Эридиана (сборник)

Алан Кубатиев Снежный август

Извиваясь, Август кое-как разгреб льдистые комья и жадно глотнул жгучий воздух. Так дернулся во сне, что стенки норы в снежном надуве не выдержали… Август помотал головой и клочьями правой перчатки отер набрякшее лицо. Щетина хрустела. Режиссер Карманов первым осмеял его бороду, торчащую пестрыми «кустиками» во все стороны. «Товарного вида не имеет!» Бритва тоже осталась во вьюке, под снегом, как и его спутники…

Кряхтя, он встал и запрокинул голову. Небо стыло в чернильном льду, но звезды утратили режущую яркость. Скоро рассвет.

По вершинам хребта уже тлела розовато-оранжевая полоска — отсвет будущего дня. Казалось, что видно даже перевал и дорогу, по которой ползут грузовики. Усмехнувшись, Август потянулся и вдруг замер, боясь дохнуть. Потом устало опустил руки и негромко выругался. Любой шорох его натянутые нервы превращали в рокот двигателей поискового вертолета.

В первый раз его слишком глубоко засыпало. Счастье, что снег был рыхлый, а трещина, куда он угодил, не слишком глубокая. А во второй… Если бы на нем была подаренная Тимо пуховка! Яркая, легкая, непромокаемая. Даже на той проклятой морене, пестрой, как бар-сова шкура, ее не проглядели бы… Август проглотил комок, вставший в горле, и затолкал озябшую руку в карман комбинезона.

Будем выкручиваться. Десять часов пути до перевала — это кулуар, плато, закрытый пологий ледник, выход к перевалу, спуск и переход через долину к шоссе. М-да… При сносной погоде можно рассчитывать на сутки. Впрочем, в горах- как на войне: километр умножаем на четыре… Скверно, что батареи садятся. Августу вдруг стало еще холоднее. Он натянул капюшон, завязал все шнурки. Термоткань грела, но регулятор был на максимуме. Он подбросил на ладони тощий пакет пеммикана и мешочек соленого арахиса. «Запасы продовольствия…»

Вьюки с едой были на том сарлыке, который вез Крупицына. Второй шагал под мешками со снаряжением — Август ехал на нем, а впереди всех двигался Досмамбет, проводник. Всплыло перед зажмуренными глазами его лицо, круглое, веселое, обожженное морозом. Всю дорогу он пел фальцетом, пытаясь переводить Крупицыну слова.

— Этот песня, «Алтын шакек», «золотой кольцо» по-русски, мой брат придумал. Другой — «Серый голубь» называется. Когда мой друг женился, его друг этот песня в подарок придумал. Хорошо, а? Когда я жениться буду, он обещал придумать тоже. «Качыр эшек» называется, «упрямый ишак»!.- хохоча, он откидывался в седле и хлопал себя камчой по тулупу. Вряд ли ему было больше двадцати пяти.

…Позавтракав, тщательно упрятал в карман опустевший на четверть мешочек и поднялся. Десять зерен арахиса на второе и сколько угодно талой воды на десерт… Сыпануть бы разом в рот! Ледяной бес нашептывал, что после можно подбить горную куропатку, или улаpa, или даже архара, но Август рассудительно отвечал бесу, что так высоко куропатки и улары не попадаются, а скрасть и подстрелить архара при его охотничьей сноровке нечего и надеяться.

Закрывая флягу, подивился своему спокойствию. Можно подумать, он гуляет по бульвару, кушая эскимо, а не тащится по снежному плато под ледяным небом, с паршивыми крохами съестного и севшими термобатареями, рискуя сам сделаться пломбиром. Такое объяснимо только в двадцатом веке, когда человек уверен, что его ищут и найдут. Или в первом, когда рассчитывали на свои силы И опыт.

Силы пока есть. С опытом хуже.

Именно поэтому он сперва так ухватился за эту возможность. Теперь-то ясно, что надо было отказаться наотрез. Ах, Крупицын, Крупицын! Охотнику, видите ли, показалось, что он узнал галуб-явана!..

Чоро. Темная кожа, раздутые ноздри, сжатые губы, прищуренные, окруженные морщинками глаза. После того зоркого, почти недоброго взгляда, каким он их смерил, Августу расхотелось говорить с ним. Опустив подбородок в воротник свитера, Чоро сидел на поджатых ногах возле очага. Отсветы пламени вились по его замкнутому лицу.

На все крупицынские вопросы Чоро отвечал уклончиво или отмалчивался, явно присматриваясь к гостям. Крупицын от нетерпения придумал хитрый маневр — стал расспрашивать, какие звери водятся здесь. Мало-помалу Чоро разговорился и даже рассказал, скупо и угрюмо, как ему пришлось ловить снежного барса для Фрунзенской зообазы. Рядом сидел его восьмилетний сын в такой же, как у отца, волчьей шапке и гордо слушал. Скоро беседа перешла на то, ради чего они поднялись в аил.

Три дня назад Чоро ушел на охоту. Лицензии колхоз выправлял заранее — зимой Кара-Мойнок отрезало снегом, а вертолеты обычно садились раз в месяц. Свалив двух козлов, он ранил третьего, но подранок поскакал прочь. Оставив напарника сторожить туши, Чоро погнал козла по скалам, чтобы измотать, и тот долго карабкался по камням, забрызгивая снег кровью. Чоро сумел подобраться на выстрел, но убитый козел упал вниз, в лощину. Был час дня, Чоро мог не успеть вернуться в аил засветло, и все же решил рискнуть.

Спустившись по веревке, он издалека увидел, что туша шевелится. Чоро удивился: на этот раз он попал козлу под левую лопатку. Подойдя поближе, он разобрал, что возле туши вертятся какие-то животные. Он громко крикнул и выстрелил в воздух.

— А кто?… — перебил Крупицын, тиская шапку.

Чоро поморщился на такую невыдержанность, но ответил:

— Маймун.

— Обезьяна?! — в один голос вскрикнули Крупицын и Август.

— Оова, — кивнул Чоро. — Абдан чок.

Очень большая обезьяна на Тянь-Шане?… По словам Чоро, их было две. Бежали они на задних лапах, изредка пригибаясь и отталкиваясь от наста сжатыми в кулак кистями, как это делают шимпанзе, молча и так быстро, что Чоро не успел толком разглядеть — даже трофейный двенадцатикратный бинокль не помог. Скоро они исчезли в камнях. Чоро едва успел вернуться к встревоженному Асанкулу. К аилу подходили уже в сильную метель. К ночи сорвался буран и мел трое суток.

Крупицын лихорадочно записывал все, что переводит племянник Чоро, Досмамбет. Август молчал. Все это пахло сенсацией, но охотник ему не нравился. Когда тот замолчал и хлебнул остывшего чаю, КрУпиЦьш захлопнул блокнот, но пальцы его нетерпеливо шевелились. Потом Чоро встал, попрощался и ушел с сыном.

Всю ночь, ворочаясь в спальном мешке с боку на бок, Крупицын возбужденно и тоскливо говорил;

— Тебе не понять, ты не антрополог. Боже мой, какая возможность! Неужели это и правда снежный человек? Есть гипотеза, что это неизвестным образом уцелевшие неандертальцы. Какая брешь в науке заделывается одним махом! Это почище открытия Лики. Да что там Лики!..

Он сбросил мешок и сел. Очки его блестели в скудном свете обледенелого окна, ему было жарко от возбуждения, и спать он не хотел. Августу, досыта набродившемуся с камерой по окрестностям, невозможно было уснуть под его восторги. Он вяло слушал, задремывая и просыпаясь. Но вдруг сон слетел с него.

— Послушай! — он приподнялся на локте и повернулся к антропологу. — А спутать этот «зверобой» не мог?

— С одной стороны, — в раздумье проговорил Крупицын, — здесь нет похожих животных. С другой, он слишком точно описал некоторые особенности поведения крупных гоминид, понимаешь?

— У-у-у, друг мой, — Август скептически поджал губы. — «Клуб кинопутешествий» да «В мире животных» нынче все смотрят!

Крупицын тогда рассердился за недоверие к его интуиции, затем принялся вербовать в кинооператоры экспедиции. Август пробурчал что-то о шкуре неубитого медведя и предложил приятелю быть гуманным — заткнуться и дать ему поспать хоть три часа…

Утром они пошли к заведующему скотофермой, договорились насчет сарлыков и вьючной упряжи, оформили все документы и только тогда отправились просить Чоро проводить их до места.

Хозяин усадил их на подушки под великолепным ширдаком, на котором висели два ружья, нож в инкрустированных ножнах и камча с ручкой из косульей ножки с копытцем. Только одна шкура была растянута на торцевой стене- медвежья, черно-коричневая, выделанная вместе с когтями и головой, скалившей желтые клыки. Жена подала чай с молоком. Когда Крупицын изложил дело, Чоро выслушал молча и отказался наотрез. Никакие соблазны и уговоры не подействовали.

Отчаявшийся антрополог кинулся искать своего напарника Асанкула, но у того кончился отпуск, и он уехал во Фрунзе. Крупицын заметался — и тут вмешался Август.

Первым делом он оставил Крупицына дома, хотя тот, похоже, мог вот-вот умереть от неподвижности. Затем Август разыскал парня, накануне переводившего разговор. Прошлым вечером он заметил, как горели у того глаза, когда Август при нем заряжал и смазывал камеру, чтобы не отказала на морозе. Он сделал ставку и не ошибся: Досмамбет охотно согласился. Август, умолчав про отказ Чоро, пообещал научить его снимать. Воспрянувший духом Крупицын за сутки раздобыл все, что можно, и в четверг утром они тронулись в путь. Маленький караван выбрался за пределы аила, Досмамбет уже повернул головного яка по направлению к горам, когда Август, ехавший позади, вдруг оглянулся.

На сопке, за которой лежал аил, стоял всадник. Август сразу узнал Чоро и его мохнатого, в зимней обындевевшей шерсти коня. Охотник сидел неподвижно, чуть ссутулившись, и смотрел на них.

Словно морозный ветер донес всю недоброжелательность, тревогу и презрение Чоро. Ощущение было слишком сильным и отчетливым — Август знал за собой эту восприимчивость. Заметив, что оператор оглянулся, Чоро толкнул коня каблуками и медленно съехал вниз.

Дорога была не особенно трудной. Досмамбет пел, Крупицын улыбнулся. Погода была отменная — морозно, сухо, ясно. Августу удалось снять несколько интересных кусков и прекрасную панораму самого начала ущелья.

Смеркалось, когда они были у места, где Чоро с Асанкулом подстрелили первого козла. Досмамбет быстро отыскал участок для лагеря, распряг и привязал яков, пока остальные возились с устройством ночлега.

После ужина спальные мешки положили ногами к обложенному камнями костерку, где тлел кизяк: экономии ради питание термокостюмов на ночь отключалось.

Трое молча глядели в искрящееся, словно вышитое алмазной крошкой, небо. Жевали и вздыхали сарлыки. Морозная свежесть смешивалась с тяжелым звериным запахом шерсти и навоза.

— Все же интересно, — пробормотал Крупицын, — почему Чоро не поехал?

Досмамбет встрепенулся в Своем мешке:

— Йе, как не поехал?

— А вот так, — в голосе Николая зазвучали отголоски обиды. — Не поехал, и все.

— Ну, мало ли какие причины, — примирительно сказал Август. Николай по незнанию Мог наговорить такого, что осложнило бы ситуацию. — Человек пожилой, может, тяжело ему.

— Почему тяжело? — сердито заерзал Досмамбет. — Он другой молодой так гоняет, что молодой устанет раньше! Какая работа есть в колхозе — Все делает. Самый лучший охотник на наш район, а ты говоришь — тяжело!

— Значит мало попросили или побоялся, — вырвалось у Крупицына.

Досмамбет выкрикнул что-то гневное и сел, отпахнув мешок.

— Кто побоялся? — даже в скудном свете углей было видно, как он побагровел. — Чоро боялся?! Он разведчик был, столько медали есть, Три ордена, снайпер знаменитый: сто фашистов убил, ранен был! У него медведь дома видел? С один нож убил! Не боится — не хочет. Я бы знал — тоже не пошел! — Досмамбет замолчал, яростно посапывая.

Надо было как-то разрядить положение. Чего доброго, этот балбес еще откажется работать с ними… Но Николай опередил Августа.

— Ты извини, Досмамбет, — растерянно сказал он. — Я ведь не хотел никого обидеть. Мне просто странно было — будто я ему плохое предложил…

Помолчав, Досмамбет отрывисто спросил:

— Ты ему как сказал? Чего просил?

— Н-ну… сказал, что животные эти имеют для науки большую ценность, что мне надо самому их увидеть, а еще лучше поймать или подстрелить из специального ружья… — выпростав из мешка руки, он снял забытые очки и потер намятую переносицу. — Что тут обидного, не понимаю…

Проводник молчал.

— Слышишь, Досмамбет? — Август привстал. — Может, ему, как этому вашему… а, черт, не помню… охотнику из сказки, не всех животных убивать можно, а?…

Лежавший рядом Крупицын удивленно повернул голову.

Досмамбет подумал и неохотно ответил:

— Нет, такой нету животный здесь. Он вообще так просто не стреляет. Архар бьет, когда мясо нет. Медведь на него нападал. Волки стреляет, когда чабан говорит- волки много баран кушал. Барс ловил, для зообаза надо… Когда он с война ушел, свой ружье прицел снимал и ружье в немецкий река бросал, сказал — все, не буду больше люди стрелять. Четыре года назад, когда я в армию ушел, у нас три бандит горы убежал. Аксакал один раз стрелял в тот, у который автомат, — разбил, руку ему ранил. Два другой на аркан связал, свой конь положил и привез. Они в него стреляли много, он — семь патрон имел, все равно не стрелял! — Досмамбет крепко хлопнул по мешку и щелкнул языком. — Все милиционер удивлялся!

Помолчав, он сожалеюще-удивленно сказал:

— Чего не пошел? Э-э, не знаю… Такой человек… Ладно, смотреть будем.

Утром Досмамбет вскарабкался вверх по скале, долго что-то прикидывал и рассматривал с полки-уступа. Спустившись, он объявил, что идти еще часа четыре, так как вчера в темноте он спутал ориентир. Яков навьючили и караван тронулся.

На выходе из ущелья их накрыло лавиной.

Четвертый час он брел по плато без отдыха — боялся, что не сможет встать.

Идти было адски трудно, словно по рыхлому первопутку, а не по плотному фирну. Плыла голова, на вдохе смерзались ноздри, сердце колотилось о ребра. Еще на морене он разбил темные очки. С помощью ножа кое-как втиснул в оправу забытые в кармане зеленую и оранжевую бленды, примерил и фыркнул- стереокино… Без них было бы куда хуже, снежная слепота не шутит.

Он с тоской чувствовал, что воли идти хватит ненадолго. В мозгу то и дело вспыхивали болезненно-яркие, но несвязные, как плохая слайд-программа, обрывки воспоминаний.

Вот он карабкается, по бедра проваливаясь в снег, чтобы снять сверху, со склона, идущий впереди караван, и, добравшись, останавливается отдышаться. Мало-помалу сердце успокаивается, руки перестают дрожать. И когда он поднимает камеру, за спиной внезапно возникает странный гул и скрежет, а гора ощутимо вздрагивает под ногами… В следующее мгновение он уже бежит, — проваливаясь, размахивая камерой, нелепыми скачками бежит куда-то вбок, забыв обо всех правилах и о тех, кто остался там, внизу, и кто через несколько минут будет накрыт тоннами снега, льда и гранитных валунов…

Август злобно мотнул головой. Они все равно не успели бы уйти, и бессмысленно терзаться. Жизнь получила новую точку отсчета! Все бывшее до лавины словно бы не существовало. Боже, какая тут экспедиция! Выйти бы живому да не поморозиться при этом. А что до науки, то пардон — к нему на помощь она пока не торопится!..

Задохнувшись, он остановился и долго стоял, пошатываясь, втягивая сквозь подшлемник мерзлый воздух. Когда его перестало мутить, Август с трудом оттянул руку от кармана с едой и потащился дальше, механически переставляя ободранные унты.

Обходя по крутому склону небольшой контрфорс, он дважды скатывался вниз, и каждый раз вставал дольше, чем взбирался, но страшно было не это, а то, что за четыре часа он вышел только к плато Маркова…

Август глухо замычал, обхватив голову руками. Moщный купол изо льда, покрытого снегом, обрывающийся крутыми расщелинами, — вот что такое нижняя ступень ледника. Исполинской лестницей вырастает из купола вторая ступень — ледопад, основание которого размолото частыми обвалами. Тысячи ледяных глыб громоздятся там, отсвечивая зеленовато-голубыми скалами. Одному, без снаряжения одолеть этот веками намерзавший поток, гулко взрывающийся все новыми и новыми трещинами?… Пологое плато ледника смыкается с перевальной седловиной, а сразу за перевалом — поляна, где можно спуститься к аилу, дальше уже высокогорное шоссе…

Когда Август вспомнил это, он остановился, упал на колени и заплакал замерзающими на щеках слезами.

Потом он сидел на снегу и туго думал одно и то же; не проще ли остаться среди белой искрящейся равнины, пока батареи совсем не выдохнутся?

И тогда негнущимися пальцами он вытащил из потайного кармана сверток. Крошечная искорка протеста и опасения, затлевшая в мозгу, не остановила его.

Две маленькие таблетки в желтой пластмассовой капсуле. Август зацепил одну, оттянул подшлемник и сунул «асто» в рот. Капсулу закрыл и спрятал.

Стимулятор подействовал через двадцать минут. Август сначала удивился взорвавшемуся в нем желанию идти, бежать, карабкаться куда-то. Но тут же понял, встал, глубоко вздохнул и с облегчением развел в стороны онемевшие руки.

Горы были прежними — глыбы сахара на синей бумаге неба. Солнце и снег были все еще слепящими, неистово чужими, но он их теперь не боялся. Сила, медленно выраставшая в нем, могла победить что угодно. Август рванул молнию комбинезона и дернул регулятор к минусу. Сбросив капюшон, он сделал несколько судорожных вздохов и рванул с места, как снайпер.

Необъятный мир скал и льда сузился до размеров крохотного островка. Минуя трещины и глубокие «стаканы», протаянные в толще льда камнями, Август мчался так, что пар дыхания клубился за его плечами как шарф. Крутой, но неразорванный склон. Один прыжок- и он уверенно летит по нему, пятная лед белыми уколами шипов. Дальше. Он лавирует между валунами, и полустертые шипы скрежещут по их грубой поверхности. Дальше. Кулуар, идущий вверх от подножия отвесной скальной стены, завален осыпью, по нему лениво журчит вода. Ерунда, уступы укроют от любого камнепада, да и перегнать любой обвал он сможет! Вверх, к снежнику, под которым булькают ключи. Вверх, к перевалу! Дальше, дальше, дальше!..

«Асто» достался ему вместе с подаренной Тимо пуховкой. Одну таблетку он потерял, другие пихнул в карман и забыл, пока не прочитал в «За рубежом» интервью с Гербертом Лоу о скитаниях в боливийских джунглях. К тому времени «асто» уже использовали только в аварийных ситуациях. Потом он увиделся с Тимо на мемориале Романа Кармена и там услышал от него, как снежная буря рвала палатку на Зильберкранце, где сгрудились товарищи, давно похоронившие его. А он целым и невредимым вышел к базе, только одежда была изорвана в клочья. Через год, возвращаясь в Таллин из Пярну, Тимо вдруг обнаружил, что боится двинуть руками. Инспектор ГАИ нашел его посреди шоссе горько плачущим возле автомобиля. Полный курс лечения уменьшал вероятность подобных случаев с каждым истекшим годом.

Для устранения вредных последствий после приема стимулятора необходимо было пройти курс неприятных процедур. Но все равно оставался некоторый риск рецидивов. Двойная доза, принятая Августом, увеличивала риск ровно вдвое…

Но сейчас кровь бурлила. Ощущая ее биение, он радовался. Жестикулируя, гримасничая, он успевал нагибаться, хватать глыбы льда и швырять вперед, тут же стыдить себя за мальчишество, могучими прыжками одолевать трещины и мчаться дальше. С диким восторгом он вспоминал пройденный путь, хохотал при виде предстоящего.

Теперь Август уже бежал, не сдерживаясь, размахивая руками и крича:

— Вернусь, разворочу проклятый бугор! К черту яков! Сами дойдем и вернемся! — На бегу, оттолкнувшись от снега, повернулся в прыжке вокруг оси и приземлился на мчавшиеся ноги. Он едва вспомнил — еды нет и даже при могучей мощи «асто» надо беречь силы.

Успокоившись, Август скачками понесся вперед, выкрикивая случайные фразы, чаще всего одну:

— Все, что было в душе!.. Все, что было в душе!..

Увидев цепочку следов, он легко сорвался в ярость- отмахать столько и выйти на свой же след! Август зарычал, но так же мгновенно и затих. Следы, скорее всего медвежьи, тянулись вперед, к гряде «бараньих лбов» на краю снежника, и там обрывались, но с новой своей зоркостью Август понял, что зверь вскарабкался на тот камень. Откуда здесь медведи, да еще… Полно, медведь ли это? Широкие округлые ступни, большой палец странно вывернут в сторону, никаких признаков когтей. Подъем неразличим, отпечаток не глубок — нога не тяжелая…

Пора было бежать, перед глазами вертелись огненные круги, лопались искушенные морозом губы, но он удерживался на месте.

Тхлох-мунг. Галуб-яван. Бигфут. Йети.

Задыхаясь, Август схватился за лицо. Ему было уже совсем худо, когда унты, как семимильные сапоги, вырвались из вытоптанной ямы и понесли его вперед. Август бежал вдоль следа, прыгал на валун, секунду побалансировав, перескакивал на второй, третий, четвертый…

За грядой след раздвоился… нет, это животное стояло на месте, тоже долго металось из стороны в сторону. Спрыгнув с камня, он пошатнулся — из подошвы вырвалось сразу три шипа, — но тут же бросился вперед, по снегу, и через несколько шагов все стало ясно.

Путаная сетка волчьих следов накрывала тот, которым шел он, тянулась до самого снежника и пропадала ва его подъемом. После топтания перед валунами Август не мог позволить себе еще одну остановку — риск помереть от так называемого «стресса неподвижности» был слишком велик. Перейдя на быстрый шаг, он нащупал в кармане плоскую коробочку, о которой не вспоминал с утра. Парализатор!

Сколько волков могло быть в стае? Он не умел читать следы и в другое время вообще спутал бы их с собачьими. «Асто» помогал если не думать, то соображать, но дать знание, которого никогда не было, не мог.

Парализатор стрелял почти бесшумно. Иммобилизация наступала через десять-двадцать секунд, в зависимости от веса зверя, и длилась до сорока минут. М-да… От самого примитивного дробовика было бы куда больше проку…

Август выбрал из десяти ампул три, рассчитанные, как сказал ему еще Николай, на крупных животных. Зарядив, он сунул парализатор в один карман, футляр в другой и выбежал на гребень снежника.

Впереди, далеко-далеко, у самого отрога Чон-Кырган, двигались три черных точки. А еще дальше, опережая их, — одна, похожая на маленький вопросительный знак на огромном белом листе плато.

Теперь ему стало совсем нехорошо. Август, не раздумывая, достал и швырнул в рот остатки пеммикана, арахиса. Стремительно разжевал и с наслаждением проглотил неописуемо вкусно, солоновато-мясную кашицу. Вздохнул. Отныне оставалось выйти — или умереть.

Направление следа примерно совпадало с его маршрутом. Надо было решать: гнаться ли неизвестно за кем или заняться спасением собственной, пусть и не такой ценной для науки, шкуры. Сталкиваться с волками не хотелось. Конечно, при нем парализатор и охотничий нож, но все-таки…

Обострившийся слух уловил клокочущее рычание, и с легким порывом ветра в ноздри ворвался близкий запах свежей, горячей крови. Август дернулся вперед, остановился, нащупал рукоять парализатора, потом резко выдохнул и в длинном прыжке взвился на гряду валунов, из-за которой донесся запах охоты.

За камнями трое волков, рыча, давясь и мотая головами, рвали какую-то добычу, полузасыпанную изрытым, кровавым снегом.

Только самый крупный из них успел поднять мерзко выпачканную морду. В тот же миг Август схватил его за задние ноги, поднял и грохнул головой о камни. Отбросив корчащуюся тушу, он еще успел предупредить пинком бросок второго хищника, но третий повис, вонзив клыки ему в плечо. Лопнул комбинезон, ощетинились перекушенные провода термоткани — но и волк взвизгнул, судорожно изогнулся и шлепнулся в снег; ток аккумулятора был достаточно силен. Однако и Август не устоял — упал на колени, словно подставляя горло.

Катаясь по снегу, Август хрипел, отрывая от себя зверя. Волк сдавленно рычал и полосовал живот когтистыми задними лапами, закусив ворот кожаной куртки, душившей Августа. Теряя сознание, человек все же кое-как вытянул парализатор, нащупал дулом мохнатое раздувающееся брюхо и надавил спуск.

Когда Август пришел в себя, волк еще выгибался, пытаясь укусить металлический хвостик стрелоампулы, торчавшей у него в паху. Кривясь, Август глянул вправо, но оглушенного разрядом хищника там не было. Цепочка извилистых следов тянулась за камни.

«Асто» действовал: скоро о схватке напоминала только саднящая боль в ободранной шее да располосованный комбинезон. Август совсем было двинулся вперед — и вдруг встал. Сам не понимая зачем, он подошел и вгляделся.

То, что валялось на окровавленном снегу, не было едой. Это была главная улика убийства. Август невольно глотнул- к горлу поднималась жгучая рвота. Не прими он «асто»… Волки успели как следует поработать. Пошевелить останки он уже не решился, просто осмотрел их, насколько хватило сил медлить, подобрал клок шкуры с короткой серо-рыжей шерстью, сунул в пустой мешочек из-под пеммикана и спрятал в карман. Итак, снежный человек погиб. Печально. Зато моральное право не продолжать поиск ему обеспечено! Смутное недовольство собой, которое не снял даже «асто», ослабло. Август соскочил с камня и молодецки потопал унтами. Далеко слева он различил удиравшего по глубокому снегу волка и с огромным трудом подавил мгновенный импульс догнать и добить.

Теперь он старался не срываться в дурацкую скачку с препятствиями, тщателно выбирал трассу и бежал, дыша размеренно и глубоко. «Асто» великолепно помогал усваивать скудный кислород, оставшийся в разреженном горном воздухе.

Мысли были необычайно четкими и быстрыми: думалось лучше, чем за столом в кабинете. Лишь обходя какой-то корявый заструг, он заметил, что в полоске следов, которой он машинально держался опять появился ТОТ.

Остановившись сперва, он тут же размашисто зашагал — стоять было страшно. Так. Их здесь стадо, наверное. Но уж двое — это точно… Август злобно пнул плитку снега, та разлетелась облаком блестящей пыли. Что же ему и за этим гнаться?! Ну нет- черт с ним, с долгом! И перед кем?! Николай сам затащил его сюда, и он, и Досмамбет погибли по собственной вине- поперлись лавиноопасным склоном. Он выберется отсюда живым, пусть даже им управляет часть благословенной науки — две серые таблетки…

С гребня высоты ему было хорошо и далеко видно. И время будто вернулось назад. Он опять увидел три маленьких, горизонтальных черточки на белом плато и еще одну вертикальную, чуть впереди. Маленький мазок туши. Восклицательный знак на белом огромном листе.

Бороться было трудно — он больше не был собой, а «асто» был могучим противником. На него не действовали хитрые подножки самовнушения, неотразимо мощные воспоминания о долге и чести, крепкие тиски самообладания. И когда Август понял, что снова идет по следу, то обреченно вытащил парализатор и вставил ампулу взамен выпущенной.

Волков он нагнал сравнительно быстро. Бежавшее впереди существо ему не удалось толком рассмотреть. Каким-то сверхъестественным усилием оно держалось впереди зверей, тоже вязнувших в глубоком снегу. Они хрипло рычали, вывалив красные языки, клубившиеся вонючим паром.

Август рванул из кармана парализатор и рявкнул:

— Хей!..

Волки круто остановились и разом посмотрели в его сторону.

Секунду все были неподвижны. За бурным дыханием хищников и человека был едва слышен третий звук- быстрый, отчаянный скрип промороженного, льдистого, рвущего кожу снега…

Первого Август встретил в прыжке. Волк получил стрелоампулу в горло, перевернулся через голову и покатился по снегу, брызгая дымящейся кровью. Остальные, припав на передние лапы, рыча и скалясь совсем по-собачьи, окружали Августа. Он не стал дожидаться окончания маневра: один получил стрелу в плечо, бросился прочь, слабея на ходу. За ним резво метнулся второй, и Август едва удержался от ненужного выстрела.

Утерев рукавицей взмокшее лицо, Август обнаружил, что ему не холоднее, чем в термокостюме, вечная ему память. Прекрасно. Значит, он хотя бы на время застрахован от обморожений. А теперь- за зверем, которого видел один Чоро.

Они поравнялись через несколько минут. Скорчившись, йети затравлено оглянулся и вскочил. Август понял, что нагонит его без труда. Мохнатый уродец бежал, шатаясь из стороны в сторону, горбясь и словно в отчаянии прижимая руки к груди.

Кошка и мышь. Август почувствовал, что ему хочется поиграть с ополоумевшей от страха мышью. На секунду его поразила поза йети — он не ожидал, что эти существа будут держаться так похоже на человека… Но тут же он учуял тяжелый запах живого зверя, и минутное удивление испарилось из его души. Он слышал даже дыхание зверя — натужное, хриплое, посвистывающее. Временами Йети издавал странный звук — скуление или повизгивание — и дергался всем телом. На левом бедре Август разглядел три багровых параллельных рубца, а между лопаток четыре пятна запекшейся крови. Зверь был жалок.

Дистанция для парализатора вполне подходящая. Что делать с йети потом, Август не думал. Он просто поднял блестящий ствол, но тут же опустил, ухмыльнулся и ускорил шаг.

— Сейчас я тебя голыми руками! — крикнул он йети, пряча прибор. Мохнатая спина дрогнула, широкие ступни замелькали быстрее, но это было явно все, на что сопособен вымотанный погоней зверь. Не уйдет! Август захохотал и хлопнул себя по бедрам. И, будто в ответ, раздался жалобный скулящий звук.

Еще два дня назад он испытал бы счастье, оказавшись здесь. Но он больше не был собой, часть души умерла- «асто» лишь доделал дело. Август не видел, что белые вершины пиков пронзают темно-синее небо стройно и почти осмысленно, не замечая ослепительного сияния близкого глетчера, твердой рукой сползающего с утесов, ручейков ледниковой воды, под снегами сливающихся в бушующий поток. Для него исчезла нетронутость голубых снегов, багровые утесы и лиловые тени, вытянувшиеся по фирну. Одним из оснований запрета на «асто» оказалось полное выключение им эстетического восприятия…

Зверь убегал. Август гнался. Все было доведено до размеров формулы. Дадим-ка зверю фору. Он сбавил шаг. Йети по-прежнему с трудом вытаскивал ноги из глубокого снега. Натужное сопение, острая горячая вонь встревоженного животного. Все чаще до Августа доносилось тонкое поскуливание. Дождавшись, пока йети отбежит подальше, Август рванулся вперед, громко крича и топая, как загонщик на охоте. Ему почти удалось нагнать йети, когда загнанный, задыхающийся, запуганный уродец неожиданно упруго присел, яростно вскрикнул непохожим на прежний скулеж голосом и резко нагнулся.

Набегая, Август еще успел рассмотреть, как волосатая жилистая рука с растопыренными пальцами нырнула по локоть в снег и вырвала из него кусок гранита величиной с кинокамеру «Красногорск». Держа вторую руку у груди, йети крутнулся, словно дискобол, резко выкинул кисть в направлении преследователя — и даже вылетевший из нее камень Август успел заметить…

…Со стоном и руганью он сел и, приходя в себя, долго мотал гудящей головой. Спасибо подшлемнику… Достав из-за пазухи пластиковую флягу, долго и жадно глотал безвкусную воду, затем снова набил флягу снегом и сунул за пазуху.

Он пробыл без сознания недолго: солнце было на том же месте, и он не замерз. След йети перед самым его лицом был обрамлен изнутри мелкими комочками снега, не успевшими промерзнуть. По-охотничьи — наволоками и выволоками. Свежий!.. Не азарт, не желание посостязаться заставили его вскочить. Теперь его чувство лучше всего укладывалось в три слова: «Ах, ты так!»… Загоняя в канал ствола самый крупный заряд, он хотел одного- доказать и наказать, и какое-то тревожное воспоминание было смыто этим свирепым потоком…

Йети был настигнут снова. На сей раз Август приближался осторожно, следя за каждым движением снежной обезьяны. Уйти ей было некуда.

Он чувствовал мстительную радость оттого, что загнал йети сюда. Слева вздымались голые, вылизанные горными ветрами скалы, а впереди была пропасть. Справа надвигался человек, йети остановился и завертелся на месте — сутулый, со скрещенными на груди руками, дрожащий от злости, страха, изнеможения. Он стоял к Августу, и тому показалось, что обезьяна что-то держит в передних лапах. Опасаясь нового удара камнем, Август поспешно взвел затвор. Сухой металлический щелчок многократно усилился морозным воздухом. Йети вздрогнул и мгновенно обернулся.

Блестящий ствол в руке Августа дернулся. Медленно, толчками опустился и уставился в снег дульный срез человеческого оружия.

…Лет десять назад, когда он только начал снимать профессионально, по заказу ЮНИСЕФ делался большой фильм о детях. Тогда-то через стекло Август увидел в руках врача ребенка пятнадцати минут от роду. Он был темно-красный, сморщенный и весь покрыт темным волосом, как маленькая мартышка.

Позже его успокоили, объяснив, что так выглядит преждевременно родившийся ребенок. Но тогда он грохнул работающую камеру объективами вниз и сам едва не последовал за нею.

…Маленький темный комочек, прижатый к вогнутой груди снежной обезьяны, заворочался, расправляя вцепившиеся в ее шерсть скрюченные ручки и ножки, испуская поскуливание, так удивевшее Августа. Стыд и отчаяние вскипели в нем так же бурно, как полчаса назад злоба и месть.

Йети медленно отступала спиной вперед. Мохнатый комочек в ее руках пищал уже непрерывно.

Облизнув потрескивающиеся губы, Август шагнул. Сейчас же йети повернулась к нему и пошла быстрее, ни на мгновение не спуская с него слезящихся ненавидящих глаз. Он остановился. Значит, волки растерзали самца, пытавшегося отвлечь их. У него не было ни ножа, ни парализатора, и все-таки он защищал мать и ребенка. Она не знала, что такое «асто», и все-таки тащила детеныша, погибая от бешеной гонки. Ведь он гнал ее, как волк. Нет, как охотник! Судорожно глотнув, Август припомнил, что собирался запастись мясом из волчьей добычи. Минуту назад он считал их животными. Что изменилось? Ведь охотники загоняют и самок с детенышами… Но он, он сам? Неужели дело только в «асто»? Человек много задолжал природе…

Он снова откашлялся и надсадно сказал:

— Не бойся!.. Слышишь? Не бойся!

На секунду застыв, йети тут же ускорила шаг. Детеныш затих и повис, держась за ее шерсть. Хотя трудно было понять, какими мерками его мерить, но крохотное тело, тоненькие конечности и неуверенные младенческие движения говорили о том, что родился он совсем недавно. Ему было страшно.

— Не бойся! — повторил Август и шагнул вперед. Но йети притиснула к себе затихшего детеныша и

бросилась вперед, с неожиданной силой пробиваясь сквозь глубокий снег.

Когда Август понял, что до обрыва меньше десяти метров, он что есть силы прыгнул вперед, удержав крик, могущий напугать йети, но было уже поздно.

Поскользнувшись, он пролетел метра полтора и обрушился на бок, на согнутую руку, и тут же услышал знакомый хлопок метательного заряда, а за ним — острый тычок в бедро. Повернувшись, Август отшвырнул парализатор и остервенело дернул засевшую в бедре стрелоампулу, хотя знал, что это бесполезно. Наркотик все равно всосется полностью.

Волоча мгновенно омертвевшую ногу, он с трудом приподнялся на вязнущих в снегу руках и встал на ноги. «Асто» отчаянно боролся в его теле с транквилизатором, но вряд ли ему придется продержаться долго… Август сделал шаг, захлебываясь обильной слюной.

— По… ааа… гиии… — позвал он коснеющим языком.

Перед глазами плясала, раздваивалась рыжая фигурка. Он силился не упускать ее из виду, словно от этого зависело что-то важное.

— Помм… гиии…

Грузно раскачиваясь, как дерево под ветром, он шагнул еще раз.

Йети отступала и отступала, непонимающим, ненавидящим взглядом отталкивая его прочь. «Наверное, — вяло подумалось ему, — так она смотрела на волков. Но я же не волк… Она должна понять… Что? Что я охотник?…»

Задыхаясь, падая на четвереньки, Август сделал третий шаг. Последний. Для всех.

Он еще различал гневное, совсем людское презрение на ее темном сморщенном лице.

Уже уткнувшись лицом в снег, он все же нашел в себе каплю сил — в последний раз приподнять голову, плывущую в сладком бреду, залепить забитые снегом ресницы и сквозь радужные полосы увидеть след, исчезающий за краем обрыва.

Лошадь хрипло вздыхала. От нее валил пар. Человек вел ее под узды. Полы дубленого тулупа загребали снег, темное лицо с обмороженными шелушащимися скулами обвисло от усталости, легкие со свистом втягивали бедный кислородом воздух. «Тютек» — горная болезнь валила с ног, разламывала голову. Когда на тулупе стали расплываться темные звездочки, Чоро встал и закинул лицо к небу. С трудом уняв кровотечение, он отдышался и двинулся дальше.

На каждом шагу он проваливался в снег по бедра и с усилием вытягивал ноги, шатаясь и задыхаясь. Спина сгибалась под тяжестью двустволки, плеть, свисающая с руки, оставляла на снегу неровную канавку. Но глаза под темными стеклами горных очков зорко смотрели по сторонам, не упуская ни единого пятнышка, ни единой точки на белых склонах.

Через десяток шагов Чоро остановился и стащил рукавицы. Надо было поправить съехавший вбок сдельный вьюк. Затянув узел, он снова повел лошадей вперед, по едва заметному, уже осыпающемуся следу.