Электрическое тело

— Зунзана — не террористическая группировка! — не сдержавшись, кричит Джек. Его лицо покраснело, дыхание стало тяжелым. Я задела за живое.

— Тогда в чем же дело? — ухмыляюсь.

Джек проводит рукой по волосам.

— Мы… мы просто… Смотри, раньше…

— Раньше что?

— До всего. Мои родители были против СС со времен кризисной войны, и они пытались изменить ситуацию. Не через насилие, — добавляет он, увидев мое лицо. — Политически. Затем…

— Затем? — требую я.

— Затем они начали умирать. Как и любой, кто соглашался с ними. Мы — все, что осталось. Я, Джули, Ксавье, — он произносит фамилию по-французски, за-ви-ай. — Наши родители… все наши друзья… главнокомандующий приказал их всех убить. Может быть, не напрямую, но это не так сложно собрать воедино. Несчастный случай, внезапный переход в кризисное состояние, автомобильная авария… — его голос затихает, и я вспоминаю некролог родителей Джека, двух помощников в кабинете представителя администрации. Автомобильная авария. Интересно, что случилось с родителями Джули и Ксавье? Джек поднимает голову, его глаза пронзают меня насквозь. — Несчастный случай в лаборатории.

Я с трудом сглатываю. Папу убили террористы, а не правительство. Он не имел никакого отношения к политике. Но… Эстелла Беллз тоже не имела никакого отношения к политике.

— Так вот в чем дело! Месть?

Джек разочарованно качает головой. — Нет, нет, конечно, нет, — говорит он, но я не уверена, что верю в это. Если я узнаю, что правительство убило моих родителей, я захочу отомстить так кроваво, что море станет красным.

Джек снова начинает расхаживать по комнате. — Только недавно мы начали понимать, что произошло. Я поступил на военную службу в прошлом году, — он смотрит на меня так, словно это важно для него, но продолжает, когда я не отвечаю. — Потом увидел, что творит правительство с солдатами, людьми из бедных домов, по которым некому было скучать. Людям как Акила.

— Она не умерла, — шепчу я, слыша сомнение в своем голосе. Я повторяю, уже громче. — Она не умерла. И она не имеет к этому никакого отношения.

Мой разум пошатнулся. Я ожидала увидеть целое подпольное движение, систему шпионов и мятежников, а не трех подростков против Объединенных стран. Я почти смеюсь над ними, но потом вспоминаю зияющую, горящую дыру в моей квартире и понимаю, какой вред может причинить горстка людей.

— Вас всего трое? Пытающихся свергнуть правительство?

Джек уставился на меня. — Мы не этим занимаемся.

— Разве не это представляет собой Зинзана? — интересуюсь, не скрывая презрения.

— Мы не устраивали атаку андроидов! — говорит Джек, повышая голос. — Все, что мы хотим — это дать людям знать, что люди исчезают!

— Акила не исчезла, — говорю я. — Но знаешь, кто исчез? Сто четыре человека, погибших во вчерашних взрывах.

Джек расхаживает, как зверь в клетке, бросая на меня разочарованные взгляды. В его движениях отчаяние, гнев.

— Элла, — отрывисто произносит Джек. — Почему ты здесь? Что… что ты помнишь обо мне?

— Ничего, — немедленно отвечаю я. — Потому что нечего вспоминать.

Его лицо превращается в бесстрастную маску. Я заметила, что он делает это всякий раз, когда вспоминает о нашем предполагаемом прошлом. Это его бесстрастное лицо, его способ убедиться, что я не вижу, как он пытается мной манипулировать.

Ну, в эту игру могут играть двое.

— Давай договоримся, — предлагаю я. — Я тебя о чем-то спрашиваю, затем ты меня о чем-нибудь спрашиваешь, — он не узнает обо мне ничего важного, потому что просто нет ничего важного, — но я смогу вытянуть больше информации, чтобы распять его.

Джек снова падает под дерево, его тело оседает. Он похлопывает по камню рядом с собой, но я не принимаю его предложение. Я хочу стоять. Я хочу иметь возможность убежать.

— Ты что-нибудь помнишь обо мне? — спрашивает Джек.

— Мы познакомились несколько дней назад, — отвечаю я. — Ты приставал ко мне в Центральном саду.

— Я пытался предупредить тебя, — рычит он. Потом его лицо смягчается. — Ты не помнишь, что было раньше?

— Никакого «раньше» не было, — огрызаюсь я. — И теперь моя очередь. Ты лидер этой террористической организации?

— Мы не террористы.

Я не утруждаю себя ответом; он может сколько угодно спорить о семантике. Я почти верю ему, но не могу рисковать и ошибиться, основываясь на интуиции. Наконец, Джек вздыхает и говорит: — Полагаю, что теперь, после… после всего, я ближе всего к лидеру. Что ты знаешь об исследованиях своего отца?

Вопрос застает меня врасплох. Я совсем не ожидала, что папа будет вовлечен в этот разговор. — Его последние эксперименты были направлены на создание искусственного мозга, — отвечаю я. Судя по документам представителя Белл, это не секрет или что-то, чего Джек еще не знает. — Что невозможно, — добавляю я. — Ученые могут создать что-то в точности похожее на человеческий мозг, вплоть до каждой морщинки и складки, но они не могут заставить его думать. Андроиды — ничто, кроме сложных схем внутри и лишь похожие на людей. Они не могут думать самостоятельно.

Джек кивает. — Но знаешь ли ты, что у него начались проблемы с методами, которые хотел использовать СС? Он не соглашался с ними в некоторых вещах — я до сих пор не уверен, в чем именно. Так или иначе, у него начались проблемы с начальством.

Я тупо смотрю на него. — Нет, — отвечаю я. Я никогда не слышала, чтобы папа жаловался на свою работу. Но в моих последних воспоминаниях об отце я помню, как он волновался. Он сильно похудел. Какое-то время я волновалась, что он тоже болен, как и мама. — Почему ты так думаешь?

Джек выглядит удивленным. — Потому что я работал с твоим отцом над этим исследованием, — говорит он. Теперь я вспоминаю фотографию, на которой он и папа в лаборатории, рука отца мягко лежит на плече Джека.

— Меня завербовали сразу после окончания средней школы, на год службы, — продолжает Джек. — Я должен был быть только лаборантом, но доктор Филипп взял меня под свое крыло.

— Папа всегда любил безнадежные дела, — это вызывает у меня кривую усмешку.

— За месяц до смерти доктора Филиппа он меня уволил. Ни за что, — торопится сказать Джек. — Но он не хотел, чтобы я вмешивался в политику и беспокоился, что у него будут неприятности из-за некоторых его исследований, не хотел опорочить мое имя. Ни одна из его проблем так и не вышла наружу.

Потому что он умер. Потому что его убили. Я не могу позволить себе забыть или потерять концентрацию на этом.

— Итак, после того, как тебя уволили, — продолжаю я, — ты решил создать небольшую террористическую группировку…

— Группу протеста! — говорит Джек, повышая голос. — Есть разница.

— С моей точки зрения, нет.

— Может, ты стоишь не на той стороне.

Я закатываю глаза.

— Всегда были протестующие против СС, еще до гражданской войны. Как ты думаешь, Мальта хотела, чтобы ее столица была названа в честь города в Италии? Вы думаете, что люди хотели переехать в район Фокра? Протесты начались здесь, на Мальте, и как бы она ни старалась, ПМ Янг не сможет уничтожить всех. Он бросает взгляд на дверь, за которой остались только Жюли и Ксавье.

— Раньше нас было больше, — продолжает он. — Раньше мы были сетью людей не только на Мальте, но и во всем СС. Мы были организованы, мы были сильны… И мы собирались изменить мир.

— Зунзана, — говорю я, пробуя это слово на вкус. Неужели это действительно то, о чем говорит Джек? Не террористическая группировка, а Сила добра?

— Зунзана, — задумчиво произносит Джек, — это старое мальтийское слово, означающее «Шмель», как ты и сказала. Пчелы были символом ума и жизни. А название нашей страны «Мальта» — значит «мед». — Как пчелы защищают свой мед, так и мы защищаем свою страну.

— Защищаете от чего? — спрашиваю я.

— От СС.

— СС ничем не хуже любого правительства, — говорю я. — И нам не нужна еще одна война, — Гражданская война началась задолго до меня, но там, где когда-то стояла столица Мальты, есть гигантский, заполненный морем кратер, который никогда не позволяет нам забыть о цене, которую пришлось заплатить.

Джек издает разочарованный стон. — Как заставить тебя видеть? — спрашивает он. — СС готов контролировать нас любыми возможными способами. Только посмотри на свои наручники — посмотри, как правительство все контролирует. Думаешь, они делают это ради твоей безопасности? Они лгут. Это то, за что сражались Зунзаны — за что боролся твой отец перед смертью. Он не хотел, чтобы мы превратились в игрушечных солдатиков и марионеток.

— Оставь моего отца в покое, — огрызаюсь я.

— Как я могу? — ревет Джек, вскакивая. Он бросается на меня и останавливается прямо перед моим лицом. — Твой отец погиб, сражаясь с правительством, как и мои родители, и ты отвергаешь его жертву, как будто это ничего не значит. Возможно, тебе было легко забыть прошлое, но мне никогда не удавалось.

— Я ничего не забыла! — кричу в ответ. — Я просто не верю твоей лжи!

Лицо Джека застывает. — На самом деле? — спрашивает он низким и опасным голосом. — Это ложь? — прежде чем я успеваю что-либо сделать, кроме как ахнуть от шока, Джек прижимает меня к своему твердому телу, обнимая, и целует в губы.

Глава 32

Мои руки прижаты к его груди так, что я чувствую твердые очертания мускулов под кончиками пальцев. Долгое мгновение все, о чем я могла думать, это о его теле напротив моего, его губах напротив моих. А потом… Потом мои руки сжимаются в кулаки, и я отталкиваю его. Вытирая рот, смотрю на него.

— Как ты смеешь! — кричу я.

— Элла, я просто подумал… — сукин сын выглядит оскорбленным, что я оттолкнула его.

Я пересекаю небольшое пространство между нами, вскидываю руки и толкаю его так сильно, что он ударяется спиной о стену. — Не прикасайся ко мне больше, подонок! — я поворачиваюсь на каблуках и бегу к двери. Не думая о том, как горит мое тело, как я не могу избавиться от его вкуса во рту. Он не имел права.

Он хватает меня за запястье и тянет к себе. Я использую инерцию своего тела, двигающегося в его направлении, чтобы направить кулак ему в лицо, но он ловит мою руку на полпути. — Элла. Элла! Прости, ладно? Я просто подумал, может, ты меня вспомнишь.

— Вспомню тебя? Вспомню тебя?! Если ты хочешь, чтобы я это вспомнила, я рада, что забыла! Я вырываюсь из его хватки, но он легко отпускает мое запястье. Он выглядит расстроенным.

— Мы встречались год, — глухо говорит он.

Я смотрю на него.

— Ты говорила, что любишь меня, — говорит он. — Мы…

Я оборачиваюсь. — Хватит врать. Я никогда не встречала тебя прежде.

Его взгляд наполняет меня страхом и ужасом. — Я работал с твоим отцом. Я ужинал в вашем доме, с вашей семьей — вот как я тебя встретил. Мы были вместе целый год. Я был с тобой, когда тебя назначили стажером в Ревери на год службы, когда Акилу назначили на военную службу. Мы были… вместе, — то, как он произносит это слово, заставляет меня понять, что он имеет в виду нечто особенное.

— Нет.

Джек качает головой. Его рука тянется к собственному запястью — туда, где была бы запонка, будь она у него. Но какие бы доказательства он не собирался мне показать, они давно исчезли. Его рука опускается. — Как ты могла забыть меня? Нас?

— Потому что я никогда не встречала тебя раньше!

Он кажется таким потерянным, таким растерянным. Мой голос смягчается. Может быть, это не какой-то сложный трюк.

— Не знаю, за кого ты меня принимаешь, но я не та девушка, которую ты знал год назад. Мы никогда раньше не встречались.

— Ты — Элла Шепард, а я Джек Тайлер, — он произносит эти слова громко, словно подтверждая их истинность своей речью. — Мы были вместе целый год. Ты порвала со мной, и я пошел в армию. Я знаю тебя так же хорошо, как себя. Твоим отцом был Филипп Шепард, он был нейробиологом, специализирующимся в наноробототехнике и созданием интеллекта для Андроидов. Твоя мать — Роза Шепард. У нее болезнь Хебба, но до этого она разработала технологию, используемую в Ривьере, ведущем в мире психическом спа. У тебяза спиной год службы, и через несколько недель ты должна решить, поступишь ли ты в университет или пойдешь на работу, но в день смерти отца ты решила не поступать. Твоя лучшая подруга — Акила Сюэреб, и ты проплакала целую неделю, когда ее назначили в армию, не в качестве стажера, как ты. Ты носишь медальон с печеньем-предсказанием, который подарил тебе отец, когда ты переехала от Акилы, тебе было восемь лет, а внутри него файл, где вы вдвоем играете в Центральном саду, ловите светлячков после летней фиесты.

Мир вокруг меня начинает кружиться. — Откуда ты все это знаешь? — шепчу я.

— У тебя родинка под левым коленом в форме шоколадной крошки, — продолжает он громче, неуютно приближаясь ко мне. — У тебя был плюшевый мишка с зеленой бабочкой, но собака, которая жила в Рабате, съела его. Когда вы переехали, вам пришлось отдать собаку соседу, и ты неделю не разговаривала с отцом.

— Как?..

— Раньше ты хотела стать виолончелисткой, хотя и играть-то не умеешь, но никогда не говорила об этом родителям, потому что твоя мама считала, что ты пойдешь по ее стопам, будешь ученым. Но после того, как она заболела, ты не стала говорить ей, что меньше всего на свете ты хочешь изучать науку или медицину.

У меня даже нет возможности сделать вдох, чтоб заговорить. Я падаю прямо в лужу на полу. Джек садится передо мной на корточки и наклоняется ко мне. — Я знаю тебя, Элла Шепард. Вопрос в том, почему меня не знаешь ты?

Глава 33

— Это невозможно, — тихо, не желая верить, говорю я. Я хватаюсь за воздух, как будто тону, но этого недостаточно.

— Ты действительно совсем меня не помнишь?

Я бросаю на него раздраженный взгляд. — Думаю, я запомнила бы кого-нибудь столь же надоедливого, как ты.

— Но ты не помнишь. Несмотря на мою потрясающе красивую и незабываемую улыбку, — он ухмыляется мне.

Я толкаю его в грудь обеими руками, так, что он отшатывается, давая мне немного пространства. — Это не шутка, — сердито говорю я. Что-то серьезно не так. Он слишком много знает обо мне, то, чего не знал никто, даже Акила. Может быть, моя память действительно стерта… но нет. Нельзя просто выборочно стереть память. Я не забыла свое прошлое. У меня сводит живот. Может, он сможет сделать то же, что и я. Может быть, он каким-то образом нашел способ проникнуть в мой разум с помощью мечтаний, и покопался в них… но я не помню, чтобы у меня были мечты связанные с кем-то, кроме себя… но…

— Это похоже на то, что случилось с Акилой, — говорит Джек. — То же самое случилось с большинством из тех, кого я встретил в армии, — он заглядывает мне в глаза. — Поэтому я и ушел. Поэтому я присоединился к Джули и Ксавье. У правительства есть какой-то план — они заставляют людей забывать…

В моем разуме творится хаос. Все, что говорит Джек, невозможно. Но… это кажется правильным. Я стискиваю зубы. Хочу, чтобы он замолчал. Мне нужно выяснить — лжет ли он обо всем этом или мне действительно подчистили память? И если ее стерли… то кто?

— Что случилось с Акилой? — спрашиваю я. — Я видела дигифайл, который ты мне дал, но я не понимаю. Ее убили, а потом… что? Кого я видела в следующем видео?

Джек проводит рукой по волосам. — Хотел бы я знать. Я исследовал его, как мог, но он бросает вызов всем законам науки.

Раз Джек работал с моим отцом — он, должно быть, гораздо умнее, чем кажется.

— … то, кем стала Акила… Она не может быть клоном — клоны растут с нормальной скоростью, и даже с ускорителями роста они не смогли бы вырастить ее так быстро. И, несмотря на это, кажется, она сохранила большинство воспоминаний. Ты не можешь просто щелкнуть выключателем и бац! Идеальная копия человека.

— Но новая Акила, она была… Более сосредоточена на борьбе — и вообще стала сильнее, быстрее, но вместе с тем и… жестокой, — последнее слово он произносит тихо, будто хочет, чтобы оно исчезло, как рассеивающийся дым.

Джек смотрит на меня.

— Акила не единственная. Я не могу сказать тебе, сколько изменившихся людей я видел. Я не могу этого объяснить. Но чем дольше ты на войне, тем меньше похож на себя.

— И ты ушел.

Я смотрю на пустое запястье Джека. Дезертир. Предатель. А может и нет. Можете ли вы предать правительство, которое уже предало вас?

— Я ушел.

Что-то внутри меня напряглось. Такое чувство, будто мне на сердце давит невидимая тяжесть. И я понимаю: я начинаю верить Джеку. Все, в чем я сомневалась, полностью совпадает с тем, что говорит мне Джек.

Стискиваю зубы. Я должна взять себя в руки. Я не могу позволить этому парню повлиять на меня. Возможно, я не могу доверять правительству, но и ему тоже.

— Итак? — спрашиваю я, уперев руки в бока.

— Итак, что?

— Так как же нам спасти Акилу? Если именно поэтому ты ушел из армии, почему ты решил присоединиться к ним — к этой Зунзане — что ты узнал? Как нам спасти ее?

Лицо Джека бледнеет. — Понятия не имею. Ксавье был студентом-медиком; у него есть несколько теорий, но…

— Ты не знаешь. Ты говоришь, что Акила испорчена, но ты не знаешь, как именно и как все исправить. Ты говоришь, что я запуталась, но не знаешь в чем. Ты говоришь, что не имеешь никакого отношения к взрыву андроида, который чуть не убил мою мать, но… Ты. Не. Знаешь. Кто. И ты говоришь мне, что я должна доверять тебе? Знаешь, что отвечу тебе на это? Я не знаю как.

— Ты нужна мне, Элла, — голос Джека срывается на моем имени. Этого достаточно, чтобы я остановилась. Он делает шаг ко мне, но я инстинктивно отступаю. Может, он и не является причиной восстания этим утром, но он по-прежнему связан со всем этим беспорядком, на его руках кровь. Только не знаю, чья именно.

— Зунзана нуждается в тебе.

Мои пальцы сжимаются в кулаки. Если все это лишь способ убедить меня присоединиться к его группе, то…

— Ты мне не доверяешь, — глухо произносит он.

— Конечно, нет, — немедленно отвечаю я. — Я тебя не знаю.

— Чего ты от меня тогда хочешь? — Джек всплеснул руками. — Если бы я мог расколоть себе череп и позволить тебе прочесть мои мысли, как книгу, я бы так и сделал!

У меня перехватывает дыхание. Потому что я… я могу читать его мысли, как книгу. И я могла бы найти все секреты Зунзаны — я могла бы узнать все, о чем он молчит, правду обо всей ситуации. Это было бы последним доказательством, которое мне нужно передать мисс Уайт и ПМ Янг, и любая маленькая война, в которой Джек думает, что участвует — в какую бы паутину Акила не попала — может закончиться.

Он только что дал мне доступ к самой важной информации, которую мы когда-либо могли получить. Забудь о представителе Беллз и других мелких правительственных чиновниках, вовлеченных в мятеж. Джек внутри.

— Есть способ, — говорю я.

Джек с любопытством смотрит на меня.

— Я имею в виду, что могу выяснить, врешь ли ты или говоришь правду.

— Я слишком боюсь уколов, чтобы позволить тебе ввести мне сыворотку правды, — саркастически замечает он. — А мое лицо слишком красивое, чтобы выбить из меня правду.

Я заставляю себя рассмеяться. — Хватит об этом. Это… Это что-то из Ривьеры.

На лицо Джека падает маска. — Не уверен, что могу доверять хоть чему-то в психбольнице.

— Это простая процедура. Ты погружаешься в грезы, и у нас есть мониторы, которые показывают, говоришь ли ты правду. Все очень просто, — качаю головой. — Я это уже говорила. В любом случае, просто сделай это. И тогда я пойму, что ты…

— Говорю правду или нет? — заканчивает за меня Джек.

— Псих ты или нет.

— Та же разница, — эта глупая улыбка снова приклеилась к его лицу.

— Ты сможешь сам добраться до Ривьеры? — спрашиваю я. — Сегодня вечером?

Джек кивает. Он почувствовал настойчивость в моем голосе. — Встретимся в нашем старом доме.

Я тупо смотрю на него. Что-то темное вспыхивает в глазах Джека. — Точно. Ты же не помнишь наш дом.

Я качаю головой.

— На крыше.

— Часть его исчезла, — говорю я. — Он взорвался.

Глаза Джека слегка расширяются. Не думаю, что он осознавал, насколько близко к дому было нападение.

— Но сад цел, — говорю я. По крайней мере, я так думаю. Джек пристально смотрит мне в глаза.

— Я не доверяю ментальному спа. Но я доверяю тебе, Элла.

— Даже если я тебе не доверяю? — не могла не спросить.

— Даже тогда.

Глава 34

Джек показывает мне скрытый лифт внутри одной из колонн, на которых держался мост Верхнего города Новой Венеции. Он явно предназначен для рабочих, которые должны обслуживать электрические и канализационные потребности города, но мне все равно; я просто благодарна, что мне не нужно подниматься по лестнице, чтобы вернуться домой.

Лифт останавливается у триумфальных башен, и когда я прохожу мимо площади, меня поражает странная смесь цветов и пламени. На мраморе и известняке площади есть глубокие черные шрамы, огороженные желтой лентой. Толпы людей собираются на небольшом пространстве между отделенной зоной и воротами в Центральный сад, и оставляют цветы и записки, свечи и молитвы.

Я стараюсь избегать толпы. Мне достаточно пересечь Центральный сад, чтобы вернуться домой, но тут я вижу знакомое лицо.

— Она была вашей дочерью, не так ли? — тихо спрашиваю я.

Человек в мятом грязном костюме смотрит на меня. Глаза представителя Белл сухие, но это только от того, что уже больше нет слез. Он смотрит на белого плюшевого мишку с розовыми бантиками, точно такого же цвета, как платье его дочери.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает он хриплым голосом. Интересно, как давно он здесь сторожит свою дочь?

— Я узнала ее по вашему профайлу, — вру я. — Тот, который был для ваших грез.

Представитель хватает меня за локоть и отводит подальше от толпы. — Грезы, — говорит он, и свет заполняет его пустые глаза. — Могу я снова увидеть ее в мечтах?

— Э-эм… — я колеблюсь. Сейчас ему, наверное, будет легко погрузиться в задумчивость, и это идеальное прикрытие для меня, чтобы проникнуть в его мысли и увидеть, что он скрывает от ПМ Янг. Но это так… так неправильно. Так неправильно пользоваться горем человека из-за потери жены и дочери, чтобы шпионить за ним.

— Пожалуйста, — говорит он, и теперь я замечаю осунувшееся лицо и темные круги под глазами.

Мой позвоночник напрягается. Независимо от того, кого убили террористы в этом восстании машин — и кто они такие на самом деле — вина за то, что он сделал, лежит у его ног, точно так же, как плюшевый мишка с розовыми бантами и увядающими цветами, усеянные мерцающими свечами. Я не могу позволить жалости скрыть от меня тот факт, что он был связан с изменническими заговорами и террористами, и что его семья заплатила за это. Это он играл с огнем, думал присоединиться к террористам. Я не могу думать о Зунзане, террористах или правительстве — мне просто нужно найти убийц.

Моя цель — остановить их.

Это то, что я могу сделать.

— Идемте со мной, — зову я. — Мы можем провести сеанс грез сейчас.

Когда мы добираемся до Ментального Спа Грез, я вздыхаю с облегчением, что мисс Уайт здесь. К ее чести, она немедленно поглощает представителя сочувствием, уводя его в комнату грез, давая мне время ускользнуть и войти в потайную комнату.

Руки трясутся, пока я готовлю кресло для грез, чтобы войти в сознание представителя Белл. Сглатываю комок в горле. Я не могу позволить себе погрузиться в кошмары, как раньше. Я не могу позволить себе галлюцинации, ни здесь, ни сейчас.

Слабый гул наполняет мои уши, когда ультразвуковой шлем нагревается. Это напоминает мне звук, который издавали андроиды перед тем, как взорваться. Я опускаю ультразвуковой шлем на голову и отключаюсь.

В голове представителя Белл бушует ураган. Как только я вхожу в его сон, я чувствую это. Воздух тяжел от запаха теплой влажной земли, и я слышу, хотя и не вижу, грохот волн и отдаленные крики, наполненные страхом. Там темно. Этот мощный шторм заливает улицы и топит лодки. Поначалу, из-за темноты, я боюсь, что это то, что старики называют хита тал-амриджа — шторм, когда песок из пустынь на юге переносится облаками и осыпается на Мальту. Постепенно мир проясняется. Свет жуткий, почти зеленый. Город заброшен — я даже не вижу здесь представительниц прекрасного пола.

Огромная капля дождя падает мне на плечо. Я вытираю каплю рукой, и та сразу становится красной. Определенно, это пылевая буря — иногда люди называют ее кровавым дождем, потому что Земля красноватая и оставляет все — окна, машины, одежду — в пыльном, темно-розовом цвете.

Снова идет дождь, словно стена из воды. Липкий, вязкий — не зернистый, как шита тал-амриджа. И тут я понимаю: это не грязная вода, падающая с неба. Это, буквально, кровь.

Я поднимаю голову, и капля крови попадает мне прямо в глаз. Ругаясь, вытираю лицо, пытаясь стереть кровь, но она повсюду, словно я пытаюсь высохнуть посреди океана. Прикрывая лицо ладонью, смотрю в небо.

Я в центре циклона.

Гигантские белые облака кружатся надо мной, как спиральная галактика, глаз — крошечное темное пятнышко. Буря набирает обороты, хлещет кровавым дождем, как удары кулаков, ветер столь свирепый, что рвет одежду и режет кожу.

В голове представителя Белл крутятся мрачные мысли — кровавые мысли — и они вызвали самую большую бурю, которую я когда-либо видела. Я закрываю глаза, когда над головой раскатывается гром, молния шипит и потрескивает так близко, что волосы на руках встают дыбом. Представитель Беллз здесь, где-то в этом шторме. Я должна найти его. Я должна остановить циклон. Я должна погрузить его в мирную задумчивость, что-то, за что он сможет держаться, пока я роюсь в его мозгу в поисках ответов.

Я сосредотачиваюсь на том, чтобы остановить кровавый дождь. Капли падают все медленнее и медленнее. Делаю глубокий вдох, представляя, как облака распадаются, превращаясь в пушистые кусочки сахарной ваты. Я не открываю глаз до тех пор, пока шум дождя не стихает и я не чувствую тепло средиземноморского солнца на своем лице.

Однако когда я поднимаю глаза, вихрь все еще никуда не делся — это просто яркие белые облака, никакого дождя. Он нависает над нами, напоминая о том, что сознание представителя не может быть полностью очищено от его насущных мыслей. Но так как больше не льется кровь, а гром и молния прекратились — я оставляю его.

Солнечные лучи из облаков прекрасно освещают представителя. Он лежит на земле, весь в крови. Поначалу я думаю, что он ранен — редкое зрелище в мечтах, будь они счастливыми или нет. Но потом он моргает, белки его глаз невозможно ярко выделяются на темно-красном лице, и я понимаю — он не пропитан собственной кровью. Эта буря была хаосом его разума; кровь была кровью его жены и дочери, лежащих мертвыми на земле перед ним.

— Простите меня! — он кричит на их тела. — Простите меня!

Представитель хотел снова увидеть жену и дочь, но не для того, чтобы вновь пережить счастливые воспоминания. Это было извинение, а извинение означает, что он помнит, что произошло, а это значит, что он оказался в ловушке кошмара, который уже сбылся. Я должна заставить его погрузиться в другую задумчивость, такую, чтобы он мог забыть.

Я закрыла глаза и сосредоточилась.

— Что ты делаешь, мальчик? — спрашивает грубый голос.

Представитель смотрит на деда. Пока он смотрит на него, город растворяется в апельсиновой роще, а печаль представителя Беллз постепенно тает, откидывая его воспоминания в то время, когда он еще не стал отцом, до того, как у него появились обязанности, до того, как он стал виновен в их невыполнении. Но тела по-прежнему там. Он почти спотыкается о них, приближаясь к деду.

— Они ушли, — глухо говорит представитель Белл.

— Семья никогда не исчезает, — говорит дед.

На моих глазах кровь медленно блекнет, а вместе с ней и последние страхи и тревоги представителя Белл. На какое-то мгновение он погрузился в задумчивость. Он заново переживает свое детство. На горизонте темные тучи — он еще не все забыл — но и этого уже достаточно.

— Я могу приступать к работе.

Глава 35

В прошлый раз я искала вслепую, надеясь наткнуться на что-нибудь полезное. Но в этот раз, когда я сама лично леплю образы и мечты представителя Белл, я точно знаю, что ищу.

Я направляю сознание представителя Белл в кабинет, заполненный шкафами с картотекой. В каждом шкафу есть папка. В каждой папке — память. Хрустнув костяшками пальцев, я начала копаться в его мозгу.

В воздухе разносится музыка. Я… я знаю эту песню… «Лунная река» — любимая мелодия отца. Я медленно поворачиваюсь. Вдали, почти вне поля зрения, представитель беседует со своим дедом. Но здесь, рядом со мной…

— Папа? — неуверенно спрашиваю я. Но там никого нет. Только музыка и ощущение, что за мной наблюдают.

Я пожимаю плечами и снова возвращаюсь к мыслям представителя Белл. И, наконец, вижу именно то, что искала. Картотечный шкаф с написанной от руки, зелеными чернилами того же цвета, что и наркотик грез, этикеткой.

«Джек Тайлер».

Заперто. Мои напряженные пальцы дергают ящик, но он не поддается. Не могу его открыть.

— Как думаешь, почему? — интересуется голос. Я оборачиваюсь, сердце бешено колотится. Вдали, почти вне поля зрения, представитель беседует с памятью своего деда. Но здесь, рядом со мной…

— Папа? — зову его. Папа не останавливается, кружа маму — молодую маму, здоровую — в такт музыке. Они раскачиваются вместе, кружатся, смеются и игнорируют меня.

Сон смазывается. Их движения становятся дергаными, как при помехах. Изображение родителей, танцующих, останавливается и возобновляется на несколько секунд, как поцарапанный диджи файл.

Они не реальны. Я знаю, что они не настоящие. Здесь, во сне, нет ничего реального. Но они не являются реальной частью мира снов.

Нет, конечно. Они не являются частью мечты представителя Белл. Они — часть меня.

— Уходи, — говорю я как можно тверже.

Я слышу тихое жужжание в глубине сознания.

— Не могу! — кричит он через мамино плечо. Она прислоняется к нему, словно не замечая ни меня, ни папу. — Это твои мечты. Ты контролируешь нас.

— Это не мои мечты! — я подхожу ближе к родителям, но с каждым шагом они становятся все дальше и дальше, будто изящное движение, часть танца. Но они всегда вне досягаемости для меня.

— Как и этот картотечный шкаф, — добавляет папа, кивая головой туда, где я работала. Я разворачиваюсь на каблуках как раз вовремя, чтобы увидеть, как запертый шкаф с именем Джека исчезает в клубах зеленого дыма.

— Это не мое, — словно оправдываюсь я. — Я в грезах представителя Белл.

— Ты, Элла. Это ты видишь сны в картотеке, — папа поворачивает маму на каблуках, и она хихикает. — Картотечные системы устроены так же, как и компьютеры. Давным-давно, когда их только изобрели, разработчики организовали систему тем же образом, каким устроены обычные картотеки, потому что именно это они использовали для классификации и ведения записей. Мы больше не используем картотеки, но компьютеры по-прежнему используют. Это эффективный способ организации.

— Спасибо, папа, — говорю я, проходя мимо него. — Будто я андроид с компьютером вместо мозга.

— Именно на этом были сосредоточены мои исследования. Мозги андроидов и наноботов, наноботов и мозги андроидов.

— Я знаю, — пытаюсь отодвинуться от мамы и папы, но, они все так же кружились вне моей досягаемости, но теперь они, наоборот, начали наступать.

— Уходи, — повторяю я, на этот раз в моих словах слышится отчаяние. — П-п-п-пожалуйста, — заика-придурок-придурок. Мое тело дергается. Я то появляюсь, то исчезаю. Боже. Я вглядываюсь в ярко-белые клубящиеся облака циклона, затмевающие все мои мечты. Что, если я проснусь, пока буду в мыслях представителя Белл? Что будет с ним?

Что будет со мной?

— Эл-ла-а-а! — зовет отец, продолжая кружить маму. Ее платье развевается вокруг лодыжек, черно-красное, расшитое бисером, постепенно превращаясь в пушистое белое свадебное платье, которое тут же испаряется на моих глазах, оставляя после себя пропитанный соленой водой саронг (Прим. ред.: Саронг — традиционная одежда ряда народов Юго-Восточной Азии и Океании.). А следом и он падает с ее бедер, обнажая обтягивающую шелковую сорочку.

— Па-а-ппа? — я начинаю заикаться.

Я хватаюсь за голову. — Что про-про-происходит?

Музыка смолкает. Родители исчезли. Тишина. Что это было?

Я делаю глубокий вдох. У меня нет времени сходить с ума. У меня есть работа, а представитель может проснуться в любую минуту. Я снова поворачиваюсь к шкафам. Ящика с именем Джека больше нет, но я открываю ящик с надписью «Z».

Неуместная папка с файлами — неуместная память — шлепается на пол, будто движется по собственной воле. Поднимая ее, зачитываю этикетку.

«Наноробототехника и управление «Киборг» в теории Андроида: связь между биологией и технологией».

Что-то похожее на каплю дождя падает мне на шею. Я потираю ее, вскидывая голову вверх: тучи сгущаются. Неужели представитель Белл выходит из задумчивости и попадает в кошмар? Но когда я смотрю мимо своего рабочего места, то вижу, что он все еще разговаривает со своим дедом, совершенно не зная о темнеющем небе.

И тогда я понимаю от чего небо начало темнеть. Рой пчел опускается в воронкообразное облако. Надвигающийся циклон состоит отнюдь не из облаков, нет. Он состоит из пчел. Вихрь черно-желтых, жалящих насекомых. Они гудят так громко, что все мое тело начинает вибрировать.

Я кричу и тут же падаю на землю, закрывая голову.

Пчелы роятся надо мной. Я снова кричу, и тогда они заполняют мой рот. Пушистые тела давят на внутреннюю часть щек, жала стучат по зубам. Они проваливаются мне в горло, и я, почти задыхаясь, глотаю их. Жала царапают пищевод, а жужжание заполняет мой живот. Пчелы кусаются и жалят щеки… они проедают во мне дыру… пчелы выпадают из проеденных дыр на моем лице. Гной и кровь вытекают из меня обильным потоком, кажется, будто я таю.

Пчелы зарываются в мою плоть, под кожу. Они ползают по моим пазухам, их маленькие ножки дергают меня за волосы в носу. Они запихивают свои жирные тела в мои слуховые каналы, наполняя мозг жужжанием, царапая своими жалами чувствительную кожу моего уха. Они льются из моих глаз, как слезы.

Пчелы, пчелы, пчелы повсюду, и они едят меня живьем.

Я кричу, но из меня выходит только «бж-ж-ж-ж-жб-ж-ж-жб-ж-бжбж-ж-ж-ж-ж»

— Элла? — зовет отец. — Элла, вставай. Что ты делаешь на полу?

Я открываю глаза.

Пчел нет. Где-то там представитель Белл совершенно спокоен в своих собственных мечтах. Отец стоит надо мной с разочарованным видом.

— Правда, Элла, — насмешливо говорит папа. — Ты собираешься ж-ж-ж проснуться ж-ж-ж? Или нетж-ж-ж.

Слезы и сопли текут по моему лицу. — Иначе что? — шепчу я надтреснутым голосом, раздутым от сотен пчелиных укусов.

— Иначеж-ж-ж, — говорит он, насмешливо глядя на меня, когда одна пчела ползет по его лицу, а ее острые лапки прокалывают кожу под левым глазом, — ты ж-ж-ж сойдешь с ума.

Глава 36

Я резко просыпаюсь и скидываю с себя ультразвуковой шлем. Грудь тяжело вздымается, сердце бешено колотится. Широко раскрытыми глазами смотрю вникуда. Я должна рассмотреть реальную вероятность того, что я, буквально, схожу с ума.

Свернувшись калачиком на боку, подтянула колени к груди и больно прижала к креслу. Становится хуже. Более продолжительные галлюцинации, ужасы все ярче − более неконтролируемые, как шторм, циклон. Возможно, не разум представителя Белл был таким хаотичным и жестоким. Может быть, это я отравляла его разум.

Что происходит, когда я теряю контроль? Что происходит, когда не могу остановить бурю, когда не могу избежать кошмара? Я в ужасе смотрю на кресло. Что, если я застряну в грезах? Нельзя представить более совершенный ад, чем быть пойманным в ловушку в собственном уме.

− Я так рада, что на этот раз все прошло спокойно и мирно! − голос мисс Уайт разносится в комнате на второй камере. Я замираю. Мне так хотелось поскорее убраться отсюда, что я забыла, насколько важен этот сеанс.

Ответ представителя Белл слишком низкий, чтобы я могла разобрать, но он, кажется, довольно положительно относится к грезам. Я включаю видео и вижу, что мисс Уайт назначает ему новые встречи. Меня охватывает тревога − чем больше встреч, тем больше времени я провожу в его мечтах, а значит, больше шансов застрять в кошмарах. По коже бегут мурашки от ощущения воображаемых пчел.

Я все еще в комнате грез, когда мисс Уайт открывает дверь. − Элла! − восклицает она. − Ах, милая девочка! Что ты обнаружила?

Я уклоняюсь от вопроса. − У Белл были хорошие грезы?

Улыбка мисс Уайт исчезает. − А есть причина, по которой они не должны были быть?

− Мне было трудно проникнуть в его мысли, − говорю я.

Мисс Уайт тяжело присаживается рядом со мной. − На снимках нет ничего необычного, − говорит она. − Я заметила, что во время раздумий представитель часто двигал руками, как будто пытался отмахнуться от насекомых.

Или пчел…

− Он был на улице со своим дедом во сне, − говорю я. − Там были жуки.

И сто миллионов пчел.

− Ты обнаружила что-нибудь полезное? − спрашивает мисс Уайт.

− Я думаю, что дедушкины грезы происходят из его мыслей о семье − что понятно, учитывая обстоятельства.

− Но у него были грезы о своем дедушке до того, как на его семью напали. Им угрожали до взрыва андроида?

− Мисс Уайт? − спрашиваю я, заглядывая ей в глаза. − Вы… вы беспокоитесь?

− Беспокоюсь?

− То, что мы делаем… правильно?

− Я… я не уверена, − признается она. − Я хочу защитить нашу нацию, нашу семью, чтобы сепаратистская война никогда не повторилась, но…

Но.

Она потирает свою железную руку, которую она потеряла на войне. − Это было ужасно, − говорит она, отводя от меня взгляд. − Война. Я даже не видела никаких сражений, но я была там, когда Валлетту бомбили, я видела, как город тонул в море… − ее голос срывается, и я вижу непролитые слезы в ее глазах. − Да-да, это того стоит. Если мы сможем гарантировать, что такая война никогда не повторится…

Я прикусываю губу. − Не уверена. Быть может, некоторые войны стоят того, чтобы воевать…

Мисс Уайт кладет руку мне на колено. − Это террористы, они убили твоего отца, Элла, − говорит она. − Что может быть страшнее, чем сражаться с ними?

Я киваю, но больше не смотрю ей в глаза. Это неправильно. Джек не был похож на террориста, и я не думаю, что он в принципе причастен к убийству отца.

− В любом случае, грезы, − добавляет мисс Уайт, − помни: грезы часто бывают символическими, как сны. Если у него была какая-то неотложная мысль, она должна была появиться в его грезах.

Я тупо смотрю на нее. Я чувствую себя такой опустошенной. − Грезы начались со шторма, − говорю я.

− Шторм?

Я киваю. − Циклон. Но поскольку с неба падала только кровь, я почти уверена, что это было связано с тем, как его жена и дочь были убиты вчера.

− О, Элла, − говорит мисс Уайт, обнимая меня. − Какой ужас! — она железной рукой сжимает меня еще крепче, прижимая к себе.

Я отталкиваю ее. Не хочу, чтобы меня трогали. Не хочу думать о циклоне, пчелах, моем отце. Мисс Уайт выглядит немного обиженной, когда я отдаляюсь от нее, и я чувствую себя виноватой. Она ведь здесь только для того, чтобы помочь моей маме и после того, как она узнала, что я могу помочь правительству. Она не виновата, что я начинаю сомневаться во всем, включая правительство, на которое она работает. На которое Я работаю, напоминаю я себе.

По крайней мере, пока.

Сегодня, я получу ответы сегодня вечером, когда ворвусь в сознание Джека. Кожу покалывает, и я вспоминаю, как тысячи пчел жалили и поедали меня изнутри. И вдруг мне становится страшно. Может быть, я утратила способность проникать в чужие сны. Может быть, если я войду в сознание Джека, я никогда не смогу уйти. Пчелы проглотят меня живьем.

И тогда, как сказал папа, я сойду с ума.

Я прикусываю губу. Ведь папа ничего не говорил. Все это было галлюцинацией − включая его самого.

Может, я уже сошла с ума.

Глава 37

Я та еще сова, но за кофе обычно добираюсь только часам к десяти. Не очень-то мне хочется свалиться перед Джеком от недосыпа. К полуночи я превращаюсь в сплошной нервный комок.

Я не должна этого делать. Не должна впускать члена Зунзаны в свой дом, где находится мама, где есть Грезы. Я должна ввести код «паника» на манжете, как только увижу его.

Я должна.

Вместо этого я поднимаюсь по небольшой лестнице в конце коридора, что ведет в сад на крыше. Мама часто проводила здесь время, постепенно засаживая террасу перцем помидорами, фасолью и горошком, вьющимися желтыми розами и веточками незабудок, спрятанными по углам. Теперь сад совсем не такой цветущий, как до болезни мамы, но все еще подает признаки жизни.

Скамейка у водоема обычно завалена инвентарем: грязной лопаткой, несколькими ведрами и корзинкой, в которой я собираю овощи. И сейчас на ней сидит Джек. Хоть я и ждала его, но видеть человека, который тесно ассоциируется с терроризмом, сидящим на крыше моего дома, — странно.

Толстый жук пролетает мимо моего уха, и я яростно отмахиваюсь от него, подпрыгивая от жужжания. Это всего лишь жук, но сердце колотится просто бешено.

Пчелы. Повсюду пчелы. Ползут под кожей, пережевывая мою плоть.

Я подавляю дрожь.

− Давай покончим с этим, −прошу я.

Джек встает.

− Значит… все, что нужно, − это толькочтобы я погрузился в грезы, и тогда ты снова мне поверишь?

Что-то вроде того.

− Да, − отвечаю я.

Джек хлопает в ладоши, как будто только что закончил что-то строить и гордится своим достижением.

− Прекрасно! Чем скорее ты снова начнешь доверять мне, тем легче будет. Хотя, честно говоря, я понятия не имею, как ты можешь мне не доверять. Посмотри на меня. − Он выпячивает подбородок и ухмыляется. − У меня очень «надежное» лицо, тебе так не кажется?

− Помнишь, как я ударила тебя у могилы отца? −спрашиваю сентиментальным голосом.

− Да, − осторожно отвечает Джек.

− Ты хорошо смотрелся с разбитой губой.

− Стыд − это исцеление. Я выглядел немного опасным, да?

− Я могу ударить еще раз, если хочешь.

Джек вскидывает руки.

− О, нет, не могу причинять тебе такие неудобства.

−С удовольствием сделаю это снова.

Джек отрывисто смеется, пока доходим до лестницы.

− Тихо, − приказываю я.

Он вскинул бровь.

− Не хочешь, чтобы кто-нибудь увидел, как ты крадешься с таким чертовски красивым мной?

− Не хочу будить маму.

К его чести, Джек тут же трезвеет. Он молча спускается за мной по лестнице. Мы крадемся мимо маминой комнаты, через квартиру. Джек реагирует только тогда, когда видит зияющую дыру там, где когда-то была наша комната интерфейса — а ныне обгоревшие останки, накрытые брезентом.

Джек открывает рот, но не издает ни звука. Он просто смотрит на всю эту разруху, пока я не тяну его за руку к двери, а затем к лифту, который ведет вниз, на этаж спа ментальных Грез.

− Итак, эти грезы… −начинает он нервно, когда двери лифта открываются.

− Мечтать не трудно, − отвечаю я. − Так же легко, как засыпать.

− О, я знаю, − говорит Джек. − У меня уже был такой опыт.

Я недоверчиво смотрю на него.

−Я имею ввиду, что у военных есть нечто подобное, − уточняет он.

− Нет, это придумала мама, она не продала свою формулу.

Джек пожимает плечами. − У них были комнаты отдыха после интенсивных тренировок или стычек.

− Это совсем другое дело, − говорю я, когда мы достигаем подвального этажа здания. − Ладно, значит, грезы − это в основном сны о воспоминаниях. Мне нужно, чтобы ты сосредоточился на воспоминаниях обо мне. У нас есть мониторы, которые могут показать, снится ли тебе то, что действительно произошло, или ты это выдумываешь.

−То есть, я всегда могу сказать, что мечтаю о тебе с тех пор, как мы встретились, но на самом деле мечтаю о чем-то другом. Тогда ты не узнаешь, реален мой сон или нет.

Я злобно ухмыльнулась, открывая дверь в комнату грез. − О, я узнаю, поверь.

Джек прыгает в сенсорное кресло, как в шезлонг, и протягивает руку за электродами. У него нет подходящего наруча, поэтому это усложняет процесс мечтаний, но не делает невозможным.

Я опускаю ультразвуковой шлем на голову Джека и даю ему затянуться ярко-зеленым наркотиком грез. Когда он засыпает, я бесшумно выскальзываю из сенсорной камеры в рубку управления. После чего включаю сканирование мозга и настраиваю монитор, который показывает активность мозга. Я хочу знать, являются ли воспоминания, за которыми я собираюсь шпионить, правдой или же воображением.

Добравшись до второй камеры, я работаю быстро, подключаясь к механизму и накачивая себя еще большим наркотиком грез. Не имеет значения, что я выпила четыре чашки кофе − как только наркотик попадет в мой организм, я отключусь.

Меня ошеломляют виды, запахи, звуки всей Новой Венеции. Свет становится ярче, воздух пропитан запахами пастицци* (*Прим. ред.: Пастицци — традиционные мальтийские булочки с сыром или другими наполнителями) и медовых колец, гудки и сирены так раздражают, что я закрываю уши руками. Я не могу сосредоточиться в этой какофонии звуков.

В центре столпотворения — грезы, но не совсем те, что я знаю. Прыгающая неоновая овца больше и блестит ярче, мигающий лозунг мигает беспорядочно.

Это память Джека, и для него новая Венеция была хаотичной массой образов и звуков. Интересно, как долго он был в городе на тот момент. Интересно, он все еще считаетновую Венецию такой же? Для меня город так же удобен, как и моя квартира.

Джек начинает входить в Спа-салон Ментальных Грез, но колеблется. Он, кажется, испугался. Затем останавливается у окна, нервно проводит пальцами по волосам, пытаясь пригладить их. На нем мятый костюм и начищенные ботинки. Он пытается поправить галстук в отражении на блестящей поверхности окна.

И затем…

Я иду к нему.

Я.

Это не я − это воспоминание обо мне. Воспоминание меня более совершенно, чем настоящая я. Она больше похожа на лучшую версию меня; на то, как я хотела бы выглядеть, чем на то, какая я на самом деле. На мне черная майка, джинсы, кроссовки и подвеска в виде печенья. Волосы собраны в хвост. Кажется, я возвращалась с йоги в Центральных Садах − я занималась этим до того, как маме стало хуже. В воспоминании я занята своим наручКОМом, просматривая сообщения.

Я смотрю, не в силах оторваться от воспоминаний Джека.

А затем Джек отворачивается от окна, где в отражении поправлял галстук, и видит меня. Город исчезает.

Сонный пейзаж − серый и пустой, не бесплотный, просто пустой. В какой-то момент город был там, такой властный и огромный, а в следующую секунду он исчез.

Это происходит так внезапно, что я начинаю задыхаться.

Значит, это правда. Джек действительно встречал меня раньше. И когда он увидел меня впервые, весь мир для него померк.

Глава 38

Я не могу понять, что вижу.

Я… я и понятия не имела, что когда-то встречала Джека. Но когда он увидел меня в первый раз… он видел только меня, все остальное исчезло. И через его глаза − это была та самая Я, которой мне хотелось быть. Он видел меня лучше, чем я есть на самом деле.

Едва дыша наблюда., как мы разговариваем в его воспоминании. Мир вокруг Джека и его воспоминания обо мне медленно всплывают, но грань исчезает. Свет теперь тусклый, едва видимый. Звуки приглушены. Запах лимонов и лаванды − как и мой шампунь − сильнее запахов еды, продаваемой уличными торговцами, вездесущая соленость в воздухе.

Я изменила восприятия Джеком мира.

Его воспоминания ускоряются по мере того, как он следует за воспоминаниями − я погружаюсь в грезы. Он встречает мисс Уайт, они разговаривают. Мои глаза танцуют над картиной воспоминаний Джека в первые дни его работы в Грезах в качестве помощника мисс Уайт. Она никогда не позволяла ему заниматься серьезными делами, но он поддерживал графики и данные, помогал ей с клиентами-спа, но не с грезами.

И я замечаю, что он смотрит на задний план, а не на нее. Он смотрел на меня.

Теперь, когда я вижу его воспоминания, это так странно. Но я не могу не обратить внимание на то, как Джек думает обо мне в своих воспоминаниях. В каких бы воспоминаниях я не появлялась, его мир становился сразу ярче, слаще. За пределами моего сияния он тусклый и темный.

Вскоре память Джека замедляется − примерно через месяц после того, как он начал работать в Грезах. Он видит, что я плачу. Я помню ту ночь. Не Джек, − но я помню, как плакала, сидя на скамейке на крыше нашей квартиры. В тот вечер мамины врачи заговорили об уходе после смерти, и их лечение было направлено на то, чтобы мама чувствовала себя комфортно, а не пыталась найти лекарство.

В ту ночь врачи отказались от нее.

Я закрыла глаза, вспоминая. Я поднялась по лестнице в мамин сад − к сожалению, заброшенный на тот момент, почти все было мертво, а в гидропонной системе начали цвести водоросли. Я села на скамейку и заплакала. Я ничего не скрывала. Несмотря на то, что я сидела на крыше, в одном из самых больших городов в мире, я чувствовала, что это самое уединенное для меня место − вне пределов слышимости от всех остальных, в месте, куда мама больше не могла попасть.

Когда я думаю о том времени, я вспоминаю насколько мне было одиноко.

Но в памяти Джека он там. Он услышал меня с улицы и поднялся по пожарной лестнице. И нашел меня.

В памяти Джека он был со мной. В своей памяти − я одинока.

Каждая деталь верна. В тот день я была именно в этой одежде, на штанах было горчичное пятно. Это было лето моей несчастной челки, и вот она, в памяти − мое лицо.

Но Джека нет в моей памяти о той ночи.

В этом воспоминании, в его воспоминании, которое я наблюдаю, Джек обнимает меня до тех пор, пока я не перестаю плакать, а затем, в его воспоминаниях, я смотрю ему в глаза, и мы целуемся.

Я помню, как плакала в ту ночь, а потом легла спать одна. Но мои губы в синяках. Я прикасаюсь к ним, наблюдая, как мы целуемся. Я закрыла глаза. Кажется, я помню прикосновение его губ к своим. Давление, его вкус.

Нет.

Я открываю глаза. Это не реально. Мы очнемся от Грез Джека, и экраны покажут мне, что все это − плод его воображения. Но часть меня хочет, чтобы это было реальностью. Та часть меня, которая помнит, как плакала в одиночестве. Хотела бы я, чтобы в ту ночь там был кто-то, кто мог поцелуями прогнать боль.

Память Джека прогрессирует. В его сознании мы стали ближе − ближе, чем я когда-либо была с кем-либо в своей жизни, даже с Акилой. Проходят месяцы. Я рассказываю ему о своих самых темных страхах, а он шепчет мне свои. Мы целуемся. Мы не просто целуемся. Мои щеки горят, а глаза расширяются, когда я вижу Джека и в воспоминаниях я, снимающая с нас одежду, наши руки, глаза и губы жаждут большего, большего, большего. Я не могу оторвать глаз, наблюдая за всем этим. Я наблюдаю за ним. Впитываю, как он смотрит на меня, любовь в его глазах. Нежное прикосновение. Голодные прикосновения. Как он держит меня, позволяя мне парить.

Я с трудом сглатываю. Я никогда… никогда этого не делала. Не с ним. Ни с кем.

Вранье. Это все ложь. Это больное воображение Джека. Его одержимость. Ничего этого не было.

Я бы знала.

Я отворачиваюсь. Пытаюсь построить стену между воспоминаниями Джека и мной. Нет, не его воспоминания, не его галлюцинации − но в любом случае я не могу оторваться.

Становится холоднее. Я чувствую это нутром, хотя на самом деле меня здесь нет, сейчас не зима, все это происходит в голове Джека.

Я вижу Акилу и громко ахаю. Я забыла, как подпрыгивают при ходьбе ее туго завитые волосы, ее склонность к ярко-красному блеску для губ. Джек висит на заднем плане, пока Акила говорит мне, что уходит в армию.

Это я тоже помню. Момент, когда поняла, что моя подруга, моя единственная подруга, моя самая лучшая подруга − уходит. Я была так расстроена, что не ела несколько дней.

Но в этом воспоминании есть Джек. Он подбадривает меня историями и шутками, отвлекает, чтобы вывести из состояния паники.

Зимняя Феста. Я помню, как вышла одна и быстро вернулась домой. Без людей, с которыми можно разделить праздник, не весело.

Джек же помнит все совсем по-другому. Он помнит, как пошел со мной, разделив медовое кольцо, теплые сладко-жареные грецкие орехи и шипучий пряный сидр. Мы вместе смотрели парад; он дал мне люминесцентную пластиковую снежинку, которую поймал с одного из поплавков. Мы смотрим на фейерверк и задыхаемся от восторга, когда в центре Центрального Сада зажигается древо памяти.

Я сдерживаю рыдание. Я больше не могу этого выносить. Это… это жизнь, которую я бы хотела − жизнь без одиночества, без мучительной тоски по кому-то, по кому-то, кто мог бы понять меня. Это жизнь, которой у меня никогда не было, о которой я всегда мечтала, и она нарисована здесь так ярко, что я почти поверила в нее. Вот что больно. Видеть это и знать, что это неправда.

Что-то меняется.

Другой вид холода.

Темнота. Пустая чернота.

Громкие голоса.

Мой голос.

Я не слышу слов. Только звуки, звуки.

И они в ярости.

А потом на переднем плане появляются две длинные прямоугольные фигуры. Сейчас все погружено во тьму, но чернота этих прямоугольных коробок похожа на черную дыру, высасывающую свет и превращающую все в ничто.

С болью в животе я понимаю, что это за черные прямоугольные коробки.

Гробы.

Нет крышек. Я прокрадываюсь в память Джека и всматриваюсь в лица его родителей. Я помню некролог, который нашла ранее, в котором упоминаются его родители, оба рабочие из СС, убитые в автокатастрофе в Гозо. Они окровавлены и искалечены здесь, едва узнаваемые, с простыней, покрывающей все ниже груди. Это последний образ его родителей, когда он опознал их тела в морге, смешанный с днем похорон, когда их гробы наверняка были закрыты.

Я поднимаю глаза и вижу меня-воспоминание и Джека, одетых для похорон. На нем черный костюм и черная рубашка; на мне платье, которое я не узнаю, черное с серебром.

− Нас больше нет, − говорю я в воспоминании. − Я больше не хочу тебя видеть, − все сомнения в том, что это может быть реальностью, исчезли. Я бы никогда не сделала ничего настолько бессердечного, чтобы расстаться с кем-то на похоронах его родителей.

− Что… почему? Элла, почему? — в его голосе мольба, он дрожит. Думаю, от страха. Или печали.

Следующие слова исчезают в бормотании. Джек не помнит, что именно мы говорили, только ссору.

Затем из хаоса звуков возникает одно предложение:

− Они заслужили смерть, и ты тоже!

И затем…

Тишина.

Все кончено.

Глава 39

Я просыпаюсь.

Веки кажутся такими тяжелыми, а когда я касаюсь щек, пальцы становятся влажными от слез.

Я встаю, мое тело все еще дрожит.

Что это было?

Последнее воспоминание, когда все потемнело. Если все воспоминания Джека обо мне фальшивы, зачем ему создавать что-то настолько ужасное?

Я срываю электроды с кожи. Я чувствую дрожь в ногах, но быстро пересекаю комнату. Я должна увидеть это сама, подтвердить правду, которую знаю. Дверь открывается, я протискиваюсь мимо и падаю в кресло перед панелью управления. Провожу руками по монитору, записывающему сканирование мозга Джека.

Мой мир на дне.

Воспоминания Джека пришли из места истины.

Все это не было плодом его воображения.

Воспоминания реальны.

− Невозможно, − шепчу я. Ничего этого не было, ничего. Особенно последнего воспоминания. Я бы никогда так не поступила. Я знаю, каково это − потерять родителя. Я бы не… я бы не смогла.…

Но его воспоминания реальны.

Но и мои воспоминания реальны.

Я закрываю глаза и прижимаю кулаки к груди. Я чувствую пустоту внутри, как будто там, где было мое сердце, теперь черная дыра, будто я проваливаюсь внутрь себя.

− Что невозможно? − Джек стоит в дверях сенсорной камеры и наблюдает за мной. Его лицо помрачнело; он только что очнулся от последнего ужасного воспоминания.

Я смотрю на него и понимаю, что ничего не могу сдержать. − Ты… ты помнишь меня. Реальная память. Но… я никогда не встречала тебя прежде. Как это возможно?

Джек разворачивает кресло в другой комнате управления и плюхается на него. − Я же говорил, − с печалью произнес он.

− Не похоже, что память можно просто стереть. Воспоминания так не работают. Ты не можешь просто стереть человека из своего прошлого.

Джек смотрит на мониторы и сканирование мозга. − Может, ты можешь.

Я закатываю глаза. − Разум может потерять память: амнезия − это научная возможность, но это не избирательно. Может быть, но не так. У меня остались воспоминания о последних нескольких годах. Они просто… отличаются от твоих. Мозг функционирует не так аккуратно. Истинная наука запутанна. Это не научно-фантастический роман.

Джек вскидывает бровь. − Мы делаем сканирование мозга в психиатрической клинике, любимая.

− И что? И не называй меня любимой.

Джек проводит рукой по волосам. − Не знаю, − говорит он. − Ксавье − гений, да и я не идиот, но мы не можем понять, как это происходит. Мы просто знаем, что это не клонирование, люди, которые возвращаются, − их не заменяют андроидами.

− Как Акила, − перебиваю я. «Как я?» − хочется спросить.

− Как Акила. Эти люди все те же. Они просто… им чего-то недостает, чего-то в их мозгу — у одних воспоминаний, у других эмоций.

− У меня есть эмоции, − шепчу я. Я всего лишь черная дыра эмоций.

Джек качает головой.

− Не понимаю, − только и говорит он.

− Наркотик Грез предназначен для усиления памяти, но нет такого наркотика, который мог бы просто стереть ее, переписать.

− Но я знал тебя, − мягко говорит он.

И как бы там ни было, я не могу этого отрицать.

Глава 40

На следующее утро я просыпаюсь от запаха бекона. Потянувшись, откидываю одеяло, но взгляд замирает на сине-коричневом дамасском узоре. Джек знал это одеяло. Джек знал эту кровать.

Я вздрагиваю, щеки пылают.

Джек знал меня.

После сеанса Грез Джек ушел, сказав, что, если мне понадобится его найти, я могу отправиться в Нижний город и снова нанять черно-желтую лодку. Я думала, что раскрою секреты Зунзаны, а затем смогу передать его мисс Уайт и Калифорнийскому университету… но я больше не знаю, что правильно, а что нет, где правда, а где ложь.

И я больше не знаю, кто я. Само собой я это все еще я. Но эти недостающие воспоминания беспокоят меня, ноют на краю сознания, как жужжащая пчела в ухе. Что-то случилось со мной, что сделало меня… другой? Вот куда ушли мои воспоминания?

Бекон горит. Я чувствую вкус желчи.

Я помню, как в последний раз почувствовала запах гари, взрыв андроидов на Триумф-Плаза, обрубок ноги человека, с которым я разговаривала пару минут назад. Взрыв в моем собственном доме, зияющая дыра покрытая брезентом, на месте нашей комнаты интерфейса. Я не могу позволить себе отвлекаться на Джеке или на себя или на тех, кем мы были раньше. Я должна сосредоточиться на поиске того, кто нападает на мою страну — а значит и мою семью.

Бекон… горит. Я вскакиваю с кровати и бегу к двери. Мама не должна вставать, не должна готовить бекон. Она слишком больна, слишком слаба. Скользя по кафельному полу, я бегу по коридору на кухню, где слышу, как трещит жир на сковороде. Мы не ели бекон… целую вечность. Больше года. У мамы были проблемы с жирной едой, и было безопаснее подавать ей протеин в виде таблеток и готовить супы и овощи.

Но когда я, моргая, выхожу на свет, то вижу маму, стоящую над плитой, а на чугунной сковороде шипят ломтики бекона. На ней синие джинсы с дырками на коленях. Те, которые она не носила годами, которые закинула в шкаф и забыла, выбрав вместо них эластичные брюки, которые было легче надевать и снимать. Нет никаких признаков медсестры, которую мисс Уайт наняла для мамы.

− Мам? − в шоке спрашиваю я.

Она поворачивается с широкой улыбкой на лице. Она бледнее, чем обычно, и все еще слишком худая: щеки ввалились, как у людей, страдающих длительной болезнью. Но она стоит одна и готовит.

− Мам? − шепчу я, подкрадываясь ближе, осторожная радость поднимается в моем горле.

− Я не хотела тебя обнадеживать, − говорит она. − После моего рецидива доктор Симпа поревел меня на новую терапию и лекарства.

− Тебе… лучше? − мне кажется я не понимаю простых вещей.

Улыбка мамы заторможена. − Не совсем. У меня всегда будет Хебб. Но… мне немного лучше. Достаточно, чтобы сделать это, − она стряхивает кусочек хрустящего бекона со сковороды на тарелку, накрытую бумажным полотенцем, а затем берет его и кладет в рот. − Ммм, − говорит она, улыбаясь. − Жизнь не стоит того, чтобы жить без бекона.

Мама протягивает мне тарелку с уже приготовленными блинами и откладывает здоровую порцию бекона. Я все заливаю сиропом и запихиваю в рот. Мама съедает только один кусок бекона и один блин, но это больше твердой пищи, чем она съела за недели.

− Это… неожиданно, − я вспоминаю, как всего несколько дней назад единственное, что помогало ей спать по ночам, были Грезы и куча таблеток. Тогда она едва держалась на ногах, а теперь готовит завтрак?

− Я не хотела, чтобы ты этого ожидала, − говорит мама. − Похоже, у моего Хебба наступила ремиссия, но мы не были в этом уверены… и мне определенно стало хуже, прежде чем я поправилась.

− Ремиссия? Это что-то постоянное, или..? − не знаю, смогу ли я снова видеть маму больной, особенно после того, как увидела ее почти здоровой.

Мама улыбается.

− Пока еще рано говорить, но снимки хорошие. Надеюсь, когда-нибудь… когда-нибудь они станут нормальными.

В ее глазах слезы счастья − в моих тоже. Я уронила вилку на стол. − Это просто… это так быстро!

− Я понемногу начала чувствовать себя лучше, − говорит мама. − Но, как я уже сказала, я не хотела, чтобы у тебя появилась надежда, если вдруг ничего не получится.

Я даже не знаю, что сказать. Горячие слезы текут по моим щекам, и я понимаю, что это слезы радости. За последний год, по мере того как мама все больше и больше попадала в тиски своей болезни, я почти сдалась. Я ждала того дня, когда врачи скажут мне, чтобы я перестала возиться с лекарствами, что для мамы будет лучше просто тихо ускользнуть. Я была готова к прощанию − насколько это вообще возможно, − но совсем не была готова к приветствию.

Я откидываюсь на спинку стула и обнимаю маму. Она уже чувствует себя более материальной. Раньше, когда я помогала ей сесть в кресло, всего несколько дней назад, она чувствовала себя почти призраком, уже наполовину призраком. Но теперь она настоящая. В этом случае она больше моя мама, чем за весь предыдущий год.

− Не могу поверить, − бурчу я, уткнувшись ей в фартук.

Она гладит меня по волосам.

− Верь этому. Самое время для хороших новостей, не так ли?

Я киваю, крепче прижимая ее к себе. Это все, что я когда-либо хотела сделать: прижать мать к себе обещанием, что она не уйдет. Отпустив ее, я чувствую себя на сто фунтов легче. Я и не подозревала, как тяжела тяжесть ее болезни на моих плечах.

Мама приглаживает мои волосы, снисходительная улыбка скользит по ее лицу.

− Пойдем погуляем, − говорит она, ее голос такой легкомысленный и молодой. − Пикник. В Нижнем городе. Мы наймем луззу и поплывем по водным путям, а потом поедим бутерброды и будем смотреть, как туристы загорают. Что скажешь?

Я одета и уже готова идти ровно через десять секунд.

Мы идем через Центральный сад к лифтам. Мама весело болтает, а я едва слышу слова, только звук ее голоса, густого, цельного и не надтреснувшего от усталости. Кто-то большой врезается в меня с такой силой, что я едва не падаю на землю. Когда я спотыкаюсь, чья-то рука хватает меня, рывком поднимая на ноги.

− Извини, − произносит мужской голос с сильным французским акцентом.

Я вздрагиваю от удивления. Это тот гигант, с которым работает Джек − как он его назвал?

Ксавьер.

Мои глаза расширяются от шока, но Ксавьер наклоняет голову ближе ко мне и шепчет:

−Чш-ш-ш.

С противоположной стороны маленькая девочка в ярко-оранжевом сарафане прыгает вперед, по-видимому, отвлеченная своими глазными ботами. Когда она проходит мимо мамы, большая татуировка анаконды обвивает ее руку, переходя на шею девочки и шипит около ее уха. В руке Джули мелькает что-то металлическое − красный сканер.

− Ты в порядке? − спрашивает мама, отталкивая от меня руки Ксавье. Все это произошло в считанные секунды, и пока я стою, Ксавье и Джули исчезают в толпе.

− Да, − медленно говорю я, глядя на толпу.

Для большинства туристов еще слишком рано, но, по крайней мере, лифты снова работают. Лифт спускается довольно быстро. Я наблюдаю, как Верхний город исчезает, а по другую сторону стеклянного лифта расцветает Водный мир нижнего города.

− Красиво, правда? — тихо произносит мама, прислонившись к стеклу. − Особенно отсюда, откуда не видно людей.

Я прижимаюсь к стеклу, вглядываясь в сверкающие воды Средиземного моря, и в этот момент я позволяю себе мгновение радости.

НаручКОМ вибрирует на запястье.

Я смотрю вниз и читаю на экране.

«Эта женщина не твоя мать. Будь осторожна.

− Джек».

Глава 41

Когда дверь со звоном открывается, мама выходит первой, уже направляясь к ряду лодок луззу. Люццольеры зовут ее, и она улыбается. Она наслаждается вниманием − первым вниманием за долгое время, которое не вызывает жалости или беспокойства.

− О, как вкусно! − говорит она, широко улыбаясь. Я смотрю на нее. Она никогда не использовала слово «вкусный» как прилагательное для чего-либо, кроме еды.

− Что-то не так? − спрашивает она, жестом предлагая мне догнать ее.

Я провожу пальцем по экрану наручКОМа и смотрю в глаза матери. Ее большие яркие глаза, полные щеки, которые не похожи на глаза женщины, которая несколько дней назад считала дни до своей смерти. «− Глаза − это окно в душу», − всегда говорил отец. Но сейчас я ее не вижу.

− Что случилось, Элла? − спрашивает женщина, похожая на мою мать.

Я качаю головой.

Я хочу в это верить.

Даже если…

Даже если ее лечение было слишком чудесным. Даже если небольшая часть меня сомневалась в этом с самого начала. Я думаю о мигающем красном экране сканера Джули.

Нет. Нет. Она мама.

Она должна быть. Она должна быть.

Мама наклоняется вперед, на ее лице читается беспокойство. − Элла?

Я заставляю себя улыбнуться.

− Прости, мам, − говорю я. − Я просто вспомнила, когда мы в последний раз это делали, − я машу рукой лодкам луззу и толпе туристов.

− Когда мы делали это в последний раз? — с любопытством спрашивает мама.

Я смеюсь, мой голос слишком высокий. Внутри я кричу, кричу!

− О, мам! Ты всегда называла это «своим последним хорошим днем». В тот день, когда ты, я и папа приехали сюда, в Нижний город, как раз перед тем, как тебе поставили диагноз.

− Мой последний хороший день? − переспрашивает мама, и медленная улыбка расцветает на ее лице.

Я киваю. − Разве ты не помнишь? Ты, я и папа приехали сюда на пикник на пляж. Это было до того как ты заболела.

Это ложь. Все это. Мы никогда не были на пикнике в Нижнем городе, и даже если бы были, это не последний хороший день мамы. Ни в коем случае. Ее последний хороший день тот, который она повторяет в каждых грезах, снова и снова.

Дом в Рабате, танцы с папой, когда я была маленькой.

Я стараюсь не выглядеть очевидной, ожидая ответа мамы. Я чувствую себя так, словно нахожусь на острие ножа, мои ноги разрезаны лезвием, и я шатаюсь словно на ветру.

− О, конечно! − восклицает мама, ее голос звенит от смеха. − Как я могла забыть?

Теперь я знаю. Действительно знаю. Эта женщина − не моя мать. Я не знаю, кто она, но точно знаю, кто не она.

− Давай, пошли! У меня для тебя сюрприз.

Она тянет меня к луззу, но я отстраняюсь. − Сюрприз?

− Я хочу отвезти тебя кое-куда.

Мой желудок сжимается от страха. Пойти куда-нибудь? С этой… штукой? Эта штука, похожая на маму? Террористы умны − достаточно умны, чтобы сделать копию мамы, чтобы найти способ остаться со мной наедине. Что им от меня нужно? Держать меня ради выкупа, чтобы моя мать передала свои исследования?

− Элла? — зовет она, когда я не двигаюсь, и она звучит, выглядит и пахнет так точно, как моя мать, так что я делаю шаг к ней навстречу.

− Позволь мне отвести тебя туда, где тебе нужно быть! − звонит веселый электронный голос.

Черно-желтый луззу врезается в причал. Люди-луццольеры пытаются отодвинуть его в сторону − они не хотят потерять плату за проезд на автоматической лодке, но я бросаюсь к нему.

− Куда ты идешь? − кричит она мне вслед.

Я спрыгиваю с причала и сажусь в лодку.

Я стучу наручКОМом по счетчику, и электронный голос лодки произносит: «Идентификация: Элла Шепард. Началась экстренная эвакуация».

Прежде чем существо, которое выглядит как мама, успевает что-то сказать, луззу заревело, сбивая другие лодки с пути и посылая туристическую пару с плеском в воду. Я оглядываюсь назад, брызги морской воды застилают мне глаза. Авто-лодки должны двигаться только в спокойном темпе, но эта практически летит по воде. С пристани я все еще слышу, как мама выкрикивает мое имя.

Мое запястье снова гудит, и я принимаю сообщение от Джека. Его лицо заполняет мое зрение, когда мои глазные боты проецируют голографическое изображение его напротив меня.

− Ты добралась до лодки, − говорит он.

− Что, черт возьми, происходит?! − кричу я.

− Извини, у нас нет времени. Посмотри под сиденьем − там должна быть горелка для тебя. Отрежь себе манжету и брось ее в воду.

Лодка увозит меня прямо отсюда, с Мальты, от мамы. Я ослеплена солнечным светом − настоящим солнечным светом, а не ложным светом от солнечного стекла, которое покрывает крышу Нижнего города. Впереди нет ничего, кроме волн.

Сквозь шум прорезается сирена, и я поворачиваюсь на сиденье. Ко мне приближается пара полицейских катеров.

− Джек, что…

− Элла! Отрежь манжету! В нем есть гео-локаторы! Тебе придется бежать!

Я опускаюсь на дно лодки и заглядываю под сиденье. К дереву приклеены нож и одноразовый браслет. Когда сирены приближаются, я просовываю лезвие ножа между фольгой и своей кожей, разрезая манжету. Это требует некоторого пиления, но мгновение спустя я разрезаю механику. Я задыхаюсь от боли, когда срываю наручКОМ − крошечные иглы, соединяющие наручКОМ с наноботами внутри моего тела не заметны, пока они не вырваны из моей плоти. Без него моя рука кажется голой и слабой, кожа там, где манжета всегда была слишком бледной по сравнению с остальным телом.

Я выбрасываю наручКОМ в Средиземное море.

Одноразовый браслет − одна из тех временных вещей, которые вы носите, если каким-то образом сломаете наручКОМ. Я надеваю его − он кажется чужим на моей коже, слишком грубый, не то что наручКОМ. Когда я провожу пальцем по экрану, то вижу, что манжета идентифицирует меня как Карли Пакетт, уроженку Гозо, сироту фабричного рабочего. Это хорошо − выглядит хотя бы законно, вплоть до фотографии на экране идентификатора.

Как только он включается, программа загружается на мои наноботы. Лодка резко поворачивает направо, направляясь обратно к острову, и полицейские лодки меняют курс.

Мои руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в кожу ладоней. У меня есть два варианта. Я могу убедиться, что полиция догонит меня. Пойти домой. Забыть обо всем этом. Я могу выпрыгнуть из лодки, могу перевернуть ее.

Или…

Или могу убежать.

Глава 42

Паника поднимается во мне, когда лодка начинает автоматически набирать скорость, направляясь не в туристический район Новой Венеции, а в район Фокры, бедный район за блестящей поверхностью города. Я никогда там не была, но Акила жила здесь до того, как пошла в армию.

Акила − разрезание наручКОМа прервало и мое общение с ней. Но… она была как мама. То же самое, но другое.

Что-то сделало эту штуку похожей на маму. Если история Джека правдива − а теперь я склонна в это верить, − правительство действительно несет ответственность за атаку андроидов. И эта атака была частично сосредоточена на моем собственном доме и внутренней интерфейсной системе Спа Ментальных Грез. А мама − она ходила к новому врачу, который работал в лаборатории университета. Ее «лекарство», должно быть, пришло оттуда.

Волна вопросов поднимается во мне. У них где-то в плену моя настоящая мама? Джек сказал, что солдаты, такие как Акила… они погибли в бою, прежде чем их превратили в двойников. Мои глаза горят. Значит, маму убили? Нет − если им нужны ее исследования. Конечно, они не убьют ее.

В конце концов, очень тихий голос в моей голове говорит, что они что-то сделали с моей памятью, и я не умерла. Сквозь шум разбивающихся волн и вой сирен я слышу жужжание-жужжание-жужжание пчелы у себя в ухе. Я шлепаю себя по лицу, но там ничего нет.

Я делаю глубокий вдох, подавляя панику, душащую меня. Я не могу сломаться. Не здесь. Не сейчас.

Лодка сворачивает за док-станцией − длинной платформой, которая простирается на всю ширину Нижнего города. В центре находятся ряды лифтов, которые соединяют Нижний и Верхний город, и в то время как луццу толпятся на открытой площадке перед док-станцией, вся ее задняя часть сделана из гигантских электронных дисплеев, рекламирующих отели и рестораны, спа и туристические

Достопримечательности.

Я никогда не стояла за этим.

По мере приближения лодки программа автоматически загружается с одноразового браслета, загорается. Он похож на тот, который я использовала, когда следовала за призрачным образом отца к Джеку. Но поскольку я вижу, что такое район Фокра, мне трудно сосредоточиться на программе.

Потому что Фокра район-город. Город, построенный из лодок.

Сотни − нет, тысячи лодок луззу толпятся за док-станцией вплоть до естественного побережья острова.

Я и представить себе не могла, что Акила поселится в подобном месте, в тени городского моста, где жила я. Хотя я знала, что в этом районе живут бедные люди, я никогда не понимала, где именно. Или что это было.

Плавучий город, сделанный из лодок.

Массивные колонны из стали и бетона, обернутые прорезиненными проводами и трубами, тянулись от темного потолка до воды. Канализационная система, так понимаю. И электричество, и пресная вода. Здесь свет тусклее, скрывая в тени убогость района. С другой стороны док-станции туристическая секция − чистая и солнечная, благодаря солнечному стеклу, встроенному в крышу. Здесь нет солнечного стекла. Если Нижний город постоянно освещен солнцем, то район Фокра постоянно погружен в тусклые сумерки, единственный свет исходит от костров в лодках или случайных лучей солнечного света, пробравшихся сквозь темноту.

Я щурюсь на темный потолок, ухабистый от торчащих труб и проводов. Картографическая программа помечает то, что находится по другую сторону моста. «Центральные Сады», − написано там, где находится рекламная стена в задней части док-станции. Мой взгляд скользит к ближайшей колонне. «Спа Ментальных Грез». Слово вспыхивает в моих глазах. По другую сторону этого потолка мой дом.

Я никогда не знала, что у меня под ногами.

Лодка врезается в другую, и мое внимание возвращается к уровню воды, где тысячи лодок сгрудились вокруг труб и колонн. На самом деле в воде есть тонкие прозрачные пространства, предназначенные для пропуска лодок. Авто-лодка сворачивает в один из этих узких водных путей так быстро, что ближайшие лодки бьются друг о друга, а люди внутри лодок кричат на меня.

Мой взгляд падает на колонну, которая ведет прямо в Верхний город, вероятно, недалеко от того места, где находятся Грезы. Одна из ближайших лодок луззу вспыхивает зеленым.

− ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК! − раздается голос, громкий и странно приглушенный. Моя голова поворачивается к источнику звука − стене, скрывающей район Фокра от туристической части Нижнего города, стене за док-станцией, полной рекламы. − ЭЛЛА ШЕПАРД, ДОЧЬ ИЗВЕСТНОГО УЧЕНОГО ФИЛИППА ШЕПАРДА И ОСНОВАТЕЛЬНИЦЫ ГРЕЗ РОЗЫ ШЕПАРД, ПОХИЩЕНА СЕГОДНЯ МЕНЕЕ ТРИДЦАТИ МИНУТ НАЗАД.

Похитили? Едва. Но тот факт, что эта правительственная тревога объявляет об этой лжи, заставляет меня еще больше сомневаться в том, что терроризм, с которым я якобы боролась, исходит непосредственно от них.

− ЛИФТЫ ЗАКРЫТЫ ДО ДАЛЬНЕЙШИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ.

Они знают, что я здесь, в Нижнем городе. Закрытие лифтов удерживает меня на воде. Так меня легче найти.

Красные и синие огни начинают мигать рядом с тем местом, где я вошла в район Фокра. Полицейские лодки догнали меня.

Мое сердце колотится в груди, когда я встаю. Я оглядываюсь назад. Моя мать − нет, существо, похожее на мою мать, − стоит на носу лодки, указывая прямо на меня.

Я поворачиваюсь к ней спиной, к лодке, освещенной зеленым светом с картой в глазах. Я слышу, как существо, похожее на мою мать, кричит, когда я с глухим стуком спрыгиваю с лодки на деревянный пол другого луззу, изношенного и побитого, с облупившейся краской и пятнами потрескавшегося дерева. Пожилая женщина с кривой спиной набрасывает мне на голову и плечи грязную шаль.

− Ты с Джеком, да? − произносит женщина скрипучим голосом. Она смотрит через мое плечо на полицейские катера, петляющие по дорожкам.

Прежде чем я успеваю ответить, к нам приближается один из этих катеров. Громкий гул эхом разносится по воде, и на мгновение я не вижу ничего, кроме маленьких сверкающих, похожих на кристаллы веществ, летящих из широкоствольного ружья с носа полицейского катера.

Старуха падает. Ее тело сотрясается в конвульсиях, ударяясь о деревянный пол лодки громкими тошнотворными ударами. Ее бок усеян кристаллами-тейз, оглушающими. Электричество вливается в нее, выводя из строя.

− Взять ее! − кричит один из полицейских на другой лодке.

− Беги! − старая леди задыхается от боли.

Я не останавливаюсь − просто прыгаю в следующую лодку, бегу по деревянным доскам к следующей и к следующей.

Карта в моих глазах указывает налево, вглубь района. Позади себя я слышу приближающийся вой сирен и осмеливаюсь еще раз оглянуться через плечо − взгляд, который заставляет меня чуть не споткнуться и выпасть из лодки. Молодой человек хватает меня за руку и удерживает, но в то же время подталкивает к следующей лодке. − Не стесняйтесь, − говорит он настойчиво. − Никогда не колеблись.

− Почему ты мне помогаешь? − спрашиваю я.

Мужчина не отвечает, помогая мне перелезть через кучу веревок и толкает к следующей лодке; он лишь издает низкий горловой звук. И только когда я сажусь в следующую лодку, я понимаю, что это был за звук: «жжж, жжж». Гул. Зунзана мала, но люди все еще поддерживают ее.

Я прыгаю в следующую лодку, скольжу по мокрому полу и падаю. Мое колено обжигает грубое раскрашенное дерево, и ряд царапин расцветает кровью на моей ладони. Я поворачиваю голову, пытаясь встать и увидеть людей, которые живут в этой лодке. Сбоку сидит девочка с двумя маленькими детьми на руках. Не знаю, мать она или старшая сестра, но вид у нее испуганный.

− Прости, − вынуждена сказать я, пробегая мимо. Она не замечает моих слов, просто смотрит на полицию.

Теперь я их слышу. Их тяжелые сапоги стучат по деревянному полу. Сирены прорезают воздух. Крики и крики, сосредоточенные на мне.

− Элла Шепард! − громкий, низкий голос кричит через усилитель. − Прекрати бежать. Вас разыскивает правительство Объединенных стран.

У моих ног девочка, держащая детей, задыхается, издавая негромкие звуки ужаса. Я перепрыгиваю с ее лодки на следующую, ноги уже горят от перенапряжения и боли. Это не просто местное похищение − эти копы не пытаются спасти меня. Они пытаются поймать меня.

Я дико озираюсь, пытаясь понять, куда идти дальше. Следующая лодка, до которой мне нужно добраться, слишком далеко, чтобы добраться одним прыжком. Я быстро принимаю решение, прыгая в ближайшую лодку.

Мужчина с усами, усеянными кусочками сушеной еды, бросается на меня, хватает за локоть и тянет назад. − Держу пари, за тебя ждет награда, − рычит он, таща меня на другую сторону лодки, подальше от той, куда мне нужно добраться.

Один из маленьких детей, которых держала девочка в другой лодке, вырвался.

− Отпусти ее! − возмущенно говорит мальчик. Его мать или сестра хватает его, тянет вниз, но я все еще слышу, как ребенок кричит старику, который сжимает мою руку: − Отпусти ее! Она подруга Джека!

Он меня не знает − по крайней мере, мне так кажется. Но маленький мальчик знает Джека, и ему этого достаточно.

Копы приближаются. Теперь я вижу их каждого по отдельности. У них больше электрошокеров, но есть и настоящее оружие. По крайней мере, то, что выглядит как моя мать, не с ними. Не знаю, смогу ли я встретиться с ней лицом к лицу.

Я врезаюсь ногой в ногу старика и вырываюсь, бросаюсь через лодку и бегу на другой берег, слепо прыгая на следующую лодку. Я приземляюсь так сильно, что кости трещат внутри меня.

Что они со мной сделают? Это правительство, сторона правительства, которую я никогда раньше не видела, сторона, которая делает двойников и использует целую эскадрилью, чтобы поймать подростка.

Я поднимаю глаза, и только когда я сканирую лодки передо мной, я понимаю, что картографическая программа не работает. Я смотрю на одноразовый браслет — экран пуст. Я не знаю, сломала ли я его или он был удаленно отключен, но это не имеет значения. Конечный результат тот же: у меня больше нет безопасного маршрута.

Я сама по себе.

Глава 43

Я дико озираюсь, пытаясь отыскать кого-нибудь, кто мог бы мне помочь, но эта лодка старая и пустая. Теперь я слышу, как копы кричат о награде. Тот, кто схватит меня и сдаст, получит десять тысяч кредитов.

Этот старик хотел сдать меня бесплатно.

Куда мне идти? Куда мне идти?

Одна из лодок не слишком далеко − желто-черная, точно такая же, как и авто-лодка. Я стискиваю зубы и бросаюсь к ней. Внутри женщина кивает мне, подталкивая к другой стороне. Она указывает на другую лодку, выкрашенную в традиционный красный, синий и зеленый цвета, но на носу нарисована маленькая пчела.

− Стой, Элла Шепард! — кричат полицейские у меня за спиной.

Я пригибаюсь, стараясь бежать как можно быстрее. Программа Джека полностью мертва, но между символами Зунзаны и несколькими людьми, готовыми указать на следующую дружественную остановку, я могу продолжить путь. Лодки становятся все меньше и дальше, а некоторые из людей в лодках, которые я должна пересечь, хватают меня − возможно, жаждут награды или просто хотят получить похвалу от полицейских.

Но затем я вижу лодку у самого края воды, рядом с серым песком пляжа, затененного мостовым городом. Я подпрыгиваю ближе, спотыкаясь и чуть не падая. В лодке стоит женщина − молодая, примерно возраста моей мамы. Рядом с ней мальчик лет на десять моложе меня, но высокий и стройный. Он подталкивает меня ближе к их лодке, бросая безумные, обеспокоенные взгляды на копов позади меня. Я делаю глубокий вдох и бросаюсь по воде к их лодке. Я врезаюсь в кучу тряпья и оглядываюсь. По меньшей мере дюжина полицейских в черной форме продолжают преследовать меня. Они быстро приближаются к земле, как стервятники к раненому кролику.

− Быстрее! − кричит мне женщина в лодке. Я резко оборачиваюсь к ней, но она уже тянет меня вниз. О чем она думает? Я не могу здесь спрятаться, копы слишком близко. Они знают, где я.

− Чарли! − женщина срывается. Мальчик падает на палубу рядом с ней. Она обхватывает его лицо руками и быстро целует в лоб. − Беги, малыш, − говорит она, срывая с моей головы грязную темную шаль и заворачивая его в нее. Она держит меня за плечи, толкая вниз, а Чарли, одетый в мою шаль, убегает, прыгая в ближайшую лодку. Копы кричат друг на друга, и я слышу свист, ругань, вопли.

− Глубокий вдох, − требует женщина.

− Что? − я задыхаюсь.

Она поднимает меня подмышки, а затем бросает меня в воду с плеском, заглушаемым какофонией погони.

Я подпрыгиваю, хватая ртом воздух, а женщина, перегнувшись через борт, толкает меня обратно. — Чш-ш-ш, − шипит она, широко раскрыв глаза. Я киваю и опускаюсь в воду, вцепившись в борт лодки. Я стараюсь двигаться как можно тише, надеясь, что копы меня не заметят.

Женщина начинает кричать. − Туда! Она пошла туда! − я слышу ее шаги, стучащие по деревянным доскам, когда она бежит к противоположной стороне лодки, указывая на своего сына, который уже был в нескольких лодках от нее.

Я вижу землю неподалеку, узкую полоску пляжа, заполненную людьми и хижинами, освещенную маленькими лагерными кострами. Я могу это переплыть. Это будет нетрудно. Но здесь меньше лодок. Меня будет слишком легко заметить.

Воды Средиземного моря серые, почти черные, испещренные мусором и отбросами. Я повисаю на носу лодки женщины, цепляясь за дерево прямо под нарисованными глазами луззу. Дерево потрескалось, краска облупилась, большие куски тускло-желтого цвета осыпались в воду.

Лодка раскачивается так сильно, что я едва не теряю равновесие. Грязная соленая вода наполняет мой рот, и я выплевываю ее, снова цепляясь за деревянные доски.

− Она была здесь, − рявкает низкий мужской голос. Дерьмо. Это один из копов.

− Да, она запрыгнула в мою постель, − та куча тряпья, в которую я врезалась — это ее кровать?

Раздается громкий хлопок, за которым следует тяжелый удар. Полицейский ударил ее так сильно, что женщина упала на лодку.

− Знаешь, что я думаю? Думаю, ты помогаешь ей бежать. Она здесь прячется? − коп рычит.

Я съеживаюсь в воде. Я опускаюсь так низко, что выглядывает только нос. Я должна быть храброй. Должна помочь защитить эту женщину, которая послала своего сына вместо меня, чтобы отвлечь копов. Я не знаю, что мне делать. Но это неправильно − прятаться здесь, пока ее бьют.

Я закрываю глаза и молюсь, чтобы меня не обнаружили.

Ненавижу себя.

Я такая трусиха.

Тряпки и одежда падают за борт лодки, и женщина кричит. Он выбрасывает ее вещи. Тряпка была просто никчемными обрывками, но это была ее кровать, одна из немногих вещей, которыми она владела, и он сбрасывает их в воду. Мокрая фотография ребенка − Чарли? − уплывает. Я машинально хватаю фотографию. Я мало что могу сделать, но, по крайней мере, хоть это могу спасти. Женщина начинает кричать, умоляя полицейского остановиться.

Еще один треск кулака, встречающий плоть. Она замолкает, но я слышу ее тихие рыдания. Это самое громкое, что я когда-либо слышала.

Тяжелые шаги приближаются ко мне. Он собирается заглянуть в воду.

Я делаю глубокий вдох и погружаюсь в воду. Надеюсь, барахло в воде − достаточное укрытие, чтобы спрятать мои брыкающиеся ноги, когда я заставляю себя спуститься под лодку.

Я считаю секунды. Раз… два… три…

Десять…

Двадцать…

Когда мне будет безопасно всплыть? Поднимусь ли я из воды только для того, чтобы быть пойманной?

Сорок…

Шестьдесят секунд − полная минута.

Мое сердце колотится, и я сжимаю фотографию малыша Чарли в одной руке, а другой касаюсь дна лодки женщины.

Восемьдесят…

Сто…

Сто двадцать − две минуты.

Я думала, что мои легкие будут гореть от долгого ожидания, но я в порядке. Я могу это сделать. Я могу спрятаться.

Сто пятьдесят секунд.

Как долго я смогу задерживать дыхание?

Три минуты.

Разве мне сейчас не нужен воздух? Почему я могу так долго задерживать дыхание? Мое сердце все еще колотится; я чувствую панику − разве мне не нужно дышать?

Четыре минуты.

Лодка кажется стабильной и тихой, но, хотя внутри меня охватывает паника при мысли о том, что я так долго буду под водой, я остаюсь. Чем дольше я здесь, тем дальше будет полиция, когда я всплыву.

Пять минут.

Я даже не чувствую боли. Я помню, как училась плавать в детстве, как старалась оставаться под водой дольше, чем Акила, как болели легкие, как горело лицо. Но здесь, сейчас − ничего.

Шесть минут.

Я должна быть мертва, не так ли? Шесть минут под водой… это точно убьет меня.

Семь минут.

По привычке я смотрю на браслет в поисках официального времени. Может, я просто очень быстро отсчитываю секунды, может, на самом деле не прошло и семи минут. Но когда я смотрю на свой браслет, то вижу, почему он не работает. Крошечный кристалл тейз встроен в тонкую технологическую фольгу. Я протягиваю руку, удивляясь тому, что вижу. Дюжина или больше оглушающих тейз колют мою плоть, усеивая ее кристаллами.

Я беру одну из них и сжимаю двумя пальцами. Существо разбивается под водой, испуская короткую вспышку искр.

Оно работало. Оно работало, и это было в моей коже, и я ничего не чувствовала.

Я смотрю на дно лодки, под которой прячусь. Прошло не меньше десяти минут. Десять минут под водой, и я ничего не чувствую. Я в порядке. Я была поражена дюжиной или более кристаллов тейз, и я даже не заметила.

Я… я не человек.

Глава 44

Я просидела под водой целых полчаса, и только потом отпустила лодку и, ухватившись, подпрыгнула рядом с ней. Я дрожу в прохладной темной воде. На лодке, что находится ближе к заливу, старик встает у борта и мочится прямо в море. Его водянистые глаза скользят по мне, но его, кажется, не заботит девушке, цепляющаяся за бок старого луззу.

Я подпрыгиваю в воде настолько, что б получилось шлепнуть промокшую фотографию ребенка на деревянные перила.

С лодки донесся тихий писк удивления, и маленькая рука сжала мое запястье.

− Спасибо, − шепчет мне хозяйка лодки. − Не знаю, как ты ее спасла, но спасибо.

− Спасибо, что защитили меня, − шепчу я в ответ. Ее лицо все в синяках, губа рассечена, мокрая куча тряпья, темным пятном валяющаяся на полу лодки, − вещи, которые она смогла спасти из воды.

− Чарли?.. − я не могу заставить себя задать этот вопрос.

− С ним все будет в порядке, − говорит женщина, но я в этом не уверена, да и она тоже.

Моя кожа вся сморщилась, а волосы стали жесткими от соли и всего, что плавает в той грязной воде. К тому времени, когда я, наконец, доплыла к узкому многолюдному пляжу, несколько человек поднимают глаза, но их, похоже, не особо волнует ни я, ни мое присутствие. Они погружены в свой собственный микрокосм, и даже вознаграждения, предложенного полицией, недостаточно, чтобы вовлечь их в мои дела. Вдалеке, на краю лодки, я вижу мигающие огни, полицейские лодки, мужчин и женщин, одетых в черную форму военного образца. Но они висят по краям района Фокра. Даже они знают, что эта земля − ничья.

Дома, построенные из мусора − ломаного олова и сломанных досок, явно с лодок «луззу», картона и пластиковых брезентов − выстроены до самой кромки воды, все видимое пространство занято. Несмотря на то, что сейчас лето, по всему этому импровизированному городу мерцают небольшие костры.

Я кашляю. Вонь от дыма, равно как и от старых двигателей, так и от готовки − невыносимая. Я высыхаю на суше, а кожа становится липкой от грязи. Я смотрю на свою одежду: та порвана, пропитана грязной морской водой. Кусочки мусора прилипли к моему телу и запутались в волосах. Но меня это не волнует. Я думаю только о том, что мне не нужно дышать воздухом, что электрошокеры даже не причиняют мне боли.

Я не человек.

Эти слова звучат в моей голове набатом с каждым шагом по берегу все сильнее.

Я не человек.

Человек не способен на такое. А еще − я думаю о том, что когда андроиды впервые предупредили меня, я сбросила Рози, чтобы сорвать ее шунтирующую панель. Мне не должно было хватить сил для этого. Я сбросила Джека с себя, когда он напал, как будто он был ничем, при этом ранив его, учитывая, что я никогда ни с кем не дралась в жизни.

Я не человек.

Я смотрю на свои руки. Что у меня под кожей: провода и схемы или плоть и кости?

Я не человек. Я не могу быть человеком. Но тогда…

Что я?

Я едва сдерживаю рыдания. Все, чего я хочу, это раздеться и принять обжигающий душ, затем завернуться в свой пушистый халат и свернуться калачиком в маминой постели рядом с ней. Но это напоминает мне о женщине, которая носит мамино лицо, и мой желудок сжимается. Я даже не знаю, что реально, а что плод воображения.

− Элла? − кто-то встает и направляется ко мне из-за навеса.

Джек.

То, как он выглядит… ничего, что указывало бы на то, что он живет в районе Фокра, но, несмотря на это, по его походук видно, что он чувствует себя здесь как дома.

− Джек, − говорю я с облегчением и бросаюсь к нему. Безумный бросок через лодки, начинаю задыхаться, но мои легкие отвергают этот густой загрязненный воздух, и я бы задержала дыхание, если бы только оно не напоминало мне о том, что я − другая. Он протягивает руки, словно собираясь обнять меня, но я останавливаюсь, внезапно осознав:

− Они почти схватили меня, − шепчу я, указывая на затихшие лодки в заливе.

Джек мрачно кивает. − Я знаю.

− А мама? Что случилось с моей мамой? − слова вырываются из меня. − Что это было… Что. Это. Было? Что случилось? − голос срывается, и на мгновение я боюсь, что заплачу. Я закрыла глаза, желая, чтобы жжение внутри них не вылилось наружу.

Джек касается моей руки и, распахнув глаза, я вижу его печальный взгляд.

− Она, может быть, в порядке, − говорит он. − Это… это… не твоя мать. Но ты должна верить, что она все еще там, что с ней все будет хорошо.

Я могу это сделать. Я могу притворяться. Я провела последние несколько лет своей жизни, притворяясь, что с мамой все в порядке.

Что со мной все в порядке.

Я тру ладонями глаза, мысленно поклявшись себе, что выясню, что произошло с мамой. Я спасу ее.

− Как? − тихо спрашиваю я, хоть Джек и не был посвящен в мои молчаливые размышления, он понимает мой вопрос.

− Я не знаю, как нам спасти ее, − говорит он. − Но мы это сделаем. Вот чем занимается Зунзана, Элла. Мы не террористы. Мы не верим в слова правительства. А если видим, что что-то не так − пытаемся это исправить.

Как моя мать. Как я.

Я все еще не уверена, доверяю ли я Джеку и его Зунзане. Но точно знаю, что не доверяю правительству, не после того, как они преследовали меня, словно преступника; не после того, как увидела лицо матери и то, что могли сделать только в правительственной лаборатории.

Я буду доверять себе, кем бы я ни была сейчас. И я спасу свою мать. Настоящую мать.

Я расправляю плечи и оглядываюсь.

− Где мы? — наконец, спрашиваю я.

Джек заливается горьким смехом:

− Это место называется Парадиз-Бей.

Он видит мой взгляд и добавляет:

− Так он был назван до того, как построили новую Венецию. Это очень красивый пляж.

Те дни давно прошли, это точно. Лодки в воде стоят так близко друг к другу, что было легко перепрыгивать с одной на другую. Здесь тесновато, деревянные стены натыкались друг на друга, но клаустрофобия тут ни при чем. Люди повсюду. Нам приходится протискиваться мимо грубо сколоченных стен импровизированного корпуса. Иногда Джек убирал с нашего пути часть какой-нибудь лачуги, а затем ставил ее на место. Кричащие дети с невероятной скоростью проносятся сквозь обломки, но единственный ребенок, которого я вижу − худенькая маленькая девочка, кормящаяся грудью своей матери, — кажется, она уже апатично приняла свою судьбу. Ее глаза безжизненны, а тело… съежилось, побежденное обстоятельствами.

Я не знаю, по крайней мере тысяча или больше людей обездолены на этом пляже. Я оглядываюсь на лодки, сгрудившиеся вокруг колонн в воде позади нас. Лодки, находящиеся поодаль, − лучше. Я вижу их яркие цвета даже отсюда. А вот лодки, которые ближе к берегу, − тусклее, увядшие, поврежденные, сломанные. Как и люди.

Еще тяжелее людям не на лодках, а на берегу и у окружающих его Утесов. Здесь мало места, мало тепла и совсем нет радости. Я смотрю на один из горшков. Объедки, морковная кожура и что-то еще, я почти уверена, там трава вперемешку с мясом, которое, как я предполагаю (надеюсь), когда-то было кроликом − кипятят в глиняном горшке над маленьким каменным очагом кенура. Девочка примерно моего возраста тычет палкой в еду, разгоняя рукой пар.

Она поднимает глаза и видит, что я смотрю на нее. Ее глаза сужаются и в них появляется злость, она выхватывает горшок из огня и прячет его за спину. Она вертит в руках ложку и тычет ею в мою сторону.

Я поднимаю обе руки и делаю шаг назад. Она подозрительно смотрит на меня, затем медленно ставит котелок обратно на огонь.

Я придвигаюсь ближе к Джеку. Его лицо мрачно, челюсти сжаты, когда он ведет меня к высоким утесам в конце пляжа.

− Откуда здесь так много людей? — спрашиваю я, обхватывая себя руками и стараясь держаться поближе к Джеку.

− Некоторые родились здесь, − отвечает Джек. — Какие-то семьи спрятались здесь от гражданской войны, − Джек останавливается и оглядывается. − Большинство из них просто бедны, и они не хотят делать то, чего требует от них правительство, чтобы они смогла заработать. Деньги ничего не значат, если вы должны отказаться от своих убеждений и того, во что верите, чтобы получить их.

Скалы пятнистые и даже темнее, чем остальная часть района Фокра, полые пещеры, вырезанные во внешних краях. Джек ведет меня мимо большинства из них, затем останавливается перед узким отверстием на западной стороне, так близко к краю воды, что я могу вижу солнечные лучи, уходящие под воду.

И только когда мы почти добрались до похожего на пещеру отверстия в скале, я замечаю нескольких людей, собравшихся у входа. Большинство из них мужчины, но есть и женщины. У них у всех проницательные взгляды, и все они направлены на нас. Комки с твердыми краями − оружие − двигаются под свисающими с них тряпками.

Джек поднимает руку, сверкая одноразовым браслетом на запястье.

− Она со мной, − добавляет он. Внезапно напряженный воздух вокруг пещеры расслабляется. Я помню, что Джек говорил о Зунзанах − хотя основная группа сводится к ним троим, но сеть, созданная ими, очень обширна, с «друзьями» по всем объединенным странам и за их пределами. Люди не совсем готовы встать и бороться с правительством, но они готовы помочь тем, кто борется.

Джек отступает в сторону, пропуская меня вперед. Я шагаю в темноту.

Глава 45

Открыв металлическую дверь в пещеру, мы входим в комнату, настолько светлую, что мне пришлось быстро заморгать, чтобы глаза привыкли.

Вокруг нас изгибались грубые известняковые стены, простираясь далеко за пределы моего зрения. Это не пещера − это туннель. Я спотыкаюсь, сделав всего шаг вперед, и только тогда замечаю длинный магна-трек, вделанный в пол. Наверху колеи стоит изношенный вагончик — размером чуть больше металлической ванны, вмонтированный в колею, − а в центре вагона, где должен быть источник питания, − светящийся стеклянный кирпич.

− Солнечное стекло, − выдыхаю я, вглядываясь внимательнее. Солнечное стекло происходит в одной из межзвездных колоний − идеальный источник топлива. Стоит только выставить его ненадолго на солнце, и он накопит достаточно энергии, чтобы протащить поезд через весь мир. Сверкающие вершины триумфальных башен обеспечивают энергией все Верхние города Новой Венеции, а солнечные стеклянные кирпичи, встроенные в дно моста, перекинутого через короткий участок моря между Мальтой и Гозо-крышей Нижнего города − обеспечивают альтернативу солнечному свету и энергии для всего Нижнего города.

Но само по себе, как отдельные кирпичи, используемые людьми, а не гигантские электростанции, солнечное стекло встречается крайне редко и это очень дорогое удовольствие.

Друзья Джека − Ксавье и Джули, делают шаг вперед, их тела отбрасывают длинные тени, пляшущие в туннеле.

− Что… что это за место? − спрашиваю я.

− Изначально Парадиз-Бей должен был стать достопримечательностью, − говорит Джек. − Это должна была быть одна из остановок на пути следования поездов. Но потом планы провалились, бездомные заселили туннель, но в конце концов все равно был заброшен. Он идет до самого безмолвного города.

— Так было удобно, — произносит Ксавье своим грубым голосом. — Путь сопротивления проходил через тоннели, как и до гражданской войны. Правительство любезно забыло о его существовании.

− С тех пор как?..

− С тех пор, как обмен финансовыми ресурсами начался в середине 21-го века, люди видели, что происходит, и работали, чтобы предотвратить это. − Джек ведет меня к металлическому экипажу.

− Что должно было произойти? − я изо всех сил стараюсь не отставать: ноги Джека вдвое длиннее моих.

− Объединенное правительство. Да, звучит неплохо. Но дело в том, что если правительство становится слишком большим… ну, оно забывает о людях. Район Фокра является тому подтверждением. В Новой Венеции не должно было быть бедняков — во всяком случае, таких. Семья Акилы никогда не была богатой, но у них всегда был дом и достаточно еды. Или, по крайней мере, я так думала. Она никогда не говорила мне… я не знала… неудивительно, что она хотела сбежать в армию.

− Жертвовать немногим ради блага остальных − прекрасно, пока не вспоминаешь, что мы говорим о людях, − добавляет Джек с горечью в голосе.

− Жертвовать немногими ради блага остальных… − повторяю я его слова, останавливаясь как вкопанная.

− Во взрывах андроидов Зунзана не виновата, − говорит Джек сразу.

− О, я тебе верю… — говорю я, останавливая его. − Но… − я думаю об Акиле, о маме. О Папе. Об Эстелле Беллес и еще ста трех людях, погибших при взрыве андроидов. А затем о еще сотнях тысяч людей, погибших в гражданской войне. О оспинах, оставленных бомбами на острове, о разрушенных городах. − Я не хочу, чтобы мои друзья умирали. Моя семья. Я не хочу умирать, − говорю я. − Но я также не хочу новой войны.

− Элла, мы не можем позволить правительству лишить нас человечности, − начинает Джек.

− Это они начали! − говорит Джули звонким чистым голосом. − Если потребуется война, чтобы остановить их… C'est vraiment des conneries! Pute! (Прим. Перев.; с франц: − Это действительно фигня! Шлюха!) Она бормочет что-то по-французски, но я не понимаю, а Ксавье отводит ее в сторону, успокаивая.

Джек поворачивается ко мне, на его губах застыл аргумент.

Я вскидываю руки. − Послушай, я не пытаюсь снова ввязаться в спор. Я обращаюсь к тебе из-за того, что знаю, что творится в твоей голове. Как бы то ни было − не пытайтесь быть благородными, когда у вас на руках кровь. Вы восстаете против правительства, и хоть вы еще не прибегли к их методам, к чему, по-вашему, это приведет? Если вы хотите свергнуть правительство, то просто окажетесь на их месте, − я отворачиваюсь, мне невыносимо смотреть на него. − Здесь нет победителей. Нет ни хороших, ни плохих. К тому времени, как все закончится, на наших руках будет кровь.

Джек поворачивает меня обратно, заставляя встретиться с ним взглядом. − Элла, − произносит он мрачным и серьезным голосом. − Я понимаю, что ты меня не помнишь. Но если бы ты помнила, ты бы знала, что я никогда не стану таким человеком, каким ты меня считаешь. Но я не позволю превратить себя в… что бы это ни было. Если мне придется убивать − я убью, я сделаю все, чтобы защитить себя и человечество. Но если они прибегнут к насилию, можешь быть уверена: я не взорву полгорода и не убью ни в чем неповинных людей. Если я собирусь кого-то убить, то я буду смотреть этому человеку в глаза, делая это, и он будет знать, почему и за что.

Он делает паузу, и его горячий сердитый взгляд скользит вверх-вниз по всему моему телу. − Кроме того, − говорит он, − каждый герой, которого я знаю, пропитан кровью.

Я проглатываю комок в горле, судя по тому, как Джек говорил раньше, он считает моего отца одним из своих героев.

− Нам пора, − снова прерывает Ксавье. Он открывает перед нами дверцу вагончика, Джулия первая забирается внутрь, бросая на меня злобный взгляд, когда я следую за ней. Она вспыльчива и яростна, и ей достаточно одного того факта, что я не хочу войны и прочего, чтобы она усомнилась в моей ценности.

Джек садится рядом со мной, Ксавье подходит к рулю, заводит «карету» и уносит нас в темный туннель. Солнечный стеклянный кирпич не только питает экипаж, но и отбрасывает сияющий свет, освещая туннель.

− Я не хочу войны, − шепчу я.

− Что? − спрашивает Джек. Я отворачиваюсь — я и не заметила, что говорила довольно тихо для того, чтобы меня услышали.

Джек тянется ко мне. — Я не просила об этом, — признаюсь я. — Я просто… — не знаю почему, но я трясу руками, словно те мокрые, а я пытаюсь их высушить. Движения становятся более резким, и вот я уже бью руками по своему телу. Я не могу это контролировать. Джули смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Меня переполняет осознание того, что все, абсолютно все не такое, каким я его себе представляла, что даже я не та, кем себя считала; что я не человек, а нечто, которое не нуждается в воздухе; что может заглушать боль; что с таким же успехом может быть андроидом, монстром, бездушной оболочкой, − как то, чем стала моя мать и, возможно, Акила. Я одинока, я бездушное чудовище… и я одна… одна… одна.

Джек обнимает меня и держит до тех пор, пока я не успокаиваюсь.

Он ничего не говорит. Просто обнимает.

— Я не дышала, — признаюсь я, успокоив сердце.

— Что? — Джек в замешательстве отстраняется.

— Я спряталась под водой. И я не дышала.

— Хорошо, — медленно произносит Джек, все еще смущенный. — Я рад, что тебя не поймали.

— Я полчаса не дышала.

Глаза Джека округлились.

Я вырываюсь из его объятий и прижимаюсь к стене «кареты». Известняк то и дело мелькает мимо нас, оставляя за собой запах мокрой земли. — Это существо, которое не было моей мамой… Акилой… боюсь, я тоже…наподобии одной из них. И я… я боюсь, − поворачиваюсь и смотрю ему в глаза. — Ты говоришь, мне не хватает воспоминаний. Может… может, я просто не выдерживаю.

Звук сотен миллионов пчел, летящих на меня, наполняет мои уши.

Но тут голос Джека перекрывает шум. — Я не знаю, кто ты, Элла Шепард, но я уверен, что ты все еще Элла Шепард. То, что создало правительство, те существа, которые выглядят как люди которых мы знаем, но которыми не являемся — у них не было эмоций. У них не было страха. Внутри была пустота. Это не про тебя.

— Но…

Джек заставляет меня замолчать. — Мы с этим разберемся. Вместе.

Я фыркаю. — Точно так же, как выиграем войну против самого большого и могущественного мирового правительства? — говорю я недоверчиво.

— Я никогда не говорил, что мы победим. — Джек выговаривает слова по одному. — Я просто сказал, что не перестану бороться.

И впервые я по-настоящему осознаю, насколько опасен Джек Тайлер. Пусть на его стороне лишь горстка людей и призраки его родителей, но он никогда не отступит.

Никогда не сдастся. Не на войне.

Не со мной.

Глава 46

Ксавье останавливает вагон так внезапно, что я едва не падаю с сиденья. На мгновение мне кажется, что мы уже прибыли к месту назначения — должно быть, проехали не меньше десяти километров. Но вместо того, чтобы открыть дверцу вагона, Ксавье чертыхается и закрывает ставнями солнечный стеклянный кирпич металлической крышкой, отправляя нас всех в кромешную тьму.

— Что случилось? — спрашиваю я. По свету на их браслетах я вижу, что у Ксавье, Джека и Джули серебряные глаза — они видят что-то своими глазными ботами − программа, которой у меня нет.

— За нами следят, — отвечает Джек.

— Пять километров… четыре с половиной… черт, они быстро едут, — шепчет Джули.

— Других экипажей на путях нет — они бегут, — говорит Ксавье. Он делает паузу. — Два человека, определенно два человека. Но…

— Ни один человек не может бежать так быстро, — говорит Джули.

— Черт, — выругался Джек. — Мы должны спрятаться. Сейчас.

Он распахивает дверцу вагона и вытаскивает меня из нее. Жюли и Ксавье бросаются следом.

— Мы должны остаться в вагоне, да? — спрашиваю я, но не успеваю договорить, как Ксавье снова заводит вагон и тот уносится в темноту без нас. Возможно, они считают, что наши преследователи продолжат погоню, не зная, что нас внутри нет.

— Туннель тамплиеров где-то здесь, — бормочет Джек.

— В трех километрах отсюда, — говорит Джули с паникой в голосе.

Единственный свет, который у нас есть сейчас, — это свечение наших браслетов. Я оглядываюсь на гнетуще маленький туннель и проглатываю истерический смех, подступающий к горлу. — Куда мы пойдем? — говорю я тихо.

Джек хватает меня за запястье и тянет к стене — точнее, не к стене, а к узкому проходу, в который мы едва протискиваемся. Ксавье следует за нами, а Джулия замыкает шествие. Трещина в туннеле открывает нишу, в которой можно спрятаться. Он явно сделан человеком — узкий, но однородный, и как раз подходящего роста для маленького человека, но простирается гораздо дальше, чем я могу увидеть. Ксавье приходится сгорбиться, да и пол неровный.

— Один километр, — шепчет Джули.

Кто бы ни гнался за нами, он несется безумно быстро.

— Снимите браслеты, — тихо приказывает Джек. Джули и Ксавье тут же снимают наручники, но я колеблюсь. Свет от манжеты такой тусклый, но это лучше, чем ничего. Джули протягивает руку и силой расстегивает мне браслет.

Камень в расщелине мокрый и сырой, и когда я касаюсь его, слизь стекает с камня на мою кожу.

Косой луч света просачивается сквозь крошечную пещеру, в которую нас затащил Джек. Тот, кто нас преследовал — нас догнал.

Голоса.

Звуки приглушенные, но это две женщины.

Джек хватает меня за руку, его пальцы впиваются в мою плоть. Я чувствую исходящий от него страх.

И тогда я могу разобрать одно слово от наших преследователей.

— Здесь.

Они нашли нас.

Джек проводит рукой по моему лицу, крепко сжимая мои губы. И только тогда я осознаю, кому принадлежит этот голос.

Акила.

Я подкрадываюсь ближе, стряхиваю руку Джека и иду к свету. Из узкой щели в стене, скрытой от глаз, я вижу лицо Акилы. Моя подруга, моя лучшая подруга, моя сестра. Широко распахнутыми глазами впитываю образ Акилы в бледном свете фонаря, прикрепленного к ее боку. Она постарела, совсем немного, часть детского жирка вокруг ее щек исчезла, сменившись более резкими линиями. У нее темно-карие глаза, но с опущенными веками. Ее волосы… она всегда заплетала их в косы, которые змеились по спине, или в пушистое облако вокруг головы, но сейчас они обриты. Ничего, кроме вьющихся черных пучков на черепе.