Экспедиция в Лунные Горы

ПЕРВАЯ ГЛАВА УБИЙСТВО В ФРАЙСТОНЕ

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон скорчился под кустом на краю чащи в западном углу лондонского Грин-Парка, и обругал себя дураком. Он должен был сообразить, что потеряет сознание и приехать пораньше. Сейчас вся миссия в опасности.

Он еще мгновение полежал, пока боль в боку не ослабла, потом взял винтовку и приподнялся на локтях, направив оружие на толпу внизу. Потом скользнул взглядом по надписи на прикладе: Ли-Энфилд Модель III. Изготовлено в Таборе, Африка, 1918 г.

Взглянув через телескопический прицел, он внимательно осмотрел людей, собравшихся вокруг дороги у подножия склона.

Где же его цель?

Перед глазами все поплыло. Он слегка тряхнул головой, пытаясь прогнать странное чувство потрясения — ему опять померещилось, что он разделен надвое. Впервые он испытал его в Африке, в 1857, во время приступов малярии, потом спустя четыре года в Лондоне, уже став королевским агентом. Он думал, что победил его. Возможно. Во всяком случае сейчас их было точно двое.

Стоял полдень 10-ого июня 1840 года, и значительно более молодой Ричард Бёртон, только что выехав из Италии, пересекал Европу, собираясь поступить в оксфордский Тринити колледж.

Вспомнив себя, упрямого, самоуверенного и недисциплинированного, он присвистнул. «Слава богу, время изменило меня. Другое дело, смогу ли я вернуть его благосклонность?»

Он переводил винтовку с одного человека на другого, пытаясь найти того, кого он должен застрелить.

Был чудесный день. Джентльмены с тросточками в руках, надели легкие пиджаки и цилиндры; дамы, державшие в руках зонтики от солнца, щеголяли в шляпках и изящных перчатках. Все ждали королеву Викторию, которая должна была проехать мимо в карете.

Бёртон переводил перекрестье прицела с одного лица на другое. Где-то в толпе находился Эдвард Оксфорд, безумный восемнадцатилетний юноша, с двумя заряженными кремниевыми пистолетами под сюртуком и жаждой убийства в голове. Но Бёртон не собирался стрелять в будущего убийцу королевы Виктории.

«Черт побери!» Его руки тряслись. Лежать вот так, вытянувшись, совсем не удобно для человека его возраста — сорок семь лет — но, еще хуже, один из людей премьер-министра, Грегори Хэйр, сломал ему два ребра. Как будто в бок нож воткнули.

Он осторожно пошевелился, пытаясь не потревожить кусты. Было жизненно необходимо остаться невидимым.

Его внимание привлекло лицо. Круглое, украшенное большими усами — надменность обладателя можно было пощупать руками. Бёртон никогда не видел этого человека раньше — по меньшей мере в таком виде — но знал его: Генри де ля По Бересфорд, 3-ий маркиз Уотерфордский, которого многие называли «Безумный маркиз». Он основал влиятельное движение либертинов, проповедавшее освобождение от социальный уз и страстно противопоставлявшее себя технологическому прогрессу. Спустя три года Бересфорд возглавит отделившуюся от движения группу радикалов, «развратников», чья анархистская философия бросит вызов сложившемуся социальному порядку. Маркиз верил, что человеческий род препятствует своей собственной эволюции; что каждый индивидуум способен стать сверхнатуральным человеком, свободным от любых ограничений, вроде совести или неуверенности в себе — существом, способным иметь все, что захочет. Очень опасная идея — и Великая война доказала это Бёртону — но именно сейчас Бересфорд его не волновал.

— Я разберусь с тобой через двадцать один год, — прошептал он.

В парке послышались отдаленные ликующие возгласы. Ворота Букингемского дворца открылись и оттуда появилась королевская карета.

— Давай! — прошептал Бёртон. — Где же ты?

Где же человек, которого он собирается убить?

Где Джек-Попрыгунчик?

Он прильнул к прицелу. Через линзы он видел совершенно непонятную сцену. Формы, движения, тени, глубокие цвета; все по отдельности они отказывались сливаться в общую картину. Мир разлетелся на части, и он сам, расколотый, валяется среди обломков.

Мертв. Очевидно он мертв.

Нет. Хватит. Так не годится. Не сдавайся. Только не это.

Он закрыл глаза, вонзился ногтями в ладони и оттянул губы назад, оскалив зубы. Усилием воли он нащупал отдельные куски себя и начал соединять их вместе, пока:

Фрэнк Бейкер. Меня зовут Фрэнк Бейкер.

Хорошо. Вроде более знакомо.

Он почувствовал запах бездымного пороха. В уши ворвался шум. Стало жарко.

Фрэнк Бейкер. Да. Имя выскользнуло изо рта в ответ на вопрос врача.

— И кто вы такой, мистер Бейкер?

Странный вопрос.

— Наблюдатель.

Такой же странный ответ, появившийся из ниоткуда, как и его имя, но переутомленные медики им удовлетворились.

Заклинание небытия продолжилось. Лихорадка. Галлюцинации. Потом восстановление. Они предположили, что он из Корпуса гражданских наблюдателей, и отдали его под опеку маленького человека с писклявым голосом, сейчас стоявшего рядом.

Что еще? Что еще? Что я ищу?

Он открыл глаза. Стемнело.

Он осознал, что раздавил что-то в кулаке, открыл ладонь, посмотрел на нее и обнаружил, что держит лепесток красного мака. Он чувствовал, что это важно, но не знал почему, и сунул его в карман.

Сдвинув на затылок железную каску, он вытер пот со лба, поднял конец перископа над краем траншеи и опять посмотрел через видоискатель. Слева от него гребень раздутого солнца смешивался с дрожащим от жары горизонтом; впереди, в наступавших сумерках, семь высоких длинноногих арахноидов бежали по ничейной земле, заросшей красными камышами. Из их выхлопных воронок валил дым, белой колонной поднимавшийся в потемневшее фиолетовое небо.

Сенокосцы, подумал он. Пауки-сенокосцы, выращенные до невероятных размеров евгениками из фракции технологистов. Нет, подожди, не евгениками — евгеники воют на стороне врага — наши называют себя генетиками. Арахноидов выращивают, убивают, вынимают внутренности, а потом инженеры наполняют их паровыми машинами.

Он посмотрел на машины более внимательно, и заметил детали, которые показались ему отличающимися — но от чего? Ну, например, пулеметы Гатлинга, висевшие под их маленькими туловищами. Бейкер ожидал, что там будут сети с грузом. Они поворачивались, сверкали и вспыхивали, посылая свинцовый град в немецкие траншеи, их металлический лязг почти тонул в пыхтении двигателей. Сенокосцы были обшиты броней, и каждый водитель не сидел на сидении, втиснутом в опустошенное тело, но располагался на чем-то вроде седла над ним, и, значит, пространство внутри панциря было наполнено значительно более мощными машинами, чем... чем...

С чем я сравниваю их?

— Впечатляющее зрелище, верно? — спросил звонкий голос.

Бейкер прочистил горло. Он еще не был готов с кем-нибудь общаться, несмотря на смутное подозрение, что уже так и делал, что он и маленький человек рядом с ним говорили несколько минут назад.

Он открыл рот, собираясь что-нибудь сказать, но его опередили: — Если бы я был поэтом, я смог бы найти подходящие слова, но для обыкновенного журналиста это чересчур тяжело. Как, ко всем чертям, я опишу эту внеземную сцену? Любой, кто не видел этого своими глазами, подумает, что я пишу научную фантастику. Возможно они назовут меня новым Жюль Верном.

Думай! Давай! Собери вместе слова этого парня. Обкатай их на языке. Угадай их значение.

Он вдохнул поглубже, когда память начала пробуждаться. Он лежит на кровати в полевом госпитале. В его руках газета. Он читает репортаж, написанный этим низеньким толстым парнем.

Да, так и есть. А теперь говори, Бейкер. Открой рот и говори!

— Вы справитесь, — сказал он. — Недавно я читал одну из ваших статей. У вас редкий талант. Кто такой Жюль Верн?

Маленький человек сузил глаза и внимательно поглядел для него, пытаясь через полумрак разглядеть его лицо.

— Французский писатель. Убит во время падения Парижа. Вы не слышали о нем?

— Быть может, — ответил Бейкер, — но, должен признаться, я помню так мало, что почти ничего не соображаю.

— А, да, конечно. Обычные последствия контузии или лихорадки, а вы пострадали от них обоих. Но, все-таки, почему вы оказались в областях озер?

Областях озер? Они — они в Африке! Это Африка!

— Не имею даже смутного понятия. Мое первое воспоминание — носилки. Следующее — я здесь, и врачи тыкают в меня пальцами.

Журналист хрюкнул и сказал: — Я тут поспрашивал кое-кого. Люди из Корпуса наблюдателей нашли вас на западном берегу озера Укереве, на краю Кровавых джунглей. Опасное место — немцы там так и кишат. Вы были без оружия, и на голове у вас сверкал странный иероглиф, похоже только что вытатуированный, и вы болтали без перерыва, как сумасшедший.

Иероглиф?

Бейкер сунул руку под каску и пробежал пальцами по коротким волосам. На черепе обнаружились зажившие рубцы.

— Ничего не помню.

Не помню. Не помню. Не помню.

— Наблюдатели хотели взять вас в Табору, но дорога на юг кишит ищейками, и они пошли на восток, пока не наткнулись на батальоны, собравшиеся здесь. Во время перехода вы то были без сознания, то приходили в себя, но не настолько, чтобы рассказать о себе.

Внезапно корреспондента прервало громкое «Улла! Улла!» сирены. Один из сенокосцев подавал сигнал, что попал в беду. Журналист опять повернулся к перископу, Бейкер последовал его примеру.

Одна из гигантских машин зашаталась. Вокруг ее ходулеобразных ног обвились красные усики, тянувшиеся к водителю, сидевшему высоко над землей. Человек отчаянно дергал рычаги управления, пытаясь стряхнуть с машины извивающееся растение. Не получилось. Сенокосец все больше и больше кренился влево, потом упал, прямо в плотоядные камыши. Сирена взвыла в последний раз и замолчала. Водитель выкатился из седла, попытался встать, упал и заметался. И закричал, когда стручок растения взорвался под его весом и опрыскал его ядовитым соком. Форма вспыхнула, плоть запузырилась и зашипела, стала слезать с костей. Меньше чем через минуту от солдата остался только голый скелет.

— Бедняга, — прошептал маленький человек. Он опустил перископ и стряхнул грязь с правой руки. — Вы видели, как вчера появился этот тростник? Я пропустил — спал.

— Нет, не видел.

— Вероятно, тонкая облачная лента, похожая на змею, появилась из-за моря и разбросала семена. Ночью растения проросли и с тех пор растут. Похоже, там сейчас не пройти. Говорю вам, Бейкер, когда речь идет о погоде или растениях, волшебники этих чертовых гуннов[1] знают свое дело. Поэтому они и смогли поставить под ружье на сотни тысяч африканцев больше, чем мы. Эти племена очень суеверны и сделают все, что им говорят, если поверят, будто ты можешь вызывать дождь и обеспечишь им хороший урожай. Полковнику Кроули очень тяжело бороться с ними — с волшебниками, я имею в виду.

Бейкер изо всех сил пытался понять. Волшебники? Растения? Управление погодой?

— Кроули? — спросил он.

Низенький человек поднял бровь.

— Бог ты мой! Похоже вас действительно здорово стукнуло. Полковник Алистер Кроули. Наш главный медиум. Волшебник из волшебников!

Бейкер не ответил.

Корреспондент в замешательстве пожал плечами и прижался к стене траншеи, когда мимо прошла цепочка солдат; и хихикнул, когда сержант, оскалившись и подмигнув, сказал:

— Держите голову пониже, джентльмены. Я бы не хотел увидеть дыры в этих дорогих касках.

Корреспондент повернулся к своему перископу. Бейкер все это время старался преодолеть чувство отстраненности.

Я не принадлежу этому месту. Я ничего не понимаю.

Он вытер рукавом рот — из-за насыщенного влагой воздуха он отчаянно потел — потом опять приложил глаза к линзам перископа.

Еще два сенокосца упали в извивающуюся флору. — Сколько людей должно погибнуть, прежде чем кто-нибудь отдаст приказ этим чертовым штукам отступить? — сказал он.

— Мы не отступим, — последовал ответ. — Это наш последний шанс. Если мы сможем захватить немецкие ресурсы в Африке, то сможем и контратаковать в Европе. Если нет, мы потерпим поражение. Так что мы будем продолжать во что бы то ни стало, даже если надежда на победу ничтожно мала. Смотрите! Еще один погиб!

Оставшиеся три сенокосца включили сирены:

— Улла! Улла! Улла! Улла!

— Ужасный шум, — продолжал журналист. — Можно подумать, что эти чертовы пауки живые, и кричат от страха.

Бейкер слегка покачал головой.

— Строго говоря это не пауки. Пауки принадлежат к отряду Aranaea, а сенокосцы — из отряда Opiliones.

Откуда я это знаю?

Военный корреспондент фыркнул.

— Теперь они никакой не отряд — с тех пор как наши технологисты их выскребли.

Внезапно по всей британской траншее люди засвистели в свистки.

— Черт побери! Ежедневная порция спор. Надевайте маску.

Руки Бейкера задвигались без малейших размышлений: нырнули в пояс, открыли полотняный мешочек, вытащили оттуда толстую резиновую маску и надели на лицо. Теперь он и его собеседник глядели друг на друга через круглые стеклянные окуляры.

— Я ненавижу запах этих штук, — сказал более низкий человек приглушенным голосом. — И они вызывают у меня клаустрофобию. В этом дьявольском климате я задыхаюсь, надевая их. Не вернуться ли нам в блиндаж и не заварить ли чай, а? Скоро будет слишком темно и мы ни черта не увидим. Время выпить чашечку. Вперед!

Бейкер в последний раз посмотрел через перископ. Через окуляры сцена выглядела странно расплывчатой, быстро спускающаяся африканская ночь затеняла ее еще больше, но он смог рассмотреть, что над дальней стороной камышей появилось желтое светящее облако, резко выделявшееся в чернильно-черном небе. Он вздрогнул, повернулся и последовал за корреспондентом по передовой линии траншей в ход сообщения, а оттуда в один из блиндажей. Они проходили мимо солдат в масках — главным образом аскари, африканских рекрутов, многие из которых только что распрощались с детством — уныло сидевших в ожидании сигнала к атаке.

Два человека подошли к дверному проему, отдернули тяжелый занавес и вошли. Только здесь они сняли каски и маски.

— Убедитесь, что занавес вернулся на место, — сказал журналист, — он не дает спорам залететь внутрь. А я зажгу свет.

Спустя несколько мгновений фонарь «молния» осветил маленький подземный бункер: две деревянных кровати, два стола, три стула и пара сундуков.

— Фу! — проворчал Бейкер. — Крысы!

— Ничего не поделаешь. Эти маленькие чудовища повсюду. Самая маленькая из наших проблем. Через пару дней ваша красивая чистая форма будет кишеть вшами и вы будете чувствовать себя так, как будто вас едят заживо. Где этот проклятый чайник? А, нашел!

Маленький человек подошел к переносной плите и начал заваривать чай. На свету оказалось, что у него потрясающие синие глаза.

Бейкер подошел к меньшему из двух столов, стоявшему у стены. На нем стоял умывальник; на гвозде, вбитом в стену, висело квадратное зеркало. Бейкер поискал свое отражение, но, по какой-то причине, не нашел. То ли глаза не давали ему увидеть самого себя, то ли его здесь не было. Он подошел к другому столу, стоявшему в середине блиндажа, и уселся за него.

— Эти споры, — сказал он. — Что они такое? Откуда берутся?

— Более подходяще называть их А-Споры, с большой буквы. Гунны вывели гигантские грибы, евгенически измененную версию самых обычных, известных как Бледная поганка, или Amanita bisporigera, если вы, как и в энтомологии, предпочитаете латинское название. Они смертельны, как и их споры. Вдохните их, и через несколько секунд у вас начнется рвота, колики, бред, судороги и понос. Через десять минут вы умрете.

— Ботаническое оружие? Тростник, а теперь и грибные споры. Какие ужасные изобретения!

Второй человек с изумлением посмотрел на Бейкера.

— Все знают, что немцы используют оружие, основанное на растениях. И некоторых переделанных животных.

— Неужели? Прошу прощения. Я уже говорил, что почти ничего не помню. Вы упоминали что-то, что назвали ищейки.

— А. Хмм. Да. Плотоядные растения. Одни из первых, разработанные немцами. Первоначально — военный транспорт, использовавшийся по всей Африке. А потом они неожиданно мутировали и сожрали водителей, а это, каким-то образом, привело тому, что они приобрели зачатки интеллекта. В результате они быстро распространились по всей Африке и представляют угрозу обеим сторонам. Если увидите такого, и в ваших руках нет огнемета, бегите изо всех сил. Больше всего их в областях озер, где вас нашли.

— Журналист на мгновение замолчал, потом добавил: — Я не понимаю, почему ваша память так сильно повреждена. Как вы себя чувствуете, физически?

— Довольно слабым, но мне уже лучше, и офтальмия почти прошла. В госпитале я пришел в себя, но почти ничего не видел. Эта подлая болезнь треплет меня время от времени, начиная с Индии.

— А, вы были в Индии?

Бейкер нахмурился и потер подбородок.

— Не знаю. Всего лишь прыгнуло в голову. Да, мне кажется, был.

— Индия, ну надо же! Вы не должны были из нее уезжать. Может оказаться, что там останется последний бастион цивилизации на этой кровавой планете. Вы там присоединились к Корпусу?

— Наверно.

Далекий грохот, потом еще и еще. Земля задрожала. Журналист взглянул на потолок.

— Артиллерия. Гороховые снаряды. Бьют из окрестностей Дар-эс-Салама.

«Производное от бандар эс-салам, насколько я понимаю. Ирония. Означает Гавань мира» прошептал про себя Бейкер, а вслух сказал:

— Мне знакомы этот ландшафт и климат. Мы находимся на юг от Занзибара, да? Быть может это деревня, которая называется Мзизима?

— Ха! Мзизима и Дар-эс-Салам одно и то же, Бейкер! Невероятно, что в таком незначительном месте началась гибель Британской империи, и мы как раз в нем.

— Что вы хотите сказать?

— Ну, все считают, что Великая война началась именно здесь. Неужели вы и это забыли?

— Да, боюсь, что да. В Мзизиме? Но как? Это же, как вы и сказали, совершенно незначительное место!

— Но вы помните, по меньшей мере, чем был Дар-эс-Салам?

— Я помню только скопище жалких хижин-ульев.

— Так оно и есть. Но около пятидесяти лет назад там появилась группа немецких наблюдателей. Никто не знает, как они туда приехали, или что там произошло в точности, но, так или иначе, там разгорелось сражение между ними и Аль-Манат.

— Доисламской богиней судьбы?

— Она и есть, черт побери! Но не та же самая, старина. Аль-Манат — предводительница банды женщин-партизанок. Ходили слухи, что она была англичанкой, но ее настоящее происхождение так и осталось тайной — одна из самых больших загадок истории. В любом случае конфликт разросся, Британия и Германия послали сюда войска, и Мзизима стала оплотом Немецкой Восточноафриканской Компании. Schutztruppen — Колониальные войска — были сформированы здесь сорок лет назад и это быстро расширило колонию. Ее переименовали в Дар-эс-Салам и с тех пор город бурно развивается. Но ничего, в этот уикенд наши ребята все поставят с ног на голову.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, друг мой, что в субботу крейсеры Его Величества Пегас и Астрея разбомбят город до основания.

Снаружи прогремело несколько мощных взрывов. Потом еще и еще. Земля тряслась не переставая. Бейкер нервно огляделся.

— Зеленый горошек, — прокомментировал его компаньон.

— Вы хотите сказать, что весь этот шум производит горох?

— Да. Снаряды с ним ударяются о землю, как большие пушечные ядра. При ударе они выбрасывают желтые горошины, которые взрываются и посылают отравленную шрапнель во всех направлениях. Они убили миллионы наших парней в Европе, но, к счастью, в Африке эти растения не растут.

Пальцы Бейкера вцепились в край стола. Журналист попытался успокоить его.

— С нами ничего не случится. Им понадобится век, чтобы накрыть весь район. И, конечно, мы нестроевые — нам можно спрятаться здесь, мы же не солдаты. Мы в безопасности, если, конечно, одна из этих чертовых штук не свалится прямо на нас, а это очень маловероятно.

Он поставил чайник на плиту и, пока чайник закипал, они сидели молча, слушая артиллерийский обстрел. Потом он опустил несколько чайных листьев в металлический котелок, залил их кипятком и проворчал:

— Порции все меньше.

Бейкер заметил, что компаньон не спускает с него глаз. Бейкер почувствовал непреодолимое желание спрятаться от света, но бежать было некуда. Он беспомощно смотрел на корреспондента, и тут лицо маленького человека буквально взорвалось сменявшими друг друга эмоциями: любопытство, тревога, осознание, недоверие, шок.

Тем не менее журналист молчал, пока чай не заварился, потом разлил его по оловянным кружкам, добавил молока и сахара, протянул одну кружку Бейкеру, уселся, выдул пар из своей, и только потом, громким голосом, перекрикивая грохот падающих снарядов, спросил:

— Старина, когда вы в последний раз брились?

Бейкер вздохнул и прошептал: «Как бы я хотел сигару!» Сунув руку в карман он вынул оттуда красный лепесток мака. Уставившись на него, он рассеянно спросил:

— Что?

— Вы совсем недавно побрились. Когда?

— Не знаю. Может быть три дня назад. А почему вы спрашиваете?

— А потому, мой дорогой друг, что щетина полностью разрушит вашу маскировку. С бородой или усами ваше лицо узнают в мгновение ока. Каждая его черточка говорит о сильном, беспощадном и властном характере. Ей-богу, эти впалые глаза! Железная челюсть! Дикий шрам на щеке!

— Что за чушь вы несете, черт побери? — грубо сказал Бейкер.

— Я говорю о полностью невозможном и совершенно невероятном — и, вместе с тем, очевидном и неоспоримом! — Журналист оскалился. Он уже кричал — обстрел жестоко бил им по ушам. — Признавайтесь! И я не приму возражений, сэр. Вы не можете быть кем-либо другим, хотя, однако, не имеет никакого смысла и то, что вы тот, кем являетесь.

Бейкер сердито посмотрел на него.

Второй человек продолжал кричать.

— Может просветите меня на этот счет? Уверяю вас, я необычайно восприимчив и сохраню тайну, если вы поставите такое условие. В любом случае редактор мне не поверит.

Взрыв чуть ли не за дверью. Блиндаж подпрыгнул. Чай пролился. Бейкер чуть не упал, выпрямился и громко сказал.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Тогда разрешите мне разъяснить себя: ваше имя ни в коем случае не Фрэнк Бейкер.

— Неужели?

— Ха-ха! Значит, вы допускаете, что вы не тот, за кого себя выдаете?

— Это имя пришло мне на ум, когда меня спрашивали, но я отнюдь не уверен, что оно правильно.

Еще один разрыв потряс комнату и Бейкер вздрогнул.

— Достаточно честно, — крикнул журналист. — Тогда давайте я себя представлю со всеми формальностями. Я представляю вам мистера Уэллса. Черт с ним. Не нужно таких формальностей. Меня зовут Герберт. Герберт Джордж. Военный корреспондент Табора Таймс. Большинство людей называет меня Берти, так что вы можете с чистой душой делать то же самое. И, поверьте мне, я не только поражен, но и счастлив познакомиться с вами. — Он протянул Бейкеру руку, которую тот машинально пожал. — Да не беспокойтесь вы так об обстреле, здесь намного более безопасно, чем кажется. Артиллерия гуннов главным образом бьет по окопам с припасами, а не по линии фронта. Они выиграют намного больше, если уничтожат наше продовольствие, а не несколько жалких аскари.

Бейкер коротко кивнул. Какое-то мгновение его рот беззвучно двигался, он продолжал глядеть на лепесток мака в руке. Потом прочистил горло и заговорил:

— Значит вы знаете меня? Мое настоящее имя?

— Да, знаю, — ответил Уэллс. — Я читал вашу биографию, видел фотографии. Я знаю о вас все. Вы — сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, знаменитый исследователь и ученый. Я не мог ошибиться. — Он глотнул чай. — Тем не менее, это не имеет смысла.

— Почему?

— Потому что, мой дорогой друг, на вид вам немного больше сорока, сейчас 1914-ый год, и я знаю, что вы умерли старым человеком в 1890-ом!

Бейкер — Бёртон — тряхнул головой.

— Тогда я не тот, о ком вы думаете, — сказал он, — ибо я не старый и не мертвый.

И в это мгновение раздался ужасный взрыв и мир закончился.

Для Томаса Бендиша мир закончился во время празднования нового, 1863-его, года. В момент смерти он был одет Мрачным Жнецом. В последние секунды жизни этот активный и искренний атеист задыхаясь произнес:

— О, Бог! О, дорогой Христос! Пожалуйста, Мария, матерь божья, спаси меня!

Позже его друзья по Клубу каннибалов дружно обвинили в этом нехарактерном для него вопле страшную боль, разлившуюся по его телу после отравления стрихнином.

Они собрались во Фрайстоне — йоркширском особняке Ричарда Монктона Мильнса — для встречи Нового года и прощального маскарада. Название «прощальный» предназначалось не Бендишу — его кончину никто не мог предположить — но сэру Ричарду Фрэнсису Бёртону и его экспедиции, которые отправлялись в Африку на этой неделе.

Во Фрайстоне, построенном во времена Елизаветы, не было бального зала, но за его окнами, заключенными в каменные амбразуры, находилось множество роскошных обшитых дубом комнат, согретых ярко горящими каминами и наполненных переодетыми гостями. Здесь собрались художники-прерафаэлиты, ведущие технологисты, писатели, поэты и актеры, министры, сыщики из Скотланд-Ярда и члены Королевского географического общества. Присутствие нескольких высших офицеров из Его Величества Воздушного Корабля Орфей, а также замечательных женщин, среди которых находились мисс Изабелла Мейсон, сестра Садхви Радхавендра, миссис Ирис Энджелл и знаменитая женщина-евгеник — ныне генетик — сестра Флоренс Найтингейл, превратило маскарад в один из тех многолюдных званых вечеров, которые так прославили Монктона Мильнса.

Бендиш, в черном плаще с капюшоном и маской-черепом, провел последние минуты жизни в курительной, счастливо дурачась с греческим богом Аполлоном. Миниатюрный огненно-рыжий олимпиец (поэт Алджернон Чарльз Суинбёрн), завернутый в тогу, с лавровым венком на голове и стрелой Эрота с золотым наконечников на поясе, стоял около эркера вместе с персидским царем Шахрияром, Оливером Кромвелем, Арлекином и рыцарем; они же сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, военный министр сэр Джордж Корнуэлл Льюис, Монктон Мильнс, и технологист, капитаном Орфея, Натаниэль Лоулесс.

Суинбёрн взял бокал бренди у проходящего официанта, одетого, как и все остальные слуги, в венецианский костюм Medico della Peste[2] и маску длинноклювой птицы, отпил глоток, поставил бокал на столик рядом и, повернувшись к капитану Лоулессу, сказал:

— Вам не кажется, что команда слишком велика? У меня создалось впечатление, что для мотокорабля достаточно семь или восемь человек — или нет?

— Считая меня самого, — ответил капитан, — на борту двадцать шесть человек, и это еще не полный состав.

— Клянусь шляпой! И чем же, черт побери, они все занимаются?

Лоулесс засмеялся и прищурил бледно серые глаза; его прямые и белые как снег зубы были даже белее его аккуратно подстриженной бороды.

— Не думаю, что вы уловили настоящий размер Орфея, — сказал он. — Это самая большая летающая машина мистера Брюнеля. Настоящий титан. Ручаюсь что завтра, когда вы ее увидите, у вас захватит дух.

К группе присоединился технологист Дэниел Гуч. Как всегда, он надел упряжь с двумя дополнительными механическими руками. По мнению Суинбёрна инженер должен был переодеться в гигантского насекомого. Однако, на самом деле, Гуч оделся русским казаком.

— Он действительно великолепен, мистер Суинбёрн, — сказал он. — И роскошен. Предназначен для круизов. Он понесет экспедицию, запасы, все ваши средства передвижения — и останется наполовину пуст.

Бендиш, стоявший спиной к поэту и споривший с Чарльзом Брэдлафом, — одетым Диком Турпином — тайком взял стакан бренди со столика. Он просунул его под маску, осушил одним глотком и правым глазом подмигнул Брэдлафу.

— Все ли позиции в экипаже заполнены? — спросил Бёртон. — Я слышал, что не все прошло гладко.

Лоулесс кивнул.

— Лига трубочистов прислала нам двоих чистильщиков воронок, но они оказались слишком молоды и недисциплинированны. Эти малые затеяли глупые игры в вентиляционных трубах и здорово повредили их. Я их тут же уволил. — Он обратился к Гучу, являвшемуся главным инженером корабля. — Насколько я понимаю, замена присоединится к нам в Баттерси?

— Да, сэр, вместе с новой трубой от Лиги. — Одна из его механических рук нырнула в карман пиджака и вернулась с записной книжкой. Посмотрев в нее, он добавил: — Их имена — Уильям Корниш и Тобиас Треднидл.

— Мальчишки?

— Корниш моложе, сэр. Вероятно мистер Треднидл относительно старше, хотя я ожидаю, что он будет весьма мал ростом, как и все они.

Не в силах остановиться, Гуч посмотрел сверху вниз на Суинбёрна, который в ответ показал ему язык.

— Мастер-трубочист, несомненно, — предположил Бёртон. — Скорее всего, Жук пытается объединить их Братство с Лигой. — На мгновение он замолчал, потом добавил. — Где-то я уже слышал это имя, Уильям Корниш.

— От меня, — высоким писклявым голосом ответил Суинбёрн. — Я его знаю. Прекрасный юный проказник, вот кто он такой, очень любит проводить вечера на кладбище, пытаясь поймать воскресенца или пару! — Он протянул руку к своему стакану, поднял его к губам, недоверчиво взглянул, еще раз и прошептал. — Ко всем чертям! — Он махнул рукой официанту.

— Воскресенцы? Жук? Трубы? Бог мой, о чем вы говорите? — воскликнул Корнуэлл Льюис.

— Жук — весьма загадочный глава организации трубочистов. Мальчик. Очень умный и начитанный. Живет в камине заброшенной фабрики.

— Черт побери!

Суинбёрн взял у официанта другой стакан бренди, глотнул и поставил на стол.

— Никогда не видал Жука, — сказал он, — но я встречался с Вилли Корнишем, работая подмастерьем у мастера-трубочиста Винсента Снида. Это было в то время, когда Ричард расследовал дело Джека-Попрыгунчика. Этот Снид — ужасный большеносый увалень, на которого я имел несчастье опять наткнуться во время летних беспорядков. Я вышиб из этой свиньи дух.

— Насколько я помню, ты упал на него сверху, — поправил Бёртон друга.

Бендиш, никем не замеченный, взял стакан поэта, одним глотком выпил почти все содержимое и поставил обратно на стол.

— Ты уверен, старина, что это разумно? — прошептал ему Бредлаф. — Ты упьешься вусмерть, если не остановишься.

— Глупости, — запинающимся языком сказал Бендиш. — Я трезв как стеклышко.

Монктон Мильнс повернулся к Лоулессу:

— А что в точности делает чистильщик воронок?

— Его обычное место — посадочная площадка, — ответил аэронавт, — и он отвечает за то, чтобы дым и пар свободно выходили наружу из всех воронок корабля. Однако, в таких больших кораблях, как наш, летающих на огромной высоте, по протяженной системе внутренних труб циркулирует подогретый воздух, поддерживающий комнатную температуру в каждой каюте. Трубы достаточно широки именно для того, чтобы мальчик мог пролезть по ним, и чистильщик воронок должен очищать их от накапливающей грязи и влаги.

— Чертовски горячая и тяжелая работенка!

— Конечно. Но не сравнить с чисткой каминов. — Лоулесс обратился к Суинбёрну. — Вы, наверно, по собственному опыту знаете ужасную жизнь трубочистов. Можно сказать что те, кто получил работу чистильщика воронок, схватили фортуну за хвост.

— Не думаю, что даже такое повышение полностью оправдывает слово «фортуна», — ответил Бёртон. — Чистильщики воронок обычно эмоционально и физически изуродованы годами бедности и жестокости. Жук делает все, что в его силах, защищая своих ребят, но он не может изменить общественный строй. Улучшить жизнь трубочистов мы можем только фундаментально изменив способ распределения капитала. Мы должны поднять рабочие массы из трясины бедности, в которой они тонут со времени основания Империи.

Он посмотрел на Корнуэлла Льюиса, который пожал плечами и заявил:

— Я — министр обороны сэр Ричард. Моя задача — защищать Империю, а не исправлять то, что неправильно.

— Защищать или распространять дальше, вместе со всем ее злом, сэр?

Монктон Мильнс прочистил горло.

— Спокойнее, спокойнее, Ричард, — мягко сказал он. — Сейчас не тот случай, верно?

Бёртон закусил губу и кивнул.

— Прошу прощения, сэр Джордж — я сказал не подумав. После заговора Тичборна я очень чувствителен к такого рода вещам.

Корнуэлл Льюис открыл было рот, но его прервал Суинбёрн, внезапно заоравший:

—Что? Что? Мир сошел с ума? Как я мог вылакать свое бренди с такой скоростью? Клянусь, я едва пригубил!

Бёртон, нахмурившись, посмотрел на своего помощника.

— Алджи, пожалуйста вспомни, что ты Аполлон, не Дионис, — посоветовал он. — Попытайся регулировать количество выпитого.

— Регулировать? Регулировать? Что за чушь ты несешь, Ричард? Никто не пьет более регулярно, чем я!

Поэт ошеломленно посмотрел на пустой бокал, и потребовал у официанта новый. За его спиной Бендиш и Бредлаф с трудом подавили смех.

— В любом случае, — сказал Гуч, — когда мальчики приедут, наш экипаж будет полон. — Он вытащил лист бумаги, лежавший между страницами записной книжки. Вот полный список, сэр.

Лоулесс взял заметку, прочитал ее и одобрительно кивнул.

— Могу ли я тоже посмотреть список, капитан? — спросил Бёртон.

— Конечно.

Королевский агент взял листок и внимательно прочитал его.

Командир: капитан Натаниэль Лоулесс

Первый помощник: Уильям Сэмюэл Хенсон

Второй помощник: Вордсворт Прайс

Рулевой: Фрэнсис Г. Уэнэм

Помощник рулевого: Уолтер д'Обиньи

Штурман: Седрик Плейфэр

Метеоролог: Артур Бингхэм

Главный инженер: Дэниел Гуч

Инженер: Гарольд Бладман

Инженер: Чарльз Хендерсон

Инженер: Сирил Гуденаф

Инженер: Джеймс Боллинг

Главный такелажник: Гордон Чемпион

Такелажник: Александр Пристли

Такелажник: Винфорд Дэу

Кочегар: Уолтер Джеррард

Кочегар: Питер Этеридж

Истопник: Томас Бидл

Истопник: Гвин Рис-Джонс

Чистильщик воронок: Роналд Велберген Уильям Корниш

Чистильщик воронок: Майкл Дрейк Тобиас Треднидл

Стюард/хирург: доктор Бернаби Квайнт

Помощник стюарда/хирурга: сестра Садхви Радхавендра

Квартирмейстер: Фредерик Батлер

Помощник квартирмейстера: Изабелла Мейсон

Юнга: Оскар Уайльд

— Надеюсь, Язва оправдал мою рекомендацию? — спросил Бёртон у капитана.

— Язва?

— Юный мастер Уайльд.

— А. Подходящее прозвище — очень остроумный молодой человек. Сколько ему лет? Двенадцать?

— Пару месяцев назад он отпраздновал девятый день рождения.

— Бог мой! Совсем маленький. Сирота?

— Да. Вся его семья погибла во время ирландского голода. Он зайцем доехал до Ливерпуля, оттуда пешком до Лондона и с тех пор продавал газеты.

— Ну, должен сказать, я впечатлен его усердием. Капитану винтокорабля приходится иметь дело с невероятным количеством бумаг, и этот молодой человек в мгновение ока собрал их все, разложил по местам и постоянно обновляет. О таком я даже не мог мечтать. Более того, я заметил, что когда бы я ни сказал «торопись», он уже бежит. Я совсем не удивлюсь, если в один день мистер Оскар Уайльд станет капитаном своего собственного корабля. — Пальцы Лоулесса пробежали по бороде. — Сэр Ричард, а что с этими тремя юными дамами? Случалось, что в экипаже бывали женщины, но уверены ли вы, что поступаете разумно, взяв в экспедицию сестру Радхавендру? Африка — достаточно трудное место даже для мужчины, не правда ли? И, надеюсь, вы не забыли о чертовых каннибалах? Не сочтут ли они ее лакомым кусочком, искушением, которому невозможно сопротивляться?

— Да, действительно, условия там суровые, знаю по себе, — ответил Бёртон. — Однако сестра Радхавендра родилась в Индии и обладает естественным иммунитетом ко многим из тех болезней, которые набрасываются на европейцев в Африке. Более того, ее медицинские навыки просто исключительны. Я бы очень хотел, чтобы она участвовала в моих предыдущих экспедициях. Уверяю вас, что она будет хорошо выглядеть всю дорогу до Казеха; там я собираюсь оставить ее с нашими арабскими хозяевами, а мы, все остальные, отправимся пешком на север к тому месту, где, предположительно, находятся Горы Луны.

— А каннибалы?

Уголки рта Бёртона слегка изогнулись.

— Есть несколько племен, которые на пиру, посвященном победе в битве, едят человеческую плоть, в ритуальных целях. Однако этот обычай далеко не так распространен, как рассказывают сказки. Если вы хотите найти народ, где каждый день едят ноги или руки, вам надо отправиться на другой край света в Колувай, маленький остров на юго-востоке Новой Гвинеи. Тамошние папуасы очень счастливы, когда европейцы появляются на их обедах — и не гостями. Вероятны мы для них на вкус как свинина.

— Уф! Лично мне больше нравится каре ягненка на косточке! — ответил Лоулесс.

— Вы оставите ее с арабами? — прервал капитана Корнуэлл Льюис. — Можно ли им доверять в делах с прекрасным полом?

Бёртон раздраженно прищелкнул языком.

— Сэр, если вы верите лживой пропаганде вашего собственного правительства, дело ваше, но, несмотря на клевету, циркулирующую в коридорах парламента, я никогда не видел в арабском народе что-нибудь меньшего, чем невероятная благожелательность, вежливость и исключительное благородство.

— Я только предположил, что достаточно рискованно оставлять подданную империи в нехристианских руках, сэр Ричард.

— Христианских? Значит, вы отрицаете все открытия Дарвина? Или вы верите, что ваш бог любит некоторые народы больше, чем другие?

— Я использую это слово по привычке, как синоним для цивилизованных, — запротестовал Корнуэлл Льюис.

— Тогда я утверждаю, что вы не считаете арабов цивилизованным народом, хотя они изобрели современную математику, хирургические инструменты, мыло и духи, ветряные мельницы, коленчатый вал и великое множество других вещей; хотя они сообразили, что Земля — сфера, вращающаяся вокруг солнца за пятьсот лет до того, как ваша христианская церковь подвергла Галилея пыткам за ту же самую идею.

Министр обороны недовольно поморщился.

— Это напомнило мне, Ричард, — сказал Монктон Мильнс, — манускрипт, который мы обсуждали — персидский трактат.

— И что?

— Я нашел перевод, который ты искал. — Он подошел к Бёртону и взял его за руку. — Он в библиотеке. Пойдем, я покажу тебе. Извините, джентльмены, мы ненадолго.

И прежде, чем Бёртон смог возразить, его вытащили из группы и потащили через толпу гостей к двери.

— Что за чертов трактат? — пробормотал он.

— Необходимая выдумка, чтобы убрать тебе с поля боя, — прошипел Монктон Мильнс. — Что за муха тебя укусила? Почему ты накинулся на Льюиса как бешеная собака?

Они вышли из комнаты, прошли через гостиную, миновали маленькую толпу, собравшуюся в холле, и остановились около большой дубовой двери. Монктон Мильнс вытащил из кармана замысловатый ключ, повернул его в замке и, после того, как они вошли внутрь, тщательно закрыл за собой дверь.

Это и была его знаменитая или — как кое-кто говорил — скандально-знаменитая библиотека.

Монктон Мильнс указал на большое кожаное кресло недалеко от камина и буркнул.

— Садись.

Бёртон подчинился.

Монктон Мильнс подошел к буфету, вынул из него бутылку и наполнил два бокала. Потом подошел к Бёртону и протянул ему один.

— Сделан из Торига Насьональ, урожай 1822 года — один из лучших портвейнов, когда-либо произведенных в Португалии, — прошептал он. — Стоило мне целое состояние. Не пей его одним глотком. Смакуй его.

Бёртон поднес стакан к носу и вдохнул аромат. Потом попробовал напиток, чмокнул губами, откинулся на стуле и посмотрел на Мильнса.

— Мои извинения, дорогой друг.

— Избавь, мне они не нужны. Мне не хватает объяснения. Черт побери, Ричард, я видел тебя злым, я видел тебя проигравшим, я видел тебя бешенным от восторга и пьяным в стельку, но никогда раньше я не видел тебя таким нервным. В чем дело?

Бёртон посмотрел на свой бокал, на мгновение замолчал, потом вздохнул и посмотрел в глаза другу.

— Они делают из меня марионетку.

— Кто? Как?

— Чертовы политики. Посылают меня в Африку.

На лице Монктона Мильнса появилось удивление. — Но ты же сам этого хотел!

— Не в такой обстановке.

— Какая еще остановка? Забросай меня камнями, если ты не схватил удачу за хвост! Королевское географическое общество было решительно настроено против тебя, но Пальмерстон — сам премьер-министр! — протянул тебе руку. Ты получил шанс на Нил, возможно последний, и ни одна экспедиция не была так хорошо подготовлена и профинансирована, даже Генри Стэнли! Так почему же ты жалуешься, и твои переменчивые глаза пылают огнем? Объясни!

Бёртон оглянулся, посмотрел на стены, заставленные книжными шкафами, на эротические статуэтки, стоявшие в постаментах в нишах, одернул пиджак и смахнул пушинку с рукава, глотнул из бокала, и, недовольно, опять посмотрел на Монктона Мильнса.

— Да, верно, я давно хотел вернуться в Африку и закончить то, что начал в пятьдесят седьмом, — сказал он. — Раз и навсегда найти исток Нила. Вместо этого меня посылают найти и привезти назад чертово оружие!

— Оружие?

— Черный алмаз. Один из Глаз нага.

— Что это такое? Как алмаз может быть оружием? Я не понимаю.

Бёртон резко наклонился вперед и схватил друга за запястье. В его темных глазах зажглось пламя.

— Мы знаем друг друга много лет, — сказал он слегка охрипшим голосом. — Я могу полностью доверять тебе, ты сохранишь тайну, верно?

— Конечно. Даю слово.

Бёртон сел прямо.

— Ты помнишь, как рекомендовал мне хиромантку графиню Сабину?

Монктон Мильнс утвердительно крякнул.

— Сейчас она работает на Пальмерстона. Ее талант к ясновидению просто удивителен. Она способна в подробностях увидеть будущее — но не наше.

Хозяин дома нахмурился, глотнул из бокала, отставил его в сторону и потер рукой щеку, случайно размазав красный грим арлекина, окружавший левый глаз.

— А чье?

— Нет, ты не понимаешь. Я имею в виду не то будущее, которое ожидает меня, тебя и всех в этом мире.

— И что же это за другое будущее? — недоуменно спросил Монктон Мильнс.

Бёртон какое-то время выдерживал его взгляд, потом тихо ответил:

— Этот мир, это время, в которое мы живем, — не те, которые должны быть.

— Не те... Ричард, ты говоришь чертовыми загадками!

— Помнишь, как примерно восемнадцать месяцев назад всех охватила истерия — люди начали видеть Джека-Попрыгунчика слева, справа и посреди?

— Да, конечно.

— Это была не выдумка газетчиков. Он был настоящий.

— Шутник?

— Даже не близко. Это был человек из будущего. Он предпринял путешествие из 2202 года в 1840, чтобы помешать своему предку, которого, как и его, звали Эдвард Оксфорд, выстрелить в королеву Викторию. Его миссия закончилась сокрушительным провалом. Благодаря его вмешательству неумелая попытка убийства удалась. Она изменила историю и, более того, вычеркнула его из его собственного времени.

Монктон Мильнс неподвижно сидел с расширенными от удивления глазами.

— Он попытался сбежать с места убийства, — продолжал Бёртон, — но его странный костюм, в котором находилось устройство, помогавшее ему путешествовать по времени, был поврежден юным констеблем, которого мы с тобой хорошо знаем. На самом деле сейчас он здесь.

— К-кто?

— Уильям Траунс. Тогда ему было восемнадцать. В результате его вмешательства Оксфорда бросило в 1837, где его подобрал и выходил Генри де ла Пое Бересфорд.

— Безумный маркиз?

— Да. Во время болезни Оксфорд смутно намекал на изобретения будущего. Эти намеки и привели к основанию каст технологистов и либертинов, а также их ответвлений, что и привело нас на дорогу, целиком отличную от той, по которой нам следовало идти. История драматически изменилась, как и люди, ибо сейчас мир предлагает им такие возможности и вызовы, с которыми иначе они бы никогда не столкнулись.

Монктон Мильнс удивленно покачал головой. — Ты... ты... ты что, рассказываешь мне одну из твоих сказок из «Тысячи и одной Ночи»? — спросил он. — Надеюсь, ты говоришь не всерьез?

— Еще как всерьез! Все это — абсолютная правда.

— Очень хорошо. Я... я должен попытаться победить свою недоверчивость и дать тебе высказаться. Продолжай.

— Пойманный в ловушку в своем далеком прошлом Оксфорд начал сходить с ума. Он и маркиз — сам по себе почти сумасшедший — состряпали план, согласно которому Оксфорд должен был восстановить будущее, восстановив свою родословную. Для этого Оксфорд совершал короткие прыжки во времени, пытаясь найти одного из своих предков, несмотря на то, что уже поврежденная машина времени быстро изнашивалась. Один из таких прыжков привел его в 1861 год. К этому времени Бересфорд объединился с Чарльзом Дарвином и Фрэнсисом Гальтоном. Они решили схватить Оксфорда, завладеть его костюмом — машиной времени — и использовать его для создания отдельных историй, вылепленных так, чтобы подходило им всем, и таким образом манипулировать всеми нами. Мне пришлось убить их всех, в том числе Оксфорда, чтобы защитить мир от их безумных планов.

Потрясенный Монктон Мильнс какое-то время глядел на Бёртона. Его рот молча двигался, потом он сумел пробормотать:

— Это... это превосходит все сказки, Ричард. Все знают, что Дарвина убили религиозные экстремисты!

— Фальшивая информация, сочиненная правительством. Лучше выпей еще стакан этого великолепного портвейна. Я должен рассказать тебе еще очень многое.

Монктон Мильнс, забыв о своем собственном совете Бёртону, проглотил вино одним глотком. Взглянув на пустой стакан, он встал, подошел к буфету и вернулся с бутылкой.

— Вперед, — сказал он, наполнив бокалы.

— Графиня Сабина может видеть другую историю — первоначальную — значительно яснее, чем нашу, возможно из-за того, что никакое решение, которое мы принимает здесь, не влияет на ту. Истории достаточно разные, но есть одна вещь, которая является общей для них обоих — грядущая война. Ужасная война, которая охватит весь мир и уничтожит целое поколение мужчин. Вот почему премьер-министр хочет завладеть африканским алмазом.

— Война? Боже мой. И что он такое, этот алмаз? Почему он так важен? И как он связан с Джеком-Попрыгунчиком?

— Ты слышал о легендарных нагах? — спросил Бёртон.

Монктон Мильнс нахмурил лоб.

— Я... да... в некоторых оккультных текстах вроде говорится о них. Не были ли они некоторым видом дочеловеческой расы?

— Да. Их изображения вырезаны на Ангкор-Ват. Там они изображены как семи — или пяти — головые рептилии.

— И?

— Очень давно, когда планета была молодой, в ее атмосферу влетел аэролит — гигантский черный алмаз. Там он взорвался, разделившись на три части. Один кусок упал на Землю в Южной Америке, второй в Африке, а последний — на Дальнем востоке. Вокруг мест падений наги построили свои цивилизации. Они обнаружили, что камни обладают совершенно особым качеством: могут сохранять и удерживать даже самые слабые электрические поля, которые генерирует мозг живого существа. Используя камень, наги соединяли свои сознания вместе, образуя единый интеллект.

— Даже если что-то из этого правда, откуда ты это знаешь?

— Потом поймешь, — ответил Бёртон, потом продолжил, тихим настойчивым голосом. — Человеческая раса начала войну против нагов и полностью истребила рептилий. И алмазов больше никто не видел вплоть 1796 года, когда сэр Генри Тичборн нашел южноамериканский камень.

— Тичборн?

— Да. Он привез его домой и спрятал под своим особняком. В первоначальной истории он оставался там до времени Эдварда Оксфорда, и был обнаружен только тогда, когда снесли Тичборн-Хаус. Оксфорд разрезал большой камень на маленькие и использовал их для создания машины времени. Оказавшись в прошлом, он создал парадокс — осколки оказались в двух местах одновременно: в его костюме и, как куски целого, под поместьем. Парадокс вызвал странный резонанс между ними, дотянувшийся даже до двух еще не найденных алмазов и заставивший их испускать странный, едва слышный звук. В результате в Камбодже был обнаружен дальневосточный камень, разбившийся на семь частей много тысяч лет назад, в тот момент, когда люди победили нагов.

— У меня кружится голова, — прошептал Монктон Мильнс.

— Не только у тебя, — ответил Бёртон. — Кроме того резонанс пробудил к жизни до того спящую часть человеческого мозга — медиумные способности. Такова графина Сабина и эта русская женщина, Елена Блаватская.

— Та самая, которая в прошлом году уничтожила развратников?

— Она самая. Она украла два камбоджийских камня и, используя их, заглянула в будущее.

— В наше или другое?

— Наше. А там, в этом будущем, в 1914 году другой русский, Григорий Распутин, смотрел назад, на нас.

— Почему?

— Он предвидел, что Великая война, бушевавшая в его время, приведет к разорению и смерти его любимой России. Он решил посмотреть на события, приведшие к конфликту, и нашел их здесь, в 1860-ых.

Монктон Мильнс прищурил глаза и посмотрел на друга.

— Ты имеешь в виду нашу роль в американской войне?

— Нет. Мировая война столкнет нас с объединившимися немецкими государствами, так что, по-моему, недавний исход евгеников в Пруссию, который возглавили ботаник Ричард Спрюс и мой бывший коллега Джон Спик — вот искра, которая зажгла пламя.

— И этот парень, Распутин, заметил перебежчиков за работой? С какой целью?

— Он сделал намного большее. Он завладел сознанием Блаватской и, используя его, украл остальные камбоджийские камни и добыл южноамериканский из-под дома Тичборнов, таким образом опять изменив историю. Усилив при помощи камней свое месмерическое воздействие, он заставил рабочие классы восстать. Он намеривался — не больше ни меньше! — полностью уничтожить Британскую Империю, чтобы объединенная Германия могла выиграть Мировую войну против нас без помощи России. Как только этот кошмарный результат был бы достигнут, Россия напала бы на Германию и сокрушила ее.

— Черт побери!

— Блаватская не выжила, и заговор провалился, — продолжал Бёртон. — Я вызвал смерть Распутина в 1914-ом, за два года до его гибели от рук убийц. История опять оказалась на развилке, хотя настоящее раздвоение произойдет только через сорок один год.

Монктон Мильнс напряг челюсть и сжал кулаки. Выдохнув, он потянулся за бокалом, одним глотком опустошил его и опять наполнил. Он весь дрожал.

— Клянусь громом! — прошептал он. — Я действительно верю во все это. И где сейчас находятся камбоджийский и южноафриканский камни?

— Южноафриканский разбился на семь фрагментов, когда я победил Распутина. Они находятся у Пальмерстона. Камбоджийские вмонтированы в вероятностный калькулятор Бэббиджа.

— Неужели? И для чего?

— Во время заговора Тичборна мне помогал философ по имени Герберт Спенсер. Он умер с камнями в кармане, и его сознание запечатлелось на них. В свое время Чарльз Бэббидж создал устройство, предназначенное для работы с запечатленным в камнях сознанием. Мы вставили в него камни и поместили в моего механического слугу. Таким образом, Герберт Спенсер ожил, хотя и в форме механизма. Насколько я знаю историю нагов, сознание рептилий осталось в камнях, и Герберт может ощущать их. На самом деле я тоже, но очень смутно. Наги приходят ко мне во сне и уходят, говоря одно единственное предложение: «Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы». Именно эта мысль вела меня во время последней схватки с Распутиным.

Монктон Мильнс опять потер лицо и опять размазал грим Арлекина.

— Итак, остался ненайденным только африканский алмаз, и Пальмерстон послал тебя за ним?

— В точности. Это последний целый камень, и он должен быть могущественнее, чем его расколовшиеся двойники. Он собирается использовать Глаза и развязать тайную войну с Пруссией при помощи ясновидения, пророчества и медиумных убийств. Его цель — не дать Бисмарку объединить Германию. Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы эта экспедиция вообще не состоялась?

Он получил слабый кивок.

— Да, — раздался тихий шепот. — Вероятно ты не хочешь дать в руки Пальмерстону такую силу. Бог мой, тогда он сможет манипулировать всем миром!

— Именно это и собирались сделать Дарвин, Гальтон и их сторонники.

Монктон Мильнс какое-то время разглядывал друга.

— Клянусь святым Иаковом, не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, Ричард. Что ты собираешься делать?

Бёртон пожал плечами.

— Я должен достать камень хотя бы для того, чтобы он не попал в руки пруссаков. Я чувствую, что мой бывший партнер, Спик, тоже собирается за ним, на деньги Бисмарка. Но что я буду делать, если завладею им — не знаю. Есть и еще одно затруднение: в 1914 году у Распутина был именно африканский камень — с его помощью он исследовал прошлое. Так что я знаю, что мне суждено найти его, после чего он каким-то образом окажется в России.

Несколько минут они сидели в молчании, потом Бёртон прошептал:

— Я чувствую себя проклятой маленькой пешкой на гигантской шахматной доске.

Монктон Мильнс стряхнул с себя невеселые мысли.

— Я верю в тебя, Ричард. Иди в Африку. Сделай то, что можешь. Ты найдешь ответ, я уверен.

Бёртон вздохнул и слегка дернул головой. Только сейчас он услышал жужжание разговоров и веселый шум, наполнившие Фрайстон. Он посмотрел на себя, перевел взгляд на дуга и внезапно хихикнул:

— Бисмалла! Король Шахриар из «Тысячи и Одной Ночи» обсуждает фантастические идеи с Арлекином. Что за чертова шутка!

Монктон Мильнс улыбнулся.

— Возвращайся к гостям. Расслабься. Наслаждайся. Я присоединюсь к тебе через несколько минут. Я хочу придти в себя.

Бёртон встал и подошел к двери. Задержавшись на пороге, он обернулся и сказал: — Если Пальмерстон узнает о нашем разговоре, меня бросят в Тауэр.

— Скорее в Бедлам, — прошептал Монктон Мильнс.

— Нет. У правительства есть тайные комнаты — и тюремные камеры — под Лондонским Тауэром.

Его друг вытянул руку, как если бы хотел защититься от королевского агента.

— Ни слова больше, прошу тебя! — крикнул он. — Моя емкость для разоблачений уже переполнена.

Бёртон отпер дверь и вышел из комнаты. Пройдя через холл, он вернулся к курительную.

— Эй, капитан, — тут же позвал его Шалтай-болтай. — Где твоя восхитительна домохозяйка?

Бёртон повернулся к пухлой сказочной фигуре.

— Это ты, Траунс?

— Да, и чувствую себя абсолютной задницей, но это была мысль миссис Траунс и не думаю, что стоило поднимать шум из-за этой ерунды, тем более, что я оставляю ее на столько месяцев. Но, скажу тебе, чертовски неудобно. Дьявольски тяжело даже поднести вилку к губам, про стакан с вином и говорить нечего.

— На твоем месте я бы не жаловался. Наоборот, скинешь фунт или два.

— Если ты не против, с меня довольно! Ты прекрасно знаешь, что вся моя округлость — набивка.

— Ну, если ты так говоришь... А кем оделась уважаемая миссис Траунс?

— Матушкой Хаббард. Надо сказать, что ей почти не потребовалось переодеваться. Она рвется поболтать с миссис Энджелл, но из-за всех этих фантастических костюмов никак не может найти эту дорогую даму. Так где же она, и во что одета?

— Она оделась почтенной королевой Боудиккой[3], и сейчас, по-моему, выполняет работу твоей жены.

— Что ты имеешь в виду?

— Пошла бросить кость собаке.

— Э?

— Она спустилась на кухню за лакомым кусочком для Фиджета, хотя, как я подозреваю, на самом деле хотела сбежать от всех этих лордов и леди. Она чувствует себя не в своей тарелке, но я настоял на ее приходе. Она заслужила право хоть немного понаслаждаться жизнью после всего того, через что я провел ее за последнее время.

— И ты взял с собой чертова бассета?

— Она сделала его частью своего костюма — запрягла его в игрушечную военную колесницу, которую он везет за ней. Кстати он в высшей степени недоволен этим.

В это мгновение над общим гамом поднялся пронзительный вопль.

— Не извинишь ли ты меня? — сказал Бёртон. — Похоже, Алджи разбушевался, надо его придержать.

Он быстрым шагом пошел к эркеру. Едва он подошел к собравшейся там группе, как официант сунул ему в руку бокал с портвейном. Бёртон рассеянно поставил его на столик и повернулся к Суинбёрну, который, как сумасшедший размахивая руками, прыгал на месте вверх и вниз.

— Я трезв как стеклышко! — яростно орал поэт. — Что за несчастье! Я стал невосприимчив к алкоголю!

— Быть может из-за слишком тесного знакомства? — предположил Корнуэлл Льюис.

— Чушь! Да, согласен, мы часто встречаемся, но знакомство у нас шапочное.

В это время к ним присоединился доктор Джеймс Хант, член Клуба каннибалов. Услышав последние слова поэта, он засмеялся и объявил: — Ха, Алджи! Я скорее думаю о намного более интимных отношениях. Ты и алкоголь практически поженились!

— Вздор и чепуха! — возразил Суинбёрн. — Бессмыслица, болтовня, абсурд и трескучие фразы.

— Я бы вас арестовал, — тихо сказал кто-то рядом с Бёртоном.

Исследователь повернулся и обнаружил, что смотрит в лицо Ричарду Майену, узколицему главному комиссару Скотланд-Ярда.

— Потому что из-за меня у вас забрали четырех человек? — спросил он, подняв бровь.

— Да, — ответил Майен, неодобрительна глядя на истерику Суинбёрна. — Траунс и Честон — одни из моих лучших детективов, Кришнамёрти командует моим Летающим взводом, а констебль Бхатти скоро должен получить повышение. Откровенно говоря, я не могу позволить им целый год шляться по Черному континенту. Но что делать? Мне остается только заключить, что вы вступили в союз с лигой лондонских бандитов. Я прав, сэр Ричард? Вы убираете моих людей с дороги перед каким-то подлым заговором? Возможно вы собираетесь скормить их львам и тиграм перед тем, как взорвать Тауэр и украсть драгоценности короны?

Бёртон улыбнулся.

— Смешно, но я только что говорил о Тауэре. Но нет, и в Африке, сэр, нет тигров. Неужели лорд Пальмерстон ничего не объяснил вам?

— Ничего, кроме смутной чепухи о государственной безопасности.

— Так оно и есть.

— Зато он в самых ясных словах приказал мне обеспечить вас всем, что вы пожелаете. Я так и сделаю, конечно.

— Спасибо. Я прошу только продолжительный отпуск для моих людей, а также помощь их семьям.

— Об этом не беспокойтесь. — Комиссар глотнул вина и вздохнул. — Постарайтесь вернуть их мне живыми и невредимыми.

— Сделаю все, что в моих силах.

Они обменялись рукопожатием и Майен ушел. Бёртон протянул руку к бокалу и с удивлением обнаружил, что он пуст. Поджав губы, исследователь посмотрел на своего помощника, который все еще стучал ногами и на чем свет стоит ругал собственную трезвость. Значит, либо Суинбёрн опять напился до чертиков, либо стал жертвой чьей-то злой шутки. Потом он заметил за спиной маленького поэта Мрачного Жнеца и быстро узнал Тома Бендиша — и это объяснило все, потому что тот, антрополог и атеист, обожал издеваться над Суинбёрном — но все-таки холодная игла кольнула его в позвоночник.

— Ричард! — крикнул Суинбёрн. — Ты видел меня мертвецки пьяным больше, чем кто-нибудь другой. Сейчас я выгляжу пьяным, по-твоему?

— Алджи, ты единственный из всех людей на свете, по которым не видно разницы, — ответил Бёртон.

Поэт даже вскрикнул от отчаяния и позвал официанта.

Время шло, новогодний вечер продолжался, королевский агент переходил от группы к группе, с одними болтал, с другими спорил, и мало с кем шутил.

В четверть двенадцатого, заново наложив грим, опять появился Монктон Мильнс и согнал всех своих гостей в музыкальную гостиную, где, к удивлению Бёртона, Флоренс Найтингейл продемонстрировала неожиданное умение играть на пианино, аккомпанируя сестре Рагхавендре, чей голос произвел на присутствующих большое впечатление. Он развлекали гостей до тех пор, пока старинные часы не начали бить полночь. Тут все замолчали, и, дождавшись последнего удара, взялись за руки, Найтингейл начала хоровод, а сестра Рагхавендра запела:

Гости счастливо подхватили припев:

— Побольше кружки приготовь, — разливалась юная певица. — И доверху налей...

— Бог мой! — крикнул кто-то.

— Мы пьем за старую любовь, За дружбу прежних дней.

— О, милосердный боже! — раздался отчаянный голос.

Бёртон оглядел комнату, пока толпа ревела припев:

За дружбу старую - До дна!

За счастье прежних дней!

С тобой мы выпьем...

Песня прекратилась и музыка замолчала, когда женский голос истошно завопил:

— Пожалуйста, Мария, матерь божья, спаси меня!

Исследователь отпустил руки соседей, оттолкнул людей в сторону и бросился к камину. Несколько мужчин стояли у лежащей ничком фигуры. Бендиш! С него сняли маску-череп, и стало видно искаженное жуткой болью лицо, широко раскрытые остекленевшие глаза, изогнувшийся в гримасе ужаса рот. Четверо мужчин с трудом удерживали содрогавшееся в конвульсиях тело. Он корчился и дергался, позвоночник выгнулся, пятки барабанили по полу.

Детектив-инспектор Честон — худой жилистый человек с рыжеватыми пышными усами, закручивавшимися на концах, чьи покрытые лаком волосы разделял аккуратный пробор и обычно безукоризненно одетый, но сейчас нарядившийся одним из Трех Мушкетеров — появился рядом с Бёртоном и пробормотал:

— Припадок. Перебрал. Несдержанность.

— Нет, — сказал Бёртон. — Что-то другое. — Он стал проталкиваться вперед, пока не добрался до Монктона Мильнса, и прошипел: — Выгони всех отсюда.

Хозяин вечера растерянно посмотрел на него:

— Бог мой, и о чем я думаю? Конечно.

Монктон Мильнс повернулся к толпе и громким голосом объявил:

— Леди и джентльмены, к сожалению одному из гостей стало плохо. Пожалуйста, не могли бы вы перейти в другую комнату? Мы должны дать бедняге немного воздуха.

С выражениями сочувствия люди начал уходить.

Чья-то рука схватила Бёртона за локоть. Он повернулся и увидел доктора Джеймса Ханта.

— Сюда, — прошептал врач, и потащил королевского агента к окну, подальше от остальных.

— Что это, Джим? Бендиш, с ним все будет в порядке?

— Нет. В точности наоборот. — Хант зажал зубами нижнюю губу. На его лбу блестел пот.

— Я распознаю эти симптомы в любом состоянии, — прошипел он. — Проклятый стрихнин. Бедолагу отравили!

Бёртон почувствовал, как его колени подогнулись.

— Что?

— Отравили. Намеренно. На вечеринке человек не может выпить стрихнин случайно.

— Ты можешь спасти его?

— Ни малейшей возможности. Он умрет через час.

— Нет! Пожалуйста, Джим, возьми Флоренс Найтингейл и сестру Радхавендру и сделай все, что сможешь.

Хант сжал руку Бёртона и вернулся к умирающему. Королевский агент увидел, как дверном проеме появился Траунс и пошел к нему.

— Избавься от этого смешного костюма. Неприятности.

— Что случилось?

— Убийство, старина, убийство. Кто-то отравил Бендиша.

— Великий боже! Я... ух... я немедленно кликну свои войска. Черт бы побрал эту набивку! Помоги мне с ней, а?

Спустя несколько минут Траунс, Ричард Майен и детектив-инспектор Честон собрали гостей и весь персонал наверху, а командор Криншнамёрти и констебль Бхатти стерегли передние и задние двери Фрайстона, чтобы никто не мог улизнуть.

Изо рта Бендиша шла пена, он еще более дико дергался.

Чарльз Бедлаф, сидевший около ног друга и с ужасом глядевший, как они дергались, посмотрел на Бёртона, когда тот присел на корточки рядом с умирающим.

— Не могу поверить, — прохрипел он, и глаза его наполнились слезами. — Хант сказал, что это яд. Кто мог сделать такое бедняге Тому? Он никогда не сделал никому плохого!

— Не знаю, Чарльз. А что он делал перед тем, как ему стало плохо?

— Пел с остальными из нас. Он был довольно пьян — весь вечер он крал напитки Алджи.

Бёртон повернулся к Джеймсу Ханту. — Не мог ли стрихнин быть в одном из стаканов?

— Да, — кивнул врач. — Это невероятно горький яд, но если человек достаточно пьян, он может проглотить его не почувствовав вкуса.

— Будьте уверены, Том уже почти ничего не ощущал, — вмешался Бедлаф.

Бёртон протиснулся мимо сестры Найтингейл, смачивавшей лоб Бендишу, и положил руку на грудь умирающего.

— Том, — прошептал он.

Потом прочистил горло, встал и жестом попросил Ханта пойти за ним. Они вышли из музыкальной гостиной, вошли в курительную и подошли к столу, стоявшему около эркера.

— Скорее всего, яд был одном из них, — сказал Бёртон, указывая на ряды пустых бокалов.

— Если так, то совсем не трудно найти в каком, — ответил врач. Он взял один стакан, понюхал его, прошептал «Бренди», потом опустил указательный палец в осадок на дне и осторожно коснулся языка кончиком пальца. — Не этот.

— Ты не отравишься?

— В небольших количествах стрихнин используется как лекарство. Такая маленькая доза мне не повредит.

Хант проверил еще один бокал, потом третий и четвертый. Пятый заставил его скривиться.

— Горький. Портвейн немного смягчил горечь, но, все равно, очень горький.

— Это вино — портвейн?

— Да.

Бёртон проверил остальные бокалы, один за другим. Судя по их содержанию там находилось либо бренди, либо вино.

— Проклятье, — прошептал он. — Возвращайся к Тому. Я поговорю с тобой позже.

Он вышел из курительной и широкими шагами направился в холл, где нашел Ричарда Монктона Мильнса, Алджернона Суинбёрна и главного комиссара Майена. Они тихо разговаривали у подножия лестницы.

— Вы уверены, что это попытка убийства? — с мрачным выражением на лице спросил комиссар у Бёртона.

— Не попытка. Убийство. Противоядия нет.

— Но зачем кому-то убивать Тома? — с несчастным видом спросил Суинбёрн.

— Незачем, — ответил Бёртон. — Ошибка. Его никто не собирался убивать. В отличие от меня.

ВТОРАЯ ГЛАВА ДНО ОБЩЕСТВА И ОРФЕЙ

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ:

НЕЗАКОННО МЕШАТЬ УЛИЧНЫМ КРАБАМ!

Те, кто загораживают путь Уличным Крабам, заплетают им ноги, заливают их топку, завлекают их на опасную дорогу, специально прокладывая дорожку из мусора, или предпринимают любые другие действия, мешающие им исполнять свои функции, будут оштрафованы, по меньшей мере, на 25 фунтов.

УЛИЧНЫЕ КРАБЫ ХРАНЯТ В ЧИСТОТЕ ВАШИ УЛИЦЫ!

— Тебя? — хором крикнули Ричард Монктон Мильнс, Алджернон Суинбёрн и сэр Ричард Майен.

Бёртон кивнул.

— Яд находился в бокале с портвейном. Один из официантов сунул его мне в руку. Том выпил его по ошибке. — Он повернулся к Монктону Мильнсу. — Не соберешь ли ты всех официантов и дворецкого в гостиной, пожалуйста? Мы должны задать им пару вопросов.

Мильнс распорядился, и очень быстро мистер Аппельбаум, дворецкий, обнаружил, что одного человека не хватает.

— Двое официантов работают во Фрайстоне постоянно, — сказал он Бёртону. — Остальных четырех мы наняли через агентство, специально для этой вечеринки. Вот эти временные, — он указал на трех человек. — Тот, кого не хватает, сэр, их товарищ.

— Где находится агентство? — спросил Бёртон.

— В Торп Уиллоуби, это деревня в четырех милях отсюда. Агентство называется Хоуэлл. Его контора находится на главной улице, над булочной.

Бёртон повернулся к одному из нанятых официантов, маленькому человеку, нервно сплетавшему и расплетавшему пальцы.

— Как вас зовут?

— Колин Паркер, сэр.

— А пропавшего человека?

— Питер Пимлико, но он — не один из нас. Этим вечером должен был работать Гордон Бейли, но его, беднягу, прошиб понос, и он послал вместо себя этого парня, Пимлико, своего друга. Во всяком случае, так нам объяснил сам Пимлико.

— Вы знаете, где он живет?

— Пимлико? Он сказал в Лидсе, сэр. Он приехал с нами в экипаже из Торп Уиллоуби. Последние несколько дней он снимает там комнату. В нашей деревне два постоялых двора и одна гостиница, так что я думаю, он в одной из них.

— Как он выглядит?

— Блондин. Большие бакенбарды. Синие глаза. Слабоват на брюхо. Я бы сказал, что он ест больше, чем работает.

— Спасибо, мистер Паркер.

Сэр Ричард Майен отослал официантов наверх и сказал:

— Я прикажу моим людям обыскать дом.

Спустя сорок минут комиссар сообщил Бёртону.

— Командор Кришнамёрти обнаружил одежду пропавшего человека в задней комнате около кухни. Окно было открыто. Без сомнения он сбежал. Я пошлю Бхатти на ближайшую железнодорожную станцию.

— Бессмысленно, — резко бросил Бёртон. — Сейчас все закрыто.

— Тогда где он может быть, как вы?..

Комиссара прервали Хант и Суинбёрн, присоединившиеся к ним, с опущенными лицами.

— Том Бендиш мертв, — упавшим голосом объявил врач. — Милосердно быстро для стрихнина. Сердце не выдержало.

Бёртон повернулся к Майену.

— Я бы хотел занять у вас детектива-инспектора Траунса. Со мной гончая, бассет — великолепный розыскной пес. Мы дадим ему понюхать костюм Medico della Peste и посмотрим, куда он приведет нас.

— Отличная мысль.

Бёртон быстро переоделся в более подходящий вечерний костюм и спустился в кухню, где нашел Фиджета счастливо грызущего кость.

— Прости, старина, — сказал он, снимая поводок собаки с крючка за дверью. — Тебе придется оставить ее на потом.

Фиджет начал рычать и жаловаться, когда исследователь отнял у него кость и пристегнул поводок к ошейнику. Он выл и натягивал привязь, пока Бёртон не вывел его из кухни, потом сдался и поплелся вслед за хозяином вверх по лестнице и вниз, через заднюю дверь.

Снаружи дул холодный ветер. Изо рта Бёртона извергались клубы пара и улетали прочь. На чистом ночном небе сияли звезды, почти полная луна бросала серебряный свет на окрестности Фрайстона.

Суинбёрн — в обычном костюме, только с лавровым венком, все еще вплетенным в волосы — и Траунс ждали у открытого окна. Человек из Скотланд-Ярда сидел на корточках, держа фонарь над землей.

— Следы на цветочной клумбе, — сказал он, когда королевский агент присоединился к ним.

Суинбёрн предусмотрительно отступил назад. Фиджет питал неодолимую любовь к его лодыжкам и уже вцепился в них во время железнодорожного путешествия из Лондона в Йоркшир. Поэт протянул Бёртону узел одежды и сказал:

— Костюм официанта, Ричард.

Бёртон взял узел и поднес его к носу Фиджета.

— Ищи, парень! — требовательно сказал он. — Ищи!

Бассет опустил голову к земле и начал нюхать, бегая взад и вперед. Быстро найдя след, он потащил Бёртона через лужайку. Суинбёрн и Траунс поторопились следом. Их ноги сминали замерзшую траву.

— Этот Пимлико опередил нас часа на два, — выдохнул Траунс.

— Мы идем на восток, — заметил Бёртон. — Я подозреваю, что он вернулся в Торп Уиллоуби. Если его там ждет экипаж, мы точно потеряем след, но если он собирается отправиться в Лидс по железной дороге, то ему придется ждать до утра, и мы его поймаем.

Фиджет дотащил их до края поместья, вдоль стены и по перелазу через забор. Они шли по деревенской дороге, огражденной живыми изгородями, пока не достигли перекрестка. Там бассет повернул направо, на дорогу получше, и, идя по ней, они увидели вывеску: «Торп Уиллоуби, 3 ½ мили».

— Будь оно все проклято! — пробормотал Суинбёрн, пока они шли по дороге. — Том был одним из моих лучших друзей, даже если иногда казался гигантской колючкой в заднице. Почему этот парень, Пимлико, пытался убить тебя, Ричард? Я не помню такое имя. Он ведь не один из тех, с кем мы имели дело, верно?

— Что? Ты? — воскликнул Траунс, еще не знавший об открытии, сделанном раньше.

— Да, жертвой должен был быть я, — подтвердил Бёртон, — но понятия не имею, почему. Насколько я знаю, Пимлико не связан ни с одним из наших прошлых расследований. Загадка.

Дорога привела их к подножию холма, потом наверх и вниз по другой стороне. Впереди, совсем недалеко, они увидели очертания домов деревни, лежавшей за лоскутным одеялом полей и темными зарослями деревьев.

Из центра поселка поднималась струя пара, изгибавшаяся в ночном воздухе; ветер постепенно рассеивал ее. Все мгновенно узнали след винтостула.

— Блин-тарарам! — проворчал Траунс. — Похоже, наша птичка улетела!

Фиджет, негромко взвизгивая — как всегда, когда он шел по следу — вел их в центр деревни.

Несмотря на холодную погоду все разогрелись от быстрой ходьбы, и, добравшись до первых домов, Траунс засопел, вытащил платок и вытер им потный лоб.

Они прошли мимо коттеджей и маленьких таунхаусов, мимо гостиницы и, наконец, оказались на площади, напротив довольно неопрятно выглядевшего большого дома. Ленточка пара медленно улетала прочь. Вывеска на одном из нижних окон гласила: «Приют Робин Гуда. Постели и Завтраки. Не иностранцам.» Фиджет остановился перед входной дверью и ткнулся в нее носом, разочарованно воя.

Траунс протянул руку, взял дверной молоток и постучал в дверь.

Какое-то время они ждали.

Он постучал опять.

Изнутри послышался приглушенный голос:

— Не горячитесь, черт побери. Я уже иду!

Дверь открылась и на них прищурился жирный человек в грязно-сером халате.

— За каким хреном вы притащились сюда посреди ночи? — спросил он, с дрожащей от возмущения челюстью.

— Полиция, — рявкнул Траунс. — У вас живет Питер Пимлико?

— Еще одни чертовы посетители. Я сказал ему, никаких гостей после десяти, таковы правила в этом доме, и что в результате? Опять чертовы посетители! А вы не иностранцы, а?

— Мы англичане. Отвечайте на вопрос, черт побери. Пимлико здесь?

— Ну. В своей комнате. Хотите подняться наверх? А, да вы вроде сказали, что вы из полиции. Ну, ему достанется на орехи, а?

— Очень возможно, — ответил Траунс, проходя мимо человека в узкий холл за ним. — Какая комната?

— Вверх по лестнице, первая налево.

Траунс уже начал было подниматься, но остановился, услышав, как Бёртон спросил домовладельца:

— Вы сказали, что видели предыдущего посетителя мистера Пимлико? Он иностранец?

— Точно. Жирный увалень с большими кустистыми усами.

— Национальность?

— Хрен знает. Для меня они все на одно лицо.

— Когда он был здесь?

— Полчаса назад. Разбудил меня, приземлившись на своей чертовой машине прямо перед домом, а потом забарабанил в дверь. Пимлико скатился по лестнице как проклятая лавина, открыл ему, а потом они оба потопали в его комнату. Немного позже чертов иностранец вприпрыжку спустился вниз, захлопнул за собой дверь, и тут окна опять задребезжали от его сраной летающей машины. Говорю вам, это как спать посреди долбанного землетрясения, и ни хрена не сделаешь. Черт побери, сегодня ночью я доберусь до кровати или нет?

— Мы потревожим вас ненадолго, мистер?..

— Эмери. Норман Эмери.

— Мистер Эмери. Оставайтесь здесь, пожалуйста.

Бёртон привязал поводок Фиджета к перилам, прошептал «Оставайся здесь, парень» и пошел за Траунсом; Суинбёрн запрыгал следом. Полицейский постучал в первую дверь налево, которая слегка закачалась под его ударами. Он поглядел на Бёртона и поднял брови.

— Мистер Пимлико? — позвал он.

Никакого ответа.

Человек из Ярда толкнул незапертую дверь и посмотрел в комнату. Недовольно хрюкнув, он повернулся к Суинбёрну.

— Давай сюда Эмери.

Поэт, заметив мрачное выражение на лице детектива, безропотно подчинился.

— Ты только посмотри на него, — сказал Траунс, входя в комнату.

Бёртон вошел за ним и увидел человека, распростертого на полу. Лицо в фиолетовых пятнах, язык вывалился изо рта, глаза выпучены и остекленели.

— Задушен, — заметил Траунс. — Клянусь Юпитером, взгляни на его шею! Тот, кто сделал это, силен как бык!

— И очень опытен, — добавил Бертон, наклоняясь над трупом. — Видишь эти вмятины? Наш убийца точно знал, где схватить и куда нажать, чтобы убить самым быстрым и эффективным способом. Хмм, посмотри на эти дырки на коже. Как будто у преступника когти, а не ногти!

Траунс начал обыскивать карманы мертвеца.

Вновь появился Суинберн вместе с хозяином, который, поглядев через раскрытую дверь и увидев тело, закричал:

— Вот те на! И он даже не заплатил мне за номер!

— Это Питер Пимлико? — спросил Бёртон.

— Да.

Траунс вскрикнул и вынул из кармана трупа маленькую склянку.

Бёртон взял ее, открыл и наклонял до тех пор, пока капля жидкости не упала на палец. Он лизнул его и скривил нос.

— Стрихнин. Никаких сомнений.

— Был в его кармане, — сказал Траунс, потом повернулся к хозяину. — В деревне есть констебль?

— Да, сэр, — ответил присмиревший Эмери. — Тимоти Флэнаган. Живет в двенадцатом номере.

— Приведите его сюда.

— Он спит.

— Конечно спит! Постучите в дверь! Бросьте камень в окно! Делайте что хотите, но разбудите его и приведите сюда, живо!

Эмери кивнул и бросился вниз по лестнице.

Детектив повернулся к трупу и стал внимательно оглядывать его, подмечая каждую деталь. Внезапно он негромко вскрикнул, и наклонился над распухшим лицом Пимлико.

— Что там? — спросил Бёртон.

Траунс не ответил. Вместо этого он просунул пальцы между губ мертвого, пошарил под языком и что-то вытащил.

Это был маленький увядший лист, сухой и коричневый, с острыми колючими краями. Из него выходил усик, который, несмотря на осторожные усилия Траунса, отказался выходить изо рта Пимлико.

— Капитан, — сказал полицейский. — Не раскроешь ли ему рот, пожалуйста?

Бёртон присел на корточки, схватил челюсти трупа и с силой разжал их, а Траунс запустил пальцы глубоко внутрь.

— Что за чертовщина?.. — прошипел человек из Ярда, вытащив второй лист и лозу, которая крепко держала его. — Посмотри на это!

Он отклонился назад, чтобы Бёртон мог посмотреть в рот. Королевский агент удивленно присвистнул, увидев, что маленький побег растет прямо из верхнего неба Пимлико.

— Никогда не видел ничего похожего! — сказал Траунс. — Как такое может быть?

Бёртон рассеянно пожал плечами и стал внимательно изучать лицо мертвого. Вскоре он обнаружил еще несколько странных деталей: крошечные зеленые побеги в волосах, растущие прямо из черепа, и переплетение увядающих белый корней, выходивших из тела прямо под ушами.

— Я не знаю, что это такое из него растет, — сказал он, поднимаясь на ноги, — но оно также мертво, как и Пимлико. Что еще ты нашел в его карманах?

Траунс оглядел скудные находки.

— Ключи, пара шиллингов, спичечный коробок, трубка, мешочек с махоркой, карандаш и билет на автобус.

— Откуда?

— Из Лидса. Давай обыщем комнату.

Суинбёрн с площадки глядел, как два человека обыскивают комнату дюйм за дюймом. Она нашли под кроватью маленький саквояж, но в нем оказалась только одежда, больше ничего.

— Ничего, что могло бы сказать нам, кто такой этот иностранец, — заметил Траунс, — или где Пимлико жил в Лидсе.

— Есть кое-что, — ответил Бёртон. Он держал в руке мешочек с табаком — сорт Огденс Флейк — с открытым клапаном. На внутренней стороне виднелась надпись синими чернилами: «Таттлворт, Табачные изделия, Минвуд-роуд 26, Лидс». — Если это местный поставщик, возможно хозяин лавки знает Пимлико.

— Хмм! — проворчал Траунс. — Да, это что-то. Давай подождем констебля, а потом отправимся обратно во Фрайстон. Там полно винтостульев — я заберу один и еще до рассвета буду в Лидсе. Похоже, этой ночью мне не спать.

— И мне, — сказал Бёртон. — Я лечу с тобой.

— И я, — добавил Суинбёрн.

Спустя несколько минут на лестнице послышались шаги и появился юный полицейский, растрепанный и небритый. Мистер Эмери прятался за его широкой спиной.

— Надеюсь никого не убили, — пробормотал юный констебль и тут увидел тело Пимлико. — Чтоб мне провалиться! В Торп Уиллоуби! И, можно мне спросить, кто вы такие, джентльмены?

— Детектив-инспектор Траунс из Скотланд-Ярда. А это агент его величества сэр Ричард Фрэнсис Бёртон и его помощник, мистер Алджернон Суинбёрн. Ты кому подчиняешься, парень?

— Комиссару Шеридану из Лидса.

— Очень хорошо, — быстро сказал Траунс. — Я хочу, чтобы ты разбудил местного почтальона и послал комиссару сообщение. Сообщи ему, что этот парень — Питер Пимлико — был задушен неизвестным иностранцем. Потом возьми коронера графства и отправляйся во Фрайстон, а потом, закончив там, сюда. Комиссару Шеридану я доложу сам, утром.

— Слушаюсь, сэр. Фрайстон, сэр? Почему?

— Этот негодяй, — Траунс презрительно взглянул на труп Пимлико, — отравил одного из гостей.

Констебль Флэнаган разинул рот, сглотнул, потом отдал честь.

— А я? — проворчал Эмери. — Могу я вернуться в свою чертову кровать?

Траунс фыркнул.

— Ну, если вы можете спать с трупом в доме, пожалуйста. Но сначала скажите мне — когда Пимлико снял этот номер?

— Пять дней назад.

— До сегодняшней ночи к нему кто-нибудь приходил?

— Никто.

— Что он делал, пока был здесь?

— Главным образом пил в местной пивной.

— Были с ним какие-нибудь неприятности?

— Не слишком много, он чертовски хорошо себя вел, пока не скопытился! Топал себе вверх и вниз по лестнице, когда уходил и приходил, вот и все.

— Получал письма?

— Не-а.

— А вы что-нибудь знаете о нем?

— Не-а, только однажды он сказал, что работает в агентстве Хоувелла.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

Спустя несколько минут Траунс, Бёртон, Суинбёрн и Фиджет уже возвращались в имение Монктона Мильнса. Взглянув назад, на Торп Уиллоуби, Суинбёрн заметил, что след дыма почти исчез.

— В каком направлении Лидс? — спросил он.

— Запад, — ответил Траунс.

— Наш незнакомец полетел на юг. Я спрашиваю себя, почему он убил Пимлико?

— Возможно, чтобы тот никому ничего не сказал, — ответил Бёртон. — Я уверен, что никогда не встречал этого Пимлико, так что сомневаюсь, что у него был какой-то повод ненавидеть меня. Мне кажется, что наш загадочный иностранец нанял его. Вероятно, он ожидал, что сегодня ночью ему заплатят и помогут убежать. Вместо этого его убили.

— Беспощадно, — пробормотал Суинбёрн. — Хотя я не могу сказать, что этот хам не заслужил свою судьбу. Но что это за загадочное растение?

— Вот это и есть самая большая загадка, — сказал Бёртон. — Мне кажется совершенно невероятным, что оно было у него во рту в то время, когда он работал официантом во Фристоне. Быстрый рост этого чудовища пахнет евгениками и ботаником Ричардом Спрюсом.

Добравшись до Фрайстона они обнаружили, что, несмотря на поздний час, большинство гостей уже уехали.

— Я опечатал музыкальную гостиную, — сообщил Монктон Мильнс. — Бедняга Бендиш останется там, пока кто-нибудь не приедет за ним.

— Коронер уже на пути сюда, — ответил Бёртон. — Могу я кое-что попросить у тебя?

— Все, что я смогу сделать.

— Можем мы занять три мотостула? Нам надо немедленно слетать в Лидс.

— Бери мой, Джима Ханта и Чарли Бредлафа. Мотостулья на газоне прямо перед домом. Я покажу их тебе.

— Спасибо. Миссис Энджелл уже в кровати?

— Да. Я предоставил ей одну из моих лучших гостевых комнат.

— Не попросишь капитана Лоулесса утром проводить ее и Фиджета на взлетное поле? Траунс, Алджи и я прилетим туда прямо из Лидса. Я позабочусь о том, чтобы мотостулья привезли к тебе в тот же день вечером.

— Ричард, я привезу ее сам. Я хочу попрощаться с тобой.

Монктон Мильнс вывел друзей из дома и проводил их к группе летающих машин, стоявших на лужайке. По дороге он отвел Бёртона в сторонку от Суинбёрна и Траунса, и прошептал:

— Это как-то связано с твоей миссией в Африку?

Бёртон пожал плечами.

— Не знаю. Но возможно, и даже очень вероятно.

Они подошли к мотостульям и Монктон Мильнс глядел, как три человека положили шляпы в багажники, надели на глаза очки и пристегнулись к большим кожаным сидениям.

— Увидимся позже, парни, — сказал он. — Удачи!

Они завели моторы, выбросившие облака пара. Над их головами из вертикальных колонн появились похожие на мечи лопасти и закрутились, все быстрее и быстрее, пока не стали невидимы.

Бёртон махнул рукой другу и потянул за рычаг. Салазки его машины приподнялись с травы, и конус пара быстро уволок их вверх. За ним последовали Суинбёрн и Траунс, и вскоре три мотостула исчезли в ночном небе, оставив за собой серебряные белые следы.

Оранжевое сияние уже появилось на восточном горизонте, когда три летающих машины опустились на булыжники Блэк-Бревери-роуд. Два их них мягко коснулись земли; третий с грохотом ударился об нее, и, окруженный роем искр, отлетел в сторону футов на пять, прежде чем остановиться.

— Чертова смехотворная железка! — выругался Траунс. Он выключил мотор, подождал, пока лопасти сложатся, спрыгнул на землю и присоединился к Бёртону и Суинбёрну.

Они приземлялись в Лидсе уже в третий раз. В первый раз они спросили констебля, совершавшего ночной обход, как добраться до Минвод-роуд. Второй раз они сели прямо перед табачной лавкой Таттлеворта.

Мистер Таттлеворт, громко ругавшийся последними словами при таком раннем пробуждении, в конце концов признался, что знает Питера Пимлико.

— Проклятый ворюга, — сказал он. — Вы можете смело назвать его обитателем дна. Но постоянный клиент. Живет в паре улиц отсюда. Номер семнадцать по Блэк-Бревери-роуд.

Можно было бы дойти пешком, но, предпочитая видеть свои машины, они взлетели и почти немедленно приземлились.

— Вот этот, — сказал Суинбёрн, указывая на один из таунхаусов. — Давайте поглядим, сколько богохульств выплюнет на нас следующий клиент! — Он взял дверной молоток и с удовольствием ударил им по двери.

Через пару минут и повторной атаки на дверь из-за нее послышался хриплый приглушенный голос.

— Кого там черт принес?

— Полиция! — рявкнул Транс.

— Докажи!

— У меня есть документы, — нетерпеливо сказал Траунс. — Открывайте, и я покажу их вам.

— Хрен тебе поверю. Врешь, зараза. Но ты и не фараон, нет. А, торговец, вот ты кто.

Суинбёрн захихикал.

— Ха-ха-ха! Торговец Траунс!

— А ты кто, сучонок?

— Алджернон Суинбёрн! — крикнул Суинбёрн. — Поэт!

Какое-то время стояла тишина, но потом все-таки голос произнес:

— Слухай сюды! Мне на фиг не нужны твои товары. Давай, чеши отседова!

— Сэр! — проревел Траунс. — Откройте эту проклятую дверь или я разнесу ее к чертовой матери!

Послышалось звяканье цепи, в замке повернулся ключ. Дверь слегка приоткрылась, и из-за нее выглянул слезящийся глаз.

— Чо ты хошь? Ты не в форме. Я только что закурил утреннюю трубку.

— Питер Пимлико здесь живет? — спросил Траунс.

— Ну. Наверху. Сейчас нетути. Уже неделю.

— Знаю. Он мертв.

— Чо?

— Он был убит сегодня ночью.

— Отлично. Он был грязным подонком, и никем другим. Ну и?

— И мы хотим обыскать его комнату. Дайте нам войти.

Глаз изучил Траунса от котелка то полицейских сапог, потом перешел на Бёртона, проверил его темное, исполосованное шрамами лицо и широкие плечи, и скользнул вниз на Суинбёрна: лавровый венок по-прежнему красовался на длинных огненно-красных волосах поэта, торчавших во все стороны после полета из Фристона.

— Поэт с чертовыми фараонами?

— Полицейский горшечник, — гордо сказал Суинбёрн. — Взвод керамики. Отойдите в сторону, пожалуйста.

Траунс уперся плечом в дверь и толкнул, человек отлетел назад.

— Как вас зовут? — сказал он, входя в дом.

Человек в полосатой пижаме, который был бы выше, если бы не искривленные рахитом ноги, стоял, дрожа от утреннего холодка. На всклокоченных коричневых волосах был надет ночной колпак, на больших ногах — шерстяные носки. Из дырки на левой ноге высовывался большой палец. Узловатая ладонь сжимала дымящуюся кукурузную трубку.

— Мэтью Келлер, шоб я сдох. Вы не могете вламываться в мою хазу вот так!

— Могу, еще как могу! Вы владелец?

— Ну. А теперь убирайтесь!

— Еще нет. Вы сдавали верхний этаж Пимлико, а?

— У-ух, наконец-то я избавился от этого долбанного ублюдка.

— От него одни неприятности, а?

— Угу! Вечно пьяный ворюга.

— Не был ли у него какой-нибудь иностранец?

— Был, неделю назад. Толстый, как свинья.

— Имя?

— Хрен его знает.

— Национальность.

— Хрен знает.

— Пышные усы?

— Ага! Но я должен одеться, черт побери.

— Вы не уйдете, пока я не разрешу. Нам надо осмотреть комнаты Пимлико.

— Они заперты.

— У вас есть второй ключ?

— Да.

— Несите сюда.

Келлер беспокойно вздохнул.

— Бегите за ним, черт побери! — взорвался Траунс.

Владелец дома вздрогнул, подошел к задней стене маленькой прихожей, открыл дверь за лестницей и снял с крючка ключ. Потом вернулся и предал его детективу.

Траунс тяжело потопал вверх по лестнице, Суинбёрн за ним. Бёртон, пропуская Суинберна перед собой, заметил, что улыбка его помощника как-то увяла.

Эмоции Суинбёрна, такие же жгучие и буйные, как и его волосы, всегда быстро менялись, никогда не были последовательными и, чаще всего, совершенно неуместными. Физиологическое состояние поэта заставляло его чувствовать боль как удовольствие, и, как подозревал Бёртон, могло быть источником его необычного непредсказуемого характера. Он впитывал эмоциональные травмы, вроде гибели Бендиша, и прятал их за странным поведением, которое — увы! — часто включало себя большое количество алкоголя. Суинбёрн не мог судить о том, что может повредить ему, и это делало его одним из самых храбрых — и угрожающе саморазрушительных — людей, которых только встречал Бёртон.

— Идите за нами, мистер Келлер, — сказал Траунс. — Я не хочу терять вас из вида.

— Никуда я не пойду, — попытался протестовать Келлер, но сдался и, постанывая, поплелся за неожиданными посетителями по лестнице вверх. — Ноги, — пожаловался он. — Дерьмовые, как жисть.

Квартира Пимлико состояла из жилой комнаты и кухни. В ней воняло прогорклым свиным жиром и беконом, и ее давненько не чистили. На полу валялась поношенная одежда. На туалетном столике, прямо перед расколотым зеркалом, стоял фаянсовый умывальник с затхлой водой и толстой линией грязи, окружавшей его изнутри. Рядом лежали опасная бритва и грязный кусок мыла. Провисшая незаправленная кровать, на стуле — непогашенные счета с местных собачьих бегов, под окном — выпуски Лидс Экзаминер.

Суинбёрн и Келлер остановились на площадке, а Бёртон и Траунс вошли в квартиру.

— Записная книжка! — воскликнул человек из Скотланд-Ярда, поднимая с кровати маленький переплетенный томик. Он тщательно перелистал ее, страница за страницей. — Ничего, кроме ставок на собак. Он был игрок, этот парень, Пимлико.

— Неудачник, вот кем он был, — сказал Келлер. — Терял каждый долбанный пенни, который зарабатывал. Всегда опаздывал с арендной платой.

— Кем он работал? — спросил Бёртон.

— На фабрике Прайд-Манучи, паковал паросипеды в ящики, которые потом посылали в Ковентри. Но ему дали под зад коленом пару недель назад, когда отловили на воровстве.

Брови Бёртона поднялись.

— Что произошло?

— Ерунда, забрался через окно в «Кошку и Скрипку», свистнул пару бутылок виски, и прыгнул прямо в руки фараонов. Просидел ночь на холодке.

Траунс нахмурился.

— Только одну ночь? За кражу в пабе?

— Ну.

— Где его держали?

— Полицейский участок на Фарроу-лайн.

Спустя пару минут детектив позвал Бёртона, который обыскивал кухню.

— Капитан, что скажешь?

Траунс указал на голые доски пола около окна. Бёртон подошел туда и увидел маленькое пятно от какой-то черноватой и волокнистой жидкости. Он присел на корточки, вынул из кармана карандаш, его концом поскреб высохшее вещество и поднес к носу.

И вздрогнул от отвращения.

— Воняет гнилыми зубами и еще чем-то. Мистер Келлер, Пимлико жевал табак?

— Не-а. Дымил Оденс Флейком, как и я.

Бёртон встал.

— Когда-то я изучал табачные запахи, — сказал он Траунсу. — Я уверен, что это прусский жевательный табак. В Англии достать почти невозможно.

— И ты думаешь, что его оставил этот иностранец? То есть наш убийца — немец?

— Да, по-моему.

Еще двадцать минут они обыскивали квартиру, но больше не нашли ничего полезного.

— Вот теперь, — сказал Транс, — мы покидаем вас, мистер Келлер.

— Да-а, и, надеюсь, больше никогда не увижу ваши рожи, — пробормотал хозяин дома.

Они уже спустились по лестнице, когда он добавил:

— Он все ждал, что ему переведут капусту, урод.

Траунс остановился.

— Что?

— Пимлико. Он все ждал капусту, говорил, что тогда заплатит мне должок за аренду.

— Деньги? Откуда?

— Хрен знает.

Оказавшись снаружи, человек из Ярда посмотрел на бледно-серое небо.

— Начиная с сегодняшнего дня, я официально в продолжительном отпуске, — сказал он, — но будь я проклят, если оставлю это так. — Он повернулся к Бёртону. — Следующая остановка — Фарроу-лайн. Я хочу знать, почему освободили Пимлико.

Они вернулись к винтостульям и поднялись в воздух. Опять пришлось остановиться и узнать у констебля куда лететь. Наконец, спустя четверть часа, они приземлились перед полицейским участком. Бёртон и Суинберн остались снаружи, Транс вошел внутрь. Он вышел через двадцать минут, в течении которых поэт обсуждал с другом свой последний проект «Аталанта в Калидоне».

— Я собираюсь усилить атеистическое чувство в поэме, в память старины Бендиша, — сказал он. — Он собирался вбить последние гвозди в гроб, который Дарвин построил для Бога.

— Том похвалил бы тебя, — ответил Бёртон. — При всех своих проказах, он высоко ценил тебя, Алджи, и обожал твою поэзию. Он был одним из самых преданных твоих защитников.

В глазах поэта появилась нехарактерная для него жестокость. — Ты помнишь, как я рассказывал тебе, что в юности мечтал стать офицером-кавалеристом?

— Да. Твой отец не разрешил тебе, и ты, решив доказать себе, что ты не трус, взобрался на Утес Калвера на острове Уайт.

— Точно, Ричард. Тогда я висел на скале на кончиках пальцев, и не боялся. С того случая я никогда не избегал вызова, не обращая внимая на опасность. Меня не пугает мысль о войне, встрече с врагом и схватки с ним. Как и у каждого поэта, корни моего творчества растут из столкновений и конфликтов.

— Что ты хочешь сказать, Алджи?

— А вот что: начиная с этого мгновения я встал на тропу мщения.

Королевская военно-воздушная обслуживающая станция находилась в двадцати милях на восток от Фрайстона. Она предназначалась для постройки дирижаблей, надежды технологистов. Увы, проект провалился из-за цепочки последовавших друг за другом ужасных аварий и взрывов. Неудачи привели к развитию устройств с винтом и крыльями, и один из таких замечательных образцов инженерного гения сейчас полностью занимал самое большое из всех летных полей станции.

Орфей оказался самым колоссальным воздушным кораблем, когда либо виденным сэром Ричардом Фрэнсисом Бёртоном. Винтокрылый, длинный и плоский, с двумя высокими палубами, горбатым грузовым отсеком, находившимся ближе к корме, конической башней впереди и покрытой стеклянным куполом обзорной палубой, занимавшей выдающийся вперед нос. Восемь узких пилонов для винтов отходили от каждого бока корабля — всего шестнадцать — и это делало Орфей самым мощным винтокораблем на свете.

Большая часть экипажа и пассажиров уже была на борту, они были готовы для короткого путешествия в Лондон. Бёртон, Суинбёрн — без лаврового венка — капитан Лоулесс и детектив-инспектор Траунс стояли у подножия посадочного трапа, прощаясь с Монктоном Мильнсом и сэром Ричардом Майеном. Последний, боявшийся летать, собирался отправиться в столицу пневматическим поездом.

— Этот жирный пруссак добился освобождения Пимлико под залог, — сказал Траунс главному комиссару полиции. — Он назвался Отто Штайнрюком, и дал адрес в Эссексе.

— Фальшивый, скорее всего, — добавил Суинбёрн.

— Нет, — возразил Траунс. — Адрес проверили перед тем, как принимать залог. Он существует, и там действительно живет какой-то Отто Штайнрюк.

— Сейчас вы не на службе, детектив-инспектор, — сказал Майен, — но я разрешаю вам продолжить официальное расследование за небольшое время, оставшееся до вашего отъезда, если вы этого хотите.

— Еще как хочу, и благодарю вас, сэр.

Майен кивнул, потом поглядел на корабль.

— Что за монстр! — воскликнул он.

— Первый из нового поколения, — сказал ему Лоулесс. — Мистер Брюнель превзошел самого себя!

— Он донесет вас до Нила?

— К сожалению нет.

— Механические устройства отказываются работать в Области Озер, главный комиссар, — сказал Бёртон. — Им мешает какое-то излучение. Один арабский купец нашел паросипеды Генри Мортона Стэнли, их моторы — мертвее мертвого. Мы опасаемся, как бы Орфей не подлетел слишком близко и не рухнул бы на землю, как камень; и, поскольку никто не знает, где начинается опасная зона, нам остается только идти пешком.

— Кроме того, — добавил Лоулесс, — главная цель этого корабля — скорость, и он очень неэкономичный; а в Центральной Африке раздобыть горючее негде.

— И каким путем вы полетите? — спросил Монктон Мильнс.

— Наш первый перелет — из Лондона в Каир, — ответил Лоулесс, — потом из Каира в Аден, и последняя остановка — Занзибар, где нас ждет транспортный корабль Блэкбёрн с запасами угля. Мы высадим экспедицию, загрузимся углем, перенесем экипажи и запасы продовольствия на материк, и отправился домой.

— Мы наняли сто пятьдесят носильщиков-ваньямвези, и они уже несут по материку купленные на острове запасы, — добавил Бёртон. — Они должны донести их до деревни, которая называется Холмы Дут'уми и там ждать нас. Появившись там, мы им заплатим и наймем новых носильщиков из соседних племен мгота. Потом отправимся вглубь Африки и, надеюсь, достигнем Казеха прежде, чем потеряем экипажи. Оттуда уже на север, к Области Озер и Лунным Горам.

— Ну, парни, — сказал Лоулесс, — мы никогда не окажемся там, если не отправимся, так что я лучше проверю мой корабль, все ли готово. Мы взлетаем через десять минут. Оставляю вас сказать последнее «до свиданья». — Он кивнул Монктону Мильнсу и Майену, прикоснулся пальцем к козырьку фуражки и по трапу поднялся на Орфей.

Сэр Ричард Майен отвел Траунса в сторону и о чем-то ему тихо говорил.

Монктон Мильнс схватил руку Суинбёрна и крепко сжал ее:

— Удачи, молодой человек, — сказал он. — И постарайся остаться в живых, слышишь меня?

— Отлично слышу, старый жеребец, — ответил Суинбёрн. — Не беспокойся обо мне. Ничего со мной не случится. Я настолько незначительный кусочек для льва или крокодила, что они вряд ли заинтересуются мною, и собираюсь настолько пропитать себя джином, что любой москит облетит меня за милю.

— Великолепно, парень! Буду с нетерпением ждать твоих новых стихов.

Суинбёрн уловил взгляд Майена, отдал ему честь и поднялся на корабль.

— Ты уверен, что он выдержит, Ричард? — спросил Бёртона Монктон Мильнс. — Я восхищаюсь им как поэтом, но для тяжелого и полного опасностей путешествия по Африке выбрал бы его в последнюю очередь.

Бёртон сухо улыбнулся.

— Ты не хуже меня знаешь, что он совсем не такой нежный цветок, каким кажется. Он крепкий маленький паршивец, и нужен мне для дел с нагами. В любом случае он никогда не простит меня, если я не возьму его с собой.

— А ты сам? Как ты себя чувствуешь? В последний раз, когда ты пытался добраться до истоков Нила, ты ослеп и несколько месяцев не мог ходить.

— Да, но главным образом потому, что Джон Спик давал мне чудовищную дозу микстуры Зальцмана. Именно поэтому я беру с собой сестру Рагхавендру. Это должно значительно изменить наше здоровье.

Монктон Мильнс задумчиво кивнул.

— Сестринство Благородства и Великодушия — чертовски странная организация. Я никогда не понимал, как они ухитряются ходить по Ист-Энду без всякого вреда для себя. Ты знаешь, ходят слухи, будто они обладают какой-то сверхъестественной силой, защищающей их?

— Да, слышал такое, и не раз. Но сверхъестественна, скорее, их способность исцелять и смягчать боль. Возможно еще один эффект резонанса алмазов нагов. Какое бы ни было объяснение, я уверен, что она будет самым ценным членом команды. — Бёртон взглянул на серое небо. — Опять Африка, — прошептал он. — Быть может на этот раз...

— Ты не обязан влезать во все это Ричард, — прервал его Монктон Мильнс. — Пальмерстон может найти другую пешку для своей шахматной игры.

— Конечно. Но дело не только в алмазах. Я хочу Нил. Каждый день я спрашиваю себя «Почему?» — и эхо отвечает мне: «Проклятый дурак! Дьявольские гонки!» Почти десять лет назад этот кровавый континент ворвался в мою жизнь и, как я инстинктивно чувствую, еще не закончил со мной.

— Тогда иди, — сказал Монктон Мильнс. — Но Ричард...

— Да?

— Возвращайся.

— Сделаю все, что в моих силах. Послушай, старина, есть кое-что, что ты можешь сделать для меня, пока я далеко.

— Все.

— Я бы хотел, чтобы ты не спускал глаз с Пальмерстона. Особенно с его внешней политики по отношению к Пруссии, другим немецким государствам и Африке. Ты один из самых проницательных людей в вопросах политики, и у тебя полно друзей в высших сферах. Используй их. По возвращении мне будет необходимо знать, куда дует ветер во всем, что касается нашей международной политики.

— Ты думаешь, он что-то затеял?

— Как всегда.

— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал Монктон Мильнс.

Детектив-инспектор Траунс присоединился к Бёртону.

В последний раз махнув рукой друзьям, два человека пошли по трапу на корабль.

Огромная территория, которой Британия владела в свои последние дни, все еще именовалась Империей, хотя, после смерти Альберта в 1900-ом году, монарха больше не было. По той же причине было неправильным и название «Королевские Африканские Винтовки». Однако в Британии традиции умирают с трудом, особенно в армии.

Две тысячи КАВов, которыми руководили шестьдесят два английский офицера, разбили лагерь в Понде, деревне находящейся в шести милях к югу от Дар-эс-Салама, и в четырех милях за линией траншей, которые протянулись вокруг города от побережья на северо-западе до побережья на юго-востоке. Глиняные хижины Понде утонули в море палаток цвета хаки и жители — меньше ста пятидесяти узарамо — против своей воли превратились в слуг и носильщиков. Главным образом они справлялись со своим позором напиваясь пьяными в стельку; убегали, если могли, или, иногда, кончали с собой.

Возможно единственным если не счастливым, то, по меньшей мере удовлетворенным жителем деревни был человек, варивший помбе, африканское пиво. Он поставил свою лачугу за рощей мангровых деревьев и продавал в ней теплый, но удивительно приятный напиток. Место в тени уставили столами и стульями, и на свет появилась обильно посещаемая москитами таверна с вывесками: Аскари вход запрещен. Только офицеры и штатские.

В одиннадцать часов утра человек, который считал себя Ричардом Фрэнсисом Бёртоном, сидел в одиночестве за одним из столов. Сегодня было не так ужасающе влажно, как обычно, температура поднялась, небо стало каким-то слезоточиво-белым. В воздухе кружилось множество мух.

Он отказался от помбе — слишком рано — и вместо этого заказал кружку чаю, которая, дымясь, стояла перед ним. Его левое предплечье было забинтовано: глубокая рана, скрытая под одеждой, была зашита семью стежками, а полностью заросшее бородой лицо пересекали шрамы и порезы. Еще одна глубокая рваная рана, покрытая коркой запекшейся крови, прорезывала правую бровь.

Он опустил четыре кубика сахара в чай и начал размешивать, в упор глядя на кружащуюся жидкость.

Его руки тряслись.

— Вот ты где! — раздалось громкое восклицание. — Пьешь. Пора ехать.

Он поднял глаза и обнаружил рядом с собой Берти Уэллса. Военный корреспондент, при полном свете выглядевший намного ниже и толще, опирался на костыли; его правое бедро было в лубке.

— Привет, старина, — сказал Бёртон. — Садись, в ногах правды нет. Как нога?

Уэллс остался стоять.

— Так же сломана как вчера и позавчера. Знаешь, я сломал эту же чертову ногу, когда мне было семь. И ты тогда еще был жив.

— Я и сейчас жив. Ехать куда?

— На гребень, оттуда можно увидеть бомбардировку. Корабли будут здесь через час.

— А ты сможешь? Идти?

Уэллс согнал москита с шеи. —

Ныне я очень опытный хромой. Не сделаешь ли мне одолжение, сэр Ричард? Следующий раз, когда я буду напыщенно вещать о невозможности прямого попадания, быть может ты ударишь меня прямо в челюсть и вытащишь оттуда?

— Я буду более чем счастлив сделать это. Даже ретроспективно.

— Должен сказать, что я искренне наслаждаюсь иронией события.

— Иронией?

— Да. Ты сказал, что не можешь быть в земле живых, и, спустя мгновение, почти ушел из нее.

— А, да. Следующий раз надо выбирать слова поосторожнее. Мне не слишком понравилось попасть под бомбежку и оказаться похороненным заживо. И, пожалуйста, не говори больше «сэр». Старого простого «Ричард» вполне достаточно. — Он глотнул чая и встал. — Значит, нам надо идти смотреть на фейерверк, а?

Они вышли из импровизированной таверны, медленно прошли через море палаток, миновали пустоглазых узколицых солдат и направились к северной границе лагеря.

Воздух пах потом — и кое-чем похуже.

— Взгляни на них, — сказал Уэллс. — Ты когда-нибудь видел такую разнородную толпу солдат? Их набрали в Британской Южной Африке, Австралии и Индии, из разношерстых остатков нашей Европейской Армии, а также из самых разных племен Восточной и Центральной Африки.

— Они не выглядят сильно счастливыми.

— Здесь не самая приятная местность, и ты это знаешь лучше любого другого. Дизентерия, малярия, мухи цеце, москиты, песчаные блохи — большинство белых мгновенно заболевает и никогда не выздоравливает. А африканцы спят и видят, как бы дезертировать. Здесь должно быть вдвое больше солдат, чем ты видишь.

Они прошли мимо загона для волов. Одно из животных недавно умерло, его туша уже воняла и начала распухать.

— Что у тебя за дела с маками? — спросил Уэллс. — Я видел, как ты вытащил лепесток из кармана прямо перед тем, как в нас попали, а сейчас ты пришпилил еще один, свежий, к лацкану.

— Я думаю... ну, мне кажется... как бы это сказать... этот цветок для меня что-то должен значить.

— Я считаю, что он символизирует сон — или смерть, — ответил Уэллс.

— Нет, — сказал Бёртон. — Что-то другое, но непонятно что.

— То есть у тебя по-прежнему что-то не то с памятью, а? Я-то надеялся, что она вернулась. Представь себе, все эти дни я просто сгорал от любопытства. У меня столько вопросов...

— Какие-то отдельные клочки, — ответил Бёртон. — Очень странное чувство. Я чувствую себя так, как если бы меня разобрали на части. Я готов ответить на твои вопросы, но если тебе удастся от меня что-то узнать, пожалуйста, держи при себе.

— Выбор не велик. Если я захочу опубликовать, что ты жив, редактор рассмеется, меня ветром выдует из здания газеты и унесет прямо в европейское Сопротивление, из которого я никогда не выберусь. — Он тряхнул головой, закашлялся и сплюнул. — Чертовы мухи! Всегда вокруг. Стоит мне открыть рот, как они уже лезут в него. — Он приветствовал прошедшего мимо офицера, потом сказал. — Так что произошло? Какой-то каприз природы подарил тебе бессмертие? Ты имитировал собственную смерть в 1890-ом?

— Нет. У меня создалось впечатление, что я отправился сюда прямо из 1863.

— Что? Ты шагнул сюда из 1863? Когда я еще не родился? Как?

— Не знаю.

— Хорошо. А зачем?

— Тоже не знаю. Я даже не уверен, какое сейчас будущее.

— Какое будущее? Что, черт побери, ты имеешь в виду?

— Не знаю, но чувствую — почти уверен, — что альтернативное.

Уэллс тряхнул головой.

— Бог мой. Невозможность на невозможности сидит и невозможностью погоняет. Тем не менее ты здесь.

— Да, — согласился Бёртон.

— Человек-анахронизм, — пробормотал Уэллс. Он остановился и поправил костыли.

Из ближайшей палатки донесся стон, очевидно его обитателя трясла лихорадка. Звук утонул в мрачной песне, которую пела проходившая мимо группа аскари. Бёртон прислушался, восхищенный их глубокими голосами, и различил язык кичага, один из диалектов суахили. Значит это люди из племен кичага, живущих на севере, под горой Килима Нджаро.

Так далеко от их дома.

Он от своего еще дальше.

— Как-то раз я обсуждал возможность путешествовать во времени с молодым Гексли, — сказал Уэллс, когда они опять медленно пошли вперед. — Он предположил, что такой метод никогда не будет изобретен, иначе нас бы захлестнула волна путешественников из будущего. Никому из нас даже в голову не пришло, что они могут появиться из прошлого. Ты говоришь, что не знаешь, как так получилось? Но тогда, значит, должно быть какое-то устройство, механическое или — я знаю — ментальное?

— Ни малейшего понятия. Кто такой Гексли?

— Парень, с которым я был знаком. Выдающийся ум, хотя почти полностью слеп и от горшка два вершка. Его убили, когда гунны уничтожили Лондон. Я не понимаю, Ричард — как передвижение во времени может быть известно в 1860-ые годы и оставаться тайной сейчас?

— Мне кажется... дело в том, что... подожди... кто такой... ну... Пальмерстон?

— Ба! Этот негодяй! В твое время он был премьер-министром.

— Да! — крикнул Бёртон. — Да! Я вспомнил. У него еще лицо как у восковой куклы!

— И что с ним?

— Мне кажется, он мог скрыть тот факт, что можно прорваться за границы времени.

— Черт знает, что ты говоришь! Я должен был догадаться! Старый козел! Он знает, что ты здесь?

— Насколько мне известно - нет.

— Может быть, мой редактор поможет тебе связаться с ним.

— Я не могу послать сообщение в прошлое.

— Я имею в виду наше время, 1914.

— Ты же не хочешь сказать, что он еще жив? — воскликнул Бёртон.

— А. Ты ничего не знаешь. Да, он с нами. Знаменитый, да. Или, скорее, «печально знаменитый», так более точно. Ему сто тридцать лет.

— Бисмалла! — выдохнул Бёртон. — Пальмерстон. Живой! И все еще премьер-министр?

— Нет, конечно нет. С тех пор как немцы захватили Европу. И разреши мне сказать тебе: мало у кого из ныне живущих людей на руках столько крови, как у Пальмерстона. Он призвал нас к войне. «Мы построим будущее», сказал он, но никто из нас и не подозревал, какое именно будущее мы строили. — Уэллс махнул рукой на окружавшие их палатки. — Полюбуйся!

Бёртон удивленно посмотрел на него.

— Но есть же и другие места, верно? Империя?

Уэллс остановился как вкопанный.

— Ричард, — тихо сказал он. — Ты не понимаешь. Это все.

— Что?

— Все, что осталось. Люди, командующие этими двумя батальонами аскари; еще возможно три тысячи в Британском индийском экспедиционном корпусе; несколько рассеянных групп солдат вокруг Области Озер; тысяч двадцать гражданских и технологистов в нашей крепости Табора; то, что осталось от Британского европейского сопротивления — и больше ничего.

— И это вся Империя? — спросил потрясенный Бёртон. — Во имя небес, что произошло?

— Как я и говорил тебе, все началось здесь. К 1870, несмотря на все усилия Аль-Манат, немецкое присутствие в Африке возросло. Пальмерстон решил, что Бисмарк готовит полномасштабное вторжение. Он был убежден, что немцы собираются построить колониальную империю, не меньше нашей, и разместил здесь пару батальонов, чтобы помешать им. Гунны ответили, вооружив туземцев и натравив их на нас. Конфликт начал разрастаться. Пальмерстон посылал все больше и больше солдат. Потом, в 1900, Германия внезапно мобилизовала все свои силы, включая евгеническое оружие — но не здесь. Оказалось, что Бисмарк никогда не хотел Африки. Он хотел Европу. Франция пала, за ней Бельгия, Дания, Австро-Венгрия и Сербия. Ужасные разрушения. Британия сражалась пять лет, но наши силы были разделены. Почти треть была здесь, и, когда войска попытались вернуться домой, немцы перекрыли африканские порты. Бог мой, какой Бисмарк виртуозный тактик! У нас не было и тени шанса. Потом он объединился с Россией, и мы были побеждены. Индия, Австралия, Южная Африка и Вест-Индия мгновенно заявили о своей независимости. Британская Северная Америка пала под натиском туземцев и восставших рабов, и Империя распалась.

Бёртон присвистнул.

— И во всем этом виноват Пальмерстон?

— Целиком и полностью. Его международная политика оказалась крайне неудачной. Никто не понимал, почему он так страстно желал Африки. Многие призывали отдать его под суд и расстрелять. В конце концов, разве не разумно, что те, кто играет человеческими жизнями, заплатят своими собственными, а он был самым большим игроком из всех. Но Кроули настоял, чтобы его оставили в живых — дескать, само существование Таборы, последнего британского города, зависит от него.

Палаток стало меньше, появились ряды танков Марк II Скорпион, присевших на длинных ногах — когти втянуты, хвосты скручены.

Бёртон обратил внимание, что, хотя военные машины выглядели иначе, технология не слишком далеко ушла вперед с его времени.

— Давай секунду отдохнем, — сказал Уэллс. — Проклятая нога чертовски болит.

— Хорошо.

Бёртон прислонился к одному из арахноидов и согнал муху с лица.

Дремлющие воспоминания пробудились. Он пытался вспомнить последнюю встречу с лордом Пальмерстоном.

«Заткнитесь ко всем чертям, Бёртон! Неужели при каждой нашей встрече я должен терпеть вашу наглость? Не собираюсь! У вас есть приказ! Выполняйте вашу чертову работу, капитан!»

Эхо от голоса премьер-министра гуляло по далекой комнате его сознания, но он никак не мог привязать слова к какому-нибудь конкретному событию.

— То есть он в Таборе? — спросил Бёртон.

— Пальмерстон? Да. Под домашним арестом. Мне кажется невероятным, но все еще есть люди, поддерживающие его — например мой редактор — так что скорее всего ему не придется предстать перед взводом стрелков, как он того заслуживает. Ты знаешь, как он испоганил конституцию?

— Нет, и как?

— В 1840 году он, используя Акт о Регентстве, сумел сделать Альберта королем, оттеснив в сторону Эрнеста Августа Ганноверского. Но, одновременно, он не позаботился о том, что может произойти впоследствии — в момент смерти короля Альберта не было никаких четких правил наследования. Ха! В 1900, я, как и многие другие, был неколебимым республиканцем; так что когда король, в конце концов, сыграл в ящик, я с радостью слышал призывы к упразднению монархии. Конечно, не менее громко орали и против этой идеи. Положение накалилось, и я, как журналист, подогревал его еще больше. Начались беспорядки, и, боюсь, я подстрекал толпу. Захваченный историей, Ричард, человек не видит дальше собственного носа. В любом случае Пальмерстон растерялся, и именно в этот момент Бисмарк обрушился на нас. Сейчас я чувствую себя дураком. Во время войны фигура на носу корабля поднимает моральный дух армии. Я должен был понять это, но тогда я был идеалистом. Я даже верил, что человеческая раса способна построить Утопию. Ха! Идиот!

Они еще пару минут помедлили около машин, влажность давила им на плечи, потом пошли дальше, пересекли линию танков и стали подниматься по отлогому склону, ведущему на гребень. Земля был сухая, потрескавшаяся и пыльная, там и здесь высились отдельно стоящие островки слоновьей травы.

На земле виднелись большие черные полосы:

— Выжигали плотоядные растения, — объяснил Уэллс. — Хорошо, что еще несколько недель не будет дождя. Но в то мгновение, как первая капля упадет на землю, жди беды — это чертовы кровососы буквально выпрыгнут наружу!

Индийский океан, сверкающая бирюзовая линия, лежал далеко справа от них, а слева, на горизонте, мерцали и колыхались пики Усагарских гор.

— Давай не будем уклоняться от нашей темы, — сказал Уэллс. — Я попытаюсь вспомнить твою биографию. Если я ошибаюсь, в 1859 году ты вернулся из неудачной экспедиции. Тебе не удалось найти истоки Нила и ты — более или менее — исчез из глаз публики и работал над многочисленными книгами, включая твой перевод «Арабских Ночей», который — могу я добавить — выдающееся достижение.

— «Книга Тысячи и одной Ночи», — поправил его Бёртон. — Спасибо, но, пожалуйста, не говори больше о ней. Я еще не закончил проклятый перевод. По меньшей мере, мне так кажется.

Он помог своему спутнику перейти через упавшее дерево, кишевшее белыми муравьями, и пробормотал.

— Странно, что ты заговорил о поиске истока Нила. В то же мгновение я вспомнил о нем, но, чувствую, я сделал вторую попытку.

— Не думаю. И, безусловно, это нигде не записано. Истоки Нила были обнаружены...

— Нет! — остановил его Бёртон. — Не говори мне. Я не хочу знать. Если я действительно из 1863, и я вернусь туда, то, возможно, перепишу историю.

— Ты думаешь, что сможешь вернуться в свое время? Как?

Бёртон пожал плечами.

— По-моему не сможешь, — заметил Уэллс. — Иначе этого разговора бы не было, потому что ты бы сделал что-нибудь и предотвратил эту войну.

— Ах, Берти, это парадокс, — ответил Бёртон. — Если я вернусь назад и сумею добиться того, чего, согласно твоей истории, не смог добиться, ты все равно останешься здесь, зная, что я это не сделал. Однако я все еще буду существовать в том времени, где это сделал. И в моем будущем есть Герберт Джордж Уэллс, который это знает.

— Погоди, погоди! Я пытаюсь понять твои слова.

— Да, согласен, нужно напрячь серое вещество, особенно если — как у меня — в нем полно дыр, как в швейцарском сыре. Все эти дни я слышу, как говорю, но зачастую не понимаю, что именно сказал.

Бёртон вынул из кармана платок и вытер пот с шеи.

— Но внутренний голос говорит мне, что, если я вернусь назад в прошлое и там что-нибудь поменяю, это вызовет новую цепочку событий, которая приведет к еще большим расхождениям с первоначальной историей.

Уэллс присвистнул.

— Тем не менее первоначальная история все еще существует, потому что ты попал сюда из нее.

— В точности.

— То есть ты разделил действительность напополам.

— Вероятно.

— Как божественный аргонавт времени[5], — задумчиво сказал Уэллс.

— Что?

— Хмм. Не обращай внимания, подумал вслух.

Они присоединились к маленькой группе офицеров, собравшихся на вершине гребня. Уэллс указал на одного из них и прошептал:

— Генерал Эйткен. Он руководит всей операцией.

Бёртон одернул куртку цвета хаки, которую считал слишком тяжелой для этого климата. Ему было душно и неудобно. Пот заливал глаза. Он протер их, увидел перед собой открывшуюся картину и мгновенно забыл все свое недовольство.

Через кривую линзу обжигающей африканской жары казалось, что Дар-эс-Салам дрожит и колеблется как мираж. Маленький белый город прильнул к побережью естественной гавани. Большие колониальные здания горбились в центре и вокруг порта, в котором стоял немецкий легкий крейсер; над западными окрестностями возвышалась высокая металлическая башня. В остальном город был совершенно плоский, одноэтажные здания вытянулись вдоль обсаженных деревьями грязных дорог и по границам маленьких далеких ферм.

Дар-эс-Салам окружала полоса зеленых кустов.

— Отсюда они кажутся маленькими, но, на самом деле, это артиллерийский растения, — заметил Уэллс. За ними тянулись немецкие траншеи, пересекавшие местность вплоть до второй полосы растительности, красных тростников. Британские траншеи занимали пространство между тростниками и гребнем.

Бёртона как будто ударили по голове, и он внезапно вспомнил Крым, где, как и на этой ужасной войне, земля была изрезана, изрыта и перевернута артиллерийскими снарядами. Несколько недель назад сильные дожди затопили местность перед ним, и с тех пор безжалостное солнце обжигало перекошенный ужасный ландшафт. Он был также пропитан кровью и заправлен ломтями мяса, людей и животных, а его зловоние атаковало ноздри Бёртона даже на таком расстоянии. Куски разбитых механизмов поднимались из перемешанной истерзанной земли как вырытые кости. Это было неестественно. Это было ужасно. Это было отвратительно.

Он отстегнул фляжку от пояса, набрал в рот воды и сплюнул пыль изо рта.

— Наша цель, — сказал Уэллс, указывая на высокую башню. — Если мы уничтожим ее, то нарушим их радиосвязь.

— Радио? — спросил Бёртон.

Уэллс улыбнулся.

— Ну и ну! Как странно встретить человека, который не знаком с тем, что все считают само собой разумеющимся! Но, конечно, это было после твоего времени.

Бёртон беспокойно посмотрел на стоявших рядом офицеров, пристально рассматривавших в бинокли море.

— Берти, пожалуйста, говори потише, — сказал он. — Что было после моего времени?

— Открытие радиоволн. Техника, при помощи которой мы передаем сказанные слова и другие звуки через атмосферу буквально в любое место в мире.

— Медиумный процесс?

— Совсем нет. Скорее похоже на телеграф, только без проводов. Включает модуляцию быстро колеблющихся электромагнитных полей.

— Абракадабра, для меня. Куда они глядят?

Уэллс повернулся и посмотрел на офицеров, потом понял бинокль и посмотрел в том же направлении.

— А! — сказал он. — Винтокорабли. Взгляни.

Он передал бинокль Бёртону, который приложил его к глазам и вглядывался в восточное небо до тех пор, пока не заметил на горизонте две темные точки. Они подлетели ближе, и он увидел два больших винтокорабля, каждый с двенадцатью узкими пилонами для винтов, крутившихся на верхушках высоких шестов. Черные корабли с плоской палубой казались более выпуклыми, чем в его время, и он заметил пушки, торчавшие из орудийных портов с каждого бока.

— Астрея и Пегас, — сказал Уэллс. — Крейсеры. Пегас справа.

— Быстро летят. А что это за маленькие пятнышки, вьющиеся вокруг них?

— Шершни. Одноместные боевые винтокорабли. Они должны подавить наземную оборону.

— Настоящие насекомые?

— Да. Обычная процедура. Выращивают их большими, убивают, выскабливают и вставляют в остов паровые машины. Метод не изменился с твоего времени. Смотри! Кенигсберг наводит пушку!

Бёртон перевел бинокль на порт и увидел, что на палубе корабля кишит народ. Орудийная башня, расположенная на носу, прямо перед тремя трубами, повернулась к подлетающим винтокораблям. Спустя несколько мгновений из дула брызнул оранжевый свет, еще и еще. Через несколько секунд после каждой вспышки раздавался грохот, рассыпавшийся над ландшафтом, потом становившийся тише и улетавший прочь вместе со снарядами.

Он опять посмотрел на корабли, бывшие уже почти над городом. Вокруг них взрывались клубы черного дыма.

Шершни пикировали вниз на легкий крейсер и поливали его палубу из пулеметов.

— Давайте, парни! — крикнул Уэллс.

Бёртон смотрел, как людей разрывало в клочья и выбрасывало за борт, когда пули подали в них. Внезапно раздался громкий взрыв. Бёртон опустил бинокль и увидел, как из борта Пегаса вырвался столб дыма, полетели металлические осколки.

— Попали! — крикнул Уэллс.

Винтокорабль наклонился налево. Его тень прошла над Кенигсбергом и вниз полетели какие-то маленькие предметы. Бомбы. С душераздирающим грохотом немецкое судно превратилось в огненный шар. В небо взлетели куски палубы. Потом последовал еще один гигантский взрыв — сдетонировал боезапас корабля.

Взрывная волна потрясла Пегас, перевернула в воздухе килем вверх и бросила на землю. Корабль ударился о землю в южном предместье Дар-эс-Салама и, распадаясь, до тех пор пробивался через него, пока не превратился в перепутанный узел искореженного металла на конце длинной пылающей борозды. Сотни зданий были разрушены, наверно тысячи людей погибли.

Уэллс раскрыл рот, но его слова утонули в чудовищном грохоте: Астрея начала бомбардировку центра города. Грохот рвущихся бомб ударял раз за разом в уши Бёртон, колония гибла у него на глазах. Вскоре он мог видеть только одеяло черного дыма, через которое сверкали адские красные вспышки, и скользящий над ним через ослепительно белое небо грозный винтокорабль, подлетавший все ближе и ближе к верхушке радиобашни, еще торчавшей из раскрывшегося ада.

Уэллс встал на цыпочки и поднес рот к уху Бертона, в котором звенело с такой силой, что исследователь с трудом слышал сопрано корреспондента:

— Мы были обязаны сделать это. Однако, я спрашиваю себя — сумеет ли когда-нибудь человеческая раса подавить животные импульсы, которые приводят к таким результатам?

— Я подозреваю, что животные были бы оскорблены, если бы их обвинили в такой жестокости, — прокричал в ответ Бёртон. — Кто там, внизу? Африканцы?

— Случайности войны. Я уже сказал, что мы были обязаны это сделать!

— Но это не их долбанная война! Это не их долбанная война, черт побери!

Быстрая серия взрывов — и радиобашня рухнула. Астрея скользнула над красными тростниками и полететела на север, шершни жужжали вокруг нее.

Атака закончилась.

Над местностью опять распростерлась тишина, прерываемая только случайными небольшими взрывами.

— Вероятно, полетел в Тангу; попытается там сделать то же самое, — сказал Уэллс, глядя как винтокорабль исчезает вдали.

Бёртон молча стоял, едва не падая: ноги неистово дрожали, сердце билось как сумасшедшее.

— Бисмалла! — пробормотал он. — Бисмалла!

ТРЕТЬЯ ГЛАВА КАНУН ОТЪЕЗДА

ДЕТЕКТИВЫ С БЕЙКЕР СТРИТ

Собственная газета Макаллистера Фогга!

908 выпуск.

Каждый четверг. Консолидайтед Пресс.

Одно пенни.

В этом выпуске:

Макаллистер Фогг и его помощница,

миссис Босуэлл, расследуют дело

ПИРАТЫ ТЯГОТЕНИЯ!

Написано Г.Стронгфеллоу

А также очередные выпуски:

Сесиль Барри : ДОКТОР ЦЗЫ И ПОЮЩАЯ КОБРА.

Норман Поундер: СПАЛЬНАЯ ИМПЕРИЯ ФЭТТИ КЭЙКЕХОУЛ

— Поднимите нас вверх, мистер Уэнэм, но, пожалуйста, не выше семи тысяч футов, — приказал Уильям Хенсон, первый помощник капитана винтокорабля. Это был худой человек, лет пятидесяти, с экстравагантными усами, обвивавшими его щеки и встречавшимися с кустистыми бакенбардами. Он носил крошечные очки в проволочной оправе, увеличивавшие глаза и подчеркивавшие четкую и чересчур серьезную манеру поведения.

Он повернулся к Бёртону и Суинбёрну, стоявших рядом с капитаном Лоулессом, который и пригласил их в рубку, где они могли лучше почувствовать взлет. — Мы должны держаться пониже, джентльмены, из-за неприятностей с вентиляцией. Пока трубы для подогрева не исправлены, полет на большой высоте заставит нас дрожать от холода.

Моторы взревели, по палубе пробежала дрожь. Ощущения движения не возникло, но через окна, вырезанные спереди и по бокам башни, Бёртон увидел, что горизонт заскользил вниз.

— Мы в воздухе, — объявил Фрэнсис Уэнэм. Он стоял у консоли управления в передней части рубки, манипулируя тремя большими рычагами и несколькими колесами; крепко сложенный человек со светлыми не очень аккуратными волосами и клочковатой бородкой клинышком.

— Тысяча пятьсот футов, — пробормотал человек у стройки за ним. — Поверните на сорок градусов направо, пожалуйста.

— Сорок градусов направо, да, мистер Плейфэр.

Вокруг корабля закружился горизонт.

Плейфэр повернулся к Хенсону.

— Легли на курс, сэр.

— Благодарю вас. Мистер Уэнэм, вперед. Наберите скорость сорок узлов.

— Слушаюсь, сэр.

— Время полета до Лондона — три с половиной часа, — заметил Плейфэр.

Суинбёрн посмотрел на остролицего темноглазого штурмана.

— Я не видел, чтобы он проверял себя по механизмам, — прошептал он Лоулессу. — Он, что, делает все эти вычисления в голове?

— Да, — так же тихо ответил капитан. — Он математический гений, знаете ли.

Метеоролог — невысокий, очень толстый, с буйной шевелюрой, в застегнутой на все пуговицы форме — объявил:

— Ясно вплоть до столицы, сэр. Там туман.

— Спасибо, мистер Бингхэм, — ответил капитан. Повернувшись к высокому человеку с густой бородой, только что вошедшему в рубку, он сказал. — А, вот вы где. Сэр Ричард, мистер Суинбёрн, это доктор Бернаби Квайнт, наш стюард и хирург. Он проведет вас по всему кораблю, покажет ваши каюты и обеспечит всем, чтобы вы ни захотели.

— На корабле есть бар? — спросил Суинбёрн.

Квайнт улыбнулся.

— Да, сэр, в салоне. Но сейчас он закрыт. Осмелюсь сказать, что могу приготовить вам любой напиток, какой вы потребуете. А теперь не последуете ли за мной, джентльмены?

Они попрощались с Лоулессом, вышли из рубки и спустились по металлической лестнице. Короткий коридор провел их мимо каюты капитана с одной стороны, и первого помощника с другой, и через декоративные двойные двери вывел на застекленную обзорную палубу.

Здесь их приветствовал детективы-инспекторы Траунс и Честон, командор Кришнамёрти, констебль Бхатти и миссис Айрис Энджелл, которая была вся вне себя от возбуждения.

— Кто бы мог подумать! — воскликнула старая экономка Бёртона. — Старый грязный Йоркшир — и каким милым он кажется сверху, сэр Ричард.

Он подошел к ней и посмотрел на маленькие деревни и мешанину полей, проносящихся внизу.

— Пейзажи северных графств — одни из самых красивых в Англии, — сказал он. — А вы думали, что будет что-то другое?

— Да! — воскликнула она. — Я ожидала, что повсюду увижу эти ужасные фабрики!

— Вы найдете множество «черных сатанинских мельниц» Уильяма Блейка[6] внутри и вокруг индустриальных городов, миссис Энджелл, но, как видите, ужас, который южане чувствуют перед Севером, в основном совершенно неоправдан.

Еще пару минут Бёртон глядел на пейзаж, скользивший под ним, потом подошел к детективу-инспектору Честону, стоявшему в одиночестве около окна.

— Привет, старина, — сказал он. — Я почти не видел тебя во Фристоне. Ты готов к Африке?

Честон повернулся к нему.

— Да. Жена несчастлива, но долг требует. Нужно закончить дело. Остановить вмешательство из будущего. — Детектив опять повернулся к окну, его бледно-серые глаза уставились на горизонт. — Африка. Экзотические растения. Можно собрать образцы. Вырастить в теплице, когда вернемся.

— А, так ты садовод-любитель? Я и не знал.

Честон поглядел на Бёртона, и исследователь уловил странный свет в маленьких глазах полицейского — он казался необычно далеким.

— Должен был стать садовником. Всегда хотел. Пошел в полицию из-за отца. Один из первых питомцев Боба Пиля. Очень преданный. Весь в политике. Я... я просто хорошо делаю дело. Но садоводство... ну... — Он замолчал и слегка вздохнул. — Есть разные варианты будущего, капитан?

— Да.

— Может быть, в одном из них я сделал другой выбор. Томас Манфред Честон, Садовник-декоратор. Надеюсь.

Он отвернулся и опять уставился на проплывающие внизу пейзажи.

Бёртон похлопал детектива по плечу и отошел от него.

Он переживал, видя отрешенный вид друга. Честон был сам не свой с сентября прошлого года, когда, во время сражения с распутниками, живой труп поломал ему пальцы и почти задушил. Вполне достаточно, чтобы лишить присутствия духа любого!

К нему подошел Траунс.

— Когда мы будем в Лондоне? Мне не терпится сесть на хвост нашему убийце.

— Чуть больше, чем через три часа. — Бертон понизил голос. — Траунс, что ты думаешь о Честоне? Он в полном порядке?

Траунс поглядел на товарища по работе.

— Я бы сказал, что он самый целеустремленный из всех нас, капитан. Он человек, который любит, чтобы все было так, как должно быть. Ему совершенно не нравится мысль, что кто-то прыгает по времени и делает что хочет.

Бёртон понимающе кивнул.

— Стюард предлагаем нам прогулку по кораблю. Хочешь с нами?

— Да, спасибо.

Покинув Честона, Кришнамёрти, Бхатти и миссис Энджелл — все они уже обошли корабль утром — Бёртон, Суинбёрн и Транс вслед за доктором Квайнтом вернулись в коридор. Они проходили мимо каюты капитана, когда оттуда появился невысокий, слегка пухлый мальчик.

— Все в порядке, мастер Уайльд? — спросил доктор.

— Да, сэр. Доброе утро вам, капитану Бёртону, мистеру Суинбёрну, детективу-инспектору Траунсу. Добро пожаловать на борт. — Мальчик оскалился и привычно поднял руку к носу, скрывая слегка изогнутые и желтоватые зубы.

— Привет, Язва! — сказал Бёртон.

Квайнт повернулся к исследователю.

— Как я пониманию, мастер Уайльд присоединился к нам благодаря вашей рекомендации, сэр?

— Да, так и есть.

— И я очень признателен вам за это, капитан, — сказал Уайльд.

— Клянусь Юпитером, парень! — воскликнул Траунс. — Если бы кто-нибудь год назад сказал тебе, что ты полетишь в Африку как член экипажа самого большого в мире винтокорабля, ты бы поверил ему?

— Я могу поверить во что угодно, при условии, что это невероятно, мистер Траунс.

— Ха! Именно так! И я осмелюсь сказать, что это лучше, чем ходить в школу, а?

— Не знаю, никогда не подвергался такому унижению. Образование — замечательная вещь, но хорошо время от времени вспоминать, что ничему, из того что стоит знать, нельзя научиться. Сейчас я должен идти к капитану и заставить его подписать эти заявки на приобретения товаров. Так много нужно сделать, иначе мы улетим из страны и не оставим за собой неоплаченных долгов. Увидимся позже, джентльмены!

— Боже мой! — сказал Квайнт, когда мальчик исчез на лестнице, ведущей в рубку. — Где он взял такие остроумные мозги?

— Понятия не имею, — ответил Бёртон. — Возможно, вырастил их на диете из ирисок и карамели.

Они прошли по коридору, мимо кают экипажа, и вошли в салон, большое помещение, протянувшееся от одного борта до другого. Там находились столы и стулья, маленькая танцевальная площадка со сценой, и в одном из углов, к очевидному удовлетворению Суинбёрна — бар.

— Сколько пассажиров может вместить Орфей, доктор? — спросил Бёртон.

— Двести, сэр. Впереди нас — курительная, позади — столовая, потом маленькая гостиная и, по дороге к носу, каюты первого класса, где есть читальный зал. Отсюда мы спустимся в заднюю смотровую, пройдем через трюм в камбуз и кладовые, потом в моторный отсек и пассажирские каюты на носу корабля. Как вы видите, из всех этих помещений можно попасть в салон через лестницы в правом и левом бортах. Конечно на корабле есть и другие помещения, но это основные.

— Ух! — выдохнул Траунс. — Мистер Брюнель действительно любит большие размеры!

Они продолжали экскурсию, восхищаясь окружающей их роскошью — мебель, оборудование и украшения были сделаны вручную из самых лучших материалов — и постепенно пришли в камбуз, где нашли мисс Изабеллу Мейсон, распаковывавшую ящики с продовольствием и наполнявшую в кладовые.

— Ей-богу, мисс Мейсон! — крикнул Квайнт. — Вы движетесь вперед семимильными шагами! Еще недавно камбуз был битком набит неоткрытыми ящиками!

— Для всего есть свое место, доктор Квайнт, — ответила молодая женщина. — В Йоркшире мы взяли очень много разных запасов, и добавим еще больше в Лондоне. Если я не приведу кухню в порядок, это будет означать больше работы для меня и долгие ожидания еды для всех остальных. Мы же не хотим этого, верно?

— Конечно нет, — согласился Квайнт.

Мисс Мейсон улыбнулась и сказала:

— Ранний ленч будет готов к половине двенадцатого, доктор.

— Отлично! — вмешался Суинбёрн. — Я умираю от голода.

Квайнт вывел их из камбуза, повел мимо кают, выполнявших на корабле самые разнообразные функции, и ввел в первый из гигантский машинных отсеков. Дэниел Гуч показал им две огромные турбины-близнецы, и они перешли к пассажирским каютам, где встретили сестру Рагхавендру, устроившую из одной из комнат маленькую больничную палату. Как объяснил Квайнт, медицинский отсек на корабле был необходим не только для лечения заболевших пассажиров, но и потому, что некоторые инженерные обязанности были связаны с немалым риском. Такелажники, например, заботились о летных пилонах, что означало, иногда, необходимость подъема по ним во время полета. Конечно они привязывались, но все равно при падении обычно вылетали за борт и со страшной силой ударялись о бок корабля.

— Теперь, джентльмены, вы можете ориентироваться на корабле и разрешите мне с вами попрощаться, — сказал доктор, когда они достигли лестницы, ведущей на нос. — Я должен еще многое сделать до того, как начнется наше основное путешествие, и, я уверен, вы простите меня. — Он поглядел на Суинбёрна. — Я пойду обратно через салон, сэр. Если вы составите мне компанию, я быстро приготовлю для вас утренний напиток.

— Браво! — радостно воскликнул Суинбёрн. — Это как раз то, что надо.

— А вы, сэр? — спросил Квайнт у Бёртона.

— Слишком рано для меня. Пойду в каюту и поработаю над описью запасов экспедиции.

— Тогда я увижу вас за ленчем, сэр.

Только концы четырех колоссальных медных столбов виднелись из смога, накрывшего Лондон. Подчиняясь уверенной руке Фрэнсиса Уэнэма, ЕВВК Орфей скользнул в пространство между ними и мягко приземлился в центральном дворе электростанции Баттерси.

Было два часа пополудни.

— Как изменились времена, — заметил Суинбёрн сэру Ричарду Фрэнсису Бёртону, когда они спускались на землю, потуже натянув плащи и цилиндры. — Кто бы мог подумать, пару лет назад, что мы, в конце концов, будем работать вместе с Изамбардом Кингдомом Брюнелем?

— Как изменилось время, — отозвался Бёртон. — В этом-то все и дело.

Из пелены за ними вынырнул Герберт Спенсер, заводной философ.

На вид он являлся автоматоном из полированной латуни, высотой около пяти футов и пяти дюймов. Голова в форме канистры, на верхушке которой виднелся странно выглядящий выступ, напоминающий крошечный церковный орган. «Лицо» под ним было не более чем тремя круглыми отверстиями, расположенными вертикально. Самое верхнее напоминало крошечный корабельный люк, через который можно было заметить множество маленьких зубчатых колес. Средний круг был забран решеткой, а из нижнего — простой дыры — выходили три очень тонких проволочки, в пять дюймов длиной.

Шея Спенсера состояла из тонких валов, кабелей, шарниров и защелок. Туловище представляло собой узкий цилиндр, на котором было вырезано несколько панелей, дававших возможность видеть шестеренки и пружины, тонкие коленчатые валы, гироскопы, маховые колеса и маятник. Тонкие, но сильные руки заканчивались ладонями с тремя пальцами, крепкие трубчатые ноги — овальными ступнями.

Все вместе представляло собой потрясающее зрелище, и мало кто из видевших его сейчас мог бы поверить, что всего несколько недель назад он был самым обыкновенным человеком, бродягой, грязным и неряшливым, со спутанной бородой.

— Привет, босс! Привет, мистер Суинбёрн! — прогудел он.

Его странный голос выходил из аппарата в виде шлема, недавно созданного и добавленного к латунному человеку Брюнелем. Слова звучали вполне отчетливо, но из-за трубчатого эффекта казалось, что звук идет из какого-нибудь духового инструмента.

Бёртон вернул приветствие.

— Привет. Как ты, Герберт?

— Почему-то мне кажется, что в левом колене проснулся мой старый друг, артрит, — сказал философ. — А так жаловаться не на что.

— Быть может, винт ослабел, — предположил Суинбёрн.

— Возможно. Но говорю вам — так странно быть механическим. Все время боишься — в любой чертов момент может лопнуть пружина или остановиться колесо. О, кстати, у меня есть отличная новость — я лечу с вами в Африку.

— Как это? — спросил Бёртон, пока они шли по двору. — Условия там вряд ли благоприятствуют твоему организму.

— Ученые, работающие вместе с мистером Брюнелем, изобрели новый материал, который получается в результате сложного химического процесса. Они называют его полиметилен. Он коричневый, очень гибкий и гладкий на ощупь. Он также водонепроницаемый и через него не может проникнуть никакая пыль. Они сшили из него несколько костюмов, каждый из которых полностью защитит меня от климата.

— А ты уверен, что этот материал тебя спасет? Вспомни, там бывает как очень жарко, так и очень холодно, в воздухе постоянно висят пыль и грязь, — предостерег его Бёртон. — Во время моей предыдущей экспедиции одежда буквально гнила у меня на спине.

Они подошли к высоким дверям главного здания. Спенсер протянул руку и взялся за одну из ручек.

— Конечно материал будет портиться, постепенно, — сказал он, — но они сделали для меня пятнадцать проклятых комбинезонов, босс, так что осмелюсь сказать, мне их хватит. Кроме того, — он махнул рукой на окружающий их туман, — если я выдерживаю эту дрянь, я могу выдержать все, что угодно!

— Тогда я очень рад, — ответил Бёртон. — Ты был центральной фигурой в деле с южноамериканским алмазом, и, скорее всего, станешь критически важен когда — или если — мы добудем африканский камень. Добро пожаловать на борт, Герберт!

— Чудесно! — добавил Суинбёрн.

Заводной человек приоткрыл дверь достаточно широко, чтобы они смогли войти.

— Входите, джентльмены.

Оба человека вошли в штаб-квартиру технологистов и их немедленно ослепил яркий свет электрических ламп.

Изамбард Кингдом Брюнель построил электростанцию Баттерси в 1837 году. В то время он был полон странными идеями, вдохновленными его хорошим знакомым, Генри Бересфордом, и, проектируя станцию, собирался использовать некую «геотермальную энергию». Медные столбы поднимались из четырех углов знания как высокие дымоходы, но в противоположном направлении они простирались намного дальше, глубоко уходя в земную кору. В 37-ом Брюнель — еще совсем молодой, всего тридцать один год — был склонен к преувеличениям. Он объявил, что при помощи этих цилиндров добудет столько электричества, что осветит и согреет весь Лондон. Но, к сожалению, электростанция сумела осветить только саму себя, хотя ходили слухи, что все может скоро измениться — якобы Брюнель открыл способ увеличить выход медных столбов.

Прикрыв глаза ладонями, Бёртон и Суинбёрн взглянули внутрь станции, превратившейся в огромную мастерскую. Под высоким потолком висело несколько шаров, внутри которых метались молнии. Они заливали пол раскаленным добела светом, отражавшийся от загадочных мегалитических машин. Электричество шипело, трещало и жужжало по их поверхности, разряды прыгали с места на место и с одного хитроумного устройства на другое, наполняя воздух острым запахом озона.

Посреди всегда этого, справа от них, находилось массивное устройство. Двенадцать футов в высоту и тридцать шесть в ширину, оно напоминало большую трубу — впереди кабина, сзади мотор — и стояло на множестве коротких суставчатых ног. Другие ряды ног выходили из боков и верхушки. Из задней части торчали горизонтальные паровые воронки, а спереди находился чудовищных размеров бур, острый конец которого находится в восемнадцати футах от главного тела.

Спенсер, заметивший, что они смотрят на устройство, объяснил: \

— Это Червь — одна из машин, которые используют для того, что копать туннели под Лондоном. Считают, что на подземных поездах будет легче ездить по городу, потому что сейчас улицы забиты под завязку всякой всячиной. Но лично я не собираюсь кататься в этих поездах. Боюсь задохнуться.

— Ты не можешь задохнуться, Герберт, — возразил Суинбёрн.

— Это ты так говоришь!

Еще одно устройство привлекло их внимание. Это был большой бочкообразный механизм на трех ногах с несметным числом механических рук, каждая из которых кончалась плоскогубцами, паяльной лампой, пилой и еще каким-нибудь орудием. Вокруг него стояла группа техников и инженеров. Увидев Бёртона и Суинбёрна он повернулся, отделился от технологистов и неуклюже направился к ним.

— Здравствуйте, джентльмены, — сказал он таким же голосом, как и Спенсера, хотя его баритон был немного ниже.

— Привет, Изамбард, — ответил Бёртон, потому что, на самом деле, массивный механизм был знаменитым инженером — или, более точно, аппаратом по поддержанию жизни, в котором он находился с 1859 года, заслужив прозвище Паровой человек. — Экипаж Орфея готов взять на борт механизмы и дополнительные запасы. Все ли готово?

— Да, сэр Ричард. Мои люди снимут... обнимут — о, простите меня — поднимут все наверх.

— Эй, Иззи! — пропищал Суинбёрн с озорной усмешкой в зеленых глаза. — Твое новое разговорное устройство сломалось?

— Нет, — ответил Брюнель. — Но оно не слишком активно... демонстративно... интуитивно — я имею в виду эффективно — взаимодействует с вычислительными элегантами — хмм, элементами — моего мозгового искристого — импульсного — калькулятора. На сенсорных узлах устройства происходят непредвиденные метания... выгибания — мои извинения — колебания.

— Клянусь шляпой! — воскликнул Суинбёрн. Да это хроническая болезнь! Я не понял ни одного слова. Абсолютная белиберда, для меня.

— Алджи, — прошептал Бертон. — Держи себя в руках!

— Все в порядке, сэр Пилчард... э, сэр Ричард, — прервал его Брюнель. — Мистер Сумасброд еще не простил меня за то, как я общался с ним во время дела Тека-Стригунчика. О, конечно удела — гмм дела — Джека-Попрыгунчика. Клир.

— Клир? — спросил Суинбёрн, пытаясь не хихикнуть.

— Случайный шум, — ответил Брюнель. — Повторяющаяся эмблема. Я хотел сказать проблема.

Поэт схватился за бока, нагнулся и разразился пронзительным смехом.

Бёртон вздохнул, его глаза округлились.

— Разговорное устройство мистера Брюнеля такое же как и мое, — вмешался Герберт Спенсер и, подняв латунный палец, коснулся округлого переплетения труб у себя на голове. — Но, как вы знаете, мой рассудок записан на черных алмазах, а его нет, и механизм лучше отвечает на импульсы из неорганического источника, чем из органического.

— Ха-ха-ха! — Суинбёрн вытер слезы с глаз. — Так у тебя еще есть немного плоти внутри твоего бака, а, Иззи?

— Достаточно, — прервал его Бёртон, оттаскивая своего крошечного помощника назад. Он вернулся к теме своего разговора. — Мы не опаздываем, Изамбард?

— Нет. Нам осталось только похоронить… сравнить — починить— вентиляцию и систему посева.. подогрева, но Лига трубочистов гарантировала, что сегодня в шесть вечера убьет — хмм, пришлет — новую секцию труб; сама работа отобьет — займет — около часа.

— Почему бы тебе не сделать трубу самому? — спросил Суинбёрн, который уже овладел собой.

— Пра — хмм — вила.

— Не так давно Жук добился права быть единственным производителем и продавцом труб, через которые ползают и которые чистят его люди, — объяснил Бёртон.

— Этот мальчик — гений, — прокомментировал Суинбёрн.

— Да, — согласился Бёртон. — Сейчас мы покидаем вас, Изамбард. Экипаж поможет вашим людям поднять груз на корабль. Пассажиры вернутся завтра в девять.

— Не хотите ли обгореть — осмотреть — экипажи перед отъездом?

— Нет времени. Мы расследуем убийство. Я должен идти.

— Прежде, чем вы уйдете, могу ли я подарить — поговорить — с вами наедине?

— Конечно.

Они немного отошли в сторону и несколько минут о чем-то говорили. Потом Паровой человек громко лязгнул и присоединился к группе технологистов.

Бёртон вернулся к Суинбёрну.

— О чем вы говорили? — полюбопытствовал поэт.

— Он рассказал мне кое-что о бэббидже, который вставлен в голову Джона Спика. Пошли.

— Я должен идти с тобой, босс? — спросил Спенсер.

— Нет, Герберт. Оставайся здесь и проверь запасы по описи.

— Заметано.

Попрощавшись с заводным человеком, Бёртон и Суинбёрн вышли из здания, пересекли двор и присоединились к детективам-инспекторам Траунсу и Честону, командору Кришнамёрти, констеблю Бхатти, Изабелле Мейсон, миссис Энджелл и Фиджету, а также к другим пассажирам, собравшимся у трапа винтокорабля. Помимо них там же стояли члены экипажа Д'Обиньи, Бингхэм и Батлер, получившие краткосрочный отпуск.

Вокруг них клубился густой желтый туман, посыпая одежду и кожу сажей, забивавшей рот и ноздри.

— Готовы? — спросил Бёртон друзей. — Тогда пошли и простимся цивилизованно, особенно с вами, матушка Энджелл. Я надеюсь, что, пока нас не будет, вы будете вести обычную жизнь.

Группа вышла из ворот станции, прошла вдоль внешней стены и пошла по тропинке через пустырь, спускавшийся к железнодорожным путям — место, связанное с неприятными воспоминаниями для королевского агента и его помощника: два года назад они бежали здесь, преследуемые бандой вервольфов, и их едва не раздавил локомотив.

Они спустились по тропинке к Киртлинг-стрит, которая быстро привела их на Баттерси-Парк-роуд. Отсюда гости Монктона Мильнса начали разъезжаться, кэбы повезли их домой. Миссис Энджелл и Фиджет забрались в хэнсом, который повез их на Монтегю-плейс, 14, Изабелла Мейсон взяла другой, на Оранж-стрит, гроулер остановился перед детективом-инспектором Честоном, командором Кришнамёрти и констеблем Бхатти, готовый увезти их домой.

Четвертый экипаж — четырехколесный кэб, запряженный паролошадью — Бёртон вызвал для себя, Суинбёрна и Транса.

— Скотланд-Ярд! — приказал полицейский.

— А не в дом Отто Штайнрюка? — спросил Бёртон, взобравшись в кэб и усевшись на сидение.

— Это в Илфорде, — ответил Траунс. — Слишком далеко для кэба, так что займем в Ярде винтостулья.

Кэб свернул на Найн-Элмс-лейн и запыхтел вдоль Темзы. Пассажиры вынули платки и прижали к носам, от кошмарного зловония реки их глаза слезились.

Бёртон выглянул в окно. Где-то вдоль дороги находился маленький дворик, где в 1839 году на юную девушку Сару Льюит напал Джек-Попрыгунчик — одно из множества нападений, совершенных Эдвардом Оксфордом в поисках своего предка. Прошло двадцать четыре года, и за это короткое время влияние Оксфорда полностью изменило Британскую Империю. Бёртону по-прежнему казалось невероятным, что один человек может так быстро изменить огромную страну, но в истории такое уже бывало — Цезарь, Чингисхан, Наполеон. Оксфорд, невольно, стал причиной смерти королевы Виктории. После чего его влияние стало тоньше — всего несколько неосторожных замечаний о будущем, сказанных Генри Бересфорду. Однако маркиз передал их Изамбарду Кингдому Брюнелю, намеки и предположения воспламенили замечательные таланты инженера и привели, помимо всего прочего, к созданию политического и культурного движения технологистов.

Пока инженеры и евгеники Брюнеля вкладывали всю свою энергию в изобретения, одно присутствие во времени Оксфорда — в форме Джека-Попрыгунчика — привело к созданию противоположной силы: либертинов, стремившихся изменить социальную политику и создать новый вид освобожденного человека.

Все эти элементы создали условия для быстро увеличивающегося хаоса, развитие которого ускоряли научные изобретения и безответственные социальные эксперименты. Чарльз Дарвин, которого называли «Палач Бога», попал под влияние своего двоюродного брата, евгеника Фрэнсиса Гальтона и, ошеломленный открывшимися возможностями, вышел за пределы здравого смысла.

И сколько еще таких? подумал Бёртон.Сколько людей стали не такими, какими должны были стать?

Кэб повернул налево на Воксхоллский мост и встал в хвост очереди экипажей — необходимо было заплатить за проезд через мост.

— Пропади все пропадом! — проворчал Траунс. — Сколько времени мы должны сидеть здесь, дыша этим дерьмом.

— Не вижу ни зги, — сказал Суинбёрн, выглядывая наружу. — Невозможно сказать, насколько мы далеко от кабинки сборщика налога. И, конечно, Пружинка, ты же не собираешься заставить нас лететь на винтостульях через это?

— Не называй меня Пружинка! — взвился полицейский. — Однако ты прав. После свежего воздуха Йоркшира я и забыл, что такое лондонский особый.

— До Ярда не более двух миль. Почему бы нам не дойти туда пешком и не занять там пенни-фартинги? — предложил Бёртон.

Траунс согласился и спустя несколько минут они уже пересекли мост, ругая на чем свет стоит вонь, движение и туман.

— Говорю тебе, капитан, я просто счастлив на несколько месяцев вырваться из этой чертовой выгребной ямы, — объявил Траунс.

Было уже около шести часов вечера, когда они добрались до Илфорда, и, хотя туман и поредел, уже наступил вечер и плохо освещенный город погрузился в полумглу.

Проехав на паросипедах по Кранбрук-роуд, они повернули налево, на Гренфилл-плейс.

— Нам нужен номер шестнадцать, — сказал Траунс.

Через минуту они увидели его: отдельный дом в стороне от дороги, скрытый за сучковатым и неестественно искривленным дубом.

— Клянусь Юпитером! — воскликнул Траунс. — Зачем кому-то понадобился этот монстр прямо перед домом?

Они открыли ворота, согнувшись под ветвями прошли внутрь и по дорожке дошли до парадной двери. В доме не было ни огонька.

Траунс поупражнялся с дверным молотком, необычно сильно, но им ответило только молчание.

— Мы расследуем убийство, — сказал он, отходя на два шага назад, — так что я без колебаний могу взломать дверь. Постойте в стороне, пока я поработаю плечами.

Бёртон поднял руку.

— Нет необходимости, старина. — Он вынул из кармана отмычку и сунул ее в замочную скважину. Спустя несколько мгновений раздался щелчок.

— Сезам, откройся! — скомандовал Суинбёрн, экспансивно взмахнув руками.

— Алджи, быть может ты вернешься к воротам и постережешь их? — предложил Бёртон. — Нам потребуется зажечь свет, и если, пока мы будет там, наш душитель вернется и увидит свет в окне, боюсь, он убежит прежде, чем мы его схватим. Кричи, если увидишь что-нибудь подозрительное.

Поэт кивнул и отправился обратно, а Бёртон и Суинбёрн вошли в дом. Человек из Скотланд-Ярда достал коробок спичек, чиркнул одной и зажег настольную лампу в прихожей. Она осветила три двери и лестницу наверх.

За первой дверью оказался маленький салон. Траунс зажег еще одну лампу, и двое мужчин увидели пять стульев, расположенных вокруг стола, на котором стояли пустые стаканы.

— Как будто здесь была какая-то встреча, — заметил Бёртон. Он проверил ящики стола и не нашел ничего, потом пошарил в буфете — с тем же успехом.

Вторая дверь вела в столовую, где они тоже не нашли ничего интересного, а третья в кухню. Кладовка тоже оказалась пуста.

— Боюсь, птичка улетела, — пробормотал Траунс.

— Давай еще раз обыщем салон, — предложил Бёртон.

Они вернулись в комнату и начали тщательно обыскивать ее. Королевский агент пошарил пальцами в пепельнице, нашел окурки сигар и обнюхал каждый.

— Интересно, — пробормотал Бёртон. — Четыре разных немецких сорта и один английский.

— Взгляни на это, капитан.

Бёртон перешел к камину, рядом с которым на корточках сидел его друг.

Траунс указал на красно-коричневое пятно на каминной плите за очагом.

— Не засохшая ли кровь?

Бертон тоже присел и проверил пятно.

— Да, похоже на то. Как ты только его увидел! Но, как, ко всем чертям, кровь попала туда? — Он на мгновенье задумался, потом сказал: — Не позовешь ли Алджи, пожалуйста?

Траунс хрюкнул, выпрямился и вышел из комнаты. После его ухода Бёртон вытащил из камина полусгоревшие угли и отбросил в сторону, не обращая внимания на беспорядок, который он устроил на коврике перед камином. Потом снял решетку и тоже отставил ее в сторону.

— Снаружи проехал кэб, самым обычным образом, — доложил Суинбёрн, входя в комнату вместе с Траунсом. — Ничего в нем не было подозрительного. А что у тебя?

— Ты — эксперт по каминам, — сказал Бёртон. — Взгляни сюда.

Суинбёрн поглядел на очаг.

— Недавно чистили, — заметил он.

— Точно?

— Да. Посмотри на ряд сажи, вот здесь. Это пятно крови?

— Мы так думаем.

— Дай мне фонарь, Ричард.

Бёртон сунул руку в карманы и вытащил заводной фонарь. От открыл его, завел и протянул своему помощнику.

Суинбёрн снял цилиндр, положил его на кофейный столик, согнулся, нырнул в камин и поднял фонарь повыше.

— Пойду погляжу, — сказал он и, упершись ногами в стенки, начал подниматься.

— Поосторожнее, парень, — предостерег его Траунс.

— Не беспокойся, — усмехнулся Бёртон. — Винсент Снид как следует натренировал его.

— Не упоминай ублюдка! — послышался глухой голос Суинбёрна. — Эй. Здесь что-то вроде ниши и маленький запас продовольствия. И еще больше кровавых пятен. Я собираюсь подняться на крышу.

В камин хлынула струйка грязи, намного меньшая, чем ожидал Бёртон; очевидно поэт был прав — дымоход недавно прочистили.

Через пять минут сверху опять посыпалась клочки и струйки черной грязи, потом послышалось ворчание Суинбёрна — он возвращался. Сначала появились его ноги, а потом и сам поэт — одежда и кожа в саже, зеленые глаза весело глядят с грязного лица.

— Мне кажется, что был нанят трубочист, который прочистил дымоход, а потом вернулся, чтобы украсть еду из дома, — сказал он. — Это не слишком удивительно. Большинство из мальчиков голодают, и те, кто живет вместе с мастерами-трубочистами, часто настолько запуганы, что время от времени убегают на ночь в подходящую каминную трубу.

— Подходящую каминную трубу? — удивился Траунс. — И что делает трубу подходящей?

Суинбёрн выключил фонарь и передал его Бёртону.

— Если, как здесь, в трубе есть ниша и достаточно широкая полка, на которой можно поспать.

— А эта кровь?

— Его подстрелили.

— Что?

— На полдороги в стене остался след от пули. Этот выстрел не попал. Зато во второй раз он не промахнулся. Там кровь вплоть до самого выхода на крышу, а на черепице еще больше. Судя по всему парень удрал, но я сомневаюсь, что он долго проживет, бедный малый.

Три человека на мгновение замолчали, потом Суинбёрн сказал:

— Теперь я ненавижу эту прусскую свинью еще больше.

Он и еще раз обыскали весь дом, на случай, если что-нибудь пропустили, потом потушили свет и, выйдя наружу, закрыли за собой дверь.

— Я немедленно сообщу в Ярд, и они выделят пару констеблей, которые будут наблюдать за домом, — сказал Траунс, когда они шли обратно.

— Делать нечего, придется доверить расследование твоим коллегам, — сказал Бёртон. — Значит, даже если они схватят негодяя, мы узнаем об этом очень не скоро. Есть, однако, еще кое-что, что я могу сделать.

— И это?

Королевский агент открыл ворота, и они подошли к своим паросипедам.

— Я могу навестить Жука. Он может знать что-нибудь о раненом трубочисте.

Они завели моторы пенни-фартингов, сели в них и поехали. Они уже вернулись на Кранбрук-роуд и попыхтели вниз с холма, когда Бёртон крикнул друзьям:

— Разделимся, когда доедем до Милл-энда. Я поеду в Лаймхаус. Алджи, езжай домой, собери вещи и спокойно спи. Не пей, черт побери! Траунс, сделай то, что должен в Ярде и езжай домой, к жене. Увидимся завтра утром на Орфее.

Предложение было принято, и спустя час Бёртон шагал через душный смог по берегу канала Лаймхаус-кат. Фабрики, стоявшие вдоль него, уже закончили работу, и тысячи рабочих, надрывавшихся на них, уже рассеялись, вернувшись в омерзительные трущобы Ист-Энда — или Котла, как его называли чаще всего.

Бёртон оставил свой паросипед под охраной констебля на Хай-роуд. Он не мог привести такую дорогую машину в этот район. Там же он оставил и цилиндр. Люди здесь чаще всего ходили с непокрытыми головами или плоскими шляпами. Лучше не выделяться.

Однако королевский агент взял с собой трость-шпагу с серебряным набалдашником в виде головы пантеры, и держал ее так, чтобы, в случае необходимости, мог быстро выхватить рапиру.

Наконец он добрался до высокого здания заброшенной фабрики. Почти все ее окна треснули или были выбиты, двери обшиты досками. Он обошел его и вышел к узкому доку на берегу канала. В стенной нише по-прежнему торчали железные скобы, намертво вделанные в стену. Он начал подниматься.

В здании было семь этажей, и, достигнув крыши, Бёртон уже тяжело дышал. Перевалившись через парапет, он сел и отдышался.

На плоской крыше находилось два длинных стеклянных колпака, между которыми в воздух тянулись восемь дымовых труб. В третью, если считать с востока, было вделаны железные скобы. Отдохнув, королевский агент начал подниматься по ним. На середине он остановился, еще раз отдохнул, и, подгоняя себя, опять начал подниматься, пока не добрался до самого верха, где уселся на трубу верхом, перекинув ноги через края. По дороге он подобрал несколько камней и сейчас вынул три из них из кармана и один за другим бросил в трубу — сигнал вызова Жука.

На самом деле Бёртон никогда не видел странного предводителя Лиги трубочистов. Все, что он знал — это мальчик, живущий в дымовой трубе и ненасытный до книг. Жук здорово помог в расследовании загадочного дела Джека-Попрыгунчика, устроив Суинбёрна работать трубочистом — что привело к обнаружению заговора Дарвина и его сообщников — и с того времени Бёртон регулярно навещал его, принося самые разнообразные книги. Особенно Жук любил стихи Суинбёрна, чей талант практически боготворил.

Бёртон обернул шарф вокруг нижней половины лица и ждал.

Обычно с этой высоты открывался потрясающий вид на Лондон, но сегодня королевский агент едва видел собственную руку — плотный холодный смог накрыл город, сверху падала «чернуха»: угольная пыль смерзалась на большой высоте и черными снежинками плавала в воздухе.

Он нахмурился. Пора уже Жуку появиться.

— Эй! — крикнул он в трубу. — Ты там, парень? Это я, Бёртон!

Никакого ответа. Он бросил вниз еще три камня и стал ждать. Минута текла за минутой — ни звука, ни движения, ни шепчущего из теней голоса.

Бёртон крикнул опять, подождал и сдался.

Где же Жук?

Спустя полчаса, забрав у полисмена паросипед и шляпу, Бёртон возвращался домой. Несколько минут ему казалось, что за ним едет кэб, но, достигнув главных магистралей, ему пришлось сосредоточиться на движении, и он потерял его из виду.

Центральный Лондон полностью остановился, улицы забила плотная мешанина странных технологий. В одной пробке ворочались повозки и кареты, запряженные лошадьми; чудовищные экипажи, которые тянули огромные мегаломовики; гроулеры и хэнсомы, влекомые паролошадьми; паросипеды; измененные арахниды и насекомые, такие как пауки-сенокосцы и жуки-фольсквагены, многобусы и серебрянки. Бёртон даже заметил фермера, пытавшегося загнать стадо коз на рынок Ковент-Гарден.

Королевскому агенту показалось, что на улицах столицы смешались вместе прошлое, настоящее и будущее, как если бы распалась сама структура времени.

Никто из экипажей или пешеходов не мог продвинуться ни на фут, больше занимаясь борьбой друг с другом, чем движением вперед. Лошади ржали и шарахались от насекомых, насекомые запутывались в ногах друг друга и взбирались на тротуар, пытаясь обогнать один другого, и, посреди этого бедлама, толпы людей, окутанные смогом и паром, кричали и ругались, в ярости размахивая кулаками.

Медленно, постоянно пускаясь в обход по темным и узким боковым улицам, Бёртон добрался до Чипсайда, проехал мимо задание Английского банка и выбрался на Холборн-стрит. Здесь, на перекресте с Ред-лайон-стрит, он столкнулся с другим паросипедом — чей водитель не справился с управлением после того, как котел взорвался и испортил гироскоп — и едва не свалился в глубокую и широкую дыру на дороге. Схватившись за барьер вокруг ямы, чтобы не перевернуть пенни-фартинг, Бёртон яростно выругался, потом протянул руку вниз и заглушил мотор. Второй человек, упавший на булыжники, встал и с чувством пнул свою машину.

— Глупая проклятая железяка! — крикнул он, потом взглянул на королевского агента. — Извините меня, сэр, вы едва не свалились вниз! Прошу прощения!

— Это не ваша вина, — ответил Бёртон, спускаясь. — Вы ранены?

— Разорвал штаны на колене и ударился локтем, но жить буду. Но что это за огромные чертовы кратеры?

— Здесь будет станция новой Лондонской подземной железной дороги. Технологисты говорят, тогда передвигаться по городу будет легче.

— Ну, хуже чем сейчас трудно придумать, — ответил человек. — Вспышка света! Что за?..

Что-то просвистело мимо его уха и сшибло с Бёртона цилиндр.

— Ложись! — крикнул королевский агент, сбивая собеседника с ног и падая сам.

— Эй! Это что еще за игры?

— Кто-то стреляет!

— Прошу прощения? Вы сказали, стреляет?

Исследователь окинул взглядом толпу, потянулся за шляпой и подобрал ее с дороги. Впереди была дыра, ближе к верхушке. Выходное отверстие сзади распологалось немного ниже.

— Стрелок находился немного выше уровня земли, — пробормотал он.

— Стрелок? Стрелок? — заикаясь проговорил человек рядом с ним. — Почему в нас стреляли? Я никогда ничего не делал. Я — клерк в банке.

— Не в нас — в меня.

— Почему? Кто вы такой?

— Не имеет значения. Берите ваш костетряс и побыстрее уходите.

— Но... я... хмм... быть может, я должен позвать полицейского?

— Уходите!

Человек встал на четвереньки, быстро дополз до своего пенни-фартинга, встал, поставил его на колеса и скорчился за ним, как если бы хотел укрыться от пуль. Потом исчез в шумной толпе. Бёртон скользнул вдоль края оградительного барьера, поглядывая направо и налево и пытаясь увидеть сквозь туман хоть что-нибудь.

— Черт побери! — прошипел он. Где же стрелок? Быть может в одном из соседних экипажей? Или на паросипеде? Не в доме, точно: все окна на этой стороне улице казались неясными пятнами света — никто не смог бы узнать его через разделявшую их мглу.

В конце концов он решил последовать совету Фальстафа «Главное достоинство храбрости — благоразумие»,[7] низко наклонился, подобрал трость, и, бросив на произвол судьбы паросипед, замешался в толпу. Он пробрался между ног сенокосца, протиснулся мимо фургона с пивом и поспешил прочь так быстро, как только мог. Было жаль, конечно, оставлять пенни-фартинг, но человек, едущий на нем, опасно заметен.

Только к половине одиннадцатого он добрался до Монтегю-плейс, 14. Он вошел внутрь и сразу же наткнулся на миссис Энджелл, радостно приветствовавшую его.

— Здравствуйте! — сказал он, ставя трость в подставку в виде ноги слона. — Какое приятное зрелище! Вы дома! Но что творится на улицах!

— Настоящий ад, сэр Ричард, — согласилась она. — Как разносчики еды умудряются делать свою работу? Мы все умрем с голоду!

— Лично я уже на полпути, — заметил Бёртон, снимая с себя пальто и вешая его на вешалку. — Я не помню, когда ел в последний раз!

— Тогда вам будет приятно услышать, что уже три часа вас ждут бекон и яичный пирог. Они заполнят дыру в вашем желудке. Однако я не знаю, что делать с дырой, которая появилась в вашем цилиндре.

Бёртон снял с себя шляпу и с сожалением посмотрел на нее. — Ну, там, куда я еду, цилиндр мне, скорее всего не понадобится. Быть может вы бросите его в мусорный ящик?

— Конечно нет! — возразила старая дама. — Этот прекрасный цилиндр надо чинить, а не выбрасывать. А что произошло?

— Кто-то стрелял по мне.

Миссис Энджелл вплеснула руками.

— Бог мой! Из револьвера? Вы ранены?

Бёртон положил шляпу на вешалку, потом присел, развязывая ботинки.

— Нет. У несостоявшегося убийцы сбился прицел.

Он снял сапоги и поставил их на подставку для обуви.

— Я не спал ночью, — сказал он, — и у меня болят все кости. Я переоденусь во что-нибудь более удобное и присоединюсь к вам на кухне, если вы не возражаете.

Миссис Энджелл удивленно посмотрела на него.

— На кухне? Ко мне?

Бёртон ласково взял свою домохозяйку за плечи и устало улыбнулся.

— Моя самая дорогая женщина, — сказал он. — В следующий раз я увижу вас очень не скоро. Как же я буду без вас? Вы кормите меня и чистите за мною; вы не даете мне сбиться с истинного пути; вы терпеливо выносите вторжения врагов и все неудобства, связанные с моей работой; вы даже не жаловались, когда Претендент Тичборн почти разрушил дом. Вы — настоящее восьмое чудо света, и я буду горд поужинать с вами сегодня.

Глаза у миссис Энджелл заблестели и она сказала:

— Тогда сегодня вы мой гость, сэр Ричард. Но с одним условием.

— Каким?

— Я вскипячу воду и, закончив есть, вы подниметесь наверх и помоетесь. Он вас несет как от Темзы, сэр.

Бёртон лежал, расслабившись, в крошечной ванной, стоявшей перед камином его студии. Он побрился, подровнял обвисшие усы, соскоблил с кожи сажу и грязь.

В последний раз затянувшись едкой черутой, он бросил ее в огонь, протянул руку вниз, поднес к губам стакан бренди, осушил и поставил обратно.

— Кто-то, — сказал он комнате, — не хочет, чтобы я ехал в Африку. Это совершенно ясно.

— Пьяный простофиля с куриными мозгами, — пробормотала Покс, болтунья. Ярко окрашенная птица спала на жердочке около книжного шкафа. Как и все остальные почтовые попугаи, она ругалась даже во сне.

Бёртон облокотился спиной о спинку ванной, положил голову на край и повернулся так, чтобы видеть пламя очага.

Веки налились тяжестью.

Он закрыл глаза.

Дыхание стало медленным и глубоким.

Мысли разбежались.

Перед внутренним взглядом стали появляться и исчезать лица: лейтенант Уильям Строян, сэр Родерик Мурчисон, Эбенезер Смайк, Томас Честон, Эдвин Брюндлевид. Они вспыхивали и таяли. Наконец все покрыло одно лицо — худое и морщинистое, с остроконечным носом, стиснутыми губами и безумными, наполненным болью глазами.

Джек-Попрыгунчик.

Постепенно черты лица разгладились, глаза стали спокойнее. Из ужасного лица выглянул более молодой человек.

— Оксфорд, — пробормотал себе спящий Бёртон. — Его зовут Эдвард Оксфорд.

Ему двадцать пять лет и он гений — физик, инженер, историк и философ.

Он сидит около стола, поверхность которого сделана из стекла; она не прозрачна, а наполнена текстами, диаграммами и картинками, которые движутся, мигают, появляются и исчезают. Стекло плоское и тонкое, тем не менее информация, пляшущая по ней, — Бёртон инстинктивно знает, что это информация — появляется трехмерной. Это сбивает с толку, как если бы что-то невероятно большое поместили в что-то очень маленькое — как джина в лампу — но Оксфорда это не волнует. На самом деле молодой человек каким-то образом управляет материалом, изредка касаясь пальцем стекла или что-то произнося — и тексты, графики и картинки отвечают ему, складываясь, подпрыгивая или изменяясь.

На столе лежит большой черный алмаз.

Бёртон немедленно узнает его — это южноамериканский Глаз нага, который он сам нашел в прошлом году под поместьем Тичборнов. Сон с ним не согласен. Камень не нашли в 1862, говорит он. Его нашли в 2068.

Первоначальная история!

Камень очаровал Оксфорда. Его структура уникальна.

— Даже более чувствительный, чем клеточный компьютер. Более эффективный, чем кластерный компьютер. С памятью в миллионы терабайт, — шепчет он.

О чем он говорит? спрашивает себя Бёртон.

Сон изогнулся и перенес себя на несколько недель вперед.

Оказалось, что алмаз наполнен остатками разумов существ доисторической расы. Они соблазнили Оксфорда и проникли в его сознание.

Он начал думать о времени.

Он стал параноиком, одержимым одним навязчивым желанием.

Так получилось, что его звали точно так же как и его предка, в приступе помешательства пытавшегося убить королеву Викторию. Голос, лившийся откуда-то снаружи, настаивал: «Этот человек испортил репутацию семьи. Измени это. Исправь»

Почему его волнует этот малоизвестный факт? Почему он должен переживать из-за давно забытого происшествия, случившегося почти триста пятьдесят лет назад?

Очень волнует.

И он очень переживает.

Он не мог думать ни о чем другом.

Разум рептилий посеял в нем семя еще одного растения.

В сознании Оксфорда постепенно вырастала теория природы времени, распускаясь как душистый экзотический цветок. Его корни уходили все глубже и глубже, лианы душили разум. Растение пожирало ученого.

Он работал без устали.

Сон содрогнулся, прошло пятнадцать лет.

Оксфорд разрезал алмаз на части и подсоединил их к цепи из ДНК-нанокомпьютеров и биопроцессеров. Они стали сердцем того, что он назвал Нимц-генератором. Он выглядел как плоское круглое устройство и давал возможность путешествовать во времени.

Устройство нуждалось в энергии, и он изобрел батарею-чешуйку, произвел тысячи этих крошечных устройств, собирающих солнечную энергию, и соединил их в одно устройство, внешне напоминающее туго облегающий костюм. В круглый черный шлем он вмонтировал устройство ментальной связи. С его помощью он передавал команды на генератор. Оно же защищало его от глубокого психологического шока, который — он откуда-то это знал — поражал любого, находившегося слишком далеко от своего родного времени.

К сапогам он прикрепил пару ходулей, длинной в фут, и снабдил их пружинами. Они выглядели очень необычно, но предлагали простое решение трудной задачи — пузырь энергии, создаваемый Нимц-генератором вокруг костюма в момент перехода, не должен был касаться ничего, кроме воздуха.

И Оксфорд прыгнул через время, буквально.

15-ого февраля 2202 года. Ровно девять вечера. Понедельник. Сегодня ему ровно сорок лет.

Оксфорд надевает наряд, подходящий к 1840-ым годам. Поверх него он надевает свой костюм — машину времени — и пристегивает ходули. На грудь — Нимц-генератор, на голову — шлем. Он берет в руки цилиндр и выходит из лаборатории в обширный сад за ней.

Его жена выходит из дома, вытирая полотенцем руки.

— Ты идешь туда? — спрашивает он. — Ужин почти готов!

— Да, — отвечает он. — Но не волнуйся, даже если я уйду на годы. Я вернусь через пять минут.

— Надеюсь, ты вернешься не стариком, — бурчит она и проводит рукой по раздувшемуся животу. — Вот этому нужен энергичный молодой отец!

Он смеется.

— Не говори глупостей. Это займет всего несколько минут.

Он наклоняется и целует ее в нос.

Потом приказывает костюму перенести его в пять тридцать пополудни 10-ого июня 1840 года на угол Грин-Парка, Лондон.

Он глядит на небо.

«Неужели я действительно собираюсь это сделать?» — спрашивает он сам себя.

«Делай!» — шепчет голос в его голове, и, прежде чем он успевает еще раз обдумать свой замысел, он делает три длинных шага, подпрыгивает, ударяется о землю, согнув колени, и прыгает высоко в воздух. Вокруг него образуется пузырь, раздается негромкий взрыв и он исчезает.

Поп!

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон дернулся, просыпаясь, остывшая вода выплеснулась через край ванны.

Он задрожал, сел и оглядел студию, пытаясь понять, что разбудило его. Наконец он заметил тонкую струйку пара, идущую из трубчатого прибора на одном из его трех столов. Он встал, протянул руку к полотенцу и замотался в него, потом подошел к столу. Аппарат, состоявший из стекла и меди, давал ему возможность напрямик связываться с премьер-министром и королем. Бёртон вынул из него коробочку, открыл ее, достал оттуда лист бумаги и прочитал: «Приготовьтесь принять премьер-министра. Он прибудет в два ночи».

— Проклятье! Только этого мне и не хватало!

Покс дернула крылом и прощебетала:

— Вонючий самогонщик!

Бёртон взглянул на часы на каминной полке. Полвторого.

Быстро вытершись, он бросился в гардеробную, натянул свободные белые штаны и рубашку, завернулся в джуббу — длинное полотно, которое он носил во время паломничества в Мекку, а сейчас использовал как ночную рубашку. Скользнул в остроконечные арабские тапочки и намотал тюрбан на мокрые волосы.

К двум часам, когда ванна была убрана и манильская черуту закурена, он сел в любимое кресло и стал обдумывать свой странный сон. Многого в нем он не понимал — странный стеклянный стол, почти не обставленная комната, в которой он стоял, слова, которые бормотал Эдвард Оксфорд — тем не менее, все касалось ужасающе реальным.

Неужели я видел далекое будущее? То, которое было перед тем, как Оксфорд изменил время?

С улицы послышался кашель парового мотора и грохот колес. Он встал, подошел к окну и выглянул наружу как раз тогда, когда перед домом остановился бронированный передвижной замок лорда Пальмерстона.

Бёртон спустился вниз и открыл парадную дверь.

Пальмерстон уже стоял на крыльце вместе с Грегори Хэйром и Дамьеном Бёрном, его страннорабочими.

— Вы считаете это подходящим нарядом, капитан Бёртон? — спросил премьер-министр.

— Для двух часов ночи? Да, сэр, — ответил Бёртон, отодвигаясь в сторону и освобождая проход. — А вы считаете это время подходящим для визитов?

— Все часы подходят для того, чтобы служить Империи.

— Вверх по лестнице, пожалуйста.

Закрыв дверь, Бёртон последовал за ними вверх по лестнице, отметив, что, как всегда, люди премьер-министра одеты в вызывающе старомодные костюмы.

— Когда я в последний раз видел эту комнату, — сказал Пальмерстон, входя в заставленную книжными шкафами студию, — она была полностью разрушена.

— Вы имеете в иду тот случай, когда на нас напали, и вы прятались в моей кладовке? — ответил Бёртон.

— Успокойтесь, капитан. Давайте не будем наступать друг другу на больные мозоли.

Пальмерстон положил шляпу на вешалку и снял замшевые перчатки. Его ногти оказались подчеркнуто белыми. Он не стал снимать застегнутый на все пуговицы бархатный сюртук, но слегка ослабил его и уселся в любимое кресло Бёртона и скрестил ноги. Потом вынул серебряную табакерку и сказал:

— Мы должны поговорить. Я охотно приехал бы пораньше, но днем по улицам не проедешь.

Бёрк и Хэйр уселись за столом. Бёртон устроился напротив премьер-министра, который спросил:

— Ваша экспедиция готова к отъезду?

— Да.

— Хорошо. Очень хорошо. Все идет гладко?

— Да. Если не считать двух покушений на мою жизнь, в результате одного из которых погиб мой хороший друг Томас Бендиш.

Пальмерстон резко наклонился вперед.

— Что вы такое говорите?

— Человек по имени Питер Пимлико пытался отравить меня. Его нанял один пруссак по имени Отто Штайнрюк; а потом задушил, чтобы он ничего не сказал. Кроме того сегодня вечером в меня кто-то стрелял.

Дамьен Бёрк, высокий, горбатый и совершенно лысый, коснулся своих исключительно длинных бакенбард, известные как «Бакенбарды Пикадилли», прочистил горло и спросил: — Капитан Бёртон, вы узнали что-нибудь об этом немце?

— Немного. Он очень полный, носит большие усы, его ногти скорее похожи на когти и он курит табак марки Каутабак.

Бёрк посмотрел на Грегори Хэйра, невысокого и мускулистого, с белыми волосами и широким решительным лицом.

— Ага, — сказал он. — Вы согласны, мистер Хэйр?

— Совершенно согласен, мистер Бёрк, — ответил Хэйр. — Ага.

— Вы что-нибудь знаете о нем? — спросил Бёртон.

— Да, — ответил Бёрк. — Я считаю, что этого немца зовут не Отто Штайнрюк. Почти наверняка это фальшивое имя. Под ваше описание подходит печально знаменитый прусский шпион по имени граф Фердинанд фон Цеппелин. Если вы помните, именно он в прошлом году помог Ричарду Спрюсу и его коллегам-евгеникам убежать из страны. Очень опасный человек, капитан.

Бёртон кивнул.

— И, похоже, он очень не хочет, чтобы я летел в Африку. И, я уверен, он все еще работает со Спрюсом.

— Почему?

— Изо рта мертвеца росло омерзительно выглядевшее растение.

— Хмм. Очень интересно. — Бёрк вынул из кармана записную книжку и что-то написал в ней.

Пальмерстон открыл табакерку, вынул оттуда понюшку коричневого порошка, высыпал ее на обратную сторону правой ладони и поднес к носу. Он вдохнул его и в тот же миг его глаза расширились.

Бёртону пришло в голову, что от лечения евгеников лицо премьер-министра так натянулось, что глаза стали казаться восточными.

— Сложное положение, — пробормотал Пальмерстон. — Необходимо сделать множество ходов, капитан, ходов, которые изменят мир, и вы в самой гуще событий.

— Как так?

— Завтра вечером я сделаю официальное заявление в парламенте. Вас уже не будет в стране, так что я приехал именно для того, чтобы сообщить вам эту новость. Извините меня...

Пальмерстон отвернулся и поразительно громко чихнул. Потом повернулся обратно, и Бёртон заметил сотни глубоких морщинок вокруг его глаз и носа. Спустя несколько мгновений кожа разгладилась и они исчезли.

— Что за новость? — спросил Бёртон.

— Линкольн сдался. Америка наша.

Нижняя челюсть Бёртона отвисла. Он откинулся на спинку кресла, не в силах сказать ни слова.

— Не так давно, — продолжал Пальмерстон, — я говорил вам, что, если это произойдет, я потребую от Конфедерации полностью запретить рабство, как плату за нашу роль в их победе. Я по-прежнему собираюсь так и поступить. Но не сейчас.

Бёртон сумел собраться и выдавить из себя.

— Почему?

— Из-за Blut und Eisen.

— Кровь и железо?

— Три месяца назад, когда вы занимались делом Тичборна, а наши перебежчики-евгеники дезертировали в Пруссию, канцлер Бисмарк выступил с речью, в которой объявил о своих намерениях увеличить военные затраты и объединить все немецкие территории. Он сказал — и, поверьте мне, я могу процитировать его слова дословно, потому что они выжжены в моей памяти: «Положение Пруссии в Германии определяется не либерализмом, а ее силой. Пруссия должна сосредоточить всю свою мощь и дождаться выгодного момента, который приходил и уходил уже несколько раз. Начиная с Венского конгресса у нас нет достойных границ для здорового политического организма. Важнейшие вопросы современности должны быть решены не речами и решениями большинства — это и была величайшая ошибка 1848 и 1849 годов — но железом и кровью».

— Я читал отчет об этой речи в газетах, — сказал Бёртон. — Он собирается начать войну?

Пальмерстон сжал кулак.

— Вне всяких сомнений. Первый крикливый ход к мировой войне, предсказанной графиней Сабиной. Бисмарк пытается создать Германскую Империю, соперницу нашей. Однако Империя требует ресурсов, капитан Бёртон, а в мире остался только один по-настоящему большой нетронутый ресурс — Африка.

— И вы подозреваете, что Бисмарк пытается захватить там плацдарм?

— Я почти уверен, что он хочет захватить ее и выкачать все, что возможно.

— Но как это связано с американскими рабами?

— Если объединенная Германия захочет присоединить к себе Африку и начнется война, нам понадобится почти безграничный источник невозобновимой рабочей силы.

— Невозобновимой?

— Я верю, что так лучше говорить, чем «пушечное мясо».

У королевского агента кровь застыла в венах.

— Вы же не собираетесь... — начал он.

Пальмерстон прервал его.

— Мы собираемся сражаться, и нам потребуется все находящиеся в нашем распоряжении силы.

— Вы имеете в виду американских рабов?

— Да. Чуть более четырех миллионов человек, хотя я включил в их число женщин.

Челюсти Бёртона задергались.

— Проклятье! Вы говорите о людях! Человеческих существах! Об их семьях! И вы не только поддерживаете санкционированное государством рабство — вы говорите о кровавом геноциде!

— В первую очередь я говорю о выживании Британской Империи, чего бы это ни стоило.

— Нет! — крикнул Бёртон. — Нет! Нет! Нет! — Он хлопнул рукой по кожаной ручке кресла. — Я против! Это подло!

— Вы будете делать то, что я прикажу вам делать, капитан Бёртон, — тихо сказал Пальмерстон. — А я приказываю вам помочь мне сделать так, чтобы подобные обстоятельства даже не возникли.

— Ч... что?

— Ваша основная задача не изменилась — вы должны добыть Глаз нага, который мы сможем использовать для проникновения в сознания врагов. Однако теперь у вашей экспедиции есть еще одна цель, хотя и второстепенная. Используя ваш опыт военного и географа, вы должны определить самые стратегически выгодные территории Африки и пути, которыми мы сможем завладеть ими. Я собираюсь завладеть Африкой прежде, чем Бисмарк сделает свой ход, и хочу, чтобы вы посоветовали мне лучший способ для этого.

Сердце Бёртона бешено колотилось в груди, мысли бегали.

Он взглянул на Пальмерстона непроницаемым взглядом.

— И если я сделаю это, сэр, и Африка станет частью Британской империи, что будет с ее жителями? Что будет с африканцами?

Премьер-министр жестким немигающим взглядом посмотрел на Бёртона и ответил:

— Как британским подданным им будут предоставлены все права.

Последовало молчание, только Грегори Хэйр слегка прочистил горло. Наконец Бёртон сказал:

— Вы имеете в виду те же самые права, которыми наслаждаются недоедающие британцы, корпящие на наших фабриках и живущие в наших трущобах? Те самые, которые предоставлены нищим, просящим милостыню на перекрестках улиц и у дверей домов? Те самые, которыми пользуются служанки, совращенные и беременеющие от своих хозяев и безжалостно выбрасываемые на улицу, где они могут выжить только проституцией? Это и есть та сама замечательная цивилизация, которую вы, великий империалист, можете предложить Африке?

Пальмерстон вскочил на ноги и заорал:

— Заткнитесь ко всем чертям, Бёртон! Неужели при каждой нашей встрече я должен терпеть вашу наглость? Не собираюсь! У вас есть приказ! — Топнув ногой, он направился к двери, щелкнув пальцами Бёрку и Хэйру. Пропустив их наружу, он, с рукой на ручке двери, повернулся к исследователю.

— Выполняйте вашу чертову работу, капитан! — прорычал он, потом вышел из комнаты и хлопнул за собой дверью.

— Неграмотный павиан! — взвизгнула Покс.

— В водовороте исторических событий, — заметил Берти Уэллс, — нет возможности что-то аккуратно записывать. А когда приходит время подвести итоги произошедших событий, человеческая природа берет верх.

Он и Бёртон сидели в медицинском фургоне, куря по очереди редкость из редкостей, украденную сигару. Запряженный волами экипаж был частью конвоя — бесконечной линии солдат и повозок, двигающейся с юга к порту Танга, находившегося в сотне миль к северу от Дар-эс-Салама.

Стояло раннее утро, но жестокая жара уже обрушилась на людей и животных. Солдаты истекали потом. Все были истощены, больны и несчастны. Время от времени кто-то пытался петь — обычные печальные напевы африканцев — но быстро умокал, подавленный ритмическим тамп-тамп-тамп шагающих сапог. Как-то раз запела рота англичан, через их поддельное веселье прорывалась горькая ненависть. Они пели на мотив «Наш добрый друг Иисус», но с намного более красочными словами.

После чего старшина еще добрых три мили распекал своих людей.

Бёртон сидел в задней части фургона, опершись спиной о задний откидной борт. И не мог перестать чесаться.

— Человеческая природа? — спросил он. — Что ты имеешь в виду?

Уэллс, скорчившийся на сиденье рядом, ответил:

— Я придерживаюсь мнения, что мы обладаем врожденной тягой к повествовательной структуре. Мы хотим, чтобы предмет имел начало, середину, конец. Тогда мы можем лучше чувствовать его. — Он взглянул на Бёртона. — Через сколько дней твоя форма начала кишеть паразитами?

— Через четыре. Вши едят меня живьем.

— Выше нос, старина! Бывает и хуже. Лихорадка, траншейная стопа, дизентерия, а то может и оторвать твои чертовы ноги — это воюющая Африка.

— Бисмалла! Что вы наделали! Вы создали Ад из Рая!

— Ричард, а кто виноват? Мое поколение или твое? Я слышал, как люди опять и опять повторяют, что все мы продукты прошлого. Они возлагают вину за эту войну исключительно на поколение отцов. Иначе говоря, добро пожаловать в мир, который создали вы сами.

— Нет, конечно нет! Никто из моих современников не собирался создавать этот Джаханнам!

— Это ты так говоришь. Кроме того я не согласен с философской идеей, которую ты мог бы назвать стадиализмом. Я считаю, что мы совершенно не понимаем природу прошлого и заменяем ее мифами. Мы делаем фантастические предположения о произошедших событиях, лишь бы оправдать то, что происходит сейчас. Мы подгоняем причину под следствие. Однако правда в том, что настоящее является — и всегда будет являться — полным хаосом. Нет никакой истории и никакого плана. Мы все жертвы zeitgeist. Я извиняюсь, что использую немецкое слово, но оно исключительно подходит. Ты знаком с ним?

— Да. Я перевожу его как «суть времени» или «дух эпохи», и отношу к атмосфере — или социополитическому климату — любого данного периода.

— Совершенно точно, и, с моей точки зрения, это феномен, полностью зависящий от истории. Не история создает zeitgeist, мы создаем историю, пытаясь объяснить zeitgeist. Мы выстраиваем последовательный рассказ, чтобы придать событиям что-то, напоминающее значение.

Медицинский фургон дернулся, когда его колеса перепрыгнули через выемку в дороге. Голова Бёртона ударилась о деревянный бок.

— Ух!

— Как твоя рука? — спросил Уэллс.

— Болит. А твоя нога?

— Сломана. А твоя голова?

— Заткнись.

— Возьми сигару.

Военный корреспондент передал последний оставшийся «Гофман» исследователю, который посмотрел на окурок и пробормотал:

— По меньшей мере легкие будут здоровее. — Потом сунул его в рот и с наслаждением вдохнул сладкий дым, а колонна людей и фургонов по-прежнему ползла, извиваясь, по волнообразному холмистому ландшафту.

В медицинские и продуктовые фургоны были запряжены паролошади и волы. Бёртон видел и нескольких неуклюжих немеханических лошадей, в том числе мегаломовиков, тащивших огромные артиллерийские орудия. За войсками вышагивали сенокосцы, а танки-скорпионы поднимали хвостами пыль, вившуюся над их кабинами; стволы их винтовок медленно качались вперед и назад.

— Эй! Рядовой! — крикнул Бёртон ближайшему британцу. — Где мы?

— В дерьме по самую макушку, приятель.

— Ха! А географически?

— Понятия не имею. Спроси Киченера!

— Мы почти на месте, сэр, — ответил голос с африканским акцентом. — До Танги около мили.

— Очень обязан, — сказал Бёртон. Он повернулся к Уэллсу. — Слышал? Мы почти около твоего города. Не хочешь выпрыгнуть наружу?

— К сожалению, прыгать — это все, что я могу.

Бёртон выскользнул через задний борт, дошел до кабины водителя и постучал по ней кулаком.

— Эй, остановись на секунду, пожалуйста?

Фургон остановился, он вернулся к Уэллсу, помог ему спуститься на землю и взять в руки костыли. Они оба надели каски, сошли на обочину и медленно пошли рядом с колонной.

— Бёрти, и в чем твоя мысль?

— Мысль?

— Об истории.

— А. Мы слишком верим в идею, что прошлое может нас чему-то научить. Нет, настоящее — вот кто читает нам лекцию. И мы настолько захвачены им, что никогда не видим лес за деревьями. Эй! Что с тобой?

Бёртон внезапно нагнулся и схватился руками за голову.

— Нет! — выдохнул он. — Да. Я думаю... — он выпрямился и глубоко вздохнул. — Да. Я в порядке. Прошу прощения. Яркое воспоминание о... о... о человеке, сделанном из латуни.

— Статуя?

— Нет. Механизм. Но он... он Герберт.

— Что? Я?

— Нет, извини, не ты, Берти. Но его... ну да... его тоже звали Герберт.

— Механический человек по имени Герберт? Ты уверен, что к тебе не вернулась малярия?

Бёртон прищелкнул языком.

— Мои мысли настолько перепутались, что для меня граница между реальностью и фантазией почти не существует. Я не уверен, что это воспоминание что-нибудь означает. Возможно, позже в нем будет больше смысла. Где твоя деревня?

Уэллс указал на смутно различимую тропинку, уходящую в густые джунгли колючих акаций. Деревья взбирались на пологий откос; через их кроны виднелись крыши домов.

— Вон там, — сказал Уэллс. — Кальтенберг находится прямо на краю Танги — практически удаленный район города. Его построили немцы на небольшом возвышении, в европейском стиле. Жители убежали в город несколько дней назад. Оттуда у нас будет хороший обзор.

— Мне кажется, или роль военного корреспондента действительно состоит в том, чтобы карабкаться на холмы и оттуда глядеть на разрушения?

— Да, что-то в этом роде.

Они пошли по грязной тропинке. Вокруг них сгрудились стволы деревьев, закрывая от глаз конвой. Через листву над их головами сверкало и вспыхивало небо, мимо ушей с жужжанием проносились москиты.

— Кто такой Кичинер? — спросил Бёртон.

— Военная шишка. Или был. Никто не знает, жив ли он или умер. Черт побери эту ногу! Черт побери эту жару. Черт побери Африку и все, что в ней есть! Извини, давай немного передохнем. — Уэллс остановился и, балансируя на костылях, вынул спичку и зажег сигарету. Он сделал затяжку, потом протянул сигарету Бёртону.

— Спасибо, Берти, но я пропущу. Моя любовь к дешевым сигарам не доходит до таких глубин. Кроме того она испортит вкус ириски.

— У тебя есть ириска?

— Свистнул у водителя. Четыре штуки. Я бы предложил тебе пару, но, боюсь, после табака ты не почувствуешь их вкуса.

— Грязная свинья!

Бёртон оскалился.

— И не строй мне свою отвратительную гримасу, — посоветовал Уэллс. — Иначе ты выглядишь таким чудовищным Мефистофелем.

— Ты напоминаешь мне кого-то.

— Кого?

— Не помню.

Он пошли дальше, военный корреспондент ловко скакал на костылях.

— Напомни мне, почему мы атакуем Тангу, — сказал Бёртон.

— Во-первых, — ответил Уэллс, — мы пытаемся вернуть себе все порты; во-вторых, мы хотим разграбить немецкие запасы; и, наконец, самое важное — мы считаем, что здесь скрывается командир Shutztruppe, генерал-майор Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек, и нам бы очень хотелось поставить точку в его жизненном пути. Этот человек — настоящий демон. Как военный гений он соперничает с Наполеоном!

К тому времени, когда они добрались до первого из коттеджей Кальтенберга, оба истекали потом.

— Помнишь, что такое снег? — пробормотал Уэллс, когда они вышли из-под акаций и вошли в деревню. — Я бы все отдал за то, чтобы сесть на санки, съехать с горы и опрокинуться в сугроб у подножья. — Внезапно он остановился и тихо сказал. — Ричард.

Бёртон тоже взглянул в проход между двумя коттеджами и увидел тело аскари в британской форме. Они подошли и проверили труп. Через все лицо африканца шла рваная рана, кожа по обе стороны он нее раздулась и сморщилась.

— Укус ищейки, — заметил Уэллс. — И он умер совсем недавно, я бы сказал.

— Берти, это была глупая мысль. Мы должны были остаться с колонной.

Уэллс покачал головой.

— Военный корреспондент должен все замечать и обо всем сообщать, Ричард. Когда мы доберемся до другого конца деревни, ты поймешь, что такого вида на Тангу больше нет. Оттуда мы увидим намного больше, чем из колонны. Не говоря уже том, что там мы почти наверняка останемся в живых.

Внезапно тишину прервал скрипучий шорох, похожий на стрекот саранчи, но неприятно громкий и угрожающий.

— Хмм. Быть может, я ошибся, — добавил Уэллс, широко раскрыв глаза. — Откуда этот шум?

— Не знаю.

Они вышли из прохода и немедленно увидели ищейку, неуклюже вывалившегося из одного из коттеджей, мимо которого они уже прошли. Жуткая тварь — переплетенье колючих щупалец и хлещущих в воздухе усиков. В середине пульсировал красный мясистый цветок, из которого в воздух поднимались два очень длинных побега, покрытых шипами. С пронзительным треском они терлись друг о друга — ужасное яростное движение! Извиваясь, растение катилось вперед на узле из спутанных белых корней — и очень быстро.

— Бежим отсюда! — крикнул Бёртон. — Бросай костыли, Бёрти! Я тебя понесу!

— Но...

Уэллс больше не успел ничего сказать. Бёртон вышиб из его рук костыли и вскинул невысокого человека на плечи. Тяжело топая сапогами, он побежал.

— Черт побери! — выдохнул он. — Алджи был намного легче!

— Кто?

— Гмм. Алджи. Бисмалла! Ты заставил меня его вспомнить! Как, ко всем чертям, я мог забыть его?

— Не знаю и как раз сейчас мне наплевать. Беги!

Бёртон, изо всех сил работая ногами, почувствовал, как загорелись мышцы бедер, а ищейка быстро догонял его.

— Совсем близко! — проверещал Уэллс.

И тут знаменитый исследователь увидел приоткрытую дверь дома, мимо которого он пробегал. Свернув туда, он проскочил внутрь, сбросил Уэллса на пол и захлопнул за собой дверь. В то же мгновение ищейка с ужасной силой ударился об нее, так что рама вокруг замка треснула. Бёртон быстро поставил на место верхние и нижние задвижки. Шипы впились в дерево снаружи.

— Дверь долго не продержится. Как ты?

— Приземлился на ногу, — простонал Уэллс.

Бёртон помог военному корреспонденты подняться.

— Пошли наверх. Бог мой, голова! Воспоминания ошарашили меня!

Он подставил Уэллсу плечо, они поднялись по лестнице и вошли в спальню. Остальные комнаты, как оказалось, были превращены в кладовки.

Снизу доносился грохот беснующихся щупалец. Бёртон тяжело дышал. Опустив Уэллса на кровать, он, пошатываясь, подошел к стене, оперся на нее спиной и прижал ладони к глазам.

— Алджернон, — прошептал он, потов взглянул вверх, по его щекам текли слезы.

— Что? — спросил его низкий корреспондент.

Бёртон не ответил. Он глядел за друга, в зеркало на туалетном столике, и оттуда на него посмотрело совершенно незнакомое лицо. Он упал в его черные, наполненные отчаянием глаза, и его переполнило такое всепоглощающее чувство потери, что сознание начало раскалываться.

— Ричард! — рявкнул Уэллс. — Эй!

Комната вернулась на место.

— Где я? — выдохнул Бёртон. Он чувствовал себя опустошенным и разбитым.

Уэллс молча указал на окно.

Со всхлипом вздохнув, Бёртон подошел к окну и тут же отшатнулся, увидев колючую лозу, ползущую по стеклу.

— Управляемая и ускоряемая эволюция, — заметил военный корреспондент. — Еще одна непродуманная чудовищная идея евгеников. Когда-то эта штука была человеком в экипаже. А теперь погляди на этого дьявола! И кто такой этот Алджи?

— Алджернон Суинбёрн.

— Поэт? Да, конечно, ты же знал его, верно?

— Он был... да... моим помощником.

— Неужели? И в чем?

— Не имею понятия. Но я помню, что вынес его из огня на плечах.

— Огонь — это то, что нам сейчас надо. Единственный способ уничтожить ищейку. Отойди подальше от окна, Ричард. Стебли вполне способны проломить стекло.

Бёртон быстро отступил назад. Он оглядел комнату — мебель, картины, украшения. Везде кишели муравьи и тараканы. И даже это что-то пробудило в его памяти, изнутри выплыло имя «Ригби», потом погрузилось обратно.

— Мою ногу гложет адский огонь, — пожаловался Уэллс.

— Оставайся, здесь, я пошарю в другой комнате, — ответил Бёртон. Он вышел на плошадку, потом в комнату за ней. Уэллс сел и стал массировать правое бедро.

Громкий треск внизу — парадная дверь треснула, не выдержав непрерывной атаки ищейки.

Бёртон вернулся.

— Нашел что-нибудь? — спросил Уэллс.

— Целую бутылку. — Бёртон показал сосуд с широким горлышком. — Скипидар.

Уэллс вытащил что-то из кармана пиджака.

— Коробка с четырьмя спичками. Меняю на две ириски.

— Идет.

Бёртон подошел к окну, поставил бутылку на пол, взялся двумя руками за раму и изо всех сил потянул ее вверх. Она громко заскрежетала и заклинила, поднявшись не более, чем на фут.

— Берегись! — крикнул Уэллс.

Исследователь отшатнулся от окна, а два молотящих по воздуху стебля прорвались через стекло и дерево, обдав обломками обоих людей. Колючие придатки стегали по комнате, разнося на куски мебель и оставляя длинные глубокие выемки на стенах.

Уэллс, не думая, бросился обратно на кровать, схватил тонкий матрас и обмотал его вокруг себя. Потом вскочил на ноги и метнулся к окну, истошно закричав, когда боль ножом ударила по его раненой ноге. Наступив на стебли, он прижал их к полу. Они брыкались и извивались под ним, ударяя по матрацу и кромсая его на куски.

— Быстрее, черт побери! Я не удержу их долго!

Бёртон прыгнул к бутылке, катавшейся по полу, поднял ее и отвинтил пробку. Не в состоянии протиснуться мимо Уэллса, стоявшего прямо у окна, он просунул руку сбоку от него и вылил скипидар, молясь Аллаху, чтобы он попал в цель.

— Спички, Бёрти!

— Я уронил чертову коробку!

Хлопковая обивка матраса лопнула на всю длину, в воздух полетел конский волос. Один из стеблей стегал и стегал, ударяя по телу корреспондента.

Бёртон, заметив коробок спичек, лежавший на полу, бросился к нему. Он полз и катился по битому стеклу.

— Нашел? — крикнул Уэллс.

— Да!

Внезапно Уэллс закрутился и упал — длинные стебли резко дернулись и выскользнули из комнаты.

Шум внизу прекратился.

Бёртон, с изумленным выражением на голове, стоял и внимательно глядел в окно. Стеблей было не видно. Он осторожно перегнулся через подоконник и заглянул вниз.

Ищейка стоял внизу, дрожа и дергаясь, как будто кем-то схваченный.

— Что с ним случилось? — пробормотал исследователь.

Вынув спичку из ящика, он чиркнул ей, поджег кусок разорванной хлопковой обивки и бросил горящую ленты на растение, которое мгновенно взорвалось огнем.

Бёртон изумленно смотрел, как пламя стало синим, потом желтым и, наконец, превратилось в тонкий столб черного дыма.

Он повернулся и начал было говорить, но сообразил, что Уэллс потерял сознание.

— Бёрти, как ты?

Военный корреспондент дернулся и застонал.

Отбросив остатки разорванного матраса, Бёртон помог Уэллсу встать. Форма Уэллса была разорвана и усеяна кровавыми пятнами.

— У тебя идет кровь, Бёрти.

— Ничего серьезного, — кашлянул его друг. — Из тебя, кстати, тоже. Он умер?

— Да. Однако очень странно. Похоже, он потерял контроль над собой прежде, чем я сжег его. Пошли отсюда.

Хромая, они вышли из спальни, спустились по лестнице, открыли истерзанную дверь и вышли на улицу.

Ищейка уже превратился в угасающий костер.

— Подожди здесь, Берти, — сказал Бёртон. — Я принесу твои костыли.

Он нашел их там, где бросил, и вернулся вместе с ними.

— Ты сделал в точности то, что сделал бы он, — сказал исследователь, отдавая костыли Уэллсу.

— Он? Кто?

— Алджернон Суинбёрн. Он был самый бесстрашный человек из всех, кого я знал.

— Тогда ты попал пальцем в небо. Я был полумертв от страха.

— Ты хороший парень, Берти.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА НЕСЧАСТЬЕ

Орфей уже пролетал на южной Францией, когда Ричард Фрэнсис Бёртон наконец проснулся. После двух бессонных ночей он так устал, что полностью пропустил первые часы полета.

Сейчас он стоял на обзорной палубе, наслаждаясь открывающимся видом и чувствуя огромное облегчение. Отъезд всегда поднимал ему настроение; узы и ограничения цивилизации падали, и он окунался в то, что любил больше всего на свете: соблазны и обещания неведомого.

Вошел Алджернон Суинбёрн и присоединился к нему.

— Привет! Привет! И еще раз: привет! Но ты пропустил гору еды — ленч, Ричард!

— Я спал крепче всех в мире, Алджи. А что ты делал, помимо того, что набивал живот?

— Искал этого маленького дьяволенка, Вилли Корниша, но, похоже, наши чистильщики воронок всегда ползают по трубам.

— Душноватая работенка, а? Со временем он появится. Не сомневаюсь, ты найдешь его позже.

— Надеюсь. Кстати, мистер Гуч и его люди устроили маленькую суматоху.

— Из-за чего?

— Четыре мотора на корме не так работают. Мне кажется, надо что-то сделать с загогулиной, заставляющим ту штуковину ударять в как-его-там-зовут. В технике не слишком много поэзии, а?

— Да, не слишком. Как ты?

— В порядке. Нет, совсем плохо. О, черт побери, не знаю, Ричард.

— Думаешь о Томе?

Суинбёрн тяжело вздохнул.

— Да. Его похоронят сегодня, после полудня.

Поэт протянул руку в карман и вынул стрелу Аполлона с золотым наконечником. Он коснулся кончика.

— Мы не поймали его убийцу, и мы уезжаем от него так далеко, что, скорее всего, уже и не поймаем.

— Не будь так уверен. Прошлой ночью я обнаружил, что Отто Штайнрюк — на самом деле граф фон Цеппелин.

— Что? Что? Тот самый шпион?

— Да. И я очень удивлюсь, если наши пути никогда не пересекутся.

Лицо Суинберна стало страшным.

— Хорошо! — прорычал он. — Хорошо! — Он поднял стрелу вверх и тоном актера в мелодраме объявил: — Это стрела справедливости! Я буду носить ее, пока не отомщу за Тома Бендиша!

Бёртон коснулся плеча друга.

Они стояли и глядели на ландшафт, скользивший далеко внизу. Уже было видно южное побережье Франции.

— Я должен пойти и поработать, — сказал Суинбёрн.

— «Аталанта в Калидоне»?

— Нет. Я начал небольшую поэму, которую назвал «Плач».

— В память о нем?

— Я еще не знаю. Может быть, в ней будет совсем о другом. Трудно сказать. Она идет скорее отсюда, — он постучал себя по середине груди, — чем отсюда, — он коснулся пальцем головы. — Может быть, в этом будет больше смысла, когда я закончу.

И он ушел из обсервационной палубы.

Бездонные глаза Бёртона заметили на горизонте линию океана.

— Поэмы, которые сам поэт не может понять. Сны, которые спящий не может расшифровать. Загадка на загадке. И Ткач станок усердно крутит. В нем Человек — ткань и уток. Но есть ли цель его усилий? Черней чем ночь труда итог…

Прошел час, а он все еще стоял, неподвижный, погруженный в мрачные мысли.

— Сэр Ричард, — тихо сказал кто-то позади него. Он повернулся и увидел капитана Лоулесса. — Вы чувствуете вибрацию под ногами?

— Да, — ответил Бёртон. — Что-то случилось с кормовыми моторами?

— А, вы уже слышали. Они работают несогласованно с носовыми и слишком сильно толкают нас вперед. Если мы не сможет отрегулировать скорость, мы закончим наше путешествие значительно раньше расписания, но корабль почти развалится на куски от вибрации и не сумеет вернуться в Англию. Мне бы очень не хотелось застрять в Занзибаре. Сейчас я собираюсь спуститься вниз и узнать, может ли мистер Гуч пролить свет на это дело. Не хотите ли пойти со мной?

Бёртон кивнул, и спустя несколько минут они нашли Дэниела Гуча в инженерном отсеке за топкой. Он снял большую металлическую пластину с пола и, стоя на коленях, всматривался в обнаженное нутро машины. Услышав, как вошли два человека, он сказал:

— Исчез подшипник люльки мотора.

— Что?

— Подшипник люльки. Это такое металлическое кольцо, двенадцать дюймов в диаметре, находящееся на зубчатом механизме и масляных шарикоподшипниках. Он — основной компонент системы синхронизации моторов. На корабле их четыре, и каждый управляет четырьмя летными пилонами. Один из них исчез. Кто-то снял его.

— А, так вы предполагаете, что это саботаж? — спросил Лоулесс.

— Да, сэр.

— Кто-то из команды?

— Очень вероятно, сэр.

Бледно-серые глаза Натаниэля Лоулесса сузились. Он сжал кулаки и обратился к Бёртону.

— Мне очень не нравится мысль, что кто-то из моих людей саботажник, сэр Ричард. И еще я не понимаю — почему кто-то хочет помешать вашей экспедиции?

Бёртон так резко сжал зубы, что они клацнули. Он взглянул на Гуча, который встал на ноги и стоял, положив металлические руки на плечи, потом повернулся к Лоулессу.

— А что вы вообще знаете о моей экспедиции, капитан?

— Только то, что вы собираетесь обнаружить истоки Нила. Мистер Брюнель приказал мне перенести вас и ваши припасы в Занзибар. И, насколько я знаю, правительство взяло на себя финансирование всей экспедиции. Есть что-то еще?

— Да.

— Тогда я прошу вас рассказать мне. Можете рассчитывать на мое полнейшее молчание. Мистер Гуч, не оставите ли нас наедине, пожалуйста?

— Не беспокойтесь, капитан, — сказал Гуч. — На борту корабля вы имеете право приказывать мне, но, как технологист, я занимаю более высокое положение и, так получилось, знаю все детали. Прошу прощения, что держал их от вас в секрете, но наше начальство считает, что некоторые аспекты экспедиции должны оставаться сугубо секретными.

Лоулесс какое-то время переводил взгляд с одного на другого.

— Все это очень хорошо, но если Орфей в опасности, я имею право знать, почему.

— Согласен, — сказал Бёртон. — Откровенно говоря, сэр, хотя я действительно собираюсь найти истоки Нила, это второстепенная задача. Главное — найти и вернуть черный алмаз, известный как Глаз нага. И, я уверен, именно этому пытается помешать прусский шпион по имени Цеппелин.

Глаза Лоулесса расширились.

— Неужели вы говорите мне, что наш саботажник — прусский агент?

— Да, скорее всего. Я бы сказал, что он нанят Цеппелином для того, чтобы мешать нам.

Лоулесс пробежал пальцами по коротко подстриженной белой бороде, его глаза сверкнули.

— Я протащу ублюдка под килем!

— Не уверен, что это возможно на винтокорабле, — пробормотал Гуч.

— Еще как возможно, черт побери!

— Сначала надо поймать его, — заметил Бёртон.

— Кстати, джентльмены, — сказал Гуч. — Не кажется ли вам странным, что, если саботажник собирался заставить нас опоздать, он действовал в точности наоборот — заставил нас лететь быстрее, хотя и ценой разрушения корабля? В результате мы окажемся в Занзибаре значительно раньше, чем собирались.

Бёртон нахмурился.

— Хороший вопрос, мистер Гуч. Очень хороший вопрос.

Бёртон поговорил с Суинбёрном, Траунсом, Честоном, Кришнамёрти, Бхатти, Спенсером, мисс Мейсон и сестрой Рагхавендрой, и попросил их патрулировать корабль, присматривать за экипажем и сообщать ему о малейших случаях подозрительного поведения. Потом вернулся в свою каюту, собираясь записать новости в дневник. Вынув ключ из кармана, он отпер дверь, открыл ее и замер на пороге.

На столе что-то лежало.

Он вошел в комнату и огляделся. Каюта среднего размера, четырехугольная, на полу ковер, на стене обои, хорошо обставленная. По потолку бежит толстая вентиляционная труба, по каждую сторону от нее висят две масляные лампы. Есть еще две двери: одна в маленькую спальню, вторая — в крошечную ванную.

В иллюминатор бил яркий столб средиземноморского послеполуденного солнца. Его белый свет отчетливо отражался от предмета, которого не была на столе, когда, пару часов назад, Бёртон уходил из кабины. Он закрыл за собой дверь. Другого способа войти в кабину нет.

Он подобрал предмет, вернулся в коридор, закрыл дверь на замок, потом встал на колени и заглянул внутрь через замочную скважину. Потом поднялся и пошел к носу корабля. Навстречу ему попался доктор Квайнт.

— Доктор, — сказал Бёртон, — могу я украсть пару минут вашего времени?

— Конечно. Эй! Это еще что такое?

Бёртон поднял предмет повыше.

— Загадка, доктор. Был на столе в моей каюте. Скажите мне — у кого еще есть ключ?

— От вашей каюты? У меня и сестры Рагхавендры. — Квайнт вынул из кармана связку ключей. — Как стюарды, мы должны иметь возможность войти во все пассажирские каюты. — Он пробежал пальцами по ключам. — Вот этот.

— Вы пользовались им сегодня?

— Нет, сэр.

— Можете доказать, если понадобится?

Квайнт слегка ощетинился.

— Сестра Рагхавендра подтвердит, что все утро я работал вместе с ней во время ленча, и мы расстались несколько минут назад — я должен был доложить капитану. Сейчас я иду с мостика.

— Спасибо, доктор. Извините, если обидел вас. Как мне кажется, я должен сам увидеть капитана.

— Очень хорошо. — Квайнт опять посмотрел на предмет.

Бёртон расстался со стюардом, прошел вдоль коридора и поднялся в рубку. На мостике уже стояло несколько членов экипажа. Капитан Лоулесс повернулся к вошедшему Бёртону, увидел то, что он держал в руке, и невольно вскрикнул.

— Святые угодники! Где вы это нашли?

— На столе в моей каюте, капитан. Прав ли я, что это и есть пропавший подшипник люльки?

— Так оно и есть. Дайте мне взглянуть.

Бёртон протянул металлическое кольцо Лоулессу, который, внимательно проверил его, убедился, что он цел и невредим, и обратился к Оскару Уайльду, который чистил панель управления задней части рубки.

— Мастер Уайльд, не будете ли вы так добры спуститься в инженерную? Попросите мистера Гуча поставить его на место, как только мы приземлимся в Каире.

Уайльд взял подшипник и исчез.

— В вашей каюте? — сказал Лоулесс. — Как он очутился там?

— Большой вопрос. Уходя, я закрыл дверь, и она все еще была закрыта, когда я вернулся. Доктор Квайнт уверил меня, что ни он, ни сестра Рагхавендра не входили в комнату во время моего отсутствия, и никаких следов взлома. Это ни о чем не говорит, конечно, но, по моему опыту, после взлома на замке всегда остаются крошечные царапины.

Лоулесс снял фуражку и почесал голову.

— Ну, каким бы путем не вошел ваш незваный гость, он избрал весьма неподходящий способ впутать вас в это дело.

— Меня можно было впутать только в одном случае — если бы стюарды нашли подшипник во время уборки. И лучше было бы его спрятать под койкой, чем оставлять на столе при свете дня. Я уже не говорю о том, что нет никакого смысла мне самому саботировать собственную экспедицию.

— Черт побери! — тихо прошипел Лоулесс. — Я не усну, пока мы не найдем проклятого предателя!

— И я, — прошипел Бёртон. — Мои люди патрулируют корабль. Нашему негодяю будет весьма трудно сделать что-либо еще и не попасться!

Следующие три часа исследователь оставался на мостике. Он внимательно следил за всеми, и не видел ничего подозрительного.

Под огромным винтокораблем скользило Средиземное море.

Раздался глухой свист.

Лоулесс подошел к медной панели на стене и вытащил из нее выпуклую крышку, потащившую за собой сегментированную трубку. Откинув крышку, капитан поднес трубку к уху и вслушался. Потом передвинул ее ко рту и сказал.

— Держите его. Я немедленно спускаюсь.

Вставив трубку обратно в панель, он сказал Бёртону. — Кажется ваш помощник устроил хаос в инженерной.

— Как так?

Капитан Лоулесс, не обращая внимания на вопрос, повернулся к первому помощнику.

— Принимайте командование на себя, мистер Хенсон.

— Да, сэр!

— Мистер Плейфэр, сколько нам еще до Каира?

— Два с половиной часа, сэр, если мы сумеем замедлиться. Согласно показаниям моих приборов, все четыре кормовых мотора уже перегрелись.

— Спасибо. Мистер Бингхэм, рапорт, пожалуйста.

— Ясно на протяжении всего пути, сэр, — ответил маленький жирный метеоролог. —На небе ни облачка. Ветер северо-западный, меньше пяти узлов, но усиливается.

— Мистер Уэнэм?

— Ровный ход, сэр.

— Хорошо. Сэр Ричард, идите за мной.

Аэронавт и исследователь вышли из рубки и спустились в коридор, бежавший через весь винтокорабль.

— Мистер Суинбёрн утверждает, что он поймал нашего саботажника, — сказал Лоулесс.

— О! — ответил Бёртон.

Они вошли в салон, спустились по боковой лестнице, прошли мимо пассажирских кают и вошли в первый из инженерных отсеков. Из соседнего помещения доносился рокот турбин, приглушенный толстыми изоляционными стенами.

Между трубами и четырьмя широкими крутящимися колоннами Бёртон увидел Траунса и Честона, державших руки очень невысокого человека. Вокруг них собрались инженеры, а Суинбёрн плясал перед полицейскими и их пленником, крича высоким пронзительным голосом:

— Тобиас Треднидл, ну надо же! Лжец! Негодяй! Предатель! Обманщик!

— Что ты делаешь здесь, Алджи? — спросил Бёртон, когда он и Лоулесс присоединились к группе. — Я думал, что ты работаешь.

— Я не мог писать, Ричард, и отправился на поиски вдохновения. И вот что я нашел взамен! — Голос Суинбёрна опять поднялся до крика и он ткнул пальцем в пленника. — Это не кто иной как Винсент Снид, иначе говоря — Рубильник!

Бёртон взглянул на низкого жилистого человека, которого держали два полисмена из Скотланд-Ярда. Не выше ребенка, неприятное хищное, как у горностая, лицо, рябое и хитрое, над которым господствовал огромный нос. Всклоченные, в пятнах от никотина усы скрывали безгубый рот. Очень длинные и тонкие черные волосы, зачесанные на узкий череп. Маленькие злые глаза — сидевшие скорее на сторонах его гаргантюанского хобота, чем по бокам от него — в панике метались вперед и назад.

— Нет, черт побери! — запротестовал он. — Меня зовут Тобиас Треднидл. Спроси его! — Он кивнул на маленького мальчика, стоявшего рядом, оборванца с песочно-белыми волосами.

— А вы кто, молодой человек?

— Вилли Корниш, сэр, — нервно ответил мальчик.

Вперед вышел Дэниел Гуч, его механические руки медленно колебались по обе стороны от него.

— Это чистильщики воронок, капитан.

Вилли Корниш кивнул и указал на пленника.

— Так и есть, сэр. А он тот, за кого себя выдает — Тобиас Треднидл.

Суинбёрн взревел и запрыгал как сумасшедший.

— Вилли! Ты прекрасно знаешь, что это Снид.

Корниш нервно дернулся и сжал руки.

— Нет, Рыжик, — сказал он, вспомнив прозвище, которое дал поэту в то время, когда они вместе чистили камины. — Я знаю, что он очень похож на Снида, но — клянусь! — он мистер Треднидл, и он нормальный пацан.

— Нормальный пацан? Да он негодяй! Хулиган! Змея в траве!

— Ни хрена подобного, — крикнул пленник, пытаясь освободиться.

— Эй ты, не дергайся! — рявкнул Траунс.

— Или наденем наручники! — пригрозил Честон.

— Ничего не сделал! — протестовал пленник.

— Испортил корабль! — крикнул Суинбёрн.

— Нет, черт побери!

— Да, черт побери!

— Нет, черт побери!

— ЗАТКНИТЕСЬ! ВСЕ! — проревел Лоулесс. — Вы, — он указал пальцем на Суинбёрна, — успокойтесь и объяснитесь.

— Объяснение, — тише ответил Суинберн, — очень простое. Этот пес может сколько угодно называть себя Тобиас Треднидл, но на самом деле он, вне всякого сомнения, грубый негодяй по имени Винсент Снид. Больше года назад я работал рядом с ним бок о бок, и он ужасно относился ко мне. Я не мог ошибиться. Вы только взгляните на его нос! Сколько вы найдете людей, разгуливающих с таким огромным клювом на голове?

— Ох! — возразил пленник.

— А вы говорите, что мистер Суинбёрн ошибся? — спросил Лоулесс у Корниша.

— Д-да, сэр, — пробормотал мальчик. — Я... я хорошо знаю мистера Снида, и это не он.

Суинбёрн простонал и с силой хлопнул рукой по лбу.

— Вилли, почему? Почему ты защищаешь этого подлеца?

— Хватит называть меня чертовыми именами, ты, проклятый крысеныш! — выкрикнул обвиняемый.

— Алджи, — сказал Бёртон. — Даже если это действительно Винсент Снид...

— Он и есть!

— ... почему ты думаешь, что именно он — саботажник?

— Потому что он негодяй!

— То есть ты предполагаешь, но доказательств у тебя нет?

Суинбёрн вздохнул и пробормотал.

— Да, Ричард. Но разве не достаточно того, что он лжет нам?

Бёртон повернулся к капитану Лоулессу.

— Есть ли на корабле надежная комната? Я бы хотел держать этого человека под стражей, пока мы не докопаемся до правды.

— Используйте первую из пассажирских кают второго класса, — сказал Лоулесс, указывая на коридор, из которого они вышли. — Я возвращаюсь обратно на мостик и пришлю вам стюарда с ключами. Сообщите мне, пожалуйста, когда будет результат.

Капитан еще поглядел на пленника и вышел.

— Алджи, где Герберт? — спросил Бёртон у своего помощника.

— Торчит в каюте, работает над философским трактатом.

— Не мог бы ты пригласить его сюда, пожалуйста?

Поэт прыгнул с одной ноги на другую, с ненавистью посмотрел на большеносого чистильщика воронок, бросил укоризненный взгляд на Корниша, потом кивнул и последовал за капитаном.

Бёртон встал прямо перед человеком, называвшего себя Тобиас Треднидл, и сказал:

— Вы участвовали в волнениях в Уголке оратора прошлым летом?

— Нет! — ответил человек. Не желая встречаться взглядом с Бёртоном, он беспокойно смотрел на потолок, как будто проверял оборудование и трубы, змеившиеся по нему. И то, как он извивался в хватке Траунса и Честона, заставляло предположить, что он лжет.

— Тебя держат два офицера полиции, — открыл ему Бёртон.

— И мы не колеблясь арестуем тебя и доставим в тюрьму в Каире, если мистер Суинбёрн не ошибся! — добавил Траунс.

— Египетская тюрьма, — прошептал Честон. — Очень мерзкая. Вонючее место.

— О, пожалуйста, твою мать! Ни хрена не сделал! — завопил пленник. — Просто чистил чертовы трубы!

— Снид участвовал в волнениях, — спокойным голосом сказал Бёртон. — Я сам и эти два парня там были. Мой помощник сцепился там со Снидом. Никто из нас этого не видел, кроме нашего коллеги, мистера Спенсера. Он сейчас будет здесь, и либо подтвердит утверждение мистера Суинбёрна, либо нет. Если вы действительно Тобиас Треднидл, вам нечего бояться. Но если вы Винсент Снид, дело может обернуться для вас очень плохо.

Пленник заскулил от отчаяния.

Бёртон повернулся к Вилли Корнишу.

— Я слышал о вас много хорошего, молодой человек. Будем надеяться, что вы не солгали нам. Иначе я буду очень разочарован.

Корниш расплакался и обхватил лицо руками.

Дэниел Гуч подошел к Бёртону и тихо сказал:

— Подшипник люльки, сэр Ричард, теперь я понимаю, как он оказался в вашей каюте.

— И как?

— Долг этого парня, — одна из механических рук Гуча указал на Треднидла, — чистить трубы на этой стороне корабля. Он мог открыть вентиляционную решетку в трубе и через нее войти в каюту.

— О, понял. Спасибо, мистер Гуч.

Прошло несколько напряженных минут. Наконец в комнату вошел заводной философ Герберт Спенсер — металлическая фигура лязгала рядом с Суинбёрном, на голове сидела Покс. Маленькие глаза Треднидла расширились и он пробормотал, заикаясь:

— Чо... это чо... чо это за штука?

— Пьяница! — прощебетала Покс.

— Герберт, — сказал Бёртон. — Ты видел этого парня раньше?

Латунный человек подошел к Треднидлу и кивнул.

— Да, босс. Во время волнений прошлым летом. Он дрался с мистером Суинбёрном. Его зовут Винсент Снид.

Пленник взвыл и поник.

Вошел доктор Квайнт, с любопытством оглядел сцену и передал ключ Бёртону.

— Каюта второго класса номер один, — сказал он.

— Благодарю, доктор. — Бёртон обратился к полицейском. — Давайте посадим туда мистера Снида, джентльмены.

Он пошел в каюту, за ним полицейские и пленник.

Суинбёрн повернулся к Вилли Корнишу и положил руку на плечо мальчика.

— Почему ты защищал его, Вилли? Он угрожал тебе?

Вилли поглядел вверх, на его глазах появились слезы.

— Не могу сказать, Рыжик. Хочу, но не могу!

Суинбёрн покачал головой и пожевал нижнюю губу.

— Есть что-то очень странное во всем этом, — проворчал он. — Но как, ко всем чертям, я доберусь до правды, если ты не хочешь мне помочь?

Внезапно Вилли, с мучительным криком, бросился от него, проскользнул под руками инженеров, пытавшихся остановить его, и прыгнул на механизм, стоявший у стены. Ловко, как обезьяна, взобравшись вверх, он добрался до вентиляционной решетки, открыл ее и исчез в трубе.

— Клянусь шляпой! — пробормотал поэт. — Что за чертовщина происходит с ним?

Ровно в семь вечера Орфей приземлился на летном поле в Каире, и экипаж сразу же принялся за работу — надо было загрузить на борт свежую порцию угля Формби и наполнить водяные цистерны.

Винсент Снид в одиночестве маялся в первой каюте второго класса. Он лежал на койке, когда в замке повернулся ключ и дверь открылась. Вошел сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, за ним детективы-инспекторы Траунс и Честон, в сопровождении высокого темнокожего человека в мундире с эполетами и поясом. Орлиное лицо с усами и эспаньолкой, пронзительные черные глаза, на голове — феска.

— Мистер Снид, — сказал Бёртон. — Это Аль-Мустази, комиссар городской полиции. Его люди ждут снаружи. Они отведут вас в каирскую тюрьму, где вы будете находиться несколько недель, после чего вами займется британский консул. И там вам придется очень постараться, чтобы остаться в живых. Я знаю, вы родились и выросли в Котле, и сам убедился, что это ад, находящийся посреди Лондона. И, тем не менее, уверяю вас, это Шангри-ла[9] по сравнению с тем, что вас ожидает, и очень скоро.

Снид взглянул вверх, его маленькие глаза хорька наполнились страданием. — Ни хрена не сделал, — заголосил он.

— Вы все еще утверждаете, что вас зовут Тобиас Треднидл?

Чистильщик воронок сглотнул, адамово яблоко запрыгало на его тощей шее.

— Да, — прошептал он.

— Несмотря на то, что два человека опознали в вас Винсента Снида?

— Да.

— Вы проникли в мою каюту и положили на стол подшипник?

Бёртон заметил, что маленький человек задрожал.

— Я... я ни хрена не сделал! Ни хрена!

Бёртон вздохнул.

— Мистер Снид, в прошлом множество людей лгали мне, и у меня глаз наметан. По каждому вашему слову и движению, по тому, как вы ведете себя, я вижу, что вы не говорите мне правду. Я даю вам последний шанс. Признайтесь, кто вы такой, расскажите мне, почему положили подшипник на стол, и тогда я позабочусь о том, чтобы вас отправили обратно в Лондон. Я даже попрошу полицию не предпринимать ничего против вас. Конечно, вы больше никогда не будете работать чистильщиком воронок, но, по меньшей мере, вы снова сможете стать мастером-трубочистом.

По щеке Снида скатилась слеза.

— Ты ничего не понимаешь, — прошептал он. — Я знаю, что плохо себя вел с ним. Возможно, слишком строго, вроде как с мальцами. Но я только пытался научить его работать. Я вовсе не собирался избивать это рыжеволосого черта — просто учил его. И... — внезапно он задохнулся и проглотил слова, — ... не собирался никому вредить сейчас. Я ни хрена не сделал. Ни хрена!

— Значит, вы сознаетесь, что вас зовут Винсент Снид, но утверждаете, что ничего не сделали?

Маленький человек сжал руки вместе, потом поднял их и закрыл ими лицо.

— Да, — простонал он.

— Имя Цеппелин что-нибудь говорит вам?

Снид расставил пальцы и взглянул через них на Бёртона.

— Цапрем?

— Цеппелин.

— Не знаю никакого Цеппелина.

Бёртон повернулся к Траунсу и Честону.

— Не передадите ли его в руки вашего египетского коллеги, пожалуйста?

Оба детектива кивнули, шагнули вперед и подняли Снида с кровати.

— Нет! — закричал он, извиваясь в их железной хватке. — Уберите от меня чертовы руки.

— Без глупостей, пожалуйста, — рявкнул Траунс.

Они вытащили его из каюты и отдали четырем египетским полицейским. Снид завыл.

Бёртон, говоря на местном диалекте арабского, обратился к Аль-Мустази:

— Несмотря на все мои угрозы, я бы хотел, чтобы он избежал самого худшего. Как только мы приземлились, я послал консулу свою болтунью. Я прошу его обращаться со Снидом с должным уважением. Британские чиновники возьмут его под свою опеку и отправят обратно через несколько дней, но нет необходимости говорить об этом ему. Пускай он думает, что ему предстоит пробыть в каирской тюрьме достаточно долго. Это его чему-нибудь научит.

Аль-Мустази прошептал что понял, поклонился и ушел.

Бёртон вышел из каюты и подошел к Траунсу и Честону. Вместе они направились в салон.

— Странно! — сказал Честон. — Почему он так упрямится?

— Очень странно, — заметил Бёртон. — И его поведение тоже очень необычно. Он все время глядел в потолок.

— Я тоже заметил, — буркнул Траунс. — И хотел бы знать, почему?

Все трое присоединились к Суинбёрну, Кришнамёрти, Бхатти и Герберту Спенсеру, которые уже расположились в салоне. Заводной философ не мог ни пить, ни курить, но наслаждался компанией и нуждался в расслаблении, несмотря на то, что его сознание являлось только электрическим полем, управлявшим машиной. С Покс на голове, он сидел у бара вместе с друзьями, цедившими виски с содой и глядевших на разбросанные огоньки домов и минаретов. Бёртон закурил одну из пользующихся дурной славой манильских черут, Траунс обрезал кончик значительно более дорогой индейской сигары Цветок Диндигула, а Честон и Кришнамёрти зажгли трубки. Ни Суинбёрн, ни Бхатти не курили. Поэт, однако, компенсировал это двойной порцией бренди.

— Не переборщи, — посоветовал ему Бёртон.

— Мне очень нужно, — ответил его помощник. — Расстроенные чувства. Вилли Корниш — замечательный молодой человек, и мне бы никогда не пришло в голову, что он будет защищать такого грязного мерзавца как Снид. А сейчас он исчез в трубах и, вероятно, не выйдет, пока не умрет от голода.

— Нужда заставит! — рявкнул Честон. — Заговорит. Расскажет нам, что задумал Цеппелин.

— Слюнявый носовой платок! — каркнула Покс.

— Не понимаю, — сказал Кришнамёрти. — Почему этот пруссак нанял негодяя, которого мистер Суинбёрн может узнать в мгновение ока?

— Быть может, он не знал, что мы уже встречались со Снидом, — предположил Бхатти.

— Ба! — фыркнул Траунс. — Слишком много совпадений. Есть что-то еще, чего мы не видим, запомни мои слова, парень!

Бёртон задумчиво кивнул.

— Согласен, — прошептал он. — Здесь какая-то более глубокая тайна.

Доктор Квайнт и сестра Рагхавендра вошли в комнату и начали зажигать масляные лампы. Бёртон встал и подошел к юной женщине.

— Здравствуйте, Садхви. Как идут дела, справляетесь с вашими обязанностями?

— Здравствуйте, капитан Бёртон. Да, это был тяжелый день. А мне еще надо спуститься в кухню и помочь мистеру Батлеру и мисс Мейсон с ужином, который должен быть приготовлен, съеден и убран. Только потом я отправлюсь в свою каюту на заслуженный отдых. Я принесла с собой том мистера Суинбёрна «Поэмы и Баллады», но не помню, куда его засунула. Может быть, вы спросите его, нет ли у него лишней копии?

— Можете занять мою. Я попрошу Язву отнести его вам. Однако я должен предостеречь вас — он очень пылкий малютка!

— Так я и слышала, но я из Индии, капитан. Я не страдаю застенчивостью, нерешительностью или обмороками, как ваши английские дамы.

Бёртон улыбнулся.

— Значит, вам очень повезло.

Возвращаясь обратно к друзьям, на полпути через маленькую площадку для танцев, королевский агент внезапно остановился и уставился в потолок.

— Клянусь святым Иаковом! — прошептал он. — Неужели? Но это безусловно все объясняет!

Потом он сел рядом с друзьями и взял стакан, но остальные заметили на его лице отсутствующее выражение.

— Что вам пришло в голову, капитан? — спросил Бхатти.

— Хмм? О, я просто... просто подумал о... хмм... о Кристофере Ригби.

— Ой! — воскликнул Суинбёрн. — Он приносит одни неприятности!

— Кто такой Ригби? — спросил Герберт Спенсер.

— Вонючая лошадиная кормушка, — свистнула Покс.

— Совершенно верно! — заявил Суинбёрн. — Лейтенант Кристофер Палмер Ригби — наш консул в Занзибаре и упрямый осел первого класса. Во время службы в Индии Ричард неоднократно побеждал его на языковых соревнованиях, и Ригби, прирожденный неудачник, очень хорошо это помнит. Наш мерзавец сделал карьеру, черня репутацию нашего друга. Я бы хотел щелкнуть эту чертовую гончую по носу!

— Спасибо, Алджи, — сказал Бёртон и продолжил: — Ригби и я участвовали в восточно-индийской компании Восемнадцатого бомбейского полка в Скинде и с самого начала он проникся ко мне иррациональной ненавистью. Так что, как только мы приземлимся в Африке, у нас будет много неприятностей с ним.

— Королевский агент! — рявкнул Честон. — Власть!

— Иметь власть — это одно, — ответил Бёртон, — но ожидать от человека вроде Ригби уважения — совсем другое.

За следующий час он не сказал ни слова, и даже когда их пригласили поужинать вместе с капитаном, исследователь казался настолько погруженным в себя, что опасно близко подошел к невежливости. Вскоре, пробормотав несколько слов о необходимости поработать над дневником, он вернулся в каюту.

Бёртон зажег лампу, поставил ее на пол, потом разделся, помылся, надел пижаму и завернулся в джуббу. Потом зажег черуту, опустился в кресло и расслабился, погрузившись в медитацию.

Сигара погасла.

Прошло два часа.

Он не шевелился.

Потом: Здесь!

Слабый шум, едва слышный скрип.

Он ждал.

И опять едва различимый скрип.

Протекло еще несколько минут.

— Ты должен был попросить, прежде чем позаимствовать у сестры Рагхавендры «Поэмы и Баллады».

Молчание.

Он опять заговорил:

— Ты сделал из Винсента Снида козла отпущения. Не могу сказать, что мне жалко этого негодяя, но почему? Чего ты добиваешься?

Тридцать секунд молчания.

Наконец послышался слабый шепоток:

— Отвлечения, капитан Бёртон.

— Так ты здесь. Привет, парень! Правильно ли я решил, что Снид и Вилли Корниш протащили тебя контрабандой на корабль в замененной секции трубы?

— Да. Я приказал предыдущей паре чистильщиков воронок повредить секцию, чтобы мне было легче проникнуть на корабль.

— Итак: Жук, глава Лиги трубочистов, находится на пути в Африку. Весьма эксцентрично, и, насколько я могу судить, должна быть очень хорошая причина для того, чтобы ты вышел из своей трубы. Отвлечение, ты сказал? Кого ты пытаешься отвлечь, и от чего?

Бёртон встал, вышел на середину каюты и взглянул наверх. За решеткой вентиляционной трубы что-то смутно шевелилось.

— Не поднимайте лампу вверх, — предупредил его голос.

— Я и не собираюсь. Я знаю, что ты ненавидишь свет.

— Один из моих мальчиков был убит.

— Кто?

— Бинго Строукс. Ему было десять лет, и он — редкий случай! — не был сиротой. Но его отец так плохо с ним обращался, что Бинго часто сбегал в камины.

— А. Теперь я понимаю. Он почистил камин в доме в Илфорде, а потом вернулся обратно, чтобы украсть немного еды и спокойно поспать в трубе.

— Совершенно верно, капитан. И, лежа там, заметил пять человек, заговорщиков. Четверо были пруссаками, но, к счастью, они говорили по-английски с пятым, англичанином. Этот пятый должен был убить вас, капитан, а в случае неудачи вызвать крушение корабля. К сожалению Бинго выдал себя, его подстрелили, но он сумел убежать. Он добрался до меня, но было уже слишком поздно. Он истек кровью, но успел повторить мне все, что слышал.

— То есть саботажник до сих пор на свободе?

— Да, но я не знаю, кто именно. Я сделал так, чтобы меня пронесли на корабль, и приказал Винсенту Сниду украсть подшипник.

— Ты так хорошо знаком с оборудованием Орфея?

— Я очень много прочитал о нем.

Бёртон на мгновение задумался, потом сказал:

— То есть ты предупредил нас о том, что на борту саботажник, сам организовав практически безвредную диверсию?

— Да, и, в результате, прусскому агенту стало трудно — если не невозможно — что-то сделать, потому что ваши люди на стороже и не пропустят ничего подозрительного. Таким образом я обезопасил первую часть вашего пути. Потом я оставил подшипник в вашей комнате, зная, что Снида узнают и обвинят.

— Зачем?

— Теперь, когда Снида арестовали, ваш враг решит, что вы чувствуете себя в безопасности, и он может действовать безнаказанно, хотя, на самом деле, вы будете искать его.

Бёртон опять задумался, потом сказал:

— Ты помог мне, и я тебе очень благодарен, но я все еще не понимаю. Зачем такой экстравагантный план? Почему ты просто не послал мне сообщение перед вылетом Орфея из Баттерси?

— Что бы вы сделали, если бы его получили?

— Распустил бы весь экипаж, нанял новый и внимательно проверил каждый дюйм корабля.

— И сколько бы времени это заняло?

— Четыре-пять дней. Ну, возможно, шесть.

— Бинго Строукс узнал еще кое-что. Владелец дома, Штайнрюк, говорил о каком-то деле в Йоркшире...

— На самом деле его зовут Цеппелин, и в Йоркшире он намеривался меня отравить.

— А. Рад, что ему это не удалось. По завершению дела он собирался лететь в Пруссию и присоединиться к экспедиции в Центральную Африку, которую будет возглавлять лейтенант Джон Спик. И я сообразил, что, получи вы предупреждение, вы бы точно задержались, а вы не можете себе такого позволить, если не хотите проиграть гонку.

— Бисмалла! — выругался Бёртон. — Я думал о соперничающей экспедиции, но считал ее только достаточно вероятной возможностью! Значит Цеппелин и Спик уже в пути?

— Так оно и есть, и вот почему я выбрал мнимую диверсию — удалить подшипник колыбели — хотя и знал, что такая скорость опасна для корабля. Зато теперь вы, быть может, бежите первым.

Бёртон ударил кулаком по ладони и прошелся вперед и назад.

— Черт побери! — пробормотал он.

— У вас нет времени на остановку в Каире, — настойчиво сказал Жук. — Вы должны немедленно поднять корабль в воздух. Саботажник все равно начнет действовать, но, без сомнения, неосторожно. Схватив его, вы сможет справиться с вашими врагами.

Бёртон пересек комнату и взял одежду.

— Что будешь делать ты? — спросил он, одеваясь.

— Смотреть, слушать и пытаться найти шпиона. Вы высадитесь в Занзибаре, а я останусь на корабле и полечу с ним в Лондон. Вилли Корниш, который, кстати, выполняет мои приказы, поможет мне вернуться в Лаймхаус.

— А Снид?

— Он травил моих мальчиков. Я дал ему возможность искупить свою вину. Он отлично сыграл свою роль и будет вознагражден за все неудобства, от которых страдает сейчас.

Бёртон застегнул последнюю пуговицу и завязал шнурки на ботинках. Он подошел к двери и взялся за ручку. — Я должен рассказать моим людям о том, что ты сделал. Потом мы взлетим, — сказал он. — Спасибо. Я у тебя в долгу.

Первый помощник Уильям Хенсон только что провалился в сон, когда в дверь его каюты забарабанили. Тихонько ругаясь, он натянул халат, зевая открыл дверь и оказался лицом к лицу с капитаном.

— Сон отменяется, мистер Хенсон. Аврал!

— Сейчас, сэр. Что-то случилось?

— Изменение в расписании. Остановка в Каире отменяется. Мы немедленно взлетаем. Мистер Гуч и такелажники отрегулируют четыре кормовых мотора во время полета. Значит необходимо открыть четыре внешних двери инженерного отсека. Мы полетим низко, конечно, но все равно из-за этих дверей мне очень тревожно. Я бы хотел, чтобы вы присматривали за всем происходящим, пока мы их опять не запечатаем.

— Конечно, сэр, хотя я уверен, что мистер Гуч...

— ...будет держать все под контролем. Не сомневаюсь. Но, Хенсон, у нас только три такелажника, а необходимо отрегулировать четыре мотора, так что мистер Гуч тоже пойдет наружу, на один из летных пилонов.

— О, понимаю, сэр. Я немедленно спускаюсь вниз.

— Сначала побрейтесь и приведите себя в порядок. Есть кое-какие внешние починки и настройки, которые необходимо сделать прежде, чем Гуч и его люди выйдут наружу. Спуститесь вниз через час, пожалуйста.

— Да, сэр.

Дверь Хенсона была первой из ряда тех, в которые постучали в течение следующих нескольких минут, и очень скоро большинство аэронавтов Орфея, совершенно неожиданно для себя, вернулись к работе.

Через несколько минут после полуночи весь экипаж винтокорабля собрался на мостике. Там же находился и сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, внимательно разглядывавший каждого человека. Все выглядели взъерошенными, с затуманенными глазами. Все, кроме капитана. Его мундир был застегнул на все пуговицы, глаза ярко сверкали, он буквально излучал энергию.

— Что случилось, сэр? — спросил Артур Бингхэм, метеоролог.

— Мне нужен ваш доклад, мистер Бингхэм, а не ваши вопросы, — рявкнул Лоулесс.

— Да, сэр. Поднялся ветер. Довольно сильный. Восточный, скорость двадцать узлов. Облаков нет.

— Мистер Плейфэр, вы слышали?

— Да, сэр, — ответил штурман. — Приму к сведению. Я проложил курс до Адена.

— Отлично. Мистер Прайс, сообщите мистеру Гучу, чтобы он запустил моторы.

— Да, сэр. — Вордсворт Прайс, второй помощник, подошел переговорной трубе. Спустя несколько винтокорабль задрожал.

— Развернуть лопасти, мистер Уэнэм.

— Развертываем. Открыты. Крутятся... набрали скорость.

— Поднимите нас на две тысячи футов.

Выбросив конус пара, Орфей поднялся в ночное небо и полетел на юго-восток, оставив за собой плохо освещенный Каир. Над ними небо пересекал искрящийся Млечный Путь, но внизу узкое Красное море и пустыня по обе стороны от нее тонули в темноте; казалось, что корабль летит через немую пустоту.

Кормовые моторы все еще действовали несогласованно с носовыми, огромное судно трещало и тряслось, пожирая мили, и неслось со скоростью 150 узлов к Адену, вершине Аравийского полуострова.

Подшипник люльки уже стоял на своем месте, но Дэниелу Гучу и его инженерам потребовалось почти четыре часа, чтобы восстановить систему синхронизации, чего они достигли, приглушив кормовые моторы и отрегулировав различные компоненты, с которыми был связан злополучный подшипник.

Осталось только настроить каждый из кормовых моторов.

Гуч и такелажники Гордон Чемпион, Александр Пристли и Винфорд Дэу встали у четырех дверей корпуса и надели упряжь. Потом пристегнули ремни безопасности к скобам над дверью.

Первый помощник Хенсон вытащил переговорную трубку из стены.

На мостике на его звонок ответил Оскар Уайльд: — Капитан Лоулесс, мистер Хенсон просит разрешения открыть внешние двери.

Лоулесс стоял у окна вместе с сэром Ричардом Фрэнсисом Бёртоном. Они разглядывали аль-фаджр аль-каадиб (ложный рассвет, араб.), полосы зодиакального света в восточном небе. — Скажите ему, что я разрешаю, мастер Уайльд.

— Да, сэр, — ответил мальчик. Он передал сообщение в инженерную.

Лоулесс подошел к рулевому, встал рядом с ним и тихо приказал: — Пожалуйста ровнее, мистер Уэнэм.

— Да, сэр, но... — заколебался Уэнэм.

— В чем дело?

— Я... гмм... мне кажется... — Рулевой повернулся к Седрику Плейфэру, штурману. — Не должны ли мы лететь над Красным морем?

— Да, — ответил Плейфэр, поглядев на свои приборы.

— Тогда почему под нами пустыня?

Лоулесс и Плейфэр одновременно взглянули вниз и увидели, что имел в виду Уэнэм — слабые отблески света скользили не по воде, но по песчаным дюнам.

— Невозможно! — выдохнул Плейфэр.

Бёртон подошел к ним и внимательно смотрел, как штурман проверяет свой пульт.

— Компас говорит, что мы летим на юго-юго-восток, — пробормотал Плейфэр. — Но если это так, мы находимся именно там, где должны. — Он коснулся инструмента, нагнулся, открыл крышку в пульте, вынул прибор и осмотрел его. — Может быть, что-то мешает ему... стой! А это что такое? — Он вытащил маленький металлической брусок, и, в ту же секунду, стрелка компаса прыгнула с юго-юго-востока на юго-восток.

— Магнит! — заметил Бёртон.

— Какого черта?.. — воскликнул Плейфэр.

Лоулесс стиснул зубы и сжал кулаки.

— Но это не должно сказаться на курсе, — возразил Фрэнсис Уэнэм. — Этот компас только для проверки. Курс прокладывается не по нему.

— Он прав, сэр, — согласился Плейфэр. — Мистер Уэнэм следит только за прибором на его пульте, который указывает только отклонение в градусах налево или направо. Мистер Уэнэм должен поддерживать курс, который я установил, учитывая поправку. Если он следует указаниям прибора, мы должны находиться точно над Красным морем.

— Я так и делал, — ответил Уэнэм.

— Поправку? — спросил Бёртон.

— На ветер, сэр, — ответил Плейфэр.

Бёртон вернулся к окну. Потом повернулся и жестом попросил Оскара Уайльда подойти к нему.

— Да, сэр? — спросил мальчик.

— Можешь найти мне полевой бинокль?

— Сейчас, сэр, — ответил Уайльд, подошел к стенному шкафу и вернулся с мощным медным биноклем. Бёртон поднял его к лицу и надел держатель на голову. Потом повернулся к окну и, покрутив колесики по обе стороны прибора, отфокусировал его.

Земля под ними была погружена в темноту, в слабом свете аль-фаджр аль-каадиб виднелись только вершины дюн. Через полевой бинокль он видел их острые очертания.

— Капитан Лоулесс, — прошептал Бёртон, — я совершенно отчетливо вижу под нами песчаные дюны.

— И что с того, сэр Ричард?

— Они совершенно неподвижны. На их склонах не рябит никакой песок, ничто не колышет их верхушки. Иначе говоря, сильный ветер, который упомянул мистер Плейфэр, вообще не существует, по меньшей мере на уровне земли, и так как мы летим низко...

— Поскольку я принял во внимание ветер, которого нет, это безусловно объясняет наше положение, — вмешался Плейфэр.

— Мистер Бингхэм! — рявкнул Лоулесс, повернувшись к тому месту, где должен был быть метеоролог, но его не было. — Где он, черт его побери? — спросил он.

— Мистер Бингхэм только что ушел с мостика, сэр, — сказал Оскар Уайльд.

— Плейфэр, Уэнэм, возвращайтесь на курс! Сэр Ричард, вы идете со мной. Мы должны найти моего метеоролога. И он нам все объяснит!

Спустя несколько минут они нашли Артура Бингхэма в инженерной, стоящим вместе с Дэниелом Гучем, Шамчи Бхатти и Винфордом Дэу у одной из открытых дверей корпуса. Дэу расстегивал свою упряжь.

— Привет, капитал Бёртон. Капитан Лоулесс, — поздоровался Бхатти, когда они подошли поближе.

Гуч повернулся и сказал:

— Почти закончили, капитан. Как раз сейчас мистер Чемпион завинчивает последние гайки на последнем из наших капризных моторов.

Лоулесс, не обращая внимания на главного инженера, поглядел в упор на невысокого толстого метеоролога.

— Вы оставили ваш пост без разрешения, Бингхэм.

— Я... я только спустился вниз, чтобы посмотреть... на работу мистера Гуча, сэр, — ответил Бингхэм.

— Беспокоились, что сильный ветер сдует его с пилона, да?

Бингхэм сделал пару шагов назад.

— Неприятность? — спросил Гуч.

Глаза Лоулесса вспыхнули.

— И еще какая!

Бингхэм вытащил из кармана пистолет и направил его на них.

— Назад, все!

— Чертов предатель! — рявкнул Лоулесс.

— Эй! Опусти его! — крикнул Бхатти.

Бингхэм направил пистолет на констебля, потом на Бертона, потом на Лоулесса. Его губы сузились, открыв угрожающе сверкнувшие зубы.

— Почему? — спросил Лоулесс.

— У меня жена и двое детей, — огрызнулся метеоролог. — Так получилось, что у меня опухоль в животе, и мне осталось жить всего несколько месяцев. Некоторые люди согласились заплатить моей семье большую сумму в обмен на жертву, которую я сейчас принесу. — Он направил свой револьвер на Бёртона. — Я делаю это только из-за тебя, Бёртон. Я ездил за тобой в Илфорд и обратно, и стрелял в тебя.

— И испортил замечательную шляпу.

— Ужасно стыдно, что я не сумел размозжить голову, которую она украшала. Если бы ты тогда благопристойно умер, с этим кораблем и его экипажем ничего бы не случилось.

— Ты не единственный человек, которого Цеппелин нанял для того, чтобы убить меня, — сообщил ему Бёртон. — Другому тоже пообещали много денег, а получил он руки графа на шею.

— А, так ты знаешь моего нанимателя! Но что ты имеешь в виду?

— Бингхэм, моего несостоявшего убийцу граф задушил, голыми руками. И я ни секунды не сомневаюсь, что, если бы тебе повезло, и ты всадил бы в меня пулю, один из сообщников графа всадил бы другую в тебя. А что касается денег для твоей семьи, можешь забыть о них. Как только ты умрешь, пруссаки почувствуют себя свободными от любых обязательств.

— Заткни свой поганый рот! — крикнул Бингхэм. Его палец на курке побелел от напряжения, он поочередно направлял револьвер на Бёртона, Лоулесса и Бхатти.

— Сдавайся, парень! — посоветовал последний. — Не оставляй семью с клеймом предателя!

Метеоролог отступил еще на шаг.

— Больше ни единого слова! — плюнул он в Бхатти. — Что касается тебя, Бёртон, они хотят закончить твою маленькую увеселительную поездку в Африку и... — Свободной рукой Бингхэм расстегнул туго застегнутый пиджак и распахнул его. Он вовсе не был таким жирным человеком, каким казался. Этого худого человека делали толстым динамитные шашки, обвешанные вокруг тела. — И они получат то, что хотят!

— Зубы преисподней! — крикнул капитал Лоулесс. — Да ты сошел с ума, парень!

Бингхэм мерзко ухмыльнулся.

— Вини не меня, а твоего друга, капитан. Он не оставил мне выбора — теперь я должен уничтожить вас всех.

— У тебя есть выбор, — сказал Бёртон. — Стреляй в меня и сохрани корабль.

— Нет! Я достаточно много слышал, как ты разговаривал со своими товарищами, и знаю, что даже без тебя они продолжат выполнять свою миссию. Необходимо избавиться от вас всех.

Он коснулся левым указательным пальцем кнопки в середине груди.

— Бингхэм! На борту женщины и дети! — проревел Лоулесс.

— Я должен защитить мою женщину и моих детей, и я сделаю для этого все, даже...

Внезапно Шамчи Бхатти метнулся к метеорологу, врезался в него и, крепко обхватив саботажника обеими руками, разрешил инерции вынести их обоих в открытую дверь. Ослепляющая вспышка и страшный грохот снаружи. Пол изогнулся и ударил Бёртона по голове, оглушив его и отправив в полет по своей металлической поверхности. В ушах зазвенели колокольчики. Через шум исследователь услышал, как кто-то, как будто издали, закричал:

— Мы падаем!

ПЯТАЯ ГЛАВА ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ

«Феноменальный Успех»

ЦВЕТОК ДИНДИГУЛА

Индийские Сигары средней крепости

«Мы выдержим любое сравнение со знаменитыми Гаванскими,

а стоим в три раза меньше».

Индийский табак, выращенный и евгенически измененный фирмой Мессеро, Слайти и Ко, отличается изысканным вкусом и тонким ароматом.

ВОСХИТИТЕЛЬНАЯ СИГАРА

Всего 22 фунта за 100 штук во всех хороших табачных лавках.

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон сидел, опираясь спиной о пальму, стоявшую за последним коттеджем Кальтенберга. Рядом с ним, на камне, сидел Берти Уэллс, держа носовой платок у маленькой раны на задней стороне шеи. Только что Бёртон перочинным ножом выковырял из кожи военного корреспондента чигу[10].

С деревьев вокруг них неслись крики обезьян и гогот птиц, смешивавшихся в жуткую какофонию.

Далеко наверху, по ослепительному небу величественно кружили орлы.

Перед обоими мужчинами открывался вид на далекие дома и хижины Танги.

Бёртон прищурился и через крыши широко раскинувшегося города разглядывал океан. Как будто глядел через стекло — от жары воздух казался твердым. На него давила страшная влажность, кожу кололо как иголками. Каждый вздох требовал усилий, жгучий воздух сопротивлялся, как если бы спал летаргическим сном и не хотел двигаться.

Уэллс указал на большое здание в западной части порта.

— Железнодорожный вокзал. От него отходят две большие линии — Танганьика, которая идет на запад, к озеру, и Усамбара, к Килиманджаро.

— Язык — потрясающе текучая штука, — пробормотал Бёртон. — В мое время говорили Килима Нджаро. Как туземцы.

— Возможно, кое-кто так и делает, — ответил Уэллс. — Но именно текучесть делает язык исключительно удобным орудием для империалистов. Заставь людей говорить как ты, и вскоре они будут думать как ты. Переименуй их деревни, города и горы, и, прежде чем они что-нибудь сообразят, они уже будут жить на твоей территории. Поэтому Килиманджаро. В любом случае здесь главная станция, и нам необходимо захватить или разрушить ее, чтобы замедлить движение немецких войск и переброску припасов. — Он указал на двухтрубный военный корабль, стоявший на якоре в заливе. — Это крейсер второго класса Фокс. Почти двадцать лет он стоял на приколе, но в наших отчаянных обстоятельствах мы используем все, что возможно. Он прочесывает порт — ищет мины. Взгляни на его флаги. Ты понимаешь этот сигнал?

— Нет.

— Требование сдаться. Британско-индийские транспорты уже высадили войска на берег. Они ждут только приказа к атаке. Капитан Фокса поведет их на приступ. Скорее всего, он ждет, когда Эйткен выведет войска на позицию. Уже недолго.

Бёртон нахмурился.

— Город выглядит необитаемым.

Уэллс посмотрел на свой окровавленный платок и сунул его в карман.

— Они все попрятались в укрытия, — сказал он. — Уже несколько дней они знают о будущей атаке.

Бёртон закрыл глаза, снял шлем и помассировал череп кончиками пальцев.

Уэллс взглянул на него.

— Болит татуировка?

— Нет. Просто... не знаю... просто я чувствую, что должен быть где-то в другом месте.

— Ха! И мы все!

Они погрузились в молчание, которое через несколько минут прервал Уэллс:

— У меня есть теория. О твоей татуировке. Мне кажется, что в ней есть что-то африканское. Ты, конечно, все еще не помнишь, как ее получил?

— Да.

— А я думаю, что тебя схватило и пытало какое-нибудь племя. Вокруг есть несколько независимых, особенно в районе Кровавых джунглей, где тебя и нашли. Безусловно, ты получил травму в придаче к малярии и военному неврозу, и татуировка — след какого-то ритуала.

— Возможно, но твои слова мне ничего не напомнили. Почему джунгли называются Кровавыми?

— Потому что они красные. Самые густые и непроходимые джунгли на всем континенте. Немцы пытаются сжечь их — даже не помню, как долго — но они вырастают быстрее, чем их уничтожают.

Прошел час, и вдали раздался сигнал горна. Его подхватили другие, потом еще и еще, намного ближе.

Уэллс, помогая себе костылями, встал на ноги. Опершись о дерево, он поднес бинокль к глазам и сказал:

— Началось. Будь наготове, мы ближе к будущему полю боя, чем я бы хотел.

Издали прозвучал одинокий выстрел, и все птицы замолчали. На какое-то мгновение установилась абсолютная тишина, а потом раздался резкий рев, как если бы тысячи ружей выстрелили одновременно. Порт содрогнулся от взрыва.

Ниже и слева от себя Бёртон увидел длинную линию британских аскари, вынырнувшую из подлеска и осторожно направившуюся к городу. Едва они достигли самых внешних хижин, как из окон и дверей на них обрушился град выстрелов. Некоторые солдаты упали мертвыми, другие рассеялись в поисках укрытия, а Уэллс изо всех сил заорал:

— Черт побери!

Шальная пуля просвистела рядом с ним и ударилась в дерево.

— Вниз! — рявкнул Бёртон. Оба наблюдателя нырнули на землю, бросились ничком и с ужасом смотрели, как перекрестный огонь добивает аскари. Очень быстро они поняли, что во всех домах и хижинах прятались солдаты врага. Танга не собиралась сдаваться — это была ловушка.

Взвод аскари выбежал вперед, бросился на землю, и бросил гранаты. Взрывы разорвали деревянные лачуги, в воздух поднялись струи дыма. То же самое повторилось по всей южной границе города, и союзные войска двинулись вперед. Сотни солдат погибли, но, превосходя врага в численности, остальные медленно наступали.

Фокс открыл огонь, взрывы сотрясли барабанные перепонки Бёртона, посреди поселения взорвались снаряды. Колониальные дома превратились в бешено крутящиеся вихри пламени, дыма, обломков дерева, кирпича и стекла.

— Там должна быть администрация гуннов! — крикнул Уэллс. — Если нам повезло, в одном из них Леттов-Форбек.

Прямо под ними из дыма вынырнул танк-скорпион и помчался по улице. Пушка, установленная на его хвосте, била по домам, многие из которых и так горели. Из двери выбежал один из немецких солдат, когти скорпиона метнулись вперед, схватили его и разорвали пополам.

За ним в город ворвались сенокосцы, стреляя из винтовок Гатлинга и жутко завывая:

—Улла! Улла!

Спустя сорок минут последние солдаты армии, с которой путешествовали Бёртон и Уэллс, прошли мимо их наблюдательного пункта в центральные районы города. Однако, судя по грохоту, битва далеко не закончилась, но они были вынуждены следить за ней по звукам и столбам дыма. Несколько сильных взрывов произошло в восточном районе, и, вскоре, на флагштоке самого высокого здания города взвился Юнион Джек.

— Это Отель Ницше! — объяснил Уэллс.

Разряд боли пробежал по голове Бёртона.

— Ницше? — выдохнул он. — Я знаю это имя! Кто это?

— Советник Бисмарка, — ответил Уэллс. — Самый могущественный человек в Великой Германской Империи, после самого императора.

— Он... он собирается... он собирается предать Бисмарка! — хрипло сказал Бёртон. — И овладеть империей. В этом году!

Уэллс удивленно посмотрел на друга.

— Откуда ты можешь это знать? Ты же из прошлого, не из будущего.

Бёртон, тяжело дыша, пытался вспомнить. — Я... что-то... я должен что-то сделать с Распутиным.

— Если Рас...

— Погоди! — прервал его Бёртон. — 1914. Сейчас 1914! Распутин умрет в этом году. Я убил его!

— Парень, это полная чушь!

Бёртон опустил голову и в отчаянии заскрежетал зубами. Крошечный кусочек земли перед его лицом внезапно вспучился и оттуда появился зеленый росток. Исследовать с изумлением наблюдал, как растение быстро увеличивается прямо перед его глазами. На нем появились почки, потом цветы, и все с феноменальной скоростью.

Красный мак.

Уэллс внезапно схватил его за руку.

— Что это?

Бёртон взглянул наверх и увидел, как в самых разных местах вокруг города в воздух взвились толстые черные пятна, извиваясь и крутясь, как живые. Они расширились, стали плоскими и нырнули на улицы. Стрельба продолжалась, но к ней присоединились далекие крики.

— Что за черт? — прошептал Уэллс.

Спустя несколько минут из горящих зданий выбежали британские солдаты. Бросив винтовки и суматошно размахивая руками, они вопили от боли. Многие, извиваясь, кидались на землю, катались по ней и неподвижно замирали. Один из Аскари взобрался по склону и упал прямо перед остолбеневшими наблюдателями. Он забился в судорогах, потом из горла донесся хрип, глаза широко раскрылись и он умер.

И он был весь покрыт пчелами.

— Бежим! — крикнул Уэллс. — Евгеническая чертовщина!

Еще больше людей, крича, карабкались к ним.

Бёртон вздернул Уэллса на ноги, сунул в руки костыли и потащил обратно в Кальтенберг. Стрельба за их спинами ощутимо приблизилась.

— Контратака! — крикнул Уэллс. — Беги, Ричард. Спасайся. Бросай меня.

— Не будь чертовым дураком! — проворчал Бёртон. — Что это за смехотворная война, в которой нашу армию побеждают пчелы?

В это мгновение одно из насекомых ужалило его в в заднюю поверхность ладони. Потом другое, в шею. Третье, в челюсть. Боль была в сто раз сильнее, чем от обычного жала, и он завопил, отгоняя пчел. Почти немедленно перед глазами все поплыло, сердце застучало как сумасшедшее — яд начал распространяться по организму. Он зашатался, но его подхватили под бока два британских томми и потащили дальше.

— Давай, парень! — сказал один. — Шевели своей чертовой задницей!

— Берти! — крикнул Бёртон, но слова не хотели выходить из горла.

— Не беспокойся о приятеле, — рявкнул другой солдат. — Он нем позаботятся. Двигай копытами. Тебя ужалили?

— Да. — Ноги Бёртона уже не работали, в ушах гудело, земля стремительно крутилась перед глазами.

Издали слышались голоса солдат.

— Хватанул чересчур. Брось его.

— Нет, он оклемается.

— Он нас замедляет. Аах! Меня ужалили!

— Я не брошу живого. Помоги мне, черт тебя побери.

Выстрел. Свист пули.

— Они здесь.

— Бежим! Бежим!

Бёртон пришел в себя. Его волокли двое.

— Я могу идти, — прошептал он, и, встав на ноги, открыл глаза.

Его ослепил свет, лившийся с неба и отражавшийся от песка. Он поднял руку, защищая глаза, и почувствовал большую шишку над правой бровью. Она была липкой от крови.

— Кружится голова, капитан? — спросил Вордсворт Прайс, второй помощник.

— Вас как следует стукнуло, — заметил другой. Бёртон по голосу понял, что это Сирил Гуденаф, один из инженеров.

Вокруг все закрутилось и завертелось, потом зрение опять прояснилось. Он огляделся и прохрипел:

— Со мной все в порядке. Немного оглушило. Мы упали?

— Бомба уничтожила наши правые моторы, — ответил Прайс. — Нам еще повезло, что мы летели низко. Тем не менее, нас развернуло направо, мы упали и чертовски сильно ударились.

Бёртон посмотрел на Орфей.

Огромный винтокорабль перевернулся, корма треснула, пилоны разлетелись на куски. Из трещин в корпусе шел пар и поднимался в голубое утреннее небо. Солнце встало совсем недавно, но было уже невыносимо жарко. Длинные тени вытянулись от обломков, от фигур людей и от тел, лежавших на песке на некотором расстоянии от корабля.

Рядом с Бёртоном неожиданно появился Уильям Траунс. Пиджак и рубашка детектива были изорваны и запятнаны кровью от многочисленных, но неглубоких порезов и царапин.

— Мне кажется, все наши остались в живых, кроме Жука, — сказал он. — Мальчик исчез.

— Наше положение? — спросил Бёртон, боясь ответа.

— Тринадцать мертвых. Первый помощник Хенсон; рулевой Уэнэм и его помощник д'Обиньи; штурман Плейфэр; такелажники Чемпион, Пристли и Дэу; оба кочегара, Джеррард и Этеридж; истопник Рис-Джонс и, конечно, этот подлец Артур Бингхэм. Боюсь что и Дэниел Гуч, тоже.

Бёртон застонал.

— Констебль Бхатти умер смертью героя, пусть небеса благословят его, — сказал Траунс.

— Да, ты прав. Теперь мы обязаны выжить, хотя бы ради его самопожертвования. Что с ранеными?

— Том Честон еще без сознания. Капитану Лоулессу проткнуло левую ногу. Инженер Хендерсон и квартирмейстер Батлер в критическом состоянии: кости переломаны, внутренние кровоизлияния. У мисс Мейсон было вывихнуто плечо, поставили на место. Она вскоре будет на ногах. У всех порезы, ушибы и царапины. Суинбёрн не пострадал. У Спенсера сильно помяты и перекошены ноги. Сестра Рагхавендра не пострадала, как и мастер Уайльд и Корниш. Кришнамёрти пришлось перевязать с ног до головы, но серьезных травм нет. Он очень горюет по двоюродному брату, бедняга. — Траунс остановился и тихо добавил. — До чего же все перемешалось!

— И еще жара, она быстро усиливается, — добавил Прайс. — Мы стукнулись посреди пустыни.

— Капитан, я полагаю, выбыл из строя, — сказал ему Бёртон, — значит теперь командовать будете вы. Мне кажется, имеет смысл взять из обломков все полезное. Мы должны немедленно построить какое-нибудь укрытие рядом с кораблем. И, пожалуйста, скажите мне, что цистерны с водой не пострадали.

— Половина. И в них достаточно воды.

— Хоть что-то хорошее. Надо налить воды в бутылки и раздать людям.

— Я немедленно распоряжусь.

Прайс быстро пошел к кораблю.

Траунс прочистил горло.

— Гмм, капитан. Эта жара... нет... то есть, ну, как мы должны позаботиться... гмм... что нам сделать с мертвыми?

Бёртон сжал челюсти, на миг закрыл глаза, потом вновь открыл их и посмотрел на друга:

— Мы не можем похоронить их. Уильям. Пески постоянно движутся. Но мы не можем оставить их непогребенными — здесь есть хищники. Остается только одна возможность — огонь.

Траунс какое-то время обдумывал его слова, потом резко кивнул и сказал:

— Я займусь этим. — И пошел прочь.

Бёртон повернулся к инженеру Гуденафу:

— Что с грузовым трюмом и оборудованием экспедиции?

— Невредимы, сэр. Экипажи почти не пострадали. Перевернулись, конечно, но можно быстро привести в порядок. Ваши припасы выглядят так, как будто по ним прошелся торнадо, но, осмелюсь сказать, мы можем их разобрать. Я присмотрю за ними.

— Спасибо. Я помогу вам с ними.

Бёртон подошел туда, где доктор Квайнт и сестра Рагхавендра занимались ранеными. Томас Честон уже сидел, но, очевидно, еще не полностью пришел в себя — бессмысленный взгляд, нижняя челюсть безвольно висит, все лицо в крови.

Доктор осматривал Чарльза Хендерсона, который был наполовину в сознании и слабо стонал.

— Почти все, кто был на мостике, погибли, — сказал он. — Что касается остальных, степень их ран зависит от того, где они были в момент удара о землю. — Он встал, отвел Бёртона в сторону и тихо продолжил. — Если мы не отправим раненых в больницу, они все погибнут.

Бёртон оглядел ландшафт. На севере, за упавшим Орфеем, на востоке и на юге бледный песок тянулся к горизонту — бесконечная вереница больших дюн. И только на западе тонкая полоска зелено-коричневой земли припала к далеким холмам.

— Если я смогу достать из трюма свои инструменты — и они не пострадали — я смогу установить наше местоположение, доктор. И тогда мы сможем подумать о том, как добраться до ближайшего поселения.

— Но, сэр, я уже говорил, эти людей необходимо доставить в больницу.

— Уверяю вас, доктор, арабы — мастера в искусстве медицины. Они изобрели хирургию.

— Очень хорошо. Доверяю вашему суждению, сэр.

Бёртон взглянул на сестру Рагхавендру. Она слегка наклонила голову — знак, что с ней все в порядке. Он отошел, чувствуя себя странно отстраненным. Голова раскалывалась, сухое тепло пустыни уже начало пить из него влагу. Через пару часов здесь будет пекло. Сейчас главное — укрытие. И только не внутри Орфея — солнце скоро превратит его в гигантскую печь.

Подошел Суинбёрн вместе с Оскаром Уайльдом и Вилли Корнишем. С бледных лиц обеих мальчиков смотрели широко открытые глаза. Уайльд баюкал правую руку.

— Сломана, Язва?

— Нет, простое растяжение, капитан Бёртон. Кажется, тряхнуло скорее мои мозги, чем тело. Корабль стал падать, как только я ушел с мостика. Был на волосок от смерти.

— А ты, мастер Корниш?

— Ударился головой, сэр. Очень сильно.

— Я тоже. И как?

— Не так плохо, сэр.

— Молодец. Алджи, похоже только на тебе одном нет ни царапинки.

— Да, но не спрашивай почему, — ответил Суинбёрн, посмотрев на пациентов сестры Рагхавендры. — Клянусь шляпой! Меня швыряло как мячик. Что за подлость, Ричард! Они хотели убить невинных людей, женщин и детей, и только для того, чтобы остановить экспедицию!

— Уже хотя бы поэтому мы обязаны победить, — проворчал Бёртон. Он посмотрел на подбитый Орфей. — Алджи, я хочу, чтобы, когда инженеры обезопасят его, ты и мальчики обыскали корабль. Найдите Жука.

— Но жив ли он, мистер Бёртон? — обеспокоено спросил Корниш.

— Не знаю. Но если жив, мы должны вытащить его оттуда прежде, чем он изжарится. Бог мой, а это еще что такое?

Бёртон, разинув рот, глядел на приближающуюся фигуру. Она выглядела как стоящий на задних ногах бурый медведь, но мешкообразный и блестящий, с узкой странной головой, на которой примостилась Покс. Вещь двигалась неровной качающейся походкой, раскачиваясь из стороны в сторону. Болтунья махала то одним крылом, то другим, чтобы удержаться на месте.

— Вот те на! Монстр! — воскликнул Корниш, ныряя за Бёртона и припадая к его ногам.

— Заразная зловонная обезьяна! — просвистела Покс.

— Привет, босс, — прогудел механической голос из-под птицы.

— Это ты, Герберт?

— Ну. Повредил чертову ногу, ту, что с артритом. Как будто вогнали в нее большой зуб. Не могу ходить прямо! И еще пара царапин. Все тело чешется. Наверно от проклятого полиметилена.

Суинбёрн фыркнул.

— Герберт, твое тело не может чесаться. Оно из латуни!

— Знаю. Но говорю тебе, зудится, страсть!

Герберт полностью завернулся в плащ, надел перчатки на трехпалые руки и сапоги на железные ступни. Просторное одеяние свободно колыхалось вокруг его торса и ног, туго обматывало голову, и держалось на двух эластичных поясах. В нем были проделаны три отверстия, через которые можно было видеть круглые черты его «лица».

— Не могу сказать, что твой костюм достоин Сэвил Роу[11], — заметил Бёртон, — но выглядит функционально и защитит тебя от летящего песка. Пошли, поможем экипажу.

Они подошли к задней части дымящегося корпуса, из которого разгружали припасы, и начали помогать разбирать их. Через полчаса эта работа закончилась, Суинбёрн, Корниш и Уайльд залезли в корабль и отправились на поиски Жука.

Тем временем Бёртон нашел свое оборудование для геодезической съемки, залез на верхушку ближайшей дюны и произвел измерения. Вернувшись, он подошел к Вордсворту Прайсу и объявил:

— Мы находимся примерно в ста милях на северо-восток от Мекки. К сожалению, город для нас закрыт. Однако я хорошо знаю эту область. Если мы сможем пройти сто восемьдесят миль на юг, до города Аль-Басах, то сможем присоединиться к каравану, который доставит нас в Аден.

Прайс удивленно посмотрел на него.

— Неужели вы собираетесь продолжать экспедицию? А что с припасами? Как вы понесете их?

— Мы обязаны продолжать — наша миссия слишком важна. Все запасы придется бросить, кроме тех, что сможем унести. Мы купим их позже, когда доберемся до Адена, а все остальное — в Занзибаре. Кроме того большая партия груза ждет нас в холмах Дут'уми уже в Африке.

Прайс покачал головой.

— Почти двести миль через пустыню? Никто из раненых не перенесет такую дорогу.

— Они и не должны. Я хочу, чтобы вы и ваши люди погрузили их на экипажи и везли на запад до тех пор, пока не доберетесь до Красного моря, потом берегом на юг, в Джидду, где есть великолепные больницы и британское консульство. Это недалеко. Если мы быстро подготовимся, вы сможете уехать с закатом и будете там до рассвета.

— Но, капитан Бёртон, — возразил Прайс, — что будет с вами и вашими людьми? Вам не дойти пешком до Аль-Басаха!

— Без подходящего ухода Лоулесс, Хендерсон и Батлер умрут, и очень быстро. Берите экипажи. Я — опытный путешественник, и, так получилось, знаю цепь оазисов, которая тянется до города. Их часто посещают купцы и, скорее всего, через несколько часов ходьбы мы наткнемся на караван.

Аэронавт схватил Бёртона за руку.

— Тогда идемте с нами, сэр. В Джидде вы сможете нанять корабль и доплыть до Адена.

— На всех экипажей не хватит, мистер Прайс. И, как бы странно это не звучало, караваны идут на юг значительно чаще, чем корабли. Из Джидды суда обычно плывут в Каир. Придется ждать несколько месяцев прежде, чем найдется один, идущий в Аден. А из Аль-Басаха верблюды выходят каждый день, и быстро идут через центр Саудовской Аравии. Мы будем в Адене не позже, чем через два месяца.

— Два месяца! Ей-богу, сэр — огромная задержка!

Бёртон тряхнул головой.

— Да, так оно и есть, но это ерунда по сравнению с налетами туземцев, которые мне пришлось пережить во время первой экспедиции. И, верьте мне, Прайс, Спик столкнется с теми же препятствиями. Я уверен, что, несмотря на эту неудачу, мы обгоним его. А теперь давайте вынесем экипажи из трюма.

Прошло несколько суматошных часов. Запасы рассортировали и сложили под самодельными навесами, еду и воду распределили, для Бёртона и его команды смастерили две волокуши.

Жука нашли в трубе в самом сердце разбитого корабля; к счастью жар пустыни не успел добраться до него. Он был невредим, но голоден. Бёртон отобрал для него связку сосисок, нарезанное мясо, полбуханки хлеба и флягу с водой. Все эту еду он положил на тарелку, которую держал перед заслонкой трубы. Заслонка открылась, высунулась бледно-синяя веснушчатая рука и унесла еду в темноту.

— Спасибо, капитан, — послышался слабый шепот. — И я очень извиняюсь.

— Извиняешься?

— Если бы я предупредил вас о саботажнике в Лондоне, вы бы потеряли неделю. Вместо этого я придумал план, и это стоило вам экспедиции.

— Нет, парень. Я уже говорил мистеру Прайсу, что эта неудача задержит нас самое большее на два месяца.

— Тогда Спик победил!

— Ничуть. Время в Африке течет иначе, чем в Англии. Там, где мы измеряем путешествие часами и днями, в Африке его меряют неделями, месяцами и, случается, годами. Кроме того, Спик — неумелый путешественник. Он будет делать ошибки, и они будут стоить ему больше, чем мы потеряли сегодня.

— Буду надеяться. Но что будет со мной, капитан? Я в очень неприятном положении.

— Мы разработали транспорт для тебя, парень.

— Какой?

— Если ты пойдешь по этой трубе к корме и повернешь направо на втором перекрестке, ты увидишь, что он заканчивается решеткой. Как только окажешься там, постучи. Инженеры отрежут кусок трубы за тобой, и ты окажется в шестифутовой секции, конец которой я немедленно запечатаю.

— Я не хочу, чтобы они увидели меня.

— Они и не увидит. Я буду там и позабочусь об этом.

— Хорошо. А что будет потом?

— Потом трубу положат в один из наших экипажей, за ней будут присматривать Уильям Корниш и Оскар Уайльд. Ночью тебя отвезут в Джидду — тебе будет достаточно холодно, но все равно лучше, чем изжариться живьем. Быть может второму помощнику Прайсу потребуется время, но в порту тебя погрузят на корабль, и вместе с мальчиками и экипажем Орфея тебя отправят в Каир, а оттуда в Лондон. Ребята поклялись охранять тебя по дороге. Тебе придется довольно долго путешествовать в узкой трубе, но, в конце концов, ты доберешься до дома.

— Замечательно, капитан. Благодарю вас.

Немного позже, после того, как Бладман и Боллинг разрезали и запечатали трубу, они и Бёртон отнесли ее в длинный навес, построенный рядом с кораблем. Под ним уже находились шесть оставшихся членов экспедиции: Траунс, Честон, Спенсер, Кришнамёрти и сестра Рагхавендра; и девять выживших членов экипажа: Прайс, Гуденаф, Квайнт, мисс Мейсон, мальчики — Корниш и Уайльд — и трое раненых: Лоулесс, Хендерсон и Батлер.

Те, кто были в сознание, мрачно глядели на высокую колонну дыма, поднимавшуюся с другой стороны соседней дюны — они знали, что она означает. Они сидели, молча прощаясь с друзьями.

Потом все заснули.

Несколько следующих часов, самых жарких часов дня, в лагере бодрствовал только заводной человек.

Снаружи не доносилось ни звука, но внутри изможденные выжившие беспокойно метались во сне, иногда стонали, и, даже в своих кошмарных снах, чувствовали сухой воздух, сжигавший легкие.

Спустя пять часов, проснувшись, они почувствовали себя высохшими, как египетские мумии.

— Клянусь Юпитером! — воскликнул Траунс. — Как можно здесь жить?

— Или арабы жароустойчивы? — спросил Кришнамерти.

— В течение следующего часа быстро похолодает, — объявил Бёртон, откидывая полог навеса и щурясь на садящееся солнце. — Вы еще будете жаловаться на холод.

— Не могу себе представить. Холод. Не сейчас! — признался Честон.

— Это страна крайностей, старина, и нам надо будет использовать те несколько часов, дважды в день, когда становится на йоту милосерднее.

Вскоре наступил один из таких периодов, и после поспешной еды, они нагрузили обе волокуши топливом для костров, едой и водой, и аэронавты приготовились уходить.

Их экстраординарные экипажи являлись крабами из семейства Liocarcinus vernalis[12]. Их вырастили до гигантского размера, вычистили панцирь и наполнили паровыми машинами, рычагами управления, стульями и шкафами. Живые крабы ходили боком, но эти машины двигались прямо вперед, и в их клешни вставили острые как бритва ножи, благодаря которым они могли пробиваться через любые джунгли.

Вордсворт Прайс протянул руку в подбрюшье одного из них, открыл люк, закачавшийся на петлях, и спустил лестницу. Доктор Квайнт и Сирил Гуденаф один за другим внесли на носилках раненых: капитана Лоулесса, Чарльза Хендерсона и Фредерика Батлера

— Мне это не слишком нравится, капитан, — сказал Прайс Бёртону. — Почему бы вам не подождать здесь? Я и мои люди могли бы вернуться назад и перевезти вас на юг.

— И задержаться здесь еще на два дня, — ответил Бёртон, — хотя мы могли бы все это время идти. Оазис Аль-Атиоф в пяти часах ходьбы отсюда. Там мы, скорее всего, сможем присоединиться к каравану, идущему в Аль-Басах. И вы должны иметь в виду что, двигаясь на запад, вы скоро окажетесь на более твердой почве, по которой крабы побегут легче. А на юг один песок. Он быстро набьется в моторы и, скорее всего, очень быстро выведет их из строя. Нет, мистер Прайс, это лучший путь.

Прайс пожал руку исследователя.

— Хорошо, капитан. Желаю вам удачи и обещаю, что никто не покусится на тайну личности Жука; я лично прослежу за тем, чтобы его доставили в каминную трубу в Лаймхаусе.

После чего Прайс поднялся в экипаж и закрыл люк.

Бёртон подошел ко второму крабу, в который Боллинг и Бладман только что подняли секцию трубы с Жуком. К ним присоединился истопник Томас Бидл.

Вилли Корниш и Оскар Уайльд на мгновение задержались, чтобы попрощаться.

— Извини, Язва, что я втянул тебя во все это, — сказал Бёртон. — Я думал, что оказываю тебе услугу.

Уайльд улыбнулся.

— Не волнуйтесь, капитан. Опыт — такая штука, которую нельзя получить бесплатно, и если это цена, я счастлив уплатить ее, ибо теперь я приобрел опыт на всю жизнь!

Мальчики вошли в краба.

Бёртон повернулся к Изабелле Мейсон.

— Вы уверены, что хотите остаться и присоединиться к нашей экспедиции, мисс Мейсон? Учтите, впереди много месяцев тяжелого пути.

— В крабах нет места для еще одного человека, сэр Ричард, — ответила она. — И кто-то должен готовить еду для вашей группы — эту обязанность я с удовольствием возьму на себя. Кроме того Садхви не помешает помощь еще одной женщины. Мы должны, по меньшей мере, держать себя на высоте, как вы считаете?

Бёртон захлопнул люк второго краба, встал и смотрел, как, кашляя и стоная, обе машины ожили. Из их воронок вырвался дым, Уайльд, Корниш и доктор Бернаби Квайнт махнули в последний раз из окна, и обе странные машины зашагали прочь.

Солнце село.

Перед Орфеем осталось восемь человек, в надвигавшихся сумерках глядевших, как друзья исчезают вдали.

Внезапно Покс пропела:

— Хмельной шишкобой! — и Бёртон прошептал:

— Я бы не мог сказать лучше.

Одна нога перед другой.

Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.

Гляди под ноги. Не обращай внимания на холод.

— Далеко? — промямлил Кришнамёрти.

— Скоро. На рассвете, — ответил Бёртон.

Они волокли по песку волокуши, нагруженные едой и водой, кастрюлями и фонарями, винтовками и боеприпасами, палатками, одеждой, инструментами и всем остальным оборудованием. Кришнамерти казалось, что с каждым шагом волокуши становятся тяжелее.

Над головой искрился Млечный Путь, ослепительный, глубокий и бесконечный. Встала полная луна и низко покатилась по небу. Вокруг вздымались дюны, освещенные серебряным светом.

Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.

Вторую волокушу тащили Траунс и Честон.

За ними устало шли две женщины.

Герберт Спенсер, в защитном костюме, хромал немного позади.

— Устал, — сказал Честон. — Четыре часа ходьбы.

Траунс гортанно подтвердил.

Алджернон Суинбёрн, шедший впереди, взобрался на вершину следующей дюны и застыл, положив винтовку на плечо. Оглянувшись на товарищей, он немного подождал их, а потом исчез за песчаным пиком. Прежде, чем остальные добрались до подножия пологого склона, восточное небо внезапно вспыхнуло.

Бёртона не удивил такой быстрый рассвет в этой части света, но остальные были поражены. Еще минуту назад их окружала холодное свечение ночи, а сейчас небо побелело, звезды исчезли, блестящий солнечный свет преобразил ландшафт. Пустыня превратилась из обнаженной холодной кости в горячую сухую плоть.

Они с трудом брели по ней.

Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.

— Прикройте глаза, — крикнул Бёртон.

По его рекомендации они надели куфью — квадратный головной платок из ярко-полосатой материи, державшийся на голове обручем, икалем — и сейчас все опустили ее на лицо. Свет пробивался через материю, но не ослеплял, и, забравшись на верхушку дюны, они ясно увидели через ткань рыжеволосого поэта, уже достигшего подножия и начавшего взбираться на следующую дюну.

— Я чувствую жару! — воскликнул Кришнамёрти. — Уже!

— Через два часа она станет невыносимой, — предсказал Бёртон. — Но к этому времени мы уже разобьем лагерь в Аль-Атифе.

Спустя несколько ярдов Честон посмотрел на огромный расплавленный шар и прошептал:

— Gladiolus gandavensis[13].

— Что? — спросил Траунс.

— Растение. Не очень выносливое. Не любит зиму. Лучше всего сажать до середины марта. Поливать индивидуально. Ты должен попробовать поухаживать за ним, Уильям. Посади в своей теплице.

В первый раз за все годы совместной работы Томас Честон назвал детектива-инспектора Траунса по имени.

— Эй, Честон, как ты себя чувствуешь, старина?

Невысокий жилистый человек улыбнулся.

— Думаю о своем саде. Что буду делать, когда вернусь. Ты любишь возиться в саду?

— О нем заботится жена. У нас вообще только маленький клочок земли, отданный под капусту и картошку.

— А. Практический.

Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.

— Уильям.

— Да.

— Я был не прав.

— Не прав?

— Джек-Попрыгунчик. Не верил тебе.

— И никто другой.

— Ты был прав. Он был при убийстве королевы Виктории.

— Да.

— Простишь меня? Неправильно судил о тебе.

— Уже простил, старина. Давно.

— Я бы хотел кое-что сделать, когда вернемся назад.

— Что?

— Ты и миссис Траунс. Приходите к нам. Чай с Верой и мной. В саду.

— Сочтем за честь.

— И, может быть, гладиолусы уже взойдут.

— Было бы великолепно.

— Эй, там! — крикнул Суинбёрн. — Я вижу пальмы!

— Оазис, — сказал Бёртон.

— Слава богу! — выдохнул Кришнамёрти.

— Тупица! — прощебетала Покс.

Они поднялись к поэту и остановились рядом с ним. Он указал на далекую полосу ослепляющего света. Прищурившись, они через куфьи разглядели на горизонте раскачивающиеся пальмы.

— Пожалуйста, капитан Бёртон, не говорите нам, что это мираж, — сказала сестра Рагхавендра.

— Нет, — ответил Бёртон. — Деревья самые настоящие. И именно там, где должны быть. Давайте поднажмем.

Выпив глоток из фляжки, все вернулись к тяжелой работе — ставить одну ногу перед другой. Больше никто не осмеливался глядеть на оазис, боясь, что он находится дальше, чем они надеялись.

Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.

Прошел еще час, температура поднялась, высасывая из них последние силы.

И потом, внезапно, они очутились в тени, вокруг них сомкнулись зеленые деревья, и, подняв наконец глаза, они увидели в нескольких ярдах от себя длинное узкое озеро.

— Слава богу! — воскликнула Изабелла Мейсон, опускаясь на землю. — Дайте мне перевести дух, и, пока джентльмены делают навес, я приготовлю еду.

Спустя сорок минут все с жадностью набросились на консервированные сосиски, хлеб и соленые огурцы, которые запили холодной водой и стаканом красного вина — поблажка, на которой настоял Суинбёрн, несмотря на приказ Бёртона не брать ничего лишнего.

Потом все глубоко вздохнули и улеглись.

— Мои ноги никогда так не болели, — заметил Траунс. — Даже тогда, когда я был патрульным полисменом.

Герберт Спенсер сидел, опираясь спиной о столб пальмы, и глядел, как Покс прыгает с листа на лист. Потом ярко раскрашенная птица уселась на ветку и уснула. Заводной философ негромко прогудел, что должно было означать вздох.

— Что касается ваших жалоб, мистер Траунс, — сказал он, — вы, по меньшей мере, можете наслаждаться хорошей едой. Все эти дни я едва касался маслом моих шестеренок и пружин, и вот результат — расстройство желудка.

Траунс ответил долгим продолжительным храпом, перекатился на бок и замолчал.

В лагере установилась тишина, которую прервал Суинбёрн:

— Замечательно, мистер Суинбёрн, — прошептала сестра Рагхавендра.

Солнце забралось высоко, жара усилилась.

Прошло три часа.

Все настолько устали, что спали без задних ног.

Завернутая в полиметилен голова-канистра Герберта Спенсера медленно поворачивалась до тех пор, пока три вертикальных круга не посмотрели на королевского агента. Несколько минут он разглядывал спящего. Но вот трубки на его голове просипели, очень тихо:

— Время, босс, это то, что человек всегда пытается убить, но, в конце концов, убивает его самого. — Потом он отвернулся и прошипел: — Но для нас только эквивалентность может привести к разрушению — или окончательному выходу за границы.

И он замер.

— Вставайте, вставайте! На нас напали!

Рев Герберта Спенсера вырвал всех из сна.

— На нас напали! На нас напали!

— Что за черт?.. — выдохнул Траунс, вскакивая на ноги.

— Хватай винтовку, — рявкнул Бёртон. — Быстрей, вооружаемся. Мы должны защитить лагерь.

Он мигнул, сообразив, что сказал те же самые слова, что и в 55-ом в Бербере; в день, когда копье прошло через его лицо; в день, когда был убит его друг, Уильям Строян; в день, когда Джон Спик начал ненавидеть его.

Звук тяжелого удара, и Траунс упал.

Из-за него появился бандитского вида человек и ударил толстым концом мушкета в голову Бёртону. Королевский агент подставил предплечье, нырнул вперед и ударил кулаком в живот бандиту.

Но тут сзади высунулась рука и схватила исследователя за шею; кончик кинжала коснулся его лица прямо под правым глазом.

— Замри и не рыпайся, — прорычал голос в ухо. Бертон узнал белуджский язык — смесь персидского и курдского.

Он застыл, стиснутый крепкой рукой, и глядел, как бандиты связывают его товарищей. Высокие мужчины с устрашающими бородами в развевающихся одеждах и широких белых штанах, подпоясанных цветными шарфами. Все они были вооружены мушкетами, кинжалами, мечами и щитами.

Даже Герберта Спенсера, которого, по видимости, посчитали каким-то экзотическим животным, окружили и попытались связать. Спенсер, с огромной силой, стал разбрасывать бандитов, сбивая их с ног, пока один из них не схватил ружье и не выстрелил в него. В это мгновение Бёртон боясь, что его друга повредят, крикнул:

— Сдавайся, Герберт.

Латунный человек застыл, и только тогда враги сумел связать его по рукам и ногам и привязать к дереву.

— Козлиные щекотуны! — прокричала Покс откуда-то сверху.

Бёртона потащили к остальным. Обоих женщин отвели в сторону, крепко связали руки за спиной, и заставили смотреть, как мужчин выстроили в ряд и поставили на колени.

— Эй! — крикнул Суинбёрн. — В какие чертовы игры вы играете? Немедленно развяжите меня, вы, негодяи!

Вперед вышел крепко сложенный мужчина, с презрительной усмешкой взглянул на крошечного поэта и сплюнул:

— Кафир.[15]

— Благодарю! — ответил поэт. — Нет ли у тебя носового платка?

Большой человек перевел взгляд от Суинбёрна на Честона, потом на Траунса, Бёртона и, наконец, на Кришнамёрти.

— Кто предводитель? — спросил он.

— Я, — ответил Бёртон по-белуджски.

Человек шагнул к нему.

— Эй, ты знаешь мой язык?

— Да, и я говорю тебе, что нет ни величия ни силы нигде, кроме Аллаха, блистательно и великого, и его именем мы просим у тебя пощады и помощи, ибо страдаем мы от великих несчастий и лежит перед нами долгая трудная дорога.

Белуджи откинул голову и громко рассмеялся, потом присел и посмотрел в глаза Бёртону.

— Красиво говоришь, лицо-со-шрамом. Меня зовут Джамадар Дарвас. Я — вождь Последователей Раммана. А ты кто?

— Некоторые называют меня дервиш Абдулла.

— Неужели? — Потом Дарвас указал на Герберта Спенсера. — А это что?

— Человек из латуни. Машина, в которую вставлен человеческий разум.

— Ого! На этот раз целый человек в целом механизме! Как джин Алладина?

— Что-то в этом роде. Он замотался в материал, который защищает его от песка. Если песчинки попадут внутрь его, он умрет.

Разговаривая, Бёртон оглядел людей, в руки которых попала экспедиция. Их было около шестидесяти, все — суровые воины пустыни, скорее всего мародеры из Белуджистана, лежавшего в тысяче миль на северо-восток.

— Так ты рассказчик историй, Абдулла.

— Я говорю правду.

— Тогда мне придется разрезать материал и поглядеть на твоего латунного человека.

— Этим ты убьешь его, — ответил Бёртон, — и что ты за него получишь?

Джамадар Дарвас усмехнулся в бороду.

— А, — сказал он. — Вот теперь, Абдулла, ты действительно заговорил на моем языке. У него есть цена, а?

— Британское правительство заплатит солидный выкуп за него и за всех остальных, — сказал Бёртон, кивая головой на своих товарищей. — Особенно за женщин, если они останутся невредимыми.

Дарвас хрюкнул. Вытащив кинжал, он поднял его вверх и стал внимательно проверять его острый кончик. Потом перевел взгляд с клинка на темные глаза Бёртона, одним текучим движением встал, отошел в сторону и стал негромко разговаривать с группой своих людей.

Уильям Траунс наклонился к Бёртону и прошептал:

— О чем вы говорили?

— Я пытался сказать ему, что за нас он может получить выкуп.

— Зачем?

— Пытаюсь выиграть время, — ответил королевский агент.

Меньше чем через полчаса бандиты разбили лагерь на краю оазиса, перевели туда обеих женщин и поместили в охраняемый шатер.

Дарвас вернулся в оставшимся пленникам, вытащил скимитар и коснулся кончиком лица Бёртона.

— Твоих людей будут держать до тех пор, пока британский консул в Джидде не заплатит за них, — сказал он. — Но ты, дервиш Абдулла, ты будешь сражаться со мной.

— Сражаться? Почему?

— Потому что я этого хочу.

Джамадар приказа своим людям расчистить круг. Пленников оттащили к границам, вокруг собрались бандиты. Бёртона вздернули на ноги и втолкнули внутрь. Воин бросил ему к ногам скимитар. Бёртон нагнулся, поднял его и отметил, что клинок хорошо сбалансирован.

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон был мастером фехтования, но предпочитал колющее, а не рубящее оружие. Рапира требовала искусства и тонкости, сабля — скорее силы, скорости и безжалостности. Впрочем, было и несколько технических приемов, которые, к счастью, он знал в совершенстве.

Он взял саблю, сузил глаза, посмотрел на врага и вздохнул.

Покидая остатки Орфея он повесил на пояс кожаные ножны, в которых находился очень странно выглядящий револьвер, — на самом деле евгенически измененный кактус — стрелявший отравленными шипами, одно прикосновение к которым мгновенно сбивало с ног любого человека. Похитители не сняли его, и Бёртон скорее хотелось использовать кактус и лишить предводителя Последователей Раммана сознания, чем рубить его. Раны от сабли, если они не в голову, шею или живот, редко убивают быстро. Вместо этого жертве приходится страдать часами — или днями — от жуткой боли, за которой часто следует заражение и мучительная смерть. Он знал, однако, что даже если сумеет вытащить револьвер, в то же мгновение мушкеты расстреляют его.

Джамадар Дарвас подошел ближе и взмахнул скимитаром.

— Как ты получил шрам на лице, Абдулла? — спросил он.

— Дротик, — ответил Бёртон. — Брошенный одним абиссинцем.

— Ты убил его?

— Нет.

— Большая ошибка. Мой народ говорит: «Когда враг нападает на тебя...»

— «...искупайся в его крови», — закончил Бёртон.

— Ха! Твои знания просто поражают. Не жил ли ты среди детей Аллаха?

— Я — хаджи.[16]

— Что? Паломник? Правоверный? Не знаю. И я зауважаю тебя еще больше после того, как выпущу из тебя кишки.

Дарвас внезапно бросился вперед и рубанул Бёртона в голову. Королевский агент легко отразил удар и полоснул в ответ, прорезав одежду Дарваса. Белуджи прыгнул назад и воскликнул:

— Ага, так ты еще и понимаешь в саблях, а?

— Да, — ответил Бёртон, медленно кружа вокруг него. — И эти предназначены для сражения на лошадях, не боя лицом к лицу. Тем не менее есть несколько приемов, которые можно использовать и во время пешего боя. Например... — и он шагнул вперед, присел и, балансируя на одной пятке, сделал полный круг и, используя скорость движения, со страшной силой ударил вверх под углом в двадцать градусов. Дарвас успел только поставить свое оружие между собой и Бёртоном; два скимитара с лязгом столкнулись, сабля Дарваса отлетела назад и силой ударила в него самого, заставив пошатнуться.

Бёртон, используя преимущество, ударил соперника справа — белуджи с трудом отбил.

Дарвас закачался, едва не упал и выдохнул:

— Клянусь аллахом! Ты даже лучше, чем я ожидал.

— Человек не должен безрассудно выбирать себе врагов, — посоветовал Бёртон. — Меня поразило, что ты выбрал именно меня. Не заплатил ли тебе кто-нибудь?

— Да, верно.

— Когда я рассказал тебе о человеке из латуни, ты воскликнул: «На этот раз целый человек в целом механизме». Возможно, ты видел человека, частично сделанного из металла? Возможно, человек с наполовину металлической головой заплатил тебе за меня?

Джон Спик.

— Не отрицаю. Хватит болтать. Давай сражаться.

Бёртон перебросил скимитар в левую руку.

— Расслабь тело, Джамадар, и управляй саблей только запястьем, а не всей рукой. Сейчас ударь меня.

— Ты уверен?

— Бей!

Джамадар скривился. Дуэль шла совсем не так, как ему хотелось. Он сплюнул на песок, слегка согнул ноги и вытянул вперед руку с саблей. Два человека кружили по площадке, глядя друг на друга темными глазами.

Дарвас бросился на Бёртон и ударил с такой скоростью, что сабля, казалось, расплылась в воздухе. Клинок ударил Бёртона чуть ниже груди, но исследователь, крепко упершись ногами, защитился собственной саблей, держа скимитар концом вниз и прижимая к телу от плеча до середины бедра. Потом повел им вверх и вокруг, зацепив скимитар бандита, шагнул вперед, согнув колени и дернул вверх. В то же мгновение сабля Дарваса вылетела из его руки.

Собравшие белуджи закричали от изумления, когда оружие их вождя, крутясь, взлетело в воздух и приземлилась у края арены.

Дарвас стоял как пораженный громом.

— Защищаясь, саблю необходимо держать у тела, — сказал Бёртон, как если бы читал лекцию. — Иначе, как видишь, ее легко отбить назад, и она может ранить не хуже атакующего клинка. Кроме того необходимо расслабить мышцы плечей, рук и запястья — ни в коем случае не используй их для защиты! — и вложить полную силу в контратаку.

Лицо Дарваса почернело.

— Да ты издеваешься надо мной, собака!

Бёртон покачал головой. — Я не хочу сражаться с тобой, Джамадар. Но только...

— Ричард! — крикнул Суинбёрн.

Что-то ударило Бёртона сзади в голову. Мир закружился вокруг него и исчез.

В голове бушевал пожар, колол в веки, рвал огненными когтями кожу. Он попробовал шевельнутся и обнаружил, что не в состоянии. Его пожирала жажда.

Он заставил себя открыть глаза и прищурился на безжалостное солнце. Повернув голову, он обнаружил, что лежит на спине — руки вытянуты, запястья и лодыжки привязаны к деревянным колам, вбитым глубоко в землю.

Вокруг поднимались дюны.

Он открыл рот, чтобы позвать на помощь, но сумел только прохрипеть.

Песчинки, гонимые горячим медленным ветром, ударяли в лицо.

Он испытывал странное чувство deja vu[17].

Я сплю?

В поле зрения появился Джамадар Дарвас.

— Тебе удобно? — спросил он. — Быть может, чуть-чуть болит голова? Мой мулла — помощник — ударил тебя дубинкой. — Бандит хихикнул. — Клянусь аллахом, он знает, что я ненавижу, когда меня побеждают. Ты великолепный воин, Абдулла! Быть может, люди не врут о твоей расе, и англичане действительно непобедимы в сражении. Хвала аллаху, что в земле моего народа нет ничего, что привлекло бы ваши алчные взгляды! — Дарвас раскинул свои руки так широко, как если бы хотел обнять пустыню. И зло усмехнулся. — Посмотрим, — сказал он, — что эта земля присудит тебе, британец.

Он повернулся, взобрался на верхушку дюны, спустился по другому склону песчаного холма и исчез из виду.

Бёртон почувствовал, как его плоть трескается.

До заката еще далеко, и минимум три часа солнце будет светить так же сильно. Даже если он вынесет это, потом ему придется терпеть свирепый ночной холод.

Он подвигал языком во рту. Как будто передвинул камень.

Заклинание небытия.

Он вдохнул горящий воздух и осознал, что на какое-то время терял сознание.

Думай, думай, сосредоточься. Очевидно, Джон Спик и граф Цеппелин останавливались здесь и предупредили бандитов. Очевидно, бандиты должны были разыскать разбитый винтокорабль и перебить всех выживших. Но как далеко ушла их экспедиция? Возможно они уже в Адене?

Думай, продолжай думать!

Мысли ускользнули, он провалился в беспамятство.

Пробуждение.

Где?

Он силился что-то выговорить, позвать на помощь, но самое легкое движение рта тысячекратно усилило боль. Невыносимо яркие вспышки боли ослепляют его.

Он упал посреди ада.

Пламя.

Пламя в каменной чаше, свисавшей на цепях с потолка настолько высокого, что он теряется в тенях. Колонны. Монолитный храм, вырезанный в холме. Холм — в середине Кантапуранама, столице Кумари Кандам, земле рептилий-нагов.

Человек шагает вперед.

Он — брамин Каудинья, и он женился на дочке царя. Этот брак символизирует окончание войны между людьми и расой ящериц. Он уже год живет среди нагов, и сейчас стоит перед верховным жрецом, К'к'тиимой.

Тонкий голубой дым горящих благовоний извивается вокруг ног человека. Зрители пристально глядят на него. По меньшей мере, тысяча ящериц находится в храме, и еще много миллионов присутствуют ментально, но не физически.

Человек почтительно кланяется жрецу.

— Не мне, мягкокожий, — шипит К'к'тиима. — Объединителю. — Трехпалой рукой он указывает направо.

Каудинья поворачивается к огромному черному алмазу, лежащему на золотом пьедестале.

Один из трех Глаз нага.

Каудинья опять кланяется.

— Пусть жена подойдет к тебе, — говорит К'к'тиима.

Человек поворачивается и глядит на свою супругу.

— Иди сюда и говори со мной, дабы все могли узнать меня, — произносит он слова древнего ритуала.

Она подходит к нему. Как и все представители ее расы, она наполовину ниже его; кожа разделена на черные, желтые и зеленые полоски; короткие толстые руки и ноги; голова — самая странная с точки зрения человека — иногда она кажется одной из семи голов, иногда одной из пяти, и только изредка единственной. На ней невероятной ценности украшения и кольчужная туника.

— Муж мой, — говорит она, — я желаю говорить.

Многоголовый верховный жрец приказывает вывести вперед пленника. К пьедесталу подводят человека, и К'к'тиима поворачивается к Каудинье.

— О Каудинья, ты прибыл к нам, как посланник. Ты пришел посредником, дабы заключить мир между расой мягкокожих и расой нагов. Ты жил среди нас как один из нас, и был мужем Кума К'ссс'амайа.

Он поворачивается к нагини.

— О, моя Кума, удовлетворена ли ты поведением твоего супруга?

— Да, — отвечает она. — Наши мудрецы перекинули мост через пропасть, разделяющую наши расы, и этот человек подарил мне дитя. Он заботливый и внимательный отец. Он уважает наши законы и традиции. Он многому научился и ничего не осуждает. Он приносит мир.

Толпа разражается одобрительным шипением.

Каудинья глядит на верховного жреца. Становится четко видна только одна голова. Желтые глаза мигают, мембраны скользят в стороны: знак удовлетворения. Голова расплывается. Появляются семь голов. Потом пять. Опять одна. Опять семь.

— Принести жертву Объединителю, — приказывает К'к'тиима.

Клинок перерезает горло пленнику, и кровь хлещет на грани гигантского алмаза. Пленник содрогается в конвульсиях и умирает, его утаскивают из зала.

— О Каудинья, знай, что жертва необходима, но его сущность, то, что давало ему жизнь, будет вечно жить в Глазу.

Жрец делает несколько ритуальных жестов, почти танцует, и громко провозглашает:

— Много есмь один. Мысли каждого — одна мысль. Цели каждого — одна цель. Слова одного — слова всех. Дни, которые никогда не были, и дни, которые придут, — вечное сейчас.

Он подходит к камню, наклоняется над ним, и одним из своих длинных раздвоенных языков лижет кровь с его поверхности. Потом окунает тот же язык в чашу, содержащую пыль черного алмаза.

С вытянутым языком он возвращается к Каудиньи, который наклоняется почти до пола, и осторожно касается выбритого черепа человека, оставляя на нем крутящийся сверкающий иероглиф.

К'к'тиима отступает назад. Каудинья выпрямляется.

— О Посланник, ты приглашен к Великому Слиянию. Принимаешь ли ты Единение?

— Принимаю.

Толпа ритмично шелестит, как будто подпевает. Все собравшие жрецы вытягивают и трясут шейными гребнями, ослепляющее зрелище колеблющихся цветов.

Возникший ниоткуда ритмичный бой барабанов и душераздирающе красивая мелодия захлестывают храм. К музыке добавляется слой за слоем. У нее загадочно сложные припевы, ни один человеческий инструмент не может воспроизвести их, ни одно не человеческое ухо не может правильно понять их.

Каудинья пытается встретиться глазами с К'к'тиимой, но невозможно сосредоточиться на какой-нибудь одной голове. Он чувствует, как музыка и месмерическая сила ящериц овладевают всем его сознанием, всем, кроме крошечной, тщательно скрытой части, и разрешает это.

Сосредоточенным взглядом он глядит на черный алмаз. Он чувствует, как его толкают в глубину, как сущность его личности отрывается от тела и распределяется среди плоскостей, линий, точек и углов гигантского камня.

Каудинья остается пассивным, даже когда тысячи других сознаний касаются его. Он теряет чувство независимости и сливается с огромным множественным сознанием.

Он хочет, чтобы его личность проникла в алмаз как можно дальше. Он наполняет камень; существует в каждой частичке его; становится частью любого сознания.

Он объединяется с нагами.

Он существует с ними в Вечном Сейчас.

Все его сознание, за исключением крошечной части.

Каудинья не обычный человек. Благодаря жесткому обучению, медитациям и ритуалам он достиг вершины в интеллектуальном развитии и укрощении эмоций. Здесь, на заре человеческой истории, нет никого, кто сравнился бы с ним в искусстве самоконтроля, и никогда не будет, вплоть до конца этой истории.

Наги тайком зондировали его сознание с того мгновения, как он начал жить среди них. И находили только добрые намерения, только желание мира между двумя расами.

Они так и не смогли обнаружить настоящую цель Каудиньи.

И вот настал решительный момент.

Он изгибает маленький узелок сознания, не слившийся с Единением, и запускает его обратно, в физическую структуру собственного мозга.

Он находит главную артерию и закупоривает ее.

Кровоизлияние в мозг закупоривает его в одно мгновение. Распадающееся сознание посылает неумолимую взрывную волну по всему алмазу.

Камень трескается и раскалывается на семь обломков.

Единение взрывается.

Миллионы нагов падают мертвыми.

Храм наполняется треском раскалывавшегося камня, похожего на выстрелы из винтовки. Осколки летят с пьедестала на пол, их грани сверкают как звезды.

Выстрелы и звезды.

Выстрелы и звезды.

Выстрелы и звезды.

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон открыл глаза.

Ночь.

Небо полно звезд.

Над пустыней звучали выстрелы. Винтовочные выстрелы.

Закричал человек.

Заревел верблюд.

Злые голоса на одном из языков Аравийского полуострова.

Веки налились тяжестью и упали, он опять открыл их и увидел рассвет.

В поле зрения появилась фигура и уставилась на него, сверху вниз. Ветер развевал одежду человека — женщины, решил Бёртон, судя по изгибу бедра, в которое она уперла приклад винтовки.

— Нет, — пробормотала она по-английски низким и теплым, но пораженным голосом — Не может быть. Только не ты.

Он попытался заговорить, но язык не желал двигаться. Кожа горела, но внутренности смерзлись как лед. Он не чувствовал ничего, кроме боли.

Женщина плавно соскользнула с дюны, встала на колени и положила винтовку рядом с ним. Ее лицо, скрытое куфьей, осталось в тени — силуэт на фоне темно-оранжевого неба. Она сняла с пояса фляжку, открутила крышку, и тонкая струйка воды потекла на его губы, просочилась в рот, прошла сквозь зубы и язык. Ему стало так хорошо, что он потерял сознание от чувства освобождения.

В себя он пришел уже в тенте. Сквозь крышу бил солнечный свет. Сестра Рагхавендра с улыбкой глядела на него сверху.

— Лежите спокойно, сэр Ричард, — сказала она. — Мне надо еще раз смазать вашу кожу.

— Садхви, дайте ему теплой воды с медом, пожалуйста.

Мелодичный голос, он уже слышал его. Невероятно знакомый.

Он попытался взглянуть, но не смог повернуть головы — внезапная острая боль.

Сестра Радхавендра напоила его сладкой жидкостью.

— Мы спасены, — сказала она.

Он опять потерял сознание, и на этот раз оно вернулось вместе с позвякиванием колокольчиков верблюдов и хлопаньем полога тента под действием самума — сильного и горячего ветра пустыни.

Он полусидел, опираясь на мягкие подушки. Слева от него сидела сестра Рагхавендра, справа — Алджернон Суинбёрн. У ног стояла обладательница глубокого женского голоса, ее лицо по-прежнему скрывал арабской головной убор.

Высокая женщина, стройная, но соблазнительная, она излучала уверенность и силу. Из-под шарфа сверкали большие ясные глаза, искрометно синие.

Она протянула руку, откинула полог тента, приятно улыбнулась и сказала:

— Неужели ты compos mentis?[18] Ты вещал о рептилиях, храмах и алмазах.

Он проверил голос.

— Я думаю... — Работает, пусть и с трудом. — Я думаю, что рассудок в порядке, хотя тело сожжено до костей. Привет, Изабель.

— Привет, Дик.

Изабель Арунделл, его бывшая невеста, ныне носила длинную белую рубашку из хлопка, белые штаны и абба — темно-зеленый арабский плащ с короткими рукавами, вытканный из самой тонкой шести. На многоцветном кушаке, опоясывавшем ее тонкую талию, висели сабля, кинжал и кремниевый пистолет. Сняв их, она опустилась на подушку, поджав ноги в сторону.

— Мне казалось, — проскрежетал Бёртон, — что ты в Дамаске, вместе с Джейн Дигби.

Садхви протянула ему фляжку. Он едва отпил, зная по опыту, что большие глотки вызовут мучительные спазмы в животе.

— Наши пути разошлись, — ответила Изабель. — Я обнаружила, что ей не хватает моральных принципов.

— Клянусь шляпой, Ричард! — пропищал Суинбёрн. — Чудесное вмешательство! Мисс Арунделл предводительствует бандой амазонок. Они прискакали спасать нас на самых чудесных лошадях, каких я только видел, и устроили Последователям Раммана настоящую порку!

Бёртон взглянул на своего помощника, потом вопросительно посмотрел на Изабель.

Она опять улыбнулась и сказала:

— Кажется я приобрела привычку собирать женщин, страдающих в руках своих мужей. Я открыла для них приют в Дамаске, и мужчины начали мне ставить палки в колеса. Скоро оставаться там стало совершенно невозможно, так что мои подруги и я ушли из города и стали жить как бедуины. Мы поехали на юг, через Сирию, собирая по дороге женщин, и таким образом оказались на Аравийском полуострове. Надо было на что-то жить, и мы начали нападать на бандитов, которые грабят караваны.

— Экстраординарно! — прохрипел Бёртон. — Сколько вас?

— Немного больше двухсот.

— Великие небеса!

— Мы увидели столб дыма, решили исследовать, и нашли твой разбитый корабль. А в нем множество запасов. Не беспокойся — мы забрали все. Потом мы последовали за тобой по следу и наткнулись на бандитов.

— Эти женщины вооружены до зубов, — с восторгом воскликнул Суинбёрн. — И они почитают мисс Арунделл как богиню! Угадай, как они называют ее!

— Пожалуйста, Алджернон, — запротестовала Изабель.

— И как? — спросил Бёртон.

— Аль-Манат!