреагировал. Глаза Сета были закрыты, и он предавался своему занятию с таким рвением, что на губах пенилась слюна.

«Мой член поднимается из пены, как Венера», — подумал Будденбаум.

Мысль его позабавила, и, пока он мысленно смеялся над своей остротой, мальчик едва не довершил дело.

— Нет! — крикнул Оуэн, с силой вырвал член изо рта Сета и сильно, до боли, ущипнул мальчика.

На миг он подумал, что проиграл. Он застонал, скорчился, закрыв глаза, чтобы не видеть соблазнительного зрелища Сета, стоявшего перед ним на коленях. Ущипнул его еще сильнее и мало-помалу успокоился.

— Все, — выдохнул он.

— Я думал, ты хочешь.

Глаза у Сета были открыты, молния штанов расстегнута.

— У меня сейчас нет времени восстанавливать силы, — сказал Оуэн. — Бог ты мой, нельзя было позволять тебе даже начинать…

— Ты первый меня поцеловал, — почти с обидой ответил Сет.

— Меа culpa* (* Моя вина (лат.)), — сказал Оуэн и поднял руки, шутливо прося прощения. — Больше не буду.

Сет понуро опустил голову.

— Никакого «больше» не будет, так? — проговорил он.

— Сет…

— Не надо лгать, — сказал юноша, застегивая брюки. — Я не дурак.

— Нет конечно, — ответил Оуэн. — Поднимайся, пожалуйста.

Сет выпрямился, вытер ладонью губы и подбородок.

— Конечно, ты не дурак, потому я говорю тебе все как есть. Я доверил тебе тайну, о которой до сих пор не рассказывал ни единой живой душе.

— Почему?

— Если честно, сам не знаю. Наверное, потому что ты ну жен мне больше, чем я думал.

— Надолго ли?

— Не дави на меня, Сет. Не все зависит от нас. Прежде чем взять тебя с собой, я должен быть уверен, что не потеряю все, ради чего жил.

— А такое может быть?

— Я сказал: не дави на меня. Сет понурился.

— И вот этого тоже не надо. Посмотри мне в глаза. — Медленно Сет снова поднял голову. В глазах у него стояли слезы.

— Я не могу брать на себя ответственность за тебя, мой мальчик. Ты понимаешь?

Сет кивнул.

— Я не знаю, что случится со мной завтра, — продолжал Будденбаум — Не знаю. Были люди намного умнее меня, но их смело… просто смело, и все тут… потому что они начали этот танец, не умея танцевать. — Он дернул плечом и вздохнул. — Я не знаю, люблю ли я тебя, Сет, но я не хочу использовать тебя и бросить. Я никогда не простил бы себе этого.

С другой стороны, — он взял юношу за подбородок, — похоже, наши судьбы переплелись.

Сет хотел что-то ответить, но Оуэн прикрыл его рот ладонью:

— Ни слова больше.

— Я и не собирался.

— Собирался.

— Я не о том.

— А о чем?

— Я хотел сказать, что там оркестр. Послушай.

Он был прав. Через разбитое стекло доносились отдаленные звуки труб и барабанов.

— Парад начался, — сказал Сет.

— Наконец-то, — отозвался Оуэн, и взгляд его устремился к перекрестку. — Вот теперь, мой мальчик, смотри внимательно.

1

Феба наивно ожидала и впрямь увидеть дверь в конце своего многотрудного пути. Порог, он и есть порог, хотя, конечно, Феба была не настолько простодушна, чтобы думать, будто там лежит коврик и есть звонок. Тем не менее исподволь она все это время воображала настоящий дверной про ем. Она встанет у порога, повернет ручку, и дверь откроется, как по велению волшебной палочки.

Она ошиблась. Проход между мирами оказалось похожим на состояние наркоза после дозы эфира, которым пользовали в недобрые старые времена пациентов зубные врачи: рассудок ее изо всех сил цеплялся за реальность, но его несло, несло и несло…

Падения Феба не помнила, но очнулась она, лежа ничком на присыпанных снегам скалах. Она встала на ноги, промерзшая до костей. На камнях в том месте на снегу краснела кровь. Феба с опаской потрогала губы и нос. Нос немного кровоточил, но было почти не больно, из чего она заключила, что переносица цела.

Феба порылась в кармане блузки (очень короткой; она надела ее для Джо и теперь пожалела об этом), выудила смятый платок и заткнула нос. Только потом она по-настоящему осмотрелась.

Справа от Фебы из трещины, через которую она прошла, лился свет — день на той стороне был ярким и теплым, а здесь все тонуло в багровом сумраке. Слева от Фебы в тумане плескалось море. Прямо перед ней лежал берег, и на нем сидело множество птиц, отдаленно напоминавших бакланов. Самые крупные достигали двух футов, перья у них были блестящие, будто смазанные жиром, и крапчатые, головы — крошечные, почти у всех лысые, а у некоторых с зелеными хохолками. Фебу отделяло от них расстояние в три шага, но птицы не проявляли к ней ни малейшего интереса. Феба задрожала от холода и невольно бросила взгляд назад. Может, стоило вернуться и одеться потеплее? В таком платье она здесь скоро замерзнет.

Но мысль эта мелькнула и исчезла. Потом Феба заметила девочку из свиты Посвященного: она стояла на той стороне и смотрела в ее сторону. Феба вспомнила все пережитое и содрогнулась от ужаса. Лучше терпеть холод, чем висеть на кресте, подумала она и поспешила к берегу, не дожидаясь, когда девочка позовет кого-то из взрослых. Туман у нее за спиной с каждым шагом густел, скрывая из виду порог и, как надеялась Феба, ее саму.

У воды, где волны бились о камни, поднимая снопы брызг, оказалось еще холоднее. Зато туман здесь не был плотным, и Феба увидела мерцавшие вдали огни, контуры крыш и башен. Слава богу, подумала Феба, все-таки цивилизация. Без раздумий направилась она в ту сторону, стараясь держаться берега, чтобы не заблудиться во мгле. Но вскоре туман поре дел, а минут через пять исчез совсем, и Феба смогла целиком увидеть берег. Картина открылась не слишком утешительная. Городские огни нисколько не приблизились, а на берегу — высоком и каменистом, уступами поднимавшемся от полосы гальки, — и в море было по-прежнему темно. Только в небе мерцал какой-то свет, но и он не придавал бодрости, переливаясь двумя оттенками: стальным и багровым, как свежий синяк. Ни луны, ни звезд, и только островки снега под ногами поблескивали отраженным сиянием, будто позаимствованным у небес. Птиц стало меньше, они кое-где сидели группками, как; солдаты в отсутствие командира, — отдыха ли, но оставались настороже. Некоторые отделились от стаи и ловили на отмелях рыбу. Добыча давалась им легко, мелкая рыба кишела в этих водах, и хребты волн серебрились от чешуи, так что птицы всякий раз выныривали из волн с добычей, бившейся в их клювах, и Феба изумлялась, как им удается не поперхнуться.

Глядя на них, Феба поняла, что она голодна. После того как они с Теслой позавтракали на дорожку, прошло часов шесть. За это время она бы уже пару раз перекусила и успела пообедать, даже если бы села на диету. А сегодня она лазала по горам, видела распятых людей и пролезла в другой мир. Есть от чего проголодаться.

Мимо нее прошлепала к воде в поисках пропитания очередная птица. Феба проводила ее взглядом и вдруг увидела в двух шагах от себя место, откуда та снялась. Неужели там осталось яйцо, лежавшее среди камней? Феба быстро подошла и взяла. Это и впрямь оказалось яйцо, раза в два больше куриного, в еле заметную сероватую полоску. Мысль о том, что придется есть его сырым, была неприятной, но голод под ступал все сильнее. Феба разбила яйцо и попробовала содержимое. Она ожидала такого вкуса: почти мясной. Феба съела яйцо и хотела поискать другое, но вдруг услышала яростный крик. К ней спешила разгневанная птица-мать, вытянув шею и распушив перья.

Феба не стала просить прощения.

— Кыш, птичка! — скомандовала она. — Давай, давай! Кыш!

Не тут-то было. Птица заверещала, отчего проснулись и подняли шум ее сородичи, вытянула шею и постаралась ущипнуть Фебу за ногу, что в конце концов ей удалось. Щипок был болезненный. Вскрикнув, Феба отпрыгнула в сторону и постаралась отогнать ее, отбросив всякую вежливость.

— Да катись ты на фиг! — закричала она. — Зараза!

Отступая, она взглянула себе на голень, не остался ли синяк, и тут каблук поехал на скользком от снега камне. Она упала второй раз за последние полчаса; хорошо еще, что задница у нее мягкая. Тем не менее говорить, что все обошлось, было преждевременно, ибо не только разгневанная мать, но и все птицы поблизости видели, как упала Феба. Они насту пали со всех сторон — двадцать или тридцать тварей — и пронзительно верещали.

Это было совсем не забавно. Нелепо, но Феба действительно влипла. Птицы и впрямь могли ее заклевать. Феба за кричала в надежде отогнать их хоть на минуту, пока встанет на ноги. Дважды ей это почти удалось, но оба раза каблуки скользили по камням. Три первые птицы уже подобрались к ней, три клюва ударили в руку, в спину и в плечо.

Феба замолотила руками и несколько раз попала в цель, но птиц было слишком много. Рано или поздно какой-нибудь клюв попадет в артерию или в глаз. Нужно поднимать ся, и побыстрее.

Защищая лицо, она встала на колени. Маленькие птичьи головки все же сообразили, куда лучше ударить, и принялись долбить ее спину и ноги.

Вдруг раздался выстрел. За ним второй, третий, и на левую руку упали горячие брызги. В птичьих воплях послышался страх, и Феба, отняв руки от лица, увидела, что птичье войско в беспорядке сдает позиции, погибшие тела лежат на земле — не просто мертвые, а буквально разорванные на клочки. Одна «птичка» утратила голову, другая осталась без крыла, третья — та самая, чья кровь оросила руку Фебы, — все еще билась невдалеке, а в брюхе у нее была дырка размером с кулак.

Феба оглянулась в поисках того, кто это сделал.

— Я здесь, — произнес приятный голос, и впереди, в не скольких шагах перед собой, она увидела человека в меховом пальто и шапке, похожей на колпак из выворотной кожи. В руках он держал ружье. Из ствола шел дымок. — Вы не из свиты Зури, — заключил он, рассмотрев Фебу.

— Нет, — ответила та.

Человек откинул свой колпак назад. Судя по лицу, он принадлежал к тому же племени, что и плотник: приплюснутая голова, маленькие глазки, толстая нижняя губа. Но в отличие от плотника он был весь разукрашен. Его щеки от под бородка до висков были проколоты полусотней крохотных колечек, составлявших сложный узор; глаза были подведены алой и желтой краской; заплетенные в косички волосы смягчали его хмурый взгляд.

— И откуда же вы? — спросил он.

— С той стороны, — честно ответила Феба, совершенно забыв о том, что не стоит так откровенно разговаривать.

— Хотите сказать, вы из Косма?

— Нуда.

Человек покачал головой, и колечки его звякнули.

— Вот как. — Он вздохнул. — Надеюсь, это правда.

— Думаете, я оделась бы так легко в такую погоду, если бы была местной?

— Нет. Не думаю, — отозвался человек. — Меня зовут Хоппо Муснакаф. А вас?

— Феба Кобб.

Муснакаф расстегнул свою куртку, снял ее.

— Рад с вами познакомиться, Феба Кобб, — сказал он. — Наденьте-ка вот это. — Он протянул ей куртку. — И позволь те мне препроводить вас в Ливерпуль.

— В Ливерпуль?

Название города после такого путешествия прозвучало для нее дико.

— Это прекрасный город, — проговорил Муснакаф, торжественным жестом указывая на огни. — Вы увидите.

Феба надела куртку. Одежда была теплой и пахла каким-то сладковатым апельсиновым одеколоном. Феба сунула руки в глубокие карманы, по краям отделанные мехом.

— Сейчас согреетесь, — заверил ее Муснакаф. — По пути обработаем ваши раны. Я хочу, чтобы вы предстали перед госпожой в приличном виде.

— Госпожа?..

— Моя… работодательница, — пояснил он. — Она послала меня присмотреть за тем, что собирается сделать Зури. Но, думаю, будет лучше, если я покину пост и отведу вас в город. Госпожа с удовольствием выслушает все, что вы скажете.

— О чем?

— О Косме, конечно, — сказал Муснакаф. — А теперь не будете ли вы любезны дать мне руку?

— Пожалуйста.

Он подошел к Фебе (несомненно, апельсинами пахло от него; он прямо-таки источал этот запах), взял ее под руку и повел по скользким камням.

— Вот и наш транспорт, — сказал он.

Невдалеке стояла лошадь, разноцветная, как павлиний хвост, и жевала траву, что проросла между плитами, когда-то называвшимися дорогой.

— Эту дорогу проложил Король Тексас, когда хотел про извести впечатление на госпожу. С тех пор, конечно, она пришла в негодность.

— Кто такой Король Тексас?

— Теперь он обратился в камень, — объяснил Муснакаф, потопав ногами. — Совсем спятил, когда она его оставила. Видите ли, он любил ее больше всех на свете; камни это умеют.

— Я что-то никак не пойму, о чем это вы, — сказала Феба.

— Тогда садитесь, — ответил Муснакаф. — Правую ногу в стремя, вот так. И р-раз!.. Хорошо. Отлично.

Он перекинул поводья и встал рядом с лошадью.

— Не упадете? — спросил он.

— Вроде бы нет.

— Возьмитесь за гриву. Смелее, она не обидится.

Феба сделала, как он сказал.

— А теперь, — провозгласил Муснакаф, осторожно потянув лошадь за собой, — позвольте мне рассказать вам про госпожу и про Короля Тексаса, чтобы вы ничему не удивлялись.

2

Из состояния забытья Джо вывели вопли. Он поднял го лову, оторвавшись от красного песка, которым был знаменит остров Мем-э Б'Кетер Саббат, и оглянулся на море. В двух или трех сотнях ярдов от берега на волнах покачивался добрый старый «Фанакапан», и на борту его теперь было полно пассажиров. Они сидели на крыше рубки, висели на мачте и на веревочных лесенках; кто-то даже уцепился за якорный трос. То ли неподъемная тяжесть, то ли суета пассажиров доконала ветхое суденышко: на глазах у Джо «Фанакапан» накренился, и две дюжины пассажиров попадали в море. Вопли стали громче.

Джо встал и смотрел на крушение как завороженный, не в силах оторвать глаз. Люди, упавшие в воду, пытались забраться на борт, кто-то им помогал, кто-то толкал обратно. В итоге «Фанакапан» опрокинулся, за две секунды очистив от пассажиров все свои мачты, рубку и палубу. Когда он перевернулся, обшивка треснула, и корабль начал тонуть.

Это было внушающее жалость зрелище. Несмотря на не большой размер судна, «Фанакапан» нарушил спокойствие моря. Оно вспенилось, и поднявшиеся волны накрыли собой десяток человек. Люди кричали, ругались, споря со смертью, хотя, как подумал Джо, им не грозила опасность утонуть. Он ведь провел под этой водой несколько минут вместе с Фебой и не задохнулся. Возможно, и с этими людьми, едва живыми от страха, произойдет то же самое. Впрочем, неизвестно. Вода бурлила, и по виду волн можно было предположить, что море сновидений, обошедшееся с Джо так ласково, способно на жестокость.

Джо отвернулся и оглядел берег. Он давно не наблюдал такого оживления. На берегу, насколько видел глаз (а видел он далеко), суетились сотни людей. Небеса оставались темными, свет исходил от предметов. Слабое их свечение слива лось и освещало остров довольно ярко.

Джо посмотрел на себя — на заляпанную кровью одежду, израненное тело — и осознал, что он тоже светится, словно каждая его клетка хочет заявить о себе. Он развеселился. Значит, и он отчасти принадлежит этому удивительному, чудесному миру.

Он пошел по берегу по направлению к выросшим вдоль берега огромным деревьям, заслонявшим собой даль. Джо уже догадался, что попал на Мем-э Б'Кетер Саббат. Ной всю дорогу расписывал ему здешний красный песок: нигде, ни на одном другом острове нет ничего подобного. Но что здесь есть, кроме песка, Джо понятия не имел. Он знал, что Эфемерида — не остров, а архипелаг. Как гласила легенда, он образовался из каких-то обломков, попавших сюда из Косма. Частью этих обломков были живые останки, преображенные волшебством моря снов. Однако по большей части это частицы неживой материи, провалившейся в щель из Альтер Инцендо. Со временем Субстанция превратила их в не большие равнинные острова, а вокруг них возник архипелаг. Островков в архипелаге теперь, как сказал Ной, насчитывалось около тысячи, и большинство их необитаемы.

Джо спросил, как звали человека, основавшего на острове город, который Ной именовал своей родиной. Ной этого не знал, но, сказал он, в великом городе Б'Кетер Саббат есть те, кому это известно. Если Джо им понравится, возможно, они откроют ему тайну.

Теперь зыбкая надежда на это рухнула, о ней можно забыть. Люди, пытавшиеся уйти на «Фанакапане», явно были беженцами — скорее всего, из того самого города. Даже если Б'Кетер Саббат еще не лежит в руинах, он наверняка опустел.

Тем не менее именно туда решил отправиться Джо. Он зашел слишком далеко, он уже заплатил слишком высокую цену. Попасть сюда и не увидеть город, считающийся, по уверениям Ноя, жемчужиной Эфемерид — местный Рим, Нью-Йорк, Вавилон, — было бы непростительно. И даже если ему это не удастся, если за кромкой прибрежного леса нет ничего, кроме голой пустыни, все равно это ничем не хуже, чем бродить по берегу среди отчаявшихся, испуганных людей.

И он двинулся в глубь острова. Он почти отбросил мечту о силе, с какой отправился в путешествие. Осталось лишь одно простое желание: увидеть то, что можно увидеть, узнать то, что можно узнать, пока он окончательно не потерял собственную силу.

1

Когда Феба и Муснакаф вошли в Ливерпуль, город поначалу показался довольно мрачным: общественные здания пусты и сумрачны, жилые дома темнеют унылыми рядами. Но вскоре впечатление переменилось. Они проходили мимо особняков, где шумело веселье, порой выплескивающееся на улицу. На площадях жгли праздничные костры, вокруг них плясали люди. По пути Фебе и ее провожатому встретилась даже колонна детей, громко распевавших какую-то песню.

— Что у вас за праздник? — спросила Феба.

— Это не праздник, — ответил Муснакаф. — Они просто используют время, какое у них еще осталось.

— До прихода иадов? Он кивнул.

— А почему они не пытаются покинуть город?

— Многие так и сделали. Но другие решили, что смысла в этом нет. Зачем бежать в Трофетт или Плетозиак, куда иады все равно доберутся, если можно встретить их дома, среди друзей и семьи, упившись до бесчувствия.

— А у вас есть семья?

— Моя семья — госпожа, — отозвался он. — Больше мне никто не нужен. И никогда не был нужен.

— Вы же сказали, что она сумасшедшая.

— Это преувеличение, — добродушно отозвался он. — Так, самую малость не в себе.

Наконец они подошли к трехэтажному дому, стоявшему в глубине присыпанного снегам сада. Во всех его окнах горел свет, но вечеринки здесь не было. Слышались лишь крики чаек: они сидели на крыше и на каминных трубах, наблюдая за тем, что творилось на море. С этого места вид открывался отличный, и Феба залюбовалась шпилями и белыми от снега крышами, спускавшимися к докам и к гавани, где стояло на якоре не менее десятка судов. Феба мало понимала в кораблях, но при виде их что-то дрогнуло в душе, будто она снова вернулась в те времена, когда мир казался ей тайной. Теперь для нее осталось лишь одно не исследованное море — море сновидений, где плавали вот такие элегантные стройные парусники.

— На этом наша госпожа и сделала свое состояние, — проговорил Муснакаф, увидев, куда смотрит Феба.

— На кораблях?

— На торговле. Она у нас торговала грезами и нагрезила себе столько денег, что не сосчитать. И счастье у нее было. Пока не появился Король.

Муснакаф, как и пообещал, по пути рассказал Фебе про Короля Тексаса, и это оказалась печальная история. Король соблазнил госпожу, а потом она ему надоела, и он ушел к другой женщине. Она ужасно по нему тосковала и несколько раз пыталась покончить с собой, но, наверное, жизнь не хотела ее отпускать, потому что она всякий раз оставалась жива.

А потом, много лет спустя, Король вернулся и попросил прощения. Он хотел, чтобы она снова пустила его в свое сердце и в свою постель. Против всех ожиданий, госпожа отказала ему. Он изменился, сказала она. Того, кого она любила, и потеряла, и оплакивала всю жизнь, больше нет.

— Если бы ты остался, — сказала она, — может быть, мы изменились бы вместе и не перестали друг друга любить. Но сейчас мне от тебя ничего не нужно. Ты — лишь воспоминание.

История показалась Фебе невыносимо печальной, как; и упомянутая торговля грезами, хотя она с трудом представляла себе, что это значит.

— Разве можно продавать и покупать сны? — спросила Феба.

— Продавать и покупать можно все, — ответил Муснакаф. — Вы же из Косма, вы должны знать.

— Но сны…

Он поднял руку, останавливая ее расспросы, подошел к воротам, открыл их ключом, висевшим у него на поясе, и они с Фебой двинулись к парадному крыльцу. Там он остановился и дал ей последний совет:

— Госпожа непременно начнет расспрашивать вас о Косме. Отвечайте ей, что это юдоль слез, и она будет счастлива.

— Ведь так и есть, — согласилась Феба.

— Вот и хорошо, — кивнул он и начал подниматься по ступенькам. — Да, еще одно, — добавил он. — Вполне возможно, что вы решите ей поведать, как я спас вас от неминуемой смерти. Если захотите немного приврать, не стесняйтесь. Пусть наша история будет немного более…

— Героической?

— Драматической.

— О да, конечно. Драматической, — повторила Феба, улыбаясь. — Разумеется.

— С тех пор, как к нам не заходят моряки, у нее остался только я. А я хочу, чтобы она чувствовала себя защищенной. Понимаете?

— Понимаю, — ответила Феба. — Вы ее любите так же, как Король Тексас.

— Я этого не говорил.

— И не нужно говорить.

— Нет, это. — Я не это… Она про это… — Его красноречие разом куда-то исчезло.

— Вы хотите сказать, она не знает об этом?

— Я хочу сказать… — пробормотал он, не отрывая глаз от пола, — я хочу сказать, если бы она и знала, ничего бы не изменилось.

Пряча глаза от Фебы, он отвернулся и быстро одолел остававшиеся до двери ступеньки. Дверь открылась, и он вошел в полутемную прихожую, где прикрученные лампы едва горели и в их полумраке можно было легко спрятать свою печаль.

Феба последовала за ним. Муснакаф повел ее по узкому коридору с высокими потолками в заднюю половину дома.

— В кухне вы найдете еду. Угощайтесь.

С этими словами он оставил ее и двинулся наверх по укрытой пышным ковром лестнице, а колечки его позвякивали в тишине.

Кухня, как оказалось, была устроена очень современно по мерке примерно двадцатых годов, но вполне годилась для того, чтобы усталое тяжелое тело Фебы наконец-то передохнуло. Там горел камин, куда она сразу же подбросила пару поленьев, имелась огромная железная плита с огромными кастрюлями, в которых можно было бы сварить обед чело век на пятьдесят, и не меньшее количество запасов. На полках стояли консервы, горшки и корзинки с овощами, фруктами, хлебом, сыром и кофе. Отогреваясь, Феба постояла пару минут возле камина, а потом принялась сооружать себе сэндвич. Она нашла говядину, свежую и мягкую, как сливочное масло; хлеб был как из печки, пикантный сыр — в меру вызревший. У Фебы слюнки текли, пока она все это резала и складывала. Вышло очень вкусно. Она налила себе фруктового сока и уселась в кресло возле огня.

Она ела, пила, а мысли ее тем временем плыли обрат но — на берег, к трещине, и назад, в Эвервилль. Ей казалось, будто прошло много дней с тех пор, как они с Теслой стояли в пробке на Мейн-стрит и спорили, реальны люди или нет. Сейчас тот спор показался ей совсем глупым. Она сидела перед настоящим камином в доме, где торговали снами, ела сэндвич с говядиной, и все это было не менее реально, чем тот мир, откуда она пришла, Феба нашла в этом огромное для себя утешение. Реальность событий означала, что Феба играет по правилам. Она здесь не научится летать, но за ней и не станет охотиться дьявол. Это просто другая страна. Кое-что, разумеется, выглядит странно, но ничуть не более, чем Африка или Китай. Нужно просто привыкнуть, вот и все.

— Госпожа хочет вас видеть, — возвестил Муснакаф, появляясь в двери.

— Хорошо, — откликнулась Феба. Она встала, и вдруг у нее закружилась голова. — Ой, — сказала она, заглянув в чашку. — Сок-то у вас забродил.

Муснакаф позволил себе улыбнуться.

— Это брусничный, — сказал он. — Неужели никогда не пробовали?

Она покачала головой, и зря: перед глазами все поплыло.

— Боже мой! — воскликнула она, снова опускаясь в кресло. — Может, мне подождать несколько минут?

— Нет. Она хочет видеть вас сейчас. Поверьте, ей наплевать, трезвая вы или нет. Она и сама редко бывает трезвой. — Он подошел к Фебе и помог ей подняться. — Не забудьте, о чем я вам сказал.

— Король Тексас, — промямлила она, пытаясь привести мысли в порядок.

— Нет! — воскликнул он. — Не смейте даже упоминать о нем!

— А что тогда? — спросила она.

— Про юдоль слез, — напомнил он.

— Ах да Конечно. Косм — юдоль слез.

На всякий случай она повторила это еще раз про себя.

— Запомнили?

— Запомнила, — ответила Феба. Муснакаф вздохнул.

— Тогда идем, — решил он, — мы и так задержались.

И он повел ее по коридору и по лестнице в комнату, где Фебу ждала хозяйка этого странного дома.

2

В прибрежном лесу деревья стояли так плотно, что их узловатые корни переплелись, как пальцы, а кроны сошлись и заслоняли небо. Тем не менее там не было сучка, листка или мшистой кочки, которая не излучала бы свет, и это существенно облегчало Джо продвижение. Ориентироваться в чаще было не на что, пришлось полагаться лишь на внутреннее чутье. И оно его не подвело. Не прошло и получаса, как лес начал редеть, и вскоре Джо вышел на открытое место.

Там перед ним открылся такой пейзаж, что можно сто ять и разглядывать его неделю и все равно до конца не раз глядеть. Впереди миль на двадцать раскинулись яркие от света поля — алые, зеленые и желтые — и заливные луга, золотые и серебристые. Дальше, на немыслимой высоте, подобно волне, грозившей вот-вот обрушиться, нависала стена тьмы, где явно таился Иад. Стена была не черной, а серой: тысячи оттенков серого, местами просвечивавшие багровым и красным. Не понять, из чего она состоит. Местами она походила на дым, местами блестела, будто перекатывающийся под кожей мускул. Она судорожно делилась и сокращалась, непрестанно воспроизводя себя самое. Войска или народа, скрытого за ней, не было видно. Волна вздымалась все выше и выше, но не падала.

Однако не волна заворожила Джо, а раскинувшийся внизу город в тени вздыбившегося неба — город под названием Б'Кетер Саббат. Гордостью Эфемериды назвал его Ной, и Джо, увидевший город издалека и не приближавшийся да же к окраине, уже готов был ему верить.

Город походил на перевернутую пирамиду вершиной вниз. С того места, откуда смотрел Джо, не было заметно никаких опорных конструкций. В городское нутро — это дома, решил Джо, хотя на вид они больше напоминали жилища летучих мышей — снаружи вели сотни тысяч разного рода лестниц. Размер города сравнивать было не с чем, одна ко Джо прикинул, что на верхней главной площадке легко поместится весь Манхэттен. Значит, городские башни — полтора десятка сооружений, по виду похожие на огромные свертки ткани, ниспадающие вниз бесчисленными складками, — насчитывали в высоту не одну сотню этажей.

В бесчисленных окнах горел свет, но Джо почти не сомневался, что в башнях никого нет. Дороги, ведшие из города, были забиты битком, над улицами и башнями взмывали вверх летательные аппараты со сверкающими лопастями.

Все это вместе являло собой столь захватывающее зрелище, что Джо с трудом подавил в себе желание устроиться меж гигантских корней деревьев и подождать, пока не рухнет волна. Но то же самое любопытство, что заставило его прийти сюда, теперь погнало его дальше — через болотистую низину, где росли прозрачные, как хрусталь, цветы, к ближайшей дороге. В толпе, покидавшей город, на всех лицах читались отчаяние и страх. Лица эти судорожно кривились, увлажнялись потом, а глаза — белые, золотые, синие или черные — то и дело устремлялись назад. Туда, где под нависшей тенью остался город.

Почти никто не обращал внимания на Джо. Те же, что замечали его, смотрели на него с жалостью. Джо показалось, что его принимали за сумасшедшего, поскольку он был единственным на этой дороге, кто двигался в сторону Б'Кетер Саббата.

3

Госпожа Муснакафа сидела в постели — такой огромной, что в ней легко уместились бы человек десять. Обложившись со всех сторон десятком кружевных подушек, она рвала в клочья бумаги. Постель была усыпана ими, малейший сквозняк от окна или от камина поднимал в воздух сотню листков, и они шелестели, как листья. Комната показалась Фебе абсурдной в своем былом великолепии: потолок, рас писанный нагими амурами, изрядно закопчен, зеркала на стенах потускнели и кое-где потрескались. Не лучше выглядела и сама госпожа: потускневшая и потрескавшаяся. Феба и Муснакаф стояли в изножье постели не меньше пяти ми нут, а госпожа, не обращая на них внимания, рвала листок бумаги и что-то бормотала себе под нос.

Свет исходил лишь от керосиновых ламп, стоявших на столах и столиках. Язычки пламени в них были еле видны, и в комнате, как и во всем доме, царил полумрак. Но и в полу мраке хозяйка смотрелась ужасно. Ее поредевшие волосы, выкрашенные в черный цвет, лишь подчеркивали пергаментную бледность кожи, дряблую шею и глубокие морщины, прорезавшие лицо.

Наконец она заговорила, не отрывая глаз от своих бумажек и едва шевеля тонкими губами:

— Видала я таких, как ты, в прежние дни. Все при тебе.

Мужчинам это нравится.

Феба промолчала. Она не оробела, но решила пока не открывать рот — вдруг эта карга заметит, что гостья нетрезва.

— Нет, меня не заботит, что нравится мужчинам, а что нет, — продолжала старуха. — Это в прошлом. И я рада, что мне безразлично.

Она подняла глаза. Они были воспалены и блуждали, не способные остановиться в одной точке.

— Если бы мне не было безразлично, — продолжала она, — знаешь, что бы я сделала? — Она выдержала паузу. — Ну, знаешь?

— Нет…

— Я нагрезила бы себе красоту, — сказала она, захихикав. — Я стала бы первой красавицей во вселенной. Такой, что стоило бы мне выйти из дома, и все мужчины падали бы к моим ногам. — Тут она перестала хихикать. — Как ты думаешь, получилось бы у меня? — спросила она.

— Я… Я думаю, да.

— Ты думаешь, надо же, — тихо пробормотала госпожа. — Что ж, позволь мне тебе сообщить: мне это сделать так же легко, как два пальца обмочить. Да. Без проблем. Не я ли создала из грез этот город?

— Вы?

— Я. Скажи ей, мой маленький Абре.

— Это правда, — подтвердил Муснакаф. — Она его нагрезила, и он стал таким, какой есть.

— Так что я легко могла бы превратиться в красавицу. — Госпожа снова замолчала. — Но решила не делать этого. А знаешь почему?

— Потому что вам все равно? — рискнула Феба.

Бумага, которую госпожа рвала, выпала из ее пальцев.

— Совершенно верно, — произнесла она удивленно. — Как тебя зовут? Фелиция?

— Феба.

— Еще хуже.

— Мне нравится, — не подумав, сказала Феба.

— Ужасное имя, — настаивала старуха.

— Вовсе нет.

— Если я сказала «ужасное», значит, ужасное. Подойди сюда.

Феба не шелохнулась.

— Ты меня слышишь?

— Да, слышу, только мне без разницы, что вы там сказали.

Старуха вытаращила глаза.

— Бог ты мой, да ты что? Не обижайся на такие пустяки. На меня-то. Я стара, безобразна, меня мучают газы.

— Но ведь вам не обязательно быть такой, — возразила Феба.

— Кто тебе сказал?

— Вы, — ответила Феба, порадовавшись в душе, что не один год имела дело с упрямыми пациентами. Черта с два эта ведьма ее запугает. — Вы и сказали, две минуты назад… — Она заметила, как отчаянно жестикулирует Муснакаф, но уже не могла остановиться. — Сказали, что можете стать красавицей. Так почему бы вам не сделать себя красивой и без газов?

Наступило тяжелое молчание, и глаза госпожи забегали еще беспокойнее. Потом с губ ее сорвался смешок, а потом она расхохоталась в голос.

— Деточка, ты поверила, ты поверила мне! — воскликнула она. — Ты действительно думаешь, что я стала бы так жить, — она подняла свои костлявые руки, — если бы у меня был выбор?

— Значит, на самом деле вы не можете ничего изменить?

— Когда я здесь появилась, то, наверное, могла. Тогда мне было всего-навсего чуть больше ста. Знаю, тебе кажется, что это много, но на самом деле ничего подобного. Тогда у меня был муж, и я молодела от его поцелуев.

— Король Тексас? — спросила Феба.

Старухины руки упали на одеяло, а из груди вырвался су дорожный вздох.

— Нет, — проговорила она. — Тогда я еще жила в Косме.

Я любила его даже больше, чем Тексаса. И он тоже меня любил до беспамятства… — Лицо ее исказилось. — Не проходит, — пожаловалась она — Боль утрат. Не проходит. Иногда я боюсь засыпать… Абре знает, бедный Абре… Я боюсь засыпать, потому что мне снится, как он снова меня обнимает. Потом становится так больно, что я боюсь спать, лишь бы не видеть этих снов.

Старуха вдруг заплакала. По ее морщинистым щекам потекли слезы.

— Господи, если бы я могла, я запретила бы любовь! Как было бы хорошо.

— Нет, — тихо ответила Феба — Было бы совсем не хорошо.

— Погоди, ты еще никого не потеряла, не пережила тех, кого любила. Так, чтоб остались одни воспоминания. Тогда будешь лежать по ночам и бояться уснуть, как я. — Она при гляделась к Фебе. — Подойди поближе, — попросила она. — Дай мне тебя рассмотреть.

Феба выполнила ее просьбу.

— Абре, возьми-ка ту лампу. Придвинь поближе. Я хочу увидеть лицо женщины, которой нужна любовь. Бот так, вот так.

Госпожа подняла руку, словно хотела потрогать лицо Фебы.

— Есть ли в Косме сейчас какие-нибудь новые болезни? — спросила она.

— Да, есть.

— Страшные?

— И страшные тоже, — сказала Феба. — Одна, во всяком случае, очень страшная. — Тут она вспомнила, о чем просил Абре. — Наш Косм — юдоль слез.

Трюк сработал. Госпожа улыбнулась.

— Вот. — Она повернулась к Муснакафу. — Разве я не говорила?

— Говорили, — подтвердил он.

— Неудивительно, что ты оттуда сбежала, — сказала старуха, снова переключаясь на Фебу.

— Нет, я не…

— Что нет?

— Не сбежала. Я оттуда не сбежала. Я пришла сюда, по тому что мне нужно кое-кого найти.

— И кто бы это мог быть?

— Мои… любовник.

Госпожа поглядела на нее с жалостью.

— Значит, ты здесь из-за любви? — спросила она.

— Да, — подтвердила Феба— И если вы хотите знать, его зовут Джо.

— Я и не собиралась спрашивать, — проворчала госпожа.

— В любом случае, теперь вы знаете. Он сейчас где-то в море, и я пришла, чтобы его отыскать.

— Не получится, — объявила мегера, даже не потрудившись скрыть злорадство. — Полагаю, тебе уже известно, что здесь скоро произойдет?

— В общих чертах.

— Тогда ты должна сама понимать, что у тебя нет ни единого шанса его найти. Возможно, он уже мертв.

— Нет, это неправда, — возразила Феба.

— Откуда тебе знать? — спросила госпожа.

— Я была здесь во сне. Мы встретились где-то в Субстанции. — Тут она понизила голос, переходя на шепот: — Мы занимались любовью.

— В море?

— В море.

— Вы действительно занимались этим в Субстанции? — спросил Муснакаф.

— Да, — ответила Феба.

Тут госпожа снова взяла листок бумаги, покрытый, как заметила Феба, мелким бисерным почерком, и принялась его рвать.

— Ну и дела, — говорила она сама себе. — Ну и дела

— Вы никак не можете помочь мне? — обратилась к госпоже Феба.

— Боюсь… — начал Муснакаф.

Но госпожа не дала ему договорить.

— Может, и сделаем это, — проговорила она. — Море безмолвно. Но есть в нем кое-кто, способный что-нибудь рассказать.

Она изорвала один листок и взялась за следующий.

— А что я получу взамен? — спросила она у Фебы.

— Хотите правду?

Госпожа наклонила голову набок.

— Ты что, солгала мне? — удивилась она.

— Я сказала то, что мне велели, — отозвалась Феба.

— Ты про что?

— Про то, что Косм — юдоль слез.

— Разве не так? — удивилась госпожа, и в голосе у нее прозвучало нечто, похожее на любопытство.

— Бывает, что и так. Жизнь у людей трудная. Но не все несчастны. И не всегда.

Госпожа хмыкнула.

— Хотя, наверное, вам не нужна правда, — продолжала Феба — Наверное, для вас лучше сидеть, рвать любовные письма и думать, будто здесь лучше, чем там.

— Как ты догадалась?

— Про что? — спросила Феба— Про то, что это любовные письма? По вашему лицу.

— Он писал мне их шесть лет каждый день. Обещал подарить весь этот чертов континент за один поцелуй, за одно объятие. Я ни разу ему не ответила. А он все писал и пи сал, писал и писал… эту сентиментальную чушь. А теперь я рву их.

— Если вы так его ненавидите, — предположила Феба, — наверное, вы его любили…

— Я же тебе сказала. Я в жизни любила лишь одного человека. И его больше нет.

— То было в Косме, — промолвила Феба. Не спросила, а лишь констатировала факт, коротко и ясно.

Госпожа подняла на нее глаза.

— Ты что, мысли читаешь? — спросила она очень тихо. — Откуда ты знаешь?

— При чем тут мысли? — ответила Феба. — Вы сами сказали, что этот город вам пригрезился. Значит, когда-то вы видели его наяву.

— Да, — согласилась госпожа, — видела. Очень давно. В детстве.

— Вы так хорошо помните детство?

— Лучше, чем нужно, — сказала старуха. — Видишь ли, у меня были большие надежды, и они не оправдались. Или почти не оправдались…

— Какие надежды?

— Я хотела построить новую Александрию. Город, где люди жили бы в мире и благополучии. — Госпожа пожала плечами. — А что получилось?

— Что?

— Эвервилль. Феба оторопела.

— Эвервилль? — переспросила она.

Какое отношение имеет безумная здешняя ведьма к ее спокойному, милому, мирному городку?

Старуха уронила очередное любовное письмо, которое хотела разорвать, и задумчиво посмотрела на огонь.

— Да. Ну что ж, ты тоже должна узнать правду. — Она перевела взгляд на Фебу и слабо ей улыбнулась. — Меня зовут Мэв О'Коннел, — сказала она. — Я и есть та самая дурочка, с которой начался Эвервилль.

1

Тесла открыла глаза, когда Д'Амур попытался ее поднять.

— У нас проблемы, — сказал он и кивком головы указал на что-то.

Она поглядела туда, но отвлеклась на странное зрелище: оркестранты удирали на четвереньках, будто побитые животные. А в толпе, которая еще не разошлась, люди рыдали и молились, кое-кто даже опустился на колени посреди брошенных сумочек, бумажек, хот-догов и детских колясок. Тут сзади толпы появились полицейские с оружием на изготовку.

— Стоять! — крикнул один полицейский, — Всем стоять!

— Придется послушаться, — сказала Тесла, оглядываясь на Будденбаума.

Руки того ушли под землю по локоть, и он шарил там, будто ласкал твердую почву, уговаривая ее открыться. Воз дух подернулся обычной для жаркого дня дымкой, видения исчезли.

— Какого хрена он там делает? — пробормотал Д'Амур.

— Это как-то связано с Искусством, — ответила Тесла.

— Эй, вы двое, встать! — рявкнул полицейский. Потом крикнул Будденбауму: — И ты! Вставай! Ну-ка покажи руки!

Будденбаум как будто не слышал его и не подчинился. По лицейский повторил приказ. Будденбаум и ухом не повел.

— Считаю до трех, — предупредил Джед.

— Давай, — прошептала Тесла. — Пристрели ублюдка.

— Раз…

Джед медленно подходил ближе, а два его офицера следовали за ним, держа Будденбаума на мушке.

— Два…

— Джед, — произнес Флойд Уикс

— Заткнись.

— Мне нехорошо.

Джед оглянулся. Лицо у его подчиненного стало желтым, как моча, глаза полезли из орбит.

— Прекрати, — приказал Джед.

Этот приказ тоже не был выполнен. Руки у Флойда затряслись, он уронил оружие, из груди его вырвался вздох, похожий на стон наслаждения. Потом он упал на колени.

— Я не знал, — пробормотал он. — Боже, почему… меня… никто не предупредил?

— Не обращай на него внимания, — велел Джед Клифу Кэмпбеллу.

Клиф подчинился, но лишь потому, что у него самого начались галлюцинации.

— Что происходит, Джед? — изумленно спросил он. — Откуда эти женщины?

— Какие женщины?

— Рядом с нами, со всех сторон, — проблеял Клиф, вертя головой. — Будто ты не видишь?

Джилхолли уже собирался ответить «нет», как вдруг осекся.

— Господи, — простонал он.

— Готова? — шепнул Д'Амур Тесле.

— Как штык.

Гарри еще минуту понаблюдал за Джилхолли — тот пытался сохранить над собой контроль.

— Этого не может быть, — заявил он и оглянулся, ища поддержки у Кэмпбелла.

Поддержки он не получил. Кэмпбелл стоял на коленях и хохотал как безумный. Джед в отчаянии поднял револьвер, целясь в воздух перед собой.

— Убирайтесь! — заорал он. — Предупреждаю! Буду стрелять!

— Уходи, пока ему не до нас, — сказал Д'Амур, и они с Теслой быстро зашагали прочь.

Джед заметил их бегство.

— Эй вы! Остановитесь… — Он умолк на полуслове, будто забыл, что дальше. — О господи, — выдохнул он, и голос его задрожал. — Господи, господи…

Потом тоже встал на колени.

Будденбаум на перекрестке застонал от досады. Что-то пошло не так. Только что земля сама открывалась для него, и сердце его наполнялось силой, и вдруг рот наполнился кислой слюной, а почва, обхватывавшая руку, начала твердеть. Оуэн выдернул ее, словно вытащил из нутра мертвого или издыхающего животного. От омерзения его передернуло, а на глаза навернулись слезы.

— Оуэн?..

Голос, конечно, принадлежал Сету. Тот стоял в двух шагах от Будденбаума, испуганный и жалкий.

— Что-то не так? Будденбаум кивнул.

— А что?

— Может быть, это. — Будденбаум указал пальцем на свою рану. — Возможно, я просто отвлекся. — Он поднял голову и оглядел воздух. — Что ты видишь? — спросил он у Сета.

— Ты имеешь в виду женщин? Оуэн сощурился:

— Я вижу лишь яркие пятна. Это женщины? — Да.

— Ты уверен?

— Конечно.

— Значит, это заговор, — решил он, потом взял Сета за руку, оперся на нее и с трудом встал. — Кто-то послал их сюда, чтобы мне помешать.

— Кто?

— Не знаю. Тот, кто знал… — Он вдруг заметил удалявшуюся женскую фигуру. — Бомбек, — пробормотал он. По том закричал: — Бомбек!

— Что ему нужно? — спросил Гарри, оглянувшись на Будденбаума.

— Он думает, я пришла сюда, чтобы отнять у него Искусство.

— А это так?

Тесла покачала головой.

— Я видела, что Искусство сделало с Яффом. А ведь Яфф готовился к этому. По крайней мере, он так считал.

Будденбаум двинулся к ним. Гарри полез за револьвером, но Тесла сказала:

— Так его не остановишь. Лучше просто уйти отсюда.

Она повернулась, но путь ей заступила неизвестно откуда взявшаяся девочка, смотревшая на них с самым серьезным видом. Девочка лет пяти была невероятно, до нелепости правильная: светлые кудряшки (как и положено пятилетним девочкам), белое платьице, белые туфельки и носочки. Щечки розовенькие, глазки голубенькие.

— Здравствуй, — проговорила девочка звонко и равнодушно. — Тебя зовут Тесла, да?

Тесла была не в настроении, чтобы болтать с детьми, да лее с такими хорошенькими.

— Иди-ка лучше к маме и папе, — ответила она.

— Я смотрела, — сказала девочка.

— Не нужно на такое смотреть, детка, — вмешался Д'Амур. — Где твои мама с папой?

— Их здесь нет.

— Значит, ты одна?

— Нет, — покачала головой девочка— Со мной Хахе и Йе.

Она оглянулась на дверь кафе-мороженого. Там сидел на ступеньках человек, похожий на клоуна — большеухий, большеротый и светлоглазый. Он держал в руках шесть трубочек мороженого и откусывал попеременно от всех. Рядом с ним стоял еще один ребенок — мальчик с довольно глупым лицом.

— Не беспокойтесь, — сказала им девочка. — Со мной все в порядке. — Она с любопытством посмотрела на Теслу; — Ты умираешь?

Тесла бросила взгляд на Д'Амура.

— Сейчас неподходящее время для подобных разговоров.

— Нет, подходящее, — невозмутимо заявила девочка. — Это очень важно.

— Почему бы тебе не поболтать с кем-нибудь другим?

— Потому что меня интересуете вы, — ответила девочка так же серьезно. Она подступила к Тесле на шаг и подняла руку. — Мы увидели твое лицо и подумали: эта женщина знает про дерево историй.

— Про что?

— Про дерево историй.

— О чем она? — спросила Тесла Д'Амура.

— Уже не важно, — произнес голос за спиной Теслы.

Тесла не оглянулась — она и так знала, что это Будденбаум Голос его звучал до странности гулко, будто в пустом зале.

— Тебе следовало держаться от меня подальше, девушка.

— Плевать мне на твои дела, — огрызнулась Тесла. А потом, вдруг заинтересовавшись, повернулась к нему. — Просто так, ради любопытства: что это у тебя за дела?

Вид у Будденбаума был ужасный. Его трясло, лицо заливала кровь.

— Тебя они не касаются, — отрезал он.

И вдруг в их разговор вклинилась девочка.

— Ей можно сказать, Оуэн, — проговорила она.

Будденбаум сердито посмотрел на нее.

— У меня нет желания делиться с ней нашими тайна ми, — упрямо ответил он.

— Зато у нас есть, — ответила девочка.

Во время этого странного разговора Тесла внимательно смотрела на Будденбаума, пытаясь хоть отчасти понять, что к чему. Девочку он явно хорошо знал и по какой-то причине боялся. Вернее, осторожничал, а не боялся. Снова Тесла пожалела, что у нее нет проницательности Рауля. Будь Рауль с ней, она бы уже поняла, что происходит.

— Ты плохо выглядишь, — сказал ей Будденбаум.

— На себя посмотри, — отозвалась Тесла.

— Я-то приведу себя в порядок, а ты… Впрочем, тебе оста лось недолго.

Говорил он ровно, но Тесла уловила в его голосе скрытую угрозу. Он не предсказывал ей смерть — он обещал ее.

— Прощайся с жизнью, — продолжал он.

— Это входит в программу? — поинтересовалась девочка. Тесла оглянулась и увидела, как та улыбнулась. — Да, Оуэн?

— Да, — подтвердил Будденбаум. — Входит.

— Хорошо, очень хорошо. — Девочка перевела взгляд на Теслу. — Увидимся позже, — пообещала она и отошла в сторону.

— Вряд ли мы еще раз увидимся, — сказала Тесла.

— Можешь не сомневаться, — ответила девочка. — Мы очень заинтересованы и в тебе, и в дереве.

Тесла услышала, как Будденбаум пробормотал что-то у нее за спиной. Тесла не расслышала, но у нее не было ни времени, ни желания просить его повторить. Она улыбнулась девочке на прощание и пошла вместе с Гарри своей дорогой. За спиной не смолкало бессвязное бормотание полицейских, подхваченное легким летним ветерком.

2

Трудно было поверить, что новость о случившемся еще не облетела весь город. Однако на улицах, по которым Тесла и Гарри шли к Фебе, стояла абсолютная, противоестественная тишина, как будто жители почувствовали опасность и решили, что надежнее всего не говорить о ней и не думать. Несмотря на жару, ставни и двери домов были закрыты. Дети не играли на газонах и тротуарах. Даже собаки попрятались.

Это особенно удивляло, потому что день выдался прекрасный: в воздухе разливался сладкий запах августовских цветов, на небе ни облачка.

Они сворачивали за угол на улицу Фебы, когда Гарри сказал:

— Господи, как же я все-таки люблю этот мир.

Он сказал это так просто, с таким искренним чувством, что Тесла лишь покачала головой.

— А ты нет? — спросил Гарри.

— Слишком много дерьма, — ответила она.

— Сейчас его нет. Сейчас так хорошо, что лучше не бывает.

— Вспомни, что ты видел в горах, — напомнила Тесла.

— Я же не в горах, — отозвался Гарри. — Я здесь.

— Везет тебе, — пробормотала она, не в силах скрыть раздражение.

Он посмотрел на нее. Тесла казалась усталой, измученной и буквально едва живой. Ему захотелось обнять ее, пусть хоть на минуту, но Тесле это вряд ли понравится. Она замкнулась в своих мыслях и не нуждается в его утешении.

Она не сразу нашла нужный ключ на связке, которую ей дала Феба, но в конце концов они попали в дом. Там Тесла сказала:

— Мне нужно немного поспать. Мысли путаются.

— Конечно.

Она пошла наверх, но через два шага остановилась, повернулась и посмотрела на Д'Амура невидящим взглядом.

— Кстати, — проговорила она, — спасибо тебе.

— За что?

— За то, что ты сделал в горах. Иначе меня бы здесь… Господи… Ну, ты понимаешь.

— Понимаю. И не надо меня благодарить. Мы оба делаем одно дело.

— Нет, — промолвила она тихо. — Теперь вряд ли.

— Если ты поверила словам ребенка, то…

— Не она первая об этом подумала, — продолжала Тесла. — Я пять лет лезла из кожи вон, Гарри, и я устала.

Он хотел возразить, но она жестом остановила его.

— Давай не будем морочить друг другу голову, — сказала она. — Я сделала, что могла, но я больше не в силах. Пока со мной был Рауль, я еще делала вид, будто во всем этом есть смысл, но сейчас. — Рауля нет. — Она передернула плечами. — Я не хочу больше, Гарри.

Тесла попыталась улыбнуться, но не сумела. Она нахмурилась, отвернулась и поплелась наверх.

Гарри сварил себе кофе и сел в гостиной — там везде валялись старые номера «ТВ-гида» и стояли наполненные окурками пепельницы, — чтобы спокойно обдумать происходящее. Кофе ему помог, в голове прояснилось, несмотря на усталость. Он сидел, смотрел в потолок и перебирал в памяти события последнего времени.

Он отправился в горы искать Киссуна, понадеявшись на туман и татуировки старика Войта, но не нашел или, по край ней мере, не узнал и не понял, в кого Киссун воплотился. Дети… Да, были еще дети, а также братья Гримм, Посвященный и Тесла Бомбек. Но человек, отправивший на тот свет Теда Дюссельдорфа и Марию Назарено, от него ускользнул.

Мысленно Гарри вернулся на Морнингсайд-Хайтс, в комнату Киссуна, надеясь обнаружить подсказку, ключ к новому перевоплощению его противника. Ничего подходящего Гарри не нашел, зато вспомнил про карты, взятые оттуда. Он порылся в кармане, извлек колоду и разложил на столе. Был ли ключ в этих картинках, Гарри не понимал.

Обезьяна, луна, зародыш, молния.

Могущественные символы.

Молния, рука, торс, отверстие.

Если это игра Киссуна, то Гарри не знал ее правил. А если не игра, то какого черта он таскал их с собой?

Почти безотчетно он раскладывал и перекладывал кар ты, стараясь найти хоть какую-то зацепку. Ничего не получалось. Несмотря на все могущество символов (а может быть, именно из-за него), ясности не прибавлялось, появилось лишь ощущение полной беспомощности.

Раздумья его прервал телефонный звонок. Видимо, в доме Коббов не доверяли автоответчикам, так что телефон звонил и звонил без остановки, пока Гарри не поднял трубку.

Мужской голос на другом конце провода звучал очень устало:

— Можно позвать Теслу?

Гарри ответил не сразу, и человек добавил:

— Это срочно. Мне необходимо с ней поговорить. Теперь Гарри его узнал.

— Грилло? — спросил он.

— Кто это?

— Это Гарри.

— Господи, Гарри. Что ты там делаешь?

— То же самое, что и Тесла.

— Она там?

— Она спит.

— Мне нужно с ней поговорить. Я звоню весь день.

— Где ты?

— В пяти милях от города.

— От какого города?

— От Эвервилля, черт побери! Да позовешь ты ее или нет?

— Не мог бы ты перезвонить через час или…

— Нет! — заорал Грилло. Потом добавил спокойнее: — Нет. Мне нужно поговорить с ней сейчас.

— Подожди минуту, — сказал Гарри, поставил телефон на место и направился будить Теслу.

Тесла спала одетой на широкой двуспальной кровати, а лицо у нее было до того измученное, что у него не хватило духу ее разбудить. Сейчас ей нужен только сон. Когда Гарри спустился вниз и взял трубку, в ней раздавались гудки. Связь прервалась.

3

Во сне Тесла брела по нездешнему, странному берегу. Не давно выпал снег, но холодно не было. Легко ступая, Тесла шла к морю. Оно было темное, неспокойное, по воде бежали пенные гребни и мелькали человеческие тела, которые тащил на берег прибой. Они обращали к Тесле свои разбитые лица, словно хотели предупредить: нельзя входить в эти воды.

Выбора у нее не было. Море нуждалось в ней и звало. Честно говоря, ей не хотелось сопротивляться его зову. На берегу пустынно и жутко, а море, несмотря на плывущих мертвецов, скрывало в себе тайну.

И только когда она уже шла по воде и брызги падали ей на живот и на грудь, спящий мозг сообразил, куда она попала. По крайней мере, он вспомнил название этого моря.

— Субстанция.

Тесла произнесла это вслух, и море плеснуло в лицо, а отлив потянул за ноги. Она не стала бороться и послушно дала течению увлечь себя. Оно подхватило ее и понесло сильно и бережно, как нежный любовник. Волны вскоре стали громадными, и с гребня волны Тесла заметила на горизонте стену тьмы — точно такую же, какую она видела у Киссуна в Петле. Значит, там Иад. Блохи и горы, горы и блохи. Падая вниз с высоты волны, Тесла всякий раз уходила под воду, где ей открывалось другое зрелище: косяки рыб, огромные, как грозовые тучи. Среди рыб плыли светящиеся формы — наверное, души спящих, как и она сама. Тесле казалось, что она различает в этих формах лица влюбленных, умирающих и младенцев.

Она знала, к какой из трех групп отнести себя, Не младенец, не влюбленная, старая, безумная, она могла попасть сюда сегодня лишь по одной причине. Девочка с перекрестка, Идеальный Ребенок, оказалась права Смерть подступала неотвратимо. Тесла Бомбек уснула в последний раз в своей жизни.

Мысль эта была неприятна, однако огорчаться было не когда. Путешествие требовало внимания. Вверх и вниз, на гребень и в пропасть; так ее принесло туда, где море — по чему, Тесла не знала — стало таким спокойным, что в нем, как в зеркале, отражалось тревожное небо.

Сначала она решила, что в этих водах нет никого, кроме нее, и уже подумывала о том, чтобы собраться с силами и покинуть их. Но вдруг она заметила мерцание в глубине. Присмотревшись, она разглядела стайку светящихся рыб, всплывавших на поверхность. Тесла подняла голову и обнаружила, что она не одна. На поверхности моря сидел, будто на твердой земле, длинноволосый бородач и лениво чертил круги на зеркальной глади. Наверное, он все время был здесь, а она не видела, подумала Тесла. И тут он поднял глаза, будто почувствовав на себе ее взгляд.

Лицо у него было худое, костистое, с черными пронзи тельными глазами, но улыбнулся он приветливо, даже не много смущенно, словно извинялся за то, что она застала его врасплох. Это сразу же ей понравилось. Потом он встал и пошел к Тесле, а вода плясала у его ног. Длинная намокшая одежда его оказалась изорвана, и сквозь прорехи Тесла увидела грудь, испещренную мелкими шрамами, как от порезов.

Она пожалела его. У нее тоже были шрамы — ив душе, и на коже; и у нее тоже ничего не осталось от того, что она любила, — ни профессии, ни самоуважения, ни уверенности в завтрашнем дне.

— Мы знакомы? — спросил он, подойдя ближе.

Голос звучал хрипловато, но ей понравился.

— Нет, — проговорила Тесла почему-то с трудом. — По-моему, нет.

— Кто-то говорил мне о тебе. Я уверен. Может быть, Флетчер?

— Ты знаешь Флетчера?

— Ну конечно, — ответил человек, снова улыбаясь. — Ведь именно ты помогла ему отмучиться.

— Я„Я не думала об этом с такой точки зрения… но», да, я.

— Послушай, — сказал бородач. Он присел рядом с ней на поверхности воды, легко державшей и Теслу. — Ты искала связь между вещами, и она действительно есть. Но тебе пришлось побывать в страшных местах. В местах, где все дышит смертью, где смерть уносит любовь, а люди теряют друг друга и теряются сами. Только очень храбрая душа способна увидеть это и не отчаяться.

— Я пыталась быть смелой, — сказала она.

— Знаю, — тихо отозвался он. — Я знаю.

— Хочешь сказать, я вела себя не очень смело? Видишь ли, я туда не рвалась. Я была не готова. Я, знаешь ли, хотела просто писать сценарии, разбогатеть и стать счастливой. Те бе, наверное, это кажется глупым.

— Почему же?

— Ну, мне кажется, ты вряд ли любишь кино.

— Должен тебя удивить — я его люблю, — сказал он и опять улыбнулся. — Дело в том, что важны лишь сами истории, а не то, каким способом люди узнают их.

Тесла вспомнила девочку на перекрестке. «Мы увидели твое лицо и подумали: эта женщина знает про дерево историй».

— При чем тут истории? — спросила она.

— Ты их любишь, — ответил он и перевел взгляд с ее ли па на гладь воды.

Светящиеся формы, всплывавшие из глубин, почти добрались до поверхности. Вода вокруг них приходила в волнение.

— Ты любишь прошлое со всеми его историями и любишь их рассказывать, так? — продолжал он.

— Думаю, да, — согласилась она.

— Вот в них и есть та самая связь, которую ты искала, Тесла.

— В моих историях?

— В рассказах о жизни. Потому что любая жизнь, даже самая короткая, самая бессмысленная, подобна листку.

— Листку?

— Да, подобна древесному листку…

Он снова посмотрел на нее и замолчал, дожидаясь, пока она уяснит смысл.

— Листку дерева историй, — проговорила она.

Он одобрительно улыбнулся.

— Каждая жизнь — это страница, листок с дерева Книги Жизни. Просто, не так ли? — спросил он.

Вода под ним забурлила, ему стало трудно стоять. Очень медленно он начал погружаться.

— Видимо, мне пора, — сказал он. — Шу явились за мной. Почему у тебя такой несчастный вид?

— Потому что уже поздно, — ответила Тесла. — Почему я только сейчас поняла, что нужно было делать?

— Значит, раньше было не нужно. Ты занималась другим делом.

— Ничего подобного, — воскликнула она огорченно. — Я еще ничего толком не рассказала.

— Ну нет, — возразил он. — Одну историю ты рассказала.

— Какую? — взмолилась она в надежде, что он ответит, прежде чем скроется под водой. — Какую историю я рассказала?

— Свою, — ответил он. — Ты рассказала свою историю.

С этими словами он погрузился в волны.

Она посмотрела на бурлящую воду и увидела, как существа, которых он назвал «шу» — они походили на каракатиц, и их собралось, наверное, не меньше миллиона, — окру жили его со всех сторон и двинулись вместе с ним вниз по огромной спирали. Тесла смотрела ему вслед и отчаянно жалела, что больше его не увидит. Ей так хотелось с ним поговорить. Хотя кое-что у нее осталось: теперь Тесла знала, что ее история тоже нужна. Если она вернется, это послужит ей утешением.

Как только спиральное облако шу скрылось в глубинах моря, ее мир снова дал о себе знать. Зазвонил телефон, раз дались шаги на лестнице.

— Тесла?

Она открыла глаза. Гарри просунул голову в дверь.

— Это Грилло, — сказал он. — Ему нужно с тобой поговорить. Он звонил еще час назад.

Смутно она припомнила, что слышала какой-то звук, похожий на телефонный звонок, когда шла по заснеженному берегу моря.

— Кажется, он не в форме.

Тесла встала и спустилась вниз. Возле телефонного аппарата лежал огрызок карандаша. Тесла написала на обложке телефонного справочника, на случай если вдруг забудет свой сон: «Я рассказала свою историю». Потом взяла трубку.

Как и сказал Гарри, голос у Грилло был больной. Значит, он не в лучшей форме. И она не в лучшей форме, и Д'Амур, и тот, кто ей сейчас приснился. Всем тяжело.

— Я сейчас в мотеле Стерджиса, — сказал Грилло, — вместе с Хови, Джо-Бет и их девочкой.

— Где это?

— В нескольких милях от Эвервилля.

— И какого черта вы там делаете?

— У нас не было выбора. Пришлось торопиться, и я знал, что нам понадобится помощь.

— Что случилось?

— Томми-Рэй ищет Джо-Бет.

— Томми-Рэй?

Грилло вкратце пересказал события последних дней. Тесла все еще думала о своем сне и слушала его невнимательно. Но когда тревога и страх, сквозившие в голосе Грилло, слились с образом бурного моря и человека, знавшего Флетчера, Тесла очнулась.

— Мне нужна твоя помощь, Тес, — говорил в это время Грилло. Тесла еще видела перед собой лицо того, кто ходил по воде. — Ау, Тес, ты здесь?

Ей пришлось собраться.

— Да, я здесь.

— Я сказал, мне нужна помощь.

— У тебя странный голос, Натан. Ты не болен?

— Долго объяснять. Слушай, скажи мне, где ты. Мы сей час приедем.

Она тут же увидела перед собой, как Томми-Рэй со своей армией призраков идет по их городку. Не он ли, поддавшись разрушительной страсти, разнес собственный дом, когда внутри находилась его родная мать? Если он разгуляется в Эвервилле, особенно во время бегства жителей из города (а ждать этого явно недолго), последствия будут ужасны.

— Оставайся там, — велела она. — Я сама приеду к вам.

Грилло не стал спорить. Он хотел одного — поскорее встретиться. Он сообщил Тесле адрес мотеля и попросил поспешить.

Гарри в кухне поджаривал тосты. Она пересказала ему разговор с Грилло. Д'Амур слушал без комментариев, пока она не сообщила, что уезжает.

— Значит, Эвервилль останется на мне? — спросил он.

— Значит, так.

Тесла хотела сказать: ей приснился последний сон, а значит, она не вернется; но это прозвучало бы чересчур мело драматично. Нужно найти слова простые, точные, умные, но ничего подходящего на ум не приходило. Пока она раздумывала, Гарри сам заговорил о прощании:

— Знаешь, мне придется вернуться в горы, когда стемнеет. Если Иад идет оттуда, я хотя бы посмотрю на это. Я имею в виду… Наверное, мы больше не увидимся.

— Да. Наверное.

— У нас с тобой есть что вспомнить, правда? Я имею в виду… наша жизнь была…

— Классной.

— Потрясающей.

Тесла пожала плечами. Конечно, он прав.

— Мы оба ожидали, что все кончится иначе, — сказал Гарри. — Но в глубине души, наверное, мы хотели сделать что-то подобное.

— Наверное.

На этом разговор иссяк. Тесла подняла глаза и увидела, что Гарри смотрит на нее в упор и губы у него подозрительно вздрагивают.

— Ладно, желаю тебе как следует полюбоваться горны ми пейзажами, — сказала она.

— Непременно, — ответил он.

— Не лезь на рожон.

Тесла первая отвела взгляд, взяла куртку и пошла к двери. Ей хотелось вернуться, обнять его, но она сдержалась. Стало бы только хуже. Нет, пора заводить мотоцикл и уезжать.

Толпа зрителей, видевших окончание парада, давным-давно разошлась, но по Мейн-стрит еще бродили люди. Они покупали в лавочках сувениры или выбирали, где поужинать. Вечер был теплый, погода отличная, и праздничное настроение, пусть и подпорченное дневным происшествием, не ушло.

Пять лет назад Тесла тормознула бы здесь свой «харлей», не жалея взвизгнувших покрышек, и до хрипоты призывала бы всех уходить из города. Но сейчас она не стала тратить время. Она знала; одни улыбнутся, другие пожмут плечами, и все повернутся к ней спиной. По совести, их нельзя за это винить. Она заметила свое отражение в зеркале перед уходом. Еще несколько дней назад она была стройной и подтянутой — отмеченная своей целью, гордившаяся своими шрамами, — но теперь превратилась в жалкое убожество.

Но если даже люди не отвернутся, какой смысл их предупреждать? Если то, что она знает про Иад, соответствует истине, бежать некуда. Пускай эти люди повеселятся, не зная об уготованной им страшной гибели. Может быть, смерть придет быстро и они не успеют испугаться и придумать себе надежду. Да, надежда — это хуже всего.

Тесла проехала тот самый перекресток. Для этого пришлось сделать крюк, но ей нужно было взглянуть: не осталось ли там что-то важное, способное стать ключом к разгадке сегодняшних событий. Движение на улицах восстановилось, но машин было мало. Зато полно прохожих. Возле закусочной толкались любопытные, некоторые фотографировали памятное место. Никто не стоял на коленях и не молился. Одни разошлись, других увезли.

Тесла собиралась снова надеть шлем, когда вдруг услышала крик. Оглянувшись, она увидела, как от закусочной через дорогу к ней торопится Босли Праведный.

— Что ты сделала? — крикнул он, багровея от гнева.

— Где? — спросила она.

— Ты устроила всю эту… мерзость! — заявил он. — Я видел, ты была там. — Он остановился, не доходя до нее, словно боялся заразиться ее нечестивостью. — Я знаю, что ты заду мала…

— Хотите мне все объяснять? — перебила она. — Не надо мне вашего дерьма про дьявола, Босли. Вы верите в него не больше, чем я. Ей-богу.

Он отшатнулся. Тесла увидела в его глазах такой страх, что гнев ее тут же улетучился.

— Знаете что? — сказала она. — Я сегодня, кажется, видела Иисуса.

Босли посмотрел на нее недоверчиво.

— По крайней мере, он ходил по воде, а грудь у него в рубцах, так что… Это ведь мог быть Иисус, правда?

Босли молчал.

— Простите, я не успела рассказать ему о вас, но если бы у меня хватило времени, я непременно попросила бы его заглянуть к вам. На пироги.

— Ты сумасшедшая, — сказал Босли.

— Не больше, чем вы, — ответила Тесла. — Берегите себя, Босли.

С этими словами она надела шлем и нажала на стартер.

Выехав за город, она прибавила газу и гнала на предельной скорости, точно зная, что ни шеф полиции, ни его помощники не станут сегодня ловить нарушителей скоростного режима. И не ошиблась. Она беспрепятственно неслась по пустой дороге на встречу с Грилло; но в конце пути ее поджидали объятия более холодные и крепкие, чем любые человеческие руки.

1

«Не последний год живем, — думала Дороти Баллард, сидя у окошка своей гостиной, и голова ее слегка поплыла от легкого транквилизатора, — Будут еще фестивали и парады, будет шанс все исправить».

К счастью, она мало запомнила из того, что случилось на перекрестке, но добрые люди уже успели сказать, что это не ее вина, нет-нет, не ее вина. Она просто устала, она проделала огромную работу, она замечательно проделала эту работу, так что на следующий год, о да, на следующий год…

— Все будет прекрасно.

— Что ты сказала, дорогая? — вошла Мейзи с подносом, па котором несла пышный омлет и ржаную булочку.

— На следующий год все будет прекрасно, вот увидишь.

— Даже думать не хочу ни про какой следующий год, — ответила Мейзи. — Давай-ка разбираться с проблемами по мере их появления, ладно?

У Ларри Глодоски в этот момент память туманилась не от таблеток, а от пива. Он уже два с половиной часа просидел в баре у Хэмрика и тоже почувствовал себя лучше. Хотя ему не нужно было глушить страх — наоборот, он жалел, что все так быстро закончилось. Женщины, которых мельком он увидел в воздухе, были прекрасны. У Ларри чуть сердце не разорвалось, когда они исчезли.

— Налить еще? — спросил Уилл Хэмрик.

— Да, налей.

— И что, ты обо всем этом думаешь? Ларри покачал головой.

— Сплошная чушь лезет в голову, — ответил он. Уилл поставил перед ним на стойку еще одну бутылку.

— Позавчера у меня тут был один тип, — сказал Уилл. — Тоже заставил понервничать.

— Как это?

— Он пришел, как раз когда умер Мортон Кобб. И стал говорить, как это хорошо, что Кобб так умер, — мол, история вышла лучше некуда.

— Лучше некуда?

— Ну да. А я… Как это он меня назвал, черт?.. А я, он сказал, сеятель. Да, так: сеятель. А люди, значит, приходят ко мне, чтобы слушать про такие вещи… — Он вдруг сбился с мысли и всплеснул руками: — Каков сукин сын! И голос у него та кой… Ну, вроде гипнотизера.

Ларри вдруг встрепенулся.

— Как, как он выглядел? — спросил он.

— Лет под шестьдесят. С бородой.

— Такой здоровый? В черном костюме?

— Точно, он, — кивнул Уилл. — Ты знаком с ним, что ли?

— Он сегодня там был, — отозвался Ларри. — По-моему, этот гад все и подстроил.

— Надо сказать Джеду.

— Джед!.. — прорычал Ларри. — От него никакого проку. — Он сделал глоток. — Лучше сказать нашим из оркестра. Они бы его за сегодняшнее…

— Осторожнее, Ларри, — посоветовал Уилл. — Не надо подменять закон. Ты же не хочешь, чтобы потом Джед искал тебя.

Ларри перегнулся через стойку, приблизил лицо к Уиллу.

— Л мне плевать, — заявил он. — Что-то происходит в нашем городишке, Хэмрик, но Джед ничего не контролирует. Он понятия не имеет, что творится.

— А ты?

Ларри полез в карман и выложил на стойку три десятки.

— Я скоро буду, — сказал он, оттолкнулся от стойки и направился к двери. — Позвоню и скажу, когда нужно будет действовать.

К вечеру в городе полностью восстановилась видимость нормальной жизни. В муниципалитете разминались первые пары конкурса вальсов. В новом крыле библиотеки, достроенном два месяца назад, начинались чтения, где Джерри Тотленд — местный автор довольно милых и довольно известных детективов, печатавшийся в Портленде, — собирался прочесть отрывки из нового романа. А на Блейзмонт-стрит возле маленького итальянского ресторанчика выстроилась очередь из двадцати человек, желавших отведать шедевры неаполитанской кухни.

Конечно, говорили и о том, что произошло днем на параде, но эти слухи лишь добавляли пикантности фестивалю, не более того. Все, в особенности туристы, немного жалели, что толком никто ничего не разглядел. Тем не менее будет о чем поговорить, когда гости разъедутся. Нечасто случается, что бы хваленый эвервилльский парад вот так осрамился средь бела дня.

2

После страшных событий этого дня Эрвин не знал, куда себя девать. Разом, в одно мгновение, он потерял всех, кто у него был.

Эрвин толком не понял, что творилось на перекрестке, да и не желал этого знать. За последние несколько дней он видел много странного и многое понял, но сегодняшнее происшествие оказалось выше его понимания. Часа два он метался по улицам, как потерявшийся пес, выискивая местечко, где можно посидеть, послушать людские разговоры и хотя бы на время забыться. Но везде только и говорили, что о дневном событии.

Разговоры редко касались его напрямую, но случившееся стало их причиной, в этом Эрвин не сомневался. Почему именно сегодня супруги признавались в своих грешках и проси ли друг у друга прощения? Да потому, что почувствовали дыхание смерти и расчувствовались. Эрвин долго ходил от одного дома к другому в поисках утешения, покоя и тишины, а к вечеру догадался прийти на кладбище.

Солнце клонилось к закату, и он бродил среди могил, рассеянно читал эпитафии, освещенные косыми лучами, и размышлял, как дошел до жизни такой. Чем он провинился? Пожелал себе немножко мирской славы? Но с каких пор это стало тяжким грехом? Хотел вытащить на свет тайну, которой следовало оставаться в тени? Но и это не грех; по крайней мере, в его понимании. Значит, ему просто не повезло.

Он решил остановиться и присел на плиту под деревом, где впервые познакомился с Нордхоффом и всей честной компанией. Взгляд его упал на надгробие, и он прочел вслух эпитафию, высеченную на нем.

Я верю, разойдясь с Фомой, Что смерть не властна надо мной, Что я смогу из гроба встать, Вздохнуть и небо увидать. Пускай хрупка мечта моя, Спаси, Господь, но выбрал я Хранить ее за гранью тьмы, Лишен неверия Фомы.

Эрвин от души растрогался, проникшись бесхитростной печалью этой эпитафии. Не успел он произнести последнего слова, как голос его предательски дрогнул, а из глаз хлынули слезы, давно рвавшиеся наружу.

Закрыв руками лицо, он сидел и рыдал. Зачем надеяться на жизнь после смерти, если все вокруг бессмысленно и пусто? Невыносимо!

— Неужели такие плохие стихи? — спросил сверху чей-то голос.

Эрвин оглянулся. В пышной предосенней листве он за метил какое-то движение.

— Покажись, — сказал он.

— Предпочитаю этого не делать, — ответил голос — Я давным-давно усвоил, что на деревьях безопаснее.

— Смеешься ты, что ли? — воскликнул Эрвин.

— Что с тобой случилось?

— Я хочу обратно.

— Ах, вот оно что, — проговорил голос — Это невозможно, так что не стоит себя зря терзать.

Человек на дереве уселся поудобнее, и крона качнулась.

— Их ведь больше нет?

— Кого?

— Да тех дураков, что здесь собирались. Ну, эти… Нордхофф, Долан… — «Долан» он будто выплюнул. — И все прочие. Я пришел сюда с гор, чтобы закончить с ними свои дела, а их и не слышно.

— Не слышно?

— Нет. Один ты. Куда они подевались?

— Трудно объяснить, — сказал Эрвин.

— А ты постарайся.

И он постарался. Рассказал все, что видел и чувствовал на перекрестке. При жизни, будучи адвокатом, он привык описывать мир в юридических терминах, и слов ему сейчас не хватало. Но так хотелось облегчить душу.

— Значит, их всех рассеяло?

— Похоже, именно так, — кивнул Эрвин.

— Так и должно было случиться, — сказал тот, кто сидел на дереве. — Это кровавое дело здесь началось, здесь должно и закончиться.

— Я знаю, о чем ты, — заявил Эрвин. — Я читал завещание.

— Чье?

— Подпись стояла: Макферсон.

Человек глухо зарычал, отчего Эрвин вздрогнул.

— Не смей произносить этого имени! — прикрикнул голос из ветвей.

— Почему?

— Потому! Но я говорил о другом убийстве, случившемся в этих горах, когда они еще не имели названия. И я долго ждал, чтобы посмотреть, чем все закончится.

— Кто ты? — спросил Эрвин. — Почему ты прячешься?

— Потому что ты достаточно увидел сегодня, — отозвался человек. — Тебе только меня и не хватало.

— Ничего, я как-нибудь выдержу, — заверил Эрвин. — Покажись.

На дереве помолчали. Потом голос произнес:

— Ну, как хочешь.

Ветки дрогнули, и человек стал спускаться вниз. Он оказался не таким уж страшным в шрамах, покрытый шерстью, но все равно человек.

— Ну вот, — сказал он, спрыгнув с нижней ветки. — Теперь ты меня видишь.

— Я… Рад познакомиться, — проговорил Эрвин. — Я боялся, что останусь один.

— Как тебя зовут?

— Эрвин Тузейкер. А тебя? Человек-зверь слегка поклонился:

— Позвольте представиться. Кокер Аммиано.