Электрическое тело

Бэт Ревис

Электрическое тело

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜

http://vk.com/club43447162

Оригинальное название: The bode electric

Автор: Бэт Ревис / Beth Revis

Перевод: Evilika, yljka, Julie_Julia, MURCISA, maryiv1205

Редактор: Алина Интересова

Глава 1

— Никогда не забывай, как сильно я люблю тебя, — говорит папа.

Я закапываю игрушки в теплый средиземноморский песок. Вода идеально синяя, местами с белой пеной на гребнях волн. Когда я откидываю голову назад, то могу почувствовать тепло солнца, нежный, морской воздух тянется от моря к моим коротким, каштановым волосам и сдувает их на мое лицо.

«Но ничего из этого не реально.»

— Это реально! — кричу я.

Папа оборачивается, на его лице удивление. — Что такое, Элла? — спрашивает он.

— Ничего, — бормочу я.

— Вы готовы начать, вы двое? — моя мама стоит в самом верху пляжа, у дороги, руки, сложенные как рупор, усиливают ее голос.

— Не сейчас же, — говорит отец, подмигивая мне. Он пускается бежать, отбрасывая в меня песок, когда я подпрыгиваю, чтобы погнаться вслед за ним. Я слышу смех моей мамы позади нас.

Песочный берег уступает место гальке и большому горному формированию, и уже никто из нас не бежит, когда мы пробираемся по горной тропинке между грохочущими волнами. Мама и дорога, и пляж далеко позади нас. Здесь только я и папа, и море.

Это обманчиво.

— Нет, — говорю я, только когда мои босые ноги поскальзываются на влажной скале. Я падаю, боль простреливает мою ободранную голень. Папа оборачивается назад и помогает мне.

— Ты в порядке, Элла? — спрашивает он.

«Нет. НЕТ.»

— Да… — говорю я.

— Мы не должны бежать, — говорит отец. — Мы должны использовать время, чтобы оценить всю эту область. Ты знаешь, где мы, правильно?

Я не осознавала этого раньше, но теперь, когда папа говорит об этом, я действительно понимаю, где я. От утеса над нами расширяется огромная рука скалы, образующая дугу под морем, а затем возвращается назад в воду.

Структура горы создавало прекрасную, достаточно большую арку, — чтобы там поместился дом, — через которую протекало море. Волны разбивались о противоположные стороны скалы, подбрасывая вверх соленую морскую пену.

— Это Лазурное Окно, — выдыхаю я, уставившись на это природное чудо.

«Этого нет. Это не реально.»

— Глаза — зеркало души, Элла, не забывай об этом, — говорит папа. Он не смотрит на меня; он смотрит на девушку, плавающую в море, так далеко от нас, что я не могу рассмотреть, кто она.

— Я… Я думала Лазурное Окно было разрушено, — говорю я медленно. — В Гражданской Войне. Бомбы попали в арку, скала обрушилась в море.

Когда я говорю эти слова, природный мост из скалы трескается с оглушительным шумом. Сначала камни, затем валуны падают от арки вниз. Вода взбаламучена разрушением. Гигантские облака грязи и осколки закрывают мне вид рушащегося образования скалы. Когда пыль наконец улегается, там нет ничего кроме груды камней и водоворота грязной воды.

Я поворачиваюсь к моей отцу.

Он мертв.

Он мертв.

Когда я смотрю, кожа на его лице трескается, как скала до этого, выступает красная кровь. Его плоть отделяется от черепа как камни, падая вниз к морю. Водопад льющейся каскадом крови падает с его голову вниз по его шее.

Его плечо отваливается, и, с громким треском, плоть на его груди отделяется от его груди, лавиной брызгая в озеро у наших ног, которое теперь стало красным. На мгновение я могу видеть его бьющееся сердце в его грудной клетке, но затем оно тоже увядает и умирает, бесполезный, почерневший кусок, ударившись еще раз об его ребра прежде чем с тихим всплеском отделиться от его тела.

Он — это только кости, и тогда нежный, теплый Средиземный ветер снова обдувает его, и его кости ломаются, гремя падают вниз в кучу дерьма и плоти, уносимые водоворотом соленого моря.

— Это не реально, — говорю я.

Потому что это так.

Глава 2

Я просыпаюсь резко подскочив, провожу дрожащей рукой по еще сонным векам.

Начиная с прошлого года мои кошмары усугубились. Стали более яркими. Грань между тем, что реально, а что нет такая расплывчатая.

С момента, когда я стала работать в «Спа духовных грез».

Я скидываю одеяло и поднимаюсь с кровати. Когда я добираюсь до кухни, мама уже режет помидоры к завтраку.

— Хорошо спалось? — спрашивает она радостно.

— Да, нет, — отвечаю я, тяжело опустившись на стул. Но к тому времени, как она поворачивается ко мне с вопросительной улыбкой, я уже сияю так, будто бы пробудилась от самого прекрасного сновидения.

Мама подаёт мне тарелку с томатами.

— Базилик забыла, — ворчит она и отворачивается обратно прежде, чем тарелка попадает ко мне в руки.

Это настоящие томаты, выращенные на нашей крыше, а не те совершенные шарики с рынка. Конечно на вкус они идентичны генетически модифицированной еде, одобренной для продажи правительством, но мне нравится необычно неказистая форма помидор, которые мы вырастили сами.

Они такие бугристые, словно имеют только смутное представление о круглой форме, что должна быть им присуща. Насыщенная красная мякоть блестит россыпью соли, которую мама на нее бросила перед тем, как отдать их мне.

И тут я замечаю кровь.

— Мам, — я говорю ровно, стараясь, чтобы это не звучало, как что-то важное.

— Что? — спрашивает она не оборачиваясь.

Довольно много крови перемешалось с кусочками. Она темнее томатного сока, размазанного по тарелке.

— Мам, — снова говорю я.

Мама поворачивается, всё ещё держа нож. Я вижу порез на кисти с текущей кровью, прокладывающей тёмную дорожку через нашинкованный зеленый базилик, прилипший к её коже. Она срезала кончик указательного пальца.

— Мам! — говорю я, оставляя тарелку на столе, и кидаюсь к ней. Она смотрит вниз на свои руки и чертыхается, бросая нож в раковину.

— Чёрт, чёрт, чёрт, — произносит она. — Все же испорчено? —

Она смотрит мимо меня на тарелку с помидорами: — Всё испорчено. Чёрт!

— Меня не волнуют помидоры, — говорю и обматываю кухонным полотенцем её палец, когда мама тянется через меня, хватает тарелку и выкидывает кусочки помидор в мусорку. Она пытается от меня отмахнуться.

— Забудь об этих проклятых помидорах! — кричу я, снова хватаю её руку и сдавливаю полотенцем порез. Мама бесстрастно смотри вниз, наблюдая, как красная кровь просачивается через белую ткань.

Я медленно поднимаю взгляд с маминой руки на её лицо: на нём нет эмоций. Никакой боли.

— Ты ничего не чувствуешь? — шепчу я.

— Конечно, чувствую, — отвечает мама.

Я сдавливаю порезанный палец, совсем чуть-чуть, достаточно только для того, чтобы она почувствовала укол боли. Мама не замечает.

Я опускаю её руку, она снимает полотенце. Оно загублено, но не мамин палец. У нас на глазах рана, кровоточащая плоть медленно заново сращивается, зарастает кожа.

Мама фыркает: —Хоть для чего-то роботы сгодились.

— Тебе хуже, — говорю я. и это не вопрос.

— Элла… — мама тянется ко мне, но я обнимаю себя руками. Корень языка горит, жгучие слёзы заполняют глаза.

— Элла, всё не так уж и плохо.

— Всё плохо! — кричу я, уставившись на нее. Мамины глаза умоляют меня забыть об увиденном, притвориться, что всё хорошо. Но это не так. Не так.

Это начало конца.

Вот, что происходит:

Почти два года назад маме поставили диагноз, болезнь Хэбба. Она редкая и смертельная. Некоторые считают, что она возникла из-за поголовной вакцинации от рака, так как вакцину получили незадолго до первого случая заболевания, но никто не уверен.

Нам только известно, что по каким-то причинам расстояние между нейронами начинает расти. Ваш мозг кричит вам, что надо идти, но нервная система не слышит.

Большинство людей живут с Хэббом не дольше полугода, но мама прожила целых два благодаря нанороботам, разработанным отцом.

Он был близок, чтобы найти лекарство, я знаю, был. Он использовал нанороботов, чтобы уменьшать симптомы с помощью крошечных микроскопических роботов, передающих послания между маминым мозгом и нервной системой.

У роботов есть дополнительное преимущество, лечить другие области, где мама поранилась, такие как порез на пальце. Медицинские нанороботы не новая вещь — каждый получает прививку с роботами при рождении — но способ, как папа применял их против болезни матери… это было похоже на чудо.

Но затем папа умер.

А теперь мамина…

Неспособность чувствовать что-либо — первый предупредительный знак. Если нож почти отрезал ей палец, а у нее даже не было чертового представления об этом, это значит, что временное приспособление папы для мамы терпит неудачу.

Роботы не работают. Болезнь берет верх. Болезнь, которая в конечно счете убивает каждую из его жертв, побеждает.

— Мама, — говорю я, мой голос устрашающе спокойный. — Как давно у тебя проблемы с тем, чтобы чувствовать вещи?

— Это не так давно. Элла, пожалуйста, не переживай о…

— Как долго, — это даже не звучит как вопрос, а скорее только как требование.

Мама вздыхает. — Несколько месяцев. Это… постоянно становится хуже.

Мои руки дрожат так сильно, что я сжимаю их в кулаки и держу за спиной так, чтобы мама их не увидела. Я не могу быть слабой, не перед ней, не тогда, когда она нуждается в моей силе.

Когда маме впервые поставили диагноз, я тренировалась говорить: «Моя мама умерла», пока не смогла сказать это без крика.

А потом мама не умерла. Папа нашел способ предотвратить болезнь, и она жила.

Но не он.

Смерть папы была внезапной и жестокой, и это распотрошило меня как нож кишки у рыбы. Взрыв в лаборатории, где он работал, приблизительно год назад, убил его и несколько других ученых.

Никто этого не ожидал — никто кроме террористов, которые планировали это. Я была так зла. Он оставил меня с больной матерью и без надежды. И когда я проснулась следующим утром, а также каждым следующим утром, наступало мгновение, краткое мгновение, где я забывала, что папа был мертв.

И каждое утро я вновь переживала каждую унцию боли, когда снова вспоминала, что его больше не было с нами. Со мной.

— Элла, — громко говорит мама, возвращая меня в настоящее. — Я не хочу, чтобы ты волновалась об этом, правда. Джедис сводит меня к одному из тех докторов в лаборатории, которые нас субсидируют, так что не теряй надежды, хорошо?

Я скидываю голову наверх, отчаянно уставившись на нее. — Никогда, — говорю я, и подразумеваю под этим больше, чем что-либо еще, в чем я когда-нибудь клялась.

Я не готова быть сиротой.

Глава 3

Я слежу за мамой подобно коршуну, каждый нерв моего тела напряжён. Как я могла не заметить ухудшения её состояния раньше? Она двигается медленнее обычного. Когда я всматриваюсь в её лицо, то замечаю, что кожа под подбородком потеряла упругость, мама словно увядает изнутри.

Когда донёсся дверной звонок, я чуть не падаю со стула. Я быстро стучу пальцами по наручу на запястье.

Мой наручКОМ соединён со всей квартирой, и мои команды для двери передаются мгновенно. Она бесшумно открывается, и входит мисс Уайт.

— Как у всех дела? — спрашивает она осторожно. Потом, заметив, что я хмурюсь, спрашивает снова, уже громче:

— Всё хорошо?

— Все замечательно, — говорит мама, пересекая комнату. Она берёт коричневую сумочку со скамейки около двери, но держит её так, словно крошечный ридикюль слишком тяжёл.

Она опускает её назад: вся её информация хранится в наруче, и нет ничего необходимого в её сумке, а я не могу избавиться от мысли, что это ещё один знак её растущей слабости.

Глаза мисс Уайт обращаются ко мне за более правдивым ответом о мамином состоянии. Мисс Уайт — лучшая мамина подруга и моя крёстная, а также управляющий «Спа духовных грёз» — предприятие, основанное мамой до её болезни и место моей работы.

Когда я была моложе, то пыталась звать её тётей Джедис, хотя мы и не тесно общались, но это было странно, словно звать учителя по имени. Просто для меня она всегда была мисс Уайт, даже теперь, когда она одна из немногих, стоящих на моей стороне после того, как заболела мама.

Как только я ставлю мисс Уайт в известность об утреннем эпизоде с помидорами, её рот сжимается в тонкую линии, а кожа бледнеет ещё сильнее. Мисс Уайт родом из Германии, её бледная кожа и платиновые волосы всегда контрастировали с моей и маминой средиземноморской смуглостью.

Пока мисс Уайт слушает меня, я не могу не сравнивать её с мамой. По многим причинам мисс Уайт такая, как должен выглядеть ответственный взрослый: она одевается в безукоризненные дизайнерские костюмы, её волосы всегда до остроты прямые, и у неё внешность человека, справляющегося с делами.

Она выглядела тем, кем являлась: управляющая компанией. На её фоне мама смотрелась взрослой, одетой, словно растрёпанный подросток, но это мама, в буквальном смысле гений и учёный.

— Отведу её к доктору Симпа, и дам ему знать, — говорит мисс Уайт, как только мы все направились к лифту напротив квартиры.

— Я не могу, — немедленно отвечаю я.

Мисс Уайт ласково мне улыбается:

— Позволь мне. Это мои заботы. А ты выглядишь так, как будто нуждаешься в паузе.

Двери лифта открываются в холл здания. Мама купила его специально для создания «Спа духовных грёз» — мы переехали в квартиру наверху только после смерти папы.

— Я тебе сегодня не нужна на работе? — спрашиваю я мисс Уайт, пока мы пересекаем фойе.

Мисс Уайт держит паузу.

— Я отменила все встречи, — говорит она.

Я удивлённо смотрю на неё. Она не знала о самочувствии мамы, как она могла решить очистить расписание?

— Кое-что происходит, — говорит мисс Уайт, понижая голос. Она подаётся назад, пропуская маму к двери, и отводит меня в сторонку. — Подробности расскажу позже, но к нам придёт… очень… особенный клиент. У тебя что-нибудь запланировано?

Качаю головой. У меня никогда нет планов. Работа — это моё всё.

— Тогда встретимся здесь, Но сейчас прогуляйся. Постарайся не волноваться.

Ха. Я беспокоюсь ещё больше, чем работаю.

Мисс Уайт ведёт маму к двери, где её ожидает частный транспорт, чтобы отвезти их к её доктору. Я стою в опустевшем фойе, рассматривая варианты. Клиентов нет, спа пуст, смысл моего пребывания здесь и правда отсутствует.

Фойе состоит только из хрома и стекла, безукоризненно обставлено. Передняя стена целиком сделана из стекла, и освещается логотипом: огромной неоновой овечкой. Овечка отскакивает от букв ГРЁЗЫ, заставляя их перетекать в наш слоган: ВОЗВРАТИ драгоценнейшие воспоминания со «Спа духовных грёз».

Люди со всего света приезжают сюда ради маминого изобретения — процесса, позволяющего людям видеть сны наяву в состоянии полного расслабления. Это дорого, но стоит того: грезить — это словно возвращать самый лучший день вплоть до секунды.

Некоторое время я готова проигнорировать совет мисс Уайт о прогулке. Я могу пойти в подвал здания, где установлены мамины кресла грёз.

Могу сама получить грёзы и затеряться в прошлом, забыть об утре, маминой крови, маминой болезни — обо всём.

Вернуть день, когда папа был всё ещё жив.

Но потом я вспоминаю, как папина плоть стекала с него в моём кошмаре.

Наверно, стоит прогуляться.

Глава 4

Когда я выхожу, стеклянные двери «Спа духовных грёз» закрываются позади меня; на минуту я позволяю себе затеряться в хаосе города.

Наше здание находится на одной из самых многолюдных улиц города. Автотакси и магнитрамваи со свистом проносятся мимо спа, сопровождаемые ё-скутерами, то сливавшимися, то отделявшимися от общего движения.

Толпа людей собирается перед «Спа духовных грёз» — туристы, фотографирующие их наручами, замысловатые железные ворота, что ведут в Центральные Сады, расположенные прямо на противоположной стороне нашей улицы.

Новая Венеция была одной из самых первых удачных вещей, созданных после Войны Раскола. Спустя более чем десятилетие насилия, война кончилась за год до моего рождения, формируя Объединённые страны — республику, созданную для решения глобальных проблем.

У нового правительства ушло немало времени для принятия решения, касательно города, который станет центральной базой для их деятельности, и в конечном счёте, оно решило, что новое правительство заслуживало совершенно нового города.

Изначально, государство острова Мальта стояло на двух берегах, но Новая Венеция была построена как огромный, десятикилометровый, прямоугольный мост, соединяющий два больших острова. Прямо сейчас, если бы меня порывом ветра унесло за пешеходную дорожку, я бы очутилась в Средиземном море.

— Извините, — говорю я, протискиваясь сквозь группу иностранцев. Туристов всегда легко узнать, даже если у них нет красной полосы в верхнем углу их наручКОМов. Только туристы встают посреди улицы, чтобы уставиться на такие обыкновенные вещи, как уличные андроиды.

Они — единственные, кто приподнимают ноги и внимательно на них смотрят, пока идут по прорезиненному тротуару с генератором кинетической энергии.

Они — единственные, кто всегда одеты в шорты и топики в любую погоду, потому что они не могут представить себе Средиземноморский остров чем-то большим, чем тёплым и солнечным местечком.

У них также есть привычка изучать город с помощью туристических программ. Большинство их учеников сверкают серебром, явный признак того, что они подключили глазные нанороботы к какой-нибудь программе — историческим прогулкам по городу, или новостям, или переписке с их друзьями на родине, или просто записи всего, что они видят.

Я осторожно обхожу туристов, столпившихся возле ворот Центральных садов. Уличный андроид стоит по стойке смирно прямо на противоположной стороне, и я направляюсь к нему, пока туристы его не заметили.

— Пастиццу, пожалуйста, — говорю я, указывая на выпечку, наполненную сыром. Когда я касаюсь наручем сканера, прикреплённого к тележке уличного андроида, количество моих баллов уменьшается, а число калорий возрастает. Я хочу купить две пастиццы, но если я превышу мою суточную норму калорий, мне придётся добавить как минимум час упражнений на этот день.

Я лениво гадаю, сколько неприятностей себе наживу, если я отрежу мой наруч. Одна пастицца не причинит мне вреда. Но, конечно же, если мой наруч снят, все показатели состояния моего здоровья отключаются и посылается сигнал тревоги.

Я запихиваю мою единственную пастиццу в рот, наслаждаясь тёплым, вязким сыром. Хлопьевидные крошки сыплются на мою рубашку, когда я стучу наручем по сканеру на воротах.

Четверо вооружённых охранников стоят по стойке смирно, и один из них проверяет мою информацию прежде, чем впустить меня в сады. Война Раскола закончилась до моего рождения, но нашему процветающему обществу всё ещё грозит опасность.

Пока я ем, я проверяю сообщения на моём наруче. Реклама от магазина одежды, в который я однажды ходила, сводка статей, упоминающих имена моих папы и мамы, опубликованных на этой неделе.

— Смотри, Хэрольд! — восклицает женщина, остановившись посреди дороги так внезапно, что я налетаю на неё.

— Извините, извините, — говорит она, широко улыбаясь мне, пока я обхожу её. — Я просто так удивилась!

Я оглянулась, чтобы увидеть, на что она смотрит — Триумфальные Башни. Дорожка в Центральных Садах специально вьётся по кругу, показывая очертания города на фоне неба в ключевых местах.

Я спускаюсь с кинетического тротуара, срезая по ухоженной лужайке. Новая Венеция — столица мира — не только в политике и экономике, но и во всём остальном: моде, искусстве, технологии.

Хотя я никогда не выезжала за пределы Мальты, мне кажется, я знаю о мире больше, чем кругосветный путешественник. Всё приходит к нам.

Моё запястье гудит, а техно фольга вибрирует о мою кожу. Я смотрю на слова, высвечивающиеся на экране моего наруча, затем провожу пальцами по поверхности, чтобы ответить на звонок.

Мой наручКОМ — пропуск, удостоверение и сетевой ключ, который я ношу на запястье — связан с нанороботами внутри меня. Двадцать лет назад люди использовали их только в качестве вакцин, а теперь нанороботы есть у всех.

Боты здоровья гарантируют, что у всех хорошее зрение и слух на протяжении жизни. Медиа боты подсоединены к нашим наручам, предоставляя возможность отображать информацию прямо на нашей сетчатке, или слушать музыку или говорить с помощью интерфейса не используя наушники.

Сейчас, пока я отвечаю на звонок, перед глазами стоит голограмма моей лучшей подруги, Акилы Ксереб. Её голос звучит в голове.

— Приветик, Элла! — всё это транслируется от наруча к нанороботам в моих глазах и ушах.

— Привет, Акс! — Я широко улыбаюсь. Я продолжаю идти по парку; картинка Акилы плывёт передо мной, словно она идёт вместе со мной.

— Что задумала? — спрашивает она. Она смахивает волосы — заплетённые в длинные гавайские косички — с плеч, стряхнув их назад.

— Просто гуляю.

Минуту Акила молчит. Её глаза сузились.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Ничего.

Акила сжимает губы.

— Ничего, — настаиваю я.

— Что стряслось?

Я вздыхаю. Я ничего не могу утаить от Акилы. Мы дружим с начальной школы, когда она позволяла мне заплетать её пушистые волосы в дюжину косичек на переменах.

— Маме становится хуже, — признаюсь я, углубляясь дальше в сады, направляясь к деревьям.

Акила бранится, и я замечаю, что она подцепила пару новых красочных слов с начала её работы в воинской части. Перед тем, как стать полноценным жителем, каждый должен пройти год службы по окончании средней школы.

Белая полоса высвечивается на поверхности моего наруча, обозначая то, что я работаю интерном; У Акилы есть желтая полоска на её наруче с тех пор, как она записалась в военную службу.

— Но значит ли это, что лекарство твоего отца больше не действует? — спрашивает Акила.

Я качаю головой.

— И нам в любом случае пришлось бы от него отказаться. Она перегружена ботами.

Папины лечебные нанороботы работают в мамином организме, чтобы замещать связи, которые уничтожает болезнь, но существует лимит количества нанороботов, которые могут находиться в человеке. Никто не осознавал, что нанороботы опасны, до Войны Раскола.

Это произошло, когда правительство стало предоставлять обычным солдатам новые боты здоровья. Боты для глаз, чтобы солдаты могли видеть в темноте.

Боты для мускулов, придающие нечеловеческую силу. Боты для разума, позволявшие солдатам ходить изо дня в день, не нуждаясь в сне.

Слишком много ботов. И у одного за другим, у солдат начал развиваться ботомозг — их мозг буквально превратило в кашу. Это была быстрая, но мучительная смерть, так как все роботы, принятые для выживания, разрушали их изнутри.

И это именно то, что произойдёт с мамой, если она примет ещё больше ботов.

— Что ты собираешься делать? — спрашивает Акила.

Я остановилась, глядя на подругу. Это почти как, если бы она была здесь, со мной, но, конечно, её здесь нет. Я посмотрела на луну, казавшуюся не более чем бледным пятном на насыщенном, синем небе.

Акила где-то там, на лунной военной базе. И пока я могу её видеть, благодаря наноботам, проецирующим её изображение прямо на мои глаза, я не могу почувствовать её. Не могу коснуться её.

— Я ничего не могу сделать, — наконец говорю я, поникнув. — Слушай, мне пора идти.

Алика окидывает меня сочувственным взглядом, после чего её лицо замирает.

— Подожди… ты сказала, что идёшь гулять. Ты же не…Элла, где ты?

— Нигде, — говорю я слишком быстро.

— Элла! Ты не можешь постоянно себя мучить! Тебе правда не нужно…

— Мне пора! — быстро говорю я, когда ударяю пальцами по наручу и прерываю звонок. Акила права — я не должна постоянно думать о смерти моего отца. Но после того кошмара, маминого здоровья, я просто… мне нужно снова её увидеть.

Папину могилу.

Глава 5

Много-много лет назад люди хоронили умерших в земле. Но Новая Венеция — современный город, и места для надгробий нет, да и это лишняя трата земли. Взамен, людей кремируют, а прах используют в качестве удобрения для корней деревьев и других растений Центральных Садов.

В дальней части парка, недалеко от дорожки, идущей по периметру, деревья выше, некоторые из них посажены на останках людей, умерших до окончания застройки города. Не всем умершим сажают деревья — только значимым для города людям.

Таким, как мой отец.

Роща памяти — мой любимый уголок города. Это единственное место в Новой Венеции, где растут настоящие деревья. Я знаю, что если копнуть достаточно глубоко, то в основании моего города окажутся стальные балки и бетон, а не твёрдая почва.

Но ощущение реальности есть здесь, где деревья растут из аккуратно чередующихся склонов кладбища — настоящего леса.

Шаги замедляются, когда я достигаю Рощи памяти. Деревья легонько склоняются от ветерка, но моё внимание сосредоточено на одном — маленьком остролисте, окруженном у основания пластиной с гравировкой.

Филип Д. Шеферд.

2299–2341.

Истина таится в сердце Случая.

Я стою тут, смахивая ресницами слёзы, пока смотрю на жесткие листья с шипами. Вокруг стало холоднее и тише. В этом своего рода горькая завершённость — видеть дату его смерти прямо здесь, передо собой.

И что-то гораздо худшее внутри меня, груз тянущий моё сердце из груди в направлении, что я приметила впервые, к пространству под эпиграфом моего отца.

Место для гравировки маминого имени. Её поместят сюда же, её пепел смешается с папиным, прорастая плющом, что будет обвивать остролист.

Я одна организовала похороны отца; я видела уже подобное, как она готовилась, после поставленного ей диагноза.

Я сжимаю зубы.

Я не могу потерять маму. Ещё и её.

— Кхм.

Я поворачиваюсь, удивлённая тем, что тут есть кто-то ещё. Роща памяти не особенно популярное место, учитывая, что в городе можно много, чем заняться. Окликнувший меня парень моего возраста, слегка выше меня (что не говорит о многом), едва втиснут в чёрную куртку, скрывающую очерченные мышцы, не смотря на теплый день.

Я бы не назвала его красивым, или даже симпатичным, но в нём что-то, что заставляет сердце звучать, словно колокольчик. У него тёмные стриженные волосы, но наиболее поразительное в нём — бледно-голубые глаза.

А может я примечаю его глаза, только потому что он таращится на меня.

— Да? — я спрашиваю раздражительно, когда он не произносит больше ни слова.

Парень берёт мою руку, тянет ближе к себе. Я высвобождаюсь — не люблю, когда меня касаются незнакомцы — он снова тянется ко мне, его кисть обхватывает мою руку и больно дёргает меня на несколько шагов вперёд.

Я действую инстинктивно: вырываю запястье из его хватки и бью ребром ладони по лицу, что сопровождается звучным хрустом в его носу и разбитой губой.

— Не прикасайся! — кричу я. Мышцы напряжены, готовые к действиям. Внезапно я осознаю, что мы здесь совсем одни.

— Слушай, — начинает парень, но я резко выставляю локоть, не давая ему подойти ближе.

Кажется, будто лицо парня становится маской с острыми углами. Вся краска исчезает с его лица — за исключением появляющихся ярко розовых синяков на его щеках и носу.

Его густые брови хмуро опускаются, и он так пристально на меня смотрит, что я инстинктивно делаю шаг назад. Моё движение вызывает какую-то эмоцию на его лице — сожаление? — но она снова быстро скрывается под маской.

— Послушай, я здесь, лишь чтобы предупредить тебя.

В его тоне есть доля отчаяния и угрозы; он выглядит, как запертое в клетке животное, несмотря на тот факт, что мы находимся на открытой местности.

Мои глаза округляются, и я оглядываюсь по сторонам, почти ожидая увидеть злоумышленников, выпрыгивающих из-за кустов.

Он нервно проводит рукой по коротким волосам.

— Это не…это…

— Что? — спрашиваю я. Я накрываю правой рукой запястье левой, около наруча, где есть тревожная кнопка, которая приведёт полицию мне на помощь, если этот парень окажется опасен.

Глаза парня сужаются, когда он это видит. Он бранится.

— Я просто хотел предупредить тебя на счёт Акилы, — говорит он. — Всё. Я тебе сказал, мне пора.

— Что? — повторяю я, когда он отворачивается. — Что не так с Акилой?

Он колеблется.

— Откуда ты вообще знаешь Акилу?

Он окончательно замирает.

— Давай без этого, — говорит он, поворачиваясь. Его плечи резко опускаются, протестующе, и я почти не могу разобрать, что он говорит дальше. — Знаю, это звучит глупо, но… послушай, ты не можешь ей доверять.

— Конечно же могу; она моя лучшая подруга!

Моя единственная подруга.

Он по-прежнему не оборачивается.

— Больше нет, — говорит он.

Я начинаю возражать, но он поворачивается, поднимая руки.

— Я пришёл сюда только, чтобы сказать это. Из… уважения к твоему отцу. Вот и всё. Я ухожу.

Он уходит — а я и не мешаю, нет никакого смысла говорить с сумасшедшим — но он останавливается у могилы отца. Он стоит с уважением, его взгляд задерживается на каменной табличке, которая огибает папино дерево. Его лица не видно, когда он наклоняется вниз; его губы шепчут слова, которые я не могу расслышать.

Я отвожу взгляд в сторону, заправляя прядь волос за ухо. Он говорит с папой также, как и я. Его лицо полно печали, интонация — сожаления. Он кажется добрым.

Он выглядит так, словно он скучает по моему папе также, как и я.

Глава 6

Я медленно возвращаюсь в квартиру в «Спа духовных грёз». Даже не могу предположить, кто тот парень, но у меня чувство какого-то дежавю в отношении него. Я трясу головой, стараясь опустошить её.

Пытаюсь дозвониться до Акилы, но она может пользоваться наручем только в определённое время: в армии всё строго со связью на базе. Я не представляю, откуда тот парень знает Акилу, но он был предельно ясен…

Я останавливаюсь, едва не хлопнув себя по лбу. Конечно. На нём была куртка, хотя на улице сегодня жарко. Он пытался спрятать свой наруч. Он моего возраста, знает Акилу, и не хочет, чтобы кто-нибудь увидел его наруч.

Он дезертир.

У любого, имеющего отношение к армии, на наруче есть жёлтая полоса. Через год службы её сменяет золотая. Но если кто-то сбегает, наруч становится чёрным, чтобы все это видели.

Парню, наверняка, назначили год службы в армии, как Акиле. И вместо этого, он дезертировал. Он был завербован достаточно давно, чтобы познакомиться с Акилой — он хорошо её знал, раз хотя бы слышал обо мне — а потом сбежал. Неудачник.

Без окончания службы, он теряет возможность поступить в университет, не может голосовать, он может просто паковать вещички и валить в страну Раскола. Не понимаю, зачем ему докучать мне попытками сказать что-то об Акиле, но у решившего дезертировать проблем будет больше, чем я захочу попытаться решить.

Когда я возвращаюсь домой, мама и мисс Уайт уже там. Мама уверяет меня, что всё хорошо, но я бросаю мрачный взгляд на мисс Уайт.

— Ой, да не будь такой угрюмой! — говорит мама. — Посмотри, что мне дал доктор Симпа.

Мама указывает в сторону офиса мисс Уайт. Я смущенно гляжу на неё, а из офиса кто-то выходит.

Не кто-то.

Что-то.

— Нет, — вздыхаю я.

— Новый андроид-медсестра! — мама сияет. Её прежний сломался несколько месяцев назад, я делала всё, чтобы отложить приобретение нового. Во время Войны Раскола андроиды сыграли важную роль в подавлении восстания и остановке насилия.

Теперь списанные андроиды дёшевы, и у всех есть хотя бы один. У нас есть андроид-уборщик и несколько работает в спа, но андроид-сиделка будет рядом с мамой круглые сутки, и я не смогу с ним не столкнуться.

Этот стоит за мамой. На нём обычная одежда, и единственная примета того, что он андроид, бирка на его груди: Эксплуатационные роботослужбы, программа Е-помощник.

— Буду звать её Рози, — гордо сказала мама.

— Он не нуждается в имени, — говорю я, хотя спорить бессмысленно. Мама всегда даёт имена андроидам, будто они люди.

Может поэтому я их не люблю. Они носят человеческую одежду на человеческой коже — не буквально — это лишь смесь высококачественной структурированной резины и силикона, и они вполне ухоженные.

Со спины все андроиды как люди. Они и говорят как люди, если игнорировать тот факт, что они никогда не скажут ничего стоящего: только выдают запрограммированные фразы и ответы. И действительно, когда ты смотришь в лицо андроиду, понимаешь, чего-то… не хватает.

Каждая разработка направлена на конструирование лица андроида как можно более идентичным человеческому. Но чем больше они пытаются увеличить сходство андроида с человеком, тем больше меня раздражают мелочи, напоминающие, что они не люди. Глаза — линзы. Мимика, за которую отвечает программа, а не собственная воля. Излишне ровная улыбка, скрывающая фарфоровые зубы.

Чем больше они очеловечивают андроида, тем больше напоминают мне о смерти.

Я видела смерть лишь однажды. Но на похоронах, когда я вглядывалась в отца, помню, как подумала, что хотя тело и похоже на папу, это не он, он ненастоящий. Нечто в гробу приняло его облик, но не заполучило жизнь.

Вот, что мне напоминают андроиды. Нечто с лицом, и с пустотой за ним.

— Я собиралась приказать Рози дать твоей маме грёз, — говорит мисс Уайт. — я уже запрограммировала её на использование аппарата.

Я жду маминого протеста — грёзы дорогие, а у нас такое новое предприятие, что она всегда настаивала, мы не можем позволить себе это — но мама только вздохнула.

— Отлично, — говорит она.

Моё сердце замирает. Должно быть, новости от доктора отвратительные.

Мисс Уайт поднимается, но я подлетаю к маме.

— Я сама — быстро говорю я.

Не хочу быть заменённой роботом.

Мисс Уайт идёт с нами до лифта, но когда мама заходит внутрь, берёт меня за локоть и придерживает.

— Что? — спрашиваю я.

Мисс Уайт наклоняется.

— Происходит полная ремиссия наноботов, — говорит она. — Они отключаются один за другим. И доктор Симпа подтвердил — твоей маме нельзя их больше принимать. У неё максимальное число, даже превышено.

Увидев моё лицо, она толкает меня в лифт.

— За это не волнуйся, — говорит она. — Мы что-нибудь придумаем.

Мама болтает, пока мы опускаемся, и я понимаю, почему у неё последнее время столь наигранная бодрость.

Она знает, что-то не так.

И старается уберечь меня от этого, чтобы я думала, что всё не так уж плохо. Я быстро прикрываю глаза, оцениваю свои силы. Когда я открываю их, на моём лице широкая улыбка. Если она хочет, чтобы я делала вид, что всё хорошо, я буду. Ради неё, я буду притворяться.

Глава 7

Мама глубоко дышит, когда мы доходим до палаты грёз, и она устраивается на плюшевых подушках стула. Она проводит пальцами по подлокотнику, отслеживая рисунок на ткани.

Я опускаю колпак над ее головой — большой, полукруглый шлем, который будет излучать звуковые вспышки, которые она не почувствует и не услышит, но это вызовет воспоминания в ее голове. Мама вздрагивает, когда я прижимаю прохладные электроды к ее лбу.

Прежде чем сделать что-то еще, я подключаю мамин наруч к креслу грёз, проверка ее состояние здоровья. Мне приходится подавить вздох удивления — я никогда не видела ее показатели такими плохими. Опасно низкое кровяное давление и учащенное сердцебиение, низкое содержание кислорода, авитаминоз, постоянный диализ насосов… как она скрывала, как она скрывала от меня так долго, что всё настолько плохо?

— Элла? — Спрашивает мама, когда замечает, что я замерла, мои глаза прикованы к ее показателям.

На моём лице появляется тень улыбки.

— Готова? — спрашиваю я.

Мама кивает, и я возвращаю свое внимание к нейростимулятору и настраиваю диски, установив низкий, постоянный уровень электрического тока в ее мозгу. Мгновенно мама погружается в сон.

Я использую этот момент, чтобы посмотреть на маму, и пытаюсь запечатлеть ее образ в памяти. Этот образ. Линии на ее лице разгладились, и легкая улыбка подернула уголки ее рта. Она выглядит теперь умиротворенной. Как будто она даже вообще не болела.

Мои пальцы скользят по элементам управления в комнате. Каждая вещь, от автоматически тускнеющего света до самого кресла грёз, было разработано мамой. Люди предполагали, что грёзы возможны, но именно мама была той, кто создал систему. Это мама та, кто изменил вместе с ними мир.

Грёзы — это состояние контролируемого вызова ясной памяти. Находясь в кресле грёз, вы переживаете воспоминания — лучшие воспоминания о времени, когда вы были самыми счастливыми — будто это снова происходит с вами.

Теоретически грёзы просты — доза специально разработанного лекарства в сочетании с постоянным током, поступающим в мозг, образуют яркие видения, основанные на произошедших ранее воспоминаниях.

Грёзы позволяют вам погрузиться в собственный разум. Мисс Уайт работает на правительство, поэтому она может финансировать мамины исследования, а она проводит эксперименты с учёными и исследователями, используя грёзы, чтобы полностью сконцентрироваться на формуле или проблеме, которую им нужно решить.

Это почти всегда срабатывает: Грёзы открывают ваш разум таким образом, что всё внутри сосредотачивается лишь на определённой мысли.

Но мама изобрела грёзы не для науки. Она создала их для себя, по одной причине.

В грёзах, она снова может увидеть папу. До того, как ей стало плохо.

Я выскальзываю из палаты грёз, следя за показателями здоровья мамы. Я знаю по опыту, что мама будет грезить о папе, переживая день с ним. Это будет казаться реальным для нее, таким же реальным, как жизнь, и когда она проснется, возможно, она сможет удержать тот мир и счастье на некоторое время.

Когда я смотрю на мамины показатели здоровья, я вижу все улучшения — ее напряжение, кровяное давление, сердцебиение, все они улучшаются с каждой секундой. Нет никакой науки в том, что счастливые люди более здоровые. Это не постоянно средство, но, по крайней мере, эффект обычно длится пару дней.

Красные вспышки по всей панели управления. Я наклоняюсь, осматривая ее. Ее сканирование мозга высвечивает диаграмму — ее грёзы не работают — и в то время, как я снова смотрю на показатели здоровья мамы, каждый из них возваращается в прежнее состояние.

Я возвращаюсь назад в палату грез как раз, когда мама открывает глаза часто моргая. Я не могу рассказать ей того, как грёзы исчезают, вначале мама чувствует страх и панику, но в любом случае, сначала ее глаза расширяются, а затем внезапно сужаются. Ее руки и ноги дергаются, как будто она напряженно пыталась встать.

— Что произошло? — спрашивает она, глядя на меня. Её глаза пусты — доза грёз всё ещё в её организме. Вот только это не действует.

— Мне не удалось погрузить тебя в грёзы, — говорю я. — Мне жаль, мам, я думала, что сделала всё правильно… — Я наклоняюсь, осматривая кресло, электроды.

Мама кладёт руку на моё плечо.

— Элла, — говорит она.

Я игнорирую её, пытаясь понять, что именно пошло не так.

— Элла, — в этот раз голос мамы жёстче.

Я замираю.

— Ты знаешь, почему не сработало.

Я мотаю головой:

— Это не то.

Мама вздыхает, пододвигаясь на кресле. — Я думала об этом раньше. Заболевание Хэбба воздействует на синапсы моего мозга. Моё тело недостаточно сильно для грёз.

Количество боли в её глазах, когда она говорит это, убивает меня. Грёзы были последним, что доставляло ей частичку покоя. Она не могла забыть о её болезни, лишь только в грёзах.

Проклятая болезнь отняла так много. Ни только её здоровье, но и возможность быть счастливой. Ей нравилось гулять; теперь она никогда этого не делает. Она бегала. Она пела.

Но заболевание Гэбба медленно, безвозвратно отнимало у неё всё.

А теперь оно лишило её и грёз, единственного способа ускользнуть.

— Должно получится; позволь мне попробовать ещё раз.

— Элла, — спокойно говорит мама. — Это безнадёжно.

— Просто будь здесь, Не отключайся. — Я колеблюсь. — На самом деле, вот. — Я даю ей очередную порцию лекарственных грёз — это не навредит ей, лишь усыпит.

Она вновь засыпает к тому времени, как я быстро возвращаюсь в комнату управления, ходя по комнате взад и вперёд. Должно же быть что-то, что я могу сделать. Мама больна — действительна больна на этот раз, возможно настолько больна, что…

Я нарочно обрываю себя на мысли, не закончив её.

Но ей больно. Она скрывала это, но показатели её здоровья не врут. Ей больно, она регулярно испытывает боль, но это — эти грёзы смягчат боль. Лишь на короткое время. Но этого было бы достаточно.

Мой разум кружится в бессчётном количестве мыслей. Мама больше не может принимать наноботы. Мама не может погружаться в грёзы. Я ничего не могу сделать.

Я хожу туда и обратно перед панелью управления, размышляя, думая. Должно быть что-то, чем я могу помочь. Я просто не могу ничего не делать. Я должна…

Я замираю.

Мама больше не может принимать наноботы. Но я могу. Мне ещё далеко до моего лимита.

С обратной стороны панели управления есть ещё одна дверь, вторая палата грёз, которая соединена с маминой. Мама предполагала, что кто-то может войти в грёзы другого, если подсоединить кресла друг к другу.

Она проводила опыты, но это никогда не срабатывало — пока она не усовершенствовала наноботы, которые были разработаны, чтобы помочь наблюдателю внедрится в разум другого человека.

В конечном счёте, она решила, что риск предоставить кому-то дополнительные наноботы был слишком велик, и она закрыла комнату.

Но если это сработает….

Я могла войти в марины грёзы. Я могла улучшить их, сделать сильнее, помочь ей остаться в воспоминаниях, помочь ей вспомнить жизнь, до болезни.

Я в последний раз проверяю мамины показатели — дополнительная доза грёз помогла, и её разум теперь выстраивает её воспоминания, но я могу поклясться, что они в лучшем случае слабые. Она в любую секунду может снова очнуться.

Сейчас или никогда.

Глава 8

Мои руки трясутся, когда я подхожу ко второму креслу грёз. Оно далеко не так красиво, как то, что мама использует для клиентов — зачем утруднять себя, покрывая его подушками и бархатом, когда им никто не пользуется?

Небольшое углубление в стене содержит то, что я искала: дополнительные нанороботы, необходимые для того, чтобы кто-то использовал стул. Я поднимаю ампулу. Внутри она выглядит пустой, все за исключением серебряных блесток на самом дне. Когда я встряхиваю ампулу, серебро движется как жидкость.

Там миллионы микроскопическийх нанороботов в этой ампуле.

Я делаю глубокий вдох.

Я знаю это опасно. Я понятия не имею, каково мое количество нанороботов, но я знаю, что я не должна дать им заполнить свое тело.

Но мама разработала этих. И если, используя их, я могу ей помочь…

Я прохожу через комнату к креслу, и помещаю ампулу с нанороботами вместе с ядовито-зеленым наркотиком грез. Одна доза передаст мне лекарство и ботов, направляемые как облако газа к моим глазам, когда активируется звуковой шлем.

Мое тело хочет развернуться и убежать.

Вместо этого, я сажусь в кресло. Оно длинное, с откидывающейся назад спинкой, больше рассчитанное на то, чтобы в нём лежали, нежели сидели. Я скольжу левой рукой по приподнятой перекладине, соединяющей мой наруч с устройством. Я прижимаю электроды к коже и опускаю звуковой шлем.

Начать совместные грёзы? Спрашивает меня устройство предостерегающими жёлтыми буквами.

Я плотно закрывают глаза, вздрагивая, хотя ничего ещё не произошло. Я думаю о микроскопических ботах, ползущих по моим глазам, под них, в мой мозг, погружаясь в серые морщины.

— Всё получится, — говорю я себе, пытаясь убедить себя в том, что желанная мысль была правдой.

Я жму на кнопку.

Кресло грёз гудя приходит в действие. На мгновение мне удаётся увидеть блеск наноботов, смешанных с дымчато-зелёным наркотиком, а затем я моргаю, а после… Моё тело содрогается от боли.

Мои колени вздёргиваются к груди в то время, как мои мышцы сжимаются, охваченные спазмом. Моё тело словно сжато тисками. Боль пронзает меня, разрывая мышцы. Я сдавливаю подступающую желчь, затем ловлю ртом воздух, и ясно ощущаю тяжёлый стук сердца, бьющегося рикошетом в моей груди.

А затем — ничего.

Совсем ничего. Я не слышу биение моего сердца. Не могу расслышать тепло жизни, наполняющей меня.

Я мертва.

Глава 9

Я слышу музыку. Мне почти удаётся узнать мелодию, что-то нежное, играющееся на гитаре, но затем мир вокруг оживает. Тонкий луч света вспыхивает вдали, а вместе со светом и всё остальное: запахи, тепло, чувство воздуха на моей коже.

Я вижу дом вдалеке.

Я знаю этот дом.

Мы жили в нём, когда я была ребёнком, до прихода всего плохого; узкое, двухэтажное здание в Рабате, дымном, усеянным известняком пригороде Новой Венеции.

Я делаю шаг по направлению к дому, и за один шаг я пересекаю километры. Дом перемещается с заднего фона и возникает справа от меня, так близко, что я могу коснуться его.

Пение.

Я медленно обхожу дом по краю. Каждая его деталь идеальна, начиная каменными стенами, заканчивая черепичной крышей с ядовито-зелёным кухонным окном. Усеянное померанцем дерево стоит у дверного проёма и покачивается от тёплого бриза.

Окно у кухонной раковины открыто. Я встаю на цыпочки, вглядываясь вовнутрь. Моя мама — моложе чем обычно — танцует по кухне, смеясь, измазанная в муке. А отец стоит позади неё, протягивая ей огромный букет жёлтых роз. Я слышу детский смех — мой смех, понимаю я, когда я была ребёнком — раскачиваясь взад и вперёд при звуках переговаривающихся родителей и жужжании электрического миксера; но мамины грёзы не рассчитаны на меня маленькую.

Они сосредоточены на отце.

Если мама посмотрит в окно над раковиной, то сможет увидеть меня теперешнюю — восемнадцатилетнюю с тёмно-русыми волосами, свисающими до подбородка, карими глазами с золотистыми вкраплениями, впившимися в неё взглядом. Однако, я не думаю, что мама сделает подобное. Её тело осознаёт, что это грёзы, а не реальность, но её подсознание позволяет ей окунуться в воспоминания. Я могу встать с ней нос к носу, и она меня не заметит. Её мозг хочет жить в грёзах и предпримет всё, чтобы не покидать их.

Против осознания того, что это иллюзия.

Смотря на отца и маму сейчас, я хочу, чтобы это было по-настоящему. Я бы всё отдала, чтобы дать маме жить такой жизнью.

Но это прошлое. Очень давнее, ещё до того, как болезнь начала съедать её изнутри. До того, как я выросла. До того, как мама разработала технологию, делающую грёзы в принципе возможными. До смерти отца, ставшей её причиной для изобретения механизма грёз, чтобы она могла жить с ним в своих мыслях.

Мамины воспоминания слабеют. Дом начинает мерцать.

Я ныряю под окно, на случай, если было достаточно помех, чтобы маму выбросило из грёз. Вжавшись в дом, я складываю руки в рупор и выдыхаю в них, думая о корице.

Теплый, оглушительный аромат специи обволакивает меня, я выбрасываю руки вверх, воображая, как запах пронизывает каждый уголок маминой грёзы.

— Печенье! — слышу, как говорит мама, её голос заливается смех. Она снова погрузилась в грёзы, мерцание исчезло.

Но на всякий случай, я делаю всё, что могу придумать, чтобы придать маминым воспоминаниям ещё большей реальности. Я напеваю первые нотки папиной любимой песни, «Лунная река», песни, которую я услышала в начале грёз. Мелодия ещё долго продолжает звучать после того, как я прекращаю петь — мамина память продолжила её, усиливая грёзы. Я добавляю мои давние воспоминания о доме к её, и кухня проясняется, полная точных деталей, словно расплывчатое изображение, настраивающее фокус.

Мне кажется, что всё хорошо. Возможно, я могу покинуть грёзы, позволить маминому разуму заполонить всё остальное.

Но затем я слышу её голос. Он настолько напряжён, что я приподнимаюсь и прислоняюсь ближе, не смотря на уже ослабленное состояние грёз.

— Филип, — говорит мама, её голос опечален не пролитыми слезами. — Филип, мне кажется, это нереально. Хотелось бы мне, чтобы это было не так….но я в грёзах, верно? Ты не настоящий. Ты — лишь воспоминание.

Инстинктивно я протягиваю руку, и стена, отделяющая меня от кухни и мамы исчезает. Законы физики не действительны в грёзах. Моя мама поворачивается, но я подаюсь вперёд и держу её за голову, обращая её взор к отцу.

Я чувствую, глубоко внутри, силу. Контроль. Я могу контролировать грёзы моей мамы, словно кукловод, дёргающий за верёвочки. Я со всех сил сосредотачиваюсь на основе этого воспоминания.

Но затем я слышу всхлипывания моей мамы, и я знаю, что в этот миг она вспоминает о боли, причиняемой болезнью, и вся кухня начинает мерцать, в том числе и воспоминание о моём отце.

Нет. Я погружаюсь глубоко в себя, достигая центра моей силы, о существовании которой я не знала, и цепляюсь за каждую счастливую мысль и воспоминание, которые я сохранила о моих прежних родителях, и я представляю, как они выливаются из меня, поглощая мою маму.

Тепло, любовь, заполоняющая сердце радость, привязанность, беспорядочные поцелуи, вкус его губ, ощущение его тела, любовь, ребёнок, тихие, усыпляющие звуки, крошечные пальчики, крошечные ножки, ясные широко распахнутые карие глаза, любовь, любовь, любовь…

Я одергиваю руки в сторону. Вымышленное тело моей мамы ослабевает и расслабляется. Я проникла в её душу и вытянула её самые глубокие воспоминания, которые невозможно описать словами, воспоминания, которые являются такой же полноценной частью её, как руки и ноги. Именно они сейчас и переполняют её.

Мама оборачивается лицом к папе, и теперь я знаю, что она полностью погрузилась в грёзы, а это чувство покоя и радости ещё долгое время не будет покидать её после того, как она очнётся.

Сработало.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Теперь, уходя, я могу не опасаться; Грёзы мамы определённо действуют.

Но я оглядываюсь назад. Не могу сдержаться.

Я тоже скучаю по папе. Я скучаю по его взгляду. Мои собственные сны не настолько ярки как мамины. И даже не смотря на то, что он здесь моложе, чем я помню его, и часть волос, обрамляющих его лицо, небрежно торчат в разные стороны, что придаёт его образу беспечности, он не носит очков, а его голова покрыта большим количеством волос, это всё ещё папа.

А затем, он смотрит на меня.

— Элла! — говорит он, его голос прорезается сквозь тихие звуки воспоминания резкими, ясными нотками. — Элла. Ты должна проснуться.

Глава 10

Я дёргаюсь так сильно, что царапаюсь затылком о звуковой шлем. Я откидываю его назад, отрывая электроды от кожи, едва не порвав при этом цепочку. Моя кожа вибрирует. Я пристально смотрю на неё, испытывая трепет и ужас в то время, как моя рука дрожит, словно при землетрясении. Вибрация пронзает мою кожу, проникая в мои кости, и я чувствую, будто что-то слышу, гудение души, вырывающееся из моей плоти.

А затем я моргаю, всё успокаивается и утихает.

Я закрываю глаза трясущейся рукой, пытаясь сконцентрироваться. Галлюцинация. Моё тело реагирует на добавочные наноботы, которые я ввела в мой организм. То последнее видение было… волнительным. А это не могло произойти. Грёзы нереальны. Меня на самом деле не было в маминой голове. Воспоминания — это лишь электрические импульсы, посылаемые в синапсы мозга. Ни в коем случае папа не мог…. это не мог быть папа, это было лишь воспоминание о нём — он никак не мог меня видеть. Говорить со мной.

Я тяжело вздыхаю и проверяю мамины показатели, беспокоясь, что последнее видение о папе оказалось достаточно странным и жутким, чтобы повлиять на её состояние. Но она блаженно спит, по-прежнему в своих мечтах; показатели здоровья в норме и гораздо лучше, чем они были до начала процедуры.

Дверь открывается и Мисс Уайт врывается в комнату, её глаза широко распахнутые и встревожены.

— Элла! — пронзительно вскрикивает она. — Что ты наделала? — Она подбегает ко мне, замечая холодный пот, выступивший на моей коже.

— У меня получилось, — говорю я, осознавая, что сейчас произошло.

— Ты в порядке? — Мисс Уайт игнорирует мой ответ, проверяя показатели здоровья на моём наруче. — Где твоя мама?

Я высвобождаю запястье и беру её за руку, заставляя Мисс Уайт посмотреть на меня.

— У меня получилось, — повторяю я, моё лицо расплывается в улыбке. — Я сделала это!

— Сделала…что? — в её голосе слышится недоверие и беспокойство.

От панели управления доносится тихое пиликание, сопровождаемое красной вспышкой.

— Мама вот-вот очнётся, — говорю я, спрыгивая с кресла и отталкивая Мисс Уайт в сторону. Она поворачивает голову и смотрит в пространство между мной и вторым креслом, и мне почти хочется видеть её лицо, когда она замечает пустую ампулу из-под наноботов.

— Элла! — Она тяжело дышит, нагоняя меня.

Я подбегаю к маминому креслу грёз как раз, когда её глаза распахиваются.

— Хорошие грёзы? — Интересуюсь я, улыбаясь ей. Моя улыбка замирает. Что если она помнит то, как всё чуть было не оборвалось? Вдруг она помнит странное поведение папы?

Но затем я вижу выражении её лица, и моё сердце тает от облегчения. — Самые лучшие, — говорит она.

Я помогаю ей выбраться из кресла грёз.

— Что ты помнишь? — спрашиваю я, не смотря на то, что уже знаю ответ.

Мама сжимает мою руку.

— Мой последний счастливый день.

Она направляется вперёд, чтобы поговорить с Мисс Уайт, но я стою, словно парализованная. Её последний счастливый день. С тех пор, каждый последующий день казался жалким по сравнению с тем днём, многие, многие годы спустя.

Мамин новый андроид-сиделка, Роузи, стоит по стойке «смирно» в дверях, и мама прислоняется к ней, направляясь к лифту.

— Идёшь? — спрашивает мама, окутывающее её сияние радости, принесённое грёзами, настолько яркое, что я почти могу увидеть его.

— Нет…Мне нужно поговорить с Эллой о её стажировке, — говорит Мисс Уайт прежде, чем мне удаётся ответить. Мама окидывает меня взглядом, и я машу ей рукой, показывая, что она может идти. Как только мы слышим звук закрывающихся позади мамы и андроида дверей, Мисс Уайт оборачивается ко мне, её лицо представляет смесь гордости и злости.

— Элла! — восклицает она, её голос уже достаточно резок. — Это было очень, очень опасно!

Я вздрагиваю, моё тело помнит тот миг, когда его сжало, после чего оно и вовсе превратилось в небытие. Мне казалось, что я умерла.

— Со мной всё было в порядке, — с пренебрежением отвечаю я. — А что самое главное — это сработало.

Мисс Уайт затаила дыхание. — На что это было похоже? — пылко спрашивает она; в её глазах блестит знакомый восторг научного открытия.

— Это было потрясающе! — кричу я, кружа вокруг неё. — Я была в её грёзах! Я могла их контролировать!

Глаза Мисс Уайт округляются.

— Было похоже, будто я была прямо там, — продолжаю я. Я начинаю было рассказывать ей всё, но она поднимает руку и останавливает меня, мрачный взгляд сменяет её восторг.

— Сколько ботов ты приняла? — интересуется она.

— Лишь одну ампулу.

— Одну…ампулу?

— Это слишком много?

— Я…ты в порядке?

— Да, чувствую себя нормально. — По крайней мере, сейчас. Если я приняла слишком много, возможно, это причина того, почему моё тело отреагировало так бурно.

— Элла, это было очень безответственно. И опасно. У тебя могла быть передозировка.

— Да, но её не было.

— Но могла быть.

— Но не было. — Я пристально смотрю на Мисс Уайт. Её не касается то, что я делаю, особенно, когда это связанно с мамой.

Мисс Уайт опускается в кресло грёз, в котором не так давно была моя мама. Её плечи сутулены, кончики волос обрамляют её лицо.

— Тебе придётся подождать ещё один день, — говорит она.

— Простите? — Слова кажутся грубыми мне самой.

— Этот год стажировки был рассчитан на подготовку тебя к колледжу, а не на превращение тебя в мамину сиделку. Год почти подошёл к концу, и посмотри что ты делаешь? Ты убиваешь себя, лишь чтобы позволить твоей маме помечтать пол часа.

— Оно того стоит, — бормочу я.

Мисс Уайт хватает меня за подбородок и заставляет взглянуть на нее.

— Не стоит, — говорит она.

Я рывком освобождаюсь.

— Чего ты хочешь от меня? — спрашиваю я, практически крича. — Чтобы моя мама умерла?

Мисс Уайт не спускает с меня глаз.

— Да, — просто отвечает она.

Я резко покачиваюсь, будто она только что дала мне пощёчину.

— Не смотри так на меня, — говорит Мисс Уайт. — Я просто хочу, чтобы ты поняла, тебе однажды придётся оставить маму. Возможно, это произойдёт совсем скоро. И не стоит рисковать своей жизнью ради нескольких лишних мгновений, проведённых с ней.

— Не хочу говорить об этом, — моя челюсть сжимается.

— Эл…

— Я не хочу говорить об этом.

Мы сердито смотрим друг на друга. Мы так редко спорим. С тех пор, как папа умер, а у Акилы начался служебный год на лунной базе, остались только я и Мисс Уайт, противостоящие окружающему миру.

Мисс Уайт вздыхает и опирается о колени. — Я пришла сюда не для того, чтобы ссориться, — говорит она. — Я пришла потому, что там кое-кто ждёт тебя.

На один единственный миг мой разум возвращается к тому парню, которого я встретила в роще памяти. Он отследил меня до самого дома? Его светло-голубые глаза запечатлились в моей памяти, обжигая мой разум.

— Ты готова? — спрашивает мисс Уайт, направляясь к двери.

Глава 11

Я вскоре понимаю, что с кем бы я не встречалась, он всегда будет ждать меня в другом месте. Мисс Уайт убеждает меня, что мама может остаться одна с сиделкой андроидом, и садится вместе со мной в такси. Пока мы со свистом проносимся по Центральным Садам, я пытаюсь выпытать из неё информацию, но Мисс Уайт лишь криво улыбается.

Едем мы недолго. Авто-Такси останавливается у ограждения перед Триумфальными Башнями, главным зданием на другом конце Центральных Садов.

Я бросаю взгляд на Мисс Уайт, но она по-прежнему не отвечает мне. Мой живот нервно скручивается.

Изначально, при постройке Новой Венеции, Триумфальные Башни должны были символизировать единое государство — Объединённые Страны — возродившееся из пепла войны, словно феникс. Теперь они ещё больше напоминают пламя, когда верхушку каждой из пяти башен обрамили новым, современным стеклом. Солнцезащитное

стекло блестит, будто кристальный янтарь, излучая слабое мерцание, заметное даже при ярком свете дня. Ночью башни разливают свет тёплых сумерек почти по всему городу так, что здесь никогда не бывает полной темноты. Огромный сине-белый флаг, символизирующий ОС, шумно колыхается позади красивого мраморного фонтана на площади, протянувшейся между башнями и Центральными Садами.

Мисс Уайт расправляет её бледный, льняной пиджак и ведёт меня по площади, заполненной туристами, уличными андроидами, пытающимися продать нам соблазнительную еду, и продавцами, раздающими туристические программки. Изобилие языков проносится по воздуху, слова, которые я не понимаю, сливаются со знакомыми. Наноботы в моих ушах пытаются перевести различные языки, но это полная неразбериха, лишь отрывки и части того, что говорят окружающие, по большей части восторг о пребывании на самой высокой башне в мире, с которой можно увидеть и Европу, и Африку.

Мисс Уайт проводит меня мимо фонтана и толпы, по направлению к менее привлекательному входу. Она быстро показывает её наруч одному из охранников и нас тотчас пропускают в центральную башню и в лифт, который поднимает нас всё выше и выше. Моё сердце колотится, пока мы поднимаемся; уверена, выгляжу я ужасно нелепо. Позади меня, Мисс Уайт выглядит идеально, её белокурое волосы гладкие, её юбка-карандаш выпрямлена.

— Не переживай, — уверяет Мисс Уайт, широко улыбаясь, заметив моё беспокойство.

Дверцы лифта плавно открываются на одном из верхних этажей башни. Я иду прямо за Мисс Уайт, изучая каждую деталь.

Большинство внешних стен полностью покрыты стеклом, едва отражая мир снаружи. Мост Новая Венеция простилается почти на десять километров в длину и ширину, он заполнен небоскрёбами, городскими улицами и зданиями, но это по-прежнему мост. Из сада на крышу у моей квартиры открывается прекрасный вид на Центральные Сады и Триумфальные Башни, но мне редко удаётся уловить отблески моря — слишком много зданий. Но здесь, над вершиной самой высокой башни города, я вижу чёткие очертания границы города, и блестящие гребни волн, катящиеся по Средиземному морю. Я провожу взглядом по городской границе. Мне хорошо видно место, где мост соединяется с островом Мальта, где гладкие черты цивилизации сталкиваются с разбитыми, скалистыми окраинами дикой местности.

— Элла? — окликает меня Мисс Уайт, и я бегу вперёд, чтобы нагнать её. Перед ней возвышаются широкие, богато украшенные двойные двери. Когда я останавливаюсь позади неё, двери со скрипом отворяются.

По другую сторону стоит женщина, и у меня перехватывает дыхание.

— Чёрт возьми, не может быть, — говорю я, после чего захлопываю себе рот рукой.

Женщина улыбается.

— Приятно с тобой познакомится, — говорит она.

Я, заикаясь, бросаю ей что-что в ответ, продолжая удивлённо на неё смотреть. Это же самая знаменитая женщина в мире. Премьер Министр Хуа Янг на втором году её десятилетнего срока и, в то время как все считают её жестокой, сейчас на её розовых губах-лепестках сияет добрая улыбка, а я осознаю, что не могу отвести от неё глаз. Она была ПМ всю мою жизнь, но благоговейный страх перед ней оказывает на меня ещё большее внимание, чем её слава. Прежде чем стать ПМ она была Военным Министром, и она приложила больше усилий, чем кто-либо другой, чтобы закончить Гражданскую Войну.

Она просто-напросто герой нового мира.

Она симпатичная, но не красавица, и хотя она одета довольно просто, понятно, что гардероб у неё богатый. Её пиджак прямой и гладкий, юбка движется, словно вода, ниспадающая с её тонких бёдер. Хотя я знаю, что ей около шестидесяти, она выглядит моложе своего возраста, с её гладкими тёмными волосами, аккуратно свисающими по её плечам.

— Пожалуйста, проходи, — любезно говорит Премьер Министр Янг, отходя назад, чтобы мы могли войти в её кабинет. По щелчку её пальцев, охранники, сопровождавшие нас, исчезают — некоторые, назад в соседнюю комнату, некоторые за двери, которые закрываются с глухим стуком. Мисс Уайт касается моего плеча, легонько подталкивая меня к мягким креслам напротив маленького круглого столика. Премьер Министр Янг садится первой, затем Мисс Уайт усаживает меня, прежде чем самой занять своё место.

Премьер Министр наливает нам чай, добавляя дольку лимона и щепотку сахара в свой. Я беру чашку, но я слишком взволнована, чтобы пить, поэтому оставляю её на столике у моих колен. Мои глаза не отрываются от Мисс Уайт. Когда она сказала, что нам назначена встреча с кем-то, я и подумать не могла, что она имела ввиду её.

— Полагаю, тебе любопытно, почему я попросила Джейдис привести тебя ко мне, — говорит ПМ Янг.

Я молча киваю. Кажется, будто моё лицо горит. ПМ Янг смотрит на меня так, словно я предмет её внимания на все сто процентов, а это приводит в замешательство.

ПМ Янг наклоняется вперёд, её лицо озадачено.

— Мне следовало предупредить тебя.

Слова так сильно напоминают сказанное мне ранее тем парнем в саду, что я слишком удивлена, чтобы говорить.

— Технология твоей мамы…революционная.

Улыбка закрадывается на моё лицо. Я горжусь моей мамой и её работой.

— Но, — продолжает Премьер Министр, — она также очень опасна.

— Опасна? — спрашиваю я. Что же опасного в том, что люди возрождают их воспоминания?

— Я прочла опубликованное исследование твоей мамы. Кажется, люди могут неправильно это использовать. Пока что этого не произошло, но теоритически возможно, что кто-то может войти в грёзы другого человека…

— Это больше не теория, — прерывает её Мисс Уайт.

Тишина в комнате кажется материальной, словно змея она извивается вокруг нас. ПМ Янг медленно поворачивает голову к Мисс Уайт.

— Элла сделала это. Сегодня днём.

ПМ резко оборачивается ко мне.

— Это правда? — спрашивает она, её голос на грани срыва.

Я сгибаю руки на коленях.

— Я… да.

Её взгляд настолько напряжённый, что я чувствую, будто она просверлит меня им.

— Что ж. — Премьер Министр встаёт. она звучит впечатлённой. — Тогда это всё меняет.

Глава 12

Премьер-Министр Янг встаёт, опуская чашку с чаем, и пересекает кабинет по направлению к стеклянной стене, открывающей превосходный вид на Средиземное Море. Но, когда Премьер-Министр касается её, на стекле отображается интерфейсный модуль. Окно постепенно становится матовым, скрывая небо и море на другой стороне, и на нём вспыхивают дюжина или более изображений. Файлы, содержащие текст слишком маленького размера, чтобы я могла прочесть его с моего места, изображения военной базы, людей, которых я не знаю.

В центре, тем не менее, находится изображение моей мамы.

Премьер Министр касается голограммного лица моей мамы и перемещает изображение в верхний угол. Под ним она располагает картинку Спа Духовных Грёз и кресла для грёз — такого же, в каком сегодня днём была моя мама.

— Твоя мама использовала её оздоровительную технологию со следующей целью, — говорит ПМ Янг. — Развлечение для богатых клиентов, которые хотят поразвлечь себя.

Она выразилась грубо; я бы не называла мамину работу так пренебрежительно. Конечно, большинство наших клиентов лишь хотят вновь пережить свои славные дни, но это не делает эту работу бесполезной.

Премьер Министр Янг касается другого изображения и увеличивает его, располагая рядом с маминой картинкой. Это пожилой мужчина с оливкового цвета кожей и тёмными волосами, седыми у кончиков. В уголках его глаз морщины, и кажется, что он вот-вот рассмеётся, хотя картинка довольно официальная.

— Это Сантьяго Беллес, Представитель Министров Испании, — говорит Янг. — Я уверена, что он связан с террористами, которые хотят разрушить Объединённые страны, и что он собирается пойти на измену.

Я пристально всматриваюсь в лицо, пытаясь разглядеть зло за его улыбающимися глазами. Он не похож на изменщика, но опять же, это всегда незаметно, пока не приглядишься.

Премьер Министр приближает изображения Представителя Беллеса и кресло грёз моей мамы. Она поворачивается, выжидающе смотря на меня.

Я смотрю на Мисс Уайт, не понимая, чего от меня ждут.

— Элла, — тихо говорит Мисс Уайт, — ты погружалась в грёзы твоей мамы. В её разум.

— Ты также можешь погрузиться в грёзы Беллеса, — продолжает ПМ Янг. — Ты можешь выяснить, под чьим влиянием он работает, насколько сильна программа террористов. У тебя есть возможность предотвратить насилие прежде, чем оно успеет начаться. Мы можем попытаться принудить его выдать нам информацию, пытать его, или пойти на что-то ещё, но от тебя ему ничего не удастся утаить, ни в том случае, если ты будешь в его голове.

Мои глаза широко раскрываются лишь при мысли об этом, и я сглатываю, подступивший к горлу, комок. Мисс Уайт пододвигается сзади меня.

— Сперва, нам нужно провести больше экспериментов, — наконец серьёзно говорит Мисс Уайт. — Нам нужно быть уверенными, что Беллес не ощутит присутствия Эллы в его грёзах, и нам нужно обеспечить её защиту.

На одно долгое мгновенье Премьер Министр Янг смеряет Мисс Уайт пристальным взглядом, и впервые я понимаю, почему люди боятся её. Ни произнеся ни слова, она поворачивается обратно к стеклянной стене и выводит на экран ещё одно изображение — видеоклип. Она увеличивает его так, что оно заполняет всю стену, после чего оборачивается, чтобы наблюдать своим холодным взглядом за мной, пока оно воспроизводится.

Я сдерживаю удивление.

Мой отец. Прямо там, в лаборатории на экране. Звук плохого качества, но я всё же могу разобрать, что там говорится. Папа говорит с несколькими учёными о сотруднике из лаборатории, которого недавно отпустили в то время, как они работают над некоторого рода химическим соединением. На заднем плане располагается ранний прототип кресла грёз — папа экспериментировал над функциями кресел, чтобы встроить в них искусственный интеллект андроидов.

Заходит другой человек. Внешне он ничем не отличается от других — среднего роста и телосложения, в лабораторном халате — но все в лаборатории замирают. Я вижу страх в глазах папы.

Только-что зашедший мужчина медленно поворачивается по кругу, осматривая каждого учёного по очереди. Затем его взгляд улавливает видео камеру; Он должно быть знает, где именно она находится. И только, когда его взгляд сталкивается с моим, я понимаю, что это не человек.

Это андроид.

— Это предупреждение, — объявляет андроид.

А после, взрывается.

Экран становится белым.

Желчь подступает к моему горлу, и я срочно оглядываюсь по сторонам, не сомневаясь, что меня сейчас вырвет.

Я только что видела смерть моего отца.

Мисс Уайт постукивает меня по спине, убирая с моего лица мокрые волосы.

— В самом деле, Хуа, тебе не нужно было показывать ей это, — говорит она, сердито глядя на Премьер Министра.

Премьер Министр Янг приседает возле меня, заглядывая мне в лицо.

— Прошу прощения, — говорит она. — Я думала, ты знала.

— Конечно же я знала, что его убили, — бросаю я. И я знала как. Гроб моего отца был короче, чем должно быть; после взрыва удалось лишь собрать останки его тела. И хотя я знала, что бомбу подложили террористы, мне не доводилось думать о чем-то большем, чем о смутной догадке, что это была группа неизвестных людей.

Я бросаю взгляд на голографическое изображение Представителя Беллеса.

— Мне нужно, чтобы ты поняла, — говорит ПМ Янг. Тон её голоса спокойный, но непреклонный. — Мне нужно, чтобы ты знала, насколько опасна игра, которую мы ведём. Поскольку…

— Нет, — прерывает её, раздавшийся на всю комнату, возглас Мисс Уайт.

Премьер Министр Янг оглядывается на неё.

— Мы должны.

— Что? — спрашиваю я.

— Нет, — повторяет Мисс Уайт. — Это слишком опасно. Она ещё ребёнок.

— Я уже понимаю, насколько это опасно, — говорю я замогильным тоном, не спуская глаз с Премьер Министра Янг. — Я видела тело моего отца после происшествия. Я понимаю.

Некоторого вида связь возникает между Мисс Уайт и Премьер Министром Янг. Но Мисс Уайт отступает, опустив голову.

— Знаешь, я служила Военным Министром Объединённых Стран прежде, чем стать Премьер Министром.

Конечно я это знаю. Её избрали единогласно; её вклад в Гражданскую Войну принёс ей победу. Она — первая Премьер Министр, которая видела поле боя, она — герой войны.

— Я изучала войну; Я жила в её время. Гражданская Война была непохожа на другие. Она была первой войной, в бою которой использовались андроиды, нанороботические бомбы. И, конечно же, уровень потерь в этой войне оказался самым высоким за всю историю человечества. И ты должна помнить, — продолжает Премьер Министр Янг с отрешённым взглядом, — что, в конце концов, всё, к чему ведёт война — это убийство людей. Мы можем делать вид, что есть что-то ещё, но это не так. — Её ясные глаза встречаются с моими. — Знаешь, какая у меня любимая война?

Я качаю головой. Не знала, что у людей есть любимые войны.

— Вторая Мировая Война, — Задумчиво произносит она. — В начале 20 века была Первая Мировая — конечно, они не называли её «Первая Мировая». Они называли её «Великая Война» или «Война, которая положит конец всем войнам». Но затем вновь собрались войска, и произошла следующая Мировая Война. Вот почему я люблю Вторую Мировую. Она случилась сразу после войны, что должна была положить конец всем последующим. Это напоминает мне о том, что война никогда не кончается. Мы не можем это прекратить.

Я удивлённо смотрю на Премьер Министра Янг, не знаю, что сказать. Война закончилась — не только та, о которой она говорит, но и Гражданская тоже. Мир наступил задолго до того, как я родилась.

Когда Премьер Министр улавливает мой взгляд, могу поклясться, она видит мои сомнения.

— Война никогда не кончается, — повторяет она, её голос теперь звучит настойчивее, не осталось и капли былой задумчивости. — И за неё всегда приходится платить. Всегда. Для некоторых, цена была непосредственной.

Она оборачивается к Мисс Уайт, которая оставалась позади нас. Премьер Министр Янг вытягивает руку, требуя… чего-то, но я не уверена, чего. Ни произнося ни слова, Мисс Уайт снимает, надетый на ней, льняной пиджак и принимается расстёгивать её белую блузку. Я шокировано смотрю на неё во все глаза, а она обнажает одно плечо.

А затем я вижу это — тонкую серебристую линию, которая отделяет настоящее тело Мисс Уайт от кибернетической руки, и она отсоединяет её, проводя через рукав и молча передавая её Премьер Министру Янг.

Я в ужасе смотрю на руку. Мисс Уайт почти никогда не снимает её, но вот она, в руке ПМ Янг, конечность, сделанная из серебра и хрома и блестящая био-смазкой. Пальцы по-прежнему шевелятся — автоматическое движение во время перезагрузки.

— Это была цена, которую заплатила Джейдис, — говорит ПМ Янг, протягивая ко мне руку Мисс Уайт. Она заплатила её в миг, когда она оттолкнула твою маму в сторону, чтобы защитить её во время Атаки Велетта.

Я сглатываю.

— Я знаю, — я произношу это тихо. Мисс Уайт спасла жизнь моей маме в тот день.

— А ты, — говорит ПМ Янг, её голос напряжён. — Ты заплатила цену ещё не появившись на свет.

Я перевожу взгляд с руки Мисс Уайт к глазам Янг. Они наполнены сочувствием, но я не понимаю. Пока она не говорит, — Я права считая, что твоя семья участвовала в Велетте?

Я опускаю глаза на пол. Премьер Министр Янг отдаёт Мисс Уайт её кибернетическую руку, но я погружена в тёмные мысли, на которые она меня навела. Сто тысяч смертей, но меня не преследуют их призраки. Меня беспокоят мои дедушки и бабушки — и мамины родители, и папины находились в городе во время взрыва. Как и мой дядя, которого я так и не увидела, брат моего отца, который был помолвлен и собирался вскоре женится. У меня могла бы быть тётя. Двоюродные братья и сёстры.

Единственная семья, которая у меня осталась — это моя мама. Вот и всё.

Премьер Министр Янг касается моего плеча.

— Цена войны всегда тяжела, и её всегда приходится платить. А некоторые не могут выплатить это цену ещё многие годы после подписания мирных договоров. Как твой отец. Ему тоже пришлось заплатить за Гражданскую войну.

— Он был убит террористами.

— Террористами, которые по-прежнему поддерживают взгляды Гражданской войны. Террористами, которые всё ещё ведут войну, которая закончилась около двадцати лет назад. — Премьер Министр пристально смотрит на меня. — Повстанцы представляют огромную опасность. Наше государство не является империей, хотя оно велико. А я не диктатор, который объединяет нации воедино, чтобы держать их в железном кулаке. Хотя, возможно, так было бы проще. Но это не так. Мы представляем республику. Огромнейшую республику в истории, но всё же — республику. Тем не менее, если нам на самом деле уготовлено быть таковыми, единым государством…

Мне трудно представить, что Соединённые Страны по-прежнему очень молоды — эта республика существовала всю мою жизнь. Но по сравнению с другими государствами, она лишь младенец, всего несколькими годами старше меня. И пока мне всегда казалось, что её состояние было стабильно, если кто-то настолько властный в правительстве, как Представитель Беллес подготавливал вероломство… что ж, я понимаю, почему Премьер Министр Янг обеспокоена.

— Возможность предотвратить войну прежде, чем она начнётся — вот, что на самом деле изобрела твоя мама. А не игрушку для богатых. Шанс сделать Гражданскую Войну той, что положит конец всем войнам.

— Но опасность, — вмешивается Мисс Уайт, пока она вновь вставляет её кибернетическую руку, сжимая при этом пальцы.

— Опасность неизбежна. Террористы знают, что технология твоей мамы существует; им не потребуется много времени, чтобы придумать способ воспользоваться ею им самим, или попытаться уничтожить её так, чтобы её не смогли использовать против них. Мы должны действовать, и быстро.

Премьер Министр протягивается ко мне, проводя ледяными пальцами по моей щеке.

— Элла, — ласково говорит она. — Они знают, что у тебя есть доступ к технологии твоей мамы. Они — люди, которые у били твоего отца. А теперь они идут за твоей мамой. И… тобой.

Глава 13

— Не нравится мне это, — говорит Мисс Уайт, как только мы возвращаемся в Спа Духовных Грёз. Она почти не говорила после того, как Премьер Министр отпустила нас, и сохраняла спокойствие всю дорогу домой на такси, но сейчас, когда мы в собственном доме, она вышагивает взад-вперёд, всплёскивая руками от волнения.

— Он меня не увидит, — обращаю внимание я. — Вторичное кресло грёз, то самое, что я использовала, находится в другой комнате. Мы лишь погрузим Представителя Беллеса в грёзы, а я проникну в них также, как это получилось с мамой и…

— Слишком много может пойти не так! — говорит Мисс Уайт. — Это слишком опасно. — Она круто поворачивается ко мне лицом. — Ты можешь честно сказать мне, что ты не боишься?

— Конечно же я боюсь! — немедля отвечаю я без лишних раздумий. Даже меня собственные слова застают врасплох, и я прикусываю губу, задумавшись.

Когда я закрываю глаза, я вижу то, как умер мой отец.

— Ты правда думаешь, что террористы придут сюда? — шепчу я.

Мисс Уайт сжимает меня в объятиях.

— Не знаю, — отвечает она. — Твоя мама хранила её технологию в секрете, даже от меня. Но если им не удастся украсть её или сделать копию… они могут попытать уничтожить её.

Я вижу, как взорвалось бомба, как всё побелело.

Я напугана. Я в ужасе.

— Мы можем уехать куда-нибудь, — предлагаю я. — Уничтожить мамино изобретение, продать здание и переехать куда-либо ещё.

Мисс Уайт усиливает хватку.

— Возможно… — говорит она, её голос затихает, но мы обе знаем, как рискованно это будет. Трудно вот так исчезнуть. Нам пришлось бы отключить наши Наручи, а это будет вызывать к нам подозрения куда бы мы не поехали. К тому же, если террористы смогли подобраться даже к кому-то столь влиятельному в государстве как Представитель Беллес, разве тяжело им будет добраться до нас? Пока моя мама жива, она представляет угрозу — даже если она уничтожит кресла грёз, она по-прежнему сможет сделать новые.

И мы обе упускаем одну важнейшую часть информации.

— Мама слишком больна, чтобы пуститься в бега, — говорю я, отстраняясь от Мисс Уайт. — И мы не можем рассказать ей об этом.

— Но…

— Ей становится хуже. Ты сама так сказала. Мы не можем позволить ей знать об опасности.

Мисс Уайт медленно кивает.

— Ты собираешься погрузится в грёзы вместе с Представителем Беллесом? — спрашивает она. — Мы можем отказаться. Никто, кроме Премьер-Министра Янг и нас, не знает, что ты можешь это сделать. Если мы скроем твою способность, террористы могут не…

— Премьер Министр Янг сказала, что они уже представляют для нас угрозу, — возражаю я. — Мы не можем бежать и не можем скрываться. Мы должны победить их в их собственной игре.

Следующим утром я наблюдаю, как Представитель Беллес прибывает в Спа Духовных Грёз из службы безопасности в то время, как я прячусь во второй комнате грёз. У него толстое лицо, но в целом он худой и высокий. Кажется, он нервничает. Он и понятия не имеет, как сильно ему стоит беспокоится.

Премьер-Министр подстроила всё так, что Представитель Беллес «выиграл» купон на несколько посещений в Духовный Спа. К счастью, даже если террористы и знают, что мамина технология может быть использована для слежения, Представитель Беллес не в курсе этого. По крайней мере он не выглядит подозрительным, а Мисс Уайт мастер с лёгкостью набирать клиентов.

Когда они заходят в комнату грёз, я начинаю подготавливаться. Пока Мисс Уайт даёт представителю дозу лекарства грёз, цепляя электроды к его коже и загружая системный интерфейс с помощью его наручКОМа, я же делаю то же самое в потайной комнате, подсоединённой электропроводами к креслу грёз представителя.

Дверь в мою комнату открывается, и заходит Мисс Уайт. Она изучает кресло, проверяя устройство подо мной, чтобы убедится, что я хорошо подсоединена и готова к грёзам.

— Только скажи честно, что ты в порядке, — просит она, в её глазах застыло беспокойство.

Я не утруждаюсь, чтобы ответить; Просто опускаю электрошлем на голову. Мисс Уайт нажимает на кнопку, и ярко-зелёное облако лекарства грёз вспыхивает прямо перед моими глазами.

Я опускаю веки и чувствую тяжесть в голове, меня начинает затягивать в сон. В этот раз никакой боли — к счастью — но темнота в моих глазах сменяется ярко-белым светом, и я чувствую мгновение небытия перед тем, как мир — мир в мозгу Представителя Беллеса — начинает проявляться.

Я стою посреди войны.

На один миг. Я замираю в ужасе от всего этого. Гражданская Война была более двадцати лет назад, и я конечно видела цифровые документы на эту тему, но я никогда… Мне никогда не доводилось побывать среди неё. Жить в её время.

Не думала, что войны такие пыльные. Воздух пропитан пылью, кружащими потоками едкого дыма и разрухи. Я кашляю, задыхаясь. Это нереально, напоминаю я себе. Это нереально. Я закрываю глаза, сжимая их так сильно, что тьма под веками въедается в мой мозг. Когда я открываю их, на мгновение мне удаётся разглядеть видение, которое Представитель Беллес пытается увидеть — пожилой человек и апельсиновая роща — но затем взрывается бомба, и остаётся только война.

Сейчас Представитель Беллес зациклился на мысли о войне. Он не может перестать думать о ней. Это всё страх внутри него, заглушающий каждую другую мысль. На самом деле, это похоже на то, как моя мама не могла погрузится в грёзы из-за слишком сильной боли, причиняемой болезнью.

Ужас подступает к моему горлу, словно паук, пытающийся выползти из моего рта. Я могла притупить мамину боль, помочь забыть о ней, потому что я тоже хотела избавится от неё. Но это? Боль Представителя Беллеса — также и моя боль. Я не могу избавить его от страха, который я разделяю с ним.

Мы оба утопаем в ночном кошмаре.

Меня охватывает паника. Что если я застряну, останусь в разуме Представителя, попав в ловушку? Что если это моя судьба, возможно, я обречена жить в аду другого человека?

Над моей головой, рассекая небо, проносится реактивная ракета, и врезается в Триумфальные Башни, наикрупнейшие здания во всем городе, являющиеся домами для всех представителей, включая Премьер Министра Янг и Представителя Беллеса. Башни были построены в форме пламени, ограненные солнцезащитным стеклом, которое блестит день и ночь, восставая из пепла Гражданской Войны. Но сейчас, в видении Представителя Беллеса, башни горят по-настоящему. Они разбиваются вдребезги, словно кристаллы, мерцая посреди разрушений.

К моим ногам падает бомба, разбрасывая расколотый булыжник дождём из каменистых осколков. Я бросаю взгляд на невзорвавшуюся бомбу — она сделана из стекла и блестит так, будто внутри неё переливается жидкое золото. Солнечное стекло. Некоторое время из колоний, находящихся за пределами солнечной системы, поступало огромное количество солнечного стекла, из которого в Новой Венеции получали нужное топливо, но после попыток использования солнечных бомб во время Гражданской Войны, его использование было строго запрещено во всех нациях. Тем не менее, это страх Представителя Беллеса, следовательно здесь оно реально.

Я слышу крики. Долгий, протяжный плачь горькой утраты. Это грёзы; они основаны на самых сильных страхах Представителя Беллеса. И его страх сейчас воплотился прямо у моих ног.

Двое детей: мальчик, нескольким годами младше меня, и маленькая девочка. Кровь тонкой струёй стекает по их лицам. Их глаза застыли, опустошенные.

Они мертвы.

Вся картина сотрясается от горечи Представителя Беллеса. Мир вокруг темнеет. Этого вполне достаточно, чтобы прервать его грёзы, так же как и боль завершает мамины.

Но в то время, как я разделяю страх Представителя перед войной, я не знаю этих детей, лежащих мёртвыми у моих ног. И это незнание напоминает мне, что всё это нереально.

Я снова закрываю глаза, сосредотачиваюсь. Я вытягиваю руки, и воздух наполняется приятным запахом на подобие цитруса. Я вызываю лёгкий бриз. Приглушаю все шумы, после чего концентрируюсь на тихом шёпоте, исходящем от кресла, в котором находится Представитель Беллес. Кругом шелестят листья. Потрескивают ветви деревьев.

Когда я открываю глаза, Сантьяго Беллес стоит перед пожилым человеком.

— Дедушка, — беспокойно говорит он. Его глаза опущены, и хотя он даже смотрит прямо на меня, я остаюсь невидима его взору. Его мозг хочет, чтобы я присутствовала в этом видении с его дедушкой. Выражение его лица смягчается, и когда он оборачивается к мужчине у апельсинового дерева, он выглядит моложе. Роща позади них полностью благоухает.

— Я участвовал в Гражданской Войне, — говорит видение пожилого человека.

Чёрт. Мне не нужно, чтобы его собственные грёзы возвращали его к кошмарам. И только я собираюсь вмешаться, как дедушка продолжает.

— Сражался за проигрывавшую сторону. По крайней мере, это то, что они мне сказали. Но я не был на чьей-либо стороне. — Предок смотрит Представителю Беллесу прямо в глаза. — Я защищал мою семью. — Он кладет свою руку на грудь Представителя Беллеса, прямо на сердце. — Нет ничего важнее семьи. Сражаешься за что-то — сражайся за то, ради чего готов умереть. Я не хотел умирать за государство, Гражданство, или Соединённые Страны. Но был готов умереть за людей, которых люблю.

Я с трудом сдерживаю смех. Именно из-за таких идеалистических подходов Гражданская Война и оказалась настолько плохой. Стоит лишь посмотреть на дыру, которая осталась на месте Валлетты, или на разрушенную арку Лазурного Окна, чтобы понять это. На старых зданиях всё ещё видны раны, нанесённые войной двумя столетиями ранее. Предотвратить ещё одну подобную войну — вот самая главная причина, по которой я залезла в мозг Представителя Беллеса.

Гораздо тяжелее исправлять грёзы незнакомого мне человека, в особенности когда это борьба против войны, но мне приходится работать с тем, что есть. Сосредоточившись на ощущениях, получаемых от окружающей среды, я усиливаю запахи, звуки музыки. Добавляю тепло испанского солнца, щебетание птиц и гудение цикад. Я перевожу внимание на дедушку, придавая ему особые черты: морщины, какие я видела на лицах старых людей, одежду, которая пахнет моющим средством, грязью и потом.

По степени того, как картина вокруг меня проясняется, я отдаляюсь от них. Разум — удивительная вещи, поражаюсь я. Мир грёз формируется на мечтах и сам по себе шире, чем небо, он может вместить не только наш собственный мир, но и всё, что только возможно и невозможно. Как только я перестаю думать, что всё это поддаётся законам физики, становиться легко превратить этот пейзаж во что угодно. Не понимаю, почему я в этом так уверена. Я просто знаю это.

Я протягиваю руку, и между мной и апельсиновой рощей возникает стена. За этой стеной я создаю такой мир, в каком хочу видеть Представителя Беллеса.

Сначала шкаф для хранения документов, затем письменный стол; мозг Представителя Беллеса — теперь мой кабинет.

Картотеки теперь редко используются — большинство записей хранятся на интерфейсе. Тем не менее, по-настоящему важная информация никогда не хранится в системе интерфейса — её копии спрятаны под замком, как, например, исследование моей мамы, которое находится в базе данных в Англии.

Разум Представителя Беллеса открывается мне, когда я выдвигаю верхний ящик. Названия подразделов просты и ожидаемы: детство, школа, семья — двое детей и любящая жена, Испания, Мальта, Триумфальные Башни. Я подбираюсь ближе — Триумфальные Башни находятся в управлении. Кампания, компромисс, обязанности, правительственные заседания.

Тайны.

Я хватаю первый же файл и кладу его на стол. Мысленно просматриваю его содержимое. Сосредоточься. Мне нужно сосредоточиться. Но в тексте полная путаница. Представитель Беллес сам не уверен в том, что он узнал — зерна его возмездия только начали формироваться.

Я достаю самую большую бумажку из файла, и на ней появляется движущаяся картинка, повторяющаяся снова и снова — Премьер Министр Хуа Янг стоит у деревянного стола, крича на незнакомого представителя министра. Она полностью добивает мужчину, сидящего перед ней, брызги слюны летят ему в лицо, когда она разрывает его на части. Постепенно, её голос срывается со злости, нехарактерной женщине, сильной, холодной, яростной.

Изображение начинает гудеть.

Я быстро переворачиваю лист обратной стороной, плотно закрываю глаза и думаю о солнечном свете, апельсинах, жужжании пчёл и о голосах двух мужчин, вспоминающих прошлое. Чем больше я фокусируюсь на чём-либо, тем больше мозг Представителя Беллеса сосредотачивается на этом, и мне нужно продержать его в грёзах довольно долго, чтобы я могла раскрыть замыслы террористов.

Я живо перелистываю документ на следующую страницу. Это электронная таблица — денег. Я просматриваю её, пытаясь найти смысл в этих числах, но не могу. Иногда мозг работает таким образом — он вспоминает о вещах в определённой форме, какую понять может только он сам. Эта таблица что-то значит для Представителя Беллеса, но не для кого-либо ещё.

Ничего не получается. Представитель Беллес может быть мятежником, но я не нашла ни единого доказательства тому, что он ключевой игрок в планах террористов. Числовая таблица может указывать на место, где повстанцы получают средства на исполнение цели… или же эти числа могут вовсе ничего не значить. Он вообще может ещё не состоять ни в какой группе; он может просто хотеть этого.

Хотя возможно, с ним пытались установить связь…

Если он знает кого-то из известных террористов, это может послужить зацепкой в их поисках. Я достаю ещё один файл из шкафа, помеченный простой надписью «Люди». Я раскрываю его на полу и, вместо того, чтобы отобразиться на листе, городская улица формируется прямо вокруг меня. Я теперь нахожусь в толпе людей, ста или даже более. Это люди из механической памяти Представителя, те, о ком он больше всего думал последнее время. Они стоят группами поодаль друг от друга, его семья в одном углу его памяти — жена и двое детей; его друзья собрались около барной стойки, попивая пиво; его знакомые представители в костюмах и деловой одежде — у длинного, полированного, письменного стола. И другие: компания школьников — часть его благотворительной работы, догадываюсь я; работники, стоящие у церемонии открытия в Мадрида; толпы обычных людей; Уличные андроиды, продающие пастиццу и медовые колечки. Девушка, готовящая ему кофе. Представительница из Бразилии, которая заигрывает с ним, когда он остаётся допоздна в своём офисе.

Парень с тёмными волосами и светлыми глазами.

Моё сердце замирает.

— Я знаю тебя, — шепчу я.

Это же парень из Садов, тот, что подошёл ко мне с предупреждением, не дав мне почтить память у могилы отца.

Когда я смотрю на него, моё сердце бьётся быстрее, дыхание становится прерывистым. Я чувствую…

Страх? Нет, это что-то другое.

Я провожу рукой перед собой, и все вокруг исчезают. Остаёмся только я, и этот парень.

Его лицо — острые формы и тени. У него самые ясные глаза из всех, что я видела. Его плечи широки, с хорошо очерченными мускулами под черной футболкой с длинными руковами. Мелькает вспышка золота — какая-то булавка — около воротника. Кожа у него загорелая, волосы темные, но он белый — нет у него темно-коричневого оттенка коренного мальтийца, как у меня. Судя по акценту, с которомы он говорил со мной ранее, он, вероятно, англичанин. Я нервно взъерошиваю свои темные волосы. Несмотря на тот факт, что это лишь отголоски в мыслях Представителя Беллеса, кажется, будто его взгляд остановился на мне, на мне одной.

Я окунаюсь глубже в разум Представителя Беллеса, пытаясь выяснить, насколько хорошо он знает этого красивого парня: имя, адрес, что угодно. Проигрывается призрачное изображение их последней встречи: юноша оглядывается украдкой, шепчет что-то слишком быстро, чтобы разобрать, передает что-то представителю Беллесу — сложенный лист бумаги, или, может, цифровой стрип, не могу понять. А пока идёт изображение из памяти Представителя Беллеса, как он берёт листок, он в неё ещё не заглядывает. Он сам не знает, что там.

Может и ничего вовсе.

Но это не похоже на пустяк. Этот юноша — этот момент — важное в памяти Представителя. Он не может его забыть, а судя по расплывчатому контуру парня, он пытался.

Я внимательнее вглядываюсь в юношу. Это не он настоящий здесь, только воспоминание о нём. Но он выглядит встревоженным, чуть ли не мрачным, я наблюдаю, как он шныряет глазами, влево-вправо. Я могу рассмотреть жилку, пульсирующую на его шее.

Жужжание наполняет воздух, и я замечаю, как толстый желто-чёрный шмель пролетает из оранжевой рощи, Грёзы Представителя Беллеса, через стену в пространство, где я работаю. Стена будто истончена — через неё я могу увидеть, как грезящий Представитель всё ещё прогуливается с дедушкой, но я знаю: у меня осталось мало времени.

Я поворачиваюсь, чтобы запечатлеть образ парня и поднимаю руку. Небольшая картотека вздымается за его спиной, я склоняюсь, чтобы выдвинуть ящик — но он даже не шевельнётся.

Заперто.

Мои брови вздымаются. Это и правда тайна, которую Представитель не хочет мне открывать. Она зарыта в глубинах его разума, и хотя я и могу выудить нужную мне информацию, Грёза уже подходит к концу, и любое действие с моей стороны разрушит связь, пробудит Представителя, и оставит меня с пустыми руками. Я отпускаю ручку ящика и вместо этого, в надежде на что-то, вглядываюсь на ярлычок.

Поперек ярлычка от руки зеленым заглавными буквами написано имя.

ДЖЕК ТАЙЛЕР.

Я поднимаю взгляд на меркнущее изображение парня, который передал Представителю тайное сообщение.

— Джек Тайлер, — шепчу я.

Изображение, которое непрерывно проигрывается, замирает. Оно застывает, воспоминание о Джеке Тайлере, держащем листок бумаги, подающемся вперёд.

А потом, невероятным образом, лицо парня поворачивается ко мне. Его голова движется пугающе, будто он одержим.

Его белесые глаза встречаются с моими…

… и я просыпаюсь.

Глава 14

Сердце щемит в груди. Я не могу выбросить из головы то, как он на меня смотрел, не только в Грёзах Представителя Беллеса, но и в реальности, когда я увидела его — Джека Тайлера — у могилы моего отца.

Я подключаюсь к системе безопасности спа, наблюдая за тем, как Представитель Беллес просыпается. Мой наруч автоматически подсоединяется к панели управления духовными спа; на сенсорной техно-фольге, плотно прилегающей к моему запястью, появляется кристально-чистое изображение.

Мисс Уайт — сама улыбка и любезность, пока она помогает ему и отводит к лифту, что ведёт к дальней части Спа Духовных Грёз. Я считаю до десяти, дожидаясь, пока он окончательно не уйдёт, а биение моего сердца нормализуется. Мне удаётся уловить часть его разговора с Мисс Уайт прежде, чем они исчезнут в лифте — он полностью доволен грёзой о его дедушке и абсолютно не знает, что я делала в его мозгу, что я вообще была в его голове.

Как только представитель уходит, Мисс Уайт поворачивается ко мне. Она молча смотрит на меня, пока я отцепляю электроды и выпрямляю кресло.

Я делаю глубокий вдох.

— Он напуган, — наконец говорю я.

— Напуган? — Вид у неё напряжённый, взволнованный.

Я киваю.

— Он боится ещё одной войны.

— Войны, за которую он в ответе. — Когда я на это не отвечаю, Мисс Уайт продолжает, — Что-то ещё?

Я опускаю глаза, потирая внезапно охваченные ознобом руки.

— Элла? — ласково зовёт Мисс Уайт.

— Просто имя, — говорю я. — Джек Тайлер.

Мисс Уайт напрягается, будто неожиданно оказавшись на краю обрыва.

— Ты знаешь его? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Просто это… странно услышать такое необычное имя, знаешь ли. Он может быть человеком, который организовал террористическую атаку, которая погубила твоего отца, поэтому это имя ассоциируется с атакой, как-то так… это придаёт всему ещё большей реальности. Понимаешь, о чём я?

— Да, — отвечаю я. У меня сводит живот. Я и не думала об этом — что Джек может быть причастен к смерти моего отца. Джек Тайлер — мой ровесник, но вполне вероятно, что он помогал организовать атаку террористов.

С губ срывается трепетный вздох. Я вспоминаю его голос, звучащий в моих ушах, то, как он смотрел на могилу моего отца, как он посмотрел на меня.

— Элла? — окликает Мисс Уайт, в её голосе звучит беспокойство. Боковым зрением я вижу, как она тянется ко мне, но её рука опускается, не успев прикоснуться ко мне.

— Я в порядке, — спокойно говорю я. — Прости… я просто…

Когда я закрываю глаза, я вижу глаза Джека Тайлера. Я чувствую бомбы, которые видел Представитель Беллес.

— Иногда, — говорит она, — я забываю, как ты ещё юна. Элла, я знаю, что это трудно. Это не та жизнь, какой должна жить девушка-подросток. Ты должна подавать документы в университеты, всё ещё быть беззаботной, ходить на свидания и вечеринки. Это мне должно быть жаль. Хотелось бы мне, чтобы у тебя было всё это.

— Это важнее, — серьёзно утверждаю я.

Мисс Уайт направляется к Триумфальным Башням, чтобы сразу доложить обо всём Премьер Министру Янг, но я просто иду в кровать. Голова пульсирует, тихое гудение вибрирует в ушах, и я лишь хочу погрузиться в небытие.

К тому времени, как я просыпаюсь, обед уже давно прошёл. Я спускаюсь вниз по коридору, удивляясь, что мама меня ещё не разбудила.

— Привет, мам, — ласково говорю я, открывая тяжёлую дверь. Квартира — как и все здания в Новой Венеции — была построена с комнатой безопасности. Город проектировали те же архитекторы, что и те, кто восстановили Мальту после Гражданской Войны, и в каждом доме было как минимум одно безопасное место. Мы переделали комнату безопасности в нашей квартире в мамину спальню — здесь есть встроенный генератор и специальная энергия и источник воды, которые мы можем использовать для устройств, отображающих показатели её здоровья.

Мама смотрит на меня с кровати. На ней по-прежнему домашний халат, её волосы тонкими, гладкими прядками обрамляют её лицо. Когда она моргает, я замечаю, что её зрачки серебристого цвета — она смотрит программу, используя глазные наноботы.

— Не могу найти одну книгу, — говорит она, наделяя меня глупой, унизительной улыбкой. — Знаешь, ту, по которой был снят фильм.

— Звёздный Титаник? — спрашиваю я. Она уже читала книгу прежде полдюжины раз, как минимум.

Она кивает и протягивает мне своё запястье. Я печатаю на её наручКОМе, находя книгу, которую она хочет, историческая драма о загадке пропажи первого межзвёздного корабля.

— Ты ведь знаешь, чем он заканчивается, — говорю я, посмеиваясь, закачивая книгу в её глазные наноботы.

— Ну, конечно, — говорит она. — Он основан на фильме «Счастливого Пути». Конечно я знаю, как всё закончится. Но я слышала, что это версия хорошая.

Я моргаю. — Да? — восклицаю я, пытаясь сохранить в моём голосе легкость. — Ты разве не читала эту историю раньше?

Мама смеётся.

— Она же только вышла, Элла, каким бы образом?

У меня сводит желудок. Симптом поздней стадии болезни Хэбба. Потеря памяти.

Я выхожу из комнаты и зову сиделку-андройд Роузи. Она записывает новый симптом маминой болезни, не показывая ни эмоции.

Я сильнее открываю дверь, пропуская её в мамину комнату.

— Позаботься о ней, — прошу я.

— Конечно, — отвечает Роузи спокойным, отрывистым голосом. — Э-то то, что я за-про-гра-ми-ро-ван-на де-лать

— Элла? — зовет мама, её голос срывается на кашель, звук трескающегося дерева. Я быстро подхожу к ней, беспомощно следя за тем, как она оседает вниз.

Она бормочет что-то, когда я укутываю её ноги в одеяло после того, как она перестаёт хрипеть.

— Что? — спрашиваю я, заставляя себя радостно улыбнуться.

— Не так долго теперь, — говорит мама, её голос — едва слышный шёпот. — И ты будешь свободна от меня.

Проходит минута прежде, чем я полностью осознаю смысл, который она вкладывает в слово «свободна». Я наклоняюсь к ней и обнимаю её так сильно, что она протестующе пищит.

— Я не хочу быть от тебя свободной.

Мой голос напряжённый и хриплый; я не хочу, чтобы она видела моих слёз. — Никогда.

Мама улыбается мне, и я подаюсь назад, внимательно изучая её лицо.

Я уже вижу прощание в её глазах.

Глава 15

Я бреду на кухню, приготавливаю себе сэндвич, просматривая сообщения на моём наруче. Я увеличиваю экран, всматриваясь в голографические иконки, крутящиеся перед глазами с помощью наноботов. Я жму на значок связи. Программа запускается, вспышки света мерцают между моими пальцами и превращаются в проектированный видео чат, парящий на уровне глаз.

— Связаться с: Акила Ксейреб, — диктую я.

Мгновение спустя перед моими глазами появляется лучшая подруга.

— Приветики, Элла! — радостно говорит она. — Тебе стало лучше?

— Не совсем, — отвечаю я и касаюсь моего кулона на цепочке — медальон в форме Колеса Фортуны. Внутри него — цифровой файл — я и Акила на Летнем Фестивале, когда нам было по восемь лет. Соединённые Страны заполонили светлячки, и мы провели пол ночи в Центральных Садах, пытаясь поймать их. Папа дал каждой из нас по медальону — мой — серебряный, её — золотой — с цифровой лентой внутри, отображающей время, когда её отец оставил их семью, и она переехала в Округ Фокра.

Акила наклоняется.

— Что случилось? — беспокоиться она.

Впервые в жизни, я не раскрываю ей мои сокровенные секреты.

Обычно я рассказываю Акс всё, но… это дело национальной безопасности, анти-терроризма. Я не могу ей этого рассказывать.

— Это касается твоей мамы? — спрашивает она.

Теперь мне будет так легко ей соврать, сказав, что все мои волнения заключаются в болезни мамы. И, конечно же, я беспокоюсь, что её состояние ухудшается, и то, что она перестаёт бороться с этим. Но не её призрак преследует меня.

— Я просто… Я выполняю новую работу в Духовном Спа, — говорю я.

— Ох, хотела бы я быть рядом, — вздыхает Акила.

При подаче документов она хотела быть интерном, как и я, но вместо этого её отобрали в военное отделение.

— Я тоже, — говорю я, голос срывается. — Но эта… эта работа. Она просто… очень напряженная.

— Что тебе нужно делать?

Я открываю рот, но не знаю, что сказать. Я не могу рассказать ей, что только что влезла в чей-то мозг — она мне ни за что не поверит, а если и поверит, то не думаю, что стоит рассказывать о таком.

Акила взволнованно хмуриться.

— Знаю, ты сейчас на военном факультете, — говорю я, — а всё, что следует делать солдату это, как правило, выполнять приказы. Но… Тебе когда-нибудь приходилось делать что-то…

После продолжительной паузы, Акила спрашивает:

— Делать что?

— То, что испугало тебя? — быстро бросаю слова я. — Я имею ввиду, что ты вооружена, и обучена, и не то, чтобы война всё ещё продолжается, но она может произойти, и ты не знаешь, что случится, и ты должна доверять людям, которые выше тебя, и ты убеждена, что они знают, что делают, но тем не менее это опасно, это по-прежнему… пугает.

Я едва не закатываю глаза, когда слышу, что говорю. Я похожа на полную идиотку. Пугает? Слова получше подобрать не могла?

— Так что Мисс Уайт обязывает тебя делать в Духовном Спа? — У Акилы такой же обеспокоенный вид, как и у меня в душе.

— Это не.. — Я проглатываю слова. Это не Мисс Уайт. Но как, черт побери, я могу рассказать своей лучшей подруге, что я исполняю приказы Премьер Министра?

Акила ругается.

— Я ненавижу то, что застряла здесь, так далеко от тебя!

— Я в порядке, Акс, в самом деле. Извини, что побеспокоила…

— Как ты смеешь, Элла Шепард! — парирует Акила. — Не смей извиняться за это! Конечно же я хочу, чтобы ты сказала мне, если вдруг что-то не так!

У меня в голове снова раздаётся гудение, а по коже проходит дрожь при воспоминании о бомбах, которые взорвались только в моих мыслях.

— Я…Мне нужно идти, — говорю я.

Акила пытается возразить, но я закрываю крышку экрана. Я не могу рассказать ей о своих проблемах, и теперь стало ещё хуже, чем, если бы я и вовсе с ней не говорила.

Она пытается перезвонить мне, но я блокирую входящий вызов. У меня нет ответов — ни для неё, ни для себя.

Мисс Уайт была права. Увидев имя Джека Тайлера в грёзах Представителя Беллеса, я поняла, насколько всё это было реальным. Папина смерть, угроза войны… это уже слишком.

Но сидеть здесь просто так, ожидая приказов от Премьер Министра Янг — ещё хуже. На самом деле, у меня лишь одна зацепка, да и не такая уж большая, но я сделаю, что смогу. Я закрываю диалоговое окно и запускаю поисковую программу.

— Джек Тайлер, — приказываю я.

К сожалению, Джек Тайлер — очень распространённое имя, начиная известным политиком, заканчивая Британским актёром 22 века. Я сужаю рамки поиска, но по-прежнему получаю слишком много совпадений, тогда я переключаюсь на поиск по фотографии, внося данные о его внешности в добавок к имени.

Вскоре я его нахожу.

Это фотография, сделанная в научной лаборатории — на фоне белой стены блестят пробирки и колбы. Джек стоит среди шести человек, все улыбаются перед чем-то, похожем на тело мертвой девушки, если не считать того, что её грудная клетка открыта, обнажая целую связку шнуров и цепей вместо крови и костей. Андроид.

Но не это заставляет меня протянуть руку и коснуться экрана, словно я могу проникнуть сквозь него и дотронуться до людей на фото.

Человек, который обхватывает плечо Джека рукой, с кривой улыбкой и смехом в глазах…

Мой отец.

Глава 16

Ведущий учёный Доктор Филип Шеферд вместе с его группой, работающие над прототипом технологии мета-функционирующего андройда.

Пока папа пытался использовать наноботов в качестве лекарства от маминой болезни Хэбба, его внимание, на самом деле, было обращено на саму технологию. Должно быть, это фото было сделано незадолго до его гибели. Я снова гляжу на изображение, рассматривая каждого.

Все люди на фотографии — за исключением Джека — погибли во время того самого террористического взрыва, что погубил моего папу.

В моём теле нарастает напряжение.

— И каковы ж были шансы, что только Джек выживет? — бормочу я. Я щурю глаза, сосредотачиваясь на его улыбающемся лице.

Я вырезаю часть фотографии и увеличиваю ее. Я пытаюсь рассмотреть Джека, но каждый раз взгляд падает на отца. Он выглядит счастливым. С каким-то чувством гордости. И его рука лежит на плече Джека, словно он его сын.

Я провожу рукой по голографическому проектированию и выделив, вырезаю отца из фотографии. И делаю то же самое с правой стороны, отделяя Джека. На голограмме он выглядит выше меня, как и в реальной жизни. Здесь его волосы другие, намного короче. Я приподнимаюсь на цыпочки, нос к носу с изображением парня, с запутанной частью в моей жизни, которую я сохранила в тайне от всех. Его пристальный взгляд, светится голографическим светом.

— Кто ты? — спрашиваю я, но мой вопрос, конечно же, остается без ответа.

Я нажимаю на фото и внимательно рассматриваю то, что прилагается к ней. Джек зарегистрирован как медик, с заметкой, что его родители являлись помощниками в Собрании Представителей.

Я возвращаюсь обратно в главный раздел, пытаясь отыскать больше информации о Джеке. И нахожу статью, написанную около года назад-нет, даже не статью. Некролог. Два государственных чиновника, работавших в Главном Отделе управления, погибли в автокатастрофе недалеко от берегов Гозо. В заметке также говорится, что выжил их сын, Джек Тайлер. Они же погибли через месяц после моего отца.

Значит он — сирота.

Как и я.

Я вздрагиваю, презирая собственные мысли. Я не сирота. У меня всё ещё есть мама. Как только могла я подумать о таком?

Я ударяю рукой по голо-дисплею, пролистывая остаток некролога. Так, что если у него трагическое прошлое? Я думаю о фото с ним и моим отцом. Возможно, Джек Тайлер поспособствовал моему трагическому прошлому.

Я продолжаю искать по другим параметрам, но больше информации нет. Он хорошо поработал над тем, чтобы его не было в системе — или смог стереть файлы, которые в ней были.

Я вздыхаю, разочарованная безрезультатным поиском. Я закрываю поисковое окно, но тотчас её на его месте появляется другое голо-извещение. Я вглядываюсь в него, шокировано читая слова на значке:

Открой, если ищешь Джека Тайлера.

Я проверяю информацию о файле — что бы это ни было, оно установлено прямо в мой наруч. Только я могла загрузить этот файл, или же кто-то проник в сам механизм. Это нелегко провернуть — кому-то пришлось бы либо украсть мой наруч (что невозможно, поскольку я его не снимаю), либо подсоединиться к нему, чего тоже не могло произойти, потому что никто не отсылал мне никаких прямых ссылок годами.

Голо-изображение вращается на моих глазах.

Я знаю, что не загружала этот файл. Но я также уверена, что никто другой не мог этого сделать.

Я нажимаю на голо-значёк, и он запускается, как только я его выделяю.

Загрузившись, экран освещается. Я чувствую гудение на запястье и смотрю вниз на наруч, который синхронизирует с системой интерфейса. Программа готова, объявляет она.

Программа? Программа?! Я не хочу запускать никакую программу — я только хотела посмотреть, что в этом файле. Глаза застилает дымка — программа уже подключилась к моим нано-ботам, тем, что подсоединены прямо к моим глазам. Я испуганно моргаю, прекрасно зная, что это не приведёт ни к чему хорошему, но я замираю, заметив слова, отображаемые в моим глазах.