Эстафета разума

АНДРЕЙ СТОЛЯРОВ
Чрезвычайная экспертиза

Комиссия состояла из четырех человек. Сам Астафьев, его заместитель Воронец, генерал, фамилию которого Астафьев не разобрал, и помощник генерала — полковник, подтянутый, в новом обмундировании.

Ехали на армейском вездеходе. Астафьев чувствовал себя неважно. Конечно, в других условиях он бы ни за что не согласился на подобный полет — возраст не тот и положение обязывает: если он нужен, пусть обеспечат нормальную поездку. Но просьба министра была очень убедительна. Собственно, это была даже не просьба, а приказ. И возражать здесь было неуместно.

На сборы дали всего час. И это ему — директору института, профессору, лауреату. Потом — черная «Волга», бешено промчавшаяся по городу, военный, непривычно пустынный аэродром, летчик, молодой, веселый, ухмыляющийся на просьбу лететь потише, и низкое серое небо над аэродромом, в которое гражданские самолеты не выпускаются.

И шестичасовой перелет, и заложенные уши, и бледное, напряженное лицо Воронца. А вечером, вернее, уже ночью — комната в офицерской гостинице — одна на двоих. Астафьев уже много лет не делил комнаты еще с кем-нибудь: ему предоставляли отдельный номер.

И бессонная ночь. Воронец ворочается, посапывает, а он лежит в темноте и не может уснуть. И поднимается злость на Воронца, который сопит, на себя — зачем согласился, на неизвестного администратора, не подумавшего о том, что им надо где-то жить, и запихавшего его, Астафьева, в эту душную тесную комнату.

А потом рассвет — быстрый, яркий, с горячим солнцем, завтрак — Астафьев выпил только кофе, и вот они трясутся в вездеходе по степи.

Но что волновало серьезно — это погода. Уже сейчас, в восемь утра, пекло невыносимо. Кондиционеров здесь явно не предвидится. Правда, есть надежда, что закончат они быстро. Может быть, и делать ничего не придется — посмотрят и обратно. И вечером он будет дома, в Москве.

А жара все-таки ужасная.

Мотор звучал ровно, негромко. Колеса подминали траву. Она была по колено, источала одуряющий запах. За машиной оставались две колеи.

На небе, очень синем, не виднелось ни одного облачка. Воздух над степью дрожал, поднимался вверх. В невероятной высоте, раскинув крылья, выписывала медленные круги черная птица. Попадались какие-то приземистые цветы — горели красным среди травы.

Астафьев думал, что вся эта поездка, весь этот скоропалительный перелет напрасны. Скорее всего пустяки. Что-нибудь напутали, не разобрались, и кончится все большим конфузом для военных. Наверное, Воронец это понимает. Вон какое у него недовольное лицо.

А Воронец думал, что совсем необязательно было посылать Астафьева, — стар, давно не ведет самостоятельной работы. И вообще не тот человек — желчен, нетерпим, совершенно не понимает дипломатии: что думает, то и говорит. Из-за этого могут быть неприятности. На месте происшествия, конечно, ничего нет, и Астафьев, разумеется, выскажется перед этим спокойным генералом. И будет конфликт. Больших последствий он, видимо, не повлечет, они здесь всего лишь в качестве экспертов, но — мнение создастся. И мнение не только вокруг Астафьева, которому в конечном счете плевать на все мнения, — он сидит прочно и выше не поднимется, — но создастся мнение вокруг него, Воронца. И вот это мнение будет рассеять очень трудно. Воронец думал, что сам он намного лучше справился бы с задачей. И это сыграло бы определенную роль. Надо, чтобы знали — есть такой человек, Воронец, — аккуратный, исполнительный, который всегда понимает, что от него требуют. Но вот поди ж ты — раз комиссия, да еще на таком уровне, то обязательно подавай имя, звание, заслуги. А какое у Воронца имя? В пределах своей специальности и то больше известен как администратор. И еще Воронец подумал, что надо будет очень тонко, осторожно отмежеваться от Астафьева. Чтобы те, кому следует, поняли: Астафьев это одно, а он, Воронец, совсем другое.

Утром он уже намекал генералу, что не придерживается крайних точек зрения. Что понимает — все люди, у всех бывают ошибки. Он выразился мягче — недочеты. Но генерал сидел, как глухой, даже бровью не повел. Слишком уверен в себе. Подождем, на месте будет виднее.

А генерал действительно был уверен в себе. Из всех членов комиссии он один точно знал, что их ожидает, и теперь лишь прикидывал, как поступить, если вызванные эксперты подтвердят догадку. Наверное, придется писать чрезвычайный рапорт, давать объяснения и в штабе и на самом верху. Но в любом случае он был уверен, что авиачасть действовала правильно. И если бы еще раз возникла подобная ситуация, то все повторилось бы точно так же. Неприятен был лишь предстоящий разговор с учеными, которые, конечно же, поднимут шум и, не разбираясь в специфике, начнут требовать того, другого, третьего, чего, разумеется, делать будет никак нельзя. А полковник не думал ни о чем. Он всю жизнь выполнял приказы. И никогда не сомневался в их правильности. Исход экспертизы его совершенно не волновал.

Всю дорогу они молчали. Только раз Астафьев спросил, есть ли поблизости населенные пункты, и генерал пожал плечами: мол, какое это имеет значение. А полковник, подождав, пока генеральские плечи опустятся, вежливо и тихо сказал:

— Совхоз «Красные зори» — шестьдесят километров.

И Астафьев понял, что полковник выполняет при генерале те же функции, что при нем Воронец, то есть все знает и может ответить на любой вопрос.

Прошло еще полчаса. Становилось все жарче. Воздух раскалился, обжигал горло. Астафьев уже хотел попросить остановиться — ломило в висках, сильно хотелось пить, — но тут полковник, поднявшись с сиденья, сказал:

— Вон лагерь.

Впереди, у самого горизонта, белели палатки и между ними высокий тонкий шест с флагом.

Машина прибавила скорость.

В километре от лагеря стояло оцепление. Шофер притормозил. Солдаты переминались с ноги на ногу. Лица их были коричневые от загара. Капитан средних лет аккуратно приложил руку к фуражке.

— Комендант лагеря. Ваши документы.

— Вам что, не сообщили о нашем прибытии? — спросил генерал.

— Виноват, товарищ генерал, — сказал капитан. — Имею приказ. Прошу предъявить документы.

Воронец нагнулся и прошептал Астафьеву в самое ухо:

— Бдительность. А ведь, кроме нас, сюда все равно никто не приедет. Полковник сидел с равнодушным лицом. Автоматчики оцепления поглядывали на них с любопытством. Генерал пожал плечами и предъявил документы. Капитан брал залитые в пластмассу фотографии на твердом картоне и всматривался в лица. Воронец иронически улыбался. Наконец капитан сказал:

— Все в порядке. — Крикнул: — Пропустить! — встал на подножку. Машина въехала за оцепление.

— Мы поставили вам две палатки, — сказал капитан. — Извините, оборудовать стационарное помещение не было времени.

Вездеход остановился. Впереди было еще одно оцепление, тоже из автоматчиков.

— Дальше пешком, — сказал капитан и чуть виновато добавил: — Входить во внутреннюю зону можно только со мной. Таков приказ, товарищ генерал.

— Понятно. Приехали, товарищи!

Все вылезли из машины. После двухчасового сидения Астафьеву было приятно размяться. Место ему нравилось — открытая ровная степь в сочной траве; зеленый ковер и синее небо.

Капитан о чем-то шепотом докладывал генералу. Воронец растирал затекшую ногу. Солдаты во втором оцеплении не таращились на приезжих, а смотрели безучастно, насквозь, словно не замечая.

Затем капитан пригласил следовать за ним. Прошагали метров триста, и он сказал:

— Вот.

Перед ними лежала груда искореженного, перекрученного, дымного металла. Ослепительно сверкало битое стекло. Чувствовался запах горелой пластмассы, вывороченные плитки с желтыми переплетающимися схемами обуглились.

Все это было сплющено, словно по механизму со страшной силой ударили тяжелым молотом.

Трава вокруг сгорела. Земля была в саже, местами спеклась в твердый полупрозрачный шлак.

— Взорвалось еще в воздухе, — сказал капитан. — Разброс обломков четыре километра. Но основная часть здесь. Крупные детали вчера убрали. — Генерал сдвинул брови. — Нет-нет, никакой органики там не было. Техники все тщательно просмотрели.

— Ну и что это значит? — сердито спросил Астафьев. — Для чего нас сюда привезли?

Генерал сказал:

— Позавчера нашей… э… э… системой… был сбит неизвестный аппарат. Предполагалось, что это иностранный разведчик — аэросъемка, телетрансляция и так далее. На месте падения было обнаружено вот это.

Он кивнул капитану.

— Прошу. — Капитан подвел их к низкому походному столику. На столике, на круглом металлическом подносе, лежал разбитый, обгоревший череп.

— Это пилот, — объяснил генерал. — Вернее, все, что от него осталось.

Череп был расколот. Прилично сохранилась лишь лицевая часть и отдельно— вогнутая крышка, вероятно, из затылка.

Астафьев брезгливо взял его в руки.

— Вот здесь, здесь, — возбужденно сказал Воронец, тыча пальцем. Но Астафьев уже видел сам. Над пустыми глазницами шли ясно выраженные костные валики, а на крышке черепа виднелись гребни. Но главное, выше глазниц — круглых, странно больших, находилась третья — в лобной кости, значительно меньших размеров, с неровными, будто обгрызенными краями.

Астафьев быстро перевернул череп. Следы борозд на внутренней части были хорошо заметны. Он никак не ожидал. Министр не сказал ничего определенного. Просто — чрезвычайная экспертиза. И генерал за завтраком уклонялся от ответа, лишь намекал на что-то необычайное.

— Мозг, мозг! — воскликнул Астафьев.

Генерал сказал:

— Внутри все выгорело, вывалилось и, видимо, тоже сгорело. Что-то там собрали, сейчас в формалине.

Астафьев осторожно, кончиками пальцев провел по третьей глазнице. Края были упругими. Воронец значительно посмотрел на него.

— Собственно, потому мы вас и пригласили, — сказал генерал. — Странный какой-то пилот. И эта дыра — пробило во время взрыва?

— Это не дыра, — медленно сказал Астафьев.

Воронец тут же нагнулся, пощупал края.

— Это третий глаз — лобный.

Генерал озадаченно посмотрел на него. Полковник подошел ближе.

— Та же самая форма, — пояснил Астафьев. — Края кости гладкие, ровные. Сохранились кожные наросты, они, видимо, прикрывали яблоко.

— И кто же это по-вашему? — шепотом спросил полковник.

— Вообще-то есть животные с тремя глазами, — сказал Астафьев.

— Гаттерия, — добавил Воронец.

— Да, гаттерия…

— Гат… как? — спросил генерал.

— Гаттерия. Класс пресмыкающихся, отряд клювоголовых. Всего один вид — гаттерия. Это, пожалуй, единственный сохранившийся до нашего времени родственник динозавров.

— И у нее три глаза? — спросил генерал.

— И она… динозавр? — одновременно с ним спросил полковник.

— Конечно, это не динозавр, — сказал Астафьев. — Она всего около метра длиной. Похожа на крупную ящерицу. Но у нее действительно три глаза, третий на темени, прикрыт кожной пленкой.

— И видит?

— Нет, только светоразличение. Предметов не воспринимает. Ощущает лишь интенсивность и, возможно, направленность света. Видите ли, у рептилий температура тела не постоянная. Она колеблется в зависимости от температуры воздуха. И вот с помощью такого третьего глаза гаттерия может ориентироваться по отношению к солнечным лучам, то есть в какой-то мере регулировать температуру своего тела.

Он чувствовал, что говорит излишне подробно, но надо было привыкнуть к тому, что лежало перед ним на низком походном столике.

— Значит, гаттерия, — задумчиво сказал генерал.

Астафьев указал на череп:

— Нет, к этому гаттерия не имеет никакого отношения.

Генерал поднял бровь.

— Череп принадлежит млекопитающему. Это несомненно.

— Позвольте, — сказал генерал, — но третий глаз…

— Повторяю: млекопитающему, — громче сказал Астафьев. — Череп принадлежит двуногому прямостоящему и прямоходящему примату.

— Но это… человек, — подал голос полковник.

— Я сказал: примату!

Воронец быстро и очень вежливо пояснил:

— Профессор имеет в виду отряд приматов. В этот отряд входит не только человек, но и обезьяны.

— Ах, обезьяны, — сказал генерал. Достал платок и вытер лицо. — Обезьяны — тогда все понятно. Дрессировка там и так далее…

— Да не бывает обезьян с тремя глазами! — крикнул Астафьев.

Полковник вздрогнул и вытянулся, как при команде. У генерала рука с платком застыла на полпути к карману. Капитан, стоя чуть позади, слушал серьезно.

— Александр Георгиевич, — осторожно сказал Воронец. — Позвольте мне объяснить товарищам…

Астафьев сдержался. Ему всегда было трудно говорить, когда не понимали, казалось бы, очевидных вещей.

Воронец с достоинством откашлялся.

— Профессор имел в виду то, что по ряду неоспоримых признаков — размер и форма черепной коробки, расположение глазниц, носовых костей и других, я не буду вдаваться в специальные детали, — по этим признакам череп, несомненно, принадлежит животному из отряда приматов, а возможно, и человеку.

Он обернулся к Астафьеву. Тот кивнул.

— Человек с тремя глазами, — сердито сказал генерал.

— Но наличие третьего глаза, — терпеливо сказал Воронец, — не позволяет отнести его именно к этой группе.

— Вот теперь ничего не понимаю, — сказал генерал и спросил полковника: — А вы?

— Тут нечего понимать, — резко сказал Астафьев. Воронец предостерегающе поднял руку. — Оставьте, Анатолий! — продолжил спокойнее. — Мой помощник выразился осторожно. Я могу сказать прямо. Этот череп принадлежит гуманоиду, но не человеку.

— Как? — спросил полковник.

— Это — не земной человек, — внятно сказал Астафьев.

— Вот оно что, — протянул генерал. Он, казалось, был удовлетворен.

— Конечно, для такого заключения нужна более представительная комиссия. Но я уверен, она придет к тем же выводам.

— Вы уверены твердо? — спросил генерал.

— Абсолютно, — несколько вызывающе сказал Астафьев.

— Профессор немного заостряет, — тактично вмешался Воронец. — Действительно, некоторые признаки указывают… но…

— Абсолютно, — повторил Астафьев..

Воронец умолк, выразив лицом сожаление.

Генерал повернулся к капитану, который пока не произнес ни слова.

— Я полагаю, что сейчас самое время пообедать. Где-нибудь в тени.

— Все готово, товарищ генерал.

— Как обедать? — изумился Астафьев.

Генерал пожал плечами.

— Вы осмотрели череп, мы выслушали заключение.

— Похоже, вы и сами все знали, — остывая, сказал Астафьев.

— В какой-то мере… — генерал прищурился. — Но требовалось подкрепить мнением специалистов.

Астафьев вдруг почувствовал, какая стоит жара.

— Возражений против обеда нет? — спросил генерал.

Обедали под тентом, в душной тени, ели ледяной свекольник, заливное мясо, пили молоко. У Астафьева аппетита не было. Он не понимал ни этого обеда, ни вялой безразличной тишины. Как будто ничего не случилось. Как будто только что не произошло событие, о котором должны кричать все газеты мира. Он полагал, что после его заключения посыплются вопросы, поднимется тревога, полетят телеграммы, — и вдруг обед: свекольник, мясо, молоко. Словно каждый день на Землю прилетают жители других миров. Наконец он не выдержал и отложил вилку.

— Не понимаю вас.

— Вы это о чем? — миролюбиво спросил генерал.

Астафьев кивнул туда, где в полукилометре виднелась цепь солдат.

— А… — сказал генерал и продолжил есть.

— Совершенно ясно, что это не земной человек! (Генерал кивнул.) Установлен факт огромного научного и общественного значения, — немного вспыльчиво сказал Астафьев.

Воронец опустил глаза, подчеркивая, что он тут ни при чем, что будь его воля, все прошло бы тихо и спокойно. Так, как скажут.

— Я ведь понимаю, о чем вы думаете, — сказал генерал. — Мол, сидит такой солдафон. Ать-два левой! Не знает ничего, кроме уставов. Мозги у него деревянные. Даже не представляет, что он открыл. Одно умеет — подать команду голосом.

Он усмехнулся добродушно.

— Нет, я совсем не о том, — смущенно забормотал Астафьев. — Вы совершенно напрасно, у меня и в мыслях не было…

— Профессор намеревался сказать совсем не это, — предупредительно пояснил Воронец. — Он лишь хотел привлечь ваше внимание, так сказать, к масштабу события…

Генерал неожиданно посмотрел на Воронца, как на провинившегося рядового. Тот даже выпрямился, будто по стойке смирно, невразумительно пробормотал еще что-то и замолк.

— Я могу принести извинения, если в моих словах… — нерешительно начал Астафьев.

— При чем тут извинения, профессор, — генерал тоже отложил вилку, посмотрел ему в лицо темными глазами, подумал и сказал медленно: — Два месяца назад, примерно в мае, американцы передали, что их противовоздушной обороной в пустыне одного южного штата был сбит советский разведывательный аппарат. Возможно, вы видели опровержение в газетах. — Астафьев покачал головой: не видел. — Как вы знаете, если есть хоть малейший повод, то сразу же поднимается невероятный шум в зарубежной прессе. Советская военная угроза и так далее. — Он помолчал. В траве трещали сотни кузнечиков. Воронец застыл с булкой в руке. — Так вот. Никакого шума не было. Вернее, он начинался, и вдруг замолчали радио, газеты, как по команде.

— Представитель госдепартамента выступил с опровержением, — сказал полковник.

— Да. Даже опровержение было. Хотя в других, гораздо более сомнительных, случаях опровержения не последовало.

Астафьев спросил напряженно:

— Вы думаете?..

— Никаких разведывательных аппаратов мы туда не посылали, — сказал генерал.

Опять наступило молчание.

— Но это… это… — сказал Воронец.

Генерал спокойно ответил:

— Это значит, что мы имеем дело уже со второй попыткой.

— Минутку, минутку, — сказал Астафьев. — Ив первый раз тоже, значит, сбили. И во второй?

— Видимо.

— Неужели нельзя было договориться, подать сигнал! — фальцетом закричал Астафьев. Полковник, который до этого внимательно ел, уронил вилку. — Это же вам не маневры. Не игра в солдатики! Вы понимаете, что вы наделали?

Генерал подождал, пока он замолчит, и ответил еще спокойнее:

— Договориться мы пытаемся уже много лет. Не наша вина, если до сих пор нет почти никаких результатов. Что же касается данной ситуации, то здесь все предельно ясно. Пеленгаторы засекли неизвестный объект в воздухе. Двигался он со стороны границы в глубь страны. Скорость ниже ракетной. На запросы не отвечал. На приказ садиться не отреагировал — лез прямо сюда. Ну, а там дальше… — он мотнул головой назад. — В общем, допустить его туда мы не могли.

— И конечно, первым делом — стрелять!

— Вы полагаете, мы каждый день ждем звездолеты или как их там называют, — холодно ответил генерал.

— Но надо было еще посигналить… дать ракету… ну что там у вас… — беспомощно сказал Астафьев.

Генерал мгновенно улыбнулся, видимо, предложение показалось ему глупым: он ответил терпеливо, как школьнику:

— Существует инструкция, профессор. Приказ. Понимаете — приказ.

— Летчики действовали правильно, — сказал полковник.

— Но вы хоть внимательно все осмотрели? Вдруг что-нибудь осталось, кто-то спасся?

Генерал вздохнул:

— Профессор. Здесь — армия. Все уже осмотрено и с вертолетов и поисковыми группами. Вы поймите: попадание ракетой «воздух — воздух». Он падал одиннадцать километров. И все это время горел. Спецкоманда прибыла к месту падения только через два часа. И эти два часа он тоже горел. А возможно, и взрывался. Это еще не установлено. И еще час его тушили, а он все равно горел — под ним земля оплавилась. Удивительно, что вообще что-то сохранилось.

— А у американцев? Может быть, им удалось…

— Не думаю, — сказал генерал. — Техника у них примерно такая же, значит, и результаты будут аналогичные. Вряд ли. Мы еще ждали, пока он снизится.

— Александр Георгиевич, — сказал Воронец. — А ведь нет полной уверенности. Вы вспомните — надглазничные валики, продольный гребень… Правда, висцеральный череп отсутствует, но лобный отдел невысокий…

Генерал спросил очень жестко:

— Что это значит?

— Это значит, — ответил Астафьев, — что мой помощник дает вам возможность погасить всю историю. Так сказать, с честью выйти из неприятной ситуации.

— Александр Георгиевич! — обиженно сказал Воронец.

— Признаки, которые он перечислил, характерны для обезьян, обезьянолюдей, для ископаемого человека. Что ж, это прекрасный выход. Напишите — обезьяна, и дело с концом. Потом возразить будет трудно.

Воронец откинулся на спинку походного стула. На лице его было выражение незаслуженной обиды.

— Понятно, — сказал генерал. — С обедом все?

Ему никто не ответил.

— Профессор, вы еще будете осматривать череп?

— Необходимо сделать подробное описание. Ведь вы нам его не отдадите? Нет? Тогда тщательное описание: внешний вид, размеры, анатомия, до мельчайших деталей…

— Это потом, — сказал генерал. — Описание потом. Сейчас требуется только заключение. Ясное и однозначное. Вы можете это сделать?

— Да.

— Тогда прошу всех в машину. Возвращаемся в поселок.

Полковник тотчас поднялся. Неизвестно откуда, из пустоты, возник капитан, замер, глядя на генерала.

— Машину!

Капитан крикнул в даль, в солнце:

— Машину!

Заурчал мотор.

Астафьев пошел вперед. Генерал взял его под руку.

— Завтра начнется разборка остатков. Если обнаружится еще что-то, вас немедленно известят.

— Жаль. Как все-таки жаль, — сказал Астафьев.

— И потом, профессор… Сообщений в газетах, вероятно, не будет. Если мы сообщим, то придется допустить к аппарату зарубежных специалистов, в том числе американцев. А они этого не сделали.

— Нелепо. Все нелепо, — сказал Астафьев.

Полковник и Воронец шли сзади. Полковник внимательно смотрел под ноги.

— Что теперь будет, — вздохнул Воронец как бы про себя.

Полковник несколько помолчал, а потом сказал:

— Ничего не будет.

— Совсем ничего? — спросил Воронец.

— Совсем.

Глаза их встретились. Воронец приятно улыбнулся.

— Я понял вас — правильно.

Потом они долго ехали обратно. Солнце поднялось в зенит и стояло, как приклеенное. Медленный густой, знойный ветер лизал траву. Трава пошла волнами.

Всю дорогу молчали. Только когда вездеход остановился перед казармами, Астафьев, вылезая, негромко спросил генерала:

— Как вы думаете, они еще прилетят?

Генерал лишь прищурился, а полковник, обернувшись с переднего сиденья, ответил:

— Я бы на их месте не рискнул.